1

— Слушай, что такое «реактивный параноид»?

Спросила это Каринка без тени улыбки, ей явно не представлялось ничего, вроде психа, удирающего от воображаемых преследователей с реактивной скоростью, и Фила привычно толкнуло неприятное предчувствие.

— Вид реактивного психоза, — ответил он после короткой паузы, вытягивая из пачки «парламентину», — когда налицо параноидный синдром… В принципе, в чистом виде он встречается редко, — от сигареты во рту дикция сделалась постинсультной, — скорее, говорят о «галлюцинаторно-параноидном состоянии»…

— Ну, это тяжелая штука?

— Конечно. — Погасив зажигалку, он поднял на нее глаза.

Каринка горбилась, положив острые углы локтей на край столика, смотрела исподлобья тревожно и требовательно:

— Это вылечивается?

— Обычно да… — Фил выдохнул дым, помедлил. — Существуют так называемые реактивные состояния: психозы и неврозы. В отличие от невроза, реактивный психоз по большей части быстро проходит, и после выздоровления, если, конечно, человек выздоравливает, личность полностью восстанавливается.

— А из-за чего это бывает? И как выглядит?

Да что там у нее могло случиться?.. С кем?..

— Как «измена», — сказал он. — Собственно, по науке она и называется «параноид». У сидящих на психостимуляторах это бывает, ты в курсе, на снотворных, алкогольный параноид диагностируют. Но это все — экзогенные, вызванные внешними причинами… А реактивный — он психогенный, то есть возникший в результате психической травмы.

«А я засуну два сиденья в багажник после этой е… переварки?» — громко и страшно злобно осведомились у Фила за спиной. «Не зна-аю… — сонно и неразборчиво потянули в ответ. — Может, засунешь… Может, не засунешь…»

— Но это может произойти с нормальным вообще человеком? — не отставала Каринка. — Здоровым?

— Душевно, ты имеешь в виду?

— Да.

— Ну понятно, что чаще такие психозы развиваются у людей с неустойчивой психикой или, например, физически ослабленных, но это в данном случае не причина и не обязательное условие. Причина, еще раз, в психической травме. Что касается того же реактивного параноида, то, если не ошибаюсь, считается, что преморбидные — существовавшие до болезни — особенности характера тут вообще не имеют большого значения.

Две тетки, полезшие было за соседний столик, критически принюхались к его углу, забрызганному водой с матерчатого навеса, и неуклюже ретировались, громко двинув пустой стул рядом с Каринкой.

— А насколько круто сносит крышу? — даже не обернулась та.

— Бывает, что круто. И внезапно. Психиатры говорят: «Бред возникает остро». Как правило, заболевший много галлюцинирует. Галлюцинации бывают и слуховые, и зрительные. Восприятие действительности становится бредовым. Каким-то событиям, поступкам окружающих придается особенное, неадекватное значение, появляются идеи преследования, отношения, воздействия — то, что называется «персекуторным» бредом… Довольно, кстати, опасным, — добавил он, глянув на нее, — как раз под его влиянием люди ведут себя агрессивно по отношению к окружащим… или пытаются покончить с собой…

Они встретились взглядом, и Каринка тут же опустила глаза. Подошел официант. Каринка словно не сразу поняла, чего тот хочет; поняв, попросила стакан негазированной минералки. Фил взял красного сухача.

— Ты что, не на колесах? — механически осведомилась Каринка.

Фил отмахнулся. Они замолчали. Филу молчание это не нравилось. Девчонка откровенно, почти демонстративно не спешила ничего объяснять, при этом была явно не в своей тарелке. Собственно, для нее это не было редкостью… точнее, к Филу она нередко обращалась, вляпавшись в те или иные проблемы, но просить о чем-то ни прямо, ни намеками не любила. Так что изрядная часть их встреч сопровождалась обоюдной тревожной скованностью и оставляла у него ощущение, будто он чего-то существенного то ли не понял, то ли не сделал.

— …Правда, по симптоматике реактивный психоз близок, допустим, к параноидной шизофрении, — Фил обстоятельно вкрутил в пепельницу окурок, — там болезнь совсем другая, хотя проявления похожие… Спасибо, — взял бокал. — В конкретном случае психиатр должен ставить диагноз, исходя из всей картины, в том числе, в большой степени, из анамнеза…

Он все же пытался исподволь ее разговорить. Почему-то спрашивать напрямую было нельзя. Почему? Он представления не имел, но исполнительно придерживался этой неформулируемой, более того, вообще инстинктивно (хотя и ясно) ощущаемой условности, одной из многочисленных в странных их отношениях.

— Вот ты говоришь: психическая травма… — как-то неуверенно сказала Каринка. — А если непонятно, что стало такой травмой?

— То есть?

— Ну, если врач говорит, что похоже на этот вот самый параноид, но с чего все началось, никто не знает?

— Карин… Спрашивай конкретней…

Но ни черта конкретизировать она не стала.

— А проблемы с памятью в таких случаях бывают?

— Бывают… Иногда возникает частичная амнезия, как раз на период максимальной выраженности расстройств сознания…

— А при черепно-мозговых травмах?

— Что — при травмах?

— Ну, бывает амнезия?

— Очень часто.

— А насколько сильная?

— Зависит от тяжести травмы, — Фил нахмурился, ему все меньше нравился разговор.

— Ушиб… — бывает же ушиб мозга?..

— Он бывает легкой, средней и тяжелой степени. При тяжелых люди, если вообще выживают, часто получают серьезные психические расстройства…

— Да нет, по-моему, не тяжелой… — пробормотала она больше самой себе, — средней, что ли…

— У кого это?

Каринка хмуро взглянула на Фила и молча смотрела так некоторое время, чуть дергая прядь на виске.

— У Витьки, — произнесла наконец.

— Что с ним?

— Его нашли три дня назад… в воскресенье… Где-то недалеко от «Автозаводской», ну, где ЗИЛ и все прочее, сплошные промплощадки… В каком-то заброшенном цеху. Он упал из окна соседнего здания на стеклянную крышу. Пробил ее и свалился на пол. Слава богу, высота не такая уж большая была, насмерть не разбился. Но ноги переломал, руку, осколками еще порезало… Ушиб позвоночника, травма головы…

О, черт…

— Ну хоть для жизни опасности нет?

— Да нет вроде, слава богу…

— Где он сейчас?

— В Склифе.

— В сознании?

— Да… Даже разговаривает…

— И что? Не помнит, почему упал?

— Вообще не помнит, что с ним всю последнюю неделю творилось. Ну и как на этом заводе оказался — тоже… Эта амнезия: как ее — ретроспективная?..

— Ретроградная.

— Угу.

— Неделю целую?

— Он так говорит… Такое может быть?

— Да все может быть… Ты навещала его? Сама с ним говорила?

— Меня не хотят пускать… Сашка рассказывал.

Фил залпом допил вино:

— А при чем тут реактивный психоз?

Ох, не хотелось ей откровенничать… Или, может быть, впутывать Фила во что-то? В дрянь какую-нибудь?.. И как ей объяснить, что для него лучше впутаться во что угодно, в любую уголовную мерзость, чем умыть руки, дав после работы бесплатную консультацию и предоставив ей расхлебывать собственные ее (не имеющие к нему и не могущие иметь отношения) заморочки?.. И как объяснить это себе самому?..

— Он странно себя вел вот в эту самую последнюю неделю… — Каринка теребила собственные кисти. — Неожиданно взял на работе отпуск за свой счет. Дома, видимо, вообще не появлялся, ночевал у знакомых, причем все больше у каких-то левых, никому не известных. Звонил разным людям со странными вопросами. А сам ни на чьи звонки не отвечал. Говорят, было похоже, он скрывается от кого-то… Эта его… тоже ничего не понимает…

— А знакомые, у которых он ночевал, что-нибудь говорят?

— Да ничего путного… — она помялась. — И он… мне он тоже пару раз звонил — еще в понедельник прошлый…

— Чего хотел?

Она посмотрела в стол:

— Я трубку брать не стала… Я ж не знала…

Да… Тогда тем более понятно…

— Ну? — подстегнул Фил после паузы.

— А Сашка… ну, он же иногда говорил, что считает Витьку… ну, специфическим человеком… А сейчас он пошел к знакомому психотерапевту и описал ему примерно, что произошло. И этот психотерапевт говорит: похоже на реактивный параноид… А ты что скажешь?

— Ну, Карин, что я могу сказать?.. — Фил пожал плечами. — А Витька не мог на самом деле от кого-нибудь скрываться?

— От кого?..

— Мало ли… Вдруг в какие-то неприятности попал?

— О которых никому не говорил? Ни родителям, ни друзьям, ни брату… ни этой своей?.. Да от кого Витьке-то прятаться? От бандитов?.. Ментов?.. — Она скривилась недоуменно-отрицающе. — Ну ты же представляешь себе Витьку…

Фил помедлил:

— А это его падение не могло быть на самом деле попыткой самоубийства?

Каринка не ответила. Он понимал, что с ней происходит, и не хотел ей потакать. Мало того, что она вообще девчонка впечатлительная, так тут еще и бурные отношения с этим Витькой, в которых они оба, похоже, запутались, и чувство вины. Звонил, помощи, может, хотел, а она не ответила; так даже и в больницу теперь прийти к нему не может… Ясно, что сейчас она ощущает себя обязанной, задолжавшей и пытается принимать участие, хоть каким-то образом…

— Ну а менты что? Не знаешь? — спросил он.

— Да, видимо, не будут они даже проверку проводить… Несчастный случай, и все. Хрена ли им париться…

— Карин, понимаешь… — Фил пробарабанил пальцами по столу. — Гадать, вот как мы сейчас с тобой, — дело бесполезное. Что на самом деле с Витькой случилось, мы не знаем, а нафантазировать тут можно все, что угодно. Если у него действительно амнезировалась целая неделя — это, конечно, очень много, но известны случаи, когда у людей из памяти выпадали годы. А потом все восстанавливалось. Вполне вероятно, он и сам хотя бы отчасти вспомнит, что произошло… И не будем исключать возможность, что он просто не хочет рассказывать об этом и говорит, что все забыл… В любом случае стоит подождать, не суетиться и не пугать самих себя.

Глядя в сторону, она как-то принужденно хмыкнула:

— Да никто никого не пугает… Я чего тебя парю — просто наслушалась разных слов и хотела понять, что это означает, и все… — Словно вспомнив о почти не тронутой минералке, сделала несколько быстрых глотков и отставила стакан. — Всяко спасибо…

— Да не за что… — В нем опять стремительно нарастало чувство, будто что-то упущено. — Ты по-любому звони. Держи в курсе насчет Витьки, и вообще…

Она кивнула почти одними веками, чуть улыбаясь — растерянно и упрямо.

Филу приходилось лечить от разных зависимостей, но вышло так, что больше всего он занимался наркоманами и за много лет работы в казенных и частных клиниках навидался этого контингента вдоволь, во всей пестроте его химического «генезиса» и во всем однообразии результатов. Дурцефалы-опиатчики, нанюханные герычем, или по-старинке гоняющие по трубам пром, пончик, марфу с Герасимом да вечную свою уксусную готовку. Высохшие, желтушные, гнилозубые, с «дорогами жизни» вдоль вздутых вен в «колодцах», «чичах» и «кукляках»… Нервные, остервенелые потенциальные суициденты из числа висящих на барбитуре: «бешенке»-нембутале, «бормотухе»-барбамиле, люминале и реладорме… Разящие яблочной кислятиной, с тромбофлебитом и концами на полшестого винтовары, мулечники и прочие «стимулянты», верные джефу, карбиду и марцефали до судорожных припадков и «марганцевого слабоумия»…

Чем во всей этой мутноглазой, потливой, затравленной толпе так уж выделялась она — кроме того, что была дочерью не слишком близких, но давних знакомых? Примчавшихся к Филу в маловменяемом состоянии после того, как деточка Кариночка чудом не загнулась от передоза триметилфентанила (он же «тришка», он же «крокодил») — бронебойного синтетического опиата, известного быстрым привыканием, тяжелейшей зависимостью, разнообразными осложнениями и огромной летальностью (того самого, между прочим, которым в виде аэрозоля потравили полторы сотни человек на «Норд-Осте»)… Девочка из хорошей семьи, подсевшая на заразу в полубогемной тусовке, двадцатиоднолетняя «задвига», еле откачанная налоксоном, — маленькая, тощенькая, шмыгающая носом…

Почему именно ей он сам стал названивать даже после ее выписки из реабилитационного отделения, и ей, и родителям, требуя регулярных собеседований, настойчиво зазывая в Центр в качестве консультанта («Вот смотрите: я глухо кололась полтора года, а теперь полностью завязала…»), с удивлявшей его самого готовностью откликаясь на любую ее просьбу о совете, общении, даже деньгах?.. Наверное, на фоне этой готовности она могла бы выдоить из Фила существенные суммы, но как раз деньги-то Каринка занимала редко, понемногу и всякий раз, очевидно, преодолевая себя. Просто просить у родителей на фоне вечных их мотивированных и немотивированных скандалов ей было еще неприятней, а с нормальной работой девчонке не везло так же, как и со всем остальным.

