Гвенаэль Ле Биан, явившаяся в мэрию с опозданием, чуть не разминулась с Кристианом, зашедшим сообщить об отсрочке их бракосочетания с Мари. Тогда она немедленно отправилась в порт, неподалеку от которого находился дом Кермеров, и стала ждать.

Часом позже на пороге показалась фигура Лойка. Держась на расстоянии, Гвен последовала за ним. Он шел прямо, никуда не сворачивая, видимо, не имея четкой цели. Дойдя до конца набережной, он остановился.

Гвен подошла к нему поближе и окликнула его. Лойк обернулся и посмотрел на нее с ненавистью.

– Ну что, довольна? Теперь уж брат не заговорит! – бросил он злобно.

Сорокачетырехлетняя сестра Пьеррика пользовалась заслуженной репутацией роковой женщины, верховодившей мужчинами.

Гвенаэль отшатнулась, словно ее ударили.

Она тут же вспомнила о случившемся прошлой ночью. Если вся эта история всплывет, им не поздоровится. Гвен была готова на все, чтобы не потерять Лойка, но и о себе никогда не забывала.

– Почему Жильдас? Почему не я? Или не ты? – продолжил он глухим голосом. – Мы все в ответе!

– А я – так даже больше остальных, верно?

Он увидел, как голубые глаза Гвен заволокла дымка слез, а в уголках пухлого рта появилась горькая складка.

Ровно через секунду он обнял ее и разрыдался, моля о прощении.

Время приближалось к полудню, когда Гвен вернулась на фаянсовую фабрику. По цехам уже прокатилась новость о смерти Жильдаса и кровоточившем менгире. Она резко положила конец самым безумным версиям.

– Первый, от кого я услышу бредни о воскресших береговых разбойниках, будет уволен, – возвестила она ледяным голосом. Потом, быстро поднявшись по ступенькам в застекленную надстройку, где размещалась канцелярия, Гвен открыла дверь в кабинет матери.

От Ивонны дочь унаследовала белокурые волосы, живые голубые глаза и роскошные чувственные формы. И еще, пожалуй, железный характер и задиристость. Ивонна была настоящим фабрикантом в юбке – двужильная в труде, суровая и беспощадная к себе и другим. Работать она начала с тринадцати лет разносчицей хлеба, в восемнадцать вышла замуж за Легелека, в двадцать два осталась вдовой с двумя детьми и солидной страховкой, которую она вложила в строительство фаянсовой фабрики по производству бретонских кружек и фигурок кельтских божков. Предприятие процветало на зависть конкурентам, обеспечивая работой больше половины жителей острова. Самые злобные из завистников утверждали, что алчность Ле Бианов не имеет пределов. И действительно, Гвен удалось убедить мать в необходимости расширения фабрики, для чего требовались не только средства, но и дополнительная площадь. Если первое осуществить было легко с помощью банковских ссуд, то для второго необходимо было поручительство мэрии. Голосование по вопросу, можно ли рассматривать прилегающие к фабрике земли как территорию, пригодную для застройки, должно было состояться через два дня.

Когда Гвен вошла к Ивонне, та только что закончила разговор по телефону. Гвен хватило одного взгляда на ее перекошенный в брезгливой гримасе рот, чтобы догадаться – сейчас мать заговорит о Пьеррике.

– Твоего кретина братца опять видели в Ти Керне, – проворчала она. – Зря он туда ходит, особенно после вчерашнего случая.

– Не могу же я посадить его под стеклянный колпак! – отпарировала Гвен.

– Зато можешь поместить его в Сент-Геноле. Я только что узнала: там освободилась комната. Завтра же можно его туда отправить.

Лечебницу в Сент-Геноле стыдливо именовали «Интернат для людей с проблемами здоровья». На деле же это был приют для умственно отсталых. Гвен уже посещала эту лечебницу, и она оставила у нее тяжелое впечатление. Она любила Пьеррика и категорически отвергла предложение матери, пригрозив: «Если он уедет, уеду и я». Ивонна, можно сказать без преувеличения, обожала дочь и потому уступила. Хотя и ворчала, что та когда-нибудь будет локти себе кусать.

Гвен постаралась уйти от опасной темы и перевела разговор на Жильдаса.

