В прошлом сентябре, когда Денисыч вызвал следователя Шалагина к себе с делом «шашлыка» с Третьего крайнего, тот стал мрачно гадать, где же он накосячил — а в этом начальственный тон сомнений не оставлял. В Денисычевом кабинете сидел мало знакомый ему Вантеев из Железнодорожного межрайонного.

— Ты его как устанавливал? — набычился Денисыч.

— По пальцам, — чуть пожал плечами важняк. — По базе.

— Амаров Вардан, как его… Хавшабович, шестьдесят девятого года?

Шалагин подтвердил.

— И у Эдика вон тоже — Хавшабович… — кивнул начальник на Вантеева.

Шалагин посмотрел на того непонимающе.

— Девятнадцатого на Старозаводской нашли труп без документов, — словно бы нехотя признался Эдик. — Множественные колото-резаные. Лицо изрезано до невозможности опознания. Время смерти — вечер восемнадцатого. Черные волосы, азиатская внешность, китайский спортивный костюм — явный гастарбайтер; там общага учебного комбината, где эти черные живут, недалеко совсем. Потрясли их, они клялись, что из ихних никто не пропадал. Ну, если нелегал, сами понимаете, никто говорить и не будет… Откатали ему пальчики, пробили по базе. Установили, что это Амаров Вардан, зарегистрированный в Москве…

Шалагин переводил взгляд с одной дактокарты на другую. Поднял глаза:

— Так это одни и те же пальчики?..

— Угу, — подтвердил Денисыч. — Одни и те же. У двух разных трупов. Причем оба не опознаются по лицу… — он матернулся себе под нос.

— Этого убили когда — восемнадцатого?.. — переспросил Шалагин. — Нашего — девятнадцатого…

— Тут еще вот чего… — совсем уже неохотно произнес Вантеев. — У него только на туловище — пятьдесят восемь ранений. Били несколькими ножами… Азиатская внешность… Похоже, что бритые… — он помялся, косясь на Шалагина. — И неподалеку в кустах ножи нашли со следами крови… А у этих скинов, говорят, сейчас правило: паленый «аргументаж», как это у них называется, сразу скидывать — чтоб доказать ничего нельзя было…

По лицу Денисыча было понятно, как его все это вдохновляет: мало того, что два трупа с одинаковыми отпечатками, так еще экстремизм, политика, вероятная огласка…

— Отпечатки с ножей сняли? — посмотрел шеф на Вантеева исподлобья.

— Нет… — «железнодорожный» и бровью не повел. — Их пока вообще как вещдоки не зарегистрировали…

Смысл этого обмена репликами был, конечно, Шалагину ясен: если убийство удастся паче чаяния повесить на какого-нибудь нейтрального, не связанного с бритыми подозреваемого, не очень будет изящно, когда пальчики не совпадут…

Кстати, о пальчиках… Н-да… Все помолчали.

— Может, судмед напутал чего?.. — предположил недоумевающий Шалагин. — Я тряхну Володю…

— Бумажные карты этого Амарова должны в местном УВД и в ГИЦе храниться… — напомнил Вантеев. — Можно туда запрос посылать.

…Только послали, как из самого ГСУ прикатил боров Дрямов с ряхой откормленной, мясистой, но кажущейся — из-за клиновидного лобика, близко посаженных глазок и рта гузкой — собранной в недовольный пучок. Сославшись на очень серьезных людей из собственного начальства, он категорически не велел допускать по данной теме никаких утечек и сливов. И проинформировал, что в хранилище ГИЦа дактилоскопическая карта Амарова Вардана отсутствует вместе с обоими делами по нему.

— Короче, такие существуют, — Кирилл вынул из рюкзака и бросил на стол две папочки. — Причем оба, — он уселся, шумно двинув стул, и навалился на столешницу локтями.

Пенязь еще пару раз цокнул мышкой и повернулся от монитора к нему.

