Глава первая. Перемирие
9 октября казацкое войско подошло к стольному городу Галиции, основанному еще в середине Х111 века Львом — сыном Даниила Галицкого и названным в его честь Львовом. Одно время Львов принадлежал Австрии, но с 1387 года окончательно вошел в состав Польши. Издревле всю территорию Червонной Руси населяли хорваты, потерявшие в 992 году свою независимость и присоединенные князем Владимиром к Киевской Руси. За прошедшие столетия местное население смешалось с мадьярами и поляками, а сам город Львов стал крупным торгово — ремесленным центром Малой Польши, наряду с Холмом, Замостьем и Люблином. Управлялся он по законам магдебургского права, здесь был свой бургомистр и магистрат.
Хмельницкий хорошо знал это старинный город с его каменными постройками, мощенными камнем улицами, не раз любовался его Высоким Замком, высящимся над городом на крутой, поросшем лесом горе. Хотя сейчас его войска осадили город, где уже не было регулярных польских частей, за исключением гарнизона в Высоком Замке, он хотел избежать ненужного кровопролития, поэтому к решительному штурму Львова не приступал. Да и то сказать, сейчас его одолевали совсем другие заботы.
Еще во время отправки депутации казаков во главе с Дженджелеем в столицу Речи Посполитой, гетман размышлял о том, как ему повлиять на ход выборов короля и, самое главное, кому из кандидатов отдать предпочтение. Вопрос о том, чье избрание более выгодно для Запорожского Войска был далеко не праздным, если не самым насущным. После первых побед под Желтыми водами и Корсунем, Хмельницкий осознал, что, подняв народ на борьбу с польскими панами, он получил в свое распоряжение могучую силу, с помощью которой можно было, при желании, уничтожить всю Речь Посполитую. Но ведение длительной война не входило в его планы. В конце концов, то, что было достигнуто за несколько месяцев, далеко превосходило все, о чем он мог мечтать во время бегства на Запорожье. Мало того, что вся Южная Русь оказалась свободной от польского владычества, он и сам получил в свои руки безграничную власть над судьбами и жизнями десятков тысяч людей. Повинуясь одному лишь взмаху его булавы, тысячи воинов шли на смерть и готовы были отдать свои жизни по приказу гетмана. Что еще нужно было вчерашнему баните, изгнаннику, преступнику в глазах закона?
За несколько прошедших месяцев Богдан уже успел вкусить сладость этой власти, которая, подобно хорошо выдержанному хмельному меду, все сильнее кружила ему голову. Изменилась даже его осанка и походка. К соратникам он стал обращаться с некоторым высокомерием, а разговаривал с нотками превосходства в голосе. И эти перемены в характере гетмана замечали все, кто хорошо его знал. Но в то же время, природная осторожность не позволяла эйфории от одержанных побед завладеть всеми его чувствами и Богдан понимал, что если не остановиться вовремя, то можно потерять и все завоевания, и приобретенную власть, и саму жизнь. Именно поэтому, сразу после сражения при Пилявцах он первоначально предполагал оставаться на месте, чтобы не провоцировать поляков на новые военные действия. Но полковники, старшина и все войско были настолько воодушевлены одержанной победой и захваченной богатой добычей, что единодушно требовали: «Веди нас на панов!». Это требование он просто так проигнорировать не мог, вот почему казацкая армия и оказалась у стен Львова.
Сейчас он мерил шагами свой устланный персидскими коврами походный шатер и размышлял о том, кто же из кандидатов на польский трон более предпочтителен. Королевич Карл? Нет, по последним известиям он отказался от своих прав на престол в пользу своего брата Яна Казимира. Ракочи? Хмельницкий знал, что семиградский князь стремится завладеть короной польских королей, но шансов на это у него было мало. С другой стороны Ракочи, безусловно, нуждался бы в поддержке такой могучей силы, как Запорожское Войско и, самое главное, мог предоставить всей Южной Руси реальную автономию на правах отдельного княжества. Однако от Ракочи никаких конкретных предложений к нему не поступало, а предлагать свои услуги самому было бы в этой до конца неясной ситуации неосторожно. Оставалась одна реальная кандидатура — Ян Казимир.
