Единый Бог единого человечества

Культура — язык и письменность, религия, искусство и литература, стереотипы производственного и бытового поведения, особенности жилища, одежды и питания, общественная нравственность и личная этика людей — целый комплекс приемов выживаемости, который складывался веками и тысячелетиями.

В каждой земле мира культура, традиции жизни возникли не просто так, а были обусловлены существующими в этой местности климатом, природными условиями, внешним окружением, численностью и динамикой населения и другими естественными причинами.

В ряду перечисленных категорий религия — одна из важнейших.

Разумеется, в одной главе одной небольшой книги невозможно рассмотреть все вопросы, связанные с религией. Поэтому здесь я ограничусь лишь немногими рассуждениями, которые представляются мне важными для дальнейшего раскрытия нашей темы.

Интерьер синагоги Азра внутри Вавилонской крепости. Каир.

Внутренний вид мечети Али Мохаммеда, Каир.

Культура (и вера) имеет свойство распространяться из более культурных мест в менее культурные, но там она не воспринимается адекватно, потому что для нее нет основы. Для примера, первоначальная идея о едином Боге, попав на разные территории, всегда трансформировалась, принимая такие формы, что в дальнейшем становилось невозможно определить родство религий.

Затем, сильно измененные на периферии идеи зачастую возвращались обратно. А в любом, даже самом культурном обществе есть люди с разным уровнем развития, в том числе с развитием, отстающим от общего. Они склонны хорошо воспринимать обратное поступление искаженных идей. Возвратный поток может захлестнуть и сам центр, заставляя его эволюционировать весьма своеобразно.

Коптская церковь в Каире («висящая» церковь).

Православная церковь св. Георгия в Каире.

Религиозные течения, таким образом, возникали, развивались, пересекались, меняли названия, враждовали или объединялись.

Тут надо еще помнить, что в жизни человека, в его производственной деятельности большое значение имеет ритмическая смена сезонов, то, что называется годом. 365,25 суток — это год природы. Но есть год культуры — равный по длительности природному году, он имеет, в отличие от последнего, определенный номер, отсчитываемый от некоторого события, когда культура себя осознала. Это событие сохраняется в исторической памяти народа и затем воспроизводится как центральное священное событие, повторяясь внутри каждого года.

Центральное событие христианского литургического времени — крестная смерть Иисуса Христа, давшая начало христианству как религии спасения. Оно отличается от первичной идеи единобожия (арианства) тем, что старое время ожидает грядущего мессию, а новое признает за реальность уже состоявшееся явление мессии. Таким образом, центральное событие лежит не в будущем, а в прошлом.

К нему примыкают и другие события (Рождество, Воскрешение, дни святых), связанные с центральным, а в совокупности они составляют костяк года, который можно назвать литургическим годом.

Литургический календарь обязательно связан с хозяйственным ритмом данного народа. Например, христианский культ и литургическое время Рима и Византии мало подходят к жизни в Приднепровье, а тем паче на более северных и восточных территориях, население которых находилось совсем в других социальных и хозяйственных условиях, в другом временном цикле, в другом ритме. И в самом деле, известно, что только долгая «обкатка» христианства (до XVI–XVII века) сделала его близким большинству населения нашей страны.

С. И. Валянский и Д. В. Калюжный пишут:

«Самоорганизация культуры идет синхронно с созданием литургического календаря или с изменениями в нем. — СКАЧКООБРАЗНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ В НЕМ НЕВОЗМОЖНЫ, если они не созрели в обществе, в противном случае они вызывают резкий протест населения. Ведь к церковным праздникам приурочена хозяйственная деятельность людей: когда сеять, когда собирать, когда молотить — Бог указал. При поверхностном взгляде кажется, что нет, что бывало и такое: царь издаёт указ, и все безропотно принимают новую литургию. Но при более глубоком анализе видно, что на самом деле люди либо не приняли изменений и продолжают жить в своем ритме, наплевав на указ, либо эти изменения уже давно созрели, а царь просто дал им юридическое оформление».

Первоначальная система единобожия, арианство, после своего появления очень быстро трансформировалась в разных местностях. Все, что происходило «потом», было просто толкованиями идеи единого Бога, которую содержат и Ветхий завет, и Новый, и Коран.

«Изучая Ветхий завет, мы видели, — пишут Ю. Мизун и Ю. Мизун , — что для обозначения бога, богов древние евреи употребляли слово Элоха или Элохим … Аллах и Элох одно и то же. Поэтому никакого противоречия тут нет. Наоборот, это подтверждает то, что сказано в Коране — что Мухаммед считал богом арабов единого Бога всех верующих (как иудеев, так и христиан) ».

Первичным Богом было Солнце, что ясно видно из его названия: Элиос, Гелиос. К нему взывал Иисус при распятии: «Эли, Эли! Ламма савахтани» (Боже, Боже! Зачем ты оставил меня).

Христианство прошло путь от мессианства, когда Христа еще ждали, через апокалиптическое христианство к евангельскому, когда стали известны списки Нового завета. И путь этот не мог быть медленным, свидетельством чему — возникновение ОГРОМНОГО количества сект (более шестисот) на раннем этапе христианства. Из всех этих направлений только иудейство, православие и католичество выросли тогда в мировые религии, оттеснив остальные, а иногда, как вы увидите, «вытеснив» их в «далекое прошлое». Все остальные христианские и другие религиозные течения развились позднее.

Преемники пророка Мухаммеда, возражая тем положениям Нового завета, которые, по их мнению, противоречили заповеди Мусы (Моисея): «Нет Бога, кроме Бога» («Не сотвори себе кумира», «Нет других богов, разне меня»), действительно добились единобожия со своим знаменитым «Нет Бога, кроме Бога, а Мухаммед пророк его».

С этим лозунгом они вплоть до начала Крестовых походов, громили статуи и прочие изображения богов на своих землях. Крестоносцы пытались остановить их идеологическое наступление, ведь христиане сохранили в своей религиозной традиции «иных богов» и их изображения: статуи Спасителя и Пречистой девы (у католиков), живописные изображения (иконы) Бога-Отца (Зевса-Юпитера), Бога-Сына (Аполлона-Диониса-Иисуса) и его матери Пречистой девы. Остальные боги и полубоги были преобразованы в ангелов, демонов, невест христовых (нимф) и святых разных разрядов.

Именно такую систему мы видим в повествованиях классических писателей. Например, в книге Фукидида мы находим, кроме поклонения Богу-Отцу, также поклонение Его сыну под именем Аполлона или Диониса (Феба по Гомеру, Христа по евангельским текстам), его братьям и сестрам и даже иностранным отображениям вроде Бахуса, а в Латоне, Лете и Семеле можно узнать обожествленную деву Марию. Гомер приводит один из гимнов Богу-сыну:

Заметно, что главное событие «античной» религии, как в христианстве, лежит в прошлом. И в целом античная теология, изображенная Фукидидом, отличается от современного христианства лишь вариацией имен и некоторых терминов. Многих классических богов легко узнать в различных архангелах католической и православной церквей. Так что не о многобожии здесь идет речь, а об иерархии подчиненных Богу святых и прочих.

Мало того, теологи средневековья прямо связывали рождение Иисуса с именами Хроноса, Зевса, Геры и Реи, как это, например, сделано в «Сказании Афродитиана», очень популярном с конца XIV и до середины ХVI веков. Легко сделать вывод о бытовании нескольких «систем» христианства.

Ф. Грегоровиус так излагает историю религиозной архитектуры в Греции:

«Некоторые из красивейших древних построек соблазнили афинских христиан переделать их в церкви. Когда именно совершилось это впервые, и когда впервые афинский храм превратился в храм христианский, о том мы ничего не знаем.

Христианская религия обратила на свои потребности великую святыню античной городской богини на Акрополе (Парфенон) , совсем почти не повредив храма…

Афинскому народу не потребовалось даже менять прозвища для своей божественной девственной покровительницы, ибо и пресвятая Дева Мария ими теперь именовалась Parthenos».

Мы еще поговорим о том, как, без всяких оснований, искусствоведы и историки присваивали «античные» имена безымянным скульптурам прошлого. А сейчас посмотрите, как возникают «научные» мифы. Историки имеют:

А) храмы (в натуральном виде);

Б) средневековые документы, в которых эти храмы впервые упоминаются (например, Парфенон как храм Богоматери упомянут в XII веке н. э.), и

В) ничем не подтвержденную «точку зрения», что эти храмы существовали эдак за тысячу-полторы лет до того.

А не проще ли предположить, что античная богиня Афина и есть христианская Богоматерь, и знаменитый Парфенон построен в средние века как храм Афинской Богоматери?

Посмотрите, с какой яростью отзывается об античных богах инок Максим Грек, православный ортодокс, творивший в XVI веке. Боги Олимпа явно его современники, а ведь по традиционным представлениям промчалось столетия с тех пор, как они исчезли с исторической карты:

«И аще сия сице, убо Христос не от Девы, но от блудницы Иры (Геры) и от корене Кроноса, и Реы, и Зевса бесовъ, а не от корене сочтется Авраамля, Иессея и Давида праведныхъ. Который же слух християньскый, аще воистину по Бозе благочествуетъ, кротце понесет слышать Христа от род глаголемаго Крону и Зевса, и Иры бесов?.. Ирою бо самую Деву Марию образовательне знаменуютъ. Оле нечестиа и безумия вкупе!»

Идеологически ангажированные хронологи, в основном теософы и монахи, «расчистили» шкалу времени, сдвинув в прошлое «античность» вместе с ее мнимым многобожием, оргиями и вакхическими плясками. И в связи с этим еще об одной важной вещи нужно сказать.

Н. А. Морозов, анализируя историю церкви, обратил внимание на известный, хотя обычно не рекламируемый, факт открыто вакхической практики христианских богослужений в средневековой Италии и Франции, где литургии часто превращались в оргии, а женские монастыри подчас фактически служили домами терпимости.

Об этом неопровержимо свидетельствуют произведения романской и готической скульптуры, такие, как скульптуры подземного собора в Бурже с обнаженными ягодицами, капитель колонны в соборе в Магдебурге, изображающая женщину верхом на козле, капитель собора в Страсбурге, рельефы изгиба свода портала Собора парижской богоматери, пята свода окна церкви в Блуа, барельефы церкви в Пуатье и множество других.

Мать с младенцем (матер-матута). Статуя из Кьянчинано близ Кьюзи. V век до н. э., линия № 5. Христианский сюжет в творчестве языческого художника.

Рафаэль. Триумф Галатеи. 1511 год, линия № 8. Языческий сюжет в творчестве христианского художника. Явная «перекличка» с помпейскими и североафриканскими мозаиками.

Церковные стены, для удобства, снабжались каменными фаллосами и прочими подобными украшениями. Вот что писал об этом ученый Шампфлери в XIX веке:

«На стенах зал некоторых старинных христианских храмов мы с удивлением видим изображения половых органов человека, которые угодливо выставлены напоказ среди предметов, назначенных для богослужения. Как будто эхо античного символизма, такие порнографические скульптуры в храмах с удивительной невинностью высечены каменотесами… Бордосский ученый-археолог Лео Друэн показывал мне курьезные образчики бесстыдных скульптур, выставленных напоказ в старинных церквах его провинции, которые он скрывает в глубине своих папок! Но такой избыток стыдливости лишает нас важных научных знаний. Новейшие историки, умалчивая о христианских изображениях половых органов в некоторых помещениях старинных храмов, набрасывают покрывало на мысль того, кто хотел бы сопоставить памятники классической древности с памятниками средних веков».

Реформы поздних веков объявили оргаистический ритуал дьявольщиной, а религиозные вакханалии — шабашами ведьм, и все равно церкви понадобились десятилетия упорного труда, чтобы вытравить все это из памяти людей. Якобы в 1212 году парижский собор издал запрет на оргии, предупреждая паству: «От безумных праздников, где принимают фаллус, повсюду воздерживаться, и это мы тем сильнее запрещаем монахам и монашенкам». Еще и в 1430 году на религиозные «безумные праздники» пришлось издавать запрет во Франции. В 1559 году подобный запрет приняла обновленческая церковь!

Александр Парадисис, пишет в книге о папе Иоанне XXIII:

«Распущенность монахинь в болонском монастыре Иоанна Крестителя была настолько велика, что власти были вынуждены разогнать всех монахинь, а монастырь закрыть… Число монахинь, преследуемых за распутство, росло с каждым днем. Каждый болонский монастырь имел кличку: „монастырь куколок“, „монастырь сплетниц“, „монастырь кающихся Магдалин“, „монастырь бесстыдниц“, „монастырь Мессалин“.»

Пустив корни в греческом искусстве во времена крестоносных завоеваний, «античная» культура привела к появлению светского искусства Византии, так называемого «византийского средневекового антика».

Этим термином называют почти исключительно серебряную утварь богатых классов константинопольского и варварского общества. Сюжеты рельефов на этих сосудах якобы взяты из античной мифологии: это изображения Нептуна и рыбной ловли, Нереиды, несущейся по морю на лошади с рыбьим хвостом в сопровождении тритонов, рождение Венеры из морской пены, другие эротические сцены, а также греческие атлеты, египетские пейзажи, кентавры, силены и т. п.

Эти произведения средневековых мастеров долгое время относили к античности, пока не были обнаружены доказательства их византийского происхождения.

Как не вспомнить, что и в Помпеях найдено множество произведений откровенно эротического характера, довольно малоизвестных. Как не обратить внимания на то, что гробницы этрусков своим убранством скорее напоминают публичные дома.

Постников отмечал:

«В Помпее открыта фреска… изображающая бога с нимбом на голове, удивительно похожая на древнерусские и византийские иконы. Считается, что на ней изображен Юпитер.

Там же обнаружена фреска, якобы изображающая оплакивание умирающего Адониса богиней Афродитой-Венерой… Афродита в классической позе скорбящей христианской богоматери держит на коленях обнаженного Адониса. Вся композиция отличается, скажем, от знаменитой скульптурной группы Микеланджело лишь тем, что вокруг головы Афродиты-Венеры сияет христианский нимб».

Первые христиане — поклонники Аполлона, вот какой вывод можно сделать, и этот вывод подтверждается многими раннехристианскими мозаиками. А поверхностные представления об истории религий сложились в обществе стараниями церковников. Стендаль по этому поводу отмечал:

«История христианства до Тридентского собора тщательно скрывается. Религия XV века — уже не наша религия. Теперь, после того, как реформа Лютера и насмешки французских философов очистили нравы духовенства и святош, нельзя себе даже представить, чем были священники Италии в ее лучшие времена».

Не зря Н. А. Морозов писал, что:

«…когда читаешь современные книги об эволюции христианской идеологии на греческом Востоке в древности и в средние века, то невольно кажется, что попал в сумасшедший дом, где большинство маниаков вдобавок страдают еще припадками буйного помешательства».

Христос — солнечное божество. Мозаика гробницы Юлии. Найдено под собором св. Петра в Риме. 270–275 годы.

Романские художники до эпохи Крестовых походов никак не могли подражать неизвестной им греческой архаике. Думаю, они и творили эту «архаику», потому что жесткой католической системы веры еще не было, да и не могло быть при не очень развитой системе связи и оповещения. Имеющая даже одно название и одного верховного пастыря система неминуемо должна была иметь десятки «экзотических» направлений.

В рамках данной работы нет возможности углубиться в философскую сторону дела. Но, говоря о религии, нельзя не обратить внимания на сообщение историка:

«При дворе Феодора II жил знаменитый византиец Георгий Гемист (Плетон) … фантастический почитатель древних богов, такими же до некоторой степени были вскоре вслед за ним итальянские гуманисты… Мысль Гемиста, через тысячу лет после Юлиана Отступника отодвинуть назад стрелку часов всемирной истории, воскресить религию богов и полубогов в виде выдуманного мистико-аллегорического культа и заменить христианскую религию фантастической смесью учений Зороастра, индийских брахманов, Платона, Порфирия и Прокла — эта мысль граничила с безумием».

Также С. И. Валянский и Д. В. Калюжный, приведя слова Дж. Робертсона: «Митраизм был почти всеобщей религией Западной Европы в первые века христианской эры», пишут:

«Традиционно считается, что Диоклетиан был ярым сторонником бога Митры и гонителем ранних христиан. Противоречит ли это взгляду, что империя основывалась на идее единобожия? Нет, не противоречит, точно так же, как идее единобожия не противоречит христианство».

А. Древс:

«…Кто надеется доказать отличие смерти Иисуса от рода смерти его малоазийских родственников… кто в Марии Магдалине и других Мариях, стоящих у креста и гроба Спасителя, не могут узнать индийскую, малоазиатскую и египетскую богиню-мать Майю, Мариамму, Мариталу… Марианну… Мандану — мать „мессии“ Кира, „Великую матерь“ Пессинунта, скорбную Семирамиду, Мариам, Мерриду, Мирру, Майру (Меру) и Майю… тот пусть не суется в религиозно-исторические вопросы».

Богиня Исида. В правой руке крест.

Главными богами Египта были бог солнца Ра и его сын Осирис. Осирис (Iesu-Rex, Спаситель-Царь), как первый умерший, со временем стал повелителем загробного мира, и чтобы получить его покровительство, умершего фараона старались с ним отождествить, присваивая при погребальных обрядах ритуальное имя «Осирис такой-то».

Историки религий неоднократно отмечали похожесть культа египетской богини Исиды (заутреня, обедня и вечерние молитвы) и христианской Великой ектении.

Египетских богов Амона, Осириса и Исиду почитали во многих странах Средиземноморья. Причем на сохранившихся изображениях огромное количество египетских богов держит в руках крест: Древний Египет считается классической страной крестов.

По всей видимости, христианство современного толка было в Средневековье незначительной сектой, утвердившей свои позиции в течение веков «огнем и мечом» в борьбе с многочисленными сектами иного толка (известными ныне как еретические или древние), каковыми были ариане, несториане, манихеи, маркиониты, павликиане, николаиты, поклонники Диониса, Аполлона, Осириса и многие, многие, многие другие.

Некоторые из этих сект забыты напрочь, некоторые, потерпев поражение в Европе, переселились на Восток и дали начало тамошним «специфическим» религиям: буддизму, ламаизму и другим.

А некоторые стараниями хронологов оказались «переселенными» в далекое прошлое. Но «хвосты» высовываются то тут, то там. Так, Лаоник Халкокондил называет византийского императора и православного патриарха «василевсом эллинов» и «эллинским архиереем», словно рассказ идет об эллинистической древности. У Пселла легендарный Вавилон олицетворяет современный ему Багдад.

М. Бибиков в работе «Историческая литература Византии» сообщает об интеллектуалах поздней Византии:

«Исследователи подчеркивают религиозный индифферентизм историка (Халкокондила, — Авт.) , конфессиональную толерантность: признаваемая равноценность ислама и христианства, отсутствие интереса к церковным проблемам, веротерпимость при изложении еретических учений — явное тому подтверждение. Утверждается, что вся система общественных ценностей не претерпела изменений со времени античной Греции, что критерии полуторатысячной давности применялись как шаблон византийскими авторами без существенной трансформации».

И далее:

«Если в XII в. при дворе Мануила I латинская культура находит благодатную почву для распространения в византийской среде, то в XIII в. уже сицилийский король Фридрих II называется василевсом ромеев — при показательном именовании Иоанна III Ватаца „василевсом греков“, сицилийцы стали считали своего короля главнее».

Такая тенденциозность и такой субъективизм очень характерны для любого исторического источника. Поэтому при изучении истории надо прежде всего обращать внимание на политическую направленность того или иного сочинения, а также на общекультурный контекст первоисточника.

Здесь пора сказать несколько слов о тои, что традиционные представления, будто с VII века началось противостояние агрянства (раннего мусульманства) и христианства, совершенно не верно.

Ю. Мизун и Ю. Мизун пишут в книге «Тайны богов и религий»:

«Свою миссию Мухаммед видел не в том, чтобы изобретать для арабов нового Бога (как многие думают и сейчас) , а в том, чтобы открыть им того же единственного Бога, в которого верили как иудеи, так и христиане. Мухаммед был уверен, что он объединит последователей и Моисея, и Христа. Задача казалась не только выполнимой, но и назревшей. И у тех и у других Бог один и тот же (Бог Авраама) , те и другие призывают к милосердию, к добродетели… Тем не менее Мухаммед надеялся, что его миссия — вернуть религии к их исходной сути, а значит и объединить их, — реально выполнима».

Согласно традиционной истории, лишь в 1180 году, при императоре Мануиле Комнине и патриархе Феодосии ислам был отлучен от византийской церкви. Причем сам император возражал против проекта анафемы «Магометову богу», написав собору в Скутари:

«Я был бы неблагодарен и безрассуден, если бы не воздал моему богу, владыке и царю всяческих, хоть самую малую честь за все те благодеяния, которые я от него получил, употребив все старания для того, чтобы его — истинного бога — не подвергали анафеме».

То есть и в XII веке Византийские императоры считали, что у них и у мусульман один Бог.