— Во-первых, Амаров Вардан Хавшабович, — Кирилл вытянул тонкую стопочку распечаток из одной папки. — Родился в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году в Армении, село Верхний Двин. В Москве зарегистрирован в коммуналке по адресу: Коровинское шоссе, 12. Это в заднице — в ту сторону, где Бибирево. Я съездил: коммуналка есть, но ни о каком Амарове в этой квартире никто не слышал. На него действительно имеется кое-что в ментовских базах. Проходил по двум уголовным делам: по статье 159 (мошенничество) и 112, части второй (причинение средней тяжести вреда здоровью). Дела до суда не доведены.

Чиф молча смотрел на него, ловко крутя в пальцах заделанную под брелок флэшку.

— И имеется в Москве еще такой Вардан Ильич Моталин, — Кирилл положил рядом с первой другую пачечку, — того же шестьдесят девятого года, женатый на Ирине Викторовне Моталиной, восемьдесят шестого года. На него в доступных мне базах почти ничего нет. Но, может, это как раз логично, потому что по косвенным сведениям он — генерал-лейтенант Главного разведуправления Министерства обороны, — Кирилл поднял глаза на Чифа. Тот смотрел с прежним неопределенным выражением.

— У ментов в архиве мне нашли один оперативный документ, — Кирилл взял нужный лист. Поглядывая на Чифа, стал зачитывать: — «Сводка ГУВД города Москвы от шестого мая две тысячи шестого. В Западное УОВД обратился генерал-майор… тогда он еще был генерал-майор… ГРУ МО Моталин Вардан Ильич и заявил, что в период с 10.00 пятого ноль пятого до 22.40 шестого неизвестные путем взлома замка проникли в квартиру по месту его фактического проживания, расположенную по адресу: Мосфильмовская, 70/1, 34…» Знаешь, что это такое?

— Что?

— «Воробьевы горы».

— Эти высотки, что ли?

— Элитный комплекс, квартиры от двух лимонов уе… Читаю дальше. «Ущерб — четырнадцать миллионов пятьсот тысяч рублей. На место выезжали: замнач Зэ… то есть, наверное, третьей ОРЧ ОУР УВД… е-мое… ЗАО Хахулин, нач ОВД Гунько, командир роты ППСМ, УР ОВД, УУМ ОВД и тэ дэ, следователь, эксперт… Заведено уголовное дело номер…» Про эту историю кое-что даже было в газетах. Во всяком случае в архиве «Свежей» я нарыл заметку, — Кирилл пошелестел: — «…По оценке обворованного разведчика… ущерб не менее чем четырнадцать с половиной миллионов рублей. Вот лишь неполный список украденного: золотые часы „Вашерон Константин“, золотые часы „Одемар Пике“, золотые часы „Патек Филип“, золотые часы „Жирар Перего“, золотые часы „Пиаже“, золотые часы „Улисс Нардин“, золотые часы „Дюбей энд Шальбен… ден… бран…“, неважно, золотые запонки с бриллиантами „Джон Харди“, платиновые запонки „Вилла“, антикварная зажигалка „Уник“… „Юник“… с золотым корпусом, отделанным эмалью, эксклюзивный мобильный телефон „Нокиа 7370“ с золотым корпусом, инкрустированным сапфирами и бриллиантами, эксклюзивный золотой телефон „Верту Сигнича Даймондс“, инкрустированный бриллиантами, телефон „Мобиадо Профешнл Икзекьютив“ в корпусе черного дерева…» Так… «Прибывшим на место преступления съемочным группам двух федеральных телеканалов милиция запретила что-либо снимать, а уже буквально через пару часов руководству обеих телекомпаний позвонил некий генерал ФСБ и убедительно попросил не допускать в эфир информацию об этой краже…» — Кирилл бросил распечатку и выпрямился. — В общем, понятно, что мужичок си-и-ильно непростой. И кто бы там на самом деле не развел нашего самаритянина, такому предъявы делать, боюсь, не то что мне, но и тебе слабо будет…

— Что-то ты рановато забоялся, — прищурился Пенязь. Какой-то он сегодня был непривычно вялый — не с бодуна ли?

