46

В центре ротонды абонентов, под люстрой из кованого железа, на которой Шарль Гарнье приказал выгравировать готической вязью свою подпись, стоял огромный круглый стол. Архитектор ограничил сферическое пространство колоннами, образующими перистиль. Стены за ним несли на себе большие зеркала, в которых весь ансамбль отражался до бесконечности. Вокруг стола – десять обитых красным бархатом стульев в стиле Наполеона III, позаимствованных из лож зала. На столе, накрытом скатертью из органзы с позолоченным орнаментом, стояла посуда, принесенная со склада аксессуаров «Опера»: широкие блюда из чеканной меди, какие можно видеть на рынках Каира; вместо хрустальных фужеров – кубки из позолоченного серебра, подобранные к ножам, вилкам и ложечкам, оставшимся от какой-то восточной постановки аж XIX века; посредине – канделябр из «Дон Джованни», в который были вставлены тринадцать длинных свечей цвета слоновой кости, чье пламя отражалось в зеркалах, загадочно развешанных вокруг. Перед каждым прибором лежали лилии из белого шелка, служившие еще в «Жизели». Среди их листиков заботливо вставили квадратики бристольского картона с указанием фамилии и номера места каждого приглашенного, а карточки, подобные тем, что печатаются для свадеб или причастий, но старательно выписанные, в заманчивых выражениях приглашали к гастрономическим наслаждениям.

Три больших подноса на подставках были наполнены дарами моря: устрицы, небольшие омары, лангусты, мидии из Голландии, большие розовые креветки, съедобные моллюски, несколько видов съедобных ракушек и морские ежи покоились на ложе из морских водорослей в окружении лимонов, вырезанных в виде розеток. Под подносами – ржаной хлеб, соленое масло из Исиньи, уксус и лук-шарлот. Рядом, на десертном столике, тоже покрытом скатертью из органзы, в больших серебряных ведерках со льдом охлаждались восемь бутылок выдержанного шампанского-розе. Все это дополняли блины, шотландская копченая семга, сметана, иранская икра, еще лимоны, корзинки экзотических фруктов, пирамиды восточных сладостей и шоколада, закупленных Иветтой и художественно оформленных Агнессой.

Из-за того что не было поблизости кухни, ужин получился холодным, однако это неудобство компенсировалось отменным качеством блюд. Для обслуживания гостей были наняты два лакея, которых обрядили в национальную французскую одежду. Лица их скрывались за кожаными полумасками, казалось, они вышли из волшебной сказки. Сцена эта, достойная «Тысячи и одной ночи», сопровождалась записью голоса незабвенной Каллас из «Сомнамбулы» Беллини.

Гостей ждали к одиннадцати часам. Входить они должны были через «императорскую» дверь на углу улиц Скриб и Обер. Проход в ротонду внутри был огорожен ширмами, чтобы приглашенные могли раздеться и переодеться, так как дирекция не разрешила выносить костюмы из театра. Поэтому каждому пришлось заранее приходить на примерки, устраивавшиеся под большим секретом главной костюмершей. А пока готовились Иветта и Агнесса. Первая выбрала платье, которое носила графиня в «Пиковой даме» Чайковского: оборки из тафты, отливающей медной зеленью и розовато-фиолетовым цветом, придавали бывшей уборщице аристократический блеск, который ей и не снился. Мудреная прическа, сооруженная нанятым по случаю японским стилистом Нуоки, облагораживала ее лицо. Агнесса выглядела поскромнее, она оделась кормилицей из «Женщины без тени» Рихарда Штрауса. Старой портнихе очень нравилось это произведение, в частности, роль кормилицы, возможно, по причине дружбы с певицей, исполнявшей эту партию во времена, когда она только пришла в Пале-Гарнье. Костюм был простеньким: шелковое платьице с коричневым и черным, но зато высокий белый головной убор с муслиновой вуалью придавал изумительную элегантность всему ансамблю. Семейство Джонсон прибыло первым. Эмма переоделась в веселую вдову из оперы Франца Легара. Ей очень шли узкое прямое черное платье, усыпанное блестками, украшения из стразов, боа и эгреты. Ну а что касается ее сыновей, то кем же они могли быть, как не дорогими сердцу Рамо мифическими близнецами: Уильям – Кастором, Роберт – Поллуксом. Опять невозможно было отличить одного от другого, тем более что их вычурные одинаковые туники еще больше усиливали невероятное сходство. Тихими голосами лакеи приветствовали приходивших и провожали их в импровизированные ложи. Каждого просили не выходить из-за ширмы, пока часы не пробьют полночь: тем самым сохранялся эффект неожиданности. Все охотно подчинились этой просьбе. Жан-Люк превратился в доктора Миракля из «Сказок Гофмана» Оффенбаха, одержимого ученого с взлохмаченной шевелюрой, который появляется в третьем акте. Эрнест, отдавая дань «Фаусту» Гуно, обрядился в одежды Мефистофеля. Агнесса откопала ему старый костюм, который превратил журналиста в маленького красно-черного черта с длинным хвостом и шапочкой с двумя сатанинскими рожками; одеяние дополняли широкий плащ из пурпурного атласа и вилы Люцифера. Бертран же выбрал одежду ковбоя, чтобы быть Джеком Рэнсом, шерифом из «Девушки с Запада» Пуччини. Поборник справедливости щеголял в техасской шляпе, широком поясе, куртке с бахромой и сапогах со шпорами. Айша преобразилась в Лакме, героиню Лео Делиба. Ее внешность так подходила к этой роли, что не потребовалось никаких дополнений к платью, украшенному прозрачными вуалями с накладывающимися пастельными тонами. Мягкость линий, широкое декольте, богатая ткань чудесным образом подчеркивали стройность ее фигуры. Сделав свою работу, Нуоки и его бригада гримеров и парикмахеров бесшумно удалились. Один из лакеев загнул отворот своей белой перчатки, чтобы посмотреть на часы: еще пять минут осталось до удара гонга, одолженного у ударника оркестра, пять минут до предначертанного часа, который явится сигналом для перехода в новый год, после чего ряженые смогут открыть свое инкогнито. Пора тушить люстру, зажигать свечи и давать сигнал.

