Десять лет спустя, в самом начале весны, по вечернему городу быстро шла невысокая девушка. Холода она не боялась, сбросив с головы богатый платок, и тонкая черная коса плясала по плечам.

За десять лет город вырос и разбогател, он просто стал неузнаваем. Новые терема сбегали с центрального холма к окраинам. А по окраинам и за городской стеной множились избы.

И только по-прежнему река разделяла два берега. На одном стоял город, а на другом — лес.

Девушка быстро спустилась с холма, красные сапожки мелькали из-под подола. Дальше начинался русский конец города. На лице девушки мелькнуло сомнение, которое она прогнала, досадливо дернув носом. С широкой улицы девушка свернула в тихий проулок, а с него попала и вовсе в закуток.

— Я здесь! — окликнули ее из темноты.

Девушка вздрогнула, хотя и ожидала услышать этот голос. Подобрав тяжелый мокрый подол, она шагнула в пустой двор между домами. Шагнула — и оказалась лицом к лицу с мужчиной раза в два старше ее.

— Я пришла, — с ходу заявила девушка, — потому что не хотела тебя обижать. Но только не вздумай теперь невесть что возомнить о себе. Ты помнишь, кто я? А ты по-прежнему просто наемник… — она презрительно поморщилась.

Презрение было деланным. Мужчина, к которому она пришла, был очень хорош собой. Высокий, поджарый, светловолосый, с гладко выбритым лицом, на котором остались длинные усы. На девушку он смотрел, настороженно прищурившись, словно кот на юркую мышь.

— Княжна… — начал он. Девушка сделала резкий жест рукой.

— Не надо! Не говори того, за что потом будет стыдно. Я не желаю слышать эту чушь.

Однако пришла она именно за тем, чтобы выслушать «эту чушь». Мужчина понял и усмехнулся в усы. Ему безумно нравилась и эта спесивая злюка, и эта игра, в которой он рассчитывал на победу.

— Ну! — девушка нетерпеливо топнула ногой. — Ты объяснишь, наконец, зачем вытащил меня в эту гнусную дыру? Я промочила ноги… Я теряю терпение, Мар…

— Так мне говорить или молчать? — улыбнулся мужчина. Знал ли он сам силу своей улыбки? Девушка вздрогнула, как будто мурашки пробежали у нее по спине.

— Говори, — пробормотала она и зябко закуталась в платок.

— Да я ничего нового не скажу, княжна, — пожал плечами Мар. — Я тебя люблю, а ты мною брезгуешь, вот и все дела. Вот-вот растает лед, и в Новгород придет русский торговый корабль. Его капитан — мой друг детства, он отвезет меня домой. Я пришел в этот город еще мальчишкой, он стал мне родным. Но теперь я хочу уехать. Что скажешь?

— А что ты хочешь услышать?

— Не знаю… — вздохнул Мар и привлек девушку к себе. Его движение было достаточно нежным, чтобы она успела отстраниться — если бы захотела, — и в то же время слишком сильным, чтобы ей это удалось. Его губы дохнули теплом на гладкую макушку, коснулись щеки… Девушка не шелохнулась. Осмелевший Мар сгреб с плеч шерстяной платок и жадно поцеловал тонкую шею. Под его губами бешено билась жилка…

— Княжна… Туйя… — прошептал он, теряя почву под ногами. И тут маленькая, крепкая ладонь уперлась ему в грудь.

— Ты, кажется, еще никуда не уезжаешь, — холодно сказала Туйя. — Вот когда растает лед, тогда и поговорим.

Она ушла, а Мар остался стоять, прислонившись к ледяной стене. Он смеялся, глядя в ветреное небо над головой. Вот тебе и девчонка. Ей пятнадцать, а ему тридцать три, и все-таки она его обыграла. Такая же заговоренная, как ее папаша…

«Папаша» Туйи действительно благополучно княжил в Новгороде уже десять лет. Есть правители для мирных времен, а есть — для смутных. Волх относился к вторым. Но он умел доверять умным советам. А Бельду ума было не занимать. Он убедил Волха и прочих уважаемых в городе людей, что река Мутная — это золотая жила.

Еще при Словене новгородцы стали взимать дань с торговых судов, следующих из озера Нево вверх по Мутной. Были это в основном свейские и данские корабли. Их купцы охотно брали словенские товары, чтобы продать и обменять их по пути к Византии. Но брали они задешево, а продавали втридорога, и прибыль Словенска была невелика.

Бельд от имени Волха пообещал всяческую помощь предприимчивым новгородцам, которые рискнут снарядить собственную ладью. Предприимчивые не заставили себя ждать. В первый же год правления Волха новгородские купцы сплавали до Киева и вернулись с богатой прибылью. А вскоре словенские расписные ладьи появились и в царьградской гавани.

Спустя десять лет у Новгорода был уже маленький торговый флот. Пристань, у которой раньше качалось пять-шесть данских и русских ладей, теперь превратилась в порт. Каждую весну, как только начиналась навигация, она пестрела сочными красками, запахами и звуками. Зазвенели деньги — старые римские монеты, византийское золото, арабские серебряные дирхемы. Гости привозили в Новгород предметы роскоши — дорогие ткани, пряности, экзотических животных и рабов из разных стран и племен. А вывозили из города лен, пеньку, мед, дубленые кожи и мех. И этот товар всюду пользовался спросом.

Купцы стали выделяться среди прочих горожан. Их легко было узнать по шелковым и парчовым одеждам. Их жены тоже оделись в шелка и аксамиты, в волосах у них играли золотые подвески, на пальцах сверкали разноцветные перстни. От города запахло богатством.

Чтобы терема нуворишей не затмевали красотой старый княжий терем, на холме возвели новый — роскошный, резной, с цветными окнами, золочеными столбами и расписными палатами. Одним из главных помещений терема стала библиотека. Здесь на почетном месте хранились книги и рукописи, которые когда-то спасли от Хавра Волх и Сайми. За десять лет к ним присоединились и другие, привезенные купцами из плаваний.

Сначала Волх собирался здесь со своими побратимами для разговоров слишком серьезных, чтобы вести их в трапезной. Но потом, на свою голову, он вызвал из Киева книжника — старенького монаха-христианина, не сошедшегося характером с киевским князем. Монах этот в отличие от бедняги Спиридона и в самом деле умел обращаться с ценными книгами. Он следил, чтобы в библиотеке было не сухо и не сыро, не жарко и не холодно. К пергаментам и папирусам он прикасался не дыша и брал их не голыми руками, а с помощью чистой льняной тряпочки. В результате он выжил Волха из его же собственной библиотеки.

Поэтому рядом появилась еще одна комната — Тайная палата. Там и проходили советы княжеской дружины.

Спустя неделю после встречи Туйи и Мара Волх сидел там вдвоем с Бельдом.

В этом году Волху исполнялось тридцать. Он был по-прежнему строен, даже худ, а лицо казалось юным из-за редкой бороды. С аристократической небрежностью носил он заморские шелка и тяжелую золотую гривну на шее. Двигался и говорил он как очень уверенный в себе человек.

Бельд же, напротив, весь стал какой-то потерянный. Даже ярко-рыжие волосы словно потускнели. Он давно избавился от своего смешного выговора и перестал ставить «хорошо» перед каждой фразой.

— В этом году гостей у нас будет еще больше. А на пристани киевляне зимуют и русские развалюхи место занимают, — сказал он князю. — Я предупреждал, надо еще кусок берега под пристань застроить. А теперь не успеем. Лед тронется со дня на день.

— Прикажи, пусть русские корабли сожгут, — пожал плечами Волх. — Для плаванья они давно непригодны. Да и русы домой не собираются. Мы прямо сроднились с ними, — хмыкнул он.

Бельд посмотрел на него как-то странно, словно думал — говорить или нет. Промолчал. Волх терпеть не мог эту его привычку, потому и завел разговор, который был тягостен для обоих.

— Ну а ты-то? Решил что-нибудь? Лед тронется со дня на день.

Лицо сакса окаменело в мрачном упрямстве.

— Пока не решил. Пусть сначала корабль придет.

— Может, объяснишь наконец, какая муха тебя укусила? — с накопившимся раздражением допрашивал Волх. — Куда ты собрался? От твоей деревни бревна на бревне не осталось еще пятнадцать лет назад. Ты и язык-то родной забыл. Твой дом здесь, что за глупые фантазии?

— Да нет у меня здесь дома! — выпалил Бельд. — Потому что…

Но объяснить почему он не успел: в комнату, оставляя следы мокрых сапожек, ворвался запыхавшийся мальчишка.

— Папа, папа! Дядя Бельд! Лед тронулся! Он трещит! Ух, как трещит!

Вслед за мальчиком вошла Сайми. Она тоже не слишком изменилась за десять лет в статусе княгини. Следы возраста на лице можно было заметить, только очень вглядываясь. Подняв виноватый взгляд на Волха, она ухватила сынишку за шиворот и зашептала:

— Кто тебе разрешил сюда входить? Не видишь — папа занят.

— Но я же важное сказать… Правда, батя? — Мальчик состроил хитрющую гримаску. Глядя на своего балованного отпрыска, Волх не удержался от улыбки.

— Правда, правда. Пусти его, Сайми. Бельд, смотри, как вырос мой Боян.

И трое взрослых уставились на ребенка.

Боян лицом больше походил на Сайми — черноволосый, круглолицый. Но в некоторых жестах, в наклоне головы, в беспокойном взгляде зеленоватых глаз Волх с удивлением и радостью узнавал себя. Красивый мальчик, почти юноша — за счет высокого роста он выглядит старше сверстников. И при этом еще не превратился в заносчивого подростка. Боян по-детски любил весь мир, ему все было интересно и пока ему все удавалось. Сын Волха обещал оправдать многочисленные ожидания, которые связывали с ним родители.

Грамоте Боян выучился легко и без принуждения и был единственным, кого без ворчания пускал в библиотеку старый киевлянин-книжник. Но были у мальчика и другие таланты.

Лучшим бегуном в городе считался чудской охотник Овтай. Волх велел ему научить правильному бегу Бояна и его маленьких приятелей — будущую молодую дружину. Уже сейчас, бегая с Овтаем наперегонки, Боян умудрялся не отставать от учителя.

Сайми со своей стороны заметила, что мальчику нравятся гусли. Теперь Боян перенимал секреты мастерства у лучших новгородских гусляров. И те говорили, что у мальчика особый дар, который прославит его на все времена. Волх считал это лестью. Князь найдет, чем прославиться, и без терзания струн. Но когда Боян пристраивал на коленях звончатые гусли и его тонкие пальцы гладили струны… Кто знает, может, льстецы и правы, леший их забери?

Боян родился в первый год правления Волха. Когда выяснилось, что Сайми ждет ребенка, Волх ни мгновения не сомневался, что зачат он был той безумной ночью на берегу реки. Потому-то и сломался оберег. Боги наконец полюбили Новгород, раз послали их князю такого наследника.

— Батя, а ты правда умеешь со зверями разговаривать? — звонко спросил Боян.

Бельд закашлялся, Сайми слегка побледнела, а Волх нахмурился и покосился на жену.

— Кто тебе сказал?

Но Бояна отцовским гневом было не запугать.

— Да весь город об этом шепчется! А маму не ругай, она тут не при чем, мне Паруша сказку про тебя рассказала. Как ты с молодой дружиной ходил на Тот берег.

— Вот, старина, про нас уже и сказки рассказывают, — усмехнулся Волх.

Впрочем, это была не новость. О прошлом новгородского князя ходили смутные слухи, обреченные в недалеком будущем стать легендой. Хождение юношей на Тот берег укладывалось в древнейшие сказочные традиции. Что там случилось на самом деле, никто, кроме участников, не знал. И русы, и словене крепко держали слово, данное друг другу и Волху. Да и самим участникам порой казалось, что все это им приснилось. За десять лет обыденной жизни воспоминание о чуде стерлось и выцвело. Но так или иначе, о волшебном даре Волха краем уха слышали все.

— Папа, так правда? — настаивал Боян. — Мне очень надо…

— Тебе-то зачем?

— У меня над полатями завелся огромный паучище. Я его… боюсь, — признался мальчик. — Я хотел его метлой, но Паруша запретила. Сказала, пауков обижать — дурная примета. Ты бы, батя, с ним поговорил. Пусть по-хорошему убирается. А я, когда вырасту, тоже соберу дружину и уйду на Тот берег! — невпопад закончил Боян.

— Боян! — вскрикнула Сайми.

— Только попробуй, — очень серьезно сказал Волх. Потом добавил мягче: — Ладно. Пока еще не вырос — ступай с мамой переобуваться. А я потом зайду, гляну на паука.

Сайми тут же ласково, но настойчиво вытолкала мальчика за дверь и вышла сама.

Волх внимательно посмотрел на Бельда.

— Так ты из-за нее решил уехать?

Бледный сакс неожиданно покраснел, как мальчишка. Волх усмехнулся и пожал плечами.

— Я тебе сто раз говорил: хочешь — забирай. Я ее отпущу.

— Она не пойдет! — буркнул сакс и покраснел еще сильнее.

— Прикажу — пойдет.

— Ты ее не любишь, — с упреком сказал Бельд.

— Я что ли в этом виноват? — взорвался Волх.

Он злился, потому что действительно считал себя виноватым. Он не смог и не слишком пытался сделать Сайми счастливой. Напрасно он уговаривал себя, что для бедной чудянки стать его женой и княгиней — завидная участь, что он поступил с ней честно и что, в конце концов, никто ее силком не заставлял вступать в этот брак. А что касается любви… Сердцу ведь не прикажешь.

— Ладно, проехали, — сказал он уже тише. — Давай ближе к делу. Так, значит, лед тронулся. Сколько же гостей мы ожидаем в этом году?

А Сайми, отправив сына с нянькой переобуваться, стояла у дверей и слушала этот разговор.

Она не услышала ничего нового и все равно расплакалась. Как жаль себя… Жизнь проходит, тянутся бессчетные ночи в пустой постели… Брак действительно принес ей не счастье, а муку и унижение. Лучше бы она никогда не знала, как горячи и жадны его губы, сколько безжалостной силы в его руках…

Но он ни в чем не виноват. Той ночью он был пьян — вот и пожелал ее. Нельзя было соглашаться! Она не о том мечтала, чтобы любимый мужчина овладел ею наспех, на холодном полу — а наутро даже не помнил об этом. Лучше бы ей сгинуть в холодных водах Мутной! Но любить — значит отдавать, а по-другому Сайми не умела. Той ночью она приносила себя в жертву и мучилась от наслаждения, и наслаждалась болью. Она легко приняла бы смерть от его руки, но так было гораздо лучше — потому что можно было отдавать себя снова и снова…

Когда родился Боян, Волх перестал ложиться с ней в постель. Не было ни ссор, ни объяснений. Ночами Сайми корчилась от неразделенной страсти. Подушки истлели от ее слез. Но время лечит все, и со временем Сайми привыкла жить не то женой, не то сестрой. Не злилась она и на рабынь с наложницами, время от времени заводившихся в княжеском тереме — их Волх тоже не любил. А когда она смотрела на маленького Бояна, то стыдилась своей неблагодарности. Она родила Волху сына, родила ребенка от безумно любимого мужчины — какого счастья ей еще надо? Зачем гневить богов?

Но иногда — как сейчас — былая слабость и обида удушливо стискивала сердце. Раньше в такие моменты Сайми казалось, что она умирает от боли. Теперь она знала: это пройдет.

Прошло, отпустило. Сайми смахнула предательские слезы и пошла по своим делам.

Лед тронулся, и уже через неделю у новгородской пристани пришвартовались первые гости. Пришли греческие суда, зимовавшие в Киеве, явились и киевляне — шумные, веселые, на расписных ладьях-однодеревках. Много кораблей поднялось по Мутной с севера — свейские, данские купцы. Порт загудел на всех языках торговыми сделками и новостями.

Новости со всех концов приходили тревожные. Греки были особенно удручены. Вот уже год древнюю византийскую столицу осаждал арабский флот. Молодой базилевс Константин бился с яростным и упрямым противником. Дорога домой бедолагам торговцам была отрезана. Северяне по свежим следам рассказывали страшную сплетню об убийстве короля Хильдерика из рода Меровея. Его вместе с беременной женой убил на охоте оскорбленный им вельможа. Словене, вот уже десять лет не знавшие политических бурь и потрясений, слушали гостей с открытыми ртами.

Еще северяне рассказывали о страшном речном разбойнике по имени Росомаха. О его кораблях, прекрасных и жутких, небывало быстрых, украшенных резными чудовищами. О его людях, и на людей-то не похожих. О бое барабана, который грозно разносился над побережьями. Но эти новости новгородцы слушали вполуха, со спесью жителей большого, хорошо укрепленного города, на который не посмеют покуситься никакие разбойники.

Туйя целый день провела в порту. Несмотря на меховую телогрейку, она замерзла, так как оделась скорее нарядно, чем по погоде. А весеннее тепло оказалось ветреным в прямом и переносном смысле. Княжну сопровождали служанки и рабыни, счастливые, что есть возможность послушать новости. Туйя тоже делала вид, что ужасно интересуется интригами при дворе Меровингов. На самом деле она не сводила глаз с красивого, легкого корабля с высоким носом и мачтой, укутанной в белый шерстяной парус. В Новгород пришел русский корабль.

Мар был на корабле. Он ходил в обнимку с коротышкой капитаном. Оба были пьяны и громко хохотали, видимо, вспоминая детство. Иногда рысьи глаза Мара равнодушно скользили по пристани. Туйю он прекрасно видел — нельзя не заметить такую яркую стайку девиц, — но выходить к ней не спешил. Туйя кусала губы, понимала, что она смешна, но уйти не находила сил. Должна же она выяснить, что он решил! Уедет — не уедет…

Наконец Мар извиняющимся жестом прижал руку к груди и оставил своего товарища. Легко сбежав по сходням, он направился к княжне. Туйя моментально отвернулась.

— Эй, торговец, что у тебя за ковры? — спросила она требовательным, княжеским тоном.

— Берберские ковры, госпожа, — зацокал губами остроглазый грек. — Из шерсти верблюда. Далеко за морем лежит страна, которую арабы называют Аль-Магриб — страна, где заходит солнце. Путь туда…

— Княжна!

Туйя вскинула на Мара очень удивленные глаза. Не будь Мар прожженным сердцеедом, он бы поверил, что она только сейчас обнаружила его присутствие. Но он старательно притворился, что поверил.

— Какая удача, что я тебя встретил! Видишь — корабль пришел. Решай: мне ехать, Туйя?

— Я-то почем знаю? — возмутилась девушка. — Мне и дела до этого нет.

— Так, значит, ехать? — настаивал рус. — Как ты скажешь, так и будет.

Туйя растерянно завертела головой. Она видела, как служанки разинули рты от любопытства. Да и прохожие с интересом прислушивались к диалогу княжны с русским наемником.

— Ты спятил, — зашипела она. — Я не могу здесь говорить. Мои служанки — болтливые дуры…

— Так отойдем от них.

И рус, бесцеремонно взяв девушку под локоток, повел ее вдоль берега.

Но разговор так и не состоялся.

— Ага! Вот ты где!

Наперерез Мару и Туйе, подбоченившись, шла необъятных размеров баба.

— Так я и знала! Журава мне говорила, — голосила она. — Ты же, кобель и подонок, жизнь мою загубил! Ты же меня у родимой матушки…

— Шла бы ты домой, Ясынь, — нахмурился Мар.

— Щас! Так я тебе и пошла домой! Нашли дуру! Я — домой, а ты с этой бесстыжей… Ступай сам домой, душегуб! Как ты детям в глаза смотреть будешь! Старый уже, а туда же…

— Ты кого бесстыжей назвала, шалава? — с каленым металлом в голосе осведомилась Туйя. — Ты забыла — я княжна новгородская…

— Княжна! — передразнила Ясынь. — Видали мы таких княжен! Дочка чудской бл…ди, вот ты кто!

— Ах ты…

Вырвав наконец локоть из рук Мара, Туйя со всех сил толкнула бабу в грудь. Ясынь в обхвате была как четыре Туйи, но от неожиданности потеряла равновесие и шлепнулась прямо в лужу. Туйю это не удовлетворило. Наступая на соперницу, как маленькая, но дерзкая курочка, она шипела:

— Сама бл…дь! Подстилка наемничья! Будешь знать, как рот свой поганый разевать!

Ясынь не рискнула подняться. Она отступала, перебирая руками и ногами, как каракатица.

Зрителей собралось много, но насмехаться никто себе не позволил. О вздорном нраве княжны в городе были наслышаны, и никому не хотелось попасть под раздачу. В толпе замелькали вооруженные дружинники. Они тоже не спешили вмешиваться в щекотливую ситуацию.

Наконец Ясынь кое-как поднялась, отряхнула перепачканный подол и, ругаясь себе под нос, припустила прочь. Туйя плюнула ей вслед. Потом брезгливо вытерла о мостовую сапожок, неосторожно вступивший в грязь.

— Все из-за тебя, дурак, — бросила она опешившему Мару. Досталось и служанкам: — А вы что рты раззявили? Живо домой! Кто болтать будет — косы обрежу!

Но болтунов все-таки сыскалось немало. Уже через час весь город оживленно обсуждал пикантную сцену в порту. О причинах ссоры высказывались самые причудливые и бессовестные предположения. О выходке Туйи вскоре знали все.

Волх пришел в ярость. Особенно бесило его то, что он не мог отстраниться от этой истории. Хочет он или нет, Туйя — его дочь, единокровная сестра Бояна. И когда смеются над ней — значит, смеются над ним. Теперь вот Сайми смотрит на него сочувствующими глазами, и мать прислала узнать, что он собирается делать. Более того: настоятельно просила, чтобы он лично явился и все ей рассказал.

Что он собирается делать… Волх знал одно: с Туйей разговаривать бесполезно. Она только зыркнет волчьими глазами, губы надует и замолчит. И Волх велел позвать Мара.

Воевода русов явился с покаянным лицом — вроде как знает кошка, чье мясо съела.

— Не вели казнить, князь. Это все Ясынь, дура. Увидела меня рядом с княжной и возомнила себе невесть что. Я ей уже всыпал.

— А что ты делал рядом с княжной? — холодно спросил Волх.

Ну что Мару стоило отвертеться? Продолжал бы прикидываться дурачком. Дескать, понятия не имею, зачем княжна изволила пожаловать на пристань, а лично я там пил брагу со старым другом. Вместо этого русский воевода со всей высоты своего роста брякнулся на колени.

— Не вели казнить князь! Я люблю твою дочь, и она меня тоже любит!

— Давно? — неожиданно тихо спросил Волх.

— Давно, — кивнул Мар, не веря, что буря миновала.

— А что молчали?

— Гнева твоего боялись.