— Ну и что с того, что он кардинал? — размышлял Хмельницкий. — В конце концов, мы не требуем запрета римской веры, мы только хотим свободы исповедания православия для русских людей, а для Запорожского Войска автономии. Неужто, эти уступки не стоят прекращения кровопролития?
Но, как и от Ракочи, к Хмельницкому от Яна Казимира также не поступало никаких обращений, что вызывало у него озабоченность. Он знал, что Филон Дженджелей, оставаясь в Варшаве, использует неофициальные каналы, чтобы выйти на окружение кандидата в будущие короли, но пока безрезультатно.
Полог шатра распахнулся и на пороге, поклонившись гетману в пояс, застыл Выговский. Хмельницкий остановился и вопросительно посмотрел на него.
— Тут к вашей милости шляхтич прибыл, из наших, из русин, назвался Юрием Ермоличем. Говорит, привез послание из Варшавы, но не называет от кого. Настаивает на аудиенции.
— Юрий Ермолич? — оживился гетман. — Я, кажется, слыхал о нем, пусть войдет.
Действительно, Юрий Ермолич был человеком близким к покойному королю Владиславу, но Хмельницкому ранее с ним встречаться не доводилось.
Ермолич оказался высоким худощавым мужчиной в самом расцвете лет, с небольшими закрученными вверх усиками на красивом, с волевыми чертами лице, при шпаге и в ботфортах со шпорами. Он снял черную шляпу с плюмажем и отвесил гетману изящный поклон. В свою очередь Хмельницкий подошел к нему и протянул руку. Ермолич ответил крепким рукопожатием, открыто глядя ему в глаза. После обмена официальными приветствиями, он перешел к делу.
. -У меня к вашей милости послание от его высочества, королевича Яна Казимира.
Он расстегнул на груди богато расшитый камзол и достал запечатанный конверт без указания адресата, протянув его Хмельницкому. Сломав печать, гетман прочитал короткое послание, осторожно вложил его опять в пакет и спрятал у себя на груди. Королевич лаконично сообщал, что в случае, если Войско Запорожское поддержит его кандидатуру на сейме и он взойдет на трон, то прекратит войну, увеличит реестр, возвратит казакам льготы и привилегии, предоставит Войску автономию и отменит на его территории унию. Естественно все участники восстания будут прощены, и никто не будет подвергаться преследованию.
Беседа с Ермоличем продолжалась еще около часа, затем Хмельницкий вручил ему ответное послание к королевичу с уверениями, что Войско Запорожское поддержит его кандидатуру и будет верно служить ему, как служило брату и отцу. Вызвав к себе Дорошенко, гетман приказал доставить Ермолича к передовым позициям поляков, обеспечив его безопасность.
Приезд Ермолича расставил все на свои места и дал ответы на вопросы, мучившие Хмельницкого последнее время.
Задерживаться дальше у Львова не имело смысла, надо было двигаться дальше, поближе к Варшаве, но и просто так снять осаду было нельзя. Карачи-мурза согласился идти с ним к Львову в надежде на ясырь. Необходимо было рассчитаться с татарами и отправить их в Крым, так как в дальнейшей их помощи он больше не нуждался.
Хлопнув в ладоши, гетман вызвал к себе одного из джур, дежуривших у шатра.
— Разыщи-ка мне, сынку, Кривоноса, — сказал он, когда парубок возник на пороге.. — Пусть возьмет с собой Богуна и срочно ко мне!
По приказу Хмельницкого, Кривонос, поддержанный Богуном, в ту же ночь начал штурм Высокого Замка. В помощь им Хмельницкий выделил недавно примкнувший к нему 15 — тысячный отряд галицких повстанцев, возглавляемых шляхтичем Семеном Высочаном. На защитников Высокого Замка обрушился шквал огня, свинца и железа. После продолжительной артподготовки, казаки взобравшись по склонам горы, покрытой лесом, на ее вершину, ворвались в крепость. Несмотря на героическое сопротивление защитников Высокого Замка, им пришлось капитулировать.