При первом ударе у всех екнуло сердце. При втором все встали. При третьем один из лакеев начал складывать ширмы, открывая взору одного за другим различных оперных персонажей, прятавшихся за ними. При десятом ударе образовался странный кортеж. При одиннадцатом все по знаку подошли к столу. После двенадцатого началось празднование. Под бравурную увертюру из «Сомнамбулы» все входили в новый год, год двухсотлетия Французской революции.

Иветта первая нарушила молчание.

– С Новым годом! – пожелала она, целуя Айшу.

Пример оказался заразительным, и все последовали ему. Устанавливалась теплая атмосфера. Со всех сторон раздавались «Happy New Year» и «Bonne Année». Каждый получил свою долю поцелуев, а некоторые лишь один, но сильный и глубокий. Все обменялись искренними пожеланиями счастья, здоровья, богатства, любви. Агнесса предложила тост и произнесла стихотворное четверостишие, заранее отрепетированное:

– Браво! – поздравил ее Эрнест, узнав отрывок из «Мещанина во дворянстве» Мольера, который Люлли переложил на песню.

Затем, играя своим хвостом, он подхватил припев, обращаясь к обслуге:

– Не знал, что у вас такой голос, – удивился Жан-Люк. – Вы могли бы сделать карьеру, дружище. Чокнемся за ваш талант.

– Примите и мои поздравления! – воскликнула Эмма, поднимая свой кубок с шампанским. – Так сымпровизировать под музыку Беллини – это чудо!

– В этот вечер мне все дозволено. Разве я не князь тьмы?

– Сядем за стол? – предложила Иветта. – Свои места вы можете определить по карточкам, но я знаю их наизусть и рассажу вас. Айша – Лакме, миленькая, сюда. Справа от нее Уильям – Кастор; и речи быть не может, чтобы разлучить голубков! Слева от нее наш ковбой, шериф Бертран – Джек Рэнс; рядом с ним наша кормилица Агнесса, а за ней Роберт – Поллукс. Надеюсь, вы не будете разочарованы соседством с красавицей графиней, мой дорогой Жан-Люк – доктор Миракль.

– Будь вы одеты пиковым тузом, я бы поморщился, но раз вы дама, я польщен! – с юмором парировал врач.

– Какой прекрасный собеседник! Жаль, что я должна делить его с веселой вдовой Эммой, – продолжила новоиспеченная миллионерша, пока вымуштрованные лакеи манипулировали стульями, чтобы каждый мог удобно усесться в своем непривычном костюме.

– Ну вот, остался только месье Лебраншю. О, тысячу извинений, я хотела сказать, его светлость Мефистофель! Вы будете верным рыцарем мадам Джонсон. Засуньте ваши вилы под стол.

– С удовольствием, – поблагодарил критик, из рук которого, как по волшебству, исчезло оборонительное оружие.

– Поосторожнее с ним, он большой любитель душ, – предупредил Эмму Джонсон доктор Отерив.

– А пустое место осталось для бедняка? – спросил Мефистофель. – Я полагал, что такой обычай окончательно исчез.

– Это чисто символически, – ответила Агнесса. – Когда-то так поступали в деревне мои дедушка и бабушка, вот я и подумала, если прилетит добрый ангел, наш долг оказать ему гостеприимство.

– Потому-то его карточка пуста. Мы напишем его имя позднее, – уточнил шериф Бертран, подмигнув Биллу.

– Начнем? – предложила «графиня» Иветта. – Жрать хочется. О, пардон, мои дорогие! Я хочу сказать, что проголодалась. Приятного аппетита, друзья!

– Приятного аппетита! – хором пожелали уже немного захмелевшие гости и с наслаждением, весело набросились на королевское угощение.

– М-м-м, как вкусно!

– Попробуйте икры. В жизни не ел ничего вкуснее.

– Немного хлеба, пожалуйста.

Пиршество было в самом разгаре, когда вдруг в дверь трижды постучали.

– Кто бы это мог быть? – поинтересовалась веселая вдова, очищая омара.

– Должно быть, бедняк, пришедший потребовать ему положенное, – заметил Мефистофель.

– Эй, лакеи, откройте этой неприкаянной душе, – высокопарно приказал шериф Бертран.

Оркестр заиграл двусмысленное крещендо, когда на пороге показался призрак Каллас. Все замерли. Кто с устрицей в руке, кто – с лангустом или моллюском. Слуги расступились, пропуская странное видение. Пришелица подходила молча, медленно. Она бесшумно скользила по мозаичному полу. Ее болезненной бледности лицо внушало тревогу.

– Браво! Вот это появление! – восхитился Мефистофель. – Не подкопаешься!

Ни звука не прозвучало в ответ на его восторг, слышно было лишь легкое дыхание новопришедшей, которая, глядя прямо перед собой, без намека на улыбку направлялась к свободному стулу. Один из лакеев подбежал, чтобы помочь ей сесть. Негибкая, словно труп, она прислонилась к спинке своего стула, обитого кроваво-алым бархатом. Нервный смешок вырвался у «графини» Иветты, но нежданная гостья не слышала ее. Неожиданно из этого тела полился голос, похожий на тот, что звучал в музыке. И обе Каллас слились в одну, исполняя восхитительную фразу, которую поет Амина, героиня Беллини:

Высокая возвышенная нота, затерявшаяся в бесконечности; от ярко выраженного фортиссимо в финале заколебались тоненькие язычки свечей, а хор ликующе заканчивал оперу, отвечая ей:

Мефистофель побледнел. Растроганная Айша плакала. Сердца миссис Джонсон и Жан-Люка никогда еще не бились так сильно. Иветта же успокоилась. А Агнесса узнала этот голос. Но нет, такое невозможно – она мертва. Что за дурная трагедия разыгрывается здесь в эту ночь? И только Бертран, Уильям и Роберт, казалось, спокойно воспринимали присутствие фантома, сидевшего рядом с ними. Воцарилось холодное молчание. Пришло время открыть истину. Бертран важно встал. Подняв позолоченный кубок, он начал произносить тост:

– Я ждал, когда мы все соберемся, чтобы от лица всех поблагодарить Иветту, проявившую инициативу и пригласившую нас сюда на этот вечер. Огромная благодарность и временной хозяйке этих мест, сумевшей предоставить в наше распоряжение чудесные, украшающие нас одежды.