— Мало боялись, — все так же тихо продолжал Волх. — Какого лешего, ты, наемник, вообразил себе, что можешь безнаказанно позорить новгородскую княжну?

— Князь, я…

— Молчи! И слушай. Когда там отплывает корабль твоего приятеля-руса? С ним уйдешь. И кончен разговор.

— Вот как… — вздохнул Мар, поднимаясь с колен. — Гонишь, значит… Будь по-твоему. Через две недели мы с дружиной уйдем из Новгорода.

С дружиной?! — едва не переспросил Волх. Разум одергивал его, настойчиво рекомендуя сдать назад, пока не поздно.

Но Мар дерзко усмехался в усы, и Волх просто не мог ему уступить. Гори оно.

— Через две недели вы с дружиной уйдете из Новгорода, — четко повторил князь.

От разговора с Маром у Волха остался отвратительный осадок. Тем более что ему предстоял еще один трудный разговор.

Десять лет назад, как только тело убитого Волховца было сожжено на погребальном костре, княгиня Шелонь удалилась из города на Перынь. Волх ее отговаривать не стал. Поступок матери он счел предательством по отношению к нему. Она его бросила! Ушла оплакивать мертвого сына, оставив живого. Волху было обидно до слез, но он с холодной покорностью предоставил Шелони полную свободу. И за десять лет навестил мать в ее затворничестве всего три раза. Она же его никогда не звала — до сегодняшнего дня. Поэтому ослушаться было невозможно.

Волх велел подать к крыльцу своего золотистого аргамака. Когда ему привезли туркменского жеребца, он почувствовал горькую иронию. Такого же коня когда-то обменял Словен на сапфир в подарок своей второй жене… Волх старался вспоминать об этом именно так — обезличенно, избегая слова «отец» и имени «Ильмерь».

Горячая, но послушная лошадь простучала подковами по мощеному центру города, по брюхо утонула в грязи на окраине. Вскоре за воздушными кронами сосен показалась излучина Мутной. Темный хребет реки посверкивал сталью, а у берега еще хрустел, притираясь, лед.

Перынь оставалась для словен святым местом. Идола Велеса вернули на место, а Перуна трогать не стали — на всякий случай. Волх не мешал русской дружине совершать требы своему богу. Вокруг деревянного Перуна и сейчас горели костры. А поодаль от огненного восьмилистника, почти невидимая за соснами, стояла небольшая изба.

Волх спешился, привязав коня к молодой сосне. У избы хозяйничали две простоволосые девицы — одна стирала в корыте, другая, присев на корточки, скоблила горшки. Обе — статные, с хорошими лицами, с непугливым взглядом. Увидев князя, первая спокойно вытерла руки о передник и скрылась в избе, а вторая, тихо поздоровавшись, продолжала свою работу. Волх не удивился. У матери всегда были помощницы, причем из самых уважаемых городских семейств. Она их не искала, девушки приходили сами и оставались, сколько хотели, — никто силой их не держал. Одно время и Сайми сюда зачастила. Волх ей запретил, хотя сам не знал, почему.

От реки дул холодный ветер. Пахло смолой и дымом. Кое-где из-под снега показалась плешивая весенняя земля. Волх поёжился, но не от холода. На Перыни ему всегда было не по себе. Словно приходя сюда, он пересекал невидимую границу и оказывался в том мире, где живой всегда вне закона…

Шелонь вышла из избы ему навстречу. В первое мгновение Волх с удивлением подумал, что мать совсем не изменилась за эти годы. Все то же золото волос, окружавшее ее чудесным светом, и строгая красота лица… Но это память совершала подмену, не замечая седины и морщин. Сухими губами Шелонь поцеловала сына в небритую щеку.

— Спасибо, что приехал. Я тревожилась. За тебя, за внуков. Вот, держи, — это Бояну гостинчик.

Она бережно протянула сыну детские рукавицы. На рыжей беличьей шкурке алели вышитые ромбы-обереги.

Волх сунул подарок за пазуху и буркнул:

— Зря тревожилась. С Бояном все в порядке, а что до Туйи, то я все уладил. Через две недели этот наемник уедет из Новгорода.

Шелонь чуть заметно поморщилась.

— Ты плохо все уладил.

— Что не так, мама? — начал раздражаться Волх. — Этот рус, наглая рожа, не постеснялся рассказать мне, что он якобы влюблен в мою дочь. Ясное дело, он метит породниться с новгородским князем. Так, может, мне надо было его расцеловать? Ну, здравствуй, сынуля? — Волх сплюнул. — Леший его забери. Пусть радуется, что я не велел заколоть его, как бешеного пса. Или…

— Сынок, меня совершенно не беспокоит судьба наемника, — перебила Шелонь. — Меня беспокоит, как отнесется к этому Туйя. У нее тяжелый нрав. Будет лучше, если о твоем решении она узнает от тебя, а не от своего друга.

— Что это ты о ней так печешься? — обидчиво спросил Волх. — Мне казалось, ты терпеть ее не можешь.

— Да не о ней я пекусь! — Шелонь подняла на сына такие отчаянные глаза, как будто взглядом хотела высказать какую-то запретную мысль. Волх уловил эту мысль и возмутился ее нелепости.

— Ты хочешь сказать, — процедил он, — что я должен опасаться собственной дочери?!

Шелонь опустила глаза.

— Когда человек загнан в угол, от него всего можно ожидать. Заклинаю тебя, не давай ей повода тебя ненавидеть.

— Послушай, мама, ты как всегда. Тебе что-то боги нашептали? Скажи прямо, не надо напускать туман.

— Сынок, боги не говорят прямо. Они лишь намекают, и в этот раз мне очень не нравятся их намеки. Просто будь осторожен, вот и все.

Волху ужасно хотелось послать куда подальше и Шелонь, и богов с их намеками, но он придержал язык. Буркнув «до свидания», он вернулся к коню, взгромоздился на него и всю свою досаду вложил в удар плетью. Конь обиженно взвился на дыбы. Волх, который был тот еще наездник, едва не выпал из седла. Кто-то из девушек хихикнул. Злой и сконфуженный, князь поскакал в город.

Но не успел он выехать на дорогу, как из кустов ему наперерез метнулась серая тень. Аргамак первым понял, что к чему, испуганно заржал, замотал головой, вырывая из рук поводья. Волк! Огромный, матерый зверюга остановился посреди дороги, широко расставив лапы и тяжело дыша. Конь плясал, с ума сходя от страха.

Появление волка было таким странным и неожиданным, что Волх невольно сделал то, чего не делал уже десять лет. Он провалился во тьму звериного сознания и захлебнулся в знакомых жутковатых ощущениях. И тут же услышал ответ.

— Ты узнал меня, сын скотьего бога?

— Ты… Как ты здесь?.. Почему?.. Почему я говорю с тобой? Мы ведь по эту сторону реки…

— По ту, по эту сторону… — волк как-то очень по-человечески вздохнул. — Боюсь, что скоро это будет неважно. Мне разрешено говорить с тобой, а тебе — понимать меня. Потому что я принес очень важную и очень плохую весть.

Медленно, как во сне, Волх спешился и привязал беснующуюся лошадь. Он шел, не чуя под собой ног, а волк трусил рядом. От него сильно пахло мокрой шерстью.

Что же случилось, если боги отменили ими же установленное правило? Если чудеса перешли границу, положенную рекой?

За несколько минут Волх успел накрутить себе такого, что едва не рассмеялся над волчьей вестью.

— Из озера, которое чудь называет Нево, по Мутной поднимаются корабли. На носу у кораблей — страшные морды. А управляют ими люди в рогатых шлемах. Они гребут молча и быстро, и корабли словно летят над водой. А на переднем корабле плывет человек в плаще из шкуры черного быка…

— Полно, серый! — Волх облегченно вздохнул. — И из-за этого ты снашивал лапы? Торговые корабли свеев… может, данов… Лед сошел, сейчас все купцы стремятся в Новгород.

— Это не торговые корабли. Люди в рогатых шлемах сожгли и разграбили много чудских деревень. Скоро они будут у стен Новгорода. Враг идет, сын скотьего бога, враг городу и враг лесу, лютый, страшный враг!

Волк задрал морду и завыл, так что его косматое горло задрожало.

Волх нахмурился. Он еще не верил, но уже чувствовал, как огромная беда тучей застилает небо. Неужели так мало отпущено его городу спокойной жизни?

— Спасибо, — сказал он волку. — Не думай, я не забыл, как вы стояли за нас тогда. А где сейчас твоя стая и твоя семья?

— Стая идет по берегу и следит за кораблями. Они ждут меня в условленном месте. Моя волчица умерла, а у детей своя жизнь. А как у тебя? Как та девушка, с которой я тебя видел?

— Она теперь моя жена.

— Хорошо.

— Не очень.

Они посидели немного молча. Потом старый волк, как бы извиняясь, ткнулся мокрым носом в руку.

— Мне пора. Здесь у вас слишком людно, можно и не дожить до великой битвы, став опушкой на чьем-нибудь плаще. Прощай, сын скотьего бога. Спасай свой город, а мы посторожим лес.

Волк пропал из виду мгновенно, как умеют лесные звери. С дороги доносилось истошное ржание. Волх не спешил. Он встал на колени и крепко прижал ладони к земле. Это был немой вопрос. Ледяной холод тут же впился в ладони и пополз вверх по рукам. Если это был ответ, то неутешительный.

Едва вернувшись домой, Волх собрал свою дружину на совет. За дубовый стол уселись Клянча, Мичура, Бельд, Булыня и — уважения ради — несколько стариков. Советом своим Волх мог гордиться. За десять лет мирной жизни боевые навыки никто не растерял и не пропил. Паники не было. Никто не задавал глупых вопросов, откуда князь узнал про странные корабли. Мичура тут же распорядился послать вверх по течению разведчиков. Бельд пробормотал:

— Кто предупрежден, тот вооружен, — и начал вслух прикидывать возможности города в случае осады.

— Не парься, Волх Словенич, — выразил общее мнение Клянча. — Подумаешь — разбойники какие-то. Слышал я краем уха про этого Росомаху. Купцы напуганы, а у страха глаза велики. Новгород — это тебе не чудская деревня в три избенки. Атаковать нас с воды могут только недоумки. Мимо пройдут, вот увидишь. Одна русская дружина чего стоит. Кстати, а чего ты Мара не позвал?

Волх смутился, потом важно сообщил:

— С русами мы разрываем договор.

— Вот те раз! Очень вовремя! — раздались возгласы.

— А в чем дело? — сдвинул брови Волх и с вызовом продолжал: — Да, я сегодня велел русскому воеводе убираться к лешему. Но вы только что сами взахлеб кричали, что город неприступен. Что же мне теперь, Мару в ножки кланяться?

— Ясное дело, нет, — успокоил его Клянча. — Справимся и без русов. Все понятно — дела семейные…

Волх сердито зыркнул на приятеля.

— Надо послушать, что скажут разведчики, — вмешался Бельд. — Сколько кораблей? Сколько на них людей? Твой осведомитель ведь тебе этого не сообщил?

— Он не умеет считать, — усмехнулся Волх.

В конце концов было принято решение паники в городе не поднимать, оборону всемерно усилить и ждать вестей от разведчиков.

Когда все разошлись, Бельд по обыкновению задержался. Волх почти заискивающе заглянул ему в глаза. Он очень нуждался в поддержке. Как бы он не хорохорился, на самом деле ссора с русами очень его беспокоила.

— Ругать будешь? — обреченно спросил он Бельда.

— Кто я такой, чтобы тебя ругать? Да и понятно, почему ты так поступил. Просто это сейчас очень некстати, — вздохнул сакс.

— Знаю, — признал Волх. — Но я же не ясновидец… А назад ходу нет. Слово сказано. Представляешь, какое условие выдвинет этот заср…нец Мар, если я теперь предложу ему остаться?

Бельд кивнул.

— Туйя.

— Ты считаешь, я должен это сделать? — прямо спросил Волх.

Бельд покачал головой.

— Давай дождемся возвращения разведчиков.

А в это время Туйя лежала на полатях у себя в светлице. Она хмурилась и покусывала тонкий кончик косы, размышляя.

Любит — не любит? Да как он может, как он смеет меня не любить?!

Туйе трудно жилось на свете, потому что она никогда не была в ладу с собой. Честолюбивое сердце маленькой княжны желало победы над красивым и взрослым мужчиной. Она часто представляла его поверженным на колени, с пылающим и молящим взглядом. С каким жестоким великодушием она отмерила бы ему толику расположения! Иногда ей казалось, что она добилась своего. Но потом Мар снова вел себя с почтительным равнодушием. Будь Туйя старше, она поняла бы, что это игра. Но ей было всего пятнадцать, и внешняя спесь в ней мучительно сочеталась с неуверенностью. Она ничего не знала о жизни и о любви. Равнодушие Мара бесило ее, и она все глубже увязала в западне собственных чувств.

В светлицу заглянула одна из сенных девушек.

— Брысь! — княжна довольно метко швырнулась подушкой. Девушка, ойкнув, исчезла. Но через несколько минут, кашлянув, показалась снова.

— Княжна… — позвала она очень робким шепотом.

— Мне чем потяжелее в тебя бросить?

Разозлившись, Туйя вскочила на полатях.

— Княжна, там человек приходил… передать велел…

— Ну?

— Он сказал, что русский воевода Мар по приказу твоего батюшки уходит из Новгорода со всей русской дружиной.

— Что? А ну, повтори, дура! Да что ты трясешься?! Что за человек тебе это сказал?

— Не знаю, не знаю, княжна… — чуть не плакала служанка. — Конопатый такой, нос картошкой…

— Это его слуга… — прошептала Туйя. Зеленые глаза ее расширились, не мигая. В них разгоралась ярость. Служанка, не дожидаясь разрешения, взметнула подолом и умчалась прочь.

— Батюшка, значит… — процедила Туйя, слезая с полатей. Она вихрем пронеслась через сени, сбежала по лестнице и ворвалась в покои отца.

Ворвалась — и застыла на пороге. Дивные звуки ошеломили ее, а раскаленное яростью сердце словно угодило под прохладный дождь. Боян играл на гуслях. Его пальцы едва касались струн, красивое лицо было сосредоточено, глаза прикрыты. Волх сидел напротив и смотрел на сына, как на божество.

Заметив сестру, Боян смутился и приглушил струны. Волх обернулся. Увидев дочь, он защитным движением прижал голову сына к себе.

Туйя чуть не расплакалась от боли, досады и злой ревности. Остудить ее сердце не хватило бы и целого водопада.

— Отмени свой приказ! — заявила она.

Волх недоуменно поднял брови.

— Не прикидывайся! — задрожала голосом Туйя. — Я знаю, что ты приказал выслать воеводу Мара из Новгорода. Так вот, тебе придется отменить свой приказ!

— Вот как? — усмехнулся Волх. — А скажи, пожалуйста, какое тебе дело до воеводы Мара?

— Я… я… — запнулась Туйя, но тут же мысленно обругала себя: что она тушуется, как девчонка? — Мы с ним хотим пожениться! — заявила она, задрав подбородок.

— Вот как! — повторил Волх. — А он об этом знает? Мне показалось, у него на твой счет другие виды. Впрочем, тебя это наверняка не смутит.

— Не смей так со мной разговаривать! — прошипела княжна, чувствуя, что краснеет.

— Это ты не смей повышать на меня голос, — холодно сказал Волх. — Иначе пожалеешь. А сейчас ступай, и чтоб из терема ни ногой.

— Это ты пожалеешь! — глухо ответила Туйя. — Ты растил меня, как собачонку… Да что там, иному щенку достается больше ласки, чем перепало мне от родного отца. Но имей в виду: Я научилась кусаться, у меня было на то время. Ты отменишь приказ?

— Нет, — коротко ответил Волх.

Туйины кулачки бессильно сжались.

— Я тебя ненавижу, ненавижу! — закричала она, замотав головой. — Если бы ты знал, как я тебя ненавижу!

Повернувшись на пятках, Туйя убежала прочь. Испуганный Боян поднял голову.

— Батя! Чего это она?

— Дура, сынок, дура, — ответил Волх. Он отмел со лба волосы — как будто пытался сбросить тяжкий осадок, который оставила ссора с дочерью. Тут же вспомнились слова матери: «не давай ей повода тебя ненавидеть». Но он не собирался принимать девичьи бредни всерьез.

Всю следующую неделю Волх провел в тревожном ожидании разведчиков. Но город не знал об этом и жил обычной жизнью. Бурлила торговлей пристань. Люди радовались теплой и сухой погоде. Стоял месяц ледолом, или, по-римски, апрель, издревле посвященный у словен ласковой богине Ладе. Небо струило солнечную синь, земля спросонья пахла по-особому, и ветер кружил этими запахами молодые головы. Люди раздували ноздри и расправляли плечи, вглядываясь в светлый по вечерам горизонт.

Как гулко весной разносятся звуки! Уже прошло часа три после полуночи, а Волху не спалось. Где-то на окраине лаяла собака, да ругались пьяные голоса, а слышно было, как будто шумят прямо под княжьими окнами. И терем полнился ночными скрипами, словно все доски и половицы переговаривались между собой втайне от жильцов.

Но только, наконец, Волх поплыл, закачался в теплой люльке сна, как раздался быстрый стук в дверь.

— Князь! Волх Словенич! — зашептал один из молодых дружинников, охранявших терем. — Там разведка вернулась!

Волх моментально вскочил, тряся мутной от прерванного сна головой. Путаясь в сапогах, он обулся и вышел на черное крыльцо. В предутренней серой мгле нарисовались двое разведчиков. От них пахло лесом и потом. Лица у обоих были такие серьезные, что у Волха сердце ушло в пятки. Да еще и время суток как нельзя подходило для дурных вестей.

— Ну? — спросил Волх.

— Идут корабли, князь.

Так… Значит, волк не соврал и не ошибся. Только сейчас Волх понял, как сильно в глубине души надеялся на это. Он малодушно отказался выслушать разведчиков наедине и приказал поднимать свой ближний круг на совет.

Все собрались. Клянча зевал до треска в челюстях. Мичура на ходу приглаживал седые лохмы и морщился, припадая на ногу. Волх нервно барабанил пальцами по столу. Разведчики, смущаясь грязных сапог и рубах, рассказали о своей вылазке.

Действительно, вверх по Мутной поднимались корабли. Подобных в Новгороде еще не видали. Длинные, узкие, с высоко задранным носом, украшенным мордой какого-то чудовища, они были гораздо быстроходней плоскодонных словенских ладей.

На каждом корабле — не меньше пяти десятков гребцов. Одеты они были по обычаю многих северных народов — данов, свеев или тех же русов, но на головах носили жутковатые рогатые шлемы.

— А на каждом корабле есть могучий воин, который бьет в барабан, на каждый удар гребцы делают взмах веслом, а на каждый взмах корабль словно приподнимается над водой и летит вперед. И от этого барабанного боя становится страшно, — закончили разведчики.

Совет молчал, переваривая.

— Да, — сказал, наконец, Мичура скорбно почесав затылок. — А ведь плохо наше дело.

— Не каркай, — оборвал его Клянча. — Нашли чего — барабана бояться. Ну, сколько их там. Около пяти сотен человек. А нас с русами… Ах, леший… забыл опять. Русы-то уходят…

— Вот-вот. Придется тебе, Волх Словенич, гонор забыть, да поклониться Мару, чтоб остался.

— Заткнись, — зашипел на Мичуру Бельд. — А то он нам назло…

Волх ошалело уставился на друзей. Они что думают, он все еще безбашенный мальчишка, каким был десять лет назад? И ради собственного гонора рискнет целым городом? Он сам прекрасно понимал, что перед угрозой нападения отослать наемников — это самоубийство.

— Не надо меня держать за слабоумного, — холодно сказал он. — Будут вам русы. Разведка, что-нибудь еще?

— Нет, — сказал один из разведчиков.

— Да… — неуверенно протянул второй. И толкнул товарища в бок: — Ты что, не помнишь?

— Ах, это? Ну, мало ли что покажется…

— Говорите, — приказал Волх.

— На переднем корабле, с их главным, которого зовут Росомахой, плывет человек… Высокий, страшный… Шкура черная на плечах… В общем, понимай как хочешь, князь, только человек этот как две капли воды — Хавр.

И снова наступила тишина. Волх с раздражением ловил прячущиеся взгляды друзей.

— То есть ты можешь поклясться, что это был Хавр? — сдерживая ярость, спросил он разведчика.

— Нет, ну… Поклясться, конечно, нельзя, но… — запутался он.

— А раз ты не уверен, — прошипел Волх, — то какого лешего нас тут пугаешь, дурак?

— Как глупая баба непослушных детей, — поддакнул Клянча.

Сконфуженные разведчики ушли, ругаясь друг на друга. А Волх с друзьями еще долго совещались, как оборонять город. И получалось, с какой стороны ни посмотри, бояться нечего. Но у всех остался от сообщения разведчиков неприятный осадок. Особенно у Волха.

Когда совет разошелся и князь с Бельдом снова остались вдвоем, Волх спросил:

— Так что ты решил?

— Насчет чего? — не понял Бельд.

— Насчет своего отъезда.

— Какой, к лешему, отъезд? — возмутился сакс. — Ты за кого меня принимаешь? Думаешь, я сейчас сбегу и брошу тебя и город, и…

Волх мрачно посмотрел на осекшегося друга.

— Сейчас бы самое время, — сказал он.

— Даже не думай, — решительно ответил сакс.

На том конце города, где селились русы, всегда было шумно. Служба у наемников в Новгороде оказалась непыльная. Сам факт их присутствия отбивал у окрестных племен или лихих речных разбойников всякое желание лезть на рожон. Днем русы поддерживали форму в потешных поединках между собой, а вечерами допьяна напивались словенскими медами. И тогда начинались песни, женский визг, громкие ссоры, порой заканчивающиеся совсем не потешными драками.

Но всю прошедшую неделю русский конец молчал. Как только наемники узнали, что их воевода Мар поссорился с новгородским князем, они крепко задумались о будущем. Никто не хотел бросать насиженное место, легкую службу, хорошее жалованье и снова испытывать неверную судьбу в поисках удачи. Многие русы пришли в Новгород — тогда Словенск — еще совсем мальчишками — с отцами или старшими братьями. Они по праву считали себя новгородцами и не помнили другой родины.

Никто не хотел уходить. И, возможно, многие сетовали на вспыльчивость молодого воеводы. Сетовали — но не обсуждали. Русы были воины, а не дипломаты, и в их кодексе чести уступки считались унижением. Не стал воевода кланяться Волху — ну и молодец. Раз нашла коса на камень — делать нечего, придется увязывать дорожные мешки.

