2.1. Игра пошла своим чередом

Нарочный доставил пакет из мэрии как раз в то время, когда в кабинете Рубашкина собралась обычная компания.

— Черт бы их побрал, посидеть не дадут спокойно, — с сожалением поглядев на бутылки финского «Абсолюта» и тарелки с закуской, сказал Чернов.

— Что там? — спросил Петров.

— Что бы там ни было, выпить надо, раз налито, — буркнул Кокосов, дожевывая бутерброд с копченым палтусом.

— Погоди, — сказал Петр, надрезав пакет. Просмотрев бумаги, он тяжело вздохнул: — Бутылки в холодильник, все остальное в сторону! Алексей, срочно звони в типографию — задержка на два часа. Будем переделывать первую полосу. Пришел указ президента о переносе выборов на 19 мая. А ты, Андрей, готовь к печати последние данные социологов.

— Как Собчак, шагает впереди? — ухмыльнулся Петров, помахав переданной ему таблицей.

— Точно! Так и озаглавим: «Собчак шагает впереди!»

— Да ты почитай, что эти придурки пишут: «За Собчака собираются отдать голоса 40 процентов избирателей, за Артемьева — 14», а за твоего Яковлева одна целая и ноль-три сотых! О Беляеве, Болдыреве и Щербакове вообще ни слова, как будто их нет. Я такой галиматьи отродясь не видел. Ты только послушай: «Сегодня реальную конкуренцию Собчаку может составить только лидер петербургского „Яблока“, особенно популярного у горожан». Чушь! Гарантирую — Артемьев и полпроцента не получит!

— Подожди, Алексей, — остановил Петр вставшего из-за стола Чернова. Дай типографии задержку на два с половиной часа.

— Зачем зря деньги палить? — удивился тот. — Успеем за два.

— Петров дискутировать хочет. Дадим ему время, а сверх тридцати минут — за его счет.

— Как читатели будут доверять газете, если мы такое вранье печатаем? Ты хочешь подписчиков растерять? — возмутился Петров.

— Ты вчера зарплату получил, и премию вроде бы немалую. Хочешь всех по миру пустить? Тогда печатай правду, как ты ее понимаешь! — потеряв терпение закричал Петр.

— Тяжелый ты человек, Рубашкин, — вставая, сказал Кокосов. — Помнишь, у Андрея Вознесенского: «Есть толь ко брутто-нетто, быть человеком некогда». Про тебя написано!

Когда все вышли, Петр налил полстакана водки и, выпив, набрал телефон Яковлева.

— Указ у меня на столе, завтра утром будет напечатан, — быстро сказал он.

— Предупрежден, значит — вооружен, — засмеялся Яковлев. — А что с моей статьей — затор?

— Давно готова, ждет твоей подписи.

— Ты завтра свободен? Приезжай на Невский, часов в двенадцать. Охране скажешь, что ко мне.

* * *

Субботнее утро было дождливым и холодным. От сырого, колючего ветра не спасала даже кожаная куртка с меховой подкладкой, и Петр облегченно вздохнул, войдя в теплый вестибюль недавно отстроенного бизнес-центра возле Малого концертного зала. Он сказал, куда идет, и один из охранников молча кивнул головой. Поднявшись на третий этаж, Петр оказался в длинном и безлюдном коридоре с одинаковыми дверями. Одна из них в дальнем конце была отворена, и он зашел в маленькую приемную. Никого не было, кроме сидевшего у стены Артемьева.

— А ты-то чего тут делаешь? — удивился Петр.

— Да надо поговорить с Владимиром Анатольевичем, — заметно смутившись, ответил Артемьев, и Петр понял, что он раздосадован их встречей.

«Не хочет, чтобы о его беседе с Яковлевым узнали журналисты», подумал Рубашкин и спросил:

— О чем же говорить, если вы конкуренты?

Артемьев не успел ответить, услышав голоса, из кабинета выглянул Яковлев.

— Извините за задержку: у меня разговор с Беляевым. Потом я приму Петра — минут пять хватит?

— Не знаю, сколько будешь читать.

— Хорошо, посмотрим, — рассеянно улыбнулся Яковлев.

Через некоторое время вышел Беляев. Он выглядел озабоченным и хмурым.

— Ну как, договорились? — спросил его Артемьев.

Покосившись на Петра, Беляев неопределенно пожал плечами и направился к выходу.

— Заходи, Петр, — крикнул Яковлев через полуоткрытую дверь. — Где подписаться — в начале или в конце?

— Где хочешь, — сказал Петр. — Но ты все же прочитай.

Яковлев перелистал страницы и махнул рукой:

— Ты не хуже меня знаешь, что надо. Главное, чтобы статья вышла.

— Не беспокойся, все будет в порядке, обещаю.

— На днях я проведу пресс-конференцию. Можешь дать о ней информацию?

— Смотря, что там будет…

— Щербаков и Артемьев снимают свои кандидатуры, и мы образуем коалицию.

— А Беляев?

— Пока мнется. Видимо, надеется, что выйдет во второй тур. Только, сам понимаешь, никому ни слова.

Петр подумал, что этот неожиданный ход резко меняет предвыборную ситуацию. В одиночку Яковлев значительно уступал Собчаку и Болдыреву, но союз со Щербаковым и Артемьевым давал весомые шансы победить в первом туре.

— Удивлен? — спросил Яковлев.

— Собчак будет в шоке. Он до сих пор не считает тебя серьезным соперником.

— Так это нам на руку, — загадочно улыбнулся Яковлев, — чем позже разберется, тем лучше.

— Я напечатаю отчет о пресс-конференции. Напечатаю, чего бы это ни стоило.

— Не боишься, что тебя тут же уберут?

— Надеюсь, до этого не дойдет. Ефремов не вернется раньше конца мая, а заменить меня другим — скандал. Вряд ли Прохоров захочет накалять обстановку.

Яковлев крепко пожал Петру руку и ничего не сказал. Все было понятно без слов.

Выходя, Петр столкнулся с Артемьевым. Тот, видимо, не усидел на месте и ждал под дверью.

«Неужели подслушивал? — подумал Петр. — Не может быть».

Застегивая куртку, Рубашкин вдруг почувствовал, что в приемной кто-то есть. Оглянувшись, увидел Кошелева. Тот, ссутулившись, сидел в самом углу и был почти незаметен.

«А этому что здесь надо?»

— Здравствуйте, Петр Андреевич, — первым заговорил Кошелев. — Вот уж кого не ожидал здесь встретить, так это вас.

— Почему?

— Всем известно, что вы из другой команды.

— Я не из команды, я сам по себе, — сказал Петр, и на душе стало горько от одиночества и неприкаянности.

— Так не бывает, — приветливо улыбаясь, возразил Кошелев. — Мы все из какой-то команды. Один из той, другой — из этой. Меняется время, и люди меняются. Вот вам живой пример: иду я на Пасху в церковь по улице Куйбышева, а навстречу Юрий Филиппович, бывший первый секретарь обкома партии. Расцеловались, как положено, «Христос воскресе!». Поговорили о демократии, о том, что нужно развивать инициативу, цивилизованные рыночные отношения. Да, люди меняются, а команда остается. Как дворяне в прежнее время — их с детства в полк записывали и до самой смерти. И мы с вами так же. Помните, я в кафе говорил, что вы еще измените мнение, что в конце концов мы подружимся.

— Вас снова уволили? — спросил Петр. Разговор был ему неприятен, и он хотел уйти, но Кошелев держал его за рукав, как бы дружелюбно, но крепко.

— Да, я снова безработный, — беззаботно ухмыльнулся Кошелев. — Однако ж вам работы прибавлю. У меня есть для вашего пера интересный сюжет. Вы не поверите, об Австрийской площади! Расскажу все, с документами и коммен аты1.

Беляев остановился; было слышно, как булькает вода, которую он наливал в стакан. Спустя полминуты зал загудел: говорили все сразу, а несколько человек, перекрикивая друг друга, диктовали сообщения в свои редакции по сотовым телефонам.

— Какую недвижимость купили Путин и Собчак во Франции? — первый вопрос задал корреспондент «Вечерки» Михаил Кореневский. Он, как всегда, выглядел сонным, но Петр знал, что это впечатление обманчиво. Кореневский когда-то был чемпионом СССР по стоклеточным шашкам и умел точно оценивать ситуацию. Он писал о политике холодно и лаконично, а его политические прогнозы отличались безупречной логикой.

— Это виллы на побережье Средиземного моря, а у Собчака еще и квартира в Париже, — ответил Беляев, и в его голосе Петру послышалась неуверенность.

— Какими документами вы можете подтвердить то, что сказали? — спросил Петр.

— Я располагаю точной информацией, а все документы находятся в компетентных органах, — ответил Беляев.

Потом спросили про Кравцова, и разговор оживился:

— Я сожалею, что безобразная история с ремонтом квартиры председателя ЗАКСа всплыла лишь в связи с вопросом о переносе выборов губернатора на 19 мая. Собчак заинтересован, чтобы выборы состоялись вместе с президентскими или как можно раньше. Кравцов оказался под двойным давлением; те, кто хотел отложить выборы на осень, вытащили на него компромат.

«Глупость», — подумал Петр, припомнив, что Микин передал ему материалы на Кравцова задолго до того, как встал вопрос о переносе выборов. Он интуитивно чувствовал, что никаких уличающих документов у Беляева нет, он просто блефует, надеясь, что выборы все спишут.

— Чем вы подтвердите выдвинутые вами обвинения, если Собчак подаст в суд? — спросил кто-то из задних рядов.

Беляев, видимо, ждал этого вопроса и заметно приосанился.

— Я приглашаю всех присутствующих прийти на процесс, когда подсудимый Собчак начнет судиться с губернатором Беляевым, — его голос прозвучал громко, и Петр засомневался: а вдруг Беляев действительно победит.

— Ты как считаешь? — спросил Петр у сидевшего рядом Кореневского.

— У него нет шансов, — меланхолично ответил тот и, помолчав, добавил: — Он даже не выйдет во второй тур!

Тем временем пресс-конференция закончилась. Десятка полтора журналистов обступили Беляева. Тот пытался отвечать всем сразу, и его голос терялся в общем шуме.

Кто-то тронул Петра за рукав, и, обернувшись, он увидел девушку, которая заняла его место.

— Вы не могли бы уделить мне минутку, где не так много народа? улыбаясь спросила девушка. Она была высокого роста, сероглазая и миловидная.

Петр провел ее в буфет и взял выпить. Себе полтораста водки, а девушке вина и шоколад с орехами. Но та, повертев в руках конфету, неожиданно вынула из сумочки конверт.

— Александр Вадимович приказал передать, — незаметно оглянувшись, сказала она. Улыбка стерлась с ее лица, теперь она выглядела усталой и нам ного старше, чем с первого взгляда.

— Вы, конечно, не скажете, как вас звать? — все еще улыбаясь, спросил Петр.

— Почему же? Старший лейтенант милиции Семенова Елена Алексеевна.

Она едва пригубила вино и ушла, не попрощавшись. Петр ошарашенно посмотрел ей вслед и только тогда заглянул в конверт.

«…Собчаку Анатолию Александровичу. Предметом взятки являются квартиры, полученные…» — это первое, что бросилось в глаза. Машинально допив водку, он стал читать сначала:

«В декабре 1995 года совместным распоряжением министра внутренних дел, Генерального прокурора и директора ФСБ была создана межведомственная следственно-оперативная группа для расследования уголовного дела по фактам получения взяток должностными лицами мэрии Санкт-Петербурга. Дело было возбуждено 2-м отделом УБЭП ГУВД СПб, но попало под угрозу развала вследствие позиции, занятой рядом работников прокуратуры, видимо, под давлением горпрокурора В.И. Еременко, проходящего по оперативным материалам в качестве фигуранта.

Сущность расследуемого уголовного дела № 18/238273-95 заключается в том, что директор и основной владелец АОЗТ Фирма „Ренессанс“ Евглевская Анна Анатольевна систематически передавала взятки должностным лицам мэрии деньгами, услугами, дорогостоящими подарками, а также в виде квартир в реконструированных домах. Взамен должностные лица решали вопросы в интересах указанной фирмы с на»

 Сзади что-то хлопнуло, как будто из теплого шампанского вылетела пробка, и брызнувшая из стены штукатурка запорошила глаза.

* * *

— Чтобы грабить в Доме журналиста и средь белого дня? Блатные совсем обнаглели, — сказал Петр, когда они отъехали.

— Вряд ли блатные, я на них насмотрелся. Эти выделывались, но все равно — не похожи, — коротко буркнул Сергей. Руки у него дрожали.

Петр прощупал нагрудный карман, конверт под рукой чуть хрустнул.

«Неужели охотились за справкой?» — подумал он, вспомнив смущенный, б егающий взгляд Деревянко. Стало жутко, и Петра зазнобило от холодной испарины.

— Что же делать? — вслух простонал он, мучаясь от накатившего тошнотворного страха.

— Не волнуйтесь, Петр Андреевич, мы тоже стрелять умеем, — со злостью произнес Сергей.

 

2.2. День рептилий. Утро

— Я сам пойду. Хочу послушать, что Беляев скажет, — Петр крутил в руках приглашение на пресс-конференцию бывшего председателя Ленсовета.

— Ничего он не скажет, кроме своей обычной зауми про федерализм, налоговое законодательство и прочее в том же духе, — возразил Чернов.

— Неужели ты не чувствуешь сюжетную завязку? В 1991-м Беляев выгонял из Смольного коммуняк, опечатывал обком. Прошел год-два, и все сидят на прежних местах, только гэбистов прибавилось. В какой кабинет ни заглянешь обязательно наткнешься на полковника или в крайнем случае майора. Они даже не скрывают, что всегда держат под рукой голубые погоны, хотят первыми нацепить, когда петух им откукарекает. А до той поры про демократию трезвонят. Громче всех! — горько скривился Петр.

— Опять ты про демократию, хлябь ее трижды в твердь! Угомонись, Петруха, давно пора. И вообще, не дело, чтобы главный редактор…

— …исполняющий обязанности, — поправил Рубашкин.

— …чтобы главный редактор, пусть даже и.о., ходил на пресс-конференции. Разве у нас репортеров нет? — осуждающе закончил Чернов.

Петр вошел в зал за минуту до начала и направился к своему обычному месту. Сидевшая там незнакомая девушка испуганно вскочила: «Извините, Петр Андреевич, я думала, вы уже не придете». В этот момент появился Беляев, и следом за ним председатель Союза журналистов Игорь Сидоров.

— Уверен, представлять Александра Николаевича не надо. Если найдется кто-нибудь, кто его не знает, то сейчас узнает, — сказал Сидоров и кивнул Беляеву.

— Первое, что я сделаю в случае победы на выборах — немедленно опечатаю некоторые кабинеты в Смольном, — жестко, в несвойственной ему манере, заговорил Беляев. — Нельзя повторять ошибку пятилетней давности, когда мы не успели изъять доказательства преступлений, совершенных партийной мафией. А нынешняя мэрия ничем не лучше! Она коррумпирована вся, сверху донизу, и уничтожить «лишние» документы — при всем желании — они не успеют.

Теперь продажная, подконтрольная мэрии пресса вовсю шумит о фабрикации нового «ленинградского дела». Дескать, наносится сокрушительный удар по демократии. Я же считаю, что удар по демократии нанесли те, кто воспользовался стремлением народа к свободе для утверждения режима личной власти и использует ее в корыстных целях, для собственного обогащения.

Вы знаете, что Генеральная прокуратура ведет расследование фактов злоупотребления служебным положением в отношении нескольких высокопоставленных руководителей города. И речь идет не только о председателе Законодательного собрания Кравцове. Под подозрение попал и сам Анатолий Собчак.

Расскажу о нескольких известных мне фактах. Одна из немногих лицензий, предоставленных Петербургу правительством России, была использована для вывоза за рубеж 100 тысяч тонн дизельного топлива. На вырученную валюту мэрия была обязана закупить продовольствие. Но продукты в город не поступили. А когда я поднял вопрос, куда же девались средства городского валютного фонда, Собчак лично сообщил мне, что полученные за мазут 7 миллионов долларов находятся в одном из банков Вены, на специальном счете. Но я точно знаю: никакие бюджетные средства в Австрии никогда не хранились, и храниться не могли.

Услышав про счет Петр насторожился. Он вспомнил скоротечный отъезд жены в Австрию и подумал, что Катя каким-то образом связана с этими деньгами.

— Мне известно, что разведка Великобритании представила российской стороне сведения о том, как мэр Санкт-Петербурга незаконно ввез в эту страну 1 миллион долларов, — откашлявшись, продолжил Беляев. — Тот же источник сообщил, что Анатолий Собчак и Владимир Путин приобрели недвижимость во Франции. Соответствующие документы были переданы Федеральной службе безопасности, но я не смог выяснить, проводилось ли расследование и, если проводилось, каковы его результаты1.

Беляев остановился; было слышно, как булькает вода, которую он наливал в стакан. Спустя полминуты зал загудел: говорили все сразу, а несколько человек, перекрикивая друг друга, диктовали сообщения в свои редакции по сотовым телефонам.

— Какую недвижимость купили Путин и Собчак во Франции? — первый вопрос задал корреспондент «Вечерки» Михаил Кореневский. Он, как всегда, выглядел сонным, но Петр знал, что это впечатление обманчиво. Кореневский когда-то был чемпионом СССР по стоклеточным шашкам и умел точно оценивать ситуацию. Он писал о политике холодно и лаконично, а его политические прогнозы отличались безупречной логикой.

— Это виллы на побережье Средиземного моря, а у Собчака еще и квартира в Париже, — ответил Беляев, и в его голосе Петру послышалась неуверенность.

— Какими документами вы можете подтвердить то, что сказали? — спросил Петр.

— Я располагаю точной информацией, а все документы находятся в компетентных органах, — ответил Беляев.

Потом спросили про Кравцова, и разговор оживился:

— Я сожалею, что безобразная история с ремонтом квартиры председателя ЗАКСа всплыла лишь в связи с вопросом о переносе выборов губернатора на 19 мая. Собчак заинтересован, чтобы выборы состоялись вместе с президентскими или как можно раньше. Кравцов оказался под двойным давлением; те, кто хотел отложить выборы на осень, вытащили на него компромат.

«Глупость», — подумал Петр, припомнив, что Микин передал ему материалы на Кравцова задолго до того, как встал вопрос о переносе выборов. Он интуитивно чувствовал, что никаких уличающих документов у Беляева нет, он просто блефует, надеясь, что выборы все спишут.

— Чем вы подтвердите выдвинутые вами обвинения, если Собчак подаст в суд? — спросил кто-то из задних рядов.

Беляев, видимо, ждал этого вопроса и заметно приосанился.

— Я приглашаю всех присутствующих прийти на процесс, когда подсудимый Собчак начнет судиться с губернатором Беляевым, — его голос прозвучал громко, и Петр засомневался: а вдруг Беляев действительно победит.

— Ты как считаешь? — спросил Петр у сидевшего рядом Кореневского.

— У него нет шансов, — меланхолично ответил тот и, помолчав, добавил: — Он даже не выйдет во второй тур!

Тем временем пресс-конференция закончилась. Десятка полтора журналистов обступили Беляева. Тот пытался отвечать всем сразу, и его голос терялся в общем шуме.

Кто-то тронул Петра за рукав, и, обернувшись, он увидел девушку, которая заняла его место.

— Вы не могли бы уделить мне минутку, где не так много народа? улыбаясь спросила девушка. Она была высокого роста, сероглазая и миловидная.

Петр провел ее в буфет и взял выпить. Себе полтораста водки, а девушке вина и шоколад с орехами. Но та, повертев в руках конфету, неожиданно вынула из сумочки конверт.

— Александр Вадимович приказал передать, — незаметно оглянувшись, сказала она. Улыбка стерлась с ее лица, теперь она выглядела усталой.

— В результате известных действий Мэра города, Собчака, поставлена под сомнение моя репутация и грубо нарушены мои гражданские права.