Это была какая-то кармическая расплата, тягостная необъяснимая закономерность: умная, много умеющая (без всяких дипломов), коммуникабельная, с хорошим характером, она фатально не приживалась нигде, вечно искала работу, устраивалась на самые неожиданные должности, и либо вылетала через месяц-два, либо разорялась очередная контора. Далекая от любых стандартов красоты, Каринка тем не менее всегда была центром мужского внимания, причем обычно какого-то смутно беспокойного, драматически-конфликтного, постоянно мучилась с выбором и каждый раз выбирала самый проблемный вариант…

Не сказать, что она часто жаловалась Филу (она вообще нечасто жаловалась), но уже без малого три года он был для нее человеком, который всегда готов слушать, который всегда рядом. Зрелый тридцатисемилетний мужик, давным-давно женатый («до отвращения моногамный», как хмыкал он сам), чей сын не так сильно отставал по возрасту от Каринки, как сама она от Фила, квалифицированный и востребованный врач, работающий зачастую на износ, у которого таких пациентов, как она, за годы практики было батальон…

Наркоманы и наркологи хорошо знают поговорочку — жутковатую для тех, кто «в теме»: «Героин умеет ждать». «Мы как б…, — мрачно ухмылялся Никеша, один из нетривиальных Филовых подопечных, — бывшими не бываем». Над любым завязавшим это висит как отсроченное исполнение приговора, — всю жизнь. Можно пройти любые лечебные и психотерапевтические курсы, можно вытерпеть ад сухой ломки, можно возненавидеть эту дрянь всеми убитыми ею печенками, не колоться год, два, пять, десять, пятнадцать лет — и все равно сорваться. Не просто можно, а как правило, так и бывает. Рано или поздно. Но — с огромной вероятностью.

Как любой нормальный профессионал, Фил просто старался делать свое дело хорошо, не слишком заморачиваясь на сопутствующие темы. Но временами его, конечно, не могла не прошибать мысль о малом КПД его работы, такой нужной и такой бесполезной. Невозможно всю жизнь проходить за плечом у каждого отломавшегося. Но в этой худенькой девице, оказавшейся и сильной, и целеустремленной, и терпеливой, в какой-то степени персонифицировался для Фила конечный смысл его пахоты: по крайней мере, данный конкретный человек, с неправдоподобно тонкими запястьями, точками в мочках от снятых сережек и всегда неуверенной улыбкой, ни за что, ни в коем случае не должен был последовать за теми, кого Фил «вел» и кого потом закопали на Домодедовском, Богородском или Спасо-Перепечинском. Потому что из-за передозировок и инфекционных осложнений средняя продолжительность жизни торчащих на обычном нашем разбодяженном героине или самодельной «чернике» (не говоря о какой-нибудь мерзости группы фентанила) — лет пять…

 

2

Каринка так и не объявилась до конца недели. В этом не было бы, конечно, ничего странного, не посвяти она Фила в историю с Витькой и не обещай сообщать что и как. В понедельник Фил позвонил Каринке сам, но она не взяла трубку. Во вторник мобильник у нее оказался отключен. Назавтра тоже.

Ни на что особо не рассчитывая, Фил позвонил ее предкам и услышал привычное: что с Кариной они не общались уже недели две. Видимо, после очередной разборки. Он всегда поражался способности столь спокойного и покладистого существа, как Каринка, с одной стороны, и чрезвычайно, даже, может, чуть утрированно интеллигентных людей, далеко не молодых ее родителей — с другой, яростно искрить почти при каждом соприкосновении. Поводы для срывов в крик, в слезы, для обид на месяцы были обычно совершенно ничтожны или отсутствовали вовсе. То есть ничего, собственно, странного: на преувеличенную заботу о единственном ребенке, переходящую в нажим, ребенок отвечал декларациями и демонстрациями независимости. Как подозревал Фил, эксперименты ее с шировьём с того и начались. После же наркотической эпопеи несчастные папа с мамой порывались установить над несчастной Каринкой тотальный контроль, и немалых усилий стоило Филу убедить их в строго обратном эффекте подобных попыток. Ему пришлось пообещать им не спускать с нее глаз, хотя единственное, что он мог, это просто находиться в пределах ее досягаемости. Но лишь Фил был для Каринкиных стариков хоть каким-то гарантом спокойствия — так что, переполошив их звонком, он еще вынужден оказался подпускать уверенности в голос и заверять, что ничего особенного не происходит. Наверное, так оно и было: Каринке случалось и уезжать без предупреждения, и мобильник отключать, и забывать его зарядить…

Вспомнив, что она упоминала Сашку, Витькиного двоюродного брата, Фил путем ряда манипуляций добыл его номер. Он не знал, как представляться — Фил ведь понятия не имел, рассказывает ли Каринка своим знакомым о нем, и если да, то в каком ключе…

С этим Сашкой она приятельствовала довольно близко. История там, насколько Фил мог судить, была вполне в Каринкином духе. Она, по-видимому, нравилась серьезному, сугубо адекватному старшему брату, но сама, разумеется, зациклилась на младшем Витьке — типе, даже без учета последней истории, явно с теми еще тараканами…

К удивлению Фила, Сашка сразу понял, кто ему звонит. И вопроса о Каринке он словно ждал. Нет, где она, он не знает. Сам он с ней последний раз виделся в прошлый вторник… (за день, получается, до встречи с Филом), а по телефону разговаривал… в четверг вроде… (шесть дней назад). Она не упоминала, что, может быть, собирается куда-нибудь уехать? Нет. Ничего странного Александр не заметил в ее словах?

— Я хочу убедиться, что с Кариной все в порядке… — пояснил Фил в наступившем молчании. На подразумеваемый вопрос, почему, собственно, он о ней так беспокоится, он готов был сказать, что действует по просьбе Каринкиных родителей.

— Странно… Не знаю… — Сашка откровенно мялся, явно не в силах решить, стоит ли откровенничать. — Она спрашивала… Не в курсе, говорила ли она вам, что Витька, ну вы знаете Витьку, разбился недавно…

— Да, рассказывала в общих чертах… Как он, кстати?

— Вроде более или менее. Насколько возможно…

— Он не вспомнил, что с ним произошло?

— Нет… М-м, вы знаете, что с ним что-то странное творилось всю последнюю неделю перед тем, как он упал?..

— Да… Карина, я так понял, пыталась разобраться, в чем там было дело… Я откуда знаю — она у меня консультировалась, не похоже ли это на реактивный психоз…

— А в четверг, когда мы последний раз по телефону говорили, она все спрашивала про эти Витькины игры…

— Игры?

— Ну, Витька — он же участвовал во всяких, знаете, сити геймс…

— Это что, простите, такое?

— Есть такой прикол, модный сейчас… Типа квесты и стрелялки в офлайне. На натуре. Или там догонялки какие-нибудь. Носятся по городу, клады ищут, друг друга понарошку убивают… Офисная молодежь развлекается…

— И Витя тоже этим занимался?

— Ну да. Он любит всякие… дурки… Ну, у Каринки вдруг появилась идея: а может, у него просто игра была какая-то очередная?..

— И что вы ей ответили?

— Я сказал, что нет, вряд ли. Он же никогда не делал секрета из своего участия в очередной игре… И главное, в них не падают из окон…

— И все, больше она ничего не сказала?

— Да, в общем, нет.

— Саша, я хочу вас попросить. Если Карина объявится или что-нибудь вы про нее узнаете, позвоните, пожалуйста, мне по этому вот телефону. Поймите правильно: у нее же еще родители есть, они тоже не в курсе, нервничают, естественно…

— Да, хорошо. Вы, кстати, тоже звоните, если вдруг что выясните…

Сеня Родин был кочующим репортером (Фил не успевал следить за сменой редакций, где он работал) и знал все. Несколько лет назад он делал материал о наркологических клиниках. Так и познакомились.

— Игры? — переспросил Родин понимающе. — Ну да, сейчас их немерено развелось. Когда-то япписы, знаешь, в пейнтбол рубились после недели у монитора. От скуки и неизжитого инфантилизма. А теперь всяких модернизированных «Зарниц» — так просто куча. Есть, конечно, старые добрые ролевые игрули как на природе, так и в городском антураже. Есть типа казаки-разбойники — такая, скажем, распиаренная забава, «Грохни» называется. Расшифровывается что-то типа «Городская реальная охота независимых интеллектуалов»…

— Интеллектуалов? — хмыкнул Фил.

— Ну так кто всем этим занимается? «Белые воротнички», естественно, главным образом. Студенты всякие… Они там добровольно делятся на «охотников» и «жертв». Первые ищут по всему городу вторых, чтобы полить из водяного пистолета. Замочить в прямом смысле… Есть «Сухие войны» — это что-то похожее, но там все одновременно и охотники, и добыча. Есть «Тим Рэйс» — командами ищут по подсказкам закопанный клад. «Дозор» — по ночам шукают спрятанные шифры-«ключи». «Схватка» — то же самое примерно. Как его? В Питере играют… «Бегущий город», что ли?.. участники бегут или едут на роликах, великах или общественном транспорте от одной заданной точки к другой. Наперегонки, понятно. «МДМ» — носятся у нас в Москве по метро. «ФотоКросс» — надо сделать энное количество тематических фоток за заданное время. «Ну, погоди!» и «Стритчеллендж» — автомобильные догонялки и ориентирование… На самом деле их немерено…

— А судьи кто?

— Ну, сидят какие-нибудь модераторы. Вывешивают задания на сайтах игр или шлют участникам эсэмэски… Следят, чтобы правила не нарушались, нарушителей дисквалифицируют… Объявляют победителя. Есть обычно призовой фонд, который участники тем или иным образом формируют. Выигравший получает какие-то бабки. Ставки делают… У них сайты у всех есть, у этих игрулек, можешь слазить, если интересно…

— Популярная, значит, штука…

— Ну так скучно всем, Фил! Офисный планктон — ладно, но житуха-то наша нынешняя, общая, и когда похуже, и когда получше — она же правда страшно скучная! Если придумывание развлечений для многих становится чуть не главным содержанием жизни…

— Ну да… — мрачно согласился Фил. — Я тоже вон сколько лет работаю с «изобретателями развлечений»…

…Скука. Теснота. Скованность. Клаустрофобия — как главное, самое непереносимое ощущение от объективной реальности. Этот мотив в общении Фила с подопечными торчикозниками присутствовал постоянно. Близость горизонта. Бедность выбора. Скудость содержания и перечня возможных вариантов. Кто про это красивей всех трепался: Никеша? — но такая отрицательная мотивация была характерна для очень многих, едва ли не большинства подсевших на балду. «Вы не обращали разве внимания? Мы живем в отвратительно понятном мире! В котором, с которым все, в общем, ясно, очень просто и совершенно неинтересно. С ним и с нами… Никто же, по сути, давно не интересуется, что мы такое? С одной стороны, наплевать, а с другой, все всем давно понятно. Причем вариант трактовки победил самый примитивный: ты — это штука биологии, мотивированная статусом, размножением и баблом. И никто не возражает. А если вдруг возражает, то, опять же, изнутри очерченного круга понятий… Мать вашу, ну что за тоска!..»

Наркоманом, конечно, кто только не становится, социальная выбраковка идет по разным принципам, но ведь среди прочих подвержены ей и те, кто ЛУЧШЕ статистического большинства. Именно потому, что не самодостаточны — в них слишком много человеческого, чтобы удовлетвориться тупой природной программой (семья-зарплата-карьера) и «обычным» кругом интересов (с кем изменяет соседу жена). Но вот эти-то чисто человеческие мощности у них и оказываются не востребованы — и уходят в очередной дурбазол.