— Это так, частное мнение. И заключается оно в том, что в прокуратуре приплели Амарова, просто чтоб лоха заморочить. И про три своих ляма лох может смело забыть. Потому что даже если — вдруг! — совпадение имен и возрастов этих Варданов не случайно, для него это ни хрена не меняет…

— Ну, брат, деньги я тебе не за мнение плачу, — Чиф словно нехотя листал Кирилловы бумажки. — Инфу мне давай, инфу…

Кирилл вздохнул:

— Есть выполнять…

— Моталин? — переспросил Игнат и забормотал: — Моталин, Моталин…

Кирилл слышал, как у него там надрывается какая-то тетка: «Внимаю к вашему разуму!..»

— Генерал ГРУ, — подсказал он.

— Генерал?.. А, постой, Ирины Моталиной, что ли, муж?

— Да, наверное. Ты знаешь его?

— Ее знаю. Ну, лично не знаком, но она иногда бывает на тусовках моих клиентов. Она модель, известная довольно. Небожительница такая. Я, кстати, даже не понял, она русский язык вообще знает: indeed, actually, anyway, и вся из себя отмороженно-снисходительная…

— А муж?

— Я слышал, да, правильно, что муж у нее чекист какой-то большой… — оживился Игнат. — Погоди, это же про их, кажется, свадьбу мне рассказывали — мужик знакомый, оператор, он ее снимал… Точно! Они гуляли, по-моему, в посольском зале «Праги», там целая толпа випов отжигала, реально крутых: класс А, олигархи, генералы: ментовские, гэбэшные, армейские — в комплекте, ну, актеры там всякие. Оператора этого знакомого даже какая-то шишка, из ФСБ типа, предупредила: не дай бог, блядь, запись налево уйдет… Да, а венчал их протопресвитер Будлюк, Матфей — не слыхал про такого? — почетный настоятель Богоявленского собора: сам, лично!.. Кстати, про Моталину про эту говорили, что начинала она в модельном агентстве, которое поставляло девок серьезным людям, серьезней не бывает… А чего она тебя интересует? Задолжала кому-нибудь? Ха, к ней я тебе не советую подкатываться… Серьезно, Кирь; ты че, там такие варки…

Когда Кириллов сокамерник соскреб, наконец, себя с пола и с трудом, однотонно постанывая, взгромоздился на доску, стало можно разглядеть, что это рослый пацан лет двадцати с разбитой опухшей рожей и совершенно вареными глазами — которыми он неподвижно уперся в пол, ссутулившись и приоткрыв рот. Разодранная на плече майка, бурые пятна то ли крови, то ли рвоты, то ли всего вместе, полускрывшие надпись Dolce Gabbana… Коммуницировать с Кириллом пацан поначалу вообще не мог, потом выдавил, что звать его Коля, а на вопрос о причинах попадания сюда разразился едва членораздельным матерным пыхтением. Через какое-то время он встал, шатнувшись, доковылял до решетки и принялся ее трясти и пинать, неразборчиво взывая к кому-то сквозь громыхание — видимо, к дежурному. Алкоголичка (или двинутая) из соседней клетки поддержала его криками и сиплым пением. Сначала никто не реагировал, потом невидимый голос равнодушно пообещал ему пиздюлей; Коля, ругаясь еще невнятней, вернулся на лавку и задремал, привалившись к стене; пение долго не стихало.