После обеда к гетману прибыла депутация от львовского магистрата с униженной просьбой пощадить город. С назначенной суммой выкупа двести тысяч злотых магистрат согласился, хотя в наличии в городской казне оказалось всего лишь шестнадцать тысяч. Недополученную сумму Карачи-мурза согласился взять тканями, драгоценностями, золотой и серебряной посудой. Эту повинность распределили на всех жителей Львова и в самом невыгодном положении оказались беднейшие из них. Но казаки к этому относились без сострадания — жители Львова были для них врагами, прислужниками польских панов и наложенная на них контрибуция вполне соответствовала правилам ведения войн той эпохи и принципу: «Горе побежденным!».
24 октября войска Хмельницкого двинулись к Замостью, а татарский чамбул Карачи-мурзы отправился в Крым. Вместе с ним Хмельницкий передал богатые подарки для хана Ислам — Гирея.
На раде гетмана с полковниками и старшиной было принято решение поддержать на сейме кандидатуру Яна Казимира, направив в Варшаву депутацию казаков для участия в работе сейма.
Гетман знал, что без осадных орудий такую могучую крепость, как Замостье, взять штурмом невозможно и накануне выборов короля не хотел раздражать без необходимости сенат и сейм. Хотя его войска и двигались вперед, Хмельницкий приступать к осаде Замостья не торопился. Однако гетман пристально следил за окружающей обстановкой, постоянно проводя глубокую рекогносцировку местности. Он хорошо знал коварство поляков, поэтому требовал от полковников бдительного несения караульной службы и не позволял Войску расслабляться. Выполняя гетманский приказ, полковники, есаулы и сотники самое пристальное внимание уделяли строевой подготовке или «муштре», отработке приемов фехтования, рубке лозы, владению саблей, стрельбе из самопалов. Весь необъятный казацкий табор превратился в один грандиозный полигон, где казаки с утра до вечера повышали свое воинское мастерство.
Как-то в конце октября Дорошенко и Тимофей Хмельницкий проезжали по лагерю, о чем-то неторопливо беседуя, когда вдруг увидели полковника Ивана Серко, стоявшего перед группой казаков своего полка и что-то громко им втолковывавшего. Подъехав ближе они поняли, что Серко ругает подчиненных за то, что они плохо осваивают фехтовальное искусство, в ответ кто-то из казаков бросил реплику, что учителя, мол, плохие.
Дорошенко и Хмельницкий, наслышанные о крутом нраве запорожского полковника, подумали, что теперь дерзкому казаку не сдобровать, но к их удивлению, Серко вдруг сбросил с себя кунтуш и рубаху, оставшись голым по пояс и в одних шароварах. Затем он взял в обе руки по сабле, поданные ему кем — то из казаков, и пустился в пляс. Он перебирал ногами с такой быстротой, что за ними трудно было уследить, а затем стал танцевать вприсядку выбрасывая ноги вперед. Одновременно сабли в его руках выписывали замысловатые петли, круги, восьмерки и другие фигуры, образуя вокруг полковника сверкающий купол.
— Боевой гопак, — вдруг сказал Тимофей, обращаясь к Дорошенко, — Петро, это же боевой гопак! Мне о нем как-то рассказывал отец.
Дорошенко тоже слышал об этом знаменитом искусстве сабельного боя, но ему никогда не приходилось видеть его воочию.
Между тем, Серко все ускорял движение рук, не переставая плясать вприсядку, и сабли в его руках слились в одну сверкающую сферу.
— Интересно, отразят ли сабли пулю, — вдруг громко спросил Тимофей.
— А ты попробуй, — донесся спокойный голос полковника, который, казалось, совсем не чувствовал усталости. — Только стреляй под углом, чтобы самого рикошетом не задело.
В то же мгновение Тимофей выдернул из-за пояса пистолет, взвел курок и выстрелил в сверкающий круг. Но Дорошенко успел заметить, что целился он так, чтобы пуля не попала в Серка. Едва раздался выстрел, как пуля, звучно ударив сверкающую сферу, срикошетировала и улетела в сторону. Серко же продолжал, как ни в чем не бывало, плясать гопак дальше.
Когда, наконец, он закончил пляску, его окружили восхищенные казаки. Протолкавшись к полковнику, Тимофей с Петром попросили научить и их такому искусству боя. Натягивая рубаху на свой крепкий, перевитый канатами мышц торс, Серко улыбнулся:.