Самое поганое, что ничего такому человеку посоветовать невозможно. Другой (и совершенно не важно, кто именно) со своим мнением тут по определению бесполезен — найти себя можно только в одиночку. Те немногие, у кого это получилось, счастливы в той же мере, в какой несчастны не сумевшие.

Филу ведь скучно не было никогда — по такой простой причине: он занимался в жизни тем, чем хотел, к чему у него был талант, что приносило пользу людям и признание ему. Но не мог же он показать вчерашнему широкезу на себя и сказать: «Завидуй!»…

 

3

Фил припарковался наискось к бордюру, вылез, квакнул сигнализацией. Перешагнул провисшую меж гранитными пеньками чугунную цепь, посмотрел на часы и принялся, шевеля в кармане ключи от машины, шарить глазами по стоящим, сидящим, слоняющимся, ловить и отбрасывать настороженно-небрежные взгляды.

Артема этого Фил никогда не видел; голос в трубке был молодой, самоуверенный, с ленцой, скорее неприятный. Бывший мент, ушедший в частное детективное агентство. Фил в очередной раз поразился широте круга Каринкиных знакомств. Вообще, это удивляло его всегда, сколько он ее знал, но в последние дни, занявшись уже целенаправленными розысками, собирая координаты ее друзей, приятелей разных степеней дальности, экс-коллег, экс-парней (всех, кто мог знать, где она), Фил вдруг понял, что на самом деле слабо представлял себе обширность и разнообразие Каринкиных «контактов». Иногда она рассказывала ему о всяких диковинных персонажах, с которыми ей доводилось встречаться по разным поводам: от человека с абсолютной памятью до недешевой проститутки мужского пола, но теперь Фил убеждался, сколь малая часть ее жизни и ее знакомств ему, оказывается, известна.

Открытие оказалось для него странно неприятным, хотя главным ощущением этих дней было все-таки нарастающее беспокойство за Каринку. Никаких ее следов он обнаружить по-прежнему не мог. Те, кто общался с ней после него, да и то только по телефону (во всяком случае, видевшие ее ему пока не попадались), описывали эти разговоры как невнятные и обрывочные, темы их как странные, а Каринкины интонации — все больше как встревоженно-подавленные. Артем же, до которого Фил дошел в конце концов по извилистой цепочке, услышав от него, что Каринка пропала, сразу потерял охоту к телефонным беседам и предложил встретиться. Забились на Пушке.

Фил бродил, куря, вокруг постамента. Нервный, холодный, осенний уже ветер совался под распахнутую куртку. Позади памятника то ли со-, то ли разбирали крытую сцену, аллея была перегорожена, кандехала оттуда пара сумрачных ментов. «Не-е, ну такой обалдево-о-он…» — счастливо ныла в мобилу противоестественная блондинка, странно покачиваясь на одном месте.

— Филипп?

Фил обернулся, выбрасывая сигарету:

— Артем?

Бритый наголо, слегка лопоухий от этого крепкий мужик пониже и помладше (лет эдак на пяток) Фила, с несколько одутловатым лицом и цепкими соображалистыми глазками. Пожали руки, постепенно усиливая пожатие, продлевая его столько, сколько заняло взаимное беглое, но внимательное изучение.

До вчерашнего дня о существовании друг друга они не подозревали. Позвонив Артему, узнав, что тот с Каринкой хотя бы разговаривал уже после него, и пытаясь разведать какие-нибудь подробности, Фил, естественно, применил всю профессиональную убедительность, но надежды на откровенность собеседника не питал — не то у него было ремесло, закваска и манера речи. Однако сворачивать разговор собеседник не спешил; он подробно расспросил о Каринкиной пропаже и о причинах заинтересованности в ее поисках Фила (тот придерживался легенды о порученце родителей, что чем дальше, тем больше соответствовало действительности: Филу приходилось регулярно докладываться им, впадающим уже в откровенную панику), после чего сам предложил стрелку. Теперь Фил гадал, что Артем на его счет думает. Как ни странно, ему чудилась со стороны бритого экс-мента некая смутная приязнь. Обратился тот к Филу сразу на «ты».

— Когда, значит, она тебе звонила? — уточнил Фил.

— В пятницу… — Подумал. — И в воскресенье.

Последний звонок Саше был в четверг. Последний из известных Филу телефонных контактов с ней, как раз невнятно-скомканный, тоже в воскресенье.

— О чем вы, если не секрет, говорили?

Артем искоса прищурился на Фила. Они медленно шли мимо охраняемых бабкой на стульчике пластмассовых биосортиров с ксерокопированным извинением за отсутствие льгот на каждой из полудесятка голубых дверец.

— Она спрашивала, сложно ли достать «деталь» мобильного номера… Детализацию, — добавил сыщик, видя Филово непонимание. — Список абонентов…

— Это когда?

— В пятницу.

— Зачем это нужно, не объяснила?

— Не-а. Я сказал, что дело, в общем, непростое и недешевое, и она: ладно, говорит, забудь.

— А номер она не называла?

— Не-а.

— То есть она хотела узнать чьи-то телефонные контакты?

— Ну, этим, как ты догадываешься, нам, «частникам», много заниматься приходится… Тут только надо иметь своего человечка в сотовой фирме. Или в угро, — подхмыкнул чему-то своему. — Для ментов же биллинги — один из главных способов раскрывать дела… Так что если у тебя есть, скажем, знакомый опер, ты просишь добавить твой номер к списку, который он подает на пробивку мобильному оператору. Хотя так обычно долго выходит…

По широкой лестнице полезли на широкую террасу кинотеатра.

— Так, а сколько это стоит?

Артем покосился, дернул углом рта:

— Ну, на фирме купить… В среднем, «деталь» — баксов, скажем, пятьсот. Если тебе нужен анализ, ну, установление по именам контактов интересанта, его перемещения, то умножай на три минимум…

По террасе пошли направо. Подразвинченный отрок, незаметно подскочив, с вкрадчивой наглостью потребовал закурить; ласковая улыбочка заверяла, что ночью от его компании без множественных переломов костей черепа ты бы не отделался. Фил нехотя полез в карман.

— По-моему, у тебя есть идея, что за номер она хотела пробить… — Артем пригляделся к Филу.

Тот в ответ продемонстрировал пачку. Сыщик, помедлив, протянул руку.

— Идея не идея… — Фил нахмурился, суя в рот сигарету. Изложил историю в самых общих чертах, добавив, что номер был скорее всего Витькин.

— Витька? Это кто? — Артем сцедил дым с губы. — Парень ее нынешний?

Филова зажигалка сделала в его встрепенувшихся пальцах несколько почти неуловимых для глаза кувырков.

— Скорее, бывший… Они сами, по-моему, разобраться никак с этим не могут…

— Ты его знаешь?

— Лично — нет.

— У него точно с кем-нибудь из таких, — Артем растопырил на обеих руках «пальцовку», — дел быть не могло?

— Да нет, не думаю, — помотал головой Фил. — Откуда?.. Он, как я понял, скорее, знаешь, не от мира сего…

Они остановились на углу под пластиковым деревом-мутантом, выращенным казино «Шангри-ла». Положив руки на перила, Фил посмотрел влево, вниз по Страстному. Решительно разодранные тучи, яркая ледяная голубизна в широких прорехах, все под ней преувеличенно четкое: страховочная сетка проводов, зеленые рельефные крыши, золотая церковная луковка, граненая башенка высотки.

— Ее ж тянет ко всяким… — пробормотал Фил, — анофлексным…. — ему вспомнился этот чертов Стасик.

Артем задумался, затянувшись напоследок так, что запали щеки:

— Не знаю, — выщелкнул окурок. — Не нравится мне все это.

— Мне не нравится, что у нее третий день телефон отключен. И никто абсолютно из знакомых понятия не имеет, куда она могла деться.

— А ты всех ее знакомых знаешь?

— Ну не всех, конечно. У нее ж их полно.

Очевидно, что-то в его тоне заставило Артема в очередной раз покоситься на Фила. Но того и впрямь теребило не вполне понятное ему самому ощущение… Конечно, существо неприкаянное, мотаясь между работами, между тусовками, Каринка с кем только вынужденно не пересекалась, но Фил не знал, кроме нее, пожалуй, никого, способного с большинством более или менее случайных и даже вовсе мимолетных знакомых обоих полов и разных возрастов мигом налаживать какой-то человеческий, личный контакт… Вроде бы хроническая неудачница, а с неудачниками никто не любит иметь дела… С другой стороны, она, кажется, умела подать себя и совсем иначе.

Вот и припухший крепыш Артем… Что между нею и им, господи, может быть общего?.. А между нею и тобой?! Филу вдруг почудилось, он догадывается о причинах странного Артемова к нему расположения — тот нашел «товарища по несчастью», на примере Фила убедился, что не одинок в парадоксальной своей привязанности… В любом случае, приперся же он сюда. Очевидно встревожен, явно из-за Каринки, мрачно вон обдумывает что-то про себя…

— Постой… — вспомнил вдруг Фил. — Про «деталь» эту она спрашивала в пятницу. А в воскресенье? Она что-нибудь о себе говорила? И вообще?..

И вот тут по взгляду Артема он понял, что достиг-таки границы его откровенности. Колкие светлые глазки не стесняясь меряли Фила, как давеча при рукопожатии, только уже без признаков симпатии. Где-то позади с гнусавым гнусным кряканьем транспортировали очередную VIP-тушку.

— Ничего интересного… — медленно произнес наконец сыщик, отворачиваясь. — О себе — ничего…

— …Саш, я хочу спросить. Когда Витю нашли, на заводе этом, его мобильный телефон при нем был?

Возникла пауза.

— Да… Он разбился.

— А сим-карта?

— А почему вы спрашиваете?

Фил объяснил, что Каринка интересовалась возможностью пробить номер, и предположил, что это было связано с Витькиной историей.

— Ну да, — как-то вроде бы нехотя подтвердил Саша. — Она у меня про мобилу его интересовалась… и про симку.

— И?

— Не было симки в телефоне.

— То есть… вынул кто-то? До или после его падения?..

— Откуда ж я знаю?

— Значит, контакты Вити узнать невозможно?

— Ну, у сотового оператора можно попросить эту… детализацию.

— Но там, насколько я понимаю, дают информацию только владельцу номера?

— Вот именно. А Витьке, сами понимаете, сейчас не до того…

— Саш… И еще, извините, такой вопрос… Вы сказали, что Карина звонила вам в последний раз в четверг. Вы правда больше с тех пор не разговаривали?

— Вы что, не верите?

— Саш, поймите…

— Я все вам рассказал. — Резко. — Все, что может касаться кого-то, кроме нас двоих! — И он отключился.

 

4

Солнце било в высокие пыльные окна, заставляя щуриться, наполняя подъезд, отчего даже гулкие пролеты со стенами в казарменно-зеленой краске, с высокими консервными жестянками, пришпандоренными кое-где к перилам в качестве пепельниц, с попадающимися на площадках то мусорными пакетами, то упаковочными картонками выглядели как-то жизнеутверждающе. Номера были не на всех дверях — нужную ему Фил вычислил по порядку. Отклика на придушенно свиристевший раз за разом в запертых пустотах звонок не было так долго, что Фил уже собрался идти обратно, когда за дверью зашаркали:

— Кто?

— Филипп Коношенков… Знакомый Карины…

Шлепнул замок. Марик хмуро разглядывал Фила, явно пытаясь вспомнить, виделись ли они когда-нибудь. Фил помнил, что однажды виделись, но когда и где — хоть убей…

— Что-то случилось?

— Вы не знаете, где сейчас Карина?

— Я? Откуда? А что вообще с ней?

Фил вкратце объяснил. Марик кивнул: проходи, мол.

— Я вам звонил, — сказал Фил в его широкую спину, — но мне, видимо, дали старый или неправильный номер, отвечают, что нет такого абонента…

Просеявшись через шевелящиеся снаружи тополиные кроны, солнечные зайчики гоняли по кухне. Тихо гундосило «Наше радио» (опознанное Филом благодаря музыкальным вкусам тринадцатилетнего сына), невнятно нудило о лесбийских страстях. На перепачканном столе «спал» ноутбук с седым от пыли экраном; обтрепанные по краям распечатки, распахнутые глянцевые журналы, томик Стивена Кинга держались неустойчивой грудой, готовой поползти во все стороны и накрыть тарелки с бурыми, спекшимися останками, несколько кухонных ножей с черными лезвиями хитрых форм, отдельно лежащую трубку домашнего телефона.

