Глава первая

ПАДЕНИЕ ОСМАНСКОЙ ДИНАСТИИ

28 октября 1922 года Фредерик Гадмер отплывает из Марселя в Стамбул. Его направляет в Турцию Альберт Кан для пополнения своих знаменитых «Архивов планеты». В течение трех месяцев Гадмер снимал Стамбул, Фракию и Анатолию, затратив 2200 метров пленки.

За двадцать лет с начала XX века столица Турции сильно изменилась, причем некоторые даже критиковали происходящие перемены. Например, Луи Бертран жаловался, что после 1908 года «на Большом базаре в Константинополе шум сотен швейных машинок стал несносным». Камера Гадмера снимает один квартал за другим, демонстрируя современный город, европейский квартал Пера и главную улицу, неумелую копию Больших бульваров Парижа. Но это лишь небольшой островок в общем ансамбле, сохранившем национальные традиции. Женщины редко встречаются на улицах, а когда появляются, то их лица и фигуры скрыты чадрой. Горожане передвигаются в основном пешком или на двуколках, изредка можно увидеть трамвай. Камера Гадмера, запечатлев современный Стамбул, высветила тот урон, что был нанесен столице Первой мировой войной и войной за независимость. Главная улица Пера пуста, а активность порта Стамбула снизилась на две трети с 1914 года.

Еще более грустную картину Гадмер наблюдает в Анатолии, хотя и пытается найти наиболее живописные кадры, свидетельствующие о модернизации. Во всех городах, посещенных Гадмером, деревянные дома, грунтовые дороги и очень ограниченная экономическая активность: несколько мастерских, ремесленников, но в основном слоняющиеся без цели и работы мужчины. Анатолия в разрухе: Биленджик в руинах, Кюплю стёрт с лица земли, Афьон-Карахисар разорен, Маниса разрушена. Железная дорога между Стамбулом и Анкарой с трудом восстанавливается; многие вагоны и локомотивы, искореженные взрывами, лежат на земле. Кемаль, заснятый камерой на заседании кабинета министров, выдвигает гигантскую задачу: восстановить страну и построить современную Турцию.

В течение двух дней турецкая часть Стамбула готовится к празднику. Красные знамена со звездой и полумесяцем, плакаты, славящие национальную армию, патриотические выступления в прессе, всё готово для торжественной встречи представителя Анкары — Рефет-паши. На всем пути от дебаркадера на берегу Босфора до мечети султана Мехмета Завоевателя на противоположном конце города Рефета встречает восторженная толпа, воздавая ему должное как освободителю города, оккупированного в течение четырех лет. Рефет наслаждается этими моментами славы и огромной радости.

Ожидал ли он такой же теплой встречи от стамбульских властей? Представитель султана, великого визиря и министры — все прибыли с поздравлениями. Рефет отвечает им, тщательно подбирая слова. Он напоминает, что «спасение цитадели халифата было одной из наших важнейших задач», и просит передать свои глубокие религиозные чувства и почтение высшему духовенству халифата. Заметил ли кто-нибудь, что представитель Анкары ни словом не упомянул ни султана, ни султанат?

И всё же головы падут!

Рефет не тратит время даром и вскоре уточняет позицию Анкары. 22 октября, через три дня после прибытия в Стамбул, он выступает в университете и заявляет, что нация спасена не одним человеком, а идеей о национальном суверенитете. Султанат — это вся нация, добавляет он. Нам нужна не монархия, не республика, а правительство, отстаивающее национальный суверенитет, и халифат, освобожденный от властных полномочий.

Идея убрать султана, но сохранить халифат, не нова. В ходе войны за независимость дипломаты и спецслужбы неоднократно сообщали о будущей реализации этого проекта. Фрунзе, прибывший в Анатолию в начале 1922 года, отмечал: «Для турок султан не более важен, чем прошлогодний снег. Это касается не нынешнего султана Мехмета VI, а самой идеи султаната. За три года страна научилась жить без него и убедилась, что в его отсутствие мир не рухнул». Но в последние шесть месяцев слухи о близком конце правления султана разрастались. В конце сентября представитель Анкары в Стамбуле заявил французскому военному коменданту генералу Пелле о предстоящем смещении Вахидеддина и замене его правителем, избранным Национальным собранием. Через три недели спецслужбы информировали Пелле о том, что Кемаль советовался с рядом губернаторов о будущем способе управления страной и что губернатор Зонгулдака, например, предложил разделить султанат и халифат.