Потом просочились слухи о враге, угрожающем Новгороду. Русы все так же сидели тихо, но почти упакованные мешки отставили пока в сторону. И в самом деле, за неделю до отхода корабля за русским воеводой прислали из княжьего терема. Мар усмехнулся в усы и ушел с посыльным. Русы собрались в Маровой избе и стали ждать возвращения воеводы.

А на окраине русского конца Мара ждала Туйя.

Несколько дней она просидела под домашним арестом в своей светлице. Вестей от Мара не было. Почему? А вдруг корабль уже ушел — и он уплыл, не попрощавшись? А если корабль еще в Новгороде — тогда почему рус молчит? Потому что нечего ей сказать? Туйя кусала губы и в ярости каталась по постелям, комкая простыни и швыряясь по углам подушками.

Наконец ее терпение лопнуло. Будь что будет. Надо увидеть Мара и поговорить.

Туйя без труда обманула своих тюремщиков и выбралась из терема. Ей даже стало обидно, что отец так мало думал о ней и не счел нужным караулить получше. Крадясь мимо его покоев, она стиснула кулачки и тихо плюнула на порог.

Ни одной служанки Туйя с собой не взяла — все они были дуры или шпионки. Ей не впервой было одной ходить по городу. Разница лишь в том, что раньше ее звали, ее умоляли прийти. Сегодня же она придет незваной. А что если Мар вовсе ей не обрадуется?

На мгновение она нарисовала себе картину. Вот она без стука отворяет дверь в его избу. Там — семейная идиллия. Мар уминает ужин за столом, а эта жирная корова Ясынь, отклячив необъятный зад, с самодовольным лицом подкладывает ему добавки. И оба с недоумением и насмешкой смотрят на нее, застывшую на пороге.

— Убью обоих, — прошептала про себя Туйя. — И избу сожгу.

Несколько раз от таких мыслей она хотела повернуть назад. Но тогда — снова запереться в светелке, сходить с ума от неизвестности… Нет, лучше что угодно, только не это.

К избе Мара она предусмотрительно подкралась с тыла и сначала заглянула в окно. Увидев сидящих за столом сумрачных мужчин, она поняла, что самого Мара дома нет. Но он придет рано или поздно?

И вот уже полтора часа она тенью пряталась на перекрестке, боясь, что ее примут за гулящую девку. Как только село солнце, стало холодно. Земля студила ноги в тонких сапожках, и стыли пальцы, судорожно сжимавшие концы платка.

Идет кто-то. Еще не видя лица, по прыгнувшему в пятки сердцу Туйя поняла: это он. Вместо того чтобы выйти ему навстречу, она прижалась лицом к холодной стене какой-то избы. В наступивших сумерках Мар не заметил ее и прошел мимо. Последнее сияние дня обрисовало его силуэт светящимся контуром. Иди домой, — сурово велел Туйе разум. Но сердце разрывалось, его было уже не удержать.

— Мар! — отчаянно крикнула она, выбегая на дорогу. Он обернулся и застыл на месте. Она не знала, что делать. Почему он не подойдет? Он издевается над ней! Да пошел он к лешему!

Ненавидя себя за каждый шаг, Туйя сама направилась к нему. Из последних сил она придала лицу неприступность, но дыхание предательски прерывалось.

— Княжна? — как будто только сейчас узнавая, нахмурился Мар. — В такой час, ты здесь, одна? Что-нибудь случилось?

— Да вот, пришла узнать, какого лешего ты морочил мне голову со своей любовью?

— Я морочил?! Помилуй, княжна!

— Не помилую. На месте отца я убила бы тебя на месте. Но хорошо, что он хотя бы выставил тебя вон вместе со всем вашим русским сбродом!

— На самом деле…

— Не хочу ничего слушать.

— Как знаешь, княжна, — рус чуть заметно усмехнулся. — Так ты пришла со мной попрощаться?

— Я пришла поговорить, — буркнула Туйя.

— Давай поговорим, — согласился Мар, глядя прямо ей в глаза. — Но не здесь, не на дороге. Я знаю место. Пойдешь?

Он так это спросил, что Туйе стало не по себе. И все-таки она пошла. Рус беспечной походкой увлекал ее куда-то в лабиринт улочек, на окраину, к реке.

Они вышли на берег, когда почти стемнело. Туйя с трудом рассмотрела какую-то хибару, наполовину ушедшую в землю. Ее крыша казалась круглой и тяжелой из-за наросшего мха.

Мар взял девушку за руку и повел внутрь. Высокий рус согнулся в три погибели и все-таки слегка задел притолоку лбом. Он тихо выругался и прижал Туйю к себе. Она вздрогнула и спросила:

— Где мы?

— В старой бане. Говори, что хотела, княжна.

Его голос прозвучал глухо и чуть-чуть зловеще. И Туйя поняла, что не сможет вымолвить ни слова, что не затем она сюда пришла, что не даст ему просто так уехать и вообще пропади все пропадом. Она освободилась из его рук, сбросила плащ, поневу, стащила книзу рубаху. Мар растерянно отодвинулся на шаг. Туйе показалось, что он сейчас повернется и уйдет — прямо на корабль. И тогда она умрет от стыда, гнева и одиночества.

— Ну! — крикнула она, топнув ногой. — Мне холодно!

Мар не знал, смеяться ему или плакать. Вроде бы не совсем о том он сегодня сговаривался со словенским князем… Но он слишком хорошо знал Туйю — злое, упрямое создание. Уйди он сейчас — она никогда не простит ему этого благородства. Да и не хотел он никуда уходить. Тонкая фигурка во тьме казалась серебряной статуэткой в сокровищнице какого-нибудь богача. А сам он чувствовал себя настоящим варваром, которому она попала в лапы… В общем, пропади все пропадом. Упал на землю тяжелый меховой плащ, и двоим на нем все время не хватало места, а старая баня привычно прятала незаконную любовь от чужих взглядов. Она-то за свою долгую жизнь повидала всякого.

— Отдай, — сказала Туйя и потянула из-под Мара свою рубаху. Сердится, — злорадно подумал рус. Он по-хозяйски погладил девушку по плечу.

— Быть тебе, княжна, теперь женой русского воеводы.

Быстрая улыбка на ее лице сменилась озабоченностью.

— Отец никогда не позволит. Разве ты возьмешь меня с собой? Я сбегу, мне здесь терять нечего!

— Да не надо никуда бежать, дурочка, — усмехнулся Мар. — Я говорил сегодня с твоим отцом. Новгороду нужна наша помощь, и князь попросил меня остаться. Я даже поломаться не успел. Волх тут же предложил мне тебя… Стой! Ты…Ты что? Какая муха тебя укусила?

Туйя вскочила с перекошенным от ярости лицом. Она пыталась заколоть застежку на плаще, поранила палец, застежка полетела Мару в лицо. Не отвечая на его растерянные, а потом раздраженные вопросы, Туйя кое-как закуталась в плащ и бросилась к выходу. Даже ее роста хватило, чтобы, забыв о притолоке, влететь в нее лбом. Искры посыпались у девушки из глаз, удесятеряя ее гнев.

Туйя бежала домой, не заботясь, что ее могут увидеть и узнать. Этот сумасшедший бег с задранным выше колена подолом спасал ей рассудок. Потому что в голове до умопомрачения не укладывалось, как они — отец и Мар — могли так с ней поступить.

Но чем ближе становился княжеский терем, тем вина Мара казалась ей легче, а вина отца — тяжелее. Ведь это отец заставил ее бояться, что она потеряет руса навсегда. А если бы она так не думала, она бы никогда, никогда… Туйя зажмуривалась, кусала губы, мотала головой, смахивала слезы и — бежала, бежала по улицам.

Туйя ворвалась в терем, рассчитывая высказать отцу все. Но ей не повезло: Волх опять заперся с советом.

— К князю пришел его сакс, — шепотом сообщила Паруша. — На нем лица не было, и князь тоже в лице переменился. Вот, два часа уже сидят. Чует мое сердце, какая-то беда у нас стряслась.

Туйя про беду пропустила мимо ушей. Какая беда сравнится с ее злополучной судьбой? Но фурией проносясь мимо дверей библиотеки, она словно споткнулась, услышав охрипший, неожиданно низкий голос отца.

— Я не понял, вы что мне предлагаете? — прорычал Волх. — Сдать город? Не будет этого!

У батюшки неприятности? — оживилась Туйя. Она подкралась к самой двери и прислушалась.

А над советом повисла тяжелая тишина. Все молчали, опустив головы, потому что боялись встретиться с бешеным взглядом Волха. А он, тяжело дыша, испепелял глазами всех поочередно.

— Нет, я все-таки не пойму, как это могло случиться, — в пятый раз повторил Клянча.

— Как, как, — взорвался Булыня. — Какая теперь, к лешему, разница…

— И все-таки. Шутка ли — все закрома в плесени.

— Я уже говорил, — безжизненным голосом произнес Бельд. — Зима была сырая. Так и раньше случалось. Весной приходилось еду втридорога покупать у торговцев. Но в этот раз — мягко говоря, некстати. Разбойники отрежут нас от торговых путей.

— Честное слово, как будто нарочно кто-то все запасы сгноил, — процедил сквозь зубы Клянча.

— Колдовство это, — мрачно заявил Булыня. Волх совсем побледнел, и лицо у него задергалось.

— Нет, князь, ты погоди ругаться, — быстро сказал Булыня. — И на разведчиков ты зря наорал. Надо было подробнее расспросить их про этого, в черной шкуре.

— Значит, так, — процедил сквозь зубы Волх. — Если от кого еще услышу про колдовство — убью и не посмотрю, что побратимы. Этот вопрос исчерпан. А теперь скажите, что нам делать. Сможет ли Новгород выдержать осаду?

Советчики мрачно потупились. Над столом повисло тяжкое молчание. Каждый перебирал в уме варианты спасения города — и отвергал их один за другим.

Да, лучше всего было бы дать бой разбойникам, не подпустив их близко к городу.

Нет, собрать и снарядить ополчение просто не хватит времени.

Нет, бросать в бой дружину нельзя — город останется без боевого центра.

Да, человек сто дружинников все-таки можно было бы отрядить навстречу Росомахе. Но где это видано, чтобы сто человек остановили целую армию?

Последняя мысль моментально выдернула Волха из тоскливого раздражения. У него так засияли глаза, что побратимы удивленно и с надеждой переглянулись. Сто человек — не видано. А триста — очень даже видано! И в книгах описано! И запомнилось людям на века!

— Бельд, что там с русскими кораблями? — спросил Волх, слегка дрожа голосом.

— Э… — смутился сакс. — Я помню, что ты велел их сжечь, но с этими новостями… Забыл!

— Вот и хорошо. Эта рухлядь сослужит нам последнюю службу. Клянча! Отправь кого-нибудь к русам. Пусть Мар соберет сто человек, и хорошо, если они умеют управляться с кораблями. Предстоит небольшое плаванье.

— Какое, к лешему, плаванье? — насторожился воевода.

— Опасное, — с удовольствием пояснил князь. — Самоубийственное. Плаванье, из которого не возвращаются. Но оно спасет город от осады.

И Волх вкратце обрисовал план, который подарило ему внезапное вдохновение.

— Чистое самоубийство! — прищелкнул языком Клянча. — Но боюсь, что тебе придется послать словен. Мар не позволит отправлять своих людей на верную смерть.

— Его никто не спросит, — усмехнулся Волх. — Мар рассчитывает на щедрую награду и выполнит любой мой приказ. Кроме того, — добавил он надменно, — я не посылаю людей на смерть, а отправляюсь с ними.

— Что?! — на разные голоса ахнули дружинники. А Бельд заявил, решительно помотав рыжей головой:

— Не имеешь права. Ты — князь, ты не можешь оставить город.

— Я же не в леса прятаться бегу, — огрызнулся Волх. — А город без меня прекрасно обойдется. Он обходится без меня каждый день, пока в нем распоряжаешься ты, Бельд. Вот ты и…

— Даже не думай! — прервал его сакс. — Я иду с тобой.

— И я тоже! — оживленно заявил Клянча.

— И я! — подтвердили остальные.

Волх искоса оглядел побратимов. Их преданность грела сердце — и одновременно раздражала. Сегодня она была некстати. Он ни с кем не хотел делить свои Фермопилы.

— С русами я пойду один, — твердо сказал Волх. — Вы все нужны здесь на своих местах, особенно… — он недовольно замялся, — особенно, если я не смогу остановить Росомаху и осада все-таки начнется. А теперь…

— Я иду с тобой, — буркнул сакс. Волх бросил на побратима бешеный взгляд — и напоролся на каменное, непробиваемое упрямство. Несколько мгновений длился этот поединок, затем Волх отвел глаза.

— Хорошо, — сухо сказал он. — Ты отправишься со мной. Но при одном условии. Если нам повезет вернуться, ты сядешь на русский корабль и поплывешь на родину.

Бельд побледнел. Потом подумал — видимо, взвесил немногочисленные шансы выжить в опасном предприятии, — и легкомысленно кивнул.

— Договорились.

Волх сердито отвернулся от него, отдавая распоряжения:

— Вместо меня остается Мичура. Он самый старший и самый умный. При свидетелях оставляю ему город на время моего отсутствия. А если я не вернусь — пусть правит Новгородом, пока Боян не вырастет. Я обещал Мару в жены сою дочь, но город не должен достаться русам. Ты, Клянча, должен поклясться, что сохранишь княжеский престол для моего сына. Это мое завещание вам как братьям. Берегите Бояна, как зеницу ока. Дороже него у меня ничего нет. А теперь клянитесь!

— Погоди, Волх Словенич, может, есть другой выход, — пробормотал Клянча.

— К лешему другой выход! — рявкнул Волх. Сейчас ему даже помыслить было страшно, что кто-то встанет ему поперек дороги, ведущей к славе. — Клянитесь, леший вас побери!

Деваться побратимам было некуда. Они были ошеломлены и подавлены. Но Волх не был одним из них, он был их князем, он был сыном бога и он имел право и привилегию погибнуть первым, защищая свой город. И многолетняя дружба этого не могла изменить. Нехотя, сердито побратимы по очереди пробубнили слова клятвы. Никому не верилось, что сейчас они прощаются с Волхом навсегда.

Туйя отвернулась к стене и закрыла глаза. Только что у нее внутри все клокотало, а теперь — словно подернулось льдом. Она была спокойна, как мертвец. Она слышала достаточно, чтобы отомстить за себя.

Тем временем Волх распустил совет и отправился в свои покои. Там он долго маялся перед распахнутым сундуком с одеждой. Он перебирал самые лучшие свои рубахи: которая из них достойна быть на плечах героя? Остановился на аксамитовой золотисто-красной — она отдаленно напоминала алый плащ Леонида. Золотых доспехов у Волха не было, но он застегнул на шее золотую гривну, потом подумал и достал сирийские браслеты со змеиными головами.

Так стоял он, одетый как на праздник, — но почему-то не находил радости в душе.

Странно. Казалось, ему улыбнулась удача. Еще недавно он кривился при мысли о близкой старости. Сколько отпущено ему десятков лет дряхления и скуки? Но теперь все сложится иначе. Царь, погибший в расцвете славы, запомнится потомкам лучше десятка царей, мирно почивших в расцвете мудрости.

Легкой должна быть поступь идущего навстречу славе, пусты его сердце и его вещевой мешок… Волх легкости не ощущал. Невидимые путы тяжелых мыслей якорями приковывали к месту. Все ли он предусмотрел? А если его план не сработает?

Подумав, Волх снял браслеты. Снял и гривну, оставив только старый оберег-коловрат. Тяжело вздохнул и вышел в сени.

Он старался не шуметь, но чуткие уши услышали его шаги. Из темноты наперерез ему метнулась Сайми. Только этого не хватало! — со смесью вины и раздражения подумал Волх.

Сайми молчала. Лишь глаза ее отчаянно кричали в темноте, а руки комкали рубаху на груди. Волх сдержанно приобнял жену и поцеловал в лоб.

— Позаботься о Бояне, — важно сказал он — только бы что-нибудь сказать.

— О Бояне найдется, кому позаботиться, — хрипло заявила Сайми. — Я иду с тобой!

Еще одна! Не скрывая злости, Волх топнул ногой.

— Не болтай чепухи. Все, прощай, я спешу…

Сайми тоже топнула ногой. И шмыгнула носом.

— Я иду с тобой!

— Вот дура, — Волх сплюнул себе под ноги. — Да ты хоть понимаешь, о чем говоришь? Куда — со мной? Мы все погибнем. Хочешь оставить Бояна круглым сиротой?

— О нем позаботятся, — упрямо твердила Сайми. — А я пойду с тобой. Потому что я люблю тебя и я умру без тебя в разлуке…

Эти слова, как магические заклятья, освободили в голове Волха далекие воспоминания. Заснеженный берег Мутной и смешная, закутанная колобком чудская девчонка, размазывающая слезы по замерзшим щекам… Я люблю тебя, я умру без тебя, возьми меня с собой… Она умоляла его голосом их общей юности, и этому голосу он не мог отказать. Нечестный прием! И ей придется заплатить за свою дерзость.

— Хорошо, — сказал Волх. — Ты отправишься со мной. Но при одном условии. Если нам повезет вернуться, ты сядешь на русский корабль и вместе с Бельдом навсегда покинешь Новгород.

Тишина. Всхлип. Но никакого удивления. И еле слышный вопрос:

— А Боян?

— Боян, конечно, останется со мной, — усмехнулся Волх.

— Хорошо, — еле слышно прошептала Сайми. Волх испытал какое-то мерзкое удовольствие, чувствуя ее мучения. Впрочем, как и Бельд, Сайми была уверена, что ей не придется исполнять условия договора. Какие счеты между мертвецами?

Спустя еще час, в самую густую темень, какая наступает перед рассветом, старые русские корабли тайно покинули пристань. По левому борту они оставляли город, по правому — лес. Город спал, а в лесу все вздыхало, свистело и чмокало. Движение судов по реке было не громче этих звуков. Десятки весел слаженно вздымались и бесшумно опускались в воду. Лишь иногда раздавался тихий плеск — словно рыба ударила хвостом, — да скрипели уключины. Ладьи шли в полной темноте, на них не горел ни один факел.

Трое суток армада двигалась вниз по течению Мутной, вдоль ее веселых весенних берегов. Наконец корабли достигли излучины, за которой находилось самое узкое место на реке. Этому безымянному месту Волх уготовил роль новых Фермопил.

Корабли встали у поворота, загородив собой проход по реке.

Стоял чудесный день. Ласковый ветер перемешивал запахи реки и леса. Мар с наслаждением вдыхал эту смесь — ему вспоминалось детство, проведенное на палубе торгового корабля.

— Хорошо! — весело сказал он. Волх мрачно покосился на русского воеводу. Еще один соперник в грядущей славе… Ему-то что в Новгороде не сиделось? Выполнив приказ Волха и собрав отряд русов, Мар спокойно мог готовиться к свадьбе с княжной. Но вместо брачной постели он выбрал верную смерть. Вот дурак!

— Когда, по-твоему, их ждать? — вполголоса спросил Волх.

— Думаю, уже к вечеру. Вот тати удивятся! — широко улыбнулся Мар. — Не волнуйся, князь! Твой замысел великолепен, у нас все получится.

Волх покосился влево, где стояла Сайми. Снова, как и десять лет назад, она одела мужскую одежду, только не стала прятать под шапку длинные волосы. Русы косились на нее неодобрительно. Женщина на войне приносит неудачу, а маскарадом богов не обманешь. Но вслух против жены князя никто не высказывался.

К Сайми подошел Бельд. Они тихо перекинулись пару слов и замолкли, почувствовав на себе взгляд Волха. Тот усмехнулся. Забавно послужить свахой собственной жене. Пусть эти двое радуются, что он устроил их судьбу. Если, конечно, каким-то чудом им всем удастся вернуться домой.

Прошел день, но разбойники не появились. Не появились они и на следующий день. С каждым утекающим часом Волх нервничал все больше. Упоительные картины славной гибели стремительно таяли. Что-то пошло не так…

Волх не находил себе места. Вдруг вражеские ладьи чудесным образом проскользнули мимо засады и уже подходят к Новгороду. Спутники успокаивали его:.

— Скоро появятся, голубчики! Куда им с реки деться? Грабят где-нибудь на берегу, вот и задержались.

Волх то хватался за эти слова, как за последнюю соломинку, то раздражался от их беспечности. Ночью он не смог сомкнуть глаз. Он смотрел в темноту поверх голов уснувших над веслами гребцов — на речную пустыню, на лес по обоим берегам. Он вслушивался в каждый звук, надеясь уловить плеск, или шепот, или еще какой-нибудь знак присутствия чужих. Но над рекой повисла тишина, и даже берег, где притаилась засада, молчал, как мертвый.

И вдруг тишина сменилась протяжным, утробным воем. Волх вскинулся, растерянно оглядываясь по сторонам, но вокруг все так же спали гребцы, — как будто вой услышал только он. Волх вгляделся в берег и совсем не удивился, увидев там не лес, а город. Его город — Новгород. Вой повторился — еще громче, еще ужасней. Белыми пальцами Волх вцепился в борт ладьи и увидел, как далекие крыши теремов покосились и исчезли. Город уходил под землю у него на глазах, а он ничего не мог поделать, даже крик его был беззвучен, как будто он был пришельцем из другого мира…

Волх вскочил. Рубашка мерзко прилипла к телу. В голове стояла муть от прерванного сна. Вокруг тоже было мутно: туманный рассвет еще только начинался. Погода явно менялась: холодный ветер быстро развеял вчерашнее тепло.

Так это был просто кошмар… Однако облегчения Волх не почувствовал. Он схватил за плечо ближайшего гребца.

— А ну, вставай! Вставайте все, сукины дети! Мы возвращаемся в Новгород.

— Что случилось? — Сайми подала голос из своего уголка.

— Что ты орешь? Совсем одурел? — проворчал спросонья Мар. — Спи давай.

— Тебе что-то приснилось? — жалостливо спросила Сайми.

— Да, приснилось, — рявкнул Волх. — А тебе, рус, я еще покажу, кто здесь одурел. Буди своих тетерь. Мы идем обратно в Новгород.

Мар, злой как собака, тормошил своих людей. Он всерьез подумывал, не отдать ли приказ связать новгородского князя. Волх либо струсил, либо сошел с ума…

Бельд не верил ни в то ни в другое. Но он тоже ничего не понимал.

— Давай, ты сначала объяснишь, кто случилось, — предложил он.

Волх заскрипел зубами от бессилья. Ну как он мог объяснить, что узы, связавшие его с Новгородом, были сродни пуповине, а чувства — материнские по природе. Что он не мог отмахнуться от дурного сна, потому что знал неизвестно откуда: Новгороду грозит беда.

И тут…

— Смотрите, смотрите! — закричал кто-то из русов, тыча пальцем вправо. Действительно, там, в тумане, наметилось какое-то движение.