— Когда, говорите, она мобилу отрубила? — Марик сгреб за горлышки с подоконника несколько цокнувших пустых бутылок, сгрузил их под мойку.

— Во вторник я уже до нее дозвониться не мог.

— Вторник… Она звонила мне в прошлые выходные. Не помню точно, в субботу или в воскресенье…

— Ничего странного не говорила?

— Она?.. М-м… Про Никешу спрашивала… — Марик принюхался к взятой с подоконника же большой керамической кружке. — Пацана одного знакомого… — Некоторое время помедитировал на содержимое и решительно выплеснул его в раковину.

— Я его знаю, — удивленно сказал Фил. Почему-то он не ожидал, что Марик может быть знаком с Никешей. — А что она про него спрашивала?

— Где он сейчас.

— И где?

— Без понятия. Я его тыщу лет не видел… — Он выудил из сушилки над мойкой видавшую виды турку, нагнувшись, добыл откуда-то шелестящий пакет молотого кофе.

— И все? Ничего больше не говорила?

— Да че-то говорила… непонятное. Шизовый разговор был. Мне, честно говоря, показалось, что она на дури…

Они встретились с Филом взглядом. Тот снова механически подумал, какое у этого профессионального, так сказать, мужика на вполне брутальном, с черной разбойной щетиной, лице вялое выражение. Не похмельное — абстинентных признаков вроде не наблюдалось — а именно ленивое. Марик работал «мужчиной по вызову». Рекламу собственных услуг, как рассказывала Каринка, вешал в Сети. За час брал с клиенток порядка двухсот баксов. Фил вспомнил о нем случайно, когда размышлял о разнообразии Каринкиных знакомств. Еле нашел…

— Почему на дури? — Фил стоял посреди кухни, сунув руки в карманы. Только сейчас он понял, что все свидетельства странного поведения Каринки в последнее время подверстывают его именно к этой слишком очевидной версии.

— Пургу несла конкретную… — Марик снял с подставки электрочайник, подставил под яростную струю из крана. — МАЗ какой-то… АвтоВАЗ…

— В смысле?

— Или Марс… Не знаю ли я такого… Еще вопросы какие-то бредовые… Я так и не понял, чего ей надо было…

— Какие вопросы?

— Не помню… Ну, бред…

Марик включил чайник, принялся трясти в турку кофе. За окном с распахнутой форточкой шепелявила листва, взвизгивали дети.

— «Кто я для тебя?» — негромко произнес — то ли осведомился, то ли утвердил Фил.

Марик медленно повернулся к нему:

— Вам она что, тоже это говорила?

Филу — нет. Но некоторые из ее знакомых, кто общался с ней как раз в те дни, вспомнили, что она задавала им этот никем не понятый толком вопрос. Один и тот же. И мужикам, и женщинам. «Кто я для тебя?»

— Что она могла иметь в виду? — спросил Фил.

— Да я откуда знаю?..

Они смотрели друг на друга. Чайник влажно захрипел, словно собираясь прочистить горло. Радио голосом Кинчева выло про величие славянского духа.

— Заявление имеет смысл подавать? — спросил Фил. — Родители хотят, — добавил, слыша в трубке тишину.

— Толку?.. — пробормотал наконец Артем неодобрительно.

— Но с прошлых выходных о ней правда никто ничего… Не существует же срока, по истечении которого можно идти в ментовку с заявлением?..

— Да нет, срока не существует… но кто ее будет реально искать? Знаешь, сколько таких заявлений пишется каждый день? По скольку «бэвэпэ» получается на каждого мента из этих оперативно-разыскных отделений?.. Она ж совершеннолетняя…

— И что?

— Если несовершеннолетняя — прокуратура может завести уголовное дело сразу по сто пятой… Есть там перечень случаев: машина если пропала вместе с владельцем, если пропал собственник недвижимости, которая готовилась к продаже…

— А если не уголовное?

— Если не уголовное, то разыскное, — легкое раздражение в голосе. — По закону оно должно быть заведено через десять, что ли, дней после приема заявления. На самом деле хрен его заведут раньше, чем через месяц. Пока участковый данные соберет, пока прокуратура проведет проверку… Хорошо, если… черт, — он осекся, — ну, одно дело, если разыскиваемого найдут в больнице, в морге или там в изоляторе. Либо по БРНС получится его пробить… Бюро регистрации несчастных случаев…

— А если нет?

— Ну нет так нет. Будет висеть себе в базе данных… Что вообще ментура делает? Составляет опознавательную карточку со всеми данными на пропавшего, какие есть. Они направляются в справочно-информационный центр ГУВД. Если через три месяца не нашли, объявляют всероссийский розыск… — Артем замолчал, словно иссякнув. Фил ясно увидел курносое его лицо с набрякшими подглазьями (не синими, но отчеркнутыми резкими морщинами, как на бумаге, несколько раз сложенной по одной линии в разные стороны), и на лице этом маячило какое-то неприятное выражение. — Ты хоть подумай, — включился досадливо, — девке двадцать четыре года, с родителями не живет. Знакомые — хрен знает кто. Включая всякую шпану, бывших нарков. Или не бывших. Сама лечилась… Вот щас менты все бросят и ломанутся спидушники трясти…

— А если в частное детективное бюро обратиться? — спросил Фил нарочито нейтрально.

Пауза.

— Под штуку баксов. — Артем у себя наверняка пожал плечами. — Может, больше…

И тогда Фил, поддавшись странному искушению, рассказал ему об этом загадочном вопросе, задаваемом Каринкой самым разным собеседникам перед тем, как исчезнуть. «Кто я для тебя?» Между прочим, естественной реакции: «Что она имела в виду?» — от Артема не последовало. У Фила вдруг появилось ощущение, что тот догадывается, что же она имела в виду.

— Она тебя об этом не спрашивала? — поинтересовался он как бы между прочим.

— А твое какое дело? — совсем уже нелюбезно буркнул Артем после очередной паузы, и Фил понял, что прав. Он это за собой подмечал — всплески почти телепатии.

— Она ведь с этим вопросом тебе звонила в прошлое воскресенье, так?

— Я ж сказал, тебя это не касается.

«Кто я для тебя?» Что за вопрос?.. И почему в разговорах с ее приятелями у меня возникает порой безумноватое ощущение, что мы говорим о разных и даже мало похожих друг на друга людях?..

— Кто она для тебя? — Ледовитая проникновенность собственного тона поразила Фила.

— А для тебя? — агрессивно отбил Артем.

— Для меня?..

А и впрямь?

— Человек, который нуждается в помощи, — неожиданно сформулировал Фил.

— Ты уверен? — хмыкнул Артем со странной интонацией.

— Чем дальше, тем больше.

 

5

Как обычно по телефону, Илья был мрачно-отрывист.

— …Я чего звоню, — сразу перешел к делу Фил. — Помнишь Никешу? У тебя не осталось его номера?

— Он в Питере сейчас, ты в курсе?

— Давно?

— Довольно давно. Совсем туда уехал. Может, с год тому… А че ты о нем вспомнил?

— Мне не он сам нужен. Я Липатову ищу, если знаешь такую…

— Э-э… Кристину?

— Карину.

— Помню немного. А что с ней?

— Пропала… Родители с ума сходят.

Илья помолчал:

— Я спрошу у моих, кто с Никешей дружил. Может, подскажут чего.

Никеша… При чем тут он?.. Этот парень, Никита, в отделении у Фила лежал одновременно с Каринкой. Вроде наметилось у них тогда некое приятельство. Вроде какие-то контакты они и потом поддерживали. Поверхностные. Никешу потом Кармин рекрутировал к себе в «Братчину». Ненадолго…

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста, — тяжело, в своей манере, хмыкнул Илья.

Фил познакомился с ним некогда в ходе очередной из просветительских антинаркотических акций — возглавляемая Ильей Карминым «Братчина» занималась перевоспитанием бывших торчков и алкоголиков на базе православной веры. Помимо чисто духовной «накачки», «реабилитируемые», пострадавшие от лжепророков, составляли весомую часть их «клиентуры», подвергались тут довольно суровой трудотерапии, в основном богоугодного толка: в больницах, приютах, «стардомах», на строительстве-реставрации церквей… Действовали православные напористо, вдохновенно и результативно — это, конечно, произвело впечатление на Фила. Как и сама фигура Кармина, тридцатилетнего харизматика, ста-с-лишним-килограммового мужичищи, воспитывающего помимо двух своих двух детдомовских детей, лица хотя и светского, но с очевидными и немалыми лидерско-пастырскими задатками. Одно время они поддерживали довольно плотный профессиональный контакт, который Фил в итоге свел к минимуму. По односторонней инициативе и по соображениям, при случае честно изложенным Илье: «Мое дело вне идеологии. Любой».

Не то чтобы Фил имел что-то против РПЦ, но его не могли не смущать покровительствовавшие «Братчине» компашки вроде «Союза Православных Хоругвеносцев» или «Свято-Сергиевского Союза Русского Народа» — боевитые чернорубашечники, борцы с преподаванием в школах теории Дарвина и основ сексуальной гигиены, с каналом «Дискавери» и правозащитниками из числа «не русских по крови и духу либералов-толерантщиков». И он не слишком понимал, что в их компании делает крайне умный, эрудированный и трезвый Илья. В несколько декоративном карминском консерватизме, игрушечном мракобесии и кукольном антисемитизме хватало наверняка недоизжитых комплексов, включая сугубо национальные (при росте метр девяносто, косой сажени в плечах, домостроевском «мамоне» и церковном басе отчетливо иудейские черты его лица объясняли многое), но, по большей части, Фил видел, чувствовал тут некую не слишком понятную ему концепцию, программу, чуть ли не вызов.

В конце концов он даже спросил об этом у Ильи напрямую (благо личные отношения у них с Карминым остались вполне нормальными).

— А потому, что я должен дать им смысл! — помедлив, произнес «братчик» мрачно-напористо. — Настоящий, понимаешь? Сверхзадачу. Объяснить, на фига все. На фига он переламывался, спрыгивал, на фига унижается, исповедуется нам с тобой, слушает наши проповеди… Что я такому скажу — молодец, отмучился, давай теперь делом займись: живи, работай, детишек расти? Расти по службе, требуй повышения оклада? Машинку купишь, потом поменяешь? От этого он и удрал в свое время в дрикс — от тоски и убогости «просто жизни». И я не могу ему сказать, что физическое существование — это самоцель. Он не животное, ему выживания и размножения мало. Человек на то и человек, что ему нужны ценности, не сводимые к его собственным, личным, жральным и сральным потребностям…

— Это понятно, — поморщился Фил, — я не о том…

Он подумал, что человек человеку рознь и большинству-то удовлетворения жрально-сральных потребностей, кажется, вполне хватает; в гробу они видали любые духовные сверхзадачи, а вот цель поменять тачку с подержанной и беспонтовой на нулевую и крутую для них всем целям цель…

— …Вера — это достойный выбор, ладно, — Фил примирительно поднял руки. — Но выбор сугубо индивидуальный, вот в чем дело. Ответственность за него ты несешь только перед собой… ну, и высшей инстанцией… Я тебе скажу, что меня смущает: социальные выводы, которые, по-вашему, предполагает этот сугубо личный выбор. А ведь делая его, человек на самом деле всегда оказывается наедине только с богом. Но у вас получается, что он, выбор, тут же делит мир для совершившего его на наше и не наше, своих и чужих… Кто не с нами — и так далее…

— Ты, Фил, философ, — бешено сощурился Илья. — Красиво излагаешь. Я-то оценю. Но ты уверен, что это прозвучит для какого-нибудь пацана, который только что на сухую слез? Человек вообще тварь слабая, а ширяться начинают самые слабые… — Он вдруг осекся и насупился. — Хотя судить — грех. Кто я в конце концов такой, чтоб с пренебрежением говорить о существе, которое, как и я, как все, всегда, по определению — одно в мире… среди ледяного и равнодушного хаоса… В этом плоском, сером, беспощадном, суконно-тоскливом аду…

От карминского тона у Фила мурашки пошли по коже; он сообразил, что произносимое «братчиком», кажется, далековато от христианского канона.