– Его счастье, что он так помер, – заявила Ивонна без обиняков. – Уж сколько он пил – наверняка сдох бы от цирроза печени! По крайней мере не мучился.

В кабинет Ивонны вошел Филипп, так тихо, что женщины даже не обернулись, да и он постарался не обнаружить своего присутствия. Супруг Гвен привык, что его не замечают.

Кроме больших выразительных глаз и тонких пальцев, как у пианиста, ничто во внешности Филиппа не могло привлечь внимания. В двадцать два года он с приятелями приехал в Ланды на время отпуска, да так здесь и остался, ибо ему выпала редкая удача влюбить в себя такую секс-бомбу, как Гвен, которая была старше его на десять лет. Они поженились, когда она уже была беременна Ронаном, и Филипп согласился на место бухгалтера на фаянсовой фабрике, очень скоро осознав, что вместе с приданым заполучил и тещу. Он не был по своей натуре борцом и сдался без боя.

Поначалу Филипп не понимал, почему Гвен остановила выбор на нем, но потом, узнав Ивонну получше, сообразил, что Гвен лишь повторила жизненный путь родительницы: вышла замуж за кретина, чью фамилию не стала брать по настоянию матери и которого могла вволю и безнаказанно оскорблять. Филипп был не столь уж высокого мнения о себе, чтобы постоянно требовать удовлетворения, но он уважал брата Мари и его смерть причинила ему боль.

– Жильдас слишком любил остров! И не мог допустить, чтобы его уродовали, застраивая как придется, – бросил он не без вызова. – Несомненно, он проголосовал бы против расширения фабрики. Его смерть, кажется, вполне вас устраивает, разве не так?

– Послушайте, Филипп, вы для меня – обыкновенный служащий, и никто другой! Не стоит задирать нос только потому, что дочь имела глупость выйти замуж и родить вам ребенка, – злобно проворчала Ивонна, не скрывая презрения. – Долго мне еще ждать отчет?

Филипп сразу пошел на попятный, а у Гвен и мысли не шевельнулось встать на его защиту. Закрывая за собой дверь, он услышал слова тещи, которая, похоже, уже успела забыть о его существовании.

– Пусть Лойк заткнет ей пасть! Как ты думаешь, он сможет?

– Я знаю одно: Лойк не сделает ничего мне во вред.

– Дай-то Бог!

Филипп весь обратился в слух. Прошлой ночью он дважды поднимался с постели, чтобы выпить таблетки от невыносимой головной боли. Во второй раз, уже под утро, он заметил жену, потихоньку возвращавшуюся домой. Он готов был поклясться, что Гвен провела веселую ночку! На какое-то мгновение у него зародилась мысль, а не рассказать ли об этом Мари, но потом Филипп решил, что лучше повременить: эта информация могла ему пригодиться.

Старый владелец замка редко присутствовал на свадьбах или похоронах жителей острова, предоставляя это право сыну Пьеру-Мари и снохе Армель. Уважая имя, обретенное ею в замужестве, Армель стремилась соответствовать положению, которое благодаря ему занимала. Обычно Артюс просто посылал цветы или венок. Но Жильдас был сыном Жанны Кермер, которая прослужила в их доме экономкой более сорока лет, и ради такого случая Артюс де Керсен сделал исключение.

Когда лимузин затормозил возле мэрии, к нему сразу же подбежал Кристиан, чтобы больному старику не пришлось понапрасну вылезать из автомобиля. Справивший восьмидесятилетие Артюс статью напоминал старого слона, а нос с горбинкой и трость с набалдашником в виде фамильного герба придавали ему особую величественность.

Смерть Жильдаса до такой степени выбила его из колеи, что до самого завтрака старик оставался в постели.

Артюс наблюдал за сыном, Пьером Мари, которого все звали не иначе как «Пи Эм». Тот, сидя напротив отца в большой столовой замка, с удручающей медлительностью очищал от скорлупы верхнюю часть яйца. Рыжеватого блондина с неизменным платком вокруг шеи отличали надменный вид и тайная убежденность, никем, впрочем, не разделенная, что он обладает чудовищной силы умом. На деле же в свои сорок пять единственный наследник Керсенов был тем, чему идеально соответствовала его внешность: типичным вырожденцем рода.

