Палач. Костер правосудия

Жапп Андреа

Он тот, кого называют Мастером Высокого Правосудия; тот, кто отнимает жизнь и дарует смерть. Он – палач. Будучи исполнителем чужой воли, Ардуин Венель-младший никогда не задумывался о том, виновны или невиновны те, кто восходит к нему на эшафот. Пока не осознал, что временами судьи ошибаются и восстановить справедливость под силу лишь ему…

Франция, 1305 год. В руки Венеля-младшего, неотразимого красавца, волею судеб ставшего палачом городка Мортань, попала молодая девушка, осужденная за клевету. Девушка настолько прекрасная и чистая, что палач влюбился в нее и не в силах поверить в ее виновность. Однако… закон суров, но это закон, и его необходимо исполнять. А это значит, что ее ждет мучительная смерть на костре…

 

Andrea H. Japp

LE BRASIER DE JUSTICE

© Flammarion, 2011

© Линник З., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

 

 

Список основных действующих лиц

В Мортань-о-Перш [2]

Ардуин Венель-младший – иначе говоря, мэтр Правосудие Мортаня, палач

Бернадина – его служанка, вдова палача

Арно де Тизан – заместитель бальи Мортаня

Аделин д’Эстревер – старший бальи шпаги Перша

Эванжелина Какет – дурочка, работница Мюриетты Лафуа

В Ножан-ле-Ротру и окрестностях

Антуан Мешо – городской доктор

Бланш – его невестка

Матушка Крольчиха – трактирщица из «Напыщенного кролика»

Констанс де Госбер – матушка-аббатиса из Клерет

Ги де Тре – бальи Ножан-ле-Ротру

Мадлен Фроментен, Элуа Талон, Альфонс Фортен, Адель Бобет, урожденная Сарпен – слуги или бывшие слуги Гарена и Мюриетты Лафуа

Беатрис де Вигонрен – баронесса

Маот де Вигонрен – ее невестка, баронесса

Агнес де Маленье – дочь Беатрис

Усташ де Маленье – муж Агнес

Исторические персонажи

Филипп Красивый, Климент V, Гийом де Ногарэ, Екатерина де Куртенэ, Изабелла де Валуа, Карл де Валуа, Жан Бретонский.

 

1

Мортань-о-Перш, август 1305 года

Ввиде исключения право решения относительно судебной дуэли было передано помощнику бальи Мортаня.

Монсеньор Карл де Валуа не проявлял особого интереса к графствам Алансон и Перш, полученным им во владение от своего царственного брата двумя годами раньше. Эти земли были для него всего лишь источником денег, которые он снова мог тратить без всякого счета. Письмо с поручением проследить, чтобы все было исполнено «согласно чести и обычаям», было уже три месяца как получено помощником бальи Арно де Тизаном.

Разумеется, де Тизан знал, что епископ Сеезский от имени церкви осуждает этот варварский обычай, широко применявшийся веком раньше. С другой стороны, он не собирался восстанавливать против себя ни монсеньора де Валуа – своего сюзерена, вспышки ярости которого были общеизвестны, – ни даже старшего бальи шпаги – Аделина д’Эстревера.

Эстревер принадлежал к тем людям, за которыми без труда можно разглядеть тень великого инквизитора, обладавшего не меньшей властью, чем Бог, король и закон вместе взятые. Король же являлся светским представителем Бога на земле и хранителем закона. Иными словами, жизнь мессира д’Эстревера сводилась к службе королю, а значит, и его брату.

В тех редких случаях, когда помощнику бальи доводилось с ними беседовать, ему всякий раз было не по себе. Светлые, почти белые глаза старшего бальи шпаги выражали нечто вроде непреклонной ледяной страсти.

Так или иначе, мессир Арно де Тизан не мог, да и не старался противодействовать судебному поединку, который состоялся в фехтовальном зале замка де Мортань на рассвете в присутствии четырех свидетелей, обладающих прекрасной репутацией, а также его самого, палача и заявительницы – Мари де Сальвен.

* * *

Оба противника – Сальвен и Фоссей – принадлежали к не самым знаменитым, но благородным семействам. Мари де Сальвен также могла гордиться своим происхождением. Один из участников судебного поединка обвинял другого в насилии, совершенном над его супругой, Мари. Другой же кричал, что все это – не более чем клевета и мошенничество.

Арно де Тизан выслушал обоих. Мадам де Сальвен – жертва насилия, восхитительное создание, которому едва ли исполнилось двадцать пять лет, – поклялась перед лицом Господа, положив руку на Евангелие, что Жак де Фоссей попросил приюта на ночь в ее доме, воспользовавшись тем, что ее супруг, Шарль де Сальвен, отбыл на охоту. Он был знаком с ее мужем, поэтому Мари без недоверия отнеслась к его просьбе. Среди ночи Жак де Фоссей неожиданно ворвался в ее комнату и совершил жестокое насилие.

Фоссей – худой мужчина примерно тридцати лет, слывущий известным фехтовальщиком, – также принес клятву. Разумеется, мадам де Сальвен предложила ему гостеприимство, но он ни за что на свете не преступил бы границы дозволенного, если б она сама во время позднего ужина не дала ему понять, что его знаки внимания ей далеко не противны. Шарль де Сальвен, напротив, соглашался с каждым словом своей жены, к которой испытывал самую нежную любовь.

Из вежливости, а также из сострадания к человеку, стоящему на пороге старости, Арно де Тизан попытался отговорить мужа, убедить его решить дело посредством судебного разбирательства, а не поединка. Шарлю де Сальвену было уже почти пятьдесят, и, в противоположность своему противнику, он не выглядел резвым записным дуэлянтом. Тем не менее Сальвен упрямился, пребывая в полной уверенности, что Господь Бог защитит оскорбленную невинность.

Смертельный поединок длился всего несколько минут. Муж едва передвигался, с трудом парируя хитрые удары своего соперника, который, несмотря на деликатное сложение, оказался мощным противником. Первому же явно не хватало силы и сноровки, поэтому прошло не так много времени, прежде чем лезвие Жака де Фоссея вонзилось ему в горло. Целый поток жидкости карминового цвета хлынул на камзол Шарля де Сальвена. На лице немолодого мужчины отразилось глубочайшее удивление. Постояв пару мгновений, он пошатнулся и рухнул на пол.

Мари де Сальвен встала со скамейки, где сидела рядом со свидетелями; во взгляде ее читался неподдельный ужас. Женщина поднесла тонкую изящную руку к губам, чтобы удержать рвущийся из горла крик. Господь признал ее мужа виновным. Другими словами, ее заявление о поступке Жака де Фоссея признано святотатственной ложью, ее репутации нанесен непоправимый ущерб, а она сама должна быть предана смерти.

Ей было известно, какому наказанию ее подвергнут – заживо сожгут на костре правосудия.

* * *

Арно де Тизан бросил долгий взгляд на палача, мэтра Правосудие Мортаня, или, как его звали по-настоящему, Ардуина Венеля-младшего. Его репутация настоящего искусника смерти была известна далеко за пределами графства. Не было известно ни одного человека, который мог бы так же ловко перерубить чью-то шею «шпагой с листом», чем он, окрещенный Энекатриксом, что означает «приносящий смерть». Со всего королевства его вызывали к особо важным приговоренным, которым была дарована последняя привилегия – умереть быстро. И нередко для этого приходилось ехать очень и очень далеко.

Лицо, обтянутое тонкой черной кожей, повернулось к заместителю бальи. Мэтр Правосудие Мортаня едва заметно наклонил голову.

 

2

Мортань-о-Перш, сентябрь 1305 года

На протяжении последующих недель Мари де Сальвен содержалась в камере, но к ней не проявляли чрезмерной строгости. Арно де Тизан считал, что с представительницами прекрасного пола следует быть мягким и любезным, каким бы ни было их происхождение.

Молодая женщина не изменила своих показаний, даже ради того, чтобы смерть на костре была заменена обезглавливанием, на которое она имела право согласно своему общественному положению. Но Мари де Сальвен изо всех сил продолжала настаивать: Жак де Фоссей совершил над нею насилие, воспользовавшись тем, что она спала, и требуя от нее совершить неслыханный разврат. Он с яростью таскал ее за волосы, бил по лицу, едва она пыталась позвать на помощь.

Твердость и особенно отсутствие всякой хитрости у этой женщины, которой лучше было бы солгать, чтобы избежать костра, смутили покой заместителя бальи Арно де Тизана. Тем не менее он должен был беспристрастно исполнить решение Божьего суда, даже если тот уже почти что вышел из обихода. Не испытывая при этом никаких чувств, тем более настолько неуместных.

Услышав скрежет ключа в замочной скважине, Мари де Сальвен поднялась с лежащего на полу соломенного тюфяка. Бессознательным жестом она стряхнула пыль с подола своей котты. Арно де Тизан был так любезен, что предоставил ей сменный комплект одежды, также как и ведро воды по утрам, чтобы она могла совершать омовения. Но тем не менее после многих недель в этой камере с утоптанным земляным полом все ее сорочки и юбки были одна грязнее другой.

В камеру вошел худощавый мускулистый мужчина. Он был такого высокого роста, что вынужден был согнуться, чтобы не удариться о каменный свод. Вошедший молча склонился пред нею в низком поклоне и деликатным движением положил на ее соломенный тюфяк бежевое платье, ткань которого была пропитана серой – наряд для приговоренных к сожжению. Полуоткрыв рот, Мари вздохнула, разглядывая маску из черной кожи, красный камзол со шнуровкой на боку – нарочно того цвета, на котором будут незаметны брызги крови.

Палач встал пред нею на колени, опустил голову и, умоляюще сложив руки, произнес важным и серьезным тоном:

– Мадам и сестра моя во Христе. Выполняя свои обязанности, я буду должен завтра лишить вас жизни. И за это я униженно прошу у вас прощения. Надеюсь, вы не затаите против меня злобы в своей душе.

– Конечно же, нет. Знайте, месье, что я не лгала, говоря о своей невиновности.

Палач медленно встал, а потом торжественно и печально произнес:

– Но Бог вас уже осудил, мадам. Я же являюсь всего лишь исполнителем его закона. И этой ночью я буду молиться, чтобы ваша душа обрела покой. Я… В конце концов, для него не составит особой разницы, предстанете ли вы перед ним сгоревшей заживо или, если я позабочусь о том, чтобы вы предварительно были задушены. Судья специально дал на это свое позволение. В обоих случаях мое вознаграждение будет одинаковым. Девять денье! К вам проявили великодушие, так как, согласно правилам Божьего суда, тот, кто терпит поражение в судебном поединке, является клятвопреступником, солгавшим перед лицом Господа нашего, и должен быть сожжен без всякого снисхождения.

Мари де Сальвен лишь отрицательно замотала головой, не в силах произнести ни слова.

Палач некоторое время внимательно смотрел на нее, прежде чем заговорить:

– Молитесь, мадам. Молитесь, чтобы ваша смерть была быстрой. Чаще всего… Приговоренные задыхаются от дыма, и это их избавляет от мучительных ожогов. Я желаю, чтобы смерть пришла к вам как можно скорее. Желаю от всего сердца.

Сказав это, он выскользнул наружу неуловимым движением, подобно элегантной и зловещей тени.

* * *

Стоя на коленях в часовне прекрасного здания, расположенного на расстоянии менее одного лье от Мортаня, Ардуин Венель-младший, которого все знали под именем мэтр Правосудие, молился, выполняя обещание, данное Мари де Сальвен. Молитвы о том, чтобы ее душа обрела покой, смешивались с обрывками воспоминаний и бессмысленных сожалений.

Четырнадцать лет. Ему было всего четырнадцать, когда он впервые поднял «меч правосудия», чтобы опустить его на шею приговоренного. Разумеется, в течение многих лет он был подмастерьем палача, своего отца, но вовсе не думал о том, что когда-нибудь должен будет занять его место, унаследовав после смерти отца эту должность. Смерть и страдания других людей стали частью его жизни, его профессией. Все вокруг относились с осуждением к ним, чьей работой было исполнять приговор, вынесенный судом. Отец и сын выполняли эту работу, имеющую самое прямое отношение к смерти. Палачи, рабочие скотобойни, душители бродячих собак, могильщики, предающие земле тех, кто при жизни был отлучен от церкви, а также хирурги и костоправы, присутствие которых терпели за то, что те могли вылечить от ревматизма… Казненные преступники никого особенно не интересовали, разве что нескольких алхимиков, большинство из которых явно было колдунами. Поэтому из их продажи извлекалась самая мизерная выгода. Некоторые из них все-таки продавали алхимикам так называемую «мазь палача» из человеческого жира, которая считалась наилучшим средством от любой боли.

Странное дело, Ардуин Венель-младший никогда прежде не искал ответа на вопрос, в чем заключается его предназначение. Их династия палачей началась с его прадеда, отъявленного негодяя, грабителя и убийцы. Будучи арестованным и приговоренным к повешению, он, как и остальные, получил предложение спасти свою жизнь, согласившись исполнять эту должность. И не упустил случая. Боже мой, он убивал за несколько мелких монет. А затем продолжил заниматься тем же, но с благословения закона и за гораздо большее вознаграждение. На сегодняшний день их династия существовала уже более столетия.

Ардуин всегда верил объяснениям отца – человека порядочного и набожного – и матери, которая тоже была дочерью «исполнителя» с востока королевства, так как никакая другая женщина не согласилась бы на такой унизительный и позорный брак. Создания Божии сбиваются с пути и совершают предосудительные поступки, противоречащие христианским законам. После того, как они будут преданы суду, разумеется, нужен кто-то, кто бы взял на себя исполнение приговора, избавив добрых христиан от необходимости осквернять себя убийством и пачкать руки в крови. Палачи были карающей десницей Бога и короля. Более того, они не осуждали, не приговаривали других людей к казни или мучениям. Они становились всего-навсего инструментами правосудия.

Однажды Ардуин, еще совсем юный, как-то возразил отцу:

– Но разве мы не являемся виновными, когда казним и причиняем страдания невинным, которых осудили несправедливо?

Отец успокаивающе произнес:

– Знаешь, я таких что-то маловато встречал. За всю жизнь меньше, чем пальцев на одной руке. И потом, что из этого? Это не мы послали невинную душу на костер или на эшафот, поэтому не нам за это и отвечать.

Ардуин больше никогда не задумывался об этом. До сегодняшнего дня.

* * *

Выйдя на эшафот босиком, в платье из грубой льняной ткани, в которое обряжали осужденных на смерть, с небрежно обстриженными волосами, Мари де Сальвен вдруг почувствовала, как один из стражников бесцеремонно толкнул ее в спину, и опустилась на колени перед священником, который потрясал распятием над ее головой. Тот тихо прошептал ей:

– Признайтесь же в своем преступлении и раскайтесь, дочь моя. Сейчас самое время.

Но Мари де Сальвен остановила его и твердо отчеканила:

– Я сказала правду!

Стражник поднял ее и поволок к костру настолько резко и грубо, что женщина споткнулась и едва не упала в пыль, покрывающую место казней.

Было еще раннее утро, поэтому толпа на площади была не такой густой, тем более что рынок тканей и животных в Беллеме начинал работать только днем. Его посещение всегда было желанной забавой, чем-то вроде увеселительной прогулки, которую совершали всей семьей. Тем не менее здесь было уже достаточно ротозеев, пребывавших в прекрасном расположении духа. Они игриво подталкивали друг друга локтями, обмениваясь шутками. Разумеется, сам костер интересовал их меньше всего. Всего лишь бесстыдница, которая утверждает, будто ее изнасиловали. Не убийца и даже не ведьма.

Мэтр Правосудие Мортаня уже ждал, напряженно выпрямившись. Он был одет в наряд, соответствующий его занятию, – капюшон с прорезями для глаз, облегающие панталоны из черной кожи, высокие ярко-красные сапоги. Мари непроизвольно поймала себя на мысли, что у ее смерти очень гордый вид. В половине туаза от нее юноша, почти мальчик, обеими руками крепко держал факел. Мэтр де Мортань во второй раз громко произнес:

– Мадам, сестра моя во Христе, простите мне то, что я должен сейчас сделать.

– Я прощаю вас, палач…

Толпа дружно зааплодировала. Мари де Сальвен продолжила таким же громким голосом:

– Я невиновна, поэтому душа моя пребывает в мире.

Послышались неодобрительные возгласы. Ну вот, испортила все представление…

Мэтр Правосудие Мортаня в последний раз внимательно посмотрел на прелестное лицо, на которое даже недели, проведенные в тюрьме, не наложили своего отпечатка. Светлые, чуть удлиненные сине-зеленые глаза миндалевидной формы, высокий лоб, когда-то лишенный волос, а теперь покрытый пухом цвета спелой пшеницы.

– Я выполнил свое обещание и молился о вашей душе. Подойдите сюда. Осторожнее, здесь ветки и солома. Не уколите себе ногу, они острые.

Мари кивнула в ответ и взобралась на верх кучи дров до самого столба. Мэтр Правосудие начал ее привязывать, а затем остановился и обеспокоенно произнес:

– Мне нужно затянуть веревки, но все-таки дайте знать, если я нечаянно сделаю вам больно. Мне было бы очень стыдно, если б я доставил вам лишние страдания.

Она еще раз кивнула.

– Вам также разрешено воспользоваться повязкой на глаза. Вы желаете?

– Конечно же, нет! Я жду от вас только вашего… жеста великодушия! Я хочу видеть вас до самой последней секунды. Вас, этого священника и эту толпу. Вы будете лицом бесчестья, того, что я уношу с собой в могилу. До встречи в райских кущах, если Бог все-таки найдет там для вас место. И прошу вас, давайте покончим с этим.

Мэтра Правосудие Мортаня давно уже не оскорбляли такие заявления. Отец когда-то научил его, что, когда исполняешь свою работу, следует входить в некое особое состояние. Нужно ощущать абсолютное безразличие к страданиям и страху другого человека и в то же время воздерживаться от того, чтобы они приносили удовольствие. Приговоренный больше не существовал для него. Для Ардуина этот человек уже соединился со своим Создателем, даже если в этот момент он вопил, испытывая невыносимые страдания.

Палач спустился с костра, взял факел из рук Селестина, своего молодого прислужника, одетого в черное, в маске и красных сапогах, положенных ему по должности, и поджег сухую солому. Побежавшие по ней огоньки перекинулись сначала на хворост, а затем и на сложенные дрова. Мэтр де Мортань следил за тем, как разгорался огонь, чтобы быть уверенным, что за несколько секунд он превратится в ревущее пламя. Его не покидало явственное ощущение, что взгляд миндалевидных зелено-голубых глаз неотрывно прикован к его лицу. Мари не стала кричать или биться, пытаясь вырваться. Сквозь зловещий танец языков пламени он видел, что ее голова склонилась на грудь, и от всей души надеялся, что женщина уже задохнулась от дыма.

Непонятно почему ее взгляд неотступно преследовал мэтра Правосудие, даже когда тот вернулся в свою комнату и лег спать.

 

3

Беллем, сентябрь 1305 года

Укрепленный город, в который когда-то было не так просто проникнуть, был окружен обширным лесом. С конца первого тысячелетия сеньоры Беллема ревностно выполняли возложенную на них миссию – сражаться со скандинавскими завоевателями, которые намеревались захватить Французское королевство. Стратегическая и политическая важность этого клочка земли только возрастала, поэтому на протяжении многих лет разные сеньоры, наследовавшие Беллем, тайком склонялись то к королю Франции, то к другому могущественному соседу – герцогу Нормандскому.

Благодаря щедротам, извлекаемым из желания разных сюзеренов заполучить этот город, а также разумному участию в различных союзах, Беллем процветал, что сразу было заметно, стоило лишь взглянуть на его прекрасные особняки. Город постепенно приобретал вытянутую форму, распространяясь за пределы крепостных стен и привлекая к себе все больше людей. Ротру III, граф Перша, в конце концов получил власть над ним.

В начале XIII века этот блистательный род угас, и Беллем снова был возвращен под власть французской короны. Но многие продолжали сожалеть о прекрасных временах, когда при сеньоре коммерция шла как следует и приносила достаток всем жителям Беллема. Пользуясь молодостью нового короля Франции Людовика IX, которому едва исполнилось пятнадцать, Пьер Дре, известный под именем Моклерк, герцог Бретонский, присвоил этот город себе. Но при этом он явно недооценил воинственный характер вдовствующей королевы Франции Бланки Кастильской, которая, подобно львице, блюла интересы своего сына. Побуждаемая исключительно своей храбростью и материнской любовью, она не колеблясь приказала войску стать лагерем на выходе из города и направить на него оружие с явным намерением начать осаду.

* * *

Марсель Вуазен, прозванный Убей Собаку, мэтр Правосудие Беллема, скончался прошлой весной от воспаления кишок. Его старший сын десяти лет от роду был признан слишком юным, чтобы продолжить дело покойного отца, тем более что, по утверждению его матери, вдовы палача, у него никогда не будет такой верной руки, как у отца. Толпа, которая обожает пытки и казни, не простит ни малейшего промаха. Недостаточно ловкий палач тут же станет мишенью для всевозможных насмешек и брани. Уступив длительным мольбам, уговорам и различным посулам вроде двойного жалованья и права на пробу, Ардуин неохотно согласился временно занять это место. Он всегда предпочитал знать, какие обвинения выдвинуты против осужденных, с которыми он имеет дело; здесь же его единственная миссия сводилась к тому, чтобы подвергать пыткам и предавать смерти.

Когда утром он с юным Селестином, сидящим позади него на крупе лошади, прибыл в город, у эшафота уже сгрудилась порядочная толпа. Мэтр Правосудие был уже облачен в черно-красные одежды смерти. Все расступились, чтобы дать им проехать. Венель-младший в миллионный раз прочитал на лицах ту же смесь, казалось бы, несочетаемых чувств: презрительное отвращение к палачу и свирепую радость по поводу зрелища, которое сейчас должно начаться.

Ардуин спешился, и секретарь заместителя бальи, некий Бенуа Ламберт, приблизился, чтобы в двух словах пересказать ему приговор, а затем громко объявить его еще раз собравшимся ротозеям.

– Обезглавливание. Речь идет о женщине, Од де Касанель, она тайком опоила отравой своего мужа, свекровь и, без сомнения, своего пасынка.

– Черт возьми!

– Именно! После очной ставки со свидетелями обвинения и особенно после того, как в ее туалетной комнате был обнаружен серый порошок, щепотка которого за несколько часов убила кошку, она быстро созналась и принялась многословно раскаиваться, чем, разумеется, избавила себя от пыток.

Ардуин Венель-младший сперва не понял, откуда взялось это переполнившее его вдруг чувство облегчения. С некоторых пор в его голове постоянно раздавалось: «Моя душа пребывает в мире, так как я невиновна… Я предпочту смотреть на вас до своей последней секунды. Вы, священник и эта толпа. Вы станете лицом бесчестья, того, что я уношу с собой в могилу». Мари де Сальвен… Почему его мысли возвращаются к ней снова и снова? Эта женщина осуждена самим Богом. Ведь все очевидно: она виновна в ложных клятвах, в бесчестной натуре своей, которая побудила ее на клевету. Из-за ее проступка слишком легковерный супруг умер от удара шпаги Жака де Фоссея. И хватит об этом!

Од де Казанель же была виновна в многочисленных бесчеловечных убийствах.

* * *

Показались ломовые дроги, на которых везли приговоренную. Собравшаяся толпа встретила их взрывом ликования. Раздались громкие смешки, многие выражали свой восторг сквернословием. Ведь далеко не каждый день можно увидеть, как даму из благородных лишают головы.

Одетая в черное, она стояла, напряженно выпрямившись, привязанная к подпорке, установленной посреди тяжелой телеги. Руки у нее были крепко связаны спереди. Телега остановилась. Осужденная спустилась на землю, подошла к священнику, чтобы преклонить пред ним колени и еще раз попросить прощения за свои отвратительные поступки. Мужчина в рясе ласково возложил руку ей на лоб и отошел в сторону.

Ардуин приблизился в свою очередь и помог осужденной подняться по лестнице на эшафот. Как обычно, он спросил ее громким и четким голосом:

– Мадам и сестра моя во Христе! Выполняя свои обязанности, я сейчас должен лишить вас жизни и покорно прошу за это прощения. Простите ли вы меня?

Од де Казанель – высокая женщина с малосимпатичным лицом – посмотрела на него пустым взглядом и спокойно произнесла:

– О да, милейший, конечно!

Затем, понизив голос, она добавила:

– Такие глупцы… Я ни о чем не жалею, разве что о том, что меня разоблачили. До скорой встречи в аду, палач. После всего, что я перенесла здесь, вряд ли мне там будет хуже. Только, ради Господа Бога, прошу вас, исполните свою работу как можно проворнее. Ваша репутация искусного мастера служит мне небольшим утешением.

Ардуин покачал головой и помог женщине встать на колени перед плахой, после чего принялся развязывать веревку, стягивающую ее запястья.

– Мадам, пожалуйста, вытяните руки по бокам, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче. – Вытяните шею, насколько можете, и положите голову на этот брусок. Прошу вас не шевелиться, тогда ваша смерть будет совершенно безболезненной.

Од де Казанель безропотно выполнила все, что он сказал. Ее руки заметно дрожали. Женщина подавила стон, рвущийся у нее из горла, и застыла в ожидании, преисполненная ужаса.

Мэтр де Мортань окликнул Селестина, своего молодого помощника:

– Подай мой меч!

Взгляд Од остановился на юноше, следя, когда появится оружие, которое должно ее убить. Она не заметила быстрого движения Ардуина, который извлек сверкающий Энекатрикс, который был уже приготовлен и лежал рядом с ним. Она не увидела, как сверкающее лезвие поднялось над ней и точным ударом обрушилось на ее шею.

Голова покатилась по эшафоту, сопровождаемая безумными воплями толпы, в которых слышались радость и одобрение. Мэтр де Мортань только что прекрасно выполнил свою работу, при этом оказав мадам де Казанель небольшую поддержку, устроив все так, чтобы она не увидела, как смерть приближается к ней.

Селестин приблизился к хозяину и протянул ему кусок красной шелковой ткани, которой тот вытирал Энекатрикс от пятен крови. Несколько мягких ласкающих движений – и на лезвии появилась сверкающая надпись: «Eos diligit et suaviter multos interficit».

Когда Ардуин и Селестин неторопливо пересекли площадь, все головы поворачивались к ним.

 

4

Мортань-о-Перш, сентябрь 1305 года

Ардуин Венель-младший очень любил те минуты, когда он снова становился обычным, ничем не приметным незнакомцем, когда никто не знал ни его имени, ни его занятия. Разумеется, это было в тех случаях, когда он не прикреплял к одежде полоску ткани, которую под угрозой штрафа должен был носить на рукаве, находясь в городе, чтобы все могли знать о его ремесле. Сейчас он забыл об этом опознавательном знаке. В сущности, Ардуин не особенно верил, что его и правда могут оштрафовать. Палачей не так много, а обидевшись, он запросто может уехать, оставив город без столь необходимого работника. Всеми презираемые, отвергаемые обществом, исполнители приговоров часто были выше закона, даже если дело касалось кровосмесительных браков. Церковь смотрела на такое сквозь пальцы, понимая, что палачи могут жениться исключительно в своей среде.

Все мастера Высокого Правосудия состояли в родстве друг с другом в большей или меньшей степени. Существовали различные благозвучные названия, которыми именовали людей их ремесла, но только когда испытывали нужду в их услугах, – например «Мастер, наказующий преступников», вошедшее в обиход несколькими десятилетиями ранее. Зато никогда не было недостатка в оскорбительных кличках: Жан-Покойник, Сломай Шею и многих, подобных им.

С рассеянной улыбкой на губах Ардуин бродил по узким крутым улицам Мортаня, разглядывая товары на лотках. В постный день у прилавка торговца рыбой собралась целая толпа. Слышались пересуды почтенных хозяек и служанок. Происхождение рыбы сделалось предметом самых ожесточенных споров. Неужели эти удильщики выловлены в Сен-Флорентене? Что же касается этих миног, чем можно доказать, за исключением честного слова торговца рыбой, что они прибыли из Нанта, или что эти скаты прямо из Ларшама? С тем, что лососи привезены из Анже, все дамы милостиво согласились. И потом, сколько дней понадобилось для их перевозки? Коконы из травы, которыми была обмотана каждая рыбина, чтобы предохранить ее от жары и кишащих везде мух, казались достаточно свежими… Однако что мешает заменить кокон из увядшей травы свежим, чтобы выдать рыбину за только что выловленную?

Несчастный торговец рыбой, которому приходилось каждый базарный день выслушивать одни и те же замечания, полные подозрений и беспощадной критики, изо всех сил старался оправдаться и доказать свою честность.

Какая-то кухарка кричала ему прямо в лицо:

– Если мои хозяева слягут от колик или поноса, то виноваты будете только вы! Так и знайте! И нечего тут мне зубы заговаривать!

* * *

Ардуин Венель-младший вошел в лавочку аптекаря, который вырвал у своих соперников право торговать самыми разными мазями, лосьонами, притираниями, которые должны обеспечить красивую кожу, благозвучный голос и густые волосы. Здесь же находилось двое еще молодых кумушек, обсуждавших достоинства мази для лица. Они обернулись к вошедшему, и невольная улыбка появилась на губах одной из них. Какой симпатичный мужчина! Как он элегантно одет, какие у него темные волнистые волосы, спадающие на плечи! Кожа бледная, ни одного пятна или отметины; такого ни одна девица не пропустит. И, наконец, у незнакомца на поясе короткая шпага. Явно мужчина из благородных, тут нечего и сомневаться. Жеманясь и стараясь привлечь его внимание, женщина просюсюкала:

– Пожалуйста, проходите перед нами, мессир. Нам нужно еще посоветоваться о своих покупках.

Он поклонился и медленно произнес низким голосом, который поверг в дрожь молодую кумушку:

– Благодарю вас, мадам.

Обе не спускали с него глаз все время, пока он покупал лосьон для рта.

Поклонившись им еще раз, Ардуин вышел из лавочки. Неясная грусть переполняла его. Если б эти женщины знали о его занятии, они постарались бы даже не смотреть на него, как если бы он был заразным больным. Он в тысячный раз подумал о том, что если бы его старший брат не скончался, то он бы унаследовал отцовскую должность, а его сын стал бы помощником. Ардуин, возможно, смог бы пуститься в приключения, стать солдатом или хирургом-цирюльником. Он чувствовал себя буквально раздавленным невыносимым грузом трех поколений исполнителей Высокого Правосудия. Эх! Судьба распорядилась совсем по-другому. В глубине души Ардуин Венель-младший допускал возможность иной жизни, мыслями он не раз возвращался к этому, как если бы предназначение мало значило для него. Судьба беспощадно потащила его в грязь, чтобы затем стать ласковой и превратить его в богатого, очень богатого человека.

* * *

Он помнил об этом так ясно, будто эта встреча была вчера.

Умирая, очень богатый галантерейщик, вдовец, дети которого умерли еще раньше, послал за ним как-то вечером, нимало не беспокоясь, что соседи увидят, как палач входит в его дом. Старик хрипел. С левой стороны шеи у него выросла опухоль величиной с куриное яйцо. Несмотря на свое плачевное состояние и слабость, он не переставая ругал всех священников, колдунов и врачей, от которых никакой пользы; они, мол, только выманили у него кучу денег. Путаясь и захлебываясь словами, старик спросил:

– Палач, говорят, что вы лучшие хирурги. Это правда?

Молодой Ардуин возразил ровным спокойным голосом:

– Мы в совершенстве владеем этим искусством… для определенных целей. Являемся ли мы лучшими? Я не берусь этого утверждать.

– Ладно, действуй, друг! Давай, отрежь эту пакость. А то еще немного, и я подохну. Я уже чувствую, как смерть целует меня в лоб. Она так воняет! Если ты сможешь дать мне еще немного пожить, то увидишь: я умею быть благодарным.

Операция предполагалась довольно сложная и опасная. Ардуин знал, что под кожей расположено множество вен и артерий. Стоит чуть сильнее провести ланцетом, делая надрез, и старик отдаст Богу душу… Мэтр Правосудие задумчиво покачал головой и спросил:

– Итак, месье, вы отдаетесь в мое распоряжение, чтобы я смог вам оказать эту услугу?

– Что для этого нужно? – пробулькал несчастный галантерейщик.

– Мне понадобятся чистые тряпки и таз с водой. Еще были бы совсем не лишними два кувшина вашего лучшего вина. Вы очень облегчите мою работу, если напьетесь до полного бесчувствия. Иначе от страха вы можете завизжать, как резаный поросенок.

Издав придушенный смешок, галантерейщик наклонил голову в знак согласия.

Они выпили, а потом еще и еще. Ардуин благоразумно едва пригубил из своего бокала; галантерейщик же наливался вином, как бездонная бочка, без умолку рассказывая истории из своей жизни, как если бы сидел со своим приятелем за столиком какого-нибудь трактира. Окончательно захмелев, он все время повторял:

– Друг, ты пришелся мне по сердцу. Еще как! И почему у меня нет такого сына, как ты? Эти хилые бабы отдали концы, не оставив потомства! Как же тебе не повезло родиться в семье палача и всю жизнь безвинно страдать от этого…

Наконец старый галантерейщик допился до полного бесчувствия. Ардуин поднес ланцет к его горлу. Вся операция длилась не более получаса. Несмотря на то, что в комнате было довольно прохладно, горячий пот заливал лицо Венелю-младшему, руки его все были обагрены кровью. Пьяный старик стонал, время от времени открывая глаза и уставившись куда-то в пространство бессмысленным взглядом. Ардуин без устали повторял:

– Не шевелитесь, иначе я случайно могу вас зарезать, как свинью.

Наконец все было закончено. Ардуин бережно обмыл рану, которая зияла на месте вырезанной опухоли, приложил компресс, смоченный в настойке чабреца, и осторожно забинтовал шею.

Пять дней спустя вечером служанка галантерейщика пришла к нему, принимая все меры предосторожности, чтобы никто не видел, как она входит в дом палача, и принесла более чем значительную сумму. Хозяин велел передать эти деньги в благодарность за услугу.

Галантерейщик выжил и, несмотря на то, что еще месяца три испытывал сильные боли, в конце концов окончательно поправился.

Ардуин тайком заходил проведать старика, который радовался своему чудесному спасению и теперь как никогда ценил каждое мгновение своей жизни. Они выпивали по несколько стаканов вина и расставались как самые лучшие друзья.

Однажды, спустя четыре года после операции, когда Ардуин не заходил к своему галантерейщику уже несколько недель, к нему постучался одетый в черное служащий нотариальной конторы и передал извещение. Каково же было удивление Ардуина Венеля-младшего, когда тот узнал, что является наследником немалого состояния галантерейщика, скончавшегося несколько дней назад. Также он теперь являлся собственником большого дома.

Молодой палач более чем разумно распорядился своим капиталом. Он купил лавку мясника, которую содержали нанятые им люди, вложил деньги в гильдию Мастеров Высокого Правосудия, приобрел доли на нескольких мельницах и открыл в своем регионе несколько контор по сдаче лошадей внаем. Деньги продолжали стекаться к нему. Венель-младший мог бы оставить должность палача, уехать, поменять имя. Но, странное дело, он не смог на это решиться. Тем не менее теперь Ардуин мог позволить себе покупать книги, картины, красивые вещи. Однако хотя мелким дворянам очень нравился его дом, никто так и не откликнулся на его приглашение заглянуть в гости, даже последний слуга из дома каких-нибудь буржуа.

По зрелом размышлении Венель-младший пришел к выводу, что абсолютное одиночество отверженного, то, что в глазах остальных отличает его от других людей, покрывая несмываемым позором, в какой-то мере даже льстит ему. Эта мысль помогала Ардуину переносить обиды от всех тех, кто постоянно отвергал его. Принеся себя на алтарь правосудия, подвергаясь постоянным насмешкам, он нес свою службу. Хищник превратился в жертвенного агнца. Так или иначе, он принял свою судьбу.

* * *

Несмотря на то, что было еще очень раннее утро, Ардуин ощутил, как голод все сильнее терзает его внутренности, и вошел в таверну «Белый кинжальщик» – заведение довольно высокого уровня. Мэтр Кинжальщик тотчас же поспешил навстречу посетителю благородной наружности, который был у него довольно частым клиентом.

– Мессир, какое счастье, какая невероятная честь для меня видеть вас здесь! – воскликнул трактирщик, бросая косой взгляд на двух уже сидевших клиентов.

Ардуин, едва войдя, заметил, что те уже несколько навеселе, и выбрал стол как можно дальше от них.

– Взаимно, – ответил он. – Кувшин вашего лучшего вина и блюдо… не знаю, что сейчас готовится на вашей кухне.

– Сегодня постный день, поэтому могу предложить пирожки с тресковой икрой, их только что испекли; еще оладьи без сыра и – чуть не забыл – яблочная запеканка с медом, о которой вы мне как-то говорили.

– Что же, более чем привлекательное меню, мэтр Кинжальщик.

Трактирщик устремился на кухню, не переставая улыбаться широкой дежурной улыбкой. Два других посетителя тем временем подняли возню и порядком действовали Ардуину на нервы. «Белый кинжальщик» гордился своей репутацией семейного заведения, куда могли прийти посидеть с удовольствием даже дамы, не опасаясь, что непристойные речи могут оскорбить их слух. Трактирщик хотел набраться решимости и почтительно попросить шумных посетителей удалиться. Без сомнения, это были благородные господа. Во всяком случае, один из них.

Грубый смех послышался со стороны стола, расположенного на другом конце длинного зала. Ардуин Венель-младший осторожно повернул голову, впервые разглядывая сидящих за столом. Одного из них он сразу узнал – того, что бессвязно бормотал самым фривольным тоном:

– Ну и что тут такого? Я взял эту дамочку сверху, как последнюю шлюху. Славная вышла забава! К тому же, несмотря на то, что она отчаянно сопротивлялась, я более чем уверен, что женщина получила удовольствие.

Разразившись омерзительным хихиканьем, он продолжил:

– Еще бы! Ее хилый старик муж способен только перепачкать ей кожу на животе своим жиром. Не удивлюсь, узнав, что он давно ни на что не способен, особенно на то, чтобы удовлетворить красотку. А тут ее наконец-то почтил своим вниманием полнокровный мужчина! Другие на ее месте рассыпались бы в благодарностях! Ну да, она сопротивлялась… Но кто же не знает женщин; все их жалобы и обвинения не более чем пустая формальность. А сколько разговоров из-за такой малости! В конце концов, ей было о чем вспомнить, когда она отдавала Богу душу.

Его собеседник, который был немного трезвее, делал ему отчаянные знаки, призывая говорить потише.

Жак де Фоссей, убийца Шарля де Сальвена. Тот, из-за кого загорелся костер, пожравший Мари де Сальвен, его жертву. Будто ледяная волна окатила мозг Ардуина. Когда мэтр Кинжальщик поставил перед ним кувшин, стакан и блюдо с лакомствами, он бросил на него отсутствующий взгляд. Затем, заплатив и пробормотав невнятные извинения, мэтр Правосудие поспешно вышел.

* * *

Ощущая неприятную пустоту в голове, Ардуин бесцельно бродил по улицам Мортаня, толком не отдавая себе отчета, сколько времени провел за этим занятием. Две противоположные мысли крутились в его мозгу, сталкиваясь и будто перекликаясь друг с другом. Он не был тем, кто вершит суд, и поэтому смерть невинного человека произошла не по его вине. Но как же он не почувствовал ее искренности в тот момент, когда связывал ее на костре? И что самое худшее: почему он не помедлил хотя бы одно мгновение и не спросил эту женщину, что придает ей силы перед лицом ужасной мучительной смерти, во что она верит? Если б только она солгала, признавшись в клятвопреступлении, которого не совершала, тогда бы ее ждало только обезглавливание – быстрая и сравнительно легкая смерть…

Венель-младший заглянул к Фрингану – лучшему жеребцу его конторы по найму лошадей, – едва заметив обычные почтительные поклоны прислужника, которому доверил эту деликатную работу. Ардуин настолько через силу ответил на его приветствие, что тот даже забеспокоился:

– Господин, с вами все хорошо? Вы такой бледный, такой изнуренный… Стакан сладкого вина с корицей и медом должен вас взбодрить. Я могу пойти за ним на кухню.

– Благодарю, любезный, но я уже должен идти. Скорее всего, меня просто утомила эта длительная прогулка.

* * *

Всю обратную дорогу мысли о Мари де Сальвен не выходили у него из головы. Ардуин будто снова видел ее – одетую в платье из грубой некрашеной ткани, босиком, с поспешно обстриженными волосами и зелено-голубыми глазами, чуть вытянутыми к вискам. Она так стойко переносила выпавшие ей страдания… В ушах его снова звучал ее голос, так же ясно, как если бы Мари де Сальвен сейчас шла рядом с ним.

В моей душе мир, я невиновна… Я желаю видеть вас до самой последней секунды. Вас, священника и эту толпу. Вы будете лицом бесчестья, того, что я уношу с собой в могилу…

Но почему она? Ардуин Венель-младший был достаточно проницательным, чтобы предположить, что Мари была не единственным невинным человеком из тех, кого он за свою жизнь отправил на тот свет. Почему она, почему именно сегодня? Он снова и снова задавал себе этот вопрос, не в силах ответить на него. Может быть, это перст судьбы, как и всегда?

Одна мысль об ужине вызывала у него тошноту, и он отправился спать под немного удивленным взглядом Бернадины, которая служила у него в доме уже два года. Набожная женщина, постоянно раздающая милостыню. Еще молодая вдова нормандского палача, она предпочитала не обнародовать правду о своем прошлом. Всякий раз эта сильная женщина заявляла без пафоса, но и без вызова:

– Мой муж не был ни плутом, ни мошенником, и он не выбирал профессию, которую должен был унаследовать от отца и деда. Молчать об этом для меня все равно что заново родиться. Я будто выплевываю все это из своей памяти.

Бернадина ни о чем не стала спрашивать своего молодого хозяина. Она прекрасно знала, что означает такой затуманенный взгляд, такая пепельная бледность. С ее мужем иногда такое случалось. В такие вечера не было обычных разговоров; муж сидел, уставившись куда-то в пространство невидящим взглядом. В последний раз нечто подобное произошло, когда он исполнил наказание в виде отрубания руки. Осужденный за браконьерство был совсем молод, почти мальчик. На этот противозаконный поступок его побудили муки голода, терзавшие его уже долгое время. Ему не оставалось другого средства, чтобы поддержать свое существование. Обвиняемый клятвенно заверял в этом судей, тщетно взывая к снисходительности и милосердию…

* * *

Ардуин Венель-младший на долгие часы погрузился в дремотное забытье, наполненное обрывками снов, странными и непонятными видениями. Он дрожал в приступе сильнейшей лихорадки, от которой все его тело покрывалось ледяным потом, отчего ночная рубашка моментально делалась мокрой, изо всех сил стараясь сбросить с себя это кошмарное оцепенение, – но тщетно. Как будто беспощадные тиски сдавили ему грудь, перемалывая кости, так же, как он сам делал множество раз. Смутный шум, который наполнял его разум, внезапно стал оглушительным криком. Завывания, душераздирающие жалобы, рыдания, мольбы. Крики, неизменно сопровождающие ужасную смерть, давно ставшую главной частью его жизни. Должно быть, ад так и выглядит – точным подобием его полуобморочных кошмаров. Его корчили сильнейшие судороги, исторгающие из груди жалобные стоны. Он отбивался от охвативших его кошмаров, изо всех сил пытаясь вернуться в сознание. Ему казалось, что к нему притрагиваются липкие теплые руки, терзают его когтями и тащат в какое-то незнакомое место, откуда ему уже никогда не выбраться. Перед мысленным взором Ардуина появлялось отвратительное болото, зыбучие пески, готовые погрести его под собой. Дышать ему становилось все труднее. Женщины, осужденные на смерть, которых он зарыл в землю живыми, вернулись, чтобы неотступно преследовать его. Женщин было не принято вешать из опасения перед непристойным зрелищем, которым могло стать для находящихся внизу платье, задравшееся под ветром. Их целомудрие было спасено, в то время как они задыхались, царапая землю в безумной отчаянной надежде освободиться.

Палач и сам задыхался, заблудившись в той чудовищной стране, откуда он никак не мог выбраться, но внезапно прохладная ладонь прикоснулась к его пылающему лбу. Голос, который он когда-то давно уже слышал, прошептал: «Я вас простила, теперь вы это знаете».

Мари де Сальвен!

Ардуин резко открыл глаза, вытянувшись на своей кровати, будто утопающий, спасенный в тот момент, когда он уже было простился с жизнью. Теперь он снова мог свободно дышать. Почему у него предплечья в крови? Почему их покрывает множество царапин? Ардуин внимательно разглядел свои ногти, но ни под одним не увидел красной полоски. Он встал с кровати и, пошатываясь, пересек комнату. Его губы слиплись от жажды. Ухватившись за перила каменной лестницы, Ардуин с трудом спустился и направился в кухню. Поставив перед собой зажженный светильник, Бернадина устроилась на скамейке, стоявшей возле длинного стола из темного дерева. Услышав шаги, она повернула к нему голову, и ее взгляд остановился на его расцарапанных предплечьях.

– Мне так хочется пить, – произнес Ардуин, с трудом выговаривая слова.

Она встала, чтобы подать ему воды. Палач пил долго, опустошив кружку и протянув ее, прося снова наполнить. После этого он тяжело рухнул на скамейку. Бернадина обтерла ему руки полотенцем, смоченным в настойке мальвы и чабреца. Котелок с теплым снадобьем висел у нее над очагом.

Не дожидаясь, пока он сам заговорит об этом, служанка тихо и внушительно произнесла:

– Про́клятые души иногда могут приоткрыть двери ада. Выйти оттуда не в их силах, но, когда за ними следят чуть менее строго, они пытаются заманить туда других.

– С твоим мужем тоже так было?

– Гм…

– Но она не проклята. Господь принял ее с распростертыми объятиями. Она невинный ангел.

– Кто она?

– Женщина, осужденная на смерть. Как ее звали, не имеет никакого значения.

В самом деле, он предал ее мучительной смерти от огня, а она вырвала его из когтей проклятых душ. Он ее убил, а она его спасла от неведомого кошмара. Во всяком случае, он сам старался себя в этом убедить.

Почувствовав себя полностью обессиленным, Ардуин закрыл глаза и качнулся всем телом вперед, стукнувшись лбом об стол. Глубоко вздохнув, он наконец погрузился в глубокий сон без сновидений.

Бернадина бесшумно встала, прикрутила фитиль в светильнике и приблизилась к спящему. Погладив его по голове, она прошептала:

– Спи. Адские врата снова закрылись. Во всяком случае, на этот раз. Когда однажды ночью они снова приоткроются, ничто на свете не сможет их снова закрыть. Ты это скоро узнаешь. Очень, очень скоро.

 

5

Окрестности Мортань-о-Перш,

сентябрь 1305 года

Когда Ардуин Венель-младший проснулся, солнце было уже высоко. Всего нескольких мгновений ему хватило, чтобы понять, что он делает в кухне, развалившись за столом. К нему тотчас же возвратились все ужасы минувшей ночи. Мэтр Правосудие снова принялся разглядывать свои исцарапанные в кровь руки. Множество тонких царапин покрывали его кожу красной сеткой, вызывая воспоминания о кошачьих когтях. Но тем не менее он не испытывал никакой неловкости или боли.

Наперекор пережитым ночью ужасным кошмарам, Ардуин прекрасно чувствовал себя, он снова был свеж и бодр. Даже его разум вновь обрел привычные ясность и остроту.

И тем не менее он совершенно ясно ощущал, что непоправимая трещина прошла по его душе. Непреодолимая пропасть теперь разделяла его жизнь на «до» и «после». У него не было ни единой мысли относительно того, чем станет для него это «после».

Он должен был совершить разоблачение: убийство, не более и не менее. Из-за того, что это было именно убийство, изменилось все существование Ардуина; он теперь по-другому воспринимал живых существ, смерть и даже Господа Бога. Это убийство сделало все совершенно другим раз и навсегда. Убийство Мари де Сальвен.

Эта последняя мысль настолько сбила его с толку, что оставалось лишь недоуменно улыбаться. Его разум знал то, что ему самому было еще неведомо.

* * *

Он окликнул Бернадину, которая появилась почти сразу же. Скорее всего, она была все это время где-то рядом, ожидая его пробуждения.

– Я голоден, моя добрая Бернадина. Голоден как волк.

– Какая радостная новость! Сейчас я принесу все, чем можно набить себе живот.

Ардуин поглощал принесенную служанкой еду с таким аппетитом, которого не испытывал никогда в жизни. Бернадина не сводила с него заботливого взгляда. Благоразумная служанка не стала задавать никаких вопросов, понимая, что хозяин и сам еще толком не знает ответов ни на один из них.

За супом с миндальным молочком и размоченным хлебом последовало обильное блюдо из птицы, поданное прямо на корочке с овощным пюре. Ардуин с жадностью проглотил все это, заев свежим сыром, а затем набросился на сладкий фруктовый десерт. Все эти лакомства он залил стаканом тонкого дорогого вина и попросил Бернадину присоединиться к нему. Та налила себе вина с множеством предосторожностей, из страха как-нибудь повредить драгоценный стеклянный стакан, и уселась напротив него, довольная этим знаком привязанности и почтения.

– Отметим, – предложил он.

– Что же?

– Не знаю. Однако я уверен, что у меня есть что отметить.

Они осторожно поднесли свои стаканы друг к другу, а затем выпили в полном молчании. С предыдущей ночи Бернадина испытывала смутное волнение. Где потерялся рассудок ее хозяина? В каких разнесчастных краях? Вернулся ли он невредимым из своего путешествия, свидетелем которому она уже однажды была? Женщина была убеждена, что в своих кошмарных видениях ее покойный супруг сам поджаривался на медленном огне. Жиль так и не оправился после одной такой ночи. Он превратился в еле живую развалину, отказавшись разговаривать и все время воскрешая в памяти ужасные видения. Ночи напролет он задыхался, издавая жалобные стоны и обливаясь по́том. Это происходило всякий раз, пока ей не удавалось его разбудить. Без всяких видимых причин сильный мужчина потихоньку угас, подобно пламени свечи. Как будто вся жизнь высасывалась из него какой-то темной силой, которую Бернадина даже не знала как назвать.

– Ты такая молчаливая…

– Я жду вашей воли.

– Сомневаюсь, чтобы дело было в моей воле, доброй или злой. Это не имеет ровным счетом никакого значения.

– Что-то я вас совсем не понимаю, хозяин.

– А я и сам себя не понимаю. Я жду. Жду того, что должно внезапно произойти. Скажи, чтобы оседлали Фрингана. Мне нужно прогуляться, подышать свежим воздухом.

Женщина согласно кивнула в ответ. Страх будто обвивался вокруг ее сердца, скручиваясь тугими узлами.

* * *

Ардуин оседлал великолепного черного жеребца, своего верного товарища на протяжении многих лет. Жеребец вздрагивал, нервно поднимал голову, издавая пронзительное ржание и взмахивая гривой. Ардуин погладил его по шелковистой шее, ласково успокаивая. Слова, которые сами шли с его языка, явились верным отражением того, что сейчас происходило в самой глубине его существа.

– Я все тот же твой хозяин, мой прекрасный верный конь, просто я вдруг сам стал другим.

Благородное животное успокоилось. Совершенно бездумно Ардуин направился в сторону Мортаня. Он въехал в город чуть позже шести вечера и направился к дому, который занимал помощник бальи, когда у него были какие-нибудь дела в этом городе.

Слуга попросил его подождать, а затем провел к своему хозяину. Арно де Тизан был очень удивлен появлением палача. Его взгляд остановился на рукаве Ардуина, и помощник бальи ядовито заметил:

– Я не вижу вашей эмблемы.

– Это так. Вы не видите эмблемы, потому что вы не видите палача.

Заместителю бальи понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать свою причастность к происходящему. Лицо его приняло отстраненное строгое выражение.

– Ах нет? Так вам не нравится, что все девицы легкого поведения бегут от вас в страхе? Кровь, крики теперь вызывают у вас ужас? Нет, только не у вас, самой лучшей руки королевства!.. Ради Бога, избавьте меня от всех этих монашеских сентиментальностей. Вы не можете… изменить своему предназначению. Наконец, я… государство испытывает настоятельную необходимость в вашей службе.

После некоторого размышления Ардуин медленно произнес:

– Ужас? Вовсе нет, мессир. Пока Фринган нес меня на своей спине, я понял, что меня заставляет страдать нарушенное равновесие.

– Да вы что, с ума сошли? – вспылил помощник бальи. – Какое еще равновесие?!

Взгляд светло-серых глаз мэтра Правосудие Мортаня сделался беспощадным. Неожиданно губы его растянулись в легкой улыбке, и Ардуин произнес очень вежливым тоном:

– Мне нужна голова Жака де Фоссея. Я слышал, как он хвастался совершенным насилием. Я сам обезглавлю его, не спрашивая за это никакой платы. Я требую, чтобы честь мадам Мари де Сальвен была восстановлена публично, чтобы ее останки были вырыты и похоронены в освященной земле, как того заслуживает эта достойная женщина.

Арно де Тизан не привык, чтобы с ним говорили в подобном тоне. Однако он вытерпел эту наглость со стороны того, кто в его глазах был ничтожнее самого последнего слуги, – своего палача. Ну и ну! И этот человек держится с таким поразительным чувством собственного достоинства и с такой благородной суровостью…

– А если нет, то что будет? – все же осведомился он.

– Если нет? Я сделаю это втайне, а потом исчезну. Вам придется найти другого мэтра Правосудие Мортаня. На это место не так уж много желающих, позвольте заметить.

Несколько мгновений Тизан судорожно размышлял, к какой бы увертке прибегнуть, понимая, что неожиданный посетитель вовсе не шутит. И как ему обойтись без Венеля-младшего, особенно после того, как мастер Высокого Правосудия из Беллема так внезапно скончался?

– Вы абсолютно уверены относительно Фоссея?

– Безусловно. Он в открытую хвастался своим гнусным бесчестным поступком. Это был именно он, я абсолютно в этом уверен. Я легко узна́ю его спутника, и он может засвидетельствовать мои слова.

– Хорошо. Жака де Фоссея завтра известят о том, что против него выдвинуто обвинение и что ему запрещено покидать округ. Расследование начнется немедленно. Берегитесь, Венель-младший. Если вы впутываете меня в щекотливую историю, я вам этого не прощу.

* * *

Ардуин покинул дом заместителя бальи. Он не был уверен в благоприятном исходе дела. С того самого момента, как палач проснулся, его не покидало ощущение, что он двигается, подталкиваемый чьей-то рукой, прохладной и благожелательной.

Ардуин не сомневался в словах заместителя бальи. Во всяком случае, монсеньор де Тизан был благородным человеком, но одновременно он был политиком. Старый лис, большой мастер избавлять себя от лишних невзгод.

Месье Правосудие Мортаня лучше, чем кто-либо другой знал, что суд для какого-нибудь деревенщины, оборванца или серва сильно отличается от того, что применяется в отношении к высокородным господам. Если бы Жак де Фоссей был каким-нибудь шорником, изготовляющим конскую упряжь, или красильщиком тканей с синими ногтями, его бы тут же арестовали и бросили в тюрьму или в подземелье даже до начала расследования.

Ардуин удивился, обнаружив, что находится под вывеской заведения «Белый кинжальщик». Он спустился на несколько ступенек по лестнице, ведущей в большой зал. Мэтр Кинжальщик, который был немного обеспокоен его внезапным уходом в прошлый раз, поспешил ему навстречу.

– Мессир, мессир, какая радость снова вас видеть! Мне так неловко, что…

– Прошу меня извинить. У меня внезапно возникло срочное дело после того, как я с отвращением услышал разговор ваших других посетителей.

– Даже не говорите мне об этом! Мне стоило такого труда уговорить их уйти до полудня, ведь в этот час всегда наплыв посетителей… Я так матушке Кинжальщице и сказал: раз уж ты пришел сюда, нализавшись всякой кислятины, не заказывай еще вина. Или делай это не в моем заведении.

– Скажите, эти люди постоянно у вас бывают? – как бы невзначай спросил Ардуин, устраиваясь за столом.

– Только не этот дворянчик. Второй – да, один из постоянных посетителей. Жермен Фланш, здешний богатый фермер. У него здесь в городе лавочки и кое-какие коммерческие дела. Большое состояние! Он здесь обычно останавливается и любит пропустить стаканчик-другой хорошего вина, но такого с ним раньше никогда не случалось. Я был так удивлен и обескуражен… Мессир, я всем сердцем желаю, чтобы вы не судили меня за это строго.

– Что вы, мой друг. Вы не виноваты, что эти люди так себя вели, – заверил его Ардуин, в глубине души очень довольный тем, что ему удалось узнать имя того, с кем ему нужно встретиться. – Мы с вами принадлежим к породе сильных людей и способны слушать непристойные и фривольные речи, при этом не задыхаясь от смущения. Но представьте себе, если бы в этот момент здесь присутствовали дамы…

– Что верно, то верно! Они бы разволновались и были бы до крайности недовольны. А ведь так недолго и клиентуру потерять. Я только и мечтаю, чтобы эти двое навострили лыжи куда подальше…

– Ладно, оставим это. Сегодня мы здесь в хорошей компании. А теперь я прошу вас, мэтр Кинжальщик, принесите кувшин вашего превосходного вина и малую тарелку ваших лакомств.

* * *

Ардуин быстро нашел великолепную ферму Жермена Фланша, расположенную между Мортань-о-Перш и Гайером. Громадный зажиточный дом, который, судя по виду, поддерживался в прекрасном состоянии, был построен в форме подковы – планировка, очень распространенная в этом округе. Около полудюжины лакеев и служанок хлопотали в просторном квадратном дворе, вид которого служил еще одним доказательством, что дом принадлежит хозяину здешних мест. Мэтр Правосудие узнал, что хозяин отправился взглянуть на скотомогильник, находящийся примерно в четверти лье на запад.

Он знал это место, неприглядное название которого хранило память об эпидемии «белой заразы», истребившей стада овец несколькими десятилетиями раньше. Была выкопана яма, чтобы бросать туда останки и потом засыпать негашеной известью, чтобы пресечь распространение этой ужасной эпидемии.

* * *

Ардуин Венель-младший узнал человека, стоявшего на краю поля, несмотря на то, что он находился на расстоянии в несколько туазов. Это был тот самый пьяница из таверны. Краснолицый, неповоротливый, несмотря на достаточно низкий рост, из-за непомерной толщины он обильно потел под своей шляпой. Жермен Фланш издали заметил силуэт нежданного посетителя. Его одежда, прекрасно сшитая, но строгого и немного устаревшего фасона, выдавала недоверчивость, характерную для тех, кто не любит демонстрировать свое богатство из страха, что все будут бессовестно пользоваться их великодушием и в итоге оберут до последнего денье.

Ардуин спешился и привязал поводья Фригнана к нижней ветке какого-то дерева. Вежливо улыбаясь, он приблизился к фермеру.

– Мэтр Фланш? У меня есть к вам небольшое дело.

Тот резко повернулся, внимательно глядя на приближающегося к нему высокого элегантного мужчину. Во взгляде толстяка ясно читалось любопытство и недоверие.

– Месье?

– Венель. Ардуин Венель.

– Извините, не помню, где мы с вами встречались.

– Да, конечно. Я имел… удовольствие оказаться одновременно с вами в таверне. С вами и вашим другом Жаком де Фоссеем.

Фермер, глядя на него, пытался догадаться, к чему клонит неожиданный гость, и наконец осторожно протянул:

– Друг, друг… Я всего лишь в какой-то мере хозяин этих земель.

– Должно быть, в тот день вы немного опьянели от своих щедрот, раз ничего не помните. Вы с ним говорили о какой-то «даме, которую поимели, как непристойную девку».

Хитрец попробовал ускользнуть от ответа.

– Венель, говорите? Я вас совсем не знаю. Какая еще дама? Какая девка? Оставим это, месье. Я не понимаю, о чем вы таком говорите. У меня сейчас случится разлитие желчи.

Взгляд пронзительных серых глаз немного затуманился. Ардуин вздохнул.

– Что же, очень жаль.

Три вытянутых пальца устремились к гортани фермера. Тот рухнул на колени, хрипя, задыхаясь; от боли слезы хлынули на его красные жирные щеки. Венель-младший приблизился и, схватив его за руку, быстрым движением выломал мизинец. Раздался хруст, за которым последовал хриплый пронзительный вой.

Вдалеке жнец поднялся на ноги, поворачиваясь во все стороны, не понимая, что за звук только что долетел до его ушей. Наконец, успокоившись, он вернулся к своему занятию.

– Мне продолжать или твоя желчь уже успокоилась? А как с твоей памятью, она прояснилась наконец? Итак, эта дама… Да отдышись ты, я никуда не тороплюсь. Знаешь ли, я могу сделать тебе еще хуже – например, одну за другой переломать каждую косточку твоего тела. И ты останешься жив столько, сколько мне понадобится. Так что выбирай сам.

– Так ты… – торопливо запыхтел толстый фермер.

– Только не произноси слова «палач», а то ты меня рассердишь. Я мэтр Высокое Правосудие. Тот, кто ужасным способом отнял жизнь у этой дамы, которую твой друг Фоссей отымел, как непристойную девку, изнасиловал, воспользовавшись отсутствием ее супруга… Ну так выбирай.

Фермер сунул палец себе в рот, стараясь утихомирить боль. Не сводя с него пристального взгляда, Ардуин схватил собеседника за вторую руку. Тот в ужасе забормотал:

– Нет, нет, смилуйтесь… Чего вы от меня хотите…

– Правды. Справедливости. Ты сейчас же пойдешь просить аудиенции у помощника бальи мессира Арно де Тизана. Он уже ждет твоего визита. И ты перескажешь ему слова Жака де Фоссея.

– Нет, он же расправится со мной, – умолял Фланш, охваченный безумным ужасом.

– Если только его не бросят в тюрьму. В противном случае я сам займусь тобою, и твоя агония будет бесконечной. Ты будешь готов проклясть собственную мать за то, что произвела тебя на свет. Все мое искусство будет к твоим услугам, а оно поистине безгранично. Выбирай же.

Венель-младший принялся медленно и осторожно выворачивать кверху три пальца на левой руке Жермена Флаша. Тот попытался было отбиваться, подняться на ноги, но удар ноги посередь грудины снова выбил из него дыхание. Фермер тяжело рухнул на бок. Ардуин терпеливо ждал. На его изящном лице не отразилось никаких эмоций. Ни один человек, каким бы ловким или массивным он ни был, не смог бы устоять против него. Еще в юности палач выучил, где находятся самые чувствительные места человеческого тела; те, удары по которым будут наиболее болезненными. Он знал, как заставить человека потерять сознание, воздействуя на тыльную часть руки, или, наоборот, не позволить ускользнуть в блаженное забытье.

Ардуин испытал облегчение, поняв, что испытанный им накануне ночной кошмар, прохладная рука, притронувшаяся к его пылающему в горячке лбу, не сбили его с пути, на который наставил его когда-то отец. Путь, приведший его к тому странному состоянию, в котором он находился сейчас, исполняя свою работу: совершенное безразличие к ужасу и страданиям другого человека.

Корчась от боли, Жермен Фланш усердно затряс головой в знак согласия.

– Скажи, что сделаешь это. Поклянись пред лицом Господа. Поклянись своей душой, – потребовал мэтр Правосудие Мортаня.

– Я клянусь своей душой, что донесу отвратительные речи Жака де Фоссея господину бальи, – пролепетал фермер. – После всего этот гнусный злодей мне вовсе не приятель.

– Если ты только вздумаешь мне соврать, берегись, мой друг! Поверь, чтобы вызвать мой гнев, надо быть уж вовсе бесчувственным болваном!

С этими словами Ардуин Венель-младший снова вскочил в седло и скрылся вдалеке.

 

6

Мортань-о-Перш, конец сентября 1305 года

Благодаря свидетельству Жермена Фланша взятие под стражу и судебный процесс против Жака де Фоссея прошли так быстро, как мэтр Правосудие Мортаня и не надеялся. Тем более что хлынул настоящий поток других свидетельств; свидетельствовали женщины всех сословий, над которыми он совершил насилие, а также всплыли истории о тех женщинах, которые после надругательства совершили самоубийство. Судя по всему, Жаку де Фоссею было свойственно грубо отбирать то, что ему отказывались дать добровольно. И в этом случае он получал куда больше удовольствия.

Вся его надменность и спесь фата, с которой он сначала свысока принимал заявления многих дам, обвиняющих его в изнасиловании и клятвопреступлении, быстро испарились, стоило ему свести во время допроса близкое знакомство с искусством мэтра Высокое Правосудие. Все происходило согласно законам и обычаям: полчаса пыток по каждому из обвинений, выдвинутых против него. Ардуин переломал ему ноги, медленно вбивая клинья между пластинками «сапога». Непристойная ругань, которую сначала без умолку изрыгал Жак де Фоссей, быстро сменилась завываниями и жалобными мольбами. Прислонившись к стене камеры пыток, с письменным прибором на шее, который почти что лежал на его объемистом брюхе, секретарь ждал признаний обвиняемого. И они не замедлили появиться. Жак де Фоссей подробно изложил, как совершил насилие и нанес побои Мари де Сальвен и другим женщинам.

Ознакомившись со списком злодеяний, Арно де Тизан впал в ужасный гнев.

– Негодяй, бесчестный клятвопреступник! – кричал он. – Правосудие будет беспощадным.

В самом деле, судьи, назначенные заместителем бальи, вынесли самый суровый приговор, предусмотренный за такие преступления. Это произошло по окончании процесса, который длился всего лишь от полудня до вечера.

На следующий день виновного доставили на городскую площадь. Толпа, заранее проведавшая о готовящихся пытках, перетаптывалась и шумела в нетерпении.

Секретарь заместителя бальи громко прочел приговор и протянул его мэтру Правосудие Мортаня, одетому в кроваво-красный камзол. Лицо палача было скрыто под маской из черной кожи. Тот быстро просмотрел лист, убедившись в отсутствии retentum, который судьи иногда добавляли для палача. Обвиняемый знал об этом не больше собравшихся зевак, которым не терпелось увидеть, как он умрет, и досадовавшим на любое промедление.

Позор Жака де Фоссея был таким же вопиющим событием, как и возвращенная честь мадам Мари де Сальвен и ожидавшее ее перезахоронение. Жертва насилия будет погребена в освященной земле рядом со своим супругом.

В первый раз за всю свою карьеру мэтр Правосудие Мортаня не стал склоняться в поклоне перед обвиняемым. Напротив, он грубо толкнул его, а затем исполнил приговор, к великой радости толпы, которую забавляли бесконечные звериные стенания де Фоссея. Обвиняемый был публично оскоплен под овации и грубые непристойные шутки черни. Затем он был распят между четырьмя жеребцами-тяжеловозами из Перша, которых Ардуин Венель-младший сначала пустил медленным шагом, чтобы, к удовольствию собравшихся, пытка длилась как можно дольше. Когда после долгих мучений де Фоссей был уже в агонии, бесчувственный ко всему, что с ним происходит, мэтр Правосудие Мортаня вместе с юным учеником Селестином отнесли его на эшафот, где в знак окончательного бесчестья повесили как нищего.

Искореженные окровавленные останки были сняты и отвезены к виселице на шести столбах, оставленной для графов, которая находилась за городскими стенами, чтобы избежать невыносимого запаха падали. Там висели трупы тех, кому из-за их гнусных деяний было отказано в христианском погребении. Они обречены висеть до полного разложения, служа пищей для птиц, покуда веревка не оборвется. Селестин в глубине души поздравил себя с тем, что Фоссей был четвертован и повешен. Чтобы подвешивать обезглавленных, требовалось продеть веревку им под мышки. Трудная работа, во время которой не обходилось без того, чтобы перепачкаться свернувшейся кровью. Маленькие дети, поощряемые своими родителями, последовали за процессией, посмеиваясь над тем, как, наверно, тяжело быть подмастерьем палача. Следом шли люди бальи. Когда все было закончено, многие из толпы стали подбирать камни и забрасывать ими безжизненные останки Жака де Фоссея.

* * *

Ардуин Венель-младший вернулся домой, чувствуя себя совершенно опустошеным. Мучения и смерть гнусного подлеца доставили ему одновременно и удовольствие, и огорчение. Так же, как во множестве других случаев, он просто выполнил свою работу. С другой стороны, его опьяняла одна мысль, что справедливость восторжествовала и Мари де Сальвен снова обрела свою честь. Он, отверженный, тот, кого почти не считают за человека, вернул правосудие и людей на путь истины.

Бернадина приготовила своему молодому хозяину ванну с теплой водой, в которую было добавлено изрядное количество отвара липы и мальвы. Когда он разделся, женщина снова отметила про себя, что Ардуин – красивый и сильный мужчина. Разумеется, он уже давно не был девственником. Иногда он не ночевал дома, и Бернадина догадывалась, что он встречается с женщинами. Однако Венель-младший никогда не упоминал ни об одной из них, в то время как столько хорошеньких дочек палачей были бы рады такой партии… Ах, хозяин еще так молод! Придет время, и он наконец решится обзавестись супругой.

