— Это уж слишком! — вполголоса возмутился Кристиан. — Надо поставить в известность Ангуса!

Он сделал движение в сторону жандарма, прохаживавшегося около машины, но Мари задержала его.

— Я не доверяю ему! Верю только тебе и Райану. Поверь, если мне повезет найти Лукаса, то лишь благодаря Акселю, за которым я буду ходить как тень…

— А ты не думаешь, что…

— Он внушает мне ужас, но мысль, что Лукас где-то заперт, один-одинешенек, ранен, может быть…

Она замолчала, сообразив, что Кристиану мучительно сознавать, что она готова на все, даже будет рисковать своей жизнью ради мужа.

— Ну и дурак же я, — рассердился Кристиан на самого себя, — и почему я не увез тебя, когда ты меня просила?

Она печально покачала головой, понимая, что не в силах смягчить невыносимую для него реальность. Она недооценивала силу его преданности.

— Что именно ты собираешься делать? — спросил он, преодолев свои чувства.

Мари заговорила о том погружении, когда произошла подмена.

— Журналист тоже исчез после погружения в озеро… Известно, что под водой подземное пространство заполнено галереями и колодцами. Марешаль, должно быть, обнаружил проход, который ведет к месту, где держали Акселя, и, сам того не желая, последний показал ему выход. Мне нужно найти доступ в тот тайник.

— Это только гипотезы, они не выдерживают никакой критики. Тело Марешаля найдено в колодце сенного сарая Салливанов…

— Нет, анализ костей доказывает, что они были брошены туда недавно. До этого они несколько месяцев высушивались в надежном месте, лишенном влажности. Криминалисты обнаружили в них следы селитры и частицы горной породы, которые можно найти только в недрах земли, а из этого следует, что тело долго находилось в одной из старых галерей. Я предполагаю, что кости были изъяты оттуда и сброшены в колодец с целью бросить тень на Салливанов.

Она продолжила свои рассуждения:

— Если журналист нашел тайник, значит, он, без сомнения, все разузнал о пяти эпитафиях, которые, будучи собраны вместе, позволяют обнаружить доступ… Ты должен помочь мне как можно быстрее найти недостающие надгробия!

Он схватил ее за руку.

— Когда они у тебя будут, ты опять полезешь в озеро? И речи быть не может!

Мари пристально посмотрела в глаза шкипера.

— Ты меня не удержишь. Ты это хорошо знаешь.

Да, он слишком хорошо ее знал и понимал, что должен отказаться защищать ее от нее самой.

— Тогда я погружусь вместе с тобой. Поклянись, что не сделаешь это одна.

— Клянусь.

— Поклянись, что позовешь меня при малейшей проблеме с этим полоумным.

Она еще раз поклялась. Горькой складки, на ее глазах появившейся в углу его рта, было достаточно, чтобы проникнуть в его мысли: мучительная боль от того, что их нынешние клятвы обязывали их лишь помогать друг другу, чтобы разлучить навсегда.

При звуке заработавшего мотора Аксель вернулся к окну — как раз вовремя, чтобы увидеть, как Кристиан уезжает в машине Ангуса.

Он перенес внимание на Мари, которая поднималась по ступенькам крыльца. Удовлетворенно улыбаясь, он спокойно направился в угол салона их комнаты и присел перед углублением, образованным сдвинутой плиткой паркета.

Он не спеша что-то туда положил и тщательно вставил паркетину на место. Закончил он как раз в момент, когда Мари входила в комнату: он увидел ее отражение в зеркале.

Быстро прикрыв паркет ковром, он выпрямился.

Словно сладостная волна накрыла его от нежной улыбки Мари.

— Я не хочу, чтобы ты переезжал, — твердо сказала Мари, чувственной походкой подходя к нему. — Я поклялась быть с тобой в горе и радости. — Она поцеловала его в губы и обвила руками его шею. Голос ее зажурчал. — Я тебя люблю и не хочу с тобой расставаться…

Она приникла к нему, цепляясь за мысль, что пользуется своим телом ради победы. Он крепко ее обнял, напряжение его отпустило. Уловка действовала отлично. Осмелев, она уткнула лицо в его шею, пряча от него отвращение во взгляде и продолжая нашептывать ему слова любви.

Она не видела растерянности, замешательства, смятения, вызванных ее поведением.