— Что, задело за живое? Я вот тоже помню, как первый раз увидел, не мог успокоиться, пока сам не выучился. Только, чур, уговор, тренироваться всерьез и постоянно.
Они скрепили договоренность крепкими рукопожатиями.
С тех пор каждое утро Дорошенко и Тимош тренировались у Серко приемам боевого гопака. Тот щедро делился тонкостями этого искусства и в течение буквально двух недель они усвоили его в совершенстве.
— Теперь, — удовлетворено сказал Серко, — я больше ничему учить вас не могу. Все, что знаю я, знаете и вы. Остальное зависит от того, как будете тренироваться.
Выждав момент, когда он остался наедине с Дорошенко. Серко сказал:
— А ты, Петро, подойди завтра с утра, хочу тебе кое-что показать, только приди сам один и никому не слова.
Заинтригованный Дорошенко едва дождался следующего дня и с самого утра разыскал Серка. Они выехали за пределы табора и, отъехав с полверсты в безлюдном месте, Серко остановил коня.
— Я за тобой внимательно наблюдал все это время, сказал он Петру, мне кажется, что я могу научить тебя еще кое — чему.
Он спрыгнул с коня и пошел по лугу. Дорошенко последовал за ним.
Внезапно Серко остановился и сказал:
— Попробуй сейчас напасть на меня.
— Зачем? — удивился Дорошенко.
— Увидишь. Беги ко мне и пытайся ударить. Хочешь кулаком, а хочешь — саблей.
Дорошенко пожал плечами и рванулся вперед. Точнее хотел рвануться, но, взглянув в лицо стоявшего перед ним шагах в десяти Серко, не смог сдвинуться с места. Лицо полковника напоминало каменную маску, а глаза, казалось, испускали какую-то неведомую энергию. Он делал медленные пассы руками и, повинуясь им, тело Дорошенко то наклонялось вперед, то ложилось почти параллельно земле. Он пытался собрать всю свою волю и сделать хотя бы шаг вперед, но не мог, ноги не повиновались ему. Наконец, Серко резким движением свел руки вместе и Дорошенко, не удержавшись на ногах, упал. Поднявшись с земли, он ощупал себя и убедившись, что все кости целые, подошел к Серко. Тот, достав из кармана трубку, набивал ее табаком.
— Ты, что Иван, колдун? — со страхом в голосе спросил он.
— Есть немного, — ухмыльнулся тот, но, заметив, что Дорошенко воспринял его слова всерьез, поспешил добавить:
— Никакого колдовства в этом нет, поверь мне, просто не у каждого получается. Если хочешь, я научу тебя, как это делается. Но только имей в виду, искусство это смертельно опасное, стоит чуть-чуть ошибиться и можно человека убить или лишить разума.
Казацкая армия медленно приближалась к Замостью, однако новостей из Варшавы все не было. Гетмана беспокоило, что сейм никак не мог закончить свою работу, а между тем близилась зима. Зная привычку панов не торопиться с приездом на сейм, а потом без особой спешки включаться в его работу, он понимал, что выборы короля могут затянуться надолго. Не то, чтобы у Яна Казимира был серьезный соперник, но просто каждый магнат из своего голоса будет пытаться извлечь максимальную выгоду для себя и все это может затянуть процесс выборов на неопределенное время. Сейм и так уже заседает с августа, а конца его работе и не предвидится.
— Значит, — решил, наконец, Хмельницкий. — надо поторопить панов — радных.
Он, хлопнув в ладоши, позвал джуру и приказал ему срочно разыскать Дорошенко, который в то время выполнял при нем функции начальника личной гвардии.
— Вот что, сынку, — обратился Хмельницкий к юноше, когда тот появился в шатре, — возьми сотни три казаков, больше не надо и поезжай-ка к Замостью, разведай там местность. Может, языка захватишь, ляха какого-нибудь познатнее. Мне позарез нужны свежие новости из Варшавы.
Дорошенко поклонился в пояс гетману и вышел. Разыскав Верныдуба, он поручил ему срочно отобрать три сотни казаков для выезда на разведку.