Многие уверены, что Османская Порта — чисто мусульманское государство со дня образования в XV веке, но факты и в этом случае показывают иное. Л. Кинросс, подтверждая «мусульманство» Турции того времени, тут же и пишет:

«Именно при Османах греческий экуменический патриарх с его подразумеваемым верховенством над другими православными церквями подошел к всемирной власти ближе, чем даже при Византийской империи. Здесь в рамках отношений между мусульманами и христианами раскинулся Пакс Оттоманика, принципы устройства которого обнаруживали сходство между османской и римской империями. Во имя Пакс Романика внутри своих собственных границ римляне практиковали схожую терпимость по отношению к иностранцам, нередко давая им римское гражданство и поощряя их использовать свои способности во имя империи и собственного блага».

Реальные перемены во взаимоотношениях Турции и Европы произошли в конце XVI — первой половине XVII века, и тому были экономические причины.

Лорд Кинросс пишет:

«Из-за разразившегося экономического кризиса турецкое правительство (следуя примеру Персии) было вынуждено в 1584 году произвести существенные операции со своей валютой. Золотые деньги были девальвированы на 50 процентов.

Вследствие этого Анатолия в особенности была переполнена безземельными, не имеющими корней крестьянами, стремившимися попасть в нерегулярные войска или на любую другую официальную службу и, потерпев в этом неудачу, пополнявшими ряды тех, кто был склонен к беспорядкам и нередко прибегал к бандитизму».

Вот вам и колоны III века, уходящие в пустыни и к разбойникам, о которых любит рассказывать «История Древнего мира»! Итак, позднеантичная Римская империя, она же «блистательная Порта», рухнула не из-за нашествия мифических варваров, а в результате притока вполне реального испано-американского золота.

Так с 1606 года произошел перелом в политической ситуации. А религия была лишь «орнаментальным обрамлением» происходящего.

Л. Кинросс продолжает:

«Султан, который ранее мог в высокомерной форме выбрать обращение к императору Габсбургу просто как к „Королю Испании“ (если не Вены) , теперь вынужден был признать его равным себе и признать его титул кайзера. Больше не могло быть речи о вассальной зависимости».

Спрашивается, все это мы должны учитывать, или нет, сравнивая искусство разных веков по линиям нашей синусоиды и выстраивая собственную концепцию истории?

В таком малоизученном явлении, как средневековое искусство Египта, история склонна называть древнеегипетским все, что имеет отношение к эзотерике. А ведь, например, «древнеегипетские» карты Таро имеют явно средневековое происхождение.

«Древним» изобретением считается каббала. Но вторая основная книга по каббализму «Зохар» была написана Мозесом де Леон в Испании только в 1275 году! А говоря о первой книге, «Сефер Итзирах», якобы написанной много раньше, стоило бы вспомнить, что известный Моисей бен Нахман, он же Рамбан, главный раввин Каталонии (1194–1270), заслужил признание своим письменным изложением каббалы, и никаких «древних источников» при этом нет.

В ходе развития религий люди в ней находили ответы на важнейшие вопросы бытия. В средневековье, в Египте с XI, и по всему Средиземноморью с XIII века, каббалистические упражнения и оккультизм стали всеобщим поветрием «мыслящих людей», поскольку они перестали находить в религии эти ответы, и в условиях отсутствия науки искали их в оккультных занятиях. Сегодня, спустя сотни лет, ответы на многие вопросы дает наука, но при этом сохранились и религия, и оккультизм, которому привержены очень многие, не способные к наукам. Такой ход истории естественен.

Традиционная же история показывает неестественный путь развития: сначала в Египте развивали всякую эзотерику, а в Греции — науки, а потом стали искать ответов в религии, и опять пошли по второму кругу.

Первые эзотерики появились в Египте в Х веке. Это была, полагают, тайная секта выходцев из Магриба, называемая исмаилитами. Воцарившийся в 996 году халиф Хаким (996–1021) увлекался астрологией, он объявил себя земным воплощением бога, повелел христианам носить на одежде кресты, а евреям — бубенчики; мусульманам было разрешено торговать на базаре только ночью. Здесь эзотерика оказалась выше всех религий, но только потому, что ее «исповедовал» сам халиф, воплощение бога на земле.

Хасан Саббах стал исмаилитским имамом. В 1090 г. ему удалось овладеть горной крепостью Аламут в Дейлеме, и он стал называться «Старец Горы». Из этой крепости выходили фанатики, совершавшие свои преступления под действием наркотиков.

О сходных «старцах» — но только называя их карматами, пишет Е. Беляев в книге «Мусульманское сектантство»:

«Высшее духовное руководство и политическая власть в карматской секте принадлежали незначительному числу верховных наставников, якобы обладавших особыми способностями, позволявшими им воспринимать и понимать истинную сущность вещей и явлений видимого мира и проникать в тайны невидимого».

Ну, чем же эти старцы и наставники — не древнеегипетские жрецы? Абу ал-Кахира Багдади (ум. ок. 1038) писал, что карматы принадлежат не к секте ислама, а скорее к «секте магов», а их задачей является восстановление зороастризма. Мы опять видим «перемешивание» религий, из клубка которых, конечно, можно выстроить любую концепцию. Я здесь предлагаю самую естественную. Л. Н. Гумилев в книге «Конец и вновь начало» высказывает свое мнение:

«Карматство по своим философским концепциям отличается от ислама гораздо больше, чем христианство или даже иудаизм. И тем не менее, оно лежит в рамках не только суперэтнической конструкции — мусульманской культуры, но даже внутри собственно арабского этноса».

Двор и гипостильный зал храма Амона в Луксоре. «Новое царство». 1405–1370 годы до н. э. Линия № 4 «ассирийско-египетской» волны.

Не желая быть столь категоричным, М. Постников пишет:

«…Имеющийся материал сам по себе не позволяет определить тип египетской религии. Он укладывается как в монотеистическую, так и в политеистическую схемы. Выбор той или иной схемы определяется исключительно исходной установкой исследователя… Неудивительно поэтому, что т. н. „мифологическая школа“ все христианство выводит из египетской и других восточных, якобы „древних“ религий, отказывая ему в какой-либо оригинальности».

Во времена Эюбидов (XII–XIII век) и позже культура продолжала свой путь, однако его эзотерическая «составляющая» законсервировалась на уровне XI века.

Более примитивное «древнеегипетское искусство» приходится на IX–X века н. э., линии № 2 и 3. Во всяком случае, статуя писца VII века до н. э. (линия № 3) примитивнее статуи писца Каи середины III тысячелетия до н. э., а сфинкс фараона Аменемхета III XIX век до н. э. (линия № 6) совершеннее сфинкса царицы Хатшепсут XV века до н. э. (линия № 4 стандартной «греческой» синусоиды с ассирийско-египетскими «исключениями», подробнее об этом — в главе «Постройка вслепую»).

Американский критик традиционной истории Великовский без всякой нашей подсказки обнаруживает стилистический параллелизм в искусстве Египта по линии № 3:

«Охотничьи сцены Рамзеса III после детального исследования обнаруживают влияние азиатских мотивов. Но поскольку мы отвергает двенадцатый век как время Рамзеса III, нас больше не смущает трудность объяснения того, каким образом мотивы двенадцатого века (до н. э., — Авт.) могли быть заимствованы из произведений, созданных в седьмом веке (до н. э., — Авт.) »

И сравнивая храм Рамзеса III близ Луксора, а также храм Хонсу в Карнаке с храмами Птолемеев в Эдфу и храмами в Персеполе, Великовский тоже приходит к однозначному выводу:

«Поразительное сходство бросается в глаза при первом же взгляде. При ближайшем рассмотрении впечатление переходит в уверенность, что перед нами памятники одной и той же эпохи или близко отстоящих друг от друга поколений, во всяком случае, не разделенных восемью или десятью веками».

 

Итальянское и византийское искусство

Ребенку, несомненно, легче рисовать фронтально стоящие фигуры, а если он рисует сидящую фигуру, то располагает ее в профиль, как мы видим это в египетском искусстве. Не менее примитивны византийские изображения, мастерство исполнения которых, как я уже писал, до IX века снижалось, а затем пошло на подъем.

Очевидно, что первая икона «Архиепископ Авраам» хуже по исполнению, написана раньше, чем вторая — «Сергий и Вакх». Но «по науке» это верно, только если прослеживать развитие искусства не по векам, а по «линиям веков». Традиционная хронология относит первую к VII веку (линия № 2), а вторую — к VI веку (линия № 3).

К самым примитивным изображениям византийской эпохи относятся мозаики VIII–IX веков «Богоматерь с младенцем Христом» (после 787 года) из церкви Успения в Никее, «Богоматерь с младенцем» из церкви св. Софии в Салониках и «Богоматерь и ангелы» (фигуры, изображенные вполоборота, особенно неудачны), «Вознесение» ок. 843–885 годов там же, «Богоматерь с младенцем», «Архангел Гавриил» (867) в константинопольском соборе св. Софии, «Иоанн Златоуст» и «Игнатий Богоносец» конца IX века там же, «Император Лев VI перед Христом» (886–912) и «Император Александр» (912).

Беда в том, что византийское искусство датировано то по «греческой», то по особой «византийской» синусоиде (по последней чаще), что создает дополнительные трудности.

Все эти произведения, скорее всего, относятся не к линиям № 1 и 2, а к линиям № 4 и 5, но к ним примыкают и некоторые работы линии № 6, из числа относящихся к «провинциальным», например, «Богоматерь с младенцем и святыми Феодором и Георгием», энкаустическая икона из монастыря св. Екатерины в Синае VI века или «Сергий и Вакх», икона конца VII — начала VIII века из Киева, а также «Богоматерь» и «Преподобный Петр молчальник» конца X — начала XI века, миниатюра из Евангелия (монастырь св. Екатерины, Синай).

Произведения второй половины X века, сделанные в Константинополе, характеризуются уже новыми чертами: фигуры часто изображаются вполоборота, с более естественным наклоном головы.

Сошествие в Ад. Деталь мозаики XI века. Монастырь Неа Мони на Хиосе (Греция). Линия № 3.

Сошествие в Ад. Деталь мозаики из церкви Богоматери в Дафни. Около 1100 года н. э.

Таковы, например, «Богоматерь с младенцем между императором Юстинианом и Константином» или «Христос между Константином IX Мономахом и императрицей Зоей» 1034–42 годов из собора св. Софии в Константинополе.

Художники осваивают сложные движения: «Преображение», «Моисей, снимающий сандалии» (якобы ок. 565–566) из синайского монастыря св. Екатерины. Головы изображаемых получают более сложную светотеневую трактовку, очевидно стремление мастеров передать характер персонажей. Таковы «Юстиниан со свитой и архиепископ Максимин» и «Императрица Феодора со свитой» (якобы 546–547) из церкви Сан-Витале в Равенне. И в этом нет ничего удивительного, ведь VI и XI века — это одно и то же время, линия № 6 (7). А работы в разных веках по недоразумению.

Если вы будете сравнивать работы VII века «Св. Димитрия с епископом Иоанном и эпархом Леонтием» из базилики св. Димитрия в Салониках, или «Силы небесные» из Церкви Успения в Никее с произведениями V века «Добрый пастырь» из мавзолея Галлы Плацидии в Равенне, и «Явление Аврааму трех ангелов» и «Гостеприимство Авраама», «Благовещение», «Видение Иосифа», «Поклонение волхвов» из церкви Санта-Мария Маджоре в Риме — вы на самом деле будете сравнивать X век с XII-м. В римских и равеннских мозаиках этого времени фигуры изображены намного свободнее, они включены в пейзаж, связаны со средой обитания, предметами быта и т. п. Таковы и «Благовестие Анне и Иоакиму» и «Введение» второй половины XI века в церкви Успения Богоматери в Дафни.

Константинопольская школа, естественно, идет впереди: мозаики пола Большого дворца «Кормление осла» и «Мальчики на верблюде», «Девушка с кувшином» второй половины VI века — это уже настоящее светское искусство XIII, а возможно, и XIV века.

Ведь приблизительно с этого времени византийское искусство и разделяется на светское и религиозное. Даже в IX–XI веках здесь и то, и другое намного превосходит западноевропейское романское искусство. Это проявилось в мозаике купола церкви св. Георгия в Салониках «Мученики Онисифор и Порфирий» конца IV века (XIII век по линии № 5). Или посмотрите на «Перепись» и «Прощанием Иосифа с Марией» (ок. 1316–21) в стамбульском Кахриэ-джами, или «Вручение пурпура девам» и «Обручение Иосифа с Марией».

Здесь начало палеологовского «возрождения», все черты стиля которого присутствуют в «позднеантичных» композициях IV века.

На линии № 5 появляется не употреблявшаяся ранее моделировка объема с помощью светотени, складки одежды отходят от условной орнаментальности к более правдивой передаче строения и движения человеческих тел. Произведения этой линии относят в одних случаях к IV, а в других к XIII веку, а ведь различия между ними обусловлены иногда местом исполнения — в столице, Константинополе, или в провинции — а иногда темой, светской или религиозной.

Христос. Деталь мозаики Деисус. 2-я половина XIII века. Собор св. Софии в Константинополе. Линия № 5.

Традиционное искусствоведение, впрочем, вообще не находит чисто светского искусства в Византии. Может быть, его не было? Было, о чем свидетельствуют сами византинисты. В книге «Византийская культура» З. В. Удальцова пишет:

«Даже в самую тяжкую годину вражеских нашествий в Византии сохранялись очаги культуры, билась живая мысль, зрели новые идеи, порою опережавшие свой век и предвосхищавшие эпоху гуманизма. В XIV–XV вв. появляется целая плеяда византийских ученых-гуманистов и эрудитов, таких, как Федор Метохит , Никифор Григора , Димитрий Кидонис , Георгий Гемист Плифон , Виссарион Никейский и многие другие.

…Прогрессивные идеи византийских мыслителей, горячих приверженцев античной цивилизации (!) , не исчезли бесследно и после падения Византии, а были перенесены в Западную Европу, где продолжали жить, во многом оплодотворив культуру эпохи Ренессанса.

Византийское искусство в XIII — первой половине XV в. продолжает свое поступательное развитие. Искусство этого периода, получившее по имени правящей династии название палеологовского, переживает временный, но блестящий расцвет. Предренессансные идеи, охватившие передовые умы византийского общества, оказали воздействие и на художественное творчество».

Все процитированное соответствует истине. Но какими произведениями иллюстрируют эти слова? Ромейское (византийское) искусство представлено лишь религиозно окрашенными образцами. А ведь были и другие! Историки не могут скрыть факты:

«В Византии при все возрастающем влиянии христианства все же никогда не затухало и светское художественное творчество. Необычайный расцвет Константинополя — этого крупнейшего центра средневекового мира, превосходившего вплоть до XIII в. (а на самом деле даже до XVI века, — Авт.) богатством и блеском своей цивилизации современные ему Лондон, Париж, Венецию и Флоренцию, способствовал сохранению светской городской культуры. Культ империи и императора давал импульс как развитию придворной столичной культуры, так и сближению светской и церковной идеологий. В Византии всегда жила полнокровной жизнью светская культура и образованность, связанная с одной стороны, с византийской аристократией и городской интеллигенцией, а с другой — черпавшая могучие импульсы из народной культуры».

С хронологией Византии нет пока полной ясности, потому и с ее искусством не все гладко. Но в любом случае, нельзя согласиться с отсутствием здесь светского художественного наследия.

В Италии интерес к греческой средневековой культуре был вызван преподавательской деятельностью Мануила Хрисолора, Гемиста Плетона, Виссариона Никейского и Иоанна Аргиропула. У них получили образование многие знаменитые итальянские гуманисты: Лоренцо Медичи, Пьетро и Донато Аччьяолли, Леонардо Бруни и другие.

Очевидно, что большое распространение гуманизм имел и в самой Византии! З. В. Удальцова пишет:

«Вокруг Федора Метохита и Никифора Григора группировались передовые представители интеллектуальной элиты… Все они были, хотя и в разной степени, приверженцами новых гуманистических идей. Все они вызывали ненависть у сторонников мистического учения Паламы… Дмитрий Кидонис был горячим сторонником сближения Византии с Западом, заключения унии между православной и католической церквами. В споре между западником Варлаамом и Паламой он энергично боролся против главы исихазма».

Однако подобные верные утверждения, как правило, сопровождаются иллюстрациям, которые их не подтверждают. Мы видим сплошь исихастское, мистическое, можно сказать, антигуманистическое искусство, причем с явными признаками застоя. По сути, лишь часть великой культуры выдают за ее всю. А чтобы «собрать» всю эту культуру, нужно прослеживать историю искусства по нашим «линиям веков». Вся византийская культура разбросана кусочками в прошлом.

На основании тех византийских иллюстраций, которые милостиво «оставлены» историками для ее средневековья, делается вывод о том, что поздневизантийское искусство было далеким от реализма. Якобы человеческие фигуры, изображавшиеся здесь художниками, так и не обрели объема и телесности, красочные плоскости так и не сменились светотеневой моделировкой, а фантастические декорации фона не были вытеснены интерьером.

Искусствоведы утверждают, что в последние десятилетия существования Византийской империи в ее искусстве, как и во всей идеологической жизни, полностью победили реакционно-мистические начала. Что в живописи сухость, линейная графичность взяли верх над сочностью и красочностью некоторых лучших творений палеологовского Ренессанса, что динамичная экспрессивность вновь сменилась неподвижностью.

«Византийское искусство накануне гибели империи как бы окончательно застыло в угасающем величии».

Все это можно счесть верным в отношении религиозного искусства. А светского, значит, и не было?

Но тогда, кроме как у «антиков», северо-итальянским художникам XIII–XIV веков не у кого было бы учиться. Не было у них прямых предшественников. И только если сложить нашу синусоиду, выстроить «объемную» историю, мы обнаружим этих предшественников: ими окажутся как раз «антики» Византии.

Традиционная история проявляет такое свое отношение к искусству XIII века (по Постникову):

«Феодальные правители с достаточными доходами тратили их обычно на войны или на престижное строительство. Афинские герцоги, отличаясь исключительным миролюбием и отвращением к авантюрам… должны были тратить свои немалые средства на строительство. Однако оказывается… что до нас дошло исключительно мало зданий той поры. Считается, что единственным роскошным замком был кадмейский в Фивах, но он ныне полностью разрушен. Из церквей самой замечательной является церковь Католиков в Афинах, небольшой храм из белого мрамора с куполом. Историки искусства спорят, является ли он самостоятельным творением франков, или их реставрацией старовизантийской базилики. Даже храм Дафни невдалеке от Афин, служивший фамильной усыпальницей ла Рошей, по уверению Грегоровиуса построен не ими, а восходит чуть ли не к античным временам».

Западноевропейское (романское) искусство не было так строго канонизировано, как искусство восточного Средиземноморья (Египта, Малой Азии, да и Греции). В 1204 году западные рыцари принесли с собой в Константинополь новое чувство красоты и идею свободы творчества. Эти семена упали на хорошо подготовленную почву византийского искусства, обладавшего высочайшим техническим мастерством, и проросли истинно палеологовским «возрождением».

Во времена Латинской империи греческие художники создали новое, невиданное до того искусство, следы которого мы и находим по всей линии № 5 в грекоговорящих землях. Северо-итальянские художники, как мы теперь понимаем, были прилежными учениками этих греков, они подхватили эстафету, и взлет творчества продолжился, чему свидетельством история от линии № 5 и выше.

Чимабуэ. «Мадонна со святыми». Фрагмент. 1280–85.

Ангел у гроба. Деталь фрески. Монастырь Милешево (Сербия). XIII век.

Джотто. «Мадонна на троне». Ок. 1310.

В картине Чимабуэ «Мадонна со святыми» 1280–85 годов, в его росписях в базилике Сан-Франческо в Ассизи мы видим те же недостатки, что и во фресках собора св. Софии в Охриде (ок. 1040) или в византийских монастырях, но есть и достоинства: фигуры уже не такие плоские, складки одежд более естественны.

В то же время цветовая гамма византийских мозаик XI века, наример, таких, как «Распятие» из церкви Успения Богоматери в Дафни, «Деисус» XII века собора св. Софии в Константинополе и многие другие намного изысканнее, чем фрески Чимабуэ или мозаики Каваллини в церкви Санта-Мария ин Трастевере в Риме 1291 года.

Технически византийское искусство сильнее, чем европейское, что подтверждают искусствоведы. Лазарев пишет:

«Рядом с этой утонченной, ослепительно богатой палитрой краски Джотто могут показаться пестрыми и примитивными».

Это относится к «Мадонне на троне» Джотто (1310), таковы же «Мадонна Ручелаи» (1285) и «Маэста» (1308–11) Дуччо.

Дуччо. Алтарь «Маэста». 1308–11.

Сходны с ними «Ночное благовестие пастухам» (1328–34) Таддео Гадди и «Чудо св. Сильвестра с драконом» (конец 1330-х годов) Мазо ди Банко. Произведения начала XIV века отличаются разнообразием композиций, более свободным расположение фигур, их поворотов и движений. А в Византии мы видим это уже в XII веке, например, в 1164 году в церкви св. Пантелеймона в Нерези: «Рождество Богородицы», «Вход в Иерусалим».

Конечно, трактовка лиц и фигур и в 1316–21 годах на фресках «Сошествие во ад» в стамбульском Кахриэ-джами не так объемна и материальна, как у итальянцев, но так же индивидуальна и психологически разнообразна.

«Деисус с Исааком Комнином и монахиней Маланией» из Кахриэ-джами и «Христос» из Фатие-джами отличаются благородством лиц позднеантичных произведений III–IV веков. Сравните с «Портретом супругов из катакомб Памфила» ок. 300 года. Точно такие же лица мы видим также в «Маэсте» Симоне Мартини 1315 года.