Лицо Акселя просветлело, он закрыл глаза и впервые за всю свою жизнь ощутил, как вливается в него ни с чем не сравнимая сладость чувствовать себя наконец любимым, желанным. Он переходил в свое другое измерение, доселе неизвестное ему, и слезы Мари, стекавшие к его горлу, стали пределом, так как в своем незнании он смешивал боль мучимой им женщины с выражением искренней любви.

— Не покидай меня, будь всегда рядом, — умоляюще шептала она, борясь со страшными видениями и силясь их отогнать: тело Алисы на столе судмедэксперта, тело Келли, вытащенное из озера, труп Фрэнка на дне колодца, окровавленный труп Вивиан, две задушенные монахини…

И тут она почувствовала руку Акселя, проникшую под блузку и подбирающуюся к ее груди. Уже слабея, она резко отпрянула.

— Что с тобой? — встревожился он, видя, как побледнело ее лицо.

Исчерпав все возможности к сопротивлению, она открыла наполненные слезами глаза.

— Ожог на плече… Мне больно…

— Прости, прости, я не хочу заставлять тебя страдать, никогда больше, вот увидишь…

С нежностью, которой она еще в нем не знала, он стал медленно расстегивать ее блузку, благоговейно целуя каждую частичку обнаженной кожи.

— Твоя любовь — самое прекрасное, что я испытал в жизни, — тихо сказал он с поразившей ее искренностью.

Аксель, преображенный, с горячностью перенес ее на кровать и с безграничной нежностью начал ее ласкать.

— Я никогда тебя не покину, ты для меня все, я хочу тебя…

Губы его, горящие желанием, отрывались от ее тела лишь на краткие мгновения, чтобы прошептать несколько бессвязных слов.

Ужас охватил Мари, когда она почувствовала, как ее собственное тело убегает от нее и независимо от ее воли стремится к наслаждению.

В эту ночь Аксель уснул счастливый, щедро одаренный.

Никогда он и вообразить не мог, что может существовать такое счастье.

Он любил Мари сладострастно, до изнеможения, она кричала от наслаждения и просила пощадить ее. Они вместе заливались слезами, когда вопреки его воле самые безрассудные слова любви полились из него, подобно слишком долго сдерживаемому потоку. Он, одиночкой проживший жизнь взаперти, благодаря Мари вдруг открыл для себя сказочный мир, где можно разделить с другим опьянение любви, которая этой ночью одержала победу над его стойкой невосприимчивостью этого мира.

Потом, сраженный, он провалился в успокоительный и глубокий сон — настолько глубокий, что не слышал, как встала Мари.

Как автомат, она пошла в душ, струи воды омывали ее, смешиваясь со слезами.

Она стояла под струями, отупевшая, находясь по ту сторону страданий.

Ей казалось, что жизнь ее остановилась и что ночь не кончится никогда.

Тусклый свет солнца все-таки коснулся запотевшего стекла, за которым она укрылась, как в шаре.

Рассвет. Надо было жить и найти для этого повод. Лукас.

Она провела ночь с дьяволом, и нельзя, чтобы это было напрасно.

Размеренными движениями она оделась, затем вышла из ванной.

Идя к кровати, она смотрела на спящего.

Если бы потребовалось, она бы убила этого мужчину, так похожего на того, кого она только что предала во имя любви, ради надежды на его спасение.

Она даже не вздрогнула, когда зазвонил ее мобильник, но на удивление спокойно приняла вызов. Аксель же рывком вскочил, на лице его сразу появилось выражение жестокости и недоверия.

— Это больница, — сказала она. — Луиза выходит из комы, но состояние ее вызывает опасения. Мне надо увидеться с ней, может быть, мне повезет и она сумеет что-то сказать.

— Можно и подождать, пусть она немного оправится, а позже ты ее допросишь.

— Нет, боюсь, у нее не много осталось времени. Пошли со мной.

Аксель не успел запротестовать.

Ее зеленые глаза впились в него, она со страстью проговорила:

— Я больше не хочу, чтобы что-то нас разлучало. Мне невыносимо без тебя. Пошли, ты очень нужен мне…

Он как-то беспомощно ей улыбнулся, и она поняла, что укротила его.

На больничной койке Луиза Салливан плавала между жизнью и смертью.

Все лучшее и худшее в ее жизни проходило перед ней.