— …И вот он, перекумарившись, возвращается сюда обратно. В «реал». Здесь не стало ни теплей, ни гостеприимней, а он и так полностью выпотрошен и дезориентирован. И тут я не имею права начать перед ним распинаться об индивидуальном выборе. Я выделяю ему броник, каску, ставлю в строй с ему подобными и гаркаю, матерюсь и отдаю простую внятную команду. Но команду все-таки, не мною от балды придуманную, а проверенную тысячелетиями…

…Глядя на него, Фил вдруг вспомнил, что всего лет семь-восемь назад Илюха ни о заблудших душах печься, ни в церковь забредать и не помышлял, а работал себе аккаунт-менеджером в пиар-агентстве (или что-то в этом роде) среди совершенно довольных собой и всем молодых профессионалов. «Я отирался в этой компании постоянно: в офисе, в спортзале, в клубе, нах, — делился в период почти дружеского их с Филом сближения Кармин. — Я был вроде сам такой, но я ни хера в них не понимал, никогда! Для них же ничего, что не конвертируется в бабло или в статус, не существует в принципе. Абстрактного мышления — ноль! Индивидуальных каких-то предпочтений — ноль! Сомнений — ноль! Все заранее известно, все одинаковое для всех: чего добиваться, чем вые…ся, как и где оттягиваться. Замкнутый, герметичный мир. Абсолютно цельное и абсолютно нечеловеческое существование… Я ведь до сих пор не уяснил, что это за создания такие? В них же ни добра, ни зла, ничего людского — это ж материализованные фантомы гламурных, нах, журналов! Какие-то вещи в себе: обтекаемые, неподатливые и идентичные, как яйца…»

А ведь ты испугался их, понял Фил. Еще бы! Ты все-таки, по понятным причинам, ждешь от человека где-то неуверенности, комплексов, где-то вдруг бескорыстия, где-то тяги к неформулируемому… — а в этих псевдоразумных яйцах ты вообще ничего не видел, кроме глянцевой скорлупы. Вот и сбежал от них к тем, кто способен вести разговор о высших ценностях и общественных идеалах, спорить о ненасущном, горячиться по поводам, брюха и члена впрямую не касающимся… И стараешься теперь не обращать внимания, что коллективистские абсолюты сами по себе куда как благородные — вера, отечество — и тут тоже (как и всегда и везде) для большинства провозглашающих их оказываются отнюдь не поводом преодолеть в себе эгоистическое, животненькое, а поводом себе это животненькое простить…

Вот именно, что человек — тварь слабая. И принимая надличностные ценности, он сплошь и рядом (если не как правило) все равно не готов принять ЛИЧНУЮ ответственность, от которой ценности эти тебя вовсе не избавляют, наоборот; он норовит разделить ее с соратниками, единомышленниками, единоверцами, однопартийцами, сомплеменниками, то есть попросту спихнуть… Нет, думал Фил, наверное, коллективный выход все-таки не выход, а его иллюзия, за все следует отвечать самому, в одиночку — вот это-то я и пытаюсь изо всех сил внушить моим ребятам… Но звучит это неуютно, неутешительно, как любая правда — ибо правда в том, что утешиться в этом мире особо нечем, можно только помогать: в конкретных ситуациях конкретный человек конкретному человеку. И если б я мог, ей-богу, я бы помогал каждому из вас в каждой из ваших заморочек, но меня не хватит на всех, меня ведь едва хватает даже на одного, на одну из вас…

Илья перезвонил через пару дней и продиктовал Филу мобилу некоего Антона, Никешиного приятеля, знавшего, по его собственным словам, Каринку. Шепелявящий и глотающий слова (Филу пришлось изрядно напрячься) Антон подтвердил, что Липатову он хотя и изредка, но встречает. Последний раз? Очно — ну, еще весной где-то. А по телефону — да, она ему не так давно звонила. Недели каких-нибудь полторы назад. Не в прошлые выходные? Да, кажется. Она Никешу искала, новый его номер спрашивала — у него же теперь другая мобила. Он в Питер свалил, с год назад, к родителям.

Фил хорошо его помнил, Никиту Рузова: он был из необычных пациентов. Невысокий, худой, ладный, выглядевший в свои тогдашние двадцать три-двадцать четыре на порядок старше: очки, большие залысины в светлых почти до альбинизма волосах. На жало кидать он начал из чистого любопытства и действовал неизменно с выдумкой: умудрялся таранить внутривенно и кислоту, и PCP («ПэЭсПэ», как по-нашенски зовут фенциклидин, «ангельскую пыль»), и даже грибной отвар, так что выжил лишь благодаря везению да решимости, с которой все-таки соскочил, сдавшись в «выручку». С Филом он беседовал охотно, явно радуясь возможности озвучивать действительно серьезные вопросы, на которые Фил не всегда и ответить-то мог. У него осталось ощущение, что убедительных для Никеши рациональных доводов в пользу «чистой» жизни он так и не представил, парня откровенно не удовлетворяла Филова осторожная приземленность — за высшими смыслами он, видимо, и подался к Кармину. Впрочем, у того тоже не задержался.

— …И вы дали ей номер?

— Конефно.

— Вы не помните, она ничего странного не говорила?

— Фтранного? Да нет… Про Никефку только фпрафивала, где он, как ему поввонить… А, да, ефё фпрофила, не внаю ли я никого по кличке э-э… Маф, фто ли…

— Мас? Или МАЗ?

— Черт его внает. Это якобы Никефкин внакомый какой-то.

— Но вы не в курсе?

— Первый раф от нее уфлыфал.

— «Мас», и все? Ни имени, ни фамилии она не называла?

— По-моему, нет… Ояма.

— Что, простите?

— Фофай Мафутафу. Маф Ояма.

— Да… А мне вы не могли бы дать питерский телефон Никиты?

…По данному Антоном номеру ответили, что абонент в сети не зарегистрирован.

 

6

Затушив сигарету о собственную подошву, Фил встал с капота и двинулся ему наперерез. Видя Сашу первый раз в жизни, он почему-то не сомневался, что опознал его правильно. Высокий полноватый парень в очках заметил Фила шагов за пять, запнулся, встретившись с ним взглядом, остановился.

— Саша? — медленно приблизился Фил.

Располагающей наружности, исполненный чуть комичного достоинства, чем-то этот аналитик рейтингового агентства напоминал плюшевого медведя. (И в очередной раз у Фила в упор не совмещался очередной Каринкин приятель с нею самой, во всяком случае, с той, что знал Фил…)

— Филипп… — Аналитик, видимо, старался держаться независимо, с оттенком неудовольствия, но вышло все равно растерянно. Они молча смотрели друг на друга в обоюдной нерешительности. — Тут и будем беседовать?..

Пошли через стоянку. Саша вынул ключи. Откликнулась нового вида «БМВ» «пятерка». Хозяин плюхнулся за руль, Фил поместился рядом. Саша на него не смотрел. Взгляд аналитика то улетал через лобовое на кусты, заборчик, шлагбаум, то обращался внутрь, а руки быстро, пляшуще, словно по раскаленному, постукивали по баранке; потом, тут же, сняли очки и принялись щипать переносицу.

— Давайте сразу, — сказал Фил. — Ваши отношения меня не касаются. Сейчас речь только о том, что с Кариной что-то произошло, и я практически уверен, что ничего хорошего. Поэтому я не могу не задавать вопросы…

На мраморное крылечко поодаль выползли два охранника в черной униформе с ряхами одновременно довольными и угрожающими.

— Ну?.. — после паузы повернулся к Филу Саша.

— Когда вы с ней разговаривали в последний раз?

Аналитик уставился перед собой и довольно долго молчал. Даже сбоку при не очень хорошем освещении Фил видел, как бледное пухловатое его лицо идет красными пятнами.

— В прошлое воскресенье, — произнес наконец Саша, не глядя на него.

— По телефону или очно?

— Очно.

— Вы же понимаете, что я должен спросить о чем?

— О наших отношениях. — Он нервно хмыкнул.

— Она ничего не говорила о себе? Что делает, что собирается делать?

— Я же сказал. Нет! Я понятия не имею, что с ней случилось! Что, вы правда думаете, я бы скрывал, если б знал?

— Не думаю. Но вы последний из всех, мне известных, видели ее.

— Хорошо. И что?

— Она говорила что-нибудь про Витю?

— Спрашивала, как он.

— Не обмолвилась, что что-то узнала насчет этой его истории?

— Я же сказал… — Он раздраженно хлопнул обеими руками по рулю.

— Как она вам показалась?

Взгляд на Фила. Взгляд в пространство. Молчание.

— На нервах.

— Из-за чего?

Кривая-кривая ухмылка.

— Из-за ваших отношений?

Молчание. Застывшее лицо.

— Не было признаков, что она опять начала долбиться?

Саша повернулся в очевидном изумлении, потом скривился, как бы понимающе-пренебрежительно, но на самом деле жалко:

— А, вот вы к чему… Да ни черта вы не понимаете… Бред. Этим бы она никогда не стала больше заниматься…

— Она спрашивала, кто она для вас?

Саша дернулся. Глаза за очками беспомощно бегали:

— Откуда вы знаете?

Пока Фил говорил, ему казалось, что он сцеживает воду из пластиковой мягкой емкости, какие носят в рюкзаке: Саша словно сдувался, проседал в себя, лицо его теряло выражение. Только теперь Фил понял, до какой степени не представлял, даже после телефонных с ним бесед, реальных эмоций этого периферийного персонажа пунктирных Каринкиных рассказов — положительного, но сугубо второстепенного. Ему не хотелось думать, что́ должен был испытывать Саша, если ту же роль она ему отводила и «по жизни»…

Лобовое покрылось испариной, прохожая тетка раскрыла зонт. Снова содрав очки, повертев их в руках, с отвращением бросив на торпедо, заговорил и персонаж — почти лишенным интонаций, но временами как бы поскальзывающимся голосом.

…В прошлое воскресенье они наконец выговорились. Вообще Саша, видевший, что Каринка целиком занята его братом, всю дорогу добросовестно держал свое при себе, хотя и не избежал унизительной роли приятеля-конфидента. От каковой роли у Каринки (наверняка все понимавшей) тоже, видимо, не хватало духу его избавить. А в тот последний раз, в воскресенье, она вдруг, настояв на встрече, взяла быка за рога.

Она и правда была сама не своя, словно кто-то ее здорово «накрутил». Слушать ничего не хотела, только твердила, что Саша ошибается, что происходит вовсе не то, что ему кажется…

— А что, как она считала, происходит? — осторожно-настойчиво, беря невольно профессиональный тон, уточнил Фил.

— Да не знаю я, что она считала… Какая разница, что она там говорила?..

— Может быть, есть разница…

Аналитик громко, будто через силу выдохнул, опять вдруг потеряв дар речи. Помолчали. Фил покосился направо: в жабоподобный «Кайенн» лезли — нахраписто, словно угоняя его, два заплывших красномордых гоминида с неравномерно опушенными мятыми черепами, в лопающихся на гигантских задах спортивных штаниках.

…Она говорила, что она — это вовсе не то, что Саша в ней видит. Что ее на самом деле вообще нет — ее как отдельного человека, самой по себе. Есть — зеркало, отражающее подсознание глядящего в него… Да не знаю, я только повторяю ее слова!.. Оказывается, каждый более-менее близкий ее знакомый (мужик, женщина, старый, молодой, неважно) видит в ней что-то свое — а именно то, что хочет видеть, даже, наверное, подспудно хочет, не отдавая себе отчета… И не просто видит — а она и на самом деле всякий раз как бы становится тем, чем требуется быть в данном конкретном случае, почему-то ясно чувствуя, как должна себя вот сейчас повести, что сказать… Что это: талант какой-то уникальный? Болезнь?.. Но ведь это все не она настоящая. А что такое она настоящая, она не знает, да, наверное, и нету никакой ее настоящей… Потому, типа, и не везет ей так ни с делами, ни с мужиками, ни с родителями — все же хотят видеть в ней разное…

Саша пытался Каринку успокоить, апеллировать к здравому смыслу — без толку, тем более что и со спокойствием, и со здравым смыслом у него самого в тот момент было никак… И поскольку ни она его, ни он ее ни в чем убедить не смогли, ушла Каринка в еще худшем состоянии, чем была вначале…

Фил довольно долго молчал, уставясь в намазанное снаружи скользкой бесцветной икрой стекло… Нет, что-то такое она иногда говорила и Филу в нечастые моменты откровенности, когда находили на нее приступы самоедства. Будучи человеком гипертрофированной, почти болезненной отзывчивости, Каринка иногда и впрямь мучилась недостатком обыкновенного пофигизма, неумением ненавязчиво послать очередного визави с его жалобами и исповедями. Потому, видать, и липли к ней вечно всякие странненькие… Вроде Стаса… Но что могло заставить ее, совершенно здравую, спокойную, не склонную к депрессиям девчонку, построить на базе этого комплекса целую параноидальную теорию, саму в нее поверить, несколько дней подряд обзванивать и обходить близких и дальних знакомых, ища ей подтверждения («А для тебя я кто?») — этого Фил не представлял.