Он по-джентльменски повернулся сначала к Агнессе и похвалил ее платье кормилицы, затем – к Эмме Джонсон, чье черное платье веселой вдовы переливалось разноцветными блестками. Не забыл он и Айшу, очаровательную в воздушном платье Лакме, и окончил Иветтой, особенно отметив ее элегантность, достойную настоящей графини. Бывшая уборщица очень сконфузилась и покраснела. Но взгляд шерифа уже переместился на другую женщину. Он смотрел на призрак Марии, которая была такой нереальной, трогательной, такой совершенной в своей исступленной восторженности, не принадлежащей ни к одному из миров, но балансирующей на стыке двух вселенных в состоянии психоза. Не зная, как рассеять овладевшую всеми неловкость, некоторые, подражая инспектору, подняли свои кубки, уцепившись за этот привычный жест, словно за брошенный им спасательный круг. Они отпили шампанского и натянуто улыбнулись, будто давая понять, что знают, как к этому отнестись. Однако были и такие, кто не переставал задавать себе вопросы. Шериф выдержал паузу, обвел глазами своих слушателей и торжественно продолжил:

– Настал момент пролить свет на ужасные драмы, которые тем не менее позволили нам узнать, что такое прочная дружба. Итак, я попытаюсь объяснить вам, как с помощью инспектора Джонсона и невольного участия некоторых из вас мне удалось прийти к кое-каким выводам. Вернемся, если вам угодно, к 29 сентября 1986 года, дате премьеры «Троянцев» в Парижской опере. Все началось именно в тот вечер, в нескольких метрах отсюда.

Бертран покинул свое место и принялся ходить вокруг стола. Началась игра в «свечу». Однако он не положил носовой платочек за стулом Марии, а начал рассказ:

– Лицо, которое мы назовем Икс, выжидало удобного случая, когда занавес поднялся перед первым актом. Он еще не знал, что станет убийцей. Все произошло очень быстро, непреднамеренно, во время антракта. Воспользовавшись смятением на сцене после обморока Сары фон Штадт-Фюрстемберг, исчерпавшей последние силы, чтобы представить публике трагическую смерть Кассандры, Икс по причинам, о которых я расскажу ниже, завладел бутафорским кинжалом, лежавшим в кулисах на столе для аксессуаров. Именно с этого стола артисты брали то, что им нужно, перед выходом на сцену. На нем находилось немало оружия. Так что для Икс не составило труда подменить бутафорский кинжал настоящим; для этого нужно было лишь зафиксировать стопор, который делал лезвие безобидным. Икс рассчитывал, что в разгар действия певица, исполнявшая партию Дидоны, может нанести себе смертельную рану в момент самопожертвования. Однако вопреки всем ожиданиям Эрма Саллак выжила. Замысел Икс не удался. Что за важность: проиграл сражение, но не войну. Раз Икс вне подозрений, можно позднее возобновить попытку. В Лондоне, например, 9 октября 1987 года.

Бертран, до этого стоявший за стулом Марии, подошел к Агнессе и встал за ее спиной.

– В тот вечер в Королевском оперном театре давали новую постановку «Кармен» с Сарой фон Штадт-Фюрстемберг в главной роли. Так вот, во время антракта после первого акта с певицей стало плохо. Симптомы оказались почти идентичны тем, которые были у нее в Пале-Гарнье. Сходство этих фактов прошло бы для меня незамеченным, если бы Эрнест Лебраншю не обратил на них мое внимание. Совпадение было тем более странным, что заменившая певицу Дженнифер Адамс скончалась в результате происшедшего несчастного случая, о котором все мы знаем. Ход развития событий оказался таким же, как и в Париже, только жертва была другая.

– В чем же здесь связь? – спросила заинтригованная Эмма. – Ведь Дженнифер Адамс не участвовала в «Троянцах»!

– Разумеется, уважаемая миссис Джонсон. Она даже находилась очень далеко от того места: плыла по Тихому океану. Шесть человек, не считая членов экипажа, могли бы это засвидетельствовать.

– Тогда почему ее убили?

– Невезение! Она оказалась в неподходящем месте в неподходящий момент! Икс ошибся жертвой, – добавил инспектор Джонсон.

– И тем не менее мы имеем дело со смело задуманным преступлением, – заявил Бертран. – Остается найти мотив. У кого-нибудь есть предположения?

– Может быть, соперничество между двумя певицами? – отважился Жан-Люк, никогда не видевший своего друга таким загадочным.

– Есть также человек, который хотел убить Сару в «Ковент-Гарден», когда мы с помощью Сенты Келлер, переодевшейся в Кармен, устроили ловушку для подозреваемого, – высказался Эрнест.

– Жиль Макбрайен! Наша глупая инсценировка чуть было не сделала из него идеального убийцу, – ответил шериф. – Узнай я его, не дай ему сбежать, нам, вероятнее всего, удалось бы предотвратить его трагический конец.

– А нож, о котором он умолчал? Тот, который я нашла в уборной бедняжки Сары! – возмутилась Иветта.

– Он подумал, что та намеревалась разделаться со своей соперницей, а так как он был в нее безумно влюблен, то умолчал о находке, чтобы отвести от нее подозрения. У него и в мыслях не было, что, поступив так, он обрек ее на смерть! Можно даже предположить, что, расскажи он о том кинжале, мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг была бы жива и по сей день. Но вернемся в Лондон. Вы знакомы с главной костюмершей «Ковент-Гарден», не так ли, Агнесса?

Портниху этот неожиданный вопрос застал врасплох, словно инспектор крикнул ей: «Свеча!»

– Джейн! – удивленнр воскликнула она. – Да, конечно, но я уж и не помню, когда виделась с ней в последний раз… А почему вы спрашиваете?

Инспектор Легран держал свой кружок в напряжении. Он, а не кто иной, диктовал правила игры. И от этого чувствовал удовлетворение. Ощущение власти возбуждало его.

– Не считаете ли вы, что она девица нерешительная? Из тех, что выдумывают разные истории, чтобы прослыть интересными?

– Джейн! Упаси Господи! В жизни не встречала кого-нибудь с такой головой на плечах. Особенно меня поражала ее наблюдательность. От нее ничто не ускользает. Она способна на расстоянии понять, прочен ли шов или вот-вот разойдется. У нее просто какое-то шестое чувство!