– Потеря Жильдаса – тяжелый удар для всех нас, – глухо произнес Артюс. – Не говоря уже о его семье.

Пи Эм бросил взгляд на буфетную, где суетилась его супруга.

– Белок жидкий! Ведь знаете, что я этого не выношу, Армель!

Артюс ощутил безумное желание ударить сына тростью, как он не раз поступал, когда тот был мальчишкой и уже тогда раздражал его своими капризами.

– Оставь жену в покое! Армель старается изо всех сил в отсутствие Жанны, – сказал он ледяным тоном. – Предстоящее голосование куда важнее, чем яйца, хорошо они сварены или нет. Смерть Жильдаса, голос которого, несомненно, был бы в нашу пользу, сыграет на руку Ле Бианам.

– Позволю себе не согласиться, отец. По-моему, напротив, это печальное обстоятельство служит нашим интересам.

– В самом деле?

– Кристиан будет только рад избавиться от судоверфи, особенно теперь, когда он остался без компаньона. Уверен – вам удастся убедить Жанну уступить и долю покойного сына.

Артюс бросил на него взгляд, не лишенный интереса. Значит, Пи Эм уж не настолько безмозглый. А может, сын лелеял ту же мечту, что и он сам? Время, когда Керсены считались в Ландах полновластными хозяевами, давно прошло, однако надежда, что былое можно вернуть, глубоко засела в голове старика. Пока это проявлялось в том, что Артюс постепенно скупал земли, в течение нескольких веков разбазаренные предками, которых мало заботило процветание их рода.

Польщенный вниманием отца – что случалось нечасто, – Пи Эм, поддавшись соблазну, решил блеснуть:

– И потом… Рано или поздно Жильдас бы заговорил.

– О чем заговорил? – встревожился Артюс.

Пи Эм тут же пожалел о сказанном. Что за идиот!

– Объяснись, черт тебя дери! – пробасил старик.

Супруг Армель принялся бормотать что-то невразумительное. Неожиданное появление Жюльетты спасло его, хотя бы на некоторое время, судя по выразительному взгляду отца: разговор, мол, не закончен.

Только пятнадцатилетняя Жюльетта, хорошенькая ангелоподобная блондиночка, была способна смягчить сердце деда, ибо она напоминала ему Гайдик – его покойную жену.

– Прости, дедушка, за опоздание. Я заболталась с Од и Никола, – не моргнув глазом солгала она, одарив старика лучезарной улыбкой.

Артюс улыбнулся в ответ, продолжив еду. Жюльетта искоса взглянула на деда, забавляясь тем, что ей так легко удалось его провести. Знай он, что внучка полночи провела вне дома и к тому же не одна, аппетит бы у него испортился.

Примерно о том же думал и Пи Эм. Лучше бы уж он держал язык за зубами. Теперь старикан вопьется в него клещами и не отступится, пока все не выпытает. И он будет вынужден рассказать, почему отсутствовал прошлой ночью и по какой причине. От этой мысли Керсена-младшего бросило в пот, и он с отвращением отодвинул яйцо с ненавистным дрожащим белком.

Ресторанный зал словно застыл в унылом оцепенении несостоявшегося праздника.

Лойк от удивления чуть не выронил чашку кофе, стукнувшуюся о стойку бара, и уставился на Жанну.

– Не могу поверить, мама! Почему ты никогда не рассказывала нам о ней правду?

– Хотела защитить тебя и брата, – коротко ответила она.

– Защитить?

У Жанны сорвался с губ горький смешок, и она продолжила, понизив голос:

– Теперь ты понимаешь, что нужно молчать?

Лойк в отчаянии сорвался на крик:

– Что толку?! Всевышний – он все видит! И требует крови.

Пройдя за стойку, не поднимая головы, он достал с полки одну из бутылок. Шотландское виски. Не долго думая налил в стакан и выпил, не закусывая.

Лицо Жанны помрачнело. Из всех детей Лойк был самым уязвимым, и она прекрасно понимала, что ей снова придется не спускать с него глаз, чтобы он вторично не скатился в пропасть. После смерти жены Катерины тринадцать лет назад Лойк в полном смысле слова погибал у нее на глазах. Пьянки, лекарства, постоянные депрессии – не прошло и трех месяцев, как крепкий мужчина превратился в развалину. Жанна, пройдя все круги ада, все-таки собралась с духом и отправила сына в психиатрическую клинику Морбиана, где по ходатайству Ива Перека ему выделили отдельную палату. Через шесть месяцев интенсивного лечения и тщательного ухода Лойк вернулся на остров.