— Выбери самых надежных, и пусть каждый возьмет припасов на три дня, за это время, думаю, обернемся. Выступаем, как стемнеет.
В Прикарпатье уже пришла поздняя осень. Прозрачный лес, сбросивший свой осенний убор, стоял голым на склонах невысоких в этих местах гор. В эту пору года смеркалось рано и отряд Дорошенко неспешно продвигался вперед почти в полной темноте. Небо закрыли густые тучи, ни звезд, ни луны видно не было. Сотник надеялся, что, может быть, Замойский выслал разъезды в окрестностях замка и рассчитывал, напав на один из них, захватить «языка», но все тихо было вокруг. Не было слышно ни топота конских копыт, ни человеческой речи, только порой издалека доносился волчий вой, да ухал филин в ближнем яру. Ближе к Замостью вдоль дороги пошли хутора и села, поэтому казаки старались ехать лесом, чтобы не привлекать внимание местных жителей. Выезженные кони осторожно ступали подкованными копытами по опавшей листве, самостоятельно выбирая дорогу. Отряд продвигался бесшумно, лишь изредка какая-нибудь из лошадей негромко всхрапывала или доносилось тихое ржание другой. Многие казаки дремали на ходу в седлах, сморенные дневной усталостью, другие негромко переговаривались между собой.
К утру отряд, обогнув Замостье, и, не встретив ни одного разъезда, вышел к дороге, ведущей к крепости со стороны Люблина. Приказав своим людям укрыться поглубже в лесу, Дорошенко, взяв с собой Верныдуба и еще нескольких казаков, подъехал к самой дороге. В этот час она еще была пустынна на всем протяжении, но, судя по глубокой колее, движение по ней было довольно интенсивным.
Прошло еще около часа. Пробившиеся сквозь нависшие тучи солнечные лучи озарили местность вокруг и на дороге появились первые возы, груженные бочками, мешками, сеном. Возницы то и дело покрикивали «Цоб, цабе!» изредка стегали волов длинными батогами из сыромятной кожи, но те не убыстряли свой размеренный шаг. Возы проехали в сторону крепости и на дороге вновь все стихло. Дорошенко, глядя на пустынный тракт, о чем-то напряженно размышлял, задумчиво жуя травинку. В это время на дороге показался одинокий воз. На облучке сидел седой старик, а рядом с возом шел молодой парень. Петр тронул острогами коня и выехал на дорогу. Верныдуб с казаками последовали за ним. Заметив неизвестно откуда появившихся прямо перед ним вооруженных всадников, возница натянул вожжи.
— Куда путь держшь, диду, — спросил его Дорошенко, поздоровавшись со стариком и кивнув парню примерно одних с ним лет. — Что везешь?
— А вы я гляжу, казаки? — ответил тот, подслеповато сощурясь. — Ходят слухи, что Хмельницкий под Замостьем стоит со всем своим войском. Вы оттуда?
— Оттуда, — коротко ответил Дорошенко.
— А мы вот с внуком в Замостье едем, в бочках соленые огурцы везем, да еще вон капуста свежая, рыба соленая, в мешках мука. Все, что пан управитель в замок велел отвезти для князя.
— В замок, говоришь, едете, — задумчиво переспросил Дорошенко. — А скажи, диду, ты часто в крепость продукты возишь?
— Да, раза два в месяц, точно будет. — ответил сбитый с толку старик, не понимая к чему этот допрос. — Там меня все стражники в лицо знают.
— А внука твоего тоже знают в лицо?
— Нет, Грыцько всего раза два или три был со мной и то давно уже.
— Скажи-ка, — обернулся Дорошенко к Верныдубу, — Разве мы с Грыцьком не похожи?
Тот, догадавшись к чему клонит Петр, неуверенно произнес:
— Если сильно не приглядываться, то похожи. Но ты опасное дело замышляешь, пан сотник, это же все равно, что к волку в пасть отправляться.
— А, что делать? — твердо ответил Дорошенко. — Не возвращаться же к гетману с пустыми руками. Давай-ка, Грыцько, — повернулся он к парню, — скидывай свою одежонку.