– Стало быть, она не просмотрела бы вырванный клочок или прореху на платье солистки?

– Конечно, нет.

– Спасибо, Агнесса. Ваше свидетельство льет воду на мою мельницу, так как в вечер второго представления платье Сары порвалось на спине, или, выражаясь точнее, было порвано кем-то, кто пытался потушить нам мысль, что накануне дива в антракте взобралась к колосникам, готовя убийство Дженнифер Адамс, и в спешке за что-то зацепилась юбкой. Да вот только Джейн вернулась в театр в воскресенье после премьеры, и когда инспектор Джонсон допрашивал ее вечером, она не упомянула об этой детали, относящейся к одежде лишь потому, что костюм Кармен был тогда еще в хорошем состоянии. Следовательно, Икс возвращался на место преступления между двумя представлениями с намерением навести нас на ложный след. К этому следует добавить, что дежурный врач подтвердил болезнь мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг.

– Чем же она болела? – застенчиво спросила Айша.

Полицейский предоставил слово своему другу Жан-Люку.

– Полагаю, у нее была аллергия на шоколад. Случается, что какао оказывается для некоторых людей сильным ядом. Иногда даже ничтожная его доза может вызвать серьезный кризис. Наиболее часто встречающиеся симптомы – рвота и потеря сознания.

– Все так и было, – дополнил Уильям. – В артистической «Ковент-Гарден» находилась коробка шоколадных конфет. Об этом мне сказала Джейн. Сара велела выбросить ее, но не устояла перед искушением съесть половинку конфетки до выхода на сцену.

– Одну коробку она получила в Пале-Гарнье. Я это прекрасно помню. Как сейчас слышу, как она говорит: «Возьмите-ка ее, Агнесса, уберите с моих глаз долой это искушение сатаны».

– Коробка была полная? – спросил Бертран.

– Нет, – ответила портниха, – половинка конфеты была съедена, а сливочная начинка вытекла и склеила соседние шоколадки.

– Таким образом, мы можем утверждать, что мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг не притворялась больной, чтобы обеспечить себе алиби и безнаказанно убивать своих партнерш… Впрочем, коробку с шоколадом мы нашли и в Афинах, но от жары конфеты растеклись и их выбросили, даже не попробовав, – добавил инспектор. – Так что в Афинах Сара не заболела по чистой случайности.

– Но кто же присылал ей эти конфеты? – спросил Роберт.

– Думаю, что их присылал Жилу, который знал ее слабость к сладкому. Выходит, что и тут он замешан, сам того не желая. Довольно странный невиновный убийца, вы не находите? Шоколад вызывает болезнь, но в то же время спасает жизнь! Ирония судьбы!

– И все-таки он был грубияном! – не выдержала Иветта.

– Скажем, он не умел сдерживать себя, а вообще-то, мне кажется, он был неплохим парнем. Кстати, самоубийством он доказал искренность своих чувств к Саре. Бедняга вообразил, что неправильно настроил гильотину, которая отрубила голову Бланш де Ла Форс. Он отвечал за все сценическое оборудование. И вероятнее всего, он погиб, думая, что его небрежность явилась причиной несчастного случая. Мы с инспектором Джонсоном тоже в некотором роде причастны к этой трагедии; напрасно мы преследовали его… Итак, отводим еще одного подозреваемого, поскольку он сам стал жертвой того самого Икс.

Бертран прошел еще немного и остановился за стулом Эрнеста. Присутствие полицейского за спиной было неприятно Мефистофелю. Журналист инстинктивно напрягся. Пот выступил на его лбу, капли прочерчивали бороздки в гриме, стекая по щекам. Тут Агнесса заметила, что забыла положить на стол салфетки; они остались на десертном столике. Она встала, сходила за ними и раздала гостям. Движение принесло ей облегчение. Эрнест поблагодарил, промокнул лицо и протер очки.

– Ну и жарища! – пробормотал он, обмахиваясь своей картой вин. – Мой костюм – настоящая портативная сауна!

Бертран не подхватил ремарку журналиста и продолжил:

– Подумаем теперь о еще одном подозреваемом. Вы помните, миссис Джонсон, вашу жиличку, швейцарку?

– Сенту Келлер? Еще бы… очаровательная девушка.

– Вы помните случай с чайником?

– Конечно. Бедняжка сильно ошпарила себе руку.

– Прекрасно… Она обожгла руку. Существенная деталь. К сожалению, в тот момент ни доктор Отерив, оказавший ей первую помощь, ни я сам не обратили внимания на ее руки: они были очень похожи на руки Эрмы Саллак – с такими же длинными тонкими кистями. А ведь я держал их, когда в Париже навестил ее в больнице… От ожога осталось небольшое коричневое пятнышко… Такое же точно мы приметили в Афинах на правой кисти Сесилии Геропулос, переводчицы Сары.

– Вы хотите сказать, что Сента и Сесилия – одно и то же лицо! – воскликнула Эмма Джонсон.

– Никак не врублюсь! – в отчаянии ударила кулачком по столу «графиня» Иветта. – О! Извините, это нервное…

– Должен признать, что понять что-либо тут нелегко. И все же вернемся к тому вечеру, к «Троянцам» в Пале-Гарнье. Сара фон Штадт-Фюрстемберг и Эрма Саллак ненавидели друг друга. Это была какая-то утробная, неразумная ненависть, опустошающая, укоренившаяся, восходящая ко времени, когда обе они брали уроки пения у Марии Штадер на берегу озера Цюрих. Эрма тогда внешне совсем не походила на нынешнюю, да и сценического псевдонима у нее не было. Сара же сохранила и свою внешность, и свою фамилию. Так что Эрма узнала свою бывшую однокашницу, только когда пошли репетиции. Она сама мне в этом призналась, то же самое подтвердили и ее коллеги, которых это немало забавляло, и при каждом удобном случае они подливали масла в огонь! Поэтому, чтобы отомстить за себя, она придумала жестокий план, решив во время спектакля встать в кулисах и смотреть, как ее соперница умирает в роли Кассандры, надеясь помешать ей своим присутствием. Однако вышло все наоборот. Она явилась для Сары своеобразным стимулятором, и та превзошла себя, достигнув успеха, о котором все мы знаем. Когда же пришла очередь Эрмы умирать в роли Дидоны, у дивы не осталось другого выхода, как только пойти еще дальше, чтобы не разочаровать публику… Удар кинжалом оказался беспощадным. Но кто же подменил бутафорский кинжал? На этот вопрос у Эрмы был однозначный ответ: Сара.