Это — линия № 6.

В чем выразилось палеологовское «возрождение»? Искусствовед В. Д. Лихачева в «Искусстве Византии IV–XV веков» пишет об этом так:

Симоне Мартини. «Маэста». Фреска 1315 года. Деталь.

Архангел Михаил. Византийская икона XIV века.

«Как в иконе, так и в фреске и миниатюре все приобретает отныне движение: одеяния развиваются, усиливается жестикуляция фигур, их повороты становятся много свободнее, фигуры и пейзажные фоны объединяются в единое, функционально обусловленное целое, фигуры становятся точнее в масштабе, пространство углубляется, выражение лиц приобретает менее строгий характер. Но было бы неверно рассматривать этот стиль, как реалистический. По-прежнему он облекается в форму строго фиксированной иконографии. По-прежнему светотеневая моделировка заменяется красочной, отсутствует интерьер, заключающий фигуры в реальную среду».

Пантократор. Икона XIV века.

Миниатюры из парижской псалтыри X века «Молитва Исайи» или «Давид, играющий на лире», а также миниатюры из библии королевы Христины, из Трапезундского Евангелия, из Менологии Василия II, из псалтыри Василия II тоже отличаются всеми этими чертами и должны быть, по всей видимости, отнесены к более позднему времени, чем миниатюры из Догматического Паноплия Евфимия Зибагена XII века. В то же время в XIII–XIV веках много произведений, лишенных новаций, например, миниатюры из Евангелия Иверского монастыря в Афоне, из теологических сочинений Иоанна Кантакузина.

Религиозное искусство Византии остается верным себе на этом последнем этапе своего развития, несмотря на сближение Палеологов с Западом. Это, полагают, предопределило скорое затухание палеологовского «возрождения». Творчество носит безличный характер, оно сковано традицией и авторитетом церкви. Примеров этому так много, что нет смысла их перечислять. Поэтому некоторые произведения, такие, как фрески из церкви св. Троицы в Сопочанах, часто трактуются как «воспоминания» или «отголоски» античности.

Феофан Грек. «Столпник». Фреска церкви Спаса на Ильине, Новгород. 1378 год. Мастерство художника говорит само за себя

Но теперь мы с вами понимаем, что закат этого «малого возрождения» следует отнести только к религиозному пласту искусства. Светское искусство продолжало развиваться в гуманистическом направлении, даже обгоняя северо-итальянскую школу, что хорошо видно на примере великолепных помпейских росписей XIV–XV веков. Так что не стоит думать, будто Помпеи погибли в I веке.

«Богоматерь на троне» из Национальной галереи в Вашингтоне или «Богоматерь на троне» из музея изобразительных искусств в Москве (обе — второй половины XIII века) уже испытывают на себе влияние исихазма и демонстрируют возвращение к сухой, статичной, условной манере, еще более замкнутой в себе, еще более не поддающейся логике и здравому смыслу. Безусловно, религиозное искусство подвергалось все большей цензуре и ограничениям.

Творчество Феофана Грека или Мануила Евгеника конца XIV века (одновременное творчеству «антиков» Леохара и Полиевкта, если смотреть по линии № 6) и не могло быть иным, иначе оно, как искусство, обслуживающее религиозные потребности определенных кругов византийского общества, просто не имело бы смысла.

Амброджо Лоренцетти. «Плоды доброго правления». Деталь фрески. 1338–40 года.

Помпеи. Якобы I век н. э. Роспись в доме Публия Фанния Синистора.

З. В. Удальцова пишет:

«Блестящий взлет палеологовского Возрождения оказался кратковременным, и расцветший… хрупкий цветок предренессансного искусства быстро увял под холодным дыханием аскетических идей исихазма и канонизированного эстетства господствующей церкви».

Позже светское искусство Византии было вытеснено в античную даль христианскими хронологами, а также «канонизированным эстетством» господствующей мусульманской церкви и в Турции, и на Ближнем Востоке, и в Египте.

Постников:

«Памятники этого времени, известные под — как мы теперь понимаем, вполне условным, — наименованием „греко-римских“ или эллинистических, уже в достаточной мере едины как в Египте, так и в Константинополе и в Риме, хотя в Египте они сохраняют отдельные локальные „древнеегипетские“ черты.

…Мы не должны столь резко, как это принято, отделять христианскую Ромейскую империю от сменившей ее мусульманской Османской империи. Последняя была во всех отношениях продолжательницей первой, на чем, кстати сказать, всегда настаивали турецкие султаны, квалифицируя себя как единственных истинных продолжателей „римских“ императоров».

В том же XV веке, в котором власть в Византии перешла к мусульманам, на юге Италии произошло извержение вулкана Везувий. Есть серьезнейшие основания считать, что именно это извержение погубило средневековый город Помпеи, а не мифическая катастрофа I века нашей эры. Вопрос этот хорошо рассмотрен в книгах других исследователей, вы можете прочесть об этом, например, у Н. А. Морозова или С. И. Валянского и Д. В. Калюжного.

А я в книге, посвященной истории искусства, показываю вам, для сравнения, виды двух средневековых городов. Фреска Амброджо Лоренцетти с видом Сиены и помпейская фреска неизвестного мастера выполнены в одинаковой манере, с одинаковой степенью знания перспективы, в одной и той же технике. Разница только в том, что одна работа изображает северо-итальянский, а вторая — южно-итальянский, «ренессансный» город.

Интересно, что люди, жившие в XV веке, и не подозревали, что Помпеи уже больше не существуют. В те годы поэт Якопо Саннадзаро писал о Помпеях: «Мы подходили к городу, и уже виднелись его башни, дома, театры и храмы, не тронутые веками».

Некоторые знаменитые мозаики Помпей поразительно похожи по композиции, колориту и стилю на фрески Рафаэля и его ученика Джулио Романо. Это отмечали очень многие исследователи. К тому же и сюжеты живописных произведений могут быть восприняты как вполне христианские, средневековые, пусть с этим и не соглашаются искусствоведы, пытающиеся толковать подобные сюжеты в языческом духе. Они попросту сочиняют объяснения, чтобы оправдать свои ни на чем не основанные хронологические выдумки.

Это все лишний раз подтверждает, что исторические ошибки у сторонников традиционной истории неизбежны, в силу их стереотипного восприятии прошлого.

 

Линии № 8 и 9

Появление «техники старых мастеров» в масляной живописи традиционно датируют XV веком и связывают с именами братьев ван Эйков, Губерта (ок. 1370–1426) и Яна (ок. 1390–1441). Конечно, масляные краски употреблялись задолго до них, но не так, как это делали они. Считается, что секрет их мастерства утерян.

Э. Бергер в книге «Истории развития техники масляной живописи» пишет:

«Большинство современных исследователей… считает, что ван Эйки не изобрели, а усовершенствовали масляную живопись, и секрет не в рецептах, а в методе работы».

Но как бы там ни было в дальнейшем, первоначально методы живописи ван Эйков мало чем отличались от методов Джентиле да Фабриано, Андреа дель Кастаньо или Козимо Тура. Налицо большое сходство живописи XV века во Франции, Фландрии, Каталонии. Тому подтверждения: «Ла Вержа дель Кунсельерс» (1445) Льюиса Дальмау, «Положение во гроб» Педро Санчеса, «Тайная вечеря» (1468) Дирка Баутса и другие произведения.

В то время итальянские художники раннего Возрождения, держались еще чистой темперы, однако пользовались и масляными красками для лессировок.

Темпера — это клееводяные и эмульсионные, не прозрачные краски. Для достижения определенных оптических эффектов и придания стойкости картинам, выполненным темперой, их лессировали, то есть наносили на готовое произведение заключительные прозрачные слои масляной краски. От этого краски становились ярче, звучнее.

Так что к моменту возникновения в XV веке во Фландрии «нового метода», который теперь принято называть «методом старых мастеров», во многих европейских странах уже сложились определенные традиции работы темперными красками.

В Италии большое распространение получила также настенная живопись водяными красками по сырой штукатурке — фреска.

«Надо было украшать здания, — пишет Стендаль в „Истории живописи в Италии“ . — Фламандские ковры стоили дорого, бумажных обоев не было; оставались только картины».

«Три короля» из часослова герцога Беррийского. Издание братьев Лимбург.

Большинство станковистов были одновременно и миниатюристами. Замечательными художественными качествами обладают «Устав рыцарского ордена архангела Михаила» Жана Фуке, «Роскошный часослов герцога Беррийского» братьев Лимбургов, «Часослов Марии Бургундской» и другие произведения XIV–XV веков, в которых получил яркое выражение готический стиль.

Говоря о миниатюре братьев Лимбургов «Три короля» из часослова герцога Беррийского 1416 года (слева), нужно отметить, что на ней, на фоне Парижа, скачут вслед за предводителем в меховой шапке с крестом воины восточного типа в чалмах, с кривыми саблями на боку. А над ними горит Вифлеемская звезда. Традиционная история не может объяснить, что это за приключения во Франции XV века.

Миниатюристами были Губерт и Ян ван Эйки, их метод работы над станковой картиной был органичен для XV века. Доска покрывалась грунтом цвета пергамента, на грунт наносился рисунок во всех мельчайших подробностях, изменения в композиции не допускались. Рисунок раскрашивался непрозрачными темперными красками, которые быстро высыхали, перекрывая нижние слои.

В чем же заключались их нововведения?

Если раньше масляная краска, более прозрачная, чем темпера, использовалась в верхних заключительных слоях, ван Эйки стали использовать эту ее особенность с самого начала. И оказалось, что так можно делать не только контурный, но и светотеневой рисунок. Таким образом, в обиход художников вошло понятие одноцветного светотеневого подмалевка.

Ян ван Эйк. Мадонна с канцлером Ролленом. 1433.

То же самое и во фреске: тонкий слой сырой штукатурки наносился по тщательно сделанной «синопии», а потом раскрашивался.

На неоконченной картине Яна ван Эйка «Св. Варвара» 1437 года мы видим, что по грунту светло-телесного тона нанесен подробнейший рисунок с оттушевкой теней, а затем уже небо подкрашено голубой и охристой краской.

Этот метод вместе с тем обстоятельством, что масляные краски позволяли делать переходы между тонами более мягкими и естественными, привели к тому, что «фламандский примитив» приобрел общеевропейскую известность.

По легенде, Антонелло да Мессина съездил к Яну ван Эйку из Брюгге и тот познакомил его со своим методом. Так масляная живопись, вызывая всеобщее восхищение, появилась сначала в Венеции, а потом во всей Италии. О картинах ван Эйка и Мемлинга писали уже тогда: «Все в целом совершенно по своему колориту, тонкости рисунка, силе и моделировке».

В Италии к тому же с методом ван Эйков произошли существенные превращения. Дело в том, что у флорентийцев была традиция исполнять рисунок в два цвета по тонированной бумаге. Тени при этом штриховались темным карандашом, а свет — белым. Они применили этот прием и в масляном подмалевке, что привело к существенному утемнению цвета грунтовки.

Грунт цвета «хорошо загорелой мужской руки» виден на неоконченных работах Леонардо да Винчи «Поклонение волхвов» 1481–82 годов и «Святой Иероним» 1481 года.

Уже на этапе одноцветного подмалевка картины, выполненные по такому итальянскому методу, приобретали вид особенно реалистичных, законченных и тщательно сделанных произведений. Хотя итальянцы и отошли от мелочности, склонности к излишней подробности, свойственной северянам.

В это время основным требованием становится концентрация света в картине, причем предметы, находящиеся на первом плане в композиции, выбеливались сильнее.

Пьеро делла Франческа. Битва Константина с Максенцием.

Картина Леонардо да Винчи «Мадонна среди скал» из Лондонской национальной галереи 1483–1508 годов, не будучи законченной, наглядно иллюстрирует этот метод. Собственно говоря, перед нами всего лишь подмалевок, слегка тронутый голубыми и охристыми лессировками, производящий впечатление почти законченной картины.

Во фресках XV века этих нововведений еще нет. На картине Пьеро делла Франческа «Битва Константина с Максенцием» 1452–60 годов показан явный анахронизм, если смотреть на нее с точки зрения традиционной хронологии: плечом к плечу со средневековым рыцарем скачет воин в римских кожаных доспехах, а впереди — Константин Великий (живший в IV веке) в головном уборе византийских императоров XIV века.

Бергер:

«Все теоретические рассуждения XVI века о „высокоблагородном искусстве живописи“ сходятся на том, что идеал совершенства художественного произведения состоит в правдивой передаче природы при красоте рисунка, грации и гармонии линий, формы и красок, объединенных выразительной композицией».

Виртуозность в передаче светотени достигает вершин в произведениях Леонардо, Рафаэля, Корреджо. В то же время в области колорита впереди по-прежнему венецианская школа. В XVI веке венецианцы Джорджоне и Тициан применяют еще ряд технических новинок.

Бергер:

«Вероятно, очевидное различие между юношескими и более поздними произведениями одного и того же мастера объясняются техническими различиями живописной работы. Особенно ясно выступает это различие у величайшего из венецианцев — Тициана. Это вполне естественно, так как, изучив в своей юности нидерландскую технику у Джованни Беллини, Тициан почти в течение целого столетия принимал деятельное участие в эволюции этого метода».

Таким образом, изменения в методах и технике работы происходили не просто в исторически небольшой период времени, а в течение жизни одного художника. Как же нам согласиться с утверждениями, что в «древнем мире» одни и те же методы и приемы держались чуть ли не тысячелетиями?! И что не менялся эстетический идеал?

Возвращаясь к творческому пути Тициана, отметим, что, во-первых, в поздние годы своего творчества он доводит цвет грунта до красно-коричневого тона. Во-вторых, активный белильный подмалевок он и другие венецианцы продлевают подмалевком «мертвыми красками», то есть различными смесями белил и желтой, красной и черной красок. Так появляется цветной подмалевок. И, кроме того, Тициан и художники его школы разрабатывают новые принципы использования заключительных лессировок, так как до них картины заканчивались «цвет в цвет».

Представление о цветном подмалевке венецианской школы дает незаконченная картина Эль Греко «Вид и план Толедо» 1609 года, а также его картины, попорченные неумелыми реставраторами, снявшими с полотен вместе с потемневшим лаком и многие завершающие лессировки, отчего те предстают ныне перед зрителем в «мертвых красках».

А на картине Эль Греко «Мученичество св. Маврикия» 1580–82 годов рядом с испанскими идальго в металлических доспехах конца XVI века изображены босые римские воины в типичных античных кирасах. Над этими античными войсками развеваются вполне средневековые знамена, украшенные изображениями крестов и… полумесяцев. Тут же древнеримский мальчик предлагает легионеру стальной средневековый шлем с забралом.

Бергер:

«Рафаэль, Леонардо, Тициан, Дюрер, Гольбейн не только создали свои произведения, но еще долго продолжали творить в лице своих учеников… Фламандская техника, перенесенная Антонелло на итальянскую почву в условиях необычайного подъема в искусстве, не могла остаться неизменной при всеобщем стремлении к прогрессу. Громадные задачи, которые стояли перед художниками, требовали ускорения работы и напряжения всех сил».

Произведения венецианской школы пленяют колористической гармонией, при этом работа на стадии подмалевка становится свободней, не стесненной рамками первоначального замысла, допускает поправки и дополнения в рисунке.

Теперь уже художники не считают целесообразным метод многократных прописок, также отвергается и предварительное закрепление каждой детали при помощи тщательного рисунка пером. Теперь они творят свободно, желая большими ударами создавать живую стихию красок, игру борьбы света и тени.

Однако одновременно с достижениями техники в XVI веке происходит также некоторое ее упрощение, заметное уже в картинах Тинторетто. Бергер об этом пишет так:

«Тут следует отметить, что эта „большая быстрота“ или упрощение технических приемов не всегда вело к их усовершенствованию. Мы видим, напротив, что утрировка этих принципов постепенно подготавливает начинающийся упадок в искусстве. Схематизация метода вела к шаблону и больше ценилась подражателями великих художников, чем ими самими».

Пармиджанино. Мадонна с длинной шеей. 1532–40.

Такое упрощение техники живописи мы видим в набросках «мертвыми красками» Рубенса 1637–38 годов «Падение Фаэтона», «Похищение Гипподамеи».

В искусстве итальянского Возрождения наступает кризис, наметившийся в произведениях маньеристов, одним из представителей которых является Пармиджанино. В это время новые технические веяния распространяются из Италии в другие страны. Пример — незаконченный этюд Дюрера «Голова ребенка» 1497 года.

Кризис преодолевается на рубеже XVII века с появлением школы караваджистов. Однако Караваджо привнес в технику станковой картины прием, сказавшийся отрицательно на ее колорите, а именно: он стал использовать очень темный грунт для передачи драматизма с помощью светотеневого решения.

Бергер:

«Караваджо … принадлежит честь первой победы натуралистического направления, которое в лице Риберы, Веласкеса, Мурильо и особенно у нидерландских живописцев достигло большой высоты».

В споре маньеристов и натуралистов победили последние, во многом благодаря тому, что последователи Караваджо — Веласкес, Рембрандт и другие смогли в некоторой степени вернуться к технической сложности XVI века. Несмотря на это, получивший широкое распространение в XVII веке метод «алла прима», наблюдаемый наиболее ярко у Франса Хальса, неотвратимо вел масляную живопись к упадку. И все это — ради ускорения процесса!

Подмалевок остается в употреблении лишь как вспомогательное средство «для учеников».

Упрощенный способ выполнения одноцветного подмалевка, имеющий мало общего с подмалевком Леонардо, мы видим, например, на незаконченных картинах Буше и других художников XVIII века. Некоторые воспоминания об «этой чепухе», о методах XVI–XVII веков, просматриваются в незаконченных картинах XIX века, например, «Смерть ди Барра» Давида, но оживить традицию и поднять искусство на прежнюю высоту уже не удается.

Двух поколений оказалось достаточным, чтобы уничтожить всякую традицию в искусстве. Вот как быстро происходят изменения в искусстве на самом деле, а не в фантазиях искусствоведов.

Причем сами же искусствоведы падение уровня живописи объясняют большой торопливостью, снижением требовательности и, как следствие, упрощением живописной техники.

Однако катастрофическое положение с качеством станковой живописи в наше время объясняется, по-видимому, более глубокими причинами. И здесь я не согласен с Бергером. Если в падении живописного мастерства на севере виновата эпоха Реформации, то в чем причина аналогичной ситуации в Италии? К сожалению, этот вопрос не нашел должного освещения в искусствоведении и остается загадкой по сей день.

В истории всегда можно найти смуту или войну, на которую спишут уменьшение населения в городах и само количество этих городов. Иллюстрацией этого положения может служить история Византии. Однако, в чем причина ситуации с византийским, и вообще с греческим искусством, выраженная в словах Стендаля:

«По-видимому, у нынешних греков искусство не ушло дальше простого ремесла. Это потому, что их цивилизация не продвинулась вперед ни на шаг со времени крестовых походов».

Я останавливаюсь на этом вопросе столь подробно, чтобы читатель мог понять, как в принципе происходит накопление знаний по какому-то конкретному предмету.

Представим себе: молодой художник, не сведущий в технике живописи, начинает рисовать. Несколькими линиями темного, разумеется, карандаша он набрасывает очертания изображаемого предмета на листе бумаги. Желая показать характер освещения, с помощью штриховки или каким-либо иным способом оттушевывает тени. Следующий шаг — попытка передать объем и пространство — приводит к распределению основных масс света и тени.

Собственно, в этом и состоит позднеготический рисунок. С формально-технической точки зрения он был таким же и у фламандских, и у итальянских художников начала XV века. Мастер того времени, начиная работу над доской, делал то же самое. Он переносил рисунок во всех деталях, в тех же тональных отношениях с бумаги на доску с помощью темперной или масляной краски. Делая переходы между светом и тенью с помощью масла более мягкими, используя прозрачную краску в полутенях, он получал на этом этапе то, что мы называем лессировочным или фламандским подмалевком (особенно хорошо смотрится в начале работы живописно-штриховая лессировка).

Леонардо да Винчи. Мадонна среди скал. Фрагмент.

Однако учтем, что белая бумага была неизвестна до относительно недавнего времени, и художники раннего Возрождения (при всей условности этого термина) рисовали на желтоватой или сероватой бумаге. Они испытывали соблазн передать блики мелом или с помощью белил, особенно при изображении металлических предметов. Так и наш начинающий художник, рисующий на серой или коричневой бумаге, неизбежно придет к более полной передаче объемно пространственной среды с помощью двух карандашей, темного и белого.

К концу XV века в Италии графические изображения стали восприниматься как самостоятельный вид изобразительного искусства. Бумага или картон при этом часто специально тонировались той или иной краской. После переноса рисунка на живописное основание, доска или холст также покрывались специальной тонировкой — имприматурой. Тени, как и раньше, оттушевывались лессировочной темной краской, света же моделировались посредством белил, вплоть до плотных корпусных напластований в сильно освещенных местах.

Цвет имприматуры служил в качестве полутона

Таким образом, художник подошел к исполнению белильного или итальянского подмалевка поверх полупрозрачной имприматуры, сквозь которую просвечивает первый, фламандский подмалевок.