А ровно через год им выпала большая удача: Жанна выиграла в лотерею большую сумму, и они построили «Ируаз».

Отобрав у сына бутылку, она сердито проговорила:

– Не Всевышний написал твоему брату анонимное письмо, а тот, кому зачем-то понадобилось ворошить прошлое, и уж поверь мне, это существо – из плоти и крови!

– Кто он? И чего хочет?

В холле зазвонил телефон. Лойк двинулся было, чтобы снять трубку, но Жанна удержала его за локоть.

– Не нужно. – И, не отрывая глаз от его лица, пояснила: – Мари ничего не должна знать. Ты слышишь, Лойк?

– Разумеется, мама… Господи! Ну что мне стоило вернуться тогда вместе с Жильдасом! А я стал донимать его упреками, что он, дескать, настолько пьян, не стоит на ногах, и в конце концов бросил его с Ивом. – В запоздалом раскаянии Лойк обхватил голову руками.

– Стало быть, Ив Перек последний, кто видел его живым? Удивленный изменившимся голосом матери, Лойк выпрямился. Выражение лица Жанны заставило его похолодеть.

– Не думаешь же ты в самом деле… – пробормотал он, содрогаясь от отвращения. – Нет… нет… Жильдас – его друг…

– Когда есть риск потерять все, друзей не бывает!

Лойк был готов защитить доктора, но вдруг вспомнил, что именно Ив вызвался подождать и проводить до дома отставшего Жильдаса той злополучной ночью.

Научно-производственный комплекс, принадлежавший Перекам, занимал около двух гектаров прибрежной территории и буквально утопал в зелени, обилие которой было скорее результатом человеческого упорства и безумных расходов на садовников, чем щедрости суровой бретонской природы. Созданный отцом Ива в семидесятые годы прошлого столетия комплекс средств ухода за кожей и лечебной косметики на основе водорослей и планктона – или, проще, лаборатории – достиг небывалого процветания на волне «возвращения к природе», сверхпопулярной в то время. После смерти Перека-старшего руководство лабораториями, естественно, перешло к Иву, врачу-терапевту, который тем не менее продолжил практиковать. Он любил говорить, что ему попросту не оставили выбора: на острове он был единственным медиком, а других последователей Эскулапа, пожелавших обречь себя на круглогодичную ссылку, не нашлось. Для самого Ива так вопрос не стоял – он родился и умрет в Ландах, что укладывалось в его жизненную философию: «Лучше быть королем у себя дома, чем лакеем во дворце».

– Повторяю, она не поверила в несчастный случай!

Ив нервно расхаживал взад-вперед по кабинету, прижав к уху трубку переносного телефона. Просторная, почти лишенная мебели комната казалась пустой. Мраморный пол, письменный стол матового стекла, низкий, обитый белой кожей диван. Лишенная жизни обстановка аскета. Единственная диссонирующая нота – старомодный, длиной во всю стену, шкаф – живая память медицинского прошлого островитян в течение многих поколений, в незыблемости перешедшая от отца к сыну. Через открытую дверь кабинета просматривалась смежная с ним приемная для обследования пациентов.

Обратив взгляд к небу, словно в поисках поддержки свыше, Ив простонал в трубку:

– Знаю, это создает проблемы, но я не мог настаивать, чтобы не вызвать подозрений.

Свободной рукой он шарил в ящике, пытаясь отыскать сигарету, припрятанную им на черный день, с тех пор как бросил курить. Мари, не позволившая ему подписать документ о захоронении тела Жильдаса, сделала для него этот день именно таким. Не говоря уже о ее требовании провести медицинскую экспертизу на материке.

Поначалу он взбунтовался:

– Твой брат умер в результате черепно-мозговой травмы при ударе о скалу!

– Я нашла его на песке, – возразила та с упорством, которое отличало всех Кермеров.

– Значит, он поранился об утес во время падения.