– А это означает, что в Лондоне, сменив личину, Сента сделала все, чтобы убить ту, которую считала своей убийцей! – возмутилась Эмма Джонсон. – Под собственной крышей я приютила злодейку! Какой ужас!

– Значит, насколько я понимаю, эта самая девица, промахнувшись, обратилась в Сесилию, чтобы закончить свое грязное дело, – заявила Айша. – Ну и мешанина!

– Однако она не могла знать, что в антракте решено было заменить исполнительницу роли Кармен, – заметил Уильям.

– Господа, вы можете все убрать со стола и принести миски с теплой водой для ополаскивания пальцев, – приказала Агнесса слугам. – Думаю, дары моря уже есть никто не захочет. Десерт – еще может быть, но попозже. Посмотрим, чем все это окончится. Однако немного шампанского нам не повредит.

– К вашим услугам, мадам, – ответил один из слуг. – Сейчас все сделаем.

– Подумать только, мы попросили ее переодеться в Кармен, чтобы напугать ту, которую считали убийцей! – произнес Эрнест. – Невероятно! Ну и посмеялась же она над нами!

– Но как ей удалось все подстроить в Афинах? – с негодованием спросила Айша.

– Очень просто. За кулисы она проходила свободно. Так что ей не составило никакого труда превратить безопасный аксессуар в орудие убийства. Ей не привыкать. Еще девочкой она не поколебалась избавиться от одной из своих товарок, чтобы занять ее место статистки в «Ифигении в Тавриде». Не так ли, Лина?

Журналист задал этот вопрос призраку Марии. Все взгляды обратились к воздушному созданию, сидевшему немо, с высоко поднятой головой; казалось, все, о чем здесь говорилось, совсем не касалось ее.

– Да, действительно, – дополнил инспектор Легран, – Эрма, Сента и Сесилия – все это персонажи, в которые воплотилась Лина.

– И мы сидим с ней за одним столом! – истерично выкрикнула «графиня» Иветта. – Это уж слишком!

– Успокойтесь, милая. Примите успокоительное, – ответил ей Жан-Люк, заставляя ее отпить шампанского. – Вам нечего опасаться. Мы с вами.

– Мы контролируем ситуацию, – подтвердил Легран. Затем, обращаясь к Роберту, он невозмутимо бросил: – Твой ход, доктор!

Праздник закончился. Поллукс, он же доктор Джонсон, не спеша снял с головы завитой парик и так же неторопливо начал рассказывать:

– Когда по просьбе Бертрана и Уильяма я прилетел инкогнито в Париж для обследования Лины Геропулос, то после первых же вопросов догадался, что сдвиг у нее начался еще в детстве. Поэтому я решил сделать экскурс в ее прошлое, для чего ненадолго слетал в Милан. Многие актеры того времени были еще живы. Они поведали мне, что маленькую Лину регулярно избивал и насиловал ее отец. Он же, судя по всему, совершил насилие и над ее приятельницей Бьянкой. Девочку нашли мертвой в одном из подвальных помещений «Ла Скала». На ее теле были обнаружены следы побоев и сексуального насилия. Лина знала убийцу, но от страха промолчала. Классическая схема: она во всем обвинила себя и вбила себе в голову, что подруга погибла из-за нее. Будь у нее достаточно мужества, чтобы выдать отца, драмы удалось бы избежать. Но в ее сознании не было места сомнению: она одна во всем виновата. Спасаясь от ужасной реальности, Лина душой и телом отдалась театру, придумала себе новую жизнь и создала себе кумира, Марию Каллас, стремясь во всем подражать ей. Впоследствии она убедила себя в том, что обладает сверхъестественной силой, что способна превратиться в фею или в ведьму и что все ее желания могут осуществиться. В Лондоне она хотела убить Кармен, и Кармен умерла. Слияние героини с исполнительницей было полнейшим. Она не видела разницы между своим персонажем и собой! Потихоньку она теряла связь с реальностью. В Афинах она хотела смерти Бланш де Ла Форс, и Бланш де Ла Форс тоже погибла. Тогда, чтобы избавиться от своего дурного глаза и смертоносного дара, она решила подавить сидевшего в себе зверя и окончательно превратиться в Марию Каллас, воскреснуть в ней, убежденная, что дива ее спасет.

– Но откуда у нее деньги? Ведь не на зарплату хористки в Лондоне или переводчицы в Афинах содержала она, не работая, роскошную квартиру на авеню Жорж Мандель! – удивился Эрнест.

– Их дала Парижская опера. То, что произошло на сцене во время «Троянцев», было расценено как производственная травма. Я это хорошо помню, так как сам составлял медицинское заключение для страховой компании, – ответил доктор Отерив в образе доктора Миракля. – Она получила огромную сумму в возмещение убытков, а также ей назначили приличную пожизненную пенсию.

– Значит, это все ее проделки с самого начала? – отважилась предположить Айша.

– Если только она сама не является одной из многих жертв Икс, – холодно ответил Бертран.

– Но почему? Не понимаю! – застенчиво удивилась красавица магрибинка.

– Немного терпения, прелестная Лакме, мы подходим к финишу, – прошептал ей на ушко Уильям, заодно обняв невесту и поцеловав ее в шею.

Тут-то все и услышали голос Лины, отчетливо прозвучавший в наступившей тишине. Со светским изяществом призрак Марии спросил:

– Месье Лебраншю, почему вы всех нас убили?

Легко, без агрессивности произнесенные слова произвели эффект взорвавшейся бомбы.

– Что это значит? Она сумасшедшая! – возмутился журналист.

– А это значит, милейший Эрнест, что вы являетесь основным нашим подозреваемым. Я обвиняю вас в покушении на убийство Эрмы Саллак, в убийстве Дженнифер Адамс и Сары фон Штадт-Фюрстемберг и возлагаю на вас ответственность за смерть Жиля Макбрайена и расстройство психического состояния присутствующей здесь Лины Геропулос.