С помощью тончайших слоев масляных белил можно передать такие светотеневые нюансы, что картина становится фактически законченной, но одноцветной. Однако имприматура, как правило, наносилась теплого цвета, такого же, как бумага, на которой был выполнен первоначальный рисунок. Чистые белила, положенные поверх такой тонировки, приобретают холодный оттенок, что производит неприятное впечатление.

Если в дальнейшем работа требует «раскрашивания» изображения, то первые же цветные красочные слои поверх гризайли (одноцветной живописи) воспринимаются как оптически инородные. Поэтому венецианские художники XVI века на заключительном этапе подмалевка использовали четыре так называемые «мертвые краски», то есть подмешивали к белилам желтую, красную или черную краску, получая шесть спектральных цветов (то есть зеленый цвет, например, получается из черной, желтой и белил, фиолетовый из красной, черной и белил, а синий — просто из белил и черной).. Законченный таким образом итальянский подмалевок уже носил характер цветного, в сильно просветленных тонах. При этом краска, используемая в данном случае, как правило, заготавливалась впрок, а не смешивалась на палитре. «Эти оттенки старые мастера многих стран называли „мертвыми красками“, обозначая этими словами красочный слой подмалевка», — пишут Л. Е. Фейнберг и Ю. И. Гренберг в книге «Секреты старых мастеров». «Таким образом, старый мастер, начиная обычно картину с теплой прописи, неизбежно проходил через осветленно-холодноватые тона последних напластований основного слоя, сквозь „мертвые краски“, чтобы опять вернуться к теплому тону в завершающей лессировке».

Джоржио Вазари. Триумфальный въезд папы Льва X во Флоренцию. Фрагмент. 1515 год.

Начав с переноса на холст контуров своего рисунка, художник подобрался вплотную к решению колористических задач. Общий теплый или серебристый тон задан имприматурой. Для того, чтобы расцветить произведение, достаточно нескольких ярких лессировок.

Но мастера еще в XVI веке заметили, что яркий колорит «фламандских примитивистов» носит резкий, негармоничный характер. Они отказываются лессировать «цвет в цвет», синим по голубому, красным по розовому и т. д. Подготовив таблицу цветосочетаний, любой художник обнаружит, что гармоничное созвучие цветов дает сдвиг на один шаг в сторону теплой части спектра, то есть, синим желательно лессировать по зеленому, зеленым — по желтому, желтым — по оранжевому, и т. д.

И только после нанесения лессировок в локальных тонах молодой наш художник может позволить себе живопись a la prima, например, в инкарнате (живопись обнаженного тела). Это можно сделать и по сырому, и по сухому, как ему больше понравится. Откорректировав все детали в заключительных покрытиях, наш молодой человек по сути дела повторил в своей работе всю историю развития техники масляной живописи от ее возникновения в XV веке, и до упадка в XVIII веке.

Но внимание! Оказывается, сходная техника живописи прошла точно такой же путь во времена «античной Греции»! Создатель первой истории искусств Джорджо Вазари пишет в своих «Жизнеописаниях наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих»:

«Ведь говорят же — и, вероятно, следует полагать, что оно так и было, — что живописцы сначала писали только одной краской, почему они назывались монохроматиками, и что это было еще далеко до совершенства. А потом, в творениях Зевксиса, Полигнота, Тиманфа и других, которые уже пользовались только четырьмя красками, главным образом восхвалялись линии, контуры и формы, но не подлежит сомнению, что чего-то там все-таки должно было не хватать. Зато впоследствии у Эриона, Никомаха, Протогена и Апеллеса все было совершенно и прекрасно в высшей мере, и лучшего уже нельзя было себе вообразить, так как они превосходнейшим образом изображали не только формы и телодвижения, но и страсти и движения души».

Все перечисленные Вазари живописцы — античные художники. Наивное «чего-то там все-таки» простительно архитектору и искусствоведу, кем, главным образом, был Вазари (а может, это неудачный перевод), но то, что речь идет о технически сложной живописи, несомненно. Возникает интересный вопрос: неужели живопись в античные времена, тем более масляная живопись, произведений которой «не сохранилось», прошла в своем развитии все те же изгибы и подробности, что и живопись XV–XVI веков?

Ведь «монохроматики» — это художники, использовавшие одноцветный фламандский или итальянский подмалевок. А «четыре краски» — это те самые «мертвые краски», которые изобрели венецианцы в XVI веке. Восторги же Вазари по поводу лучших античных живописцев вполне применимы к его современникам.

В отличие от масляной живописи роспись стен, фреска, менее подвержена изменениям. Она не дает мастерам простора для появления новых технических приемов — в силу своей условности, которая, в свою очередь, рождена сложностью технического процесса, так как определенный участок росписи должен быть закончен, пока штукатурка не высохла, если фреска исполняется на внешней стене здания, или закончен темперой, если внутри помещения.

«Фреска часто применялась древними и за ними последовали и более старые из новых художников, — пишет Вазари . — Многие из наших художников достигают больших успехов в других работах, а именно маслом или темперой, в этих же терпят неудачу, ибо способ этот поистине требует наибольшей мужественности, уверенности, решительности и более прочен, чем все остальные. И поэтому пусть те, кто хотят работать на стене, работают мужественно по сырому и не переписывают по сухому, ибо, помимо того, что это очень позорно, это укорачивает жизнь живописи».

Для того, чтобы создать те произведения живописи (будь то фреска или мозаика), которые датированы веками до н. э., античные художники должны были рассуждать так же, как это делает Вазари:

«…Все картины, написанные маслом, или фреской, или же темперой, должны быть объединены в своих цветах так, чтобы главные фигуры в историях выполнялись совсем светлыми, и те, которые находятся впереди должны быть одеты в менее темные ткани по сравнению с теми, которые расположены за ними, и фигуры, по мере того как они постепенно удаляются в глубину, должны столь же постепенно становиться все темнее по цвету как тела, так и одежды.

Таким образом, в работе надлежит, чтобы выделить фигуры, класть темные тона там, где они менее оскорбляют и не создают раздробленности… Однако не следует соблюдать эти правила в историях, где изображаются свет солнца, луны, огня и прочие ночные темы, ибо таковые пишутся с определенными и резкими падающими тенями, как это бывает в натуре».

Джироламо Сичоланте да Сармонета. Святое семейство. Между 1560 и 1570 годами.

Теперь понятно, почему художники «забыли» такие полезные деловые советы, когда в III–IV веках н. э. увлеклись «трансцендентностью» и перешли от ясной и совершенной античной живописи к византийским мозаикам и иконам. Следить за историей фрески, как и за всей историей искусств, надо не век за веком, а по «линиям веков».

В этом случае нет никакой «забывчивости». Развиваясь последовательно, от линий № 5 и 6, фреска к XVI веку (линия № 8), ко временам Вазари, достигла изрядных высот. Понятно, что в I веке до н. э., а также в I веке н. э. она была на той же высоте, что и в годы творчества Рафаэля и Микеланджело, потому что это и был, на самом деле, XVI век: Высокий Ренессанс, реальная история, линия № 8.

 

Постройка вслепую

XIX век стал веком «Великих археологических открытий». В его начале в поле зрения историков попал «Древний Египет», в середине — крито-микенская культура и Месопотамия, а в конце стали возможными археологические поиски в Греции. Всё найденное, и всё расшифрованное надо было объяснить и, самое главное, датировать.

Традиционная хронология, из-за которой во времена Скалигера было сломано столько копий, уже полностью владела умами. Еще только приступая к новым раскопкам, ученые знали, вещи какого именно времени они найдут, и какие постулаты подтвердят. А если находилось что-то сверх того, размещали по «шкале времен» по своему разумению, руководствуясь имеющейся хронологией.

Но методика-то Скалигера, в соответствии с которой он конструировал мировую историю, была им неизвестна. Стилистического анализа найденных произведений искусства никто и никогда не производил. Усомниться в верности истории «взлетов и падений» древних цивилизаций никому в голову не приходило.

Искажения «правила цикличности» были неизбежны.

Если бы двум бригадам слепых каменщиков поручили достроить начатое кем-то здание, забыв даже объяснить, что это такое — шикарный особняк или трехэтажная казарма, то у них, несомненно, получилось бы нечто нелепое. Но при этом все же можно было бы разобрать, в чем состоял первоначальный замысел, и над какой именно стеной трудились разные бригады.

Разбирая, что получилось из циклической истории Скалигера после того, как над ней потрудились десятки бригад «слепых» историков, мы обнаруживаем весьма причудливую конструкцию. Помимо стандартной «греческой» синусоиды здесь имеются «римская», а также старовавилонская «волны». Обнаружено даже западно-европейское (каролингское) «исключение», приходящееся на линию № 5: некоторые византийские работы, традиционно датируемые VIII–X веками н. э. (линии № 1 и 2) оказываются стилистически близки художественным произведениям, выполненным не ранее XIII века.

Таков окончательный вариант греко-ассиро-египетской «гармошки». Века написаны «арабскими» цифрами для экономии места.

Хронологию Египта историки создавали только в XIX веке и в целом правило «линий» соблюдали, хоть и не догадывались об этом. Но в датировке некоторых «династий» промахнулись так сильно, что, исследуя искусство, можно сразу это увидеть. Во времена фараонов 12-й династии, в XIX–XVIII веках до н. э., происходит неожиданный взлет портретного искусства, и столь же неожиданно и резко его «забывают».

Линия № 3

Голова Небепетра-Менухотепа. Песчаник, XXI век до н. э.

Статуя фараона Ментухотепа. XXI век до н. э.

Линия № 4

Статуя со двора Рамзеса II в Луксоре. XIII век до н. э. (линия № 4).

Сфинкс царицы Хатшепсут. XV век до н. э. (линия № 4).

Линия № 5

Царица Нефертити. XIV век до н. э.

Маска фараона Тутанхамона. XIV век до н. э.

Мужская голова из коллекции Сальт. XXVII век до н. э.

Мастерство художников и скульпторов этой эпохи находится на уровне линии № 6, то есть XIV века н. э., а до воцарения 12-й династии и сразу после нее не поднимается выше уровня линии № 4.

Взлет мастерства виден в том, что лица фараонов приобретают выражение, становится ясен реальный возраст портретируемого, чего ни раньше, ни позже нет. Как видно по лицевым мускулам на портрете Сенусерта III, художник явно знает анатомию.

Линия № 6

Голова от статуи Сенусерта III. XIX век до н. э.

Голова от статуи Аменемхета III. XIX век до н. э.

Представить себе, что консервативное египетское искусство, приняв эти достижения, показав себе и миру, что знание анатомии позволяет достичь высокого качества изображения, затем вдруг отказалось от знания анатомии, вернулось к изображению лиц в условной манере, как на портрете «сфинкса царицы Хатшепсут», невозможно.

Следующий взлет происходит во времена 18-й династии, в XIV веке до н. э. Портреты Нефертити работы скульптора Тутмеса являются вершиной древнеегипетского искусства. Более поздние портреты, например, фараона Тутанхамона выполнены опять в условной манере.

Если же сравнить мужскую голову из коллекции Сальт и изображение Нефертити, можно подумать, что их выполнил один и тот же скульптор — Тутмес. А ведь между ними более 1200 лет! Представляют ли себе историки, что такое — тысяча лет развития искусства?.. Впрочем, полагаю, скульпторов, изваявших обе эти головы, следует поискать по линии № 5 ближе к нашему времени, в XIII веке н. э.

Линия № 5

Тутанхамон в саду. Рельеф. XIV век до н. э.

Персидская гвардия. Рельеф. V век до н. э.

Еще один интересный «всплеск» художественного мастерства, нарушающий стройную циклическую схему истории, мы обнаруживаем на уровне X–VIII веков до н. э. Он касается в основном ассирийского (иранского) и египетского искусства. Из приведенных здесь иллюстраций видно, что все рельефы — XIV, VIII, V веков до н. э. выполнены приблизительно с одним уровнем мастерства. Но это противоречит, во-первых, здравому смыслу, во-вторых, традиционной истории, а в-третьих, что кажется нам наиболее важным, синусоидальной структуре: XIV и V века находятся на линии № 5, а VIII — на линии № 2. Если наша задача — восстановление реальной хронологии, я поместил бы рельефы минус восьмого века на линию № 4.

Охотничья собака. Рельеф дворца Ашурбанипула. VII век до н. э. (линия № 3).

Ассирийский царь Саргон со своим преемником. Рельеф. VIII век до н. э. (линия № 4).

Шумерская статуя молодого Гудеи. XXII век до н. э. (линия № 4 «старовавилонской» волны).

Царь принимает знаки почитания. Ассирийский рельеф из Нимруда, деталь. VII век до н. э. (линия № 3).

Ассирийское искусство в основном представлено рельефами. Куда же делись статуи? Полагаю, они оказались в еще более далеком прошлом, в старовавилонском царстве. Здесь мы находим еще один сдвиг в стандартной синусоиде.

В приведенной ниже таблице нужно учитывать, что «римская» волна сдвинута против стандартной на 4,5 линии.

О древнеримских же художественных «чудесах» я скажу так. Можно, конечно, рассуждать о свойственных римлянам «решительной ломке и разрушении отживших художественных форм». Или о «жизненном тонусе» древнеримских мастеров, исчерпавших в пределах античного мировоззрения все возможности пластического искусства. Или о нашествии варваров, которые «загубили». О «пути развития».

Г. Соколов пишет:

«В развитии портрета III века можно различить четыре хронологических периода. В первой четверти III века (в XVI веке, — Авт.) при правлении Септимия Севера и Каракаллы, когда бытовали еще традиции антониновского искусства, возникало новое отношение к художественному образу. В характере людей подчеркивалась властность, а не созерцательность, в трактовке пластических форм нарастала концентрация объемов. (Что здесь нового? Властность или созерцательность зависит от характера портретируемого, — Авт.) Второй период (уже XIV век, — Авт.) , приходящийся на вторую четверть III века — от Александра Севера до Галлиена, — наиболее напряженный и смутный, изобиловавший глубокими социальными потрясениями, определяется отличными от предшествующих приемами исполнения портретов. Выразительность экспрессивных образов подчеркивала упрощенная и резкая трактовка форм, использовался неизвестный до того способ изображения волос с помощью насечек. (Что может быть более естественным, чем изображение щетины с помощью насечек? Этот прием можно видеть на золотой маске Агамемнона, — Авт.) . Третий период характеризовался возвращением мастеров к пластическим методам начала века („галлиеновский ренессанс“) . В портретах четвертого периода вновь получили развитие стилевые черты, наметившиеся во второй четверти века. Тенденция к упрощению открывала путь развитию отвлеченных образов IV века».

Вот что доказывают нам традиционная история и искусствовед Г. Соколов: искусство скульптуры развивалось от чудесно сделанного портрета Траяна Деция к чудовищному портрету Максимина Дазы. Это, оказывается, мастера специально создавали стиль «отвлеченных образов IV века», по Г. Соколову.

Император Траян Деций. 249–251 н. э. (линия № 7).

Император Галерий Максимиан. 305–311 н. э. (линия № 5).

Император Диоклетиан. Конец III века (линия № 6).

Септимий Север. Начало III века (линия № 7–8).

А если отказаться от негодной хронологии, то весь «Древний Рим» прекрасно уложится в средневековье, от начала Крестовых походов и по XVI век. И не понадобится тогда выдумывать объяснения очевидным вещам. Нам показывают, что путь от мастерства к примитиву проделало все римское искусство за один только III век. Какой портрет ни возьми, Септимия Севера 1-й четверти III века, или Гордиана 2-й четверти, или портрет Галлиена 3-й четверти века.

«В характере портретных изобразительных форм, — продолжает сочинять Г. Соколов , — можно почувствовать их органическую синхронность развитию мировоззрения человека в этот напряженный период истории.

В таких различных портретах начала и конца III века, как образы Септимия Севера и Диоклетиана, нашла косвенное отражение эволюция философской мысли столетия. Как экстатичность решительного Тертуллиана сменилась внешним покоем и внутренней напряженностью Плотина, так внешне резкая экспрессивность портретов первой половины столетия уступила место внешне бесстрастным, но внутренне напряженным портретам позднего III века».

О чем судачат искусствоведы? Достаточно взглянуть на упомянутые портреты, чтобы понять, где «внешний покой» (Септимий Север), а где «резкая экспрессивность» (Диоклетиан).

Когда человечество всерьез заинтересовалось своей стариной, перед исследователями (в XVIII–XIX веках) встала проблема. Они имели составленную предшественниками Скалигера, и хронологизированную им письменную историю, с одной стороны, и громадное количество скульптурных и рельефных портретов совершенно неизвестных личностей, с другой стороны. Затем произошло вот что.

Основываясь на монетных изображениях, где имелись имена правителей, или на собственном «чутье», или из других каких-то соображений, каждому из портретов присвоили «историческое» имя. Позже, обнаружив сильный разброс мастерства исполнения этих портретов по векам, попытались объяснять сами себе, почему это произошло, и придумали массу «ренессансов». Так можно далеко зайти!

Молодой Август. Конец I века до н. э.

Август в тоге. I век н. э.

Марцелл. I век до н. э.

Август из Мероэ (Судан). Начало I века н. э.

Например, имеются портреты, приписанные Марцеллу и Октавиану Августу. Кто, когда и по какой причине «поделил» эти изображения таким образом? Различия между бюстами, конечно, есть, что легко объяснимо тем, что их могли выполнять разные скульпторы в разное время. Но из чего следует, что это изображения разных людей?

Между двумя левыми портретами — больше четверти века. Но «Молодой Август» явно старше самого себя через 25 лет! Атрибуция портретов и определение возраста произведения выполнены «на глазок».

Насочиняв атрибуций и дат, искусствоведы начинают давать характеристики героям, с которых, якобы, сделаны эти портреты. Вот как изящно сделал это в книге «Выдающиеся портреты античности» Г. Хафнер, рассказывая об императоре Коммоде:

«Для его лица было характерно „тупое выражение пьяницы“… Даже на юношеских его портретах видны набухшие веки — наследственность по линии матери. Мы восхищаемся художниками, которые столь безжалостно изображали Коммода-ребенка, что в его ужасном облике уже можно было усмотреть не менее ужасного будущего правителя».

Коммод-мальчик

Молодой Марк Аврелий

Волкаций Миропн

Коммод в 20 лет

Коммод как Геркулес

Марк Аврелий

Привожу шесть портретов: Коммода, Марка Аврелия и Волкация Миропна, с которыми ужасный Коммод, не иначе, «соображал на троих». Не очевидно ли, что это один человек в разные годы жизни?

Среди античных портретов таких примеров немало.

«Восстановление» истории Китая и Индии началось значительно позже создания традиционной истории Европы и античности.

С. И. Валянский и Д. В. Калюжный пишут:

«Индийские ученые согласны, что все основные хронологические вехи их истории установлены сопоставлением с римской, греческой или египетской историей. В Индии, по сути, не сохранилось так называемой исторической литературы. То немногое, что сохранилось, настолько скудно, что до мусульманского периода почти ни одна дата, связанная с любым персонажем истории Индии, не может считаться точной, — таково мнение индийского историка Д. Косамби».

То же самое можно сказать и об истории Китая. Здесь положение даже хуже. Но, что интересно, любое «предисловие» к истории Китая сразу выдает ее цикличность. Востоковеды считают:

«…Последовательное развитие культуры на протяжении тысячелетий обусловило такую прочность традиций, что художественную жизнь даже близких к нам времен нельзя понять без знания самых отдаленных от нас эпох».

И в самом деле, мы видим, что история Индии и Китая выстроены по той же, хорошо знакомой нам «синусоиде»:

Всем известно, что имеются образцы искусства этих стран, датируемые 3-м, а то и 5-м тысячелетием до н. э. Мы продляем синусоиду в такую даль по аналогии с египетской, хотя между 3-м тысячелетием и VI веком до н. э. почти нечем заполнить «пробел».

Вот пример произведения 3-го тысячелетия до н. э., «Мужской бюст» из Мохенджо-даро. Его можно смело отнести к линии № 1–2, также, как и «Богиню змей» из Матхуры 1-го тысячелетия до н. э.

Индийская скульптура намного уступает европейской. Здешний скульптор XIV–XVI веков, в отличие от европейского коллеги, не стремится изучать анатомию, ограничивается привычными штампами, занесенными «со стороны», к которым был добавлен местный «эстетический идеал».

В индийском рельефе не обнаруживается попыток передать сложное пространство. Фигуры, как правило, изображаются в танце. То есть, не только изображение фигур условно, но и условны их движения. В целом можно сказать, что развитие искусства на протяжении нескольких веков держится на уровне линий № 5–7.

В Китае и Индии, в отличие от Европы, картина несколько иная. С XI–XII веков происходит спад, что отражено в Индийско-Китайской синусоиде. Свидетельством этому — скульптуры воина и чиновника в Аллее духов Анасамбля Шисаньлин XV–XVII веков. Статуарные фигуры, искаженные пропорции, детализация, проявляющаяся главным образом в орнаменте. С XII века скульптура, видимо, исчезает и появляется вновь только в XV веке, но намного хуже. Это и позволяет нам, реконструируя историю, отнести скульптуры Китая XII века к веку XVI-му, когда они и были сделаны под влиянием индийской культуры. Поясню это на примерах.