– У Жильдаса кружилась голова, когда он просто становился на табуретку, а ты хочешь, чтобы он ни с того ни с сего принялся разгуливать по краю двадцатиметровой пропасти?

– Да у него в крови обнаружено столько алкоголя, что он легко мог почувствовать себя птицей! Я видел и не такое.

– А кровь на менгирах ты тоже видел?

Тогда Ив решил поменять тактику. Если вскрытие – единственный способ положить конец ее сомнениям, следует его провести. Но доверить тело Жильдаса неизвестно кому, случайным людям, которые будут рассказывать сальные анекдоты, вскрывая ему грудную клетку и извлекая внутренние органы…

– Жильдас никогда бы мне не простил, а я не прощу себе, если допущу подобное. Из уважения к памяти брата – пойми, не с легким сердцем я тебе это предлагаю – разреши мне сделать вскрытие самому.

Мари была тронута, но отказала наотрез.

– Ты… вы с Жильдасом дружили… а здесь нужна холодная голова. И потом, ты не располагаешь необходимым оборудованием для проведения полноценной экспертизы.

Иву пришлось капитулировать. Он предвидел возможный отказ и принял ряд мер, чтобы ничем себя не скомпрометировать. Мари тогда поспешила уйти, захватив вещи, найденные при покойном. С четырехчасовым паромом на остров должны были прибыть представители регионального отделения судебной полиции, чтобы забрать с собой тело, передав его затем в Институт судебно-медицинской экспертизы. Не мог ли Ив отвезти тело брата к этому времени в порт?

Разумеется, он обещал.

Едва сдерживая ругательства, Ив Перек продолжал шарить пальцами по дну ящика. Как она сейчас нужна ему, эта чертова сигарета! Наверняка девица Курсен выкинула ее во время уборки, она и не на такое способна… Наконец он ее нашел, закатившуюся за степлер.

В трубке продолжал надсаживаться чей-то голос.

– О чем ты? – рявкнул Ив. – Конечно, проверил. Кроме колец, бумажника, нескольких фотографий и мелочи, в карманах не было ничего компрометирующего.

Чиркнув спичкой, он нахмурился. Анонимное письмо. Боже! Как он мог забыть такую важную деталь? Письмо должно было находиться при Жильдасе. Нашла ли его Мари? Нет, если бы это произошло, она бы уже до всего докопалась. Итак, куда же делось письмо? Ив терялся в догадках, и ни одна гипотеза не казалась ему правдоподобной. В любом случае анонимка не должна всплыть на поверхность. Никогда.

Что же касается Мари, нужно найти способ заставить ее покинуть остров. И как можно скорее.

На другом конце провода с этим согласились.

Положив трубку, Ив зажег сигарету. От первой же затяжки у него закружилась голова, совсем как в детстве, когда он десятилетним мальчишкой вместе с Жильдасом, Лойком и Кристианом, стащив у старика Бреа самокрутки, тайком курил, спрятавшись за менгиром. Вскользь подумав о Жильдасе, он постарался как можно скорее прогнать эту мысль. У брата Мари неминуемо развязался бы язык. Жаль, что все так получилось, но, говоря откровенно, его смерть устраивала всех. Через несколько дней от царапин на шее не останется и следа и жизнь войдет в прежнюю колею.

Ив распахнул окно, выходившее на террасу, и залюбовался видом своей виллы, примостившейся к уступу скалы. Четкие линии, стеклянный фасад и вдобавок роскошный бассейн. Гимн морю. Великолепное воплощение его давнишней мечты о том, что именно море обеспечит ему достойный образ жизни. Он посмотрел на обнесенный решеткой теннисный корт рядом с виллой, где порхала стройная темноволосая женщина, отбивая мячи, посылаемые через равные промежутки времени автоматом-вбрасывателем.

Шанталь сделала все возможное, чтобы приобщить к теннису мужа, но его коньком осталась игра в гольф, и тогда она переключилась на друзей дочери, которые с удовольствием пользовались кортом, исполняя роль ее партнеров. Раз в неделю приходила малышка Керсенов, частенько наведывался Ронан Ле Биан, еще девушка, помогавшая Анне в кафе, однако самым прилежным, равно как и самым способным игроком, бесспорно, был младший Кермер – Никола.

