В этот день я принес из леса охапку сосновых веток. Они упоительно пахли подтаявшей хвоей и кружили голову. Подморозило. Солнце уходило, и его румянец жег глаза. Вглядываясь в пастельные тона заката, я шагал, глупо улыбаясь, и был безнадежно счастлив. Солнечная последняя улыбка напоминала Рыженькую, призывала радоваться, предвещала новые жизни.

Распахнув дверь, я отшатнулся. В меня ударила волна ненависти. Что за черт? Преодолевая сопротивление, я вошел в дом. Не снимая плаща, заглянул в комнату.

Спиной ко мне Винес что-то сосредоточенно делал за столом. Судя по движению его локтей, резал.

–Воняет гадостно, - сказал я резко, шагнув в комнату. - Что происходит?

Брат дернулся, обернувшись, и я увидел в его руках упругое тело кобры, с которой он как раз снимал шкуру.

–А, Юхас, заходи, - сквозь зубы предложил он мне.

–Благодарю, - ответствовал я со всей свойственной мне ядовитостью.

–Не ехидничай, - брат вернулся к омерзительному занятию. Хорошо, что хоть заметил. А то бы я оказался на правах гостя в собственном доме!

Концентрация отрицательных эмоций подавляла. Становилось душно.

–Душновато, - словно читая мои мысли, заметил он. - Хочешь?

Он выдавил из пасти зверюги в стаканчик с малым количеством жидкости - я издали чуял, что это крепкий алкоголь, - яд и предложил мне. Меня перекосило от отвращения.

–Зря, - усмехнулся он, - увеличивает потенцию. - И залпом выпил.

–Ты уверен в своих действиях? - поинтересовался я. Я не был уверен, что смогу его откачать.

Он, похоже, знал, что делал.

–Я ущучу этого гада, - сказал он яростно, единым движением сдирая с кобры шкуру и откидывая ее в сторону.

Схватил со стола свой кинжал с острейшим лезвием и быстро нашинковал мертвое, но все еще пугающее змеиное тело. Скинув неопрятное месиво, получившееся в результате, в мою фарфоровую мисочку для зелий, залил его малым количеством спирта и поджег.

Я вдруг ощутил, что все эти его действия - завершающие приготовления к огромному колдовству, такому, которого еще не видел этот городишка, забытый бы всеми, если бы не близость Школы. Я чувствовал его, оно было уже здесь, я видел сгущающиеся над нашими головами тучи, черные колдовские тучи, тяжелые, как само небо, вдавившее Геракла по колено в землю… Набухая змеящимися молниями, тучи медленно накрывали нас. Нет!

Я краем сознания уловил беспокойство в Замке, там заметили странное. Странное?! Да за всю историю существования этого городка подле стен Школы не собиралось здесь столько злобной силы, столько ненависти и столько мощи!

Тучи стонали, распираемые бурей, как роженицы. Еще немного - и они закричат, выпуская страшных детей, разрушающую стихию, разрывающую живую плоть!…

–Винес, нет! - попытался крикнуть я. Я все видел, но не мог его остановить. Его защита вокруг нашего домика, хоть и простая, из учебника для третьего курса, выполнена была безупречно. Он готовил ее почти месяц!

–Я готовил ее почти месяц! - крикнул мне он, но я не слышал, я болезненно ощущал каждое слово, слетавшее с его сухих губ, собственной кожей. Духота становилась невыносимой.

–Это ловушка! - кричал Винес в упоении собственной силы, собственного замысла, жажды битвы, буревестник гордый реет… он меня не слышал! - Я все рассчитал! Он охотится на меня, я это понял! Он придет сюда! Я его убью!

Я вскочил.

Тики был здесь! Сидел на чердаке и… готовился к удару. Внезапному, смертельному, всей силой ненависти несбывшейся любви, я чувствовал его заклинания на кончиках своих пальцев! Час пробил, отец и сын в схватке за… что?! Нечем дышать!

Хватаясь рукой за грудь, дыша лихорадочно и тяжело, я пытался сообразить, понять, ощутить возможный исход, варианты схватки, я должен им помешать, но как, о Мирэне, великий Мирэне, помоги нам и защити нас!…

Резко и густо чернело в комнате, только между пальцев Винеса пробегали синеватые искры и змейки. Грудь раздирала жажда воздуха. Нечем дышать!

Удар! Еще удар!