2. Мое дело отражает сущность режима открытого произвола и беззакония, выстроенного А. Собчаком за время его правления.

ЗАЯВЛЕНИЕДЛЯ СРЕДСТВ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ

В настоящее время горожане стоят перед выборами губернатора. Мэр Собчак в своей агитационной кампании изображает себя ярым сторонником демократии, мудрым отцом города, знатоком права. Его выступления тиражируются СМИ, искажая реальную картину.

На деле Собчаком создан режим бесконтрольной личной власти, в городе воцарилась обстановка произвола и беззакония, требовательность подменена придворными интригами, некомпетентность и своекорыстие правят бал. В угоду приближенным к мэру особам под удар поставлены интересы жителей, потрепаны демократические ценности и, самое важное, нанесен урон авторитету Власти.

Я, Кошелев Павел Константинович, в прошлом подполковник КГБ СССР в 1989 году был избран депутатом Петроградского райсовета. В 1992 году утвержден на должность главы районной администрации. За время работы у меня не было принципиальных конфликтов со структурами мэрии.

Однако по мере укрепления личной власти Собчака я начал подвергаться нарастающему давлению вплоть до прямого столкновения в конце 1995 года, когда от Мэра впервые поступило немотивированное требование покинуть пост главы администрации. Но именно тогда мной был поставлен вопрос о возврате 250 тысяч долларов США, затраченных районом по прямому указанию Собчака на ремонт площади, получившей название Австрийской. Обещанные и якобы перечисленные в город деньги из Австрии в районный бюджет так и не поступили. Тогда же я имел смелость предпринять ряд действий по пресечению вопиющих нарушений Закона, невзирая на недовольство в «Смольном»…

За всей словесной шелухой вылетающей из уст нынешнего Мэра, стоит необузданное стремление продлить правление городом как своей крепостной вотчиной еще на четыре года и страх ответственности в случае крушения личной власти.

Перечитав, Кошелев остался доволен лаконичностью и выразительностью заявления.

«Подумаешь, журналисты! Раздули им престиж, теперь сами не рады. А по сути, плевое дело. Любой грамотный человек может изложить свои мысли. Тем более офицер КГБ. Нас еще не такому учили», — подумал Кошелев. Он так и не заметил, что написал отчество, которым пользовался в контактах с враждебным элементом.

 

2.3. День рептилий. Полдень

Петр едва успел добежать до уборной. Его вырвало, а после неудержимо полились слезы. Раздевшись до пояса, он полными пригоршнями лил на себя воду из-под крана; струйки затекали под ремень и холодили ноги. Вытершись насквозь пропотевшей майкой, бросил ее в урну и, застегивая рубашку, посмотрел в зеркало. Собственное лицо показалось ему зеленовато-белым с темными, до черноты подглазьями.

— Никого не пускай и ни с кем не соединяй, — на ходу бросил он встающей навстречу секретарше.

Не долго думая позвонил Микину. Трубку не брали, но Петр терпеливо ждал. Наконец мужской голос, показавшийся знакомым, сухо ответил: «Александр Вадимович в прокуратуре. Нет, сегодня не будет и завтра, видимо, тоже».

Петра знобило, и сердце проваливалось в мутную жуть. Он вспомнил это гадкое, парализующее чувство: как будто снова был маленьким и не мог заснуть, часами лежа в испарине, слушая тревожный шепот родителей через тоненькую фанерную перегородку. Ждал самого страшного. И в 91-м он испытал похожее, когда ночью в Мариинском дворце стало известно, что штурмовой отряд КГБ совсем рядом, во дворах Новой Голландии, и будет с минуты на минуту.

Петр был уверен, что охотились за бумагами, которые передал Микин. Если бы знать кому, он отдал бы их тут же, без принуждения и с охотой. Но понимал, что не узнает никогда, что узнать невозможно, и нервно вздрагивал от каждого звука, доносившегося из соседних комнат и коридора.

Наконец он решился и, полистав справочник, набрал номер райотдела вневедомственной охраны. К счастью, начальник оказался на месте, и Петр, запинаясь, попросил сейчас же прислать в редакцию вооруженных постовых.

— Возможны провокации, — после долгих препирательств нашел объяснение Петр и согласился заплатить по договорному тарифу, а сверх того бесплатно напечатать рекламу.

Милиционеров обещали прислать в течение часа. Петр налил себе немного водки. Стало легче. «Другого выхода нет, нужно срочно ехать к Прохорову», подумал Петр и неожиданно вспомнил, как тот объяснял, что такое диверсификация.

«Распылить! Распылить информацию, чтобы все знали. Всех не отловишь». Петр обрадовался и не мешкая вышел в приемную.

— Приготовь десяток конвертов, а после погуляй в коридоре. Сюда никого не пускай, кроме Сергея. Ему скажи, чтобы зашел, — велел он секретарше.

Когда она ушла, Рубашкин включил ксерокс и вынул из кармана микинские бумаги. Руки дрожали, но он заставил себя работать точно и быстро. Петр заклеивал последний конверт с копией, когда пришел Сергей.

— Садись и пиши, — сказал ему Петр и начал диктовать фамилии журналистов, ведущих криминальную тему. Он не хотел сам надписывать конверты, опасаясь, что его узнают по почерку.

— Надо все развезти сегодня, до вечера, иначе — гроб с музыкой.

— Там было… Из-за этого? — Сергей кивнул на стопку конвертов.

— Да, другого не придумаю, — поколебавшись, откровенно ответил Петр.

— Вы обещали отгулы. Стариков навестить надо.

— Когда хочешь поехать?

— Как только отвезу последний конверт, сразу вон из города. Машину оставлю на стоянке у Московского, пусть до утра заберут.

— Пиши на отпуск по семейным обстоятельствам. — Петр подумал, что Сергея наверняка запомнили, и восхитился его предусмотрительностью. Он вынул из бумажника пять стодолларовых купюр. — Не хватит — позвони. И до конца выборов не возвращайся.

В дверях Сергей столкнулся с двумя милиционерами. Оба были в черных бронежилетах и с короткими автоматами.

— Куда пост ставить? — спросил один из них.

— Лучше — в коридоре, у входа, — рассеянно ответил Петр, но тут же спохватился: — Ребята, у меня машина сломалась, довезите до Смольного и обратно, — попросил он. — В обиде не будете!

На лицах сотрудников было написано нескрываемое изумление, но, идя между двумя вооруженными милиционерами, Петр испытал облегчающее чувство защищенности. «Черта с два сунутся», — злорадно подумал он, усаживаясь в потрепанный милицейский «уазик».

* * *

— Познакомьтесь. Это — Андрей Мокров, менеджер по рекламе из «Союзконтракта». — Прохоров кивнул на собеседника, и Петр почувствовал, что Алексей Викторович недоволен его неожиданным приходом.

Рукопожатие Мокрова было вялым и скользким, он был очень похож на артиста Тараторкина в роли князя Мышкина.

— На меня сегодня напали, думаю из-за этих бумаг, — выпалил Петр, едва Мокров вышел, и протянул Прохорову измятые листки.

— Садитесь, Петр Андреевич, вы на себя не похожи, — пригласил Прохоров и тут же замолчал, прочитав первые строчки.

— Я опасался чего-то подобного, но чтобы такое! — сказал он, сбросив на стол очки. — Откуда вы это взяли и что за история с нападением?

Петру показалось, что Прохоров знает больше, чем хочет показать. Врать, что бумаги пришли почтой, бесполезно. И Петр рассказал все, как было, умолчав только о том, что знает Микина. Его фамилию он даже не упомянул.

— Очень странно, что выбрали именно вас. Ведь вы это печатать не будете. Или будете? — глядя в окно, спросил Прохоров.

— А вы сомневаетесь? Конечно, не буду! — искренне воскликнул Петр.

— Будешь сомневаться, когда мне каждый день талдычат о ваших шашнях с Яковлевым! Но, если вы не напечатаете, они других найдут. Как думаете, найдут?

— Найдут, легко, — не раздумывая, подтвердил Петр и тут же подумал: «А вдруг узнают, что это я распустил микинский материал по редакциям?» Его затряс озноб, и снова стало страшно.

— Щербаков и Артемьев снимают свои кандидатуры в пользу Владимира Анатольевича. На днях будет пресс-конференция, и они объявят о создании коалиции, — неожиданно для себя сказал Петр. Прохоров об этом не спрашивал, никто не тянул за язык, он признался сам, признался от страха. Понимал, что сделал, и совершенное предательство тяжким грузом уже давило душу.

«В конце концов они все равно узнают. Днем позже, днем раньше, какая разница?» — успокаивал он себя.

— Пришла беда — отворяй ворота. Если то, о чем вы сказали, верно, — а я молю Бога, чтобы это была ошибка, — надо срочно сворачивать работу против Болдырева и все усилия сосредоточить на Яковлеве. Судя по всему, главный противник все-таки он. — Прохоров со стуком открывал и закрывал ящики, выбрасывая на стол множество папок с бумагами. Его движения были неточными и суетливыми. За два месяца их знакомства Петр ни разу не видел его в таком волнении. Наконец Прохоров отыскал тоненькую прозрачную папку и, просмотрев, передал Петру. Там были ксерокопии трудовой книжки Яковлева и его карточка персонального учета члена КПСС.

— Обратите внимание на двенадцатый пункт, — сказал Прохоров.

«Строгий выговор за личную нескромность и использование служебного положения в период работы на руководящих должностях при покупке легкового автомобиля в личное пользование»1, - прочитал Петр.

— Ну и что из этого следует — машину купил без очереди? — спросил он Прохорова.

— Можете написать из этого статью, показать, что Яковлев нечестен и не заслуживает доверия?

— Вряд ли. Для серьезного компромата жиденько. Хотя, если поискать очевидцев, может, что-нибудь и выплывет. — Петр подумал, что искать можно сколько угодно, вплоть до окончания выборов, — никто не проверит.

— Мне говорили, что у жены Яковлева какие-то темные дела, связанные с ее бизнесом. У них, кстати, тоже какие-то дачные участки. — Прохоров придумывал на ходу и даже не старался скрыть растерянность.

— Может быть, что-нибудь и выйдет. Я постараюсь разузнать.

— Постарайтесь, Петр Андреевич, я вас очень прошу, — заискивающе попросил Прохоров.

— Мне могут понадобиться архивы… — Страх отошел, Петр чувствовал, что инициатива в разговоре перешла к нему.

— Дня через четыре, когда вернется Анатолий Александрович, — сказал Прохоров. — Приспичило же ему укатить в Кельн.

— А что он там делает? — удивился Петр.

— Знакомит членов восточного экономического комитета с концепцией культурного развития Петербурга, — махнул рукой Прохоров, давая понять, что он ни в грош не ставит немцев с их комитетом. — Да, чуть не забыл возьмите на неотложные расходы.

Пачка стотысячных купюр была толстой и увесистой. От ее тяжести в кармане Петру стало приятно.

— Вы все-таки поберегитесь, не ночуйте сегодня дома. А я сейчас же позвоню Путину — он все уладит. Завтра вы уже ни о чем не беспокойтесь…

 

2.4. День рептилий. Вечер

— Вас ждет посетитель, — сказала секретарша, небрежно кивнув в угол. Свет из окна падал так, что Петр видел только ссутулившийся силуэт, похожий на притаившуюся черную птицу.

— Здравствуйте, дорогой Петр Андреевич! Помните, мы договаривались о встрече? — Петр узнал Кошелева.

— Не припомню, — смутившись, ответил он и пожал протянутую Кошелевым руку. Она была холодной, чуть влажной, и Петр передернулся от мгновенно возникшей брезгливости.

— Я понимаю: в вас верх врожденной неприязни…но хоть раз нельзя ли без боязни?

«Гете цитирует», — усмехнувшись, подумал Петр. Видимо, Кошелев заметил его усмешку.

— Иосиф Виссарионович до самой смерти жалел, что написал знаменитое «эта штука посильнее, чем „Фауст“ Гете!». Но уже ничего не мог сделать попало во все учебники.

— А вы-то откуда знаете — он вам об этом сам рассказал? — через плечо спросил Петр у заходящего следом в кабинет Кошелева.

— Не уподобляйте меня булгаковскому персонажу, — миролюбиво ответил Кошелев. — Все гораздо проще. Наш дальний родственник служил в личной охране Сталина, он и рассказал отцу, а тот — мне.

— Стало быть, вы — продолжатель династии? — после разговора с Прохоровым на душе у Петра было муторно и тоскливо. Голова кружилась, и поташнивало; он едва сдерживался, чтобы не послать Кошелева ко всем чертям.

— Давайте по рюмочке, — предложил он, и Кошелев неожи данно согласился. Выпили по полстакана, неприятное чувство страха и неуверенности отошло после первого же обжигающего глотка.

— Хороший напиток виски, и зачем американцы его разбавляют? Только портят, — причмокнув, сказал Кошелев. — Хочу подарить вам свою книгу. Может быть, пригодится. Это сборник изречений и афоризмов знаменитых людей. Я очень долго над ним работал. Вы знаете, есть что-то завораживающее в том, чтобы погрузиться в мир мыслей и чувств гениев. Вот великий Талейран некогда сказал: «Я хочу, чтобы на протяжении столетий все продолжали спорить о том, кем я был, о чем думал и чего хотел».

— Об этом давно никто не спорит — Талейран был мерзавцем и пройдохой, предавал всех, кому служил. А про вас через сто лет вообще никто не вспомнит. Давайте короче: что вам нужно? — Петр начал раздражаться от никчемной болтовни.

— Я же обещал принести документы по Австрийской площади. Вот и принес. Уверен, вас они заинтересуют и вы захотите написать об этой афере, — ничуть не обиделся Кошелев. Порывшись в потрепанном портфеле, он протянул через стол толстую папку с бумагами.

— Почему вы так уверены, что я буду об этом писать? — спросил Петр, быстро листая лежавшие в папке документы. Он знал, что со стороны выглядел рассеянным и вряд ли Кошелев догадывался — мгновенного взгляда Петру достаточно, чтобы понять и запомнить, о чем написано в каждом листе. Он очень старался не показать, как заинтересовали его эти бумаги. Особенно протоколы совещаний, в которых фигурировали сам Кошелев, жена Собчака Нарусова, депутат ЗАКСа Ягья, какие-то архитекторы, чиновники, а также представители австрийской фирмы «ХГМ», той самой, где до отъезда за границу работала Катя. Она дважды упоминалась среди участников, но как фрау Рейнарт. Петр вспомнил, что говорил ему полковник Микин: именно под такой фамилией Катя уехала в Австрию.

— Я вовсе не собираюсь менять линию газеты и писать об этой истории. Тем более публиковать. — Рубашкин тут же понял, что проговорился. Нельзя было показывать, что до него дошел смысл принесенных документов.

— Почему же не будете? Обязательно напишите. Ведь это все вас касается самым непосредственным образом, — доброжелательно улыбнулся Кошелев.

— Не вижу никакой связи, — быстро ответил Петр и машинально потянулся к стоявшей на столе бутылке. Ее горлышко предательски звенело о край стакана, а жидкость лилась оглушительно громко.

— Связь самая прямая, потому что семейная. Прямее не бывает, участливо глядя на трясущиеся руки Петра, тихо сказал Кошелев. — Мне тоже налейте, чуть-чуть.

— Что вы имеете в виду? — Петр передвинул бутылку ближе к Кошелеву и беспомощно повторил: — Что вы имеете в виду?

— Мы имеем в виду, что вы непосредственно участвовали в подделке документов, по которым ваша жена и дочь выехали в Австрию. А сейчас собираетесь сделать то же самое в отношении себя. Вот, что МЫ имеем в виду! — повысил голос Кошелев, нажимая на слово «мы». От его дружелюбного тона не осталось и следа. Он говорил сухо и твердо, пристально глядя на Петра.

— Я ничего не знал. — Петр чувствовал, как от страха на миг остановилось, а потом ухнуло куда-то вниз сердце.

— Бросьте запираться, Петр Андреевич. Вы кому голову морочите? Я такого в жизни наслушался, что вранье за версту чую.

— Я действительно ничего не знал. Мне рассказал полковник Микин месяца через три после их отъезда.

— И вы думаете, что Микин это подтвердит? Да никогда! И не смешите людей — никто вам не поверит. Поверят уликам. И вы, наверное, знаете, что будет с вашей женой, дочерью и с вами, если эта история всплывет. Не надо упрямиться, мы с вами в одной лодке. — Кошелев не скрывал торжествующей улыбки. Это была даже не улыбка, скорее, оскал от удовольствия, какое бывает при взгляде на побежденную жертву. Но именно это и отрезвило Петра. Он почувствовал раздирающую ярость, от которой потемнело в глазах и поплыли красные круги.

— Что вы хотите? — наконец спросил он.

— Да, ничего сверхъестественного, милейший Петр Андреевич, — с прежним дружелюбием откликнулся Кошелев. — Ничего, кроме того, что вы сами захотите написать обо всей этой безобразной истории. Она как нельзя лучше характеризует режим, установленный Собчаком и его прихлебателями. Вы только разберитесь, что произошло. Они ведь хотели отдать иностранцам целый квартал в центре города. И не без личной выгоды — вряд ли кто в этом усомнится. А когда я этому помешал, то меня начали преследовать. Уволили с работы, шантажируют уголовным делом — якобы я присвоил казенные средства. Меня же интересует только одно: как покрыть расходы на ремонт этой площади. Ведь деньги австрийцы выплатили. Они пришли в город, но Собчак не хочет отдавать их в районный бюджет. Я как гражданин и патриот хочу знать: где эти деньги, которые австрийцы обещали выплатить району?

— И что вы так беспокоитесь о районе, вы же теперь не глава администрации? — спросил Петр и удивился своему мирному голосу. «Пепел Клааса стучит в мое сердце» — он вдруг понял, скорее почувствовал, что значат эти слова.

— Я подал в суд на неправомерность моего увольнения, и суд меня восстановит, — уверенно ответил Кошелев и, наклонившись к Петру, тихо добавил: — К тому же Собчак проиграет выборы, непременно проиграет.

— А кто выиграет?

— Как кто? Конечно, Яковлев, Яковлев Владимир Анатольевич. Вы ведь его хорошо знаете, гораздо лучше, чем можно предположить. — Кошелев намеренно хитро улыбнулся Петру. — Будем считать, Петр Андреевич, что договорились. Понимаю, вам нелегко придется — хлопоты, расходы и всякое такое. Вот, я вам принес, пересчитайте — здесь ровно две тысячи долларов. — Кошелев очень осторожно, как бы опасаясь помять, вынул из кармана деньги. Петр привычно потянулся, чтобы взять, но в последний момент остановился, заметив блеснувшие глаза Кошелева. Тот на секунду замер, а потом, как ни в чем не бывало, положил деньги на стол перед Петром.

— Вы уж, пожалуйста, пересчитайте, — едва заметно занервничав, попросил Кошелев, — деньги счет любят. Если можно, считайте вслух, чтобы не пришлось пересчитывать…

«Он же записывает наш разговор, а на купюры насыпал эту дрянь, которая светится под ультрафиолетовой лампой», — догадался Петр, и ему вдруг стало смешно.

— Заходи, заходи, — крикнул он заглянувшему в дверь Чернову, — мы уже заканчиваем.

— Пора подписывать номер в типографию, — сказал Чернов. — И потом… там двое каких-то подозрительных мужиков по коридору шастают.

— А милиционер на что? — спросил Петр.

— Говорит, что они из органов, но как-то мнется.

— Ну и черт с ними, пусть шастают. — Снова нахлынул страх, он понял, как близко прошла беда. Еще секунда — и он бы взял у Кошелева деньги. Тут бы его и накрыли с поличным — взятка!

— Не уходи, присядь, — велел он Чернову. — Видишь, Павел Николаевич хочет напечатать у нас рекламную статью…

— Константинович, Павел Константинович! — раздраженно воскликнул Кошелев.