– Вы бредите! – вдруг охрипшим голосом прошипел Мефистофель. – У вас нет никаких доказательств!

– Вы забываете о вашей книге, месье Лебраншю. Это информационная мина! Настоящий клад для того, кто умеет читать между строк.

Бертран достал из-под стола экземпляр «Дела Каллас».

– Все ваши мотивы напечатаны здесь черным по белому. Для начала предисловие, в котором вы признаетесь в фанатичной страсти к диве и пишете, что никогда и никто не заменит ее. Мы зациклились на неврозе Лины, не зная вашего отношения к незабвенной Каллас. А ведь она, если можно так выразиться, оказалась для нас деревом, за которым мы не увидели леса! И лишь ваши откровения, приведенные ниже, позволили мне установить связь между всеми событиями. На странице 145 вы пишете: «После записи «Кармен» Визе под управлением Жоржа Претра Мария Каллас попросила директора Королевского оперного театра принять ее. Она прибыла в Лондон и предложила себя в качестве исполнительницы главной роли. Но был уже 1964 год, и звезда певицы закатывалась. Говорили, что она выдохлась, так что ей бесцеремонно отказали в контракте. Никогда ей не петь на сцене «Кармен». И чуть дальше: «Какая потеря для оперного искусства!»

– Ну и что? Это еще ничего не доказывает! Это всего лишь факты, собранные в архивах «Ковент-Гарден», к которым я имел доступ, – запальчиво произнес журналист.

Проигнорировав это замечание, инспектор Легран перелистал книгу, ища другой отрывок.

– А вот это место мне кажется тоже очень откровенным: «Идет 1956 год. После переговоров Франсиса Пуленка с издательством «Рикорди» с композитором достигнута договоренность о том, что «Диалоги кармелиток» пойдут сначала на итальянском в миланской «Ла Скала» под управлением Нино Санзоньо и в постановке Маргариты Валльман. Мария заинтересовалась этим произведением и хотела петь Бланш де Ла Форс. Хотя она достигла вершины своего искусства и за нее ходатайствовал Жорж Претр, ей все же предпочли Вирджинию Зеани. Так что опера прошла 26 января 1957 года без дивы. Такое оскорбление она не забудет никогда».

– Начинаю понимать, куда вы клоните. Однако здесь у вас осечка: Каллас никогда не хотела петь в «Троянцах»! – вставил реплику критик.

– Тут я с вами согласен.

Полицейский закрыл книгу и положил ее на стол перед ним. Мария Каллас, смотревшая с фотографии на обложке, заняла место среди сотрапезников. Как и они, дива, казалось, не отрывала взгляда от губ шерифа.

– В тот вечер вы присутствовали на представлении оперы Берлиоза. В антракте вы по привычке прошли за кулисы и испытали сильнейшее потрясение, столкнувшись лицом к лицу с воплощением Марии Каллас в лице Эрмы Саллак. Кощунство! Как осмелилась эта девка претендовать на образ той, которой вы посвятили всю свою жизнь! Мысль ваша сработала очень быстро. Воспользовавшись суматохой, вызванной внезапным недомоганием Сары фон Штадт-Фюрстемберг, ее обмороком оттого, что она потратила все силы в сцене смерти Кассандры, вы взяли со стола аксессуаров бутафорский кинжал, которым должна была убить себя Дидона, и заменили его настоящим. Вероятно, это было какое-то старинное оружие, принесенное со склада. Когда я допрашивал статистов, один из них, игравший роль солдата, посетовал, что потерял свой кинжал. Вы надеялись, что в горячке действия певица смертельно ранит себя в момент самопожертвования Дидоны. Вот вам и первый мотив, месье Лебраншю! Убрать из жизни узурпаторшу!

– Ложь! Вы лжете! Все это безосновательные домыслы! – завопил журналист, пытаясь встать.

– Сидите, – приказал инспектор. – С вами мы еще не закончили разбираться.

Оба лакея, стоявшие позади обвиняемого, прижав руками его плечи, не позволили ему подняться.

– Вам невыносимо было видеть, как покушаются на вашего кумира, осмеливаются сместить его! Тогда вы попытались убить богохульницу. Зло свершилось, в мгновение ока вы превратились в убийцу! Ну а сценарий ваших дальнейших действий очевиден. Поскольку «Ковент-Гарден» не захотел видеть незабвенную Каллас в роли Кармен, при вашей жизни никто не споет эту партию в Лондоне. Вот вам и второй мотив! Опять же в антракте вы прошли на сцену и с нее добрались до колосников. На вас был черный костюм и свитер с глухим воротом. Сняв пиджак, вы ничем не отличались бы от рабочих сцены, носивших такие же свитера. Нет ничего легче, как сойти за одного из них или за помощника осветителя! К тому же во время спектакля в своем блокноте вы черкали не критические заметки, а набрасывали план точного местонахождения Кармен в начале второго акта. А определить его можно было совсем уж просто – по крестикам на полу; красный, например, указывал место как раз под прожектором, который будет ее освещать. Именно этот прожектор вы и подготовили в качестве орудия убийства!

Эрнест лишился голоса. Это заговор! Он не позволит!..

– Ну а что касается «Диалогов кармелиток», то, казнив сестру Бланш де Ла Форс, вы совершили акт мести в память о той, что была отвергнута в итальянской версии. Не важно, что это произошло в Греции при постановке версии французской! Ваш символический акт был очистительным. Хитро задумано: приехать заранее, купить билеты, чтобы мы все были вместе! Мы, таким образом, обеспечили ваше алиби. Превосходный предлог для объяснения вашего присутствия в Одеоне раньше нас. Во время репетиций вы немного «подремонтировали» гильотину Сары. Хватило одной отвертки, чтобы ослабить предохранительный стопор. Потом вы сняли защитный кожух с лезвия и вернулись поджидать нас у входа. Вот вам и третий мотив!

– Одни предположения! Вы несете чушь! – защищался Мефистофель.

– Неужели? Тогда как случилось, что через несколько дней после драмы в «Троянцах» в Париже вас видели входящим в грим-уборную мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг? Именно там вы спрятали бутафорский кинжал, улику против нее.