Почва была подготовлена. Не хватало одного: веского повода, чтобы претворить в жизнь этот амбициозный проект Кемаля, сделать этот шаг неизбежным. Кемаль знал, что такой случай представится; наиболее сложно набраться терпения и выждать.

И случай не заставил себя долго ждать. 25 октября Вахидеддин принимает французского военного коменданта и жалуется на недопустимые претензии «молодых людей из Анкары». Он изобличает явное «влияние большевиков» в выступлениях делегатов Национального собрания и критикует их концепцию национального суверенитета, что, по мнению султана, не соответствует ни социальному положению, ни традициям турецкого народа, ни религиозным законам. «Я не смирюсь с ролью римского папы… Халиф должен стоять на страже закона», — добавляет султан. Тридцать седьмой падишах утратил свою самоуверенность, его стройная фигура сгорбилась, а близорукие глаза моргали, когда он стал клянчить: «Турция для вас более важна, чем Сирия». Затем, намекая на приглашение Лондона, направленное Стамбулу и Анкаре, Вахидеддин стал просить о вмешательстве Пелле, чтобы только одна делегация, возглавляемая представителем дворца, представляла Турцию на мирной конференции. Возможно, дипломатическая осторожность Пелле вселила в султана надежду, и 29 октября великий визирь телеграфирует Мустафе Кемалю, предлагая отправить на мирную конференцию одну общую делегацию, состоящую из представителей Стамбула и Анкары.

В этот же вечер Кемаль приглашает в Чанкая Февзи и Фетхи. Во время продолжительного ужина они много говорят о мирной конференции, запланированной на 13 ноября в Лозанне. Внезапно гази произносит вещую фразу: «Час настал. Сначала мы разделим султанат и халифат, а затем упраздним султанат, доказав, что верховная власть нации принадлежит Великому национальному собранию». Обращаясь к Фетхи, он добавил: «Позаботься о том, чтобы Совет министров поддержал это единогласно». Сначала озадаченный, Фетхи быстро пришел в себя: «Завтра перед заседанием Совета министров поговорим с Рауфом, выскажем ему наши доводы. С ним обязательно надо обсудить это, ведь он — председатель Совета министров».

Рауф удивлен, его большие черные глаза утратили свой ироничный блеск: для него настали нелегкие времена. Он надеялся возглавить турецкую делегацию в Лозанне в сопровождении министра иностранных дел Юсуфа Кемаля. Но Кемаль решил отправить в Лозанну Исмет-пашу вопреки мнениям многих, в том числе и самого Рауфа. Бедный Рауф, ему следовало заподозрить, что старый друг, несмотря на обещания, не сдержит своего слова! Многие также считали, что Рауф не вполне поддерживал идею об упразднении султаната. Кемаль в своих «Воспоминаниях» отмечает, как во время одной из бесед Рауф якобы заявил о своей преданности «трону и халифату».

И всё же 30 октября Рауф поднимается на трибуну, чтобы осудить телеграмму великого визиря, и подписывает с Мустафой Кемалем, Фетхи, Али Фуадом, Аднаном, Кязымом Карабекиром и семьюдесятью пятью другими депутатами резолюцию, предлагающую упразднение неограниченной власти монарха, создание государства, управляемого Великим национальным собранием, и поддержку халифата. Около тридцати депутатов клеймят с трибуны самодержца и предателя родины — Вахидеддина. При голосовании резолюцию поддержали 132 депутата из 136. Кемаль поднимается на трибуну, но не торжествует по поводу результатов голосования. Дебаты возобновляются 1 ноября. Кемаль произносит в этот день одну из лучших своих речей. Он напоминает славные страницы турецкой истории, когда «Турция <…> отправляла послов в Китай и <…> принимала послов из Франции», когда было создано огромное государство в Центральной Азии, когда турки продвигались на запад, всё больше расширяя границы своих владений. Какое место занимает османский падишах в этой многовековой истории? Второстепенное. И Кемаль обращается к аудитории: «Кто согласился обречь на смерть Турцию, лишив независимости Турецкое государство и уничтожив честь и славу турецкого народа?» «Вахидеддин, Вахидеддин!» — отвечали ему слушатели. «Да, Вахидеддин, тот, кто, к несчастью, правитель, султан, падишах и халиф!» — «Да опечалится Аллах!» Заключение готово: с халифом без властных полномочий, избранным Национальным собранием, исламское турецкое государство будет счастливейшим на земле!