Рвущий душу свист бомб вокруг нее в 1942 году, ее родители, погребенные под развалинами… Сердечный прием ее крестной, Мадлен Рейно, которая приютила ее и увезла вместе со своим мужем и двумя детьми, Жаком и Клеманс, когда они убежали от войны на свою виллу в Киллморе…

Именно там она познакомилась с Эндрю Салливаном.

Она вновь увидела себя в длинном алом платье, в котором по традиции венчались невесты этого древнего ирландского семейства.

Ей не исполнилось и двадцати, когда она вышла замуж за Эндрю.

Тогда она еще думала, что любит его.

Богатый владелец замка в Киллморе, один воспитывавший троих сыновей, он покорил ее своей величественной осанкой и куртуазными манерами. Однако за благородным фасадом она быстро открыла суровые монотонные будни. Утешило ее только рождение крошки Мэри.

Три сына Эндрю от первого брака сделали ее жизнь несносной. Старший, Эдвард, был таким же холодным, сдержанным и равнодушным, как его отец, а жесткость Эндрю превратила двух младших, Сина и Тома, из неразлучных проказников в стойких бунтарей.

С большим нетерпением, словно глоток свободы, ждала Луиза приездов в Киллмор супругов Рейно, наезжавших туда время от времени. Их дочь Клеманс стала ее лучшей подругой.

К ее брату, бывшему на двенадцать лет моложе, очаровательному мальчику с вьющимися каштановыми волосами и ореховыми глазами, она испытывала сестринские чувства.

Шло время, и с каждым их приездом она видела, как он рос, потом стал врачом, а потом увлеченным исследователем. Когда он в первый раз привез свою молодую жену Франсуазу, по силе испытываемой ревности Луиза поняла, что нежная привязанность к Жаку превратилась в более глубокое чувство.

Страсть разрасталась в тайниках ее сердца.

Чтобы обмануть это невозможное для нее чувство и превозмочь его, она всецело отдалась развитию производства, увеличивающего доходы владения, но под покровом образа идеальной супруги ее сжигала запретная любовь.

Наконец наступил день, когда Жак, устав от депрессивного состояния своей жены, пережившей смерть маленькой дочери, пришел к ней облегчить свою душу.

Это случилось вскоре после рождения Квентина. Ребенок точь-в-точь походил на своего отца: такие же ореховые глаза, такие же вьющиеся каштановые волосы…

Находясь в полукоме, старая дама улыбнулась, она вновь переживала восхитительные моменты, разделенные с Жаком.

Болезнь Эндрю предоставляла им такую возможность, и они все чаще встречались в тихой обстановке библиотеки, где Жак любил уединяться, чтобы спокойно заниматься своими исследованиями. Она приносила чай, устраивалась рядом с ним, и так проходили длинные дружеские свидания. Вплоть до дня, когда, не окончив какой-то фразы, она вдруг встала и прильнула губами к его губам.

Страсть, так долго тлевшая в ней, воспламенила Жака, и они стали любовниками.

Стремясь как можно чаще видеться с ним, Луиза подумала о лаборатории, тайно построенной в 1941 году на острове Химер отцом Жака, Жозефом Рейно, суровым мужчиной и известным ученым.

Она предложила любовнику продолжить там свои работы.

Когда Жак бывал в лаборатории, Луиза под предлогом прогулки верхом преодолевала перешеек и приходила к нему, чтобы разделить с ним тайную страсть. Самые прекрасные воспоминания ее жизни.

Это продолжалось до тех пор, пока Мэри не стало известно о неверности матери. Шокированная девушка умоляла ее положить конец этой связи, но бесполезно, страсть была сильнее.

Тогда Мэри выдвинула ультиматум: или мать отказывается от Жака, или она все откроет отцу.

Луиза знала, что дочь ее не уступит, у них были одинаковые характеры.

Либо потерять любовника, либо быть изгнанной Эндрю, который не преминет лишить ее всего наследства, — иного выбора быть не могло.

Со скорбью на лице бабушка Мари, обложенная подушками, вновь переживала ту душевную боль.

Ей вспомнился миг, когда она сделана другой выбор: пожертвовать своей дочерью. С помощью Клеманс, которой она сказала, что дочь собирается сбежать с мужчиной, Луиза заточила ее в монастырь, рассчитывая выпустить ее после смерти уже тяжело больного Эндрю.