– Блефуете, – насмешливо осклабился Эрнест. – Выдумываете!

– А еще я блефую, когда утверждаю, что в Лондоне вас заметили в кулисах «Ковент-Гарден» через несколько минут после убийства Дженнифер Адамс?

– Это ничего не значит. Впрочем, я там был не один, Сента Келлер тоже была в кулисах, я видел ее!

– Итак, вы признаете, что были на месте преступления? Интересно!

Мефистофель понял, что сделал промах. Впредь следует быть поосторожнее и семь раз подумать, прежде чем произнести слово. От инспектора Леграна не ускользнула тревога журналиста. Подметил он и то, что его подозреваемый потерял над собой контроль. Хороший признак: этот тип расколется.

– Таким образом, мы нашли объяснение, почему ни доктор Отерив, ни я сам больше не видели вас в зале после антракта.

– Верно, – подтвердил Жан-Люк, – я это хорошо помню. Ваше кресло в центре первого ряда пустовало.

– Потому что я узнал, что Дженнифер Адамс заменит Сару фон Штадт-Фюрстемберг. А так как мне необходимо было послушать Сару на втором представлении, у меня не было причин оставаться.

– Как вы узнали о срочной замене? – спросил Бертран. – Решение было принято, когда публика уже вернулась в зал. Даже ее партнеры были не в курсе. Знали только костюмерша, дежурный врач, заведующий постановочной частью, постановщик, дирижер и директор театра. Ну и, разумеется, обе певицы. Вы должны были сидеть в своем кресле в момент объявления!

– Но я узнал это от Сары! Я прошел в ее уборную, чтобы похвалить за хорошую игру в первом акте. Она-то и сказала мне о своем недомогании и невозможности продолжить выступление, – изобличил себя Мефистофель.

– Могли бы найти что-нибудь поправдоподобнее, милейший. Вы меня разочаровываете. Призывать в свидетели покойную – недостойно такого ума, как ваш! – ухмыльнулся Бертран.

Эрнест чувствовал, что попался. Уже не было сомнения: в глазах, направленных на него, читалась враждебность. Его уже приговорила эта банда недоумков. Ему отказывали в презумпции невиновности. Уборщицы, портниха на пенсии, пара педиков, вырождающиеся англичане, челядь и эта карикатура на несравненную Каллас – все они признали его виновным. Образчик народных заседателей во всей своей красе. Сейчас нужно было шевелить мозгами, чтобы выиграть время. Здание театра огромно, но ему знакомы все закоулки. Знал он и кратчайший путь к подземному водоему, который сообщался с городской канализационной системой. Только бы ему удалось улизнуть незаметно, он сможет убежать и потом найти себе хорошего адвоката. При первом же удобном случае необходимо начинать действовать. Носком ноги Лебраншю нащупал вилы под столом и, помогая пяткой, осторожно подвинул поближе к себе рукоять. Это грозное оружие позволит ему, если понадобится, держать врагов на расстоянии. Он, не колеблясь, применит его, но сначала надо показать всем, что он сломлен. Тем больше будет их удивление, и это сыграет ему на руку. Горло его пересохло, ладони вспотели. Тем лучше, не придется притворяться. Запотели стекла очков. Одним пальцем он попытался протереть их. Это движение подало идею: слезы тоже не помешают. Если пристально, не моргая, смотреть на пламя свечи, возможно, удастся заплакать. Это должно их разжалобить. Ну вот, слезы выступают. Еще немного, и они поверят в его раскаяние; люди так любят проявлять жалость. Бертран, наблюдавший за ним, однако, не размяк – совсем наоборот. Он искусно продолжил атаку, не обращая внимания на кажущееся поражение противника.

– Кто внушал всем мысль, что Сара фон Штадт-Фюрстемберг могла быть убийцей? Эрнест Лебраншю во время беседы в «Нелл-Гуин-Хаусе», а позже – в индийском ресторане. Кто постарался устроить допрос дивы в ее квартире на Холланд-парк, не вмешивая полицию ее королевского высочества? Кто предложил устроить маскарад с целью запугать Эрму Саллак? Эрнест Лебраншю. Я даже склонен думать, что вы задумали убить ее в тот же вечер без нашего ведома. Можно сказать, с нашего бла-гдсловения! Но Жилу нарушил ваши планы. Кто, потерпев неудачу в своих махинациях, указал нам в Афинах на фамилию заведующего постановочной частью, многозначительно добавив, что Жиль Макбрайен был тем самым Жилу, который работал в Пале-Гарнье во время представления «Троянцев»? Опять же Эрнест Лебраншю! Вам нужен был новый козел отпущения, поскольку намеченная жертва вскоре будет убита на наших глазах. И всегда одна и та же тактика: использование постановки для осуществления ваших зловещих планов. Вы психологически подготовили нас к ужасной драме, зачинщиком которой сами являлись. А кто нацелил нас на Лину, когда вы поняли, что мы признали Жилу невиновным? Все тот же Эрнест Лебраншю. Сначала вы позвонили мне с целью заставить нас поверить, что бедняга еще девочкой совершила убийство, потом прислали мне анонимное письмо с указанием адреса той, от которой следовало срочно избавиться! Поздравляю, Эрнест, я чуть было не поверил вам, но вы тем не менее допустили оплошность, совсем маленькую, еле видимую ошибку, небрежность, оказавшуюся для вас роковой. Именно Агнессе я обязан тем, что заметил ее.

Портниха вопросительно и недоверчиво посмотрела на полицейского.

– Адрес Марии Каллас, приводимый вами в книге, не совсем точен. Конечно, дива проживала на авеню Жорж Мандель, но не в доме № 63. Она жила в доме № 36.

– Верно. Я не раз приходила к ней, – подтвердила Агнесса.

– Подобная перестановка цифр на первый взгляд вроде бы не очень важна. Однако именно она зародила во мне подозрения в отношении вас. 63? 36? 36? 63? Как это такой педант, как вы, мог перепутать цифры! У меня есть только одно объяснение. В то время, когда вы правили гранки, вы так упорно думали о будущем убийстве, что адрес вашей жертвы превалировал над адресом вашего кумира! Незначительная с виду деталь вызвала во мне желание тщательнее покопаться в вашем тексте, и в результате я пришел к выводу, что искомым Иксом являетесь вы.