— Ну вот вы психолог, — словно прочитав его мысли, покосился на Фила Саша, — можете это как-то объяснить?

— Пока я могу только гадать, — дернул плечом Фил. — Навязчивое состояние… Депрессия, скорее все-таки психогенная…

И тут его прошибло. «Что такое реактивный психоз?» — спросила тогда Каринка. — «Психогенный, вызванный травматическим событием…»; «Это же может случиться со здоровым в целом человеком?..»; «Витька в последнюю неделю непонятно себя вел… Взял на работе отгул, никому не объяснив, зачем… Звонил знакомым со странными вопросами, а сам на звонки не отвечал. Дома не появлялся… Как будто скрывался от кого-то…»; «А Карина, я так понял, решила разобраться, что же все-таки с ним произошло…»

«Кто я для тебя?..»

Простоватая полудетская внешность. Легкие, готовые растрепаться волосы. Охотно появляющаяся, но словно стесняющаяся саму себя улыбка, в глазах держащаяся дольше, чем на губах. Манера при ходьбе обхватывать себя руками, будто озябнув…

…А для меня — кто? — снова и снова думал Фил. «Человек, нуждающийся в помощи» — как определил он для себя. Ведь в этом, наверное, и было все дело — он видел, что нужен ей.

…Но ей одной разве? Это он, который столько лет вытаскивает людей, без малого, с того света? Он, для которого уверенность не просто в пользе, но в жизненной (в прямом смысле) необходимости его дела всегда была стержнем мироощущения?.. В конце концов, он, отвечающий за свою семью, за этих нескольких людей, которым уж точно нужен больше всего…

…Да, да… Только… Если уж додумывать до конца… И быть вполне честным с собой…

Ты что, правда полагаешь, что спасаешь всех этих самоубийц: нариков, алкашей, игроманов? Спасти нельзя никого! Можно еще вытянуть наверх за шкирку пытающегося выкарабкаться из вырытой для себя самого могилы. Но нельзя обещать ни ему, ни себе, что он не прыгнет туда опять. Более того, скорее всего прыгнет. Неспроста же он ее вырыл. Потому что на самом деле ни черта он не хочет спасаться! Даже если сам верит (сейчас) в собственное желание. Но тебе ли не знать, насколько редко люди осознают собственную натуру и, тем более, сколь мало над нею властны.

И уж точно не властен над нею, ЧУЖОЮ, ты со всеми своими умениями и со всем своим альтруизмом. Что им ни говори, ни объясняй, ни втолковывай, как на них ни дави, эту границу тебе не перейти по определению. Просто они — не ты. Все всегда сами по себе, сами в себе, и когда сами себе враги — тоже; и так редко кому-то действительно бывает нужен ЧУЖОЙ с его помощью…

Вот поэтому она стала столько значить для Фила — ей он необходим был. И тогда, после УБОД, когда, голубовато-бледная, с выпирающими косточками, она смотрела на него с абсолютно детским сочетанием недоверия и надежды, и все три последующих года в самых разных ситуациях… Ей, как никому, может быть, другому.

Ведь самые его близкие — жена, сын — были слишком благополучны и удачливы, обладали, как и Фил, в этом мире нормальной «остойчивостью», и, любя, конечно, их, он никогда не чувствовал себя единственным гарантом их выживания. Как чувствовал это иногда в отношении вполне вроде бы посторонней девицы, обязательствам перед которой у него взяться вроде было совершенно неоткуда…

Вот поэтому Фил уже две недели сидел на телефоне и носился как полоумный по городу в ущерб работе и семье — чем дальше, тем острее чувствуя что-то вроде самого настоящего отчаяния…

 

7

Долго, больше получаса, Фил бродил здешними лабиринтами, путаясь в закоулках, проходах, внезапных захламленных тупиках, дурея от толчеи и звуков: надрывный мяв очередной поп-шалашовки через несколько метров сменялся загибами очередного юмориста вперемежку с краткими обвалами коллективного гогота, те — сиплыми жалобами на судьбу воровскую, те — насекомой звенящей вибрацией восточных липких мотивчиков… Что-то уильям-гибсоновское чудилось ему в наэлектризованной сдержанно-агрессивной мультиэтнической каше с мощным присутствием Юго-Восточной Азии, в завалах поддельных тряпок, дисков с пиратскими фильмами, играми, ворованными базами данных, тысячерублевыми подборочками снятого на мобилу размытого «реалвидео» с юной гопничьей толпой, калечащей прохожих или насилующей одноклассницу, — очень, говорят, популярно в нынешнем сезоне… Пудовые хари ментов… Киберпанк русского базара с забористым нашенским звериным душком…

Несколько раз Фил совался к настороженным продавцам. Некоторые, непроницаемые хачи, вообще отказывались понимать то ли Филов вопрос, то ли в принципе русскую речь, другие отфутболивали по невнятным адресам. И никакого Стасика, конечно, не наблюдалось, а телефон его все время был вне зоны (или Фил добыл устаревший номер)…

Снова вспомнить об этой гротескной фигуре его заставило известие, что перед исчезновением своим Каринка обзванивала и обходила знакомых в состоянии, слишком похожем на навязчивое. Он знал, надеялся, что со Стасиком она порвала окончательно (не без Филова настояния) больше года назад; ему не хотелось признаваться себе, что для подтверждения обсессивной ее «теории» по логике стоило бы обращаться как раз к такому вот Стасу, для которого Каринка якобы столько значила… Да и на самом ведь деле… Что-то же он нашел в ней, раз так намертво присосался…

Он, сука такая хитрая, чувствовал ее болезненную жалостливость (прирожденные паразиты слабину в другом распознают великолепно, тут у них интуиция бывает совершенно фантастическая) и давил, давил на нее нагло, прицельно, непрерывно… Он был из категории слабаков, чужие слабости эксплуатирующих беспощадно: маленький, тихий, цепкий клещ, невыковыриваемый и заразный…

Фил как-то видел его: узкоплечий блондинчик, весьма смазливый, со странно задерживающимся на визави взглядом, двусмысленной полуулыбочкой, характерным сочетанием пугливости и самодовольства. Его вроде сложно было воспринимать всерьез: пацан и пацан, зеленый, лошок — все у него всегда складывалось как-то по-дурацки. Но Фил был слишком опытен и талантлив по части раскусывать людей: этого он классифицировал сразу еще по Каринкиным рассказам, и быстро понял его для нее опасность, и с самого начала, как мог, девчонку предостерегал… И, разумеется, абсолютно безрезультатно, по крайней мере, поначалу.

Ей было его жалко… Ну разумеется. Не ей одной. Жалкость была Стасовым основным капиталом, часто и продуманно используемым. Считалось, что ему всегда страшно не везло. В первый раз он загремел на зону еще по малолетке и по какой-то феерической глупости: украл с пацанами телефонную будку (sic!), чтобы продать на цветметы. Мог бы отделаться условным, но не повезло: сел. На смешной срок, но что-то там с ним на киче якобы произошло (не повезло, опять же). Произошло ли в действительности и что именно, никто никогда толком не узнал — тему, дабы не травмировать Стасика, поднимать зареклись. Особенно после того, как однажды в бухой компании кто-то из полузнакомых, повздорив с ним по пьяни и из-за девки, прошелся на тему зоновских петухов. Наехавший был гораздо здоровее, Стасик в ответ промолчал, но когда оппонент отлучился на балкон подымить, Стас, незаметно для всех оказавшись у того за спиной, четырежды пырнул его ножом.

Ранение оказалось опасным, пострадавший получил инвалидность. Учитывая «задок», прежнюю судимость, тут Стасику светило причалиться уже надолго. Однако получил он всего пару лет: сознался, раскаялся, извинился, пообещал оплатить потерпевшему лечение (платили нищие родители, влезшие в долги). Все бросились за Стасика наперебой ходатайствовать, включая, как ни поразительно, потерпевшего. Одним словом, пожалели…

Так за него, жалея, вечно кто-нибудь и хлопотал по любому поводу. Нигде он толком никогда не работал, но шло это ему только в плюс: «не везет парню!» Он уходил в запой, всех кидая, спуская чужие деньги — с тем же эффектом. Даже его происхождение из какого-то подмосковного заповедника гоблинов, вроде Балашихи или Долгопрудного, оборачивалось ему на пользу, словно бы давая фору сочувствия перед мажорами-москвичами (жил он давным-давно в Москве, вечно кому-нибудь навязавшись).

Что в нем таком могло притягивать девиц?.. Но что-то ведь тянуло, и неслабо — насколько Фил знал, перед ними Стас замечательно умел и красоваться, и стелиться, там похныкать, а тут подсюсюкнуть; с женщинами он вообще чувствовал себя уверенней… И всегда их эксплуатировал исключительно успешно и замечательно откровенно, бросая без колебаний, но не стесняясь, если что, и после этого клянчить сочувствие и бабки. Как правило, он получал и то и другое (деньги, естественно, не отдавал никому никогда, и даже не из жадности, а из глубинного, не требующего ни артикуляции, ни осмысления собственнического чувства ко всему, однажды попавшему в руки).

Его искренне считали добрым и нелепым, почему-то в упор не замечая ни хваткости, ни цинизма, ни равнодушия (не потому ли, что сам он свято — и убедительно! — полагал себя невезучим, используемым и безответным?). Надо было быть Филом, чтобы понимать, какого дерьма можно дождаться от такого вот умильного бедолаги. Как он в свое время тщился втолковать это Каринке! Она смотрела на Фила виновато, но неуступчиво. Это, видимо, был тот абсолютно безнадежный случай, когда неизъяснимое ХОЧЕТСЯ, умножается на осознание высшей, внелогической правильности собственных действий: есть ли что правильней жалости?.. Разубеждать ее было не легче, чем запрещать наркоману думать о дури — когда ты видишь, что здравый смысл просто игнорируется, а твоей (Фила) харизме молча и успешно противостоит «магнит попритягательней». Он мог только ждать, когда и ее душка Стасик попользует и вышвырнет.

Не тут-то было! Ее он отпускать не собирался, — видимо, никогда. На Каринке его «заклинило», «зарубило». Сама мысль, что она способна обойтись без него, заставляла Стасика мгновенно и полностью терять адекватность. От приторной ласковости, заискивания и самоуничижения он вдруг переходил к агрессии — отобрав телефон, пытался запирать ее у себя в квартире, угрожал (в подробности Каринка Фила не посвящала — там явно было что замять). Когда после пары подобных историй она все-таки наладила Стаса подальше, сучонок принялся шантажировать ее самоубийством, порезал себе вены, угодил в реанимацию… И она снова и снова возвращалась к нему, несмотря на дружные уговоры знакомых, несмотря на собственное неоднократно озвученное намерение больше с ним не связываться.

Фил не знал, что побудило Стаса в конце концов от нее отстать (подозревал, что без постороннего вмешательства тут не обошлось), но сам он совершенно искренне сказал ей тогда: «Вы опасны друг для друга. Вы друг для друга род болезни. Лучшее, что ты можешь сделать, — для вас обоих лучшее! — никогда не иметь с ним дела. Никакого. Не видеться. Не разговаривать. Вообще. Ты меня понимаешь?» Фил настоял, чтобы она внесла Стасов номер в «черный список» своего телефона. Он никогда за прошедший с тех пор год с лишним не упоминал при ней о нем, но всегда внимательно следил, не обмолвится ли сама Каринка. Он всерьез боялся, что этот урод снова ее достанет, и патологическая карусель завертится по новой. Фил не брался предсказывать, к чему это может привести, учитывая недвусмысленно психопатические черты долбаного Стасика. Он было почти успокоился и даже после ее пропажи подумал о Стасе не сразу (или подсознательно отталкивался от этой мысли?): только после Сашиных слов, получив представление о творившемся с Каринкой, Фил заподозрил, что в таком состоянии с нее вполне могло статься нарушить зарок…

Фил обнаружил, что уже некоторое время смотрит глаза в глаза на развалившегося за прилавком выгородки, торгующей разнообразными дисками, огромного мясистого долдона с лицом пупса. Он подошел:

— Здрасьте, я Стаса ищу.