С пылкостью, усиленной сознанием вины, Луиза свободно посещала любовника.

Так продолжалось до того Рождества 1967 года. До того как Франсуаза Рейно, лицо которой впоследствии наложилось на лицо Элен Ферсен, с маленьким Квентином приехала к Жаку.

Ничем не занятой женщине, к тому же пребывающей в депрессии, пришло в голову навестить свою золовку Клеманс в монастыре. Пришла она вместе с мальчиком с вьющимися каштановыми волосами. Ему было лет шесть.

— Квентин, твой Лукас… — невнятно пробормотала старая дама. — Он был вестником моего несчастья…

Мари, которую сопровождал Аксель, уже долгое время находилась в палате. Замерев, не подавая голоса, они внимательно вслушивались в слова Луизы, шепотом повествующей им о своей жизни.

Она замолчала и, казалось, задремала.

Полицейский потянул жену за руку, призывая выйти.

Мари отдернула руку.

— Какого несчастья? — шепнула она бабушке.

Луиза вновь зашептала, но уже с хрипотцой:

— О таком времени можно было только мечтать, мои прогулки верхом были восхитительны, Рождество 1967 года сулило счастье. Франсуаза все больше впадала в меланхолию, но это не мешало Жаку меня любить, напротив…

А потом я увидела, как она прибежала, словно обезумевшая, с Квентином на руках, он был чем-то напуган, кричал, у него шла кровь носом… Одежда на них была разорвана, местами обгорела, лица их почернели от копоти… Я ничего не понимала из того, что она говорила… «Младенец, умер, чудовище… Жак… его надо арестовать!»

Она была в истерике, хотела немедленно покинуть остров вместе с Квентином, чтобы спрятать его в безопасном месте…

И тогда я ее успокоила, приободрила. Насколько я поняла, ребенок убежал из монастыря, где играл, и, обследуя коридоры, попал в лабораторию… Мать прибежала его забрать. Ее ужаснуло то, что она там увидела… Она умоляла меня помочь ей уехать, твердила, что я единственная, кому она полностью доверяет… Я пообещала, что она может на меня рассчитывать… И это я, ее худший враг, я, которая годами предавала ее…

То ли слезный комок в горле, то ли усмешка разочарования прервали Луизу. Она протянула неуверенную руку к Мари:

— Я скоро умру, девочка, я не хочу уходить, пока ты не узнаешь, кто я, что я сделала.

— Бабушка…

— Позволь мне скинуть груз, который мешает мне уйти… Гидроплан… Я сказала ей, что подготовлю гидроплан, чтобы они с сыном могли как можно быстрее покинуть остров. Очень уж удачный выдался случай. Он предоставлял мне возможность, о которой я не смела и мечтать: избавиться от нее и ребенка, и тогда Жак будет принадлежать мне одной… Франсуаза хотела знать, что он делает в лаборатории, мне нужно было защитить его… Тогда, пока она укладывала вещи, я кое-что подправила в гидроплане. Франсуаза забралась туда вместе с малышом и помахала мне рукой… Глаза ее доверчиво смотрели на меня, она благодарила меня. Потом взялась за штурвал, а я смотрела, как гидроплан взлетел, и заходящее солнце било прямо в кабину… Будто объявляя о взрыве, который я запрограммировала…

Ужаснувшись, Мари прикрыла глаза.

Голос на короткое время умолк, затем продолжил:

— Не знаю, не понимаю, как они выпутались… Я помчалась к острову Химер, чтобы встретиться с Жаком. Я хотела сказать ему, что она сбежала, что я не смогла ей помешать. Жак… Лаборатория горела… Он не спасся от огня… Смерть отняла у меня мужчину, ради которого я только что убила двух невинных.

Слезы текли из опаловых глаз слепой.

— Клеманс велела мне сказать жандармам, что Жак сел в гидроплан вместе с Элен и малышом, она не хотела, чтобы его тело искали в пожарище и чтобы раскрылось содержание работ, которые он проводил… Беда никогда не приходит одна… От нее я узнала, что Мэри, воспользовавшись суматохой, сбежала из монастыря и скрылась. В один день я потеряла дочь… и мужчину, которого любила больше всего…

Последние слова прошелестели как выдох.