Заметив, что по аллее в направлении корта движется «мегари», Ив нахмурился. Зачем, интересно, к ним пожаловала Мари? Не слишком ли он упорствовал в этой истории со вскрытием? Да нет, он тогда ловко вывернулся и мог бы поклясться, что она искренне оценила величие его души. Не сомневался доктор и в том, что она приняла за чистую монету и его россказни о падении в колючий кустарник. Не собиралась ли Мари проверить, точно ли он вернулся домой в час ночи, как ему пришлось сказать в ответ на ее расспросы о той злополучной вечеринке? Если так, то Иву нечего было беспокоиться. Под предлогом, что он «страшно храпит», а ей необходимы ее двенадцать часов сна, Шанталь в свое время заставила его проглотить пилюлю раздельных спален. Тогда это вызвало у него чувство горечи, сейчас же он этому радовался.

– Пришла мадам Лассаль, доктор. Проводить ее в приемную?

Он вздрогнул. Обернувшись, кивнул в знак согласия. Молоденькая секретарша взглянула на зажатую в его пальцах сигарету и удалилась. Она сама снова закурила после смерти подруги, значит, должна его понять.

Затушив сигарету, которая вдруг показалась ему горькой, Ив направился в приемную. Внезапно он вспомнил, что, возвращаясь прошлой ночью домой, он заметил под дверью спальни Шанталь полоску света. Было около трех часов. Мысль о том, что, возможно, она слышала его шаги, обдала его холодом.

Мари толкнула решетчатую дверь корта и сделала несколько шагов, прежде чем Шанталь, увлеченно отрабатывавшая прямой удар, заметила ее присутствие. Шанталь Перек все называли между собой не иначе как Парижанкой. А между тем она жила в Ландах с двадцатилетнего возраста. Глупое прозвище прилипло к ней не столько из-за неоправданного, а проще сказать, мелочного остракизма, которому подвергалась жена врача, сколько из-за ее чересчур ухоженной по здешним меркам внешности и слегка пренебрежительных манер, которыми она давала понять, что не имеет с другими жителями острова ничего общего. Прозвище тем более нелепое, что Шанталь родилась в Рене.

Тоненькая, но мускулистая, с великолепными зубами и красиво очерченным ртом, сорокалетняя Шанталь выглядела на десяток лет моложе. Этим она обязана была только неустанному уходу за своим телом и косметическим средствам на природной основе. Разгладить некстати появившуюся морщинку было для нее самым серьезным делом, требующим уйму времени. Да и чем еще заниматься в такой глуши?

Промелькнувшая было тень озабоченности на лице Парижанки мгновенно сменилась радушной улыбкой. Свои соболезнования Шанталь выразила с изяществом и достоинством, отличающими истинных аристократов. Мари между тем отметила легкую нервозность и чрезмерное красноречие супруги врача при объяснении, что ее дочери Од не было дома. Ей показалось, что Шанталь внутренне напряжена и готова к обороне.

Мари устремилась в атаку, предъявив браслет в виде цепочки с подвешенными к ней брелоками. Один из них представлял собой крестильный медальон с именем Од Перек.

Улыбка, в которой вновь приоткрылись жемчужные зубки Парижанки, была уж слишком широкой и откровенно фальшивой. Она стала рассыпаться в благодарностях, ничем не оправданных, во всяком случае, в отношении такого браслета – самый ценный брелок на нем по стоимости не превышал двадцати евро.

– Ах, как счастлива будет дочь! Ведь она ищет его уже несколько дней. Од дорожит им как зеницей ока. Где же нашелся браслет?

– На берегу, возле утеса. Там, где она его потеряла. – Выдержав паузу и не сводя глаз с жены Перека, Мари добавила: – И произошло это прошлой ночью.

С лица Шанталь мгновенно сошла улыбка. На корте воцарилась мертвая тишина, прерываемая лишь равномерным стуком автомата, продолжавшего подавать мячи: «бам»… «бам»…

Никола снова набрал номер и сердито махнул рукой, в очередной раз попав на автоответчик. Он искоса взглянул на отца, который вместе с Жанной снимал с последних столов вышитые вручную скатерти, которые бабушка приберегала для особо торжественных случаев. Свадьба тети Мари должна была стать одним из таких событий.