Оставшись один, в медной бадье, полной ароматизированной воды, Ардуин позволил своему рассудку впасть в некое блаженное оцепенение. Он чувствовал полнейшую безмятежность и умиротворение. Должно быть, его посетили видения, которые обычно приходят к человеку, погруженному в сладкую дрему. Но их продолжение было настолько реальным, что он почувствовал это всей кожей.

Уже засыпая, беззаботно закинув руки за голову, Ардуин внезапно ощутил, как кто-то нежно проводит рукой по его боку, теплоту руки, скользнувшей через плечо и обвившейся вокруг шеи. Затем он почувствовал поцелуй, который пришелся точно в подмышку, затем длинные мокрые волосы нежно провели по его груди. Больше всего на свете Ардуину не хотелось пробуждаться от этого сладостного видения, но все же он поднял тяжелые веки, прошептав:

– Мари?

Ощущение обвившегося вокруг него женского тела длилось еще несколько мимолетных мгновений, чтобы затем рассеяться, коснувшись и его кожи, и души. Блаженное состояние сменилось ощущением смутной печали. Он, обреченный на вечное одиночество, которое, честно говоря, давно воспринималось им как что-то привычное, вдруг почувствовал себя несчастным и покинутым.

После ванны Ардуин Венель-младший поужинал с людоедским аппетитом. Запахи, распространяемые кушаньями, казались ему опьяняющими, а их вкус – просто отменным, намного лучше прежнего. Он похвалил Бернадину, которая ждала, стоя за его стулом. Та удивленно прервала хозяина:

– Что вы… Я все приготовила как всегда. И вино из той же самой бочки, что вчера, позавчера и на прошлой неделе.

* * *

Ночь была на редкость причудливой. Глубокий мертвый сон чередовался у Ардуина с внезапными пробуждениями, во время которых острота всех чувств его просто ошеломляла. Настойчивое посвистывание сипухи, на которое тут же мстительно откликалось совиное уханье, вызывало у него улыбку. Ардуин понимал, что хищные птицы обмениваются угрозами, защищая свою охотничью территорию. Запах тимьяна и порошка из красного можжевельника, которые Бернадина рассыпала по маленьким матерчатым мешочкам и раскладывала по углам высокого шкафа, чтобы отпугнуть насекомых и, без сомнения, от дурного глаза, до сих пор был едва различим. Теперь же он ощущался так сильно, что это даже вызывало удивление. Где-то над головой слышались легкие, едва различимые звуки, как будто проносились вереницы каких-то созданий. Скорее всего, это мыши возились под кровлей. В ночной тишине эхом отражались мирные и в то же время мощные звуки биения его сердца, шум крови в артериях на шее.

Без всякого беспокойства и спешки Ардуин попытался проникнуть в тайну этой метаморфозы, которую ощущал всеми своими фибрами. Должно быть, в этом скрыт какой-то смысл, какое-то предназначение. Но внезапный сон прервал его размышления. Когда он снова проснулся, была еще ночь, но его мысли потекли с того самого момента, когда он был сражен сном. Кто является причиной происходящих с ним изменений? Господь Бог? Мари де Сальвен? Он сам? Множество тех, для кого он явился причиной преждевременной смерти? И, наконец, какое все это имеет значение?

Последовали периоды такого же бездонно глубокого сна, настолько короткие, что Ардуину казалось, будто он едва успел смежить веки. Это продолжалось до самого рассвета.

Встав с постели счастливым, сам не понимая причины переполнявшей его радости, он приступил к умыванию перед туалетным столиком.

Неожиданный сюрприз ждал мэтра Правосудие, когда тот спустился в кухню, чтобы подкрепиться. На скамейке его терпеливо ожидал не кто иной, как помощник бальи. На столе перед ним был стакан настойки и блюдо с мясом и слоеными пирожками. Прислонившись к низкой двери, ведущей в погреб, сложив руки на груди и опустив глаза, с самым решительным видом стояла Бернадина.

– Я не хотела тревожить ваш сон, хозяин. Он ведь так драгоценен. Все, кроме Бога, могут подождать.

Этот бунт служанки вызвал неуместную улыбку на лице Ардуина Венеля-младшего. Тотчас же он склонился перед де Тизаном, безмерно удивленный, что тот явился к нему сам вместо того, чтобы вызвать к себе. Помощник бальи произнес немного ироничным тоном:

– Ваша упорная служанка наотрез отказалась подняться, чтобы разбудить вас, и составила мне безмолвную компанию. По правде говоря, это был скорее надзор. Может быть, она опасалась, что я могу похитить вашу свиную колбасу? Мэтр Правосудие, я должен с вами поговорить. Наедине.

* * *

Заметив требовательный взгляд хозяина, Бернадина сделала реверанс и удалилась. Нервно постукивая указательным пальцем по столу, де Тизан подыскивал подходящие слова с нерешительностью, которая была очень редкой для такого человека, как он. Без сомнения, тот прежний мэтр Правосудие удивился бы этому. Но не этот новый, который родился наутро после ужасающей, проведенной в горячке ночи. Его разум был таким именно с того времени, в то время как душа его была по-детски спокойна. Явная нерешительность де Тизана теперь оставила его равнодушным. Тот бросил на него неуверенный взгляд и наконец решился:

– Венель-младший… Чего вы на самом деле добивались в случае с де Фоссеем?

– Я… я не могу это выразить достаточно точно. Как объяснить, не рискуя уподобиться в ваших глазах романтической девице, помешанной на поэзии?

– Это лестное сравнение я никогда не рискнул бы применить к вам, хотя вы и слывете ценителем прекрасного, – шутливо заметил де Тизан.

Ардуин вздохнул.

– Внутри меня свирепствует жестокая борьба, мессир бальи. Две исполинские силы противоборствуют друг с другом. Бог свидетель, я нисколько в этом не виноват. Я осуществляю правосудие – Божие и человеческое, – но являюсь ли я сам совершенно невинным? Я больше в этом не уверен. Я предпочел бы… я испытываю колебания… поведать вам весь бред той ночи, с риском, что вы увидите в этом лишь помутившийся рассудок затворника, – объявил палач, возвращая собеседнику отпущенную недавно колкость.

– Вы, без сомнения, преувеличиваете, – неохотно согласился помощник бальи. – В ваших словах мне видится почти неприкрытая угроза. И я не привык, чтобы…

– …вам противоречил кто-то из низкого сословия, где самым низшим, конечно, является мэтр Высокое Правосудие? – со злобной иронией продолжил Венель-младший, жестом останавливая возражения, которые готовы были сорваться с языка де Тизана. – Ради Бога, сеньор бальи. С чего бы вам сердиться на этот признанный всеми обычай?

– И все же, чего вы добивались, мессир исполнитель? – настаивал собеседник таким строгим голосом, что палач спросил себя, не бродил ли и его разум в тех же краях.

– Это нечто вроде доверительного счета… Ни одно из существующих слов не представляется мне подходящим. Я не являюсь виновным, но в то же время и невиновным тоже. Речь не идет о тех, кому я причинил страдания и смерть, в то время как они не были виновны в тех преступлениях, в которых их обвинили. Речь идет о тех созданиях… которым не следовало бы умирать… не знаю почему, я… нет, это невозможно объяснить. И все-таки у меня есть твердая уверенность относительно этого предмета. Чистые души, которые Господь вовсе не требовал к себе, не желал, чтобы их преждевременно посылали к Нему. Прошу простить меня за эти бессвязные речи, но они дают представление о том, что творится у меня в голове. Я бы очень хотел обрести вновь свою невинность, хотя бы часть ее. Очиститься от всей этой душевной грязи, которая сейчас давит на меня.

– Мари де Сальвен?

– Она и другие. Я хочу выполнить все, что в моих силах. Вот в чем состоит мой долг, моя совесть и честь и, если хотите, спасение моей души.

Казалось, Арно де Тизан погрузился в очень давние воспоминания. Серая тень покрыла его щеки. Наконец помощник бальи заговорил сухим безжизненным голосом, не сводя взгляда с мэтра Правосудие:

– Помните ли вы о молодой Эванжелине Какет, которой едва исполнилось четырнадцать? Ее скорее можно было назвать толстой скотиной, чем юной девушкой. Ее назвали в честь паперти той церкви, где она была найдена еще младенцем.

Покопавшись в своей памяти, Ардуин отрицательно покачал головой.

– Вы подвергли ее пытке, и она очень быстро во всем призналась. Согласно законам и обычаям, касающимся женщин в таких случаях, ее предали смерти путем закапывания в землю.

– Сеньор бальи, я исполнил множество пыток и казней, через мои руки прошло множество человеческих созданий. Должно быть, та история была не особенно значительна, раз я не могу ее вспомнить.

– Ну конечно… Но, видите ли, я более чем уверен, что она была невинной во всех смыслах этого слова. Она была ленивой дурочкой и не понимала даже четверти того, что ей говорилось. Большая удача для обвинения и тем более для свидетелей, подтвердивших его слова из чистой любезности, в чем я более чем уверен.

Венель-младший снова попытался вспомнить, но безуспешно. Путь, который когда-то указал ему отец, включал в себя много чего в таком роде: забыть внешность, лица, имена, крики, мольбы. Поняв, что собеседник так и не сможет вспомнить, Тизан продолжал:

– Пять лет назад ее обвинили в жестоком убийстве своей хозяйки, Мюриетты Лафуа, жены чиновника – разбивателя соли. Девушка исполняла самую тяжелую и грязную работу на кухне в доме Лафуа, набожных и почтенных горожан. Такого мнения о них придерживались все их слуги и соседи. Хозяйка была зарублена топориком. Лицо Мюриетты Лафуа превратилось в сплошные кровавые лохмотья. Эвелину Какет нашли сидящей у ее тела; она что-то напевала, держа за руку свою покойную хозяйку. Ее руки и лицо были в крови. Окровавленный топорик был найден в зарослях шалфея в дюжине туазов от дома. Лафуа сжимала в руке серебряный медальон со Святой Девой. Если какой-нибудь бродяга зашел в дом, чтобы обокрасть его, столкнулся с хозяйкой и убил ее, он, конечно, забрал бы медальон, ведь он очень дорого стоит. К тому же решающим аргументом послужило то, что из дома ничего не было похищено. Когда вы, по распоряжению судей, стали пороть ее кнутом, она лишь жалобно поскуливала, что было истолковано как утвердительный ответ. Она ни слова не поняла из ваших вопросов. Тем лучше для нее; ее страдания были недолгими.

Тупое тяжелое лицо, покрытое каплями пота и слезами, слюнявый рот, растянутый в такой неуместной улыбке, предстали перед мысленным взором палача. Она улыбалась даже тогда, когда он мягко подтолкнул ее к яме, вырытой для того, чтобы ее похоронили там заживо.

– Теперь я начинаю ее вспоминать, но очень смутно, – произнес он.

– Она была невиновна, клянусь вам. А значит, убийство совершено кем-то другим.

– Что заставило вас прийти к такому выводу, сеньор бальи?

– Теперь моя очередь опасаться, что меня обвинят в дамской сентиментальности. Да хотя бы то, что она беспрекословно растянулась в этой яме.

– Сентиментальность? Мне было достаточно взгляда женщины. Взгляда Мари де Сальвен.

Но помощник бальи, казалось, не слышал его. Он медленно закрыл глаза.

– Венель… Вот сейчас, в этот момент… у меня полная уверенность, что Господь смотрел на меня тогда глазами Эванжелины Какет, и смертельный холод леденит мои внутренности. Я знаю, Бог не хотел, чтобы она тогда ушла в его Царствие. Какое мне дело, что она была осуждена, как того требовали законы. Мы узурпировали волю Вседержителя! Странное дело, но я к этому уже привык, так же как к множеству других вещей до вашей… выходки по поводу де Фоссея, которая уже стала для меня одним из воспоминаний прошлого. А самые обескураживающие детали я спрятал в дальнем уголке своего разума.

– Обескураживающие? – чуть повысил голос Венель-младший, поднимаясь, чтобы снова наполнить стакан заместителя бальи.

– Ну конечно. Гарен Лафуа, безутешный вдовец, который навещал свои владения, находящиеся в добром лье от его дома, где произошло убийство, переехал из Мортаня в Ножан-ле-Ротру несколько месяцев спустя после ужасной кончины супруги. Почти все слуги последовал туда за ним. За исключением троих, в числе которых была молодая женщина. Все трое выступали свидетелями против Эванжелины.

– И что из этого?

– Слушайте дальше. Один из свидетелей купил себе лавку колбасника, другой – ферму неподалеку от Дансе. Что же касается юной особы, то она удачно вышла замуж за сына крупного маркитанта. Спрашивается, откуда она взяла деньги на приданое? Конечно, не с тех грошей, которые платил ей Гарен Лафуа, который вовсе не славился щедростью.

– Вы полагаете, что ей заплатили за некоторое свидетельство?

– Вроде того.

– И что же она тогда заявила?

– Девица поклялась на Евангелии, что молодая служанка ненавидела свою хозяйку Мюриетту Лафуа, жаловалась на нее и высказывала угрозы в ее адрес. Элуа Талон, чернорабочий, бывший солдат, а теперь наш добрый колбасник, поклялся, что сопровождал своего хозяина, когда тот отправился объезжать владения, и не отходил от него ни на шаг. Альфонс Фортен, третий мошенник – тот, который стал фермером, – свидетельствовал, что утром того дня, когда было совершено убийство, Эванжелина пришла к нему одолжить топорик, заявив, что ей нужно отрубить головы у карпов. Эта просьба его немного удивила, но он, разумеется, ничего такого не подумал.

– А другие слуги?

– Все это и определило ход процесса. Трое других слуг тогда находились в домашней прачечной. Еще двое на телеге отправились в лес, чтобы нарубить там дров. Таким образом, Мюриетта Лафуа оказалась дома одна с Эванжелиной. Некоторые слуги усмотрели в этом умысел обвиняемой, которая ждала удобного момента, чтобы беспрепятственно совершить свое ужасающее деяние. Даже если б и захотела, она была совершенно не способна ни на какую хитрость и тем более расчетливость. Ей бы просто не хватило на это ума.

– Полагаю, слуги отправились исполнять работу по приказу хозяина?

– Ваше предположение совершенно верно, мессир Правосудие. Но история на этом не заканчивается. Через три месяца после убийства жены Гарен Лафуа снова женился на молоденькой и хорошенькой буржуазке из Мортаня. Последнее служит доказательством, что он был с ней знаком еще до переезда в Ножан-ле-Ротру.

– А он что-нибудь унаследовал от первой жены? – поинтересовался Ардуин.

– А вы как думаете! После ее кончины он унаследовал довольно приличное имущество. Кстати, сейчас у него народилось уже двое от второй жены.

– Обычная семейная история с очень скверным завершением, так? – подытожил палач.

– Если бы все, кому изменяют супруги, погибали таким образом, земля превратилась бы в безлюдную пустыню! – отрезал помощник бальи. – Обычная и довольно омерзительная история о страсти к наживе, о безнравственности и даже дикости.

– И все же это не доказательство, – возразил Ардуин.

– Верно. Тем не менее кто, даже имеющий больше власти, чем я, мог бы добиться таких доказательств?

– Разумеется. Но, мессир бальи, позвольте почтительно поинтересоваться у вас, почему вы именно сейчас решили вытащить эту историю на свет Божий? Насколько я понимаю, она давно лежит тяжким грузом у вас на сердце…

– Потому что я приспособился ко всем этим вещам, именно об этом я вам сегодня и говорил. Недавние события всколыхнули во мне воспоминания об этой старой истории. Может быть, я сам выискиваю себе оправдания, но мне кажется, что я жду некоего знака свыше. Что-то вроде императорского приказа, требующего, чтобы справедливость в отношении Эванжелины и Мюриетты была восстановлена.

– Какого знака?

– Вас. Этим знаком стали ваша горячность по поводу истории с де Фоссеем, ваши угрозы. Если отыщутся бесспорные доказательства виновности Гарена Лафуа, поможете ли вы мне?

– В чем?

– Прикончить его. Я бы очень хотел, чтобы он знал, почему и за какой непростительный грех он умирает.

– Вы хотите, чтобы я совершил убийство? Сеньор бальи! – воскликнул Ардуин. – Но ведь вы не из тех людей, кто падает в обморок при виде шпаги или боится всадить ее в сердце своего противника.

Тизан ответил ему с еле заметной улыбкой:

– Благодарю вас, сударь. Я рад, что наши взгляды на правосудие и справедливость во многом совпадают. Дело в том, что… речь вовсе не идет о мести, о ненависти или дуэли, которая является долгом чести. Речь идет исключительно о правосудии, ко всем законам относятся с должным почтением. Моя работа состоит в том числе и в том, чтобы арестовывать и судить, а ваша – чтобы исполнять приговор.

– Ваши слова совершенно справедливы. Но почему же вы просите моей помощи? Мы не друзья и даже не симпатизируем друг другу. К тому же Эванжелина Какет и Мюриетта Лафуа мне не родственницы, которых я должен защищать даже после того, как они сошли в могилу. Хотя мне бы очень хотелось, чтобы в отношении этих женщин восторжествовала справедливость.

– Как жаль, что вы даже богаче меня и вас невозможно подкупить, – заметил Арно де Тизан. – Тогда, возможно, мы бы с вами сторговались… Что я могу вам предложить такого, от чего вы не сможете отказаться?

– Свою ответную помощь, что же еще? – улыбнулся мэтр Правосудие.

– То есть?

– Не думаю, чтобы вы благосклонно приняли мое предложение. Тем не менее прошу вас немного поразмышлять, прежде чем отказывать мне. То, что я хочу у вас попросить, – вовсе не предательство; это можно скорее назвать справедливостью. Отдать Богу то, что должно вернуться к нему… вернуть его созданиям возможность униженно просить у него прощения, что мы в своем высокомерии подменили собой его волю… Более того, все это останется между нами.

– Говорите же! – настойчиво повторил помощник бальи.

– Мне нужен доступ к записям судебных процессов. Я еще сам не знаю, каких.

– Ну вот еще! – воскликнул Арно де Тизан, резко поднимаясь на ноги. – Вы что, с ума сошли? Это же секретные записи, и к тому же они опечатаны.

Ардуин попросил его мягким и спокойным голосом:

– Прошу вас, присаживайтесь, сеньор бальи, и беспристрастно подумайте об этом еще раз. Если б вы не ознакомились с показаниями свидетелей против Эванжелины, ее бедная душа так и находилась бы в чистилище, ожидая отмены несправедливого приговора и христианского погребения. Тот же, кто виновен в смерти ее хозяйки, должен поплатиться за свое преступление. И двое этих несчастных наконец обретут покой.

– Но вы хотите, чтобы я совершил должностное преступление!

– Это всего лишь название, которое можно выворачивать по своему желанию в зависимости от того, чьи интересы защищаются, – заявил мэтр Правосудие Мортаня. – Должностное преступление, с помощью которого истина наконец воссияет, невиновные будут очищены от гнусных обвинений и пятно позора, которое легло на их семьи, будет наконец стерто. Что, по-вашему, лучше: сломать печать, преграждающую доступ к записям, или позволить, чтобы невиновные и дальше страдали? Что же касается самоубийц, которые чаще всего оказываются жертвами преступления, разве не наш долг отдать их состояние семьям и восстановить их доброе имя в глазах церкви? Я вижу в этом лишь простое нарушение обычаев. Спросите же совета у своей души и своей совести.

Помощник бальи строго посмотрел на него и после нескольких мгновений напряженного молчания торжественно произнес:

– Хочу вам предложить кое-что получше. Восстановить справедливость в отношении покойников – это, безусловно, достойное занятие. Но спасти тех, кто еще жив, – вот долг сердца и чести.

Ардуин Венель-младший ожидал продолжения, не понимая, куда клонит Тизан. И продолжение не замедлило последовать.

– А теперь вернемся в Ножан-ле-Ротру. Начиная с какого-то времени там происходят жестокие убийства детей, причем обоего пола. Уличные дети из тех, кого за монету можно нанять поднести корзину или сбегать в лавку. Я знаком с бальи этого края, Ги де Тре; он в полном отчаянии от того, что не в силах прекратить эту ужасную историю. Два или три дня дети бесследно исчезали, а затем не то на улице, не то возле какого-то дома были обнаружены их тела. Дети были замучены до смерти самым бесчеловечным образом. Следствие затрудняло то, что показания свидетелей были неясными и расплывчатыми. Родители пропавших детей не особенно ими занимались, предоставляя тем пробавляться случайными заработками.

– Но я же не являюсь бальи или кем-то из его лейтенантов. Я не провожу расследование.

– А разве не вы проделали эту работу, чтобы разоблачить Фоссея? Разве не вы разыскали этого фермера Жермена и заставили его явиться ко мне и поведать все, что он знает? – парировал Арно де Тизан.

– Это вы правильно подметили, – согласился Ардуин. – Но прошу вас, рассказывайте дальше.

– Мне известно лишь то, что рассказывал Ги де Тре; он говорил обо всем на редкость туманно, за исключением того, что в судебном разбирательстве была допущена серьезная, роковая ошибка. Попрошайка, некий Бастьен Моллар, поплатился за то, чего не совершал. Такие тунеядцы обычно переходят из города в город, из прихода в приход. Проходит всего несколько недель, и все начинают понимать, с кем имеют дело, и больше не верят в их сетования на горькую судьбу. Этот же только недавно прибыл в Ножан и не собирался оставаться там надолго, так как вместо милостыни его осыпа́ли бранью. Его образ жизни послужил одной из причин, по которой он был арестован людьми бальи… На вашем лице я читаю уверенность, будто я нарочно перегружаю свой рассказ малосущественными деталями.

Ответом была улыбка, выражающая вежливое согласие.

– Прошу меня простить, – продолжил Тизан. – Мне бы следовало рассказывать все по порядку, чтобы убедить вас. Тем не менее я хочу позволить себе сделать одно признание и прошу вас, чтобы оно осталось между нами.

– Даю слово, сеньор бальи.

Арно де Тизан покрутил в пальцах пирожок с мясом, пристально глядя на него и будто задаваясь вопросом, насколько он вкусен. Положив его назад на блюдо, он заявил:

– По моему глубокому убеждению, Ги де Тре, не обладающий серьезным характером, так и не простил себе того легкомыслия, с которым отнесся к этому делу. Без сомнения, его внимания требовали более срочные дела, поэтому он и передал бразды правления одному из своих лейтенантов. Тот же быстренько закруглился, с самого начала поведя расследование по неверному пути. Под пыткой попрошайка признался в гнусных насилиях и кровавых убийствах, совершенных над этими детьми, и сразу же после этого был повешен.

– Какие следы привели именно к этому человеку?

– Его опознала одна торговка, когда утром открывала ставни. Накануне Моллар оскорбил ее у церковных дверей, когда женщина отказала ему в мелкой монетке. По словам этой торговки, побродяжка стоял на коленях возле того, что ей сперва показалось кучей одежды. Подняв голову, он заметил открытое окно и удрал. После этого она заметила, что из кучи тряпья торчит голая детская ножка. Муж свидетельницы спустился на улицу и обнаружил страшно изуродованное тело ребенка.

– Что сказал обвиняемый в свое оправдание?

– Что он просто проходил по улице, когда еще только светало. Издалека он заметил кучу тряпок и решил, что кто-то выбросил старье. Для него это была бы хорошая пожива. Приблизившись, он увидел, что перед ним мертвый ребенок. Думаю, будет излишним упоминать, что его пьянство и мелкое жульничество не сослужили обвиняемому хорошую службу.

– Значит, вы не считаете, что Бастьен Моллар виновен в этих преступлениях?

– Я в этом абсолютно убежден. Мой первый аргумент появился, когда я ознакомился с картиной преступления. Бессмысленное жестокое убийство, совершенное ради удовольствия, причем над слабыми существами. Его было легче легкого свалить на нищего пьяницу, мозг которого постоянно одурманен винными парами. Этот мог бы убить от испуга, в пьяной драке; наконец, чтобы ограбить свою жертву, – и в любом случае удрал бы как можно скорее. Здесь же у меня не возникло впечатления, что убийство совершено кем-то неразумным, настолько хитро и расчетливо были нанесены эти ужасные раны. Насколько я понял, убийца детей прекрасно умел ладить с ними. К тому же он нападал только на маленьких беспризорников, прекрасно зная, что их никто не будет искать. Судебное разбирательство избрало самый легкий путь… Но каким идиотом надо быть, чтобы притащить окровавленные останки своей жертвы в город ранним утром, да еще на торговую улицу, где все просыпаются очень рано? Я не поверил в эти обвинения. Любой на его месте сделал бы это ночью, когда обитатели улицы спят за закрытыми ставнями.

– Все это разумно и очень убедительно. Однако я чувствую, что главная причина ваших сомнений в чем-то другом, – заметил Ардуин.

– Попрошайка появился в Ножане за два или три месяца до своего ареста. Однако дети начали пропадать двумя годами раньше.

– Разве это не удивило первого лейтенанта бальи Ножан-ле-Ротру?

– Ни капли. Бесполезно вам говорить, что в некоторых кварталах города по-прежнему неспокойно. Людей Ги де Тре осыпают упреками в бездействии и неумении. Без сомнения, вышеупомянутый лейтенант подумал, что если найти виновника, неважно, настоящего или нет, волнения хоть немного успокоятся. Как видите, это ни к чему хорошему не привело. Попрошайка был подвергнут пытке и повешен. Месяцем позже в одном из поселков была найдена маленькая девочка. Умерщвленная тем же кошмарным способом.

– Черт возьми!

– Недовольство населения уже переходит за опасную черту. Женщины открыто бранят и оскорбляют людей Ги де Тре. Дело дошло до того, что жители собираются отправить послание самому Жану II Бретонскому, а может быть, даже уже послали. По моим сведениям, в письме особое внимание уделяется недобросовестности Ги де Тре и его людей, особенно первого лейтенанта.

– Не думаю, чтобы мессира Бретонского заинтересовали эти преступные дела, потрясающие одно из его отдаленных владений, – заметил Ардуин.

– Он слишком занят в другом месте, – согласился бальи.

Венель-младший начал подчеркнуто незаинтересованным тоном:

– Перейдем к очевидному. Когда был повешен попрошайка?

– Примерно полгода назад.

– Убийство девочки произошло три или два месяца назад. А другие потом были?

– Не знаю; во всяком случае, мне не приходилось об этом слышать. Я встречался с бальи Ножан-ле-Ротру летом, перед самым днем Святого Якова. Девочку нашли как раз за две недели до него.

– Сколько детей было убито таким же способом… ну хотя бы за год?

– Одиннадцать, не считая той девочки. Ну и, разумеется, тела некоторых детей так и не были обнаружены.

– Смерть Христова!

Помощник бальи принялся путаться, с трудом подбирая слова, и мэтр Правосудие почувствовал, что тот крайне смущен.

– Я… Я удержусь от такого… радикального уточнения, но мне кажется, что… что я ошибался. Я не знаю… По приказу Ги де Тре некий Антуан Мешод с помощью присяжной матроны исследовал найденные тела. Все дети подверглись жестокому насилию, причем над мальчиками надругались противоестественным способом, после чего все они были кастрированы.

– Проклятье! Гореть ему в аду! – на одном дыхании выкрикнул Ардуин.

* * *

До этого момента вся история была ему довольно безразлична и очень далека. Он только и ждал, что удобного момента обратиться к де Тизану с какой-нибудь просьбой. Странное дело, палач, подвергший мучениям, убивший и лишивший мужественности стольких человек по приказу суда, не мог выносить и мысли о том, чтобы кто-то делал это ради удовольствия. То, что кто-то мог наслаждаться страданиями и стонами маленьких невинных детей, повергало его в ужасный гнев. Во всяком случае, осторожность, которой он решил придерживаться в разговоре с заместителем бальи, тонкая хитрая политика, чтобы добиться от него желаемого, – все это уступало необходимости раскрыть ужасное жестокое преступление.

Ардуин еще колебался, перед тем как задать вопрос, который буквально жег ему губы. Не сочтет ли помощник бальи это за дерзость? Даже если они так сердечно беседовали, исполнитель ни на мгновение не забывал, что в глазах всех Арно де Тизан всегда останется благородным господином, в то время как к нему, Ардуину, будут относиться как к болотной грязи. Сеньор бальи обращается к нему с такой вежливостью лишь потому, что палач по сути дела является узаконенным убийцей. Ну и, может быть, существует еще одна причина такого доверительного разговора. В конце концов, почему бы не позволить себе небольшую дерзость, раз уж в кои-то веки такая возможность у него появилась!

– Сеньор бальи, со всем моим почтением, я понимаю ваш интерес к этому Гарену Лафуа, потому что это убийство совершено в вашем судебном округе. Но какая вам забота до Ножан-ле-Ротру, попрошайки и несчастных маленьких жертв убийства? Дети ведь мрут легионами.

Ардуин заметил, каких усилий стоит Тизану сохранить невозмутимый вид. Взгляд его глаз орехового цвета заметно помрачнел, и палач, который столько знал о недрах человеческих душ, чистых и нечистых, понял, что тот собирается ему солгать или, во всяком случае, сказать полуправду.

– Я снова вынужден просить вас дать мне слово сохранить все в секрете.

– Я еще раз даю вам его. Клянусь честью. Да падет на меня вечный позор, если…

Слова Ардуина были прерваны стуком в дверь. Бернадина просунула голову в комнату и спросила:

– Хозяин, достаточно ли напитка? А может быть, подать еще пирожков?

– Все хорошо, благодарю.

Она покачала головой, прежде чем со стуком захлопнула за собой дверь. Ардуин воспользовался паузой, чтобы еще раз наполнить их стаканы, а затем снова уселся перед помощником бальи и спросил:

– Так какую тайну вы мне собирались доверить?

После некоторых колебаний Арно де Тизан произнес:

– Вот в чем препятствие! Я вам уже говорил: я верю Ги де Тре, он благородный человек, приятный в общении. Он из Ренна, принадлежит к старому бретонскому дворянству, очень образован, так же, как вы, страстно увлечен искусством, поэзией и литературой. Думаю, что должность бальи небольшого владения, далеко от всех крупных городов, подходит ему как корове седло. И более чем уверен, что это отвратительное дело с убийствами вызвало у него такое сильное отвращение, что он постарался от него отделаться.

– И откуда же у него такое отсутствие усердия?

– Черт побери, я-то почем знаю, откуда! Скорее всего, от непонимания. К тому же он еще молод – думаю, ваш ровесник, женатый на славной женщине, которая недавно подарила ему сына… Видите ли, он был бы более на месте при дворе какого-нибудь сеньора. Тем более что ему приписывают еще и выдающиеся умственные способности.

Ардуин настаивал, старясь, чтобы его слова звучали как можно мягче:

– Хм… И все же это не ответ на мой вопрос, сеньор бальи. Какая вам до всего этого забота? Ведь это не наш судебный округ, не наше графство и даже владения не нашего сюзерена, его высочества Карла де Валуа, отношения которого с Жаном II Бретонским при всем желании не назовешь мирными и спокойными.

– Вы хотели сказать «воинственные»!.. Ну да, та самая старая история, которая тянется с замужества молодой Изабеллы де Валуа, – сказал Тизан, еле заметно пожимая плечами. – Ги де Тре не выразился достаточно четко, но у меня такое впечатление… если б вы поинтересовались моим мнением, я бы сказал, что он весьма намерен позвать меня на помощь. Венель, за тридцать лет я велел арестовать, судить и отправить к праотцам много отпетых преступников. И в этих тошнотворных делах я обладаю поистине огромным опытом.

– Охотно признаю, я сам много раз был тому свидетелем, – согласился Ардуин самым искренним тоном. – Что греха таить, должно быть, я недостаточно проницателен, так как до сегодняшнего дня не понял, что вы с монсеньором де Тре связаны узами дружбы.

Тизан не попался на эту удочку. Венель-младший, чья изворотливость не была для него неожиданной, подстроил для него ловушку с такой ловкостью и кажущейся простотой. Помощник бальи глубоко вздохнул, подавляя поднимающееся внутри раздражение. Еще чего! Он что, теперь должен оправдываться перед каким-то палачом? Ответ напрашивался сам собой. Но, с другой стороны, ему не обойтись без помощи Ардуина. Одурачить его или заманить какими-то посулами представлялось еще менее вероятным, чем заставить. Такие честные и принципиальные хуже всякой чумы, особенно если они к тому же умны и удачливы. Он ответил резким, почти что повелительным тоном:

– Венель, да вы просто как колючка в сапоге!

– Поверьте, я сам об этом сожалею.

– Ладно! Итак, вы настаиваете на том, чтобы узнать правду относительно моего… интереса к Ги де Тре?

– Правда близка мне так же, как перчатка прекрасной выделки, – не удержался от шутки палач.

– Но вы же понимаете, что все далеко не так просто…

– Хм… Могущество мессира де Тре равносильно вашему, – заметил Ардуин. – Но в том, что касается помощи в расследовании непростых дел, отсутствие опыта, которое вы неоднократно подчеркивали, вряд ли делает его наилучшим союзником. Да и что от такого можно ожидать?

– Венель, Венель, и почему мне не пришло в голову, что проще будет связаться с каким-нибудь тупицей, чем с вами?

– А разве тупица сможет помочь в вашей затее?

– Укол засчитан… На самом деле могущество де Тре на тех землях не больше моего. По правде говоря, эти земли меня порядком утомили. Как бы мне хотелось сменить крохотный округ на что-нибудь более блестящее! Мелкие дворянчики, буржуа и торговцы… Важные сеньоры там, в Лувре, даже и не вспоминают о нас, пока не наступает время собирать подати. Как я вам уже говорил, де Тре из Ренна, из высокородной дворянской семьи. Великолепный ключ, чтобы открыть многие двери, если, конечно, он будет мне чем-то обязанным.

Ардуин пристально разглядывал сидящего перед ним человека, его изможденное лицо, которое пересекали глубокие морщины, карие глаза, которые порой становились такими неподвижными. Его собеседник был хитрым проницательным человеком, знатоком всевозможных законов и обычаев. Неужели этот мелкий деревенский дворянин надеется, что рекомендация Ги де Тре сможет открыть ему путь к титулу барона? Конечно же, нет, если он не сошел с ума. У мессира де Тизана были какие-то свои далеко идущие планы. Однако мэтр Правосудие Мортаня знал, что вряд ли он когда-нибудь узнает об этом всю правду. Он решил прекратить эту беседу, которая его уже порядком утомила. В конце концов, какое ему дело до всей этой суеты высокородных особ и тех, кто стоит еще выше их?

– Теперь я все понимаю гораздо лучше, – солгал он. – Мы как-нибудь вернемся к этому разговору. Но чего ради я должен помогать вам?

– Разве спасение детей не кажется вам похвальным? – возразил бальи голосом, полным негодования.

– Ради Бога, мессир! Вы только что говорили, что считаете меня умным человеком. Убийства детей начались более двух лет назад, и никто этим не занимался, пока недовольство жителей Ножан-ле-Ротру едва не переросло в бунт. К тому же эти дети вряд ли сделают более легким груз, который тяготит мою душу и отравляет мне сегодняшний день. Но это не мои призраки, не те несправедливо осужденные на смерть, которых я лишил жизни. Вы желаете моего участия в деле Эванжелины Какет и Мюриетты Лафуа. Это ваши мертвецы. Переживайте из-за них так же, как я переживаю из-за своих мертвецов.

Помощник бальи испустил короткий яростный вздох.

– Вижу, вы так и не уступите… Какие документы вам нужны? Какие процессы, проходившие в прекрасном городе Мортань-о-Перш, вас интересуют? Если я дам вам возможность с ними ознакомиться, тогда вы мне поможете?

– Да, конечно, если вы предоставите их мне, когда придет время и какое-то из старых дел отравит мне ночной покой и потребует, чтобы я вытащил его на свет. Об этом чуть позже. Сейчас я полностью удовлетворен своим нынешним счастьем. Справедливость в отношении Мари де Сальвен восстановлена. А что касается вашего срочного дела, если я заполучу бесспорное доказательство, что Гарен Лафуа ухлопал свою первую жену и оговорил несчастную дурочку, я поступлю с этой гнусной душонкой согласно вашему приговору. Я согласен отправиться в Ножан-ле-Ротру, чтобы помочь мессиру Ги де Тре в его расследовании, касающемся убийств детей. Услуга за услугу!

Помощник бальи поднялся и резко кивнул головой в знак прощания.

– Ну что же, мэтр Высокое Правосудие. Думаю, вы поняли, что бальи Ножан-ле-Ротру находится в затруднительном положении. Полагаю, что будет желательно помочь ему как можно скорее. И вот еще что: я ему ничего о вас не говорил; мысль о вашем участии сама собой возникла у меня в голове.

– Значит, я превратился в дознавателя – упорного, но невидимого?

– По моей милости. Итак, до встречи, Венель-младший. До очень скорой встречи.

 

7

Лес у города Беллем, сентябрь 1305 года

Арно де Тизан заранее спешился и устроился под деревом в нетерпеливом ожидании. Ему было запрещено обмениваться посланиями или воспользоваться для этого чьими-то услугами. Тем не менее он согласился на эту встречу, не сомневаясь, что она станет первой из длинной череды подобных.

Столько лет он бродил в мирах, полных полуправды, уловок, компромиссов с жалкой добродетелью; короче говоря, так называемых политических хитростей, единственной скрытой движущей силой которых было угодить горстке людей в ущерб всем остальным… Не это ли всегда окружало его? Не в этом ли он всегда будет пребывать? Чего ради смущаться этим, если ничего не можешь изменить? С его стороны это не было малодушием, а скорее некоей разновидностью цинизма, который де Тизан специально развил в себе, чтобы защищаться от крушения иллюзий, загасить порывы гнева на мир, который повернулся против него.

Безусловно, он был человеком порядочным и вовсе нелишенным рассудительности, так как считал делом чести не проявлять слепое упрямство, а сохранять проницательность и ясность ума. Тизан всегда старался достойно вести себя в ситуациях, которые не имели касательства к его судебным обязанностям или его авторитету, и тем более в делах вроде того, в которое он был сейчас замешан.

Легкий шелест, раздавшийся неподалеку, оторвал его от унылых дум. Де Тизан встал на ноги и церемонно поприветствовал всадника, который спрыгнул со своего коня.

– Мессир старший бальи шпаги.

Аделин д’Эстревер в ответ вежливо кивнул. Как и всякий раз во время их редких встреч, Арно де Тизан ощутил какое-то неясное недомогание. Непреклонность, которая ясно читалась на лице его собеседника, напоминающем лезвие ножа, в светлых, почти белых глазах старшего бальи, вовсе не располагала ни к сердечности, ни к доверию. Тизан подумал, что он почти ничего не знает об этом человеке, достаточно могущественном, чтобы в один прекрасный день сместить его, будто прислужника в своем доме. Мир д’Эстревера ограничивался службой королю – своему единственному господину. Господину, который, без сомнения, знал только то, о чем ему докладывали господин Гийом де Ногарэ, самый влиятельный советник сюзерена, или монсеньор де Валуа.

– В чем дело, Тизан?

– Моя миссия вовсе не легка, мессир, – начал было помощник бальи, но его прервали тоном, не допускающим возражений:

– Так что вам от меня нужно?

– Истины. Полагаю, что уже нашел… невольного статиста, который поможет мне все же добиться правды.

– Сколько он хочет? Деньги сейчас не имеют значения.

– К моему великому сожалению, это достаточно богатый человек, и его невозможно купить – во всяком случае, за деньги, как бы велика ни была сумма вознаграждения.

– Сумасшедший! Только всяких чудаков нам не хватало… И что же ему надо?

– Правды.

Аделин д’Эстревер уставился на собеседника, как будто тот сказал какую-то невероятную глупость.

– Правды? Как она, однако, привлекательна! – произнес он голосом, полным иронии. – Он что, только ею и живет? Чистотою истины, которую воспевает и воспевает? И о чем он хочет правды?

– О делах, помещенных в архив. Он требует записи со старых процессов, чтобы что-то по ним выяснить.

– Там речь идет о… важных персонах?

– Насколько я понимаю, нет.

– А, другие! – заметил мессир д’Эстревер презрительным тоном. – Дайте вы ему эту бутылочку с соской, чтобы не плакал. Это нам ничего не будет стоить.

– И вы хотите сделать меня взломщиком печатей, мессир, – подвел итог де Тизан.

– Ничто не дается нам без труда, мой друг, – произнес старший бальи шпаги, давая понять нетерпеливым жестом, что возражения тут бесполезны. – И кто же этот ваш любитель истины? – насмешливо поинтересовался он.

– Мессир Правосудие Мортаня.

– Боже праведный! Ваш палач! Надеюсь, речь не идет о тупой скотине, у которого мозгов не больше, чем у курицы… Нам нужно продвигаться вперед с большой осторожностью. Не забывайте, кому мы служим…

– Монсеньору Карлу де Валуа, – закончил фразу Арно де Тизан.

– И это имя лучше не произносить всуе. Кто говорит о монсеньоре де Валуа, имеет в виду короля собственной персоной. Вам известно, с какой нежностью его величество относится к своему единственному брату.

– Ну разумеется. Со всем моим почтением, которое я должен испытывать к такой высокородной персоне и к вам, признаюсь, что интересы монсеньора де Валуа для меня в этом деле далеко не главное, поскольку его дочь тринадцати лет от роду уже пять лет как замужем за внуком Жана II Бретонского, которому принадлежит владение Ножан-ле-Ротру.

– Мы что, снова будем это обсуждать? – уронил старший бальи шпаги, метнув в собеседника презрительный взгляд. – Речь идет об интересах Екатерины де Куртенэ, обладающей правами императрицы Константинополя и второй супруги монсеньора Карла. Лучшей подругой мадам де Куртенэ является не кто иной, как матушка-аббатисса из Клерет.

– Мадам Констанс де Госбер?

– Она самая. Исключительное благородство, репутация настоящей святой… Но для нас важнее всего, что она – ближайшая подруга супруги мессира де Валуа, о котором я вам уже говорил. Мадам де Госбер послала два срочных письма для мадам де Куртенэ, описав все ужасы, которые случились здесь с маленькими босяками. В довольно суровых выражениях она подчеркнула некомпетентность бальи Ножан-ле-Ротру, Ги де Тре. К этому она присовокупила намек на его… как бы сказать… безразличие в этом деле. Так сказать, за отсутствием более точного определения.

– Его безразличие? Неужели мадам де Госбер подозревает, что Ги де Тре может оказаться замешан в этих чудовищных злодеяниях?

Аделин д’Эстревер бросил на него взгляд, лишенный всякого выражения, и закончил:

– Не настолько, но, согласитесь, его небрежность способна привести в замешательство. К тому же Ножан-ле-Ротру – это вам не Париж! Чтобы схватить за шиворот убийцу подобного рода, здесь должно потребоваться гораздо меньше времени.

– Полагаете, что мессир де Тре покрывал кого-то, пользующегося его милостью, кого-то, кто отличается скверными наклонностями?

– По правде говоря, не знаю. Во всяком случае, иногда такие подозрения меня посещают. Именно по этой причине мне и понадобилась ваша помощь конфиденциального характера. Как бы то ни было, наша дражайшая аббатиса не знакома лично с монсеньором Жаном, герцогом Бретонским, в чьих владениях находится Ножан-ле-Ротру. Поэтому она обратилась к самому могущественному из своих знакомых, чтобы наконец прекратить эти возмутительные и кощунственные преступления.

– И монсеньор де Валуа, желая понравиться даме…

– …доверил это дело мне. Его уверенность, что я смогу его расследовать, наполняет меня гордостью. Тем не менее монсеньор де Валуа сознает, что Ножан-ле-Ротру не входит в его удел, и очень не хотел бы вызвать гнев монсеньора Бретонского, родственника своего зятя, с которым он наконец достиг мира. Поэтому он категорически настаивал на особой деликатности, тем более что мне придется проявить своего рода двоедушие. Речь идет о том, чтобы оказывать помощь, оставаясь как можно более незаметным.

– Бесспорно, самым лучшим будет, если мы представим настоящего виновника, жаренного на вертеле, пред светлые очи Ги де Тре в надежде, что тот не позволит ему удрать. А он кажется вполне способным на такое из-за своей неловкости или даже худшего. Вы уверены, что этот ваш душегуб из Мортаня окажется на такое способен?

– Если он согласится помогать мне, я буду готов побиться об заклад.

– Если он согласится? – повторил Аделин д’Эстревер. – Будет лучше сказать: если он не совершит большой ошибки, ответив отказом, – добавил старший бальи шпаги, надменно кривя губы.

– Палача не заставишь, когда он очень богат и к тому же очень образован, – прошептал Тизан, который теперь гораздо лучше понимал, каковы ставки в этой игре.

Он не чувствовал никакой симпатии к д’Эстреверу и к ему подобным созданиям, настолько наполненным уверенностью, что, казалось, их никогда не грызли и не тревожили никакие сомнения. Д’Эстревер принадлежал к той разновидности чиновников, которые способны по приказу не моргнув глазом истребить целую деревню, причем даже не испросивши подтверждения приказа.

– До очень скорой встречи, Тизан. Место то же самое. Число я потом уточню.

Старший бальи снова уселся в седло и, коротко отсалютовав, пустил лошадь в галоп.

* * *

В полной задумчивости Арно де Тизан последовал его примеру. Как отреагирует Венель-младший, если поймет всю двусмысленность ситуации? Без сомнения, ему это очень не понравится.

Когда мэтр Высокое Правосудие явился к нему требовать жизнь Жака де Фоссея и восстановления поруганной чести Мари де Сальвен, Тизан как раз уже несколько дней как отбивался от требований Аделина д’Эстревера, не зная, как ему поступить. Этот замысел пустил ростки в голове заместителя бальи во время той первой дискуссии, когда он почувствовал, что ничто на свете не заставит отступить Венеля-младшего, находящегося во власти сильнейших переживаний и яростной жажды справедливости. Арно де Тизан решил немедленно удовлетворить просьбу своего палача и предоставить ему голову Жака де Фоссея, чтобы потом можно было испросить своего рода должок. Судьба Эванжелины Какет, которую он затем упомянул, послужила всего лишь предлогом. Правда, та история не оставила заместителя бальи равнодушным; перечитывая записи с процесса, он окончательно удостоверился, что несчастная девушка вовсе не убивала свою хозяйку. Тем не менее, если б месье Гарен Лафуа не навострил лыжи из Ножан-ле-Ротру, Арно де Тизану и в голову не пришло бы посмотреть под новым углом зрения на это старое дело. Между тем он должен был настоять, чтобы мэтр Правосудие Мортаня вернулся в этот город. Помощник бальи очень надеялся, что убийство маленьких нищих затронет его до глубины души.

Ножан-ле-Ротру не входил в его судебный округ, и Гарен Лафуа представлял собой вполне допустимый предлог, чтобы отправить туда мэтра Высокое Правосудие. Не особенно честный маневр, который Тизан вовсе не считал достойным гордости, но все-таки помощник бальи быстро почувствовал, что этот странный договор с палачом убедил того оказать ему поистине драгоценную помощь. Чувства – единственная слабость сильных людей. Прекрасная слабость и в то же время очень опасная.

Объяснения д’Эстревера лишь наполовину убедили Арно де Тизана. Для чего столько секретов? Если бы монсеньор де Валуа пожелал понравиться своей даме Екатерине де Куртенэ, желающей успокоить лучшую подругу мадам де Госбер, матушку-аббатиссу, почему не двигаться к цели открыто? Зачем что-то делать Карлу де Валуа, брату короля, с Ги де Тре, заместителем бальи крохотного округа Ножан? И что ему даже до возможного недовольства Жана II Бретонского, который одобрил смещение де Тре, хотя тот на этой должности устраивает короля Франции? Решительно, от этого дела так и несло жареным. Ставки в этой игре были гораздо более весомыми, чем уличные голодранцы, ставшие жертвой неведомого убийцы. И кого здесь расспрашивать, кем возмущаться, у кого требовать отчета? Его единственное категорическое требование состояло в том, чтобы защищаться. Если все это дело скиснет, он сможет выкрутиться, свалив все на Венеля-младшего.

По правде говоря, палач обладал необходимыми качествами, чтобы поневоле выполнить сложную миссию, которую д’Эстревер взвалил на Тизана. Чудесный экземпляр сильного человека – обворожительный, воспитанный, поразительно смышленый и к тому же никого не боится. Никто не знает его в лицо ни в Ножане, ни в окрестностях. Если б такой человек счел нужным убить, то не колебался бы ни секунды. Наконец, его не могли затронуть никакие земные блага, никакая слава. Настоящий ангел-истребитель.

И наконец, если чья-нибудь голова и должна будет скатиться в корзину с опилками, чтобы утихомирить недовольство кого-то из высших, пускай лучше это будет голова палача!

 

8

Окрестности Мортань-о-Перш,

октябрь 1305 года

Когда Ардуин Венель-младший вернулся со своей утренней верховой прогулки на любимом жеребце Фрингане, Бернадина сообщила ему, что гонец только что принес свернутый в трубочку пакет с печатью заместителя бальи мессира де Тизана.

– Я положила этот пакет на кухонном столе, – добавила она. – Может быть, я подам вам кубок настойки, прежде чем уйду? Я должна выяснить отношения с торговцем рыбой, я все ему выскажу прямо в глаза! Настоящая подошва – вот что он мне вчера продал! Конечно, это совсем небольшая камбала, и не первой свежести; но эта дурища Сидони, которую вы со своим великодушием и скромным количеством здравого смысла изволили нанять – она же голову с задницей спутает!

* * *

Бернадина была крайне недовольна, что ее молодой хозяин предоставил жилье, еду и службу этой бедной бесхитростной сиротке. Юная тринадцатилетняя девушка растрогала его, когда кусала себе губы, топчась у центрального портика церкви Сен-Дени в Мортане с грязными босыми ногами и нечесаными волосами, прижав руки к груди. Раздраженно оттолкнув попрошайку, который тянул к нему свою загребущую лапу, выпрашивая милостыню, Ардуин Венель-младший приблизился к ней, испуганно потупившей взгляд.

– Что ты здесь делаешь? Ночь сейчас наступит.

– Я… это… попрошайничаю, – ответила та дрожащим голосом.

– Скрестив руки на груди? Тогда тебе лучше протянуть хотя бы одну.

– Я еще не умею этого делать, я вообще здесь в первый раз…

Наконец она подняла глаза на него. Ардуин смог разглядеть блестящие полоски от слез на худых впалых щеках. Сам толком не понимая, что побудило его это сделать, он присел рядом с нею. Для него это было более чем странным поступком, так как чаще всего нищие не вызывали у него ничего, кроме раздражения.

– Рассказывай.

– Что?

– Что тебя привело сюда.

– Я не разговариваю с незнакомыми, – возмутилась странная нищенка.

– Если ты хочешь собрать хотя бы несколько монет, тебе нужно научиться хныкать, улыбаться, благодарить, – заметил Ардуин, которого все это начало забавлять. – Ну же, рассказывай.

Сидони пересказала свою короткую жизнь таким невыразительным голосом, что Ардуин был совершенно уверен, что она не лжет. И потом, вся эта история была настолько обыкновенной, что девчушка и сама ей не удивлялась. Ардуин даже был вынужден подсказывать ей слова, которые все время ускользали от нее. Когда Сидони родилась, ее матери было всего четырнадцать, и она даже не знала, кто ее обрюхатил. Будучи хорошенькой девушкой, обожающей сиюминутные и простые удовольствия, она переходила из постели в постель, из таверны в таверну, выручая по несколько су, которые позволяли ей как-то перебиваться, живя в жалкой лачуге. По крайней мере, пока она еще сохраняла ясность рассудка, чтобы возвращаться туда. Сидони вносила свою лепту в их нищенское хозяйство, промышляя мелкими кражами то тут, то там.

– Я брала только еду и ничего другого, к тому же я никогда не крала у бедных! – подчеркнула она, особенно настаивая на своей порядочности, своего рода чести нищего.

Так продолжалось до тех пор, пока три недели назад ее мать не нашли утонувшей в ручье, протекавшем неподалеку от развалин, в которых они обитали. На виске мертвой виднелся след от сильного удара. Может быть, кто-то ударил ее и столкнул в реку? А может быть, дело в том, что она была постоянно пьяной и нетвердо стояла на ногах? Может быть, она ступила на скользкий обрыв, ударившись и потеряв сознание, захлебнулась? Никто не знал, что произошло на самом деле, и все только смеялись над нею. Так как Сидони не могла оплатить ни гроб, ни заупокойную службу, для ее матери только и оставалось, что погребение в общей могиле – обычная участь всех, у кого ни гроша за душой.

Странное дело, не испытывая особенной любви к женщине, у которой пьянки чередовались с утренними страданиями, переходившей от одного мужчины к другому, Сидони решила, что подобный конец будет уж слишком большой несправедливостью. Она выкопала могилу в нескольких туазах от их убогой хижины и ночью похоронила свою мать.

– Я молилась, а еще смочила полотенце святой водой и обернула вокруг ее шеи, чтобы Господь смог ее узнать. Я не знаю латыни, но, думаю, Богу это безразлично.

Несколькими днями позже явился фермер, которому принадлежала эта земля. Он потрясал какой-то бумагой, из которой Сидони ровным счетом ничего не поняла, ведь она не умела читать. Он внимательно разглядывал девушку – не особенно симпатичную, худую и широкую в кости, еще менее привлекательную, чем ее мать, прелестями которой он пользовался время от времени в обмен на скаредное «гостеприимство». Эта же не воодушевляла даже на такие развлечения. Он дал ей время, чтобы собрать манатки и покинуть это место. В самом деле, лачуга была построена на его земле и также принадлежала ему. Если б Сидони начала с ним заигрывать, он поступил бы с ней по-другому и, возможно, даже разрешил бы ей остаться, пока не пресытится ею. Впрочем, ей это тоже было прекрасно известно.

Заканчивая свою историю, Сидони так и стояла, не выказывая никакого страха, устремив взгляд куда-то вдаль. Она не ждала никаких замечаний, никаких слов утешения от этого воспитанного, роскошно одетого человека, сидящего рядом с ней. Она просто удивлялась, что он с нею разговаривает.

Ардуин не знал, откуда взялись слова, которые как будто сами собой вылетели из его рта:

– Ты хорошая работница? Я могу быть уверен, что ты не будешь воровать в доме?

– Я брала только еду, – сухо повторила она. – Что же касается работы, то я прачка с шести лет – по крайней мере, когда мне случается подработать.

– Хорошо. Следуй за мною. Думаю, для тебя найдется кое-какая работа.

– А мне, мессир, а мне? – принялся канючить нищий, которого он оттолкнул перед тем, как заговорить с девушкой. – Посмотрите… мои бедные руки, мои пальцы… ужасная болезнь поразила меня в Святой земле, где я защищал Гроб Господень…

Мужчина со смышленым и расчетливым взглядом протянул к нему руки, задирая рукава. Его кожа была сплошь покрыта гнойными волдырями.

– Поработать хочешь? – иронично осведомился Ардуин.

– О, мессир, мне этого хотелось бы больше всего на свете… но эта ужасная болезнь, которая меня поразила, когда я сражался во славу нашего Спасителя… у меня слабость во всем теле… Я чувствую себя слабее древней старухи…

– А еще ты бездельник и соня! Что же касается твоей кожной болезни, то перестань натирать руки соком ангелика или волчьего лыка, и она сразу пройдет. Дай мне пройти, любезный, ты приводишь меня в бешенство. И не дай Бог я увижу, как ты тянешь свои лапы к моему кошельку! Думал, кругом одни простофили?

Бросив на него злобный взгляд, нищий поспешно отошел в сторону.

* * *

Бернадина, которая сначала охотно взялась обучать Сидони тонкостям домашней работы, в конце концов начала с раздражением повторять, что ее новая помощница просто спит на ходу. Впрочем, юная девушка не чуралась никакой работы, но ее лицо, лишенное всякого выражения, взгляд, который оставался пустым, даже когда к ней обращались, производили впечатление, что она не слушает или насмехается над собеседником.

По правде говоря, месяцем позже Ардуин Венель-младший и сам не знал, что и подумать. То ли девушка действительно была слабоумной, то ли скрывалась в своем мире, населенном отвратительными призраками прошлого.

В кухне он застал высокую непривлекательную девицу, стоящую перед длинным столом. С неподвижным лицом она ощупывала пакет, принесенный посланцем мессира де Тизана. Даже не повернув головы, девица объявила сквозь зубы:

– Это важно. То, что там внутри, для тебя очень важно.

Ардуин Венель-младший бросил быстрый взгляд на печать: она оставалась целой. Тем не менее он спросил:

– Ты просматривала письмо?

– Я не умею читать, и мне бы только худо было, открой я его, – бросила Сидони резко. – Но для тебя это важно… Ладно, мне надо ощипывать птиц на завтра.

Качая головой, она проворчала:

– Подошва или деревяшка, это блюдо на двоих или что-то в таком роде!

Затем девица исчезла, не сказав больше ни единого слова. Странное чувство охватило Венеля-младшего. Как если бы он нашел какой-то предмет на одном месте, прекрасно помня, что совсем недавно положил его совсем не туда.

Ардуин сломал печать и развернул джутовую ткань, которая стягивала пакет. Там были тоненькие тетради, переплетенные в черную кожу. Записи с процессов, где были судебные прения, признания – добровольные или полученные под пыткой, допросы, свидетельства. Все три тетради были посвящены делу «Эванжелины Какет, убийцы мадам Мюриетты Лафуа 16 мая 1300 г. от Рождества Христова». Форзацы также были исписаны неудобочитаемой, но аккуратной скорописью.

Первая тетрадь начиналась с описания трупа Мюриетты Лафуа, ужасно искромсанного ударами топорика, и ее неузнаваемого лица, особо уточняя, что Эванжелина Какет, сирота, которой дали приют, вся покрытая кровью, что-то напевая, сидела рядом со своей покойной хозяйкой. Девица Какет была описана как слабоумная с неприятным лицом, на котором ясно читается крайняя степень тупости. Ардуин Венель-младший порылся в памяти: какого цвета были у нее волосы, глаза? Странное дело, воспоминание о лице Сидони тоже все время ускользало от него.

Это для тебя важно. То, что там внутри, очень важно для тебя.

Сидони явно не была слабоумной, разве что очень медлительной и невнимательной. Почему она так зацепила его, привлекла его взгляд, когда он спускался с паперти церкви Мортаня? Почему он нашел время, чтобы поговорить с этой девушкой? Причем все это произошло гораздо раньше, чем Арно де Тизан оживил в нем воспоминания о казни Эванжелины Какет… Черт возьми! Он что, теперь будет повсюду видеть знаки судьбы? Или его жизнь теперь и в самом деле подчинена делу, вкуса которого он даже еще и не понял? Ардуин почти догадывался, что второе предположение окажется неправильным.

Далее шел подробный перечень вопросов, которые задавались девице Какет. Судья был потрясен, что на все вопросы следовал один-единственный ответ: «Уй-уй».

– Ваше имя?

– Ванжелиииина!

– В доме Лафуа с вами хорошо обращались?

– Уй-уй!

– Вам там было хорошо?

– Уй-уй!

– Вас там обижали?

– Уй-уй!

– Вы любили свою хозяйку?

– Уй-уй!

– Вы ненавидели свою хозяйку?

– Уй-уй!

Прибыл адвокат, который должен был защищать бедняжку и которому, без сомнения, хотелось оказаться в десяти лье отсюда. Он все время повторял раздраженным тоном:

– Со всем моим почтением, мессир судья, она не понимает ничего из того, что ей говорят. Она даже не поняла, что ее обвиняют в жестоком убийстве и что ей грозит смертная казнь.

Тем не менее судья распорядился о порке, чтобы «вытащить правду» из затуманенного разума девицы Эванжелины Какет.

Эта сцена возникла в памяти Ардуина с поразившей его самого четкостью. Длинный подвал со сводчатым потолком, в котором происходили допросы инквизиции и светского правосудия. Окна отсутствуют, чтобы никто не услышал крики тех, кого сюда тащат. Стол – достаточно длинный, чтобы сюда можно было уложить высокого мужчину; дерево все почернело от крови тех, кто подвергся здесь пыткам. Под столом в полу проделана канавка для стока крови, а нередко и экскрементов, когда боль становилась чересчур сильной, чтобы их удержать. Перед камином нечто вроде открытого очага, в котором складывали раскаленные угли. Со стен из темно-серого камня свисают ножные и ручные кандалы, ошейники, цепи и орудия пытки. В углу трехногая треугольная табуретка, на которой всегда сидит писарь со своими письменными принадлежностями. Его обязанность состоит в том, чтобы скрупулезно записывать вопросы и ответы и следить, чтобы время пытки не превышало положенного получаса на вопрос.

Удары палки, которые обрушились на бледную жирную спину, были нанесены мэтром Правосудие Мортаня в должном количестве и с силой, точно определенной судебными уложениями. Для Ардуина Венеля-младшего речь шла не о скрупулезном учете их жестокости, а о неукоснительном уважении к закону и судебной процедуре. Он вдруг вспомнил: у нее были темно-русые волосы – тонкие и грязные. Как это положено по отношению к женщинам, она была обнажена только до бедер. На каждый вопрос, который ей задавал судья, она отвечала только «уй-уй», плача и крича при каждом новом ударе, издавая очередное «уй-уй». Наконец судья возмутился:

– Мессир Правосудие, нет смысла продолжать это дальше! Мы ничего от нее не добьемся. Мы имеем дело либо с отъявленной лгуньей, либо с настоящей идиоткой. Но так или иначе, мое терпение закончилось! Пусть ей обмоют раны и отведут в камеру, а послезавтра задушат ее землей. Я составлю об этом акт. И пускай священник придет к ней, чтобы ознакомить ее с судебным решением. Она должна понять наше великодушие, мы вовсе не какие-нибудь чудовища!

Ардуин Венель-младший согласно кивнул в ответ на его слова. Тот день очень быстро закончился.

* * *

Он перешел ко второй тетради, переживая, что никто этого не заметил. Почему топорик, покрытый кровавой коркой, был найден на огороде в зарослях шалфея, в доброй дюжине туазов от дома, в то время как Мюриетта Лафуа была забита насмерть на том самом месте, где ее обнаружили, – в кухне? Причем все свидетели в один голос утверждали, что вокруг нее не было никаких следов крови. Почему Эванжелина после того, как якобы нанесла своей хозяйке несколько ударов с ужасающей силой и яростью, сперва вышла из дома, чтобы избавиться от импровизированного оружия, а затем вернулась и села рядом с трупом? Она не смыла кровь, не убежала. Она осталась здесь, держа за руку покойницу.

Ардуин Венель-младший вздохнул. Если верить только что прочитанному, ничто не служило доказательством тому, что Эванжелина Какет убила Мюриетту Лафуа. Впрочем, доказательства обратного также отсутствовали. По примеру помощника бальи он сомневался, что толстая слабоумная девица, неспособная на какую-либо злость, могла совершить такое зверское убийство. Он совершенно четко вспомнил ее последнюю фразу, единственную, которую она произнесла за весь процесс, когда ее уже вывели из тюрьмы, как раз перед тем, как он, мэтр Правосудие Мортаня, связал ей за спиной руки, чтобы вести к яме, вырытой для того, чтобы она была там похоронена заживо.

– Почему вы попросили этот топорик? Зачем принесли его обратно в дом? Вы сказали, что он нужен вам, чтобы прикончить карпов.

Эванжелина Какет, озадаченная его быстрыми вопросами, нахмурила брови, быстро кивнула, а затем заговорила с глупой улыбкой. Не понимая, о чем ее спрашивают, прицепившись к единственному слову, которое воскрешало в памяти что-то знакомое – «карпы», – она забормотала, с трудом ворочая языком и пуская слюни:

– Клянусь вам… я не сделала ничего плохого карпам… милым карпам… но что же делать, раз их надо кушать… я их убила, зато они теперь не кричат… я никому не сделала плохого… нет-нет… никому-никому… милые карпы…

Он также прочел показания вдовца, вроде бы безутешного, но подозрительно быстро снова связавшего себя узами брака. Гарен Лафуа – чиновник, разбивающий соляные брикеты, что подтверждается служанкой, состоявшей с ним в близких отношениях, еще когда он не был вдовцом, – некой Маделиной Фроментен.

Из дома ничего не было похищено, даже драгоценностей хозяйки, а ведь среди них было несколько очаровательных колечек, которые можно было легко обратить в деньги. Оказались на месте и другие ценные вещи, даже несколько денье, которые Мюриетта Лафуа хранила в комнате, чтобы рассчитаться, когда придет повозка с товарами, или заплатить человеку, нанятому на тяжелую работу.

Судья на это высказал предположение, что какой-нибудь бродяга, застигнутый во время мелкой кражи, просто не успел сообразить, где что лежит.

* * *

Ардуин Венель-младший перешел к последней тетради, где были собраны различные свидетельства, обеспечившие смертный приговор Эванжелине Какет, четырнадцати лет от роду.

Молодая служанка Адель Сарпен заявила под присягой, что Эванжелина ненавидела Мюриетту Лафуа. Она свидетельствовала, что много раз слышала, как та жалуется на свою хозяйку, которая будто бы завалила ее тяжелой работой и скупится кормить как следует. Она даже вспоминала, что как-то застала Эванжелину за яростной рубкой кровяной колбасы большим ножом, и при этом та якобы восклицала: «Вот тебе, ослица!» Когда же она спросила, с кем Эванжелина так яростно расправляется, та будто бы ответила: «С этой старой каргой Лафуа».

Далее четким почерком было дописано:

«Подобно двум остальным служанкам, Адель Сарпен не последовала со своим хозяином, когда тот переехал в Ножан-ле-Ротру после своей вторичной женитьбы. Напротив, она вышла замуж за сына богатого маркитанта, некоего Луи Ботетта, что позволяет высказать предположение об имевшемся у нее приданом. Эта семейная пара сейчас живет в Брюнелле».

Ниже торопливым небрежным почерком было приписано: «Чернорабочий Элуа Талон, бывший солдат, поклялся на четырех Евангелиях, положив на них руку, что в момент убийства сопровождал хозяина, который объезжал свои владения. Выехав на рассвете, они вернулись только поздним вечером и застали в доме весь этот ужас». На полях добавлено, без сомнения, рукой заместителя бальи: «Элуа Талон поселился в Сент-Пьер-ла-Брюер вскоре после окончания процесса. Он сделался колбасником. Причем мясную лавку купил еще до переезда. На какие средства?»

Далее продолжались записи со слов свидетелей. Альфонс Фортен, слуга, клятвенно заверял, что слабоумная Эванжелина в утро убийства зашла к нему и попросила на время топорик под тем предлогом, что ей нужно отрубить головы карпам. Он взял с нее обещание как можно быстрее принести его назад, а потом забыл об этом. Арно де Тизан снова вносит уточнение своим прекрасным угловатым почерком: «Фортен выкупил в Дансе ферму средней руки, почти сразу после убийства Мюриетты Лафуа. И опять – на какие деньги?»

Здесь же подчеркивалось, что остальные слуги – три женщины и двое мужчин – в момент убийства были усланы из дома по различным делам. Досадное совпадение или тщательно исполненный план настоящего убийцы? Никто не сказал ни слова относительно четы Лафуа или Эванжелины. Обвиняемую называли только словами «дурочка», «идиотка», слабоумная».

Ардуин припомнил резкий комментарий заместителя бальи. Гарен Лафуа быстро переехал из Мортаня в Ножан-ле-Ротру – всего три месяца спустя после того, как его постигло тяжелое испытание. Благодаря которому он стал наследником всего имущества покойной супруги, чтобы быстренько жениться на очаровательной молоденькой мещаночке из… Мортаня. Имя этой девицы нигде не упоминалось. Возможно, жестокий удар, который уничтожил лицо жертвы убийства, был нанесен рукой соперницы? Можно ли усмотреть в этом ревнивую ярость любовницы, которая ждет своего часа? Тем более что Гарен Лафуа, скорее всего, был знаком с нею, еще не будучи вдовцом.

В противоположность заместителю бальи Арно де Тизану Ардуин сам видел эту парочку – мужа и любовницу, ныне являющихся законными супругами. Интересно, они действовали каждый по отдельности или предварительно сговорившись? Муж заблаговременно удалил из дома всех возможных свидетелей и был уверен, что во всем обвинят дурочку, которая не сможет себя защитить. Он возвращается, убивает жену и щедро оплачивает лжесвидетельство Элуа Талона, который клянется перед Господом, что весь день ни на шаг не отходил от хозяина. Или, может быть, удар нанесла потерявшая терпение любовница…

* * *

Венеля-младшего уже ничего не удивляло из того, что можно отыскать в человеческой душе, – ни лучшее, ни худшее. Он слышал столько исповедей, и большинство были более чем правдивы. Палач был готов в этом поклясться. Чаще всего услышанное переполняло его отвращением, и лишь иногда, сталкиваясь с поистине прекрасными чувствами, ему хотелось упасть на колени и плакать.