Еще час спустя воз, влекомый неторопливыми волами въезжал в замок. Савелий Мовчан, так звали старого возницу, проезжая мимо стражников у подъемного моста поздоровался с ними, те кивнули ему в ответ, скользнув безразличным взглядом по лицу Дорошенко. Петр, одетый в холщевые штаны, такую же рубаху и рваную серьмягу, был мало похож на запорожского сотника. На ногах его были грубые постолы, а на голове изрядно поношенная овчинная шапка, которую он надвинул на самые глаза. Разводы грязи на щеках придавали ему придурковатый вид, характерный для большинства сельских парубков. Прогрохотав по подъемному мосту, воз въехал в крепость, и волы потащили его к широкой площади, где стояло несколько десятков таких же возов. Часть из них уже были разгружены, другие только разгружались. На те, возы, что уже были разгружены, загружали пустые бочки, чтобы везти их назад. Дорошенко внимательно осматривал крепость, поражаясь не только ее размерам, но и мощью ее фортификационных сооружений, высотой и шириной стен, грозным видом ее бастионов. Ему удалось рассмотреть, что на стенах Замостья установлены крепостные орудия очень большого калибра с дальностью стрельбы в несколько верст.
— Осаждай хоть год, — подумал он, — а без осадной артиллерии взять такую крепость и думать нечего.
Осматриваясь по сторонам, он со скучающим видом прогуливался вдоль площади, продвигаясь ближе к княжескому дворцу. Дорошенко внимательно вслушивался в долетавшие до него обрывки разговоров, которые вели между собой, как простолюдины, так и солдаты гарнизона. Вскоре из разговоров ему стало ясно, что самого князя в Замостье нет — тот уехал в Варшаву на сейм, а всем здесь руководит княгиня Гризельда Вишневецкая.
Еще немного времени спустя Дорошенко понял, что зря затеял эту рискованную поездку в Замостье. Ничего интересного выведать ему тут не удалось, да, по-видимому, и не удастся. Откровенно говоря, он и не рассчитывал, что в крепости ему удастся захватить «языка» или узнать о последних событиях в Варшаве. Зачем он пробрался в Замостье, Петр и сам толком объяснить не мог. Какой-то внутренний голос, будто властно шепнул ему: «Поезжай!» и он поехал.
Тем временем тучи разошлись, солнце поднялось к зениту, пора было возвращаться к деду Савелию. Внезапно внимание юноши привлекла стройная девичья фигурка, юркнувшая в дверь одной из лавок, во множестве разместившихся здесь же. Дорошенко не успел ее рассмотреть, но почему-то почувствовал, как к его щекам прихлынула кровь. Он подошел ближе к лавке и остановился, будто поправляя постолы. Как он и рассчитывал, спустя недолгое время дверь распахнулась опять и девушка вышла наружу. Увидев ее, он едва не остолбенел от удивления. Оглянувшись по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, он тихо окликнул ее:
— Оксана!
Та вздрогнула от неожиданности и, подняв глаза, увидела стоявшего перед ней одетого в крестьянскую одежду парня. Несколько мгновений она вглядывалась в его лицо, а затем воскликнула:
— Это ты? Не может быть! Как ты здесь оказался?
Дорошенко приложил палец к губам:
— Тише! Не кричи! Давай отойдем в сторону, вот за ту колону.
Когда они отошли за колону у парадного одного из домов, он вкратце объяснил девушке, как оказался в Замостье. Она тоже рассказала, что ее выкрал Свенцицкий и увез с собой в Лубны, но за нее заступилась пани Чаплинская и вот они здесь с ней в почоте княгини Гризельды.
— Я тебя увезу отсюда. Там по тебе отец и дед все глаза выплакали. Да и я…
Девушка взглянула ему в глаза и лукаво улыбнулась.
— Но как же мы выберемся отсюда? Тем более, я должна вернуться к пани, она меня в лавку посылала. Еще кинется искать.
— Хорошо. Как будешь готова, приходи вон туда к возам, я там буду ждать. Только не задерживайся.
Когда Дорошенко возвратился к деду Савелию, воз уже был разгружен и на него загружались пустые бочки, чтобы везти их обратно. Дед вопросительно посмотрел на него и Петр тихо спросил:
— Все готово? Можно ехать?
