Отпустив сопровождавших его клиентов и простившись с друзьями, верными участниками его ночных похождений, Сулла нащупал под плащом меч и углубился в темноту извилистых уличек. Он почти не думал о столкновении с пропретором, хотя иногда мелькала в его сознании одинокая мысль о сподвижнике Сципиона Эмилиана, быстро исчезая в неясных воспоминаниях о ночных оргиях…

Патриций шел, прислушиваясь к своим шагам и лаю сторожевых собак.

Рим, казалось, спал глубоким сном.

Однако этот мнимый сон сменился движением, говором, зазывными голосам простибул, когда Сулла вышел на Viа Аррiа. Ночная жизнь текла неравномерно: в освещенных местах она кипела, а в темноте замирала, как бы притаившись.

Пройдя около стадия, он свернул в узенькую улицу.

Женский крик, испуганный и умоляющий, полоснул тишину:

— Помогите!

Сулла остановился. Крик повторился громче и отчаяннее.

Не колеблясь, патриций выхватил меч и бросился в темноту. Не успел он сделать нескольких шагов, как пришлось остановиться. Пять пьяных всадников, окружив женщину, пытались ее связать. Она отбивалась от них кинжалом, но силы ее покидали, и она, прислонившись спиной к каменной стене, защищалась все слабее.

— Назад, негодяи!

Голос его прозвучал твердо и властно.

Всадники шарахнулись и оставили женщину, но увидев против себя только одного человека, порывисто распахнули плащи. Сулла понял, что, если они выхватят оружие, ему не устоять в неравной борьбе. Он бросился на них и, работая мечом, как палкой, стал наносить удары плашмя. Всадники обратились в бегство.

Сулла вернулся к женщине.

Она стояла на том же месте с кинжалом в руке, и слезы градом катились по ее пухлому лицу.

Он окинул ее быстрым взглядом: юная (ей не было еще шестнадцати лет) привлекательная девушка, высокая, стройная.

Глаза их встретились. Прижимая руки к груди, она тихо выговорила:

— О благородный муж! Чем отблагодарить тебя за помощь?

Сулла усмехнулся.

— Лучше скажи, кто ты, чтобы я знал имя красавицы, е которой встретился в эту ночь.

— Я Юлия, сестра Секста Цезаря из рода Юлиев, — сказала девушка, восторженно поглядывая на Суллу черными блестящими глазами, — и когда мой дядя Авл, претор, и брат Секст, квестор при сокровищнице Сатурна, узнают о твоем геройском подвиге, они лично приедут поблагодарить тебя за твою неустрашимость и отзывчивость.

— Я не нуждаюсь ни в чьей благодарности.

— Ты горд. Но скажи по крайней мере свое имя, что бы в моем сердце сохранилась благодарность до самой смерти… чтобы я могла молить небожителей о твоем здоровьи, успехах и счастьи… чтобы…

— Благодарю тебя, — холодно ответил Сулла, — но твой дядя склонен, как я слышал, поддерживать плебеев… а брат даже принимает у себя таких лиц, как Меммий?..

— Он почитает погибших Гракхов и ратует за справедливость… Разве это плохо?

Сулла засмеялся.

— Пойдем, я провожу тебя, Юлия, чтобы никто не сказал обо мне, что я оставил тебя в опасности… А где ты живешь? И как очутилась ты в темной улице без провожатых?

— Увы, господин, я возвращалась от знакомых, три раба сопровождали меня, и когда на нас напали всадники, невольники разбежались…

— Ну, а как поступит твой дядя с трусливыми рабами? — презрительно засмеялся он. — Молчишь? Я так и знал… Я бы приказал содрать с них шкуру!

Она со страхом взглянула на него.

Шли по освещенной Via Аррiа. Юлия вспоминала, где видела это некрасивое лицо, приподнятый подбородок, выпяченные губы, золотистые волосы, а Сулла, глядя на нее, думал, как, провести эту ночь: «Созвать шутов и мимов и пить с ними до рассвета? Или пригласить Арсиною, канатную плясунью, чтобы подбодрила меня своими ласками? Или пойти на пиршество к Скавру, который клянется, должно быть, в сотый раз, что он — самый честный муж республики? Нет, все это глупости. Отправлюсь лучше домой, зажгу светильню и закончу изучение боя при Гранике. И если буду вторым Александром Македонским, то опыт великого завоевателя принесет мне пользу. Умственные удовольствия длительны, а потому приятнее телесных».

Юлия спрашивала его о чем-то уже третий раз, а он не отвечал, погруженный в размышления, и вздрогнул, точно разбуженный от глубокого сна, когда она дотронулась до его тоги.

— Что говоришь? Люций Опимий? Негодяй? Да, негодяй и скотина! Но разве большинство оптиматов не такие же подлецы? Я знаю, что нобили злоупотребляют своим влиянием, народ — свободою; каждый стремится захватить, похитить, обмануть… Всадники наглеют, потому что знать захудала, а земледельцы ослабели… Всюду грабеж, лихоимство… Но придет муж, который возьмет власть в свои руки и жестоко расправится со злодеями.

— Скажи, господин, кто же, по-твоему, должен стоять у власти, если ты порицаешь все сословия?

— У власти будет стоять один человек: вождь, и главенство его признает сенат…

— Царь?

Он не ответил, точно не слышал вопроса, и продолжал после минутного молчания:

— Он повернет железной рукой республику к древним временам, чтобы жизнь стала такой же, как до Пунических войн. Плебс и всадники должны знать свое место!

Мельком взглянула на него и вздрогнула: лицо его, принявшее жестокое выражение, пылало, губы подергивались, а глаза горели, как у дикого зверя. Вдруг он рассмеялся:

— Какие странные разговоры ведем мы ночью, после нападения злодеев! Ты находишься, девушка, во власти незнакомого человека, который может оказаться, неожиданно для самого себя, разбойником! Ты не боишься меня?

Нагнулся к ней, она близко увидела его мужественное некрасивое лицо, чувственные губы, запах крепких духов ударил ей в голову, но она не отстранилась.

— Нет, не боюсь.., Я долго думала о том, где увидела тебя впервые, и вот наконец вспомнила: Дядя Авл, рассказывая о пиршестве у Метелла, показал мне тебя на улице, и твои золотистые волосы остались у меня в памяти. Там, на пиру, один всадник оскорбил какую-то плясунью, а вступившегося за нее патриция обозвал дурным словом. Патриций подошел к обидчику и ударом кулака свалил его на землю… Скажи, ты не Люций Корнелий Сулла?

Он опять промолчал, задумчиво шагая рядом с девушкой. Ему приятно было, что она, привлекательная и умная, рассуждает, как взрослый мужчина, но досадно, что ее родные тяготеют к плебсу…

Когда Юлия, указав на дом Цезарей, стоявший на углу какой-то невзрачной улицы, объявила, что они уже пришли, он просто сказал:

— Прощай.

— Благодарю тебя за великодушие, — вздохнула девушка, — мой дядя…

— Твой дядя и брат — враги патрициев, значит - и мои враги, — резко ответил он и остановился.

Смотрел, как белый ее пеплум мелькал в темноте, и ему казалось, что с ним улетала от него душа Юлии.

Круто повернулся и быстро зашагал. Вскоре его крепкая фигура пропала во мраке одного из переулков.