– А письма и телефонные звонки, на которые жаловалась Сара, тоже его работа? – спросил Жан-Люк.

– Нет, это делала я, – произнес призрак Марии Каллас. – Я очень сожалею, что преследовала ее. Прошу меня простить… я уже не была самой собой. Мне так стыдно!

Доктора Джонсона обрадовало такое заявление. Его пациентка делала успехи. Достижением было уже то, что она прекрасно справилась с ролью, которую ее попросили сыграть в этот вечер. Это доказывало, что она постепенно осознавала реальность. Теперь она знала, что больше не была Каллас, а просто использовала ее внешность, чтобы привести в замешательство опасного преступника. Она была на пути к выздоровлению. Исчезал синдром раздвоения личности. Разумеется, процесс будет длительным, но доктор всегда будет рядом, поможет ей. Девушка заслуживала этого, слишком много она страдала. У нее было право на второй шанс. Испытываемые к ней чувства, естественно, помешают ему быть объективным аналитиком, но он подберет ей кое-кого получше, а сам будет следить за ее выздоровлением.

– Я видела, месье Лебраншю, как вы кружили вокруг гильотины, которая обезглавила Сару. Я узнала вас и дам на суде свидетельские показания.

У Мефистофеля перехватило дыхание. Точно, это банда сумасшедших, стремящихся поджарить его в аду. Панический, безумный страх овладел всем его существом. А вот Лина была довольна. Она без запинки произнесла фразы, которые ее попросили выучить наизусть.

«Ну и актриса!» – восхищенно думали Бертран, Уильям и Роберт, организовавшие эту «партию в покер». Трудность заключалась в том, чтобы не раскрыть карты другим. Следовало играть осторожно, и было бы рискованно раньше времени посвятить их в тайну. Судья, заключивший Лину под стражу, проявил великодушие, согласившись освободить ее, дабы она могла доказать свою невиновность. Иветта, надумавшая устроить новогодний костюмированный праздник, очень облегчила задачу. Однако идея введения в игру Лины созрела, когда Агнесса решила оставить за столом один свободный стул для бедняка. А в принципе они воспользовались методами самого убийцы, вспомнив трюк с переодеванием Лины в Дженнифер Адамс, который тот придумал в Лондоне. Ко всему прочему, все с самого начала находилось под наблюдением двух лакеев-полицейских. Так что сотрудничество всех служб оказалось плодотворным.

* * *

Нервы сидящих за столом были напряжены, и все разом вздрогнули от хлопка пробки, вылетевшей из открываемой бутылки шампанского. Эрнест воспользовался моментом, чтобы выхватить из-под стола вилы. С криком «свеча!» он вскочил, схватил канделябр, стоявший посередине стола. Они искали виновного? Так и быть! Пусть попробуют его поймать! Раз уж они хотели зрелища, они получат его! Нужно только быстро добежать до двойной застекленной двери, находившейся слева от фонтана Пифии. Всего несколько метров…

– Эй, он убегает! – вскричал Бертран.

Слишком поздно… Эффект неожиданности сыграл убийце на руку. Несмотря на стеснявшие движения вилы, канделябр и длинный хвост, критик за две секунды домчался до двери и уже закрывал за собой створки. Изнутри они запирались щеколдой, он задвинул ее. На несколько минут это задержит преследователей. За это время он добежит до водоема. Ступеньки ведущей к нему каменной винтовой лестницы были очень скользкими. Под сводами подземелья гулко раздавались удары в дверь, которую пытались взломать его враги. Теперь он уже ступал по грязи. Черт побери! Туфли измажутся… Удушающий запах сырости, стоячей гнилой воды стискивал горло. Не хватало воздуха. На отсыревших стенах плясали тревожащие тени, отбрасываемые мерцающим светом канделябра. Если ему не изменяет память, сейчас нужно повернуть налево, к служебному выходу. Ну вот, теперь он как раз под площадью Дягилева. Впереди – еще одна лестница, железная. Он находился в утробе Пале-Гарнье. Мефистофель сориентировался, определил направление к улице Глюка, нагнулся и углубился в подземный ход. В конце его находилась площадка с зияющим отверстием, огороженным клеткой из ржавых железных прутьев: колодец свободы. До водоема – рукой подать. Он пролез в клетку, но вынужден был оставить свои вилы: отверстие со ступенями, спускающимися в черную воду, очень узкое. Совсем нет времени снять туфли… Жаль… Пропали… Его обувщику потребуется месяца три на изготовление новой пары. Ну и месиво!..

Смирившись, Мефистофель начал спускаться. Голоса приближались. «Быстрее, они уже близко!» В спешке он потерял очки и выронил канделябр, пролетевший несколько метров до воды. Чернильная темнота окутала беглеца. Но это уже не имело значения, потому что ему все равно надо было проплыть под водой до сливной камеры, откуда накопившиеся грунтовые воды из водоема уходили в канализационную трубу. Свечи здесь были бесполезны. Он уже спустился до половины, когда хвост его костюма некстати зацепился за поручень. Потеряв равновесие, Лебраншю попытался отцепить его, но промахнулся; руки вошли в плотный непроницаемый мрак. В падении он головой сильно ударился о кусок железа; страшная, сокрушительная жгучая боль… и ледяная, принявшая его в свои объятия вода… Вкус крови и грязи во рту; тошнотворный привкус гнили. Он задохнулся, почувствовал, как отяжелело тело; грязная жидкость поглотила его. Эрнест Лебраншю еще сопротивлялся ей, барахтался, но все напрасно. Силы покинули его. Он раза три вынырнул, да так и остался на поверхности, животом вниз, с легкими, наполненными гнилостной водой.

Бросившиеся в погоню Легран и Джонсон вместе с двумя полицейскими, переодетыми в лакеев, опоздали. Лучи их фонарей высветили лишь вздувшийся на поверхности пузырь красного атласного плаща над неподвижной полузатопленной массой да медленно проплывшую белую рыбину с засеребрившейся на свету чешуей, одного из карпов-альбиносов, древних хранителей подземных вод. Здесь, в водяном котловане Пале-Гарнье, закончилось земное путешествие критика «Мира меломанов». Закончилось печально-драматичным зрелищем.