Мари сделала над собой усилие, чтобы отважиться задать мучивший ее вопрос:

— Над чем работал Жак?

Луиза, казалось, призвала последние силы и слабо кивнула:

— Да, об этом я также должна тебе сказать…

Мари не сразу поняла, что в этот момент произошло. За ее спиной послышался приглушенный хлопок, и тотчас в самой середине лба Луизы появилась кровянистая дырочка.

Ошеломленная, она резко обернулась.

Аксель держал в руке подушку, которая приглушила звук выстрела. В воздухе еще кружились пушинки, вылетевшие из проделанного пулей отверстия.

Мари быстро поднесла руку к кобуре и побледнела, убедившись, что она пуста.

— Сволочь! Гад!

Она выкрикнула эти вырвавшиеся из нее ругательства, не осознавая, что совершает грубую ошибку. Она будто отвесила ему пощечину.

После секундного горестного изумления глаза Акселя сузились, в зрачках появился жестокий блеск, и нервным жестом он отшвырнул подушку.

Мари увидела нацеленную на нее руку в перчатке.

— Сожалею, но я позволил себе воспользоваться твоим оружием. Во избежание подозрений…

— Не делай этого, прошу тебя…

Его циничная улыбка плохо скрывала полученное им оскорбление.

— Успокойся, я не буду тебя убивать, я устрою так, чтобы все поверили, что ты поубивала Салливанов из-за наследства. А потом я помогу тебе уйти из жизни.

— Ты сам покончишь с собой.

— Потеряв тебя, я буду в таком горе, что все поймут меня, когда я уйду из полиции для того, чтобы попытаться забыть о тебе на другом конце света.

Мари настороженно смотрела на его палец, судорожно впившийся в спусковой крючок.

Она решилась бросить вызов его безумию:

— Лукас никогда не причинил бы мне зла, никогда. Я знаю, кто ты.

Она почувствовала его удивление, недоверие, но он еще недостаточно оторопел, чтобы она могла попытаться его обезоружить. Вглядываясь в его лицо, она постаралась принять выражение, схожее с его, — бесстрастное и холодное.

— Я велела сравнить твои отпечатки пальцев с отпечатками Лукаса, хранящимися в картотеке полиции. Я знаю, что вас было трое. Лукас, Пьер и ты, Аксель.

Он колебался, она была в этом уверена, между желанием покончить с ней и охотой продолжить жестокую игру, которую задумал.

Она воспользовалась своим легким преимуществом.

— Если бы ты должен был меня убить, ты уже сделал бы это.

Они зорко наблюдали друг за другом, он не мог скрыть от нее страсть, которую она внушала ему против его воли. Она это заметила и, вложив в свой взгляд сколько могла любовного чувства, декларативным тоном сказала:

— Ты не можешь меня убить… Потому что между тобой и мной произошло нечто, чего мы не сможем отрицать.

Мари увидела, что он засомневался. Палец его на спусковом крючке ослаб, но пистолет все еще был направлен на нее. Этого она не могла недооценивать, если хотела, чтобы он ей поверил.

— Сначала Лукаса я любила через тебя. А теперь уже и не знаю… Я не знаю, кто ты есть…

— Ты меня боишься?

— Я боюсь силу, которая нас объединила; все зашаталось, я больше не смогу жить как раньше. Я боюсь, да, я даже не знаю, чего ты хочешь от меня.

— Всего.

Он опустил пистолет.

— Я хочу, чтобы ты любила меня. Меня, Акселя. Я счастлив, что ты теперь знаешь правду. Я совсем другой, нежели тот посредственный сыщик, и могу предложить тебе кое-что получше невзрачного существования без будущего.

Она всем своим видом демонстрировала нерешительность, нужно было, чтобы он сказал ей, жив ли еще Лукас и где он.

— Пока он жив, я не буду чувствовать себя свободной. Где он?

Она видела, как ярость овладевает им.

— Ферсен больше ничто! Неудачник, который недостоин тебя, крыса, которая сдохнет в своей норе! Забудь его!

Он терял хладнокровие, предоставляя Мари последний шанс. Она рванулась к пистолету, вырвала его и наставила на него.

— Кончено, Аксель! Я не колеблясь пристрелю тебя! Говори, где он?

Он опешил, она только что вонзила шип в его сердце. Его предало единственное существо на свете, к которому он испытывал любовь! Боль была острой.