— Он и денежки принес, наличные, долларами, — не обращая на Кошелева внимания, Петр нажал на пульте кнопку и распорядился, чтобы кто-нибудь пришел принять в кассу оплату рекламы.

Девочка из бухгалтерии наотрез отказалась брать валю ту, сказав, что надо сперва поменять ее на рубли.

— Сходи, Алексей, с Павлом Константиновичем, обменный пункт рядом. Успеете — он до восьми работает!

Петр проводил их до выхода на улицу, заметив, как следом вышли двое. У обоих под мышкой одинаково оттопыривались пиджаки, и выглядели они растерянными.

— А статью, которую вы заказали, мы обязательно напечатаем, — серьезно сказал Петр. — Павел Константинович, приходный ордер на какую организацию оформлять?

 

2.5. Короткая майская ночь прошла незаметно

Было уже очень поздно. Редакция опустела.

Петр вышел в коридор и велел дремавшему милиционеру проверить, как заперты двери. Он понимал, что вряд ли кто-нибудь нападет на него здесь, в редакции, но беспокойство и страх не отпускали. Он боялся не только оказаться один в пустой и пыльной квартире, но даже просто выйти на улицу ноги тотчас отзывались отвратительной слабостью, и выступала холодная испарина.

Некоторое время Петр лежал на коротком диванчике. Черная, под кожу обивка казалась прохладной, но потом нагрелась, и он беспокойно ворочался, надеясь заснуть.

В конце концов маяться надоело. Он встал, включил чайник и отыскал банку растворимого кофе. Первую чашку выпил, обжигаясь и не ощущая вкуса. Вторую на треть разбавил марочным армянским коньяком и только тогда почувствовал ясность, которая всегда предшествовала удачной работе. Он не раздумывал, о чем и для чего напишет, — слова складывались сами собой из всего, что случилось за этот день:

«Новым „ленинградским делом“ Петербург обязан… мэру»

Петру не приходилось выдумывать, он только записывал то, что слышал утром и запомнил. Но это был уже не дребезжащий, с хрипотцой голос Беляева; как будто кто-то другой диктовал фразы, отбивая строчки и абзацы редкими и глухими ударами.

«Эти и другие многочисленные правонарушения, совершенные Собчаком, составляют целостную картину. И общественность имеет право знать о них, особенно накануне решающего голосования, от результатов которого зависят благополучие горожан и судьба нашего города.

Отвечая на вопрос о возможности судебного разбирательства в связи с его выступлением, Беляев ответил: „Пусть нынешний мэр подает иск. Суд с интересом рассмотрит заявление подследственного гражданина Собчака против губернатора Беляева“…

Ну что же, время покажет, станет ли Александр Беляев губернатором и доведется ли профессору юриспруденции Собчаку стать субъектом уголовного процесса и на себе испытать все процессуальные тяготы долгого и сенсационного следствия».

Петр перечитал и поставил точку. Он налил полчашки коньяка и выпил. Возбуждение не отходило, и Петр не чувствовал усталости. Он подошел к окну: дома были темными, без единого огонька, а небо над ними мерцало от множества ярких звезд. Разложив на столе переданные Микиным записи, Петр снова сел за компьютер.

«Булгаков был провидец. Как это он написал: „Люди они хорошие, но квартирный вопрос их испортил“?» — подумал он, отстукивая на клавиатуре первые фразы следующей статьи: «Пятнадцатого декабря 1995 года министр внутренних дел, генерал армии Анатолий Куликов поставил последнюю подпись на совместном распоряжении МВД, ФСБ и Генпрокуратуры России о создании межведомственной следственно-оперативной группы для расследования фактов коррупции в мэрии Санкт-Петербурга…»1

В милицейских бумагах было так много колоритных подробностей, что Петру оставалось только расположить факты в нужном порядке. Изложение получалось густым и вязким, как клей из крахмальной муки, на который после войны клали обои. Петр не пропустил ни одного из тех, кто был упомянут Микиным, бессильная злость водила его рукой, вытесняя все остальное.

Он думал, что не сможет напечатать то, что написал, что публиковать это нельзя, нельзя ни в коем случае. Слишком крепко он связал себя с командой мэра. Конечно, можно предложить в другую газету, но каким бы псевдонимом он ни воспользовался, его стиль все равно узнают.

Небо за окном стало светло-фиолетовым, когда Петр собрал и аккуратно разложил написанное. Потом он лег на диван и тут же провалился в тяжелый, беспокойный сон.

* * *

Ему показалось, что он проснулся. Большой черный пес носился из угла в угол, задевая мебель и негромко повизгивая.

— Замолчи, нечисть! — прикрикнул на собаку Петр, подумав, что надо бы открыть двери на улицу.

Вдруг пес напыжился и стал разбухать вверх и вширь, как пузырь с густой, щетинистой шерстью. Комната наполнилась душащей, коричневой мглой, и Петр почувствовал, что задыхается. Но это продолжалось недолго. Дымный туман вытянулся в открытое окно, и когда он окончательно рассеялся, Петр увидел сидящего напротив Кошелева.

— Ну, вы меня совсем запарили. Целый час искал обменный пункт и, конечно, опоздал. И зачем вы, Петр Андреевич, затеяли всю эту кутерьму? Вы, видно, решили, что хочу поймать вас на взятке? Рассудите сами: зачем мне сажать вас в тюрьму?

— Вербовка, — откашливаясь, прохрипел Петр. — Вы хотите меня завербовать!

— Бросьте, я и без этого сделаю с вами все, что хочу. И кому вы вообще нужны? Если понадобится, как миленький, запляшете на коротком поводке. Вы не Лоуренс Аравийский, и не таких вербовали!

«Так вот чем пес был начинен», — подумал Петр и спросил:

— Надо понимать, что вы в прежнем качестве? Но кому же теперь служите?

— Мелочный вопрос. Не ожидал услышать его от вас. Разве вам не безразлично название? Ведь это всего лишь сочетание букв. А я бы хотел, чтобы вы всерьез относились не к буквам, а к делу. Дорогой Петр Андреевич, смотрите в корень, в суть вещей, в их основу, и у нас все получится.

— Но есть же, должна быть какая-то специальная атрибутика: рыцари плаща и кинжала, орден меченосцев, наконец, — холодные руки и горячие сердца, смотря, как кого зовут. Так кто же вы?

— По большому счету, борьба добра и зла никогда не прекращалась. Порой она затихала, чтобы вскоре вновь вспыхнуть с новой силой. — Кошелев пересел на край дивана и склонился над так и оставшимся лежать Петром. — Нас называли империей зла и поэтому шельмовали, как могли. У них была простая и понятная цель- развалить нашу систему. Они своего добились. Но вы же честный человек, Петр Андреевич! Неужели у вас не болит сердце, когда вся страна разворовывается, а во власти — сплошь проходимцы и взяточники?

— А вы? Вы ведь тоже — власть, именно вы управляли нами. Только не говорите, будто вы работали в мэрии, чтобы разоблачать хапуг, — не поверю! — возразил Петр.

— Моя задача была очень простая: выявлять проявление центров идеологической диверсии. И пресекать! Если есть в городе два-три обиженных на меня человека, то они, по сути, были и остаются пособниками наших врагов. А сейчас я направлен на то, чтобы помогать…

— Кем направлен? — перебил Кошелева Петр.

— Той силой, что без числа творит добро, всему и всем желая зла — вы это хотите услышать? До чего же вы ребенок, Петр Андреевич! — задушевно улыбнулся Кошелев. — По большому счету, говоря о прошлом, — я ведь и тогда тож е помогал. Еще неизвестно, удалось бы сохранить великую русскую культуру, если бы не я. Кстати, я всегда действовал на благо людям и по закону.

— Ах, так в вашем аду, оказывается, существуют законы! — рассмеявшись, воскликнул Петр. — Буду иметь это в виду на случай договора с вами или вашей братией.

— Принятие любого обязательства для нас закон наравне с приказом, серьезно ответил Кошелев. — Мы никогда не меняем данных обещаний и никогда не прощаем тех, кто обманул нас. А тот, кто нам честно помогает, получает за год больше выгод, чем другие за десять лет. Но мы не всякого приглашаем. Иной из кожи вон лезет, а зря. Готовиться, Петр Андреевич, не надо, надо заслужить…

— Послушайте, почему бы не сказать коротко и ясно- что вам от меня нужно? — раздраженно спросил Петр.

— Деньги, мой милейший господин Рубашкин, нужно, чтобы вы нашли деньги, которые Собчак получил за ремонт Австрийской площади. Ровно двести пятьдесят тысяч долларов. Мы знаем, куда их потратить. Например, на снегоуборочную технику. Или купим унитазы, городу очень нужны унитазы фирмы «Густофф». Они экономят воду и вообще крайне гигиеничны. Любой будет счастлив, получив их в свою квартиру. Несчастный Кравцов не должен быть исключением. Да, нам нужно найти эти деньги, — повторил Кошелев. — Найдете, тогда и продолжим. Даже не буду спрашивать вашего согласия — я в нем уверен.

* * *

Петр проснулся от чьих-то шагов и голосов за стеной. Ярко светило солнце, но смотреть в окно было больно, как будто глаза запорошило песком. Допив прямо из бутылки остатки коньяка, Петр выглянул в приемную.

— Ой, Петр Андреевич, я и не знала, что вы пришли, — испугалась секретарша. — Вам уже несколько раз звонили из Дома журналистов. Очень просили приехать — сегодня пресс-конференция Яковлева и еще кого-то. Вот здесь все записано.

 

2.6. Когда в аду падает снег

Три кандидата на пост губернатора Санкт-Петербурга — Игорь Артемьев, Вячеслав Щербаков и Владимир Яковлев — образовали предвыборную коалицию. Три известных политика решили объединить свои усилия и выдвинуть единого кандидата на пост губернатора, — не слишком задумываясь, писал Петр о пресс-конференции, с которой только что вернулся. — «Соглашение о коалиции на выборах губернатора Санкт-Петербурга — одного из важнейших субъектов Федерации — беспрецедентное событие в общественной и политической жизни России», — считает один из участников тройственного союза — Игорь Артемьев.

Вячеслав Щербаков разъяснил свою позицию так: «…участвую в избирательной кампании не вследствие стремления взять у Собчака реванш. Мотивы иные — интересы города превыше всего!»

Выступая перед журналистами, Владимир Яковлев заявил, что победа кандидата от коалиции позволит реализовать общую предвыборную платформу и впервые в истории создать коалиционное правительство, которое будет работать совместно с различными политическими партиями и общественными организациями.

А на вопрос, кто в коалиции главный, Яковлев ответил: «В том-то и дело, что мои товарищи по коалиции сумели отбросить личное политическое честолюбие и объединиться ради того, чтобы вывести город из глубочайшего кризиса. Очевидно, что дальнейшие эксперименты Собчака по превращению Санкт-Петербурга в туристический и банковский центр, в спортивную столицу мира чрезвычайно опасны. Мы уверены, что вопреки организованной против нас информационной блокаде, вопреки лжи, клевете и провокациям горожане нас поддержат и выступят против обанкротившегося курса нынешнего мэра»1.

«Какая к черту информационная блокада, если мы печатаем обвинения в адрес мэра слово в слово. Надо поручить Петрову написать статью о нашей объективности и поместить рядом. Он это умеет — высказаться между строк. Так и объясню Прохорову: читатель должен быть уверен в нашей объективности, а все остальное — ради интриги. Интрига нужна, а если интриги не будет, то мухи от тоски в рот залетят», — думал Петр, дописывая статью.

— Петр Андреевич! Что же вы трубку не берете? — сказала секретарша, ставя на стол чашку кофе и фужер с коньяком, налитым ровно до половины. Из мэрии третий раз звонят. Я отвечаю, что вы пишете материал, а им — все равно.

— Ладно, соединяй, — махнул рукой Петр, запивая коньяк до горечи крепким кофе.

Звонил начальник секретариата Крутинин: через десять минут нужно быть в Смольном, Собчак решил срочно созвать свой избирательный штаб.

Совещание уже началось, когда Петр, виновато ссутулившись, вошел в Малый зал и с трудом нашел свободный стул. Рядом удобно устроился в кресле Юра Степанов. Собчак недовольно покосился на Петра, но не прервал речи:

— …Я сегодня по дороге зашел в булочную и ужаснулся. До каких пор комитет по торговле будет мириться с такими ценами? А качество? Разве нормальный человек может есть такой хлеб? — Собчак высоко поднял серый батон и, гулко постучав им по столу, направил его на Степанова. — Юрий Григорьевич! Сколько раз я приказывал взять цены на хлеб под строжайший контроль? Вижу, вам и сказать нечего.

— Анатолий Александрович, мы уже три месяца продаем комбинатам муку и сахар ниже себестоимости — она растет не по нашей вине. И мы держим ту часть цен, которая зависит от сырья. Но энергетики и «Водоканал» вздувают тарифы, а на компенсацию этих затрат нет средств, — сказал Степанов, зачем-то прижимая правую руку к груди. У него был такой огорченный вид, что Петру стало его жалко.

— Где здесь представители от «Ленэнерго» и «Водоканала»?! раздраженно оглядывая присутствующих, воскликнул Собчак.

— Не пригласили, — тихо ответил сидевший рядом с мэром Путин. — Нечего им делать на заседании штаба.

— Да, да, правильно сделали. А то побегут к Яковлеву докладывать, согласился Собчак. — Как только закончатся выборы, сразу поставим этот вопрос на Правительстве — вплоть до отстранения от должности. Кстати, о выборах. Складывается впечатление, что среди нас есть вредители. Да, вредители. Как иначе объяснить это безобразие, когда на каждом столбе висят плакаты с моей фотографией? Один бизнесмен, которого я встретил в Кельне, а он только что приехал из Петербурга, — сказал, что такая слишком назойливая реклама только отпугивает избирателей. «Мэра в губернаторы!» и «Под контролем мэра» — кто придумал эту глупость?

Петр почувствовал, что большинство сидящих в зале смотрят на него. Растерявшись, он привстал, но его опередил сидевший впереди Прохоров:

— Эти слогемы придумал Рубашкин, очень хорошо придумал. Но не наша с ним вина, что рекламщики все испортили.

Повинуясь требовательному взгляду Собчака, встал директор городского Центра по размещению рекламы. Он был очень молод, — не больше тридцати, — и заговорил бойко, как на экзамене у доски:

— Мы руководствовались рекомендациями авторитетных ученых — Смита и Вессельтона. По их мнению, регулярное расположение имиджевой рекламы вдоль автомагистралей эффективно воздействует на подсознание водителей и пассажиров движущихся машин. Есть специальная формула, связывающая расстояние между плакатами со средней скоростью. Наши специалисты подсчитали, что интервал между осветительными столбами удовлетворяет этой формуле. Иными словами, человек едет в машине и даже не замечает, что у него перед глазами, а в сознании все откладывается и откладывается…

— А у ваших специалистов ни разу не откладывалось, что большинство наших горожан ходят пешком или ездят на трамваях? — перебил говорившего Прохоров. — Или вы будете утверждать, что вас не предостерегали против излишней самодеятельности?

— Но этот метод хорошо сработал во многих избирательных кампаниях, например для Клинтона…

— Вот и работайте на Клинтона! Вас ждут не дождутся в Канзасе или на Аляске. А здесь, у меня, вы уволены! — заключил Собчак и, повернувшись к Прохорову, попросил: — Алексей Викторович, проследите, чтобы немедленно сняли со столбов всю эту дребедень! Следующий вопрос: о сегодняшней пресс-конференции Яковлева. Кто докладывает? — рассеянно оглядел сидящих в зале Собчак.

— Рубашкин, Рубашкин Петр Андреевич, — Путин подсказал так громко, что услышали все.

— Да, пожалуйста, Петр Александрович, — Собчак кивнул куда-то в глубину комнаты.

— Ни пуха тебе, ни пера, давай! — шепнул Степанов и легонько подтолкнул его в спину. Поначалу сбиваясь, Петр стал рассказывать о том, что говорили в Доме журналистов Щербаков, Яковлев и Артемьев, но вскоре понял, что это никому не интересно. Сидевшие начали тихонько переговариваться, в зале стало шумно, и пришлось повысить голос.

— А вы лично как оцениваете, кто из этой компании останется среди кандидатов, у кого больше шансов? — неожиданно спросил Путин.

— Яковлев! Яковлев выйдет во второй тур, — не задумываясь, ответил Петр и удивился наступившей тишине. Никто не решался заговорить первым.

— Похвальная откровенность, — наконец сказал Собчак. — Я бы оценил глубину и смелость вашего анализа на «отлично». Но все же не соглашусь с вами, Петр Алексеевич. Уверен: если вопреки прогнозам мне не удастся победить в первом туре, то во втором я столкнусь с Болдыревым. Прошу всех принять это к сведению и неукоснительному исполнению.

Петр заметил, как предостерегающе посмотрел на него Прохоров, и, не вступая в спор, опустился на стул.

— Ну что, получил? — шепотом спросил у него Степанов. — «Папа» совсем вознесся, никого слушать не хочет. Но тут он прав. Скорее в аду на сковородки снег выпадет, чем Яковлев пройдет во второй тур. Но ты не переживай — все обойдется.

— Я переживаю только о том, что выпить хочется, — ответил Петр, чувствуя боль и ломоту в висках.

— Вот и хорошо, — обрадовался Степанов. — Сегодня одну из моих курочек замуж за немца выдали. Надо поздравить. Редкий случай, когда «большое спасибо» лучше маленького рубля. Сам понимаешь: персонал есть персонал, кадры требуют внимания и понимания.

— А куда поедем? — повернулся к Степанову Петр.

— В новый мотель у Тарховки. Но сперва заедем на Ка-два, сегодня невеста последний день работает. Надо обязательно, иначе новобрачная обидится. Как заведено, право первой ночи. Хочешь попробовать право первой ночи? Заодно и подстрижешься…

— А кто невеста? — машинально спросил Петр.

— Ирка, парикмахерша из салона, ты же ее знаешь, — улыбаясь, ответил Степанов, — мне даже говорили…

Петр почувствовал, как зарябило в глазах. Он с грохотом опрокинул стул и, подхватив его за ножку, замахнулся. Кто-то пытался удержать его за руку. Он вырывался, не чувствуя боли и не сознавая, о чем кричит. Подоспевшие охранники выволокли его на улицу.

От сильного пинка Петр скатился с лестницы, да так и остался лежать. Из разбитого носа текла кровь. Он услышал голос подошедшего охранника:

— Может добавить?

— Брось, потом хлопот не оберешься, — ответил другой и, слегка пнув Петра носком ботинка, лениво приказал: — Сдай пропуск, доходяга! — Не дожидаясь, он умело извлек у Петра из кармана бумажник. Найдя пропуск и удостоверение, он спрятал их вместе с деньгами в свой карман, а бумажник забросил в траву.

Вынув из порванного пиджака ключи и какую-то мелочь, Петр оставил его там, где подобрал бумажник. В одном из его отделений он нашел свой паспорт и несколько сотенных. Голова кружилась, но кровь из носа уже не текла. Петр вышел за ограду Смольного и обернулся. В солнечном свете колоннада слепила неестественной белизной и непомерно нависала над приземистым памятником Ленину.

— Гады, сволочи, — всхлипнул Петр и погрозил кулаком, сам не зная кому

— Гражданин! Предъявите документы! — Милиционер подошел незаметно. Что случилось? — спросил он, внимательно рассмотрев журналистскую карточку, сохранившуюся за обложкой паспорта.

— Не нравлюсь я им! — буркнул Петр. Милиционер выглядел немолодым и повидавшим; судя по всему, он был настоящим, а не ряженым из службы охраны.

— Это бывает, — понимающе кивнул он и вернул Петру паспорт. — Ушел бы ты отсюда, а то спохватятся, ахнуть не успеешь.

Петр огляделся: машина на прежнем месте уже не стояла. «Быстро они распорядились!» — удивленно подумал он и, прихрамывая, пошел через дорогу.