Четверть листа в конце последней тетради была исписана легко узнаваемым квадратным почерком заместителя бальи. Бумага в ту эпоху ценилась очень дорого, и чтобы ее сэкономить, письма обрывали сразу же под последней строчкой.

Мэтр Высокое Правосудие,

Меня очень заинтересовала эта новая супруга, Эдвига Лафуа, урожденная Тоннет. Я даже вернулся в Ножан-ле-Ротру, чтобы тайком на нее посмотреть. Очень хорошенькая и еще молодая женщина двадцати четырех лет от роду. По словам лавочников, она добрая и набожная. Я опасался вызвать беспокойство и поэтому не стал их особенно тщательно расспрашивать. То, что вы добрались до этого письма, служит лучшим доказательством вашего интереса.

Искренне ваш Арно де Тизан.

Ардуин Венель-младший вздохнул. Его любопытство было до крайности возбуждено. Палач встал, закрыв все три тетради, ожидая непонятно чего. Он уже прекрасно знал, в глубине души все еще не решаясь признать это. История, о которой он только что прочел, была сродни тому, что произошло с Мари де Сальвен.

Ардуин чувствовал себя разочарованным и очень злился на себя.

– Да черт возьми! – обратился он к себе самому. – Ты что, так и будешь любить этот призрак? Женщина, которую ты обожаешь, давно уже мертва! Как так получилось, что какая-то пригожая девица настолько овладела твоим сердцем, что у тебя кровь буквально вскипает при одной мысли об этой потрясающей, но, увы, умершей женщине?

 

9

Ножан-ле-Ротру, октябрь 1305 года

Несмотря на то, что полдень выдался теплый, город накрыл мелкий моросящий дождик. Он делал сильнее запахи нечистот, медленно текших в канавах, прорытых посреди улочек, и затхлую вонь рынка.

Ардуин Венель-младший еще до рассвета вышел из своего дома в окрестностях Мортаня. Фринган бодрой рысью пробежал расстояние до Ножан-ле-Ротру. Славного жеребца, которого, казалось, вовсе не утомила такая длительная прогулка, он оставил у коновязи на постоялом дворе. Получив щедрые чаевые, конюх пообещал как следует позаботиться о благородном животном.

– Да я его прямо как милую буду обихаживать, мессир! – принялся уверять рослый молодой парень.

– Что же, я на тебя надеюсь, – шутливо ответил Ардуин. – Тем более что вряд ли твоя милая лягается так же сильно, как мой Фринган!

* * *

В Ножан-ле-Ротру можно было попасть по одному из трех мостов. Торговцы, проходя по ним, должны были сперва заплатить на свой товар пошлину, которая шла в пользу сеньора или церкви. Деревянный мост, перешагивая реку, вел прямо в Бург-ла-Комтес. Мост же Сент-Илер почти вплотную подходил к церкви, носящей то же название, и мост Роны обозначал окончание улицы Порт-Ривьер и начало улицы Оре, которая пересекала Бург-ле-Комт.

Мэтр Правосудие Мортаня был немного знаком с этим городом, с его пригородами, прилепившимися друг к другу, и почти без труда ориентировался здесь. Он направился по улице Де Пре, которая отделяла Бург-ла-Комтес от Бург-Нёв – района, в основном населенного торговцами. Благодаря им город процветал, а добрая слава саржи и других продававшихся здесь тканей распространялась далеко за его пределы. Помимо того, город славился своими ярмарками и четырьмя рынками, хлебными павильонами и лавками суконщиков, булочниками и торговцами пирожными.

Жан II Бретонский, в чьи владения входил Ножан-ле-Ротру, не особенно часто наведывался туда, перепоручив большинство своих полномочий новому бальи Ги де Тре, который был назначен сюда несколькими годами раньше, к неудовольствию жителей, все время спрашивавших себя, что бретонец может понимать в их порядках.

* * *

Мэтр Правосудие Мортаня свернул в Бург-ле-Комт, над которым виднелся замок Сен-Жан – крепость, построенная на возвышенности в те времена, когда Перш устанавливал хрупкий мир между французским королевством и скандинавскими пиратами, пытавшимися завоевать эти земли.

Особняк, купленный Гареном Лафуа, без сомнения, благодаря щедрому наследству покойной супруги, возвышался на улице Д’Оре. Скрывшись под портиком дома напротив, Венель-младший полюбовался особняком, отметив про себя, что тот выглядит вполне зажиточным. Защищенный высокой, прорезанной порталом стеной, превосходившей по высоте даже голубятни, этот особняк с каменными стенами был на два этажа выше всех прочих зданий. Первого этажа не было видно, но во всех окнах верхних имелись стекла, вставленные в свинцовые рамы в виде ромбов, что считалось особым шиком в эту эпоху. Трубы канализации сбегали по углам и посредине строения, что позволяло удалять из дома нечистоты, для сбора которых в ту эпоху служил сосуд, стоящий в коридоре или в углу комнаты. Несмотря на то, что был еще день, Ардуин заметил огоньки в нескольких комнатах – ясное свидетельство того, что здесь не считаются с затратами.

* * *

Он принялся терпеливо ждать, сам толком не зная чего. До него долетали ароматы улицы Пюант, принесенные легким ветерком. Неподалеку играли, бегали и кричали дети, время от времени бросая на него удивленные взгляды. Время потекло в очень странной манере: оно то летело с безумной скоростью, то еле тащилось. Но разве это имело какое-то значение, когда в его памяти всплывали различные события и картины прошлого…

Ардуин снова увидел тот день, когда они с отцом отправились вдвоем ловить рыбу. Мама приготовила им с собой поесть, чтобы они смогли восстановить силы. Ему тогда, должно быть, было шесть или семь лет. Старший брат с ними не пошел, Ардуин это точно помнил. Только он и отец. С какой любовью и почтением мальчик относился к этому человеку, который говорил так медленно и в то же время так точно, без всякого пафоса… В тот день Ардуин поймал замечательную щуку. Он вытащил крючок из окровавленной рыбьей челюсти. Щука прыгала на траве; маленький мальчик, раздувшись от гордости как индюк, наблюдал за своей добычей. С легким свистом большой нож отца обрушился на голову рыбы. Затем послышалось медлительное:

– Господь послал нам эту рыбу, чтобы мы насытились ею, а не для того, чтобы заставляли ее страдать. Она – тоже создание Божье, и поэтому заслуживает нашего уважения.

– Но получается, что ты заставляешь страдать Божие создания? – возразил мальчик.

– Щука не обладает разумом. Она не совершила никакого преступления. Их совершает лишь человек, так как он единственный наделен способностью рассуждать, ибо так решил Господь Бог в своей бесконечной мудрости.

Странное дело, Ардуин слышал голос своего отца так же ясно, как если б тот сейчас находился рядом с ним; он снова с поразительной ясностью видел каждую травинку, сверкающую чешую щуки, молодые листочки на деревьях. Зато некоторые недели и даже месяцы полностью выпали из его памяти. Таким образом у него осталось лишь очень смутное воспоминание о кончине старшего брата, о его последних днях, о запахе смерти, который царствовал в его перегретой комнате. И, однако, это событие исковеркало ему жизнь, сделало его палачом, в то время как он всеми силами стремился избежать этой участи.

* * *

Внезапно его внимание привлекли громкие женские голоса. Две торговки цапались между собою; несколько прохожих остановились, заинтригованные этим живым спором, сулившим недурное развлечение.

Облегченно вздохнув и мысленно поблагодарив этих женщин за то, что прервали его нерадостные мысли, Венель-младший в конце концов тоже приблизился к ним. Две женщины ругали друг дружку почем зря, уперев руки в бока и состроив самые злобные физиономии. Та, что была постарше, худая дурнушка в грязном льняном чепце, яростно завывала:

– Ах ты шлюха!

– Шелуха! Муть пивная! Нет, вы посмотрите на нее: своих детей прокормить не может, а еще других пытается учить!

– Зато я на них не передом зарабатываю и не трясу сиськами под носом у мужчин, как некоторые!

– Да тебе и трясти-то нечем!

Старшая повернулась к толпе любопытствующих и бросила, призывая их быть свидетелями:

– Вы только поглядите на эту потаскушку простоволосую! И она еще считает себя хорошенькой! Да тут и посмотреть не на что!

Скандал грозил перерасти в потасовку. Женщина помоложе, сохранившая некоторую миловидность, покраснела от обиды и, казалось, была готова броситься на свою противницу.

– Пока ты надрываешь горло весь день, у меня найдется время, чтобы причесаться!

Один из ротозеев воскликнул:

– Да мы уж знаем, что там такое происходит!

Старшая произнесла голосом, дрожащим от гнева:

– Иди отсюда, пока я тебя не отколотила при всех! Дрянь гулящая! Да сколько раз всякие простаки совали ей руки понятно куда! Да ты хуже любой кабацкой девки!

Услышав осуждающий шепот собравшихся женщин, Ардуин понял, что одна из торговок пыталась увести у другой мужа. Та, которая помоложе, возмущенно пропищала:

– Чего?! Да вы бы видели рожу ее мужа – вся в морщинах, будто корова жевала! А этой только и надо, чтобы он подержал ее за задницу… Впрочем, у нее и выбора-то особого нет, – ядовито добавила она.

Мощная пощечина противницы заставила ее пошатнуться. Женщина выпрямилась и собралась дать сдачи, к громадному удовольствию зрителей, которые уже принялись заключать пари. Ардуин Венель-младший встал между ними, твердой рукой останавливая младшую и отталкивая вторую.

– Хватит, дамы! Неужели вы не понимаете, что все эти добрые люди, которые здесь собрались, потешаются над вашими историями и хотят только одного: чтобы вы разлохматили друг дружку им на забаву. Но уж если вы решили это сделать, пускай они вам заплатят, как на базаре.

В ответ послышалось неразборчивое злобное ворчание любопытствующих, которые уже начали расходиться, разочарованные, что развлечение прервалось так быстро.

Повернувшись к женщине постарше, Ардуин добавил:

– Вам же следует выкинуть из головы всякий вздор; эта женщина и не думает интересоваться вашим супругом. Посмотрите хорошенько, и вы сами сможете в этом убедиться. Не лучше ли будет отвесить такую затрещину именно ему? Соблазнить можно лишь того, кто сам стремится быть соблазненным.

Пыл обеих женщин внезапно угас. Та, что помоложе, примирительно сказала:

– Клянусь тебе, Люсьена, мне твой муж и тыщу лет не нужен. Он для меня слишком старый, слишком некрасивый и не такой богатый. И к тому же от него еще и воняет.

Без сомнения, она полагала, что такое неприятное перечисление должно успокоить противницу. Но она ошибалась. Старшая снова покраснела от злости:

– Что?! От моего мужа воняет?!

– Всё, достаточно, дамы, – повторил Ардуин, который уже начал терять терпение.

Наконец ему все-таки удалось примирить «воюющие стороны», которые в итоге отправились по домам. Возможно, когда-нибудь они еще и будут таскать друг друга за волосы, но, по крайней мере, пускай это будет без свидетелей!

* * *

На свой наблюдательный пункт Ардуин вернулся немного с другим настроением. Недавняя стычка развлекла его, и мысли бродили где-то далеко. Внезапно он задел спину какой-то маленькой оборванки. Казалось, та только что прямо из воздуха появилась перед ним.

– Извини, девочка. Я тебя не увидел.

Она повернулась, и Ардуин едва сдержал изумленный возглас. Перед ним стояла миниатюрная худенькая старушка с таким сморщенным лицом, что, казалось, ей не менее ста лет. Пряди совершенно белых волос торчали из-под чепца. Она пристально смотрела на него холодными ярко-голубыми глазами; этот взгляд будто пришпилил его на месте. На тонких губах старухи играла таинственная улыбка – Ардуин так и не понял, то ли приветливая, то ли ироничная. Старуха протянула ему худую руку и спросила на удивление твердым сильным голосом:

– Мой добрый сеньор, не дадите ли мне монетку?

Прыснув от смеха, Ардуин протянул ей денье из кошелька в поясе. Милостыня более чем щедрая.

Старуха быстро спрятала монетку в рукаве и, бросив на него еще более пристальный взгляд, повернулась спиной, направившись прочь странной подпрыгивающей походкой. Все еще развлекаясь, Ардуин бросил ей вслед:

– Вообще-то сказать «спасибо» было бы не лишним!

Внезапно она остановилась, стремительно повернулась к нему и дерзко заметила:

– Ну да, тебе-то сказать «спасибо» точно лишним не было бы!

И исчезла, оставив его в полнейшем изумлении. Хотя что тут удивительного: еще одна старуха, почти выжившая из ума, попрошайка и, скорее всего, еще и пьяница, которая спит прямо на улице… В городах столько таких!

* * *

Между тем его принялся допекать голод. Интересно, который может быть час? Ардуин оставил свой наблюдательный пост и устроился было в таверне по соседству, когда дверь особняка наконец приоткрылась.

На улицу вышла молодая женщина, которая держала за руку мальчугана четырех или пяти лет, без умолку тараторящего, как сорока. Детская болтовня явно забавляла женщину – мать этого мальчика, насколько можно судить по их сходству. Она поминутно прыскала от смеха, слушая, как мальчик что-то рассказывает своим еще неловким детским языком. И мать и сын были одеты достаточно богато. На женщине красовалось котарди с узкими обтягивающими рукавами, на локтях перевязанными лентами шафранового цвета. Согласно моде, платье было перехвачено тонким пояском, который подчеркивал линию бедер. Один из кончиков кожаной завязки, украшенный цветными шариками, свешивался почти до самых ступней женщины. На поясе был подвешен кошелек в виде небольшого мешочка. Плечи ее украшал легкий фиолетовый шарф, один из концов которого был заброшен за спину. Волосы покрывала сетка, унизанная жемчужинами и закрывающая уши. Должно быть, из кокетства она не воспользовалась шейной косынкой, оставив открытым круглое декольте своего платья. Внезапно Венель улыбнулся, вспомнив о резких высказываниях канцлера о Париже и «вызывающих» парижанках. «Там женщины ходят по улицам декольтированные, как неизвестно что». Невозможно было не признать: Эдвига Лафуа, урожденная Тоннет, была красивой женщиной.

Подождав, когда она уйдет чуть дальше, болтая со своим сыном, Ардуин последовал за нею. Женщина направлялась к Нотр-Дам-де-Марэ – бесспорно, самой красивой церкви города, которую Жан I, герцог Бретонский, велел отстроить несколькими десятилетиями ранее и учредить там приход. На ее тимпане был изображен бретонский экю, статуи разных герцогов в судейских мантиях украшали портал. Эдвига Лафуа помогла сыну подняться по ступенькам, и оба они скрылись внутри.

Ардуин Венель-младший развернулся и решил подкрепиться в какой-нибудь таверне, вид которой вызвал бы у него доверие. Ничего определенного ему пока что так и не удалось узнать. Однако в одном он совершенно уверился – Эдвига Лафуа была вовсе не похожа на ту, что способна так обойтись с лицом соперницы.

 

10

Ножан-ле-Ротру, октябрь 1305 года

Бродя по поселку Сен-Дени, Ардуин случайно свернул на улицу Пупардьер. Две таверны стояли почти что напротив друг дружки. Он выбрал ту, что называлась «Напыщенный кролик», с улыбкой размышляя, какой каприз или пьяная фантазия могли произвести на свет подобное название. Привлеченный аппетитными запахами, доносящимися с кухни, Венель-младший спустился по лестнице, ведущей в зал. Там было всего несколько человек, заканчивающих трапезу. Ардуин заговорил, будто артист, появившийся из-за кулис:

– Приветствую добрую компанию. Я из Мортаня, прибыл в ваш прекрасный город по делам и зашел в это прекрасное заведение, чтобы утихомирить свой недовольный желудок.

Его поприветствовали еле заметным кивком и благосклонными улыбками. Не очень-то приятно, когда заходит чужак, о котором ровным счетом ничего не знаешь. А у этого и манеры приятные, и одет как человек, у которого водятся денежки. А короткая шпага на поясе ясно говорит о том, что он из мелкого дворянства. Так или иначе, все успокоились и вернулись к своему ужину.

Довольно быстро к нему подошла высокая, хорошо сложенная женщина. Не иначе, трактирщица. Ардуину хватило одного взгляда, чтобы понять, что перед ним хозяйка, так называемая «женщина в штанах». Она тоже смерила его взглядом опытной торговки и, жестом приглашая пройти, любезно предложила:

– Вот столик, который вас устроит, мессир. Что бы вы желали?

Она изъяснялась довольно приятным языком, чем объяснялось и поведение семей за столом. Таверна по соседству, где не принято напиваться и падать под стол, куда могут прийти женщины, не опасаясь, что пьяницы оскорбят их слух всякими непристойностями.

– Матушка Напыщенная Крольчиха?

– Она самая. Не то чтобы мне особенно нравилось так называться, но не всегда все получается так, как тебе хочется.

– Могу ли я съесть что-нибудь легкое с кувшином вашего лучшего вина? – произнес Ардуин с улыбкой, которая смогла бы растопить любое женское сердце, будь оно даже из мрамора.

– Что же вы так поздно пришли, мессир! В девятом часу…

– Но ведь вы не такая женщина, чтобы оставить беднягу зачахнуть с голода!

– Конечно же, нет, тем более если он так любезно просит!

– Доброго вечера! – крикнул хозяйке один из посетителей, вставая из-за стола вместе со своей супругой и выходя на улицу.

Та в ответ дружески помахала ему рукой.

– Посмотрим… Я могу вам предложить порцию свиной вырезки в вине с овощным пюре. Если б вы пришли чуть раньше, я смогла бы предложить вам рагу из бычьего спинного мозга с петрушкой в белом вине. Такое блюдо могло бы соблазнить даже святого.

– Я нисколько не разочарован. Уверен, что ваша вырезка меня полностью устроит.

* * *

Зал постепенно опустел, и когда принесли досочку со щедро отрезанным куском вырезки в вине и фасолевым пюре, Ардуин Венель-младший был здесь единственным посетителем.

Мэтр Правосудие почувствовал, что трактирщице хочется поболтать, и предложил:

– Могу ли я от чистого сердца предложить вам стаканчик вашего вина?

– Оно из маленького виноградника двоюродного брата покойного мэтра Кролика, который обладал множеством прекрасных качеств, в том числе вкусом к хорошим винам, – пояснила трактирщица.

По ее грустному взгляду Венель-младший понял, что она не принадлежит к тем вдовам, которые быстро находят себе утешение. Подождав, пока женщина принесет стаканчик и устроится за столом напротив гостя, он налил ей вина со словами:

– Мои искренние соболезнования.

– Да уже два года прошло, с тех пор как он скончался. Бочки оказались плохо привязаны и скатились с телеги. Моего супруга ими и раздавило. Мужчиной он был крепким, поэтому помер не сразу, четыре дня мучился… Я еще до сих пор помню весь этот кошмар.

– Глупая история; впрочем, они все такие, – произнес мэтр Правосудие.

– Что же это я порчу вам настроение и аппетит своими скверными воспоминаниями, – спохватилась она. – Значит, вы в нашем городе по делам?

– Совершенно верно. В вашем городе один из лучших в королевстве изготовителей пергамента.

– Увы, это искусство постепенно исчезает.

– Пергамент сейчас используется только для очень важных документов. Бумага хоть и обходится значительно дешевле, все же не такая долговечная.

– Во всех этих новых изобретениях нет ничего хорошего, можете мне поверить, – согласно кивнула трактирщица.

Еще несколько минут они вели ни к чему не обязывающий любезный разговор, а затем Венель-младший перешел к тому, что его интересовало больше всего.

– Как я вам уже говорил, я из Мортаня. Один из моих старых знакомых сейчас живет в вашем городе. Разбиватель соли с супругой, некие Лафуа.

– Ну да, они довольно часто приходят сюда ужинать. Совсем не гордые, а вместе с тем денежки у них водятся. Чтобы это понять, достаточно лишь взглянуть на их дом – один из самых лучших в городе.

– Так вы с ними знакомы?

– Все здесь между собой знакомы, мессир.

– Гарен Лафуа в Мортане слыл приятным человеком, – солгал Венель-младший.

– Вот уж что меня ни капли не удивляет! Он человек редкого великодушия, веселого нрава и никогда не отказывает в милостыне, так же как и его дама.

Ардуин покончил с фасолевым пюре и, к удовольствию хозяйки, рассыпался в комплиментах по поводу его замечательного вкуса, после чего снова наполнил вином стакан трактирщицы. Та поблагодарила его, а затем встала, объявив:

– Я пошла за сыром – нежный, из козьего молока, лучше и желать невозможно. Это – по желанию, как и хлеб. Судомойка помогает мне только несколько часов каждый вечер. А мои дела не настолько блистательны, чтобы я могла позволить себе нанимать ее на целый день.

* * *

Воспользовавшись ее непродолжительным отсутствием, Ардуин Венель-младший принялся размышлять. С одной стороны, ему не хотелось пробудить у трактирщицы подозрения чересчур настойчивыми вопросами, с другой – все трактирщики королевства одинаковы: прекрасно слышат соседские пересуды, не пересказывая их из соображений коммерческой осторожности. Каждый из них – кладезь всевозможных сведений, способный вытащить их буквально из воздуха. Тем более что хозяйка «Напыщенного кролика» показалась ему женщиной достаточно здравомыслящей.

Вернувшись, женщина поставила перед ним тяжелый ивовый поднос, на котором были уложены куски козьего сыра, а также глиняное блюдо, полное аппетитных золотистых хлебцев. Осторожно приблизившись, Ардуин произнес:

– Ваша печальная история об ужасной кончине вашего супруга напомнила мне то, что случилось с Гареном Лафуа.

– А что с ним случилось? – поинтересовалась трактирщица с одинаковой долей деликатности и любопытства.

– Я о том чудовищном деле, которое потрясло и повергло в ужас весь Мортань. Это было около пяти лет назад. Его первая жена, Мюриетта, была жестоко убита одной из служанок, дурочкой… забыл, как ее звали.

– Боже праведный, – вздохнула трактирщица, притрагиваясь к висящему на шее маленькому аметистовому распятию. – А я и не знала.

– Мне рассказывали, это было даже ужаснее, чем обычное убийство. Должно быть, именно поэтому официальный разбиватель соли переехал и купил дом в вашем прекрасном городе. Я думаю, он больше не мог выносить все эти ужасные воспоминания, которые преследовали его в Мортане.

– А… Ну конечно же… Он купил этот дом, дай Бог памяти… девять или десять лет назад. Я вам, наверное, уже говорила, что с этим домом было очень много работы, которая продолжалась многие годы. Мы только и думали, поселится ли кто-нибудь здесь наконец.

Сведения оказались просто сногсшибательными. Получается, Гарен Лафуа очень заблаговременно начал обустраивать себе это гнездышко.

Но Ардуин ничем не выдал своего волнения. Он лишь покачал головой и заметил:

– Некоторые мастера настолько ценны, что их просто так не заполучить!

Она мигнула в знак согласия с его словами и продолжила, допивая свой стакан маленькими глоточками:

– Вы уже знаете, мессир?

– О чем?

– Об этом ужасе, который свирепствует здесь вот уже два года.

– Вы про маленьких беспризорников? Честно говоря, я думал, что все это не более чем страшная сказка.

– Ох, нет, мессир! Это страшно, но, к несчастью, совсем не сказка. Я не любительница слушать всякие сплетни, но недавно у нас повесили одного попрошайку, плохого христианина и ленивого бездельника. Поэтому мы все и думали, что это он нападает на детей. Но после его смерти эти убийства снова продолжаются. Матери, у которых маленькие дети, буквально сходят с ума от страха и не отпускают своих малышей. Конечно, сейчас проклятый убийца берет этих маленьких нищих, которых несть числа… Да покоятся они в мире! Но… он может остановить свой выбор и на ком-то другом!

Перед мысленным взором Ардуина снова встала Эдвига Лафуа, крепко сжимающая руку своего сына.

– А когда это случилось в последний раз?

– Три недели назад. Мальчуган, чьи бедные останки обнаружили ранним утром в конце улицы Тележников.

А теперь новое подлое убийство девочки, о котором упоминал мессир Арно де Тизан…

– Страсти Христовы! Неужели люди бальи не напали ни на какой след?

– Вот именно: ни на какой! Да на что они вообще годятся! Только и знают, что таскаться по харчевням, борделям и общественным баням! Я как подумаю, что этот дурачок Морис Деспре послал на виселицу невинного человека…

– Морис Деспре?

– Первый лейтенант бальи. Полный тупица, у которого только и хватает ума на то, чтобы разжиться кувшинчиком-другим да вытянуть из кого-нибудь несколько монет. Хотя не скажу, чтобы смерть этого попрошайки стала такой уж большой потерей – пустое место и морда вечно грязная.

– И к тому же совершенно невинный, – с улыбкой добавил Ардуин.

– Совершенно верно. Но, как бы там ни было, люди недовольны. Даже послали письмо монсеньору Бретонскому… Вы, конечно, скажете мне, что ничего толкового из этого не выйдет! Но раз уж мы платим такую кучу налогов, пускай нас за это хотя бы защищают.

– Это очевидно!

Трактирщица бросила опасливый взгляд в зал, будто подозревая, что там кто-то может прятаться, и произнесла тихим голосом, наклонившись к самому уху Ардуина:

– Мне бы, конечно, не следовало говорить приезжему о таких вещах. Вы, чего доброго, решите, что у нас тут не город, а разбойничий притон, но… Мы здесь пользуемся услугами знаменитого ученого, мессира Антуана Мешода. Он мой завсегдатай, здесь его принимают в сердечной и непринужденной обстановке. И он иногда делает кое-какие замечания… Нет-нет, он никогда не позволяет себе шутить над медицинскими секретами. По просьбе нашего бальи, мессира Ги де Тре, мессир Мешод исследовал трупы злодейски убитых детей. Конечно, он не вдавался в детали, но и услышанного мне хватило, чтобы понять, что все эти бедные дети перед смертью испытали много гнусностей и адских мучений.

Она подтвердила все, что Ардуин уже слышал от Арно де Тизана. Дети были изнасилованы, в том числе и противоестественным способом, а мальчики еще и кастрированы.

– Кажется, ваш бальи принял это дело очень близко к сердцу, – осторожно произнес мэтр Правосудие Мортаня.

Трактирщица испустила долгий вздох и возразила неуверенным тоном:

– К сердцу? Нет, этого не скажешь. Да этого милого бретонца в бантиках здесь не очень-то и часто видят. Не иначе боится измазать свои чулки кровью и уличной грязью… Если б не недовольство, которое с каждым днем становится все сильнее, он, должно быть, так и сидел бы у себя дома и слушал, как жена играет на кифаре.

Вопрос, еще достаточно смутный, крутился в мозгу Ардуина, как вдруг в таверну шумно ввалился какой-то толстый, громадного роста мужчина с красным лицом. Прямо с порога он заорал:

– Матушка Крольчиха, рыбки хочу, умираю! И утиных яиц мне, сегодняшних, которые только что выкатились из ее задницы. Омлету с салом, с сыром – и вы безо всяких хлопот осчастливите меня!

Трактирщица виновато улыбнулась Венелю-младшему и подошла к маркитанту.

Мэтр Правосудие попробовал золотистые медовые хлебцы. Он подождал, когда трактирщица закончит с новым посетителем, расплатился и вышел из «Напыщенного кролика».

 

11

Крепость Лувр, Париж, октябрь 1305 года.

В это же время

Суровая крепость Лувр, прозванная местными жителями «большой башней», находилась недалеко от Мельничного моста сразу за границей Парижа. Здесь всегда скапливались представители государственной власти – министерская канцелярия, счетная палата и сокровищница. Те, кто теснился за этими мощными стенами из темного, постоянно сырого камня, каждый день призывали перестроить наконец зловещий донжон, возведенный еще Филиппом II Августом. Но за недостатком средств работы постоянно отодвигались.

Из этого весьма неприветливого логова мессир Гийом де Ногарэ, советник короля Филиппа Красивого, правил королевством. Приближенные короля и придворные волновались по этому поводу, интриговали, строили планы, чтобы захватить хоть что-то: землю, должность, влияние, иногда даже просто возможность показать себя, слегка прикоснуться к власть имущим, одурманить себя всевозможными ухищрениями, в опасности которых некоторые могут убедиться, наблюдая внезапный каприз суверена или одного из его баронов.

В противоположность остальным, Карл де Валуа не боялся сварливого характера своего единственного родного брата-короля, который всегда демонстрировал по отношению к нему нежность, даже немного чрезмерную. Постоянные предостережения мессира Гийома де Ногарэ оставались без внимания. Советник видел, что непрекращающиеся финансовые требования царственного брата, с великолепным ликованием путающего свои карманы с государственной сокровищницей, могут привести к довольно скверным последствиям. Несмотря на громадные доходы, Карл де Валуа был по уши в долгах. Он брал взаймы, чтобы погасить ранее сделанные долги. Невольный поручитель короля позволял ему жонглировать деньгами с ростовщиками и банкирами Ордена тамплиеров. Если верить упорным и достаточно обоснованным слухам, Валуа был должен рыцарям Христа целое состояние. Одно служило утешением мессиру де Ногарэ: несмотря на постоянные мечты о короне, Валуа никогда не предаст короля. Собственно говоря, эта важная уверенность была важнее всего в глазах советника, абсолютная преданность которого суверену оставалась незыблемой даже во время распрей Филиппа с папой Климентом V. И потому мессир де Ногарэ не строил каких-либо козней или ловушек против Карла де Валуа и всегда хорошо служил своему господину, зачастую даже вопреки собственным интересам.

Гийом де Ногарэ допускал такое разве что в глубине души: смерть молодой Жанны Наваррской, случившаяся несколькими месяцами раньше, его утешила, невзирая на глубокую печаль Филиппа Красивого. Жанна двигала по шахматной доске свои фигуры, самой вызывающей и опасной из которых был не кто иной, как Ангерран де Мариньи. Вдобавок Жанна Наваррская осуждала то, что называла «удручающей непреклонностью» де Ногарэ, предпочитая ему циничный, но такой блестящий прагматизм де Мариньи – своего любимца среди придворных. Ее смерть означала для Гийома де Ногарэ отсрочку и еще большую власть.

* * *

Мессир де Ногарэ отошел от узкого застекленного окна, которое едва освещало просторный кабинет, где он проводил самое светлое время дня, и приблизился к рабочему столу, которого не было видно под книгами записей, свитками с посланиями, чернильницами и сосудами с чернилами, заранее заготовленными секретарями. Он невольно улыбнулся, разглядывая бледную Святую Деву, держащую младенца Иисуса, удивленно взирающего на мир. Мессир де Ногарэ готов был смотреть на нее сколько угодно. Он видел в ней то, что так хотел бы любить и чего так не хватало этому миру: мирное изобилие, бесконечная сила, сосредоточенная в улыбке этой удивительной, единственной в своем роде женщины. Обещание чуда – такого близкого, стоит только руку протянуть. Ногарэ был уверен, что все это – не более чем прекрасный мираж, ибо человечество никогда не изменится. Бедный Агнец Божий, распятый потому, что поверил, будто люди смогут полюбить друг друга и помогать один другому… И, однако, вопреки всем низостям, которые наблюдал вокруг себя каждый день и каждый час, Ногарэ знал, что неугасимая искра, которая горит в нем, рождала непобедимую веру в Спасителя.

«Грустная лесная мышь» – такое насмешливое прозвище втихомолку дали ему многочисленные хулители – устало вздохнул. Он положил свои костлявые пальцы на исхудавшее лицо с сухой кожей, по которому его запросто можно было принять за столетнего старца, в то время как ему не было и тридцати пяти. Несмотря на свой хрупкий вид, мессир де Ногарэ, без сомнения, производил должное впечатление благодаря своей громадной власти, а также потому, что все сразу чувствовали: под его выпуклым лбом, перечеркнутым краем непременной фетровой шапочки, таятся ум, который всегда настороже, абсолютное недоверие ко всем и бездна секретов, которых лучше не знать. Впечатление суровости, исходящее от него, усиливалось одеждой – длинное одеяние законоведа, на которое был наброшен плащ, спадавший едва ли не до самых ступней. Единственной нарядной деталью его костюма была узкая оторочка из беличьего меха. Нескрываемое презрение мессира де Ногарэ к всевозможным богатым уборам, вышивкам золотой и серебряной нитью, короткой и обтягивающей одежде, чулкам, украшенным лентами и бантами, которые так ценили в ту эпоху придворные, было очень дерзко. Какая необходимость надевать длинный вышитый золотом дублет или жиппон такого яркого цвета, что рябит в глазах? Ему вполне достаточно, чтобы его появление сопровождал легкий шелест привычного одеяния. Все разговоры и смешки тут же замолкнут сами собою. Он был воплощением власти, способной созидать и разрушать, и страха, смешанного с неловкостью. Все это тут же ощущал любой, на ком останавливался взгляд его лишенных ресниц глаз.

Расчетливый, изворотливый, способный на лицемерие – такому никто не мог дать ложных обещаний. Его требовательная вера в Бога знала лишь одно исключение: король. Ногарэ был прекрасно приспособлен к двум главным требованиям монарха: подчиняться приказам Ордена тамплиеров и стараться, чтобы удачно завершился процесс против Бонифация VIII, бывшего папы римского и заклятого врага Филиппа, несмотря на то что понтифик скончался тремя годами раньше. Эти двое имели твердое влияние и единую цель, за исключением того, что Бонифаций мечтал стать фактическим императором Запада, против чего Филипп без устали очень сурово возражал. Французское королевство принадлежало ему, и никто не должен покушаться на его священное право безраздельного царствования, будь он даже самим папой римским.

Чтобы угодить королю, Ногарэ покопался в мрачных секретах Рима, выискивая что-нибудь, способное нанести вред репутации покойного Бонифация, и не надеясь придать процессу законное обоснование, то, что делало бы невозможным изгнание нового папы римского, который был обязан своим избранием великодушию французского короля. К несчастью, Ногарэ так и не удалось откопать ничего, что подтвердило бы слухи, обвиняющие Бонифация в занятиях магией и алхимией с целью достижения его заветной мечты – абсолютной власти над душами и живыми созданиями. Советник не осмелился изобретать такие сведения самостоятельно, хотя по отношению к другим он не проявлял подобной щепетильности. Впрочем, речь шла о претензии к покойному королевы Жанны, которая всегда предпочитала Бонифацию его оппонента, канцлера Пьера Флоте. Последний был преисполнен решимости пресечь вмешательства папы в дела Французского королевства, и ничто не могло бы его остановить.

Ногарэ же лавировал, действуя в полном мраке из своего безграничного почтения к Святой Церкви. Пусть и с запозданием, но он старался помешать непоправимому разрыву между папством и его старшей дочерью – Францией.

Что касается дела Ордена тамплиеров, Филипп Красивый еще не порвал с ними окончательно; искоренение ордена пока что не входило в его планы. Речь шла лишь о том, чтобы обуздать тамплиеров – эту свору папских сторожевых псов. После разгрома Акры воинствующие монахи вернулись в Европу, большей частью во Францию, став в глазах Филиппа ненавистной угрозой власти. Задача же мессира де Ногарэ состояла в том, чтобы подорвать то, что оставалось от их авторитета, стереть из умов все воспоминаниях об их славных боевых победах, о тысячах тамплиеров, погибших во славу Господню, обо всем, что говорило бы в их пользу.

Советник прекрасно знал человеческую душу. Разве найдется оружие более сильное, чем ревность или низменные желания? Причем оружие не особенно обременительное в смысле затрат и по быстроте воздействия сравнимое разве что с эпидемией, которая распространяется со скоростью лошадиного галопа. Впрочем, Орден госпитальеров был гораздо богаче Ордена тамплиеров. Но какое это имело значение? Те находились под предводительством прекрасного воина и тонкого политика, в то время как предводитель Ордена тамплиеров – Жак де Молэ – по набожности и храбрости не имел себе равных, но его высокомерие сильно задевало короля. Бедный Молэ! Этот ничтожный посредник был не настолько значительной фигурой в начале партии, но он ничего не знал до самого конца, играя с Ногарэ, который обставил его с той же легкостью, с какой заезжий красавец соблазняет наивную крестьяночку. Молэ слепо верил в Климента V: ужасная ошибка! Папа хитрил с Филиппом, перед которым испытывал страх, желая обезопасить себя от его гнева. И если это будет в его интересах, Климент без колебаний бросит Молэ на съедение псам. Ногарэ одобрял мессира понтифика. Что значит какой-то там де Молэ перед лицом христианского Запада? Что означали его братья по ордену для большинства мелких дворянчиков и зажиточных крестьян?

Ногарэ вспоминал старую кормилицу, которая любила повторять: «Не разбив яйца, не сделаешь омлет». Господь всемогущий! В течение всей своей жизни он неизменно убеждался в правильности этой максимы.

* * *

Кто-то осторожно постучал в высокую резную дверь кабинета, отвлекая Гийома де Ногарэ от размышлений. Он сухо и отрывисто бросил:

– Войдите.

Молодой человек в камзоле с вышитым гербом Карла Валуа, согнувшись в поклоне, приблизился к столу. Лицо его показалось Ногарэ смутно знакомым; должно быть, он уже сталкивался с ним в цитадели.

– Мессир…

– Да?

– Эмиль Шапп, почту за счастье служить вам.

– Гм…

Ногарэ совершенно не представлял себе, что мог от него хотеть этот молодой человек с такими светлыми короткими волосами, что сквозь них проглядывала розовая кожа.

– Я жду! – раздраженно поторопил его советник.

Детское лицо посетителя тут же покраснело. Дрожащим от волнения голосом он принялся объяснять:

– Мессир, я имел дерзость прийти к вам, чтобы умолять о месте помощника секретаря. Как я уже упоминал, у меня бойкое перо, я читаю и пишу на латыни и прекрасно разбираюсь в цифрах. Вы были так бесконечно добры, что выслушали меня и дали понять, что если вашего писца по каким-то причинам не будет на своем месте…

Ногарэ ничего не помнил об этой встрече. Не то чтобы это его удивляло – он довольно часто давал такие уклончивые ответы тем, кто его не интересовал или не мог быть ему полезным, едва выслушав просителей.

– …Я, как и все здесь, знаю о вашей бесконечной преданности королю и о том, что вы, должно быть, противостоите стольким недоброжелателям. Я прихожу в сильнейшее негодование, когда слышу, как всякие недостойные твари стараются принизить ваш достойный всякого восхищения труд…

Ногарэ вздохнул и раздраженно поджал тонкие губы. Этот Эмиль Шапп начинал действовать ему на нервы.

– …Поэтому когда я слышу, что говорят в окружении монсеньора де Валуа, которому я имею честь служить, даже находясь в отдалении, я… чувствую себя безмерно оскорбленным.

Известие о том, что злые языки действуют среди верных сторонников Карла де Валуа, вовсе не удивило мессира де Ногарэ. Во всяком случае, услышанное возбудило его любопытство. Он по опыту знал, что пересуды придворных могут стать настоящим ядом, особенно если ими пользоваться с достаточной ловкостью.

– Так что вы хотите сказать?

Ногарэ вспомнил этого молодого человека. За два года службы у брата короля Эмиль Шапп продемонстрировал безграничное честолюбие, которое безуспешно пытался спрятать за показной скромностью. Он ревностно относился к своим обязанностям и работал лучше других секретарей, демонстрируя неплохие умственные способности. Он также не скупился на поклоны и лесть, как только предоставлялся удобный случай. Тем не менее из-за одного досадного происшествия, случившегося несколькими месяцами раньше, его имя вдруг выпало из памяти монсеньора де Валуа, несмотря на то что Шапп служил ему очень долгое время. Поэтому молодой человек решил, что его усилия никогда не увенчаются успехом и что он должен найти себе другое пристанище, где к нему отнесутся более благосклонно. Как, например, служба у мессира де Ногарэ. Он уже давно держал ушки на макушке, тайком наблюдая за братом короля и его окружением. В слухах про «печальную мышь» не было недостатка, но ранее Шаппу никак не удавалось услышать ничего такого, что могло бы послужить ему верительной грамотой или, скорее, разменной монетой при встрече с глазу на глаз с королевским советником. А еще он не был уверен в значимости того бестактного поступка, который готовился совершить. Вот почему Шапп долго взвешивал все «за» и «против», прежде чем испросить аудиенцию у Ногарэ, что означало пойти ва-банк и сжечь все мосты между ним и монсеньором де Валуа. Если сведения, которыми он располагал, не прельстят советника, Шапп мог оказаться в весьма скверном положении. Но стоила ли эта игра свеч? Он по-прежнему не был в этом уверен. Сердце молодого человека билось так сильно, что, казалось, готово было выскочить из груди, когда он произнес:

– Итак, мессир, монсеньор де Валуа много раз принимал у себя старшего бальи шпаги Перша.

– Хм… Эстрелина?

– Аделина д’Эстревер, мессир.

– Хм… и что особенного в том, чтобы принять своего бальи шпаги? – нелюбезно заметил советник короля.

Эмиль Шапп сглотнул комок в горле и подчеркнул:

– В том, что монсеньора де Валуа мало занимают земли Перша или Алансона. Это было первое посещение тех земель мессиром д’Эстревером после его вступления в должность. Также речь шла о монсеньоре Жане Бретонском, короле и… о вас.

Ногарэ был слишком хитер, чтобы заглатывать наживку. Он нарочито небрежно поинтересовался:

– О короле? И в каких же выражениях?

– О, в самых почтительных, как и положено при упоминании высочайшей персоны.

– Ну, а обо мне?

– Ну… монсеньор де Валуа настаивал, чтобы вы ни в коем случае не были осведомлены об этом деле. Мессир д’Эстревер поручился в этом.

– Так о каком деле идет речь? – спросил Ногарэ, одновременно заинтересовавшись и насторожившись.

– К моему величайшему сожалению, мне это неизвестно. Эта часть разговора закончилась, когда… хорошо, я это скажу: мне удалось услышать лишь конец разговора.

«Когда ты начал подслушивать под дверью», – мысленно уточнил мессир де Ногарэ.

Эмиль Шапп понял, что судьба поворачивается к нему лицом, и решил поймать свою удачу.

– Я уверяю вас, что все речи относительно его величества были на редкость учтивы… но правда также и то, что при всем почтении к его величеству они не желали, чтобы наш высокочтимый суверен был в курсе откровенной беседы между монсеньором де Валуа и мессиром д’Эстревером.

– В самом деле? Как же так: скрыть от короля то, что происходит в его владениях? И в то же время мессир Карл только что получил в свои руки Перш вместе с другими знаками расположения? – вспылил советник.

Если речь шла о том, чтобы скрыть незначительное неповиновение Карла, то этим можно будет воспользоваться в качестве аргумента, что королю не следует всегда слепо поддерживать финансовые или политические притязания своего брата. Мессир де Ногарэ собрал у себя уже столько секретов – безобидных или смертельных – и столько же ловушек, которые можно при желании расставить на пути могущественных персон или претендующих на могущество, и особенно предназначенных тем, кто плел интриги, добиваясь его падения. До сих пор, за исключением растрат, ему так и не удалось почерпнуть ни малейшего доказательства неповиновения Карла своему брату-королю. Итак, если Филипп прощает этого мота, своего младшего брата, он никогда не допустит, чтобы тот взял над ним верх, неважно каким образом. Филипп был убежден, что Господь выбрал его, чтобы царствовать во Франции, в чем мессир де Ногарэ не сомневался ни секунды.

– А Жана II Бретонского также упоминали в разговоре? – уточнил Ногарэ.

– Да, и его тоже, мессир.

– И почему же? Какой интерес он может представлять в глазах Карла де Валуа? Кроме того, что является дедом мужа его дочери Изабеллы?

– К моему глубочайшему сожалению, мне это неизвестно, мессир.

Гийом де Ногарэ колебался всего лишь несколько мгновений:

– По правде говоря, я не особенно доволен одним из своих помощников… Он работает слишком медленно и нерасторопно… Но из человеколюбия я не могу отделаться от него немедленно, принимая во внимание его возраст и семью, которая находится на его попечении… Все-таки через пару недель… Шапп, разумеется, с позволения монсеньора Карла вы сможете, пройдя испытание, стать одним из моих секретарей.

Эмиль буквально сложился в угодливом поклоне. Наконец-то! Он получил шанс и ни за что на свете не упустит его! Мессир де Ногарэ предложил ему место при своей персоне, но в будущем. Потому что он должен еще доказать, что пригоден занимать эту должность, что он владеет не только скорописью, чистописанием и сокращениями. Короче говоря, он должен заслужить свое вознаграждение. Разумеется, он приложит к этому все усилия. Шапп по крайней мере кое-чему научился в окружении монсеньора де Валуа: власть имущие участвуют в заговорах, но при этом хотят сохранять благопристойный вид. Отсюда вытекает необходимость иметь при себе исполнителей, которые не боятся испачкаться в любой грязи, чтобы угодить им и позволить сохранить чистоту если не души, то хотя бы рук. Можно ли его отнести к людям такого рода? Конечно же, да!

– Конечно, мессир де Ногарэ, по причине моей глубочайшей привязанности к вам, моего безусловного почтения к вашему труду и безграничного почтения к его величеству, если моего слуха достигнут какие-нибудь… известия, я не замедлю донести их до вашего сведения.

– Вот это правильно и похвально с вашей стороны, – одобрительно заметил советник. – Шапп… Служба суверену – это изнурительный труд, неусыпное внимание. Наш долг состоит в том, чтобы защищать его, не обременяя. Да, кстати… Никогда монсеньор де Валуа не совершит никакой ошибки и не будет огорчать своего брата… но вот придворные… ах, эти придворные! На что они только не способны, что они только не замышляют… причем зачастую буквально теряя рассудок от своих страстей и честолюбия.

– Истинная правда. Какой это будет восхитительной миссией для меня – быть смиренным помощником, которому дарована великая милость разделить ваше тяжкое бремя…

Разумеется, Ногарэ питал недоверие к этому молодому человеку. Он повидал уже столько предателей, что появление этого ничего не добавило. Никакие льстивые слова и почтительные ужимки не могли его обмануть. А что, если Карл де Валуа спешно послал Эмиля Шаппа, чтобы удостовериться, что Ногарэ присматривает за ним? Решив немного схитрить, он объявил:

– Бремя, которое с такой сердечностью разделяет монсеньор Карл, желающий своему брату только добра. Во всяком случае, Карл де Валуа – человек чести и человек действия. Низости тех и других его не касаются, настолько они противны его благородному происхождению. В сущности, наша миссия состоит в том, чтобы защищать обоих братьев от злокозненных змей, что извиваются и шипят в их ближайшем окружении, но братья в своем бесконечном благородстве и великодушии не замечают этого.

Ногарэ сказал это, сочтя, что настал подходящий момент, чтобы немного встревожить молодого человека.

– Тем более, – продолжал он, – что на своем опыте я имел возможность много раз убедиться: даже самые могущественные не любят даже допускать мысли, что добрый друг, храбрый товарищ, мудрый советчик или даже преданный слуга – с виду такой близкий человек – на самом деле оказывается не более чем презренным льстецом. Они очень ловко притворяются перед ними. Еще одна важная причина, чтобы уберечь их от такого унижения. Таким образом, я уверен, что если монсеньором Карлом пытается вертеть его собственный бальи шпаги, да к тому же еще и против интересов брата-короля, полагаю, он был бы вам признателен, если б вы предостерегли его от серьезной ошибки. Даже не допуская и мысли о подобном.

Эмиль Шапп понял подтекст и подумал, что ему только что преподали урок высшего политического искусства. Мессир де Ногарэ – единственный, кто должен быть в курсе происходящего. Для всего остального мира, что бы ни произошло, Карл де Валуа будет невиннее новорожденного младенца, введенный в заблуждение лживыми словами, до того момента, когда мессир советник примет какое-то другое решение. Политика – какое это чудо, если ты достаточно хитер, чтобы избежать бесчисленных ловушек!

– До скорой встречи, Шапп. Вы мне кажетесь человеком с будущим. И если что-нибудь приводит вас в замешательство или тяжким грузом ложится на сердце, без колебаний приходите с вашими переживаниями ко мне. Моя дверь открыта для вас. А потом я подберу своему неловкому секретарю какое-нибудь другое занятие.

Гийом де Ногарэ милостиво растянул губы, что должно было сойти за улыбку. Шапп понял: он только что стал шпионом советника при монсеньоре де Валуа.

* * *

Наконец оставшись один, Ногарэ принялся размышлять. Интересуется ли Валуа Жаном Бретонским, с которым связан через свою дочь? И какова причина этого интереса? Конечно же, здесь речь не идет о нежной привязанности. Интересно, какая хитроумная комбинация рождается в расчетливом, но не особенно проницательном разуме брата короля? Другими словами, что он так надеется заполучить?

 

12

Ножан-ле-Ротру, октябрь 1305 года.

В то же самое время

Примостившийся под самым замком в начале улицы Сен-Жан, дом Антуана Мешо был опасно наклонен в сторону. Хозяин дома принимал пациентов на первом этаже. Дверь тесного жилища, состоящего, должно быть, не более чем из двух комнат, была приоткрыта. Ардуин толкнул ее и вошел. Двое терпеливо дожидались, стоя перед крохотным кабинетом, – женщина с ребенком семи или восьми лет. Мальчишку душил ужасающий приступ кашля, от которого кровь приливала у него к лицу.

Венель-младший снова вышел из тесной комнаты, решив подождать снаружи, чтобы не наглотаться болезнетворных миазмов. Он принялся наблюдать, как движутся туда и сюда нагруженные ободранными кровавыми тушами тележки – ручные и запряженные лошадью. Улица Мясников была совсем близко отсюда. Как он сможет зацепить Антуана Мешо? Тем более чтобы не повредить бальи Ножан-ле-Ротру и не добавить ему хлопот. Арно де Тизан велел ему действовать как можно более скрытно. Ги де Тре намекнул, что желает помощи помощника бальи Мортаня, но так, чтобы его собственная неспособность вести расследование не стала достоянием молвы.

Ладно! Он что-нибудь придумает, когда начнет разговаривать с ним. И это будет довольно скоро.

Женщина с обеспокоенным лицом вышла на улицу, таща за руку маленького худенького мальчика, которого мучил приступ сухого кашля.

– Мой маленький храбрец, – произнес рядом с Венелем-младшим тот, о ком он только что думал. – Значит, надо возобновить лечение… Мессир?

У доктора были густые седые волосы до плеч. В своем преклонном возрасте – явно добрых пятьдесят – он выглядел вполне бодрым. Его лицо в сетке тонких морщинок буквально излучало мудрость и доброту.

– Мессир доктор, я чужой в вашем замечательном городе и когда-то был пациентом Лалуе де Мортань, который недавно скончался.

– Прекрасный человек, настоящий эскулап, я его хорошо знал, – начал Антуан Мешо скорбным тоном. – Я присутствовал на его похоронах. Какая потеря для медицинского искусства, хотя Жан Фовель из Брево, бесспорно, наилучший практикующий врач в наших краях.

Мысль блеснула в мозгу Венеля-младшего, и он поспешно добавил:

– Конечно, это потеря, не только для искусства, но и для больных, которых она, конечно, очень опечалила. Клод Лалуе во время одной из наших дружеских пирушек упомянул ваше имя и ваше непревзойденное мастерство. А у меня возобновились боли в правом боку; не постоянные, но все равно достаточно неприятные. Прибыв в Ножан, я и решил заглянуть к вам.

– Входите, – с улыбкой пригласил его доктор.

Ардуин последовал за ним в комнату, находящуюся по соседству от приемной. Всю мебель там составляли рабочий стол, заваленный бумажными свитками, и два стула, на сиденьях которых также теснились разные научные труды, которым не хватило места на полках книжного шкафа и в стопках, загромождавших углы. Он безропотно позволил себя ощупать, высунул язык по команде доктора, согнул колени, рассказал, какого цвета у него моча, как часто он извергает ее наружу и остальные подробности, до которых так охочи все доктора.

– На вид вы совершено здоровы, – подвел итог врач. – Может быть, у вас был ушиб или даже скорее опухоль, которая рассасывалась очень медленно. Честно говоря, я не вижу никакого повода для беспокойства.

– Да, иногда бываешь таким мнительным, – шутливо заметил Ардуин. – Подозреваешь у себя кучу болезней, которых даже и в помине нет.

– Совершенно верно!

Ардуин Венель-младший оделся и после некоторого колебания снова заговорил:

– Мессир доктор, я знаю, что вы исследовали останки несчастных детей, убитых на улице этим чудовищем.

Доброжелательное лицо доктора снова сделалось серьезным и сдержанным.

– Да, верно. Но разрешите поинтересоваться, какое отношение это ужасное дело может иметь к жителю Мортаня?

Ардуин Венель-младший решил покончить с увертками. Де Тизан, который рекомендовал обратиться именно к этому человеку, особенно остановился на таких его качествах, как деликатность и сдержанность. Тем более что палач не успел узнать ничего из того, что его интересовало. Исключение составляла разве что беседа с толстушкой из таверны.

– Видите ли, мессир доктор, я должен буду доверить вам такие подробности, о которых умоляю никому никогда не говорить.

Мэтр Правосудие извлек из поясной сумки свернутую трубочкой бумагу и протянул ее доктору. Тот, узнав печать заместителя бальи Мортаня, удивленно поднял брови.

– Прошу вас, ознакомьтесь, – настаивал Ардуин Венель-младший.

Перед отъездом он стребовал у Арно де Тизана рекомендательное письмо. Помощник бальи уступил его просьбе, только поняв, что без этого письма мэтр Правосудие не поедет в Ножан-ле-Ротру. Ардуин привел и такой довод:

– Мессир, я вовсе не хочу, чтобы меня арестовали и бросили в подземелье, обвинив в том, что я сую нос в дела, которые меня не касаются. В случае крайней необходимости ваше рекомендательное письмо послужит мне защитой.

В осторожных и довольно расплывчатых выражениях Арно де Тизан удостоверял, что господин Венель, обладающий незапятнанной репутацией и удостоенный его доверия, получил эту доверенность, чтобы ему оказывали содействие в сборе информации относительно преступления, совершенного в Мортане, а также всех сведений, которые могут способствовать расследованию.

– Хм… И каким образом дело, о котором упоминает мессир де Тизан, связано с убитыми детьми?

– Это всего лишь одно из предположений, – схитрил Венель-младший. – Вполне возможно, что это тот же самый проклятый изверг, который в свое время свирепствовал у нас и по непонятной причине перенес свою ужасную деятельность в Ножан-ле-Ротру.

– Боже милосердный! – в ужасе воскликнул доктор. – Подождите…

Он поспешно закрыл ведущую на улицу дверь своего скособоченного дома, а затем и дверь кабинета. Понизив голос до еле слышного шепота, он продолжил:

– У стен тоже есть уши! Я здесь не живу, а только принимаю пациентов, поэтому прошу вас, давайте говорить тихо.

Венель-младший кивнул в знак согласия. Также шепотом он произнес:

– Мессир де Тизан открыл мне многие ужасающие подробности. Дети были замучены, подверглись насилию, зачастую извращенным способом, мальчики были кастрированы, ведь так?

– Хм… а также вагинальная полость у девочек была наполнена… экскрементами. Мессир де Тре предпочел сохранить в тайне это невообразимо чудовищное деяние.

– Нужно понять, что руководит этим чудовищем, – заметил Венель-младший, в ошеломлении и ужасе от услышанного.

Насколько далеко убийца мог зайти в своей жестокости и бесчестье? Без сомнения, очень далеко. Энекатрикс и фраза, выгравированная на сверкающем лезвии: «Eos diligit et suaviter multos interficit» – будут ли они когда-нибудь осквернены кровью этого чудовища, даже если он окажется из благородных? Нет, лучше, если его жизнь прервет топор лесоруба.

– Мессир Венель, за свою долгую медицинскую практику я никогда не видел ничего ужаснее. Причем несмотря на то, что я много раз сталкивался с человеческой жестокостью. Если вы сможете схватить за шиворот это исчадие ада – только так и следует его называть, – я буду вам крайне признателен, так же как, без сомнения, и мессир де Тизан.

– Вы мне поможете?

Немного помолчав, Антуан Мешо проговорил:

– Ради Бога, дайте мне немного времени для размышления. Приходите ко мне вечером, но не сюда, а домой. Это в нескольких дюжинах туазов от моста Сент-Илер, напротив церкви. Приглашаю вас на ужин. А мне еще предстоит участвовать в зловещей церемонии принятия новых прокаженных в лепрозорий Сен-Лазар.

– Да, неприятное дело, – заметил Ардуин.

– Совершенно верно. А что вы хотите; хоть они еще живы, они уже мертвы. Несчастные души… Во всяком случае, мы бежим впереди страданий.

– Это как?

– Город распространяется дальше, мессир. Лепрозорий был построен согласно обычаям, на расстоянии броска камня против господствующих ветров, но это произошло две сотни лет назад. Новые дома строятся все ближе и ближе. Еще немного – и горожане не захотят такого тесного соседства с больными. Могут быть столкновения, как это уже происходит в других городах. Бедных прокаженных могут просто-напросто перебить. Люди теряют голову от страха. Лепрозорий внушает им ужас, отсюда и неприязнь к его обитателям. С другой стороны, понятно, что никто не хочет заразиться этой ужасной болезнью… Итак, после вечерни я вас жду.

– С удовольствием и почту за честь, мессир, – поклонился Ардуин. – Я не рассчитывал надолго задержаться в вашем прекрасном городе, поэтому не позаботился о том, чтобы мне оставили комнату в «Напыщенном кролике».

Он заметил, что доктор испытывает некоторые колебания, удерживаясь от того, чтобы предложить ему кров. Но это длилось не более нескольких секунд. Доктор произнес:

– Да, хорошее заведение, удобное и чистое.

* * *

Выйдя из таверны, Ардуин снова направился к человеку, который отдавал внаем лошадей. Фригнан был уже оседлан, так как предполагалось, что этим вечером Венель-младший возвращается в Мортань. Увидев своего хозяина, благородное животное вздохнуло от удовольствия. Но Ардуин сказал слуге, который подвел к нему коня:

– Дела вынуждают меня остаться здесь дольше, чем я рассчитывал. Я приведу его назад поздно вечером или даже, может быть, завтра.

Молодой человек тотчас же согласился, помня о полученных им щедрых чаевых.

Выехав их города, Ардуин пустил своего черного жеребца в галоп. Брюнель был отсюда на расстоянии какого-то лье.

 

13

Брюнель, октябрь 1305 года

Небольшое местечко возле Ножан-ле-Ротру хоть и было скромного значения, тем не менее могло гордиться тем, что дало приют аббатству д’Арксис, которое находилось в ведении монахов королевского аббатства Сен-Трините в Тироне.

Укрепленный замок стоял на холме, господствуя над окружающей местностью, безмолвный свидетель столкновения, которое давным-давно произошло неподалеку отсюда. Недооценивая упрямство Бланки Кастильской, вдовствующей королевы и регента Франции до дня совершеннолетия Людовика IX, Ангерран III, владетель Куси, крупнейший барон королевства, счел момент благоприятным, чтобы завладеть титулом графа Перша и, по возможности, короной Франции – той, которую он взял для слабой женщины, подняв армию. И потерпел поражение, сохранив наследственные владения своего сына. Бланки не было там, где произошло сражение, и в конце концов власть имущие ее поддержали. Пока она будет жива, никто не лишит владений Людовика.

Ардуин попросил какую-то кумушку указать ему дом маркитанта Луи Бобета, сказавшись старым знакомым его жены, урожденной Адель Сарпен.

Он спешился, въехав в квадратный двор большой фермы. По обеим сторонам от жилого дома виднелись пристройки, образующие подобие буквы «U». Постройки были сложены из превосходного камня, и черепичные крыши говорили о зажиточности владельцев, как и большое количество телег, стоящих под навесом. Несколько толстых кур рылось в пыли у их колес, отыскивая себе корм.

Мэтр Правосудие окликнул слугу. Тотчас же из крытого гумна вышел молодой человек и приблизился к нему.

– Эй, человек, я хотел бы поговорить с твоей хозяйкой, Адель Бобетт.

– С чего бы это вдруг, ваша милость? – недоверчиво протянул парень, на которого не произвел никакого впечатления благородный вид неожиданного гостя.

– Личное дело.

– Э нет, не думаю, что хозяйка вас примет, тем более когда хозяина нет дома. Да к тому же она еще и на сносях, вот-вот родит.

– Успокойся, я здесь по рекомендации мессира Арно де Тизана, помощника бальи Мортаня.

Может быть, это ему и показалось, или крохотная тучка проскользнула на юном лице прислужника с фермы?

– Я сейчас пойду гляну, – наконец согласился тот. – И, ваша милость, вы уж, пожалуйста, оставайтесь на этом месте.

Он исчез в центральных воротах фермы. Прошло несколько минут, которые показались мэтру Правосудие бесконечно долгими. Перед ним, на время забыв свою работу, прошли слуги, опустив головы и украдкой бросая на него взгляды. Никто не сказал ему ни слова, не обратился к нему с приветствием или улыбкой. Здесь царила весьма неприветливая атмосфера.

* * *

Наконец появилась та, кто должна была быть Аделью Бобетт, урожденной Сарпен. Она сделала ему навстречу несколько тяжелых медленных шагов, держась руками за поясницу. Большой круглый живот стеснял ее движения. Судя по виду, она и вправду должна вот-вот родить. Если б Ардуин Венель-младший подумал, что упоминание имени сеньора бальи расположит эту молодую женщину к откровенности, он бы сейчас убедился в своей неправоте. На ее лице с тонкими чертами застыло самое нелюбезное выражение. Даже не утруждая себя приветствием, она бросила:

– Вы кто?

– Ардуин Венель из Мортаня. Приветствую вас, мэтресса Бобетт.

– И чего вы сюда явились?

– Причина моего визита – убийство Мюриетт Лафуа.

Сжав кулачки в гневе, женщина злобно зашипела:

– Эта история когда-нибудь закончится? Она ее убила, была осуждена и зарыта живой. Вот и все!

– А почему вы так к этому относитесь?

– Да потому, что уже десять раз меня допрашивали как свидетеля, заставляли давать присягу на четырех Евангелиях, грубят, будто я вам какая-нибудь бессовестная врунья! Я все сказала, что мне было известно.

– Вы сказали, что Эванжелина, дурочка, ненавидела Мюриетт Лафуа. Что вы слышали, как она жалуется, что та ее плохо кормит и поручает много работы. Вы сказали, что Эванжелина однажды в порыве злобы принялась тыкать ножом в кровяную колбасу, выкрикивая: «Вот тебе, ослица проклятая». Вы спросили, что это означает, и Эванжелина объяснила, что имеет в виду свою хозяйку, Мюриетт Лафуа.

– А каким образом вы узнали, что я говорила? – недоверчиво поинтересовалась Адель.

– Я один из дознавателей мессира де Тизана и поэтому имею право просматривать записи с процессов.

– Да на что вам сдалось то проклятущее дело, ведь уже пять лет прошло! Оставят меня когда-нибудь в покое?!

– Некоторые противоречия смутили сеньора помощника бальи.

Подняв взгляд на черепичные крыши, которые соседствовали с крышами, покрытыми дранкой – здесь было возможно их покрывать деревом, чаще каштаном, – он добавил:

– Должен сказать, прекрасный дом, мэтресса Бобетт.

Глаза молодой женщины сузились. Все более и более впадая в ярость, она атаковала в свою очередь:

– Ну и что это, по-вашему, может означать, добрый человек?

– Бобетты – довольно зажиточная семья, как я слышал. И старший сын из нее не может вот так просто жениться на первой встречной. Конечно, он возьмет за себя девушку с хорошим приданым.

Казалось, эта лобовая атака вовсе не вывела женщину из равновесия, разве что подняла ее боевой дух. Она двинулась прямо на него, яростно рыча:

– А ну иди отсюда, пока по загривку не получил! Плевать я на вас хотела! И пусть такие, как вы, господа со шпагами поберегутся! Еще раз придете меня оскорблять – и вас вышвырнут отсюда вон, так и знайте!

По правде говоря, самоуверенность этой женщины произвела на него сильное впечатление, тем более что в ее голосе не слышалось никакой фальши. Ардуин сбавил тон:

– Мэтресса Бобетт, я не сомневаюсь, что вы порядочная женщина. Но если допустить на минуту, что удивление мессира де Тизана имеет под собой некоторые основания… Трое свидетелей обвинения – и все трое нынче располагают значительными средствами, в то время как незадолго до того у них не было и гроша лишнего. Например, у вас вдруг появилось солидное приданое…

Состроив печальную гримасу, женщина машинально погладила рукой свой огромный живот. Внезапно Ардуина начало злить ее упрямство.

– Прошу прощения. Вы хотите вернуться в дом или присесть?

Адель отрицательно покачала головой. Он продолжил:

– Поймите, мессиру де Тизану невыносима даже сама мысль, что несчастную дурочку обрекли на мучительную смерть, в то время как настоящий убийца все еще на свободе.

Женщина на мгновение отвела от него взгляд и прошептала неожиданно смиренным тоном:

– Я не клятвопреступница. Я не сказала ни единого слова неправды. Эванжелина говорила даже еще худшие вещи. Она просто ненавидела матушку Лафуа. Должна сказать, что и поделом.

– Это еще как?

– Мюриетта была скверной женщиной, уж можете мне поверить. Это с соседями и священником она была такой лапочкой, а у нас буквально кусок изо рта вынимала. Вечно брызгала желчью по поводу наших ненасытных животов, вечно находила предлоги, чтобы вычесть хотя бы денье из нашего жалованья, вечно нас подозревала, что у нее украли то кусок сала, то горбушку хлеба… Настоящая мегера, точно вам говорю. А с Эванжелиной она обращалась еще хуже. Бедной дурочке было не найти другого места, и матушка Лафуа прекрасно это знала. Вечно ее унижала, вечно обращалась как с полной идиоткой, вечно угощала ее затрещинами ни за что ни про что, запирала на ночь то в курятнике, то конюшне, как собаку…

– Ну, а месье Лафуа? – поинтересовался Ардуин.

– Он не такой уж плохой христианин, разве что немного простоватый. Это она всем заправляла, и всё из-за денег, которые она унаследовала от своего отца. А Гарен пользовался любой возможностью, чтобы исчезнуть из дома. Чем меньше попадаешься ей на глаза, тем меньше получаешь неприятностей. Во всяком случае, никто и не рассчитывал, что он когда-нибудь наведет порядок в доме.

– Вы не знаете, может быть, у него была интрижка на стороне?

– Если так, то я за него только рада! Хоть что-то у него тогда в жизни было хорошего…

– Мэтресса Бобетт, я спрошу вас прямо: вам заплатили за ваше свидетельство?

Испустив долгий вздох, она согласно кивнула:

– Да. Но я клянусь вам своей головой и головой своего ребенка, что из моего рта не вылетело ни одного слова неправды! Слова Эванжелины, которые я передала, были и в самом деле произнесены ею. Как я вам уже говорила, она ненавидела хозяйку, просто не то слово!

– Хорошо, а зачем тогда Гарен Лафуа заплатил вам? Ведь это он сделал?

– Да я и так бы все сказала… Это была несчастная девушка, дурочка, злючка. У нее с рождения с головой было плохо. Уверена, она ее и пристукнула, когда никого не было в доме. В тот день ей не давали еды. Эванжелина была постоянно голодна и не могла вынести такого наказания. Она плакала и топала ногами, а матушку Лафуа это только смешило. Я же говорю, настоящая дрянь она была. Не думаю, чтобы много кто о ней жалел, разве что те, кто видел только ее лживые ужимки.

– Ну, а другие свидетели? Им тоже заплатили? Элуа Талону и Альфонсу Фортену?

– Без понятия. Да я вообще-то остерегалась этого парня, Фортена. Вот уж чьей исповеди я бы точно не поверила, если хотите знать! Настоящий плут. А Элуа – приличный человек. Не думаю, чтобы он солгал, давая показания, даже если б ему хорошо заплатили.

– Как вы считаете, это Эванжелина убила госпожу Лафуа?

Адель снова пристально посмотрела на него и вздохнула:

– Вот уж не знаю. Когда мы все вернулись, Лафуа уже отдала Богу душу. Она лежала на полу вся раскромсанная, будто туша на бойне. Эванжелина сидела рядом и держала ее за руку. И лицо, и руки у нее были в крови. Я могу сказать только одно: все, что я сказала, – истинная правда, и пусть я буду проклята, если хоть в чем-то солгала.

Ардуин Венель-младший был уверен, что она сказала ему правду. Но всю ли правду она сказала? Вот за это он вряд ли бы поручился.

 

14

Ножан-ле-Ротру

Венель-младший вернулся в Ножан-ле-Ротру перед самой вечерней. Он доверил Фригнана заботам молодого слуги в конторе, где давали внаем лошадей и упряжь, и поспешил в таверну, чтобы сполоснуть руки и лицо в миске, стоящей на туалетном столике напротив его комнаты.

Хозяйка, матушка Крольчиха, уверяла его:

– О, ваша комната самая просторная и самая удобная. К тому же ее окна выходят во двор. Утром вас не потревожат никакие мясники. Они, может быть, и забавны, когда с ними приятельски общаешься, но у них у всех такие луженые глотки!