Был, видимо, уже вечер, когда завернувший в «обезьянник» крепкий лопоухий парень в штатском — судя по хозяйским ухваткам, мент, судя по красноте глаз и характерной артикуляции, хорошо обкуренный (конфискатом, поди?), — вцепившись в прутья их решетки и почти повиснув на ней, велел поименованному мудаком и отморозью Коле «идти сюда». Коля опасливо приблизился, а обкуренный, с внезапным проворством просунув правую руку между прутьев, сгреб его за шею, припечатал мордой к лязгающей решетке и, удерживая так, принялся напористо и бессвязно материть прямо в ухо. Тот, насилу выдравшись и отскочив на шаг, объявил, что ему «похуй в’ще». Мент стремительно удалился — как стало ясно, в дежурку за ключами; вернувшись столь же торопливо, отпер камеру, энергично выволок за трещащую майку упирающегося Колю — в коридор и из поля Кириллова зрения. Но совсем недалеко, поскольку заплетающиеся инвективы, перемежаемые глухими звуками пинков и протестующим кваканьем, были тому отлично слышны, хоть и не до конца понятны. Кажется, у оперов здешнего ОВД Коля был стукачом или «постоянным» свидетелем-понятым, подписывающим липовые протоколы (скорее всего, и тем, и другим) — за это ему многое прощалось, но «отморозь», ища добра от добра, злоупотребляла милицейским покровительством, особенно под балдой, и была в конце концов повязана на какой-то мелочи самими терпилами. Воспитательный процесс скоро прервала веселая девица лет двадцати с небольшим, в форме с лейтенантскими погонами — снисходительно фыркая, оторвала коллегу от воспитуемого и куда-то обоих увела, заперев, наконец, так и стоявшую открытой Кириллову клетку.

— Позвоните матери, скажите, что я задержан… — обратился к девице Кирилл, но та словно не слышала его и даже не видела: густо намазанные глаза на нем не задержались.

Кирилл прикрыл глаза, судрожно выдохнул сквозь зубы, пытаясь справиться с начавшейся вдруг (то есть не вдруг, конечно — давно к нему подступавшей) внутренней тряской. «Какой продюсер… — механически продолжил он про себя только начавшийся и тут же прерванный обкуренным опером свой диалог с Колей, — обыкновенный. На телевидении. На канале „Россия“…» Эта Кириллова самоаттестация даже имела прямое отношение к реальности — разве что опоздала года на три. Но на вопрос, кто он, Кирилл сейчас просто не нашел, что ответить. Кто он был — сейчас?.. Зато в прошлом у него имелось в избытке равноправных вариантов ответа. Почему-то (некое истерическое чувство юмора?) он выбрал из них тот, который самому ему невольно казался враньем, даже когда был чистой правдой. И уж тем более теперь и здесь странно было думать, что и в его жизни имелся миддл-классовый период (пусть единственный и недолгий), когда Кирилл работал на федеральном канале, поднимал две тысячи уе в месяц, жил в съемной однушке в Медведково и честно представлялся продюсером.

Правда, несмотря на официальное наименование, с деньгами его должность в программе «Отдел репортажа» связана не была никак: в Кирилловы обязанности входило найти для фильма фактуру и героев, договориться об интервью, иногда — взять интервью, не появляясь в кадре. Появлялся в нем именитый корреспондент, а за камерой стоял Игнат, со свойственной ему напористой бесцеремонностью пристроивший в программу приятеля без всякого телевизионного опыта и с поддельной московской регистрацией. Но Кирилл в силу уже своей фирменной черты — несколько придурковатой, как он подозревал, добросовестности — недостаток навыка возмещал усердием. Благо было и впрямь довольно интересно.