Все кинулись на правый борт, едва не перевернув ладью.

Из-за поворота показалась… Нет, не ладья — простая лодка в два весла. С видимым усилием одинокий гребец двигался вверх по течению.

Волх недоумевал. Что происходит? Вместо флотилии — маленькая лодка? Кто это?

— Посол, — отвечая на его мысли, сказал Бельд.

— С какой стати? Они понятия не имеют, что мы здесь!

— Значит, имеют, — хмуро ответил сакс. — И это очень, очень плохо.

Гребец бросил весла, встал, качаясь, и, сложив ладони у рта, крикнул:

— Волх! Я пришел говорить с князем Волхом! Один на один!

— Не ходи! — метнулась к мужу Сайми. Волх досадливо отстранил ее и велел всем отойти на корму. Сам же вышел на нос к послу. Холодный туман тут же сделал его невидимым для спутников.

Предчувствие пилило Волха тупым ножом. Беда все еще играла с ним в кошки-мышки, и он не знал, откуда ее ждать. Но он не сомневался: посланец явился с дурными вестями. И страшный сон окажется в руку.

Человека в лодке Волх не знал и неожиданно этому удивился — как будто ждал встречи со знакомым. Судя по одежде — дан или кто-то еще из северных племен.

— Кто тебя послал? — спросил его Волх, глядя сверху вниз. — Росомаха?

— Скоро сам узнаешь, — ухмыльнулся посланец.

— Что тебе велено передать? — продолжал Волх, с трудом сдерживая ярость.

— Вот это.

Легко размахнувшись, посланец кинул ему под ноги какой-то предмет. Камень? Волх поднял его — да, камень, завернутый во что-то мягкое. Очень знакомое! Но в неверном утреннем свете Волх долго не мог разглядеть, а когда разглядел, не сразу поверил. У него в руках была рукавица из беличьих шкурок, расшитая по краю красными ромбами-оберегами.

Волх зарычал, вцепившись в борт. Посланец предостерегающе поднял руку, другой же схватился за весло. Лодка попятилась назад.

— Но-но, не дури! — испуганно попросил посланец. — А то уплыву и ничего не скажу!

— Где мой сын?! — хрипло прошептал Волх.

— Твой сын у нас, он жив. Пока жив, — добавил посланец, однако злорадствовать себе не позволил. Волх показался ему опасным зверем, готовым к прыжку. — Сделай так, как велит Росомаха, и получишь сына назад.

Волх молчал.

— Эй! Ты меня слышишь? — забеспокоился посланник. Не дождавшись ответа, он продолжал: — Все твои люди должны высадиться на берег. Те, кто покинет корабли последними, должны их поджечь. Никто из вас не сдвинется с места, пока не пройдут все наши корабли. Мальчишку мы высадим у Новгорода. И не возьмем с него мзды за доставку домой, — посол явно произнес заготовленную шутку, но смеха в его голосе не прозвучало. Он до смерти боялся Волха. Так же скомкано он пробормотал угрозу:

— Но если солнце покажется над лесом, а корабли еще не будут гореть, ты получишь сотню таких рукавичек, нарезанных из мальчишки…

Весло рьяно заработало по воде. Отплыв на безопасное расстояние, посол крикнул:

— Чуть не забыл! Вот тебе еще подарочек!

На палубу полетело что-то черное, мохнатое, гадкое. Волх брезгливо поднял его — на этот раз камень был завернут в кусок черной бычьей шкуры. Руки мгновенно разжались — как будто случайно схватил ядовитую тварь. Волх поддел зловещую посылку ногой и выбросил ее за борт. Ужас стиснул его сердце. Не может быть. Ни разу в жизни ему не было еще так страшно. Но лучшее средство от страха — ярость. Когда Волх вернулся к спутникам, они отшатнулись от его перекошенного лица.

Но он не смотрел ни на Мара, ни на Бельда. Только на Сайми. Тяжело дыша, он шваркнул ей под ноги рукавичку. Сайми подняла ее и глухо застонала.

— Глупая сука! Решила тряхнуть стариной? Повеселиться? С мужчинами на войну прогуляться? А в это время твой сын остался одиноким и беззащитным. О нем позаботятся! — передразнил Волх. — Ты должна была о нем позаботиться! Но ты думала только о себе. Теперь его убьют. Надеюсь, у тебя никогда больше не будет детей. Надеюсь, ты состаришься и сдохнешь в сожалениях! Будь ты…

— Замолчи! — оборвал проклятье Бельд. — Какого лешего? Что ты несешь?

Волх объяснил. Каждое слово он бросал, как обвинение, в лицо Сайми. Она закрылась руками и тихо всхлипывала.

— Прекрати ее мучить! — не выдержал Бельд. И тоже заорал на Сайми: — А ты не реви! Ты здесь не при чем! Иди успокойся!

— Не смей ей приказывать! — рявкнул Волх. — Она пока еще моя жена.

— К сожалению, — холодно бросил Бельд. Они яростно мерили друг друга взглядом.

Сайми медленно сползла вдоль борта на палубу и, стиснув себя руками, сдавленно заскулила. А Мар вдруг побледнел. Лицо его перекосилось, как от боли, — словно он узнал что-то ужасное.

Бельд первым взял себя в руки.

— Сейчас не время ссориться, — сказал он примирительно. — Давай подумаем, Волх. Ты уверен, что Боян у Росомахи? Мало ли — рукавица! Подумай сам, Мичура с Бояна глаз не спустит. Украсть мальчика у него из-под носа — это невозможно!

Трезвый, спокойный голос Бельда привычно остудил Волха. А ведь и правда, похоже, он повелся, как мальчишка… Мало ли — рукавица. Может, ее и выкрали, может, ее подделали…

— Мальчика не украли, — тихо сказал Мар.

— Что?! — резко обернулся Волх.

— Что слышал. Бояна отвели к Росомахе, и мальчик пошел по доброй воле.

— Мой сын, по-твоему, дурак? — зарычал Волх.

— Не складывается, Мар, — подтвердил Бельд. — Я могу поверить, в Новгород проник лазутчик Росомахе, но чтобы Боян, такой умный мальчик, пошел куда-то с незнакомым человеком…

— А он пошел со знакомым, — убитым голосом сказал Мар. Потом с размаху бухнулся на колени. — Убей меня, князь! Это я виноват. Из-за меня твоя дочь тебя возненавидела и решила отомстить.

И Мар честно рассказал все, что было между ним и Туйей.

— Твоя дочь тоже у Росомахи, — хмуро закончил рус. — Вряд ли после всего она вернулась в город.

Волх слушал — и не слышал. Какое ему было дело до Туйи, до ее поруганной чести и до ее предательства! «Не давай ей повода тебя ненавидеть…» Мать, как всегда, оказалась права. Сучка все-таки укусила, и за самое уязвимое место.

Даже сейчас Волх думал о дочери как о брошенной, озлившейся собачонке. Он и догадаться не мог, в какую лаву превратилась ее душа. Годами там плавилась обида нелюбимого ребенка, помноженная на горячий нрав. Не хватало только повода — ушата ледяной воды, чтобы из этой обиды выковалась и закалилась ненависть. Потому что ненависть — не всегда оборотная сторона любви. Иногда это расплата за нелюбовь.

Туйю распирало злое торжество, когда она появилась на пороге покоев Бояна.

Мальчик ей очень обрадовался. Он уже несколько часов сидел как на иголках. С утра к нему в спальню явился Мичура. Боян побаивался старого дружинника из-за хромой ноги. Мичура велел Бояну сесть рядом и внимательно слушать. Он рассказал, что отец, мама и Бельд вместе с русским воеводой отправились спасать город от речных разбойников. Скоро они вернутся с победой, а в отсутствии князя за город в ответе, конечно, его сын. Конечно, Боян прекрасно справится. А он, Мичура, будет всячески княжичу помогать, бла-бла-бла. Когда Волх вернется, он будет заслуженно гордиться своим сыном.

Боян жадно слушал, хотя сюсюканье старика его обижало. Взрослые всегда пропускают момент, когда уже пора говорить с ребенком взрослым языком. Мальчик все прекрасно понял. И оставшись один, он сжимал кулаки, чтобы не расплакаться. Случилось страшное, а может быть, непоправимое. Отец ушел на войну, мать последовала за ним. Мир перестал быть уютным и светлым, он превратился в темную комнату, где из каждого угла грозят неведомые чудовища. Теперь ничто уже не будет, как раньше.

Как хорошо, что пришла Туйя — единственный родной человек, оставшийся в тереме.

Она как всегда одета во что-то яркое, очень идущее к ее черным волосам. Боян покраснел. Он был немного влюблен в красавицу сестру.

Туйя держала в руке платочек с орехами. Некоторое время она отправляла орехи в рот один за другим, с хрустом раскалывала, сплевывала скорлупу. Наконец великодушно предложила:

— Хочешь?

— Ага, — смутился Боян. Орехов у него было полно, но внимание сестры льстило. Обычно она его вовсе не замечала.

Туйя протянула платок. Боян застенчиво взял три орешка.

— Бери еще, — щедро настаивала сестра. Потом вздохнула: — Ну что, Боян, вот и остались мы с тобой сироты…

Сироты! Чудовища в углах зловеще оскалились. Боян очень старался держаться по-взрослому, но сердце у него застучало, как у зайчонка.

— Почему сироты? — жалобно спросил он.

Туйя оглянулась, не подслушивает ли кто.

— Ты уже достаточно взрослый, чтобы знать правду, — шепнула она. — Чтобы спасти город, отец решил пожертвовать собой. Они с Сайми никогда не вернутся в Новгород. И никто не придет им на помощь — отец строго-настрого запретил. Но мне наплевать на запреты. Я найду их и погибну с ними вместе, если придется. Но мне кажется, — Туйя заговорщически подмигнула брату, — нам удастся устроить так, чтобы все остались живы. Пойдешь со мной?

— Пойду! — не раздумывая кивнул Боян.

— Я так и думала, — довольно улыбнулась Туйя. — Ты молодец. Тогда в полночь я жду тебя у черного крыльца.

Ночью девушка и мальчик незамеченными вышли из города.

Оказавшись на лесной тропе, петлявшей вдоль берега то вверх, то вниз, брат и сестра испытывали разные чувства.

Туйе казалось, что у нее за спиной — бесшумные совиные крылья. Или ноги превратились в пружинистые рысьи лапы. Ветер выл в пустых вершинах такой знакомой колыбельной. С каждым шагом Туйя сбрасывала с плеч тяжесть города — как будто возвращалась домой.

Боян наоборот. Он спиной чувствовал прощальный взгляд города, он вздрагивал от бесконечно чужих звуков и запахов, он был выброшен из колыбели, и с каждым шагом тяжесть потери усугублялась.

Путь был трудный. Днем припекало, так что с беглецов сходило семь потов, и они еле волочили ноги. Ночью заморозки пронимали до костей.

Туйя приглядела у брата беличьи рукавицы.

— Что это у тебя? Славные.

— Бабушка подарила, — похвастался Боян.

— А теплые? Дай поносить, а то у меня руки совсем закоченели.

Бояну не хотелось расставаться с рукавицами — они еще хранили тепло покинутого дома. Но отказать сестре он не мог. Туйя с удовольствием закутала руки в золотистый мех.

Она все время следила за рекой. Боялась, что Боян заметит русские корабли раньше нее. Если их заметят, то все сорвется. Но по пустынной реке плыли только тени от облаков. Наверно, ей повезло, и корабли Волха они обогнали, не заметив в потемках.

И вот наконец сердце Туйи ёкнуло, а потом забилось ровно и холодно. Боян сначала радостно вскрикнул, а потом испуганно схватил сестру за руку. Из-за поворота показался незнакомый корабль.

— Бежим! — Туйя дернула брата за руку.

— Куда? Ты знаешь, кто это?

— Знаю.

Волоча за собой Бояна, Туйя бежала вверх по косогору. У нее словно открылось второе дыхание.

Сверху был красивый вид. Серебрилась река, отражая нагой весенний березняк. А на гребне реки вверх по течению шли на веслах корабли. Их облик был хищным и зловещим, морды чудовищ на высоких узких носах казались живыми. Выпустив наконец мокрую от пота руку Бояна, девушка сорвала с головы красный платок и замахала им что есть силы.

Ее заметили. Кто-то из лучников тут же взял ее на прицел. Но передняя ладья замедлила ход, а потом плавно повернула к берегу.

— Что ты задумала? — прошептал Боян. Его тошнило от страха: на носу ладьи стоял мохнатый и рогатый монстр. И множество таких же монстров толпилось у него за спиной. Но Туйя не удостоила его ответом. Вслед за ней мальчик почти кубарем скатился с косогора вниз.

Там, на берегу, их уже ждал один из монстров. Боян немного успокоился, поняв, что это все-таки человек с диковинным шлемом на голове. К тому же он говорил по-словенски.

— Кто такие? — спросил он, с ухмылкой поглядывая на Туйю. Девушка в ответ смерила его холодным взглядом.

— Мне надо поговорить с Росомахой. Передай, что у меня есть для него подарок.

Рогатый загоготал, демонстративно сгибаясь пополам.

— У нас уже… болят от таких подарков! — сообщил он. У княжны от скабрезности окаменело лицо.

— А ты передай, — тихо ответила она. Что-то в ее тоне заставило рогатого пожать плечами и побрести обратно к кораблю.

Боян дернул сестру за рукав.

— Что ты задумала? Эти люди… Они как-то угрожают родителям, да? Мы должны их обмануть?

— Да, да, отстань, — раздраженно отмахнулась Туйя. Она вся была как натянутая струна. Неужели месть удастся? Ее знобило от предвкушения удачи.

— Поднимайтесь! — послышался с корабля ломкий голос.

Брат и сестра зашли по колено в воду. Туйя подняла голову — с палубы ей протягивал руку молодой парень, немногим старше нее, с красивым, но надменным и жестоким лицом. Но Туйя смотрела сквозь него — на высокую фигуру, стоящую у него за спиной. Черная бычья шерсть дыбилась на могучих плечах. Рогатый шлем покрывал косматые, серые от седины волосы. Сквозь прорези в налобнике смотрели темные недобрые глаза.

Холодная вода кандалами обхватила Туйе ноги — словно хотела ее остановить. Воспоминания полезли из глубин памяти, как змеи из-под коряги, черными кольцами они сдавливали сердце… Шум и крики, от которых гудит в голове… Ее, пятилетнюю девчонку, волокут на площадь… На теремном крыльце — отец и высокий человек в черном косматом плаще… Она не знает, что хотят с ней сделать, но безошибочным звериным инстинктом чует опасность и борется за жизнь. Потому что никто не спасет ее, кроме нее самой.

Было и еще одно воспоминание, еще глубже, еще страшнее. Они с мамой куда-то бежали, а потом мама перестала бежать и дышать и говорить тоже перестала. Свет заслонило что-то огромное, для чего у ребенка еще не было слов. На Туйю уставились темные нечеловеческие глаза.

Не может быть. Самый страшный кошмар ее детства вернулся. И ему она привела на заклание маленького брата…

Но ее жажда мести разливалась огненным морем. Страх и угрызения совести коснулись его поверхности легкой зыбью — и исчезли. Туйя крепко вцепилась в протянутую руку. Вслед за ней на палубу вытащили Бояна.

Чудовище молчало. С Туйей заговорил юноша.

— Я Росомаха. С тех пор как я ступил на палубу этого корабля, никто еще не искал меня по доброй воле. Кто вы такие и что вам нужно?

Боян, побледнев, ждал ответа сестры. Она не посвятила его в свой хитрый план, и больше всего он боялся неуклюжим словом ей помешать. Но Туйя не успела ответить. Чудовище слегка нагнулось к уху Росомахи. На лице молодого разбойника обозначилось изумление. Потом он расхохотался.

— Дети новгородского князя? Сами пришли? Это, наверно, какой-нибудь дурацкий словенский обычай. Ваш папаша послал мне подарок, надеясь смягчить мое сердце? Бедолага, видно, совсем обезумел от страха…

— Отец не знает, что мы здесь, — прервала веселящегося Росомаху Туйя. — Так что подарок тебе делаю я, княжна Туйя. Вот Боян, сын Волха. Отец в нем души не чает. Пригрози Бояну смертью — и Волх сделает все, что захочешь. Например, уведет из засады корабли.

— Какие корабли? — нахмурился Росомаха.

— Такие! — Туйя вздернула нос. И рассказала о плане новгородцев.

Темные глаза Росомахи полыхали, зубы хищно скалились. Он смотрел на Туйю, качая головой, словно все еще не веря в свою удачу. Когда девушка закончила, предводитель разбойников заявил:

— Ты пришла ко мне с бесценным подарком, княжна! Но я не могу его принять.

— Почему? — ахнула Туйя.

— Потому что в подарках всегда есть подвох. Я не знаю, чего вы не поделили с отцом, и не понимаю, почему ты так поступаешь. Вот услуга — другое дело. Говори, чего ты хочешь взамен. И не мелочись — твой товар самого высшего сорта.

Туйя растерялась. Она шла сюда мстить, а не торговаться, и не думала о награде. Но может, одно не исключает другого?

— Ну… безопасности, конечно…

— Хороший выбор! Тебе не помешает заручиться моим словом, маленькая княжна, — осклабился Росомаха.

— А я не для себя! — с вызовом заявила Туйя.

— А для кого? Неужели для отца? Для брата?

Туйя вдруг покраснела.

— На кораблях вместе с отцом — русский воевода Мар. Хочу, чтобы он остался жив.

— А! — Росомаха многозначительно поднял брови. — У тебя есть дружок. Хорошо, уболтала, если не будет глупить, получишь его целым и невредимым. Даю слово. Эй, парни! Заложника…

И тут Боян прыгнул за борт. На глазах у обомлевших разбойников он пружинисто приземлился и не оглядываясь припустил к берегу.

— Ах ты… За ним, за ним, тупые уроды! — взревел Росомаха.

Четверо разбойников тяжело спрыгнули с борта. Отмель расплескалась под их сапогами — в это время Боян уже лез на обрыв. Он карабкался по торчащим из песка корням как по веревочной лестнице.

Казалось бы, четырем мужчинам догнать мальчика — плевое дело. Не тут-то было. Учитель Овтай отличал Бояна не только за то, что княжич. Даже сейчас, насмерть напуганный, преданный сестрой, Боян бежал, как на уроке — следя за дыханием, не позволяя сердцу зайтись от ужаса. Он ни разу не споткнулся — как будто крылья выросли на ногах. Он зайцем петлял, волком перепрыгивал через ручьи; его и с собаками выследить было трудно. Единственное, о чем он не думал — куда заведет его чаща, мелькавшая голыми ветками у лица.

Зато об этом задумалась погоня.

— Все, упустили, — мрачно подытожил один из разбойников. Все четверо остановились, согнувшись, и пытались продышаться.

— Кто-нибудь знает, где осталась река? — спросил другой.

— Там, кажется, — неуверенно показал третий.

Четвертый покачал головой.

— Страшно возвращаться с пустыми руками.

— Брось! Обойдется, — легкомысленно фыркнул второй.

— Хорошо бы… — с сомнением вздохнул четвертый.

И оказался прав.

Сначала Росомаха просто разозлился.

— Вот дурни! Гусеницы ползают быстрее, чем вы. Ладно, леший с ним, с мальчиком. У нас осталась девочка. Княжна, ты ведь не сочтешь за труд послужить разменной монетой в переговорах с твоим батюшкой? — с издевательской церемонностью спросил он Туйю.

Та побледнела.

— Что, не ожидала сама в заложницах оказаться? — расхохотался Росомаха. А четверо, упустившие Бояна, облегченно вздохнули: вроде обошлось.

Но не тут-то было.

Страшная фигура за спиной у Росомахи снова нагнулась. Разбойник изменился в лице.

— Ах ты, сучка новгородская, — прошипел он дрожащим от ярости голосом. — Так Волх ради тебя и пальцем не пошевелит? Это правда? Говори!

— Правда, — равнодушно ответила Туйя.

В ее равнодушии не было бравады. Она давно миновала границу, за которой оставались страх и сожаление, добро и зло. Этот мерзавец Боян испортил ей праздник мести! — вот что страшнее смерти. Пусть Росомаха теперь знает о засаде, но этого мало, чтобы вырвать отцу сердце.

Споткнувшись о ее стеклянный взгляд, Росомаха смутился. Глупо угрожать человеку с такими мертвыми глазами. И он переключился на разбойников.

— Вы поняли, что натворили, сучьи дети?!

Один из бедняг в испарине бухнулся на колени, бормоча что-то типа «не вели казнить, вели миловать».

— Перун простит, — усмехнулся главарь. Он выхватил меч и одним точным движением провел разбойнику по горлу. Тот всхлипнул, потянувшись руками к ране, да так и упал ничком, вывернув локти. Из-под рогатого шлема растеклась густая лужа крови.

Трое остальных провинившихся тихо завыли. Но Росомаха повернулся к Туйе:

— Ну как? Тебе и теперь не страшно? — с искренним интересом спросил он.

Девушка уставилась на него, как на сумасшедшего.

— Ты что, зарезал его, чтобы меня напугать? Зря старался.

— В любом случае наша сделка расторгнута. Твоей жизни теперь грош цена.

Туйя и бровью не повела. Она старательно растирала замерзшие руки в беличьих рукавицах. И вдруг… Она сорвала рукавицы и уставилась на них, озаренная сумасшедшей улыбкой.

— Нет, Росомаха, — объявила она. — Наша сделка состоится!

На следующий день, незадолго до полудня, русские корабли вспыхнули огнем.

Волх в точности выполнил условия, поставленные похитителями. Словене и русы неприкаянно сгрудились на берегу и ждали, пока ладьи прогорят и по освободившейся излучине пройдут разбойничьи суда.

Простые дружинники не знали, что делать: их предводители, казалось, совсем ушли в себя. Словно какая-то центробежная сила отбросила их друг от друга. Мар то убегал в лес терзаться муками совести, то бросался на берег — высматривать Туйю на разбойничьих кораблях. Он совсем одурел, и разговаривать с ним было невозможно. Бельд сначала пытался поговорить с Сайми, потом с Волхом. Оба послали его к лешему — Волх в ярости, Сайми со слезами. Тогда сакс начал мерить шагами берег, морща лоб в раздумьях.

Что до Волха, то он уже полчаса неподвижно стоял на берегу.

Устав плакать одна, Сайми рискнула подойти к мужу. Взглянула на него при свете дня — и испугалась. Он был до зелени бледен, как будто его грызла тяжелая болезнь.

— Ты действительно считаешь, что это я виновата? — глядя в землю, прошептала Сайми.

— Нет, — с усилием ответил Волх.