— Не ты один, — ответил пупс взрослым свирепым голосом, не изменив безмятежно-бессмысленного выражения розового лица.

— А чего с ним?

— А я знаю, чего с ним?

— Он здесь работает?

— Здесь, б…, он точно больше не работает.

— Что он, пропал, что ли?

— Да этот м…к вечно, б…, пропадал, не предупреждал никого. Хоть бы позвонил, козел…

— Давно вы его не видели?

Пупс помолчал, то ли вспоминая, когда он видел козла Стаса, то ли размышляя, стоит ли отвечать. То ли просто осмысляя вопрос.

— Две недели, — произнес нехотя.

— …Бишкет? — переспросил конопатый непослушным языком. Глядя на него, Фил вспомнил выражение «налимьи глаза». Пацан кивнул самому себе: хотел, видно, ответить, но, не найдя, видно, сил, только головой указующе мотнул и качнулся в ту же сторону всем телом.

Фил свернул за ним налево, в сырой полутемный проход, где под потолком, в каком-то десятке сантиметров от головы тянулись толстые грязные трубы, потом еще раз налево. Оказался в ярко освещенной электрическим светом каморке, в которой поместились диван, стол, табуретки, несколько эмалированных пятидесятилитровых баллонов с надписью «пропан»; под столом прятался бочкообразный однофазный электродвижок. Напротив дивана светился экраном большой пыльный телевизор. Прилагающийся дивидишник стоял, кажется, на паузе; вибрирующего статичного изображения Фил опознать не смог, пока секунду спустя не сообразил, что перед ним разверстая вывернутая вульва размером с весь экран: красная, глянцевитая, какая-то искусственная, обвисшая дряблыми складками.

— Э!.. — конопатый мотнул головой назад и снова чуть не упал. — Тут тебе…

Тот, к кому он обращался, довольно молодой кратчайше стриженный парень (с неприятно мятым лицом, серовато-бледным, неравномерно заляпанным контрастно-бордовыми пятнами) сидел к столу боком, навалившись на упертый в столешницу локоть: «глиптел», влипнув неподвижным взглядом в трехлитровую банку маринованных огурцов, воздвигнутую меж пустых бутылок и стаканов. Фил заметил на пальцах — кажется, сразу на четырех, — сизые «перстни судимости»: то ли этот Бишкет в свои года уже был матерым рецидивистом, то ли метал гнилые понты.

— Здорово, — сказал Фил. Предполагаемый рецидивист вздернул на него равнодушный пьяный взгляд. — Не знаешь, как мне Стаса Машинского найти?

Бишкет снова уставился на банку, потом решительно стянул ее, гулко булькнувшую, со стола, водрузил на колени и чуть не по локоть запустил руку в рассол. Во взвившейся зеленоватой мути видно было хватательное движение татуированных пальцев. Словно «рецидивист» ловил рыбку в маленьком аквариуме.

— Стаса? — Он снова глянул на Фила исподлобья. — Стас сдох, — сообщил довольно внятно, даже деловито, даже с некоторым удовлетворением, сосредоточенный на поимке огурца.

— В смысле?

— В смысле — крякнул, — промямлил неразборчиво, жуя добычу. — Накрылся.

— Умер?

Парень кивнул.

— Из-за чего?

Бишкет шумно проглотил:

— Разбился. На «десятке» своей. По-бухому, — не глядя сунул банку на стол, звякнув ею о конус из-под «Эталона».

— Когда?

— Да на прошлой неделе похоронили, — парень ковырял ногтем в зубах, засунув мокрый палец глубоко в рот. — Говорят, кривой был в говнище. Там еще баба с ним какая-то ехала…

— Что за баба?

— Я знаю?

— А с ней что?

— Хер знает. По-моему, тоже п…ц.

— Машинский Станислав, — продиктовал Фил. — Разбился примерно десять дней назад. «Жигули» «десятка»…

— Понял, — буркнул Артем. — Попробую пробить…

Фил отключился, вслушиваясь в себя. К собственному удивлению, он по-прежнему ничего не чувствовал. Совсем.

В среду 6 сентября в 03:15 на Ярославском шоссе в месте пересечения с Московской кольцевой автодорогой а/м «ВАЗ-2110», двигаясь в сторону области, на большой скорости врезалась в опору моста МКАД. Водитель, владелец машины Станислав Машинский, от полученных травм скончался на месте, пассажирка, неустановленная девушка примерно 25 лет — по дороге в больницу. Экспертиза показала в крови водителя значительное содержание алкоголя.

По совету Фила Каринкины родители написали заявление о пропаже. Через несколько дней их позвали на опознание. Погибшая в ДТП 6 сентября была идентифицирована как Карина Липатова.

 

8

— Пьяный в кашу, че тут непонятного?.. — Гаишник был жирен, сиплоголос и страшно раздражен. С Филом он сначала вообще не хотел разговаривать.

— Вы думаете, просто не справился с управлением?

— А вы что думаете?

— Я? Что я могу думать… А это не могло быть самоубийством?

— С чего вы взяли?

— Просто предполагаю. Он был человек психопатического склада, уже предпринимал суицидальные попытки…

— Он же не один ехал, с этой девицей…

— Вот именно.

— Что — вот именно? К чему вы вообще клоните?

— Да нет, это я так… — Фил вдруг ощутил полное отсутствие желания не просто продолжать разговор, а вообще пользоваться голосовыми связками.

…В одежде Каринки ее телефона не нашли. Отключен он был как минимум с утра того вторника, а в понедельник уже не отвечал.

…«Лучшее, что ты можешь сделать, — для вас обоих лучшее! — никогда не иметь с ним дела. Никакого. Не видеться. Не разговаривать. Вообще. Ты меня понимаешь?.. Ты со мной согласна?.. Ты обещаешь?..»

Прямо в ментовском коридоре он вытащил сигарету из пачки и по пути к выходу механически растер в кулаке.

Никому невозможно помочь. Не обманывай себя. Никому. Никому это не нужно. Не нужен ТЫ (как любой другой, посторонний) со своим знанием последствий, со своими предостережениями, со своим бескорыстием…

Эмоций не было. Словно он в принципе не способен был на них. Как андроид.

На улице молотил ледяной бешеный ливень, ноги с шумом въезжали в лужи. Фил торопливо нырнул в машину. Встряхнулся по-собачьи, обтер мокрыми руками мокрое лицо, кое-как зачесал волосы. К ладоням прилипла пара извилистых волосков — он отряхнул их с внезапной нестерпимой брезгливостью. Струи глухо, настырно барабанили в крышу, в утратившие прозрачность стекла, за которыми проползали расквашенные огни.

Фил не знал, сколько сидит без движения и мыслей, с сигаретной пачкой, забытой на коленях. Заголосил сотовый — дежурным звонком, каким он сигналил о вызовах с незнакомых ему номеров.

Голосил долго. Фил даже не стал его доставать. Так и не смог пошевелиться.

Артем молча выложил на столик перед Филом две пачечки распечаток со столбиками мелких цифр. Ксерокопии.

— Это что?

— Вот, — сыщик ткнул пальцем, — детализация ее номера. Вот, — тронул другую стопочку, — «деталь» этого ее Вити.

Фил механически пробежал глазами колонки номеров, поднял глаза на Артема. Ему показалось, что тот как-то отяжелел и потемнел, словно от сильной физической усталости. «Кто она для тебя?..»

— Посмотри, какие номера ты знаешь…

Фил кивнул. У него не было ни желания, ни намерения копаться в этих листках, да и вообще предпринимать что-либо (зачем теперь?..), но согласиться было проще, чем возражать.

Запарковав машину, Фил заскочил в магазин. Было около одиннадцати вечера. Он возвращался с пакетом к дому, когда на противоположной стороне пустой темной улицы заметил нестройную шеренгу, почти толпу, в три-четыре десятка человек обоего пола. Все без исключения характерно-чернявые, несомненно-«понаехавшие», они шли — брели — в направлении центра абсолютно молча (только шарканье ног слышалось), не глядя ни друг на друга, ни кругом: но не как зэки, которым запрещено поворачивать голову, а как люди, абсолютно не интересующиеся окружающим. Руки почти у всех были пусты, лишь пара мужчин тащила «челночные» сумки. Точно так же безмолвно и мрачно по обе стороны растянувшейся толпы шагали двумя редкими цепочками человек восемь ментов — здоровенных (почти все на голову выше конвоируемых), бесформенных, угрюмых. Не столько даже шагали, сколько бессильно брякали в асфальт высокими тяжелыми «гадами»… Фил наблюдал подобное впервые и не представлял, что именно происходит. Впрочем, живя всю жизнь в этом городе, удивляться он разучился.

Некоторое время они с этапом двигались параллельно, потом Фил свернул во двор, последний раз оглянувшись на удаляющихся прежним курсом хачей. Что-то жуткое, парализующее было в их мерном шаркающем топоте, ощущалось за ним не по-человечески равнодушное приятие мира, в котором бессмысленно и бесполезно все: действие и бездействие, послушание и несогласие, выживание вопреки всему или отказ от него…

Фил невнимательно слушал Артема, совавшего ему свои листики, и не вникал, чего именно тот хочет. Он слишком хорошо понимал, что сыщик действует не ради какой-то осмысленной цели, а глуша чувство вины и боли — и что на самого Фила такой самогипноз не подействует.

И все-таки он усадил себя за эти распечатки. Не из желания чего-то добиться, а просто из принципа, которого придерживался с незапамятных времен: если все равно, стоять или идти — лучше идти.

Принуждая себя, он добросовестно обводил ручкой номера, сверялся с памятью собственного телефона, корябал цифры и имена на отдельной бумажке. Отыскал карманный календарик, исчеркал его. Картина прояснялась, но Фил упорно не видел в ней ни смысла, ни пользы. В списках были знакомые номера, были неизвестные (в Витькиной «детали» последние, понятно, преобладали), совпадающие (мало) и нет… Один разве что, встречающийся в обеих распечатках, привлек Филово внимание, может, тем, что, судя по первым цифрам, включал код какой-то другой страны. Плюс три-семь-один — Филу это ничего не говорило.

Он посмотрел на календарь. С этого номера на Витькин несколько раз звонили в конце десятых и эсэмэсили в двадцатых числах августа… Аккурат, выходит, перед тем как — и непосредственно когда — с Витькой творилось странное…

Так. Каринка звонила по нему сама, начиная с вечера пятницы, первого сентября… несколько раз в течение нескольких дней… Тех самых дней (суббота, воскресенье), когда, явно будучи на взводе, она допытывалась у всех: «А для тебя я кто?»… Когда, под конец (в понедельник), она набрала-таки Стаса…

Фил уставился в одиннадцать цифр. Потом, пожав плечами, натыкал их на собственном телефоне. Он не знал, на что рассчитывал (что не возьмут трубку?), но когда там ответили по-русски молодым мужским незнакомым голосом, Фил сообразил, что понятия не имеет, что сказать.

— Добрый вечер, — пробормотал он, — меня зовут Филипп. Я знакомый Карины Липатовой.

— Здравствуйте, — вежливо и несколько удивленно, — это она дала вам номер?

— Карина умерла, — сказал Фил.

Пауза.

— Черт… — Если собеседник и притворялся, что растерян, то весьма талантливо. — От чего?

— Разбилась. На машине.

— Когда?

— Две недели назад.

— Да… — Парень, кажется, не знал, что сказать.

— Простите… Я могу узнать, с кем говорю?

Пауза.

— Вы не знаете, кому звоните?

— Ваш номер попал ко мне… отчасти случайно. Но я хотел бы задать вам пару вопросов. Насчет Карины.

— Н-ну? — Удивленное недовольство сменялось, кажется, осторожной иронией.

— Во-первых, как к вам обращаться?

Пауза.

— Ну, зовите меня Мас.

 

9

«Правильный мужик… Всегда полный порядок в мыслях и поступках… Позитив как цель и логика как средство… Железно контролирует себя и думает, что окружающее тоже можно и нужно упорядочивать…»

Кто Она была для тебя?.. А кто ты для нее?..