За девять посвященных ненавистному ящику месяцев чего он только не навидался: пузырей заледеневшего кипятка в камчатской Долине гейзеров, изуродованных сопок в Александровске-Сахалинском, где уголь добывают только открытым способом (снял скальп с одной — взялся за соседнюю), поскольку шахтным дороговато, завораживающе-жутеньких мертвых деревень в глухих лесах северной Карелии, полуметровых в диаметре желтоватых дисков замороженного молока на якутских дворах, обклеенных лейкопластырем, облепленных картонками, облитых клеем ПВА от крыши до колес подержанных «японок», гоняемых из Приморья через Сибирь по бесконечной, «сколоопасной», а иногда еще и напрочь размытой щебенке. Познакомился с бывшим рязанским бандитом, которому в девяностых конкуренты разнесли из гранатомета баню (стреляли в дом, но промазали), после чего приехавшие на место взрыва менты обнаружили в ее фундаменте четыре забетонированных трупа — однако же не предъявили хозяину (потерпевшему!) никаких претензий. С неунывающим коммерсантом из городка в Архангельской области, куда добраться по земле можно только зимой (по льду), годами делающим коммерцию исключительно в кредит и себе в убыток. С чернокожим барбадосцем, оттрубившим срок за наркоту в мордовской зоне, но по выходе на свободу никуда не уехавшим, купившим велосипед и теперь колесящим по деревням Зубово-Полянского района, ударно выправляя его демографию — на зависть и в укор растерявшим на почве тотального бухалова все репродуктивные способности аборигенам мужеска пола… Проехал тысячу километров на «буханке», УАЗ-3909, до отказа набитом коробками и банками со съестным, по затянутому морозным туманом Колымскому тракту, вдоль которого — бесконечные черные остовы машин, заглохших и сожженных владельцами в ожидании помощи (чтоб не замерзнуть насмерть), шаман-деревья в тысячах амулетов и цветных лент, бараки построивших дорогу ГУЛАГовских зэков, обломки ленд-лизовских «Аэрокобр», разбившихся на перегонах, здоровенные жестяные листы, на которых нарисовано разом по пять предупреждающих знаков, деревянные кресты на местах гибели тех, кому на обледенелом серпантине Верхоянского хребта не помогли никакие предупреждения, а на въезде в поселок Томтор — металлическая колонна с надписью: «Полюс холода. -71,2 °C».

Именно с тех пор он задавался вопросом: что общего у этих людей, живущих в десятке тысяч километрах друг от друга, в разных частях света, разных климатических зонах и разных эпохах, не объединенных ни расой, ни укладом, ни верой, ни историей, ни темпераментом? У десятилетних нивхских браконьеров, сдающих килограммы икры за бесценок барыге, чтобы купить «чупа-чупс», — и абреков чеченского царька, гоняющих по его вотчине караваном из десятков «Кайеннов»? У пятидесятипятилетнего рабочего разоренного оборонного завода, мерзнущего на красноярском «бичпроме», уличной бирже труда, в ожидании, когда его наймут за тысячу рублей копать огород или тренировать бойцовую собаку в роли манекена, — и двадцатитрехлетней московской офис-менеджерши, брезгливо цедящей через губу, что если ты хочешь покушать за три тысячи, то в «Турандот» тебе делать нечего?.. Что, несмотря на частое нежелание этих людей вообще знать о существовании друг друга, на осутствие всякого интереса к существованию друг друга, безошибочно выдает в них всех представителей одной цивилизации?..

Сколько Кирилл ни наблюдал за ними, за окружающими, за соотечественниками — и тогда, и позже, — общую черту он подметил одну: специфическое жизнеприятие. Приятие жизни такой, какова она есть — вне и помимо тебя, самоценная и бесчеловечная, а точнее, вообще НИКАКАЯ; приятие без попытки навязать ей свои правила. Точней — без попытки навязать их себе. Создать у себя видимость того, что закономерности в мире существуют…

Собственно, потому в головах этих людей и отсутствовало представление об обязательствах, так поразившее потом Кирилла-коллектора: их сознание не улавливало причинно-следственных связей…

Кончилась его телекарьера тем, чем не могла не кончиться: вызвал их с корреспондентом директор информационных программ и отдудолил за невосторженный образ мыслей и создание негативного имиджа родной страны. После чего корреспондент все с тем же Игнатом стал к вящему удовольствию руководства снимать про семейные скандалы поп-звезд (видимо, поднимая тем самым престиж родины), а Кирилл уволился по собственному желанию и переехал из Медведково на Маргаритину дачу под Истрой. Вскоре Игнат, перезнакомившись со звездами, открыл собственную видеостудию и переключился на съемки частных фильмов для богатых (про них самих); Кирилл некоторое время корректорствовал в страннейших печатных органах вроде профессиональной газетки стоматологов, а потом остался и вовсе не у дел.