«Неправда, считаешь, — с досадой подумала Сайми. — Ты весь мир считаешь виноватым, если что-то идет не по-твоему». Но она пришла не ссориться, а утешать — или искать утешения.

— Ты ведь страдаешь не из-за Бояна? — спросила она.

Волх дернулся, глянул на нее волком, но по его лицу пробежала тень облегчения. Как будто она разделила с ним стыдную и тяжкую ношу.

— Ты мучаешься, потому что поступил как отец, а не как князь? — продолжала Сайми.

— Я поступил неправильно, — буркнул Волх. — Но я не мог поступить иначе.

— Знаю, — вздохнула Сайми. Она лукавила. Пока Волх не отдал приказ всем высаживаться на берег, пока лучники не выпустили огненные стрелы, пока солнце неумолимо ползло к зениту, она ни в чем не была уверена.

Волх замолчал. Он все равно не нашел бы слов, чтобы объяснить все, что его терзало. Спасая мальчика и уступая врагу, он предал город. Не новгородцев — некий дух города, им вызванный из небытия и принадлежащий ему безраздельно — как женщина, как ребенок, как собака. Потому что не было отца и князя. Волх был отцом и здесь и там. Там больше, чем здесь, потому что кроме отца был еще матерью и демиургом. Он предал одно дитя, чтобы спасти другое.

— Знаешь, чего я боюсь? — сказала Сайми. — Что Росомаха обманет и мальчика нашего…

Она замолчала, зажав рот беличьей рукавичкой. Ее душа словно раздвоилась на видимую и невидимую половину. И невидимая сейчас каталась по ледяной земле, и выла, и кричала, и рвала на себе одежду. А видимая завидовала ей, сохраняя приличную, молчаливую скорбь.

Теряя силы, Сайми опустила голову Волху на плечо. Пусть обнимет. Пусть хотя бы утешительно похлопает по плечу.

Волх не стал этого делать. Никаких порывов сострадания он не чувствовал, а оскорблять жену снисхождением в такой момент он не мог. Он беспомощно огляделся поверх ее головы. Где, к лешему, Бельд? Пусть заберет ее, пусть обнимает и целует, пусть делает все, что хочет…

— Поклянись еще раз: когда мы вернемся в город, ты уплывешь вместе с Бельдом, — сердито сказал он Сайми. — Поклянись!

Сайми подняла голову, отошла на шаг и привычно стерла с лица разочарование.

— Хорошо, клянусь!

Клятва далась ей легко. Когда они вернутся, куда, что будет потом — сейчас это неважно. Им ни за что не обогнать идущие к Новгороду корабли, а это значит…

— Тунн… Дунн…

Зловещий звук разнесся над рекой.

— Идут, идут! — завопил кто-то из молодых дружинников. У него это вышло как-то чересчур радостно, он осекся и замолчал.

Русские корабли догорели. Как свитки бересты в костре, они бесшумно распались на куски. И сразу же, под бой барабанов, из-за поворота показались разбойничьи ладьи. Первая, вторая… Пятая…Они шли и шли, их было много — сорок сороков, и на каждой — по пять десятков могучих рогатых воинов…

— Дунн… Тунн…

В безветренной тишине барабанный бой с погребальной скорбью разносился над рекой. Волху казалось, что это его сердце отмеряет последние удары. Он как во сне слышал голоса воинов:

— Откуда их столько взялось?

— А гребцов видел? Все здоровенные, как на подбор…

— Шлемы — жуть!

— Может, и правда, нелюдь какая прет?

Ладьи двигались медленно, словно их сдерживал загустевший от мороза воздух, — к полудню заметно похолодало… Понадобились часы, чтобы вся армада скрылась за поворотом.

Все! Условия, поставленные разбойниками, выполнены.

— Возвращаемся! Бегом! — отрывисто приказал Волх.

И маленький отряд пустился бегом вдоль берега. Глядя на них, на кораблях кто-то засмеялся. Барабаны застучали чаще, весла замелькали быстрее. Гонка началась.

Но в этом соревновании у пешего отряда не было шансов. Спустя час словене с русами перешли на шаг, потом снова бежали и снова шли. Холод обжигал обезвоженные глотки. Сайми старалась не отставать от мужчин. Она слышала только, как кровь отдается в висках:

— Дунн… Тунн…

Но стоило кому-то остановиться, как хриплый крик Волха срывал его с места:

— Бегом!

Так продолжалось до заката — когда отряд еле волочил ноги, а хвост каравана едва виднелся вдали.

— Бегом! Бегом! — со свистом дышал Волх.

Вдруг Мар встал как вкопанный, и все русы остановились вместе с ним.

— Все, хватит безумствовать, князь. Смирись: нам все равно не успеть раньше кораблей.

Волх обернулся на месте, так что лохмотья его аксамитовой рубахи затрепетали перьями, и выхватил меч. Вид у него и в самом деле был безумный.

— Не смей мне людей мутить! — прорычал он.

— Это… мои… люди, — ответил Мар сквозь одышку. — И я не дам загнать их до смерти. Что нам осталось? Только погибнуть у осажденного города. Так пусть у нас будут силы, чтобы сделать это достойно.

Волх медленно опустил меч. Ему вдруг стало стыдно и за этот бег, и за то, что он вообразил себя царем Леонидом. Он просто соломенная кукла, из которой выдернули стержень. Мар прав: им не успеть, даже если бежать бегом день и ночь. Город будет окружен кольцом осады, и маленький отряд сможет только найти отчаянную смерть, бросившись на вражеские мечи.

— Погодите, — нахмурился Бельд. — Они почему-то остановились. Надо бы подняться вон на тот холм и посмотреть, в чем дело.

— Так река же… — ахнул кто-то из русов. — Река же стала!

Волх недоверчиво уставился на реку, потом со всех ног бросился к холму. С его вершины открывался вид на широкий разлив реки, на котором сгрудилась разбойничья армада. Позади река чернела живой ртутью, а впереди… Из-за туч пробилось вечернее желтое солнце и заблестело на матовом льду.

Волх проглотил слезы. Что это? Чудо? Случайность? Удача? Божья милость? Волх не знал, кому он шептал онемевшими губами «спасибо». Барабаны смолкли, и только удивленно кричала над лесом речная птица.

Спустя двое суток изматывающего пути, холодным утром потрепанный отряд вошел в город.

Встреча, увы, прошла без цветов. Новгородцы с ужасом провожали взглядами князя и княгиню. Женщины всхлипывали, прикрывая платками рты.

Сайми шла простоволосая, с убитым лицом. Она опиралась на руку Бельда, но, кажется, не понимала, что делает.

Волху каждый взгляд жег спину. Победоносной авантюры не получилось. Подвиг царя Леонида так и остался легендой из книг. Радость воссоединения с городом, на которое он уже не рассчитывал, сменилась унизительным чувством вины. Только теперь он распробовал в полной мере, какова неудача на вкус.

Почти у самых ворот навстречу отряду вышел Клянча. Он сходу рухнул на колени:

— Волх Словенич! Сынок твой… Боян…

Темные кудри новгородского воеводы были покрыты пылью. Нет, понял вдруг Волх. Это же не пыль, это седина! Плохи наши дела, — подумал он. А вслух сказал:

— Я все знаю. Ты бы встал, народу хватит потехи на нас любоваться.

— Домой, домой, — заторопил Бельд, одной рукой обнимая Волха, а другую протягивая Клянче.

Пошли в хоромы. По дороге Волх оглядывался — и не узнавал Новгорода. Вроде еще никто в открытую не объявил горожанам, что им угрожает осада, но у города уже сжалось сердце от дурных предчувствий. Ожидание беды повисло тяжелой дождевой тучей. Волх помнил — так уже было, и его передернуло от печального чувства узнавания.

Паниковали пока вполголоса. Подвывали в кулачок женщины, хмуро перешептывались мужчины. В руках у многих Волх заметил ведра и топоры. Появились и пустые дома — но не брошенные впопыхах, а аккуратно заколоченные. Только маленькая грязная собачонка истошно лаяла и юлой вертелась на мостовой.

Собрались в Тайной палате — Волх, Бельд, Мар, Клянча и Булыня.

Бельд обстоятельно и бесстрастно рассказал, что случилось на реке.

— Такие дела, — подытожил он. — Река дала нам отсрочку, но осады не избежать. А у вас тут какие новости?

Клянча с Булыней переглянулись.

— У нас, Волх Словенич, новости плохие. А еще очень плохие. С каких начинать?

— Все равно.

— Тогда вот плохая. Когда Боян пропал, — Клянча опустил голову, — Мичура…

— Мичура удавился, — мрачно сообщил Булыня. — Мы искали мальчика и не уследили. Сложили ему краду. Паруша рвалась за ним на костер, но Клянча ее не пустил. Запер в своем погребе.

— Мне надоело баб на костер провожать, — сквозь зубы сказал Клянча. — Мичура не маленький, сам до Вырея доберется.

Волх помолчал. Новость не укладывалась в голове — как и все, что произошло за последнее время. Оно и лучше. Сейчас некогда лить слезы.

— Есть новости похуже? — усмехнулся он.

Клянча совсем посерел лицом. Видно было, что всю эту неделю он не спал.

— Раз осады не миновать, пропали мы, братики, — сообщил он. — Как вы ушли, у нас тут за день двадцать человек померло. Стали выяснять, и нашли в колодцах дохлых свиней. Все колодцы в городе отравлены. Видно, кто-то решил разбойникам помочь. Думали и на русов, и на чудь, дошло до мордобоя… Так что теперь все друг на друга смотрят волком и пьют воду только из реки. А если нас отрежут от реки, сколько мы продержимся?

— Запасы делать пробовали? — резко спросил Бельд.

— Что я, совсем дурак? — обиделся Клянча. — Велено всем выкатить бочки, у кого какие есть, и набивать их льдом. Да только…

— А еще надо из княжьих закромов все бочки освободить — из-под меда там, из-под огурцов. И всю воду обратно в закрома убрать под замок. Времени у нас — пока не растает лед.

— Да что толку! — Клянча с досадой бросил на стол шапку. — Перед смертью не надышишься. Лишняя неделя, месяц… Еды тоже нет. Они возьмут нас измором. Хоть, как Мичура, в петлю лезь…

— Будешь дальше ныть — я сам тебя туда засуну, — пообещал Волх с усталым раздражением. — Пошли бочки считать.

И они считали бочки почти до темноты. Запасы воды решили хранить в княжеских хоромах и в русской слободе. И вот бочки покатились через весь город, их передавали друг другу как на пожаре. Волх вместе со всеми колол лед, черпал воду из прорубей и распоряжался до хрипоты. Работа спорилась, закрома заполнялись, и даже река как будто обмелела от вычерпывания.

В это время Сайми, затолкав в корзину пару жирных куриц, спешила на Перынь. Ее лицо светилось напряженной надеждой.

Раньше Сайми боялась сюда ходить. В гудении вековых сосен ей мерещились страшные пророчества, в плеске реки — заклинания, а темные деревянные идолы недовольно смотрели на непрошенную гостью, чужачку. Несмотря на соседство, словенские боги по-прежнему были для чуди грозной и враждебной силой. Матери пугали чудских детей Велесом. За десять лет замужества Сайми очень сблизилась со свекровью и часто навещала Шелонь в ее уединении. И все равно, проходя мимо капища, Сайми и сегодня прибавила шаг.

Изба отшельницы дымила. Сайми деликатно постучала в окно. Дверь почти сразу отворилась и на порог, щурясь, вышла Шелонь.

— Кто здесь? — она всплеснула руками. — Княгиня, ты? Я тебя едва узнала.

Сайми только теперь сообразила, что так и шла через весь город в грязной мужской одежде. Она вспыхнула от стыда и заплакала. А как заплакала — так уже не могла остановиться. Просто упала на замшелую ступеньку и выла, и ревела, метя по ветру спутанными волосами.

Остановили ее только испуганные глаза свекрови. Она думает, с Волхом несчастье, — поняла Сайми. Она взяла себя в руки и рассказала Шелони про Бояна и про то, в чем подозревают Туйю.

— И теперь я не могу есть — а вдруг его держат впроголодь? И не могу спать — а вдруг в это время его мучают и он зовет маму…

Шелонь жалостливо покачала головой.

— Ты думаешь о нем как о младенце, а ведь он отрок, почти мужчина.

— Мне что, от этого легче?! — всхлипнула Сайми. — Я думаю о нем каждый миг. И мне кажется, если хоть на миг я подумаю о чем-то другом, его тут же убьют. Матушка, когда Волха считали сгинувшем в лесу, разве ты не чувствовала то же самое?

Тень давней боли пробежала по лицу Шелони. Она не ответила, а спросила о другом:

— Зачем кур притащила?

— Богам… Матушка, — Сайми страстно сжала сухую руку Шелони, — ты же их попросишь, чтобы сберегли мне Бояна?

— Самой надо просить. Ты мать, никто так не попросит, как ты.

— Я… Я их боюсь, — призналась Сайми и поёжилась. — Я им чужая…

— Проси своих богов… духов…

— Ах, я и там чужая, — Сайми в отчаянии рванула рубашку за ворот. — Ни родные, ни духи мне не простили, что из-за меня убили Вейко. Но если надо самой — я попробую. Научи, что говорить, кого просить…

— Говорить много не придется, — горько усмехнулась Шелонь. — А вот курями не обойдешься.

Сайми немного побледнела.

— Я на все готова.

— Тогда слушай. Когда я узнала, что мой муж отправил наемников, чтобы убить моего сына, я пошла просить богов сохранить Волху жизнь. Я плакала, но Мокошь не слушала меня. Над ней проливают столько слез, что сердце ее стало железным, как дерево в воде. И тогда я предложила: сокровище за сокровище, жизнь за жизнь. Возьми мужа, но верни сына. И Мокошь приняла мою жертву. Волх вернулся, но Словен умер.

— О, — простонала Сайми, пряча в ладонях лицо.

— Да. Чтобы спасти самое дорогое, надо пожертвовать самым дорогим. Другой жертвы боги не примут.

— Но это бессмыслица! — плача, возмутилась Сайми.

— Точно, — согласилась Шелонь. — И поэтому надо пожертвовать чуть менее дорогим. Про это «чуть» знать будешь только ты, а боги не заметят разницу. Просто надо сделать выбор. Это и в самом деле просто, когда ты знаешь, что на самом деле тебе дорого…

Сайми с ужасом смотрела на свекровь и лишь молча мотала головой.

К себе в терем Волх поднялся, пошатываясь от усталости. Все тело чесалось от грязной одежды. Много, много бочек они наполнили водой. Вот только у осаждающих воды все равно будет больше…

Надо бы отправить стариков на Перынь — пусть служат требы всем богам подряд, чтобы ледостав продлился подольше. Надо бы обратиться к воям из ополчения. Кто знает, сколько дней, а может, часов бездействия и ожидания нам отпущено? Потом просто не будет времени — а люди должны знать, должны чувствовать, что князь их любит.

И в конце концов надо бы переодеться, поесть и поспать.

Волх думал о срочных делах, которые надо бы предпринять, — а сам сиднем сидел на лавке, по-старчески сложив на коленях покрасневшие руки. Воспоминания десятилетней давности вдруг оглушительной тяжестью легли ему на плечи.

Он запер их за семью замками, держал под строгим запретом. Но замок истлел от времени, и снова как наяву Волх видел битву за Новгород и то, что случилось потом. Вспоминал — и поражался. Почему тогда он не испытывал такого страха и отвращения перед смертью? Потому что в двадцать лет этому страху еще неоткуда взяться?

Зато сейчас приступы смертного страха тошнотворно подкатывали к горлу — стоило подумать о том, как целый город будет умирать от жажды в пяти десятках саженей от воды. Как будут плакать дети, а потом выбьются из сил. Как родители сойдут с ума, не в силах им помочь. Как высохнут и осунутся лица, как лягут под глаза глубокие тени. Как разберут осиротевшие дома на погребальные костры. Как у живых не станет сил провожать своих мертвых, и стаи воронов закружат над городом…

Все это случится не сразу, не за день. Но как только враг отрежет город от реки, все новгородцы станут мертвецами. Они будут вставать поутру, готовить еду, колоть дрова, любить своих жен по ночам — но смерть уже положит им на лоб свою холодную ладонь.

Почему-то Волх был уверен, что он всех переживет. Сначала он не услышит биения сердца у бесчувственного Клянчи. Потом Бельд вытянется и застынет навсегда. Потом Сайми… Какое счастье, что смерти Бояна он не увидит.

А когда жизнь все-таки вытечет из него по капле, он останется гнить в опустевшем городе, и вороны выклюют ему глаза.

И смерть-тление пугала его больше, чем смерть-небытие.

Итак, неожиданный ледостав стал для Новгорода крепостью. Увы — никто не знал, сколько простоит эта крепость. Знать это могли только боги, и потому вечером весь город повалил на Перынь. К небу огненными ёлками взметнулись костры.

Однако треба получилась жалкой. Горожане пожадничали отдавать кур и петухов в преддверии голода. Жертвенные камни подставляли голодные пасти под скудные струйки крови, а на лицах деревянных истуканов явно читалось разочарование.

Идол Велеса — деревянный столб высотой в сажень. Волх безнадежно рассматривал его стершееся от времени лицо и скрещенные потрескавшиеся руки. Просто столб. Он никогда не заговорит — как этот Новгород не уйдет под воду, увлекая за собой захватчиков.

Рядом высился рогатый кумир Мокоши. А за ним — три женские фигуры. Сложив руки на передниках, Шелонь и ее помощницы молча наблюдали за требой. Волх поморщился, но избежать разговора с матерью было нельзя.

Когда он подошел, девушки так же молча опустили головы и отступили на несколько шагов.

— Я все знаю, — просто сказала Шелонь. — Сайми рассказала.

— Видишь, ты оказалась права насчет той дряни, — нехотя признал Волх. — Она хотела расквитаться со мной, а погубила весь город. И Бояна. Если бы ты знала, кому… Кому она нас отдала!

Волх спрятал лицо в ладонях. Ему было до смерти стыдно своих нелепых подозрений, но от них в ужасе стыла кровь. Он невольно покосился на деревянного Перуна. Русский бог сегодня стоял заброшенный, его костры не горели, его лицо мрачно ухмылялось под бычьими рогами.

Морщась от омерзения, Волх рассказал матери о клочке бычьей шкуры.

Шелонь вздохнула. Покачала головой, погладила сына по плечу.

— Насчет Бояна не тревожься. Твоим врагам живой он полезнее, чем мертвый. Клочок бычьей шкуры — это только клочок бычьей шкуры. Но что касается Хавра, я всегда знала, что он вернется.

— Знала?! — Волх схватил мать за тонкие запястья. — А что ты вообще о нем знаешь? Как странно, что я только сейчас додумался тебя спросить. Он ненавидел тебя — так же, как меня. Кто он вообще, мама, ты знаешь? Чего от него можно ожидать?

Шелонь нахмурилась.

— Не знаю. Только догадываюсь. Он пришел в Словенск во главе русского отряда, как простой наемник. С ним пришли Безымянные. Не думаю, что они были живыми людьми.

Волх вздрогнул, вспомнив черных быков, топтавших улицы первого Новгорода.

— Хавр возжелал наш город, как другие желают чужую жену. Он хотел получить его тело и душу, и в этом рассчитывал на помощь Перуна. Но нас хранили наши боги. Хавр ненавидел меня за то, что я говорю с Мокошью и за то, что я стою между ним и Словеном. А потом, сильнее всего, — за то, что я твоя мать. Ты, а не Словен, оказался его главным противником.

— Потому что я сын Велеса?

— Потому что тебе город отдался не только телом, но и душой.

— Мама, это все какой-то бред, — Волх раздраженно мотнул головой. — Я хочу знать, что нам угрожает сейчас. Он мог вернуться?!

Шелонь поджала губы.

— Я ничего не знаю о том, откуда Хавр и Безымянные черпали свою силу.

— Известно откуда — от Перуна.

— Да причем здесь Перун! — досадливо отмахнулась Шелонь.

— Как это… — опешил Волх. — Перун нам враг, а Велес друг, и между собой они враги, вот и…

Шелонь с тихим вздохом внимательно посмотрела на сына. Она словно оценивала, стоит ли ему говорить, поймет ли… Потом все-таки начала — без особой надежды на успех.

— Понимаешь, людям не стоит лезть в распри богов. Кто с кем, по-твоему, враждует, Волх? Перун и Велес? Бог кровожадный против доброго бога? Или чистое небо против сырой земли?

— Знаешь, мама, ты меня не путай, — разозлился Волх. — Ты вечно выдумываешь сложности там, где и так все ясно.

— Вот и хорошо, что тебе все ясно, — улыбнулась Шелонь. — Не будем больше об этом. Сынок, знаешь… Сайми звала меня в город, я обещала подумать. С девочками посоветоваться. И мы решили, что никуда мы не пойдем. Будь что будет, мы остаемся на Перыни.

Волху снова стало стыдно. Он-то забыл позвать мать в город! Поэтому сейчас он с особым жаром стал ее переубеждать.

— Даже не думай! Эти разбойничьи рыла перережут вас как курей, как только высадятся на берег.

— Ну и пусть, — с каким-то девичьим легкомыслием сказала Шелонь. — Зато быстро. А от жажды умирать — такая мука… — она поёжилась. — Не хочу.

Волх не нашелся, что возразить.

— Ступай, ступай, — оттолкнула его Шелонь. — Видишь — люди на тебя смотрят. Они правды ждут. Поговори с ними. Иди, иди.

У Волха сдавило грудь. Он понимал, что мать прощается с ним навсегда. Что она и с жизнью уже простилась, иначе откуда эта бестревожная отрешенность. Худенькая, как девочка, Шелонь словно истончилась от времени, и теперь жизнь и смерть одинаково сквозили через нее, как солнечные лучи сквозь слюдяное окошко.

Она вдруг прищурилась, как будто и вправду светило солнце.

— Знаешь, Волх, ты так похож на отца!

— На которого? — брякнул Волх.

Шелонь неожиданно кокетливо хихикнула, повернулась и пошла вслед за своими помощницами к избе-землянке. Из трубы как ни в чем не бывало поднимался дым. Он шел высоко, к ясной погоде — значит, пока постоят морозы.

— Мама, вернись! — во всю глотку заорал Волх. — Не дури! Я все равно тебя не пущу!

Он осекся, потому что вспомнил — такой уж сегодня был день… Он вспомнил, как умолял мать не уходить вслед за Словеном, как кричал на нее, а она лишь вздохнула: «Ну как ты можешь меня не пустить?» Он вспомнил, что было потом.

— Кхм… — Клянча подкрался большим деликатным медведем. — Волх Словенич, там это… Народ тебя требует.

— Правды хочет? — зловеще усмехнулся Волх.

— Ну да…

— Будет им правда.