Резолюция, упраздняющая султанат, направляется в комиссию. В небольшом зале собрались члены трех комиссий, и дебаты продолжились. Оппозиция всё больше сомневается в истинных целях Кемаля. Религиозные представители опасаются нарушения шариата. Кемаль, сидя в углу, внимательно слушает. Он явно удивлен и обеспокоен: он предложил революцию, а ему отвечают академической дискуссией. Ученики не поняли проблемы, и профессор снова обращается к ним, пытаясь объяснить секреты суверенитета и власти: «Суверенитета добиваются силой, а власти — насилием <…> В настоящий момент нация взбунтовалась против узурпаторов <…> Это реальность. Это факт, который должен быть принят без каких-либо условий. И он будет неизбежно реализован. Если собравшиеся здесь, Национальное собрание и другие считают это естественным, очень хорошо. В противном случае реальность проявит себя каким бы то ни было образом, и в этом случае вполне вероятно, что некоторые головы могут пасть…» Кемаль сопровождает последнюю фразу красноречивым жестом правой рукой, который понятен каждому. Президент комиссии, ходжа, принес извинения за то, что они рассматривали этот вопрос несколько в ином свете.

Дело завершено, хотя и не без нажима. Некоторые депутаты предложили поименное голосование. «Бесполезно, я уверен, что Высокое национальное собрание единогласно примет принципы, направленные на сохранение независимости нации и страны навсегда». Кто-то из депутатов снова высказался за голосование. «Принято единогласно!» — повторил Кемаль, хотя один из депутатов все-таки осмелился высказаться против. 1 ноября 1922 года в 18 часов 30 минут султанат был упразднен.

Побег султана

Через два дня Кемаль принимает ближайших соратников в Чанкая. Час эйфории прошел, теперь они задумываются над тем, как отреагируют турки и иностранцы, особенно мусульмане, на происшедшее.

Исмет и Февзи считают, что реакции не будет. Пока не возникло никакого движения в поддержку монархии, но в Стамбуле Вахидеддин отказывается от отречения: он — султан-халиф и останется султаном-халифом. Его брат Абдул-Хамид пытался сопротивляться реформаторам, выступавшим за конституцию в 1876 году, и младотуркам в 1908–1909 годах, но у Абдул-Хамида была армия, а у Вахидеддина ее больше нет, тем не менее последний султан имел еще титул халифа.

В Чанкая Мустафа Кемаль обращается к Фетхи: «Из всех нас ты дольше других оставался в Стамбуле, что, по твоему мнению, произойдет?» Фетхи считает, что правительство великого визиря Тевфик-паши уйдет в отставку. Что на самом деле и произойдет 5 ноября. «Я думаю, — продолжал Фетхи, — что Вахидеддин покинет страну. Наиболее вероятно, что он найдет убежище в Англии. Англичане не могут пренебречь политическим весом халифата, учитывая многомиллионное мусульманское население их колоний, начиная с Индии. Война вызвала политические и социальные перемены, и британцы должны стараться устранять всё, что может морально и материально ранить мусульман». И Фетхи заключает, поддержанный Кязымом Карабекиром и Фуадом: «Предположим, что Вахидеддин сбежит к англичанам, и постараемся этим воспользоваться!»

Кемаль молчит. Если Фетхи прав, достаточно выждать или спровоцировать ошибочный шаг свергнутого султана; но если он проявит упрямство и не захочет расставаться с дворцом, Кемаль окажется в довольно щекотливой ситуации: придется судить «предателя» Вахидеддина, убеждать мусульманский мир, что они осуждают султана, а не халифа. Предстоят трудные и опасные дни.