Дом вздрогнул до основания, и задрожала земля, и ходуном заходил мир, пронизанный слепящими молниями. "Срочно, сей же миг сделай!" - взорвался перед глазами огненный шар. Винес напирал, и Тики, мальчишка, ученик, пусть лучший, пусть мой, пусть родная кровь, пусть, все пусть, лишь бы не убить! - дрогнул. Не сдавался, нет, но я понял, что нет в нем настоящего умения защиты, моего, эмирова, случайная игра природы… крик, леденящий душу, детский крик…

Я сделал единственное, что мог, сквозь густые волны ненависти, вяжущей сети из смертоносных жал молний, встал между ними, все, что было, все защиты, весь страх перед миром, перед людьми, перед жизнью - все свое поставил между ними!

Крики… свист жалящих и обжигающих огненных плетей… взрыв боли, в чем-то привычной, как вспышка света… ЕЕ лицо. ЕЕ голос.

–Здравствуй, милый, - сказала ОНА.

Я не мог ее видеть. Но я каждым нервом чувствовал нежную девичью кожу одной половины зловещего лика и холод костей другой. Тугой бархат савана. Тончайшее, острейшее лезвие за плечом, падали, перерезанные им, солнечные лучи - в иных мирах, иных вселенных.

Меня не покидало ощущение, что рядом есть кто-то еще. Мелькало что-то с краю зрения или мне казалось, но я дергался поминутно, пытаясь оглянуться.

Улыбалась. Два лика, конец и начало, но мне-то, мне что с того? Только раз можно видеть, единственный за жизнь, ибо она есть оборотная сторона жизни, где Она - там нет места иному.

Как и в жизни, подумалось мне. Как человек. Жизнь - это человеческое. Без человека не жизни. Любовь эгоистична - кто сказал? И Она такова.

Значит, нет избавления? Нет надежды на лучшее? Чуда не будет? Человеку - человеческое, и большего ему не надо. Но никак, нельзя, нет, не бывает человеческого помимо него самого…

–Мииилый, - протянула ОНА игриво. - Ты и со мной будешь рассуждать? Мало при жизни умствовал? Будет, будет, наигрался.

Я чувствовал, я видел кожей холод Ее глаз.

В сердце колет.

–Что Тики? - спросил я.

И вдруг -

– понял.

Ни улыбки Ее, ни смешка.

–Мой, - сказала.

Возьми меня! Меня возьми! Оставь его!

–Но ты не можешь его забрать. Он теперь не совсем человек, - вспомнил я.

–Совсем - не могу, - согласилась. - Но в мире его больше не будет. Для вас он - умрет. Тело его положат в гроб, отвезут на кладбище и закопают.

Пустота глаз, с разных полюсов бытия.

–Совсем простенький выбор, - сказала Она. - Или ты умрешь, или ты позволишь умереть.

–Да, - сказал я, - к сожалению, совсем простой.

Рыженькая, Рыженькая, маленькая наивная принцесса, и под сердцем у нее - жизнь.

Игриво улыбнулась Смерть, больно от Ее улыбки.

Кто позаботится о Рыжей? О сыне - я знал, что сын? Если я уйду, она подумает, что я ее бросил! Одна, с внебрачным ребенком, во дворце, где она, последняя принцесса, с детства пьет яд, привыкая, всего лишь - на всякий случай?! Я - отец! И не увижу сына? И не узнаю, какого цвета его глаза, не увижу доверчивого взгляда, не подарю ему любовь, которой не досталось мне? Защемило где-то… Нет, не будет слез. Я нужен, я должен жить! Как я посмотрю в глаза им, когда придет и их час?!

Ты ли меня учил, дед, ответственности перед теми, кого приручил! Но что делать, если приручил двух взаимоисключающих друг друга? Перед обоими ты в ответе, обоим должен…

Эмир, ты пять лет учил меня, день за днем, каким не надо быть отцом…

Черноглазая бестия, я всегда завидовал твоей бескомпромиссности - вот и мне представился шанс попробовать ее вкус…

Я верю в твое спокойствие, милая, в твою силу духа…

Не ради тебя, братец, даже не надейся!

А все же интересно, что сделал бы отец? Я, конечно, догадываюсь, что, но не способен на иное…

Предать собственного сына?!

Мое решение - только мое. Мир чихал на меня. Я - на мир. Жизнь и мир - разные вещи. Жизнь - это человеческое.

Тики, прости. Ты поймешь, ученик. И не повторяй этот - последний - урок.

Жизнь - это жертва? Нет, милые, чудес не бывает. Черт с ним, с тем, кто сказал что-то умное!

Единственное чудо, которое я принимаю, - бессмертие.

Все прочее - дешевые фокусы.