Волх решительно направился туда, где в кольце из сосен колыхалась встревоженная толпа. Русы, чудь и словене стояли вперемешку. На лица молодых воев из ополчения обстоятельства уже наложили одинаковую печать. Сегодня они смотрели на князя серьезно и торжественно, хотя еще неделю назад многие из них сплавляли игрушечные ладьи на ожившей реке.

Поодаль чинно выстроились гости. Река обездвижила их корабли, они застряли в городе и теперь живо интересовались всем, что скажет новгородский князь.

Волх подумал: цари древности в такой момент наверняка выходили к народу в белом. Была у него в сундуке подходящая рубаха — индийский шелк, по вороту золотая нить. Но только настрой был не для белых одежд, и руки сами выбрали простую темно-синюю рубашку.

Увидев князя, народ затих. У многих на лицах нарисовалась детская надежда.

— Нашли спасителя, дураки, — сквозь зубы процедил Волх. Его вдруг обуяла злость. Стоят тут, бездельники, с вытянувшимися рожами. А у него — сын в заложниках. Мать упрямо хочет остаться на заклание врагам. Жену лучший друг увезет подальше отсюда — и пусть только попробует не увезти! И город — его город! — обречен. Почему он должен один страдать и страшиться? Нате! Получайте свою правду!

— В пятидесяти верстах отсюда застряли во льду корабли речных разбойников, — сообщил он без обиняков. — Когда растает лед, не пройдет и суток, как они будут под Новгородом. Запасы пищи в городе скудные, ну а про воду вы сами знаете. Так что долгой осады нам не выдержать. Конечно, мы не станем ждать, пока нас уморят. Едва тронется лед, моя дружина и дружина руса Мара возглавят ополчение. Мы сделаем все, чтобы не дать врагу замкнуть город в кольцо. Но если это случится…

Волх замолчал. Никто не посмел перебить это молчание.

— Если это случится, то все вы умрете от голода или от жажды. Потому что город разбойникам я не сдам.

— Что же нам делать? — всхлипнул женский голос. Волх пожал плечами.

— Сами решайте. Собирайте пожитки, забирайте детей — и бегите прочь. Лес большой, а на Новгороде свет клином не сошелся. Это все. Всё! — проорал Волх. Затем резко повернулся и пошел к городу.

Все вокруг выглядело странным и нереальным — потому что вечер был по-весеннему светлым, а мороз — по-зимнему лютым. Крупитчатый иней покрыл землю, дома и деревья, и в наступающих сумерках город плыл, сотканный из сновидений, — как будто ворота Вырея уже распахнулись перед ним.

Скорее почувствовав, чем услышав движение позади себя, Волх обернулся. Шаркая сапогами, за ним шли люди. Волх остановился — идущие следом тоже остановились. Посмотрев в их серьезные лица, Волх раздраженно передернулся и пошел дальше. Но всю дорогу он слышал шарканье позади себя.

Его проводили до самых хором. А когда он уже занес одну ногу на крыльца, тихо окликнули:

— Погоди, Волх Словенич.

Какой-то совсем простой мужичонка, не молодой и не старый, в такой одежде, что и род занятий не разберешь, смущенно вышел вперед.

— Мне тут люди сказать поручили… Знаешь, князь, мы ведь не дикари, чтобы по лесам гнить. Ты нам отец. Раз ты решил за город стоять, так тому и быть. Короче, никуда мы не пойдем.

Мужичонка стушевался и отступил назад. Толпа раздвинулась, проглотила его и снова сомкнулась. Люди не расходились. Ждали. Но Волх не знал, что еще им сказать. Он просто хмуро кивнул и наконец с облегчением закрыл за собой дверь.

Безумный день подошел к концу. Город сделал для себя все, что мог — худо-бедно напоил богов петушиной кровью, собрал ополчение, выставил дозоры, усилил охрану у закромов с водой. Тысячи ушей чутко прислушивались, не захрустит ли, ломаясь, лед. Но река спала, и город тоже постепенно погрузился в усталый сон.

Волх не спал. Они заперлись в библиотеке втроем с Бельдом и Клянчей. Огромный жбан с медом быстро убывал. Клянча напился первым. Он поник кудрявой головой на грудь и по-конски всхрапывал, так что его собутыльники подскакивали на лавке.

— Замаялся, — сочувственно сказал Бельд. Он медленно посасывал из кружки, вытянув длинные ноги на полкомнаты. — С другой стороны — а кому сейчас легко?

Волх не ответил. Он не чувствовал себя пьяным, но от усталости язык не ворочался. Он вглядывался в лица друзей и понял вдруг, что смотрит на них так же, как на мать — сквозь флер воспоминаний. Он видит их молодыми, с первой щетиной на щеках, он слышит их еще не огрубевшие голоса. Что же это? Годы, миновавшие с той поры, оказались так пусты, что их даже не хочется принимать в расчет? Только молодость имела смысл — а теперь мы просто доживаем, бессмысленно тратя отпущенные силы?

Похоже, Бельд думал о чем-то таком же.

— А ты помнишь, как мы с тобой встретились? — спросил он, прищурившись.

— Ты выволок меня пьяного с пирушки, — кивнул Волх.

— Нет. В первый раз мы подрались у твоего крыльца. Я тебя кротом обозвал.

— А я хотел тебя вызвать на поединок, — фыркнул Волх.

— Знаешь, я очень доволен своей судьбой, — признался сакс. — Благодаря тебе я повидал столько чудес и странностей, сколько обычно на человеческую жизнь не выпадает.

— Кстати о странностях, — сказал Волх. — Я тебя никогда не спрашивал… А что сделали с телом?

Бельд внимательно посмотрел на друга.

— С телом? Да ничего особенного. Выкинули из города, как татя. Оставили зверью на съедение.

— Он точно был мертв? — не поднимая глаз, спросил Волх.

— Думаю, да, — чуть помедлив, ответил Бельд.

— Думаешь, — с досадой повторил Волх. И рассказал Бельду про кусок бычьей шкуры, брошенный на палубу.

— А что ты теперь думаешь?

— Не знаю… Волх, я видел, как твой меч пропорол его насквозь. Но я не слушал ему сердце. Да это и неважно. Мог ли он вернуться после смерти? А могли мы сражаться с оборотнями? А мог целый город уйти под воду? А мог ты говорить с волками? Все это чудеса, о которых мы слышали из стариковских сказок. Но оказывается, все возможно. Так что живой или мертвый — твой лютый враг мог вернуться.

— И потребовать назад нечестно завоеванный город, — мрачно усмехнулся Волх.

— У Хавра никогда не было прав на этот город, — возразил Бельд.

Волх вздрогнул, услышав имя, — как будто до сих пор речь шла о ком-то другом. Клянча тоже отозвался, издав совершенно свинское:

— Хр-р-р!

Волх с Бельдом истерически расхохотались и долго не могли остановиться, пока смех не перешел в слезы. Когда Волх вытер глаза, он увидел Сайми, нерешительно замершую в дверях. Неуместный смех застрял у него в глотке.

— Ты что?

— Не спится, — прошептала, потупившись, Сайми. Лицо ее было опухшим от слез. — Не могу одна!

— Проходи, раз пришла, — смущенно буркнул Волх. Сайми не заставила себя уговаривать. Она села на краешек скамьи — ровно между ним и Бельдом — и не ломаясь, хлебнула из протянутой ей кружки.

— Ну… Я, пожалуй, пойду лягу, — сказал после долгой паузы Волх. Никто ему не ответил. Бельд беззвучно барабанил пальцами по столу, Сайми низко опустила голову, ну, а Клянчи все равно что здесь не было.

С некоторым раздражением Волх перевел взгляд с друга на жену и обратно.

— Вот и ладно, вы тут без меня не соскучитесь, — бросил он сквозь зубы. Выходя из библиотеки, он споткнулся о вытянутые ноги Бельда и выругался.

У себя в покоях Волх по плечи высунулся из распахнутого окна. Все-таки мед его пронял: морозу в воздухе казалось мало, чтобы остудить горячий лоб. И что он так разозлился? Он же сам потакал сближению этих двоих, мечтал, чтобы Бельд освободил его, снял груз с совести… А сейчас им самое время договориться, потому что скоро они оба должны покинуть Новгород. Но все равно как-то это… гадко… Волх поморщился.

Внизу, в темноте, дымили печные трубы. Дым ровно-ровно тянулся вверх — как будто город белыми нитями сплетал себя с небом. Голова немного кружилась, и Волху казалось, что он качает город в колыбели. А дым кверху — это хорошо, это к морозу.

Тихо скрипнула дверь. Пришла все-таки, не стала договариваться с Бельдом. Это было очень плохо — но Волх вздохнул с облегчением.

Лицо у Сайми было решительным. Она явно настроилась на серьезный разговор. Волх сложил руки на груди и вопросительно поднял бровь — дескать: «ну?»

— Ты дашь им убить Бояна? — выпалила Сайми.

— Ты что, перепила? — взревел от неожиданности Волх. Но Сайми была в том состоянии, когда человека уже невозможно напугать. Она всхлипнула, яростно вытерла глаза и тоже закричала:

— Когда от тебя потребуют открыть городские ворота… в обмен на жизнь твоего сына… как ты поступишь? Отвечай!

Волх пошатнулся и оперся рукой о стену. Разве он сам не спрашивал себя о том же? И он ответил Сайми так же, как много раз уже отвечал себе:

— Росомаха не дурак. Он не станет тратить жизнь заложника, чтобы заставить меня сделать невозможное. Он не потребует сдать город, он использует заложника иначе…

— Как? Как?

— Например, потребует мою жизнь в обмен на жизнь Бояна. А это уже совсем другое дело.

— А тогда как ты поступишь? — допытывалась побледневшая Сайми.

— А ты не знаешь? — сказал Волх надменно. — Ну, хочешь, я поклянусь тебе, что умру за него при первой возможности?

Сайми смотрела на него совершенно безумными глазами. По ее лицу текли слезы. Наконец она медленно замотала головой.

— Не хочешь? — удивился Волх.

— Прости! — выдохнула его жена. — Я все равно тебя люблю больше.

Как будто признавшись в преступлении, она рухнула к его ногам.

Волх растерялся. Он смотрел на ровный пробор в черных волосах и ненавидел себя за то, что так и не полюбил эту умную, смелую, ни на кого не похожую женщину. Она не раз спасала ему жизнь, она разделила его жизнь, она самое ценное его приобретение. И разве она виновата в том, что она не та, другая?

Схватив ее холодные руки, Волх поставил Сайми на ноги. Она избегала его взгляда, привычно боясь увидеть что-нибудь обидное для себя. Осторожно приподняв Сайми подбородок, он поцеловал ее глаза. Потом подхватил на руки и опустил на крытую медвежьей шкурой постель. Он очень старался быть нежным. Сайми знала, почему, и это знание разрывало ей сердце.

Из четырех лучин в светце догорело три. Четвертая еще трещала, осыпая искры в чашу с водой. Муж и жена лежали словно без чувств, едва прикрытые медвежьей шкурой.

Волх ни о чем не думал и ничего не хотел. Хмель бродил в голове обрывками облаков. Он смотрел в потолок — и словно видел сквозь него небо. А к этому небу, отрываясь от тела, воспаряли частицы его самого. Его становилось все меньше, и груз на сердце — все легче…

— Надеюсь, я умру раньше, чем боги и в самом деле заставят меня выбирать, — прошептала пересохшими губами Сайми. Парение частиц прекратилось, все они снова пеплом осели на плечи.

— Надеюсь, ты скоро будешь далеко отсюда, под защитой Бельда, на палубе русского корабля, — сердито ответил Волх.

— Ты спятил?! — вскинулась Сайми. — Ты что, всерьез думаешь, что я уеду?

— Ты обещала! — с детской досадой воскликнул Волх. — С этим условием я взял тебя в поход, а ты хочешь меня обмануть! Тебя накажут боги!

— А если я преспокойно уплыву в Киев, они меня наградят! — фыркнула Сайми. — Вот молодец, скажут. Бросила мужа погибать в этом окаянном городе, а про сына и думать забыла. И правильно, так и надо, другого заведешь, других нарожаешь! Да за кого ты меня принимаешь? Иди ты к лешему! Не поеду я никуда!

Голая, она вылезла из-под одеяла и села, поджав ноги. Подбородок у нее трясся от слез.

Волх схватил ее за плечо. Она дернулась, сбрасывая его руку. Он уговаривал сам себя: спокойно. В ссоре женщина все равно тебя перекричит. Надо найти слова, чтобы послушалась. А если нет — тогда уж велеть дружине, чтобы силой грузила ее на корабль.

— Послушай, — он снова попытался ее погладить, и на этот раз она стерпела. Он только слышал гневное посапывание. — Скажу тебе честно. Мы вряд ли сможем остановить врага. А если начнется осада, то живой Боян или мертвый, — ему лучше оставаться по ту сторону городской стены. Или ты хочешь, чтобы мы сидели здесь втроем и ждали, кто из нас первый умрет? Я не хочу, — яростно мотнул он головой. — Не хочу видеть здесь Бояна. И тебя тоже не хочу. Отпусти меня, — попросил он, заглядывая ей в глаза. — Если мне суждена смерть — дай встретить ее не оглядываясь. И если ты любишь меня, как говорила, ты меня послушаешь.

— Не смей ловить меня на слове… — всхлипнула Сайми, сжимая колени. Плечи ее опустились, решимость растаяла.

Волх привлек ее к себе и закрыл глаза. И снова потянулась к небу мерцающая пыль, которой он становился… Но это продолжалось недолго.

Булыня без стука ворвался в покои князя.

— Вы что, с ума все посходили?! — заорал он на Волха. — Один пьян, как свинья. Другой сопли распустил. Третий… Нашли время! — рявкнул он. — Там река тронулась!

Сердце гулко ударило в груди.

Ну, вот и все.

Волх почувствовал облегчение.

Он вскочил на постели, набросив шкуру на бедра.

— Выйди! — бросил он Булыне. — Ну, выйди же!

— Собирайся, — велел он Сайми, как только Булыня выскочил за дверь. — Я пошел искать Бельда.

Сайми проводила его тяжелым обреченным взглядом.

В библиотеке Волх застал только Клянчу. Воевода стоял порядком протрезвевший и очень злой.

— Булыня, собака бешеная, чтоб его леший побрал! — пожаловался он, отряхивая почему-то мокрые порты.

— Это он тебя облил? Водой? — возмутился Волх.

— Нет, не водой. Медом. Сделал из меня ловушку для мух, сучий сын. Мне к дружине идти, как я в таком виде? Засмеют!

— Переживешь, — отмахнулся Волх. — Где Бельд?

Этого Клянча не знал.

Волх выбежал на улицу.

Было еще темно. Шел снег — как будто боги в небесах ощипывали огромную белую птицу. Кружевные хлопья исчезали на темной земле, на плечах суровых, молчаливых, невыспавшихся людей. Хрустел под ногами песок. Это поднятое по тревоге ополчение маршировало к реке.

Во главе одного из полков шел Бельд с боевым топором на поясе. Волх окликнул его, но сакс продолжал шагать с каменным лицом.

Волх бегом припустил за воями. Он сгреб Бельда за грудки и выволок из строя. Сакс, глядя на него сверху вниз, упрямо мотал головой.

— Ты сейчас же… немедленно… забираешь Сайми, и вы грузитесь на корабль, — прошипел Волх. — Русы ждать не станут. Вы должны отплыть, прежде чем город будет окружен.

— Я никуда не поеду, — очень членораздельно произнес Бельд.

— Ты клялся! Не подличай! Поедешь! — задохнулся от бешенства Волх.

— Не поеду! — рявкнул Бельд. — Ты, наверно, спятил, если думаешь, что накануне последней битвы я сбегу из города как трусливый хорек! Это мой город! Я знаю его лучше тебя! Я знаю, сколько людей в нем живет, и сколько детей родилось на прошлой неделе, и на чьем дворе лучше всех несутся куры, и кто хвалит тебя, а кто поносит! И я свободен сражаться за свой город до самой смерти. А она — твоя жена, она хочет быть с тобой и в этом тоже свободна! Пусти, рубаху порвешь! Понимаешь, такие дела, отнюдь не весь мир пляшет под твою дудку, князь!

— Вообще-то я об этом еще в детстве догадался, — с горечью ответил Волх, отпуская перекошенный ворот.

— Прости, — опомнился Бельд.

— Прощу, если сдержишь слово, — твердо сказал Волх. Бельд посмотрел ему в глаза и покачал головой.

— Не могу…

Волх страдальчески поморщился.

— Ладно, раз так… Ты говорил что-то о свободе…

Сакс побледнел.

— Замолчи!

— Твоя свобода, Бельд, — возвысил голос Волх, — стоила очень дорого. Чтобы выкупить тебя у дана Хрута, убийцы твоей семьи, княгиня Ильмерь отдала сапфир ценой в три раба и туркменского жеребца. Она купила тебя, потому что я об этом просил. Бельд, ты должен мне за свою свободу. Я требую, чтобы ты вернул долг! Если хочешь — забудь, что ты мой друг. Только верни мне мою свободу. Увези Сайми из города. Поверь: даже заслонив меня собой в последний миг, ты не сделал бы для меня больше.

Полки проходили мимо. Их посыпал снег — как будто боги бросали к ногам героев белые цветы.

Сжав кулак, Бельд рубанул им по воздуху. Потом сказал как ни в чем не бывало:

— Дурацкая весна… То мороз, то снегопад… Нет ничего диковинней, чем снегопад весной. Я твой друг, Волх, и я тебе действительно должен. Пусть будет по-твоему.

Долговязая фигура сакса мгновенно растворилась в метели.

Боян этим утром тоже проснулся затемно. Сначала ему снилось, что он вернулся в утробу матери. Было очень тепло, темно и мягко. Время от времени неподвижность, в которой он покоился, колыхалась, как будто материнский живот поворачивался набок.

Потом оказалось, что это не сон. Бояна действительно окружали теплые, пушистые и несомненно живые тела. Когда он пытался шевелиться, они бурчали и взрыкивали, но лишь плотнее к нему прижимались.

— Кто здесь? Где я? — слабым голосом спросил мальчик. Он с трудом высвободил руку и яростно потер лоб.

Он помнил — свист в легких, бег, упругая весенняя земля под ногами, бешеные удары сердца в груди. Он, словно поднятый охотой зверь, чувствовал погоню за спиной. Потом это чувство пропало, и он остался один посреди леса.

Сначала он орал и прыгал от восторга, как безумный. Он жив! Он убежал от разбойников! Обогнал четверых здоровенных взрослых мужиков! Потом сердце ёкнуло. Маленький горожанин впервые очутился на запретном берегу, совсем один, обманутый сестрой, покинутый родителями. Ему стало тоскливо и жутко. А лес вокруг хлюпал и сопел на разные голоса.

Однако княжич постарался унять свой страх и поразмыслить. Спасаясь от погони, он все время бежал спиной к реке. Значит, если сейчас он пойдет направо, а потом еще раз повернет направо, то выйдет к реке ниже по течению — там, где Туйя показала ему отцовские корабли.

Однако в этом заколдованном лесу как будто не существовало ни прямо, ни направо, ни каких-либо других направлений. Боян шел и шел, уже смеркалось, ему грозила ночевка под открытым небом, — а река так и не показалась. Мальчик замерз, живот сводило от голода, ноги отказывались слушаться. Прошла уже целая вечность, а реки не было. Только померещится блеск воды за деревьями — и новое разочарование подкашивает силы.

Ночь Боян провел в корневище огромной ели. А утром ударил мороз, и мальчик вдруг ясно понял, что он никогда не вернется домой. Лесные духи вовсе не собирались ему помогать. Они играли с ним, как кошка с мышью, и спасли от разбойников только ради того, чтобы лес-людоед безжалостно выпил его жизнь. Мальчик упал на колени, расшибая замерзшие ладони, и разрыдался от жалости к себе и досады.

Поднимался ли он потом? Боян смутно помнил еще какое-то движение. Но шел ли он сам или его нес кто-то неведомый? И вот теперь он проснулся неизвестно где. Неизвестно даже, среди живых или среди мертвых.

Боян попытался сесть. Его руки утонули в мягком, а потом это мягкое заскулило и отпрянуло. Несколько пар желтых глаз уставились на него из темноты. Еще оттуда сопели и часто-часто дышали. В голове у Бояна вдруг все сложилось. Да это же волки! Он провалялся всю ночь в обнимку со стаей волков! Боян расхохотался, и у него совершенно отлегло на душе. Животных он не боялся. До недавнего времени он не боялся и людей, но теперь все изменилось.

— Эй, вы же не станете меня есть? — запросто спросил он у волков. — Потому что если б собирались, то у вас было достаточно времени, правда? Вы друзья моего отца, князя Волха? Вы поможете мне вернуться домой?

От звука человеческого голоса волки щерились и дыбили холки. Но вот один из них носом распахнул дверь, та отворилась с тяжелым скрипом, и Боян вышел наружу. Его тут же зазнобило от холода.

Оказывается, он ночевал в какой-то лесной избушке. Боян поёжился, представив, кому она могла бы принадлежать. Избушка казалась старше самого леса. Перекошенная дверь скалилась, как пасть мертвого зверя. А внутренняя тьма, из которой только что вынырнул Боян, явно была чем-то большим, чем тот объем, который обещала замшелая крыша.

Волки суетились вокруг своего подопечного. Это, конечно, была не стая — скорее, выводок волчат-подростков. То и дело кто-нибудь затевал шуточную драку, елозя шкурами по земле. Покусывая за рукав, волчата звали и Бояна поиграть. Один из серых безобразников прыгнул на мальчика всеми четырьмя лапами и повалил его на спину. Боян, хохоча, вцепился в волчью шерсть и начал валтузить противника. Остальные волчата, весело завывая, скакали вокруг.

Тихое утробное рычание мигом прекратило возню. Волчата, поджав хвосты, разбежались по сторонам, а Боян остался сидеть на земле — потный, исцарапанный, в растерзанной одежде.

На поляну к избушке вышел крупный старый волк. Он внимательно уставился мальчику прямо в глаза. И вдруг Боян услышал в своей голове отчетливые слова:

— Здравствуй, внук скотьего бога.

Мальчик побледнел. Ему не было страшно. Но от уверенности, что сейчас с ним происходит самое важное событие в его жизни, пробирала жуть.

— Здравствуй, — промямлил он. Волчьи уши вздрогнули от человеческого голоса. Но Боян и сам уже догадался, что делает что-то не то. Ведомый внезапно проснувшимся инстинктом, он сосредоточенно нахмурился, словно пытаясь разглядеть что-то совсем крошечное. А потом это крошечное обернулось чужой, темной бесконечностью, в которую он молча посылал слова. И было это так просто, как будто он говорил со зверями всю жизнь.