Впрочем, комната, расположенная на втором этаже, оказалась приятной и светлой, так как промасленная кожа, закрывающая окно, была приподнята. Покончив с умыванием, Ардуин выглянул во двор. Невольная улыбка появилась у него на губах. Матушка Крольчиха, похоже, очень ценила порядок. Аккуратно сложенная поленница примыкала вплотную к пирамиде из пустых бочек. Несколько кур и уток суетились в курятнике с насестом, устроенном под навесом, рядом с которым стояла ручная тележка. На ней была навалена целая куча ведер и каких-то инструментов. Здесь же, у стены, была сделана подставка для бутылок.

Колокола соседней церкви зазвонили, оповещая о начале вечерней службы.

* * *

Дом, где жил доктор Антуан Мешо, был гораздо богаче того, где он принимал пациентов. Окруженный садом за высокой стеной, с чердаком и подвальным этажом, он выглядел довольно зажиточным. Ардуин там уже побывал прошедшим вечером. Завидев мужчину, громадный босерон с рыжими подпалинами показался у дома, рыча и давая понять, что не следует идти дальше. Прозвучала команда, отданная молодым женским голосом:

– Юлиус, к ноге!

Собака послушалась, и Ардуин пошел по направлению к неясному силуэту, показавшемуся в дверях.

– Мессир Венель? Проходите, пожалуйста, мой свекр вас ждет.

Бланш Мешо, урожденной Делавуа, на вид едва исполнилось двадцать пять лет. Это была маленькая изящная женщина, приятная в обращении, с густыми темными волосами, заплетенными в косу, уложенную вокруг головы, тонкими чертами лица и шаловливой улыбкой, от которой на щеках у нее появлялись ямочки. Ее сдержанное поведение, не доходящее до такой крайности, как суровость, сразу понравилось Ардуину. На ней было ярко-голубое платье из тонкой шерсти простого фасона с довольно скромным декольте и узкими рукавами, где на предплечьях имелись разрезы, позволяющими разглядеть шелковую сорочку.

– Мадам, счастлив вас поприветствовать, – вежливо произнес Ардуин.

– Я тоже очень рада вас видеть.

Он направился вслед за нею по длинному коридору, освещенному свисающим с потолка подсвечником. Наконец они очутились в просторной гостиной.

* * *

Антуан Мешо встал с сундука, на котором сидел, и направился к мессиру Высокое Правосудие.

– Давайте присядем, мессир, – предложил он, указывая на длинный стол темного дерева, на котором стояло несколько подсвечников, а вокруг – скамейки. – Бланш, дорогая, не могла бы ты сходить на кухню и распорядиться, чтобы нам принесли по стакану прохладного вина, блюдо пирожков, оладий с бычьим костным мозгом и чего-нибудь еще в ожидании ужина?

Улыбнувшись, женщина тотчас же исчезла.

– Вдова моего сына, уже три года как скончавшегося. Он присоединился к своим четверым братьям и сестрам, которые уже предстали перед Господом, – пояснил доктор мягким печальным голосом.

– Примите мои искренние соболезнования.

– Есть ли у вас жена, дети?

– Нет. Еще нет.

– Время бежит быстро, так быстро, и заканчивается так внезапно… Оглянуться не успеваешь, как уже поздно!.. Ладно, не обращайте внимания на болтовню старого чудака. Я начинаю говорить всякий вздор и раздавать советы тем, кто в них вовсе не нуждается. Что поделать, возраст!

– Что вы, это очень любезно с вашей стороны, – возразил Ардуин, поняв, что доктор больше всего на свете боится, что его и в самом деле сочтут стариком.

– Благодарю. Ваш комплимент мне просто бальзам на сердце.

Вошла Бланш, неся блюдо с аппетитно пахнущими пирожками. За нею, волоча ноги по полу, выложенному керамическими плитками, следовала женщина, которой, судя по виду, было не меньше ста лет. Руки ее были скрючены от старости и болезни. Она поставила на стол бутылку и четыре стакана, которые несла, прижимая к груди, опасаясь выронить.

– Спасибо, моя добрая Берта, – прокричал доктор прямо ей в ухо.

Старая служанка бросила на него суровый взгляд и прокричала:

– Да не глухая я вовсе, хозяин!

– Глуха, как звонарь, – пояснил доктор нормальным голосом.

Ардуин едва сдержал улыбку.

– Конечно же, нет, моя хорошая! – крикнул он старухе, которая грохнула свою ношу на стол, не слыша, сколько шума при этом наделала, и отправилась на кухню.

Мешо жестом пригласил Ардуина устроиться на одной из скамеек. Бланш села напротив него, ее свекр занял место во главе стола.

Повисла тишина. Присутствие Бланш немного стесняло Ардуина, так как молодая женщина часто украдкой поглядывала на него, думая, что он этого не замечает. Впрочем, он все равно не решился бы заговорить при ней на такую тему.

Антуан Мешо пришел к нему на помощь.

– Моя невестка знает об этих гнусных убийствах и о причине вашего визита. Я хорошенько поразмышлял о вашей просьбе во время символической похоронной церемонии. Это меня немного отвлекло; признаться, от этой церемонии у меня волосы дыбом встают. Некоторые из этих людей проживут еще достаточно долго, зная, что для всех остальных они уже умерли, даже для своих близких. Но, с другой стороны, мы же не можем допустить, чтобы эти люди оставались среди здоровых. Ведь болезнь может распространяться.

– В этой болезни обычно видят проклятие, Божье наказание.

– Да, такого мнения придерживаются обо всех серьезных болезнях. Таким образом простым людям пытаются объяснить необъяснимое. Почему Бог наказал их ребеночка, который только что родился? И если это Божье наказание, то почему оно так же заразно, как золотуха? Во всяком случае, в своем преклонном возрасте я научился одной вещи: для некоторых лучше надежда, проистекающая из суеверия, чем правда, лишающая всякой надежды.

– То есть?

– Думать, что все болезни случаются исключительно по Божьей воле, для простых людей означает сохранить надежду. Будешь молиться – и болезнь исчезнет… Кстати, чудеса действительно случаются. Правда, очень редко. Я столько раз был свидетелем, как омерзительные бездельники доживали до глубокой старости и мирно отдавали Богу душу в своей постели, в то время как другие люди, добрые и работящие, сгорали от лихорадки в ранней юности.

– Должен признать справедливость этих слов, – согласно кивнул Ардуин. – Так вот, что касается этих гнусных убийств… – продолжил он, чувствуя на себе настойчивый взгляд Бланш и помимо своей воли замечая блуждающую на ее губах чарующую улыбку.

– Совершенно очевидно, что это дело рук какого-то чудовища, наихудшего из проклятых Богом.

– Вы говорили, что бальи Ги де Тре и его люди так и не смогли напасть на след.

Доктор сжал губы и безмолвно покачал головой.

– Однако вот уже двенадцать маленьких жертв. Во всяком случае, столько их обнаружили в городе и ближайших окрестностях. Не стану отрицать, что в самом начале… примерно два с половиной года назад… люди бальи проявили некоторое… безразличие.

– Ведь речь шла всего лишь о маленьких голодранцах, – подхватил Ардуин.

– Именно так, не будем обманываться на этот счет. Они гибнут целыми легионами от пустячной лихорадки; некоторые вступают в жестокие драки, вырывая друг у друга кусок хлеба или заработанный денье… На это принято закрывать глаза. Но сейчас вовсе не тот случай, я вас уверяю, особенно после того, как жители Ножана обратились с письмом к монсеньору Жану II Бретонскому, а копия письма была послана бальи.

– Мой отец по мужу участвовал в расследовании по просьбе сеньора бальи, – вступила в разговор Бланш и спросила: – Принести вам еще чего-нибудь?

Ардуин с улыбкой повернулся к ней. Она покраснела и опустила глаза, встретившись с пристальным взглядом серых глаз.

– Немного позже. Приношу вам свою благодарность, мадам Бланш.

Антуан Мешо хотел было продолжать, когда Берта своим зычным голосом объявила, что ужин вот-вот подадут.

– Вот только суп, он хорош, пока горячий, особенно моя бобовая похлебка, которая, как только остынет, так вся и становится комками.

Доктор согласно кивнул. Тотчас же две служанки, совсем юные девушки, принялись быстро накрывать на стол, проворные и молчаливые, подобно сильфам.

Доктор произнес благодарственную молитву, и все погрузили свои ложки в миски, наполненные острым и густым супом.

Когда была проглочена последняя капля супа, доктор снова заговорил.

– Признаться, некоторые детали этой ужасной истории меня смущают. Я снова и снова перебираю в голове сведения, которыми располагаю, и не могу понять некоторых вещей.

– Каких же?

– Да я ручаться готов, что этот палач, этот мучитель детей умен и что он ужасный развратник. Нет, это не какой-то бродяга или пьяница, у которого в мозгах плещется скверное пойло, не…

Антуан Мешо прервал свою речь, пока девочки собирали тарелки и ставили на стол толстую доску для мяса, на которой были разложены порции кроличьего рагу. Воспользовавшись паузой, Антуан Мешо наполнил стаканы вином.

Слово «палач» в применении к кровавому убийце задело Ардуина. За исключением вовсе уж особых случаев дети не подвергались пытке по решению суда. С другой стороны, он ведь тоже лишал жизни приговоренных. Вдруг преувеличенное внимание Бланш показалось ему невыносимым. Он сердился на нее за это и думал, что если женщина хотя бы догадывалась о его занятии, она бы его тотчас же оттолкнула с презрением и не стала бы разглядывать с таким интересом, как сейчас, с самого момента его прибытия. К тому же цель его посещения вовсе не была надуманной. Честно говоря, погребальную церемонию по нему самому справили, еще когда он только появился на свет. Как только Ардуин издал первый в жизни крик и, открыв глаза, увидел мир, он уже был прокаженным, мертвым для всех прочих людей. Он боролся против охватывающей его злобы, ругая себя, но что толку? Впрочем, в подобных мыслях для него не было ничего особенного или неожиданного… Фраза, произнесенная доктором сразу, как только маленькие служанки удалились, вернула его к действительности.

– Очень жестокий способ.

– Это как?

Бланш сделала первый глоток и заметила:

– Не правда ли, Берта немного перестаралась с виноградным соком?

– Нет, что вы, блюдо просто восхитительно! – возразил мессир Правосудие, не глядя на женщину. – Вы говорите, очень жестокий способ? – переспросил он доктора.

– Так и есть. Двенадцать детей были похищены, их удерживали в неволе, а затем убили. При этом никто ничего не видел и не слышал, в то время как все уже давно пребывают в тревоге и вряд ли что-то может остаться незамеченным.

– В самом деле?

– Хм… мессир Венель, все это, разумеется, должно остаться между нами.

– Клянусь своей душой и честью!

– Хорошо. Итак, мессир бальи получил великое множество доносов – конечно, анонимных и, скорее всего, нацарапанных рукой уличного писца. Большинство были проверены. За исключением тех, что носили уж вовсе резкий характер, они были полны дикой ненависти или откровенного безумия. Ни в одном из этих посланий не нашлось никаких полезных сведений. И вот что меня поражает. Ножан-ле-Ротру не является настолько большим или перенаселенным городом, чтобы этот безбожный убийца мог оставаться совершенно незамеченным. Особенно – совершив двенадцать настолько омерзительных убийств.

– Вы считаете, что это какой-то приезжий? – подытожил Ардуин.

– Сомневаюсь, именно по вышеизложенным причинам. Приезжий сразу оказывается на виду, особенно если его замечают достаточно часто.

– А что вы скажете о жителе Ножана, живущем неподалеку от города и утаскивающем несчастную добычу к себе в логово?

Антуан Мешо начал жевать пищу с преувеличенным старанием. Бланш снова вступила в разговор:

– Мы пришли к тому же самому предположению, мессир.

Раздражение Ардуина по отношению к ней моментально исчезло. Теперь он чувствовал, насколько несправедливым и неуместным оно было. Множество женщин – молоденьких и в более зрелом возрасте, – не зная, кто он такой, давали ему понять, что обходительность и нежная настойчивость с его стороны не является для них неприятной. И он сам умертвил ту единственную, кто потряс настолько, что мысль о ней преследовала его днями и ночами. Женщина, для которой он стал «лицом бесчестья». Мари де Сальвен…

Он внимательно посмотрел на Бланш и спросил:

– Знаете ли вы о ком-нибудь из приезжих, кто поселился поблизости от небольшого поселка три-четыре месяца назад?

Она улыбнулась, и на ее щеках появились две очаровательные ямочки.

– У вас на редкость могучий ум, мессир. Мы сами задавали себе тот же вопрос. Но таких людей здесь не обнаружилось.

– Речь может идти о человеке, который вдруг стал одержим демоном, – заметил Антуан Мешо. – Кто-то, кого мы знаем настолько хорошо, что и в голову не придет его подозревать.

Неуверенность, прозвучавшая в голосе доктора, вызвала любопытство у Ардуина.

– Вы думаете о каком-то конкретном человеке?

Хозяин дома обменялся долгим взглядом со своей невесткой, а затем прошептал:

– Когда речь идет о настолько серьезных вещах, трудно указывать на кого-то пальцем, если ты в этом не абсолютно уверен…

* * *

Две юных феи снова появились в комнате, являя собой очаровательную балетную пару – улыбающуюся и безмолвную. Одна из служанок собрала досочки, залитые соусом, и мессир Правосудие подумал, что пес Юлиус сегодня наестся до отвала, ведь все остатки будут в его распоряжении. Служанки подали крем из слив в меду с цукатами и пряностями на вафле.

Ардуин восторженно произнес:

– Прямо королевский пир, честное слово!

– А то! Некоторые из моих пациентов схватили бы дьявола за хвост, лишь бы заполучить такую хозяйку. Сколько вечеров подряд я приношу домой корзинку с фруктами или овощами, немного яиц и масла – все, что мне удается заработать за день… Во всяком случае, меня невозможно одурачить, и я могу отличить настоящих бедняков от тех, кто только плачется на отсутствие средств.

– Я в этом даже и не сомневаюсь. Так вот, возвращаясь к нашему разговору…

– Вы хотите, чтобы я назвал имя? Послушайте, мессир Венель, речь идет вовсе не о каких-то вычислениях, разрозненных элементах, которые мы собрали, может быть, не совсем законным путем. Тот, кого я имею в виду, – не просто невежа, у него репутация плута и грубого мерзавца. Его супруга скончалась три года назад, и притом очень странным образом.

– Это как?

– Ее обнаружили утонувшей в яме с навозной жижей. На голове у нее имелись явные следы ушиба.

– Ее смерть была насильственной?

– Расследование, которое очень быстро свернули, как вы уже догадываетесь, пришло к выводу, что это всего лишь несчастный случай.

– Но почему?

– Потому что безутешный вдовец выпивал с несколькими завсегдатаями таверны. Он всего лишь прополоскал горло спиртным, хотя, если судить по его виду, то просто лыка не вязал. Все собутыльники потом в один голос утверждали, что их распрекрасный… меценат был настолько пьян, что рухнул на крыльце своего дома и до утра не смог подняться на ноги. То есть войти к себе в дом.

– И убить там жену, – подхватил Ардуин. – Свидетели, ниспосланные провидением, не иначе.

– Что верно, то верно.

– Ну, а теперь – достаточно ли вы доверяете мне, чтобы назвать имя, мессир доктор?

– Послушайте меня еще. Дело в том, что… Наши подозрения не являются следствием того, что речь идет об очень скверном человеке.

– Подобные предостережения делают вам честь.

– Речь идет о Гастоне Лекоке, бывшем кузнеце. Есть свидетельства, что он очень жестоко обращался с лошадьми; у некоторых потом даже находили ожоги на груди или на крупе.

– Такой человек мне решительно по нраву, – иронично заметил мессир Высокое Правосудие, и взгляд его серых глаз сделался суровым. Улыбка Бланш тоже исчезла.

– Вот уже много лет, как никто не доверяет ему подковывать своих лошадей. Но что странно – он не испытывает от этого недостатка в средствах и постоянно водит к себе целыми толпами всяких пьяниц и любителей публичных девок.

– Становится все интереснее…

– Исходя из всего этого, мы спрашиваем себя, не заключил ли он сделку с Лукавым, мессир, – добавила Бланш.

* * *

Сладости подала Берта, красная и взмыленная от кухонной возни. Она покраснела еще чуть больше, бесцеремонно спросив у гостя:

– Ну, что вы об этом думаете, мессир? Хороший стол, верно? Наш хозяин умеет принять гостей.

– Ну что ты, Берта! – смущенно пробормотала Бланш. Но старая служанка ее не услышала.

Едва не прыснув со смеху, Ардуин в свою очередь закричал, изо всех сил сохраняя серьезный вид:

– Любой, кто скажет что-то другое, будет бессовестным лжецом. Вы просто непревзойденный кулинар! Вот просто так бы вас и украл!

Ответом на это было довольное мычание. Удовлетворенно кивнув, Берта покинула комнату.

* * *

– И еще одно: я настаиваю, что речь идет всего лишь о наших умозаключениях, не основывающихся на каких-то реальных фактах, – в замешательстве повторил доктор. – Здесь видели бродяг, которых побили и за меньшие проступки.

– Я далек от мысли побить кого бы то ни было, – шутливо заметил Ардуин. – Ваш бальи, мессир де Тре, слишком замешкался с этим расследованием.

– Это верно. После того как я несколько раз побеседовал с ним и принял роды у его супруги, я начал думать, что это дело ему действительно не по силам. Бальи даже не знает, каким образом выживают или умирают мальчики на побегушках в его доме. Он поручил своему первому лейтенанту заниматься этим делом. Морис Деспре, об его успехах всем известно!

– Повесили бродягу.

– Вот именно.

– А что он из себя представляет, этот Деспре? – спросил Ардуин.

– Грубая скотина, которая загордилась с тех пор, как влезла в красивую ливрею. А еще он заставляет всех платить за свою временную слепоту.

– Это как?

– Крестьянин, который зарезал трех старых овец и утверждает, что это мясо годовалого ягненка. Хозяин таверны, который разбавляет вино водой. Торговец шкурами, который переделывает заднюю лапу у шкуры соседской кошки, чтобы выдать ее за кроличью. Чиновник, который следит за длиной поленьев, и дровосек, который эти поленья укорачивает…

– Но это же самые обычные вещи, – заметил Ардуин.

* * *

Он довольно быстро понял, что доктор и Бланш больше ничего не знают, и выждал удобный момент, чтобы откланяться. Хозяева проводили его до садовой калитки, и молодая женщина протянула ему небольшой светильник со словами:

– Чтобы осветить вам эту темную ночь. Вы сможете как-нибудь занести его до своего возвращения.

Эта очаровательная хитрость была более чем очевидна, но Ардуин поблагодарил женщину, вежливо наклонив голову.

И все же мэтр Правосудие чувствовал себя немного смущенным. Ни за что на свете Венель-младший не стал бы подавать надежду, которая рано или поздно обернется разочарованием. Завтра он зайдет туда, где доктор принимает больных, и вернет светильник ему. Тогда молодая женщина должна все понять, он в этом совершенно не сомневался.

 

15

Ножан-ле-Ротру

Ардуин Венель-младший заснул беспробудным сном. Его не потревожили ни ругань возчиков, телеги которых частенько цеплялись друг за друга на слишком узкой улице, ни громкие шутки мясников, которые начинали свою работу еще до восхода солнца. Он открыл глаза гораздо позже заутрени, пребывая в уверенности, что его разум воспользовался часами отдыха, чтобы блуждать в неведомых землях, не принадлежащих ни реальному, ни потустороннему миру. Палач дал себе немного времени на воспоминания об этих бессознательных блужданиях. Что там с ним происходило?

Ардуин приступил к умыванию, а затем оделся и спустился вниз. Сидя за столом, матушка Крольчиха с озабоченным видом занималась счетами. Услышав, что он входит, она сразу же встала ему навстречу.

– Ваши дела настолько плохи, как можно судить по недовольной морщинке у ваших губ?

– Не так чтобы очень плохо, все более-менее. Вот только торговцев в этом не убедить. Все дорожает. Урожаи последних лет были не особенно обильны… Проходите же, присаживайтесь, сейчас я подам вам что-нибудь на обед для подкрепления сил.

Она отправилась на кухню и вскоре вернулась с подносом, на котором стояла тарелка овощного супа, стакан свежей настойки, так как спиртное не подавалось из-за постного дня, щедрый ломоть хлеба из ржи, смешанной с пшеницей, и блюдо копченой селедки.

– Благодарю вас. Матушка Крольчиха, пожалуйста, оставьте за мною комнату еще и на нынешней вечер. Не знаю, понадобится она мне или я вернусь в Мортань, завершив последнее дело… На всякий случай включите в мой счет и эту вторую ночь. Если я больше с вами не увижусь, то будьте уверены, что я обязательно порекомендую вашего «Напыщенного кролика» своим знакомым.

– Ах, вот вы о чем! Если бы у меня все клиенты были такими, как вы, моя жизнь превратилась бы в одно сплошное удовольствие, – улыбнулась хозяйка, снова возвращаясь к своему столу и погружаясь в бумаги.

* * *

Ардуин пообедал, даже толком не разобрав, что ест. Как ему поступить? На что решиться? Он хотел было отправиться расспросить Элуа Талона, который, по словам Адель Бобетт, не отличался особенной искренностью во всей этой истории с убийством Мюриетты Лафуа. С другой стороны, продавший душу дьяволу Гастон Лекок, о котором рассказывали свекр и невестка Мешо, также возбуждал его живейший интерес. Тогда почему бы не выяснить, насколько Лекок замешан в истории с чудовищными убийствами детей?

К этому ли он стремился? Хотелось ли ему на самом деле помочь заместителю бальи Мортаня и бальи Ножан-ле-Ротру, тем более что последний производил на него все более неприятное впечатление? Этот бретонец, кто он на самом деле? Любезный фат, полагающий, что обязанности ограничиваются приглашениями к знатным персонам? Равнодушный человек, считающий важными лишь привилегии? Глупец, прячущий голову в песок в надежде, что хлопоты рассеются сами собой без всякого участия с его стороны? У Ардуина было не особенно много возможностей это узнать. Каким образом он встретится с бальи Ножана, не возбудив при этом его любопытство? Арно де Тизан настаивал, чтобы он действовал с особой скрытностью и деликатностью. Венель-младший подумал, что мог бы ограничиться сведениями, полученными от доктора Мешо. Во всяком случае, он не собирался ссылаться на источники, которые клятвенно пообещал не обнародовать.

* * *

Когда матушка Крольчиха положила перед ним свою грифельную доску и наполнила его стакан исходящей паром настойкой, Ардуин еще колебался. Его злость на самого себя только увеличилась. Ну же! Хватит увиливать, решайся наконец! Ты не обязан служить мессиру Арно де Тизану. С другой стороны, он может помочь тебе из благодарности. Но не стоит ему особенно доверять! Власть имущие часто забывают об оказанной услуге, а также имеют неприятную склонность переваливать самые скверные части своих обязанностей на других. Тем более что неловкие объяснения помощника бальи Мортаня его вовсе не убедили.

– Матушка Крольчиха, моя лошадь вчера что-то захромала. Где живет Гастон Лекок, кузнец?

– Не так далеко отсюда. Достаточно пересечь Деревянный мост и ехать вдоль канала. В четверти лье от города вы заметите ферму, которая скорее напоминает какую-то берлогу, – и вы на месте.

Понизив голос и бросив вокруг быстрый взгляд, она продолжила:

– Я о вас очень хорошего мнения: вы хорошо платите и ведете себя как воспитанный человек. Поэтому я просто обязана вас предупредить: Лекок слывет очень нехорошим человеком. Лучше отведите вашу лошадь к Жану Гроспарми. Он звезд с неба не хватает, но прекрасно знает свое ремесло. Его кузница находится в полулье от города по Бердьи.

– Благодарю вас за совет, матушка Крольчиха. До встречи нынче вечером или как-нибудь потом.

 

16

Ножан-ле-Ротру, октябрь 1305 года.

Немногим позже

Палач заглянул к доктору, чтобы вернуть светильник мадам Бланш. Дверь, выходящая в смотровую, была закрыта, и можно было слышать, как доктор разговаривает с пациентом. Ардуин уже собирался воспользоваться этим и просто оставить лампу здесь, исчезнув без лишних разговоров, как вдруг дверь отворилась. Доктор проводил до двери на улицу сутулого старика и повернулся к мэтру Высокое Правосудие.

– Я уже возвращаюсь, мессир доктор, и хотел бы откланяться, еще раз поблагодарить за ваше восхитительное гостеприимство и попросить вас передать мои заверения в совершенной признательности вашей невестке, – произнес Ардуин, протягивая доктору светильник.

– О! Бланш будет очень расстроена… Она так надеялась предложить вам стаканчик настойки.

– Это было бы для меня большим удовольствием, но я должен торопиться.

– Я вас прекрасно понимаю. Спешка связана с делом этих несчастных убитых детей?

– Я должен об этом поразмышлять, и как только дело хоть немного продвинется вперед, сразу же дам вам знать.

Он заметил выражение разочарования на добром морщинистом лице доктора и ощутил угрызения совести. Ардуин чувствовал себя все более и более чуждым огорчениям и надеждам других людей. С каждым прожитым часом он все более убеждался в этом. Что-то где-то его ждало… Нечто настолько таинственное, настолько необычное, что Ардуин был не способен даже приблизительно понять, что это такое. Всю обратную дорогу он не видел и не слышал ничего вокруг. Единственное, что сейчас имело для него значение – то неведовое, что властно звало за собой. Некая сила начертила для него путь, которым он должен следовать, и ничто на свете теперь не заставило бы его свернуть или отступить.

Когда слуга в конюшне вывел ему Фрингана за повод из стойла, Ардуин ожидал, скрестив руки на груди. Мысли его бродили очень далеко, он даже сам не знал где. Возможно, в одном из тех мест, где крутятся мысли слишком расплывчатые и туманные, чтобы можно было заняться ими. Поэтому он едва не подпрыгнул от неожиданности, услышав громкий радостный голос:

– Милости тебе, добрый сеньор! Ты в этом нуждаешься. Но заслуживаешь ли ты этого?

Он резко развернулся всем телом и успел заметить, что за углом здания исчезает худой силуэт нищенки, которую он недавно принял за маленькую девочку.

Ардуина охватила дурнота, но тут же он спохватился и выругал себя. Эта старуха – скорее всего, ненормальная – вовсе не причина, чтобы выходить из равновесия! Ножан-ле-Ротру – не такой уж большой поселок, и что в том удивительного, что здесь постоянно сталкиваешься с одними и теми же людьми? И он не нуждался ни в чьей милости.

 

17

Окрестности Ножан-ле-Ротру, октябрь 1305 года.

Немногим позже

Радуясь возможности поразмять ноги, жеребец встряхивал гривой, радостно пофыркивая свежим прохладным утром. Ардуин Венель-младший быстро добрался до строения, о котором говорила трактирщица, и остановился в конце идущей под уклон дороги, разглядывая пустынные окрестности. Когда он снова тронул поводья, в нескольких туазах от него тяжело взлетела целая туча воробьев. В шелесте их крыльев слышалась какая-то укоризна. Ардуин быстро обнаружил предмет, вызвавший у них такой интерес. Это были останки барана, кишащие червями. Кости частично обнажились и висели на лоскутах черноватой шкуры. Пиршество стервятников.

* * *

Он въехал во двор, сплошь заросший высохшими сорняками. Погладил Фрингана, сказав ему стоять спокойно и ждать, а сам же направился вперед.

В слове «лачуга», которое употребила матушка Крольчиха, не было никакого преувеличения. Ферма, небольшое здание без фундамента, являла собой довольно печальное зрелище. Глядя на нее, можно было решить, что она давно заброшена. Конек крыши был весь в глубоких трещинах и, казалось, того и гляди рухнет, увлекая за собой и всю ветхую крышу. Со стен местами опала штукатурка, открывая взору влажные камни, сплошь покрытые островками зеленоватого мха. Все окна были закрыты источенными жучком ставнями, некоторые из которых висели криво из-за отломанных петель. Справа виднелись настежь раскрытые двери небольшого домика. Должно быть, это и есть бывшая кузница.

Внезапно большой и до крайности истощенный деревенский пес кинулся на Ардуина, оскалив клыки и взъерошив шерсть. Посетитель застыл в неподвижности, чтобы успокоить зверя и вынуть из-за пояса кинжал в ножнах. Собака злобно ворчала, но не решалась кинуться на него. Венель-младший прошептал ему самым ласковым голосом:

– Не делай этого. Не надо на меня нападать, иначе я убью тебя и буду очень жалеть об этом.

Он крикнул, не сводя глаз с хищного зверя:

– Мэтр Лекок, у меня лошадь прихрамывает. Мэтр Лекок!

Собака повернула голову в направлении гумна, двери которого были широко распахнуты, давая понять Ардуину, что хозяин находится именно в том здании.

– Я заплачу, сколько скажете, мэтр Лекок. Я проделал долгий путь, и у меня очень мало времени! – снова крикнул мэтр Высокое Правосудие.

Угрюмая всклокоченная фигура возникла в дверях сарая, скрестив руки на широкой груди – мощной, будто у племенного быка.

– Вы не могли бы отозвать свою собаку, чтобы мы смогли спокойно поговорить? – вежливо предложил Ардуин, вовсе не желающий ранить бедного пса, который снова принялся рычать.

– А ну брысь, чертова дворняга! – проревел более чем нетрезвый мужчина, угрожающе замахиваясь ногой. Потеряв равновесие, он споткнулся и чудом не упал, упершись плечом в створку двери.

Собака тотчас же удрала, поскуливая, прижимаясь к земле и поджав хвост, должно быть, наученная, что любое непослушание влечет за собой тяжелую расплату.

Ардуин приблизился к омерзительному господину Гастону Лекоку. В нос ему тут же ударила вонь старого пота и дешевого вина. Он лишь слегка коснулся взглядом коричневой грязи, коркой покрывающей этого человека с макушки до широких неряшливых штанов. Венель-младший попытался разглядеть, что находится внутри кузницы, которая, казалось, тоже давно стояла без дела, но из-за царящей там темноты не смог ничего увидеть, кроме неясного предмета вроде угольной бочки у левой стены. Он снова заговорил:

– Моя лошадь прихрамывает и…

– Ну и чего? А мне-то какая забота до твоей клячи?

– Я думал, что вы кузнец, – заметил Венель-младший, которого вся эта история уже начала забавлять.

Еле слышный стук заставил его поднять голову. На верхнем наличнике был прибит странный предмет, раскачиваемый ветром. Это оказались кости, подвешенные на бечевках разной длины. Кости, до странности похожие на человеческие фаланги пальцев.

Лекок проследил за направлением его взгляда и невнятно пробормотал:

– Я не из тех, кого можно обвести вокруг пальца!

– В самом деле? – поинтересовался Ардуин, широко улыбаясь.

– Ты что это ко мне притащился, простофиля? Не больно-то осторожно с твоей стороны, – угрожающе произнес пьянчуга.

– А мне по нраву опасности, – ответил мэтр Правосудие, откровенно забавляясь.

– Вали отсюда, ты мне уже на нервы действуешь, – проворчал Лекок.

– Нет уж, это ты сейчас смирно и благонамеренно пригласишь меня в свою кузницу и свое… жилище. И пошевеливайся, любезный, у меня и вправду не так много времени!

Челюсти грубияна злобно сжались, его и без того злобные глазки зажглись настоящей жаждой убийства. Кулак величиной с наковальню яростно устремился к незваному гостю. Ардуин уклонился от удара, легко отпрыгнув в сторону. В следующее же мгновение тонкое лезвие кинжала опустилось на ухо бывшего кузнеца. Сначала ничего не произошло. Лекок стоял, открыв рот и ничего не понимая. Красная теплая струя потекла у него по подбородку. Он потряс головой. Отрезанное ухо, держащееся только на тоненькой полоске кожи, болталось у самой шеи. Он прижал к ране грязную руку с длинными загнутыми ногтями, больше похожими на когти, с ошалевшим и крайне потрясенным видом ощупал болтающееся ухо, хрящ и полоску кожи.

Наконец, обезумев от боли и злобы, он с яростным завыванием бросился на Ардуина, который встретил его ударом пальца в солнечное сплетение.

Гастон Лекок рухнул на колени, простонав:

– Чертова задница!

– Ну, раз тебе так нравится, мой друг. С болтающимся ухом или без него вовсе, – иронично протянул мэтр Правосудие. – Хотя без него ты уже не такой красавчик.

Быстрым движением он оторвал полоску кожи, на котором болталось ухо, вызвав у грубияна новый крик боли, и выкинул хрящеватый окровавленный трофей в кучу отбросов во дворе, заметив:

– Тебе оно все равно больше не понадобится!

Бледный до синевы Лекок стонал, прижимая руку к ране. Похоже, он только сейчас начал чувствовать боль.

– Подумаешь, важность; это всего-навсего ухо! У тебя есть второе… пока еще. И нос тоже. А теперь быстренько соберись с силами! Нечего тут скулить, будто побитая шавка. Быстро приглашай меня в дом, а то мое терпение уже на исходе. А тогда беседа со мной может стать еще более… неприятной.

– Чума на тебя! – выкрикнул Лекок, изрыгнув еще несколько проклятий и с трудом поднимаясь на ноги.

– Это не так противно, как находиться рядом с такой зловонной кучей дерьма, как ты.

– Чума на тебя! – повторил бывший кузнец.

Ему не дали возможности ни перевести дыхание, ни удрать. Острие кинжала ткнулось в жирную левую руку бывшего кузнеца. На грязном рукаве его рубахи появилось красное пятно. Снова раздался душераздирающий вой. Взгляд Лекока сделался затравленным, губы пересохли – для Ардуина это были верные признаки того, что грубиян больше не станет сопротивляться.

– Ну же, мой друг! В полдень меня ждут завтракать. Давай-ка, будь любезен, продемонстрируй мне свои владения. В противном случае мне придется разделаться с тобою, выбросить твой омерзительный труп на корм воробьям и прогуляться здесь самому. Так что выбирай сам, – добавил мэтр Правосудие с ангельской улыбкой. – И, кстати, любезный, называй меня на «вы». Я терпеть не могу, когда всякий прохвост пытается со мною фамильярничать.

Совершенно ошалевший кузнец прочел в неумолимом взгляде серых глаз странного посетителя, что тот и не думает шутить. Смерть была буквально написана там крупными буквами.

– А потом? – пробормотал он.

– Если я не обнаружу здесь… того, что ищу, то уйду и оставлю тебя зализывать раны. В противном случае послужу причиной гораздо больших страданий. Я сам прослежу за этим.

– Да что вы такое ищете… Нет у меня денег…

– И все же на свою жизнь мазурика и пьянчуги ты тратишь не так уж мало монет. Они у тебя что, в саду растут?

– Ну, это… мне тут иногда платят, – попытался объяснить Лекок, опустив глаза и гримасничая от боли.

– Арендаторы или жильцы? Ты что, смеяться надо мной вздумал? Я не думаю, чтобы даже дьявол согласился купить у тебя душу. Она слишком грубая и отвратительная, чтобы он на нее польстился. К тому же она и так принадлежит ему по праву. Зачем платить за то, что можно забрать даром?

– Вы не имеете права меня так оскорблять! – возмутился бывший кузнец.

Ардуин с лукавым видом начертил в воздухе круг острием кинжала.

– Какие мы, однако, нежные! Ты только в обморок не свались. У тебя пока что есть выбор, ты, вонючий мешок отбросов. Так как насчет визита к тебе? Имей в виду, я за тебя еще толком не взялся. А что касается твоего уха, так это лишь для того, чтобы немного привести тебя в чувство.

Ситуация забавляла Ардуина Венеля-младшего, тем более что он чувствовал – этот грубиян при первой возможности порвет его на лоскутки. На самом деле мэтр Высокое Правосудие был воплощенным великодушием. Сталось бы гораздо легче прикончить этого пьянчугу и самому осуществить здесь осмотр.

Понимал ли Гастон Лекок, что его жизнь буквально повисла на волоске и может оборваться в любую секунду? Скорее всего, нет. Он принадлежал к той породе людей, которые мучают и убивают других, пока имеют над ними власть, и становятся послушней дрессированных собачек, столкнувшись с более сильными. Из того же теста, что и Жак де Фоссей, разве что невежественный и одетый в лохмотья.

Тем не менее некий инстинкт уже подсказал Ардуину, что Лекок вовсе не тот мучитель детей, которого он разыскивает. Но все же он хотел в этом убедиться.

– Мне нужна какая-нибудь тряпка. Я истекаю кровью.

– Хм… ладно, я добрый. Но смотри, держи руки на виду, и без глупостей! Одно резкое движение – и оно станет последним в твоей жизни.

Гастон Лекок отошел на несколько шагов и вытащил полотенце, жирное и грязное, как и все здесь, и приложил к дыре, зияющей на месте уха.

– Что вы ищете? – повторил он.

– Доказательства убийств. Впрочем, я тебе об этом уже говорил; если я их здесь не найду, ты увидишь… В противном случае твоя подлая жизнь закончится здесь и сейчас.

– Послушайте, может, я грубиян, лжец и вор, но никогда никого не убивал, – возразил Лекок.

– А твоя добрая женушка? Сама взяла и прыгнула в яму с навозной жижей?

Аргумент потряс грубияна до глубины души.

– Да кто вы такой?! – прорычал он.

– Я тот, кто много чего знает.

– Она наставила мне рога!

– За это ее просто невозможно упрекнуть, – усмехнулся Ардуин.

Лекок сделал угрожающий жест, и острие кинжала сверкнуло у самого его горла.

– Спокойно! Одно неверное движение – и ты будешь насажен на вертел, точно кролик.

– Да подрались мы тогда. Мы в ту ночь сперва принялись орать друг на дружку. Эта чертова ведьма меня поцарапала, за плечо укусила, прямо до крови… Я всего лишь отвесил ей затрещину, и то вполсилы. Она упала, ударилась виском об угол стола. Смотрю, а уже и не дышит. Я ее потряс, но это не помогло. Сразу протрезвел, лучше, чем от белого с сельтерской… Ну не знал я, что делать с ее проклятым трупом. Куда мог, туда и выбросил.

– В яму с навозной жижей… нечего сказать, подходящее место для последнего упокоения. Впрочем, это уже не важно. Показывай дорогу.

 

18

Окрестности Ножан-ле-Ротру,

октябрь 1305 года и чуть позже

Тяжелыми шагами, прижимая к ране грязную тряпку, Гастон Лекок двинулся вперед. Чуть пошатываясь, он направился к полуразвалившейся ферме. Столовая, судя по всему, служившая и кухней, отличалась тем же отталкивающе неопрятным видом. Остатки непонятно чего продолжали гнить на столе, согнутая ножка которого, казалось, вот-вот подломится. Тяжелый запах, царящий здесь, вызывал тошноту, но приводил в восхищение мух, которые копошились на всей поверхности стола. Камин был переполнен золой, неопрятными кучами валявшейся по полу, выложенному каменными плитками, выщербленными от ударов топора, которым здесь же рубили толстенные поленья. Во всех углах стояли давно высохшие ловушки для насекомых, покрытые толстым слоем крохотных коричневатых трупиков. Кучи мусора, обломков стульев, колес, осколки горшков и стаканов заполняли все более или менее свободное пространство. Здесь тоже виднелись связки костей. Подвешенные на бечевках, они болтались на потолочных балках и дверях, ведущих в комнаты. В этот раз Ардуин смог разглядеть, что это птичьи кости.

Заметив его удивленный взгляд, Лекок объяснил:

– Это защищает.

– От чего? От глупости? Иди дальше.

* * *

Ардуин внимательно оглядывал все закоулки, выискивая там следы, доказательства присутствия детей в этой тошнотворно грязной берлоге.

За столовой находились другие комнаты. Первая, должно быть, когда-то была «хозяйской спальней», насколько можно судить по тому, что там стояли большая кровать и комод с выломанной стенкой. И повсюду – нагромождения переломанных вещей, выброшенных, разбитых, свидетельство беспутной жизни.

Когда они прошли в следующую комнату, Ардуин окончательно убедился, что Лекок совсем не тот человек, которого он ищет. Это была крохотная комната, где царила удивительная чистота. В середине важно стояла колыбель, сделанная из половины бочки, поставленной на полозья. Сундук, накрытый пыльным домотканым половиком, стоял в углу. Стены были обиты полотнищами зеленой льняной ткани.

Ардуин подошел к колыбельке. Крохотный матрасик и пуховые подушки ожидали младенца.

– Не выжил он, – пояснил за спиной Лекок грубым голосом. – Все померли. Все трое, один за другим. И чем я только это заслужил?

Ардуин повернулся к нему. Печаль смягчила злобное грубое лицо, и сейчас в нем начало проглядывать что-то человеческое.

– Я был… добрым и честным работником… И все пошло прахом… Моя женушка сердилась на меня, а потом наставила мне рога, уж не знаю почему… мне больше не хотелось ничего делать… я думал, что все это злая судьба… что-то такое обрушилось на меня… и я начал утешаться стаканчиком-другим, все чаще и чаще… дела и так шли плохо, а потом уж и просто из рук вон… коняги все это чувствуют, к тому же у меня руки стали не те, чтобы так ловко подковывать, как раньше… Я осерчал и ударил кого-то из них. Это как поток грязи. Не знаешь, откуда он течет, подхватывает тебя и потом все тащит и тащит. И ничего с этим не поделать.

– Да, судьба, непонятная и неумолимая судьба.

– Ну а по правде, для чего вы здесь?

– Убийства маленьких бродяг.

– Чего? – покраснел Лекок. – Неужели кто-то сказал, что я мог надругаться над мальчишкой и убить его? Кто? Да я ему голову в задницу забью!

Ардуин не сомневался, что тот говорит правду. Убивать может любой, но только очень редкие чудовища способны мучить, насиловать, причинять множество страданий только ради удовольствия.

Гастон Лекок побледнел настолько, что даже губы у него стали белыми. Ардуин понял, что тот не притворяется и сейчас действительно упадет в обморок.

– Сядь. Перевяжи свою рану чистым полотенцем, если найдешь его в своей берлоге. Я загляну в твою кузницу и уйду.

Крупный грубый мужчина затряс головой и рухнул на сундук, чтобы прийти в себя.

* * *

В кузнице все было затянуто паутиной. Толстый слой пыли покрывал бочку для углей, наковальню и сваленные кучей инструменты. Всюду были разбросаны кучи металлического лома. И никаких признаков того, что здесь запирали и мучили детей. Наоборот, полное впечатление заброшенности и уныния, как если бы жизнь решила уйти отсюда навсегда. Все это настолько опечалило Ардуина, что ему хотелось лишь одного: как можно скорее выбраться на солнечный свет и покинуть это неприятное место.

Выйдя, он был изумлен представшим перед ним зрелищем. Изголодавшийся пес лежал у самых копыт Фрингана, не проявляющего ни малейшего признака беспокойства. Потрясенный Ардуин приблизился к собаке, ожидая грозного рычания. Но вместо этого громадная дворняга завиляла хвостом.

– И чего ты от меня ждешь, собака? – поинтересовался Ардуин.

Животное встало, по очереди посмотрев на человека, ворота фермы и дорогу.

Венель-младщий поднялся в седло. Он был далеко не уверен в том, что хочет тащить эту псину с собой. Собака не сводила с него глаз. Мэтр Правосудие пустил Фрингана шагом, легонько сжав ногами его бока. Ему показалось, что во взгляде несчастного кабысдоха сосредоточилась вся надежда, какая только есть в мире. Сам толком не понимая, что делает, он коротко свистнул, бросив:

– Ладно, можешь идти с нами. Мы найдем, чем покормить тебя в дороге. И как назвать – тоже.

 

19

Дансе, октябрь 1305 года

Пес, все еще не имеющий имени, бежал рысцой впереди, часто поворачивая голову, чтобы убедиться, что новый хозяин, которого он сам себе выбрал, следует за ним. Ардуин покормил его в два приема, понемногу, чтобы оголодавшее животное не извергло из себя слишком обильную пищу.

Однако Венель-младший не обращал на пса никакого внимания. Он воскрешал в памяти записи с процесса Эванжелины Какет слово в слово:

«Альфонс Фортен, слуга, засвидетельствовал под присягой, что слабоумная Эванжелина утром в день убийства пришла, чтобы одолжить у него топорик под предлогом того, что ей надо отрубить головы карпам. Она обещала сразу его вернуть и забыла».

Ардуин вспомнил также и запись на полях, сделанную рукою Арно де Тизана: «Фортен выкупил в Дансе ферму средней руки, почти сразу после убийства Мюриетты Лафуа. И опять – на какие деньги?»

Топорик был обнаружен в кустах шалфея в дюжине туазов от дома. Но почему такая идиотка, как Эванжелина, совершив убийство, ушла, чтобы выбросить импровизированное оружие, и вернулась, чтобы сесть рядом с жертвой? Почему она даже не подумала вымыть лицо и руки от крови, которой они были покрыты? Вопросы продолжали крутиться у него в голове.

* * *

Вороной Фринган бежал бодрой рысью по дороге от Ножан-ле-Ротру к Дансе – маленькой деревушке, состоящей из четырех ферм, окруженных лесом. Перед Ардуином наконец показалась церковь Сен-Жуин, настолько старая, что все забыли, когда она была возведена. Мальчишка, который, высунув от старания язык, отрезал кусок хлеба, указал ему ферму Альфонса Фортена кивком головы, едва бросив на путника взгляд.

Ардуин въехал в квадратный двор, где было множество людей, занятых делом, что сразу производило впечатление рачительного хозяйства. Двое каменщиков чинили трещину в стене риги, женщина в сабо, наклонившись, вырывала сорняки, выросшие между серыми камнями, которыми был вымощен двор. К палачу подошла девочка примерно десяти лет, с младенцем на руках. Она посмотрела на него любопытным взглядом, одновременно грустным и сердитым.

– Я разыскиваю Альфонса Фортена, мне нужно поговорить с ним, – произнес Ардуин.

– Папа сейчас в поле, – ответила она.

– А мама?

Слезы появились у девочки на глазах.

– Она соединилась с Господом Богом.

Ардуин Венель-младший спрыгнул из седла и подошел к ней, тихо сказав:

– Мне очень жаль.

– Это из-за него, – пояснила она, указав подбородком на задремавшего у нее на руках младенца. – Но мне сказали, что это вовсе не его вина. Что не следует на него за это сердиться. Но она умерла после того, как он вылез из нее.

– Твой братик и вправду не виноват в кончине твоей мамы.

– Если б он не родился, она бы не умерла, – упрямо повторила девочка, опустив голову.

К ним вихрем примчалась молодая женщина с пышной грудью, едва не вываливающейся из передника. Вид у нее был на редкость нелюбезный, щеки немного покраснели, пряди волос выбились из-под льняного чепца. Она резким движением отобрала у девочки младенца и бросила:

– А это еще кто?

– А я почем знаю… Хочет видеть папу.

– Я тебе уже говорила, что нечего нянчиться с Антуаном, не надо вынимать его из колыбели. Иди отсюда! – проворчала молодая женщина.

Девочка повернулась и быстро ушла с недовольным видом.

– Кто вы такой? – требовательно произнесла женщина, на которую не произвели ни малейшего впечатления ни благообразный вид незнакомца, ни даже шпага.

– Ардуин Венель, прибыл поговорить с мэтром Фортеном.

– В поле он. Раньше ужина не вернется.

– В каком поле?

Она пристально посмотрела на Ардуина, поджав губы и выражая полнейшее несогласие отвечать.

– А кто вы, позвольте спросить?

– Влажная кормилица.

Ардуин удивился, что простая кормилица ведет себя настолько невежливо, даже услышав, что он приехал проговорить с ее хозяином.

– Ну и кислый же у вас характер, молодая особа… В ваших краях люди славятся любезным обращением с приезжими.

Она сощурила глаза и вздохнула, а затем извинилась уже гораздо более вежливым тоном:

– Прошу прощения, мессир. Это потому, что я боюсь.

– Меня?

– Вот ее, – выпрямилась она, указав на жилой дом, в котором скрылась девочка. – Бландина, гадюка проклятая!

– В таком возрасте?

– Я проснулась – и вот, Антуан уже исчез. У меня вся кровь так и застыла. Излишним будет говорить вам, что я кормлю двоих – своего и вот этого. И к тому же должна готовить на всех – и на хозяев, и на работников, а это, знаете ли, нелегко.

Она казалась настолько огорченной, что Ардуин захотел ее утешить, хоть и немного тривиально:

– Это всего лишь сильное утомление. Такое случается.

– Вы не понимаете, – возразила женщина, понижая голос. – Бландина ненавидит своего братика. Она же его едва не задушила в колыбели. Хорошо, я вовремя пришла. А тут проснулась, а его нет… Боже милосердный, я уж подумала, что произошло самое худшее. Она же может бросить его в колодец или утопить в речке.

– Простите? – переспросил ошеломленный Ардуин.

– Она не может простить ему, что ее мать умерла. Говорю вам, она его ненавидит и при малейшей возможности сделает ему что-нибудь плохое.

– А что хозяин об этом говорит?

– Да говорит, что в конце концов это пройдет. Вот убьет она младенчика, тогда он и поймет, да поздно будет. А может, вы как раз вовремя и прибыли, может, она его как раз к реке и хотела тащить… О Господи Иисусе! Не останусь я здесь, не хочется мне оказаться виноватой в том несчастье, которое здесь случится. Знаете, кормилицы с таким молоком, как у меня, долго без дела не остаются. А хозяина вы найдете на поле Буржуа, это прямо на выезде из деревни.

Она снова покачала головой; судя по всему, ей что-то только что пришло в голову.

– Знаете, меня, конечно, некоторые обвинят в небрежности… Но только соберу я сейчас свое барахло да и дам деру, пока хозяин не вернулся.

Она улыбнулась в первый раз за время разговора и добавила:

– Вот вы пришли, и мне это прямо как знак свыше. Я тут и так целыми днями крутилась… Неохота мне увидеть, как она его прикончит в один прекрасный день.

И, не дав ему времени поблагодарить ее за сведения, женщина бросилась к дому, все так же держа младенца на руках.

* * *

Поле Буржуа Ардуин нашел без особых сложностей. Темно-серый мерин из Перша, вожжи которого были слабо затянуты на ветке, жевал сухие травинки. Он бросил мирный взгляд на Фрингана. Невольная улыбка показалась на губах мэтра Правосудие. Какие же замечательные создания эти лошади! Сколько красоты в их шее, спине, мощных ногах, несших крестоносцев до самой Святой Земли! Впрочем, те лошади были не такими быстрыми, как Фринган, но зато куда более сильными и выносливыми.

Взгляд Венеля-младшего пробежался по полю, представлявшему из себя еле заметный склон, но не заметил там ни одного человека. Ардуин спешился, жестом подозвал собаку, которая теперь все время следовала за ним, и сделал несколько шагов, вспоминая замечение Адель Бобетт: «Да я вообще-то остерегалась этого парня, Фортена. Вот уж чьей исповеди я бы точно не поверила, если хотите знать! Настоящий плут».

– Эй, мэтр Фортен, где вы? – несколько раз окликнул Ардуин.

Никакого ответа. Странно: кто же надолго оставит лошадь вот так, без присмотра. Фермер должен находиться где-то поблизости. Венель-младший направился к невысокому дереву, виднеющемуся по левую сторону. Он решил, что, должно быть, заросли заглушили его крики.

В рощице обнаружился небольшой прудик; тут Ардуин понял, почему Фортен оказался глух к его зову. Он спал, вытянувшись на спине, раскинув руки и раскрыв рот. Раздавался громкий ритмичный храп, который, казалось, мог бы разбудить и мертвого. Рядом валялись две глиняные бутыли, и мэтр Правосудие готов был спорить на что угодно: в них не было ни воды, ни свежей травяной настойки.

Он приблизился к распростертому на траве огромному телу и слегка толкнул его носком сапога. Фортен издал протестующее ворчание, но все же открыл глаза. Другой, более чувствительный толчок окончательно разбудил его. Он быстро принял сидячее положение, глядя на незнакомца со смесью злобы и удивления.

– Эй, ты это чего? Смотри, я ведь и сдачи дать могу.

– Правда? Да я за это время мог сто раз тебя прикончить и скрыться с твоим мерином.

– Чего тебе надо?

– Потолковать об одном старом деле… Мое имя Ардуин Венель, уполномоченный сеньора бальи Мортаня, и мне следует говорить «вы» всем, кто желает, чтобы я оставался с ними любезным. Давай-ка вставай!

Упоминания об Арно де Тизане и слов «старое дело» оказалось достаточно, чтобы лицо у Фортена окаменело от страха. Ему понадобилось несколько долгих мгновений, чтобы прийти в себя и принять вертикальное положение. Наконец перед ним встал низенький сутулый человечек.

– Не понимаю, чего вы мне тут такого напели.

– Правда? А вот такое имя, как Эванжелина Какет, тебе ни о чем не говорит? Она была служанкой у Лафуа.

Грубое тяжелое лицо помрачнело еще больше. Ардуин, от взгляда которого ничего не ускользало, заметил, что мужчина уже приготовился врать. Мэтру Правосудие очень не хотелось, чтобы его снова вынудили применить силу, поэтому он решил опередить Фортена и заговорил ровным непреклонным тоном, который подействовал с первого раза:

– Не надо меня злить, это я тебе пока что советую по-дружески. На какие деньги ты купил свою распрекрасную ферму? За то, что свидетельствовал в суде, так? Я уже побеседовал с Адель Бобетт, которая, как ты помнишь, тоже служила у Лафуа. Выкладывай остальное или берегись.

Альфонс Фортен прочел во взгляде серых глаз Ардуина неколебимую твердость и понял, что этот высокий незнакомец, рассматривавший его с пренебрежением, будто какую-то навозную муху, не отпустит его и вовсе не намерен шутить. Он слишком проигрывал в росте и габаритах, чтобы даже думать о каком-то сопротивлении, к тому же опьянение всегда замедляет и движения, и мысли. Немного поколебавшись, мужчина сдался:

– Ну это… хозяин… Гарен Лафуа мне дал на лапу… но я даже не лгал… почти.

– Потому что было возможно соврать наполовину? Рассказывай.

Взгляд Фортена устремился куда-то вдаль к вершинам деревьев. Наконец он вздохнул:

– Надо сказать… по правде говоря, его не любили… то есть, я хочу сказать, что слуги его не любили… его любили не намного больше, чем хозяйку. А уж хозяйку все точно ненавидели.

– «Прыщ на ровном месте», как сказала Адель.

– Настоящий чирей на заднице, вот кто она была! Насколько папаша Гарен был добрым, настолько та… Всем там заправляла. Ну и скверной же она была! Что же там… конечно.

– Я так понимаю, что ее смерть вас не особенно опечалила.

– Вот истинная правда, – согласился Фортен. – Нам всем не особенно хотелось свидетельствовать против дурочки. Она была настоящей идиоткой, но не злой. У этой бестии Мюриетты она была вроде козла отпущения. Вот почему из-за этой карги никто из нас даже и слезинки не пролил.

– Итак, Эванжелина пришла одолжить топорик под тем предлогом, что ей надо отрубить головы карпам?

Фермер опустил голову, и его щеки нависли над небритым подбородком. Он отрицательно замотал головой и наконец произнес:

– Ну… но это ведь мой топорик был там, в зарослях шалфея, а когда дурочку нашли в доме, она сидела возле трупа матушки Лафуа.

– Лафуа тебе щедро заплатил, чтобы ты показал под присягой, что Эванжелина пришла к тебе за этим импровизированным оружием.

– Хм… – согласился фермер, которому явно было не по себе, – так это же она укокошила Мюриетту Лафуа! Да она была вся в кровище, с ног до головы, что твой мясник, – поспешно добавил он.

– И для тебя удобнее всего этому верить, – одернул его Ардуин. – В противном случае ты будешь вынужден признать, что отправил невинного человека на пытку и медленную мучительную смерть из-за каких-то паршивых монет. Мерзкое пятно на твоей душе.

– Но это же она, клянусь вам! – упрямо повторил Фортен.

– Твоя клятва так же правдива, как твое свидетельство? Что ты можешь мне сказать об Элуа Талоне, бывшем солдате, который стал чернорабочим, а затем колбасником? Он клятвенно утверждал, что в день убийства сопровождал хозяина в поездке по его владениям и целый день никуда от него не отлучался. Он сказал правду?

– Слушайте… Ох… я, конечно, немного соврал из-за денег. Но Эванжелина укокошила хозяйку, я не отступлюсь от своих слов. Я и так был жестоко наказан за свою ложь – моя жена умерла в родах…

– Получается, это она заплатила за твой проступок? А ты тут наслаждаешься жизнью, брюхо вон какое отрастил, глаза себе залил с утра пораньше… Ты себе быстренько сыщешь супругу, которая сумеет утешить вдовца, – иронично произнес Ардуин. – Только поспеши, пока твоя Бландина не прикончила мальчишку. Хотя, если придерживаться твоей логики, это тоже станет возмещением долгов твоей души? Давай-ка соберись, время не ждет.

– Я ни в чем не виноват, только в одной маленькой лжи, которая и не изменила-то ничего. Клянусь вам, что это был мой топорик, который нашли в зарослях шалфея, весь покрытый засохшей кровью!

– И все-таки вернемся к Элуа Талону, – настаивал мэтр Правосудие. – Он тоже виновен в некотором искажении истины?

– Нет, не мог он это сделать, он слишком набожен для такого. Он же поклялся, положив руку на Евангелие… Если только наш хозяин его не обманул.

– Это как?

– Что же… Земли Лафуа, они ведь большие. Я потом часто об этом думал. Проверка движется очень быстро, каждый направляется в какую-то сторону, а затем все снова встречаются. Но Элуа вовсе не думал о плохом, он вообще размазня. Это я так, предполагаю… Вот нарочно он не солгал бы, это точно, в этом я уверен.

Фермер полностью подтвердил слова Адель Бобетт, но Ардуин Венель-младший был уверен, что он еще что-то скрывает.

– Фортен, я умею читать в душах людей и вижу, когда они мучаются. Правду! Всю и прямо сейчас.

Быстрым, как молния, движением он вытащил свой кинжал из ножен, висящих на поясе, и без всяких церемоний упер его в двойной подбородок собеседника, который поспешно сделал шаг назад.

– Живо!

– Мадлен… Это с нею надо говорить… но имейте в виду, я вам ничего не сказал. Я поклялся головой своей жены, что ничего никому не скажу. Я, конечно, нарушаю слово, но раз она уже скончалась, так я ничем особенно и не рискую.

– Поклялся обо всем молчать?

Альфонс Фортен пристально посмотрел на него и затряс головой в знак согласия.

– Кто эта Мадлен?

– Мадлен Фроментен. Одна из служанок, которая осталась с хозяином.

Ардуин вспомнил. Это была одна из служанок, свидетельство которой ограничилось коротким заявлением: в доме все было как всегда, за исключением убийства, совершенного каким-то бродягой.

– Она в Ножане, да?

Новый утвердительный кивок.

– А почему именно Мадлен? – настаивал Ардуин.

– Я ничего больше не знаю, – буркнул фермер с самым упрямым выражением лица.

Ардуин Венель-младший знал, что это тоже ложь, но больше он ничего не смог добиться.

* * *

Палач уже подошел к Фрингану, когда снова раздался голос Фортена:

– Это, знаете ли, такая девушка… Вы уж с ней понежнее. У нее… есть внебрачный ребенок, он в деревне… Гарен Лафуа ничего не знает. Она не хотела этих денег, лишь бы сказать правду, но ведь несколько денье значили очень много для нее и ее сына.

Венель-младший резко остановился и сделал несколько шагов назад к фермеру.

– А каким образом тебе это все стало известно?

Мягкая улыбка показалась на губах у низкорослого мужчины, когда он смущенно произнес:

– А я воровал у Лафуа для нее.

Внезапно выпрямившись и бросив на Ардуина злобный взгляд, он заявил, грозно тыча в него пальцем:

– Но учтите, здесь не было ничего такого! Она не из тех, кому можно лазить под юбку. Никто, достойный называться человеком, так не поступил бы. Она пострадала от одного из тех негодяев, которые берут женщину силой и бьют ее, если та упрямится. Да ничего я особенного у них и не брал: несколько поленьев здесь, немного яиц и овощей там, чтобы она могла заплатить за содержание своего малыша… Матушка Мюриетта, она, знаете ли, была скупердяйкой. Скверная женщина, я об этом уже говорил. Да она бы эти яйца лучше свиньям скормила, чем позволила бы кому-то отдать. После того, как произошло это… преступление, Мадлен попросила у меня совета, и я ей сказал держать рот на замке.

– Это не она ли в тот ужасный день отправилась с другими служанками стирать белье?

– Нет, но я вам ничего не говорил.

* * *

Ардуин Венель-младший подумал, что поступил очень проницательно, оставив за собою еще на одну ночь комнату у матушки Крольчихи. Он возвращался в Ножан-ле-Ротру. Собаку, у которой еще не было имени и которая виляла хвостом при виде своего нового хозяина, он с удобством устроил во внутреннем дворе, надеясь, что она не сожрет обитателей курятника.

 

20

Окрестности Ножан-ле-Ротру,

октябрь 1305 года или чуть позже

Стоя на коленях у кровати своего пятилетнего сына Гийома, Маот де Вигонрен молилась. Она сжимала обеими руками его маленькую горячую ручку и время от времени поднимала глаза на влажное от пота ангельское личико. И отказывалась признавать, что нежные детские черты искажает агония.

Раздавшийся рядом легкий шелест одежды заставил ее повернуть голову. Агнес де Маленье, ее свояченица, стояла позади, молитвенно сложив руки. На лице ее застыло выражение полнейшей опустошенности.

– Пришел ли он в сознание, сестрица?

– Нет, дорогая Агнес. Но я уверена, что теперь он дышит гораздо легче. Ужасная диарея прекратилась, так же как и рвота.

Из сострадания к несчастной матери, которая старалась утешиться как могла, Агнес молча покачала головой. Только что ушел прославленный доктор Антуан Мешо, известный своими обширными знаниями и врачебным искусством. Избегая взгляда Агнес и баронессы-матери Беатрис де Вигонрен, он прошептал:

– Дамы… Я вынужден объявить, что следует готовиться к худшему. Молите Бога о милости… я не уверен, что маленький Гийом переживет ночь.

Стон сорвался с губ Беатрис де Вигонрен. Перекрестившись, она спросила отрывистым голосом:

– Мессир доктор… Я… Скажите, это болезнь желудка, или желчь течет слишком медленно… или это проклятие?

– Мадам, я не верю в проклятия, и в то же время все прочие предположения исчерпаны.

– Вы считаете, что это не тот случай? – сдавленным голосом произнесла Агнес де Маленье, с трудом удерживая слезы.

– Нет, не думаю.

– Опасная болезнь? Из тех, что исчезают, чтобы затем появиться вновь? – настаивала Беатрис де Вигонрен.

Доктор осторожно подытожил:

– Ваш супруг, мадам, скончался больше двух лет назад. Ваш сын Франсуа, отец Гийома, – восемью месяцами позже. Эпидемии распространяются намного быстрее. Я все же надеялся, уверяю вас, что мне не придется наблюдать ужасную агонию еще одного члена вашей семьи. К моему сильнейшему отчаянию, теперь ваш внук может нас покинуть; у него те же симптомы, что у его деда и отца. Болезнь не затронула больше никого из живущих в доме.

– А… может быть, у него отравлена кровь? – подсказала Агнес де Маленье.

– Кровь, которую я ему пустил вчера, была нормальной – жидкой и хорошего карминового цвета, – возразил доктор, который по примеру своих собратьев по профессии практиковал многочисленные кровопускания. – Впрочем, легкость ее истечения меня удивила в случае с мессиром вашим отцом, учитывая его возраст. Кровь стариков, которые любят хорошо покушать, чаще всего очень вязкая.

– Я… Господи Иисусе, я ненавижу себя за эту эгоистическую мысль в такой момент, но я опасаюсь за жизнь своего сына Этьена, – прошептала Агнес.

– Успокойтесь, мадам, мы будем наблюдать за ним вдвое тщательней, – постарался утешить ее Антуан Мешо. – Для своих четырех лет Этьен достаточно крепок, он просто бурлит от переполняющей его жизненной силы.

– Конечно, старость ослабила моего отца, но мой брат Франсуа, он же был крепок, как дуб, – продолжила она.

– Прошу вас, мадам, не забивайте себе голову этими ужасающими безумными мыслями. С маленьким Этьеном ничего не случится. Если вы считаете это необходимым, я буду приходить и осматривать его каждую неделю.

Агнес прикрыла глаза в знак согласия, Беатрис де Вигонрен сделала то же самое и снова заговорила:

– Если… если Гийом умрет… прямая ветвь рода Вигонрен, его имя угаснет вместе с ним. Боже милосердный, какая несправедливость! Сеньор доктор, я уже потеряла троих сыновей. У меня остается только моя дорогая дочь Агнес и ее сын. Впрочем, я нежно люблю и свою своячницу Маот, и должна сказать, что эта любовь вполне ею заслужена, но она же не совсем нашей крови.

Антуан Мешо печально опустил голову. Семейство Вигонрен было известно своим благородством, набожностью и справедливостью. И все же с недавнего времени над ними разразились несчастья. Шесть лет назад средний, Жан, погиб от несчастного случая на охоте. Он приблизился к раненому оленю, полагая, что тот уже в агонии и следует прекратить его страдания. Но олень внезапно поднялся и разодрал его своими рогами. У Жана, как и у всех мужчин этой семьи, были крепкие кости, поэтому целых два дня он противился смерти, пока она наконец не восторжествовала. Двумя годами позднее младшего, Филиппа, нашли на опушке леса, неподалеку от Рапуйер, ограбленного и буквально истыканного ножом. На убитом оставались только сапоги. Расследование пришло к заключению, что это убийство совершено бродягами-грабителями. Прошло еще чуть меньше года, и Франсуа, старший, присоединился к своим братьям, уже представшими перед лицом Создателя. Причиной этого явилось то, что баронесса Беатрис де Вигонрен назвала опасной болезнью.

* * *

Агнес приблизилась к своей родственнице, которая все еще стояла на коленях, положила руку ей на плечо, и попросила мягким ласковым голосом:

– Дорогая Маот, присоединяйтесь к нам, отдохните немного. Вы не ели уже столько дней и… Гийом нуждается в вас, в ваших силах.

Маот де Вигонрен отрицательно покачала головой.

– Вы такая добрая… Но при одной мысли, что надо проглотить хоть кусок, у меня тошнота подкатывает к горлу. Ему немного лучше… Уверяю вас, дорогая Агнес, он дышит гораздо свободнее, его больше не тошнит. Я хочу быть рядом, когда он наконец придет в сознание… Я… я уверена, что ему стало легче после того, как я его напоила отваром из чертополоха.

Агнес вдруг подумала, что ни за что на свете не хотела бы находиться здесь, когда малыш испустит дух. Без сомнения, скоро. Она отошла на несколько шагов, бросив последний взгляд на очаровательное детское личико, которое уже сделалось воскового цвета.

– Я пойду на кухню, скажу, чтобы для вас что-нибудь оставили на тот случай, если вам захочется покушать… попозже. Я скоро приду, сестрица.

* * *

Агнес де Маленье ужинала со своей матерью в большом зале усадьбы. Изредка они встречались взглядами, чтобы тотчас же отвернуться друг от друга. Женщины обменялись лишь парой ничего не значащих слов. Беатрис де Вигонрен заметила про себя, что на большой дом навалилась зловещая тишина. Она страшила всех – судьба маленького хозяина, юного барона, который собирался отдать Богу душу. Беатрис изо всех сил удерживала слезы, мужественно стараясь завершить трапезу. Но каждый проглоченный кусок щуки, запеченной в густом соусе с хлебом и белым вином, приправленной имбирем и шафраном, – для постного дня просто роскошное блюдо, – вызывал у нее тошноту. Агнес жадно ела все с подозрительным усердием, выдающим отсутствие аппетита.

Она произнесла нарочито бодрым голосом, вымученная жизнерадостность в котором вызывала еще большую печаль:

– На самом деле прекрасная еда! Настолько сытная, что я, пожалуй, откажусь от грушевых пирожков и ограничусь стаканчиком гипокраса.

Баронесса-мать Беатрис де Вигонрен не обманулась этим наигранно довольным тоном своей дочери, но все же улыбнулась ей.

Очень непривычным для нее способом Агнес в три приема наполнила свой стакан и выпила гипокрас почти что одним длинным глотком. Мать наблюдала за ней уголками глаз, следя, как меняется выражение ее лица: сперва фальшиво-жизнерадостное, затем опечаленное, после мрачное и суровое и, наконец, непокорное.

– Матушка… Я не могу больше держать при себе свои мысли. Они меня мучают. Без сомнения, это глупости и женские нервы, беспокойство матери, но…

– Прошу вас, моя дорогая дочь, доверьтесь мне, так как я чувствую… наконец… я предчувствую, что…

– Хм… Сколько прекрасных, сильных и доблестных мужчин. Безусловно, Жан был изувечен раненым оленем шесть лет назад, Филипп убит грабителями двумя годами позже. Но мой отец скончался, явив те же симптомы, что сейчас у Гийома, точно так же, как мой старший Франсуа… муж Маот.