Последующие события вселяют уверенность в Кемаля, если он вообще в этом нуждался. Не успел Тевфик-паша и возглавляемое им правительство уйти в отставку, как Рефет тут же заявляет, что население столицы теперь должно подчиняться Национальному собранию, и объявляет властям союзников, что министерства в Стамбуле превращаются в отделы, подчиняющиеся Анкаре. Продолжая в том же духе, он требует вывода войск союзников из зоны Стамбула и даже решает диктовать условия перемещения боевых кораблей. Какое безумие! «А как же перемирие в Муданье, не предусматривающее вывода войск союзников?» — спрашивают военные коменданты. «А Мудросское перемирие?» — добавляют они. Рефет, светский по своей природе и менее радикальный, чем требуют инструкции, на этот раз подчиняется победной логике националиста, растоптавшего режим, ставший синонимом упадка и предательства. Перед ним военные коменданты с их традиционным отношением к османам, они находятся здесь, чтобы защищать свои эгоистические интересы, свободное передвижение по проливам Босфор и Дарданеллы, чтобы обеспечить безопасность 350 тысяч христиан, находящихся в Стамбуле.

Один мир рухнул, другой утверждается, а Стамбул потрясает одно событие за другим. Манифестация националистов жестоко подавлена британской полицией, при этом один турок убит. На следующий день при выходе из здания, где заседали сторонники Вахидеддина, публицист Али Кемаль был похищен кемалистами и препровожден в Измит. Али Кемаль, решительный противник националистов, понимал, какой опасности он подвергает себя, но отказался покинуть страну; когда же он узнает, что его переправляют в Анкару по распоряжению Кемаля, он успокаивается. Его главной целью всегда было спасение родины, и разве можно упрекнуть его в том, что он предпочитал иные средства, чем националисты? Не собираются ли судить его за то, что он писал: «Что может быть общего между анатолийцем и Мустафой Кемалем, героем Мировой войны, привыкшим к роскоши и удовольствиям в посольствах и „Пера Паласе“ и не хранящим никаких других воспоминаний о Салониках, кроме как об удовольствиях и разврате?» Али Кемаль никогда не прибудет в Анкару; в Измите, выходя от Нуреддин-паши, он был растерзан толпой, среди которой были полицейские и военные в штатском.

А 9 ноября на вокзале Сиркеджи собралась впечатляющая толпа проводить в Лозанну турецкую делегацию, возглавляемую Исмет-пашой. В то же время собрались военные коменданты и генералы союзных войск, чтобы обсудить возможность объявления осадного положения. Несмотря на мнение Харингтона, что 24 тысячи солдат союзников не смогут противостоять 160 тысячам турок, английский военный комендант Румбольд сумел навязать решение об осадном положении и добиться одобрения Лондона и Парижа.

Ситуация оказалась критической, так как Стамбул, который оккупанты хотели объявить на осадном положении, покидает его исторический владыка — султан. 6 ноября французский военный комендант Пелле узнает, что его британский коллега Румбольд встречался с Вахидеддином по поводу его отъезда. Через неделю морской адъютант султана получает срочную депешу от Харингтона: немедленно приезжайте повидаться со мной, только тайно. «Ситуация в стране очень усложнилась, — говорит ему при встрече британский генерал. — Если падишах захочет уехать, мы можем переправить его на Мальту. Он сможет вернуться, когда ситуация изменится к лучшему». Адъютант спешит во дворец и просит аудиенции у султана, главный камергер Фахри проводит его к Вахидеддину. Экс-султан встречает его в домашнем халате, взгляд его усталый и растерянный. Он выслушал адъютанта и произнес только четыре слова: «Вы можете быть свободны».

Фахри спешит в свой кабинет и пишет рапорт Хусейну Рауфу, своему бывшему командиру, который устроил его во дворец старшим камергером султана. Он относит рапорт Рефету с просьбой переслать его в Анкару как можно скорее. Сделал ли это Рефет?

17 ноября Рефет отправляет в Анкару следующую телеграмму: «Этой ночью Вахидеддин <…> исчез из дворца. Я направил во дворец начальника полиции и командующего войсками Стамбула, чтобы уточнить ситуацию… Имею честь передать Вам также письмо и заявление генерала Харингтона».