— Петр Андреевич, сюда, я в тенечек отъехал, — позвал его шофер.

— Слава Богу, — с облегчением захлопывая дверцу, сказал Петр и неожиданно для себя громко запел: — «Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья…» — Он не пел, скорее, кричал, чувствуя молчаливое неодобрение водителя. — Тормози! — не снижая голоса и на той же ноте, воскликнул Петр, заметив впереди ларек.

Яркое солнце отражалось от стекла, за которым пестрели разноцветные пачки и бутылки. Петр протянул сотенную в непроглядную тьму за прилавком:

— Водки на все!

До самой редакции он сидел молча, то и дело прихлебывая из горлышка. Первые глотки обожгли, а водка отдавала солоноватым привкусом — еще кровоточили разбитые губы и десны.

«Будет, будет вам! Ужо!» — повторял он про себя, пытаясь вспомнить откуда взялось это прилипчивое «ужо».

— Во сколько за вами? — спросил водитель, когда доехали, но Петр не сразу понял, о чем тот спрашивает.

— Поезжай, сегодня все, — наконец ответил он и, не попрощавшись, вышел из машины.

Рабочий день в редакции уже кончился. Вдоль коридора гуляли сквозняки; Петр заглядывал в настежь распахнутые двери — в комнатах почти никого не было. Только у наборщиков слышались голоса, там заканчивали завтрашний номер. Ни с того ни с сего ему показалось, что он идет здесь в последний раз. «Господи, какие глупости», — подумал Петр и на ходу отхлебнул водку.

Не выпуская из рук бутылки, Петр подошел к окну. Он долго стоял, вглядываясь в множество раз виденную панораму. Над чередой коричнево-бурых крыш ясно вырисовывался золотой купол Исаакия, и в чистом вечернем воздухе отчетливо виднелось множество мелких деталей. Боль от ударов прошла, а место унижения и стыда заняли обида и бессильная злость. Петр перегнулся через подоконник — внизу никого. Он с силой бросил бутылку и обрадовался, когда от выцветшего асфальта искрами брызнули мелкие осколки.

— Ужо будет, будет ужо, — бессмысленно повторял он, открывая холодильник. Внутри стояло несколько разноцветных бутылок: водка, ром и завезенный позавчера коллекционный лиссабонский портвейн.

— Нате вам, нате! — кричал он, кидая бутылки в серую пустоту — одну за другой. Остановился только, когда в руке оказалась последняя. Отбив горлышко о батарею, Петр глотнул обжигающую влагу, не заметив, что глубоко порезал губы.

Отдышавшись, он сел за стол и увидел лист бумаги. Видимо, кто-то принес, пока он ездил в Смольный. На бланке Генеральной прокуратуры было написано:

«Председателю профкома Кировского завода В.В.Матюшкину.

Запрос рабочих Вашего завода о возможности возбуждения уголовного дела против одного из кандидатов на пост губернатора Санкт-Петербурга, конкретно — Собчака А.А., - рассмотрен.

Сообщаю, что Генеральной прокуратурой РФ расследуется уголовное дело в отношении ряда должностных лиц мэрии и Законодательного собрания Санкт-Петербурга. В ходе следствия нашли подтверждение факты незаконной приватизации дома 1/3 по улице Рылеева, дарения в этом доме квартиры гражданке Кутиной, приходящейся племянницей А.А.Собчаку, а также факт расселения и приватизации квартиры 17 в доме 31 по набережной реки Мойка, смежной с квартирой мэра, с последующим соединением указанных квартир. Следствие по делу продолжается. В ближайшее время ряду подозреваемых будут предъявлены обвинения.

Начальник Следственного управления

Генпрокуратуры РФ Б.Н.Казаков».

Петр сразу понял, о чем речь.

— Ужо! Будет вам, будет ужо! — точно зная, что сделает дальше, он повернулся к селектору: — Кто там сегодня выпускающий? Пусть срочно зайдет!

— У нас все готово, сейчас отправляем в типографию, — с порога, запыхавшись, сказала Света Сураева. Петр обрадовался, что выпускающим оказался не Петров или Чернов. Они бы обязательно задали много вопросов. А Света занималась оформлением и даже вряд ли толком читала то, что печаталось.

— Позвони, договорись о задержке, заплатим прямо сегодня и наличными. Наших девочек тоже не обидим, — сказал Петр, протягивая ей обе свои статьи. «Новым „ленин градским делом“ Петербург обязан… мэру» и «Люди они хорошие, но квартирный вопрос их испортил» — названия ему не нравились, но придумывать новые не было времени.

«Вот и пригодилось», — подумал он.

— А письмо из Генпрокуратуры печатай как можно крупнее на первую полосу.

— Что с вами, Петр Андреевич? — приглядевшись, испугалась Света и вынула из кармана маленькое дамское зеркальце. Вся рубашка была испачкана, потеки крови запеклись вокруг губ и на подбородке.

— Пить хотелось, а горлышко сломалось, — невнятно объяснил Петр, ища в ящике салфетку. — Давай выпьем за успехи!

— Муж будет ругаться, — неуверенно возразила Света.

— Тогда за любовь! Объяснишь, что за любовь — и слова сказать не посмеет. — Петр наконец, нашел пачку бумажных полотенец и вытер лицо. Они торжественно чокнулись стаканам.

— Ух, как крепко, — поморщилась Света.

— Завтра ужо будет еще крепче, — сказал Петр. — Ты, кстати, не помнишь, откуда это слово — «ужо»?

Света встала и уверенно нашла на полке словарь:

— Ужовник, ужовый, ужонок… а вот и «ужо». Ужо- это наречие.

— Значит, змеиное, говоришь, наречие? Очень подходит!

— Почему змеиное? — удивилась она.

— Одни ужи вокруг, рептилии из вида змеиных, — засмеялся Петр. Ладно, иди работай, потом — домой, чтобы муж не ругался. В типографию я сам поеду.

Пока переделывали полосы, Петр умылся, сменил рубашку и, не торопясь, выпил три чашки кофе с остатками рома. Потом дошел до соседнего магазина, где купил шесть бутылок шампанского, а на остаток денег- пирожных и конфет. Света уже ждала, разложив на столе готовые полосы.

— Сюда поставь фотографии Собчака и Яковлева с подписью: «Скорее сковородки в аду покроются инеем, чем победит Яковлев!» Нет — Собчак!«…чем победит Собчак!» Потом зови всех сюда. Скажи, премия по сто долларов каждой. Отметим все сразу, — велел он, доставая из сейфа деньги.

* * *

Он ушел из типографии, когда первые пачки с газетами начали отгружать в экспедицию. Улицы были светлыми и чуть влажными после небольшого дождя. По Невскому мчались редкие машины. Петр пошел пешком, как всегда, по правой стороне, глядя на едва различимый кораблик на шпиле Адмиралтейства. Потом свернул вдоль Мойки и, дойдя до Марсова поля, почувствовал, что больше не может сделать ни шагу. Он присел на укромную скамейку и тут же уснул — беспечально, ни о чем не думая. Еще не было семи, когда он очнулся так же быстро и бездумно. Спина и руки затекли, он легко встал и с наслаждением потянулся. Уже появились люди, а на ближайшем углу Петр увидел очередь у газетного киоска. Подойдя ближе, он понял, что покупают только одну газету — его. На первой странице друг против друга были напечатаны фотографии Собчака и Яковлева. Издалека читалась крупная подпись: «Скорее сковородки в аду покроет иней, чем победит Собчак!»

— Нате вам, нате! Ужо! — с облегчением и злорадством подумал Петр.

 

2.7. Я слезы лью, и тает боль во мне

Петр пил в среду, в четверг, в пятницу и в субботу. Пил горько и безнадежно, временами погружаясь в тяжелое, мглистое забытье. Свет горел всюду; из-за наглухо задернутых штор день и ночь смешались, он не знал, да и не хотел знать, что за окном. Порой он перечитывал написанные им статьи, пристально вглядываясь в фотографии Собчака и Яковлева, и не испытывал ни малейшего сожаления, хотя и понимал, что сжег за собой все мосты, что ему никогда не простят.

— Скорее сковородки в аду покроет иней, чем победит Собчак! Вот, нате вам, нате, ужо, — беспрестанно и бессмысленно повторял он, случайно заметив, что если чуть-чуть смять газету, то лица искажаются, как будто хитровато подмигивают друг другу или ему, Петру. Он не то чтоб был совсем в беспамятстве- ясно сознавал, что сделал, но все постепенно забывалось. Круговерть и суета последних месяцев стали казаться мелкими, а все, о чем он писал, — пустым и никчемным. Напротив, все связанное с Ирой, разрасталось и приобретало огромное значение. Он терзался и мучился, пытаясь вспомнить, что и не так сделал. Ему и в голову не приходило укорять Иру. «Ну, вышла замуж за немца, — какое же это предательство? — ей так лучше», — думал он, успокаивая себя тем, что есть вещи, которые нельзя изменить. Тем не менее он ждал, что она вот-вот придет, и вслуши вался в каждый звук с лестницы, опасаясь не услышать ее шагов. Он не хотел думать, что она его бросила, что он стал не нужен.

— Никогда! Что за мысль несказанная, странная, — вслух начинал он чье-то стихотворение и невпопад продолжал: — …разбегаются все, только ты нас одна собираешь… — не в силах вспомнить, что дальше.

На донышке последней бутылки осталось чуть-чуть. Он тщательно оскреб от плесени черствую горбушку и, разломав ее на куски, бросил в стакан и залил водкой. Морщась, прожевал. Вдруг стало легко, он знал, что не спит, но был как во сне. Все кончилось и отошло, он ощутил себя бестелесным, как облако в синем небе. Путаясь в проводах, Петр включил телефон и, не заглянув в записную книжку, без ошибки набрал код и телефон Вены.

В трубке щелкнуло, и он услышал голос дочери.

— Настасьюшка, здравствуй!

— Зачем ты звонишь так рано? — недовольно спросила Настя.

— А сколько у вас?

— Скоро полвосьмого…

— Так пора в школу…

— Сегодня же воскресенье, папа! — В ее голосе слышался едва уловимый акцент.

— Я только хотел спросить, нашлись ли лебеди? — виновато промолвил Петр.

— Какие лебеди? Я сплю, а ты разбудил, позвони потом, — она громко зевнула.

— Все не так, как надо, о другом думать нужно, — вновь забываясь, сказал Петр, когда в трубке раздались короткие гудки.

Видимо, был поздний вечер, когда он вышел на улицу. Дождь кончался, все вокруг было мокрым и серым. Болела и кружилась голова, от сырости знобило. Не встретив ни души, он проходными дворами вышел на Большой проспект. Густой, молочный туман лежал между выцветшими домами, асфальт был грязным и скользким от маслянистых луж. Единственным светлым местом оказался перекресток у Лахтинской. Там в трех деревянных киосках горели неоновые лампы, и кто-то мертво-пьяный лежал на куче мокрого мусора лицом вниз. Петр внимательно прочитал этикетки всех выставленных бутылок и в конце концов купил пиво, сигареты и пирожок с вареной телятиной — так и было написано: «пирожок с вареной телятиной».

— Выручи, друг, дай две тысячи, — попросил подошедший старик. Петр отдал ему недопитое пиво и выбросил пирожок: показалось, что по кусочку мяса ползли мухи. Он пошел дальше, к Тучкову мосту. Редкие прохожие спешили навстречу, фонари не горели, а свет в окнах был желтым и унылым.

На углу Съезжинской он задел плечом большой куст, и капли холодно просочились за воротник. Под навесом старинной каланчи стоял пожарный в почерневшей от влаги куртке.

— Дай прикурить, — попросил Петр, не найдя в карманах зажигалку.

Тот молча протянул тлеющий кончик папиросы:

— Курить нельзя, здесь не место, — сказал пожарный, и в его взгляде Петр угадал брезгливость.

— Ухожу, спасибо, брат, — пробормотал он.

Петр знал, что не должен заходить к Ире, что ничего нельзя изменить, но было тоскливо и пусто, хотелось просто постоять у ее дома.

«А вдруг я ее увижу!» — Он думал, что больше ему ничего не надо только увидеть и сказать самое важное. И это неотступно тревожило, саднило, как кровяная корочка на недавней царапине, а все остальное потеряло смысл.

Обойдя пожарную часть, он дошел до начала Большой Пушкарской и через несколько минут повернул на Зверинскую. Узкая улица была совсем темной, светилась только вывеска избирательного участка, к нему подъехали две машины…

«Сегодня же выборы», — равнодушно вспомнил Петр. Тут сзади, из-под купола Князь-Владимирского собора, ударил колокол, он оглянулся, но звон растаял, не повторившись.

* * *

Яркий свет из квартиры Кравцова падал на улицу, в остальных было темным-темно. А три окна на втором этаже выделялись какой-то совсем ощутимой пустотой. Приглядевшись, Петр заметил, что занавески сняты, а с подоконников исчезли цветы. Снова зарядил моросящий дождь, влажная взвесь встала в воздухе, глуша звуки и городской гул. Петр надеялся, что тоска отойдет, ч то станет легче, но чувствовал только пронизывающий холод и усталость.

— Зачем я сюда пришел и как же мне теперь быть? — думал он вслух, не слыша собственного голоса. Поднялся по лестнице и едва тронул кнопку звонка. Отозвалось коротким звуком, голова закружилась, Петр прислонился лицом к двери. Шершавое дерево охладило лоб, он так и стоял, пока не услышал шаркающие шаги.

— Кто там? — Петр узнал Ирину соседку. Она открыла дверь, не дожидаясь ответа.

— Заходите, Петенька, я почему-то чувствовала, что вы придете, отступая вглубь, сказала она, перехватив упавший край шерстяного платка.

Проходя по коридору, Петр толкнул Ирины двери, но они были заперты. В комнате у Надежды Петровны царил полумрак, только под темно-вишневым абажуром светлела скатерть.

— Вы меня в окно увидели? — спросил Петр, заметив на столе две чистые чашки и исходящий паром электрический чайник.

— Почему? — она удивилась, но, проследив за его взглядом, улыбнулась: — Я всегда ставлю второй прибор — вдруг кто-нибудь придет. Вам горячего надо, вы ведь озябли. Чай очень хороший, пенсию позавчера получила…

В углу голубовато мерцал старенький телевизор. Вдруг на экране крупным планом появился Собчак. Он что-то говорил, но не было слышно. Перегнувшись через спинку дивана, Петр включил звук.

— …нынешняя предвыборная кампания проходит в сложной политической и социальной обстановке. От ее результатов зависит, допустим ли мы откат назад, к коммунизму, или Россия ускорит проведение рыночных реформ и станет цивилизованной страной, войдя в число государств с развитой демократией.

Речь Собчака лилась уверенно и гладко, даже слишком гладко, не чувствовалось присущих ему напора и уверенности, мэр выглядел усталым и озабоченным.

Петр взял чашку. Чай был до густоты черным и таким горячим, что обожгло губы. Задумавшись, Петр перестал слушать.

— Кто у них победил? — спросил он у Надежды Петровны, кивнув на экран.

— Недавно сказали, что во второй тур вышли Собчак и Яковлев, ответила она. — А я голосовала за Анатолия Александровича. Он все-таки очень интеллигентный…

— …почему же здесь нет Владимира Анатольевича? — обратился Собчак к кому-то за кадром. — Хотелось бы увидеть его в студии. Кстати, я распорядился о выделении моему конкуренту личной охраны. Уже с сегодняшнего дня Яковлев и его штаб будут под надежной защитой нашей милиции.

— Ира насовсем уехала?

— В пятницу улетели, — сказала Надежда Петровна, осторожно размешивая чай истончившейся серебряной ложечкой. — Я Иру с детства помню. Она всегда была очень искренней, у нее все на лице читалось, что она думает. А вас она очень любила. Телефон зазвонит, стрелой мчится — вдруг вы. А потом как-то сникла. Тут этот Курт появился. Цветы, конфеты, Колю одел с ног до головы. Мне кажется она просто устала, ей ведь очень тяжело жилось. Да что я говорю, вы и сами все знаете. Не горюйте, Петенька. Поверьте мне — чего в жизни ни бывает, да только проходит все и все забы вается. Не новая истина, правда?

2.8. С КЕМ ПОПРОЩАЛСЯ Я,ВАС НЕ КАСАЕТСЯ!

По дороге Петр взял в ночном ларьке бутылку водки. Фонари еще горели, но тени уже растворялись одна в другой, и очертания домов расплывались в сиреневом свете наступающего утра. Он вошел в квартиру в том болезненном настроении, которое уже стало привычным.

«Конечно, любила», — вяло и безнадежно думал Петр и, бередя душу, вспоминал ее рядом.

Ира надеялась, что он сделает ее жизнь лучше и спокойней. И виноват только он сам, что неправильна вся его жизнь, а оглушающая радость неотделима от ее близости. Она не вернется.

«Ты — как стог сена: вспыхнешь сразу и жарко, огонь до неба — и вот уже все погасло. А я — словно сырая дубовая головешка: пока займется — век пройдет, а потом дымит и тлеет, хотя все вокруг давно выгорело», — выдумывал он, что скажет, если они все же встретятся.

Петр пошел на кухню. От первого глотка внутри полыхнуло, и вслед пришло горькое утешение. Проваливаясь в тяжелый утренний сон, почувствовал облегчающие слезы, но уже не мог различить, наяву ли.

Он проснулся от тяжелых ударов в дверь, без перерыва трещал звонок.

Плохо соображая, вышел в прихожую и, не глядя, — смотреть было больно, — повернул ручку замка.

Щурясь от света, Петр узнал Витю Журавлева, много лет работавшего помощником Яковлева.

— Владимир Анатольевич просил вас срочно выйти на работу, — едва поздоровавшись, сказал Журавлев.

— На какую работу? — удивился Петр. — Разве меня еще не уволили?

— Ефремова отозвали из отпуска, Владимир Анатольевич сам звонил ему утром и обо всем договорился. По секрету: почти все наши считали, что вы работаете на Собчака, и говорили шефу, чтобы он на вас не рассчитывал. Особенно Ирина Ивановна и ее люди. Но вы бы видели, как он обрадовался, что оказался прав. А ведь первый тур — только полдела, даже меньше — треть дела. Последний — он самый трудный…

— Последний тур, он — трудный самый, — машинально поправил Петр. Сейчас умоюсь и поеду.

— Я подожду. Шеф велел, чтобы я сам отвез вас к Ефремову.

Пока вскипал чайник, Петр принял душ и наскоро сбрил отросшую за неделю щетину. Голова болела и кружилась, во рту было сухо, и от появившихся трещин кровоточили губы. В шкафу нашлось только немного старого чая. Журавлев отказался, Петр высыпал все в чашку, залил кипятком и накрыл блюдцем. Получилось слишком крепко, резкой болью отозвался живот и пришлось идти в туалет, чтобы отплевать подступившую горечь.

Он задремал на заднем сиденье и едва смог выйти из машины. В коридоре с ним здоровались, но он не узнавал, кто.

Журавлев сразу прошел к Ефремову в кабинет, Петра секретарша не пустила.

— Ты меня что, не узнала? — удивился он.

— Ждите, Рубашкин, пока главный редактор вызовет, — глядя в окно, сказала она.

Ждать пришлось недолго. Журавлев, улыбаясь, вышел из кабинета и махнул рукой:

— Ни пуха ни пера, Петр Андреевич, заезжайте вечером.

Ефремов встретил его, будто ничего не случилось. Приглашая садиться, кивнул и, немного помолчав, сказал:

— Видите, пришлось отпуск прервать, из-за вас я не догулял. Надо же такое выкинуть! В мэрии рвут и мечут — скандал. У вашего друга Степанова тяжелое сотрясение мозга, он даже хотел в больницу лечь, да Собчак запретил…

— Раз запретил, жить будет, — усмехнулся Петр.

— Все шутите! А вид у вас, прямо сказать, как с того света, после реанимации. Надеюсь, вы понимаете, в какое трудное положение вы меня поставили?