– К чему вы клоните? – шепотом спросила мать. Сомнение поселилось в ней с самого начала болезни Гийома.

– Верите ли вы, матушка… верите ли вы, что вся эта череда печальных событий и в самом деле не более чем несчастные случаи?

Беатрис де Виготрен допила свой стакан, избегая встречаться взглядом с дочерью, которая снова заговорила:

– Не может ли за этим стоять чья-то злодейская рука…

– Злой умысел? – выдохнула Беатрис, зажимая себе рот рукой, настолько чудовищным показалось ей это предположение. Чудовищным, но все более и более убедительным.

– Пугает, не так ли? – заметила Агнес. – Однако эта серия смертей мужчин… наследников титула и состояния…

– И вы считаете, что…

– Я думаю, что происходит самое худшее, что можно предполагать, матушка.

Имя Маот так и не было произнесено, но, однако, оно витало в воздухе между женщинами, сидящими за столом.

– Какой ей толк, если ее… если Гийом умрет в свою очередь, если он последний наследник по прямой линии? – рассудительно произнесла мадам де Вигонрен.

– Приемлемый довод, потому что тогда она потеряет почти все, за исключением скромного наследства, оставленного ей мужем. Но если Антуан Мешо совершит невероятное чудо и Гийом избежит когтей смерти? – заметила Агнес.

– Об этом, дочь моя, следует спросить у самой себя. Во всяком случае… если ваши подозрения на чем-то основаны… каким образом можно довести моего внука до такого состояния, чтобы затем его спасти?

– Достаточно крохотной порции яда, чтобы произвести все нужные эффекты без риска убить ребенка. И, должно быть, чтобы отвести от себя подозрения.

– Я вся дрожу от ужаса при одной мысли о подобных кознях.

– Я тоже. Во всяком случае, прежде всего я думаю о своем сыне Этьене. Если в доме и вправду свирепствует злоумышленник или злоумышленница… Необходимо раздавить эту змею быстро и безо всякой жалости.

– Когда должен вернуться ваш супруг, моя душенька?

– Эсташ больше не должен задерживаться. Я ожидаю его к концу недели. Признаться, при таких обстоятельствах его отсутствие вызывает у меня тревогу.

 

21

Ножан-ле-Ротру, октябрь 1305 года.

Чуть позже

В конторе по найму лошадей и повозок Ардуина Венеля-младшего ожидало короткое послание, состоящее из одних намеков и подписанное Бернадиной. Проницательная служанка не знала, где ее хозяин остановился в Ножане, но прекрасно понимала, что Фринган всегда окружен заботой и вниманием, поэтому вряд ли его поместят в темный захламленный сарай какой-нибудь таверны. Ардуин узнал ее ровный старательный почерк. Несмотря на то, что палачи принадлежат к презираемой касте, почти все они умеют читать и писать.

Мой обожаемый хозяин,
Бернадина.

Беллем – секретарь заместителя бальи – вызывает вас к себе. С тех пор как вы уехали, он уже три раза приходил и был похож на курицу, которая без толку суетится во дворе. Он ждет, а точнее, уже требует, чтобы вы приехали как можно скорее. По какой причине – вы сами знаете.

Ваша преданная, почтительная и любящая

У мэтра Высокое Правосудие вырвался усталый вздох. Боже милосердный, он совершенно забыл о своих обязанностях, от всей души надеясь, что ничто ему о них не напомнит. Назавтра ему нужно будет вернуться в Беллем. А сейчас и он, и Фринган слишком устали, чтобы пускаться в такую дальнюю дорогу, да еще и на ночь глядя.

* * *

В конце трапезы Венель-младший вдруг ощутил полнейшее изнеможение. Он выпил всего один стакан вина и отказался от щедрой порции сливового крема с цукатами, предложенной матушкой Крольчихой, которая была восхищена его возвращением.

Распрощавшись с трактирщицей, Ардуин поднялся к себе в комнату. Из окна он помахал рукой псу, который теперь стал Энеем, потому что любовь, которая настигла героиню – молодую Лавинию, – была такой же «внезапной и быстрой, как укус собаки». Конечно, это чересчур изысканное имя для такой тощей дворняги, потомка пятнадцати отцов, но, в конце концов, должно же у бедного животного быть хоть что-то красивое. Пес с запутанной родословной посмотрел на него и часто завилял хвостом.

– Спи, пес. Ты сыт благодаря щедрости матушки Крольчихи.

Непонятная усталость разлилась по всему его телу, ставшему невероятно тяжелым. Неловкими движениями Ардуин разделся и улегся на кровать.

Странное дело: он думал, что сразу же провалится в забытье, но сон упорно не шел к нему. Палач почувствовал довольно приятное головокружение, как это бывает ночью во время лихорадки. Закрыв глаза, он погрузился в полусонное состояние. Перед внутренним взором мелькали картинки, смешиваясь в его сознании, постепенно теряя четкость и связность.

* * *

Мари де Сальвен пристально смотрела на него; их разделяла стена пламени. На шее молодой женщины поблескивал какой-то медальон. Но ведь у приговоренных отбирают украшения. Длинные волосы цвета спелой пшеницы каскадом спускались до самой талии. Но их же тогда обстригли… Тишина. Плотная тяжелая тишина. Ни потрескивания огня, ни разговоров или смешков из открытых ртов зевак, собравшихся поглазеть на казнь. Ардуин ей улыбался, казалось, совершено не замечая, что она сейчас будет поглощена огнем. Он слышал свой собственный голос, спокойный и радостный:

– Простите, но я ничего не слышу, что вы мне говорите, дорогая.

Она улыбнулась ему в свою очередь сквозь красно-желтые языки пламени, бросив:

– Ничего страшного, милый, подождем до завтра.

Два их голоса в безмолвной вселенной.

* * *

Он снова был на прежнем месте, мелкий дождик смачивал булыжники мостовой. Никаких признаков костра. И все та же непроницаемая тишина. Однако дети играли, гонялись друг за другом, кумушки болтали, бродячие торговцы катили ручные тележки и орали, расхваливая несравненные достоинства предлагаемых продуктов, безделушек или кухонных горшков. Старая истощенная седая нищенка прошла мимо, обратив на него взгляд голубых глаз, цвет которых вызывал в памяти холодное море. И никакого шума. Можно подумать, что какая-то проказница-фея пошутила с миром, лишив его звуков. Ардуин не слышал даже шелеста шелковистой ткани у себя за спиной. И ему не приходило в голову повернуться. Раздался легкий шум. Чьи-то руки обняли его сзади, к нему прижалось твердое и худое тело, теплое дыхание овеяло затылок, и нежный голос прошептал:

– Ничего этого не существует…

– Мари?

* * *

Он резким движением вытянулся на кровати, вглядываясь в густую темноту комнаты. Вокруг царила глубокая ночная тишина. Полная тишина.

Ардуин вспомнил о нескольких снах, настолько ярких и напряженных, что, наверно, можно было бы часами разгадывать, что они означают. Некоторое время он громоздил одно предположение на другое, полностью лишенные смысла или вполне приемлемые. Но ни одно из них не показалось ему достаточно достоверным. К тому же сейчас у него не было желания копаться в перипетиях этого сна, которые только сбивали с толку. Единственное, что имело значение, – в них постоянно была Мари. Ее руки сжимали его в объятиях, ее дыхание он ощущал на своем затылке. Нелепый и неуместный вопрос заставил его сердце забиться так быстро, что Ардуин застыл, положив руку себе на грудь и открыв рот. Любила ли она его хоть немного? Но он даже задохнулся при мысли о том, насколько неуместно и непристойно это звучит, и предпочел тотчас же изгнать эту мысль из своей головы.

Он точно так же подверг пытке и Эванжелину Какет, перед тем как похоронить ее заживо.

Двое невинных. Два жертвенных агнца.

Палач снова вытянулся на кровати. Против всех ожиданий сон тотчас же сразил его.

 

22

Ножан-ле-Ротру октябрь 1305 года.

Еще чуть позже

Стук в дверь и выкрики взволнованной женщины вырвали его из сонного оцепенения. Он встал и, прежде чем открыть, кое-как оделся. Его тут же затопил поток невразумительных слов. Антуан Мешо и матушка Крольчиха говорили одновременно, причем каждый повышал голос, стараясь перекричать другого. Немного сбитый с толку, пытаясь стряхнуть с себя последние остатки дремы, Ардуин воздел руки к потолку в знак того, что абсолютно ничего не понимает. Но тут доктор удивил его еще больше. Он оглушительно заорал:

– Матушка Крольчиха, я почтительно прошу вас замолчать! Вы знаете об этом лишь то, что я вам только что рассказал, и я очень прошу вас не повторять этого. Я понимаю, что вы во власти эмоций, и очень надеюсь, что смогу все объяснить лучше вас!

Трактирщица присмирела.

– Еще одного несчастного малыша нашли сегодня, прямо перед заутреней. Кожевник обнаружил.

– Где?

– На улице Крок, завернутого в лохмотья, как и остальных.

– Э… – Ардуин украдкой бросил взгляд на матушку Крольчиху, которая, похоже, решила так здесь и оставаться.

– О, наша славная трактирщица знает, какие чудовищные зверства сотворили с этими детьми, почти со всеми. Маленький покойник очень похож на тех, кого мне уже приходилось осматривать.

– Могу ли я…

– Сеньор Ги де Тре дал мне карт-бланш.

– Его уже известили?

– Еще нет, я… я ждал, пока его разбудят.

Изо всех сил набравшись храбрости, он повернул голову к хозяйке, которая внимательно слушала, стараясь ничего не упустить из разговора, и выпалил смущенной скороговоркой:

– Матушка Крольчиха, я очень прошу простить меня и понять, что все это мой профессиональный секрет. Поэтому мы будем вам очень признательны, если вы пожелаете нас оставить. Почему бы вам не приготовить что-нибудь перекусить для мессира Венеля, не говоря уже о стакане бодрящей настойки, которая ему очень даже не помешает?

Та, будучи женщиной умной, поняла, что ее любопытство становится чрезмерным, и поспешила извиниться:

– Прошу прощения, мессир доктор! Я была так неделикатна, что, право, краснею. Прошу прощения, правда, мессиры.

И она бросилась к лестнице, будто воровка, застигнутая на месте преступления.

– Дайте мне немного времени, чтобы одеться, – поспешно сказал Ардуин.

Доктор Мешо рухнул на край расстеленной кровати, но при таких обстоятельствах эта неучтивость была вполне простительна. Со вздохом, полным отчаяния, он хрипло проговорил:

– Я не понимаю…

– Во всяком случае, я могу вас заверить, что Гастон Лекок, ваш бывший кузнец, пьяница и скандалист, не замешан в этом мрачном и невыносимым деле.

– Вы что, ездили к нему? – осведомился доктор.

– Ну да. У нас был… довольно оживленный спор. Но мы снова помирились настолько, что он подарил мне свою собаку.

– Если так, то это значит, что с ним произошли просто волшебные перемены. Надо же, собаку!.. Рассказывайте, прошу вас.

Ардуин в деталях рассказал ему о своей бурной встрече с Лекоком, опустив разве что эпизод с отрезанным ухом.

– Но кто же это тогда? Кто же этот ужасающий бесчеловечный монстр?

– Не знаю. Во всяком случае, я считаю, что ваши умозаключения вполне разумны. Это существо, которое обитает недалеко от Ножан-ле-Ротру, где его привыкли видеть и не обращают на него особого внимания. Возможно, постоянно проживающий здесь приезжий, который прекрасно ориентируется в здешних окрестностях.

Поразмышляв несколько мгновений, доктор спросил, выделяя каждое слово:

– Мессир Венель… Кто вы на самом деле? Обещаю, ваш ответ не нанесет урона вашей чести, но я ни капли не верю в историю, которую вы мне преподнесли. Что убийство, которое произошло в Мортане, могло быть совершено тем же человеком, что объясняет ваш интерес к нашему городу. Предо мною проходит множество людей, и очень многие из них мне лгут: рассчитывая что-то выгадать, или от стыда, иногда же от страха… Если я этим вопросом случайно наступил на больную мозоль, оставьте его без внимания и не судите меня строго.

Венель-младший вдруг вспомнил, что через несколько часов он должен будет надеть одежды смерти и подвергнуть кого-то пыткам или казнить. Взгляд его серых глаз буквально пришпилил к месту доктора, уже сожалевшего о своей несдержанности. Глубокий взгляд, в котором, казалось, были сокрыты все тайны мира. Мешо почудилось, будто он погрузился в бездонную пропасть, которая может загасить любую искорку жизни. Доктор тут же рассердился на себя за эти суеверные мысли. Все это чепуха! Но продолжение разговора будет еще более болезненным; он обладал достаточным знанием человеческой природы, чтобы это понять.

– Мессир Мешо… поклянитесь перед Богом вашей душою, что те слова, которые вы сейчас услышите, не выйдут за пределы этой комнаты. Что вы не перескажете их даже на исповеди.

Странное дело: доктор вовсе не был удивлен ни таким требованием, ни торжественным и свирепым тоном, которым оно было произнесено.

– Клянусь. Пусть я буду проклят, если нарушу это слово.

– Вы сейчас поймете, почему я счел… неуместным снова предстать перед вашей невесткой, мадам Бланш. Любой на моем месте, если у него есть хоть немного чести и совести, обязан поступить именно так.

Если придерживаться точности, его слова были лишь полуправдой. На самом деле Бланш Мешо почувствовала бы себя униженной, узнав, что мужчина, к которому она смутно ощутила нечто похожее на сердечную привязанность, принадлежит к презираемой касте палачей. Разум Ардуина был занят призраком Мари де Сальвен. Он даже не противился этому вторжению мертвой, той, которую сам лишил жизни, раздираемый сомнениями, терзавшими его за целую вечность до ее казни. Наваждение, но какое прекрасное, какое совершенное! Никогда раньше он настолько не ощущал в себе дыхание жизни; никогда до того, как начал жить с воспоминанием о покойной.

– Я не… – начал было Антуан Мешо.

Ардуин жестом прервал его:

– Позвольте мне продолжить. Это нелегкое признание могло бы навсегда остаться внутри меня и никогда не вылетать из моего рта. Я… Моя должность называется мэтр Правосудие Мортаня.

Смертельно побледнев, Антуан Мешо вскочил на ноги.

– Вы…

– Да, в самом деле, я палач. Или, как это вежливо именуется, исполнитель высоких деяний.

– Боже милосердный! – прошептал врач.

– Палач на службе у закона, который собирается положить конец бесчинствам – вот ведь как получилось, – иронично заметил Ардуин, ощущавший, как все его существо заполняет глубокая грусть. – Палач, головотяп мессира Арно де Тизана, которого позвал на помощь ваш бальи Ги де Тре.

Его вдруг охватило непонятное желание шокировать, хвастаться тошнотворной репутацией касты отверженных и в глубине души защищать то, чем он является, то, что с ним сделали, чтобы руки всех остальных не были запятнаны кровью. Он продолжил нарочито небрежным тоном:

– Я, кстати, отрезал ухо бедняге Гастону Лекоку. Он был не особенно расположен беседовать со мною – во всяком случае, не так, как меня бы это устроило. Верное средство сделать кого-то разговорчивее. У меня, знаете ли, большая практика в делах такого рода.

Несколько минут старый доктор внимательно смотрел на него, а затем проговорил:

– Хм… Скажите, чтобы доверять мне, разве вам необходимо, чтобы я начал чувствовать к вам отвращение? Вы думаете, что, удивив меня своей профессией, теперь стали каким-то страшилищем в моих глазах? Палач, палач… Мне случалось видеть выкопанные из земли трупы, осматривать младенцев, которых бросили в реку или в печь. Я должен выполнять эту работу. Убийства, замаскированные под несчастный случай, болезнь или колдовство… В сущности, вы – другой вы – выполняете то же, что и я. Если б я не разоблачал преступников, мэтр Правосудие их не наказывал бы. Не стоит видеть в этом ничего оскорбительного, но я испытываю к вам… к людям вашего… искусства те же чувства, что и к обитательницам лупанария. Они, как и вы, не выбирали свою участь. Разумеется, я не приглашу их за свой стол, но они оказывают нам услугу, выполняя то, без чего многие просто не могут…

Заметив искреннюю человечность доктора, Ардуин немного смягчился.

– Мессир Венель, ваша… учтивость по отношению к Бланш делает вам честь. Я искренне желаю ей найти себе супруга. Во всяком случае, эта женщина, моя невестка, заслуживает того, чтобы стать матерью. Даже если отцом ее детей будет не мой сын.

– Я тоже желаю ей этого от всего сердца, – добавил Ардуин. – Она скромна, очаровательна и обладает живым умом.

– Итак, вы говорите, что наш бальи обратился за помощью к мессиру де Тизану? – поинтересовался доктор.

– Именно так он и дал мне понять – правда, выражался достаточно туманно. По словам мессира, бальи де Тре желает… неявной поддержки.

– Это можно понять, он оказался в довольно сложном положении. Жители Ножана очень недовольны и опасаются за своих детей. Сначала упреки были деликатными и осторожными, но постепенно они становятся все более и более яростными. Дело может дойти до…

Антуан Мешо проглотил конец фразы.

– До чего? – настаивал Венель-младший.

– Предполагать такое просто безумно.

– А все-таки? Прошу вас.

– Ну… сплетники в таверне, всякие злые языки… Одним словом, некоторые намекают, что мессир де Тре не совсем чужд этому зловещему делу.

– Это надо же додуматься до такого! – заметил Ардуин. – Выходит, Ги де Тре, бальи, мучил, насиловал и убивал этих маленьких босяков?

– Разве я не предупреждал вас, что это совершенно безумное предположение? Вот откуда берутся поспешные выводы, основанные лишь на случайных совпадениях. Впрочем, как нам это известно, убийства начались после прибытия сюда нового бальи. Конечно, мессир де Тре показал себя… как бы это сказать… довольно высокомерным. Судя по всему, он предпочитает роскошную жизнь; ему гораздо интереснее визиты к персонам из высшего общества, чем трагедии бедняков. Без сомнения, он слишком легко отнесся к первым убийствам, что, конечно, никому не понравилось. А если к этому еще добавить все ошибки, совершенные его первым лейтенантом, Морисом Деспре… Впрочем, слово «ошибка» вряд ли будет здесь самым уместным. Деспре хотел не расследовать преступление, а найти человека, которого можно было бы легко выдать за виновного.

– Но это еще не делает из бальи какого-то монстра, – возразил Ардуин.

– Согласен! Но в этом люди находят отдушину для своего страха, который теперь вдвое усилен еще и гневом. Ощутив растущий гнев населения, мессир де Тре попытался исправить ситуацию… но, похоже, слишком поздно. Добавьте к этому то, что он не из нашей местности, и никто здесь не знает ни его родственников, ни его прошлого.

– Ну, а вы?

Доктор пристально посмотрел на Адриана, а затем произнес нарочито медленно:

– Мы с вами обменялись клятвами доверия, не так ли?

– Да, и поклялись честью друг перед другом, – подтвердил мэтр Правосудие.

– Отлично. Признаться, я не очень хорошо его знаю. Как я уже говорил, Ги де Тре высокомерен и мало интересуется заботами людей низшего сословия. Несчастные убитые малыши его мало волнуют. Ходят слухи, что он даже как-то заявил измученным голосом: «Одним больше, одним меньше, какая разница!» Эта крайне неприятная история, уж не знаю, насколько правдивая, распространилась со скоростью лошадиного галопа. Я вынужден очень осторожно формулировать свои мысли, но все же я считаю, что его внезапный интерес к этим убийствам вызван всего лишь эгоизмом.

– Иными словами, он опасается за свое место?

– Именно так. Об этом знают очень немногие: матушка аббатиса Клэре, мадам Констанс де Госбер, уязвленная, написала своей лучшей подруге, супруге монсеньора Карла де Валуа, брата его величества. Если Жан Бретонский потребует объяснений, замечательная карьера Ги де Тре может очень быстро завершиться.

На это Ардуину уже открыл глаза Арно де Тизан, но мэтр Правосудие предпочел об этом умолчать.

– Мадам де Госбер блистает такими качествами, как набожность, храбрость и честь. К тому же она женщина очень большого ума. Матушка аббатиса много сделала для блага нашего края, и здесь ее очень любят. Как вам это известно, у нее есть исключительное право сеньора. Она очень могущественна и отвечает только перед папой римским, которому приходится родственницей по женской линии. Поэтому ее не интересуют ни де Тре, ни их высочества Карл Валуа или Жан Бретонский.

– Ни даже король.

– В самом деле. Более того, она непреклонна. Забавно, что при этом внешне матушка аббатиса похожа на хрупкого воробышка. Однако решимость читается в каждой черточке ее лица.

– Вы, кажется, хорошо ее знаете, – заметил Ардуин.

– Так и есть. Я забочусь о здоровье монахинь аббатства Клэре и бываю там раз в месяц, а когда кто-то из них заболевает, то и чаще. Поэтому я все это и знаю. Мне также известно, что она приглашала к себе бальи Ножан-ле-Ротру и что после этой встречи он вышел оттуда белый как бумага. Полагаю, матушка аббатиса потребовала, чтобы тот нашел убийцу, иначе она начнет действовать против него. Причем настоящего убийцу, а не какого-то попрошайку, поспешно арестованного и повешенного. Такое вполне в духе нашей матушки аббатисы. Очаровательная, справедливая, с нежным голоском, но в то же время острая, будто отточенное лезвие.

– Такая женщина определенно пришлась бы мне по сердцу! – пошутил мэтр Высокое Правосудие.

* * *

Разговор прервал осторожный стук в дверь. Матушка Крольчиха сообщила:

– Завтрак уже на столе. Я приготовила и на вас, мессир доктор. О, мне так жаль, так жаль, что я была настолько неделикатна…

– Ну что вы, что вы… Эта ужасная новость потрясла нас всех, – громко ответил доктор, чтобы женщина смогла его расслышать. – Спасибо, голубушка, мы сейчас спустимся.

Повернувшись к Ардуину, он тихо добавил:

– А потом мы отправимся освидетельствовать тело бедного малыша, он сейчас лежит в оружейном зале замка Сен-Жан. А затем я буду вынужден вас оставить; нужно посетить одного маленького пациента. Милого ангела Гийома. Я сильно сомневаюсь, что он выкарабкается. Какая жалость! Мне случалось видеть много детских смертей, но все-таки… К этому невозможно привыкнуть. Мне это кажется таким… неправильным… Хотя это слово здесь вряд ли будет уместным.

 

23

Ножан-ле-Ротру, октябрь 1305 года.

Еще позже

Матушка Крольчиха охотно согласилась подержать у себя пса Энея и пообещала его кормить во время отсутствия его нового хозяина.

Они поднялись к замку Сен-Жан по узкой и длинной дороге, круто забиравшей вверх, – идеальная защита для замка. Доктор очень устал; он тяжело дышал, держась за бок. Привыкший к виду этого большого каменного здания, которое угнездилось на вершине огромного холма, Антуан Мешо не обращал на него внимания. В противоположность ему, Ардуин был очарован архитектурным совершенством замка – внушительным зданием с башнями по бокам, его простотой и сдержанной элегантностью. Встретивший их вооруженный охранник узнал доктора. Они пересекли террасу, протянувшуюся перед главной башней. Следуя за немногословной охраной, вошли в просторный оружейный зал, стены и пол которого были выложены серо-белым камнем. Затем охранник концом протазана указал им на деревянный стол перед большим камином и так же безмолвно удалился. Они подошли к чему-то небольшому, вытянувшемуся на столе под саваном из темной шерсти. Мешо снял шляпу и перекрестился, шепотом добавив:

– Я полагаю, что становлюсь слишком старым, чтобы созерцать всю гнусность мира.

Венель-младший медленным и аккуратным движением открыл маленькое изуродованное тело.

* * *

Ему, скорее всего, не было и восьми лет. Темные прямые волосы слиплись от грязи и пыли, тощее тело с выпуклыми боками было исполосовано кнутом, низ живота и рот в крови. Как и другие, он был лишен мужских гениталий, даже еще не став настоящим мужчиной.

Ардуин Венель-младший приподнял верхнюю губу. Все резцы и клыки мальчика были вырваны. Невероятное, ледяное спокойствие охватило мэтра Правосудие. Однажды, днем или ночью, он окажется наедине с виновным в этих неслыханных злодеяниях. «Око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, ожог за ожог, синяк за синяк, рана за рану». Никогда еще общеизвестные законы, изложеные в Книге, не знали более сурового применения.

Ардуин проклинал неведомого преступника перед лицом Господа.

Зуб за зуб.

– Ах… Агнец божий, у остальных тоже… все зубы… – стонал доктор. – Неужели это чудовище может быть еще более жестоким? Ох… может быть, этот ребенок был уже мертв, когда… когда… – пытался он найти себе хоть крохотное утешение.

– Нет. Крови слишком много. Он был очень даже жив. Остается лишь надеяться, что он был уже без сознания, – заявил мэтр Высокое Правосудие странно спокойным голосом. – Давайте перевернем его… чтобы увидеть… Ну вот, теперь я испытываю нужду в вашем искусстве.

Сжав губы, Антуан Мешо осмотрел спину мальчика. Ягодицы были тоже испачканы кровью.

– Его… жестоко изнасиловали.

– Хорошо.

Потрясенный этой странной реакцией, доктор уставился на невозмутимое лицо Ардуина. Серые глаза вглядывались в тощие лопатки, покрытые красноватыми полосами, оставленными широким ремнем. В мозгу Антуана Мешо вспыхнула неуместная ужасающая мысль: сейчас этот серый цвет глаз представлялся ему цветом ада. Никаких других: ни красного, ни огня, ни черного. Он как будто только что мельком заглянул в преисподнюю.

Мэтр Правосудие Мортаня раздвинул пальцами волосы мертвого ребенка, чтобы ощупать череп. Он срезал несколько прядей на макушке и нагнулся над мертвым телом. На черепе обнаружилась кровавая рана в форме звезды, осколки костей впились в мозг.

– Пробита черепная коробка.

– Этого было достаточно, чтобы его убить? Я молю Бога лишь о том, чтобы этот удар был нанесен в самом начале… до остального.

– Я… мы уже можем накрыть останки?

Ардуин снова закрыл мальчика шерстяной тканью.

– Я не хочу сказать ничего оскорбительного, – снова заговорил доктор, – но мне все это представляется таким… ясным…

– Почему же тогда мне это непонятно?

– Хорошо… Ребенок убит страшным и отвратительным способом, как и другие, убитые до него, и…

– В самом деле. Я буду следить, не появятся ли новые, и уверяю вас, что не забуду об этих несчастных замученных детях.

Ад. Ад был серым и заледеневшим. Ад в глазах, которые внимательно смотрели на него.

– А теперь идемте, мессир доктор, нам здесь больше нечего смотреть. А я должен вернуться в прекрасный город Беллем.

– Чтобы…

– Чтобы исполнять свои обязанности.

 

24

Цитадель Лувр, Париж,

октябрь 1305 года

Мессир Гийом де Ногарэ с задумчивым видом заканчивал свой скудный ужин. Он разрешал своему молодому служителю зажигать в рабочем кабинете яркий свет, хотя даже такие незначительные удобства вызывали у него раздражение. Королевский советник находил некоторое удовольствие в маленьких ежедневных неудобствах: невкусная еда, не дающая насыщения, влажный холод в комнатах, краткость отведенных для сна часов. По правде говоря, речь шла вовсе не о стремлении к умерщвлению плоти; это была некая форма гордости, побуждавшая его отвергать человеческую природу. Он был надо всеми, более дисциплинированный, более сдержанный, более требовательный к себе самому. Ногарэ испытывал беззлобное презрение ко всем этим придворным, которые обжирались и напивались только для того, чтобы рухнуть на постель и проспаться. Все эти дворяне, дворянчики, буржуа, очарованные мишурой, бантами и драгоценностями, украшавшими их слуг и даже собак, не говоря уже о вышитых мундирах и оружии – если последние у них были.

Ну да! Так устроен мир, и он не в силах его изменить, тем более что эти причуды оказывали ему поистине бесценные услуги. Прилагая все усилия, чтобы жить широко, зачастую тратя больше своего состояния, некоторые пробовали обратить в деньги плоды своего любопытства и бестактности, которые иногда оказывались полезны для Ногарэ. Советника интересовали слухи, распространяемые в прихожих, сплетни в кулуарах. Ногарэ много обещал, правда, довольно туманно, к тому же всегда благополучно забывал о своих словах и всегда делал изумленный вид, когда кто-то из обманутых в своих ожиданиях имел безрассудство настаивать на своем.

Он оттолкнул миску из-под супа, которую заботливо вычистил, не потеряв ни капли.

Что же делать с этим Эмилем Шаппом? Так же тонко и незаметно поощрять, чтобы тот и дальше шпионил за его высочеством де Валуа? Эта мысль представлялась ему довольно привлекательной, так как там у него не было других соглядатаев. Учитывая все эти обстоятельства, Гийом де Ногарэ читал в человеческой душе так же легко, как и в книге, особенно если речь шла о запятнанных душах. Шапп принадлежал к той странной породе изменников, которые не выносят своего бесчестья и низости и предпочитают лгать самим себе, выставляя свой презренный расчет в более благоприятном свете. Несмотря на то что советник не испытывал особого уважения к монсеньору де Валуа, он признавал того не самым плохим господином. Во всяком случае, разве он не предложил Шаппу то, на что тот надеялся? Другими словами, в подобной ситуации маленький Эмиль выкинул бы с ним тот же малоприятный фортель, что и с братом короля. В глазах мессира Ногарэ подобные ему обладали замечательным качеством: предсказуемостью.

Стук в высокую дверь кабинета прервал эти размышления, которые одновременно забавляли его и вызывали раздражение.

Вошел привратник и объявил, что некий только что прибывший тамплиер настаивает на аудиенции, не сообщив, что ему нужно. Во всяком случае, учитывая желание Филиппа Красивого укротить Орден тамплиеров, этот визит был интригующим.

В кабинет вошел высокий мужчина, худой и мускулистый. Ногарэ мысленно отметил, что в каждом движении посетителя чувствовалась некая элегантная сила. Вошедший поклонился и представился:

– Гуго де Плисан, рыцарь Ордена тамплиеров, к вашим услугам, мессир советник.

На вид ему едва исполнилось двадцать пять лет, светлые волосы до плеч: прекрасный образчик сильной породы. Ногарэ выдержал взгляд до странности голубых глаз, ожидая, что будет дальше. Он не пригласил собеседника присесть, рассудив, что если разговор пойдет не по тому руслу, так его будет гораздо легче выпроводить.

– Мне известно, что вы не располагаете лишним временем, поэтому прошу вас позволить мне сразу перейти к сути. Надеюсь, что мои бессвязные и, может быть, малоправдоподобные речи не окажутся особенно докучливыми.

– Говорите, – ответил, насторожившись, Ногарэ.

– Мессир, умоляю вас поверить, что мое единственное желание, единственная цель – это спасти мой орден от гибели или даже худшего. Я не питаю никаких иллюзий: епископ не жалеет прекрасных обещаний и опирается на нашего гроссмейстера Жака де Молэ. Но он оставит его, чтобы избежать немилости, как только эта поддержка станет неприятна королю.

В самом деле, начало разговора получилось достаточно резким…

– У короля нет никакого желания распускать ваш воинствующий орден, но он желает внушить ему немного… уважения, – солгал Ногарэ.

Эти слова были встречены тонкой недоверчивой улыбкой.

– Молэ намерен упорствовать до безрассудства, чтобы сохранить неприкосновенность и самостоятельность Храма, разумеется, оставаясь во главе его, – возразил рыцарь.

– Присаживайтесь… Плисан, говорите? Вы набросали достаточно точный портрет де Молэ. Значит, именно поэтому вы так настойчиво просили о встрече со мной? – нетерпеливо подытожил советник, побуждая своего собеседника двигаться дальше.

– Позвольте почтительно не согласиться с вами, мессир. Я немного знаю Молэ: он доблестный воин, но вместе с тем упрям и высокомерен. Он никогда не уступит и в случае необходимости не остановится перед тем, чтобы увлечь моих братьев к гибели. Этого я не могу допустить. Я долго размышлял, взвешивал все «за» и «против». И, как уже говорил, надеюсь спасти свой орден от той ужасной судьбы, которую предчувствую.

– И как же?

– Оказав вам помощь, если вы ее примете.

– Что я слышу?! – всокликнул пораженный Ногарэ.

Орден, который основали тамплиеры, был почти тайным, и его братья не имели обыкновения предлагать помощь или принимать ее от посторонних.

– Признаю, это звучит более чем удивительно, – улыбнулся Гуго де Плисан. – Все объясняется моим беспокойством и почтением, которое я испытываю к своим братьям. Если понадобится обмануть Молэ, чтобы спасти нас всех, пусть так и будет.

– И вы предадите своего гроссмейстера, чтобы понравиться королю? – осведомился Ногарэ, делая отчаянные усилия, чтобы скрыть свое удивление.

– Слово «предать» мне кажется чрезмерным, и вовсе не потому, что я ищу слова помягче. Тем более что в данном случае это именно Жак де Молэ готов предать свой орден и доверие, которое мы ему оказали.

Ногарэ внимательно посмотрел на человека, сидящего напротив него. В мужественных чертах его лица не было даже намека на угодливость или бесхарактерность. Наоборот, в них читалась предельная решимость. Гийом де Ногарэ понял, что имеет дело с безупречно честным человеком, готовым на жертву ради своего дела. Если бы Молэ осуществил задуманное, жизнь рыцаря вряд ли стоила бы даже мелкой монеты.

Безупречно честный человек. Чума на этих порядочных! Нет ничего труднее, чем принуждать или заманивать кого-то из них.

– Признаться, ваша пылкая искренность делает вам честь и обезоруживает меня. К подобным вещам я здесь не особенно привык. Перед тем как продвигаться дальше, мне необходимо поразмышлять.

– Да, я понимаю, мессир, – произнес Гуго де Плисан, вставая и отвешивая поклон. – Надеюсь, до встречи, когда это вам будет угодно. Вы – мое последнее средство.

 

25

Окрестности Ножан-ле-Ротру,

октябрь 1305 года.

В тот же самый день

Антуан Мешо спешился перед ступенями, ведущими к главной двери замка. К нему тотчас подбежал конюх, чтобы позаботиться о его старом першероне. Доктор продлагодарил его небрежным кивком и, давая себе небольшую передышку, принялся отряхивать пыль с конского чепрака и своей обуви. Тут он обратился к небесам с безмолвной горячей молитвой: «Ради всего святого, Агнец Божий, только бы не второй умерший ребенок за день!» Он подумал, что с возрастом делается сентиментальным, будто старуха, и что, должно быть, ему скоро надо будет распрощаться с медицинским искусством. Так мало удач, и так много поражений и смертей… В конце концов, может ли он похвастаться, что когда-то действительно спас настоящего больного? Господи, да разве не самыми лучшими средствами всегда были удача и крепкое сложение? Его одолевали сомнения. Все чаще и чаще. А что можно еще сделать, кроме кровопускания, даже если уверен, что некоторым пациентам от этого станет лишь хуже? Что прописывать, когда женщина после родов вдруг ослабевает и гаснет, истощенная кровотечениями, инфекциями и скудным питанием? Положить ей на грудь цветы мака, чтобы оживить кровь? Столько болезней – и так мало средств их вылечить…

В конце концов он начал завидовать священникам. Впрочем, их влечение к мирским удовольствиям, особенно к женской коже, отвратили Антуана Мешо от желания надеть сутану. Но они единственные знали, как утешить, вернуть надежду. Агонизирующий успокаивался, уверенный, что Бог ждет его с распростертыми объятиями. На его лице появлялась утомленная, но счастливая улыбка, и это после длящихся дни и ночи приступов лихорадки, которые Антуан Мешо был не способен облегчить. Священники не приносили выздоровления. Они приносили душевный покой.

* * *

– Мессир доктор? Дамы вас ждут с нетерпением.

Подпрыгнув от неожиданности, Мешо повернулся. На верху лестницы стояла молодая служанка. На губах девушки играла счастливая улыбка.

– Вы кажетесь веселой, молодая особа.

– Конечно, мессир. Маленькому барону лучше! Какое облегчение! Он такой милый и такой проказник! Ну просто живое серебро.

– Месье Гийом чувствует себя лучше?

Антуан Мешо скрыл свое изумление, настолько неизбежной ему казалась смерть мальчика.

– О да! Мы все молились Пресвятой Деве, которая заботится о детях, и она услышала нас. Мадам Маот не выходила из часовни с тех пор, как ее малыш открыл глаза и прошептал: «Мадам матушка? Мне уже лучше. Я хочу есть». Она возносит благодарность Агнцу Божьему и Богоматери. Это настоящее чудо! Мадам Маот уже решила возвести часовню Милосердной Святой Девы.

– Это и в самом деле чудо, – ответил доктор, со смешанным чувством изумления и облегчения вспоминая крохотное обезвоженное тельце, силы в котором убывали с каждым мгновением.

* * *

Гийом де Вигонрен выглядел измученным и бледным, но, несмотря на это, он улыбался, сидя в своей кровати.

– Большое спасибо за ваши заботы, мессир доктор, – произнес мальчик.

Мать, не покидавшая его все три дня и четыре ночи, пока длилась болезнь, не сводила с маленького Гийома счастливого умиротворенного взгляда.

Антуан Мешо провел осмотр мальчика, приложив ухо к его худенькой груди и прислушиваясь к дыханию, тщательно изучив цвет мочи и состояние испражнений. Затем выпрямился, удовлетворенный состоянием маленького пациента, и посмотрел на очаровательную молодую женщину, неподвижно сидящую в ногах кровати, попутно отметив, что и она выказывает признаки полного истощения сил. Ее невероятную бледность подчеркивали широкие сиреневые круги под глазами. Мешо порекомендовал отеческим тоном:

– Мадам, вам следовало бы отдохнуть, чтобы восстановить силы. Он выпутался из очень нехорошего положения.

Она закрыла глаза и, положив руку на сердце, одобрительно проговорила:

– Разумный совет, которому я намерена тотчас же последовать. По правде говоря, я едва держусь на ногах. Как мне выразить вам мою бесконечную признательность, мессир доктор? Я так молилась, так верила, что… и вот, наконец…

– Я тоже. Но Господь заботится о Гийоме и о вас. Возрадуемся же и возблагодарим небеса.

* * *

Когда доктор снова спустился в общий зал, там уже стояла перед широким камином свекровь Маот – баронесса-мать Беатрис де Вигонрен. Антуан Мешо не сомневался, что она его ждет, так как женщина с необыкновенной живостью устремилась к нему. Понизив голос и бросив в сторону лестницы подозрительный взгляд, она поинтересовалась:

– Он окончательно поправился?

– Ему значительно лучше! Уверяю вас, мадам, я всерьез опасался, что, когда я приеду к вам, мне объявят об его кончине.

– Это несомненное чудо, – произнесла мадам де Вигонрен сухим тоном, который заинтриговал доктора.

– В самом деле, – неуверенно подхватил Мешо.

– Доктор… могу ли я рассчитывать на вашу абсолютную деликатность? Мне нужно задать вам один вопрос, который не дает мне… нам покоя весь день и всю ночь, так как беспокойство моей дочери примешивается к моему.

– Продолжайте, мадам, прошу вас.

Антуан Мешо был почти уверен, что за этим последует. И он не ошибся.

– Речь пойдет о загадочной череде смертей мужчин нашей семьи, тех, кто являлся наследником титула и земель. Я уже подозреваю в этом чей-то злой умысел.

– Ваш супруг и ваш старший сын Франсуа, не так ли?

– А перед этим еще два моих сына, – добавила баронесса-мать.

– Но причиной смерти тех двоих был раненый олень и грабители с большой дороги.

– Разумеется…

– Во что вы собираетесь меня впутать, мадам?

Беатрис закусила губу с выражением неуверенности на лице, и Антуан Мешо заметил, что от волнения у нее дрожат щеки.

– Посудите сами… Позволяет ли вам ваше хваленое врачебное искусство быть уверенным, что несчастья, случившиеся с моим покойным супругом Франсуа и моим сыном Франсуа… были вызваны естественными причинами… и ниспосланы Всевышним?

– Ну и ну! Мадам, со всем моим почтением, но что у вас такое в голове? – возмутился доктор.

– Я знаю… такая мерзость… покушение… Думаю, вы хорошо поняли, какое ужасное слово я не осмеливаюсь произнести.

– Вы считаете, что на жизнь Гийома кто-то покушался, но кто… и в конце концов, он же ребенок и сейчас не может ничего наследовать… я… право же…

Несколько мгновений Беатрис де Вигонрен пристально смотрела на него, а затем печально прошептала:

– Но в самом деле… он не умер, в то время как точно такая же болезнь унесла в могилу моего супруга и моего сына. Оба пребывали в расцвете лет.

Доктор снова посмотрел на нее, не понимая, что именно она пытается ему объяснить, и повторил с совершенно растерянным видом:

– Гийом жив и очень скоро поправится.

– Именно… именно… Послушайте, я вам сейчас объясню. Весь день и всю ночь я молилась, чтобы он выжил. И все же я настаиваю: не кажется ли вам поразительным, что маленький мальчик спасается от болезни, которая убивает взрослых мужчин крепкого телосложения?

Когда колебания и намеки мадам де Вигонрен собрались в голове Антуана Мешо в единое целое, тот застыл в полнейшем изумлении. Доктор наконец понял, что имела в виду его собеседница. Он снова спросил:

– Мадам, вы подозреваете, что… кто-то давал Гийому некий яд, вызывающий симптомы желудочной лихорадки, причем достаточно маленькими дозами, чтобы вызвать у него болезнь, не рискуя при этом убить, как его отца и деда?

Ответом ему было еле слышное «да».

– Боже милостивый! Мадам… такое обвинение… такое серьезное… Это же непростительное злодеяние! Но кто же?

Голос баронессы-матери внезапно стал твердым и резким, будто остро заточенное лезвие. Она ответила, четко выделяя каждое стово:

– А кому выгодно то, что случилось с моим супругом и моим сыном? Кто сразу же унаследует титул и состояние?

– Молодой барон Гийом? Но ему же всего пять лет!

– Мне известен возраст моего внука, мессир доктор. Но до совершеннолетия опекуном будет его мать.

– Мадам Маот? – прошептал доктор, ошеломленный таким обвинением.

– А кто еще? Правда, моя уверенность еще не полная. Между тем Агнес беспокоится за своего сына Этьена и ожидает самого худшего. Пока не вернется мой зять Эсташ, я буду присматривать за ним и за Гийомом. Как вы поняли, я имею в виду Маот; чтобы нанести вред моим потомкам, ей придется перешагнуть через мой труп. Я в этом поклялась, и я вовсе не обделена смелостью. Если понадобится разорвать на части это чудовище, прикидывающееся женщиной, я без колебаний сделаю это.

В этом доктор не сомневался. И тем не менее его обеспокоила яростная решимость, которая читалась на суровом лице баронессы-матери.

– Мадам, со всем моим почтением, поймите, речь идет об ужаснейшем обвинении. Не следует верить порывам, порожденным вспыльчивостью, и предположениям. Наконец, должны быть веские доказательства – например, найденный яд или неопровержимые письменные свидетельства. Ну не знаю, что еще… Я заклинаю вас дождаться возвращения вашего зятя, мессира Эсташа де Маленье, и не бросаться очертя голову в дело, которое для всех может обернуться катастрофой.

Немного подумав, баронесса снова заговорила:

– Согласна, ваши советы разумны и полны доброты. И все же если когда-нибудь она попытается совершить это неслыханное… клянусь пред Господом Богом, что убью ее своими руками. А сейчас нам нужно будет с милым видом – и следя за каждым своим движением – постараться отыскать те самые доводы, о которых вы упоминали.

– Мадам, позвольте поблагодарить вас за ваше благоразумие, – заявил Антуан Мешо, немного успокоившись.

– До свидания, мессир доктор.

 

26

Беллем, октябрь 1305 года.

Немногим позже

Исполнитель Высокого Правосудия доложил о себе в гостинице, занятой заместителем бальи Беллема, воспользовавшись своим настоящим именем и объяснив привратнику, что Бенуа Ламбер посылал за ним курьера.

Несколькими мгновениями спустя месье Ламбер – первый секретарь бальи, низенький лысый и безбородый толстяк, которого Ардуин хорошо знал, внезапно выбежал из кабинета и помчался к нему, на бегу выпалив скороговоркой:

– А, мессир! Однако же не слишком рано, не слишком рано…

Внимательно посмотрев на его городской костюм, где на рукаве не было изображения плахи, он продолжил, и в голосе его звучало негодование:

– Но… вы что, не готовы? И, наконец… где ваши отличительные знаки?

– Сегодня мне было бы неуместно выставлять их напоказ, – саркастически произнес Ардуин.

– Как… неуместно? Но… вы же обязаны! – возразил совершенно шокированный собеседник.

– Именно так, мой дорогой Ламбер, именно так. Зато я вовсе не обязан и замещать как вашего Марселя Вуазена, известного под именем Собакоубийцы, замечательного исполнителя, который скончался прошлой весной от желудочной лихорадки, так и его десятилетнего старшего сына, у которого, по словам его матери, никогда не будет такой же верной руки. А что делать?

Услышав это, Бенуа Ламбер почувствовал, что вступил на скользкую почву и это может обернуться для него неприятными последствиями. Хорошие палачи не торопятся на службу. Он продолжил, несколько сбавив тон:

– Э… Ладно-ладно… В конце концов, что такое одежда, всего лишь кусок ткани… и к тому же такой некрасивой! Да-да, все правильно! Какая все это ерунда, правда ведь? Мы вас очень ценим. И доказательством этого служит ваше двойное жалованье…

– Да, верно, – согласился Ардуин, который никогда не выставлял напоказ свое огромное состояние и высокое положение, за исключением разве что тех немногих случаев, когда требовалось прижигать каленым железом, ломать ноги, обезглавливать или вешать. – Во всяком случае, я охотно признаю, что работать в ваших стенах мне в тягость. По сути дела, я не обвиняю и не собираю доказательства вины. Мне приказывают мучить и убивать. Это утомительно и мало располагает к тому, чтобы вкладывать в работу душу! Я даже колебался перед тем…

Венель-младший искал подходящие слова. Перед вышестоящими требовалось быть почтительным. Но вдруг его охватило неодолимое желание говорить дерзости. Легким небрежным тоном он закончил свою речь:

– Я колебался, прежде чем откликнуться на ваше настоятельное приглашение. Впрочем, не уверен, что буду продолжать в том же духе. Позвольте почтительно напомнить вам, что моя работа в Беллеме должна рассматриваться как временные услуги, которые я оказываю вам из… сердечности. Вот так! У вас нет недостатка в горячих приверженцах правосудия, которые могли бы заменить меня, а также во времени, чтобы найти умелого палача. Вот вы, к примеру, не хотите заняться? Или мессир помощник бальи Беллема – он же храбрый солдат, а не какой-нибудь растяпа.

От такого предложения на лице Ламберта разлилась смертельная бледность. Он был большим охотником до кроличьего мяса и щедро платил, чтобы кроликов резали и разделывали другие. Окончательно растерявшись, он забормотал, чтобы выгадать время:

– Ну конечно же… мессир Исполнитель Правосудия… такой горячий нрав свидетельствует о прекрасном здоровье, а также о смелости и чистосердечности, уж можете мне поверить. Я вам быстренько расскажу об обвиняемом, которого мы… доверяем вашим заботам. Речь идет о некоем Гаспаре Билу. Ему почти пятнадцать, что дает возможность судить его как взрослого. Сеньор помощник бальи в своей мудрости счел необходимым смягчить ему наказание.

– Какое наказание?

– Для всеобщего назидания Билу будет выпорот кнутом, пока кожа не отвалится от костей, затем раны будут посыпаны солью, а затем вашими заботами – или заботами вашего помощника – его презренное существование будет закончено путем повешения на веревке. А также в качестве особой благодарности за… громадную любезность, которую вы нам оказываете, выручая во время отсутствия у нас своего мэтра Высокое Правосудие, ваше вознаграждение будет удвоено. Более того, к Рождеству вы получите сетье пшеницы, на Пасху – сукно и прочее вдвое против обыкновенного.

– Черт возьми, но какое же преступление он мог совершить в таком юном возрасте? – воскликнул Венель-младший, немного удивленный суровостью наказания.

– Худшее… одно из худших… впрочем, все преступления худшие… отцеубийство.

Ардуин покачал головой в знак одобрения, сожалея, что не может вынуть свой чудесный и безжалостный Энекатрикс из красных шелковых ножен. Но лишь дворяне обладали этой привилегией – быть обезглавленными длинным клинком. Быстрая смерть. Согласно надписи, выгравированной на лезвии Энекатрикса, он их всех любит и убивает с нежностью.

А вот эта смерть точно не будет ни нежной, ни быстрой. И что в этом важного? Ничего.

– Эшафот уже приготовлен?

– Ну конечно, мы с нетерпением ждем вас. Мне остается только предупредить глашатая, который объявит на улицах время казни и приговор.

– Сразу после девяти часов. Я еще не очень хорошо знаю своего юного ученика Селестина и сам выполню эту работу. Во всяком случае, я заранее наберусь сил и сразу им займусь.

– Конечно, – поспешил согласиться Бенуа Ламбер, который понял, что палача лучше не сердить, если хочешь, чтобы все было сделано быстро и как надо. – Ваше снаряжение ждет вас в моем кабинете.

* * *

Венель-младший обязан был проделать путь от Мортаня до Беллема в черно-красном одеянии смерти и с лицом, закрытым кожаной маской. Также он настоял, чтобы в Беллеме для него хранился второй комплект формы палача.

Ардуин ни мгновения не сомневался в реакции на него встреченных по дороге крестьян и путешественников. Они будут отворачиваться, иногда креститься; ко всему этому палач давно привык. Нет, речь скорее шла о странном и тяжелом впечатлении, что смерть сопровождает их повсюду, следуя по пятам. В эти прекрасные одежды из красной ткани и черной кожи впиталось столько страдания и ужаса множества человеческих созданий, что сама мысль о том, чтобы хоть иногда обойтись без них, опьяняла его. Все его существо ощущало себя живым. Ардуин вдыхал эту жизнь, упивался ею, как если бы жизнь только и ждала позволения, чтобы снова вступить в свои права.

– Я советую вам остановиться в таверне «Влюбленный гусак» на улице Егермейстера, которая вам, возможно, знакома, – улыбнулся секретарь помощника бальи. – Меню там довольно скромное, но горничные услужливы.

Ардуин был уверен, что тот советовал это заведение, потому что сам туда никогда не отправится. Секретарь старался избавиться от тягостной обязанности разделить с ним трапезу. Мэтр Высокое Правосудие поблагодарил его вежливым кивком.

Отобедав и любезно, но очень уклончиво ответив на вопросы трактирщика, заинтригованного появлением хорошо одетого чужака, Ардуин отправился доложить о себе в особняк помощника бальи.

Прикосновение мягкой кожи облегающих штанов вызывало странное ощущение. Как если бы к его коже прикасался другой человек. Он опустил черную маску, которая закрывала все лицо, и натянул ее до самой шеи. Теперь у Ардуина было полное ощущение, что он оказался в другом мире. Никогда прежде у него не было ощущения такого отсутствия ориентировки и такой дисгармонии со всем окружающим. В этом мире остались только глаза, в то время как все остальное его существо унесено в незнакомое недостижимое место. К чему приведет все это?

* * *

Он неторопливо дошел до замка Беллем с его подземными тюрьмами. Теперь и его глаза больше не принадлежали ему. Они видели людей, которые при его приближении спешно отодвигаются, забиваются по углам, чтобы только случайно не притронуться к нему. Только глаза. Ардуин не слышал перешептываний у себя за спиной, не ощущал затхлой уличной вони.

Охранники у решетки без единого слова пропустили его. Венель-младший бегом спустился по широким переходам каменной лестницы, ведущим в тюремные помещения, вырубленные прямо в скале. Здесь царил полумрак, немного тусклого света проникало только через крохотные подвальные окошки. Поэтому другой охранник не узнал его, даже подойдя достаточно близко. Он спросил громким нетрезвым голосом:

– Кто здесь?

– Мастер Высоких Деяний за Гаспаром Билу.

– Эт… за поворотом. Третья камера… справа, – сообщил тот, показывая на ряд ниш, вырубленных в скале, настолько тесных, что человек не мог там выпрямиться во весь рост.

– Ключ, – приказал Венель-младший.

Скот в человеческом образе отцепил от пояса связку ключей и после некоторого колебания протянул ему, добавив:

– Не знаю, который там. Отдайте, когда будете уходить. Лучше его тут так и оставить, посередке, чтобы он других не достал, – добавил он, махнув рукой туда, где в полумраке виднелись силуэты людей – согбенных, лежащих или прикованных к решеткам своих клеток.

Тяжелым шагом, волоча ноги, охранник направился прочь и вскоре исчез в другом конце коридора, по обе стороны которого находились камеры. Остаток ночи он собирался провести в маленьком помещении для охраны, храпя в компании двух таких же пьяниц.

* * *

Поскольку заключенные в тюрьме замка не засиживались, они просто не успевали заболеть, несмотря на отсутствие отверстий для вентиляции в камерах. Язвам и ранам не хватало времени загнить до такой степени, чтобы развилась гангрена, несмотря на жуткую грязь. В лицо буквально ударял запах грязи и нечистот, запах страха и отчаяния множества человеческих существ.

Ардуин Венель-младший медленно шел, окруженный томительной тишиной, нарушаемой только храпом, рыданиями и приступами кашля. Узники очень быстро понимали, что здесь нельзя ни кричать, ни ругаться, если они не хотят быть избитыми охранником, обозленным, что ему помешали отдыхать. Другой мерой воздействия была порция похлебки из репы и дешевого испорченного хлеба, которую надзиратель мог вылить на пол прямо перед пленником, лишив его единственной еды за день. Ардуин не испытывал по отношению к ним ни печали, ни сострадания; ведь он был их палачом. В его обязанности не входило выяснять, ни по какой причине они оказались в этом подземелье, ни какие обстоятельства смягчают их преступление. Его работа – лишь исполнять приговоры.

Внимание Ардуина привлек смутный силуэт, прижавшийся к решетке той камеры, которую ему указали. Он осторожно приблизился, держа руку на эфесе своего кинжала, висящего на поясе. Силуэт, закутанный в жалкие тряпки, поднялся, держась за прутья решетки. Перед мэтром Высокое Правосудие была женщина, уже в возрасте. Хорошо, что полумрак мешал рассмотреть ее как следует, особенно глаза – один из тех взглядов, что преследовали его с тех пор, как он облачился в одежды смерти. Лицо женщины было настолько изуродовано, что сперва палач решил, что перед ним ненормальная. Сделав еще шаг, он понял, что желтоватые пятна и припухлости, сплошь покрывающие ее лицо, могли образоваться только вследствие ударов. Нос, без сомнения, был сломан совсем недавно. Когда женщина открыла рот, Ардуин заметил отсутствие верхних резцов.

Он едва не подпрыгнул, когда женщина схватила его за руки и, сжав их с силой, удивительной для такого хилого создания, забормотала:

– Сжалься. Сжалься, палач. Это мой мальчик. Я сюда прошмыгнула. Охранник меня-то и не увидал, весь день отсыпается после своего пикета. Там же мой мальчик, Гаспар!

Тот самый юноша, почти ребенок, у которого он должен содрать кожу со спины ударами кнута, посыпать солью свежие раны, а затем повесить…

– Оставь меня, женщина! – произнес он мягким, но требовательным тоном. – Его наказание могло быть и более жестоким. Это же все-таки отцеубийство!

Она подчинилась и закричала, выставив напоказ свое изуродованное лицо:

– Да вы посмотрите на меня, посмотрите, что эта сволочь со мною сотворила! Каждый вечер, даже хулого слова не сказав, то ногой, то поленом, и по спине, и по брюху… Вот мой мальчик и не смог дальше терпеть такое. Это же низость какая… он бы меня так убил в конце концов… вот мой Гаспар за меня и заступился. Но эта старая скотина как с цепи сорвалась, я от него такого никогда не слышала. Он хотел меня убить, душой своей вам клянусь!

– Отойди, женщина. Я должен делать свое дело.

– Но ведь вас тоже родила мать, палач! Вы бы ее защитили, правда? Старик его сперва тоже колотил, но Гаспар стал сильным, как бык. Так его отлупил… а этот проклятый взялся за меня, понял, что с сыном ему больше не совладать.

Ардуин попытался ее мягко отстранить, но женщина как будто приросла к решетке, своим телом загораживая ему вход. Порывшись в своих лохмотьях, она вытащила старый платок и протянула ему.

– Возьмите ради Бога, который всех нас любит. Там немного денег, я продала обеих коз. Меня при этом обобрали до нитки, но это неважно… Возьмите деньги… Мне сказали, что… что вы могли бы… из милосердия… ну, это… чтобы все прошло быстро… ради Христа Спасителя… Ускорьте конец… Я не хотела… я не смогу этого вынести… он же хотел меня защитить… мой Гаспар…

Она зарыдала, исходя соплями, стекающими по лицу до самого рта, и попыталась сунуть Ардуину в руку сверток с деньгами. Серые глаза мэтра Правосудие внимательно разглядывали женщину – ее желто-фиолетовое лицо, синяки, сломанный нос, нищенскую одежду.

По затылку у него пробежал холодок. Нет, здесь и в самом деле было прохладно. Внезапно его коснулось теплое дыхание, как тогда, во сне. Мария. Ему вдруг показалось, что все человеческое отчаяние, вся любовь мира собралась в старом платке, который мать протягивала ему, чтобы уменьшить страдания своего сына.

– Заберите свои деньги. Конец наступит быстро.

– Клянетесь?

– Клянусь. Попрощайтесь с ним и уходите, чтобы я вас больше никогда не видел.

После нескольких попыток ключ наконец провернулся в замочной скважине. Гаспар встал, опутанный цепями, которыми были скованы его лодыжки и запястья.

– Матушка… – пролепетал он. – Я уж думал, что никогда тебя не увижу.

Она бросилась к нему, сжала в объятиях и принялась покрывать его лицо поцелуями, шепча:

– Не беспокойся, не беспокойся… Палач, он справедливый. Очень скоро мы внова встретимся в раю, мой мальчик… Я каждый день буду думать о тебе, а на те су, которые он не взял по своей доброте, закажу мессу за тебя и за него.

– Заканчивайте, – вмешался Ардуин, – и оставьте нас.

Вся в слезах, женщина снова поцеловала своего сына, которому предстояло умереть, а затем повернулась к палачу и торжественно произнесла:

– Я сохраню в памяти серый цвет ваших глаз как самый лучший в моей пропащей жизни.

– А теперь уходите, – мягко ответил Ардуин.

– Но мой мальчик не будет страдать, правда?

– Не будет. Честное слово.

Бросив последний взгляд на своего сына и едва не задохнувшись в рыданиях, зажав себе рот рукой, она исчезла в полумраке подземного коридора. Венель-младший закрыл за ней решетку.

– Он бы ее убил, – подал голос молодой человек, очень молодой. – Я отходил его поленом, чтобы вырвать мать из его поганых лап.

– Я знаю. У нас мало времени, эшафот уже построен. Ты готов?

– Да… Она…

Ардуин приблизился к тому, кого ему предстояло убить из жалости. Красивый подросток, высокий, крепко сбитый, с густыми темными волосами.

– А это будет больно?

– Нет… меньше, чем могло бы быть… Ты готов? Одно слово, и я удалюсь.

– Нет, нет… Прошу вас… убейте меня побыстрее. Моя душа спокойна, я ведь не сделал ничего дурного.

– Брат мой во Христе, прощаешь ли ты меня за то, что я сейчас отниму твою жизнь?

– Да, только побыстрее… сделайте это побыстрее, умоляю… прощаю. Я прощаю вас и благодарю.

Ардуин провел рукой по его лбу, покрытому по́том от ужаса, и прошептал:

– Произнеси свою последнюю молитву, я дам тебе несколько минут. А затем покойся в мире, брат мой.

Гаспар закрыл глаза, в последний раз взывая к Создателю.

Он не заметил резкого стремительного движения, которым обкрутилась вокруг его шеи цепь, сковывающая его запястья. Затем Ардуин дернул изо всех сил. Хруст. Шейные позвонки сломаны. Молодой человек свалился на пол, даже не поняв, что смерть его уже унесла.

Ардуин Венель-младший перекрестился, а затем вышел. Он крикнул охранника, который появился лишь через несколько минут, спотыкаясь на неровном полу. Сухим тоном, в котором сквозило бешенство, палач заявил:

– Руки на себя наложил! Каково, а? Вы хоть иногда обходите камеры? Я пожалуюсь куда нужно и потребую, чтобы мне оплатили хотя бы дорожные расходы. И уверен, они будут удержаны из твоего жалованья.

Обезумев, грубый пьянчуга согнулся в поклоне и запричилал:

– Да ну… да что… Я же трезвый был…

– Это как? После третьего кувшина?

Бросив связку ключей на пол у его ног, Ардуин резко развернулся и вышел. Заплаканная женщина в кошмарных лохмотьях ждала его снаружи. Она бросилась к нему, не осмеливаясь задать вопрос, который буквально жег ей губы. Палач произнес мягко и деликатно:

– Гаспар покоится в мире, соединившись со Спасителем нашим. Он не увидел и не почувствовал приближения смерти. Молитесь за нас.

Она принялась бессвязно лепетать слова благодарности, снова пытаясь сунуть ему старый платок, в который было завернуто несколько денье – для нее целое состояние. Ардуин отрицательно потряс головой:

– Я уже вознагражден во сто крат больше. Теплым дыханием.

Оставив женщину опустошенной, но утешенной, он большими шагами направился прочь.

 

27

Крепость Лувр, 1305 год

Несмотря на неприятный влажный холод, круглый год царствующий в неприветливой крепости, Эмиль Шапп исходил крупными каплями пота. Он даже прикрыл рот рукою, опасаясь, что его прерывистое дыхание будет слышно всем вокруг. Его сердце бешено колотилось, кровь стучала в шейных артериях. Молодой человек изо всех сил боролся с беспокойством, которое оживало всякий раз, стоило ему представить себе, какая участь будет ему уготована, если его раскроют в этом устроенном им тайнике.

* * *

Привратник накануне вручил ему свиток, содержащий короткое послание, написанное рукой мессира Аделина д’Эстревера и адресованное монсеньору Карлу де Валуа.

Толстый Карл с дряблым подбородком, как Эмиль начал его называть с тех пор, как решил предать, не спешил ломать восковую печать. Молодой человек, украдкой следящий за ним, подумал, что еще немного – и он умрет от нетерпения.

Наконец монсеньор ознакомился с посланием и шумно опустился на сиденье высокого кресла с балдахином. Будучи низкого роста, толстый Карл питал особую привязанность к знакам королевского достоинства, особенно тем, с помощью которых он мог казаться выше. С задумчивым, но вполне удовлетворенным видом граф положил свои маленькие пухлые ручки на толстое брюхо и погрузил почти отсутствующий подбородок в жирную шею.

Эмиль был совершенно сбит с толку. Еще недавно он с почтением относился к брату короля и видел в нем второе воплощение власти, самой природой созданную лестницу, по которой он поднимется к карьерным вершинам и полновесным денье, но теперь Шапп чувствовал сильнейшую злобу и раздражение. Карл не дал ему того, что Эмиль так страстно желал иметь, и поэтому молодой человек был готов продать свою душу – любому, готовому заплатить.

Теперь имя и положение брата короля ничего не значило для секретаря. Наконец-то он поступил на службу к очень могущественной персоне, которая будет ему признательна за труды, – к мессиру де Ногарэ. Новый господин казался ему воплощением всех добродетелей, которых был лишен Карл де Валуа. Господи, да это просто какой-то жирный глупый хлыщ! Эмиль шпионил за ним очень осторожно, выждав, пока монсеньор де Валуа покинет рабочий кабинет, где он не работал, а принимал всяких льстецов, к которым питал слабость, и щедро прополаскивал глотку тонкими винами. Желудок королевского брата постоянно требовал, чтобы его набивали до отказа, а монсеньор де Валуа серьезно относился к его желаниям.

Закрыв за собой двойную резную дверь, Эмиль поспешил к рабочему столу, чтобы ознакомиться с посланием. Аделин д’Эстревер, старший бальи шпаги графства Перш, написал своей сухопарой рукой:

Монсеньор,
Аделин д’Эстревер.

К Вашему удовольствию, наше дело продвигается – во всяком случае, я так полагаю и очень надеюсь.

По Вашему приказу я позволил себе только что Вас посетить и сделать донесение относительно завтрашнего утра, к моему счастью и моей чести.

Ваш преданнейший, почтительнейший и покорнейший

Эмиль Шапп наконец почувствовал, что судьба на его стороне. Во время утренней службы он проник в рабочий кабинет и пробрался за большой гобелен, висящий на одной из стен, скрывающий, что довольно часто встречается в крепости Лувр, нечто вроде ниши, где человек вполне мог поместиться, скрючившись в три погибели.

* * *

Он ждал уже несколько часов, ноги у него затекли настолько, что казалось, будто по ним поднимается целый легион муравьев.

Наконец его высочество де Валуа соизволил войти. Шапп узнал его по громким зевкам, как будто брат короля с раздраженным вздохом взваливал на себя тяжелый мешок.

Потекли нескончаемо томительные минуты. Эмиль поджал пальцы ног, чтобы его нижние конечности не онемели. Он трижды услышал стук края стеклянного стакана о горлышко серебряного кувшина, а затем бульканье и удовлетворенное щелканье языка толстого Карла. Невыносимое желание облегчиться заставило молодого человека плотно стиснуть губы и колени, и он подумал, что более уже не в силах сдерживаться. Но тотчас же перед его мысленным взором возникло вызывающее дрожь ужаса видение пыточного стола.

Наконец его слуха достиг шелест одежд и шепот, на который ответил зычный голос монсеньора де Валуа:

– Да впусти же его! Ты что, ждешь, чтобы я сам открыл дверь?

Привратник тотчас же замолчал и выполнил приказание.

Прошло еще несколько минут, а затем послышался знакомый голос мессира д’Эстревера, который раболепно поприветствовал королевского брата.

– Ну что, мой дорогой бальи шпаги? Говори же, я страстно хочу услышать утешительные новости.

– Скончался еще один несчастный малыш, расставшись с жизнью тем же ужасающим способом. Это произошло в Ножан-ле-Ротру. Ги де Тре и его люди не смогли напасть на след преступника.

– Превосходно. Их нерадение уже становится очевидным. А их… соучастие?

– Мы над этим упорно работаем, монсеньор. Если б я осмелился, со всем моим почтением…

– Ну давайте, осмеливайтесь!

– Я бы позволил себе смиренно посоветовать вам… Если мадам Констанс де Госбер, матушка абатства Клэре, могла бы снова продемонстрировать живейшее негодование по поводу того, что Ги де Тре так и не сумел арестовать этого гнусного мучителя невинных детей, его сопричастность этому делу станет в глазах вашего брата короля более чем очевидной. К примеру, в качестве подстрекателя. Мадам ваша супруга является ее лучшей подругой, не так ли?

– Прекрасная мысль, мой бальи шпаги, просто прекрасная!

– Со всем моим почтением и несмотря на известную всем проницательность мадам Екатерины де Куртенэ, вашей супруги, я позволю себе напомнить, что мадам де Госбер известна своим тонким умом, замечательной набожностью и… скажем так, очень живым характером, не считая свободу языка, на которую дают право ее титул, состояние и общественное положение, которое она прекрасно осознает.

Осторожные слова бальи шпаги были встречены грубым смешком.

– Ну да, вижу: напористая воображала. Не то чтобы это удивляло меня в своей душеньке-супруге! Если обойтись без ваших словесных вывертов, то следует действовать с особой осторожностью, иначе она очень обидится, узнав, что ее используют, – произнес Карл де Валуа.

Должно быть, Аделин д’Эстревер получил разрешение удалиться в виде насмешливого жеста или улыбки. Во всяком случае, Эмиль Шапп ничего не слышал. Почти ничего не поняв из разговора, он молил небеса, чтобы все закончилось как можно скорее, дабы он смог записать каждое слово и особенно справить естественную надобность, с каждой минутой делающуюся все более и более настоятельной и вытесняющей все остальные желания.

– А что вы скажете о человеке, который расследует это зловещее дело, даже не зная, что работает на меня? Кто он? – поинтересовался монсеньор де Валуа.

– Просто отборный работник, который к тому же ничего нам не стоит. Исполнитель Высоких Деяний Мортаня… забыл, как его зовут. Он предложил свою помощь вашему помощнику бальи Тизану в обмен на возможность просматривать тетради записей с судебных процессов. Тизан заявляет, что он умен, хитер и, что примечательно, не лишен определенной сентиментальности.

– Добрый палач… ну вы и сказанули! – прыснул от смеха Карл де Валуа. – Напоминаю вам, Эстревер, что поиски настоящего убийцы детей не так важны.