Фигуры в группе «Статуя Будды с предстоящими» из пещерного монастыря Майцзишань VI века до н. э. подчеркнуто неподвижны, как и в романском искусстве. Рисунок складок абсолютно такой же, как и в Европе по линии № 4. Такая же условная орнаментальность складок и приблизительность пропорций фигуры и у колоссальной статуи Будды в монастыре Юньган V века до н. э. (линия № 5).

А вот воины погребального эскорта из гробницы императора Цинь-Шихуанди III века до н. э. демонстрируют достижения в области скульптуры, сходные с европейскими XIII–XIV веков, линия № 6.

В искусстве «нашей эры» с первых же веков происходит спад. Еще одна колоссальная статуя Будды в Айрочаны, в монастыре Лунмэнь VII века отличается лучшей лепкой головы и проработкой волос, нежели в монастыре Юньган, складки одежды располагаются на теле естественнее, образуя полукруг на груди. Это, видимо, линия № 5.

«Статуя Ботхисаттвы и Ананды» из монастыря Цяньфодун VIII–IX веков уже находятся на подъеме, отличаются большей детализацией, складки одежды подчеркивают фигуру, хотя сами фигуры еще далеки от совершенства. Можно предположить, что это линия № 6.

Евангелист Матфей. 830 год. Изображен без знания перспективы, но на фоне пейзажа, в позе, передающей характер его занятий.

«Статуя богини милосердия» в Гуаньинь XII века демонстрирует особенно ярко сходство с индийской скульптурой в приблизительности анатомического строения человеческого тела. Тем не менее, фигура, оставаясь фронтальной (рассчитанной на восприятие только спереди) свободно расположена в пространстве. Складки одежды подчеркивают ее движение. Видимо, это линия № 8.

Становится ясно, что ошибки в датировках, не только связанные с хронологическими сдвигами, но и по реальной шкале, от IX по XVII век, не редкость. В Европе мы видим это на примере так называемого «Каролингского возрождения» во франко-германских землях.

Сам этот термин достаточно странен. Будто бы в IX веке возник интерес к искусству, но затем он пропал, и вся художественная каролингская затея провалилась. В таком случае, этот эпизод истории не следовало бы называть возрождением.

Во всяком случае, мастерство художников соответствует линии № 5, хотя, конечно, религиозное Византийское искусство и в XV веке находилось на уровне века XIII-го, так же, как и в Индии, и в Китае.

Может быть, художники времен так называемого Карла Великого творили в XIV–XV веках, на уровне, не соответствовавшем эпохе Возрождения.

Вот еще одно «возрождение», которое длилось 30–40 лет.

«Некоторое оживление культурной жизни в Западной Европе, известное под название Каролингского возрождения, оказалось весьма ограниченным и в пространстве, и во времени. X и первое десятилетие XI века представляли картину несомненного культурного упадка».

Так описывается это время во «Всемирной истории», издание АН СССР. А затем неожиданно читаем там же:

«В последней трети X и в начале XI века также наблюдался известный подъем культурной жизни лишь в Германии, так называемое „оттоновское возрождение“».

Я скажу вам: как только видите какой-либо кратковременный всплеск культуры, дающий отличающиеся по качеству произведения искусства, сразу сомневайтесь в хронологии. Ничем, кроме волюнтаризма историков, появление и ход этого «возрождения», равно как и дальнейшее исчезновение целого пласта культуры, объяснить невозможно.

 

Искусствоведы, археологи и физики

Сложное чувство возникает при чтении монографий тех искусствоведов, которые в своих выводах опираются на традиционную историю. Их построения спорны и противоречивы. Например, Б. Виппер пишет в книге «Введение в историческое изучение искусства»:

«Обычно принято противопоставлять строгое чутье симметрии у архитекторов Ренессанса как бы беспорядочной, живописно произвольной композиции в средневековой архитектуре. Не следует ли, однако, искать этому контрасту другое объяснение? Архитектор Ренессанса исходил в своей композиции из заранее намеченной геометрической схемы, которой он стремился подчинить природные условия; готический архитектор, напротив, подчинял свою композицию требованиям естественной ситуации (поэтому, когда ему приходилось иметь дело с ровной почвой, он мог создавать и строго симметричную композицию) ».

Акцентируя внимание на рельефе почвы и условиях климата, Б. Виппер дальше пишет, что в Италии, например, готика получила очень слабое развитие. И находит этому причины: «Отчасти это объясняется тем противодействием, которое готической системе оказали местные, античные традиции, но, может быть, еще более важную роль здесь сыграли климатические условия».

Означает ли это, что в Италии везде ровная почва? Или что античные традиции не «вспоминали» тысячу лет спустя, как оно следует из традиционной истории, а «сохраняли», ничего не строя?..

Архитекторам былых времен, конечно, жилось проще, чем нашим искусствоведам. Вот — совпадение античного и средневекового стилей строительства:

«В Греции эпохи эллинизма помещения жилого дома комбинировались вокруг так называемого перистиля — открытого дворика, со всех сторон окруженного колоннадой.

Для южных городов характерно также обилие портиков и крытых галерей, окаймляющих улицы. В позднеантичных городах — Милете, Эфесе, Антиохии — портиками были окружены все главные площади. Из итальянских городов Болонья еще и теперь сохранила крытые галереи вдоль всех главных улиц».

В странах, бедных каменными породами, искали другой строительный материал, и нашли его — кирпич. Кирпичная кладка привела к появлению такого конструктивного элемента, как арка.

Виппер пишет:

«В кирпичном зодчестве мало популярна колонна и… поэтому в отличие от горизонтального антаблемента, свойственного каменной архитектуре (Египет, Греция) , кирпичная архитектура тяготеет к арке, своду и куполу».

Арку и купол, как известно, придумали римляне. Можно ли сделать вывод, в Италии мало каменных пород?

Почему-то считается, что система архитрава возникла раньше, чем система арок. Не буду спорить по этому вопросу. Однако, кажется совершенно очевидным, что так называемый импост в своих простых формах должен был возникнуть раньше ионийской или коринфской капители.

«В римской архитектуре постепенно совершается радикальный перелом конструктивных принципов: от горизонтального антаблемента (от системы архитрава) римские архитекторы все охотнее переходят к перекрытию опор с помощью арок и сводов. Но для того чтобы концентрировать давление арки на оси опор, между пятой арки и капителью стали вставлять особый конструктивный элемент… импост (представлявший собой сначала как бы профилированный отрезок эпистиля, а позднее имевший форму куба или опрокинутой пирамиды) ; в дальнейшем же развитии (особенно в византийской архитектуре) и капитель колонны приобретает форму импоста (так называемая импостная капитель) ».

Которую, естественно, украшали орнаментом.

По поводу капители хочу обратить внимание на один важный момент. Виппер напоминает, что в эпоху романского стиля узор капители обогащается мотивом плетений и фантастических комбинаций человеческих и животных тел, а в эпоху готики переживают новый пышный расцвет растительные украшения капителей и баз.

Романская эпоха, это XI–XII века, линии № 3 и 4. Именно в это время возникли дорийский и ионийский стили. Дорийский стиль часто считают однообразным. Но это не так.

Сам же Виппер пишет:

«Достаточно сравнить коренастый, тяжелый храм Посейдона в Пестуме с легким и изящным Парфеноном, чтобы убедиться, в какой мере одни и те же конструктивные элементы способны вызвать самые различные эстетические впечатления».

Так и люди: одни коренастые, другие — стройные.

Храм Посейдона в Пестуме. 2-я четверть V века до н. э., линия № 5. Перекрытие выполнено в системе антаблемента (членится на архитрав, фриз и карниз).

Парфенон на Афинском Акрополе. 447–438 годы до н. э., линия № 5. Дорийский ордер. По свидетельству Ф. Грегоровиуса, в средние века был христианским храмом святой девы Парфенос.

Эрехтейон. Южная стена и портик кариатид. 421–406 годы до н. э., линия № 5. Ионийский ордер.

Несмотря на внешние различия архитектурных произведений романского стиля, впечатление от них более однообразны: это всегда тип тяжелой неприступной крепости.

«Контраст между дорийским и ионийским ордерами античные теоретики любили выражать в сравнении между мужским и женским телами. Волюта ионийской капители напоминала им женские кудри, орнамент из листьев — ожерелье на шее, каннелюра колонны — складки женской одежды. Эта аналогия тектонических элементов с мужским и женским телами воплощены в греческой архитектуре в еще более наглядной форме: в дорийском ордере иногда в виде опор применяли мужские фигуры так называемых атлантов (храм Зевса в Агригенте) ; напротив, ионийский ордер в таком случае обращался к женским статуям, так называемым кариатидам (знаменитый портик кариатид в афинском Эрехтейоне) ».

Эпоха готики, XIII–XIV века, линии № 5 и 6. Именно на линии № 5 мы находим древнейшую коринфскую капитель (430 г. до н. э.).

«Изобретение коринфской капители греческая молва приписывает скульптору и ювелиру Каллимаху, который действовал во второй половине V века. Ядро капители имеет форму чаши или корзины, обвитой удвоенным рядом акантовых листьев; из листьев вырастают тонкие стебли, которые на углах свертываются в восемь волют».

Капитель, верхушка колонны. Такие капители можно видеть в Древней Греции, средневековой Византии и ренессансной Италии.

Даже на примере такой частной детали, как капитель колонны, прослеживается все тот же параллелизм между античностью и средневековьем: сначала — люди, потом — растения.

Не менее противоречивы и представления Б. Виппера о скульптуре. Например, на стр. 123 своей книги он пишет:

«Римский портрет только намечает, но отнюдь не решает проблемы психологического портрета: в римском портрете нет „души“, нет проникновенного взгляда, нет веры в человека, откровенности со зрителем, он не стремится завязать с ним беседу».

Посмотрите на портрет Юлии Домны или мужчины из музея в Штутгарте. Неужели у этих людей нет души? Не старается ли автор выдать желаемое за действительное?

Юлия Домна, около 200 года.

Римский мужской портрет. III век н. э. Stuttgart, Landesmuseum.

Чуть позже, на стр. 124 он высказывает свое мнение о средневековых произведениях искусства:

«Средневековые статуи выражают чувства, эмоции, переживания; они хотят довериться друг другу и зрителю, поведать о своих печалях и радостях».

А на стр. 125 мы вдруг узнаем, что хоть они и

«…хотят довериться зрителю, но язык их эмоций и мимики для нас непонятен. Мы угадываем их волнение, сочувствуем борьбе, но говорить с ними не можем…»

Отчего же непонятен нам язык их эмоций? Может, оттого, что в них «нет проникновенного взгляда, нет веры в человека» и т. д.? Нет, думаю, потому нам и непонятен их язык, что скульптуры готической Европы неумелы, это произведения линий № 5 и 6. А чувства и эмоции римских портретов II и III веков нам вполне понятны, их авторы в совершенстве владеют своим мастерством. Ведь это линии № 7 и 8.

Не менее путаны представления искусствоведа о древности. Он пишет, что «настоящего расцвета портрет в египетской скульптуре достигает только в поздний период своего развития». Но разве времена XII династии (XIX–XVIII века до н. э.) — это поздний период развития египетского искусства? Анализировать египетскую скульптуру особенно трудно. И здесь не помогает ни экскурс в историю технологии и материалов, ни рассуждения о смене колористического вкуса в разные времена.

В книге «Искусство Древнего Египта» Р. Шуринова дает такой анализ:

«ко времени Среднего царства возможным и даже желательным оказалось проявление в искусстве большей свободы и правдивости».

Как все просто в искусстве! А мы-то думали…

«И вот появляются портреты молодых фараонов, среднего возраста, старых. Первые статуи, изображающие Эхнатона, получились полемически заостренными по содержанию и почти гротескными по форме».

Получились, вот и все!

И древнеегипетская, и средневековая скульптура XI–XIII веков обнаруживают стремление к замкнутым формам статуи, к работе в одном куске, без подпор. Этот культ монолита даже нашел свое отражение в обычаях средневековых цехов: если каменщик испортил глыбу, происходило символическое «погребение» камня, как «жертвы несчастного случая».

Б. Виппер пишет:

«Вполне законченная египетская статуя все же остается, в конечном счете, каменной глыбой, кубической массой, ограниченной простыми гладкими плоскостями. Отсюда удивительная замкнутость египетских статуй, присущий им своеобразный монументальный покой, который сказывается даже в их взглядах».

Это линии № 3, 4 и 5.

Скульпторы же эпохи Возрождения или Барокко не очень чувствительны к проблеме монолита, так же, как и скульпторы эллинистической Греции. Такова знаменитая Афродита с острова Мелос (Венера Милосская): ее обнаженное тело и одетая часть высечены из разных пород камня, причем шов между двумя кусками мрамора не совпадает полностью с границей между одетой и обнаженной частью. III–I века до н. э., линии № 7, 8 и 9 стандартной «греческой» синусоиды.

«Можно сказать, что древняя египетская скульптура еще не поставила проблемы ни характера, ни душевного движения.

Не случайно и греческая скульптура долго избегала этих проблем: в эпоху архаики и в раннем периоде классического стиля задачи выразительности лица, индивидуальной мимики, эмоциональной экспрессии чужды греческой скульптуре».

Еще бы! Ведь архаика — это, по нашей реконструкции истории, XI–XII века. Линии № 3 и 4, романская эпоха. Ранняя классика — линия № 5.

«…Портрет в настоящем смысле этого слова появляется в греческой скульптуре… поздно, в сущности говоря, только в конце классического периода, во второй половине IV века».

Да, это так. Но не потому, что греки культивировали обнаженное тело, а потому, что IV век до н. э. — это на самом деле XIV век, и в это время (или чуть раньше) портрет возник и в Египте, и в Германии. А в Греции — Константинополе, центре мировой культуры, он возник уже в XIII веке. Это — линия № 5. Та же самая линия по «римской» волне показывает нам и римский портрет в I веке до н. э.

Портрет Перикла работы Кресилая. Ок. 440 до н. э.

Голова Цезаря. Конец I века до н. э.

«…Когда скульптор V века (до н. э., линия № 5, — Авт.) ставил своей целью изображение определенной личности (например, портрет Перикла скульптора Кресилая) , он ограничивался традиционной идеальной структурой головы, избегая специфических черт и даже пряча, маскируя их».

Портрет Адриана. 120–130. Линия № 7.

В портрете же Цезаря художник:

«…имитирует в камне жесткую кожу своей модели, кожу, которая плотно обтягивает кости на шее, которая собирается в мелкие складки на щеках и на подбородке; он выискивает мельчайшие морщинки около глаз и с терпеливой тщательностью следит за каждым отдельным волоском жесткой, курчавой шевелюры Цезаря, а в рисунке глаз он пытается передать мгновенный блеск быстро метнувшегося зрачка».

Это I век до н. э., линия № 5 «римской» волны.

Ясное дело, византийского императора Цезаря изображали, в отличие от военачальника Перикла, лучшие мастера. Скульпторы из Афин, периферии империи, еще только учились у них.

«Контраст между V и IV веками до н. э. в трактовке портрета особенно ясен на эволюции изображения глаз. До IV века у взгляда греческой статуи нет ни индивидуальной жизненности, ни какого-нибудь определенного выражения; это абстрактный взгляд вне времени и пространства, ни на что не обращенный, не отражающий никакого характера или переживания… (как в мозаиках XIII века, — Авт.) ».

Виппер продолжает:

«…Он (скульптор) прячет всякий след камня, он добивается полного сходства, он хочет, чтобы живой Цезарь глядел на нас с черного постамента. Но его усилия бесплодны. И после первого ошеломляющего впечатления мы начинаем испытывать неприятное чувство неудавшегося обмана: мертвый камень не только не ожил, но он становится досаден своим бессилием… Мы видим, что и в начале, и в конце развития античного портрета стоит маска. Но там маска отвлеченная, каменная, пластическая, а здесь маска живая, жуткая своим сходством, но художественно невыразительная».

Как хочется искусствоведу навязать мертворожденную концепцию живому искусству! Разве портрет Каракаллы — это невыразительная маска? А голова Адриана? Или другие римские портреты? Правда, в отличие от нас, Б. Виппер не догадывался, что это произведения эпохи Ренессанса.

«…Начиная с эпохи Адриана, растет популярность бурава, с помощью которого можно просверлить глубокие отверстия и употребление которого решительно меняет трактовку волос. Греческий скульптор трактовал волосы как компактную массу, подчиненную форме головы; римский скульптор превращает волосы в орнаментальное обрамление головы с богатой декоративной игрой света и тени. К этому же времени относится и новый прием трактовки глаза, который придает взгляду неизвестные раньше выразительность и динамику. Благодаря тому, что скульптор прочеркивает контур радужной оболочки и делает две маленькие выемки, которые создают впечатление бликов света на зрачке, взгляд приобретает направление и энергию, он смотрит и видит».

Голова колосса Константина. 330–340. Линия № 5.

Странно читать все это. Ведь, наверное, и до времени Адриана лили портреты из бронзы. А сначала лепили их из мягкого материала, в котором можно было и без буравчика сделать «маленькие выемки». Такой же прием изображения глаз, как на скульптурных портретах Адриана (линия № 7), мы видим и на портретах IV века (линия № 5).

Портрет Каракаллы. 211–217. Линия № 8.

Лоренцо Бернини. Портрет Франческо д’Эсте. 1650–51. Линия № 9.

Хосе де Мора. Скорбящая Богоматерь. Фрагмент. XVII век. Линия № 9. Полихромная скульптура. Барокко.

Портреты эпохи барокко (линия № 9) отличаются также сложным языком мимики, более богатыми оттенками психологического состояния. Этот новый этап в развитии портрета представлен творчеством Лоренцо Бернини. Он представитель барокко, которое возрождает интерес к полихромной скульптуре после эпохи «Возрождения».

Ранний Ренессанс XIII–XIV веков в Италии, так называемые дученто и треченто, как и северо-европейское средневековье, любит пестроту. То же самое мы видим и в классической Греции (линии № 5 и 6), и в «древнем» Египте.

Б. Виппер пишет:

«Высокое Возрождение признает только одноцветную скульптуру».

Это не совсем верно, раскраску применял и Донателло, и другие скульпторы, не говоря уже о северном Возрождении. Полностью раскрашивались статуи из непрочных пород дерева, именно для прочности их грунтовали и раскрашивали. Но в XV веке мрамор не раскрашивали. Поэтому и римский портрет II–III веков не знает полихромии. А в I веке еще можно встретить инкрустацию глаз, как и в XIV веке Италии. Все это линия № 6 (этрусская скульптура — IV век до н. э., стандартная «греческая» синусоида). Примеры — голова Калигулы и «Капитолийский Брут».

Что касается одежды, драпировок в скульптуре, то и здесь ритм ее складок подчиняется законам «синусоид» и «волн».

«Для скульптора эпохи архаики характерен конфликт между телом и одеждой, их несогласованность. В известной мере этот конфликт свойствен скульптуре Древнего Египта, Китая, раннего средневековья, — соглашается сам Б. Виппер . — Здесь можно наблюдать две крайности в трактовке одежды. 1. Одежда так тесно прилегает к телу, что теряет всякую материальность, вещественность, обращается в тонкий, словно накрахмаленный слой с произвольным узором складок. На этой стадии развития греческой скульптуры одежда самостоятельно не существует. 2. Одежда охватывает тело как независимая, сплошная, тяжелая масса, застывшая в выпуклостях и углублениях складок. Здесь как бы вовсе нет тела».

Обратите внимание на то, что обе эти разновидности стиля существуют и в «древности», и в средневековье.

«Классический стиль в Греции выработал основной принцип драпировки, соответствующий контрасту опирающейся и свободной ног: длинные, прямые, вертикальные складки подчеркивают и вместе с тем скрывают опирающуюся ногу, свободная же нога моделирована сквозь одежды легкими динамическими складками. Затем греческий скульптор овладевает принципиальным различием между складками, тесно примыкающими к телу и падающими свободно или развевающимися по воздуху.

В середине V века греческий скульптор ставит перед собой новую задачу — просвечивание тела сквозь одежду во всех его изгибах. Примером может служить статуя богини победы (Ники) Пэония, как бы спускающаяся с неба, причем бурный порыв ветра прибивает одежду к телу, тем самым обнажая его формы. Еще дальше в этом же направлении идет неизвестный автор рельефов, украшавших балюстраду храма Ники на афинском Акрополе : здесь тело просвечивает как бы сквозь две одежды — вертикальные складки рубашки и их пересекающие легкие, изогнутые складки плаща.

В греческой скульптуре может быть воплощен очень тесный контакт одежды с телом, но ей чужда связь одежды с душевным состоянием человека; одежда характеризует деятельность статуи, но не отражает ее настроений и переживаний».

И в скульптуре итальянского «Возрождения» господствует функциональная интерпретация одежды. Випперу это известно:

«Но в скульптуре Северной Италии мы сталкиваемся с родственной готической скульптуре экспрессивной драпировкой, с той только разницей, что если в готической скульптуре одежда воплощает эмоциональные ситуации, то в североитальянской — она стремится выразить драматическое событие.

В качестве примера можно привести статуарную (? — Авт.) группу Никколо дель Арка „Оплакивание Христа“ , где экспрессия рыданий выражена не только в мимике и жестах, но и в жутких тенях, отбрасываемых фигурами, и особенно в бурных взлетах платков и плащей».

Никколо дель Арка. Оплакивание Христа. Деталь. Ок. 1485. Линия № 7.