— Спасибо, что помогли мне! Будет совсем здорово, если вы поможете мне вернуться в город! Мой отец…

Боян, ахнув, прижал ладонь ко рту. До него вдруг дошло, чем может обернуться его отсутствие для Волха и для всего Новгорода.

— Мне срочно нужно вернуться к отцу! — затараторил он, сбиваясь с молчаливой внутренней речи на крик. — Пока мой отец думает, что я похищен, он не сможет победить разбойников! Пожалуйста, надо что-нибудь придумать!

Волк слушал внимательно и сочувственно, уже не морщась от человеческого голоса. Но как только мальчик, запыхавшись, замолчал, он потрусил куда-то в лес. Боян и волчата бросились за ним.

Они бежали довольно долго. И вот за деревьями забрезжил свет — тот самый, который Боян так жаждал увидеть во время своих скитаний. Река! Обгоняя волка, мальчик выбежал на берег.

У него тут же заложило уши от плеска, хруста и грохота. Такого мощного ледохода Боян еще никогда не видел. Серые льдины оглушительно терлись друг о друга в черной воде. У берега они крошились в крупу, а на середине реки толпились ноздреватыми горами, похожими на огромные соты. Вдруг налетел порыв ветра, от которого волки попятились, а Боян вцепился в березовый ствол, чтобы не упасть. Ветер так же внезапно стих, оставив на волосах мальчика и волчьих шкурах влажное серебро.

Бояну даже смотреть было страшно на неистовство реки. Но он готов был согласиться на любой способ переправы. В конце концов, он княжий сын, а не пастушонок! Интересно, что придумали волки?

— Как вы переправите меня на тот берег? — попытался он перекричать грохот. Потом опомнился и молча задал тот же вопрос волку. Тот выпучил глаза.

— Ты что, дурачок? Я нарочно привел тебя на берег, чтобы показать: ты не можешь сейчас вернуться в город.

— Нет, я должен! — топнул Боян ногой.

— Потопай мне еще, — огрызнулся волк.

— Я пойду вплавь! — чуть не плакал мальчик. — А если я утону, вы будете виноваты, раз не стали мне помогать. Я должен быть с отцом, я все равно переплыву!

Он решительно сорвал с себя куртку и, оставшись в одной рубахе, устремился к воде. Волк обогнал его и, скалясь, загородил дорогу.

— Прочь! — замахнулся на него Боян. — Я хочу домой! К маме!

Но волк не сошел с дороги. Под его немигающим желтым взглядом решимость Бояна ослабела. И сам он почувствовал себя маленьким, замерзшим и голодным ребенком — кем он и был. Бояну было жалко себя, отца, мать, даже сестру-злодейку, и, сев на землю, он горько заплакал. Волчата окружили его, поскуливая. Старый волк стоял поодаль и терпеливо ждал.

Наконец Боян всхлипнул последний раз и вытер лицо.

— Что мне делать? — очень по-взрослому спросил он волка.

— Ждать, — ответил тот. — Вернуться сейчас — значит умереть, так или иначе. Но твой долг перед отцом и перед городом — остаться в живых. Что будет, если Новгород останется без князя? Кто вернет словенам город, если сегодня-завтра он будет завоеван врагом? Сейчас ты пойдешь с нами, в безопасное место. Ты будешь есть то, что едим мы. Не спорь: я знаю, что у нас разные вкусы, но голод не тетка. Ты будешь слушаться меня, как отца, иначе я тебя покусаю. Когда будет можно, мы поможем тебе перебраться на тот берег. И ты примешь свою новую судьбу, как подобает княжьему сыну, а не пастушонку. Мы договорились, внук скотьего бога?

Боян исподлобья смотрел на волка. Ему очень хотелось послать старого зануду к лешему. Но отец наверняка сказал бы ему то же самое. И мальчик кивнул.

Волчата тут же поднялись, готовые бежать. Старый волк поднял брошенную Бояном куртку, и тот беспрекословно ее надел. А потом пошел за волками обратно вглубь леса.

Разбойничьи ладьи неторопливо, но уверенно ползли вверх по реке. Их поджарые тела вздрагивали от ударов льдин.

Туйя стояла на носу передней ладьи рядом с Росомахой, закутавшись в его тяжелый плащ из шкуры черного быка. Ее лицо хранило обычную высокомерную неподвижность, но сердце было уже не унять: вот-вот за поворотом покажутся коньки новгородских теремов. Она увидит преданный ею город. И это было очень страшно — гораздо страшнее, чем постоянное присутствие за спиной молчаливого советчика Росомахи.

Туйя уже знала, кто это. Однажды Росомаха разоткровенничался с ней — то ли желая произвести впечатление, то ли, вопреки условиям сделки, не думая оставлять ее в живых. И то и другое Туйе было все равно. Но вот рассказ разбойничьего воеводы…

Росомаха запрокинул голову, прикрыл глаза и начал нараспев, словно сагу:

— На далеком острове посреди северного моря жили люди, которые поклонялись Перуну. Они ставили деревянный идол и жгли костры. Костров всегда было восемь, и чтоб зажечь их, старший жрец призывал восемь темных духов, которые называли себя Безымянными. Это было лишь одна из немногих страшных и великих тайн, доступных старшему жрецу. А Безымянные были всемогущи, так как обладали свободой, недоступной человеку.

Каждые восемь лет Перун требовал себе новую жену. Тогда старший жрец выбирал самую красивую девушку и рассекал ей горло ножом. Кровь лилась на камни святилища, Перун радовался и даровал людям свои милости. Но однажды старшему жрецу приглянулась невеста Перуна. Он обманом подменил девушку. К Перуну отправилась другая, а та, которая была ему предназначена, осталась жива. В благодарность за это жрец потребовал от спасенной ночь любви.

Обман раскрылся, и вскоре жрец вынужден был бежать. Он навсегда покинул остров, а вслед за ним ушли и восемь Безымянных. А украденная им Перунова невеста, всеми проклятая, родила сына. Это был я. Мой отец украл мою мать у самого бога! — хвастливо отметил Росомаха.

— А что потом?

— Потом я рос изгоем. Мать не любила меня, как собственное несчастье. И она все боялась, что отец вернется. Я говорил, что он, должно быть, давно умер. А она боязливо оглядывалась и повторяла, что для него и смерть не смерть. К четырнадцати годам мне надоело, что в меня все швыряют грязь. Я собрал целое войско таких же отчаянных и отправился за богатством и славой. И вот однажды ко мне явился он. Он сказал, что он мой отец, что его убил новгородский князь и что я должен отомстить. Я рассмеялся ему в лицо и сказал: «Я тебя в глаза не видел, с какой стати я буду мстить за тебя?» И тогда он рассказал, какой Новгород богатый город.

— Подожди, — поёжилась Туйя. — Он явился к тебе… мертвый?

— Ну да, — хмыкнул Росомаха. — Мать была права. Этому пройдохе и смерть не смерть. Он сказал, что теперь он стал Безымянным и получил небывалое могущество.

— Так он мертвец! — не успокаивалась Туйя. — Жуть какая!

— Все мы мертвецы, — философски заявил Росомаха. — Кто-то в будущем, а кто-то в прошлом. Живые становятся мертвыми, почему бы мертвому не стать живым? Я в этих темных делах ничего не понимаю. Короче говоря, папаша предложил мне помощь. Подарков я не принимаю, но тут подарком и не пахло: он сразу поставил условие. Мы должны истребить всех новгородцев, и лишь одного-единственного выдать ему живьем.

— Кого?!

— А ты не догадываешься? — Росомаха снова хмыкнул. — Конечно, твоего отца. Вот ведь неуживчивый человек — у всех есть к нему счеты. Мы по-родственному заключили сделку. Он отправил в Новгород лазутчиков, которые отравили воду… Слушай, хватит болтать, вон он идет!

По тому как резко Росомаха оборвал свой рассказ, Туйя поняла, что он и сам до смерти боится своего неожиданного союзника.

Живой мертвец ни разу не заговорил с Туйей. Он вообще был молчалив как тень — как и положено приличному мертвецу. Но порой Туйя слышала медленные, тяжелые шаги за спиной, и тогда она едва не теряла сознание. Только сегодня этот страх сменился другим.

— Скажи, ты уверен, что победишь? — озабоченно спросила она Росомаху. — Новгород — это тебе не какая-нибудь чудская деревня, это большой город. А мой отец — крепкий орешек.

— Не сомневайся, — заявил тот. — Мы победим. Даже если твой отец окажется крепким орешком и решит, что город ему дороже сына. Потому что… — Росомаха презрительно хмыкнул, — твой отец старик. А удача как женщина: она выбирает молодых.

— Женщины разные, — возразила Туйя. — Тот, за кого я прошу, — отцов ровесник. Удача тоже может сделать неожиданный выбор. Нельзя полагаться только на удачу.

— А я и не полагаюсь, — усмехнулся Росомаха. — Просто из города у меня хорошие вести. Папашина затея удалась. Вода в городских колодцах испорчена, запасов пищи тоже не хватит на долгую осаду. Когда мы отрежем город от реки, твои земляки сами откроют мне ворота.

— А когда победишь, ты выполнишь условие вашей сделки? — допытывалась Туйя.

— Разумеется, — пожал плечами Росомаха, и его губы сложились в мечтательную и безжалостную улыбку. — Я буду рад оказать такую услугу моему отцу, кем бы он ни был. Это прославит меня навсегда. Я сотру Новгород с лица земли. А почему ты спросила? Хочешь получить город в подарок? Извини, обойдешься. Радуйся, если сама уцелеешь. Опасную игру ты затеяла, княжна.

— Я просто хотела убедиться, что ты собираешься всех убить, — холодно ответила Туйя. Она не лукавила. Она была так же молода и жестока, как пиратский главарь. Нет города — нет страха, нет угрызений совести. При мысли о том, что разбойники могут проиграть битву и она окажется в руках новгородцев, ее начинало подташнивать.

Росомаха покосился на Туйю с одобрительным интересом, но ничего не сказал. Ему предстояло принять важное стратегическое решение — высаживать десант на берег или нет.

Мнения его советчиков разделились. Одни считали, что затягивать осаду опасно. А что если река снова станет? Тогда корабли Росомахи окажутся в ловушке. А что если догонят их по реке торговые суда северян?

Другие, напротив, считали, что незачем попусту рисковать людьми. Новгород наверняка выставит сильное ополчение, и на берегу многие полягут в бою. А осаду можно держать сколько угодно долго. Лес накормит, река напоит, а борта кораблей защитят от словенских стрел.

Росомаха в очередной раз со скукой на лице выслушал все доводы.

— Мы возьмем Новгород так или иначе, — сказал он. — Но мне приятно думать, что убийцы моего отца не примут честную смерть от наших мечей, а сдохнут, как крысы, от голода и жажды. Будем держать осаду. Пусть часть кораблей с ударным отрядом пройдет дальше через исток реки по озеру и высадится не ближе чем за полдня пути до города. Остальные корабли останутся на реке. Почему мы ползем, как улитки? Ну-ка, приналечь на весла!

Удары барабанов стали чаще — словно заколотились от волнения могучие сердца кораблей. Острые кили с хрустом врезались в ледяную кашу.

С высоты городского холма Волх смотрел на бушующую реку. Снег и ветер терзали его одежду. Мир вокруг отсырел и хлюпал от влажности.

Ополчение уже выдвинулось на берег. Город собрал и вооружил мощные силы. Но Волх вспоминал тьмы и тьмы вражеских ладей, которые вот-вот покажутся на реке, и ему становилось дурно. Какое счастье, что русский корабль в полдень уже отчалил от новгородской пристани!

Провожать Волх не пошел. Ему больше нечего было сказать ни жене, ни другу. К тому же какая-то трусливая часть его души хныкала: на кого вы меня, сволочи, покинули? Почему так легко дали себя уговорить? Это было нечестно: своим отъездом Сайми и Бельд платили ему трудный долг любви и дружбы. Пожалуй, им еще тяжелее, чем ему. Не надо мучить их своими сомнениями.

Но отъезд Сайми и Бельда снял лишь часть груза с души Волха. Там, внизу, среди воев сейчас полно его побратимов. В плену — Боян. А на Перыни — мать. И где найти такой корабль, чтобы смог увезти весь город к новым, безопасным берегам?

«На этом берегу ты можешь все. Помни об этом, когда снова перейдешь реку…»

Волх вздохнул и завистливо покосился на другой берег. Вот там он был почти всемогущим. Там его слушались стихии. Земля и вода вместе с ним сражались против врага, ветры слушались мановения его руки… Там он сумел бы защитить всех, кто ему дорог. А по эту сторону реки им остается полагаться на собственные силы. Но кто сказал… Волх внезапно задохнулся влажным весенним ветром… Кто сказал, — продолжал он думать и не смел додумать до конца, хватаясь для храбрости за оберег… Догадка была такой ослепительной, что у него защипало глаза.

— Кто сказал, что я должен оставаться на этой стороне?!

Волх выкрикнул вслух эти слова, с восторгом вслушиваясь в собственный голос. Он разжал кулак — на ладони остался деревянный обломок. Последний конец коловрата откололся, и на веревке теперь болталась круглая сердцевина. Волх беспечно засмеялся, глотая снежинки.

Чья-то ладонь опустилась ему на плечо. Не оборачиваясь, Волх пожал эту руку.

— Да-да, я уже сам все понял, отец.

На Волха дохнуло теплом — как от коровьего бока.

— Ты уверен, что все понял? — печально спросили сзади.

Волх нахмурился. Странное ощущение — как будто он был не вполне честен сам с собой. Не обманывал — просто недоговаривал, потому что боялся признать… Обломок оберега нетерпеливо царапнул руку. Волх вздрогнул и вздохнул.

— Ну уж теперь чего не понял — того не понял. И ты мне сейчас не говори, а то передумаю.

Сзади послышался тихий вздох, и плечо тут же опустело. Волх рискнул обернуться — но за спиной у него никого не было.

Теперь — вниз. Он бежал по колено в мокром снегу, и в лицо летел снег, и снег этот был по-весеннему прекрасен.

Расталкивая воев, он орал:

— Клянча! Мар! Где вы, леший вас побери?

Словенский и русский воевода догнали князя у самой воды. Лицо Мара было усталым и обреченным. Клянча воинственно скалился, запах близкой битвы будоражил его кровь.

— Клянча, — начал Волх, осторожно подбирая слова. — Ты помнишь, что мы с тобой братья?

Клянча нахмурился и кивнул.

— И ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу?

— Сделаю, Волх Словенич, — пожал плечами воевода.

— Тогда вот, — Волх протянул свой меч рукояткой Клянче. Тот попятился.

— Ты чего…

— Бери. Я хочу, чтобы ты возглавил эту битву вместо меня. А ты, Мар, служи ему так, как служил мне. А если… когда в Новгород вернется мой сын, вы поможете ему принять княжество. А если вернется дочь… — Волх досадливо вздохнул, — то поступите с ней так, как сами решите.

— Ты что это затеял, Волх Словенич?

Клянча все еще не решался взять меч и растерянно смотрел на Волха.

— Я иду на тот берег, — улыбнулся тот.

— Как идешь?! На чем? — опешил Клянча, глядя, как льдины сшибаются на гребне реки.

— На своих двоих, — пожал плечами Волх. — И если ты мне брат, то ты и сам мне не помешаешь и другим не позволишь. И лишних вопросов не будешь задавать.

— Ты, князь, похоже, с ума сошел от страха, — сердито заявил Мар. — Блажишь. Нашел время!

— Нет, погоди, здесь не то, — остановил его Клянча. Он наконец взял меч и хмуро сказал:

— Я сделаю то, о чем ты просишь. Только…

— Молчи. На-ка, и это отдашь Бояну на память.

Волх сорвал с шеи веревку и сунул Клянче в руку деревянный обломок, в который превратился оберег. Затем он быстро сбросил плащ, расстегнул пояс, стянул сапоги и остался в одной рубахе. Вот теперь белая была бы кстати, — подумал он.

Мар кричал что-то Клянче, Клянча орал в ответ. На берегу стали собираться вои и дружинники. Волх больше не оборачивался. Он не отрывал глаз от замершего в ожидании леса на том берегу. Словно повинуясь его взгляду, льдины выстроились зыбким мостом. Не раздумывая, Волх прыгнул на ближайшую, зашатался, но равновесие удержал. Еще прыжок, еще… Лед трещал и кренился у него под ногами, а между льдинами грозно чернела вода.

Еще немного — столько и еще полстолька — и он достигнет гребня реки… Берег казался совсем близким, Волх уже видел все пятна на березах, и голова его закружилась. Он словно возвращался домой… Еще прыжок, это так легко…

— Отец! Отец! Я здесь! Я живой!

Маленькая фигурка на берегу прыгала и махала рукой. Вокруг мальчика суетились волки, пытаясь оттащить на безопасное расстояние от реки.

Волх не поверил своим глазам. Он застыл на льдине, не обращая внимание, как швыряет ее вода. Боян жив и свободен! Это чудо. А значит, ничего невозможного нет.

Совершенно счастливый, Волх ступал по льдинам, как по собственному крыльцу. Он даже не смотрел под ноги, потому что наглядеться не мог на потерянного и вновь обретенного сына. Одна из льдин накренилась, нога его поскользнулась, он обломал ногти, цепляясь за льдину, и мигом оказался по грудь в воде. Холод безжалостно стиснул грудь. Течение подхватило Волха и потащило вслед за ледяным крошевом. Захлебываясь, он пытался еще раз увидеть город и лес, он вертел головой, но вокруг был только лед.

Вода жгла холодом, лед резал до крови, мышцы надрывались в борьбе с рекой. Боль перемалывала тело, и с каждым ее ударом в памяти вспыхивали лица и образы. Снова золотой лист запутался в мокрых черных волосах. Снова алая кровь лилась на белый снег завоеванного города. Снова загорались на солнце разноцветные шелка, и мировое древо вырастало в Вырей. Снова новорожденный мальчик, сморщив красное личико, кричал у него на руках.

Воспоминаний становилось все больше, а ощущений — все меньше. Боль ушла, шевелить руками и ногами стало лень, и что-то мешало всплыть на поверхность — то ли дно льдины, то ли просто толща воды. В сердце заметался запоздалый смертный страх. Так вот о чем говорил Велес у него за спиной! Но страх быстро ушел, и Волх совершенно согласился со своей участью. Ведь жизнь — не слишком большая плата за дары богов. И вот в последний миг между жизнью и смертью, когда все бы отдал за последний вздох, да только отдавать уже нечего, — Волх наконец почувствовал, что его тело становится чем-то иным.

Но с берега видели только, как скрылась под водой его голова.

— Как же это… Что за… — орал запыхавшийся Булыня. — Он же утоп! А вы-то что стояли, как истуканы?!

— Отчудил ваш князь, — проворчал Мар. — Хотя на его месте любой мог умом тронуться.

— Парни, но Волх сам велел ему не мешать, — еле слышно пробормотал Клянча.

— Не велел… Эх ты! — Булыня с досадой толкнул его в грудь и закрыл лицо руками.

Клянча, бледный до испарины, сжимал непривычную рукоятку княжеского меча. Он не пытался защищаться от упреков и с ужасом думал, что ошибся. Он поверил, что Волх собирается совершить какое-то чудо, но по всему выходило, что князь действительно сошел с ума и просто утопился у всех на глазах.

Но времени горевать у них не оказалось.

— Идут! Идут! — закричали часовые.

Горизонт вздрогнул от зловещих ударов барабанов. Из-за речного поворота показались первые вражеские корабли.

Росомаха со своей ладьи наблюдал, как вырываются вперед ладьи, несущие ударный отряд. Глядя на их стройные силуэты, он зажмурился от удовольствия, как сытый кот. Как ему нравилось обладать такой силой и красотой! Особенно хорош был корабль-стрелок. Его команда работала слаженно, как один человек. Грозный брюшной лук-арбалет был похож на затаившегося в засаде хищника.

Прикрыв ладонью глаза от липкого снега, Росомаха вычесывал взглядом словенский берег.

— Видишь отца? — шепнул он на ухо Туйе.

— Отца не вижу, — задумчиво ответила княжна. Прикусив губу, сузив глаза, она следила за высокой светловолосой фигурой на берегу.

Вот воины взялись за щиты, чтобы прикрыть себя и гребцов от словенских стрел. И вдруг… Росомаха не поверил своим глазам. Гребцы закричали от ужаса, бросая весла. И было с чего: поперек реки, от берега к берегу, вдруг выпятилось огромное колесо. Сжимая кулаки, Росомаха увидел, как вторая ладья на полном ходу врезалась в корму первой, и несколько воинов выпало за борт. Тут колесо медленно провернулось, вода с него схлынула, и стало видно, что это не колесо вовсе, а кольцами свивает блестящее бугристое тело огромный змей.

Рогатая голова змея, разбрасывая лед, вырвалась из водяной толщи. Змей повернулся к одинокой фигурке, плачущей на лесном берегу в окружении стаи волков. Несколько мгновений мальчик и змей смотрели друг на друга. Змей с облегчением, Боян — с чувством пугающего узнавания.

Потом змей, оскалившись, склонился над кораблями Росомахи, беспомощно сбившимися в кучу, и подул — как мальчишка, который запускает в кадке с водой берестяные кораблики.

— Это он! Он! — ликуя, заорал Клянча. — А ну, всыпь им жару, Волх Словенич!

— Чему они так радуются, хель их забери? — простонал Росомаха, стуча кулаком по борту.

— Они, похоже, думают, что это и есть их князь, — растерянно ответил его помощник по имени Кари. — А если так — я бы не рискнул с ним вести переговоры.

Ладьи разбивались друг о друга и тонули, десятки людей барахтались в ледяной воде, извивались и били по воде змеиные кольца. Лучники осыпали змея стрелами. Некоторые глубоко уходили под черно-зеленую кожу, из ран текла алая кровь, и змей от боли ярился еще сильней. А словенское ополчение на одной стороне реки и Боян на другой мучились своей ролью пассивных зрителей, но ничего не могли поделать.

— Росомаха, пора уходить отсюда! — закричал Кари прямо в ухо.

Туйя белыми пальцами вцепилась в борт. Так страшно ей не было никогда в жизни. Даже в далеком детстве, оказавшись между чудовищем и телом погибшей матери, она не почувствовала такого с ума сводящего ужаса. Даже когда за спиной слышались шаги мертвого человека — он и сейчас неподвижно стоял за спиной Росомахи. Ей было не отвести взгляд от змеиных глаз. Змей тоже смотрел на нее. Его по-человечески разумный взгляд был совсем не похож на неподвижное змеиное око. Смотрит, как будто я — его главная цель, — обреченно подумала Туйя. — А это страшное месиво, — она покосилась на человеческие тела и деревянные обломки, хаотично носившиеся по воде, — просто попутная забава.