– Если б я мог позволить себе высказаться… нам все же следует раскрыть это дело, чтобы убийства прекратились… разумеется, тогда, когда мы получим желаемое.

– А затем тотчас же устранить убийцу, чтобы это не возобновилось. Подобное могло бы навлечь подозрение на… подлинность того преступника, который уже найден. И где только был мой разум? Мой друг, вы более чем правы.

– Устранить? Как только прочее будет сделано, это немедленно исполнят, к вашему удовольствию, – успокоил его Эстревер.

* * *

Наконец-то небеса сжалились над шпионом и вняли его безмолвной горячей мольбе. Эстревер удалился, перед этим рассыпавшись в льстивых словах, заверениях в сердечности и обещаниях полнейшего послушания. Немногим позже Карл де Валуа тоже покинул рабочий кабинет, чтобы предаться обжорству за счет королевства.

Эмиль Шапп потерпел еще немного, обливаясь по́том и ерзая, а затем осторожно выбрался из своего тайника. Довольно хихикая, он потихоньку сбежал, будто мышь из кладовой.

 

28

Ножан-ле-Ротру, октябрь 1305 года

Оставив пса Энея под умильным присмотром матушки Крольчихи, Ардуин Венель-младший бродил в одиночестве, наслаждаясь прекрасным чуть прохладным днем. С наступлением осени начали понемногу исчезать невыносимые рои мух, которые жужжали и кусали детей и животных, пировали на кучах отбросов, являя собой прискорбную, но совершенно неизбежную принадлежность улиц. Всюду можно было видеть ловушки для мух; ими были увешаны снизу все стены домов, лотки мясников, колбасников, рыбников, торговцев маслом и сыром.

Казалось, между восходом солнца и полуднем весь Ножан-ле-Ротру охватывало какое-то неистовство. Все вокруг были чем-то заняты: уходили, приходили, покупали, продавали, мельтешили. Возчики на телегах отчаянно переругивались, стараясь разъехаться на слишком узких для этого улочках. За обменом оскорблениями следовали угрожающие жесты.

– Ты, овечий жир, вынь голову из задницы и прижмись к стенке, а не то застрянем здесь до будущего поста!

Чаще всего такие скандалы заканчивались взрывами смеха, комплиментами по поводу особо изобретательных оскорблений и предложением промочить глотку в соседней таверне. Торговля, которая шла здесь на каждом шагу, для Ардуина стала большим развлечением. Он испытывал нечто вроде детской радости, наблюдая оживленную жестикуляцию, бурные споры, всевозможную деятельность. Гадалки, зазывалы, уличные аптекари, торгующие чудодейственными лосьонами для роста волос или увеличения мужской силы – все они в изобилии встречались сегодня здесь, на большом рынке Ножана, одном из самых оживленных и многолюдных в этих землях.

Вдруг палач заметил просвет в толпе. Скрюченная в три погибели старуха что-то говорила молодой горожанке, державшей руку на округлом животе. Ардуин услышал, как предсказательница повторяет тоном, не допускающим возражений:

– Точно тебе говорю, красавица, скоро сына родишь.

– У меня уже три дочки, я потеряла всякую надежду…

– Мужик родится вот с такими двумя! Будешь всем показывать и гордиться.

Внезапно женщина обернулась и в упор уставилась на Ардуина, которому казалось, что он тихо и незаметно стоит в сторонке. Ошеломленный, палач замер под взглядом светло-голубых глаз, которые казались холодными, как ледышки. Наставив на него костлявый палец, она бросила:

– А вот ты берегись! За нос тебя водят, вот что, красавец ты мой. Красавец, который весь в кровище… Ты веришь, и ты заблуждаешься. Ты не знаешь, но найдешь то, чего не искал.

Повысив голос, старуха злобно прикрикнула:

– Иди отсюда сию же минуту! Слуги нечистого следуют за тобою по пятам. Избавься от них, покуда не стало поздно. А ну брысь, чтоб я тебя не видела!

Выкрикнув это, старуха трижды плюнула на землю, перекрестилась, а затем повернулась и быстрыми шагами направилась прочь.

Молодая горожанка, которой та только что делала предсказание, растерянно смотрела ей вслед. Затем она обратилась к Ардуину, наблюдавшему эту сцену с немым изумлением:

– Она что, сумасшедшая?

– Я так не думаю.

* * *

Так как прогулка была испорчена этой неприятной встречей, Ардуин решил распорядиться, чтобы оседлали Фрингана, и отправиться за город. Слова, а точнее, обвинения старой предсказательницы не шли у него из головы.

Берегись! Тебя водят за нос, красавец мой! Красавец, который весь в кровище… Ты веришь, и ты заблуждаешься. Ты не знаешь, но найдешь то, чего не искал. Иди отсюда сию же минуту! Слуги нечистого следуют за тобою по пятам. Избавься от них, покуда не стало слишком поздно…

– Все, хватит всяких глупых загадок! – выругал он сам себя.

С каких это пор он стал верить болтовне какой-то нищей оборванки, выпрашивающей несколько монеток у легковерных простаков, которые настолько глупы, что прислушиваются к ее россказням?

Напрасно палач читал сам себе нотации, напрасно убеждал себя, что недавняя встреча достойна только презрения. Настроение было настолько испорчено, что его не развеселила даже бесцельная прогулка на спине у Фрингана.

Решив поужинать, Ардуин спешился возле таверны Бердуиса, выбрав ее из-за забавной вывески «Ощипанный поросенок». Войдя в харчевню, он с неудовольствием заметил за столом трех уже порядочно набравшихся пьянчуг и женщин со скверными манерами и небольшим количеством добродетели. Одна из них, в расшнурованном платье, открывавшем взору дряблую грудь, бросила заинтересованный взгляд на вошедшего. Ардуин сделал вид, что не понимает этого тяжеловесного приглашения, и устроился за столом как можно дальше от шумной компании.

Из узкого коридора, который, судя по всему, вел в кухню, появился трактирщик, вытирающий руки несвежим полотенцем, обернутым вместо передника вокруг туловища. Чуть приволакивая ногу, он подошел к новому клиенту и не особенно любезно спросил:

– Ну? Чего хотите?

– Того, за чем обычно ходят в таверну, – заметил Ардуин, терпение которого почти закончилось. – Есть и пить.

От трактирщика несло по́том, старым затхлым жиром и подгоревшим мясом. При каждом его движении новая волна запахов буквально ударяла в нос.

– Ну… Сейчас посмотрю…

Мэтр Поросенок, который прекрасно соответствовал своему имени, ворча, отправился назад.

Ардуин подумал, что самым лучшим будет покинуть это заведение, пока оно окончательно не стало действовать ему на нервы. В конце концов, какое значение имела эта таверна и всякая шушера обоего пола? И все же здесь его удерживало какое-то непонятное упрямство. Ему вдруг захотелось утешиться после встречи со старой гадалкой, пусть даже таким странным и глупым способом. Ему снова хотелось ощутить, что он полностью владеет собой. Непонятно как, но эта старая попрошайка будто нарушила мощную связь Ардуина Венеля-младшего с его судьбой. Нищенка, которая считала себя прорицательницей, казалось, знала все о его будущем и прошлом, будто ему только и оставалось, что следовать по раз и навсегда проложенному пути, никогда не задавая себе вопрос о своем предназначении. И что самое худшее: он испытывал перед нею настоящий страх. Венель-младший хотел бы снова найти свою мрачную судьбу и не забегать вперед, пытаясь узнать будущее. Он ждал, ни на что не напрашиваясь и ничего не избегая.

Он изо всех сил старался не слышать замечаний пьяниц, прохаживающихся по поводу «господинчика», раскатов деланого смеха полушлюх, которые благодарили своих «меценатов» за возможность прополоскать глотку, громко и старательно смеясь над их непристойными шутками.

Вдруг один из мужчин, с огромным брюхом, нависающим над поясом штанов, и прилипшими к черепу редкими волосами, заорал:

– А вот я говорю, что так только бабы наряжаются. Не станет нормальный мужик ходить с длинными патлами и в кургузых штанишках, которые всю задницу обтягивают! Есть, правда, некоторые, которым нравится выглядеть как девки…

Ардуин счел эти замечания в свой адрес даже забавными. Но улучшившееся было настроение было снова испорчено тошнотворным запахом, распространившимся от подноса, который поставил перед ним мэтр Поросенок.

– Это еще что? – поинтересовался Ардуин, разглядывая черноватую, скверно пахнущую массу.

– Как что? Рагу из кабана, вот что! – презрительно бросил трактирщик, пожимая плечами.

– Месячной давности?

– Мне-то какая разница! С тебя половина денье за рагу и выпивку, а сожрешь ты его или нет, так это мне начхать. Буду я тут еще из шкуры вон вылезать для таких скандалистов, как ты… Деньги гони, быстро!

С наглым и угрожающим видом мэтр Поросенок протянул руку, без всякого сомнения рассчитывая на своих нетрезвых приятелей, которые поддержат его, если что.

Но судьба вдруг переменилась, и причиной тому был странный посетитель. В полной тишине Ардуин встал, разве что немного смущенный идиотским ржанием одной из женщин, которая уже настолько набралась, что не сообразила, что запахло жареным.

Издав глубокий вздох, мэтр Высокое Правосудие поднял поднос, придерживая его за края, чтобы не перепачкать пальцы в отвратительном густом соусе. Быстрым и точным движением он вдавил его в рожу трактирщика, издавшего удивленный и обиженный писк. Ошметки черноватого мяса стекли на его одежду. Бросив на хозяина небрежный взгляд, Ардуин игриво заметил:

– Твоя одежка от этого грязней не стала!

Завывая от ярости, мэтр Поросенок вытер лицо:

– Ах ты…

Внезапно кинжал Венеля уперся в горло трактирщика, прямо в адамово яблоко.

– Никаких грубостей в моем присутствии, дорогуша! Я, знаешь ли, чувствителен, как невинная дева, и от такого у меня уши краснеют.

Пьянчуга, который только что высказывал предположения насчет жизненных предпочтений Ардуина, бросился на него, размахивая кулаком. Тот уклонился неуловимым изящным движением. Увлекаемый силой инерции, своим весом и немалым количеством выпитого, пьяница промчался еще некоторое расстояние, прежде чем смог развернуться и с яростным ревом снова броситься в атаку.

Но с тем же успехом. С быстротой молнии Венель снова отпрыгнул в сторону. Что-то злобно бормоча, пьяница доковылял до стола своих приятелей. Одна из женщин, с глубоким, но малопривлекательным декольте, встала и завизжала, широко открыв рот и вытаращив глаза от ужаса:

– Черт побери! Что у тебя с лицом, Жако?

Тот же в полной растерянности поднес руку к лицу и теперь тупо рассматривал покрывающую ее жидкость карминового цвета. Совершенно ошарашенный, он повернулся в Ардуину и пробормотал:

– Это… того… ты чего со мною сделал?

– Широкий шрам. Твоему лицу не хватало мужественности. Но это поправимо. Ты меня еще благодарить должен. Кто-то еще здесь хочет, чтобы я оказал ему ту же услугу? – обратился он к внезапно онемевшей пьяной компании. – Ну тогда надеюсь, что, к своему удовольствию, никогда больше вас не увижу! – бросил мэтр Правосудие и в полном молчании вышел из харчевни, где теперь было тихо, как в склепе.

* * *

Немного раздосадованный своей вспышкой и демонстрацией силы, он снова подошел к Фрингану. В конце концов, что ему делать с этими забулдыгами из таверны с их низкопробными шутками! Во всяком случае, он подчинился своей судьбе и сейчас радовался этому.

Ардуин решил вернуться в Ножан-ле-Ротру и найти достойную себя таверну, где он сможет устроиться со всеми удобствами.

 

29

Ножан-ле-Ротру, октябрь 1305 года

В нескольких лье отсюда, в Ножане, пользуясь сутолокой после рынка, тяжелая фигура забилась в угол под портиком красивого дома, низко надвинув на лицо капюшон меховой накидки и рассматривая множество маленьких бродяг, роющихся в кучах отбросов, оставшихся после торга, надеясь найти там что-то, что поможет выжить. Мальчика или девочку?

Неважно. Это всего-навсего жертва.

Последним был мальчик. Может, теперь и вправду девочку? Того или ту, кого можно будет легко одурачить… А, не до жиру! У него имелось прекрасное средство «соблазнения», до сих пор безотказно действующее. Чего только не сделают эти маленькие голодранцы в надежде немного набить брюхо и принести своим кусок хлеба или немного сыра…

Позже. Возможно, этим вечером.

Человек вышел из укрывающей его темноты, сделал несколько шагов, снял накидку и любезно ответил на приветствия нескольких прохожих.

 

30

Ножан-ле-Ротру, октябрь 1305 года

Оставался лишь прилавок рыбника, который распродавал остатки товара. Его окружала плотная толпа, так как завтра был постный день. Скромные мещанки или служанки из состоятельных домов старались выбрать наиболее подходящий лосось из Бретани, миногу из Нормандии или щуку из Анжера, а самые небогатые или экономные – угря или копченую селедку сомнительного происхождения.

Хватало и перебранок между дамами, особенно перед лотками рыбников, на которых сосредоточились их недоверие и раздражение. Все хотели пощупать рыбу, понюхать ее голову, посмотреть на ее глаза и жабры, чтобы этот мошенник-торговец уж точно не обманул. Забавляясь этой уже тысячу раз виденной сценой, мэтр Правосудие подошел к прилавку.

Рыбник топал ногами и выкрикивал:

– Перестаньте же их теребить, наконец!

– Так как же покупать, если перед этим не понюхать и не пощупать?

– Женщина, идите своей дорогой и ешьте завтра репу с сухим хлебом!

– Вы только полюбуйтесь на этого грубияна! Когда совесть чиста, тогда и скрывать нечего! – воскликнула какая-то служанка из хорошего дома. – Пойду-ка я лучше к торговцу вымоченными улитками!

Молодая женщина со сдержанным выражением лица, сложив руки на темной длинной юбке, терпеливо ждала, когда продавец сможет уделить ей внимание. Тот же старался как можно скорее отделаться от сварливой любительницы улиток.

– Мадам Мадлен, вы пришли за своим заказом?

– Ну конечно. Надеюсь, вы оставили нам самое лучшее.

– Как и всегда для таких преданных и приятных клиентов, как мэтр Лафуа и его супруга. Не то что некоторые! – добавил он, бросая ядовитый взгляд на служанку с улитками, которая, несмотря на угрозы потратить свои денежки в другом месте, даже и не думала уходить.

«Судьба, везде и всегда, – подумал Ардуин. – Мадлен Фроментен, женщина, о которой говорил Альфонс Фортен». Он ломал голову, как бы получше подобраться к ней, чтобы добыть нужные сведения, – и вот, пожалуйста, сама судьба преподносит ему эту встречу.

С легкой улыбкой на губах женщина удостоверилась в свежести удильщика, завернутого в травяной кокон, и протянула торговцу деньги. Остановившись на расстоянии нескольких шагов, Ардуин наблюдал за нею с равнодушным видом праздношатающегося или мужа, который ждет, пока его жена торгуется с рыбником. Мадлен Фроментен, которой на вид было около тридцати, была достаточно привлекательна и отличалась скромной сдержанной красотой. Несмотря на подчеркнуто скромный фасон, ее одежда подчеркивала изящный силуэт, чепчик из накрахмаленного тонкого батиста позволял заметить несколько вьющихся прядей волос глубокого темного цвета, красиво оттеняющих молочно-белую кожу.

– До скорого, мэтр рыбник.

– Оставить вам что-нибудь хорошего на завтрашний постный день?

– Как всегда, благодарю вас.

– Скорее всего, это будет лосось; вашим хозяевам он понравится.

– Предупрежу нашу кухарку, чтобы приготовила его повкуснее.

Кивнув на прощание, она направилась в сторону. Ардуин подумал, что Гарен Лафуа, о котором все бывшие слуги отзывались как о большом скупердяе, прекрасно живет на широкую ногу. Черт возьми: удильщик, лосось, хорошенькая новая жена, одетая будто буржуазка; собственный дом, от которого бы не отказались и более благородные семьи!.. Судя по всему, деньги покойной мадам ему очень даже пригодились.

Палач направился за служанкой, ожидая, когда она отойдет подальше от толпы и свернет на улицу Бург-ле-Конт, а затем окликнул:

– Мадам Мадлен…

Женщина удивлено оглянулась. Ее вежливая улыбка завяла, когда женщина поняла, что элегантный мужчина, который приближается большими шагами, ей незнаком. Выражение ее лица стало сдержанным, правда, без особой враждебности. Респектабельная дама, которая сохраняет самообладание, оказавшись лицом к лицу с незнакомым мужчиной.

– Мадам Мадлен, прошу прощения за эту невольную фамильярность. Спешу вас заверить, что она вовсе не того свойства, которого стоит опасаться порядочной женщине.

– Месье?

– Ардуин Венель, с глубочайшим почтением, – произнес он, чуть поклонившись.

– Откуда я вас знаю?

Она говорила с такой непринужденностью, что мэтр Правосудие невольно задал себе вопрос, что заставило ее пойти в услужение.

– Никогда не имел счастья быть вам представленным. Ваше имя мне назвал некий Альфонс Фортен.

В ее и без того недоверчивом взгляде загорелся огонек беспокойства.

– Альфонс? Как у него дела?

– Очень хорошо. Время меня торопит. Я не хочу выглядеть грубым и покорно прошу принять мои извинения. Альфонс Фортен сознался мне, что ему заплатили за свидетельство относительно Эванжелины Какет.

Беспокойно оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто не может их услышать, Мадлен прошептала:

– Замолчите же, наконец!

– Прошу прощения, но я не могу этого сделать. Моим нанимателем является не кто иной, как помощник бальи Арно де Тизан.

Окончательно перепугавшись, женщина принялась неразборчиво бормотать:

– Ради всего святого, мессир, оставим это…

– Увы, нет. Мессир де Тизан поручил мне узнать правду. По словам Фортена, у вас есть сведения, которые могут повлиять на исход процесса.

– Он такое сказал? Не могу поверить… Он всегда был так добр ко мне.

– Добр, потому что тайком ощипывал Лафуа, чтобы облегчить существование вашему сыну?

Женщина опустила голову, слезы показались у нее на глазах.

– Умоляю вас, Мадлен. Скажите мне правду, и, клянусь честью, я сохраню в тайне, откуда ее узнал. Эванжелина Какет была подвергнута пыткам, а затем заживо похоронена. Вы именно ей обязаны спокойствием своей души. Не вынуждайте меня сообщить ваше имя помощнику бальи. Он не замедлит послать за вами в дом Лафуа. Это же какие неприятности вам будут!

Мадлен Фроментен сжала обеими руками полотенце, в которое был завернут удильщик. Снова испуганно оглянувшись, она отрицательно затрясла головой, положив руку себе на горло, а затем произнесла вялым бесцветным голосом:

– Она ее убила. Эванжелина Какет убила Мюриетту Лафуа. Если мессир Гарен узнает, что я была свидетельницей, он выкинет меня на улицу в то же мгновение… Мессир, сжальтесь над моим сыном, прошу вас.

– Я не желаю вам ничего плохого. Я всего лишь стараюсь узнать, как все было на самом деле. Почему вы так уверенно об этом заявляете?

Слеза скатилась у нее по щеке, но Мадлен, судя по всему, этого даже не заметила. Глубоко вздохнув, она проговорила:

– Потому что я ее видела.

– Что я слышу?! – воскликнул мэтр Правосудие.

– Потише, мессир, умоляю вас… Если меня услышат… я… я…

Снова притронувшись к своей шее, она объяснила:

– Когда мы стирали белье, шершень укусил меня в горло. Анетта, одна из служанок, которые занимались бельем, сказала, чтобы я сию же минуту вернулась в дом и приложила к укусу разрезанную луковицу. Она считает это лучшим лекарством, что бы ни случилось. Я колебалась, но опухоль стала довольно большой, меня начал пробирать озноб, а затем и голова закружилась. И… Вот так…

– А что было потом? – мягко поинтересовался Ардуин, который прекрасно понимал, что молодая женщина сейчас снова переживает эту ужасную сцену.

– Я вошла с улицы в кладовую, думала там найти луковицу. И вдруг… Они так кричали, так ругались… Хозяйка угрожала Эванжелине, что сейчас позовет людей бальи и они бросят ее в подземелье, где та умрет от голода. Эванжелина… она же по еде с ума сходила. Мюриетта Лафуа знала это и часто нарочно оставляла ее голодной.

– Знаю, – кивнул Ардуин. – Она плохо с нею обращалась, пользуясь ее слабоумием.

– Да. Я услышала звуки пощечин и как плакала Эванжелина, не переставая кричать «нет, нет!». Мюриетта Лафуа орала: «Воровка, собака, мерзавка паршивая!» Я решила уйти побыстрее, пока меня не заметили. Хозяйка могла рассердиться, узнав, что я все слышала.

* * *

Снова то же непонятное видение. Мари де Сальвен пристально смотрит на него сквозь разделяющую их стену огня. На ее шее блестит медальон. Но ведь у пригворенных забирают все украшения.

Из тетради с процесса: Жена Лафуа сжимала в руке серебряный медальон с изображением Святой Девы.

* * *

– Вы помните, у хозяйки была серебряный медальон со Святой Девой? Эванжелина его украла? – спросил Венель-младший.

– Она никогда бы ничего не украла, даже будучи слабоумной, – поправила его Мадлен, вытирая другую слезу.

– Почему вы так решили?

– Бедная дурочка забиралась с этим медальоном на антресоли и проводила там целые вечера напролет. Она целовала его, чистила, без конца говорила с ним, бормотала какие-то просьбы, молитвы… Я попыталась забрать у нее этот медальон и даже хотела солгать Мюриетте Лафуа, будто нашла его под мебелью. Эванжелина впала в такое неистовство, что я было подумала: сейчас ударит. Этот медальон был для нее чем-то вроде святой реликвии. Она постоянно таскала его с собой, уверенная, что Очень Добрая Святая Дева улыбается именно ей.

– Так что вы сделали после этого взрыва ярости?

– Успокоила ее и постаралась несколько раз объяснить, что если хочет оставить медальон у себя, она должна спрятать его как следует. И что если хозяйка узнает о краже, то наказание может быть ужасным.

– А что ответила Эванжелина?

– «Уй-уй», как всегда. Ничего она не поняла. Просто была довольна. Я ей оставила ее самую драгоценную вещь. Ее единственное сокровище.

Ардуин был потрясен глубокой печалью, ясно читавшейся на хорошеньком личике. Губы Мадлен были плотно сжаты и дрожали, с трудом удерживая поднимающиеся из горла рыдания. Мэтр Правосудие был почти сердит на себя за то, что принуждает ее к этому признанию.

– Ну хорошо, а дальше? Что произошло после той ссоры?

– Сжальтесь, мессир… я должна вернуться.

– Уверяю вас, не могу при всем желании. Я обязан узнать всю правду, Мадлен.

– Я… заметила в голосе Эванжелины настоящий гнев. А затем… Затем Мюриетта Лафуа начала выть… Да, именно выть – от боли, от ужаса. Я перепугалась, не знала, что мне делать. От страха мне было даже с места не сдвинуться. А она все выла и выла… И вдруг я бросилась в кухню… Хозяйка валялась на полу, вся в крови. Она больше не шевелилась. Эванжелина стояла на коленях рядом с нею и била ее топориком. Еще и еще раз. Я закричала…

Ее речь была прервана рыданиями. Прикрыв рот рукой, Мадлен уставилась вдаль полными ужаса глазами.

– Тогда… дурочка прекратила свое занятие. Она подняла голову, улыбнулась мне и принялась бормотать: «Миленькая Мадлен… она взяла мой медальон… миленькие карпы… им хорошо. Больше не кричат». На кухонном столе и правда лежала дюжина карпов с отрубленными головами. Эванжелина расплакалась и стала показывать на руку мадам Лафуа: «Злая… взяла у меня медальон… сдохни, плохой карп!»

С этими словами Мадлен испустила вздох, полный бесконечной грусти.

– Вот и всё, мессир. Клянусь перед Богом, клянусь головою моего обожаемого сына. Она ее убила.

– Зверски.

– Нет… Такие слова для нее ничего не значили. Она убила хозяйку так же, как делала это с карпами, удивляясь, что она кричит.

– А что вы сделали дальше?

– Я… я была просто не в состоянии здраво рассуждать. Я подобрала топорик и… не знаю, чего я хотела на самом деле. Я боялась, что Эванжелина продолжит кромсать мадам Лафуа…

– И вы подумали, что если люди бальи не обнаружат орудие преступления рядом с дурочкой, они не заподозрят ее в убийстве?

Мадлен Фроментен кивнула в знак согласия.

– Я бросила топорик в заросли шалфея, а потом присоединилась к остальным, сказав, что укус больше меня не беспокоит и что я немного отдохнула в тени. Я знала: Эванжелина забудет, что я приходила.

– Но… почему вы об этом не сказали? Ведь Гарена Лафуа могли заподозрить в убийстве жены, – заметил Ардуин.

– О… я бы ни за что не позволила, чтобы его обвинили. Тогда я бы стала свидетельствовать безо всяких денег. Но… я подумала, что вот так обвинять бедную дурочку будет не христианским поступком. Я хотела… избавить палача от мук совести, – закончила она, даже не подозревая, что говорит о своем собеседнике.

– Что ж, вам не откажешь в рассудительности, – согласился Ардуин. – Прощайте, Мадлен. Я узнал все, что мне было важно выяснить.

Он кивнул ей на прощание и хотел удалиться, но женщина удержала его за рукав куртки.

– Мессир, вы ведь не станете упоминать мое имя?

– Нет, успокойтесь. Мне будет достаточно заверить своей честью, что девица Какет действительно виновна в убийстве своей хозяйки. Арно де Тизан как раз этого и хочет – успокоить свою совесть. И с моей помощью у него это получится.

* * *

Он ошибался, но узнать это ему предстояло гораздо позже.

 

31

Крепость Лувр, Париж, октябрь 1305 года.

В тот же день чуть позже

Весь день Эмиль Шапп злился, мысленно сыпля ругательствами и проклятиями. Когда же толстый Карл с дряблым подбородком отправится в свои апартаменты, чтобы там, как он всегда говорил, «спокойно подумать о неотложных делах королевства», а на самом деле зевать, широко открыв рот? Молодой секретарь решил, что его высочество, скорее всего, плюхнется в кровать, чтобы храпеть там до самого ужина.

Он украдкой следил из своего маленького, заставленного мебелью кабинета, открыв дверь в большой зал будто бы для того, чтобы быть готовым выполнить малейшее распоряжение брата короля. Правда, распоряжения поступали не особенно часто: Карл только и делал, что мечтал о коронах и завоеваниях, воображая себе, как посредством их расплатится со своими бесчисленными долгами, а вовсе не об управлении вверенными ему землями. При всей своей язвительности и скептицизме Карл не мог разглядеть правды: Филипп Красивый вовсе не нуждался в брате как в министре или советнике. Напротив, короля полностью устраивала его постоянная поддержка и, без сомнения, неподдельная нежность, что и объясняло уступчивость, с которой тот относился к требованиям своего младшего брата.

Наконец Карл де Валуа убрался, так не сказав ни слова своему молодому секретарю и даже не взглянув в его сторону. Эмиль закрыл рог с чернилами и старательно разложил листы бумаги в две разные стопки: малопривлекательные обрывки для посланий слугам и вассалам и целые листы для важной корреспонденции. На самом деле мессир де Валуа не предписывал никакой экономии; он даже не догадывался о дороговизне бумаги, так как она оплачивалась королевскими денье. Но в то же время эта ловкость давала Эмилю возможность каждую неделю потихоньку откладывать несколько листочков. Он также получал свою скромную выгоду. До недавнего времени эти мелкие кражи не портили настроения молодому человеку; они лишь увеличивали список его претензий к брату короля. Это потому, что тот его всегда унижал, презирал, не замечал! Только поэтому он и стал таким нечестным, вот и всё! Эмиль Шапп рассуждал подобно множеству предателей, которые путем разнообразных софизмов пытаются сохранить хотя бы подобие самоуважения. Чтобы оправдать собственную низость, следует обвинить в совершаемом тобой зле кого-то другого.

Он пересек большой зал и замер перед рабочим столом его высочества монсеньора де Валуа, подбоченившись и заранее упиваясь картинами своей будущей жизни. Нет никаких сомнений, что мессир де Ногарэ найдет достаточно удовлетворительный предлог заполучить его к себе на службу, не рискуя при этом, что его высочество почувствует себя задетым. Гийом де Ногарэ известен своим живым умом и острым деловым чутьем, поспешил утешить себя Эмиль Шапп, который теперь приписывал королевскому советнику все добродетели в мире.

На столе королевского брата, где было не так много бумаг и книг для записей, секретарь заметил свиток с посланием д’Эстревера. Сперва он колебался, сознавая, какие роковые последствия может иметь этот поступок, если он будет раскрыт, но в конце концов честолюбие возобладало. Быстрым движением Шапп схватил свиток и спрятал его под мундиром. Да этот тупица Карл про него даже и не вспомнит!

Польщенный быстротой, с которой мессир де Ногарэ пригласил его в рабочий кабинет, Эмиль Шапп старался сдержать переполняющую его радость, сохраняя серьезное, даже суровое выражение лица. Он низко склонился перед советником, который сидел за письменным столом с пером в руке.

– Мой славный Эмиль, присаживайтесь.

«А ведь он, ей-богу, заинтересован!» – подумал секретарь, светясь от счастья. «Мой славный Эмиль»! Подумать только, он запомнил его имя! Можно сказать, дело в шляпе. Черт возьми, какой правильный выбор он сделал!

– Что привело вас ко мне? Как вы помните, между нами царят сердечность и доверие, – успокоил его советник, который в случае необходимости без колебаний бросил бы этого молодого человека в подземную тюрьму.

– Хорошо, мессир… у меня есть некоторые сведения, которые, как мне показалось, могут представлять для вас интерес, хотя я в них почти ничего не понимаю. Во всяком случае, ваше восхитительное знание сильных мира сего и политических дел, безусловно, превосходит мое ничтожество.

Ответом на этот поток льстивых речей был лишь невыразительный вздох.

– Мой славный Эмиль… Когда я буду иметь удовольствие числить вас в маленькой группе своих… единомышленников, вы быстро поймете, что я совершено не похож на монсеньора де Валуа, к которому испытываю безграничное почтение. У каждого есть свои маленькие причуды… Моя состоит в том, что я не доверяю льстецам, которых, к моей досаде, здесь целый легион.

Эмиль Шапп нервно сглотнул, поняв, что только что совершил промах.

– А вот к чему я отношусь очень серьезно, так это к своему времени, которое имеет досадное свойство бежать быстрее меня.

– Прошу прощенья, мессир. Это лишь потому, что… прихоти монсеньора де Валуа… то есть его самые излюбленные привычки совершенно противоположны вашим.

– Да, по крайней мере, так говорят, – ответил Ногарэ шутливым тоном, который успокоил Шаппа. – Что же, Бог в своей бесконечной мудрости создал нас разными… Итак, что же вы мне принесли?

Поколебавшись всего лишь мгновение, Эмиль вынул из-за пазухи своего мундира недавно утащенное послание. Мессир де Ногарэ внимательно прочитал его, немного нахмурившись, а затем посмотрел на молодого человека, подобно хищной птице, высматривающей добычу.

– Ничего не понимаю.

– Конечно, мессир… Эта история представляется такой запутанной… в Ножан-ле-Ротру, как я уже имел честь говорить, происходят убийства несчастных детей. Из переписки между мессиром Аделином д’Эстревером и братом короля я понял, что последний живо заинтересован в этом деле.

Затем Шапп кратко изложил содержание разговора между этими двумя персонами, опустив лишь ту деталь, что в это время он сам прятался за гобеленом. В то же время секретарь был уверен: советник догадался, что сведения добыты не самым красивым способом. Некоторые детали Ногарэ заставил его повторить еще раз, и молодой человек постарался их изложить предельно четко и лаконично.

Наступило молчание. Плотно сжав губы, мессир де Ногарэ размышлял, внимательно рассматривая перо, которое так и держал между пальцами.

– Черт возьми! И в самом деле какая-то путаница… Что это все может означать? Для монсеньора де Валуа это вполне законное желание – поспешить на помощь доброму Жану Бретонскому, деду своего зятя, разве не так? Но в таком случае почему бы не обратиться к нему напрямую, не затевая переписку с замечательной матушкой-аббатисой, мадам Констанс де Госбер?

Эмиль Шапп тоже не спрашивал себя об истинных побуждениях Карла Валуа. Он открыл было рот, но тут же одернул себя. Однако мессир де Ногарэ произнес ласковым ободряющим тоном:

– Ну же, мой славный Шапп… мои любезные спутники по работе прекрасно знают: я в первую очередь ценю не прекрасный почерк, хотя и его тоже, а живой и преданный ум, способный прийти на помощь моему, не вовлекая меня в скверные ситуации… чего я никогда не прощаю. Знайте же, что мы сердечно беседуем, обмениваясь предположениями, гипотезами, слухами… никаких утверждений.

Радость, которую испытывал Эмиль с самого начала аудиенции, стала еще сильнее. Боже мой, сам советник, к которому король прислушивается больше всех, – советуется с ним, ничтожным секретарем, интересуется его умозаключениями… Какое наслаждение!

– Хорошо… тогда если… я с вашего позволения осмелюсь предположить… хорошо… те несколько фраз, которыми обменялись монсеньор де Валуа и его бальи шпаги, были трудны для моего понимания. Но брат короля настаивал, что его вовсе не интересует, будет ли пойманный убийца детей настоящим или нет.

– Значит, согласно вашему подробному рассказу, именно на это мессир д’Эстревер ответил: «Однако нам нужно раскрыть это дело, чтобы, когда мы достигнем того, чего желаем, эти убийства прекратились».

– На это монсеньор де Валуа сказал: «И уничтожить убийцу, чтобы он снова за это не взялся и не навлек подозрение на… подлинно виновного, который уже найден»! – подчеркнул Шапп.

– Однако! Черт возьми… И как бы вы с этим поступили, мой славный Эмиль?

Молодой человек бросился будто в омут с головой, уверенный, что мессир де Ногарэ пришел к тому же совершенно невероятному выводу.

– Я предполагаю, раз уж мне это позволено, – разумеется, без всякой увереннности… А если монсеньор де Валуа хочет доставить монсеньору Жану Бретонскому какие-то трудности в его владении Ножан-ле-Ротру? А в этом случае что может быть более действенным, чем чудовищное дело с убийством детей и бальи, который не способен расследовать преступление? Что яснее всего продемонстрирует беспечность и нерадение, которые царят в этом прекрасном городе?

– Хм… А также вызвать раздражение короля против своего брата и, не исключено, что и силой восстановить власть сеньора над этими землями. Любопытное рассуждение… Во всяком случае, Изабелла, дочь Карла Валуа, будучи супругой внука Жана… но почему в таком случае просто не подождать его кончины? – заметил Ногарэ.

– Которая может и запоздать. Тем более что Жан, сын Артура, всего лишь внук Жана Второго. Наследование же свойственников может вернуться к Валуа с большим опозданием. К тому же кто сказал, что прямой наследник, который родится от этого брака, не продемонстрирует властный характер своему деду Карлу, если его отец все-таки станет в свою очередь герцогом Бретонским?

Положив наконец перо, которое в продолжение всего разговора не переставая вертел в пальцах, советник произнес:

– И правда, я должен поразмышлять.

Почувствовав, что ему самое время удалиться, Эмиль Шапп встал и поклонился. Но мессир де Ногарэ остановил его коротким нервным движением.

– Повторите, что сказал мессир д’Эстревер про палача из Мортаня.

– Мессир бальи шпаги Перша уточнил, что речь идет о прекрасном исполнителе, который не просит никакого вознаграждения за эту работу. Я не знаю, в чем она на самом деле состоит. Исполнитель Высоких Деяний Мортаня делает это для помощника бальи в обмен на разрешение ознакомиться с записями с процессов. Упомянув об этом, мессир де Тизан просто рассыпался в похвалах.

Опустив подбородок на молитвенно сложенные руки, Гийом де Ногарэ слушал с неослабевающим вниманием, которое льстило самолюбию Эмиля.

– Хм… что же с этим делать? Эмиль, я полагаю, что мы с вами прекрасно понимаем друг друга. Скажите, брат короля очень нуждается в ваших услугах?

От радости сердце молодого человека едва не выскочило у него из груди.

– Не особенно, мессир… У монсеньора де Валуа четверо секретарей… у которых очень мало работы.

– Что объясняется лишь необычайными организаторскими способностями Карла де Валуа.

Заметив иронию в его словах, Эмиль лишь слегка наклонил голову.

– Я мог бы осторожно внушить королю, что моя служба ему требует дополнительных рук… До встречи, мой славный Эмиль. До очень скорой встречи.

 

32

Окрестности Мортаня, октябрь 1305 года

В сопровождении пса Энея, который вывалил язык едва не до земли, радуясь новому приключению, Венель-младший тем же вечером пришел к высокой двери своего жилища. Он чувствовал себя совершено разбитым, но скачка на Фрингане утомила его гораздо меньше, чем все эти встречи и пребывание в Ножан-ле-Ротру. А может быть, громадная усталость, которую он ощущал, была следствием глубокого разочарования: ведь он уже успел поверить в невиновность Эванжелины Какет. Чистосердечный рассказ Мадлен Фроментен оказал на него действие, подобное удару кнута. Ардуин пытался хладнокровно рассуждать: ведь гораздо лучше, что от его руки погибла убийца, а не дурочка, которую оклеветали. Но тогда откуда это сожаление, поднимающееся из самой глубины души? Ведь это же эгоизм и ребячество – жалеть о том, что не установил справедливость – другую справедливость, свою… К тому же и глупость, потому что справедливость и так уже исполнена.

К Фрингану подбежал мальчик из конюшни и погладил жеребца по губам, спросив:

– Хорошее было путешествие, хозяин?

– Очень хорошее. Как следует оботри его и задай ему овса. Он это заслужил, тем более что в Ножане за ним ухаживали не так заботливо и внимательно, как это делаешь ты.

И, обращаясь к жеребцу, добавил:

– Ну, иди, мой славный. Спасибо за твою стойкость.

– Это что, дворняга? – спросил мальчик, гладя Энея.

– Не произноси слова «дворняга», ты его этим очень обидишь. Он выглядит как чистокровная пастушья собака, – шутливо заметил мэтр Правосудие.

* * *

Бернадина бросилась к нему; она буквально светилась от радости, что снова видит Ардуина. На пса, который, виляя хвостом, обнюхивал подол ее платья, она всего лишь бросила быстрый взгляд. Но женщина сразу овладела собой и приняла обычный строгий и немного высокомерный вид. Поджав губы, она недовольно заговорила:

– Хороший же у вас вид, хозяин, нечего сказать! А кожа-то прямо серая… И чем вас там только кормили!

– У матушки Крольчихи неплохая кухня, но с твоей, моя хорошая, она не идет ни в какое сравнение.

Удовлетворившись ожидаемым комплиментом, Бернадина снова стала жизнерадостной.

– А это еще что за лохматый кошмар?

– Моя собака, Эней.

– Господи Боже, только этого мешка с блохами здесь не хватало… Его ведь, поди, кормить надо?

– Еще как надо! А еще надо найти ему теплый уголок где-нибудь в пристройке.

– Ах-ах… Поклясться готова, еще одного спасли, – притворно рассердилась женщина. – Вид-то у него не больно откормленный. Похоже, забот с ним будет побольше, чем с этой! И колбасу от него надо будет беречь…

Ардуин ничего не ответил, понимая, что речь идет о дурочке Сидони, которую он приютил. А может быть, не такой уж и дурочке.

Вслед за Бернадиной он направился на кухню, где девушка с упрямым видом чистила щуку. Она едва подняла на него взгляд и вместо приветствия ограничилась невнятным «наш хозяин», что исторгло из груди Бернадины измученный вздох. Странное дело: Эней бросился к этой неповоротливой худой девушке, радуясь ей, будто только что снова встретил старого друга. Та наклонилась его погладить и, к удивлению Ардуина, издала тихий счастливый стон.

– Хозяин, как те дела, которые заставили вас отправиться в Ножан? Надеюсь, все уладилось? – осведомилась Бернадина так осторожно, будто шла по яичной скорлупе. Больше всего на свете она сейчас боялась оказаться неделикатной.

Тем не менее женщина поняла, что последние события связаны между собою и имеют отношение к судебным делам: визит Арно де Тизана, долгие часы, которые Ардуин провел за чтением тетрадей с процесса и, наконец, его внезапный отъезд в Ножан.

– Да, все хорошо, – ответил он, принимая поданный ею стакан вина.

Бернадина внезапно обернулась к Сидони и принялась ее ругать:

– Девочка, ты же не угря чистишь! Это ведь тебе не что-нибудь, а щука, да еще из Анжера! Господи, ну что за манеры!

Но та даже не удостоила ее ответным кивком. Ардуин колебался, не отводя от нее взгляда. Интересно, почему она тогда повторила, что содержание тетрадей с процесса девицы Какет очень важно для него? Она же об этом вообще ничего не знает! А вдруг девушка когда-то встречала Эванжелину? Или она тоже, как говорит Бернадина, немного чокнутая? Он очень хотел это понять. Чтобы добиться хоть какого-то результата, Ардуин громко произнес:

– Мессир де Тизан пожелал удостовериться в виновности дурочки, казненной пять лет назад за чудовищное убийство своей хозяйки.

– Господи, ужас-то какой! – заметила Бернадина.

– Да, самое подходящее слово.

– Ну и как, виновна она?

– Да, к моему удивлению.

Сидони осталась безразличной к этим словам; она продолжала сражаться с рыбой и, казалось, даже ничего не слышала. Тогда Ардуин спросил ее:

– Скажи, почему ты утверждала, что записи с процесса над дурочкой так важны для меня? Ты же их не читала!

Она уставилась на него пустым взглядом и повторила немного гнусавым голосом:

– Утве… Утверждала?

– Утверждала. Это означает – сказать то, в чем очень уверена.

– А… Да не знаю я. Но это тебе важно. Всегда тебе важно!

– Господи Иисусе, выведет же она меня когда-нибудь из себя! – процедила сквозь зубы Бернадина. – Вечно как разинет свой рот да как ляпнет что-нибудь без складу и ладу…

Ардуин встал тоже в некотором раздражении и произнес:

– Сразу же после ужина я пойду работать. Признаться, я очень устал. Напои и накорми Энея, хорошо? Ему пришлось пробежать очень догий путь.

– Я все сделаю, – вдруг перебила его Сидони. – Я так люблю дворняг… Отыщу ему уютный уголок, где бы он мог поспать. Пойдем, собачка!

Эней взглянул на своего хозяина, прося у него позволения. Тот прошептал:

– Иди.

Замарашка радостно вышла из кухни вместе с собакой.

– Ну и дела! – удивленно заметила Бернадина. – В первый раз она обнаружила желание пошевелиться ради кого-то.

 

33

Окрестности Мортаня, октябрь 1305 года

Ардуин Венель-младший спал очень крепко, без всяких сновидений – по крайней мере, ничего из них не запомнил. Он приступил к умыванию, неторопливо оделся, а затем спустился в кухню, где его ждала Бернадина. За столом, который она накрыла, запросто могли бы насытиться трое основательно проголодавшихся мужчин.

– Ты, похоже, решила откормить меня, будто новогоднего гуся. Но я должен снова ехать в Мортань. Пожалуйста, будь любезна распорядиться, чтобы мальчик из конюшни оседлал Фрингана. Эней останется здесь. Палач, да еще и с дворнягой, – для нашего помощника бальи это будет уже чересчур, – иронично добавил он. – А мне не хотелось бы нарушить процесс его пищеварения.

Фыркнув, Бернадина вышла из комнаты, перед этим успев налить ему стаканчик теплого сидра.

* * *

Доверив своего жеребца конюху в одной из конюшен на въезде в город, Ардуин с радостью ступил на улицы оживленного и роскошного Мортаня. Странное дело: он никого не предупредил ни о своем визите, ни о возвращении, но, несмотря на это, ему показалось, что в особняке, который занимал помощник бальи со своими службами, его уже ждали. И правда, палача очень быстро проводили в кабинет мессира Арно де Тизана, который при его появлении поднял голову от внушительной черной книги для записей и с необычной сердечностью поприветствовал его, заметив:

– Эти строки означают очень много работы для вас. Масса обвинений от инквизиции. Наши добрые друзья из нквизиторского дома в Алансоне работают с удвоенным усердием.

– Причина в деньгах, правда? – вырвалось у Ардуина неожиданно для него самого.

Арно де Тизан внимательно посмотрел на него и ответил ровным безразличным тоном:

– Мессир палач, некоторые шутки могут обойтись очень дорого. К тому же я не очень хорошо расслышал ваши слова.

Ардуин понял, что его предостерегают. В конце концов, что он знал о помощнике бальи? Некоторым для доноса в инквизицию хватило бы и гораздо меньшего. Мэтр Правосудие быстро сменил тему разговора.

– Вы будете разочарованы.

– Черт подери, ненавижу разочарования!

– Узнать и признать, не является ли это, в сущности, неотъемлемой частью нашей жизни?

– Так вы еще и философ, Венель-младший! – проскрипел помощник бальи. – Ладно, давайте сюда вашу разочаровывающую новость.

Ардуин кратко описал свое пребывание в Ножане, как он опросил старых свидетелей по этому делу, умолчав о том, какими методами велись некоторые из них, и, согласно данному им слову, не упомянул о Мадлен Фроментен. Тем более что он был уверен: бальи уже забыл о том, что топорик куда-то переносили.

– Итак, – в заключение произнес он, – Эванжелина Какет в самом деле жестоко убила свою хозяйку Мюриетту Лафуа. Вдовец, хоть он и не особенно горевал, здесь ни при чем.

Вопреки ожиданиям помощник бальи не был огорчен этим открытием. Он принял его с легкой улыбкой, сказав:

– Что же, вы меня успокоили, а то я уже начал было питать иллюзии по отношению к этому чудовищу – возможно, из сострадания к ее жалкому состоянию. Но теперь вы и в самом деле сняли тяжесть с моей души. Я уже начал было подозревать, что, проявив глупую и недопустимую поспешность, осудил невиновную.

Однако, к своему немалому удивлению, Ардуин заметил, что за этими словами мессира де Тизана скрывалось полнейшее безразличие.

* * *

Внезапно наступило молчание. Помощник бальи захлопнул книгу для записей и положил ее на стол, аккуратно выровняв. По напряженным движениям его рук Ардуин понял, что тот подыскивает слова, чтобы сказать о том, что его занимает на самом деле.

Неожиданно в голове мэтра Правосудие возникла совершенно несуразная мысль. Не такая уж глупая, просто она посетила его более чем некстати. Арно де Тизан продолжал пристально разглядывать своего необычного собеседника. Ардуин же позволил судьбе его вести к неизвестному предназначению. Он ничего не знал о нем и не хотел знать. Интересно, кто же из них двоих быстрее достигнет своей цели?

Берегись! Тебя водят за нос, красавчик ты мой! Красавчик, который весь в кровище…

– Это заключение по делу Какет меня и в самом деле успокоило, – снова повторил помощник бальи. – А что касается этих ужасных бесчеловечных убийств маленьких сорванцов… насколько вы продвинулись в этом деле?

– Увы, никак. Во время моего пребывания в Ножане нашли еще одного. Мы с Антуаном Мешо – талантливым медиком, о котором вы упоминали, – осмотрели его.

– Ну и?..

– Разделан, как свинья на бойне. Мешо сообщил мне имя человека, которого он все это время подозревал. Моя… беседа с ним не подтвердила предположений доктора.

Изможденное лицо помощника бальи так и сжалось от разочарования. Тем не менее он нашел в себе силы вежливо улыбнуться.

– Должно быть, у мессира де Тре от такого вся кровь свернулась.

– Не знаю, сеньор бальи, я его не встречал.

– Вы рассчитываете… вызвать больше интереса к этой чудовищной истории? – поинтересовался Арно де Тизан со слишком легкой интонацией, чтобы она была правдоподобной.

– Конечно, я должен заняться своими делами, которыми столько времени пренебрегал, и теми обязанностями, о которых вы мне сейчас сообщили, – схитрил Ардуин, показывая на черную книгу для записей.

– Ну, инквизиторские процессы могут и подождать… Думаю, обвиняемые вряд ли станут на вас сердиться, если вы опоздаете на их допрос.

Ардуин счел такой каламбур неуместным, но предпочел об этом благоразумно промолчать. Арно де Тизан встал из-за стола; похоже, он собирался задать какой-то вопрос, но затем спохватился. Подойдя к камину, помощник бальи потянул за один из висящих в углу шнурков из позумента. Послышался звон колокольчиков.

Несколько секунд прошли в полном молчании. Затем раздался стук в дверь.

– К вашим услугам!

Вошел старик, настолько высохший, что, наверное, весил не больше воробья, скрюченный от болезней и старости. Он наклонился еще сильнее, с большим трудом сдерживая гримасу боли.

Не глядя на него, Тизан бросил:

– Принеси нам два стакана теплой настойки и блюдо чего-нибудь, что найдешь. Какой-нибудь легкой закуски.

– Хорошо, мессир. Сию минуту, мессир.

Когда старый слуга ушел, Ардуин подумал, что помощник бальи предстал перед ним с новой и не очень привлекательной стороны. Он не сомневался, что де Тизан – человек чести, но, как он теперь понял, исключительно по отношению к тем, кто принадлежит к его сословию. Ардуин заблуждался, позволив убедить себя, что помощника бальи действительно интересует судьба бедной дурочки и что он в самом деле хочет восстановить справедливость. Очевидно, что ему нет никакого дела до Эванжелины Какет, виновной или невиновной. Ведь она не принадлежала к его сословию… Но тогда зачем ему уверять Ардуина в своей признательности? Мэтр Правосудие испытывал к нему все меньше и меньше доверия.

Тизан снова принялся говорить, как он расстроен бесчеловечными убийствами детей в Ножан-ле-Ротру. Ардуин Венель-младший почти не слушал, время от времени кивая и предпочитая сосредоточить все внимание на его мимике, на взгляде, холодность и сосредоточенность которого контрастировали со словами возмущения и сострадания. Внезапно Ардуин ощутил сильнейшую злость, смешаную с отвращением. Он было открыл рот, чтобы заявить, что не желает продолжать это расследование, но именно в этот момент вошел старый слуга, который осторожно и торжественно держал поднос. Отвесив еще один поклон, что ему явно стоило большого труда и мучений, слуга молча поставил поднос на бюро помощника бальи, не удостоившего старика даже благодарности.

Коротким жестом Арно де Тизан пригласил Ардуина к столу. В этом движении мэтру Правосудие почудилось все презрение мира, в то время как его собеседник, скорее всего, хотел продемонстрировать свое расположение.

– …Итак, я распорядился составить письмо, чтобы его уведомили обо всем. Никаких сомнений, что новость успокоит сердце этого благородного человека, – закончил помощник бальи, набрасываясь на золотистые пирожки.

В этот момент Ардуин ощутил, что снова оказался на твердой почве. Его жизнь зависела от того, что он был не в состоянии уяснить, от того, что предшествовало этой фразе. Впрочем, какая разница… Мэтр Правосудие ограничился лишь кратким замечанием:

– Да, разумеется.

– Всего лишь наименьшая из любезностей. Итак, возвращаясь к Ножану, уважаемый мэтр Высокое Правосудие…

Его слова были прерваны новым стуком в дверь. Помощник бальи бросил страдающим тоном:

– Ну, что там еще?

В кабинет нерешительно вошел секретарь, покраснев и опустив глаза под нелюбезным взглядом Арно де Тизана.

– Э… мессир… гонец из Ножан-ле-Ротру. Семья Мари де Сальвен сердечно благодарит за то, что доставили ей такое утешение.

Лицо помощника бальи осветилось самой искренней улыбкой, с которой он и отпустил юного секретаря.

Ардуин вдруг ощутил, что скользит к озеру с черной водой, теплой и приятной. Ножан, Мари. Ласка, дыхание… С ним только что говорила сама судьба. Он с трудом удержался от слез, которые выступили у него на глазах.

– Итак, мэтр Высокое Правосудие? – настойчиво повторил помощник бальи, не подозревая о восхительной буре, которая сейчас царствовала в разуме его палача.

– Предоставьте мне два дня, чтобы уладить неотложные дела.

– Охотно. До скорой встречи, мой друг.

«Друг, как бы не так! Ты мне не друг и никогда им не станешь», – подумал Ардуин, поднимаясь на ноги.

 

34

Окрестности Ножан-ле-Ротру,

октябрь 1305 года

Накануне баронесса-мать Беатрис де Вигонрен нарочито хлопотливо принимала у себя своего зятя, Эсташа де Маленье. Тем не менее она никогда не испытывала ни дружеских чувств, ни уважения к тому, кого в своем ближайшем окружении называла не иначе как «мягкотелая улитка». В самом деле, мессир де Маленье носил свое большое обрюзгшее тело так, будто в нем не было позвоночника. Но его выручала прекрасная судьба, которая, немотря на его непривлекательный внешний облик, постоянное ворчание и никуда не годные манеры за столом, наделила его благородным происхождением, а также доставшимся от предков цепким практичным умом, военной доблестью и древней кровью. Вот поэтому он и был принят в семью Вигонрен с распростертыми объятиями. Что же касается Агнес, то Беатрис из стыдливости или осторожности не задавала ей вопросов об истинных чувствах, которые та испытывает к своему супругу. Из тихих подавленных вздохов и украдкой брошенных страдальческих взглядов баронесса-мать сделала вывод, что ее любимая дочь предпочла страсти разум и долг, по примеру многих женщин ее положения.

Что бы там ни было, Эсташ был последним взрослым мужчиной в семье, и его приезд ранним утром стал облегчением для тещи. Конечно, Эсташ по-скотски спал до полудня, потом набивал себе брюхо, а затем снова спал. Целыми днями Беатрис была в нетерпении, ожидая благоприятного момента, чтобы побеседовать со своим зятем.

Когда они все вместе собрались за ужином, Эсташ не переставая сыпал анекдотами, всяким вздором, скучными историями, касающимися его путешествия и его парижских дел. Дамы же, урожденные Вигонрен, все время обменивались тяжелыми взглядами. Улыбалась одна Маот, пребывая в непрестанной радости от выздоровления маленького Гийома. После десерта – цукатов и сладкого вина с корицей – мадам Беатрис встала, давая понять, что трапеза окончена. Когда зять склонился в поклоне, прежде чем покинуть комнату, она вдруг воскликнула, как будто только что вспомнив:

– О! Мой дорогой сын! Понимаю, что вы и так утомлены важными делами, но все же я хотела бы дать вам прочесть письмо одного из моих арендаторов. Мне кажется, он считает меня глупой старухой и пытается что-то урвать… Черт возьми! Я его забыла на столике в прихожей. Прошу вас, пойдемте со мной. Обещаю, много времени это не займет.

Они вышли, оставив Агнес с Маот. Последняя была переполнена счастьем, что ее сын спасен, и не замечала холодности свояченицы. Маот в сотый раз заверила ее, что это Святая Дева умолила Бога-Отца не забирать мальчика к себе. Она даже удивилась, когда Агнес произнесла с вымученной улыбкой:

– В этом нет никакого сомнения, мы все так молились ей… А теперь прошу меня извинить, сестрица, я так устала, что у меня кружится голова.

– Конечно, моя душенька. Я такая эгоистка… Но я так счастлива!

– Я прекрасно вас понимаю и желаю вам доброй ночи, – ответила Агнес, целуя свояченицу, удивленную такой поспешностью.

* * *

Изумлено открыв рот и тяжело опершись на стоящий просреди прихожей столик из розового дерева, который едва не подламывался под его тяжестью, Эсташ де Маленье смотрел на тещу, которая только что поделилась с ним подозрениями, посетившими их с Агнес. Но мессир де Маленье обладал острым умом лишь тогда, когда речь шла о су или денье. Он лишь невнятно пробормотал:

– Что я такое слышу, дорогая матушка… отдаете ли вы себе отчет… наконец…

Усилием воли мадам де Вигонрен не позволила гневу овладеть собой. В самом деле, какая мягкотелая улитка! Франсуа – ее покойный супруг или Франсуа – старший сын, те бы мешкать не стали! Но, несмотря на это, она постаралась придать себе спокойный и любезный вид:

– Видишь ли, мой дорогой сын, я… мы подозреваем, что все несчастья, которые в последние годы обрушились на нашу семью, нанесены рукой какого-то чудовища.

Лишний раз подтверждая, что обладает не самым быстрым умом, Эсташ с таинственным видом прикрыл глаза и рискнул предположить:

– Может, это мстит кто-то из слуг?

– Ни в коем случае. Это кто-то из близких, из членов семьи, которому, как я вам уже говорила, все это на руку. Согласно его чудовищному замыслу, маленький Гийом тоже должен был умереть, несмотря на все наши усилия и все наши молитвы Всевышнему.

– Э… чудо?

С трудом удержав вертевшиеся на кончике языка слова «дурак несчастный», баронесса-мать резко оборвала его:

– Нет, всего лишь слишком маленькая порция яда. Я слишком стара и готова воссоединиться со своими дорогими усопшими родственниками. Но подумайте о своем сыне Этьене и о своей жене, моей дочери.

Огонек понимания наконец-то загорелся во взгляде Эсташа де Маленье. Он громко зачастил:

– Но, дорогая матушка, вы же не думаете, что наша дорогая Маот… Наконец…

– Именно в этом я становлюсь все более уверена. Кончина моего дорогого супруга сделала ее баронессой. Кончина моего сына, ее супруга, сделала ее вдовой – свободной и обладающей немалым наследством. Став совершеннолетним, ее сын унаследует титул и земли своего покойного отца.

Речь зашла о единственном предмете, которым Эсташ владел в совершенстве. Поэтому он со знанием дела возразил:

– Но в таком случае почему что-то должно угрожать моей жене и моему сыну? Ведь Маот не имеет права ни на титул, ни на наследственную долю имущества Гийома.

Прекрасно понимая, что для зятя важно лишь собственное здоровье и в наименьшей степени здоровье жены и своего прямого наследника, Беатрис бросилась в атаку:

– А если вас, например, прикончит внезапная желудочная лихорадка, кому достанется ваше состояние?

– Разумеется, моему сыну, с отдельной долей для Агнес.

– А если предположить, что жертвами некой загадочной болезни падут и другие – я и Агнес, – кто в таком случае легко получит опеку над Этьеном и его состоянием, да и вашим тоже?

– Маот!

– Именно, мой обожаемый зять.

Он закрыл рот пухлой белой рукой, испуганно бормоча:

– Боже мой! Господь и все его святые!

Эсташ де Маленье представил себе, что он распростерт на одре болезни, корчась в муках агонии, измученный ядом, задыхающийся, жадно хватающий ртом воздух… Ах, какое ужасающее, какое плачевное зрелище! Он также представил себе сына, который отдает душу Создателю. Правда, картина сия была уже не настолько жестокой и ужасающей. Что же касается супруги и тещи, то он, конечно, не сомневался, что их безвременная кончина его опечалит, особенно смерть Агнес. Эсташ де Маленье не был злым человеком, просто он любил только себя и сына – будущего себя. Поэтому ему была невыносима сама мысль, что какой-то негодяй может представлять угрозу для них. Он выпрямился и твердо сказал:

– Я знаком с Ги де Тре, нашим бальи. Я сообщу ему о наших… ужасных подозрениях. Надо помешать этой отвратительной мерзавке… то есть, я хотел сказать, этой убийце нанести удар первой!

– Мой дорогой сын, будет лучше, если прежде чем добиваться помощи сеньора бальи, вы обзаведетесь доказательствами. Маот принадлежит к высшему дворянству – и по мужу, и по праву рождения. Без неопровержимых доказательств ваши обвинения никто и слушать не станет.

– Да, верно… хм… И какого рода доказательства?

Беатрис де Вигонрен ощутила сильнейшее желание со всей силы отвесить ему пощечину, увидеть, как на его белой обрюзгшей коже появляется красноватый отпечаток ее руки. Эсташ оказался еще глупее, чем она думала. Но, во всяком случае, он знаком с Ги де Тре, и его жалоба будет для того гораздо более весомой, чем слова женщины, даже высокопоставленной. Что же, значит, она добилась своего; обычное самомнение зятя его совершенно ослепило.

– Мой дорогой, спасибо, что так внимательно отнеслись к моим словам. Вы себе даже не представляете, насколько ваше присутствие придает сил нам с Агнес. Ваш ясный тонкий ум служит нам таким утешением! Вот что я вам предлагаю: моя дочь и я займемся поисками того, что подтвердит наши подозрения, а вы предоставите результаты наших поисков мессиру де Тре и добьетесь его сочувствия.

Успокоившись при мысли, что ему не придется заниматься поисками того, к чему он даже не знал с какой стороны подойти, Эсташ де Маленье охотно согласился и, поцеловав руку теще, пожелал ей доброй ночи.

* * *

Оставшись одна, Беатрис наконец дала волю своему гневу, который столько времени удерживала с великим трудом:

– Рохля несчастная! Да если ты ночью проявляешь столько же мужественности, сколько ума днем, то моя дочь, должно быть, подыхает с тоски рядом с таким мужем! Господи Боже, ну почему богатство достается именно таким мужчинам?

На следующий день ей понадобилось найти предлог, чтобы на некоторое время убрать Маот из замка. Об этом ей нужно было поговорить с Агнес, и как можно скорее. Эсташ, как и всегда, когда возвращался из столицы, отправился в город, заявив, что ему нужно уладить какие-то срочные дела. Беатрис подозревала, что на самом деле его зовут туда чувственные удовольствия, которым он предается со всякими трактирными девками. Должно быть, распутство настолько лишает сил его «нижний этаж», что тот свисает едва ли не до колен. Во всяком случае, если верить намекам некоторых слуг, Эсташ любил устроить себе прогулку по тавернам, всюду опустошая кувшинчик чего-нибудь крепкого. Характер доброго малого, малограмотное окружение и особенно обаяние человека из высшего общества позволяли ему выпячивать грудь и без особых усилий производить на всех впечатление. Да уж, этому есть чем соблазнять и восхищать низшее сословие, с досадой подумала баронесса-мать.

Мадам де Вигонрен легла спать, но сон бежал от нее, и она долго ворочалась в своей постели. Ей вспомнилось послание арендатора Гуарда, послужившее предлогом для встречи с зятем. А ведь этот глупец и в самом деле пытается ее провести… Что же, завтра она увидится с ним, и он быстро поймет, какова она в гневе!

 

35

Окрестности Ножан-ле-Ротру,

октябрь 1305 года

После заутрени молодая служанка объявила о прибытии Фирмена Гуарда. Баронесса-мать продолжала одеваться с помощью неловкой Мартины, руки которой одеревенели от старости. Но мадам Беатрис ценила ее за очаровательную живость, которая не уменьшилась с годами, и бойкий язычок – иногда ядовитый, но довольно забавный. Тем более что Мартина испытывала самое искреннее обожание к урожденным Вигонренам, оставляя свое злословие и ядовитые замечания для всех остальных, что было еще одним ее достоинством в глазах хозяйки.

– Ах-ах, Фирмен! – воскликнула она, когда молодая служанка покинула комнату.

– Это твой родственник?

– Ну да, есть у меня это сомнительное преимущество… Я хорошо знала его отца, который помер два года назад. Если хотите знать мое мнение, мадам, и тот, и другой из одного теста. И вовсе не из пшеничной муки! Вечно пытаются урвать себе хоть один денье то тут, то там… Да такие покойную мать три раза продадут! Ну разве что сынок, как мне рассказывали, еще большая лиса, чем отец. Не стоит им доверять, мадам, вот что я скажу со всем моим почтением.

– Значит, лис, лиса и денье… Что бы я без тебя делала, Мартина?

– Это потому, что я от всей души служу этой семье, мадам. Прекрасным людям.

Кроме искренней привязанности, которую она испытывала к мадам де Вигонрен и ее дочери, Мартина знала, что она уже слишком стара, чтобы найти себе другое место. Поэтому она с необычайной ловкостью смешивала разумные советы со сплетнями, которыми развлекала хозяйку, добавляя немного лести, доставлявшей той удовольствие, что и обеспечивало Мартине кров и стол в дополнение к маленькому жалованью.

* * *

Беатрис де Вигонрен неподвижно встала перед высокой дверью приемной, которая после кончины ее супруга почти не использовалась, а отапливалась и того меньше. Всякий раз, оказавшись здесь, она вспоминала о грандиозных застольях, пирушках, веселье и танцах, немного экзальтированных труверах, напыщенные стишки которых очаровывали дам и заставляли кавалеров фыркать в ладонь. Тогда она была такой молодой, такой очаровательной… И такой влюбленной. Франсуа, ее Франсуа, какой прекрасный образчик сильного человека! Франсуа обожал жизнь, любовь, женщин – без сомнения, и других, совсем немного, – охоту, праздники… Она же чувствовала, что сердце готово выпрыгнуть от радости, когда ночью он приходил в ее апартаменты. Какой любовник! Какой чудесный любовник! Она обвивалась вокруг него, а он шептал ей на ухо:

– Мой нежный дрозд…

Она надувала губы и возражала тонким жеманным голоском:

– Но вы же их едите, Франсуа!

– О, я вас только немного погрызу, моя душенька!

Ей так его не хватало… Беатрис часто думала о том дне или той ночи, когда он испустил свой последний вздох. Она улыбалась при мысли, что уже совсем скоро присоединится к нему. Но следующая мысль умеряла теплоту, которую вызывала такая перспектива. Эта подлая мерзавка Маот не сможет ускорить ее встречу с Франсуа. Она сама себе в этом поклялась. Ну уж нет!

* * *

Войдя в большой зал, Беатрис снова обрела величественное спокойствие, смягченное некоторой долей любезности. Фирмен Гуард ждал ее, сидя на длинной скамейке у стола. Приблизившись, она уставилась на него долгим внимательным взглядом, не говоря ни слова. Краска залила толстые щеки фермера; он вскочил, сдергивая с головы войлочный колпак, и сложился в поклоне.

– Приветствую, мэтр Гуард. Я немного знала вашего отца.

– Который говорил столько хорошего о вас и вашем супруге.

– Не сомневаюсь в этом ни одного мгновения, – заметила баронесса с колкой иронией. – Итак, насколько я поняла, мои земли причиняют вам какие-то затруднения?

Лицо фермера печально вытянулось, как у человека, который только что похоронил всех своих детей.

– Ох, да, это так, мадам баронесса. Уж такие затруднения…

– В самом деле?

– Истинно так. Такой град выпал! С перепелиное яйцо! Всю полбу побило.

– В марте град побил колосья? Черт возьми, я и не знала, что в наших краях растет такая скороспелая полба!

Раздосадованный, Гуард опустил голову. Он надеялся обстряпать дельце, полагая, что перед ним женщина, которая не отличит курицы от яйца, а в результате сел в лужу. Голосом, полным сдержанного гнева, баронесса произнесла, четко выделяя каждое слово:

– Любезный, нехорошо вешать мне лапшу на уши. У меня нет недостатка в арендаторах, и я могла бы выкинуть вас со своей земли, обеспечив репутацией жулика.

– О… мадам…

– Что «мадам»? Для вас это синоним слова «дура»?

– О, с полным моим почтением, никогда, совсем никогда… – забормотал Гуард, которому все больше становилось не по себе. – Однако я беседовал с вашим зятем на прошлой неделе, и он, судя по виду, со мною согласился…

– Вы меня и вправду сердите! – вспылила баронесса. – Вы или бессовестный лгун, или в самом деле настолько глупы? На прошлой и на позапрошлой неделе Эсташ находился в Париже.

Нервными движениями Фирмен Гуард принялся мять и крутить свой войлочный колпак. Он чувствовал, что, несмотря на то что в комнате было довольно прохладно, его лоб покрылся капельками пота. Черт возьми, он и не подозревал, что старая баронесса настолько хорошо соображает. Он надеялся, что все пройдет гладко, так как ее простофиля зять проглотил эту байку не поморщившись, когда фермер сказал ему пару слов в Ножан-ле-Ротру.

– Вовсе нет, – попытался он спасти положение. – Я и в самом деле встретил мессира Эсташа в прошлый вторник в Ножане. Я видел его так же ясно, как теперь вас!

Мадам де Вигонрен, вдова, сразу поняла, что на этот раз он говорит правду. Что еще за странная история?

– И где же вы его встретили, скажите на милость?

– Он выходил из своего дома; это в конце улицы Ронны, где он снимает жилище, чтобы заниматься там делами.

– И в самом деле, где была моя голова? – солгала потрясенная Беатрис.

Эсташ никогда не упоминал о существовании этого жилища. Интуиция подсказывала баронессе, что и ее дочери также об этом ничего не известно. Господи Боже! Неужели Эсташ содержит любовницу? В такой ситуации можно опасаться появления признанного бастарда… Ну нет! Она не позволит, чтобы наследство ее внука и дочери было урезано из-за ублюдка какой-то девки-содержанки. В конце концов, единственный интерес ее зятя сводится к деньгам. Она должна выяснить это дело и в случае необходимости положить ему конец. Позже.