Петр молча кивнул, как бы соглашаясь.

— Если я вас не уволю, то завтра снимут меня. Так что оставить вас в редакции я не в силах.

— Что ж тут поделаешь, увольняйте, — Петр удивился собственному безразличию. Ему действительно было все равно. Хотелось лечь, укрыться с головой и ни о чем не думать.

— С другой стороны, за вас очень просили. И, думаю, будет неправильно не дать вам последний шанс.

— Давайте! Давайте мне последний шанс, — криво улыбнувшись, сказал Петр.

— Суть в следующем. Вы пишите объяснительную записку по поводу вашего прогула, я издаю приказ о вашем увольнении и докладываю в мэрию.

— А зачем объяснительную писать?

— А если вы в суд подадите? И явитесь в судебное заседание с больничным листом? Сложно ли в наши дни бюллетень задним числом выписать?

— Хорошо, напишу, — согласился Петр, желая, как можно скорее уйти домой.

— Я заберу вашу трудовую книжку к себе и пока не буду вносить запись о вашем увольнении. Обещаю, что при благоприятном исходе вы останетесь, как прежде, моим заместителем. А об увольнении никто никогда и не вспомнит.

— Что значит — при благоприятном исходе? — спросил Петр, разгадав ефремовский замысел.

— Ситуация неопределенная. Кто выиграет, неясно. Если губернатором станет Собчак, вас ждут серьезные неприятности. За вашу писанину, да еще накануне голосования, вам ничего не сделают, но отыграются на другом. Дебош, который вы устроили в Смольном, вполне тянет на уголовное дело. Дерзкое хулиганство, нанесение телесных повреждений должностному лицу при исполнении служебных обязанностей… Мало не покажется.

— Ну и черт с ними, мне все равно, — сказал Петр.

— Это вы сейчас так считаете, под горячую руку…

— А вам-то какое дело? Скажите честно: готовитесь к любым вариантам?!

— Нет у меня вариантов! Если Яковлев проиграет, мне ваша история все равно колом встанет. Вы, Петр Андреевич, за это время так вознеслись, что напрочь забыли: главный редактор здесь я. С меня и спросят за все ваши художества, включая финансовый вопрос.

— При чем здесь финансовый вопрос?

— Забыли, сколько денег наполучали? А ведь давали не вам, давали газете… Хочу, чтобы вы поняли — мы с вами в одной лодке. Если выплывем, то вместе. А окажемся за бор том, так на разной глубине.

— Хорошо, я напишу заявление и уеду, — устало согласился Петр.

— Куда это вы собрались? — насторожился Ефремов.

— В Америку или в Австрию, не знаю, куда ближайший поезд идет.

— Вы совсем ничего не поняли. Я жду от вас не только заявления. В последний, перед вторым туром, номер нужны ваши материалы. Острые, решающие материалы! Выпуск пойдет тройным тиражом. Кстати, Владимир Анатольевич просил вас быть у него сегодня вечером. Поговорите с его сотрудниками, может быть, они что-нибудь подскажут. И очень вас прошу: будет лучше, если о нашей договоренности никто не узнает. И не приходите это время в редакцию.

Прощаясь, Ефремов протянул Петру папку с бумагами:

— Вы тут у меня на столе забыли. Возьмите, может, пригодится.

Это были документы, связанные с Австрийской площадью.

* * *

Необычное явление было зафиксировано в эту ночь разведывательными спутниками. Ровно очерченный круг диаметром около двух километров навис над Петербургом. Его центр пришелся (в пределах погрешности наблюдения) на шпиль Петропавловской крепости. В инфракрасных лучах аномальная зона была абсолютно невидима, будто ее накрыли непроницаемым колпаком. Напротив, фотографии, снятые в видимой части спектра, оказались невероятно четкими. Сплошная облачность с геометрической точностью обозначала края, а внутренняя часть зоны выглядела приближенной к объективам спутниковых камер на тридцать-сорок процентов от высоты соответствующей орбиты.

В штабе НАТО всполошились. По всем каналам оперативной связи ушло сообщение о том, что русские начали натурные испытания неизвестных на Западе средств противоракетной обороны. Однако до приведения сил и средств в повышенную боеготовность дело не дошло. К пяти утра по Гринвичу глубокая облачность вокруг Петербурга рассеялась, и в момент прохождения очередного спутника ничего необычного обнаружено не было.

 

2.9. А дальше будь, что будет

На лестнице Петр столкнулся с Яковлевым.

— Я тебя вчера ждал, а сегодня уже не освобожусь. Но ты поднимись к Ирине Ивановне, она в курсе. Если надо, поможет, — сказал он на ходу.

Яковлев сильно осунулся, и, хотя улыбался, его взгляд скользил мимо и был отстраненным, как у смертельно уставшего человека, который обречен улыбаться всем и всюду.

Ирина Ивановна встретила Петра приветливо.

— Конечно, знаю, очень рада познакомиться. Владимир Анатольевич о вас рассказывал, — сказала она.

«Почему она называет мужа по имени-отчеству?» — про себя удивился Петр, не найдя, что ответить. Говорить, в сущности, было не о чем и не хотелось.

Попрощавшись, он вышел в коридор и через открытую дверь кабинета напротив увидел Игоря Сидорова, руководившего пресс-службой в штабе Яковлева.

— Заходи, тебя сам бог послал. Помоги отчитать текст, время на нуле, крикнул он Петру и протянул лист сверстанной полосы.

«На вопросы избирателей отвечает Владимир Яковлев, — прочитал Петр.

— Никогда на выборах в нашем городе не было такого количества грязи, как в этой кампании. Как вы думаете, почему? Ваше отношение к этой проблеме?

Владимир Яковлев: Когда говорят о политике, как о грязном деле, упускают, что так же можно сказать о любой сфере человеческих отношений. Ведь любое дело может быть чистым или грязным. Это зависит от людей — всюду есть люди плохие или хорошие.

А что касается моего отношения… Вы себе даже представить не можете, сколько этой грязи выпало на меня и мою команду.

— Что можно сказать о вашем сопернике?

Владимир Яковлев: Мне кажется, что Анатолий Александрович не уловил перемены в нашей жизни. Он долго зарабатывал репутацию демократа. Но я убежден, что демократизм — не партийный признак. Это естественный путь развития нашей страны. Боюсь только, что для этого нам нужно еще очень много времени…»

* * *

В районной библиотеке было холодно и пусто. Приготовив блокнот, Петр взялся просматривать городские газеты. Первые полосы сплошь забиты интервью с Собчаком, статьями о том, как мэр предотвращал кровопролития и смуты, а заодно оберегал город от хищных московских банкиров. «Петербуржцы, будьте бдительны! Рука Москвы тянется к нашему горлу» — эту мысль навязывали читателям, сравнивая москвичей с ордами Чингисхана.

Поначалу Петр не понимал, какое отношение имели безымянные московские злодеи и их темные планы к питерским выборам. Недоумение рассеяло «Невское время», без лукавства назвавшее Яковлева поводырем московской закулисы. Это он был «рукой Москвы»! Фамилии московских чиновников и политиков — от вице-премьера Сосковца до «яблочника» Явлинского- неизменно ставились рядом с именем Яковлева, едва только о нем заходила речь. Впрочем, говорилось об этом так замысловато, такими туманными и невразумительными намеками, что понять, о чем речь, было очень трудно.

В предвыборной пропаганде мэра явно прослеживались еще две темы. Одна из них имела непосредственное отношение к Петру. Именно он когда-то предложил Прохорову обвинить заместителя мэра в предательстве. Теперь эту идею облекли в два слова: «Яковлев- Иуда!» и раскручивали по полной программе. Несколько статей были посвящены жене Яковлева, Ирине Ивановне. Ее разоблачали нудно и долго. Дескать, она никогда не работала строителем, а ее предпринимательская деятельность — не что иное, как череда махинаций, граничащих с уголовщиной. Тут блистала «Вечерка», возглавляемая Гронским, которого Петр вообще не считал журналистом. До начала перестройки тот работал завом международного отдела в обкомовской «Ленправде» и занимался в основном посещением приемов в консульствах. Гронский кичился связями в КГБ, и с ним старались не связываться. Теперь именно его газета печатала наиболее злобные статьи против Яковлева. В одном из номеров «Вечерки» Петр наткнулся на фельетон «Неизвестные факты из жизни Владимира Яковлева». В нем Яковлеву припомнили выговор по партийной линии за личную нескромность при покупке автомашин, намекнули на недавние махинации с дачными участками в Репино. Но никаких новых подробностей, кроме тех, о которых Петр уже знал от Прохорова, опубликовано не было. К тому же во всей антияковлевской риторике начисто отсутствовала выдумка, материалы выглядели бесцветно и скучно, как будто писались под диктовку чиновника, бывшего не в ладах с письменной речью.

«Да и что они могут, кроме „чего изволите-с?“. Тоже мне: Орфей с Эвридикой питерской демократии!» — со злостью подумал Петр, имея в виду Манилову с Гронским, главных редакторов «Невского времени» и «Вечерки».

— Хотите я вам «Невский спрут» принесу? — вдруг, понизив голос, спросила библиотекарша.

— Почему шепотом? — удивился Петр.

— Велели никому не давать, — сказала она и положила перед Петром истрепанный номер «Советской России».

Статья в «Савраске» — так журналисты называли «Сов. Россию» — вышла на день раньше той, которую напечатал Петр, и, судя по всему, обе публикации исходили из одного источника. Но «Невский спрут» был острее. Автор лупил Собчака наотмашь, захлебываясь от сочных эпитетов, описывал то, что было в милицейских бумагах и залихватски домысливал то, чего в них не было.

— Эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете, — обратился Петр к библиотекарше, дочитав «Спрута».

— Говорят, что газеты с этой статьей изъяли из всех киосков, но все равно люди читают. Делают ксерокопии и передают друг другу, — откликнулась та.

— А мою статью на ту же тему вы читали? — спросил Петр.

— Конечно, она мне даже больше понравилась. У вас все как-то строже, интеллигентнее. И вы прямых выводов не делаете. Умные поймут, но ведь большинство любит, чтобы все по полочкам: черное — к черному, белое — к белому. довавшая затем сигарета вызвала желание запеть от нахлынувшего счастья.

Тут-то и грянул марш Радецкого, на трибуну потянулась вереница высоких гостей. Собчак в белом наутюженном костюме, то и дело уступал дорогу высокому импозантному мужчине и двум женщинам. Они прошли совсем рядом с Петром, и он попробовал втереться в процессию. Не тут-то было.

Его мощно оттер некто в штатском, и два мента тут же заломили руки.

— Вызывай бомжатник, — сказал один из них и пригрозил Петру: — Стой, как мышь, иначе уделаем.

— Отпустите ребята, я — журналист, — Петр исхитрился вытащить удостоверение.

— И правда, — с сожалением произнес сержант, внимательно изучив корочки. — А пропуск есть?

— Есть, но не на меня, я свой в редакции оставил, — заврался Петр.

— Дуй отсюда! Еще попадешься — все, что обещано, получишь, с верхом, до краешка…

Петр отошел подальше и в этот момент увидел жену. Она стояла на трибуне совсем недалеко от Собчака. Тот уже отговорил, и теперь в микрофон что-то бубнил немец, по программе — австрийский канцлер. Переводчик картавил похлеще трех бердичевских раввинов, и Петр ни слова не разобрал. Но из дальнейшей невнятицы какого-то Свихалека понял, что главное уже свершилось: площадь наконец-то обрела историческое название — Австрийская.

Грянул «Венский вальс».

«Венский вальс танцуют все», — прочитал Петр в мятой программке. Конечно, танцевали не все, а только узкий круг допущенных. Остальные молча смотрели. Совсем рядом с Петром прокружился довольный Собчак, его знаменитая супруга вальсировала в объятиях какого-то высокого, явно зарубежного красавца. Заметив собственную жену с одним из заместителей мэра, Петр поспешил затеряться за чужими спинами.

Едва затих божественный Штраус, выбежали сотни три артистов в дурацких нарядах и стали угощать зрителей пышками и пончиками, раздавать женщинам букеты цветов. Начался концерт.

— Все, блин, хватит, — сказал себе Петр и направился прочь, мучаясь, на что потратить последние деньги. Выбор был невелик: пара бутылок пива с пачкой сигарет или хлеб с колбасой на оставшиеся до понедельника полтора дня.

 

2.10. Там, где омуты, переправы нет

Несколько дней Петр не выходил из дому и даже не пошел читать корректуру.

— Печатайте! Как хотите, так и печатайте, — ответил он Чернову. Повесив трубку, отключил телефон и всякий раз, слыша дверной звонок, накрывал голову подушкой. Чтобы не вставать без нужды, он расставил бутылки на полу возле кровати. Пробуждался нехотя, будто медленно выплывал из болотно-коричневой жижи. Но стоило протянуть руку и сделать несколько глотков, как снова приходило облегчающее бесчувствие.

«Если хочет поговорить наедине, значит и вправду дело серьезное», подумал Петр и решил не тянуть.

— Давай быка за рога. Шеф сказал, что ты приехал специально для встречи со мной. Говори прямо, что случилось.

Официантка принесла большой кофейник и налила кофе. Заленсков добавил себе молока и неторопливо размешал сахар, а Петр, обжигаясь, сразу проглотил четверть чашки.

— Сам понимаешь, из-за чего весь сыр-бор. Твое письмо пошло консулу в отработку по неофициальным каналам. Судя по всему, австрийцы в чем-то крепко влипли и попросили предотвратить огласку. Наши тоже не хотят скандалов, особенно в зарубежной прессе. Не знаю почему, но очень не хотят…

— Врешь! Знаешь, — наугад сказал Петр.

— Сразу видно, что ты не дипломат. Нельзя упрекать собеседника во вранье. А если честно, то до конца действительно не знаю. Но в общих чертах дело связано с кредитами. Раздуют твое дело, из мухи слона сделают, и плакали наши займы от Европейского банка. Кстати, ты когда посетил консульство?

— Недели три назад, — ответил Петр.

— А три дня назад канцлер Враницки неожиданно ушел в отставку.

— Почему во время его визита не было никого из официальных лиц? спросил Петр.

— О его приезде мы узнали через три дня, и то — случайно. Но это не для печати. Вообще-то я не очень в курсе. Вчера стали выяснять, кто тебя знает. Я и признался. Десять минут на инструктаж — и в самолет. Задача: уговорить тебя замять эту историю.

— Как же ее можно замять? Есть Кошелев, который хочет получить деньги, есть другие журналисты.

— Кошелев? Это та бестолочь, которая грозилась из автомата расстрелять таблички с названием площади?

— Вряд ли Кошелев бестолочь. Он полковник КГБ, в действующем резерве, — не задумываясь, соврал Петр.

— Так ты под ИХ крышей? — озадаченно спросил Заленсков.

— Я — сам по себе, — сказал Петр, но было видно, что Вадим ему не поверил.

— А ты можешь с ним договориться?

— Нет, и пробовать не буду! — Петр засомневался, действительно ли Заленсков говорил с ним от имени МИДа.

— А ты не боишься последствий — для себя, для семьи? Говорят, твоя жена и дочь живут в Австрии?

— Разбираться со мной бесполезно — я ничего не решаю. А семья? Пусть их вышлют обратно — не возражаю. — Петр изобразил безразличие, понимая, что показывать свою настоящую роль слишком опасно.

— Экий ты скромник, даже не верится. Ведь большие бабки светят, многозначительно произнес Заленсков. — Так что ты посоветуешь? Какой выход?

— Один: проплатить деньги в бюджет.

— Тебе тогда ничего не перепадет…

— Что ж тут поделаешь?

— Допустим, деньги проплачены. Это гарантия, что все будет тихо?

— Гарантия только моя. За других не отвечаю.

Вадим задумался, помешивая ложечкой кофейную гущу.

— Хорошо, на том и порешили. Как ты сказал, так и доложу. А напоследок вот что: «Дурак ты, дурак!» Сам с носом остаешься и меня подкосил. Впрочем, я особо и не рассчитывал. — Заленсков встал. К себе в номер он Петра больше не приглашал.

 

2.11. Ко дням двунадесятым сшей мне, сестрица, белую обновку

Странная пора наступила в жизни Петра Рубашкина. Он приходил в редакцию ранним утром, а уходил последним, вместе с дежурным. С ним никто не заговаривал, и он целыми днями сидел в пустом кабинете, перебирая номера телефонов в старых записных книжках. Кому-то приходилось напоминать о себе, с другими он бодро договаривался о встрече, наверняка зная, что не увидит знакомого иначе, как случайно. Несколько дней он разбирал накопившиеся за долгое время бумаги. Потом без разбора свалил все в мешок из дерюги и вынес на задний двор. Писать Петр пробовал, но фразы выходили рыхлыми и бессмысленными: тема не находилась. Он чувствовал, что все вокруг остановилось и безмолвно застыло. Такое ощущение, будто с разбегу влетел в комнату, обитую ватой и войлоком.

Каждый вечер он смотрел новости по пятому, городскому, каналу. На экране еще мелькал Собчак. Его люди — Кудрин, Путин и другие — один за другим переводились в Москву, где вовсю праздновали победу Ельцина. Но бывшего мэра вспоминали все реже; телевизионное пространство постепенно занимал новый губернатор. Судя по содержанию сюжетов, в кабинетах Смольного кипели страсти. На руководящие должности приходили новые люди. Каждое назначение Петр воспринимал, как будто оно касалось его лично. Он не удивился, когда Витя Журавлев получил должность начальника секретариата, а Щербаков, Артемьев и Яцуба стали вице-губернаторами. Он ждал, что Игорь Сидоров останется пресс-секретарем, но на это место пришла Света Иванькова из ИТАР-ТАСС. Петр про себя одобрил: «Она маленькая и хорошо смотрится рядом с губернатором».

Теперь Петр жалел, что отказался от предложения Яковлева работать в администрации. «Может быть, еще не поздно попроситься, Владимир Анатольевич не откажет», — подумал он и решил позвонить Яковлеву. Но ему всякий раз отвечали одно и то же: «Губернатор занят, губернатор на совещании, губернатор уехал». Скорее всего, о Петре просто не докладывали: для секретарей он был одним из многих, кто домогался приема. Только Журавлев наверняка бы помог, но его не было ни дома, ни на работе. В конце июня у Петра отключили спецсвязь, а дозвониться по городскому телефону было невозможно.

Все это время он пил, пил в одиночку и понемногу, не доходя до беспамятства. Как-то Петр не удержался и заглянул к Чернову. На столе громоздились бутылки пива, а вокруг собралась старая кампания.

— Ба, глядите — к нам корифей пожаловал! — воскликнул Машков. С приходом Петра разговор увял. Он втиснулся между Черновым и Кокосовым, но вскоре ушел, чувствуя себя чужим и лишним.

По дороге домой зашел в кафе. Оно открылось недавно, но облупившиеся стены, изрезанные пластиковые столы и немытый пол — все напоминало закусочную прошлых лет, где-нибудь на окраине. Под стать были и посетители. Кое-кого Петр знал, с некоторыми выпивал. Как ни странно, но здесь он почувствовал себя спокойно.

Закусывая привычные сто граммов, Петр прислушался к разговору за соседним столиком. Спорили о политике.

— Собчак смел с теми, кто не мог ему и слова сказать, а на Яковлеве зубы сломал. Так ему и надо! — рассудительно говорил Саша, бывший фрезеровщик с «Электросилы».

— Хрен по барабану! Что Собчак, что Ельцин, что другой какой. А мне и при коммуняках непыльно. Фановая труба — она и в Африке труба, — громко возражал Чича. Он был замечателен тем, что умел виртуозно выпрашивать в долг и никогда не отдавал.

— Кто бы ни вылез, а нам лучше не будет. Одни нахапали, теперь другие пришли, — вставил кто-то незнакомый.

— А ты что скажешь, писатель? — спросил Чича, заметив Петра.

— Мне все равно, хоть не расти трава. — Петр хотел пошутить, но неожиданно понял, что сказал то, что действительно думал: ему и вправду было все равно.