О чем это говорит? О том, что существовал различный подход к этой проблеме в рамках национальных школ. Греки (средиземноморская школа) были равнодушны к «эмоциональности» драпировок, как итальянцы не понимали своих современников — северян, располагавших на картинах множество «мелких людишек».

Виппер продолжает:

«Скульптура эпохи барокко как бы стремится синтезировать эти две тенденции в трактовке одежды, воплощая в драпировке и эмоции, и действия статуи».

Пеоний из Менде. Нике, спускающаяся с небес. V век до н. э. Линия № 5.

Михаил Зюрн. Ангел с алтаря церкви в Кремсмюнстере. 1682 год. Линия № 9.

Здесь, в первом случае («Нике») мы видим, как скульптор подчеркивает движение, а во втором («Ангел») — синтез движения и эмоций.

То же самое можно сказать и об искусстве рельефа. Классический рельеф был распространен в «древней» Греции и, одновременно, в Германии XIV века — по линиям № 5, 6 и частично 7:

Классический рельеф

Девушка, играющая на флейте. Греция. Рельеф боковой стороны трона Лудовизи. V век до н. э.

Пророки. Северная ограда Георгиевского хода собора в Бамберге. 1-я четверть XIII века.

Якопо делла Кверча. Создание Евы. Рельеф портала собора. Сан-Петронио в Болонье. 1425–38.

«Для классического рельефа характерно, что он изображает обыкновенно только человека… и стремится соблюдать чистоту и неприкосновенность передней и задней плоскостей. Задняя плоскость является в таком рельефе абстрактным фоном, который, так сказать, не участвует в изображении и представляет собой гладкую свободную плоскость. Передняя же, мнимая плоскость рельефа подчеркнута, во-первых, тем, что фигуры изображены в одном плане, двигаются мимо зрителя и, во-вторых, что все выпуклые части фигур сосредоточены на передней плоскости рельефа».

Гиберти. Жертвоприношение Исаака. Рельеф, переходный от классического к живописному. 1401. Линия № 7.

Франческо ди Джорджо. Бичевание Христа. 1475.

Пьер Пюже. Александр Македонский и Диоген. 1692. Линия № 9.

Затем возобладал «живописный» рельеф, который, по Випперу, заключается в отрицании плоскости фона, ее уничтожении, или в иллюзии глубокого пространства, или в слиянии фигур с фоном в оптическое целое. Причем здесь искусствовед опять невольно подтверждает нашу версию:

«Мы встречаем его („живописный“ рельеф, — Авт.) и в Греции в эпоху эллинизма, и в Италии эпохи Ренессанса и барокко, и в более позднее время (то есть на линиях № 7–9) ».

Таков и рельефный портрет. Его возникновение, по Випперу:

«…но искать в маске, в скульптурном оттиске человеческого лица, который снимали с умершего в целях ли сакрального обряда, или как таинственный талисман, или как хитрый обход божественной воли, не давшей человеку бессмертие. Это тайное значение маски-портрета удержалось от суеверных времен первобытного человека, беспомощного в своем священном ужасе перед силами природы, вплоть до эпохи Ренессанса».

Что ж, ничего удивительного в этом нет. Ведь от первобытных времен до эпохи Ренессанса прошло не так много столетий, как уверяют нас скалигеровцы! Этим и знамениты фаюмские портреты I века до н. э. (линия № 5 «римской» волны): они писались в натуральную величину и вкладывались в спеленутую мумию в том месте, где должно было быть лицо.

«В этих фаюмских лицах, именно лицах, а не головах (потому что голову художники завоевали позднее)  — вся красноречивая история портрета и целая программа для его будущего», — считает Б. Виппер. (Если бы он еще объяснил, откуда же взялись скульптурные портреты, сделанные до Фаюмских, было бы совсем хорошо.)

«Только когда Гольбейн поймал в кольцо своей гибкой линии шар человеческой головы, только когда рембрандтовский свет пронизал эту голову своим горячим дыханием, только тогда развитие живописного портрета завершилось заключительным звеном».

Между фаюмскими портретами и Гольбейном якобы восемнадцать веков! А чем же заполнены столетия между ними? Ничем, кроме профильного портрета XV века.

«Итальянское Возрождение… создало особый вид прикладного искусства — портретную монету. И тогда возник новый, раньше почти неизвестный тип живописного портрета — профильное изображение».

По нашей версии, все верно: фаюмский портрет en face — линия № 6, профильный портрет кватроченто — линия № 7, портреты Гольбейна — линия № 8, психологические портреты Рембрандта — линия № 9. А традиционная хронология выводов Виппера не подтверждает, хоть он и пытается делать их, находясь в ее рамках. Ведь от посмертных масок:

«…изображение человеческого лица должно было проделать длинную дорогу через сакральную или шутовскую маску, через бюст, через монету, для того чтобы прийти к живописному портрету».

Монета с профилем Юлии Тити. Рим. I век. Линия № 6 «римской» волны.

Пизанелло. Портретная медаль Иоанна VIII Палеолога. 1438. Линия № 7.

И что же нам после такого «анализа» делать с античными римскими монетами, которые появились, говорят, задолго до Возрождения, создавшего портретную монету? На них не редки и профильные портреты. Те, кто их чеканил, как-то обошлись без «длинной дороги»?

Такова же и античная фреска «Философ». Возможно, это не портрет, а собирательный образ, однако по поводу античной живописи Б. Виппер также противоречит сам себе. Каковы, например, основания утверждать, что древние греки «не могли представить себе пространство без человека», если они без труда изображали фигуры именно в пространстве?

На стр. 176 искусствовед пишет:

«В эпоху эллинизма живописцы… пользуются приемом сближения линий в полной мере, но каждая группа параллельных линий имеет свою точку схода».

Дальше, на стр. 179, он повторяет то же самое, но теперь применительно к Ренессансу:

«В течение всего XIV века построение пространства в итальянской живописи основано на так называемой конструкции по частям: у каждой плоскости, уходящей в глубину, остается своя точка схода для параллельных линий, и эти точки собираются на одной вертикали — получается как бы несколько горизонтов».

Эпоха эллинизма — это и есть XIV век (линия № 6). И в более поздние времена этот прием уже не забывают.

«…Художник часто отступает от абсолютно правильного построения, подчеркивая одни эффекты, заглушая другие во имя художественной правды (два горизонта у Веронезе) . Не следует также думать, что… центральная перспектива — единственный способ восприятия мира и передачи пространства».

Раньше считалось, что греки знали научную перспективу. На каком основании? Современные искусствоведы это мнение изменили: греки, говорят, все же не дошли «до полного знания» этого предмета. Почему изменили мнение?

Такие вопросы возникают по любому поводу, стоит только заговорить о древних греках. Раньше было основание считать, что греки знали тригонометрию. Ведь солнечные часы во времена своей далекой античности они без знания тригонометрии создать не могли бы. Но создали. Теперь полагают, что тригонометрию изобрели в средние века. И что теперь делать с античными солнечными часами?

С линии № 5, по Випперу:

«…живопись поворачивает в сторону реального изображения мира, и прежде всего ставит своей задачей создать два главных условия этого реального восприятия — свет и пространство.

Завоевание этих двух элементов живописного восприятия мира — света и пространства — начинается почти одновременно и развивается параллельно (!!! — Авт.) как в Древней Греции, так и в позднейшей европейской живописи.

В Древней Греции открытие светотени почти совпадает с первыми опытами конструкции пространственной перспективы и относится ко второй половине V века. Литературные источники связывают эти открытия с именами живописцев Агатарха и Аполлодора… Аполлодор был первым греческим живописцем, который стал моделировать форму с помощью света и тени. Отныне линейная, плоскостная живопись уступает место пластической, трехмерной живописи».

Итак, на линии V века до н. э. — XIII века н. э. и в том, и в другом случае (и в античности, и в средневековье) происходят одни и те же процессы в искусстве, приведшие к дальнейшему бурному развитию живописи на линиях № 8 и 9.

«К этому же времени в классической Греции (аналогично — в средневековой Европе) живопись, отвечая новым социальным и духовным требованиям, стремится отделиться от архитектуры, от стены, сбросить с себя декоративные функции и превратиться в самостоятельное, законченное произведение, в индивидуальность — в станковую картину».

Как видим, не имея примеров античной станковой живописи, сами же искусствоведы пишут о ней, основываясь на чьих-то античных же сообщениях, и сами же проводят параллель с эпохой Возрождения. А почему же нет примеров античной живописи? Я могу ответить: ищите их в эпохе «Возрождения» античности.

Несколько слов о «нисходящих» ветвях нашей синусоиды. С той же интенсивностью, с какой происходит прогресс в восходящих ветвях, например, на линии № 5, происходит и регресс на той же линии в нисходящей ветви, то есть в IV веке н. э. Чем хуже портрет, тем выполнен позднее. Какая чушь и нелепица! Такое может происходить только в больном воображении.

«Диоклетиан и Максимиан» (ок. 300), «Тетрархи» (300–315), «Портрет Галерия» (305–310), «Валаам и Ангел» (IV век) из кубикулы гипогея на Виа Дино Компанья, «Христос» IV века из дома в Хинтон Сент-Мери в Дорсете настолько жалки, что французским и немецким мастерам XIII века здесь нечему было учиться.

Можно понять, что в любом веке найдутся плохие произведения, но чем тогда объяснить, что эти плохие портреты попали в такой солидный труд, как «Памятники мирового искусства»? Значит, других произведений IV века, хороших, нет? Утверждать, как это делают любители традиционной скалигеровщины, что в этом случае художник изображает не видимый, а сверхчувственный мир, а потому его мастерство выше банальной похожести, могут только люди, далекие от искусства.

А потому датировать любой портрет «нисходящей ветви» следует «в обратном порядке». Подробнее об этом поговорим в главе «Скалигеровский Контрренессанс», а пока рассмотрим, каковы традиционные методы датировок имеющихся артефактов.

Геральдика и нумизматика, равно как и палеография (изучение внешних признаков письменных источников), метрология (исследование мер длины, площади и пр.), сфрагистика (изучение печатей), ономастика (изучение имен собственных и их истории) и генеалогия (происхождение семей и родов), — вспомогательные исторические дисциплины. Полученные ими результаты должны корректировать выводы историков и археологов.

Как я покажу в следующих главах, они делают это не всегда. И не только потому, что «научная» хронология подавляет выводы геральдики, нумизматики и других дисциплин, навязывая им, напротив, свои выводы, а и в силу сложности самого предмета. В российской нумизматике, например, иногда невозможно даже прочесть надписи на монетах. Вот реальные случаи: в надписи на одной и той же монете И. И. Толстой видел имя Владимира, Я. Я Волошинский прочел имя «Ярослав», а А. В. Орешников предположил, что на ней — название города Переяславля. В другом случае один читает имя Георгия, другой — Петра. В третьем случае — Георгия и Дмитрия.

И это, когда есть НАДПИСЬ! А если нет? Как работают археологи? Я приведу здесь мнение искусствоведа Д. Ю. Молока, переведя его слова с околонаучного «эсперанто» на русский язык:

«Археологические раскопки надо додумывать. Памятники, открытые в ходе кропотливого археологического исследования, молчат, это вещи в себе… Однако, требуя огромной профессиональной подготовки, знания языка памятников, это все же только первый, „источниковедческий“ этап работы историка… Дальше следует не менее важный этап — наблюдения над источником и выдвижение гипотез».

Я только к тому и призываю: сделать историю многовариантной наукой, чтобы она рассматривала разные гипотезы. А сейчас археологи только сначала выдвигают гипотезы, а потом их подверстывают к «единственно верному» скалигеровскому учению, и гипотеза быстро превращается в исторический «факт». Причем стремление именно к установлению «факта» — родовая болезнь традиционной истории. Этого никто не скрывает!

Д. Молок приводит слова У. Х. Одена:

«Серьезные историки изучают монеты и оружие, а не те сменяющиеся имена, которыми их датируют, зная, что клерки вскоре сочинят и образ, — один из тех, что рассказывают в школе зевающим ученикам»,

и продолжает:

«…однако произведение искусства как таковое „непрозрачно“, в него упирается взгляд, сквозь него не просматриваются исторические закономерности.

В свете феноменологической теории, отказавшейся различать сущность и явление, отказавшейся от „иллюзии-миров-за-сценой“, перед историком предстает ряд феноменов, трансфеноменальность которого, как принцип ряда, он как будто должен установить (т. е. историк должен сложить некую картинку из осколков, а какую — дело его вкуса; он может сложить „мозаику“ так, а может иначе, — Авт.) .

Необходим этап верификации, „обжига“ наблюдения, проверки гипотезы, когда она приобретает системность факта. Может быть, такие твердо поставленные факты — это и есть главная задача науки…»

Но прошлое человечества в принципе не может стать «твердо поставленным фактом». Должно быть введено понятие «предела твердости» для всех исторических фактов, это и позволит перевести историю в многовариантный режим. Ведь даже если история какой-то эпохи прослеживается по многим источником, всегда есть сомнительные свидетельства или «темные» места. Даже история ГКЧП 1991 года известна не до конца, а дело происходило на наших глазах!

«…Вещь развеществляется, берется как знак, за которым скрыто интересующее археолога означаемое (т. е. для каждой находки уже готова известная гипотеза…) , а оно, в свою очередь, помещается в целый контекст значений (…а теперь гипотеза увязывается со множеством других таких же умозрительных предположений, — Авт.) ».

Вот, сами же археологи рассказали нам, что все стройное здание археологической датировки, по сути дела, построено на песке.

Д. Молок пишет:

«Парадоксальный выход из описанной ситуации, состоит в том, что само произведение искусства может быть взято как источник изучения себя самого. В нем исследование начинается, из него исходит; и к нему же возвращается, его имеет своей целью. Подобно археологическому объекту, произведение, взятое аналитически в своей ипостаси источника, неизбежно разрушается, теряет свое главное свойство — образную целостность, чтобы вновь обрести ее в своей синтетической ипостаси изучаемого явления».

Подход правильный: в произведении искусства исследование начинается, из него исходит… но! На практике, в рамках «единственно верного учения» Скалигера, такой подход зачастую превращается в методику, как археологу заставить самого себя верить не в то, что видит, а в то, что должен видеть.

Один из самых распространенных мифов нашего времени — миф о радиоуглеродном анализе. Простой читатель, знакомясь с этим методом получения «абсолютных» дат, поражается словам, смысла которых не понимает: «калибровочная кривая», «биосферный обмен», «резервуарная активность», «изотопное фракционирование»… У него создается впечатление строгой научности данного метода. Где же здесь собака зарыта?

В книге «Многовариантная история России» А. К. Гуц пишет:

«Несколько слов о наивеличайшем, наинаучнейшем и наисовременнейшем радиоуглеродном методе датировки источников, точнее, археологических находок. Историки здесь всю ответственность за датировки перекладывают на физиков — это не мы, мол, а физики указывают нам даты. Увы, наивная уловка. Для того, чтобы метод стали применять, нужно „отшкалить приборы“, т. е. предъявить предмет, на котором „стоит“ точная дата; по нему затем настроят приборы, и будут ставиться даты на других находках».

Это невольно подтверждает В. Дергачев (из сборника «История и антиистория. Критика „новой хронологии“ академика А. Т. Фоменко»):

«Естественно, прежде, чем что-либо датировать, нужно получить абсолютную хронологическую шкалу, а затем уже по ней производить определения дат или искать закономерности тех или иных связей… Нельзя не отметить, что датировки памятников и культур письменной эпохи содержат неопределенности из-за неясностей в самих источниках. Не всегда ясна в ряде случаев и привязка летоисчисления, которому следовал тот или иной автор».

Как же применяется этот волшебный метод?

«…Целесообразно выбрать такую совокупность радиоуглеродных датировок, которая восходила бы к материалам вполне определенной исторической реальности. Предпочтителен блок древних культур, которые занимали бы довольно обширную площадь и вместе с тем были тесно связаны между собой (к примеру, торгово-экономическими отношениями) , а время их существования было бы достаточно длительным.

Подобный блок, представленный несколькими десятками крупных этнокультурных объединений, уже давно находился в поле нашего зрения. Речь идет о Циркумпонтийском регионе, который охватывал огромную территорию: от Карпат до Кавказа, от Южного Урала до Адриатики, Персидского залива и Восточного Средиземноморья; Черное море… находилось почти посредине этого региона. Их мастера владели достаточно обширными познаниями в области свойств металла и способах его обработки (в основном меди и ее различных сплавов, а также золота и серебра) .

Заря истинной эры металлов вспыхнула… на севере Балканского полуострова и в Карпатском бассейне. Именно там свершилась подлинная технологическая революция, с которой было связано формирование необычайно яркой Балкано-Карпатской металлургической провинции, целиком относившейся к медному веку. Здесь не только отливались медные орудия и оружие весьма совершенных форм — местные мастера выделывали тысячи золотых украшений — притом, безусловно, древнейших в мире.

Отметим одно наиболее существенное обстоятельство, которое придает Циркумпонтийской провинции с ее радиоуглеродной шкалой особое значение: в ее периферийно-южных районах были сосредоточены те знаменитые памятники бронзового века, для которых УЖЕ ИМЕЛИСЬ даты (выделено мной, — Авт.) , реконструированные по письменным источникам: Шумер, Аккад, Вавилония и т. д.»

Одним словом, древнейшие в мире золотые украшения уже были датированы по письменным источникам, хоть те и содержат «неопределенности из-за неясностей».

Вот так обстояло дело. Напомню, я цитирую сочинения КРИТИКОВ Новой хронологии.

«И, наконец, последнее: о соотношении между радиоуглеродными и письменными системами дат. Целый ряд весьма ярких материалов из Месопотамии УЖЕ ДАВНО ДАТИРОВАН в традиционной археологической манере на базе письменных источников (выделено мной, — Авт.) . К ним относятся великолепные „золотые“ комплексы из знаменитого Царского некрополя Ура и другие, в основном синхронные им. Большинство „традиционных“ исследователей датирует их средними столетиями III тысячелетия до н. э.»

Что и требовалось доказать!

Скифское золото, V век до н. э.

Полагаю, именно так выглядели и готы IV века, и «татаро-монголы», и прочие воины линии № 5. Ни в одежде, ни в обуви воинов нет ничего «древнего». Костюмы Людовика Благочестивого, по сообщению П. фон Винклера, «есть подражание римскому вооружению» («Оружие». М., 1992). По линиям веков совпадают даже правила воинского искусства. Король Ричард I, ни с того, ни с сего распределял войска «по древним греческим правилам».

Как пишет А. К. Гуц:

«Физики сказали историкам: „Дайте нам такой предмет“. Историки ответили: „Нате вам сей редчайший древнеегипетский ночной горшок, ему три тысячи шестьсот лет!“ Физики: „О.К., 3600 лет, так 3600! Как пожелаете, вам виднее, горшок ваш, фараон ваш, отвечать вам, ваша же наука“. И с тех пор приборы выдают угодные и милые историкам даты».

А если бы золотые украшения из Месопотамии раньше были датированы VII–VIII веками н. э., и так же были бы датированы и синхронные им предметы из Анатолии и других мест, то хронологическая шкала для радиоуглеродного анализа была бы выстроена совершенно по-другому, и что бы тогда сказали противники Новой хронологии?

(Я тут с некоторым недоумением должен напомнить, что РУ-метод пригоден для датирования лишь органических остатков.)

Так как с помощью этого метода датируется ископаемая древесина, то и дендрохронологические шкалы выглядели бы тоже иначе.

Одним из главнейших изобретений, резко двинувших вперед военное дело, историки считают появление в раннем средневековье стремян. Но вот, пожалуйста, оказывается, скифы в V веке до н. э. знали стремена, что отражено на золотых изображениях той поры!..

Будут ли, наконец, историки всерьез анализировать предмет своей науки?

Но в том-то и дело, что качество и надежность этих календарей оставляют желать лучшего! Чего же удивляться, что радиоуглеродной метод дает такие даты, которые находятся в прекрасном согласии с «историческими датами до нашей эры…»

И хотя в обрамлении научных слов датировки по РУ-методу выглядят очень важно и строго научно, здравый смысл должен был бы подсказать, какова цена этому методу, если и без него все уже было известно еще в XVII веке.

Как пишет А. Олейников:

«…пришлось задуматься еще над одной проблемой. Интенсивность излучений, пронизывающих атмосферу, изменяется в зависимости от многих космических причин. Стало быть, количество образующегося радиоактивного изотопа углерода должно колебаться во времени. Необходимо найти способ, который позволял бы их учитывать. Для того, чтобы добиться определения истинного возраста, придется рассчитывать сложные поправки, отражающие изменение состава атмосферы на протяжении последнего тысячелетия.

Эти неясности наряду с некоторыми затруднениями технического характера породили сомнения в точности многих определений, выполненных углеродным методом».

Итак, хотя углерод-14 (C14) имеет хорошо известный период полураспада, для использования этого его свойства в целях хронологии нужно учитывать возможности «загрязнений» разного рода, которые вызываются близостью или удаленностью от океана, деятельностью вулканов и многим другим.

Вот наглядный факт, который упоминают все «новые хронологи»: радиоуглеродная датировка образца от средневекового алтаря в городе Гейдельберге показала, что дерево, употребленное для починки алтаря, еще вовсе не росло! Почему это произошло? Понятно, почему. Если объект получает «подпитку» C14, он будет давать более «молодые» результаты. Если он «спрятан» от космических лучей и других сходных воздействий, если солнечная активность низкая, будет «старше». И ведь это относится абсолютно ко всем археологическим памятникам, которые могут быть подвергнуты РУ-анализу!

