Было уже светло, когда Тимоша сквозь сон услыхал стук щеколды. Он сразу догадался, что это мать пошла на утренний наряд к колхозной конюшне и, не раздумывая, сбросил с себя одеяло, быстро умылся и побежал на парники.

Ещё не доходя до парников, Тимоша увидел звеньевую Прасковью Ивановну, или, проще, тётю Полю, как называл он её, и громко окликнул:

— Тётя Поля, я не опоздал?

— А, это ты, неугомонный? — весело встретила Тимошу Прасковья Ивановна. Но тут же сурово спросила: — Ну чего тебе не спится? Зачем пожаловал?

— Сами же сказали, что коногон я…

— Сказала, — что же с того?

— Значит, должен с поля лошадей пригнать…

— И вовсе не значит! Подрастёшь, тогда другое дело…

— Я сегодня пригоню, а завтра нет. Ладно, тётя Поля?

— А завтра воскресенье, выходной, — улыбнулась звеньевая. — Ох, хитёр ты! Очень хитёр! Ладно, беги в поле, только смотри, осторожней с лошадьми.

Пастбище, где пасутся в ночном лошади, у леса, в километре от деревни. Там догорает поблекший костёр и дремлет у огня пастух Никифор. Он стоит, опираясь на высокую палку, и в лёгкой дымке костра и предутреннего тумана похож на тень. Приход Тимошки пробуждает Никифора от дремы.

— Это ты, парень? — Он оглядывает разбредшийся табун и говорит мальчику: — Зайди-ка с просеки да шугани сюда коней. Ишь разошлись, что по базару!

Тимоша бежит в лес, и вскоре из чащи доносится его голос, топот копыт, треск кустов. Держась за гриву Резвого, Тимоша выскакивает на опушку леса. Никифор кричит:

— Хватит шугать, теперь не разбредутся.

Тимоша гарцует на Резвом и, держа на длинном поводе ещё двух лошадей, советует:

— А ты, дядя Никифор, вон за той чалой гляди. Она в табуне вожак. Её пасти на верёвке, и другие кони не разойдутся.

— Ишь ты, — усмехается Никифор. — А глаз у тебя тонкий. Ты, Тимошка, всё так в жизни примечай. Пригодится!

Тимоша пригоняет лошадей к утреннему разводу. Спрыгнув с Резвого, Тимоша привязывает лошадей у изгороди и бежит домой. Здорово он поездил сегодня. На всём скаку перемахнул через канаву… Эх, жалко, ребята не видели! Ну ничего, он расскажет, как Резвый у самой канавы чуть задержался, потом поднялся на дыбки, да как прыгнет! А теперь, пожалуй, будет лучше всего, если дома он залезет на сеновал и там доспит своё утреннее время.

Пробуждается Тимоша к девяти часам, когда в доме завтракают. Тимоша садится рядом с отцом и солидно произносит:

— Я сегодня тёте Поле коней пригнал, она мне тоже будет трудодни записывать.

— А я скажу председателю, чтобы не тебе, а с тебя трудодни списал, — говорит отец.

— Это за что же? — спрашивает мать.

— Чтобы галопом не ездил. Как в атаку несётся!

— Вовсе и не в атаку, — пытается оправдаться Тимоша. — Когда в атаку, конь землю как когтями рвёт!

Завтрак — не обед. Картошку с мясом поел, чай попил — и готов. И Тимоша уже на улице среди ребят. Кто в чижика будет играть? Нет, лучше в лапту! И у дороги начинается игра.

— А ну, лови свечу!

Мяч летит высоко, но несколько вкось, и падает за домом, в огороде. Ребята ищут мяч в грядках морковки, под лопухами у забора. И вдруг все опрометью бросаются с огорода на улицу. За ребятами трусит старушка и кричит, потрясая хворостиной:

— Куда забрались! Я вот вам!

— Баба Дуня, мяч залетел… Вот он, насилу нашли.

Но игру в мяч всё же пришлось сменить на городки. Тимоша играет кон-другой и уже начинает поглядывать по сторонам, а чем бы ему ещё заняться? И в это время видит, что по дороге в телеге едет тётя Поля и в телеге у неё окучник. Тимоша на ходу прыгает к Прасковье Ивановне.

— Далеко, тётя Поля?

— В поле! Окучивать капусту!

— И я с тобой…

В поле Прасковья Ивановна впрягает лошадь в окучник и выезжает на борозду. Тимоша присаживается на землю у телеги и смотрит, как оживает под окучником земля, как, рассыпаясь, она приваливается к капустной рассаде…

— Тётя Поля, дай я попробую!