— Ребята, писатель — наш человек. И давай, не будь жмотом — ставь! Людям поддать пора, — обрадовавшись, закричал Чича.

Петр уже собирался уходить, но передумал и пошел к стойке. Взяв две бутылки, он сел за их столик.

— За что выпьем? — спросил Саша, когда Чича разлил водку по стаканам. Помолчали, потом Чича тыкнул пальцем в окно: «Видите, собака бежит?» Поджав хвост, через дорогу семенил большой черный пес.

— Ну видим, и что? — спросил Петр.

— Вот так и мы: умрем, и никто не вспомнит! — воскликнул Чича и, многозначительно насупившись, поднял стакан. Остальные потянулись, над столом глухо звякнуло, и плеснувшая через край водка вылилась на руки.

Когда все допили, Петр поднялся, чтобы взять еще, но Саша тяжело придавил его к стулу: «Погоди, теперь моя очередь!»

Откупорив бутылки, он налил всем по самый краешек и мрачно произнес:

— Дружба всего дороже, а остальное — чешуя!

— Да, да, за дружбу, — поддержали остальные.

— Скалы разрушает ветер, а дружбу — неправильные поступки, запинаясь, вымолвил Петр.

За полночь буфетчица закрыла дверь изнутри и села рядом.

— Я водку не пью, только шампанское, — сказала она, прижавшись плечом к Петру.

— И почему все женщины любят шампанское? — спро сил он.

— Вкусно! Особенно полусладкое.

— Тогда неси на все! — Петр выгреб из карманов последние деньги.

Утром он проснулся от знакомого шума: в ванной лилась вода.

— Ира! — закричал он, но радость тотчас погасла. В дверях стояла совсем другая женщина. Она зябко куталась в его халат; Петр никак не мог ее вспомнить.

— Сколько твердила, что я — Марина, а ты так и не запомнил, — грустно сказала она.

— А что было? — невпопад спросил Петр.

— А ничего и не было. Лег и сразу отключился — даже не поговорили.

* * *

После обеда позвонила Света Иванькова.

— Надо поговорить — я сейчас приеду. Ты свободен? — выпалила она.

— Приезжай, — нехотя согласился Петр. У него болела голова, во рту было сухо и мерзко. Спохватившись он добавил: — Захвати по дороге бутылочку пива. Любого, какое будет.

Света приехала очень быстро.

— За что ты не любишь нашего Павла Константиновича? — спросила она с порога.

— Кошелева? Почему же не люблю? Милейший человек, за что его не любить? — откашлявшись, сказал Петр. — Кстати, как его дела?

— Губернатор восстановил его в прежней должности. Работает.

— Щит и меч ему в руки, — буркнул Петр, допивая пиво. Он чувствовал освежающую прохладу каждого глотка и застыл, ожидая, когда отлетит похмельная тяжесть.

— А говоришь, что хорошо относишься…

— Я этого не говорю! Как можно хорошо относиться к гэбисту, который моих друзей сажал? — возмутился Петр.

— Все это в прошлом, а ты — просто маньяк! — раздраженно сказала Света.

— Выходит, всех простим и все забудем? Будь моя воля, я бы их на лесоповал, в тундру. Или — к стенке! К той, что за мусорным бачком.

— Жаль, что ты так настроен. А я хотела, чтобы ты нам помог.

— Я не отказываюсь, но при чем Кошелев?

— Он сам просил с тобой встретиться. Сказал, что только ты можешь сдвинуть дело с мертвой точки…

— Какое дело? — удивился Петр.

— Он обещал губернатору, что вернет деньги за ремонт Австрийской площади. Это очень важно. Ты же знаешь: в бюджете — пусто.

— Что же я могу сделать?

— Съезди к Кошелеву, только ради Бога не заговаривай о лесоповале. Он все расскажет, а ты напиши статью. Павел Константинович уверен, что это расшевелит австрийцев.

— Да он меня и на порог не пустит! — воскликнул Петр.

— Пустит, пустит, я гарантирую. Кошелев всюду говорит о тебе только хорошее.

— Хорошо, я позвоню и завтра поеду, — согласился он.

Света тотчас же стала прощаться. Петр вышел с ней и направился в магазин. Бутылка пива только усилила жажду. Очень хотелось выпить.

* * *

— А я и не сомневался, что Рубашкин согласится. Для каждого контингента свой подход нужен, — говорил Кошелев в телефонную трубку. Завтра так завтра. Да, конечно, приму обязательно.

 

2.12. В бурном море нельзя без кормчего

— Вы, Петр Андреевич, не совсем хорошо выглядите, — сказал Кошелев, показав рукой на стулья вдоль длинного приставного стола. Петр уселся в середине так, что между ним и Кошелевым осталось метра четыре.

— Не совсем хорошо? Скажите прямо — плохо!

— Ну, вы слишком сильно выразились. Скажем: не так, как хотелось бы, это будет точнее, — Кошелев приветливо улыбался, но его улыбка казалась Петру неприятной. — В Комитете требовали точно выражать свои мысли. Я знаю — вы до сих пор предубеждены против органов. Но не будем спорить: среди наших чекистов много одаренных людей с широчайшим кругозором. Ведь мы занимались очень сложными и многоплановыми делами. Но даже самые талантливые не смогли бы работать, если б не было Системы. Система! Это определяющее понятие. Первый и самый главный вопрос при оценке сотрудника: как он вписывается в систему!

Монолог Кошелева был скучным. «Наверное, Светка рассказала ему о нашем разговоре», — подумал Петр.

— А вы, Павел Николаевич, вписались в Систему? — Петр нарочно назвал Кошелева конспиративным именем, но тот не заметил.

— Комитет приучил меня быть очень ответственным и дал незаменимый опыт работы с людьми. В свое время я прекрасно вербовал диссидентов, потому что легко находил с ними общий язык…1

— Намекаете, что и со мной будет легко? Но это вы зря, — прервал его Петр. — По большому счету, мне на вас наплевать. И на вашу масонскую ложу тоже.

— Мы — не масонская ложа, — обиделся Кошелев. — Лично для меня это самые высокоинтеллектуальные и образованные люди. Антуан де Сент-Экзюпери говорил: «Я не знаю большей роскоши, чем человеческое общение». Нам с вами в роскоши не жить, но почему же вы отказываетесь от нормального человеческого общения с очень достойными людьми?

— Давайте ближе к делу!

— Согласен! Сосредоточимся не на том, что нас разъединяет, а на том, что объединяет. Мне сказали, что вы наконец-то согласились подключиться к вопросу об Австрийской площади. Значит, предмет нашей встречи вам известен. И, судя по вашей статье — той, что была напечатана перед выборами, известен хорошо, как никому другому. Речь идет о 250 тысячах долларов, обещанных австрийцами. В самый разгар предвыборной кампании Владимира Анатольевича вы подставили ему подножку…

— Какую подножку я подставил Яковлеву? — возмутился Петр.

— Вы опровергли мои заявления, фактически выбили меня из седла, утверждая, что эти деньги в город не поступали.

— Они действительно не поступали…

— Откуда такая уверенность? Чем вы можете подтвердить?

— Двести пятьдесят тысяч в город не приходили!

— Я это уже слышал, но как вы это узнали? — спросил Кошелев. Заметив, что Петр раздражен, он вкрадчиво разъяснил: — Ведь вы можете ошибаться, а чтобы решить, достоверна ли информация, нужно оценить надежность источника, откуда она получена

«А зачем мне скрывать?» — подумал Петр и сказал:

— Все средства, поступающие в город, проходят через расчетно-кассовые центры Госбанка. Любое поступление денег записывается в компьютер. Нужно только найти человека, имеющего доступ к базе данных.

— И вы его нашли?

— Да!

— Как у вас все просто… — начал было Кошелев, но Петр не дал ему закончить.

— Конечно, просто! Ведь я журналист, а не вербовщик. Мне, чтобы найти с людьми общий язык, не надо рядиться в овечью шкуру!

— Петр Андреевич, вы, ей-богу, как дите малое. Ничего слышать не хотите, — поморщился Кошелев. — Суть в том, что появились аргументы, говорящие о том, что деньги все же были выплачены. Собчак подал на меня в суд: дескать, я нанес ущерб его чести и достоинству на сумму в триста миллионов рублей. В исковом заявлении он утверждает, что австрийцы полностью профинансировали все мероприятия по работам на Австрийской площади. Не может быть двух толкований: если работы профинансированы, то деньги пришли!

«Неужели я ошибся?» — подумал Петр.

— В одном вы правы: эти деньги в Петербург не поступали. И не только в Петербург. Они вообще в Россию не приходили.

— Вы проследили все операции Центрального банка?

— Вы написали, а мы, разумеется, проверили. Мы не такие простаки, какими вы нас считаете. — Кошелев наслаждался, наблюдая за ошеломленным Петром. — А вот, что отвечают австрийцы на наш запрос.

Он протянул Петру тисненный золотом бланк фирмы «GHB» и листок с русским переводом.

«Петроградская районная администрация. Г-ну Кошелеву. Лично конфиденциально. Касательно: Австрийской площади в Санкт-Петербурге. Средства финансирования. На ваш факс № 39/982 от 12.07.96.

Уважаемый господин Кошелев!

Я получил от Вас указанное выше письмо и хочу сообщить следующее.

Согласие взять на себя оплату расходов на ремонтные работы Австрийской площади исходит не от моей фирмы, а от города Вены. Поэтому я не могу ответить на вопрос, по какому адресу и на чей счет поступают или, как Вы выразились, поступили эти средства.

Тем не менее я готов и впредь выполнять функции организатора и посредника…»

Дальше перечислялись письма, протоколы совещаний, рабочие отчеты и официальные документы, имеющиеся в магистрате Вены, в канцелярии канцлера Враницкого и у почетного консула Австрии в Петербурге. Пропустив эту часть письма, Петр стал читать дальше:

«…после статей, появившихся в газетах Санкт-Петербурга в мае 1996 года, я снова привлек внимание городских властей Вены к этому вопросу и 29.05.96 обратился к государственному канцлеру Австрии доктору Враницкому с просьбой о его личном участии в разрешении обсуждаемой проблемы.

Я готов и дальше прилагать все усилия для того, чтобы представлять интересы Санкт-Петербурга. Мое желание подтверждается затратами моей фирмы в сумме более ста тысяч долларов США на открытие Австрийской площади.

С уважением. Фридрих Грасси. 5 приложений, указанных в тексте»1.

— Выходит, кроме обещанных 250 тысяч, фирма допол нительно вложила еще 100 тысяч долларов? — спросил Петр.

— Я сам могу засвидетельствовать — фирма действительно не поскупилась. Вот, взгляните на смету их затрат: чартерные рейсы из Вены в Петербург и обратно — 56 тысяч, проживание австрийской делегации в гостиницах «Палас» и «Прибалтийская» плюс транспортные расходы и оплата переводчиков и гидов около 16 тысяч. Добавьте приемы и фуршеты в Петергофе и на объекте «K-2» почти десять тысяч долларов. И прочие расходы, например страховка. Сто тысяч точно набегает.

— Интересно: сколько стоили пирожки, которые раздавали на площади?

— Сейчас посмотрим. Вот: стоимость угощения для петербуржцев идет одной строкой с плакатами, цветами и другой мелочевкой: все вместе — пять тысяч долларов. — Помолчав, Кошелев добавил: — Было еще много неучтенных расходов. Ими занималась мэрия, комитет по внешнеэкономическим связям. Подключались коммерческие структуры. Думаю, общие затраты — так сказать, на круг — будут около полумиллиона долларов.

— Собчак утверждает, что австрийцы перевели деньги, а те отрицают. Кто-то из них врет. Одно ясно: в Россию средства не поступали. Это значит…

— Все возможно, тем более что давно ходят слухи о каком-то австрийском счете. Но австрийские банки мы проверить не можем.

— Вам не кажется странным, что второразрядное даже по петербургским меркам мероприятие финансировалось с таким размахом? Кстати: в торжествах участвовал канцлер Австрии, глава зарубежного государства. Однако никого из наших федеральных чиновников там не было. Допустимо ли такое по дипломатическому протоколу? Но, коли мы вспомнили дипломатию, всплывает еще одна несуразица: подобные расходы всегда ложатся на принимающую сторону. Когда я готовил статью по Австрийской площади, то специально позвонил в протокольный отдел МИДа. Там сказали, что знают только один случай, когда визит главы государства оплачивался гостями, — это случилось в какой-то африканской стране ввиду ее очевидного убожества.

— Вряд ли стоит копать так глубоко, — сказал Кошелев.

— Мы не сделаем дальше ни одного шага, если не поймем, что скрыто за всей этой историей, — возразил Петр. — Кстати, давно хочу вас спросить: по какой причине квартал вокруг площади не был передан австрийцам?

— Возникли определенные сложности, — Петр заметил, как Кошелев отвел глаза в сторону, — началась приватизация, некоторые помещения оказались купленными, и с владельцами не удалось договориться…

— А может быть, вы не очень хотели договориться?

— Отчасти вы правы. Я действительно не хотел, чтобы лучший квартал в центре района попал в руки иностранцев.

— Но есть и другая версия — вам мало обещали! Или не обещали вообще. Поэтому вы и затянули дело.

Кошелев хотел ответить, но открылась дверь и в кабинет заглянула секретарь:

— Павел Константинович, к вам делегация!

— Давайте продолжим в другой раз. Я приготовил вам копии всей переписки, — проговорил Кошелев с облегчением.

 

2.13…Испытывает личную неприязнь. Очень большую личную неприязнь!

Петр добросовестно записал все, что узнал от Кошелева, но даже Ефремову статья показалась скучной.

— Я вас не узнаю, Петр Андреевич. У каждого может быть творческий кризис. Месяц, ну два. Но вы за три последних месяца вообще ничего не напечатали. А по этой теме все уже сказано. Здесь — ничего нового!

— Если долго мучиться, что-нибудь получится, — тихонько напевал Петр. Он боялся признать настоящую причину: азарт и желание работать пропали, а без них ничего получиться не могло.

Толстая стопка документов несколько дней пролежала на столе. Он перечитывал и раскладывал их так и эдак. Почти на каждом было жирно напечатано: «лично и конфиденциально».

«А от кого секреты?» — подумал Петр и тут же нашел ответ: «Грасси пишет, что вновь стал заниматься Австрийской площадью после статей, появившихся в газетах Петербурга. Что же его так взволновало? Фирма занимается строительством и обслуживанием отелей. Поэтому причины их интереса к обустройству уголка Вены в Петроградском районе прозрачны, как слеза. Вот почему Грасси беспокоится о каких-то статьях. И еще: „… администрация Санкт-Петербурга испытывает сильное политическое давление“. Ему и это не безразлично! Значит, нужно усилить это самое политическое давление. Но на кого?» Он выписал на отдельный лист имена всех, кто так или иначе упоминался в бумагах, связанных с Австрийской площадью.

Первыми в списке оказались Собчак, Нарусова и Кошелев. Их Петр вычеркнул сразу и без колебаний. Путин? Он был в центре всех событий, неоднократно ездил в Вену, и без него, конечно, не обошлось. Но после победы Яковлева Путин перешел в администрацию президента, где стал заниматься заграничной недвижимостью и дотянуться до него было абсолютно невозможно.

«Пусти козла в огород, так его и за рога не схватишь», — подумал Петр, и фамилию Путина перечеркнула жирная черта. Дальше шли австрийцы. Их Петр тоже вычеркнул, всех за исключением Грасси и почетного консула.

Последний упоминался неоднократно, но его фамилии нигде не было.

— Почетным консулом Австрии в Санкт-Петербурге является господин Том Вестфельт, — ответили Петру в пресс-службе петербургского представительства МИДа.

— Какая разница между почетным и обычным консулом? — из чистого любопытства спросил Петр.

— Штатные консулы являются, как правило, профессиональными дипломатами, а почетные — это вроде общественной нагрузки. Они могут даже не быть гражданами той страны, которую представляют.

— А Вестфельт?

— Вестфельт — австриец, но он почти все время живет в Петербурге, у него вроде бы здесь свой бизнес.

— И он может быть привлечен к суду за нарушение российских законов?

— Наравне со всеми иностранцами, кроме дипломатов. А вы что, собираетесь привлечь Вестфельта к суду? — заинтересовался работник МИДа.

— А почему бы и нет? — буркнул Петр, после чего ему пришлось дважды по буквам диктовать свои имя, телефон и должность.

«А почему бы и нет? — вдруг подумал Петр. — Почему бы не пригрозить почетному консулу судом? Это и станет давлением, сильнее не придумаешь. Тем более, что статья в Уголовном кодексе имеется: „Противодействие журналистам в их профессиональной деятельности“. До чего же хорош наш УК! Правы чекисты — был бы человек, а статья найдется».

* * *

На следующий день Петр сидел в кабинете Кошелева и ждал, пока тот прочитает заготовленное письмо:

«Господину Ф. Грасси,

Даннебергплатц, 6/ТОП 11,

А-1030 Вена, Австрийская республика.

На исх. № FG/AMM от 19.07.96 г.

<Лично и конфиденциально>.

Глубокоуважаемый господин Грасси!

Обстоятельства вынуждают обратиться к Вам с просьбой о срочной помощи, поскольку я оказался в чрезвычайно сложном положении.

Несколько петербургских журналистов обратились ко мне с вопросом о предпринятых мной мерах для решения вопросов, связанных с оплатой работ на Австрийской площади.»

— Ты знаешь, Настя стала говорить почти без акцента. Многие даже не догадываются, что она из России, — неожиданно успокоилась Катя.

— Скоро она сама об этом забудет. Передай, что я очень скучаю…

— Подожди, не вешай трубку! Я же не за этим звонила. Меня просили узнать, что у вас творится. Кошелев прислал сумасшедшее письмо. Пишет, что ты самый скандальный журналист…

— Приятно слышать такой лестный отзыв. Он чуть было не проговорился, что сам подготовил это письмо, но вовремя остановился.

— …и ты грозишься отдать его под суд!

— И отдам! Процесс будет очень громкий. А ты разве против?

— Можешь объяснить, за что?

— За воспрепятствование журналисту при исполнении им своих профессиональных обязанностей — сто сороковая статья Уголовного кодекса. Кроме того: нарушение указа о дисциплине государственных служащих и закона об ответственности за нарушение конституционных прав граждан1. Ты в Вене совсем забыла, что был бы человек, а за что судить — всегда найдется. Посадить его, думаю, не посадят, но условный срок — гарантирую.

— Из-за того, что Кошелев не хочет отдавать тебе переписку с Грасси?

— Именно поэтому. Ты прекрасно осведомлена.

— Еще бы — ведь я переводчик, и все документы из России идут через меня…

— Тогда расскажи про «австрийский счет», — неожиданно прервал ее Петр.

— Я ничего не подписывала! — Ее голос сорвался, и она замолчала. Было слышно, как Катя судорожно всхлипнула. — Я ничего не знаю об этом счете, неуверенно добавила она.

— Кроме того, что не подписывала бумаг, связанных с этим счетом? уточнил Петр.

— Я ничего не подписывала.

— Значит, ты все же знаешь, ЧТО ты не подписывала?

— Прекрати ловить меня на слове! Можно подумать, ты меня допрашиваешь. Ты уже испортил мне жизнь. Почему даже сейчас, когда я в другой стране, ты не хочешь оставить нас в покое? За что ты ненавидишь меня, что плохого тебе сделал Кошелев? — Она неожиданно замолчала, и сквозь шорохи в трубке Петр ясно услышал мужской голос, что-то сказавший по-немецки.

«Она не одна, кто-то слушает наш разговор», — догадался Петр.

— Кошелев не сделал мне ничего плохого. Он только сажал моих друзей и знакомых, — сказал он, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

— Хочешь, мы поможем его разоблачить? Организуем кампанию в западной прессе, напечатаем здесь твои статьи. Ты сразу станешь богатым человеком.

— Конечно, хочу, — легко согласился Петр.