— Да, — ответил старик, — надо выехать засветло, а то ворота закроют и поднимут мост. Тогда до утра придется тут оставаться.
— Подождем немного, я скажу, когда поедем.
Мовчан отошел в сторону и занялся воловьей упряжью.
Оксана появилась, когда Дорошенко уже начал тревожиться. В руках у нее была небольшая корзинка с самыми необходимыми вещами.
Она не спеша прошла мимо возов и, убедившись, что за ней никто не наблюдает, быстро подошла к Дорошенко.
— Полезай в бочку, — тихо сказал Петр.
Оксана возмущенно фыркнула:
— Вот еще чего придумал? Я же там вся вымажусь!
— Полезай, — настойчиво сказал Петр, — иначе, как тебя вывезти из Замостья?
— Полезай, Оксана, — раздался позади них негромкий голос и, обернувшись, Дорошенко увидел незаметно подошедшую к ним молодую женщину, лицо которой было скрыто темной полупрозрачной вуалью — я тоже полезу вместе с тобой, чтобы только выбраться из этого паучьего гнезда!
— Пани Барбара! — растеряно прошептала девушка, заливаясь румянцем.
— Пани Чаплинская! — изумленно воскликнул Дорошенко, разглядев через вуаль черты ее лица.
Солнце уже клонилось к западу, когда воз, прогрохотав по подъемному мосту, выехал из крепости. Стражники окинули ленивым взглядом деда Савелия и его «внука», пустые бочки горкой уложенные друг на друга и, не заметив ничего подозрительного, отвернулись в сторону.
Отъехав от Замостья версты на полторы, Дорошенко стал пристально вглядываться в окружающий лес.
— Где-то тут должны уже быть мои хлопцы, — сказал он, обращаясь к Мовчану.
Не успел он произнести эти слова, как из лесу появилось несколько всадников. В переднем Дорошенко узнал Верныдуба. Мовчан остановил волов и Петр полез на воз, помогая выбраться из бочек Оксане и пани Чаплинской. Они были перемазанные, но очень довольные. Верныдуб, увидев их, вытаращил глаза от удивления, но, когда Дорошенко объяснил, кто это, старый казак разволновался.
— Ох и обрадуется, же твой батько, девонька! — говорил он Оксане, разглаживая усы. — Он весь прямо извелся, не знал, что и думать! А как гетман будет рад!
Потом уже официально обратился к Дорошенко:
— А мы тут, пан сотник, гонца перехватили. От князя Замойского княгине Гризельде пакет вез из Варшавы.
— Вот за это спасибо, — обрадовался Дорошенко, — теперь можно и к гетману возвращаться не с пустыми руками.
Верныдуб заложил два пальца в рот и раскатисто свистнул. Укрывавшиеся в лесу казаки по этому сигналу высыпали на дорогу. Дорошенко переоделся, возвратив Грыцьку его одежду, щедро расплатился с дедом Савелием, отсыпав ему пригоршню золотых монет, затем пришпорил своего коня и отряд поскакал в направлении гетманской ставки.
Когда утром следующего дня в шатер к Хмельницкому вошел Дорошенко вместе с Оксаной и пани Чаплинской, изумлению и восторгу гетмана не было предела. Дед обнимал и целовал внучку, слушая ее рассказ о своих приключениях, и лишь бросал благодарные взгляды в сторону Чаплинской, которая стояла поодаль с грустной улыбкой на лице. Наконец, выслушав краткий доклад Дорошенко о результатах разведки, он отправил его и Оксану к Яненко, а сам подошел к пани Барбаре.
— Мне известно, как пани защищала меня от своего мужа, — сказал он, беря ее руки в свои, — может, благодаря этому заступничеству, я и остался в живых. А то участие, которое пани приняла в судьбе Оксаны, никогда не изгладится из моей памяти. Я перед вами в неоплатном долгу.
— О каком долге говорит ясновельможный гетман? — вспыхнула полячка густым румянцем. — Все, что я могла бы сделать для пана Богдана не может искупить и сотой доли тех страданий и горя, которые причинил пану мой бывший муж, пан Чаплинский.