– Что бы там ни было, Гуард, ради нашего доброго и долговременного согласия, как можно быстрее и правильнее пересчитайте мины и минот, которые вы мне должны. Разве не будет достойно сожаления, если наши искрение сердечные отношения будут испорчены из-за нескольких буассо?

* * *

Непорядочный, но весьма сообразительный фермер удалился. Беатрис была очень довольна собой. Черт возьми, Франсуа гордился бы своей «мужественной девицей», как он ее иногда называл!

Но удовлетворенность быстро исчезла. С чего бы это вдруг Эсташу вздумалось снимать жилье в городе в добром лье от замка? История определенно попахивает адюльтером! Удивительно… Она бы даже не смогла предположить, что ее зять удовлетворяет свою страсть вне супружеского ложа. И верно, не стоит доверять стоячей воде.

 

36

Крепость Лувр, Париж,

17 ноября 1305 года

Его высочеству де Валуа доложили о прибытии срочного посланца. Недовольный, так как он дремал, переваривая обильную трапезу, щедро политую тонким вином, брат короля в конце концов позволил посланцу войти в рабочий кабинет. Тотчас же Эмиль Шапп притаился под дверью, насторожив уши в надежде услышать что-нибудь, что может заинтересовать его нового хозяина, мессира Гийома де Ногарэ. Судя по всему, посланец был утомлен длительной скачкой, его лицо и одежда были серыми от дорожной пыли. Поклонившись, он прошептал обычную формулу вежливости, уточнив:

– Послание от короля, монсеньор. Из Лиона.

– Почему вы сразу об этом не сказали, милейший? – сварливо бросил Валуа. – Я чуть не приказал прогнать вас.

– Я подчинялся отданному мне приказу держать все в тайне. Только что я вручил такое же послание мессиру де Ногарэ. Король через своего секретаря передал, что не ждет другого ответа, кроме горячих родственных молитв, так как он со всей возможной поспешностью возвращается с церемонии посвящения в сан Климента V.

Почти ничего не поняв из этих слов, но встревожившись тем, что эта новость может оказаться очень важной, его высочество де Валуа поблагодарил посланца небрежным кивком. Тот сразу же удалился.

Граф поспешно развернул письмо. Ему понадобилось прочесть его несколько раз, настолько ошеломительным оказалось содержание письма, выдержанного в сухом деловом стиле. Послание заканчивалось словами:

Учитывая крайнюю внезапность событий, нужно как можно быстрее, но со всей возможной осторожностью изучить их возможные последствия.

Издав возглас, выражающий крайнее изумление, брат короля забарабанил пальцами по столу.

– О черт! Кровь Христова! Ад и все его дьяволы!

Напустив на себя крайне обеспокоенный вид, Эмиль Шапп поспешил в зал.

– Какие-то затруднения, монсеньор? Могу ли я чем-то помочь?

Карл де Валуа бросил на него нерешительный взгляд.

– Шапп. Эмиль Шапп к вашим услугам, монсеньор, – почтительно произнес секретарь, чувствуя, как от злости желчь поднимается к самому горлу.

– Да, я знаю… Чем вы можете помочь… Ну… Пусть немедленно отправят послание Аделину д’Эстреверу…

– Какое именно, монсеньор?

– Я думаю! – раздраженно рявкнул брат короля, отмахиваясь от него.

Покорно наклонив голову, Эмиль терпеливо ожидал, чувствуя, как его распирает от любопытства.

– А, черт! – повторил Валуа, шлепнув себя по бедру. – А ведь эта новость распространится со скоростью лошадиного галопа.

Фыркнув, он снова заговорил:

– Какая глупая смерть! Вы только подумайте: папский мул… К счастью, стена не обрушилась на Климента V, иначе получилось бы, что мой брат зря старался, способствуя его избранию в Сен-Сьеж, к великому неудовольствию итальянцев.

– Простите, монсеньор, могу ли я осмелиться?..

Валуа коротко рассмеялся, но тут же оборвал себя, плотно сжав губы.

– Это нервное, – извинился он. – На самом деле события далеко не радостны. Черт побери, Филипп теряет хорошего союзника с гибкой шеей… Остается лишь пожелать, чтобы Артур продемонстрировал достаточно любезности и услужливости… Как бы там ни было, моей дочери полагается герцогская корона!

Собрав воедино бессвязные речи короля, Эмиль наконец понял:

– Жан Второй Бретонский скончался?

– Да, Господи Боже, скончался! По крайней мере, он умер почти на руках папы римского, можно сказать, получил пропуск в рай. Ну да, чтобы смягчить недовольство папы бретонским епископатом, Жан поспешил на церемонию посвящения в сан Климента Пятого в Лионе. И вот на выходе из церкви Сен-Жюст на Монте-де-Гургийон стена, на которую навалилась толпа, обрушилась и погребла под собой доброго Жана, который в качестве подобающего ему покаяния вел в поводу папского мула! Папа-то был только оцарапан, а вот на Жана обрушились камни немалого веса, и он в конце концов скончался. Вот ведь какой расклад получился, – процедил Валуа, озадаченно потирая подбородок.

– Расклад?

По косому взгляду, который бросил на него монсеньор де Валуа, Эмиль Шапп понял, что проявил недостаточно деликатности и что брат короля не такой узколобый, как ему хотелось бы думать.

– Вам-то какое дело, Шапп? Конечно, расклад! Мой брат теряет надежного союзника, который отдалился от Англии, лишь бы ему угодить.

– Очевидно, так, – смиренно произнес Шапп, заранее склонившись. Он был уверен, что Карла де Валуа сейчас больше занимает другой расклад – более важный и относящийся к нему самому.

– Итак, возвращаясь к посланию, Шапп, известите мессира д’Эстревера, что я должен увидеть его как можно скорее. Добавьте, что герцога Бретонского больше нет.

Эмиль подождал, надеясь, что его высочество де Валуа добавит одно-два уточнения, которые он смог бы передать королевскому советнику.

– Этого достаточно. Так и напишите, – бросил Карл, отпуская секретаря.

Поклонившись еще раз, Эмиль уже направился в свой крохотный кабинет, когда брат короля остановил его.

– А… Составьте другое послание… соболезнования, и чтобы там было искусно вставлено упоминание о моей преданности, наших семейных узах, о моем нетерпении стать дедом, которое, я уверен, он разделяет со мной. Не скупитесь на изъявления вежливой привязанности, подчерчивая, что я крайне опечален этой несправедливой и неожиданной потерей.

– Кому следует адресовать это письмо?

– Какой же вы тупица! – вспыхнул Валуа. – Конечно же, Артуру, Артуру Второму, свекру моей дочери, будущему герцогу Бретонскому и графу де Ришмон. Короче говоря, старшему сыну покойного Жана Второго, кому же еще? Уж во всяком случае, не вашей бабушке!

– Прошу прощения, монсеньор, я очень сожалею о своей глупости.

– Идите. Да идите же, наконец! Я жду черновиков, чтобы поправить их, если понадобится.

* * *

Несколькими часами позже монсеньор де Валуа поменял в письмах два слова и с раздраженным видом велел переписать начисто. Эмиль Шапп помчался к мессиру де Ногарэ, пользуясь тем, что благодаря воздержанности в еде тот наверняка подкрепляется лишь сухими фруктами и куском хлеба, не отрываясь от работы. В противоположность ему Валуа в это время, должно быть, сидит за столом, предаваясь обжорству.

Вертя между пальцами сухую сливу, мессир де Ногарэ внимательно выслушал Эмиля, не спуская с него внимательного взгляда лишенных ресниц глаз.

– Я получил точно такое же послание, чуть раньше, чем брат короля. Видите ли, Эмиль, политика – вещь утомительная. Вы годами маневрируете, чтобы создать и упрочить союз, и вот какая-то стена рушится, погребая под собой все ваши усилия… Хорошо хоть эта идиотская стена пощадила папу, над избранием которого мы столько трудились. Присаживайтесь.

Смущенный этим приглашением и особенно тем, что мессир де Ногарэ говорит с ним как с равным, Эмиль решился:

– Позвольте спросить, мессир, со всем моим почтением. Питаете ли вы какое-то беспокойство относительно… расположения Артура, сына Жана Второго, который унаследует его титул, к Франции и нашему королю?

– Не так чтобы, но… Вы помните, что я требую от своих соратников абсолютной искренности и верности? И что я настаиваю на этом?

– Да, мессир. Я не забываю об этом ни на секунду, клянусь честью.

– Хорошо. У Артура репутация человека мирного, приятного в общении и хорошего правителя. Жан находился… под большим впечатлением от нашего короля Филиппа. Разумеется, в самом лучшем смысле этого слова. Будем надеяться, что его старший сын Артур унаследовал и это похвальное качество…

То есть услужливый и поддающийся влиянию, мысленно перевел для себя Шапп.

– Их предки, к которым относится и Жан Первый, дали нам нить, которую можно выпрямить, соединившись с Англией более или менее блистательным способом. Но теперь мы добрые друзья. И нас соединяет нечто даже более драгоценное, чем дружба, – добавил мессир де Ногарэ.

Его тон ясно давал понять, что армия на следующий же день отправится «успокаивать» Бретань, если та начнет снова лягаться в своих оглоблях. Филипп Красивый задавил стальной перчаткой все попытки неповиновения.

– Тем более что союз между Изабеллой де Валуа и Артуром служит лишь к выгоде короля, моего господина, – ответил советник. – Она еще слишком молода, чтобы произвести на свет наследника, но пожелаем им многочисленного потомства. После всего этого герцогство могло бы вернуться в лоно Французского королевства. Если у них будет сын, мы с легкостью найдем какую-нибудь франкскую принцессу, на которой он женится.

Эмиль Шапп был потрясен услышанным. Господи Боже, он кончиком пальца прикоснулся к большой политике, к военным хитростям власть имущих Французского королевства… Опьяненный этим ощущением, он рискнул:

– Но… со всем моим почтением, мессир… что же предпринял мессир д’Эстревер, бальи шпаги Перша, во всей этой шараде с безвременной кончиной Жана Второго?

– Этот вопрос говорит о вашей ловкости, мой славный Эмиль, и я рассчитываю получить ответ именно от вас. Или, по крайней мере, первые шаги к нему, – бросил советник, растягивая сухие губы, что должно было обозначать улыбку. – Так как, по правде говоря, у меня нет ни единой мысли по этому поводу.

Гийом де Ногарэ внимательно посмотрел на крошку хлеба, упавшую на рабочий стол, и принялся кончиком ногтя подталкивать ее перед собой вправо-влево и вперед-назад, как будто совершенно забыв о своем собеседнике. Облизав кончик указательного пальца, он прилепил к нему хлебную крошку, с удовлетворенным видом проглотил ее и, снова подняв голову со странной улыбкой, являвшей взору мелкие зубы цвета пожелтевшей слоновой кости, произнес с задумчивым и лукавым видом:

– Хотя… Хотя! Это, конечно, ошеломительное, поразительное предположение, которому я и сам не особенно верю… Благодарю, мой славный Эмиль. Вы хорошо мне служите.

Шапп понял, что не стоит настаивать, чтобы не вызвать неудовольствия советника.

 

37

Окрестности Мортаня, ноябрь 1305 года

Бернадина больше не знала, беспокоиться ей или радоваться резким изменениям, которые она заметила в своем хозяине. Сначала женщина ужасалась, решив, что узнаёт в его лице и манере говорить первые плоды тех же тщательно скрываемых тайных горестей, которые понемногу подточили силы ее покойного супруга, тоже бывшего палачом. Нечто вроде душевной лихорадки, пожравшей его за несколько месяцев. Со дня возвращения мэтра Правосудие из Ножан-ле-Ротру или, точнее, со дня визита Арно де Тизана, в Ардуине проявилось какое-то отчаянное напряжение – и в то же время поразительная жизненная сила. Обычно спокойный, сдержанный, почти суровый, он теперь ел за троих, спал как сурок и смеялся проделкам пса Энея, который не имел себе равных, когда надо было растрогать хозяина и добиться, чтобы тот дал кусочек мяса, сыра или сала. Сидони с первого дня испытывала невероятную симпатию к этой дворняге, и Ардуин ничего не имел против этого. Она готовила ему похлебку с такой заботой, какой не проявляла по отношению к хозяину, и вовсе не потому, что, по словам Бернадины, добросовестно выполняла новую обязанность.

* * *

Наконец доверенная служанка спросила себя, не женщина ли является причиной тех изменений, которые она наблюдает в Ардуине. Это предположение наполнило ее радостью. Такой хороший, красивый и полный всевозможных достоинств мужчина непременно должен сделать женщину счастливой. Иначе просто и быть не может. И, кстати, появление хозяйки внесло бы живую струю в этот дом. Только вот Бернадина не знала достаточно утонченной и покладистой девушки, которая годилась бы на эту роль. Она уже представляла себе, как ухаживает за хорошенькими пострелятами, которые как две капли воды похожи на своего отца. Как было бы хорошо, если б этот большой прекрасный дом, такой тихий, что частенько кажется немым, наполнился смехом, криками и – без этого никак – детскими огорчениями, которые так быстро забываются… Эта девица живет в Ножане, не иначе. Поэтому у хозяина и было такое хорошее настроение, когда он спустился по лестнице и велел оседлать Фрингана. Подобно многим женщинам, даже стареющим, Бернадина больше всего на свете обожала очаровательные любовные истории.

Проверяя содержимое дорожной сумки Ардуина, чтобы удостовериться, что туда не забыли положить легкие закуски, бутылочку сидра, чистое полотенце и флакон тминной настойки на случай, если хозяин вдруг оцарапается, служанка задавала себе множество вопросов, таких же радостных и бесполезных, как и все остальные. Интересно, она хорошенькая? Несомненно. Блондинка или брюнетка?.. Конечно же, тоненькая, но не слишком. Веселая и приветливая – в этом Бернадина была уверена, – так как Ардуин не стал бы обращать внимание на сварливую и недобрую женщину. Из хорошей семьи? При этой мысли служанка заметно помрачнела. Конечно же, нет. Из семьи палача, по-другому и быть не может. Да и что им за дело до тех, кто их презирает? Они все прекрасно живут в своем кругу, зная, что взаимопомощь – самая лучшая защита против внешнего мира.

* * *

Внезапно появившись на кухне в сопровождении пса, который с благоговением смотрел на него, Ардуин бросил:

– Бернадина, я отправляюсь в Беллем, а оттуда поздним вечером в Ножан. Не знаю, сколько времени я там проведу. Это на тот случай, если тебе нужно будет доставить мне послание.

– Конечно, хозяин. Хорошего путешествия, и возвращайтесь отдохнувшим.

 

38

Беллемский лес, ноябрь 1305 года

Аделин д’Эстревер, старший бальи шпаги, прибыл на место встречи немного раньше назначенного часа.

В кислом настроении он перебирал в памяти содержание короткой беседы с его высочеством де Валуа. Их разговор состоялся под открытым небом, на холодной и сырой улочке, расположенной в нескольких туазах от крепости Лувр. Монсеньор де Валуа объяснил необычность места тем, что не доверяет одному из своих секретарей, который не так давно в его окружении и явно шпионит в пользу мессира де Ногарэ. Эстревера такое требование ничуть не удивило.

Несмотря на то, что все, кто вращается в окружении короля, шпионят друг за другом, мессир де Ногарэ и его высочество де Валуа соблюдали молчаливый статус кво. Валуа имел дело с государственной казной, занимался королевской армией, иногда даже успешно; Ногарэ же чаще всего действовал за занавесом, управляя королевством или охраняя суверена. В конечном итоге такая комбинация устраивала обоих, что не мешало ни одному, ни другому по крупицам собирать про запас сведения, которые могли бы опорочить соперника.

Если б Валуа, в список основных добродетелей которого вовсе не входила политическая тонкость, уже раскрыл двойную игру вышеупомянутого секретаря, Эстревер не дал бы за шкуру хитреца и мелкой монеты.

* * *

Аделин д’Эстревер вытащил шпагу и принялся яростно рубить нижнюю ветку дерева. Господи, как его раздражает все это! Это настоящая чума – ленивые и никчемные люди, которым надо оказывать всяческое содействие. Что ни сделай, их все не устраивает!

Арно де Тизан все тянул, не давая ему желаемого: средства понравиться его высочеству де Валуа! Впрочем, ни Тизан, ни Карл де Валуа не были в курсе его участия в ненавистном деле. Да еще какого! Брат короля известил его о своем желании: дестабилизировать Жана II Бретонского в его владении Ножан-ле-Ротру. Как и всем власть имущим, ему было безразлично, каким способом ему доставят требуемое. Он ровным счетом ничего не хотел знать об этом; для него был важен лишь результат.

Целыми неделями Эстревер размышлял, пытаясь доискаться, не было ли какой-нибудь неприятной истории, касающейся Ги де Тре. Тщетно. Де Тре показал себя фатом и, без сомнения, не справлялся со сложившейся ситуацией. Но и только. Такой человек был бы более уместен при дворе, чем на должности бальи. Здесь не найти даже повода, чтобы высечь кошку, а тем более доставить затруднения герцогу Бретонскому.

Два с половиной года назад на одной из улочек Ножана было обнаружено тело мальчишки. Он был задушен – возможно, кем-то из родителей, желающим избавиться от лишнего рта, или посетителем таверны, которого тот попытался обворовать. А может быть, то был другой ребенок – постарше или покрупнее, – с которым убитый не поделил кусок хлеба. Одним словом, самая обычная история в эпоху, когда палачи получали прибавку к жалованью, вылавливая в реках утопленных младенцев. Вот тогда эта мысль и пустила корни в голове старшего бальи шпаги: серия гнусных и непристойных убийств детей. Невеликой проницательности Ги де Тре вряд ли хватило бы, чтобы увидеть, кто за этим стоит. Немного коварства, несколько слухов, пущенных то там, то здесь, и в конце концов любой поверит, что он причастен к этим чудовищным событиям. Народное недовольство обернется беспорядками, а может быть, и бунтом. И, конечно, нашлось несколько идиотов, которые клялись и божились, будто своими глазами видели, как прошлой ночью Ги де Тре шатался по улицам, будто какой-то жулик. К удовольствию его высочества де Валуа, скандал коснулся Жана II Бретонского, так как Ги де Тре был его протеже. И вдруг неожиданно монсеньор де Валуа недвусмысленно дает ему понять, что «зловещее дело в Ножан-ле-Ротру» его больше не интересует. К тому же добавив усталым тоном:

– Политика, мой дорой Эстревер, политика! То, что создается сегодня, завтра разрушается. Но что бы там ни было, я не вижу, чтобы вы продвигались к счастливому завершению этой истории.

Этот скрытый упрек поверг Аделина д’Эстревера в трепет. Разве можно было предвидеть, что Жан II окажет им такую любезность, позволив стене в Лионе обрушиться на него во время процессии, когда он вел папского мула? Однако же его кончина открыла Карлу де Валуа путь к тому, чтобы восстановить союз с герцогством Бретонским…

Чума на этого Тизана, который продвигается недостаточно быстро! Впрочем, Эстревер не доверял ему и поэтому не стал посвящать в свои истинные планы. Помощник бальи был излишне сентиментален, что при его должности было довольно неуместно. Ведь что такое человеческое правосудие? Нечто вроде рожка с молоком, который дают ребенку, чтобы не плакал, средство, с помощью которого бедных и обделенных разумом заставляют поверить, будто о них и в самом деле заботятся. Человеческое правосудие никогда не касается власть имущих, разве что когда те оказываются настолько глупы, чтобы творить злодеяния на глазах у всех. Себя же он считал достаточно умным пройдохой, чтобы проскользнуть сквозь сеть.

По этой причине перемена курса монсеньора де Валуа в раскладе ничего не меняла. Старшего бальи шпаги категорически обязали найти того, кого можно обвинить во всех этих преступлениях. Причастность к этому самого старшего бальи шпаги стала бы более чем опасной. Вот так! После всего этого Ги де Тре выглядел глупым самодовольным щеголем. И его смерть особенно ничего не изменит.

Эстревер прервал свое занятие, даже удивившись собственной раздражительности. Не отдавая себе отчета, что делает, несколько минут концом шпаги протыкал дырки во влажной земле.

– Возьми себя в руки, наконец! – выругал он сам себя.

Решение было принято. Он до конца выполнит свой план. И с еще большим усердием. Чтобы спасти свою шкуру, ему теперь недостаточно только понравиться брату короля…

Эхо. Приближается всадник. Быстрым движением, очень ловким для его возраста, Арно де Тизан спешился и, приблизившись крупными шагами, склонился в поклоне:

– Мессир…

– Оставьте эти церемонии, время не ждет! Скажите лучше, как далеко вы продвинулись? – прервал его Эстревер.

– Мой… человек, мэтр Правосудие Мортаня, продолжает расследование, но…

– Какое еще «но»?

У Арно де Тизана не было никакого желания описывать недостаток воодушевления, который продемонстрировал Ардуин Венель-младший. Ведь тогда его самого обвинят, что поручил это дело не тому человеку.

– Дело в том, что следы достаточно запутаны. Одна из нитей привела в тупик, к некоему Лекоку – спившемуся бывшему кузнецу.

– Какой еще Лекок? Что вы мне им в нос тычете? – рявкнул Эстревер и тут же оборвал себя, заметив удивление на морщинистом лице де Тизана.

– Мессир, это был единственный достойный внимания подозреваемый, – возразил помощник бальи.

– Ладно, хорошо, – проворочал старший бальи шпаги.

Наступила тишина, нарушаемая только шумом ветра в оголенных ветвях деревьев и осторожными криками птиц, которые издали наблюдали за двумя мужчинами. Тизану решительно не нравился этот человек, и вовсе не потому, что Эстревер значительно превосходил его по происхождению и должности. Он уже давно понял, что целью бальи шпаги является вынести на всеобщее обозрение преступную непригодность Ги де Тре. В то же время он с некоторых пор начал думать, что если будет не хватать доводов, Эстревер не колеблясь подтасует их, чтобы утопить бальи Ножана. Некоторое время спустя ему пришлось убедиться, что правда оказалась еще более отталкивающей и омерзительной.

Чувствуя, что мысли собеседника далеко отсюда, старший бальи шпаги выждал некоторое время, а затем произнес:

– Простите, Тизан… Из-за этого дела я буквально лишился сна. Каждое утро я со страхом ожидаю известия о гибели еще одного несчастного малыша… И это не считая недовольства мадам Констанс де Госбер, матушки-аббатиссы в Клэре, которая закусила удила и не слушает никаких доводов…

Помощник бальи Мортаня наконец понял, что все это время позволял водить себя за нос. Он даже не сомневался, что Эстревер свалит на него любую ошибку, любой промах. По правде говоря, старшему бальи было откровенно наплевать на убитых детей.

– Я вижу, с какими препятствиями вам приходится сталкиваться, и меня это тоже печалит, – произнес он.

– Поверьте, Тизан, это еще не самое худшее. Что бы вы сказали о достигших моих ушей зловещих слухах, что мессир де Тре не так чтобы… полностью… не имеет отношения к этим ужасающим убийствам? В конце концов, что мы знаем о нем? Некоторые высокопоставленные люди имеют тайные склонности, которые удовлетворяют в глубоком секрете, уверенные в своей безнаказанности…

Боже мой! Эстревер перестал ходить вокруг да около. Все это не внушало доверия Арно де Тизану. Другими словами, старший бальи знал, кто убийца. Тотчас же у него возникла другая, еще более возмутительная мысль. А вдруг речь идет о его человеке, причем не о каком-нибудь проклятом выродке, а о человеке, которому платят за то, что он истязает, насилует и убивает детей, чтобы потом можно было обвинить де Тре в угоду его высочеству де Валуа? Эта мысль была настолько потрясающей и настолько недопустимой, что Тизан даже опустил глаза.

Решение было принято моментально, на одном дыхании. Он никогда не обесчестит себя такой низостью. Но в ответ де Тизан произнес с легкостью, поразившей его самого:

– Да, верно, отталкивающие наклонности… Я более пристально поинтересуюсь этим предметом.

– Обещаете? – настаивал Эстревер с облегчением, которое буквально бросалось в глаза.

– Без тени сомнения, мессир. Мы не можем позволить, чтобы этот позор пал на нас. Даже крестьяне запрезирают нас с полным правом, если мы не положим конец этим гнусным бесчеловечным деяниям.

– Хорошо. Просто прекрасно, – одобрительно заметил Эстревер. – До встречи… полагаю, до очень скорой. Надеюсь, тогда вы принесете мне весть о завершении этого крайне неприятного дела.

Старший бальи шпаги снова уселся в седло и пустил лошадь галопом. Оставшись один, Арно де Тизан сделал несколько глубоких вдохов, вбирая в себя влажный прохладный воздух и стараясь избавиться от тошноты, которая подкатывала прямо к горлу.

Что же делать? Он не мог резко порвать отношения с могущественным Аделином д’Эстревером. Последствия такого бунта оказались бы для него более чем плачевны. С другой стороны, он никогда не станет участником подобной низости. Помощник бальи подумал испросить аудиенции у мадам Констанс де Госбер, но времени катастрофически не хватало. И потом, что ей сказать?

Предупредить Ги де Тре? Но нечто противоположное он говорил Ардуину Венелю-младшему, который, должно быть, уже встретился с бальи Ножана…

Надо как следует обо всем поразмыслить: малейший неверный шаг может оказаться роковым и стоить ему должности, репутации, а возможно, и самой жизни.

 

39

Окрестности Ножан-ле-Ротру,

ноябрь 1305 года

Между Беатрис де Вигонрен и ее дочерью Агнес установилось согласие, как между двумя заговорщицами. Обе не спускали глаз с Маот; даже муха – и та не пролетела бы незамеченной в ее покои.

Их объединяло беспокойство и страх, как бы кто из них не оказался застигнут в таком деликатном положении.

– И все же, дорогая матушка, со всем моим почтением, позвольте не согласиться с вами. Если меня обнаружат, я всегда могу сказать, что искала в комнате своей свояченицы бант или булавку для волос, – заявила Агнес.

– А я всегда могу напомнить, что здесь я у себя дома и могу заходить, куда мне угодно, чтобы проверить, к примеру, натерта ли воском мебель, вычищен ли камин… предлогов можно найти сколько угодно. Прошу вас, душенька, не настаивайте. Лучше будьте моей разумной сообщницей и озаботьтесь тем, чтобы увести Маот с сыном на длительную прогулку подышать свежим воздухом. Скажите, что они выглядят изможденными и бледными. Покажите им, какая вы заботливая тетушка и свояченица.

– Для вашего удобства, матушка, – наконец согласилась молодая женщина.

* * *

Беатрис де Вигонрен заняла место в углу, у одного из застекленных окон библиотеки, и замерла в ожидании. Наконец она увидела, как ее дочь выходит с Маот и Гийомом, которого та ведет за руку. Ей показалось, что две женщины о чем-то беседуют, часто смеясь. Быстрым шагом трое удалились от замка. Прекрасно. Беатрис устремилась в атаку.

С некоторых пор в ней поселился холодный гнев. Воспоминания, казалось бы, совершенно похороненные в глубинах памяти, ожили с новой силой. Франсуа возвращается ночью, покрытый кровью и свежими ранами. Скверная встреча с дорожными грабителями, а его сопровождал всего один слуга, вооруженный лишь палкой. Обезумев от ужаса, она стала перевязывать его раны, суетиться, засыпала его вопросами. Франсуа ответил парой коротких фраз:

– Успокойтесь, душенька. Либо мы их, либо они нас. Из двух зол я выбрал наименьшее.

Она тоже тогда высказалась за наименьшее зло.

Беатрис поднялась по главной лестнице с живостью, которую, как она думала, уже не способна проявить, и устремилась в покои своей невестки. Войдя, она неподвижно замерла посреди маленькой прихожей и принялась размышлять: куда же эта плутовка могла спрятать свой гнусный секрет? Только не в глубине шкафа, не в сундуке, не под матрасом и не в гардеробе: все это чересчур на виду. Бетрис направилась к кабинету с дверцами, богато украшенными резьбой. Когда-то он принадлежал ее матери, поэтому Беатрис знала все его скрытые секреты. Один за другим она открывала ящики, засовывая руку в глубину некоторых из них, чтобы привести в действие пружины, открывающие крохотные уголки, предназначенные для хранения драгоценных украшений или секретных писем. Ничего. Несколько прядей светлых волос Гийома, несколько редких писем Франсуа, покойного мужа Маот.

Отбросив всякую деликатность, Беатрис принялась их читать. Банальности, которые всегда заканчивались фразой: «Я думаю о вас, моя дорогая супруга». На лице баронессы появилась грустная улыбка. Боже мой, старший сын совсем не унаследовал запальчивую, но такую соблазнительную поэзию своего отца… Она вспомнила его удлиненный наклонный почерк и фразы, которые заставляли ее краснеть от смущения и удовольствия. «Обещаете ли вы мне стонать, когда я буду расшнуровывать вашу ночную сорочку, чтобы целовать вашу грудь; обещаете ли вы нежно царапать меня, когда я подтолкну вас к нашей кровати? Клянетесь ли вы сердиться и морщить нос, прежде чем сдаться мне, моя восхитительная любовница?» Беатрис вздрогнула. Столько времени прошло с тех пор. Но она не забыла ни одну из его ласк.

Женщина принялась методично рыться во всех уголках, которые казались ей подходящими, настороженно передвигаясь по комнате. Она даже ощупала изнутри каминную трубу, нижнюю поверхность мебели, перебрала лежащие у камина дрова, перевернула стул и табуретку, затем решила поискать спрятанное в тех местах, которые, войдя в комнату, сочла слишком бросающимися в глаза. Безрезультатно. В сильнейшем раздражении, почти что впав в отчаяние, она так же украдкой обследовала коридор.

Господи Боже! Да мать-баронесса руку бы в огонь положила, утверждая, что Маот способствовала гибели обоих Франсуа и, чтобы отвести от себя подозрения, вызвала желудочную лихорадку у своего сына. Но где же она спрятала яд? Или уже избавилась от него, совершив свое последнее злодеяние? Преступление, потому что надо быть настоящим монстром, чтобы отравить маленького мальчика, даже используя крохотную дозу. Гийом был ужасно болен и едва избежал смерти.

* * *

Гийом! Ну конечно же! Беатрис устремилась в комнату своего внука. Эта мерзкая пройдоха Маот придумала самый невероятный тайник, который не должен вызвать подозрений: комнату невинного ребенка.

Баронесса с трудом опустилась на колени, чтобы осмотреть сперва нижнюю сторону матраса, а затем и кровать. Она порылась в шкафу, потянула за большой гобелен, покрывающий одну из стен, и подняла тяжелую крышку сундука. Там были свалены в кучу какие-то одежки и деревянные игрушки, принадлежавшие Франсуа, когда тот был ребенком. Гийом пока что был слишком мал, чтобы они могли развлекать его; их черед наступит лишь через несколько лет. Она засунула дрожащую руку в глубь сундука, и ее пальцы нащупали что-то, напоминающее книгу. Беатрис вытащила ее и принялась рассматривать очаровательную псалтырь с серебряной застежкой и обложкой, инкрустированной кусочками перламутра и бирюзы, которые складывались в имя Маот де Вигонрен. Франсуа сделал ей этот роскошный подарок в честь рождения наследника. Странное дело, прошло немного времени после кончины супруга, и Маот заявила, что псалтырь исчезла. Она перевернула все комнаты в напрасной надежде отыскать его. Баронесса припомнила все эти жалобные и печальные возгласы: Боже мой, восхитительный подарок покойного мужа! Неужели она его потеряла? Нет, не может быть, она была с ним так аккуратна… А потом Маот больше не упоминала о псалтыри, и все о ней забыли.

Беатрис де Вигонрен слегка притронулась к инкрустации тонкой работы, которую ее сын заказал в Итальянском королевстве. Расстегнув серебряную застежку, она удержала удивленный возглас, который едва не сорвался с ее губ. Внутри было пусто, а титульная страница, изображающая распятого Христа, была выпачкана чем-то, очень похожим на засохшую кровь. Боже милосердный! Да ведь Маот продала душу дьяволу, чтобы тот помог ей уничтожить членов семьи!

Беатрис де Вигонрен перекрестилась. За такое кощунственное, безбожное поведение Маот будет заживо сожжена. Ее подвергнут пыткам, чтобы заставить сознаться в своих грехах, а может быть, и в каких-то гнусных связях, а затем толкнут на костер правосудия.

Там же, в специально устроенном для этого отделении, в мешочке из черной ткани, лежала сушеная лягушка или жаба. Беатрис осторожно вынула ее оттуда, чувствуя, что ее рот переполняется кислой слюной. Она осторожно пощупала нечто вроде черного кошелька, заполненного песком или порошком, а затем потянула за завязку. От волнения баронессу сотрясала дрожь, сердце колотилось от дурных предчувствий. Беатрис вспомнила, что некоторые яды могут сжечь кожу, будто адским огнем, и высыпала немного порошка себе на ладонь. Жирный на вид, тусклый темно-серый порошок мягко стек ей на руку. Беатрис понюхала его: от порошка исходил неясный сладковатый металлический запах.

Баронесса не знала, что делать: вернуть псалтырь на место или унести? А если Маот что-нибудь заподозрит и перепрячет его или уничтожит? Будет лучше сохранить его, чтобы потом воспользоваться этим неопровержимым доказательством. А если Маот догадается, что ее перехитрили? Вдруг колебания баронессы-матери сменились яростью. Ну и что? Что тогда сделает ее невестка? Неужто у нее хватит бесстыдства жаловаться на пропажу книги? Это бы означало признаться, что она прятала там странный порошок. Впрочем, она же тогда осмелилась стенать о пропаже подарка Франсуа, а затем так гнусно осквернила его, покрыв Христа кровью… Ведьма проклятая!

Стиснув зубы от ярости и отвращения, чувствуя, как тошнота подкатывает к самому горлу, баронесса-мать положила на место кошелек и снова закрыла псалтырь, а затем вышла из комнаты Гийома. Это каким же демоном надо быть одержимой, чтобы прятать орудие чудовищных преступлений в комнате своего сына?

 

40

Ножан-ле-Ротру, ноябрь 1305 года

Прекрасно выспавшись, Ардуин заканчивал одеваться в просторной комнате, которую занимал в таверне «Напыщенный кролик». Он натягивал сапоги из мягкой кожи, когда осторожный стук в дверь заставил его поднять голову. Что-то не похоже на обычные манеры матушки Крольчихи…

– Кто там?

– Э… я, – ответил мужской голос, который Ардуин тотчас же узнал.

Он отодвинул дверную задвижку. В комнату вошел Арно де Тизан, лицо которого вытянулось от усталости, а вся одежда была покрыта дорожной пылью.

– Месс…

– Тизан, здесь этого достаточно, – серьезно и даже торжественно прервал его помощник бальи. – Я втянул вас в… очень щекотливое дело.

– Чем объясняется ваше посещение?

Не ожидая приглашения, Арно де Тизан рухнул на единственный стул в комнате и, поморщившись, вытянул ноги перед собой.

– У вас очень усталый вид, – заметил мэтр Правосудие.

– Еще бы. Я не в том возрасте, чтобы во весь опор скакать до Парижа и так же быстро вернуться обратно.

– Париж?

– Хм… У меня была тайная встреча с одной крайне могущественной персоной, имя которой я не стану вам называть, будучи уверен, что вы и так догадаетесь, кто это.

– Очень могущественная персона? – уточнил мэтр Правосудие.

– Да, исключительно. И он не из тех, кто славится своим долготерпением.

– Вижу… Впрочем, нет, как раз ничего не вижу.

– Нас водили за нос, Венель. По крайней мере, меня дурачили, как последнего простака. Должен заметить, неприятное ощущение.

«Берегись! Тебя водят за нос! – сказала тогда старая гадалка. – Ты веришь, и ты ошибаешься».

Губы Ардуина медленно растянулись в улыбке.

– Важнее всего понять, что здесь самое главное, не так ли? – произнес он. – Главное – несчастные малыши, ведь так? Это довольно смутная история, и у меня… как бы это сказать… такое ощущение… что вам она тоже доставляет немало беспокойства.

– Ловкая акробатика, чтобы обвинить меня во лжи или неискренности перед вами, – перевел его слова Тизан.

Венель хотел было возразить из вежливости, но помощник бальи жестом прервал его.

– Пожалуйста, истина требует именно таких резких слов. Верно, я пытался ввести вас в заблуждение. Я настаиваю на слове «пытался», так как усердие, с каким вы взялись помогать мне в этом расследовании, показало, что вы далеко не простофиля. Им оказался я сам.

– Я все воспринимаю не так остро, – поправил его Ардуин. – Не могу сказать, что меня удерживает. Без сомнения, уверенность, что дети для вас не особенно важны, несмотря на то, что речь идет об убийствах. Может быть, еще и убеждение, что ваши связи с мессиром Ги де Тре не такие близкие, как вы пытались меня убедить, и что он не может вам помочь, несмотря на то, что должен быть признателен за вашу помощь в этом щекотливом деле.

– Все так и есть: я едва знаком с де Тре… Послушайте меня, Венель. То, что может за этим последовать, меня действительно мучит. Как вы считаете, можно ли потерять свою честь по незнанию?

– Нет, не думаю.

– Ну хоть этот камень вы у меня с души сняли, – иронично заметил помощник бальи небрежным тоном, за которым Ардуин ясно различил настоящее отчаяние.

Тихим монотонным голосом Тизан изложил ему, к каким выводам пришел. Правда, ни разу не назвав имени Аделина д’Эстревера, упоминая лишь, что некое могущественное лицо пожелало, чтобы во всем обвинили де Тре, а косвенно и Жана II Бретонского, чтобы получить обратно сеньорию Ножан-ле-Ротру. В заключение он сказал:

– Вы почему-то не удивлены, Венель.

– С чего бы мне удивляться? В человеческой душе для меня вряд ли остались какие-то секреты, и кому, как не мне, знать, что она нередко бывает полна гнусности… Черт возьми, мессир де Тре никогда не узнает, какого ужаса он только что избежал. Насколько я понял, монсеньор де Валуа принимает участие в этом чудовищном плане?

– По правде говоря, не знаю… но… та крайне могущественная персона, о которой я упоминал, в этом уверена.

– Крайне могущественная персона, имя которой начинается на «Н», не так ли? Если следовать вашей логике, то можно прийти к выводу, что за эти подлые убийства кто-то платит.

– Верно, я тоже пришел к этому выводу.

– И кто же? Персона, чей секрет вы так тщательно оберегаете и о которой, я полагаю, что догадался? Давайте продолжим игру в вопросы и ответы, она начинает меня очень забавлять. Имя этой персоны начинается на «Э», я угадал?

– А кто же еще? Но даже если подтвердится его причастность к этому омерзительному делу, вы не можете взяться прямо за него. Он вам не по зубам, Венель.

Тихий смех вырвался из горла мэтра Правосудие.

– Вы полагаете? Не по зубам? Из моих когтей еще никому не удавалось ускользнуть. Более того, мне знакомы черты его лица, а мои ему – нет. Ему случалось меня видеть только под маской из черной кожи во время некоторых казней, на которых он соизволил присутствовать.

– Прошу вас, – настаивал Тизан. – Я и так уже достаточно сердит на себя, что сознательно лгал вам. По правде говоря, меня и самого ввели в заблуждение, что, конечно, не умаляет моей вины.

– Как вам будет угодно, – согласился мэтр Правосудие, пожав плечами.

Однако помощник бальи Мортаня был уверен, что при желании, убедившись в виновности д’Эстревера, Венель вполне способен показать тому, «где раки зимуют».

– Венель! Подумайте, возможно ли нам поскорее избавиться от чудовища, которое убивает, мучит и насилует?

– Разумеется. Чтобы найти кусок заплесневевшего сыра, надо выследить крысу.

– Крысу, то есть…

– Тсс… Оставьте мне немного моей магии, – иронично возразил Ардуин.

– Как хотите. Та… крайне могущественная персона, которой я сообщил о вашем участии, просит, чтобы вы назвали цену своих услуг. Я уточнил, что вы участвуете в расследовании не ради денег, но он настаивал. Полагаю, он хочет заплатить вам ради собственного успокоения.

– Из страха оказаться обязанным? Пусть его это не беспокоит. Я держу слово, данное замученному пареньку. Ваша могущественная персона ничего мне не должна, так как я ей не служу. До встречи, месс… Тизан. Смертельная охота начинается.

 

41

Ножан-ле-Ротру, ноябрь 1305 года

Доктор Антуан Мешо был счастлив и удивлен, увидев в своей маленькой приемной Ардуина Венеля-младшего. Тем не менее он быстро заметил произошедшую в нем перемену.

– Вы какой-то напряженный. Выгнутый, будто арка.

– Прелестное и точное описание. Надеюсь, мадам Бланш в добром здравии. – Улыбнувшись, Ардуин перевел разговор на другую тему.

– Конечно, конечно, благодарю вас.

Венель-младший достал маленький листок бумаги и тщательно разгладил его. Там был набросан план Ножан-ле-Ротру, опоясанного реками Юин, Вьен, Рона и Жамбетта, с замком Сен-Жан в центре. На плане крестами были обозначены церковь Сен-Лоран, аббатство Сен-Дени, церковь Нотр-Дам-де-Марэ и коллегиальная церковь Святого Жака Милостивого.

– Мессир доктор, вы можете точно вспомнить места, где нашли убитых детей?

– Не всех, но, по крайней мере, первых.

Палец доктора завис над листком бумаги и остановился в нескольких местах:

– Вот здесь, в конце Речной улицы… Вот здесь, на углу Гончарной улицы, еще здесь, в конце улицы Мясников…

Каждый раз Ардуин легонько протыкал бумагу острием кинжала.

Когда доктор прервался, показав место, где нашли последнего маленького покойника, на снова аккуратно сложенном листке Ардуина образовалось некое подобие пчелиного роя. Причем настолько равномерно распределенного, что это было даже удивительно.

– Что вы собираетесь делать, мессир Венель?

Бездонные серые глаза в упор уставились на господина Мешо. А затем доктор услышал ответ, произнесенный мягким вежливым голосом:

– Отбить этому преступнику желание продолжать в том же духе. Ведь все именно этого хотят?

– Так вы собираетесь… так сказать… вершить правосудие?

– Вы приписываете мне какие-то ужасные намерения, – попытался было протестовать мэтр Правосудие Мортаня. – И потом… если он сам представляет собой правосудие?

– Ги де Тре? – прошептал доктор, с безумным видом оглядываясь вокруг.

– Кто знает… Один или другой, а может, и оба сразу… Какое это имеет значение? Разве вы не заметили… на листочке…

– Крохотное облачко из дырочек, проделанных кинжалом, обозначающих места, куда были подкинуты маленькие жертвы этого монстра. Они окружают особняк бальи; в городе об этом уже давно говорят, – с огорчением согласился старый доктор.

– Какая это чудесная вещь – ваша врачебная наблюдательность, – откланявшись, шутливо заметил Ардуин.

* * *

Он несколько раз прошел обозначенное на карте множеством дырочек расстояние между Сен-Жан и Бург-ле-Комт, некоторое время рассматривал особняк, где Ги де Тре осуществляет свои должностные обязанности. Здание буквально дышало изобилием, чтобы не сказать роскошью – решетка, высокая дверь, дверь в устрашающего вида крепостной стене… Ардуин полюбовался садами с аллеями, обсаженными высокими самшитовыми деревьями, с цветочными клумбами и лужайками. Все имело настолько ухоженный вид, что, наверное, здесь денно и нощно трудилась целая армия слуг, усердно поддерживая пленительный вид этого сада. У де Тре просто прекрасная жизнь.

Внимание Ардуина привлек более скромный особняк, располагающийся чуть дальше по улице. Целая толпа ремесленников хлопотала вокруг, чтобы сделать его крупнее, солиднее, красивее. Мэтр Правосудие подошел к каменщику, которого узнал по большому переднику и нарукавникам из жесткой рыжеватой кожи.

– Прекрасная работа! Приятно смотреть, как возводится такое элегантное здание.

– А как же. Уже добрых два года строим. Тут есть над чем поработать!

– Наверное, это дом какого-то богатого торговца?

– А вот и нет… человека бальи, который получил неплохое наследство. Он из тех, кто в рубашке родился, уж можете мне поверить. Вот мне, например, вряд ли так повезет, как ему.

– Во всяком случае, даже если эти деньги достались ему без труда, он распорядился ими очень даже разумно, – шутливо ответил Ардуин, который узнал все, что хотел.

* * *

За кем следовать? За крысой или куском заплесневелого сыра? Обрадовавшись своей новой догадке, Ардуин Венель-младший зашел в первую же таверну, вывеска которой бросилась ему в глаза. Что же, хорошему коту хорошую крысу. Но он тотчас же вышел, сделав извиняющийся жест трактирщику, который бросился навстречу своему единственному клиенту. Немного прогулявшись, палач решил вернуться в «Напыщенного кролика», чтобы спокойно поужинать и немного передохнуть. Только одной судьбе известно, удастся ли ему выспаться следующей ночью.

Некоторое время Ардуин лежал, вытянувшись на кровати. В его голове мелькали неясные образы, мысли; он переходил от одного воспоминания к другому, совершенно никак с ним не связанному. Перед его мысленным взором возникла Мари де Сальвен, ее лицо, еще до того, как ей поспешно обстригли волосы и обрядили в грубое шерстяное платье, пропитанное серой. Она смотрела на него так, будто они были знакомы всю жизнь. Она вошла в его мысли, словно владела всеми ключами от них. Это наполняло Ардуина счастьем, признательностью и волнением. Он приглашал ее в свою душу, отдавая ее всю, до малейшего уголка, и просил никогда ее не покидать. Эта мольба, в которой он полностью не отдавал себе отчета, постоянно крутилась у него в голове: не покидайте меня. Умоляю вас, мадам, никогда не покидайте меня.

 

42

Ножан-ле-Ротру, ноябрь 1305 года

Эти разрозненные видения чередовались с крепким сном. Встав перед самой вечерней, Ардуин почувствовал, что полон свежести и бодрости. Даже нетерпения. Сполоснув лицо и руки за туалетным столиком, он спустился вниз. Трактирщица накрывала столы, раздавала ложки и стаканы постояльцам, которые собрались поужинать.

– Матушка Крольчиха, не рассчитывайте на меня сегодня вечером. Я буду в гостях.

– Приятного вечера, мессир Венель. И будьте осторожны в Бург-Нёв, если случайно там окажесь. Всякий сброд туда так и слетается, прямо как мухи на мед. И лучше не ходите один. В темноте всяким прохвостам просто раздолье.

– Я буду осторожен. Благодарю вас.

* * *

Когда Ардуин вышел, помахивая одолженной у трактирщицы масляной лампой, была уже ночь. Резкий ветер носился по пустым улицам. Иногда скорченные силуэты нищих, сгрудившихся в стаю, забившихся в угол под портиком двери или под навесом какой-нибудь лавки, напоминали ему, что такая ночная прогулка приятна только для тех, кто живет под крышей за надежными стенами. Остальные довольно быстро умирают. Некоторые из них убивают в надежде немного продлить свое существование.

Ардуин поднялся к первой из точек, проколотых кинжалом на карте. Пройдя мимо восхитительного особняка бальи, застекленные окна которого были освещены множеством огней, он приблизился к милому гнездышку, до утра покинутому строителями.

Значит, счастливый наследник… Человек бальи… Чтобы узнать, кто это такой, Ардуину не понадобилось спрашивать каменщика. Зияющие окна будто слепые глаза, стены в лесах вызывают в памяти большой корабль-призрак… И тут Ардуин заметил, что половина окон первого этажа плотно закрыта ставнями.

Ардуин Венель-младший рассмеялся. Судьба, сама судьба ведет его. Оглядевшись по сторонам, чтобы удостовериться, что никто из запоздавших прохожих его не заметил, он перелез окружающую стройку хлипкую изгородь и проскользнул в сад, заросший сорняками и заваленный строительным мусором. Нескольких секунд хватило, чтобы открыть ставню лезвием кинжала. Мэтр Правосудие спрыгнул в комнату.

Здесь царствовали холод и сырость. В воздухе витали неясные запахи плесени и пыли. Даже слабого света хватило, чтобы разглядеть, что немногие находящиеся здесь вещи принадлежат далеко не бедному человеку. Должно быть, у прежних хозяев тут была кухня, насколько можно было судить по тому, что здесь находился большой, переполненный золой камин и слив, устроенный в каменном полу под окнами.

Судя по всему, в комнате кто-то жил. Один человек, мужчина. Ардуин Венель-младший заметил валяющийся у стены тюфяк. Нагнувшись, он пощупал покрывала и льняную простыню. Нет, не бродяга… Он различил кучу одежды, сваленную на некоем подобии кухонного стола, и внимательно ее осмотрел. Черт возьми: тонкие дорогие ткани, не какой-нибудь там дрогет! Обитатель этого места ни в чем себе не отказывает. А как же: унаследовал кругленькую сумму…

Он поднял матрас, порылся на шатающемся колченогом столике, где кучей были свалены другие предметы одежды – изношенные и не такие роскошные. Должно быть, человек носил их до того, как получил так называемое наследство. Больше ничего интересного там не было. Немного раздосадованный, Ардуин подошел к камину, отметив про себя, что так много золы вряд ли могло накопиться от обычных дров. Серые хлопья, как будто здесь жгли бумагу… Нет, скорее, льняные тряпки, из которых эту бумагу делают.

Острием кинжала Ардуин пошевелил золу. Из серых хлопьев показался кусочек белой и красно-коричневой ткани. Обследовав их, он почувствовал, что на него снизошло невероятное спокойствие. Кусок нижней рубашки, точнее, рукава – обожженного и запачканного сухой кровью.

Ардуин выпрямился. Сердце его билось так медленно и неспешно, что на какое-то мгновение он испугался, не остановится ли оно вовсе. Палач дышал, широко открыв рот; вся его усталость последних дней будто превратилась в клубы пара, витающего в прохладном воздухе. Дрожь пробежала по его спине и плечам. Конечно, от холода; он же ничего больше не чувствовал – ни возбуждения, ни ожидания, ни даже ненависти.

Внезапно его затылка коснулось ласковое теплое дыхание. Мари. Мари де Сальвен была здесь, с ним. Он стремительно обернулся, надеясь увидеть хотя бы смутный силуэт ее призрака.

– Конец близок, мадам. Вы здесь, и я уверен, что все именно так. Для него? Для этих замученных детей? Для чего-то другого?

Но ответом на его почти умоляющий шепот была лишь глубокая тишина ночи.

* * *

Совершенно растерянный, Ардуин стоял в темноте, пытаясь проникнуть взглядом за клубящиеся в комнате тени и разглядеть среди них Мари де Сальвен. Неожиданно внимание его привлек более светлый участок на внутренней стене. Встревожившись, Ардуин подошел к нему. Узкий высокий кусок фанеры – странное украшение для такого места.

Проведя по фанере кончиками пальцев, Венель-младший ощутил на высоте человеческого роста нечто вроде зарубки. Изловчившись, он потянул на себя узкую высокую дверцу.

Пролет из нескольких каменных ступенек вел в черную бездну. Мэтр Правосудие втянул в себя холодный сухой воздух и принялся осторожно спускаться. Пять ступенек, на которых не было ни пыли, ни плесени. Должно быть, по ним регулярно ходят. На стене виднеется какая-то тень – сосновый факел. Неожиданно дорогу преградила тяжелая деревянная дверь, обитая стальными полосками. Дверь, запертая на сложный замок, дстойный несгораемого шкафа какого-нибудь нотариуса. Ардуин понял, куда она ведет: в одно из длинных подземелий, прорытых жителями во время строительства замка Сен-Жан в надежде при нападении врагов найти защиту за мощными стенами крепости. Но замок был сооружен на таком высоком холме, его склоны были настолько круты, а разным властителям Ножана оказалась настолько не по душе перспектива надрывать себе кишки, ведя вверх по скале армию завоевателей, что строительство туннелей прекратилось, а самые дальние из них были замурованы.

«Слишком мощный замок, чтобы запирать несколько бутылок вина», – подумал Ардуин, покидая это сумрачное жилище.

 

43

Ножан-ле-Ротру, ноябрь 1305 года

Он поочередно заглянул во все таверны, которыми этот квартал был просто усеян. Входил туда, а через некоторое время снова выходил, безропотно позволяя внутреннему чутью увлечь себя в следующую таверну. Сам себе он казался ребенком, которого тянет за руку куда-то спешащая мать, которая бросает «да-да» в ответ на простенький вопрос «куда мы идем?».

Веселое настроение, царящее в «Болтливом дрозде», побудило Ардуина устроиться за столом. Все громко говорили, обмениваясь шуточками. Однако обходилось без непристойностей, и присутствующие там женщины – судя по виду, мелкие торговки или жены ремесленников – чувствовали себя вполне в своей тарелке. Здесь не было никаких пьяниц, водящих компанию с веселыми девицами. Конечно, тут не беседовали о поэзии и куртуазных романах, но атмосфера была достаточно веселой и по-детски шумной.

Хозяин Дрозд с хозяйкой Дроздихой проворно и добродушно священнодействовали, переходя от стола к столу, наполняя кувшины, принося блюда с пирожками и оладьями.

Клиенту, на котором богатые одежды смотрелись так же нелепо, как передник на корове, они оказывали особое внимание и уважение. Ардуин, сидящий к нему в профиль, принялся его потихоньку разглядывать. Мужчина, чуть за сорок, крепкий, с несоразмерно длинным торсом или, скорее, слишком короткими ногами, насколько можно было об этом судить. Бычья шея водружена на мускулистые плечи; этот человек явно очень силен от природы.

Хозяйка Дроздиха, которая старалась, чтобы постоянные клиенты пребывали в хорошем расположении духа, принялась со смехом умолять:

– О, мессир Деспре, прошу, расскажите нам еще раз, как это наследство свалилось на вас с неба, вознаградив за все ваши благодеяния нашему городу.

Мессир? Черт возьми! Став богатым, человек Ги де Тре сразу поднялся в их глазах. Ардуин улыбнулся. Он был уверен, что прекрасный дом, вокруг которого трудилось столько каменщиков, принадлежал не кому иному, как первому лейтенанту бальи Ножана, повесившему попрошайку. Разумеется, по ошибке.

Моментально наступила тишина. Всем хотелось послушать историю о внезапном обогащении.

– Да я сам удивился, когда узнал; у меня просто язык к нёбу прилип. Мой дядюшка, которого все считали нищим, маленьким я сам таскал ему корзинки с едой… И вот он помирает, и тут выясняется, что он на самом деле был богат, как епископ… прошу прощения! А я – его единственный живой наследник. Вот и вся история. А теперь я угощаю всю честную компанию!

В ответ на это честное и благородное предложение прозвучало множество благодарностей, которые слились в сплошной шум.

Ардуин вежливо принял бесплатный кувшин вина, который матушка Дроздиха поставила перед ним, но выпил из него только один стакан, уголком глаза следя за первым лейтенантом бальи и притворно смеясь шуткам, которые раздавались то в одном, то в другом углу зала. Судя по тому, что лейтенант меньше чем за час осушил три кувшина вина, он явно отличался крепким здоровьем. Наконец Деспре встал, и, подобно артисту, удаляющемуся за кулисы, произнес заплетающимся языком:

– Доброй ночи всей компании! А я пошел спать, до краев полный добрым вином нашей прекрасной хозяйки. Счастливо оставаться!

Речь была встречена взрывами смеха и даже аплодисментами. Разумеется, он ведь тратит здесь деньги, не считая.

* * *

Чуть подождав, Ардуин потихоньку вышел вслед за ним так, что его не заметил ни один из уже достаточно «подогретых» клиентов.

Подняв лицо к небу, он закрыл глаза от счастья при виде звезд, усеивающих небо чернильного цвета. Растущая луна заливала небо желтоватым светом, таким деликатным, будто делала это специально для него.

Медленными шагами Ардуин направился по улице к дому-призраку.

Когда он оказался перед ставней, которую накануне открыл, в нос ему ударил сильный и острый запах мочи. Должно быть, перед тем как войти в дом, Морис Деспре опорожнил переполненный мочевой пузырь.

Ардуин обошел вокруг дома, смотря, нет ли кого поблизости, немного подождал, а затем так же незаметно проник внутрь.

Мощный храп пьяницы успокоил Ардуина, который было встревожился при звуке хлопнувшей ставни. Бесшумно, как кошка, палач снова скользнул в комнату, немного подождал, пока глаза привыкнут к темноте, которую рассеивал лишь мерцающий огонек небольшого масляного светильника, с помощью которого зажигают печь по утрам.

Морис Деспре валялся на матрасе, раскрыв рот и раскинув руки. На нем были одни нижние штаны, позволяющие видеть покрытые длинными редкими волосами икры, слишком худые для человека его телосложения.

Ардуин колебался лишь несколько мгновений. Деспре был не такой крупный, как он, но зато гораздо более тяжелый, и тащить его было бы трудновато. И потом, незачем делать лишнюю работу.

Подобрав валяющиеся на полу штаны, он быстрым движением обернул их вокруг шеи спящего на манер гаротты. Первый лейтенант немного поморгал, а затем изумлено раскрыл глаза.

Он попытался было встать, но мэтр Правосудие с яростью надавил коленом ему на грудную кость и четким движением потянул за импровизированную удавку. Раздался хрип.

– Тихо, приятель, я не хочу тебе дурного. Только деньги, которыми ты соришь во всех тавернах и которыми можешь поделиться с таким бедным прохвостом, как я, – солгал Ардуин. – Я уже наведывался сюда, но, к несчастью, ничего не нашел. Разве что тяжелую дверь, которую ты сейчас будешь любезен открыть, чтобы я увидел, что ты так тщательно за нею прячешь.

– Да пошел ты… – забулькал было лейтенант, но штаны снова натянулись, почти задушив его и не давая возможности продолжать.

– Нет-нет, никаких грубых слов при мне, – вкрадчиво произнес Ардуин, приставив острие кинжала к тяжелому подбородку собеседника. – А теперь будь любезен, вставай… Ах, ах, что там такое висит у тебя на шее? Медальон с изображением твоего святого?

Тонкий треугольник смертоносного металла опустился и приподнял черный кожаный шнурок. На конце его покачивался ключ.

– Поднимайся! – настаивал мэтр Правосудие. – Я набью себе карманы и оставлю тебя мечтать дальше.

Взгляд первого лейтенанта выдавал охватившую его панику и смертельный ужас. Для Ардуина это послужило еще одним подтверждением, что он на верном пути. Деспре издал какое-то горловое ворчание, отрицательно покачав головой.

– У меня есть множество добродетелей, но вот терпением я обделен, – ласково прошептал Венель-младший.

Острие кинжала на полпальца вошло в жирную бычью шею Деспре, исторгнув придушенный вой. По шее потекла тоненькая темно-красная струйка.

– Что ты предпочитаешь? Я прикончу тебя и заберу ключ – или ты все-таки соизволишь пригласить меня в запертую комнату? Как уважающий себя вор я всего лишь немного ощиплю тебя, и ты меня больше не увидишь. Выбирай, только быстро. Меня интересуют лишь деньги, а до всего остального, что ты там прячешь, мне и дела никакого нет!

В ответ тот снова отрицательно потряс головой. Ардуин опять натянул удавку и медленно воткнул лезвие кинжала в левое плечо Деспре, поворачивая лезвие, чтобы тому было как можно больней. Тот попытался заорать, но петля из собственных штанов снова затянулась на его шее. Лейтенант бальи широко разинул рот, будто рыба, выброшенная на берег. Несмотря на то, что в комнате было довольно холодно, капельки пота покрыли его квадратное лицо.

– А ты здорово побледнел, – заметил Венель-младший нарочито скучающим тоном. – Сейчас ты задохнешься и подохнешь. Так что давай выбирай, любезный. Этой ночью мне надо наведаться еще к одному хорошему клиенту.

Последняя фраза оказалась решающей. Морис Деспре согласно кивнул. Мэтр Правосудие немного ослабил удавку из штанов.

– Только не забывай, – предостерег он, приставляя кинжал к его жирной шее. – Никаких резких движений, тем более что теперь я знаю, где ключ. Один неверный жест – и все произойдет очень быстро. Впрочем, я не хочу тебе дурного. Бери лампу; от нее ты зажжешь факел, который я там видел.

Оставаясь настороже, готовый нанести удар при любом угрожающем движении, Ардуин подтолкнул Деспре к каменным ступенькам.

 

44

Ножан-ле-Ротру, ноябрь 1305 года

Весь дрожа, первый лейтенант прислонил факел к фитилю масляной лампы, а затем вставил в замочную скважину ключ, висящий у него на шее. Тяжелая дубовая дверь плавно приоткрылась.

– Проходи вперед и освещай путь, – приказал ему Ардуин ровным вежливым тоном.

Взгляд мэтра Правосудие пробежался вокруг. Длинный, довольно тесный погреб, вырытый в скалистом холме, на котором был воздвигнут замок Сен-Жан. Не поворачиваясь и не спуская глаз с Деспре, Ардуин толкнул деревянную дверь, освобождая свою жертву. Штаны упали на неровный земляной пол.

Морис Деспре задыхался, хватая воздух измученными легкими. Наконец он забормотал:

– Нет здесь ничего! Денег точно нет. Что я, дурак, держать их в подвале? Они у нотариуса! И вали отсюда, пока я тебе морду не расквасил!

– Нет, отчего же, здесь что-то есть, – возразил Ардуин, шевеля острием кинжала валяющуюся на полу кучу одежды.

– Это? Лохмотья, сжечь их давно пора. Так и кишат паразитами.

– Эти лохмотья носили дети.

– Ну и что из этого? – возразил собеседник, который восстановил присутствие духа. – Для такого прохвоста, как ты, здесь точно ничего интересного.

– Ошибаешься, как раз есть. Отчего бы не зажечь факел в темном углу, где есть что-то, напоминающее стол?

– Я сказал, исчезни отсюда, пока я и правда не рассердился.

– Зажигай! – резким голосом приказал мэтр Правосудие.

* * *

Ардуин ясно видел, какое желание крупными буквами написано на лице убийцы. За долю секунды перед глазами Венеля-младшего промелькнуло все, чему учил его отец. Он полностью погрузился в «другого себя», которого не затрагивали ни крики, ни агония человеческих созданий.

Палач заметил, как Деспре с ревом бросился на него, низко наклонив голову. Прыжок, пируэт… Лезвие кинжала резко и точно вошло между вторым и третьим поясничным позвонком. Лейтенант резко остановился, а затем попытался развернуться к своему противнику, но вместо этого с жалобным писком рухнул на пол, растянувшись во всю длину.

Закрыв дверь на двойной оборот, Ардуин произнес:

– Ну, вот мы и одни! Никто нас не услышит. Вот в чем главное назначение сего места, ведь так? Хорошо, что ты обмочился еще до того, как пришел сюда, – мне по крайней мере сапоги пачкать не придется.

Деспре попытался отползти от него, подталкивая себя локтями. Венель снова заговорил мягким вежливым голосом:

– Не стоит упрямиться, ты полностью в моей власти. Вот твои нижние конечности уже и парализовало. Я мог бы прицелиться и повыше и превратить тебя в беспомощного червя, но это было бы уже чересчур. Во всяком случае, я не тороплюсь.

Он снова наклонился над кучей лохмотьев – заношенных до прозрачности, грязных и зловонных. В самом деле, лохмотья маленьких мучеников. Затем Ардуин зажег последний факел. Мерцающий желтый огонь осветил деревянный стол, потемневший от засохшей крови, которая стекала на пол, образуя меленькие темные лужицы.

Он не ощущал ни гнева, ни ненависти, ни жажды отмщения. Ардуин следовал по пути, начертанному его отцом. Теперь начиналась его работа. Глаз за глаз, зуб за зуб, гениталии за гениталии.

У стены, плавно переходящей в свод, Венель-младший подобрал большой камень и снова приблизился к Морису Деспре.

– Мы начнем с зубов, – безразличным тоном объявил он. – То, что ты закрываешь рот, ничего не изменит. Последнему ребенку ты выбил зубы. Кстати, я не представился: мэтр Правосудие Мортаня, палач. Я подвергну тебя пыткам и убью так, как ты это сделал с ни в чем не повинными детьми. Это будет долго. Пытки – это может быть очень долгим процессом.

– Нет… нет… я сначала их усыплял… они ничего не видели… ничего не чувствовали… Я разбивал им головы, всем! – закричал Деспре.

– К несчастью, у меня есть только твое слово. Кто тебе платил? Прекрасное наследство, деньги, полученные за бесчеловечную жестокость…

– Нет… нет…

Камень устремился к потному лицу, яростно ударяя по рту. Раздался вой, кровь потекла с разбитых губ.

– Кто? – так же вежливо поинтересовался Ардуин, снова поднимая камень.

– Старший… бальи… шпаги… Аде… Аделин д’Эстревер, – с трудом проговорил первый лейтенант, на губах которого лопались кровавые пузыри.

– Ги де Тре ничем не заслужил, чтобы его впутали в такую чудовищную историю.

– Не… Он мне жалованье не увеличивал… Я несколько раз просил, но ведь из него денег не выцарапать…

– Ну конечно. И из-за твоей обиды тринадцать детей распрощались с жизнью, – иронично заметил Ардуин, а затем добавил ровным деловым тоном: – Морис Деспре, я должен отнять у тебя жизнь. Я не прошу у тебя прощения, так как ты не являешься моим братом во Христе. Я оставляю тебе несколько минут, чтобы ты смог вручить свою душу Создателю, если он, конечно, соблаговолит принять ее.

Несколько минут истекли.

Камень снова обрушился на окровавленное лицо.

 

45

Ножан-ле-Ротру, ноябрь 1305 года

Ардуин Венель-младший продолжал обедать, сидя один в зале «Напыщенного кролика». То, что произошло прошлой ночью в старом погребе, не имело для него никакого значения. Лейтенант долго стенал и умолял на том самом месте, где убил, изнасиловал и изувечил стольких детей – из жадности и без тени угрызений совести. Ардуин надеялся, что сказанное Деспре в перерыве между двумя хрипами было правдой. Что несчастные дети были без сознания и что всему остальному предшествовал жестокий удар по голове. Когда виновного найдут, вряд ли его можно будет узнать после того, как над ним поработал палач и потрудились голодные крысы. Глаз за глаз. Зуб за зуб. Удар за удар.

По своему обыкновению, исполнитель Высоких Деяний уже почти забыл черты того, кого он недавно подверг пыткам и предал смерти. Зато он ясно помнил взгляд холодных голубых глаз высокого мужчины. Того, кто обрек несчастных детей на этот кошмар. Аделин д’Эстревер. Приказы или просьбы Арно де Тизана также не имели власти над мэтром Правосудие. Он не доверился бы даже самому королю. О том, чтобы повиноваться или смягчиться, не могло быть и речи. Он был выше всего этого и в то же время ниже. Только с Создателем, который является единственным господином и единственным судьей. Какое опьяняющее одиночество…

* * *

Привлеченная шумом голосов с улицы, необычным в это время дня, умирающая от любопытства трактирщица, извинившись, высунулась наружу, чтобы узнать, что же там происходит.

Ардуин съел яичницу с кровяной колбасой и запил все это стаканчиком настойки. Некоторое время спустя трактирщица вихрем ворвалась в зал. Судя по всему, она была крайне взволнована.

– Господи боже, мессир Венель! Что происходит! Пойдемте туда вместе со мною… Такая новость… Пойдемте, пойдемте, прошу вас! – не отставала она, таща его за руку, будто упирающегося ребенка.

У Ардуина не было никакого желания присоединяться к трактирщице, но в конце концов он уступил ее навязчивым просьбам.

Улица была перегорожена толпой народа. Все перекликались между собой, обменивались шутками и замечаниями. Нечто вроде нездорового возбуждения, ожидания, смешанного с раздражением, читалось на лицах людей, которые все как один повернулись налево, в их напряженых спинах, в их взволнованных выкриках. До Ардуина донеслись обрывки фраз:

– Покушение… своего родного сына убить… а еще из благородных… Вот мразь… добрая дюжина убитых детей… Сатанинское побуждение, не иначе… Смерть! Без жалости! Чудовище какое…

* * *

Стук копыт по булыжникам мостовой. Показались двое всадников на мощных жеребцах – гвардейцы бальи Ножан-ле-Ротру. Они тащили за собой обвиняемого, но из-за толпы Ардуин не смог рассмотреть, кто это.

Раздались злобные крики и ругательства, стук камней, брошенных в обвиняемого, но упавших на мостовую. Ардуин, который не испытывал ни удивления, ни интереса к этому зрелищу, уже собирался вернуться в таверну, но внезапно услышал женский крик. Крик, полный боли и удивления.

И тут все существо Ардуина словно окатило ледяной волной. Он принялся бесцеремонно расталкивать тех, кто закрывал обзор, что вызвало недовольное ворчание одних и сразу отмеченные им подозрительные взгляды других.