— Тогда прекрати этот шум вокруг Австрийской площади, и все будет в порядке! — Катя облегченно вздохнула.

— Боюсь, от меня мало что зависит. Многие заинтересованы! — сказал он заглянувшему в дверь Чернову.

— Ты о чем, Петруха?

— Иди, пиши приказ по редакции: мол, я, Пэ-Аа Рубашкин, с сего дня приступил к исполнению обязанностей главного редактора. Или скажи Татьяне пусть сочинит. Она лучше знает, как надо.

— У тебя с головкой все в порядке? — Чернов выразительно покрутил у виска пальцем.

— Если коротко, то в порядке. А если подробней, то полный абзац!

— Давай подробности…

— В мэрии создана комиссия под председательством Чауса. Ее выводы: Кравцов ни в чем не виноват, его оклеветали. Дальше — все, как в моей статье: заговор, КГБ, коммунисты, рука Москвы и всякое такое. Ефремов, как всегда, узнал первым и задним числом оформил отпуск и мое назначение. Хуже всего, что я прозевал дату. Теперь выходит, что в день выхода той статьи главным был Рубашкин. Кстати, кто подписал тот номер?

— Я подписал, точно помню, — сказал Чернов. — Ефремов позвонил, что задерживается и чтобы его не ждали. — Помолчав, он добавил: — Его по большому счету и судить нельзя. Сколько раз он тебя предупреждал, что доиграешься.

— Я и сам понимаю, — уныло согласился Петр. — А что теперь делать убей Бог, не знаю. Короче: готовь приказ. А там видно будет.

Петр долго сидел, глядя в запыленное, давно не мытое окно. Потом пришла секретарша с подготовленным приказом.

— Я телефониста вызвала, пусть переведет ваши номера в кабинет Главного.

— Зачем? — удивился Петр. — Я здесь останусь, пусть сюда звонят.

Она кивнула и, взяв подписанный приказ, ушла к себе. А Петр, полистав блокнот, нашел телефон Микина.

— Александр Вадимович, — сказал он, когда тот снял трубку, — это Рубашкин звонит.

Пришел Степанов и, по-хозяйски шлепнув Иру, довольно улыбнулся:

— Совсем другое дело. Теперь — хоть на Елисейские поля. Хочешь в Париж, Петруха? Да брось ты эту сумку к…ной матери!

— А джинсы? — пожалел Петр.

— Туда же. Что мы, тебе новых не найдем?

Они спустились в ярко освещенный вестибюль. Десятка два ранних гостей терялись в его пространстве. Едва заметным жестом Степанов остановил скользящего мимо официанта и взял два фужера.

— Это хорошо, что ты мне попался. «Папа» велел отбирать вашего брата. Сказал: «Штучно и с разбором!» Я и подумал: самое время тебя в люди вывести. Кого ж, если не тебя? Давай за успехи!

Фужеры сдвинулись звонко, и хрустальные отзвуки сопроводили первый прохладный глоток восхитительного шампанского. Петру не хотелось вдумываться в слова, так приятна была встреча с Юркой, буквально излучавшим приветливость и дружелюбие. Был, был такой талант у Степанова, и он умел им пользоваться.

Вышколенная девица подхватила фужеры, едва они опустели.

Петр хотел спросить про парикмахершу, но Степанов уже тянул за рукав.

— Пора в дозор, — сказал он. — Сам не проверишь- напутают обязательно.

В большом зале горели только редкие лампы на стенах. Было сумрачно и темно. За окнами метались и гнулись под хлещущими струями дождя тяжелые ветви деревьев.

— Эй, кто-нибудь, — крикнул Степанов, — свет включите!

Люстры вспыхнули одна за другой, вычернив все, что было за стеклами. Роскошный стол с длинными крыльями и маленькой поперечиной вытянулся на две трети зала. Радужно сверкал граненый хрусталь, белизна скатертей и салфеток слепила глаза. Чего только не было! Ростбифы, загадочно очерченные изумрудной зеленью, перемежались глубокими блюдами, наполненными черной и красной икрой, мерцавшей каждой крупинкой. Тут же изысканные тартинки разных форм и начинок, рыбные и мясные деликатесы всех видов копчения. А рядом — молочные поросята с коричнево-золотистой корочкой. От всего этого великолепия как не почувствовать обильного слюноотделения и хруста на зубах?

— Ну, Васильич, — сказал Степанов подошедшему метрдотелю, — запускай своих обалдуев.

Тот обернулся и махнул рукой: «Давай». Петру показалось, что оба взволнованы, а Степанов выглядел еще и необычно серьезным. Тут же через настежь распахнувшиеся двери бесшумно втянулись вереницы официантов в черном с белоснежными манишками. Каждый держал в руке обернутую салфеткой бутылку. Они застыли вдоль стен на равном расстоянии друг от друга. Степанов, Васильич и следом Петр двинулись вдоль неподвижного ряда.

Обойдя всех, остановились в центре.

— Ну, Васильич, с Богом! — сказал Степанов, и обернувшись к официантам: — Всем все ясно? Если что — шкуру спущу. Кто меня не знает узнает!

В этот момент в кармане у Степанова тихонько затренькал сотовый. Он коротко послушал и как-то обреченно сказал Петру:

— «Папа» приехал. Пошли!

Вестибюль уже гудел голосами. С высоты лестничного пролета движение людей казалось величавым и осмысленным, а у дверей гардероба медленно змеилась промокшая очередь.

— Сейчас… — начал Степанов, но открылась входная дверь и разговоры смолкли. По опустевшему в центре проходу к лестнице быстро шел Собчак: в смокинге с антрацитно блестящими отворотами. Было что-то театральное в этом стремительном проходе сквозь расступающуюся толпу, которая усиливала эффект отчетливым сходством со зрительным залом.

— Ну как, готово? — спросил Собчак, протягивая Степанову руку.

— Все на уровне, — ответил Степанов и отодвинулся в сторону так, что Петр оказался лицом к лицу с мэром. — Вот, Анатолий Александрович, — мой друг, знаменитый журналист Рубашкин…

Петр всегда определял отношение человека к себе по его рукопожатию. Рука Собчака была ни жесткой, ни мягкой, — она была никакой.

— Очень приятно, вы ведь работаете в…

— В «Невских вестях», — машинально продолжил Петр.

Искорка интереса мелькнула в глазах мэра, но тут же сменилась вежливой улыбкой

— Да, конечно, Ефремов вас очень ценит. Следует особо поощрить Юрия Григорьевича за инициативу нас познакомить. Надеюсь на долгое сотрудничество — я скажу, чтобы вам выписали постоянный пропуск в мой секретариат. Я всегда помогаю нашей демократической прессе, а сейчас, в сегодняшних условиях, неформальные контакты с ведущими журналистами особенно важны.

Петр хотел возразить, что он вовсе не ведущий и тем более не знаменитый, а Ефремов никак не мог отзываться о нем хорошо. Но ответ вовремя не сложился, и он только благодарно улыбнулся. Степанов незаметно тронул его за локоть и сказал, обращаясь к Собчаку:

— Пойдемте, Анатолий Александрович, посмотрим.

Петр почувствовал себя лишним и у дверей зала, где они со Степановым уже были, свернул вбок. Не зная, куда деться, зашел в первую попавшуюся комнату с двумя напольными зеркалами и глубокими креслами вокруг тяжелого овального стола.

Он курил уже третью сигарету из взятой у Степанова пачки, когда в комнату заглянул Яковлев.

— Ты что здесь делаешь? — искренне удивился он, заметив Петра.

— Шел по улице, сзади машина, очнулся — сижу и в галстуке, — пошутил Петр, вставая навстречу. Они не виделись несколько лет, но никакого стеснения между ними не возникло — слишком необычным было их знакомство почти пять лет назад. Яковлев работал тогда главным инженером какого-то жилищного треста и среди претендентов на руководящие кресла всерьез никем не котировался. В 93 м, когда Яковлев неожиданно стал первым заместителем мэра, многие удивились. Многие, но не Петр, хорошо помнивший, с каким азартом и ожесточением Яковлев боролся за победу на выборах в Ленсовет и как ловко устроил, что о его неудачной попытке заняться политикой все забыли.

— Хорошо, что я тебя встретил, — есть вопросы, — сказал Яковлев, усаживаясь рядом и приветливо улыбаясь. — Да, вопросы есть…

— Давай!

— Ну, не сейчас же. Хорошо бы встретиться в неформальной обстановке. Кстати, ты же хорошо знаешь наших журналистов — кто из них потолковее?

— Кого ты имеешь в виду — газетчиков, телевизионщиков?

— Ну-у, вообще, — неопределенно протянул Яковлев, — тех, кто занимается городом.

— С 5-го канала — Дегтерев, он сейчас ведет цикл «Реформа и власть», Потапенко из «Невского времени», Горшков — из «Смены», да мало ли…

— Давай пообедаем на следующей неделе. Позвони- я дам тебе прямой телефон. — Яковлев написал номер на визитной карточке и протянул ее Петру.

— Пойдем, а то все выпьют.

— Без нас не начнут, — ответил Петр.

По пути Яковлева то и дело останавливали. Петру надоело здороваться с незнакомыми, и он поспешил в главный зал, уже заполненный гостями.

— Куверт поправь, бестолочь, — услышал Петр голос Степанова. Обернувшись, он увидел, как ошалевший официант бросился к столу.

— Вот ты где! — обрадовался Степанов. — А я думаю — куда пропал?

— Простите, Юрий Григорьевич, все поправил, — на лбу подбежавшего блестели капельки пота.

— Убери этого лохматого, Васильич, а то в тарелки волосьев насыплет! раздраженно сказал Степанов, но тут же улыбнулся проходившему мимо худощавому человеку.

— Здорово, Паша! Как себя чувствуешь, именинник?

— Все шутишь? Гляди, Юра, дошутишься, — ответил тот и отвернулся.

— Кто это? — спросил Петр.

— Ты что, Пашу Кошелева не знаешь? — удивился Степанов.

— Тот самый, кагэбэшник?

— Ну, кто об этом теперь вспомнит! Он уже давно на гражданке.

Кошелев выглядел озабоченным и усталым, но сбившийся на лоб светло-каштановый чубчик и смешные усы придава тить не напомню, — с неожиданной злостью сказал Степанов, но, повернувшись к Петру, улыбнулся: Неужели при том для старого кореша не хватит, другана под дождем оставлю?

Завывая сиреной, машина на скорости круто свернула с моста в темную от нависших ветвей аллею и через двести метров осадилась перед раздвигающимися створками белых ворот. Через минуту Петр входил в правительственную резиденцию на Каменном острове, известную как «спецобъект К-2». Не задержавшись в вестибюле, Степанов завернул в длинный коридор.

— Васильич, — уважительно обратился он к неторопливо подошедшему метрдотелю, — организуй нам по-быстрому закусить. И познакомься: Петр Рубашкин, мой личный почетный гость. Отведи его потом к нашей новенькой, вели причесать и погладить. Водилу накорми и отправь за моим костюмом, пусть по дороге заскочит к Алику, возьмет все для моего друга и скажет, что я прошу.

Васильич цепко оглядел Петра:

— Рост пятый, размер 52, обувка на сорок два, лучше с половиной… Все так?

— Да, — ответил Петр и вслед за Степановым вошел в небольшую комнату. Три официанта опрятно накрыли и гуськом ушли, последний закрыл за собой дверь.

— Сперва рыбки, потом выпьем, закусим и снова нальем, — сказал Юра. Меня ум ли ему чуть-чуть легкомысленный вид. Светлые глаза, один из которых едва заметно косил, смотрели как бы сквозь собеседника.

Тут ожили динамики, в зале стихло, раздался голос Собчака. Петр не слушал — думал о своем. Понял, что речь закончилась, по мгновенному оживлению.

 

2.14. Подоплека событий — разброд и кривизна

«Опять будет про квартиру», — раздраженно подумал Петр, услышав в трубке голос жены. Уже второй месяц Катя надоедала разговорами о продаже квартиры. Она даже нашла какое-то агентство. Петр сходил туда и с первых слов понял, что попал к жуликам. Давать объявление он не хотел — слишком много жутких историй печатали газеты о тех, кто попадался на хитроумные уловки и оставался ни с чем.

— Я же говорил, что не возражаю. Только занимайся этим сама, — Петр, спросонья не расслышал, что сказала Катя.

— Господи, ты опять ничего не соображаешь! Сходи в ванну и сунь голову под кран. Я подожду.

— Как раз сегодня я очень хорошо соображаю. День у меня по гороскопу трезвый. — Часы на стенке давно не ходили, а свои наручные он оставил в кухне. «Сколько же сейчас времени?» — подумал он и взглянул в окно. Дом напротив был темен, а уличные фонари горели через один вполнакала. «Второй час, — решил Петр, — теперь не уснуть».

— Где Настя? Позови ее к телефону, — попросил он.

— Она у подружки, уроки делают.

— Почему всякий раз, когда мы разговариваем, ее нет дома?

— Так получается…

— …а ей самой ты звонить не разрешаешь!

— Знаешь сколько это стоит? Последний раз вы почти на сто долларов наговорили.

— Мне почему-то казалось, что в Австрии платят шиллингами, а ты говоришь — сто долларов.

— Это чтобы ты лучше понял. На сто долларов можно хорошее платье купить. Или туфли. А ты мне — сколько мы жили — самой дрянной шубы не купил! Вместо заботы о семье — только слова, одни слова! Даже в постели ничего не мог, пока не наговоришься. Раз в месяц являлся осчастливить! Тебе никто не нужен, ты только себя любишь, только себя замечаешь. Какая же я была дура, что столько терпела! — она почти кричала, а Петр чувствовал тоску и беспомощность, оттого что понимал ее правоту.

— Да, я был плохим мужем — сколько можно толочь воду в ступе? Хватит! Квартиру продам, меня устроит любая комната в центре. Все деньги отошлю тебе, и все уладится. Так стоит ли посреди ночи извещать телефонисток всех стран, что я ни на что не гожусь как мужчина? — подчеркнуто тихим голосом сказал Петр.

— Ты знаешь, Настя стала говорить почти без акцента. Многие даже не догадываются, что она из России.

— Да, осторожный человек Ефремов, — хмыкнул Яковлев. — Хочет вернуться к шапочному разбору, когда станет ясно, кто есть кто. А ты, что ты думаешь делать?

— По правде говоря, не знаю. Прыгать, как козлик на веревочке, противно.

— Не хочешь после выборов пойти работать ко мне в администрацию?

— Я в администрацию? — Петр искренне рассмеялся. — Вспомни, Володя, сколько лет прошло. Это раньше мы рвались все изменить и исправить. Теперь-то я точно знаю — власть не для меня. Вообще не для таких, как я, тут он запнулся. Яковлев так буднично, как о давно решенном, задал свой вопрос, что Петр не сразу понял. — К тебе в администрацию? Ты так уверен в победе?

— Гарантии только у Бога, да и там не на сто процентов. Но думаю, переиграть Анатолия Александровича вполне реально.

— Я сегодня разговаривал с Прохоровым. Он не считает тебя серьезным конкурентом. По их опросам — ты на пятом-четвертом месте…

— А по твоим?

— Говорят, у тебя очень сильная динамика, ты все время прибавляешь. Если так пойдет дальше, наберешь нужный рейтинг к июню.

— Если успею. Собчак хочет перенести выборы на первую половину мая.

— Вряд ли депутаты согласятся.

— Есть много способов их уговорить. Тем более что Кравцов — на крючке. Кстати, благодаря твоим стараниям. Он сейчас на все пойдет, чтобы угодить Собчаку.

Петр почувствовал, что Яковлев не хочет заговаривать о том, что его тревожит.

— Володя, мы не первый год знакомы. Говори прямо. Что смогу, сделаю.

— Помоги! Мне срочно нужна большая, обстоятельная статья. Ты умеешь писать такие. Можешь начать с того, что я как бы благодарю Собчака. Мол, научил меня уму-разуму. Это чтоб тебя не подвести. Ну, а дальше — на твое усмотрение. Ученого учить — только портить. Самое важное: я тебе верю, в спину стрелять не будешь.

— Хорошо, — коротко согласился Петр и дружески хлопнул Яковлева по плечу. Они были одного роста, только Петр уже начал полнеть, а Яковлев остался таким же стройным и подвижным, как в молодости.

— В футбол еще играешь? — спросил Петр.

— Редко, больше в теннис, два раза в неделю обязательно.

— Никому об этом не говори. Теннис — барская игра, народ этого не любит. Футбол — другое дело. Футбол все любят.

— С юмором у тебя, как всегда, в порядке, — улыбнулся в ответ Яковлев.

— А в остальном?

— Ты изменился, очень изменился. Нет этой, твоей… — Яковлев замялся, подыскивая слово, — фанаберии…

— Скорее амбиций. Жизнь потрепала, не до этого.

— А что же тебе в жизни теперь надо, если власти не хочешь?

— Денег. Совсем немного денег, — весело сказал Петр. — Дай взаймы двести тысяч, и для счастья хватит.

— С такой скромностью пора в монастырь, — засмеялся Яковлев, протягивая две стотысячные купюры. — Смотри, какой красивый пес бегает.

Огромная собака с кудрявой черной шерстью уже давно кружила вокруг.

— Лабрадор! — уверенно определил Петр.

— Сразу видно, что у тебя нет собаки, — сказал Яковлев. — У лабрадора морда шире и прикус другой. А это типичный пудель, только очень большой. Я таких никогда не видел.

— Красивый. Наверное, потерялся, ищет хозяев. — Петр поднял обломок ветки и бросил далеко вперед. Палка еще была в воздухе, а пес уже стремглав летел к месту ее падения.

— Видно, помуштровали пса, вышколен прекрасно. — Яковлев направился к машине.

Вдруг раздался сильный хлопок, Все вокруг озарилось вспышкой ярчайшего голубого света. Яковлев и Петр обернулись одновременно: с середины сада, куда побежала собака, разбегались испуганные мальчишки, но пес будто провалился сквозь землю.

— Петардами балуются, — сказал Яковлев. — Ну, мне пора. Вот номер моего телефона. Если что — звони!

 

2.15. Злобный зверь совсем не страшен, если он растерян и ошарашен

Кошелев встретил Петра улыбкой и с нераспечатанным коньяком на журнальном столике.

— Угощайтесь на здоровье, — сказал он, усаживаясь напротив. — Кажется, наш план срабатывает. Мне уже звонят разные люди: сочувствуют и предлагают помощь, чтобы вас обуздать — вы стали притчей во языцех. А позавчера на приеме со мной заговорил некий господин Хольц, сотрудник одной из строительных немецких фирм. Как говорят разведчики, состоялся косвенный зондаж через третье лицо. Возможно, через лицо незаинтересованное и неосведомленное. А может, наоборот: лицо очень осведомленное и очень заинтересованное. Короче говоря, по тихой воде круги уже пошли.

— Почему же по воде? Круги пошли по болоту. Точнее, по дерьмовому болоту или, для краткости, по дерьму, — вставил Петр.

— Не будем спорить, — примирительно сказал Кошелев и поднял рюмку. Но чокнувшись, он только пригубил. Глядя на него, Петр тоже оставил рюмку нетронутой. Если Кошелев и удивился, то вида не подал.

— Итак, каким вы видите наш следующий шаг? — спросил он.

— Как и планировали, засылаю это в консульство, — Петр протянул Кошелеву письмо.

«Почетному консулу Австрийской республики в Санкт-Петербурге господину Тому Х. Вестфельту

Глубокоуважаемый господин Консул!

Общественность нашего города по-прежнему интересуют вопросы, связанные с договоренностью об оплате расходов по комплексному ремонту Австрийской площади за счет магистрата города Вены и Правительства Австрии.