Вот тогда он и учудил самую глупую глупость за всю свою жизнь — в результате чего оказался в конце концов в этой клетке.

Чем Леня при всем своем знаменитом обаянии не отличался никогда, так это обязательностью и стремлением лишний раз шевелиться — Кирилл уже убеждался: хочешь от него чего-то добиться, без конца напоминай о себе. На его звонок Гурвич беззаботно сообщил, что с Демьяхой, знакомым «криминалом», да-да, поговорит буквально завтра. Но добавил, что, оказывается, неожиданно узнал кое-что о Моталине от Алки, редактирующей гламурное приложение к «Респекту». Оказывается, товарищ генерал был и сам замечен в свете.

— Она говорит, Моталин этот мелькал на каких-то очень-очень закрытых вип-гулянках. Короче, випы, по ходу, правда держат его за большого чекистского начальника. Кстати, нужны эксклюзивные сплетни? По словам Алки, новая любовница у него. Его видели недавно с певицей одной, свежей совсем звездой, такой остроактуальной. Есть группка — как же она… «Премия Дарвина» — не знаешь?

— Бог миловал.

— Не, я че-то слышал — их точно, вроде, раскручивают сейчас. Так вот, вокалистка там у них некая — якобы ее лындит твой генерал.

Не очень представляя, что с этим эксклюзивом делать, Кирилл позвонил Гоше Дедуху. Единственному из своих знакомых, связанному с музыкальной средой. Гоша, сам бывший лабух, когдатошняя восходящая, но так толком и не взошедшая звезда, начинал еще в легендарные романтические времена средней перестройки — успел побренчать на ГДРовской «Музиме» с люберецкими струнами, потусить в Рок-лаборатории, поучаствовать в «Фестивалях Надежд». Как многие тогда, до пяти мэнээсил в институте, а по окончании рабочего дня доставал из-за лабораторного шкафа «бревно» и ехал на репу. Его «Головокружение» играло вместе с «Мегаполисом» и «Ногу свело»; какое-то время ребята даже примеривали апломб «русских „Криденс“».

Первую пластинку записали году в девяностом — на пороге уже совсем других времен: в каковые времена Деда, несостоявшегося нашего Фоггерти, пару раз чуть не пристрелили прямо на сцене. Он как-то рассказывал в Кирилловом присутствии про бандитские перестрелки на дискотеках, про клубы, где официанткам пробивали черепа, а на половине песни к тебе мог подойти бритоголовый антропоид в пиджаке спектрального цвета, отобрать микрофон и пообещать, что если дальше будешь такую хуергу петь — живым, бля, отсюда не выйдешь. Про знаменитое казино «Мицар» на Севастопольском, откуда Макса Покровского, стащив прямо с площадки, увезли в неизвестном направлении.

В начале нового тысячелетия Гоша, сам уже почти не игравший и с переменным успехом продюсировавший плодящихся «рокопопсеров», открыл вместе со знакомцем-рекламщиком, вальяжно-жуликоватым очкастым пупсом, центр аудиобрендинга. Сочинение корпоративных гимнов оказалось золотым дном — спрос зашкаливал, и давно уже в десятках московских офисов ежеутренне или еженедельно нестройные хоры клерков с латунными зенками и уставным восторгом на лицах горланили слабоумно-бравурные композиции производства Дедовой студии. Сам Гоша, не вполне утративший богемные повадки, к бизнесу этому вроде как всерьез и не относился — но бабки знай себе стриг.