— Да ты не умеешь…

— Не умею! А ты посмотри, сама увидишь.

— Не время смотреть за тобой, — отвечает звеньевая, но отказать Тимоше она не может и согласно кивает головой.

Они идут друг за другом: впереди Тимоша, сзади Прасковья Ивановна. Шагают не спеша, в ногу, и оба держат деревянные поручни окучника.

— Ты не пыжься, не пыжься, — учит звеньевая своего помощника. — Ты смотри, чтобы правильно было и ровно. А силой тут ничего не сделаешь…

— Знаю! Меня батька учил уже…

Тимоше не терпится проехать борозду самому, и на повороте он смело берёт в свои руки окучник.

— А ну, отойди, тётя Поля!

— Смотри, капусту не помни!

— Не помну.

Тимоша проезжает первую борозду, за ней вторую; его лицо раскраснелось, кепки уж давно нет на голове, где-то свалилась на повороте, а он без устали продолжает итти всё новыми и новыми междурядьями. Он идёт за окучником, и ему хочется крикнуть тёте Поле, чтобы она посмотрела, как у него здорово получается. Словно нос корабля в воду, так врезается нос окучника в землю, он поднимает земляную волну, разламывает её надвое и, словно брызги рассыпая чёрные крупинки, плывёт всё дальше и дальше. И всё это делает он, Тимоша! Своими руками, как настоящий пахарь!

Прасковья Ивановна наблюдает за мальчиком и каждый раз, когда он проходит мимо неё, спрашивает:

— Тимошенька, а ты не устал?

— Нет.

— Может, отдохнёшь?

Наконец она подходит к нему и забирает в свои руки окучник. Он уступает ей место пахаря, но с условием, что через пять борозд, вон там, на той грядке, он снова пойдёт за лошадью…

И ей приходится согласиться. А через пять борозд он отнимает у неё вожжи. И уже погоняет лошадь.

— Но! Веселее! — И кричит, уже отъехав подальше: — Тётя Поля, ты иди, я тут один управлюсь…

И верно, чего тут делать звеньевой, когда мальчонка вон как ловко окучивает капусту. А устанет — отдохнёт. И с лошадью не хуже большого знает, как надо обращаться… Прасковья Ивановна идёт в деревню. Идёт и всё время оборачивается. Боязно ей и радостно за Тимошу. Всего только двенадцатый год мальчику, а вполне можно положиться на него. И всё же, последний раз обернувшись, грозит пальцем:

— Смотри не балуй! Капусту не помни!

А Тимоша ничего не слышит, ничего не видит. Он рыхлит и поднимает землю, и ему хочется вот так итти за окучником без конца, как в жаркое время пить и пить, не отрываясь от кружки студёной воды.

Прасковья Ивановна возвращается в поле, когда Тимоша обработал не одну сотку капусты. Она осматривает междурядья, по лицу её видно, что ей понравилась окучка, и, улыбаясь, она говорит Тимоше:

— Вечером кино приедет, так ты билета не покупай. Тебе билет от правления будет.

— Не надо мне билета, — отказывается Тимоша. — Чего зря тратиться.

— А как же без билета?

— Мы без билетов ходим. Их в окне не проверяют!

Прасковья Ивановна смеётся и грозит пальцем.

— Сегодня через дверь войдёшь. Только умойся, чистую рубаху надень, причешись…

Широко шагая по полевой дороге, идёт председатель колхоза Федосеев. Он подходит к обочине канавы и кричит через поле:

— Прасковья, срочное дело до тебя есть!

— Какое еще дело?

— Человека из звена дай. С конюхом поедет в ветлечебницу: жеребят на осмотр требуют.

— Нет у меня человека…

— А ты найди!

Тимоша смотрит то на звеньевую, то на председателя. Ему хочется выручить тётю Полю, которая разрешила ему и коней с ночного пригнать и вот капусту окучивать, и неожиданно он предлагает:

— Давайте я съезжу…

— И то верно, — подхватил Федосеев. — Насчёт коней он мастер!

— У меня наряд Тимоше на вечер уж дан, — говорит Прасковья Ивановна.

— Какой наряд?

— Кино смотреть.

Председатель недоумевающе оглядывает то Тимошу, то звеньевую и неожиданно громко смеётся.

