Женщина встает из сплетения корней.
На ней платье цвета спекшейся крови. Красной крови, ржавой крови.
Она покачивает бедрами на ходу.
Он видит ее со спины.
Он не видит ничего, кроме нее; она загораживает ему весь вид.
Он видит только это — ее бедра, и впрямь великолепные; они маняще колышутся при ходьбе под кроваво-красной тканью, которая мягко струится, подчеркивая их изгибы.
Она опускает руки в карманы, роется,
достает разные вещи.
Множество вещей,
которые выбрасывает на ходу.
Здесь ленты, ключи, серебряные приборы, подсвечники, зеленые и лиловые шарики, женские волосы, перчатки, фрукты, женские туфли, серпы.
Столько вещей, и, однако,
карманы красного платья по-прежнему кажутся пустыми.
Женщина продолжает бросать вещи
и все время загораживает ему вид.
Поднялся ветер. Ужасный ветер.
Небо почернело, его испещрили длинные облака —
лежачие, цвета шафрана.
Человек очень высокого роста, сгорбленный, шагает на горизонте,
на фоне неба.
Он несет на плечах мужчину,
хотя, может быть, это и женщина.
Наверное, им приходится бороться со встречным ветром.
Женщина в красном платье исчезла.
Так и не показав ему лица.
Напоследок он выбросила из карманов фотографии
и маленькие каменные фигурки.
И потом еще лампы,
лампы из стекла и цветной бумаги,
которые мерцают тусклыми оранжевыми пятнышками
в черной траве.
Как блуждающие огоньки.
Вокзал. Ночь.
Обыкновенный деревенский вокзальчик.
Подходит поезд —
паровоз и длинная череда вагонов.
Состав так велик,
что не умещается вдоль платформы.
Последние вагоны
стоят прямо в чистом поле.
Это старые деревянные вагоны, запертые железными шкворнями. Вагоны для скота или, может быть, просто товарные. Паровоз свистит и пыхтит, выпуская грязно-белые — пепельные — тучи пара, и они плывут вдоль его черных боков. Дым идет отовсюду из под брюха паровоза из-под вагонов от шпал из травы. Он стелется по пустынной платформе а паровоз жалобно ревет / Стены вагонов зашевелились точно бока запыхавшихся животных и вспучились / Деревянные планки трухлявые покрытые лишайником черным от копоти задрожали и тихонько треснули / Глаза тысячи глаз блестят в щелях У всех одинаковый взгляд Единый взгляд расширенный пустой застывший
Он бежит вдоль вагонов
В пепельном дыме
его руки шарят по влажным стенкам
дерево так прогнило так трухляво
что кажется мягким как масло
он пытается вернуться в вагон
но не находит ни окна ни двери
он заглядывает в щель между планками
но видит все время
одно и то же
взгляды без лиц
и жесты без тел
затерянные в пустоте ночи
и все одинаковые
он не находит того что ищет
тех кого ищет
своих
Он входит в Город большой Город он попадает в него по реке на чем-то вроде плота такого плоского что его ноги все время на уровне воды черной воды мутной от ила в которой ничего не отражается вокруг одни только руины и пепел стены домов нелепо накренились и вдруг бесшумно обрушиваются здесь царит абсолютная тишина вдали на мосту он опять замечает человека который несет на сутулых худых плечах мужчину или быть может это женщина оба сгорблены и тощи их костлявые черные силуэты неуклюже двигаются в пустоте а за ними или навстречу им шагают скованной походкой такие же другие его плот потихоньку скользит по течению в кисловатых запахах грязной холодной воды от моста к мосту он видит все того же человека и ту же сцену
От моста к мосту темнота сгущается
а его боль растет
Там, у него в груди, у него в животе
горит
пылает
жжет
Маленькие красные зернышки
занесли ему огонь
в кровь
и в плоть
Он катается по земле
жестокие судороги скручивают его тело
Вот уже начались конвульсии