Волей-неволей Фил возвращался к этому разговору, получившемуся долгим и странным. До абсурда, если вдуматься. Но Фил не вдумывался, вернее, вдумывался в другое. Садил на лестничной площадке сигарету за сигаретой под звуки пьяной остервенелой свары у соседей, под нытье лифта и громыхание его дверей. Кем бы он ни был, этот Мас, о Филе он, оказывается, слышал. Все-таки Каринка рассказывала о нем, и довольно подробно… Свою версию… Вот так вдруг узнаешь что-то о себе от совершенно неожиданных людей…

…А что, собственно, нового ты о себе узнал? «Правильный мужик»… Ну да, Фил всегда полагал, что жить следует по правилам. Ведь только такое существование бывает осмысленным, позволяющим себя уважать…

«…И думает, что окружающее тоже можно и нужно упорядочивать…»

Он всякий раз бросал эти размышления. Просто было наплевать. Оцепенение не проходило — умственное, эмоциональное, даже физическое.

…На выходе из подъезда ему чуть не въехали в морду какими-то длиннющими рейками. Рейки втаскивал внутрь жирноватый дядек (с пятого, кажется, этажа) с капризным выражением на щекастом лице; они у него все застревали, втыкаясь то в притолоку, то в щель между внутренней дверью и косяком. Дядек недовольно сопел и косился на Фила, словно тот ему мешал, а не наоборот, помогал, придерживая самозакрывающуюся створку. С полминуты Фил простоял спиной к стене, пропуская. Наконец вышел (не дождавшись, конечно, ни «пардон», ни «спасибо»). Распахнутая наружная дверь была подперта кирпичом.

Его машина стояла у самого подъезда. Фил уже взялся было за ручку, когда увидел, как только что впершийся буквально поперек узкой дорожки чудовищный джип «Кадиллак» наглухо заблокировал ему выезд. Задом он встал на проезжую часть, мордой на тротуар, перекрыв заодно и подход к дому. Из «Кадиллака» вылезла засушенная тетка без возраста (что-то, может, около пятидесяти) с яркими крашеными волосьями и на высоченных каблуках.

— Я прошу прощения… — окликнул ее Фил.

Тетка захлопнула дверцу, пискнула сигнализацией и заклацала прочь.

— Извините!.. — крикнул Фил ей в спину. Она не реагировала. — Уважаемая!..

Остановилась. Обернулась. Филу бросились в глаза гроздья золотых фенек и странный стеклянный взгляд.

— Я извиняюсь, вы выезд загородили… — кивнул он на осклабившийся широченной радиаторной решеткой Escalade.

Сушеная джиповладелица некоторое время в упор рассматривала Фила все с тем же непонятным ему выражением.

— Я выехать не могу, — терпеливо объяснил он.

— Те че? — бросила (выплюнула) тетка. Даже не как бомжу, а как приставшему малолетке-беспризорнику.

Опешивший Фил, не зная, как себя вести, в третий раз раздельно повторил:

— Я. Выехать. Не могу.

— Ты че, ох…л? — напористо осведомилась сушеная. — Че ты п…шь?

— Вы выражения выбирайте… — пролепетал он.

— Че, б…дь? — Интонация взвилась, полоснув дисковой пилой по доске. — Ты мне, гребень, будешь тут пасть свою е…ую разевать?! Тебе, б…дь, знаешь че в нее щас задуют?! Ты че, парашник, х… не сосал давно?! — Диск вертелся, прыскали опилки. — Я, б…дь, скажу — тебе дупло порвут, ты понял?! Тебя на хор, б…дь, поставят! На колхоз, б…дь, пустят!..

Фил стоял столбом, чувствуя полную утрату сцепления с реальностью. Мумия из джипа равномерно, с циклическим повышением децибел, визжала, харкаясь пещерным матом и аногенитальными блатными загибами. Это продолжалось довольно долго, на них таращились прохожие, кто-то уже замаячил в окнах.

Фил развернулся и пошел к подъезду. Нагнулся, поднял кирпич, подпирающий дверь. Выключившаяся было и шагнувшая в прежнем направлении мумия обернулась и замерла, заметив, что Фил движется к ее мордатому черному катафалку.

Перехватив обеими руками кирпич за «боковины», он опустил его на просторную лобовуху джипа. Стекло промялось и побелело. Взвыла сигнализация, замигали поворотники. Фил зашел справа и сунул кирпич в боковое водительское окно, лопнувшее с тугим звуком и опавшее на сиденье и Филу под ноги мелкой блестящей крошкой. Фил вышиб левое заднее и покосился на тетку. Та судорожно давила кнопки телефона. Он быстро сделал несколько шагов к ней. Тетка прижала мобилу к уху, подняла глаза на приближающегося с кирпичом Фила, шарахнулась назад. Глаза у нее были маленькие, округлившиеся и абсолютно бессмысленные.

Фил уронил кирпич, протянул руку, вырвал у твари телефон (что-то невиданно-крутое), неотрывно глядя в ее остановившиеся невменяемые бульки, медленно размахнулся и изо всей силы ахнул мобилу об асфальт. Тетка дернулась бежать, но зацепилась каблуком о поребрик и едва не грохнулась. Фил сгреб ее сзади за крашеные патлы, так что задрался острый подбородок, рывком притянул к себе и задохнувшись в боевом отравляющем парфюме, прошипел в оттянутое ювелирной блямбой ухо:

— А теперь, чума, села за руль — и освободила! б…дь!! дорогу!!!

Квартира была импозантная, но сильно запущенная, с далекими лупящимися потолками, с вытертым кряхтящим паркетом.

— Курить можно? — обернулся Фил к девице.

Та поколебалась:

— Только в окно. А то совсем задохнемся…

Он крутанул полуантикварную металлическую ручку и со скрежетом вытянул на себя высокую створку. Втек прохладный воздух, припахивающий бензином. Фил закурил и облокотился на обширный истрескавшийся подоконник.

…Когда Фил объяснил этому Масу, зачем Каринка сделала то, что сделала, что она вдруг вообразила (впрочем, так ли уж беспочвенно?) на свой счет, тот сказал вполне легкомысленно: «Значит, иногда небезопасно следовать своему таланту…» Филу тогда это показалось наставительной бессмыслицей, а сейчас он вдруг сообразил, что второй день примеряет Масову фразу к себе.

Талант… Что это за штука вообще такая?.. Знать свой талант и найти ему применение — уже достаточное условие, чтобы чувствовать себя в жизни адекватно. Так я всегда считал — и считал, что уж мне-то с этим повезло (особенно на фоне тех, с кем я работаю. Кому как раз НЕ подфартило)….

Защелкал замок, бухнула входная дверь, послышались голоса целой компании. Фил медленно обернулся. На пороге встала эта татуированная девица — Марина… кивнула головой в сторону прихожей:

— Руст пришел…

Фил затянулся напоследок. А может, я всегда обманывал себя. Ну, отчасти? Скажем, недоговаривал самому себе?.. Как раз по поводу моих способностей… Что я о них знаю? Точнее, что я всегда боялся о них узнать?..

Рустам молча внимательно рассматривал своего бывшего «хронолога», чуть качая головой, явно под впечатлением их телефонного разговора и Филовой просьбы.

— Что там на мне выросло? — раздраженно осведомился Фил.

— Ну, последний раз спрашиваю, — делано насупился Руст. — Ты уверен?

Чувствовалось, что его тянет сбиться на привычное «вы». Фил в ответ только рот скривил.

…Все говорили мне про мой талант. «Проницатель душ»… Да я никогда не сомневался в том, что это именно талант, дар — не сводящаяся к сумме знаний и навыков, сплошь и рядом необъяснимая, инстинктивная способность распознавать человеческие побуждения. Необъяснимая иногда настолько, что сам я — да! — пугался ее и игнорировал. Потому что «правильный мужик», позитивный рационалист не привык доверять подсознательным озарениям. А еще?..

Не потому ли, что понимал, вернее, догадывался, не стоит идти по этой дорожке до конца?..

Опасно.

Вот именно. Особенно для такого, как я. Опасно ПОЛНОСТЬЮ видеть взаимосвязь человеческих позывов и поступков. Потому что придется отдать себе отчет, насколько тут все алогично и непоследовательно, сколь в малой степени поддается воздействию. Или не поддается вообще. Проминается, расползается, протекает между пальцами. Это как строить дом, прекрасный и удобный, по всем архитектурным законам, ясным и логичным, — но… из манной каши.

Все мои многолетние попытки подвигнуть людей поступать во благо себе самим (всего-то!) — это же бесконечная возня в каше, борьба с жидким тестом… И я еще удивляюсь собственным малым успехам…

Кухня была как кухня, если не замечать застарелой химической вони, разноцветных пятен на столах, распотрошенных на «метелки» тампонов на полу. Руст открыл холодильник и достал оттуда стеклянную банку, в которой было немного желтоватой жидкости. Фил обратил внимание на внезапно появившуюся в его движениях бережную мягкость.

…Но разве я мог иначе? Разве вообще можно иначе, если хочешь уважать себя?.. Что скажешь, Мас?.. А вот я не видел и не вижу другого пути… Поэтому я привык подчинять собственные поступки, собственную жизнь жесткой логике, действовать в категориях смысла и цели…

Но по этой же причине мне — да! — всегда приходилось давить в себе те самые способности: я чувствовал, что могу понять о вас слишком много, и запрещал себе это понимать… Но только ли о вас? Не боялся ли я собственного таланта больше всего потому, что мог слишком много понять о СЕБЕ?..

— Ну сколько? — Руст шарил в выдвинутом ящике стола. — Двадцать?

Фил рассеянно кивнул:

— Зарядишь машину?

— Не вопрос.

— Можно тут где-нибудь у тебя?

Руст хмыкнул…

«Правильный мужик»… Уж в собственной-то стопроцентной последовательности ты никогда не сомневался. Не мог усомниться. Не имел права. Потому что всегда требовал позитива и логики от других и обязан был быть для них тут примером, эталоном… Но так ли уж ты отличаешься от прочих? В тебе, там, внизу, куда ты никогда не позволял себе заглядывать, не та ли самая трясина?..

Как он сказал, этот Мас: в шутку, в подкол — или?.. «А вам не приходило в голову, что вы связались с ними, нариками, пыжиками, чтобы „торчать по мнению“?..» Не приходило?.. Что глядеть на них, слушать их — это твой способ долбиться без дури?.. Потому что за самым жестким подчинением себя правилам почти всегда стоит скрытое, но мощное — тем мощней, чем жестче правила — желание похерить все и всяческие ограничения…

— Шмыгнуть тебя? — спросил Руст.

— Ты че, забыл, кто я? — криво ощерился Фил.

Тот снова покачал головой:

— Ну на, доктор, — протянул ему шприц, — пихни колючего…

— Нулевый хоть?..

— Обижаешь…

Фил содрал куртку, упал в кресло. Пошлепал себя ладонью по левому локтевому сгибу, немного «поработал» кистью. Нахмурился:

— Перетягу не дашь?

Рустам заозирался, выглянул в коридор:

— Марин, удавки нет?..

В соседней комнате громко общалась давешняя компания. Машинально прислушавшись, Фил с мимолетным удивлением понял, что обсуждаются книжные новинки.

Рустам, извиняясь, пожал плечами, выдернул из собственных штанов кожаный ремень, бросил Филу. Тот туго затянул его на левом плече, еще некоторое время «покачал», сжимая-разжимая кулак — пока сизая подкожная вена, «центряк», окончательно не всплыла на белесую, заштрихованную мелкими волосками поверхность.

(—…Как называется? — спрашивали в соседней комнате.

— «Чучхе».

— Это новое что-то?

— На ММКЯ была презентация… Ну, на ярмарке, на ВВЦ…)

Фил вынул из зубов насос. Прикусив губу, прицелился, вкололся.

— О молодец… — пробормотал внимательно наблюдающий Руст, когда в шприце ворохнулся багровый султанчик.

(—…Гаррос и Евдокимов.

— Я че-то слышала… Но не читала.

— Есть такие… Бивис и Баттхед русской литературы…)

Руст не соврал, рекламируя свою стряпню — почти сразу Фил почувствовал, что кресло под ним мягко опрокидывается назад, но это было не столько падение, сколько захватывающее неуправляемое скольжение. Соскальзывание… Что-то испуганно и весело поднялось в груди, заторопилось сердце. Руст подал реплику, Фил не услышал. Прикрыв глаза, он поскользил спиной вперед — туда, где не существовало правил и порядков, где ни черта он не был должен ни другим, ни себе.