Затем, принято считать, что соотношение C12 и C14 на протяжении всего нашего прошлого было постоянным, и только ядерная активность человечества в ХХ веке изменила это положение. Но проверить это утверждение совершенно невозможно. Никем не доказано, и доказано быть не может, что это соотношение было одинаковым во все века и во всех землях. То есть эта const не есть const.

Сходные соображения можно привести и по поводу дендрохронологии, то есть датировки по кольцам деревьев. Не буду этого делать, потому что вывод ясен: каждый отдельный метод датирования ущербен, абсолютно точных нет в природе. Не надо себя обманывать.

Детальную критику радиоуглеродного метода дал немецкий физик Христиан Блесс, к работам которого я и отсылаю любопытного читателя.

Конечно, историки и физики, которые увлекаются радиоуглеродным и другими методами датировок, не любят говорить об их недостатках. Они показывают публике «блестящие результаты», поступая в точности, как те люди, которые к приходу гостей заметают мусор под ковер, чтобы видно не было. Но мусор-то остается!

…В одном коптском захоронении археологи нашли вязаные носки маленького размера и отнесли находку к V веку до н. э. (линия № 5). Поэтому они считают, что вязание лишь «возродилось» в XIII веке (линия № 5) в Италии. А почему же коптские носки сочли такими древними? Потому что нашли в Египте.

Известен случай: археологи датировали две части одного рельефа разными веками, потому что нашли их в разных слоях.

Хочу вернуться к тому, с чего начал эту главу. Если бы не дурная хронология, такой эрудированный специалист, как Б. Виппер, не допустил бы досадных промахов в своих исследованиях феномена параллельного развития античного и средневекового искусства.

 

Скалигеровский контрренессанс

В XIII веке искусство развивается бурно и быстро. Это особенно заметно, если рассматривать состояние дел «в объеме», по всей линии № 5 совокупно: в «древней» Греции, Риме и средневековой Европе.

Видимо, художественный всплеск именно в XIII веке связан с Крестовыми походами, резким ростом количества культурных контактов по всей Европе и всему Средиземноморью.

«Мария» (ок. 1200).

«Графиня Гепа» (1250–60).

В Германии сравнение таких работ, как рельеф южной ограды хора в церкви Либфрауенкирхе в Хальберштадте «Мария» (ок. 1200) и статуи западного хора Наумбургского собора «Графиня Гепа» (1250–60), показывает сильный рост мастерства за полвека.

Крестоносцы в начале XIII века принесли с собой новое понимание художественности и динамики в Византию, в среду ромейского искусства. С этого времени произошел раскол византийского общества на западную и восточную партию. И точно также искусство раскололось на светское и религиозное. Это важнейшее явление не было до сих пор обнаружено и оценено, потому что одна из частей его была волюнтаристски отнесена в более далекое прошлое.

С другой стороны, пришедшим в Азию европейцам открылись приемы и методы восточных мастеров. Это и привело к быстрому и повсеместному развитию искусства, как в Западной Европе, так и в Греции, и в Азии.

«Аполлон из Пьембино» 475 год до н. э.

«Раненая Амазонка» 440–430 годы до н. э.

Среди греческих работ по линии № 5, сравнивая т. н. «Аполлона из Пьембино» 475 года до н. э. и произведение Поликлета «Раненая Амазонка» 440–430 годов до н. э. мы также видим, какого прогресса добились скульпторы за несколько десятилетий.

Человеческая фигура в произведениях Поликлета изображена намного естественнее и выразительнее, живописнее с точки зрения игры светотени на мраморной и бронзовой поверхности, чем у его недавних предшественников.

Статуя Августа из Прима Порта. Ок. 20 года

Приступая к римскому искусству, надо учитывать, что здесь мы имеем «рваное» развитие от I века до н. э. к IV веку н. э. В III–VI веках н. э. рост мастерства очевиден, лишь если считать века «обратным ходом». Кроме того, как всегда, лучшие произведения стараниями историков оказались на «восходящей» ветви нашей синусоиды, а худшие — на нисходящей. Поэтому на линии № 5 «римской» волны оказались I век до н. э. с нормальным развитием и лучшими работами, и IV век н. э. с ненормальным, регрессным развитием и не самыми хорошими работами.

Автор «Статуи Августа» использует все достижения скульптуры XIII века, которые мы показали на примере Поликлета. В то же время, надгробие Вибиев и саркофаг двух братьев демонстрирует равное несовершенство исполнения в лепке голов, изображении конечностей и складок одежд. Так что и здесь налицо бурное развитие в пределах одного века, ибо IV век н. э. и I века до н. э. — одно и то же столетие.

Итак, по линии № 5, то есть в XIII реальном веке, мы наблюдаем, что во всех странах одновременно возникает и синхронно развивается классическое искусство: в Египте это древнее искусство фараонов, в Греции — античная классика, в Германии — шедевры средневековья.

Фараон Хефрен. XXVII до н. э.

Фараон Микерин с богинями.

Круг Фидия. Процессия девушек. Парфенон. V век до н. э.

Кариатида Эрехтейона. V до н. э

Маркграф Экехард II и маркграфиня Ута фон Балленштедт. 1250–60 годы.

Отречение Петра. Наумбургский собор. 1250–60 годы.

Бурное развитие искусства длилось весь XIII век. На стыке с XIV веком, при переходе к линии № 6, этот рост, даже по сравнению с выше показанными произведениями, еще более очевиден, а ведь опять прошло всего полвека. Ограничимся примером Греции.

Лисипп. Апоксиомен. 1-я четверть IV века до н. э.

Если бы средневековая Европа постепенно создала иное, самобытное искусство, а потом выставила бы античные находки в своих музеях как нечто занятное, но чуждое, чуть ли не инопланетное, как выставляются сейчас произведения индейцев майя, то в этом не было бы ничего удивительного. Но стилистический параллелизм говорит о другом: о подозрительно большом сходстве между произведениями столь отдаленных друг от друга эпох, об одинаковой скорости развития мастерства художников.

Когда мы сталкиваемся с одним и тем же техническим приемом, например, в изображении волос (в виде раковины, улитки или рыбьего пузыря) или складок одежды и т. п. у художников разных школ, мы можем предположить три варианта объяснения этого факта.

Первый. Это происходило близко и почти одновременно (например, какой-либо характерный прием в живописи Японии и Китая).

Второй. Один художник «подсмотрел» этот прием у другого, который жил в другое время и в другом месте (например, постимпрессионисты использовали приемы японского искусства).

Третий. Художники разных стран, разделенные столетиями, пришли к этому приему самостоятельно и независимо друг от друга, хотя быт и условия их жизни отличались, как огонь и вода.

Следуя известному в науке принципу: «не следует умножать сущностей сверх необходимости», мы должны будем предположить третий вариант в последнюю очередь. Второй вариант тоже сомнителен: в рамках традиционной хронологии средневековые художники не знали «антиков», а те, в свою очередь, никак не смогли бы «подсмотреть» секреты мастерства у египтян, творивших за 1200 лет до них.

И вот остается нам только первый вариант: взлет творчества по линии № 5, к каким бы векам ни относила жизнь художников традиционная история, происходил почти одновременно.

При переходе к линии № 6, в реальном XIV веке, по всей Европе (а в Египте на полвека раньше) произошли существенные изменения в искусстве, вызванные, видимо, вынужденной изоляцией территорий из-за эпидемии чумы. Культурные контакты между художниками прервались, и хотя многие из мастеров уцелели, в их творчестве повсеместно проявились болезненные тенденции, при том, что они творили хорошие, качественные работы, зачастую попросту шедевры.

«Болезненность» выразилось в том, что пропорции частей тела в некоторых случаях искажены: у Эхнатона вытянута голова, у Клары — слишком длинные пальцы, на ликах византийских и русских икон — неестественные морщины, и так далее. «Болезненность» заметна даже в Аполлоне Бельведерском.

Статуя Эхнатона из Карнака. Новое царство, 18-я династия, 1379–1352 до н. э.

Фараон Эхнатон и его семья приносят жертву богам. То же время.

Приведу слова И. Великовского из книги «Эдип и Эхнатон»:

«Эти изображения очень отличаются от стиля живописи Египта предшествующих и последующих веков. Особенно необычно и даже беспрецедентно строение тела Эхнатона. У него длинная голова, тонкая шея, обвисший живот, но самая заметная деформация в очертаниях его бедер… Но нельзя считать, что гротескно расширенные конечности царя связаны лишь с маньеризмом в искусстве.

Одна из особенностей фигуры Эхнатона — чрезмерно вытянутый череп — характерна также и для голов его детей, как это видно на барельефах и скульптурах… в Фивах и в эль-Амарне».

Апостол Павел. Россия. 1-я треть XV века

Временная изолированность культур сказалась и на греческих мастерах. В. Н. Лазарев так отметил «болезненность» византийского искусства:

«Позднепалеологовская живопись дает наглядную картину творческого упадка сил, который наступил в Византии в эту эпоху, когда искусство стало застывать в академических формах, принимающих все более пустой и бездушный отпечаток.

Поздние константинопольские иконы ясно показывают, до какого окостенения линейной системы и до какой выхолощенности дошла столичная живопись на последнем этапе своего развития. В них не остается даже малейших следов от живописного стиля первой половины XIV века. Композиции граничат с чисто академическим пониманием формы, трактовка получает подчеркнутую сухость, сочные мазки окончательно вытесняются тончайшими, графически-острыми линиями. И в таком стиле на христианском Востоке изготовлялось огромное количество икон. Эта бездушная манера письма заносится в Италию, где она ложится в основу так называемых итало-греческих писем, а позже она проникает на Крит, постепенно вырождаясь здесь в эклектическое, глубоко упадочное явление».

Эта упадническая тенденция постепенно преодолевается к концу XIV, началу XV века, по инерции продолжая проявляться в творчестве некоторых художников отдельных стран вплоть до середины XV века. Период, когда «болезненные явления» уже были преодолены, по праву называется началом эпохи Возрождения. Но этот термин применим, лишь если понимать под ним возрождение местной национальной классики, а не мифической античности. И потом успешное развитие шло дальше до линии № 9.

Леохар. Аполлон Бельведерский. IV век до н. э. Линия № 6.

Лоренцо Бернини. Аполлон и Дафна. 1622–25. Линия № 9.

Эта новая эпоха отмечена появлением десятков выдающихся произведений архитектуры и искусства, таких, как Пергамский алтарь, Сикстинская капелла, шедевры германских и французских соборов. (Египетские произведения этого периода см. в главе «Постройка вслепую».) Среди греческих можно назвать Аполлона Бельведерского работы Леохара, Нику Самофракийскую…

Вернемся на шаг назад. На севере, во Франции, к XV веку (линия № 7) сложилось направление, получившее название интернациональная готика, и Италия стала ареной борьбы различных художественных течений. Примером этого стиля служит творчество Фра Анджелико, о котором, кстати, Стендаль писал:

«Как все миниатюристы, он прилагал величайшие усилия к тому, чтобы передать с возможной точностью вещи, которые вовсе того не стоят, и это делает его холодным».

Пуссен. Царство флоры. 1631–32. Линия № 9. Gemaldegalerie, Dresden

Влияние интернациональной готики ощутили на себе и Джентиле да Фабриано в «Поклонении волхвов» (1423), и Беноццо Гоццоли в «Шествии волхвов» (1459–61), но в последнем случае скрупулезность Гоццоли созвучна с зоркой любовью к природе, которой отличались помпеяне.

Множество росписей и мозаик в атриумах и триклиниях изображают птиц и цветы, африканских животных и создания подводного мира. Натурализм южных итальянцев нашел свое выражение в многочисленных натюрмортах, таких, как роспись из дома Юлии Феликс в Помпеях и «Натюрморт с серебряной посудой» в гробнице Вестория Приска I века.

Как видим, склонность к натурализму и максимальной точности в деталях тоже проявляется в разных эпохах, следуя закону «синусоиды». Спрашивается, существовали ли на нашей планете изолированные культуры, развившиеся до такой степени, чтобы правдиво передать средствами живописи, например, многообразие и красоту видимого мира? Оторванные от Старого света культуры индейцев Южной и Центральной Америки до такой степени не развились, хотя вопрос о степени их изолированности остается открытым. И у нашего цивилизованного современника, поставившего перед собой такую задачу, мало что получится, пока он не обратится к опыту «старых мастеров», художников XVI и XVII веков.

Никаким образом не могли бы развиваться до столь высокой степени совершенства художества в Греции или Помпеях, если эти территории были «изолированы» во времени, как это пытаются доказать нам сторонники традиционной истории.

Такую же любовь к деталям, как у Гоццоли, мы находим и у Пьеро делла Франческа. Это был действительно младший брат античных художников, о чем можно судить по обнаженным фигурам в «Смерти Адама» (1459–66), об этом говорят и лица ангелов в «Крещении Христа» (1460), и спокойная величавость фигур в «Бичевании Христа» (1470).

Конечно, его фигуры в «Мадонне со святыми» (1472–74) или в «Рождестве» (1470) еще не чувствуют себя так непринужденно и раскованно, как на фреске из Геркуланума «Геракл с Телефом» I века, но своими пропорциями они напоминают работы Поликлета и Скопаса, Леохара и Фидия, а пространственные построения картин Пьеро подводят искусство живописи к принципам воздушной перспективы.

Характер складок в «Менаде» Скопаса (IV век до н. э.) точно такой же, как у Пьеро, а его «Надгробие юноши с реки Илиссос», или этрусское изображение супружеской четы с саркофага из Вульчи (350 до н. э.), словно выполнены той же рукой, сменившей кисть на резец.

Кресилай и Бриаксис, авторы рельефов зофора Парфенона и скульптурной группы фронтона храма Зевса в Олимпии V века до н. э., Силанион и Лисистрат — все они почли бы за честь иметь такого ученика, как Пьеро делла Франческа.

И куда же все это делось?

В конце XVI века в кругу европейских мыслителей-гностиков родилась так называемая «скалигеровская хронология», которая в скором времени произвела истинный переворот в умах образованных людей. Разумеется, хронология очень быстро приобрела толкователей и обросла «доказательствами».

Историограф О. Вайнштейн пишет об исследованиях таких толкователей:

«Таким образом, нижняя и верхняя границы изучаемого им периода приблизительно совпадают с теми хронологическими рамками средневековья, которые начали входить в употребление с конца XVII в., когда профессор университета в Галле Христофор Келлер популяризировал гуманистическую периодизацию с помощью своего учебника всеобщей истории „Historia tripartia“.»

Этот труд состоял из трех книг: Historia antiqua — история до Константина, Historia mediiaeri — от Константина до падения Константинополя, и Historia nova — после падения Константинополя.

В XVIII веке работы Гиттерера в Германии и Гиббона в Англии окончательно утвердили эту периодизацию в исторической науке. То, что получилось в результате, начали изучать в гимназиях и университетах. Если когда-то люди узнавали о прошлом своего рода-племени от родителей, и на этом только знании строили свою жизнь; если затем о прошлом узнавали они также из Библии и других религиозных текстов, и включали в систему своих знаний о прошлом нравственные нормы; то теперь наступил момент, когда для большинства и, наконец, для всего человечества непреложной истиной стал курс истории, порождение лукавого ума.

Религия давала человеку представление о возможности хотя бы нравственного совершенствования. Традиционная история отменяет возможность какого-либо совершенства вообще. Если отвлечься от декоративных частностей, «матрица истории», наложенная после Скалигера на умы всего человечества, тяжелее и проще могильной плиты: не было, нет, и не будет никакого возвышения общества, за которым не последовали бы упадок и гибель.

В области искусства это «программирование мысли» привело к началу того, что по праву можно назвать культурным контрренессансом. Произведения XVIII–XIX веков предстают выхолощенными, внешне выполненными хорошо, но холодными по своей сути. Таковы картины Тьеполо, Франсуа Буше, Давида, портреты Энгра, скульптуры Кановы. Да, произведения Торвальдсена или Давида стилистически близки римскому искусству II–III веков. И Овербек, и Шассерио, и Россетти пытались возродить искусство кватроченто (но у них ничего не получилось).

Веласкес. Туалет Венеры. Прекрасная работа XVII века.

Упадок, начавшийся в конце XVII века, постепенно усиливался и привел искусство к полному краху в конце ХХ века. Крах очевиден, если сравнить вторичные работы нашего времени с шедеврами недавнего прошлого.

Согласен, можно подумать, что происходящее триста последних лет методичное ухудшение искусства, которое все эти столетия после XVII века катилось под гору, становясь то взволнованно-слащавым, то многозначительно напыщенным, подтверждает цикличность развития.

Но это не так. Ведь «ухудшение» не означает, что все художники постепенно забывают об анатомии, перспективе и других полезных вещах, а к концу жизни рисуют хуже, чем в молодости.

Сохраняя и даже накапливая все возможности для полноценного творчества, скульпторы и живописцы находятся в растерянности, не зная, как применить свои способности.

Напомню слова К. Маркса, хоть он и говорил не об искусстве:

«Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. Так, Лютер переодевался апостолом Павлом, революция 1789–1814 гг. драпировалась поочередно то в костюм Римской республики, то в костюм Римской империи».

Заметьте, между прочим, как страшно звучат эти слова. Особенно если вдруг осознать, что кошмаром живых стала выдумка, скалигеровский сериал.

Энгр. Большая одалиска. XIX век

Амедео Модильяни. Обнаженная. ХХ век

Пикассо. Девушки из Авиньона. Фрагмент. ХХ век.

Происходящее с нами — результат гипнотического действия концепции циклического развития, которая программирует падение, даже вопреки желанию людей, вопреки здравому смыслу.

Так что же, мы так и будем жить внутри мистического триллера, дожидаясь, по воле давно умершего сценариста, «нового» краха цивилизации в XXV веке?

 

Застывшая музыка

Мнение о примитивности древнегреческой архитектуры, бытующее у искусствоведов — специалистов по Средневековью, глубоко ошибочно. Напротив, греки, питавшие пристрастие к уникальности, непрестанно перерабатывали и совершенствовали строительные чертежи. Этот позволяло им создавать произведения, непревзойденные в Европе XVI–XIX веков даже в их собственном классическом стиле.

Я решил затронуть этот вопрос, чтобы показать, что в среде искусствоведов бродит еще немало заблуждений относительно таких специфических вопросов, как, например, конструктивные и прочие особенности зданий той или иной эпохи.

Л. Хассельбергер пишет в статье «Строительные чертежи храма Аполлона в Дидимах»:

«Удивительно, но греки достигали подобного совершенства способами, не отличающимися существенно ни от тех, которые ранее применяли египетские архитекторы, ни от тех, которыми позже пользовались римляне, а еще позже — средневековые зодчие».

Сколько можно удивляться?

Архитектурные чертежи XII века точно так же не сохранились, как и чертежи древнегреческих или древнеегипетских храмов. Они известны в ряде случаев только в виде схем на поверхностях самих зданий. Л. Хассельбергер продолжает:

«Техническая и практическая сторона проектирования и черчения в древнегреческой архитектуре, очевидно, мало отличалась от обычной практики, применявшейся двумя тысячелетиями раньше в Египте или 1500 лет спустя в центральной Европе. Строительные чертежи, выгравированные на поверхности стен и полов, были найдены во многих готических храмах (например, в Шартре, Реймсе, Бурже, Йорке и Орвието) , да и на ранних египетских монументах находили нанесенные краской или выгравированные „измерительные и направляющие линии“, которые теперь, в свете открытий, сделанных в Дидимах, можно признать „строительными чертежами“.

Наша находка в храме Аполлона в Дидимах не является открытием каких-то „утраченных знаний“».

Действительно, как пишет и К. Муратова тоже:

«…такие чертежи, сделанные на гранитной плите под покрытием бокового нефа и датируемые около 1300 г., сохранились в соборе Лиможа… Архитектурные наброски на камне имеются также в соборах в Клермоне, в Нарбоне. Таким образом, чертеж на пергаменте не вытесняет окончательно в XIII–XIV вв. чертежи на доске или камне, а существует параллельно с ними».

Специалистов удивляет, что эта практика не менялась в течение тысячелетий, несмотря на различные открытия и изобретения, поскольку в исторически достоверное время новые приемы архитектурной подготовки и строительства распространялись довольно быстро. А почему они не возникали, и не распространялись во времена, предшествующие средневековью? Я не вижу других причин, кроме неверной хронологии.

Собор Парижской Богоматери. Вид с юга. XIII век.

«Ребра», поддерживающие стены под крышу — это аркбутаны.

«Опыт строительства собора Нотр-Дам-де-Пари, — сообщают Р. Марк и У. Кларк в статье „Экспериментирование в готике“ , — оказал существенное влияние на готическую архитектуру начала XIII в., включая множество небольших церквей. Один из примеров — собор в Лионе, строительство которого уже далеко продвинулось к тому времени, когда были изобретены аркбутаны.

Высота интерьера собора составляла 24 м, и аркбутаны в нем едва ли были необходимы, тем не менее, их сразу соорудили после установки аркбутанов в соборе Нотр-Дам-де-Пари. Еще более очевидный пример строительного излишества представляет собой церковь Сен-Жермен-де-Пре парижского аббатства. Здесь аркбутаны были добавлены к завершенным хорам, хотя собор имел высоту лишь 14 м.