Глава администрации Петроградского района П.Кошелев неоднократно заявлял, что обязательства, взятые Австрийской стороной до сих пор не выполнены. Однако он отказывается сообщить какие-либо сведения о ведущихся по этому вопросу переговорах, в связи с чем редакция, которую я имею честь представлять, намерена привлечь г-на Кошелева к судебной ответственности за нарушение Закона России „О средствах массовой информации“. Основанием для судебного преследования Главы администрации является его отказ предоставить газете запрашиваемые ею документы, что нарушает конституционное право граждан на свободное получение информации и влечет наказание, определяемое ст.140 Уголовного кодекса РФ.

Учитывая большой общественный интерес к затронутой проблеме, покорнейше прошу Вас ответить на следующие вопросы:

— подтверждаете ли Вы наличие договоренностей между властями Санкт-Петербурга и полномочными лицами Австрийской республики об оплате работ на Австрийской площади, произведенных в преддверии визита канцлера Враницкого?

— если указанные договоренности имели место, то какие конкретные финансовые обязательства взяла на себя Австрийская сторона?

— наконец, производились ли выплаты любым российским или иностранным юридическим лицам или отдельным гражданам, которые прямо или косвенно мотивированы работами на Австрийской площади?

Надеюсь, что внесение ясности в затронутую проблему будет способствовать дальнейшему укреплению делового сотрудничества между Санкт-Петербургом и Австрийской республикой.

В заключение осмелюсь представить Вам настоящее письмо в качестве официального запроса редакции, на который распространяются требования Закона РФ „О средствах массовой информации“, причем их несоблюдение влечет установленную российским законодательством ответственность.

Соблаговолите, господин Консул, принять мои наилучшие пожелания.

Заместитель главного редактора П.Рубашкин»1.

— Ваше подлинное призвание, Петр Андреевич, — не фельетоны писать, а ноты и верительные грамоты. Только поговорив с ночным дежурным и предупредив секретаршу, что его ни для кого нет, Кошелев вскрыл полученный утром конверт. В нем были две страницы, откопированные на специальном аппарате, искажавшем индивидуальные особенности печатающего устройства.

Да, друзья не подвели! Все, что было написано, касалось его самым непосредственным образом.

«При проверке первичной информации, — вдумываясь в каждое слово, читал Кошелев, — проведенными оперативными мероприятиями были получены следующие сведения:

Источники (перечень — в приложении) сообщили, что пятикомнатную квартиру номер 81, находящуюся на втором этаже дома 42 по улице Зверинская, купила Кравцова Галина Николаевна 1961 г.р. и прописалась в ней с дочерью Кравцовой Еленой Юрьевной 1990 г.р. Прежнее место жительства по учетным и регистрационным данным: С.-Петербург, Ковенский пер., дом 9, квартира 37.

Жильцам дома хорошо известно, что Кравцова Г.Н. является женой Председателя Законодательного собрания Санкт-Петербурга, члена Совета Федерации Кравцова Юрия Анатольевича.

Справка:

Кравцов Юрий Анатольевич, родился 10 ноября 1953 г. в г. Баку. Прописан: Пискаревский пр. д. 10, кв. 75. Паспорт ХII № 506572 выдан 18.04.1979 г. 32-м о/м г. Ленинграда.

Родился в семье врачей. Имеет высшее юридическое и высшее математическое образование. С 1976 по 1990 год работал в ПО „Невский завод“ им. В.И.Ленина. В 1990–1993 годах депутат Ленинградского Санкт-Петербургского горсовета, председатель постоянной комиссии по законодательству. В 1994 избран депутатом Законодательного собрания Санкт-Петербурга; в 1995 году — председателем собрания и стал по должности членом Совета Федерации РФ.

В партиях и политических движениях активно не проявляется. По линиям МВД или КГБ (ФСБ) учетно-вербовочных обязательств не выявлено.

Женат, имеет двоих детей.

В настоящее время в квартире 81 никто не живет, и в ней силами якобы государственной строительной организации ведется дорогостоящий ремонт с капитальной перепланировкой. Агент Н. выяснил у рабочих, что уже заменено около 120 кв.м. паркета на дубовый, импортный. Примерно в середине июля в квартиру завезено две грузовые машины престижной мебели иностранного производства. Кравцов Ю.А. в сопровождении охраны примерно 2 раза в месяц приезжает для проверки и контроля ремонта.

Отношение жильцов дома к происходящему — крайне негативное. Отмечены случаи конфликтных ситуаций, возникающих из-за постоянного шума и грязи, вызванных работой строителей, а также ненадлежащим отношением охраны Кравцова к гражданам. Среди жильцов подъезда ходят слухи о том, что их вскоре выселят, чтобы обеспечить порядок в доме, где будет жить Кравцов.

Оплата ремонтных работ и меблировки квартиры осуществляется якобы из государственных бюджетных средств города…»

Последнюю фразу Кошелев дважды перечитал и подчеркнул, прежде чем вложить бумагу в резательную машинку.

— Валентина Ильинична, — с обычной вежливостью попросил он секретаршу, — пригласите, пожалуйста, Никитина.

Тот вошел сразу, как будто ждал за дверью.

— Присаживайтесь, Вячеслав Александрович, — сказал Кошелев и помолчал, оттягивая время. — Может, вы знаете, кто и зачем затеял стройку на Зверинской.

— Я же вам рассказывал…

— Докладывал, — машинально поправил Кошелев.

— …мне позвонили из департамента — сперва Серов, потом Клименко, что им из мэрии велели: надо сделать квартиру для Кравцова. Смета утверждена, средства мы получили — лежат на счету, проведем их под капремонт теплосетей и косметику, ну, как обычно — где подшпаклевать, где побелить…

— Не помню, — глядя в окно, равнодушно сказал Кошелев.

— Как же…

— Не помню, — уже тверже повторил Кошелев.

— Но ведь Серову звонил сам…

— Остановитесь, Вячеслав Александрович. Мне не важно, кто звонил, прервал Кошелев, — я очень не советую отправлять деньги, пока не будет письменного указания. Ни копейки незаконных расходов, понимаете, ни копейки!

 

2.16. Вторая осень. Предсмертие

Дни текли монотонно, как капли из крана, который не до конца закрутили. Петр рассчитал, что должно пройти не меньше месяца прежде, чем австрийцы придумают хоть какой-нибудь ответ. Он отсиживал в редакции положенные часы, ходил на пресс-конференции, отписываясь короткими и бесцветными заметками, изредка редактировал статьи всяческих нужных людей, которые — это давно знали во всех редакциях- писать по-русски совсем не умели.

Он почти не общался с сослуживцами. Прежние товарищи его избегали, а новые не заводились. Только Андрей Потапенко к нему не изменился. Он приносил рукописи и забирал готовые материалы. Иногда они даже обсуждали, казалось бы, интересные вещи — например, возможна ли честная журналистика, — но эти разговоры проходили мимо сознания, не задевая и не беспокоя Петра.

— Как-то выйдя утром из дома, Петр неожиданно для себя повернул в другую сторону от редакции. Занимался один из лучших, последних дней бабьего лета. Воздух теплый и свежий, ни одного облака над крышами.

 

2.17. Это такая окончательная бумажка!

Петр долго обдумывал возможные варианты и в конце концов решил, что правильно отказался замять скандал вокруг Австрийской площади. Судя по всему, его запрос в консульство кого-то серьезно задел. Кого и в какой степени, он даже не мог представить. И продолжал ждать.

Через несколько дней после встречи с Заленсковым Петра пригласили в консульство за ответом. Он снова оказался в маленькой приемной.

— К сожалению, консул не сможет вас принять, он неожиданно и срочно уехал в Австрию, — сказала секретарша, протягивая лист плотной бумаги. Распишитесь вот здесь, пожалуйста.

Ответ оказался коротким:

«Том Х. Вестфельт почетный консул Австрийской республики в Санкт-Петербурге. Господину П.А. Рубашкину- заместителю главного редактора региональной общественно-политической газеты.

Глубокоуважаемый господин Рубашкин!

На вопросы, содержащиеся в Вашем письме, консульство Австрийской республики в Санкт-Петербурге имеет честь сообщить следующее:

— существовала устная договоренность между австрийской стороной в лице советника магистрата г. Вены Ф. Свихалека и мэром г. Санкт-Петербурга г-ном А. Собчаком об оплате работ, произведенных на Австрийской площади;

— до настоящего времени никаких выплат за произведенные работы на банковские счета российской стороны из Австрии не производилось.

Австрийская сторона, придерживаясь своих обязательств об оплате работ по благоустройству Австрийской площади, ждет от Правительства Санкт-Петербурга всех счетов по произведенным работам с тем, чтобы перевод денежных сумм на счет российской стороны состоялся.

Надеемся, что тем самым ответили на Ваши вопросы.

По поручению Консула

С.И.Колесников, зав. канцелярией»1.

Прямо из консульства Петр поехал к Кошелеву. Тот не скрывал нетерпения. Выскочив из-за стола, он взял у Петра бумагу.

— Эту историю можно считать законченной, — усаживаясь, сказал Петр, теперь они заплатят.

— С чего вы взяли? — разочарованно спросил Кошелев. — Сколько я получил таких обещаний, а воз и ныне там.

— Вы не понимаете — это точка. Окончательная точка. Осталось только отправить австрийцам счет, дождаться получения денег и провести пресс-конференцию. Вы же не захотите скрыть от журналистов приятного факта: городской бюджет пополнился двумястами тысячами долларов? — усмехнулся Петр.

— Но почему, почему вы так уверены?

— Это официальный, дипломатический ответ правительства Австрии. И если австрийцы не хотят огласки, — а мы с самого начала рассчитывали именно на это, — то дать нам такой документ, а после не выполнить обязательств… Петр замялся, подыскивая сравнение, — …это значит сдать козырного туза. Или представьте жертву, которая протягивает грабителю пистолет и при этом говорит: «Я отдам деньги, а если передумаю, то, пожалуйста, застрелите меня!»

Петр не стал рассказывать о встрече с Заленсковым, но именно она убедила его, что австрийцы обязательно заплатят.

— Что-то в ваших рассуждениях есть, — сказал Кошелев. — Но в любом случае надо ждать.

— Вы забыли о самом важном — нужно срочно послать счет. Кстати, почему вы раньше этого не сделали?

— Я как-то не задумывался, — признался Кошелев, и Петру понравилась его откровенность.

— Хорошо бы не тянуть, — сказал Петр.

— Петр Андреевич, раз уж вы приняли такое деятельное участие, не помогли бы написать письмо, — попросил Кошелев.

— Помочь — значит написать? — не дожидаясь ответа, Петр взял лист бумаги. — Как зовут бургомистра Вены? Хойпель? Так и напишем: «Господину Михаэлю Хойпелю. Уважаемый господин Хойпель!..»

— Почему бургомистру? — удивился Кошелев.

 

2.18. Сочтемся после, время ждет!

Деньги поступили в Петербург еще до Нового года, но Петр узнал об этом только в январе.

— Завтра будет пресс-конференция в Доме журналистов, приходите чуть раньше, я бы хотел до начала с вами поговорить, — сказал по телефону Кошелев.

Петр не почувствовал ни радости, ни желания тут же взяться за статью. Дело было не в обещании сохранить тайные пружины и подробности этой истории, которое он дал Заленскову. Просто эта новость не вышла из ряда других, как будто не он был участником всех событий и происшедшее его вовсе не касалось. Единственное, что волновало в последнее время, — это приближающийся переезд. Он, конечно, и пальцем бы не пошевелил, чтобы найти и оформить обмен квартиры, если б не безвыходное положение, в которое попала Катя.

Вскоре после того как Петр получил ответ из консульства, ее выгнали с работы и отказали в получении австрийского гражданства. Он по телефону даже не узнал ее голоса. Катя рассказывала о своих неприятностях глухо и монотонно, ни разу не упрекнув Петра.

— Ну и плюнь на них, возвращайся, проживем как-нибудь, — сгоряча предложил он, и тут же понял, что прежние раздоры отошли, горечь и обида остались в прошлом. — Возвращайся, начнем все сначала, — повторил он.

— Как же мы будем жить? Я знаю, ты никогда меня не простишь. — Катя заплакала. Прошло минуты две, Петр слушал, как она всхлипывала, как наливала воду, и терпеливо, с надеждой ждал.

— Нет, Петенька, ничего не получится, нам нельзя возвращаться, какое будущее ждет Настю там, у вас. Я из-за нее не могу, пусть хоть у нее все будет хорошо, если у нас не получилось.

Вскоре Катя позвонила еще раз и сказала, что они с Настей переезжают в Германию, там ей обещали работу и помогут с жильем, только позарез нужны деньги.

Петр попросил всех, кого знал, посоветовать надежное агентство, и через несколько дней подписал документы о продаже своей трехкомнатной квартиры. Взамен он получил комнату в покосившемся деревянном доме между Тарховкой и Разливом, а Катя — тридцать пять тысяч долларов на свой счет в венском банке «Кредитаншальтен».

И теперь он мучился, не зная, куда девать мебель и невероятное количество всякого барахла.

Петр опоздал и потому не встретился с Кошелевым. Пресс-конференция уже началась, Зеленая гостиная была набита журналистами. Наступая на змеившиеся по полу провода телекамер и софитов, Петр пробрался в дальний угол. Оттуда он видел кусочек серого, в тучах неба в окне, но было плохо слышно. Впрочем, Петра мало интересовало, что говорил Кошелев. Неожиданно он услышал свою фамилию.

— Лучше всех разобрался в этой запутанной истории Петр Андреевич Рубашкин — вы, наверное, помните его статью, вышедшую полгода назад, сказал Кошелев, глядя на Петра. — Может быть, он что-нибудь добавит?

Все повернулись в его сторону, ярчайший свет ослепил Петра. Он говорил минуты четыре, и сразу после этого пресс-конференцию объявили закрытой.

Журналисты тесно обступили Кошелева. Петр не стал ждать, пока тот освободится, и незаметно ушел, ни с кем не попрощавшись.

На следующий день он с удивлением обнаружил, что почти все газеты подали отчеты о пресс-конференции как самую важную новость.

«Скандал вокруг Австрийской площади нашел своего Орфея, — напечатала „Смена“. — Российско-американский пресс-центр созвал пресс-конференцию главы Петроградской райадминистрации Павла Кошелева, на которой он сообщил, что австрийское правительство оплатило стоимость ремонтных работ, связанных с переименованием площади на пересечении Каменноостровского проспекта и улицы Мира…»

«Некруглая, полуторагодичная годовщина блестящих торжеств по случаю обретения безымянной площадью собственного имени — Австрийская ознаменовалась из ряда вон выходящим событием. Власти Вены перечислили Петроградской администрации во главе с г-ном Кошелевым 250 тысяч долларов для покрытия зияющей дыры в районном бюджете, образовавшейся вследствие запредельных расходов на праздничную церемонию», — с ехидством отписалась «Вечерка».

В одной из газет Петр с удивлением увидел свою фамилию: «Занимавшийся расследованием этой загадочной истории журналист Петр Рубашкин на вчерашней пресс-конференции заявил, что переводу средств в петербургский бюджет предшествовал скандал среди австрийской политической элиты. Рубашкин, снискавший во время минувших губернаторских выборов репутацию одного из самых скандальных городских репортеров, предполагает, что причина происшедшего кроется в участии официальных лиц Вены в подготовке аферы по передаче частной австрийской фирме целого квартала в историческом центре Петербурга. Он предполагает, что внезапная отставка канцлера Австрии Франка Враницкого тесно связана с событиями вокруг Австрийской площади».

«Неужели я так сказал?» — удивился Петр, пытаясь вспомнить, о чем говорил в Доме журналистов.

«Наверное, в том и оплошал Кошелев: не выселил, не обеспечил, не выставил площадь на блюдечко с голубой каемочкой, — решил Петр. — Но зачем же теперь, когда передача недвижимости провалилась, отдавать деньги? И были ли они вообще?»

Петр чувствовал, что без ответа на этот вопрос статья теряла интерес и смысл. Где-то подспудно мелькнула мысль, что другой статьи он сделать не сможет, и нужно, обязательно нужно что-то придумать. Петр долго листал записную книжку и блокноты, пока не нашел телефон начальника операционного центра петербургского банка, через который шли все деньги, направляемые в город из-за границы. Года полтора назад Петр брал у него интервью и боялся, что банкир его забыл. Но все получилось как в сказке. Уже к вечеру Петр точно знал: за последний год сумма в 250 тысяч долларов из Австрии на валютные счета мэрии не поступала. И вообще никто в городе такого перевода не получал.

— За что платить? По совести — не знаю, но подполковник, кажется, не прав, — напевал Петр на слышанный где-то мотив. И вдруг он вспомнил жену именно из-за документов по Австрийской площади Катя попала на крючок милиции и сбежала в Вену. Как же звали того немца, он ведь упоминался в бумагах, и Кошелев его называл. Кажется, Гринн? Да, точно Гринн. Кошелев говорил, что именно Гринн обещал уладить все вопросы с деньгами, а осенью при свидетелях заверял, что деньги в Петербург уже переведены.

Петр помнил телефон фирмы и, не откладывая, набрал номер.

— Господина Гринна! Кто спрашивает? Журналист Петров. По поручению Анатолия Александровича Собчака — соедините срочно, — уверенно соврал Петр секретарю.

Гринн очень удивился, когда Петр вкратце обрисовал суть проблемы.

— Мы участвовали только в организации визита доктора Враницкого и сопровождающих его лиц, а также в подготовке самой церемонии. Наши расходы составили около 100 тысяч долларов. Но переговоры по другим аспектам мэрия вела с правительством Австрии. Нет, мы не были посредниками в этих переговорах. Но я знаю, что смета расходов была направлена из мэрии прямо в канцелярию бундесканцлера, — Гринн прекрасно, почти без акцента, говорил по-русски. — Я понимаю сложное положение, в которое попал мэр Собчак в связи с выдвинутыми против него обвинениями, но вынужден заявить, что наша фирма не имеет никакого отношения к деньгам, о которых всюду твердит господин Кошелев, — не скрывая раздражения, заключил Гринн, но попрощался вежливо.

Петр не стал настаивать на личной встрече, Гринн его наверняка бы узнал. Да и ни к чему. Все сходилось- австрийцы не посылали в Петербург денег. Кошелев блефовал! Но дыма без огня не бывает, и Петр решил оставить все, как есть.

«Реализацию главной части „Австрийского проекта“ пришлось отложить навсегда. Не справился подполковник КГБ с порученным делом! Нет и не будет в центре Петербурга уголка старой, доброй Вены. Вот в этом и виноват опальный администратор перед своим мэром. Ох как прав Собчак, утверждая, что у Кошелева низкая квалификация. Действительно низкая, если не сумел или не захотел улучшить жилищные условия десятку-другому иностранных фирм. А коли так, то кто и зачем будет платить?

Разоблачая якобы совершенные с австрийскими деньгами махинации, Кошелев, скорее всего, путает намерения с их осуществлением. Не дарили австрийцы Петербургу 250 тысяч долларов и вряд ли подарят» — так закончил Петр свою статью1.

За день до назначенного срока Петр пришел в редакцию. Не спросив разрешения, он вошел в кабинет Ефремова. Тот прервал телефонный разговор и, едва поздоровавшись, стал читать рукопись.

— Зачем же вы так Кошелева расписываете? Милейший, в сущности, человек, — дочитав до середины, буркнул Ефремов.

— Так надо, — ответил Петр.

— Понятно: надо — значит надо!

Петр промолчал, подумав, что главный редактор услышал совсем не то, что имел в виду он сам.

— Вы опровергаете весь компромат на Собчака, как будто защищаете его от несправедливых обвинений, но после вашей статьи вряд ли кто-то захочет голосовать за мэра. А самое удивительное в том, что если начнешь читать, то не оторвешься. И как это у вас получается? Для меня — загадка.

— Я должен посмотреть корректуру. Может, придется что-то поправить, сказал Петр.

— Вряд ли нужно. Но, если настаиваете, возражать не буду. Только приходите после семи, перед самой сдачей, когда народу уже не будет, согласился Ефремов.

«И почему я его раньше так не любил?» — подумал Петр, выходя на улицу.