— Наряд на кино? Это еще что за наряд? — Но вот его лицо снова становится серьёзным, и он, сокрушённо вздыхая, говорит: — Да, такой наряд не отменишь. Что же, придётся другого послать.

Тимоша нерешительно спрашивает:

— Тетя Поля, я и жеребят сгоню и в кино успею.

— А это уж не тебе решать, — сердито бросает Прасковья Ивановна. — И без тебя люди найдутся.

До вечера Тимоша не знает, куда себя деть. Он успевает дважды выкупаться, покататься на старом велосипеде без седла, даже смастерить бумажного змея. Наконец наступает вечер. Тимоша идёт домой и, надев чистую рубаху, направляется смотреть кинокартину. В вечерней тишине стучит бензиновый мотор передвижки, бойко продаёт билеты киномеханик, вся деревня собралась у клуба. Гаснет свет. На первой скамье сидит ночной сторож старик Ефим. Он отлично знает, что картину лучше смотреть с заднего ряда, но он привык считать первый ряд самым почётным и потому полон решимости просидеть весь сеанс с откинутой назад головой. И рядом с Ефимом садится Тимоша.

Однако до конца просмотреть картину не всем удаётся. В середине фильма с шумом раскрывается дверь и слышится заглушающий музыку басистый голос, вызывающий председателя колхоза.

— Александр Фёдорович, выдь-ка на минутку. Два жеребёнка потерялись…

Некоторое время механик напрасно крутит картину. Её не смотрят. Все взволнованы известием. С места поднимается Александр Фёдорович, спешит выйти Прасковья Ивановна; следом за ними покидает клуб ещё кто-то. Все идут в правление колхоза. Сзади плетётся виновник пропажи жеребят — какой-то нескладный парень. И все молчат.

В правлении Федосеев включает свет и не совсем дружески говорит Прасковье Ивановне:

— Вот тебе и наряд в кино. Тимошка не упустил бы.

На некоторое время вновь водворяется тишина, а потом уже спокойно начинают обсуждать, где могут быть жеребята и как их лучше найти. Ночью искать бесполезно. Мимо пройдёшь — не заметишь. На всякий случай посылают скотника в сельсовет — позвонить в милицию и предупредить о пропаже.

Время незаметно приближается к полуночи. Уже не стучит в ночной тиши движок, закончилось кино, умолкла деревня. Неожиданно под окном раздаются чьи-то шаги. В правление вбегает мать Тимоши. Её лицо взволновано, глаза кого-то ищут.

— Тимошки моего тут нет?

— Он в кино был, — отвечает Прасковья Ивановна. — Нет ли у ребят?

— Нигде нет.

— Искать надо мальца, — с трудом сдерживая волнение, говорит Прасковья Ивановна.

— А где искать? — спрашивает кто-то.

— «Где», «где»! — возмущается Прасковья Ивановна. — Знали бы, где, — искать не надо было бы…

В правлении гаснет электричество. Все выходят на улицу и расходятся в разные концы деревни. Кто в поле, кто к лесу, кто на большую дорогу. Договорились поискать, нет ли где поблизости мальчика. Ночную тишину прорезывает протяжный зов:

— Тимошенька-а-а!

В темноте покачивается огонёк фонаря. И снова:

— Тимошенька-а-а!

Это окликает своего исчезнувшего коногона Прасковья Ивановна. Она идёт полем и прислушивается к шорохам ночи. И вдруг она слышит лёгкий топот копыт. Прасковья Ивановна ускоряет шаг. И вот перед ней Тимоша. Он ведёт на верёвке жеребят.

— Ты откуда?

— Жеребят искал.

— А кто тебе разрешил, не спросясь, на ночь из деревни уйти?

— Да я недалеко, тётя Поля. До пастбища только.

— А ты откуда знал, что жеребята на пастбище?

— Куда же им ещё итти? Жеребёнок где пасётся, туда и бежит, — и тихо добавил: — Это чтобы председатель тебя не ругал.

— Ишь ты, и тут поспел углядеть…

Они возвращаются в деревню, идут медленно, и Прасковья Ивановна говорит Тимоше:

— Вот подрастёшь, парень, звеньевым будешь, меня заменишь, а там бригадиром, глядишь, и председателем выберут.

Тимоша еще никем не хочет быть — ни звеньевым, ни бригадиром, ни председателем. Он хочет лишь одного: чтобы всегда было так хорошо, как сейчас, когда он слышит ласковый голос тёти Поли и чувствует на плече её сильную и добрую руку.