Оставив новое сообщение – он умолял ее позвонить ему как можно скорее, – Никола положил трубку. С тех пор как час назад тетя Мари атаковала его вопросами, он никак не мог собраться с мыслями. Никола буквально содрогнулся, узнав, что она стала случайной свидетельницей его возвращения домой около трех часов ночи, но в настоящее неистовство его привел браслет, который она ему показала.

Ему пришлось сознаться, что прошлую ночь он провел с Од на берегу возле утеса, но он ничего не видел и не слышал. Как ни просил Никола тетю вернуть ему браслет и не предавать дело огласке, Мари осталась неумолимой, и вот тогда-то он впал в настоящую панику.

Поведение племянника насторожило Мари, и она устроила ему настоящий допрос. К счастью, Од уехала на континент, и это давало Никола возможность найти какое-нибудь решение, приемлемое для них обоих.

Почему же она все-таки не берет трубку? И как она могла потерять браслет?

Никола подарил ей украшение по прошествии первого месяца их близости.

– Это одна из двух самых дорогих для меня вещей, которые мне когда-либо дарили, – призналась она, застегивая его на запястье.

Он помрачнел:

– А другая?

Улыбнувшись, она подвесила к цепочке крестильный медальон. С тех пор с браслетом она не расставалась. Вплоть… до прошлой ночи. Тщетно пытался припомнить Никола, как они могли оказаться в кустах, в памяти всплывали лишь безумные сцены их лихорадочных объятий. Чувство, которое он к ней испытывал, пугало его самого. Для нее он был способен на все. И уж тем более скрыть имя убийцы Жильдаса.

Комната в виде буквы «Г», окруженная террасой, о которую бились волны, насчитывала сотню квадратных метров. Все окна выходили на море. Лестница, высеченная в скале, соединяла ее с крохотной бухтой – частным владением Переков. Внутри комната была подобна кабинету Ива – почти без мебели, сияющая больничной чистотой.

Шанталь вернулась со стаканом лимонада и протянула его Мари.

– Действительно не хотите? Собственного изготовления и, разумеется, без сахара.

Гостья отказалась, не сводя глаз с Парижанки, которая отпила несколько глотков. По стуку льдинок в стакане Мари догадалась, что спокойствие Шанталь чисто внешнее.

Она предпочла молчание. Нет лучшего способа выбить противника из седла, чем безмолвное давление. Самые воинственные могли продержаться довольно долго. Но для большинства это очень быстро становилось невыносимым, и они теряли самообладание на второй минуте.

– Даже если Од и провела прошлую ночь с Никола на берегу, я не вижу здесь прямой связи со смертью Жильдаса.

Прошло лишь полминуты. Шанталь станет легкой добычей. Мари продолжала молчать. Тихий стук стакана, поставленного на стол.

– Чего, в конце концов, вы добиваетесь? Чтобы муж обвинил Никола в совращении малолетней? Од не исполнилось и пятнадцати! Представляю реакцию вашего брата Лойка.

Во время допроса поведение подозреваемого проходит несколько последовательных этапов. Сначала ложь. Потом угрозы. Попытка поладить с полицейским добром. Затем бунт. Сдача позиций. И как результат – признание. Парижанка уже израсходовала две первых пули. Теперь, исходя из этой логики, она попытается воздействовать на чувства соперницы.

Как в прекрасно отрепетированной пантомиме, супруга доктора изобразила на лице горестную улыбку. Не улыбка, а само совершенство. Столь же безупречны и ласковые нотки в голосе.

– Простите, Мари. Меньше всего мне хотелось бы огорчать вас. Ведь вы готовились к замужеству… Как все это ужасно… – Шанталь поправила прическу идеально наманикюренным пальчиком. – Поверьте, если бы дочь что-нибудь знала о смерти вашего брата, она бы все мне рассказала. У Од не бывает от меня секретов.

Мари легонько кивнула, ощутив в тоне Шанталь едва уловимое расслабление, видимо, она была убеждена, что этот гейм удалось выиграть.

Прошло еще немного времени. Мари медленно встала с дивана. Очень медленно.

– Превосходно, – сказала она, делая вид, что собирается опустить браслет в карман. – Я сама верну Од ее украшение, и если она подтвердит показания Никола…

– Нет! Не делайте этого!