— Ты никогда меня не любила, — пробормотал он самому себе.

— Ты чудовище, я тебя ненавижу!

Причиненное ему страдание обуглило ростки, которые она в нем посеяла, и возродило монстра, которого ее любовь должна была укротить.

Она достала свой мобильник и набрала номер. Тысячная доля секунды, потребовавшаяся ей, чтобы бросить взгляд на экран, оказалась роковой.

С отчаянием раненого хищника он бросился на Мари, точным ударом по затылку свалил ее на пол и убежал.

Плавая в болезненном тумане, Мари приподняла веки, чтобы избавиться от навязчивого кошмара. Ее мутный взгляд упал на лицо Луизы с широко открытыми глазами. Дырочка на лбу продолжала кровоточить. Значит, это было на самом деле!

Она еще не полностью пришла в себя, когда из коридора послышался топот бегущих ног.

Преодолевая головокружение, чтобы встать, она машинальным жестом поднесла пистолет к кобуре, но тут в палату ворвались два санитара и врач.

Они сразу увидели убитую старушку и Мари, еще с пистолетом в руке.

— Нет, не я… Я здесь ни при чем! Это полицейский, который был со мной, он выдает себя за Лукаса Ферсена, это он убил!

Вытаращенные глаза, недоверчивые взгляды мужчин плюс испуг, с которым они уставились на ее пистолет, быстро заставили ее понять, что у нее нет никаких шансов их переубедить. Тогда она успокоилась и попыталась говорить твердо и спокойно:

— Меня зовут Мари Кермер, я…

— Да, мадам, разумеется… Не положите ли вы этот пистолет?

— Я офицер полиции…

— А, хорошо, очень хорошо…

По тому, как вежливо соглашался врач с ее словами, и по взгляду, которым он обменивался с санитарами, ясно было, что они принимают ее за убийцу.

— Положите пистолет, мадам, пожалуйста.

Мари сделала вид, что повиновалась. Санитары приблизились к ней. В тот момент, когда они собирались ее схватить, она неожиданно для всех вцепилась в лацканы халата самого молодого из мужчин и приставила дуло ему под подбородок. Врач, белый, как его халат, малоубедительно вмешался:

— Остановитесь, отпустите его! Остановитесь…

— Вперед! — крикнула она испуганному санитару, заломив ему руки за спину.

Не слушая увещеваний врача, она потащила своего заложника.

Выходя, Мари бросила быстрый взгляд на Луизу, запечатлев в памяти образ, который не забудет никогда.

Старая дама, казалось, пристально смотрела на нее.

Кровь на лице была похожа на слезы.

Подталкивая санитара, онемевшего от давящего под подбородком дула пистолета, Мари пересекла коридор, провожаемая испуганными взглядами оцепеневших пациентов и обслуживающего персонала. Она толкнула молодого человека, обмякшего точно кукла, на служебную лестницу, по которой они кое-как сбежали на первый этаж.

— Почему вы втроем ворвались в палату?

— Позвонил какой-то полицейский…

— Кто? Ферсен?

— Да, кажется.

— Что он сказал?

— Что… что вы очень опасны, что надо помешать вам причинить зло старой даме, что скоро прибудут жандармы…

— Это он опасен, он сумасшедший! — твердо сказала она бедному парню, которому было на это совершенно наплевать — он думал только о том, как бы спасти свою шкуру.

— Я ничего вам не сделал, я…

Она отпустила его только на стоянке, наспех извинившись за доставленную неприятность. Потом она помчалась со всех ног, на бегу вложив пистолет в кобуру и лихорадочно набирая номер на мобильнике.

— Кристиан?

Звонок Мари застал Бреа в задней части паба, где он сидел за столом, заваленным старыми чертежами бывших шахт, и размечал пунктиром галереи.

Он поднял голову к окну, услышав вой сирен машин жандармерии, мчавшихся к ближайшей больнице.

Вбежав в свою комнату, запыхавшаяся Мари поспешила прямо к углу салона, где, как она видела, Аксель что-то живо прикрыл ковром.

Приподняв его, она быстро осмотрела паркет и заметила одну плохо лежащую дощечку. Ножом она подцепила паркетину, и ее глазам открылось небольшое углубление, в котором находились исписанные корявым почерком листки.

Пробежав их глазами, она изумленно вскрикнула.