Плот кружится вокруг своей оси в невидимом водовороте внезапно тысячи шумов сотрясают город колокола гудят вовсю хлопают ставни свистят поезда проносящиеся по железным мостам пронзительно звенят трамваи
пробираясь по узким улочкам воют на луну собаки плачут младенцы кричат мужчины и женщины голосят сирены но весь этот гвалт вскоре заглушает один только стук каблуков женщины
торопливо идущей по туннелю
стук каблуков и звонкое эхо стука
ее глаза затуманены потом
и в них расплывается любой образ
образы смешиваются сплетаются уничтожают друг друга
он чувствует как тяжелеет его тело
напитанное грязью ночного мрака
с этим адским огнем внутри
земля качается все куда-то летит
он катится вниз обдирает плечо о выступ скалы
и вся мешанина из пережеванных красных зерен ставшая жгучей лавой
поднимается к горлу заполняет рот и он приникнув лбом к камню извергает рвоту
долго
красную пережеванную мешанину
Красное платье женщины с манящими бедрами
что танцует на пустынной площади
пот струится по его телу
он царапает пальцами землю
он хочет пить
он кусает землю
или свой кулак
он уже не понимает
Снова с неожиданной силой встает ветер но теперь уже в его
только в его теле
Он видит книгу
огромную
в черном кожаном переплете
книгу большую как человек
книгу с мужскими плечами
книгу охваченную конвульсиями
Книгу
всю гудящую от ветра
от его то низких то пронзительных завываний
корчится извивается
как больное животное
Хлопают ее страницы
ветер обдирает слова
истекающие слюной черной кровью
Это течет у него изо рта. Он хрипит. Ему больно. Ему чудится будто он говорит зовет называет. Ничего этого нет. Он хрипит извергает слюну рвоту. Черную вязкую кровь.
Он снова переворачивается на спину задыхаясь пытаясь держать глаза открытыми.
Ночь. Пожирает ночь.
Лужайка тихонько кружится — большая карусель деревьев и животных что везут на себе безумных детей фантастические силуэты.
К ледяному поту примешивается другая вода, на сей раз жгучая. Слезы.
И вот старый человек. Золотая Ночь-Волчья Пасть,
плача, зовет свою бабушку.
«Виталия! Виталия!..» —
шепчет он, как будто одно лишь это старинное имя не умерло, не поддалось забвению.
Оно тут, это имя, совсем близко, теплое, родное; оно отвечает: «Я здесь. Спи. Спи спокойно…»
и укрывает его золотистой тенью.
И из-под его затылка, как раз в том самом месте, где он рыл,
кусал землю,
у подножия скалистого выступа,
выступила вода.
Светлая, прохладная вода
которая омыла его голову
омыла лицо
освежила рот
«…Спи, родненький, спи, мой маленький…» — повторяет голос Виталии.
В тот же час, когда на лужайке Леса Мертвого Эха, из-под головы Виктора-Фландрена Пеньеля, по прозвищу Золотая Ночь-Волчья Пасть, забил источник, там, на Верхней Ферме, Полина произвела на свет своего второго ребенка.
Это был мальчик. Красивый мальчик, полный жизни и сил, со всклокоченными волосами цвета меда и янтаря. Он издал протяжный крик, подобный звуку трубы, и весело задрыгал ручками и ножками в воздухе, куда его поднял отец, словно заранее отметая от себя все мрачные тени прошлого.
Ему дали имя Шарль-Виктор.
Он был самым младшим в роду Пеньелей. Первым послевоенным ребенком. Ребенком, родившимся после всех на свете войн. Тем, на ком закрывалась Книга Ночей — Книга Имен и Криков.
Но книга закрывается не для того, чтобы закончиться, умолкнуть
Последнего слова не существует. Не бывает последнего имени, последнего крика.
Книга просто перевернулась. И теперь ее нужно будет листать в обратном порядке, до первой страницы, а потом начать сначала. Только с другими именами, с другими лицами.
Шарль-Виктор Пеньель, тот, кого позже назовут Янтарной Ночью, родился, чтобы, в свой черед, бороться в ночи. В полуночи Ночи.