Процессия приближалась; толпа волновалась, подобно бурному морю, готовая броситься на того, кого тащили за собой люди бальи. Неспособный что-либо сообразить, Ардуин заметил за лошадиными ногами подол юбки и низ женской накидки, затем за лошадиным крупом показались длинные волнистые волосы цвета спелой пшеницы. Даже не видя лица обвиняемой, которую вели в тюрьму замка Сен-Жан, Ардуин вдуг ощутил, что его сердце подпрыгнуло и принялось бешено колотиться о грудную клетку.

Совершенно непроизвольно из его горла вырвался изумленный вопль:

– Мари! Мари де Сальвен?

Женщина со скованными руками, увлекаемая одним из гвардейцев бальи, споткнувшись, повернула к нему голову. На него смотрели те самые зелено-голубые глаза миндалевидного разреза, взгляд которых вот уже несколько недель днем и ночью оставался перед мысленным взором мэтра Правосудие. По виску, в который кто-то попал камнем, стекала струйка свежей крови.

Ардуин почувствовал, что голова у него бешено закружилась, а ноги буквально подломились под ним. Он как будто падал в черную бездонную пропасть. Сколько времени он стоял, не слыша раздающихся вокруг криков, немой, неспособный связно соображать? Он не смог бы ответить на этот вопрос. Когда сознание вернулось к нему, толпа рассеялась, Мари с эскортом исчезла, и матушка Крольчиха обеспокоенно теребила его за руку:

– Мессир? Мессир Венель? Прошу вас… С вами все хорошо?

Он отрицательно покачал головой и с трудом произнес:

– Вы знаете, кто эта женщина?

– Молодая баронесса де Вигонрен, гнусная отравительница, которая едва не прикончила своего сына!

В голове Ардуина безостановочно крутились слова предсказательницы – неприятной старухи, с которой он тогда так неожиданно столкнулся:

Ты веришь, и ты заблуждаешься. Ты не знаешь, но найдешь то, чего не искал.

Десница Божия, судьба, неслыханный невероятный шанс, испытание – все это вместе и сразу. Некая непостижимая сила только что открыла перед ним новую дверь, о существовании которой Ардуин до сих пор даже не подозревал.

Он только что снова нашел Мари, по эту сторону смерти. Смерть, которую он сам ей дал, отпустила Мари. Никогда больше он не позволит смерти снова забрать ее.

Без единого слова покинув изумленную матушку Крольчиху, Ардуин быстрым шагом направился назад в таверну, чтобы заняться делами.

 

46

Крепость Лувр, ноябрь 1305 года

Его высочество Карл де Валуа очень удивился, услышав сигнал, так как о прибытии мессира де Ногарэ доложили не в рабочее время, а когда брат короля уже удалился в свои покои. Точнее, после ужина, когда уже почти наступила ночь. Их общение, отличающееся самой утонченной вежливостью, в действительности легко могло свестись к взаимному недоверию. Для Валуа не было секретом, что он раздражает сурового Ногарэ, который относился к государственным денье с такой же бережливостью, как и к своим. Но с братом короля не особенно-то поспоришь! Более того, в его активе числились несколько блистательных военных побед, как, впрочем, и случаев полного разгрома – например, после того, как он, получив репутацию подлого грабителя Сицилии, был вынужден вернуться во Французское королевство, поджавши хвост. Что толку распространяться об этих досадных воспоминаниях! Как бы там ни было, монсеньор де Валуа не доверял «печальной лесной мыши» и знал, что его недоверие взаимно. Несмотря на то что ему недоставало политической ловкости, Валуа прекрасно знал, что, если представится случай, Ногарэ может стать достаточно грозным соперником. Таким образом, не понимая всех обстоятельств дел, всех заговоров, которые советник его брата держал хозяйской рукою, Валуа относился к нему с предельной осторожностью и с добродушием, которого советник был совершенно чужд.

Услышав о приходе Ногарэ, Карл де Валуа сразу же приказал привратнику принести легкое угощение и непременно кувшин хорошего вина.

* * *

Он с несколько принужденным радушием принял позднего гостя, с наигранной сердечностью пожав его руку обеими руками.

– Какое счастье и какой сюрприз видеть вас здесь, мессир де Ногарэ.

– Для меня находиться здесь – счастье и величайшая честь, монсеньор.

– Прошу вас, присаживайтесь. Я знаю, насколько драгоценно ваше время, и могу лишь предполагать, что вас могло привести ко мне дело исключительной важности.

В глубине души Ногарэ был даже признателен за такой прием, который избавлял его от непременного обмена любезностями перед тем, как перейти к сути. Он подождал, пока слуга поставит на стол украшенные серебром стаканы и блюдо с миндальными пирожными, яблоками и айвой, и лишь затем уселся на стул, который указал ему брат короля. Ножки этого стула были чуть короче, чем у того, на котором расположился сам монсеньор де Валуа.

За то время, которого Ногарэ не хватило, чтобы произнести и одной фразы, брат короля успел с жадностью проглотить два фруктовых пирожка и наполовину осушить свой стакан вина. У Ногарэ подобная прожорливость, так же как и разорительная пышность громадной прихожей, устланной великолепными коврами и отделанной мрамором и редкими сортами дерева, вызывала отвращение. На губах королевского советника появилась дежурная улыбка.

– Прежде всего, монсеньор, спешу вас уверить, что безвременная кончина свекра вашей дочери Изабеллы глубоко затронула меня. Какая трагедия!

– Да, два этих дня у меня все внутри так и переворачивалось…

«Если бы ты меньше жрал, у тебя внутри все было бы так же спокойно, как и у меня», – подумал мессир де Ногарэ, склоняя голову в знак сочувствия, старательно прогоняя от себя видение, как Валуа спешит в укромный уголок, чтобы не обнаружить признаков радости.

– Да, Бог забирает то, что дал в своей бесконечной милости.

– Необыкновенно точно сказано. И все же Артур, родственник вашей любимой дочери…

– Вернет себе корону герцога Бретонского.

– А затем Изабелла, будущая герцогиня, не замедлит произвести на свет чудесного младенца, – продолжил Ногарэ.

Валуа еще больше насторожился, что не ускользнуло от взгляда советника.

– Да, появится прямой наследник, – подчеркнул брат короля. – Ей же не четырнадцать лет.

– Верно, но говорят, что она немного нездорова и обессилена, – осторожно заметил Ногарэ.

– Черт возьми! Кто имеет дерзость распространять подобные слухи? Моя дочь прекрасного и крепкого сложения. Возможно, она потрясена безвременной кончиной своего почтенного родственника, но могу вас заверить, что Изабелла принесет обильное потомство.

– О, в этом нет никаких сомнений. У меня просто сердце кровью обливается при мысли, что герцогство Бретонское не вернется к семье Валуа, которая столько сделала, чтобы воцарился мир. Тем более… тем более что косвенно у Жана Второго могли остаться какие-то сложности с нашим обожаемым сувереном.

Валуа непроизвольно моргнул, и Ногарэ понял, что тот снова испытывает неловкость. Брат короля осушил свой стакан и проглотил еще пару фруктовых пирожков, а затем спросил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее и непринужденнее:

– Сложности?

– Именно так; то ужасное дело с убийствами детей в Ножан-ле-Ротру, входящем в герцогство Бретонское. Весьма к счастью, один из… источников сведений…

– То есть один из ваших шпиков? – резко перебил его Валуа.

– Что за грубое определение, монсеньор… Информаторы мне требуются, чтобы как можно лучше служить королю, вашему брату, – прошептал Гийом де Ногарэ. – Итак, один из моих источников полностью меня успокоил. Гнусный убийца очень хорошо расстался с жизнью. Хотя слова «очень хорошо» не совсем соответствуют действительности. Его агония была долгой и ужасной, как он того и заслуживал. Вот что мне сообщили.

* * *

Монсеньор де Валуа посмотрел на него долгим недоверчивым взглядом, пытаясь разгадать смысл последнего намека. Ногарэ только что добился того, что старался обрести: уверенности, что брат короля не оплачивал и даже не поощрял эти бесчеловечные убийства.

Без сомнения, он воспользовался этой трагической историей, чтобы сделать подкоп под Жана II и его право сеньора, земли которого представляли собой ненавистный, но весьма процветающий анклав посреди земель Перша и Алансона. Без сомнения, при поддержке настоятельницы аббатства Клэре, мадам Констанс де Госбер, конфидентки его супруги и двоюродной сестры папы, он неизбежно вызовет и неудовольствие населения. Это сыграло бы на руку Филиппу Красивому, который без колебаний удалил бы Жана Бретонского из Ножана, чтобы вернуть эти владения своему брату. Учитывая все эти обстоятельства, Жан II слишком зависел от благоволения короля, чтобы рисковать вызвать его гнев, противореча ему. Поэтому Валуа и прибег к этой военной хитрости.

В глубине души Ногарэ допускал такой способ действовать, несмотря на свое пристрастное отношение к Карлу. И все же он испытал облегчение, убедившись, что брат короля не замешан в этом гнусном деле. Что же касается всего остального, касающегося постоянных стараний его высочества увеличить свое состояние, здесь мессир де Ногарэ не собирался ослаблять свой надзор. Несмотря на тревожные донесения относительно плодовитости молодой Изабеллы, которые Ногарэ регулярно получал от одной из бабок, ее отец Карл надеялся, что та заполучит герцогскую корону независимо от своего супруга.

Итак, эта история закончена. Дюжина маленьких мучеников рассталась с жизнью ни за что ни про что. Впрочем, какое это имеет значение? Никакого. Тем не менее мессир де Ногарэ не собирался терять случай попортить кровь Карлу де Валуа, намекнув ему, что в запасе у него имеется некий печальный секрет, который однажды может нанести ему некоторый ущерб, если представится благоприятная возможность для этого. Более того, нечестивое высокомерие Аделина д’Эстревера вызывало у Ногарэ приступы отвращения и холодной ярости. Ничтожество, которое вообразило, будто занимает место Господа Бога, принося его невинных агнцев в жертву своей алчности и желанию угодить его высочеству де Валуа… Этот проклятый грешник должен заплатить за то, что совершил.

* * *

– Это вино – настоящий бархат, – заметил мессир де Ногарэ, отставляя в сторону стакан, едва пригубив его содержимое. – Что же касается двенадцати несчастных замученных детей, вы можете возразить мне, что большинство из них и так умерло бы от голода, болезни или несчастного случая. Однако тот самый источник сведений, который тщательно держит меня в курсе всех новостей, как бы это сказать… упомянул, что за этой темной историей есть некая могущественная рука. Мне представляется, что настоящий убийца – вовсе не какой-то жестокий полоумный тип.

Валуа нервно сглотнул, а затем с трудом произнес:

– В самом деле?

– Да, это бесспорно так. Мне кажется, что изувера не только поощряли, но и платили ему за эти ужасающие деяния.

– Значит, вам известно…

– Еще нет. Впрочем, я мог бы узнать, кто этот мерзавец, и передать его в руки королевского правосудия, но все мое время занято многочисленными государственными делами…

– Да, многочисленными и срочными, – с готовностью подхватил монсеньор де Валуа, которому становилось все более и более не по себе. Он только что понял, что все эти убийства, которые его так устраивали, вовсе не были случайными.

Его высочество окончательно разволновался; он наконец понял, что скрывалось за многочисленными намеками и недомолвками Ногарэ. Проклятый Аделин д’Эстревер! Мерзавец, ничтожество! Ничего, в личной беседе с палачом он все расскажет, даже то, о чем не подумал сам Ногарэ. Конечно, Карл приказал своему старшему бальи шпаги найти или создать предлог, чтобы прижать к стенке Ги де Тре, то есть Жана II Бретонского, чтобы отобрать роскошный Ножан-ле-Ротру. Но никогда ни за что на свете он даже не подумал бы, что его человек устроит весь этот ужас с убитыми и замученными детьми! Его не посетили ни малейшие подозрения, ни когда были найдены первые трупы несчастных малышей, ни когда об этой истории все заговорили в полный голос. Агнец Божий! Осудил ли Бог тех, кто причастен к этому чудовищному зверству? Ему следует все исправить – и покорно просить прощения у Создателя за ужасную ошибку, которой он не совершал, но которая никогда бы не была совершена без него.

А кто такой этот Арно де Тизан, у которого Эстревер попросил помощи? Кто он на самом деле? И этот мэтр Правосудие Мортаня?.. От ужаса лоб брата короля покрылся капельками холодного пота. Как будто прочтя его мысли, мессир де Ногарэ, для которого человеческие души, в том числе и души сильных мира сего, были открытой книгой, объявил:

– Уверяю вас, вся эта история была очень запутанной, и меня совсем не удивило, что даже вы здесь ничего не пронюхали, – схитрил советник. – Мой источник сведений также не мог ясно все видеть, так как он лишен той проницательности, которой обладает исполнитель Высоких Деяний Мортаня, некий… как там его? Впрочем, это не важно. Короче говоря, мэтр Правосудие Мортаня. К несчастью, этот человек, каким бы тонким умом и боевым характером он ни обладал, не смог проследить путь, ведущий от гнусного убийцы к тому, кто ему платил. К тому, кто осквернил свою душу грехом и отдал ее в руки дьявола.

При этих словах брат короля издал вздох облегчения. Ногарэ с трудом удержал улыбку. Этот Венель-младший помог ему, не требуя вознаграждения. Ногарэ был ему благодарен, не сомневаясь, что продолжение не замедлит последовать.

В этот вечер он чувствовал совершенно несвойственную ему симпатию к Карлу де Валуа, особенно учитывая то обстоятельство, что советник без труда смог управлять братом короля, приведя его куда нужно. Результат был достигнут, причем на удивление быстро. Под влиянием хорошего настроения Ногарэ вдруг решил сделать его высочеству подарок, тем более что решающими здесь были спокойствие герцогства Бретонского и его тяготение к Франции. Поднявшись на ноги, чтобы откланяться, он произнес немного усталым голосом:

– Монсеньор, вам известно, с каким почтением я к вам отношусь. А споры из-за каких-то там денег… разве это так важно?

«Всего-то десятки миллионов ливров, присвоенные из государственной казны», – мысленно поправил себя Ногарэ и продолжил:

– Вы знаете мою склонность к аптекарской точности счетов. Иногда я об этом сожалею, позвольте вас уверить. Что бы там ни было, некоторые… слухи… исходящие из вашей канцелярии, говорят как раз о хорошем женском здоровье вашей дорогой дочери, – солгал советник. – Но из этого кто-то может сделать досадные выводы. Представьте себе… развод! Англия сразу же двинет вперед свои пешки. Мое сердце просто разорвется от огорчения, если герцогство Бретонское не вернется под могущественную сень де Валуа. А теперь позвольте пожелать вам доброй ночи и заверить, что я остаюсь вашим покорнейшим слугой.

* * *

Карл де Валуа метал громы и молнии: Шапп, Эмиль Шапп, презренная змея, которой он столько времени доверял!..

«Ловкий ход!» – отметил про себя мессир де Ногарэ, склоняясь в поклоне перед братом короля. Шапп принадлежит к той разновидности предателей, которые всегда сохраняют любезный вид. Таким Ногарэ никогда не доверял, даже когда пользовался их услугами. Он не сомневался, что молодой секретарь не колеблясь отвернется от него, если получит от кого-то предложение, сулящее еще большие выгоды. Вспыльчивый и очень предсказуемый Карл решит, что славный Эмиль злословит по поводу плодовитости его дочери. И вообразит, будто, избавившись от секретаря, заодно лишит осведомителя самого де Ногарэ. И правда, ловко сделано. Причем безо всяких расходов.

 

47

Париж, ноябрь 1305 года

Очень довольный тем, как продвигаются его дела, Эмиль Шапп, насвистывая, вышел совершить прогулку по Лувру. В ночной темноте контуры домов еле угадывались, шел холодный и очень неприятный моросящий дождь. Но даже это не могло испортить настроение молодому секретарю. Рядом с мессиром де Ногарэ его существование стало просто лучезарным. Может быть, однажды он будет иметь неслыханную честь приблизиться к самому королю… Дрожь вожделения охватила его при одной мысли о таких перспективах. Ах, какое перед ним теперь сияющее и волшебное будущее!

Он весело подбежал к калитке, выходящей на улицу Сент-Оноре. Из подъезда соседнего дома неожиданно появился темный силуэт. Эмиль притронулся к рукоятке кинжала, спрятанного у него в поясе. Послышался легкий смешок:

– Успокойся, голубчик. Мне нужен только твой кошелек, но я хотела бы заполучить часть его содержимого другим способом, более вежливым и приятным для нас обоих, – фыркнула очаровательная молодая девушка с длинными черными кудрявыми волосами.

У нее была свежая кожа и чистое дыхание, хотя уличные девицы и обитательницы лупанариев были частенько отмечены печатью болезней, свойственных их ремеслу. Более того, она изъяснялась как образованный человек. Не какая-нибудь низкопробная девка из таверны.

– Не знаю, есть ли у меня настроение, – возразил Эмиль, видя, как та, улыбаясь, приближается к нему.

– Настроение? Это и есть мое искусство – поднимать мужчинам настроение.

– Сколько ты хочешь?

– С тебя? Ничего, или почти ничего. Твою жизнь, что же еще?

Эмиль Шапп ничего не понял, ощутив вдруг ужасную боль, которая пронзила его грудь с левой стороны. Он опустил голову, с удивлением спрашивая себя, что за рукоятка, оплетенная черной кожей, торчит из его камзола. Широко открыл рот и попытался вдохнуть, но воздух отказывался наполнять его легкие. Его горло наполнилось чем-то теплым с металлическим привкусом. Рухнув на мокрые булыжники мостовой, Эмиль выплюнул целую лужу крови. Он попытался протянуть руку и схватиться за подол красной юбки, но девушка отпрыгнула в сторону. Он попытался проклясть ее, но его рука бессильно упала. Секретарь пробулькал:

– Кто… Кто…

– Какая разница? Тот, кто хорошо заплатил. Чего там еще спрашивать?

Шапп был уже мертв, когда девица вытащила из его тела свой нож и вытерла окровавленное лезвие об его камзол. Затем, бросив безразличный взгляд на мутные, широко открытые глаза и влажное от дождя лицо, она скрылась в ночи.

 

48

Окрестности Малетабля, ноябрь 1305 года

Гнедой жеребец д’Эстревера галопом выскочил на главную улицу Малетабля. Бока его все покрылись пеной от невероятных усилий, взгляд был безумный, как будто за ним по пятам гнались все демоны ада. Трое мужчин с трудом смогли его остановить и успокоить.

Несмотря на то, что горожане, не желающие вмешиваться в дело, касающееся зловещего старшего бальи шпаги, проявили не так много усердия, в окрестных лесах и полях было приказано провести облаву. Деревенский священник, который забеспокоился, не пострадал ли мессир д’Эстревер при падении с лошади, смог убедить даже самых строптивых из своих прихожан, что если не прийти на помощь старшему бальи, его гнев впоследствии может пасть на всю деревню.

Труп Аделина д’Эстревера, который был убит ударом кинжала, обнаружили в четверти лье от деревни. Он лежал, бессильно вытянувшись посреди лесной дороги. При нем не было ни кошелька, ни шпаги, ни колец. Также бесследно исчезли его сапоги и плащ, отороченный собольим мехом. Все ясно говорило о том, что у мессира д’Эстревера произошла достойная всякого сожаления встреча с дорожными грабителями.

Это очевидное умозаключение успокоило всех, за исключением священника. Он прочитал несколько молитв, все время смущенно повторяя:

– Вот ведь какая судьба! Он был не особенно приятен, мир его праху, но умереть таким образом…

 

Историческое приложение

Женское аббатство Клэре находится в департаменте Орн. Расположено на краю леса Клэре. Начало его строительства было зафиксировано в июльской хартии 1204 г. по решению Жоффруа III, графа Першского, и его супруги Матильды де Брунсвик, сестры императора Оттона IV. Действовало семь лет, закрыто в 1212 г. Освящение было проведено командором Ордена тамплиеров Гийомом Арвильским, о котором мало что известно. Аббатство предназначалось для монахинь-цистерианок, а позже бернардинок, которые имели право отправлять высшее, среднее и низшее правосудие.

Бонифаций VIII (Бенедетто Каэтани) (1235–1303) – кардинал и легат во Франции, стал папой под именем Бонифация VIII. Был яростным защитником папской теократии, противостоявшей государственному праву. Автор законов, направленных против женщин, подозревался (правда, бездоказательно) в занятиях колдовством и алхимией ради упрочения своей власти. Его открытая вражда с Филиппом Красивым началась в 1296 г. и продолжилась вплоть до смерти папы. Король пытался опорочить даже память Бонифация.

Палач – эта профессия существовала далеко не всегда. До ее появления исполнять приговор кто-то назначался (это мог быть господин, судья или реже тот, кто последним женился или прибыл в город и т. д.). Так как это был лишь случайный «грех», те, кто исполнял эту работу, не подвергались изгнанию из общества, как это происходит позже. В XIII в. и даже начиная с XII в. можно говорить о появлении постоянного работника, который приводил приговоры в исполнение. Некоторая мягкость по отношению к людям этой профессии наблюдалась почти до Великой Французской революции. Возможно, термин «палач» (bourreau) происходит от имени сеньора Ричарда Бореля, который установил свое ленное владение в 1261 г. и сам вешал воров, пойманных в его землях. Согласно другой точке зрения, это слово происходит от названия профессии шорника (bourelier), многие из которых по совместительству были палачами и мясниками.

Причину такого эвфемизма можно видеть также в том, что эта профессия была настолько позорна, что о ней предпочитали не слышать. Но, несмотря на положение изгоев, ненавидимых обществом, палачи были ему необходимы, особенно принимая во внимание значительное количество казней и пыток в Средние века, а также то, что они избавляли добрых христиан от необходимости пятнать свои руки кровью. Однако, несмотря на это, к ним до XVIII в. относились с презрением и жестокостью, вплоть до того, что они не имели права жить в городах, за исключением того места, где стоял позорный столб. Им было запрещено появляться на публичных зрелищах, их дети не имели права приближаться к другим детям, даже в школе; их было запрещено обслуживать в тавернах. Нередко они были обязаны иметь на одежде нашивку – позорный опознавательный знак. Палачи не считались гражданами, и лишь благодаря вмешательству графа Клермон-Тоннера в 1789 г. их начали считать членами общества. Основной целью этого вмешательства было уравнение в правах с остальными евреев, протестантов и артистов. Граф Клермон-Тоннер пожелал, чтобы к этому списку добавили также и исполнителей приговоров.

Но, несмотря на это, палачи имели некоторые особые права, что давало им источник дополнительного дохода при достаточно скудном жалованье. По той причине, что желающие находились крайне редко, на эту должность вербовали из числа приговоренных к смерти в обмен на помилование. Так как они могли жениться лишь в своей среде, эта должность стала наследственной, и никто из членов семьи не мог выйти за пределы этого порочного круга. Должность палача передавалась от отца к сыну. Таким образом образовывались целые династии – как, например, Жуайенны в Нормандии. Стоит отметить, что почти все они прекрасно умели читать и писать, что тогда было редкостью среди обычного населения.

Существовали и женщины, занимавшие эту должность, о чем свидетельствует указ Людовика Святого, но для них не было специального термина. В середине XVIII в. был некий месье Анри, лионский палач, который оказался женщиной Маргаритой ле Пестур. После того, как более двух лет исполняла эту должность, она была заключена в тюрьму, а затем довольно быстро освобождена, после чего вышла замуж. Она признавалась, что предпочитала иметь дело с особами своего пола и с трудом ладила с теми, кто к нему не принадлежал.

Карл де Валуа (1270–1325) – единственный родной брат Филиппа Красивого. Король всю жизнь демонстрировал по отношению к нему слепую привязанность и доверял ему политические и дипломатические миссии, которые превышали возможности этого прекрасного полководца. Карл де Валуа – отец, сын, брат, дядя и зять королей и королев, всю жизнь мечтал о короне, которую так и не обрел. В 1303 г. он получил от своего брата в удел графства Алансон и Перш и стал Карлом I Алансонским. Хотя он получал со своих земель большие доходы, а также брал деньги у короля и занимал у Ордена тапмлиеров, Карл тратил сверх меры, поэтому всю жизнь ему не хватало средств. Он даже заслужил репутацию «сицилийского грабителя». Когда Орден тапмлиеров был уничтожен, брат короля заявил, что те остались ему должны. Филипп Красивый передал ему имущество ордена на колоссальную сумму. В то же время Карл де Валуа был тем, кто смог убедить короля отказаться от желания устроить посмертный процесс против папы Бонифация VIII.

Скорее всего, Карл I Валуа не занимался делами Перша, предоставив управление старшему бальи, у которого в подчинении были лейтенанты, а также лица, занимающие высокие должности в сфере правосудия и финансов. В этой ассамблее также присутствовал виконт Перша, представляющий канцелярию Мортаня, и виконт Беллема, представляющий канцелярию Беллема, Ла-Перьера и Сетона, но у последних было не так много власти. Также в ней участвовали представители высшего духовенства. Округ Ножан-ле-Ротру не входил в этот удел, будучи переданным в качестве вознаграждения одному из потомков графа Ротру, после того как не осталось прямых наследников.

Климент V (Бернар де Гот) (ок. 1270–1314) сначала был каноником и советником короля Англии. Присущие ему дипломатические качества позволили ему не рассориться с Филиппом Красивым во время англо-французской войны. В 1299 г. он становится архиепископом в Бордо, затем в 1305 г. замещает Бенедикта XI, приняв имя Климента V. Считается, что Филипп Красивый немало способствовал его избранию в Священный Совет. Опасаясь столкнуться с Италией, в делах которой он не особенно хорошо разбирался, Климент V в 1309 г. обосновался в Авиньоне. В двух крупных конфликтах, где они с Филиппом Красивым придерживались противоположных мнений, он занял выжидательную позицию. Это был процесс против памяти Бонифация VIII и уничтожение Ордена тамплиеров. В первом случае ему удалось утихомирить злобу суверена, а во втором он ловко выпутался. Климент V известен непомерными расходами своей семьи, даже дальних родственников. Он без счета тратил церковные средства, чтобы построить роскошный замок в своем родном городе Виландро. Строительство было закончено за шесть лет, что в ту эпоху являлось рекордным сроком.

Гийом де Ногарэ (ок. 1270–1313) – имел степень доктора гражданского права, преподавал в Монпелье, а затем в 1295 г. вошел в состав совета Филиппа Красивого. Его деятельность приобретает все больший размах: сперва он более или менее скрытно участвует в крупных религиозных процессах, которые тогда проходили во Франции, затем выходит из тени и играет определяющую роль в деле тамплиеров и в борьбе против Бонифация VIII. Ногарэ отличался обширными познаниями и несокрушимым характером. Его целью было одновременно спасти и Францию, и Церковь. Он становится королевским канцлером, затем его заменяют Ангерраном де Мариньи. В 1311 г. Ногарэ снова становится канцлером. Судя по всему, мессир де Ногарэ был человеком суровым и довольно порядочным, несмотря на то, что его должность позволила бы ему сколотить значительное состояние.

Изабелла де Валуа (1292–1309) – дочь Карла Валуа от первого брака с Маргаритой Анжуйской. Отец выдал ее за внука Жана II Бретонского в возрасте пяти лет, чтобы скрепить мир между Францией и герцогством Бретонским. Скончалась в возрасте семнадцати лет, не оставив потомства. Ее супруг, Жан III, ставший герцогом Бретонским, после этого женился еще дважды. Наследников у него так и не появилось.

Жан II Бретонский (1239–1305) – сын Жана I Рыжего и Бланки Наваррской, женился на Беатрисе Английской, породнившись с Эдуардом I Английским. В 1286 г. становится герцогом Бретонским. Его дед Пьер I Моклерк значительно приумножил территории, находящиеся под его властью. Сын Моклерка Жан I, он же отец Жана II, продолжил эти завоевания. Более изворотливый, чем отец, Жан I ухитрялся сохранить хорошие отношения и с англичанами, и с французами, чтобы сохранить свои владения. На своих землях много сделал в политическом, административном, финансовом и военном плане. Не обладая такой силой и размахом, как отец и дед, Жан II быстро оказался под влиянием Филиппа Красивого. Осторожный, набожный и экономный, он оставил Бретань в добром здравии. Умер 16 ноября 1305 г. в Лионе, будучи раздавлен при падении стены, когда вел мула Климента V на церемонии посвящения того в сан. Его наследником стал сын Артур. Его внук Жан, будущий Жан III, женился на Изабелле де Валуа, чтобы скрепить мир между Бретанью и Францией.

Орден тамплиеров (храмовников) создан примерно в 1118 г. в Иерусалиме рыцарем Гуго де Пейном и несколькими рыцарями Шампани и Бургундии. Был окончательно учрежден на церковном Соборе в Труа в 1228 г., устав был составлен святым Бернардом. Во главе ордена стоял великий магистр, авторитет которого поддерживался сановниками. Со временем владения ордена становились все более обширными. В 1257 г. у них насчитывалось 3450 замков, крепостей и домов. Благодаря денежным операциям в Святой Земле к XIII в. тамплиеры стали одними из главных банкиров христианского мира.

После падения Акры деятельность ордена в основном переносится на Запад. В конце концов все стали считать храмовников спекулянтами и лентяями. Об этом свидетельствуют разные выражения, бытовавшие в ту эпоху. Например, направляясь в «веселый дом», говорили «я пошел к храмовникам». Жак де Молэ, великий магистр, отказался от объединения с Орденом госпитальеров, и 13 октября 1307 г. тамплиеры были арестованы. Имели место расследования, признания, а затем отказ от них. (В случае Жака де Молэ некоторые историки полагают, что его признания вовсе не были получены под пытками.) Для дознавателей, искушенных в искусстве риторики, было нетрудно получить от подследственных, большинство из которых являлись крестьянами и мелкими дворянами, подтверждения всех обвинений. Например, некоторые не замечали разницы между религиозными понятиями «боготворить» и «поклоняться», вследствие чего были обвинены в идолопоклонничестве.

Климент V, опасавшийся Филиппа Красивого по другим причинам, среди которых посмертный процесс против Бонифация VIII, 22 марта 1312 г. объявил об упразднении ордена. Жак де Молэ, от которого вторично добились признаний, был сожжен на костре вместе с соратниками 18 марта 1314 г. Некоторым тамплиерам удалось вовремя сбежать в Англию или Шотландию.

Не исключено, что расследование дела тамплиеров, захват их имущества и передача его госпитальерам были заранее оплачены Филиппом Красивым. Это служит лишним доказательством того, что король руководствовался исключительно политическими соображениями. Тем более что репрессии не коснулись Ордена госпитальеров, не менее богатого, чем орден тамплиеров.

Филипп Красивый (1268–1314) – сын Филиппа III Смелого и Изабеллы Арагонской. В браке с Жанной Наваррской у него было три сына, три будущих короля: Людовик X Сварливый, Филипп V Длинный, Карл IV Красивый и дочь Изабелла, которая вышла замуж за Эдуарда II Английского. Филипп был прекрасным военачальником, отличался смелостью. Также известен своим твердым несгибаемым характером и нетерпимостью к противоречиям. Тем не менее он прислушивался к своим советникам, иногда даже чересчур, особенно если те были рекомендованы его супругой.

Остался в истории в основном благодаря той важной роли, которую сыграл в процессе тамплиеров. Вместе с тем он был королем-реформатором и смог избавиться от папского вмешательства в политику королевства.

 

Глоссарий

Литургические службы (речь идет о приблизительных названиях, их время могло варьироваться в зависимости от времени года)

Помимо мессы (она, если придерживаться точности, была всего лишь частью божественной службы, установленной в VI в. правилом Святого Бенуа), было еще множество ежедневных служб. Они задавали ритм всему дню. Таким образом, монахи могли поужинать только с наступлением ночи, то есть после вечерни.

– Всенощная или заутреня между 2 ч 30 мин и 3 ч; служба после заутрени – между 5 и 6 ч утра;

– первая дневная служба – около 7 ч 30 мин, сразу после восхода солнца и перед самой мессой;

– около 9 ч утра;

– около полудня;

– между 14 и 15 ч;

– вечерня, в конце дня перед заходом солнца между 16 ч 30 мин и 17 ч;

– повечерие, после вечерни, последняя вечерняя служба, между 18 и 20 ч.

К этому списку следует добавить ночную службу, проходившую примерно в 22 ч.

Если в XI в. церковные службы занимают довольно много времени, позже они сокращаются, чтобы монахи и миряне получили больше времени для чтения и домашней работы.

Меры длины

Перевести их в современные меры длины – очень трудная задача. К тому же они варьируются в зависимости от района.

Лье – около 4 км.

Туаз – в зависимости от района может составлять и 4, и 5, и 7 м.

Локоть – разная длина в разных районах: начиная от 1,2 м в Париже и заканчивая 70 см в Аррасе.

Ступня – примерно 34–35 см.

Дюйм – 2,5–2,7 см.

Монеты

Вот это настоящая головоломка! Меняются в зависимости от эпохи и от района. В основном различаются по весу золота и серебра.

Ливр – начало системы координат. Ливр стоил 20 су, или 240 денье, или 2 маленьких руаяля (королевская монета в эпоху Филиппа Красивого);

– маленький руаяль соответствует 14 турским денье;

– турские денье (в г. Туре) должны были постепенно замещать денье парижской чеканки. 12 турских денье – 1 су.

 

Библиография трудов, к которым чаще всего обращался автор

1. Бертет Режис, Малая история медицины. Париж, l’Harmattant, 2005.

2. Блонд Жорж и Жермен, Живописная история нашего питания. Париж, Fayard, 1960.

3. Брюетон Жан, Фармакогнозия, фитохимия и растения в медицине. Cachan, Tec &Doc, Lavoisier, 1993.

4. Бургундьер Андре, Клапиш-Зубер Кристиан, Сегален Мартин, Зонабенд Франсуаза, История семьи, т. II: Средневековые времена, Запад и Восток. Париж, Le Livre de Poche, 1994.

5. Каен Клод, Запад и Восток во времена крестовых походов. Париж, Aubier, 1983.

6. Тетради общества друзей старого Ножана и Перша, № 9, 1959. Аббатства и настоятели Перша.

7. Тетради ассоциации друзей Перша № 42, 2 триместр. Словарь Перша.

8. Тетради ассоциации друзей старого Ножана и Перша, 3 триместр, № 11, 1959. Перечень главных памятников архитектуры и достопримечательностей Перша.

9. Деларю Жак, Профессия палача в Средние века и в наше время. Париж, Fayard, 1979.

10. Делор Роббер, Жизнь в Средние века. Париж, Seuil, 1982.

11. Демуржер Алан, Жизнь и смерть Ордена тамплиеров. Париж, Seuil, 1989.

12. Демуржер Алан, Рыцари Христа. Религиозные ордена в Средние Века. XI–XVI вв. Париж, Seuil, 2002.

13. Дюби Жорж, Средние века. Париж, Hachette Pluriel, 2011.

14. Эко Умберто, Искусство и красота в средневековой эстетике. Париж, Grasset, 1997.

15. Кабинет резиденции командора в Арвиле. Средневековый сад в арвильской резиденции командора тамплиеров.

16. Эмериш Николо и Пена Франциско, Учебник инквизиторов (введение и перевод Луи Сала-Молен). Париж, Albin Michel, 2001.

Фальке де Безор Роланд, Кухня и лечебные снадобья тамплиеров. Turquant, Cheminement, 1997.

17. Фавьер Жан, Словарь средневековой Франции. Париж, Fayard, 1993.

18. Фавьер Жан, История Франции. Т. II. Время княжеств. Париж, Le Livre de Poche, 1992.

19. Ферри Поль, Лекарства и здоровье Хильдеганды Бингенской. Париж, Marabout, 2002.

20. Флори Жан, Крестовые походы. Париж, Jean-Paul Gisserot, 2001.

21. Фурньер Сильвии, Краткая история пергамента и книжной миниатюры. Gavaudin, Fragile, 1995.

22. Говард Клод, Либера (де) Ален, Зинк Мишель (под его руководством), Средневековый словарь. Париж, PUF, 2002.

23. Говард Клод, Франция в эпоху Средневековья с V по XV вв. Париж, PUF, 2004.

24. Жерфагнон Люсьен, История человеческой мысли: Античность и Средние века. Париж, Le Livre de Poche, 1993.

25. Либера (де) Ален, Мысль в Средние века. Париж, Seuil, 1991.

26. Мело Мишель, Фонтевро: культурное наследие. Париж, Jean-Paul Gisserot, 2005.

27. Мело Мишель, Аббатство Фонтевро. Маленькие монографии о великих зданиях Франции. Париж, CLT, 1978.

28. Музей замка Сен-Жан, каталог выставки «Ножанский роман; причины Столетней войны», 2004, распорядитель выставки Франсуаза Лекюер-Шампань.

29. Перну Режин, Женщина в эпоху соборов. Париж, Stock, 2001.

30. Перну Режин, Чтобы покончить со Средневековьем. Париж, Seuil, 1979.

31. Перну Режин, Жимпель Жан, Делатуш Раймонд, Средние века, для чего они? Париж, Stock, 1986.

32. Редон Одиль, Сабан Франсуаз, Сервенти Сильвано, Гастрономия в Средние века. Париж, Stock, 1991.

33. Ришар Жан, История крестовых походов. Париж, Fayard, 1996.

34. Сент-Эврулт Нотр-Дам-дю-Буа, бенедектинское аббатство в норманской земле. Конде-сюр-Нуаро, издательство NEA, 2001

35. Сигюре Филипп, История Перша. Сетон, Федерация друзей Перша, 2000.

36. Сурниа Жан-Шарль, История медицины. Париж, La Decouverte Poche, 1997.

37. Вердон Жан, Женщина в Средние века. Париж, Jean-Paul Gisserot, 2006.

38. Винсент Катрин, Введение в историю средневекового Запада. Париж, Le Livre de Poche.

Ссылки

[1] Нежная душенька (лат .) ( Прим. пер. ).

[2] В описываемую эпоху город назывался Мортень. Возможно, это название происходит от  Comitis Mauritaniae ( лат. «мавритансие попутчики». – Прим. пер. ) – место, где римской армией были остановлены войска мавров, хотя это предположение вызывает много споров. Зато свидетельства присутствия Меровингов можно заметить начиная с V в. Затем Мортань был крепостью, призванной сдерживать норманнское нашествие. Затем графы де Ротру, выдающиеся политики, лавировали между Нормандским герцогством и Французским королевством до заключения союза де Ротру III и Генриха I Боклерка ( Beauclerc – «хорошо образованный» . – Прим. пер. ), королем Англии и герцогом Нормандии. В 1226 г., когда род де Ротру угас, Мортань и графство дю Перш снова соединились под короной Франции. ( Здесь и далее, за исключением особо оговоренных случаев, – прим. авт. )

[3] Королевский чиновник, выполнявший административные и судебные функции; иначе говоря, судебный пристав. ( Прим. пер. )

[4] Графы Перша и Алансона были под контролем бальи шпаги (представитель военной судебной власти.  – Прим. пер. ), помощником которого являлся бальи (или лейтенант) мантии (судебный чиновник.  – Прим. пер. ). Такие населенные пункты, как Мортань, сами являлись судебными округами.

[5] Крупное земельное владение или содержание, предоставлявшееся во Франции и других европейских феодальных монархиях некоронованным членам королевской семьи. ( Прим. пер. )

[6] Судебный поединок составлял обычную часть Божьего суда. Прочие физические испытания были придуманы, чтобы определить степень виновности или невиновности обвиняемого: раскаленное железо, погружение в ледяную воду и так далее. Тот, кто проходил эти испытания, оставшись невредимым, признавался невиновным. Подобные тяжелые испытания вышли из употребления в XI в. и были окончательно отменены IV Латеранским собором в 1215 г. Во всяком случае, последний судебный поединок имел место в 1386 г. в царствование Карла VI. Тем не менее «поединки чести» сохраняются вплоть до XX в.

[7] Самый выдающийся представитель короля в графствах Перш и Алансон.

[8] В Средние века насильник приговаривался к смерти, даже если жертвой преступления оказывалась проститутка. Но преступление должно было доказать!

[9] Обед или ужин являлись первой трапезой за день. На самом деле ужином называется практически каждая трапеза, так как подают суп. Обед теперь стал нашим завтраком, а ужин – нашим обедом.

[9] Игра слов la soupe  – суп, souper  – ужинать или, в буквальном смысле, кушать суп. Обвиняемый мог назвать ужином то, что на самом деле являлось обедом. ( Прим. пер. )

[10] Шпага, которую держали двумя руками, с тонким и широким лезвием, предназначенная специально для обезглавливания.

[11] Enecatrix ( лат. ) – «умерщвляющий» ( Прим. пер. ).

[12] Приговоренные к смерти, которые пользовалась особыми привилегиями, вызывали палача, который бы их обезглавил, по своему выбору, даже из другого государства. Таким образом Анна Болейн обратилась к услугам французского палача.

[13] Платье или длинная туника.

[14] Длинная рубашка, которую носили прямо на теле под одеждой или ночью.

[15] Это делалось для того, чтобы одежда загорелась как можно быстрее.

[16] Палачи носили маску, закрывающую лицо. Эта предосторожность была связана с тем, что, принадлежа к презираемой касте, они не желали быть узнанными. К тому же это делалось для того, чтобы избежать попыток подкупа со стороны близких приговоренного.

[17] Существовал скрупулезный учет гонорара палачей. Им платили очень скромно. Еще одно доказательство презрительного отношения к этой профессии. См. Приложение.

[18] Палачам было запрещено находиться в городе, за исключением площади, где установлен позорный столб.

[19] Шарль Сосон в 1726 г. унаследовал от своего отца должность палача, когда ему было семь лет.

[20] В ту эпоху хирургия была исключительно презираемым занятием, хирургические операции выполняли цирюльники, реже палачи, которым оказывалось больше доверия из-за их профессионального знания анатомии. Это может показаться удивительным, но в то время как медицина лишь делала первые шаги, хирургия совершила бесспорный прогресс. Хирурги успешно сращивали переломы, делали трепанации, вырезали опухоли и тому подобное.

[21] Ситуация изменилась, когда медики начали интересоваться вскрытиями. После этого палачи стали тайком продавать трупы казненных.

[22] Палачей довольно часто набирали из приговоренных к смерти убийц в обмен на помилование. На самом деле эта профессия вызывала столько же презрения, сколько и страха, и подвергалась всеобщему порицанию, поэтому находилось не так много желающих добровольно выполнять эту работу.

[23] «Случайные» противопоставлялись династиям палачей, насчитывающим век и более.

[24] Эту разновидность философии можно обнаружить даже у современных исполнителей правосудия.

[25] Туаз  – старинная мера длины, около двух метров ( Прим. пер. ).

[26] Очень высокий лоб был одним из критериев женской красоты в Средние века. Дамы довольно часто выщипывали волосы надо лбом, чтобы тот казался еще выше.

[27] C 950 г.

[28] Будущий Людовик Святой (1214–1270).

[29] После кончины Бланки Кастильской в 1252 г. жители Беллема воздвигли крест на месте, где ее величество велела разбить военный лагерь: крест Покойной Королевы (La crois Feue-Reine) был перенесен, когда его ветхость стала поистине угрожающей.

[30] Палач имел право бесплатно брать продукты с прилавка тех торговцев, которые располагались по краю площади, где совершались казни, – «столько, сколько можно взять в руку».

[31] Власть сеньора Беллема была объединена с королевским доменом в 1226 г. Она была также связана с уделом Перш, которого добился Генрих Валуа в 1303 г.

[32] Отравила. Речь шла о преступлении крови, самом тяжелом в эту эпоху, поскольку оно совершалось тайно, не давая жертве возможности защищаться.

[33] Он их всех любит и убивает с нежностью ( лат. ).

[34] Эта нашивка, цвет и форма которой менялись в зависимости от региона, чаще всего делалась в виде полоски, символизирующей виселицу. Она позволяла сразу же узнать палача, что служило для него источником постоянных унижений.

[35] Палачи ненавидели свое именование и очень долго бились за то, чтобы оно было запрещено и заменено термином «мастер Высокого Правосудия» или «исполнитель Высокого Правосудия». Были даже изданы законы, по которым употребивший слово «палач» наказывался штрафом.

[36] Постными днями считались все среды, пятницы, дни в канун праздника, помимо собственно времени поста.

[37] Он же «морской черт».

[38] Во избежание отравления рыба должна быть продана в течение двух дней с момента, как она была выловлена, не считая времени перевозки.

[39] Медицинские препараты на масляной основе.

[40] В Средние века косметические препараты были очень популярны и широко употреблялись – например, микстура «для красивого голоса». Без сомнения, в этом надо видеть попытку бороться с признаками преждевременного старения, причиной которого были плохие условия жизни.

[41] Болезни вроде оспы, оставляющие на коже шрамы, были далеко не редкими. Крупные родимые пятна в ту эпоху считались подозрительными – в них видели метку дьявола.

[42] Палачи имели право носить оружие подобно дворянам.

[43] Очень богатая и уважаемая корпорация. Она быстро превратилась в класс буржуазии.

[44] Маленькое лезвие треугольного сечения, которым делали кровопускания и разрезы.

[45] В ту эпоху самый распространенный антисептик.

[46] « Белый кинжальщик » – олень годовалого возраста. Получил такое название из-за двух «кинжалов» (коротких рогов), которые примерно в два с половиной года отпадают, чтобы смениться настоящими ветвистыми рогами.

[47] Тогда было в обычае называть трактирщика по его вывеске.

[48] В ту эпоху треска была очень популярной рыбой из-за белого мяса.

[49] Обычно готовились с плавленым сыром. Без сыра предлагались только в постные дни.

[50] Лошади наравне с собаками считались благородными животными, поэтому получали имена.

[51] Напомним, что панталоны являются изобретением относительно недавним. А вот ленты льняного полотна, которым подвязывали грудь, были уже в употреблении.

[52] Разновидность небольшого фонаря из дерева или металла. В них помещали масляные лампы или свечи, чтобы предохранить их от сквозняков.

[53] Чаще всего это были перепелки, маринованные в вине или в бульоне. Их также могли приготовить со свиным салом или смесью пряностей (имбирь, корица, гвоздика) и тушить на медленном огне, добавив немного виноградного сока или кислого вина.

[54] Плоский ломоть черствого хлеба, который мог служить тарелкой. Хлеб, пропитанный мясным соком, подавали нищим или собакам.

[55] Десерт из молока, куда крошили хлеб, сдабривали медом и пряностями. Все это варили, добавив сушеных фруктов, пока блюдо не дойдет до состояния густого крема.

[56] Стекло в ту эпоху было очень дорогим материалом, и вещи, которые были из него сделаны, считались предметами редкой роскоши.

[57] В противоположность волку, который считался жадным и глупым, лис имел репутацию изящного и хитроумного создания.

[58] В этом слове не было ничего уничижительного, в ту эпоху оно означало всего лишь обитателей поместья.

[59] Крестьяне и слуги, не имеющие личной свободы, принадлежали своему сеньору, как рабы в древности. В Средние века такой статус был достаточно распространенным.

[60] Они красили ткани для суконщиков и галантерейщиков. Синие ногти у них были от постоянной возни с краской. Эта профессия слыла одной из самых презираемых.

[61] Паратуберкулез, главным признаком которого является непрерывный понос. Средств от него не существует даже в наши дни.

[62] Напомним, что в Средние века сформировались первые представления о существовании инфекций. Доказательством этому служит появление карантинов и лепрозориев.

[63] Речь идет о разновидности аренды, очень распространенной в XIV в. Арендатор отдавал собственнику половину семян, пользовался землей и получал половину урожая.

[64] Эта особенно чудовищная пытка была в ходу до 1780 г. Пластинки располагали вокруг голеней или стоп и крепко связывали. Затем молотком между ними вбивали клинья.

[65] Имелась в виду «мера великодушия». Судья давал знать исполнителю, что тот должен завершить казнь по прошествии какого-то времени пытки или незаметно задушить или заколоть обвиняемого перед тем, как зажечь костер.

[66] Барон имел право на виселицу с четырьмя столбами, граф – с шестью. Виселица для короля могла иметь сколько угодно столбов.

[67] Средние века были эпохой относительной чистоты в противоположность более ранним временам. Люди мылись, посещали парильни, общественные бани, нередко смешанные, процветавшие в городах.

[68] Несмотря на показное целомудрие, Средние века не были особенно стыдливой эпохой. Нагота – к примеру, во время омовения – никого не шокировала.

[69] Для этого еще использовалась вербена Juniperus oxycedrus . Считалось, что она также защищает от колдунов и дурного глаза, но чаще всего эта трава использовалась против насекомых и дурных запахов.

[70] Чиновник, который разбивал брикеты соли после того, как служащие измерят их точный вес. Мог также выступать в качестве посредника.

[71] Самоубийство считалось не добровольной жертвой, а проступком того, кто отверг Божественную благодать. На этом основании их отлучали от церкви, хоронили в неосвященной земле и накладывали арест на их имущество, оставляя семьи в нищете.

[72] Здесь будет уместным вспомнить, что наши взгляды на детей, заботу и родительский долг сложились относительно недавно, несмотря на то что исключения существуют и в наши дни. В Средние века детоубийства были распространенным явлением. Детей подбрасывали, оставляли в лесу; бедные семьи, которые не могли прокормить детей, нередко их продавали. Остается добавить, что дети часто погибали в младенческом возрасте, едва половина родившихся доживала до пяти лет. В бедных и безземельных семьях появление нового ребенка часто становилось настоящей катастрофой. Другими словами, смерть ребенка воспринималась вовсе не так, как в наши дни.

[73] Около 22–24 июня, когда праздновали летнее солнцестояние.

[74] Следует отметить, что представление о времени тогда сильно отличалось от нашего. Все ориентировались по смене дней и времен года. То же самое было в гражданских делах. До реформ, проведенных Франциском I, зачастую не было никакого средства установить ни личность человека, ни дату его рождения.

[75] Выражение «клянусь смертью Христовой» было признано богохульным. Поэтому часто заменялось похожим словосочетанием.

[76] Они помогали женщинам во время беременности и родов и могли свидетельствовать на судебных процессах – например, устанавливая девственность или беременность.

[77] Жан II Бретонский получает в 1295 г. пост главного полководца Аквитании из рук английского короля, хотя до тех пор всегда был союзником Филиппа Красивого. Филипп послал своего брата Карла Валуа завоевать Аквитанию. Жан II потерпел поражение, и Карл, воодушевленый своей победой, начал угрожать бретонскому герцогству.

[78] Изабелла де Валуа (1292–1309) – дочь Карла Валуа и Маргариты Анжуйской. Ее выдали замуж в возрасте пяти лет за внука Жана II Бретонского, чтобы скрепить мир после завоевания Аквитании.

[79] Не более чем почетный титул, начиная с того момента, как Михаил VIII Палеолог в 1261 г. захватил Константинополь, чтобы восстановить Византийскую империю.

[80] Нищенство было очень распространено в Средневековье. Также нередки были попрошайки, которые калечили себя или детей, чтобы вызвать жалость и великодушие у прохожих. Одна из «техник» состояла в том, чтобы мазаться соком растений, вызывающих дерматоз, – таких, как ангелика (дягиль).

[81] Daphe gnidium . Прикосновение к коре этого растения вызывает покраснение и гнойники. Плоды его еще более ядовиты.

[82] Такая разновидность записей использовалась для актов и ведомостей на местном наречии. В теологических, научных и коммерческих записях использовали другое, более квадратное начертание. Такие тексты было гораздо удобнее разобрать.

[83] Созвучно «да» (oui). ( Прим. пер. )

[84] Совершеннолетие для девочек наступало в двенадцать лет, для мальчиков – в четырнадцать. С этого момента они считались взрослыми.

[85] Во Франции она тогда была еще мало распространена. Торговля бумагой из льна или конопли, придуманной китайцами, еще долгое время оставалась в руках мусульман, поэтому в христианских странах не поощрялось ее использование. Лишь в середине XIII в. итальянцы заново открыли секрет ее изготовления.

[86] Налог на местных торговцев. Очень непопулярный, он был отменен только в 1948 г.

[87] Построен при Ротру III в начале XIII в., гораздо позже остальных районов.

[88] Соответствует нынешнему кварталу Пати или, как его еще называют, Паки. Там в конце XI в. размещались офицеры, служившие Ротру III. Затем был застроен особняками, многие из которых сохранились до наших дней.

[89] Первый каменный донжон датируется XI в., обустройство контрфорсов и внутреннего пространства относится уже к XII в.

[90] Договор в Сен-Клер-сюр-Эпт, заключенный между Карлом III Простоватым и предводителем норманнов Роллоном (Ролло), который позволил установить окончательно границы по берегам Ла-Манша в 911 г., правда, с соблюдением некоторых условий.

[91] В ту эпоху и в том регионе наиболее распространенными были двухэтажные дома.

[92] По ним нечистоты стекали в ближайшую канаву-отстойник.

[93] В средневековых городах нередко встречались улицы под названием Вонючая, Грязная или Мутная, которые были обязаны своими названиями грязи и мусору, накапливавшимся на центральных улицах, источая невыносимый запах. Некоторые улицы не избавились от всего этого даже в наши дни.

[94] От норманнского слова plukk, которое использовалось как уничижительнее прозвище бретонцев и означало «очистки».

[95] Платье, которое носили в начале XIV в.

[96] Напомним, что в Средние века предпочтение отдавали ярким светлым цветам.

[97] Кусок шелковой (реже шерстяной) ткани, которым дамы в ту эпоху из стыдливости закрывали декольте, прежде чем выйти на улицу.

[98] Коровий, бычий или бараний спинной мозг в ту эпоху считался изысканным блюдом. Бычье мясо было очень дорогим, его могли себе позволить только очень состоятельные люди. Исключение составляли части, предназначенные на рагу или на суп. Напомним, что в Средневековье питание было очень ограниченным. Поэтому хозяйки проявляли настоящие чудеса изобретательности, чтобы полностью использовать мясную тушу или растения.

[99] В то время блюда подавали не на тарелках, а на досочках или хлебных ломтях. (Прим. пер.)

[100] Происходит от латинского pergamena – город Пергам. Кожа барана, овцы, козы или ягненка. Велень (особо тонкий пергамент. – Прим. пер. ) изготовлялся из кожи мертворожденного теленка и считался сортом наивысшего качества.

[101] Разновидность хлебных изделий, рецепт в наше время утрачен. Хлеб тогда был основным продуктом питания, имел почти сакральное значение, и о том, чтобы изводить его просто так, не могло быть и речи. Сохранилось огромное количество рецептов различных блюд из черствого хлеба. Во Франции такое отношение к хлебу сохранялось достаточно долгое время.

[102] Зачастую бани были общими и служили местом свиданий.

[103] Струнный инструмент с очень нежным звучанием. Сведений о нем сохранилось очень мало. Упоминается в поэме Иоанна Безземельного, написанной сразу же после сражения при Бувине (июль 1214 г.), «Что творят прекрасные мелодии кифар…».

[104] Может быть, это и объясняет, что, хотя Карл де Валуа и не обвинял их во время процесса, он тем не менее не пришел им на помощь. Причем он рисковал оказаться в немилости у Филиппа Красивого.

[105] Филипп Красивый так и не женился после ее смерти. Окружение Жанны Наваррской играло очень важную политическую роль. Особенно достоин упоминания Ангерран де Мариньи, бывший хлебодар королевы.

[106] В 1311 г. он вытеснит Ногарэ, хотя играть важную роль в делах королевства начинает еще с 1305 г.

[107] Точная дата его рождения неизвестна, примерно 1270 г.

[108] Разновидность камзола. (Прим. пер.)

[109] Здесь – разновидность трико, глубоко вырезанного спереди и сзади.

[110] Такие слухи и в самом деле имели место. Также известно, что он занимался астрологией, которая в те времена считалась весьма уважаемой наукой.

[111] В 1291 г.

[112] Очень старое выражение. Помещения, где собирались для игры, освещались свечами. Свечи были очень дороги, и некоторые игры с ничтожными ставками не покрывали сумму, затраченную на их освещение.

[113] Единая система сокращений, целью которой была экономия бумаги, окончательно установилась в XIII в. До этого каждый переписчик или составитель имел свою собственную систему сокращений, что сильно затрудняло чтение посторонним.

[114] Имеет смысл подчеркнуть еще раз, что даже если в ту эпоху не знали о существовании микробов, идея инфекции все равно присутствовала в умах. В то же время мысль о невидимом «передатчике» болезней восходит к временам Древнего Египта с 4000 г. до Рождества Христова. Гиппократ (460–377 до Р. Х.) утверждал что «миазмы» являются причиной многих болезней, в частности лихорадок. Эта теория «миазмов», передающихся с воздухом или с испорченной едой, также высказывается Абу-ар-Рази (865–925 или 926), затем Авиценной (880–1037).

[115] В то время это считалось глубокой старостью.

[116] Исследование мочи тогда было одной из основ диагностики.

[117] Дата ее постройки – начало XI в. Хотя и значительно измененная за время своего существования, она по-прежнему вызывает восхищение своей сдержанной красотой.

[118] Был построен в 1091 г. Жоффруа IV на дороге в Ферте-Бернар.

[119] Прокаженные считались уже умершими. Принимая в лепрозорий, их укладывали между четырьмя досками, символизирующими гроб, читали над ними заупокойные молитвы, после чего провожали к месту «последнего обиталища», откуда они уже не выходили живыми.

[120] 200–300 м.

[121] Хотя прежде к ним относились довольно терпимо, прокаженные стали жертвой гонений и преследований, когда население поняло, что эта болезнь заразна. По причине медленного инкубационного периода (иногда около двадцати лет) сначала считали, что она не распространяется. Прокаженных сажали под замок, запрещали им появляться в общественных местах. Они были обязаны предупреждать о своем появлении звуком трещотки. Их обвиняли в чародействе, так как, согласно укоренившемуся народному суеверию, проказа является Божьим наказанием.

[122] Ныне называется Тирон-Гарде, основан в XII в. св. Бернаром де Понтье.

[123] В 1228 г.

[124] Будущий Людовик Святой (1214–1270).

[125] Дранка  – разновидность черепицы из дерева. Подобные крыши были запрещены в городах, так как способствовали распространению пожаров.

[126] Достоверных сведений о том, когда и как эта порода появилась, нет. Учеными на данный момент выдвигаются две версии ее происхождения. Исходя из первой, босерон является потомком торфяной собаки, некогда обитавшей во Франции. Вторая гласит, что ее предками были обычные дикие волки, сходство с которыми у босеронов неоспоримо. Данная порода появилась на свет естественным путем и в процессе эволюции со временем претерпевала изменения. Признана официально. Босерон – мало распространенная порода собак. Это довольно крупные собаки, отличающиеся крепостью и мощью. Максимальный рост составляет 70 см, масса тела – около 50 кг. Шерсть короткая, с блеском, гладкая, но достаточно жесткая на ощупь. Окрас черный или черный с рыже-коричневыми подпалинами. Босерон – открытая, уверенная в себе и упрямая собака.

[127] Сундуки в Средние века представляли собой самый распространенный предмет меблировки. Туда складывали практически все: посуду, одежду, иногда провизию. Застеленные покрывалами, они превращались в сиденья.

[128] Артроз.

[129] Считалось, что все звонари глухи из-за постоянного звона колоколов, который раздается у них прямо над ухом. Должно быть, отсюда и пошло выражение «спать или храпеть как звонарь».

[130] Прокаженных даже хоронили на отдельном кладбище.

[131] Довольно долго бытовало мнение, что болезни посылаются людям в качестве наказания за грехи.

[132] Особая форма туберкулеза, характеризующаяся изменением кожи и лимфатическими опухолями. Под таким названием подразумевали целую группу болезней, сопровождающихся различными кожными проявлениями. Проказа тоже называлась золотухой.

[133] Напомним, что в ту эпоху супом называлось множество блюд, начиная от светлого бульона, в котором плавали кусочки овощей, и заканчивая рагу в соусе, лишь бы блюдо приготовлялось в горшке и было более или менее жидким.

[134] Питательный суп, который подавали не в постный день, делался на основе бобовых или сухого гороха, размятых в молоке. Туда же добавлялись яйца, остатки мяса, печень птиц. Для вкуса туда добавляли щепотку имбиря.

[135] В галльской, кельтской и германской мифологии – гении воздуха. То же самое, что скандинавские эльфы.

[136] Выражение происходит от ордалий, так как речь шла именно об одном из подобных «испытаний». Обвиняемый клал руку на раскаленные угли и признавался невиновным, если на ней не было ожогов.

[137] Рецепт этого блюда почти не отличается от современного, разве что в соус добавлена корица, мускатный орех, имбирь, гвоздичка, незрелый виноград и раскрошенный хлеб для густоты.

[138] Сок зеленого винограда, используемый во многих рецептах, придает блюду легкую кислинку, как лимон. В настоящее время тоже иногда используется.

[139] По легенде, один человек, оказавшийся по уши в долгах, решил заключить сделку с дьяволом. Но тот не заинтересовался душой, которую ему предлагали, и захотел уйти. Человек попытался его удержать, схватив за хвост.

[140] В ту эпоху это было очень грубое выражение, обозначая все, что может быть низкого в человеке: злой, ленивый и даже трусливый.

[141] Айвовое варенье или мармелад из айвы в красном вине с медом и пряностями.

[142] Несколько раз подряд весна была очень дождливой, что послужило причиной голода, случившегося несколькими годами позже.

[143] Бумага была очень дорогой, поэтому для счетов в таверне или коммерческом заведении чаще всего пользовались грифельной доской, на которой писали мелом.

[144] Мухи и прочие насекомые были в Средние века настоящим бедствием. Основная причина заключалась в том, что мусор и отходы жизнедеятельности людей и животных скапливались неподалеку от жилья. Против насекомых делали ловушки с водой, в которую добавляли мед. Этот принцип используется и в наши дни. Такой жидкостью смачивали и нижнюю часть стен.

[145] Тогда это слово имело смысл «беспорядочная» и не имело никакого сексуального оттенка.

[146] Чудесная церковь, упоминания о которой встречаются уже с 1000 г. В XV в. была расширена.

[147] Тогда количество женщин, скончавшихся в послеродовой период, было и правда огромным.

[148] Было принято нанимать «влажных» кормилиц (в противоположность «сухим»), чтобы кормить новорожденных, если мать умирала или была слишком старой, чтобы заниматься кормлением самой.

[149] Обычная практика в ту эпоху; считалось универсальным средством, чтобы восстановить баланс четырех жидкостей в организме.

[150] Речь идет о самом используемом в Средние века лекарственном растении. Употребляли листья, цветы и даже плоды, предварительно удалив колючки.

[151] Тонизирующий напиток, сладкое вино с добавлением корицы.

[152] Главный герой «Энеиды», анонимного романа, приписываемого Вергилию (70–19 гг. до Р. Х.).

[153] В тот период люди больше не верили в мифических животных, таких как дракон или единорог. Зато еще были распространены истории, где главными героинями были феи.

[154] К снам и их толкованию относились очень серьезно. Многие авторы той эпохи, в том числе и церковные, утверждали, что герои сновидений приносят вдохновение и сообщают решения той или иной загадки.

[155] Это выражение появилось только в XV в. и сперва имело значение «разрешается проявить инициативу», а не «дать полную власть», как сейчас.

[156] Тогда это означало «что бы я ни услышал, я не стану смеяться над вами».

[157] Публичного дома.

[158] Теперь там есть более удобная и более используемая дорога.

[159] Разновидность копья, на котором в дополнение к острию имеется крюк или острие на другом конце.

[160] Исх. 21:24.

[161] Напомним, что вскрытия были запрещены Церковью; исключение составляли самоубийцы или казненные преступники. Но даже в таких случаях врачи не интересовались этой практикой.

[162] Слово «маленький» здесь употреблено в уничижительном смысле.

[163] Достаточно тяжелая и не такая быстрая, но зато выносливая порода лошади. На войне часто использовались для перевозки грузов.

[164] Кровопускание, или вскрытие вен, было самым распространенным средством со времен Античности до середины XIX в. Исключение составляли разве что немецкие врачи, которые перестали использовать его с XVIII в. Систематическое кровопускание считалось хорошим средством для восстановления равновения между знаменитыми четырьмя жидкостями Гиппократа и, без сомнения, сопровождалось большим количеством смертей, так как ланцеты тогда не стерилизовали. Среди жертв такого метода лечения можно назвать Марию-Терезию Австрийскую (1638–1683) – супругу Людовика XIV, Жюльена Офре де Ламетри (1709–1751) – медика и большого защитника кровопусканий, и, возможно, первого президента Соединенных Штатов Джоржа Вашингтона (1732–1799).

[165] Средневековая медицина была частично основана на аналогиях. Например, красные камни или цветы считались средством от анемии, желтые – от желтухи.

[166] «Живое серебро» – ртуть. В данном случае «очень шустрый ребенок».

[167] Сетье  – старинная мера: жидкостей – 150–300 л, сыпучих тел – восемь пинт (Прим. пер.). Примерно около 160 литров – одна из «премий», которые предоставлялись палачам.

[168] Хлеб, поеденный грызунами, который продавался очень дешево.

[169] Напиток из воды и виноградных выжимок – отходов, оставшихся после изготовления вина. Смесь заправляли медом и оставляли для брожения. Затем это слово стало употребляться для обозначения любого скверного кислого вина.

[170] Согласно существовавшему тогда обычаю, было принято выставлять на обозрение яички новорожденного, чтобы показать, что тот будет обладать прекрасными мужскими качествами.

[171] Имеется в виду разновидность рагу из кабана в красном вине, с уксусом, кислым виноградным соком и с пряностями.

[172] Здесь: нечто вроде короткой пелерины с капюшоном, которая покрывала голову и плечи. Иногда была подбита мехом.

[173] Считалось важным, откуда получены продукты. Товары из определенных городов считались самыми лучшими.

[174] Улитки встречались на столе и в богатых домах, и там, где был скромный достаток. Церковь так и не пришла к решению, считать ли их мясом или «жирной» пищей, поэтому их можно было есть в любой день. Широко практиковалось вымачивание улиток, чтобы как можно тщательнее очистить их от слизи.

[175] В ту эпоху во внутренних землях морская рыба была редким и дорогостоящим продуктом.

[176] Жан III Бретонский.

[177] Имущество обвиненных инквизицией арестовывалось в ее пользу. Этим и объясняется очень малое количество оправдательных приговоров.

[178] Позумент (галун) – золотая, серебряная или мишурная (медная, оловянная) тесьма; златотканая лента, повязка, обшивка, оторочка. (Прим. перев.)

[179] Разновидность пшеницы, сейчас встречается довольно редко; отличается малым содержанием клейковины.

[180] В Средние века отношение к признанным бастардам от отцов благородного происхождения было гораздо терпимее, чем в последующие эпохи.

[181] 6 буассо.

[182] 3 буассо пшеницы или 5 овса.

[183] 10–12 л сыпучих веществ. Мерки разнились в зависимости от эпохи, региона или продукта.

[184] Несчастный случай именно так и произошел. Согласно различным источникам, Жан II умер спустя несколько часов или четырьмя днями позже, 16 ноября 1305 г.

[185] Хотя франкские племена были германского происхождения, Меровинги, Каролинги и Капетинги требовали себе право на титул франкских королей, даже если в этом наименовании больше не было ничего этнического.

[186] В Средние века худоба была одной из характеристик женской красоты. Эта худоба, конечно, была результатом жизни в комфортных условиях, при хорошем отоплении, достаточном питании, которое тогда было более чем скромным даже для обеспеченных сословий. Но если худоба становилась чрезмерной, она наводила на мысли о бедности или болезни.

[187] Как и в наши дни, тогда верили в благотворное воздействие свежего воздуха. Согласно многочисленным свидетельствам, зажиточные семейства часто покидали город, чтобы «проветриться» и на несколько дней избавиться от городских миазмов.

[188] Предмет мебели на четырех ножках, закрывающийся двумя дверцами. Внутри было множество ящичков, некоторые из которых могли содержать в себе тайники.

[189] Нарукавники из различных материалов (кожи, ткани и т. д.) защищали предплечья от ударов, порезов и загрязнений. Были в употреблении до XX в.

[190] Первоначально этим словом называлась толстая ткань из шерсти с примесями. Теперь ткань с шитьем из шерсти и хлопка или из хлопка и шелка.

[191] Привидения «существовали» с античных времен. В Средние века истории о них также были очень распространены. Героям многих рассказов того времени призраки являются во сне.

[192] В 1301–1302 гг.

[193] Изабелла де Валуа, первая супруга Жана Бретонского, скончалась в 1309 г. в возрасте семнадцати лет, не оставив потомства, на три года опередив своего супруга, будущего Жана III.

[194] Речь идет об опытных женщинах, которые находились рядом со знатными дамами, помогая им зачать, следя за ходом беременности, родами и первыми месяцами новорожденного.

[195] Тогда это выражение означало излишне педантичного человека. Аптекари должны были приготовлять крохотные порции лекарственных субстанций, иногда ядовитых, пользуясь очень точными и чувствительными весами.

[196] Мех являлся признаком социальной принадлежности. Носить мех соболя, рыси и белки имели право только дворяне. Остальные должны были довольствоваться овчиной, зайцем или выдрой (последнее для представителей буржуазии).