На ее длинных ресницах заблестели слезинки. Она подняла на гетмана синие, как бездонные озера глаза и продолжала:
— Я не могла больше жить с этим человеком, поэтому попросила в Лубнах княжеского ксендза расторгнуть наш брак. Княгиня Гризельда ходатайствовала за меня и, в конечном итоге, я получила развод. С тех пор я своего бывшего мужа не видела. Княгиня ко мне относилась хорошо, но я чувствовала со стороны остальных едва скрываемое презрение. Из Лубнов мы добрались в Замостье, а здесь я для всех была чужая — бывшая жена Чаплинского, из-за которого столько бед обрушилось на весь этот край. Одна Оксана удерживала меня от того, чтобы наложить на себя руки. Когда же я догадалась, что она собирается убежать, то последовала за ней. Но и здесь среди казаков я чужая. Стоит мне выйти из шатра ясновельможного гетмана и я не поручусь за свою жизнь.
Она тихо зарыдала, закрыв глаза руками. Ее шляпка упала с головы и лавина золотых волос рассыпалась по ее алебастровым плечам.
Богдан в приливе внезапно вспыхнувшего и, как ему казалось, давно забытого чувства, прижал Барбару к своей груди и осыпал ее лицо поцелуями:
— Нет, пани не чужая мне, а родная и близкая. Никто не посмеет сказать пани худого слова, ни один волос не упадет с ее головы. Мы больше никогда не расстанемся, любимая, желанная…
Он еще шептал ей какие-то бессвязные слова, вдруг поняв, что именно к этой женщине стремился все последние годы после смерти жены.
Слезы высохли на глазах красавицы-полячки, ее коралловые уста отыскали губы гетмана и они слились в страстном поцелуе. Застывшими в этом тесном объятии их и застал вошедший к гетману Тимофей. При виде пани Чаплинской в объятиях отца, глаза его вспыхнули мрачным огнем. Окинув ее полным ненависти взглядом, он, не сказав ни слова, круто развернулся на каблуках и вышел из шатра.
15 ноября, допросив «языка», доставленного Дорошенко и, прочитав обнаруженное при нем письмо Яна Замойского к княгине Гризельде, гетман пришел к выводу, что в своих предположениях был прав — паны радные не особенно торопились с выборами короля.
— Я не намерен сидеть тут до зимы и ждать, когда они соизволят принять решение. — рассердился он.
Вызвав Выговского Хмельницкий продиктовал ему послание к сенату и панам радным, в котором прямо предупредил, что если королем станет Ян Казимир, то он сам и все Войско Запорожское во всем будет ему подчиняться. В противном случае военные действия будут продолжены. «Если ваша милость начнете новую войну против нас, — закончил он диктовать свое послание он, — то это за знак, что вы не хотите иметь нас своими слугами». Перечитав письмо, он сделал своей рукой приписку, что сейчас стоит со всем войском под Замостьем, откуда не так далеко и до Варшавы.
Видимо, присутствие огромной казацкой армии под Замостьем, заставило депутатов поторопиться и 19 ноября сенат в ответном послании уведомлял гетмана и все Войско Запорожское об избрании королем Яна Казимира, а, спустя несколько дней от вновь избранного короля поступил приказ отвести казацкие войска от границ Малой Польши и возвращаться в Чигирин. В грамоте, которую король прислал Богдану Хмельницкому, он именовал его «старшим запорожского войска», обещал прислать ему хоругвь и гетманскую булаву, возлагал ответственность за случившееся на Конецпольского и Вишневецкого, а с казаков вину за восстание снял. Король подчеркнул, что рассматривает Войско, как составную часть вооруженных сил Речи Посполитой и возвращает казакам их льготы и привилегии. Ян Казимир обещал отменить и унию при условии, что татары возвратятся в Крым и прекратятся восстания против панов.
В свою очередь гетман поздравлял Яна Казимира с восшествием на престол, благодарил за оказанные ему и Войску милости, сообщал, что татар уже отправил в Крым и сам возвращается в Чигирин, где будет ожидать комиссаров его королевской милости, а до окончательного утверждения статуса Войска Запорожского отводит свои войска за реку Горынь.