— Ты хочешь сказать, — заорал на Кари Росомаха, — что этот уж-переросток помешает мне попасть в новгородские кладовые?!

— Да какие, к лешему, кладовые! — в тон ему заорал помощник. — Треть кораблей уже погибла!

— Хватит и трех кораблей, чтобы ни одна словенская мышь не высунулась из города, — заносчиво заявил Росомаха. — Надо только убить дракона. Давай Лося вперед!

Навстречу змею устремился корабль-стрелок. Ее капитан, могучий Лось, действительно похожий на зверя в лохматой шкуре и рогатом шлеме, гаркнул:

— Заряжай!

Разбойники водрузили на ложе снаряд — железный болт и навалились животами на рычаг.

— Назад! Назад! — заорал Лось на своих гребцов. Те налегли на весла, разворачивая корабль. Змеиная шея взметнулась выше деревьев, пристально наблюдая за человеческими усилиями.

— Смотрит, гад, как на барахтающуюся букашку, — процедил Росомаха.

Змей стремительно изогнул шею, и его страшная голова опустилась почти вровень с кораблем.

— Да он смеется над нами! — в ужасе прошептала Туйя.

Змей действительно усмехнулся — и эта усмешка показалась княжне жутко знакомой, — а потом подул. Оба арбалетчика, размахивая руками, слетели с палубы. Освобожденный рычаг спустил тетиву, болт просвистел над головами главаря и Туйи и снес верхушку мачты. Парус накрыл их с головой. В это время треск и вопли сообщили, что в кольцах змея погиб еще один корабль.

Но не стрелок — обрадовался Росомаха, путаясь в парусине.

— Лось, заряжай! — упрямо заорал он.

— Мне никак одному! — виновато крикнул Лось.

Ругаясь по чем свет стоит, Росомаха велел кораблю-стрелку подойти ближе, сбросил мохнатый плащ и перепрыгнул на его борт. Он в одиночку водрузил новый болт на ложе арбалета — при этом вены на его плечах вздулись так, словно вот-вот лопнут. Вместе с Лосем они упали на рычаг, пока гребцы пытались развернуть корабль к цели.

— Эй ты, Безымянный! — с хамоватым отчаянием обернулся Росомаха к неподвижной фигуре отца. — Помогай уже, леший тебя забери!

Волх наконец вырвался из беспамятства. С удивлением увидел он с высоты птичьего полета обломки кораблей, тонущие в ледяном крошеве. Что это было? Кровь отчаянно стучалась в висок, тело дрожало незнакомым предвкушением. Но человеческое сознание уже сквозило из-под темной звериной сути. Ледяной мост. Ледяная вода. Ледяная смерть — и преображение. Волх вспомнил и еще страшнее оскалился на врагов своего города.

И тут с одной из ладей, осторожно державшейся в стороне навстречу ему метнулась тень. Это был он сам — или его отражение в тусклом и страшном зеркале. Черный рогатый змей оскалил окровавленную пасть.

— Хавр.

Вместо слов из пасти Волха послышалось хриплое шипение. Но черный змей понял, оскал превратился в знакомую ухмылку.

— О, ты меня узнал? Прекрасно. Если бы ты сдох, не узнав, что я вернулся за своим городом, вкус победы не был бы для меня так сладок.

— Это мой город! — яростно заревел Волх.

— Это мой город! — эхом отозвалось чудовище. — Ты отнял его у меня не по праву, и теперь я пришел вернуть его себе.

На миг сомнение охватило Волха. Давняя червоточина в совести — поединок с Хавром он выиграл нечестно, нанеся смертельный удар со спины. Черный змей тут же воспользовался его слабостью. Его гибкое и тяжелое тело обрушилось на Волха, и тот почувствовал, как трещит, готовый сломаться, его змеиный хребет.

Темнота глумилась:

— Червячонок! Не пыжься, тебе со мной не справиться. Я победил саму смерть! А ты в это время сиднем сидел на дарёной силе. Сколько жизней ты забрал, чтобы наконец превратиться в эту дохлую тварь?

— Только одну, — прохрипел Волх. — Свою.

В его жилы словно добавили крови. Тело выпрямилось и без труда стряхнуло с себя черного змея, ставшего похожим на сброшенную змеиную шкуру. Черный морок пополз надо льдом, прожигая вертлявый след. Но Волх смотрел вверх. Там, в разрыве между облаками, засверкал яркий свет. Он застил глаза, но Волх успел увидеть — словно сквозь толстый, многогранный хрусталь — две фигуры, столкнувшиеся в вечной битве. Потом все исчезло. Осталась только обезумевшая река и вражеские ладьи, гибель которых доставляла Волху мучительную радость.

Змей бил хвостом по воде. Ладья, попавшая под удар этого гигантского бича, просто раскололась пополам. Люди барахтались, цепляясь за корабельные обломки. Их топили лед и течение, а холод сковывал уцелевших смертным сном. До берега не добрался ни один.

— Подохнем все, — прохрипел Лось. Пот оросил его обветренный лоб.

— Леший тебя забери, — огрызнулся Росомаха и заорал на гребцов: — Поворачивай! Поворачивай! Да не туда, уроды! Рыжий, смени меня!

Один из гребцов подхватил рычаг, и Росомаха метнулся на его место. Весло яростно заработало в его руке. Но догадаться, куда в следующее мгновение метнется змеиная голова, он не мог.

— Выходи вперед! — крикнул он капитану следующей сзади ладьи.

— Что?! — не расслышал тот. Или не захотел расслышать: идти вперед, к змею в пасть, означало верную гибель.

— Вперед! Обходи нас справа и встань перед драконом!

Капитан не посмел ослушаться Росомаху. Обреченный корабль выплыл вперед. И змей проглотил наживку. Покосившись на наглое суденышко, он опустил голову и широко оскалился. Срывая сухожилия, Росомаха крутанул весло и проорал:

— Стреляй!!

Болт сорвался с арбалета. Он не попал в оскаленную пасть, но снес змею половину морды. В агонии змеиная туша забилась на воде, подминая под себя живых и мертвых. Разбойники на пяти уцелевших ладьях торжествующе заухали, потрясая мечами и топорами. А со словенского берега донесся тяжкий многоголосый стон.

— Ну что, гадина, съел? — захохотал Росомаха. Его колотила победная лихорадка.

Но разбойники рано радовались. Ослабевая в смертных муках, змей выбросил хвост на городской берег, а морду протянул к лесному. Боян, плача от горя и страха, невзирая на сердитый скулеж волков, бросился к ней. Змеиные глаза, большие, зеленые, с огромными черными зрачками, неподвижно уставились на мальчика. Боян упал перед змеиной головой на колени и сжал ее в своих ладонях, стряхивая ледяную крошку с холодной, жесткой чешуи. Из пасти выскользнул тонкий бурый язык, тихо тронул мальчику щеку — и глаза змея остекленели.

Но его мертвое тело надежной плотиной отгородило словен от разбойничьих кораблей.

— Росомаха, не гневи богов! — крикнул охрипший Кари. — Мы не можем сражаться на суше, мы потеряли больше половины людей! Надо уходить!

И Росомаха кивнул.

— Мы сделали, что могли. Уходим! — царственно взмахнул он рукой.

Гребцов уговаривать было не нужно. Они заработали веслами так, словно от этого зависела их жизнь. Оставшиеся пять кораблей пошли вниз по реке, подгоняемые течением…

Должны были пойти. Вместо этого река не дала им сдвинуться и на шаг. Весла взлетали и опускались, у гребцов темнело в глазах от напряжения, а ладьи стояли на месте. Нет, еще хуже! Медленно, но верно их несло на змеиное тело.

— Что происходит? — Мар схватил Клянчу за плечо. Тот медленно покачал головой.

— Не понимаю… Река потекла вспять.

— С Мутной такое бывает, — с видом знатока заявил пожилой чудянин, один из воев ополчения. — Она течет в обратную сторону, когда воды в озере Нево становится больше, чем воды в озере Мойско.

— Но чтобы так кстати… — усомнился Клянча.

— Да, очень кстати, — согласился чудянин. — Но кое-кто в нашем народе верит, что когда стрела убьет зверя-защитника, горы извергнут огонь, иссякнут родники и реки потекут вспять.

— Вот оно что… — глубокомысленно вздохнул Клянча. И огляделся: нет ли поблизости огнедышащих гор. А потом опомнился:

— А какого лешего мы стоим? А ну, парни, за мной!

Издав воинственный клич, новгородцы бросились на мост из змеиного тела.

— А ты говоришь — надо уходить, — усмехнулся Росомаха. Скрестив руки на груди, он стоял на носу корабля-стрелка. Качка ему была нипочем — он привык держать равновесие на палубе. — Биться надо. Лось, заряжай! Парни! Бросай весла, берись за мечи!

Новгородское ополчение на мосту и разбойничья рать, поредевшая, но вооруженная до зубов, с мрачной решимостью встали друг против друга. В нависшей тишине упало чье-то ругательство — и с обеих сторон полетели стрелы, замелькали, зазвенели ножи и топоры. Арбалет выстрелил очередным болтом, насмерть сбив левый фланг словен. Но больше ему не удалось сделать ни одного выстрела: меткие новгородские лучники по одному убивали каждого, кто пытался перезарядить арбалет.

Туйя осталась на корабле главаря, которым сейчас распоряжался Кари. Затравленным зайцем она присела на корточки и прижалась к борту. Стрелы летели над ее головой, корабль качало, но ей было уже все равно. Звуки смертельной схватки доносились словно издалека. Княжна оглохла и ослепла от мучительной жалости к себе. Когда ладья, накренившись, зачерпнула воды и медленно начала тонуть, Туйя лишь брезгливо одернула подол, чтобы не замочить. Она так бы и утонула, застыв в самолюбивом оцепенении, как мошка в янтаре, но вдруг чья-то рука схватила ее за шкирку.

— Эй, словене! — крикнул, задыхаясь, Росомаха. — Вот ваша княжна! Это она привела к нам в заложники княжича! Это она выдала вашу засаду! Берите ее себе и разорвите в клочья, но дайте нам уйти!

Его рука дрожала, кровь бежала из разрубленного плеча. Туйя безвольно шаталась перед ним. Отпусти он ее — и она бы рухнула в воду.

Мало кто из ополчения понял, в чем дело, — предательство княжны осталось тайной для большинства новгородцев. Но близкие к Волху дружинники переглянулись и все как один посмотрели на Клянчу.

— Тебе решать, — сказал Булыня. Клянча покосился на Мара. Но лицо руса словно окаменело.

— А зачем мы будем руки пачкать? — ответил Росомахе новгородский воевода. — Она не нужна нам ни живая, ни мертвая. Не видать тебе мира, Росомаха!

Главарь разбойников оглядел остатки своего воинства. Жалкие остатки. Зажатые между обезумевшей рекой и змеиным телом, разбойники были обречены.

— Прочь пошла, — с досадой прошипел он, подталкивая Туйю к краю борта. Она вяло упиралась. Внизу бурлил ледяной омут.

— Стойте! Мы согласны! Отдайте княжну и уходите!

— Что за… — начал Клянча, гневно оглядываясь. И осекся: по мосту бежал Боян. Несколько разбойничьих стрел пронеслись возле мальчика, пока кто-то из ополченцев не прикрыл его щитом.

Остановившись напротив Росомахи, Боян, бледный, но решительный, крикнул:

— Это я, Боян, сын князя Волха, на теле которого стою, внук скотьего бога Велеса! Новый князь новгородский, — добавил он с легкой ноткой сомнения и, сдвинув брови, глянул по сторонам: будет ли кто-нибудь возражать.

От неожиданности новгородцы зароптали.

— Маловат для князя, — проворчал кто-то.

Но за спиной у Бояна вырос Клянча. Он молча, с выразительным лицом, вложил мальчику в руку отцовский меч. Сжав рукоять двумя руками, мальчик с усилием поднял его. Потом повернулся к воеводе и попросил:

— Пусть Туйя вернется домой, ладно?

— Ты князь, — важно сказал Клянча. — Как скажешь, так и будет.

— Отдавай сестру! — радостно крикнул Боян Росомахе. Тот вытолкнул девушку на мост, и новгородцы, толпясь, потянулись на берег. Как только последний из них сошел со змеиного хвоста, мертвое тело пришло в движение. Оно медленно погрузилось в воды Мутной.

Как только исчезла запруда, течение реки снова повернуло вспять. Оно подхватило увечные разбойничьи корабли и повлекло их вниз, к озеру Нево и дальше, к Восточному морю. И словене никогда больше не слышали о речном разбойнике по прозвищу Росомаха.

Последняя ладья Росомахи еще не скрылась за поворотом, а на берег уже высыпал весь город. Люди ошалели от неожиданной развязки. Они еще не успели задуматься, что же произошло, куда делся их загадочный защитник и как им теперь жить. Им просто было хорошо оттого, что удалось обмануть неминуемую смерть.

Ополченцы, побросав оружие, обнимались с семьями. Вдовы и сироты убивались по погибшим. Но потерь среди новгородцев было немного, так что смех и восторг заглушали плач.

Среди этой толчеи двое чувствовали себя не в своей тарелке. Боян крепко держал сестру за руку. Он понимал, что ей безопаснее быть к нему поближе. А еще лучше отвести ее потихоньку домой. Вон, побратимы отца, опомнившись от первого радостного хмеля, уже недобро косятся в ее сторону.

Туйя не вырывалась, но рука ее оставалась безжизненно вялой. Княжна ко всему была безучастна — и к недобрым взглядам, и к тому, что брюхатая Ясынь виснет у Мара на шее. Любовь, ненависть, месть, стыд — все стало пеплом, все потеряно на ветру…

Боян хмурился и заслонял сестру мальчишечьим плечом. Но его волновало и другое. Тревожно повертевшись по сторонам, он наконец спросил Клянчу:

— Где мама?

Услышав ответ, маленький князь захлопал ресницами, собираясь заплакать. Но он взял себя в руки и кивнул:

— Отец хорошо сделал, что услал ее отсюда. Клянча, а где теперь мой отец?

Воевода развел руками.

— Не знаю. Наверно, Велес забрал его к себе.

— Под землю? — мальчик поёжился. Клянча неопределенно пожал плечами. А куда еще? И так ясно, что без погребального костра мертвому не видать поднебесного Вырея. Змей или человек — Волх утонул. В хорошую погоду утопленника, тем более столь значительного, непременно стали бы искать. Но во время бурного ледохода об этом и думать было нельзя.

Наплакавшись и насмеявшись, город в едином порыве устремился на Перынь — благодарить богов.

Впереди шагали словенские и русские дружинники, за ними — ополченцы с домочадцами. Бежали и лаяли собаки, всегда готовые разделить человеческую радость.

— Смотрите! — Клянча упреждающим жестом остановил спутников. На пригорке, запорошенном мокрым снегом, под сенью сосен, женщина на коленях стояла у распростертого тела. Ее светлые волосы падали лежащему на грудь. А поодаль, смирно, будто собаки, сидело несколько волков.

— Отец! — отчаянно крикнул Боян. Он выпустил руку сестры и бросился бежать. Дружинники пошли за ним. Шелонь подняла голову им навстречу, и Боян с ревом бросился бабушке на грудь. Клянча нагнулся над телом, осторожно приподнял платок, вздрогнул и тут же опустил. Лицо мертвого было изуродовано с одной стороны, зато другая казалась безмятежно спокойной.

— Эх, Волх Словенич, — вздохнул воевода.

— Как он сюда попал? — недоуменно спросил Булыня. — Река-то в другую сторону течет.

— Смотрите, чистый какой, — подивился кто-то. — Ни кровинки. Матушка княгиня, ты его уж переодела что ли?

Шелонь покачала головой и обвела всех прояснившимися глазами.

— Таким и нашла тут, на берегу, — сказала она. — Его вытащили волки.

Дружинники уважительно и благодарно кивнули волкам. Клянча даже помахал им, как старым знакомым. Старый волк и волчата деликатно осклабились и незаметно, как тени, исчезли.

Волх лежал, свободно раскинув руки. На нем была белоснежная рубаха — индийский шелк, золотая нить. Крупные, тяжелые снежинки путались у него в волосах.

На третий день после этих событий по берегу озера Мойско через развязиху пробирались двое. Впереди шла женщина — невысокая, круглолицая, черноволосая. Шаг ее был ее по-мужски широк. Она так спешила, что ее спутник, долговязый и рыжий, едва за ней поспевал. Женщина волочила за собой меч — слишком тяжелый для ее руки.

— Сайми, дай я понесу! — в очередной раз взмолился рыжий. Женщина что-то буркнула и еще ускорила шаг.

— Странно, — через некоторое время сказал ей в спину мужчина.

— Что странно, Бельд? — не оглядываясь, спросила женщина.

— Ага! Хоть на что-то отозвалась! — обрадовался Бельд. — Странно, что разбойничьи ладьи до сих пор сюда не пришли. Неужели решили все-таки брать город?

— Мы бы услышали звуки битвы, — с сомнением сказала Сайми. — Или все уже кончилось?

Она наконец обернулась и посмотрела на своего спутника расширившимися от тревоги глазами. Бельд молча обнял ее за плечо. Чуть помедлив, Сайми высвободилась и с удвоенной решимостью зашагала по дороге.

Через полчаса Бельд снова попросил:

— Ну отдай мне меч! К чему такое упрямство?

Сайми сердито мотнула головой.

— Ты согласился пешком возвращаться со мной в город, именно потому что я пообещала не быть обузой в дороге. И я в состоянии сама нести свое добро.

— А-а… — тихо прорычал Бельд. За спиной у Сайми он трижды со всей силы ударил кулаком в ладонь. Немного успокоившись, он сказал:

— Не каждый мужчина бывает таким надежными спутниками, как ты, Сайми. Ты не можешь быть обузой. А согласился я просто потому, что вернуться — это правильно. А уехать — нет.

— Я уже не знаю, что правильно, а что нет. Я дважды обещала Волху…

— Тихо! — быстро перебил ее Бельд и схватил за руку. Путники застыли как вкопанные, издалека послышались голоса — не то пение, не то плач.

— Перынь! — переглянувшись, прошептали оба. И уже не взирая на возможную опасность, оба бросились наперегонки, напролом, через кустарник — туда, где на просвете между соснами берег поднимался над истоком реки. А плач становился все громче, все слышнее — как будто плакал целый город на одном дыхании.

Так оно и оказалось. У святилища собралась огромная толпа. Здесь были мужчины и женщины, вои и дружинники, словене, русы и чудь. Горели костры, жарилось мясо на вертелах, лился в кубки мед. По многим лицам было видно, что мед здесь пили не первый день. Кое-где тихо бренчали гусли. И несся над толпой гул — это плач и тихая речь причитаний сливались воедино.

Сайми и Бельд недоуменно переглянулись. Они спешили вернуться, чтобы разделить с близкими людьми смерть, а попали не то на пир, не то на тризну.

Увидев княгиню, многие тянулись к ней и дарили не то сочувственные, не то благодарные взгляды. Толпа расступалась, пропуская ее и Бельда вперед.

— Давай я схожу и узнаю, в чем дело, — предложил сакс.

Но Сайми решительно отстранила его легким шагом спустилась к берегу. Там росла старая ива. Ее причудливые корни образовали в воде целый город. Сайми спряталась за необъятным стволом и прижалась лбом к коре. Отсюда ей все было видно.

Чуть в стороне вокруг ковра с яствами сидела словенская дружина и кое-кто из знатных русов. К пиршеству они еще не притронулись. Позади была сооружена крада — самая высокая из всех, какие довелось видеть Сайми. Мертвый был собран в дорогу богато. Поленница утопала в дарах — караваях хлеба, кувшинах с медом, битой птице, дорогой посуде и оружии. На плечах у мертвого был роскошный меховой плащ, а в руках — меч. В ногах у него лежала золотистая лошадиная туша.

Рядом с крадой сидели две простоволосые женщины — Шелонь и Туйя.

Сайми совсем не хотела понимать, что происходит. Но догадка была неотвратимой и грубой, как камень, пущенный в лоб. Его конь… его меч… его мать… его дочь… И тихий плач, заунывный, как звон комариного облака летним днем…

Выскочив из своего убежища, Сайми опрометью бросилась к краде. Она упала на колени перед свекровью, с отчаянным лицом схватила ее за рубаху и начала трясти.

— Вы что это затеяли! Даже не думайте, вы, обе! Только я одна могу, у меня есть право… А эта!.. — она с такой ненавистью дернулась в сторону Туйи, что девушка съёжилась. — Она украла моего сына, гадина, тварь… — Сайми перевела дух, подбирая бранные слова и вдруг споткнулась о строгий взгляд Шелони. Отпустив ее рубаху, она поникла и жалобно попросила: — Я хочу уйти с ним. Пожалуйста!

У Бельда — он тенью следовал за Сайми — яростно исказилось лицо. Но Шелонь спокойным жестом запретила ему вмешиваться. А сама сказала:

— На Туйю не рычи — что толку. Она на костер не собирается, да никто ее и не пустит. Волху еще по дороге в Вырей не хватало возиться с этой непутевой. Она со мной, на Перыни поживет. Будем говорить и слушать… А я бы очень хотела проводить сына до светлого Вырея. Но ты уж меня прости, в этой дороге ему не нужны ни я, ни ты. Сама знаешь, что он бы выбрал другую провожатую, правда?

Правда! Зачем тыкать в нос этой правдой, которая отравила ей всю жизнь? Обида стиснула Сайми горло. От ненависти ей было больно смотреть на людей. Бельд вовремя отнял у нее меч. Обида и ненависть надежным заслоном защитили ее сердце от горя — иначе оно бы разорвалось. Сайми тонула в этих чувствах, теряя связь с реальностью. И вдруг — как рука, протянутая утопающему, — она услышала:

— Мамочка! Мама!

Как слепая, Сайми нащупала темноволосую головку сына и наконец заплакала. Слезы смывали с ее души остатки злых мыслей. И она вдруг подумала, что у этой истории все-таки получился хороший конец.

Клянча, пьяный и торжественный, зажег факел. Он протянул его Бояну. Мальчик встал, по-взрослому отстранив плачущую мать. Он взволнованно погладил обломок-оберег на шее, потом смущенно взглянул на Бельда:

— Вообще-то обычно это делают братья.

Распрямив сутулые плечи, Бельд поднес факел к облитой маслом поленнице. У него было удивительно легко на душе — как будто не краду поджигал, а выпускал птицу из клетки. Погребальный костер вспыхнул огненными крыльями. Черный дым потянулся к небу, путаясь в сосновых кронах. Маленькая ласточка простригла воздух острыми крыльями и исчезла. И кое-кому из грустивших внизу показалось, что это вьются темные кудри вокруг склонившегося над костром лица. А что было выше — о том пока не полагалось знать живым.