«Премию Дарвина» он знал — «ну естественно»:

— Есть такая, да. Лаунж-панк.

— Чего?

— Ну, — хмыкнул Гоша, — какие сейчас два главных формата? Гламур и антигламур. Так вот это — антигламур…

— Понял, — вздохнул Кирилл, сразу и сильно затосковав.

— Не, в них даже что-то есть… Хотя ребят в последнее время крутовато пиарят. Так что скоро, наверное, совсем окислятся; на закрытых вечеринках, вроде, уже выступали.

— Говорят, ихняя вокалистка с чекистским генералом хороводится.

— Женька? — удивился Гоша. — Не в курсе.

— Кто она такая?

— Женя Уфимцева. Я ее знаю немного. Вообще она милая девка. Между прочим, действительно классный вокал.

— Ртом работает… — механически спошлил Кирилл.

— Ладно те. Между прочим, она ради музыки даже офис бросила. Она в какой-то бизнес-конторе работала, а когда от музыки деньги пошли, уволилась оттуда.

— Молодец какая… — Кирилл помолчал, думая. — С-слушай, а можно на нее глянуть?

— На «Ру-Тьюбе» или в жизни?

— В жизни. Желательно еще в этой.

— Н-ну можно, если хочешь… Во, знаешь, кому позвони? Андрюхе этому, питерскому, как его… Киндеру. Он сейчас в «Краш-тесте» на басу, они с «Дарвиными» кентуются. Пиши номер…

Киндер-Питерский говорил с резиновыми интонациями обкурка.

— Ну так мы на их точке репетируем, — промямлил он на Кириллов вопрос о «Дарвиных», — в Текстильщиках. Или, как говорят у вас в Москве, — на базе.

— В начале нулевых в Венесуэле объявился странный чел из России, — Кирилл покосился в Риткин монитор, где бурела страница «Компромата.ру» со старой статьей «Ведомостей». — То ли имеющий какое-то отношение к гэбэ, то ли нет; предъявлял невнятную бумагу от «Рособоронэкспорта». Но замечен был в компании такого полковника Чепары, правой руки президента Чавеса…

Юрка выщелкнул сигарету за перила, шагнул в комнату, азартно потянул носом. У Кирилла уже у самого урчало в брюхе — засевший на кухне Тишаня явно готовился подтвердить реноме. На эти выходные он приехал без своей Людки, и Кирилл, вспомнив прославленные в определенных рязанских кругах кастрюлищи димонова борща, немедля привлек безответного гостя к делу: макароны и магазинные пельмени, которыми пробавлялись они с Хомой, у него давно стояли поперек горла.

— Чем он там занимался, не особо понятно, светиться визитер явно не собирался, — продолжал Кирилл, крутясь на офисном стуле, — но уже на второй день визита угодил в заголовки новостей. Потому как в первый день вышел из гостиницы к ближайшему бару — ну а Каракас, знаешь, город, где цивильно прикинутым гринго с золотыми часами прогулки не рекомендованы. Короче, подкатывается к нему, одинокому, местная гопота… Итог такой: двое в нокауте, один заломан и сдан в полицию. Местная пресса страшно радуется и русского титулует не иначе как «генералом». Главная хохма в том, что за какой-то месяц до этой истории в Каракас приезжал мужик из американских спецслужб (тогда еще Уго со Штатами разругаться не успел) — консультировать местные «органы», как им бороться с уличной преступностью. Ну и та же самая история — не успел он выйти из гостиницы… Только америкос послушно отдал и лопатник, и «Ролекс», и все, что попросили…

— Правильно: куда пиндосьему спецагенту против русского афериста… — Юрис взял со стола и разочарованно понюхал пустую стопку.

— Русский… — пробормотал Кирилл. — Вардан… — он снова развернулся к экрану. «Компроматский» материал описывал странности «рособоронэкспортного» бизнеса, а главный герой озвученной Кириллом истории поименован в нем был: «некто Вардан Моталин».