Внутренне Мари приготовилась к «бунту», о приближении которого она догадалась по изменившемуся лицу Шанталь.

– Ликуете, что удалось прищучить Парижанку, не так ли? Заарканить богачку – это не то что иметь дело со всяким сбродом! Приятное разнообразие в служебной деятельности! Я-то думала, что вы выше этого, Мари Кермер. Но я ошибалась: вы ничем не лучше других – такая же узколобая и упрямая!

Схватившись за голову, Шанталь рухнула на белый кожаный диван. Вот и «сдача позиций». «Признания» долго ждать не придется.

Ей вдруг захотелось поскорее закончить дознание.

– Ведь браслет принадлежит вовсе не Од, верно?

Нет ответа.

– Хорошо. Рано или поздно я это узнаю.

Жена врача подняла на нее глаза. Час «признания» пробил. Мари уже догадывалась, что оно не доставит ей удовольствия.

– Браслет – мой. Я просто подвесила к нему медальон дочери. И никак не предполагала, что могу его потерять.

Малыш Нико… Мари закрыла глаза, на мгновение представив, как он, словно Бэмби на тоненьких ножках, вытянув руки, делает первые шаги по гостиной Кермеров. Связь Никола и Парижанки шокировала ее не только разницей в возрасте – это само собой, – но у нее возникло ощущение, что все, кого она любила и, как ей казалось, хорошо знала, превратились в абсолютно чужих ей людей.

Приблизившись к частной бухте Переков, Никола сбавил скорость. Стоя по колено в воде, он спрятал водные лыжи в расселину в скале, чтобы их нельзя было увидеть со стороны виллы. На все у него ушло меньше минуты – он это делал не впервой. Молча поднялся по каменным ступенькам и резко остановился, застав сцену прощания Мари с Парижанкой.

– Умоляю, отдайте мне браслет!

– Не могу, Шанталь, он приобщен к делу. Но постараюсь, чтобы как можно дольше о нем знали только вы, я и Никола.

– Спасибо.

– Я на это иду не ради вас.

Никола дождался, когда смолкнет шум мотора «мегари», и только тогда проник на виллу. Шанталь вздрогнула, увидев устремленные на нее чудесные синие глаза с золотистыми крапинками, и первой отвела взгляд.

– Мари обещала ничего не говорить Од о прошлой ночи, – тихо проговорила она.

– Ты не знаешь теткин характер, – вздохнул Никола. – Она на этом не остановится. А уж если узнает, что произошло на самом деле…

Парижанка с тревогой посмотрела на него и почти шепотом предостерегла:

– Она не должна узнать. Ни за что на свете.

На лице Никола отразилось сомнение. Она подошла вплотную и провела рукой по его подбородку. От ее близости у юноши голова пошла кругом.

– Обещай, что будешь молчать!

Окончательно растаяв, Никола кивком подтвердил. Шанталь погладила его щеку почти по-дружески.

– Лучше нам не встречаться какое-то время.

Легко сказать! Не видеть, не касаться ее, не ласкать… Никола не в состоянии был такое представить. Он порывисто обнял возлюбленную, в которой с недавних пор заключался весь смысл его жизни.

– Я тебя хочу.

Те самые слова, что вырвались у него несколько месяцев назад, когда после особенно жаркого теннисного матча он заглянул к ней в душ, чтобы помочь ей завинтить разбрызгиватель, из которого во все стороны хлестали струи воды. Никола хватило одного взгляда.

Позже, правда, Шанталь вступила на привычную колею тех, кто, пресытившись, может позволить себе немного раскаяния: она более чем в два раза старше, хотя и не выглядит на свой возраст, – это уж слишком! Однажды потеряв голову, она не должна продолжать. Три месяца Парижанка вынашивала эту мысль, без конца к ней возвращаясь, но от ее решимости не оставалось и следа, стоило Никола появиться.

Чудо свершилось вновь, и Шанталь покорно дала увлечь себя в спальню. Едва дверь за ними закрылась, она первая раздела Никола, соскользнула к его ногам и прижалась губами к паху. Нарастающая волна желания заставила ее забыть не только о том, что их может застать Ив, но и об ужасах прошлой ночи.