Менее чем за два десятилетия аркбутаны стали характерной особенностью зданий готического стиля… Опорная система собора в Толедо напоминает восстановленную нами первоначальную контрфорсную систему соборов в Париже и Бурже… Верхний ярус (арок, — Авт.) , который в классических французских соборах противостоит ветровым нагрузкам, играет в нем лишь декоративную роль».

Вот как быстро воспринимались новые идеи в эпоху готики. А в эпоху античной классики, что же, просто переставали строить?

Но на смену готическому «конструктивизму» вдруг вновь пришел классический стиль — «пантеон на парфеноне», именно так был построен собор св. Петра в Риме, а по его образцу — множество соборов почти во всех европейских столицах.

Пантеон в Риме. II век.

Раньше по бокам фасада стояли две колокольни, придававшие всему сооружению совершенно средневековый вид. Радетели «античной чистоты» сочли их за позднейшие пристройки, и колокольни были разобраны.

Так историки корректируют архитектуру, подгоняя под скалигеровский шаблон.

Так называемый «Квадратный дом в Ниме», Франция. Первые годы н. э. Линия № 6 «римской» волны, это натуральный XIV век. Возможно, построено римскими (византийскими) архитекторами.

Церковь Дома Инвалидов в Париже. Архитектор Жюль Ардуэн-Мансар. 1693–1706. Однотипна с собором св. Петра в Риме.

Собор св. Павла в Лондоне. Западный фасад. Архитектор Кристофер Рен. 1675–1710.

По сторонам фасада — две колокольни. Приблизительно так выглядел с колокольнями Римский Пантеон, пока их не разобрали.

Собор св. Петра в Риме. Проект архитектора Донато Браманте.

XVI век. Фасад построен в первой, а колоннада вокруг площади — во второй половине XVII века.

Архитектура городов средневековья показывает нам, что город долго оставался крепостью. Внутри она состояла из домов-крепостей. Палаццо, возводившиеся в итальянских городах в XV–XVI веках, были так же надежно укреплены. Зажатый кольцом стен, такой город рос не вширь, а вверх, росли не только соборы, но и жилые дома с башнями. Флоренция попыталась выйти за эти пределы, стать «горизонтальным» городом, какими были скопления ренессансных вилл на побережье Средиземного моря.

Однако виды Флоренции XV века дошли до нас главным образом в росписях кассоне (сундуков). На картинах же флорентийских художников мы видим чаще всего идеальный город, своего рода театральные декорации для развертывающихся на полотнах сцен. В картинах Мазаччо едва угадывается та или иная улица.

И. Данилова в книге «Итальянский город: реальность, миф, образ» пишет:

«Архитектурная мысль Возрождения с самого начала решительно противопоставляет город как произведение, искусственно и искусно созданное, естественности природного окружения. Город должен не подчиняться местности, но подчинять ее себе. Планы ренессансных городов имеют строго геометрические формы: круг, квадрат, восьмиугольник. Эти формы не связаны с конфигурацией местности, не вписываются в нее. Они накладываются сверху как знак, как печать господства человеческого разума, которому подвластно все… Расположение площадей, улиц, каналов также подчиняется этой игре в геометрию, часто в ущерб практической целесообразности. Эти планы походили на орнаментальные композиции, пригодные для кладки мраморных полов общественных зданий или для вымостки парадных площадей».

Джентиле Беллини. Венеция. Процессия на пл. Сан Марко. XV век.

Но ни один из проектов городов, придуманных Альберти, Филарете и Франческо ди Джорджо Мартини, реализован не был.

В отличие от флорентийцев, венецианские живописцы, напротив, охотно изображали реальные уголки своего города задолго до ведутистов XVIII века, стремясь к максимальной, почти фотографической достоверности. Изображения Венеции у Джентиле Беллини и Карпаччо точны и детальны, хорошо узнаваемы не только площадь Сан-Марко, но и другие площади, улицы и каналы. Можно даже рассмотреть иконографию первоначальных мозаик на фасаде собора св. Марка.

Живописные и графические изображения городов — к сожалению, пока не оцененный по достоинству пласт средневековой культуры. Например, если верить старинной миниатюре, храм св. Софии в Константинополе имел в XV веке вид западноевропейского собора.

Другая гравюра, в одной из ранних печатных книг, изображает один и тот же город, но иллюстрирует тексты, повествующие о разных городах. Что же изображала эта гравюра — Рим, Трою, Иерусалим, Неаполь? Вопросов слишком много, чтобы не обращать на них внимание. В истории градостроительства и архитектуры мы, естественно, видим те же хронологические ошибки, что и в истории скульптуры и живописи.

Здесь я коснусь лишь некоторых вопросов, позволяющих прояснить параллели в архитектуре «древности» и средневековья. Джорджо Вазари (1511–74), флорентийский архитектор, как ни удивительно, тоже видит эти параллели, сравнивая архитектурные ордера:

«…Возвращаясь к предмету изложения, мы скажем, что способ этого рода (строительства) можно применять при одном ордере, но также и во втором ордере, расположенном над рустованным, а еще выше можно помещать еще третий ордер иного рода, например ионический или коринфский, или сложный в той манере, какую показали древние в римском Колизее, где они проявили искусство и рассудительность в расположении ордеров.

Ибо, восторжествовав не только над греками, но и над всем миром, римляне поместили на самом верху сложный ордер, так как тосканцы уже (!) пользовались им в нескольких манерах, и поместили его выше всех, как наивысший по мощи, изяществу и красоте, и как самый из всех видный для увенчания здания, ибо, будучи украшен прекрасными членениями, он в целом образует достойнейшее завершение, так, что иного и желать не приходится».

А — дорический, Б — ионический, В — коринфский; 1 — карниз, 2 — фриз, 3 — архитрав, 4 — капитель, 5 — ствол колонны, 6 — база.

Ордер — это определенное сочетание частей стоечно-балочной конструкции, несущих (колонна с капителью, базой, иногда пьедесталом) и несомых (архитрав, фриз и карниз, в совокупности составляющие антаблемент), их структура и художественная обработка. Добавлю еще, что колонны того или иного ордера, и не только колонны, но и фасады с глазами-окнами и дверью-ртом, воспринимались современниками Вазари, как изображения людей:

«О сложном ордере Витрувий не упоминает, перечисляя лишь работы дорические, ионические, коринфские и тосканские, и считая слишком вольными тех, кто, заимствуя из этих четырех ордеров, создавали тела, представляющиеся ему скорее чудовищами, чем людьми; тем не менее, так как он много применялся римлянами и в подражание им нашими современниками, я не премину, к общему сведению, разъяснить и показать основу соразмерностей также и этого вида построек.

Я полагаю, что если греки и римляне образовали эти первые четыре ордера и свели их к общим размерам и правилам, то могли и у нас быть такие, кто в наше время, строя в сложном ордере самостоятельно, создавали вещи, обладающие гораздо большей прелестью, чем древние. И об истине этого свидетельствует то, что Микеланджело Буонарроти создал в сакристии и библиотеке Сан Лоренцо во Флоренции, где двери, табернакли, базы, колонны, капители, карнизы, консоли, а, в общем, и все остальное отличаются новизной и тем, что свойственно только ему, и все же они дивны, а не просто красивы.

Те же, кто занимается обмером архитектурных памятников древности, находят, что в архитектуре Браманте не меньше, чем во всех этих древностях, вложено и знания рисунка, и искусства».

Представления искусствоведов об исторических знаниях Вазари столь путаны, что расшифровывать его им зачастую трудно. Похоже, «старыми» мастерами он называл тех, кто творил лет за сто — сто пятьдесят до него (линия № 7), ну, а те, кто им предшествовал, конечно, «древние» (линии № 4, 5 и 6).

«Древние применяли для дверей или гробниц вместо колонн гермы разного вида: одни — фигуру с корзинкой на голове вместо капители, другие фигуру до пояса, а остальное до базы в виде пирамиды или же древесных стволов; в таком же роде делали девушек, сатиров, путтов и всякого рода чудовищ и уродов, каких только считали подходящими, и какие только порождались их фантазией, тех они и применяли к своим произведениям».

Делали все это «древние», или нет, не вполне понятно. А вот в ранее средневековье делали, совершенно точно. Не о романском ли искусстве здесь идет речь? Затем сходу, без всякого разделения времен, Вазари переходит к готике. Я уже цитировал эти его высказывания в главе «Возрождение античности: взгляд изнутри», поэтому повторяться не буду. Вазари явно пишет не о Скопасе или Праксителе, а о романских произведениях типа «Битвы монстров».

Приведу также мнение современного искусствоведа Е. Юваловой:

«Изображение духовной активности персонажа принадлежит не античности, а средневековью, в том числе и романскому, и византийскому. Но… будучи материализованной в естественных для человека и разнообразных мимических проявлениях, она утрачивает в значительной степени трансцендентность и преобразуется в душевную, психическую активность. Это свойство, не знакомое ни романскому, ни византийскому искусству, указывало в будущее, в готику».

С точки зрения скалигеровской хронологии, понять Е. Ювалову так же трудно, как Дж. Вазари. Якобы духовная активность присуща романскому искусству, а античности нет. Ей якобы принадлежит изображение лишь «чудовищ и уродов».

Как видим, здесь у них немецкие работы близких предшественников Вазари оказываются придуманными готами, что, конечно, противоречит традиционной хронологии, согласно которой готы «сошли с арены» задолго до того, как немцы вообще что-нибудь начали строить. Чему же нам теперь не верить: эрудиции Вазари, или хронологии Скалигера? Эти двое работали почти одновременно, только первый писал о том, что имеет материальное воплощение (скульптура, архитектура), а второй — рассчитывал некую «виртуальную реальность».

В целом из трудов Вазари вытекает, что древнегреческая архитектура, как и скульптура, не просто близка, а совпадает со средневековой. Исламская архитектура Востока также стилистически близка готике и Ренессансу. Считается, что крестоносцы, возвращаясь из Крестовых походов, занесли в Европу моду на стрельчатые арки и другие элементы арабской архитектуры. Арабская культура, дескать, цвела в IX–X веках, когда Европа еще пребывала в невежестве. Похоже, датировки придется сблизить.

Меня спросят: как можно совместить в одном веке древнеегипетскую культуру фараонов, культуру римской империи и культуру ислама, да еще «присоединив» к ним средневековье Европы? Да очень просто! Одно дело официальная культура империи, другое — консервативная культура местной знати, третье — культура порабощенных народов (причем, многочисленных), с которой необходимо считаться.

При всех этнических и религиозных различиях, которые могут выражаться в завитках и орнаменте, всегда есть нечто общее: правила конструирования и приемы строительства. «Сопромат», если одним словом. Плюс к тому мастерство архитектора и строителя.

Интерес к орнаменту возникает на определенной стадии развития геометрии. Нам здесь важны не различия в исламском и христианском искусстве, они неизбежны. Важно, что увлечение орнаментом в мусульманском искусстве возникло не в результате запрета на изображение живых существ. Ведь если встать на такую точку зрения, невозможно объяснить, а чем вызван интерес к орнаменту у христиан?

Альбом Виллара де Оннекура. Лист 29. Средневековый готический орнамент.

Роза южного фасада собора Парижской Богоматери.

Фрагменты узоров на дверях церкви аль-Муаллака, Каир. Образец исламского орнамента.

Михраб в молитвенном зале духовной школы султана Хасана в Каире.

Западная галерея мечети Ибн-Тулуна и минарет аль-Муаллия в Каире.

Дворец Альгамбра. Испания. 1377 год.

Мечеть Ибн-Тулуна дошла до нас в почти неприкосновенном виде, а потому (!) считается самой древней а Каире. Построили ее, говорят, в IX веке, а минарет, не похожий ни на один из минаретов Каира, поставили в конце XIII века. Что же, неужели мечеть четыреста лет стояла без минарета?

Мечеть окружает могучая стена с зубцами. Единственное, что говорит зрителю о том, что перед ним не крепость, а мечеть, является опоясывающий стену фриз из стрельчатых окон и арок. Внутренний двор мечети с трех сторон окружают аркады с высокими стрельчатыми арками, опирающимися на квадратные колонны, и покрытыми геометрическим орнаментом. В центре двора фонтан, над которым сооружен купол. Дата этого сооружения — 1296 год, тоже XIII век.

Вряд ли мечеть Ибн-Тулуна в Каире, «Купол скалы» в Иерусалиме или мечеть Омейядов в Дамаске старше дворца Альгамбра, построенного близ Гранады в XIII–XIV веках!

Мечеть «Купол скалы» якобы построена халифом Омаром в VII веке на месте храма царя Соломона, но здание напоминает более всего раннехристианский храм. Стены мечети изнутри покрыты мозаиками. Чаще всего встречается изображение зеленых виноградных листьев на золотом фоне. Восьмиугольное здание, может быть, построено и раньше, но мечеть существует с XIV века.

Мечеть Омейядов в Дамаске украшена мозаиками с изображением цветов и фруктовых деревьев. Арки зала для молитв опираются на мощные коринфские колонны, на южной стороне зала расположены четыре михраба — ниши в стене мечети, указывающие направление на Мекку. Минарет Иисуса Христа построили, судя по всему, в то же время, что и минарет Ал-Гарбия, в XV веке. Третий минарет, построенный якобы раньше, не сохранил первоначального облика.

Время постройки мечети султана Хасана в Каире 1356–62 годы. Мечеть Биби-Ханым в Самарканде возведена в самом конце XIV века. Золотая мечеть в Багдаде центрально-купольного плана с четырьмя минаретами — в начале XVI века. Кордовскую мечеть построили якобы в конце VIII века, но, скорее всего, ее строительство закончили в XV веке. Думаю, тогда и пала Кордова, а не в 1236 году, как утверждают историки. Реконкиста закончилась взятием Гранады в 1492 году, и, возможно, Кордова пала незадолго до этого. Соответственно, в XVI веке по приказу Карла V кордовскую мечеть легко перестроили в готическую церковь.

Попробую теперь расставить некоторые хронологические вехи в архитектуре, сообразуясь с реальной историей.

В 1130 году Неаполь захватили норманны (нормандцы) под предводительством кондотьера Роджера. Впоследствии папа признал его королем Сицилии и Неаполя. С прекращением норманнской династии власть над Неаполем поочередно переходила к Гогенштауфенам, герцогам Анжуйским, к Арагонской династии и испанской короне.

Если Неаполь претендовал на роль столицы Средиземноморья, то Сицилию именовали «проходным двором» Средиземноморья, поскольку контакты между Испанией и Левантом, Францией и Магрибом осуществлялись через этот остров.

В 1016 году двенадцать сыновей Танкреда де Отвиля прибыли на Сицилию и захватили весь юг Италии.

«Нормандцы возвели в Палермо дворцы Куба и Зида по всем канонам мавританской архитектуры, — пишет Р. Ланда в книге „Средиземноморье глазами востоковеда“ . — Точно также в архитектуре возводившихся в то время соборов … современные исследователи без труда определяют черты сходства с архитектурой главных мечетей Магриба… В эпоху норманнов христианские храмы часто строили архитекторы-арабы не только в арабском стиле (обычно в сочетании с типичными византийскими золотыми мозаиками и резьбой по цветному мрамору) со всеми элементами и характерными приемами мавританского зодчества Магриба и мусульманской Андалусии, но даже с арабскими куфическими надписями вокруг изображений христианских святых».

Роджер II (1112–59) сделал Сицилию центром королевства, включавшего Южную Италию и часть Магриба от Триполи до Туниса. Был прозван «Язычником» за любовь ко всему арабскому. Вильгельм II, его внук, также допускал явное исповедание ислама.

Гогенштауфен — второй «крещеный султан Сицилии», был очарован восточной культурой. В Палермо при его дворе жили арабские, греческие и еврейские ученые, приглашенные императором, веротерпимость которого поражала современников. Он любил музыку, поэзию и, надо думать, изобразительные искусства. Однако облик императора, пытавшегося завоевать всю Италию, нам неизвестен.

После падения Гогенштауфенов в 1268 году Южная Италия была захвачена Карлом Анжуйским, и он правил 29 лет в Неаполе. В 1282 Педро III Арагонский высадился на Сицилии и отделил ее от Неаполя. Война шла до 1372 года.

В 1278 году Карл Анжуйский становится ахейским князем в Греции. Его преемник Карл II Неаполитанский правил в 1285–89 годах, за ним 35 лет на троне был Фредерик II Сицилийский (1302–37). В начале XIV века заключен мир между Неаполем и Сицилией.

А на территории Греции с 1314 года начинается серия войн. Войска морейцев возглавляет Людовик Бургундский; легко вооруженная испанская пехота разбивает французских рыцарей. Афино-Фиванское герцогство с 1311 по 1391 год — под властью каталонцев, «счастливого войска франков в Романии».

Почему именно здесь такая «чехарда» властителей, и зачем я говорю об этом в главе об архитектуре?

А потому, что к южным морям тянуло всю европейскую знать. Богатые люди тогда не имели возможности отдыхать на Багамах. Всемирным курортом были Южная Италия, Сицилия, Греция.

Аль-Идриси писал:

«Остров Сицилия — это жемчужина века по своей красоте и плодородию почвы, первая страна в мире по обилию даров природы, по числу жителей и по давности ее цивилизации».

Все властвовавшие здесь устраивали пышные дворы, строили, соответственно, дворцы, широко раскинутые на местности, приглашая для этого лучших архитекторов. Владыки со всей Европы, приезжавшие на отдых, строили здесь шикарные виллы. Изобразительное искусство и поэзия процветали.

Но вот странность: никаких художников, творивших в Южной Италии и на Сицилии в это время, мы назвать не можем. Их произведений нет. Архитектурных памятников XI–XIV веков здесь крайне мало, а в Греции так вообще нет. Куда же они делись?

В 1446 году в Византию вторгаются турки, однако Эгеида и другие районы Средиземноморья, по-видимому, еще долго живут в атмосфере эллинской культуры.

Думаю, неправомочен взгляд, что на протяжении всего этого периода ничего не строилось, во всяком случае, что строительство ограничивалось тем небольшим количеством образцов, которое показывает традиционная хронология средневековья.

Можно сделать вывод, что храмы в итальянском Пестуме построены при нормандцах, «античные», то есть византийские храмы на Сицилии — при Гогенштауфенах в XIII веке.

Афинский Акрополь возведен при правлении бургундских герцогов де ла Рош в XIII веке. Колизей — в XIV веке. Пантеон — в XV веке. Арка Константина в Риме, которую следует называть Аркой Адриана — при Палеологах, в XV веке.

Арка Константина в Риме. 312–315 годы н. э. Строение украшают медальоны с изображением эпизодов из жизни императора Адриана, жившего в 76–138 годах н. э. (линия № 7 «римской» волны), что соответствует XV веку. Тогда она и была построена.

Святилище Фортуны Примигении в Палестрине возведено в XIII–XIV веках, гробница Эль-Хазне в иорданской Петре — в XV веке. Порта-Нигра в Трире — в XIV веке, Храм в Ниме — в XIV–XV веках, Лептис-Магна в Ливии в XV веке, Пальмира в Сирии и Тимгада в Алжире — около 1500 года.

О римском строительстве «античных сооружений» в XIV веке могу привести следующие соображения.

В Византии романский стиль постепенно перешел в «Ренессанс», а на севере Европы (во Франции, Германии, северной Италии) в XIII веке возник и стал развиваться готический стиль, причем в Италии готика значительно позже получила название переходного к Ренессансу «флегматичного стиля». В чисто готическом стиле построен лишь Миланский собор, в строительстве которого в XV веке принимали участие французы и немцы.

Видимо, с XIV века, с тех пор, как турки, завоевав Малую Азию, вплотную приблизились к Константинополю, византийские императоры под давлением прозападной партии стали думать о переносе столицы на Аппенинский полуостров. Ведь не только Римская область, но и большинство территорий Италии находились в зависимости от Византии. По этой причине и могло быть дано задание обустраивать Рим в византийском духе.

Существующие в Риме средневековые (готические) церкви значительно меньше по своим размерам, чем готические церкви Флоренции и Венеции. То есть Рим в XIII — начале XIV века был небольшим городком, или даже скоплением небольших поселков.

В конце XIV века частично были построены крепостные укрепления Рима, Ватиканские дворцы стояли еще без обитателей, собор Святого Петра был без крыши, на месте будущего форума паслись козы, но население Рима уже составляло 20 000 человек. Однако в городе было неспокойно, итальянцы были настроены против переноса сюда «столицы городов».

Не находя поддержки у Запада, Мануил II, посетив виллу Адриана, видимо, предложил в 1370-х годах Пьеру Роже де Бофор (Григорию XI) переехать из Авиньона, в котором в то время жила вся курия, во дворцы строящегося Рима. И с 1377 года римские папы определили свое местонахождение в Ватикане.

А Рим не только не стал Столицей мира, но даже столицей Италии смог стать только в XIX веке.

Развитие культуры страны, «изолированной» во времени, столь же затруднительно, как и страны, изолированной географически. Грозит ли древним грекам и римлянам «депортация в средневековье»? Как Петр Первый прорубал окно в Европу, так и «древним» жителям деваться некуда: чтобы их культура предстала естественной и цельной, приходится мне для них «прорубать окно» в Средние века.