«Мы официально заявляем, — пишет Харингтон, — что Его Императорское Величество по причине опасностей, угрожающих в настоящее время его жизни и свободе, попросил британской защиты как халиф всех мусульман; одновременно Его Императорское Величество решил покинуть Константинополь. Его желание исполнено этим утром…» За несколько часов до этого Харингтон прибыл, чтобы встретиться с султаном в одном из укромных уголков императорского сада. Вахидеддин, сопровождаемый сыном Эртогрулом, сел в машину, а его главный камергер, главный дирижер императорского оркестра, врач, главный парикмахер, дворецкий и слуга, ответственный за трубки и табак, втиснулись во вторую машину.

Под мелким дождем машины проследовали по улицам, тщательно охраняемым британскими солдатами, и прибыли на берег Босфора; пассажиры поднялись на катер, доставивший их на борт английского крейсера «Малайя». Там Вахидеддин был встречен командующим британским флотом на Средиземном море и поверенным в делах англичан в Стамбуле. Султан взял с собой Коран и три тысячи турецких фунтов. Бывший султан прибыл на Мальту, а затем принял приглашение Хусейна, короля Хиджаза, того, кто когда-то возглавил восстание арабов против турок! Уставший и постаревший Вахидеддин всё-таки нашел в себе силы, чтобы обратиться с посланием к мусульманскому миру. Жалкий текст обращения, полный вранья и лицемерия, — это вопль человека, неспособного понять и признать свои ошибки. До самой смерти в Сан-Ремо 15 марта 1926 года он, впрочем, будет продолжать называть себя халифом.

17 ноября 1922 года, на следующий день после побега султана, его двоюродный брат Абдул-Меджид, наследный принц, согласился с предложением, переданным ему Рефетом: стать халифом, избранным Национальным собранием. Новый халиф ограничился только одним требованием: он не будет судить Вахидеддина. В то же время он не стал оспаривать права Национального собрания избирать нового халифа для всего мусульманского сообщества, хотя некоторые депутаты выступили против этого. 20 ноября 1922 года Абдул-Меджид был провозглашен халифом мусульман и хранителем святых мест, интронизация проходила в соответствии с традиционной церемонией в присутствии делегации Национального собрания. Единственным отступлением по требованию кемалистов было то, что новый халиф был облачен во фрак (его турецкий вариант) вместо исторической мантии, унаследованной от султана Мехмета, покорителя Византии.

Фетхи не ошибся. Кемаль выиграл с поразительной легкостью. Без насилия, без жестокости, предоставив Рефету роль пикадора, — таков был метод Кемаля. Вахидеддин — не чета своему брату Абдул-Хамиду, да и ситуация в 1922 году резко отличалась от той, что была в 1908–1909 годах. Султан настолько быстро был лишен законной власти, что не мог, как Людовик XVI, призвать иностранные государства выступить против своей страны. Но на месте гази многие «цареубийцы» избрали бы прямое противостояние и вместо того, чтобы устранять Вахидеддина, назначая халифом Абдул-Меджида, сами поспешили бы занять трон. Успех гази был обеспечен. Впрочем, после побега Вахидеддина анатолийские крестьяне верили, что Мустафа Кемаль стал султаном.

Кемаль предоставляет другим материальную компенсацию и титулы; он предпочел позволить говорить о том, что отказался от титула султана, не уточняя, кто ему его предлагал, — и пошел дальше. Кемаль как-то признался Мужену, представителю посольства Франции в Анкаре, на следующий день после 1 ноября: «Примером служит Великая французская революция; правда, мы отстаем на полтора века». Но Кемаль не любит отставать. И каждый знает, что французская революция, упразднив королевскую власть, создала республику.

 

Глава вторая

В ПОИСКАХ ПОДДЕРЖКИ НАРОДА

Три депутата «Второй группы», составляющей оппозицию, — полковник, журналист и юрист, 2 декабря 1922 года защищали в Национальном собрании проект закона, согласно которому депутатами могут быть только лица, родившиеся в пределах настоящих границ Турции или прожившие не менее пяти лет в одном из турецких городов.

Этот законопроект был направлен против Мустафы Кемаля, родившегося в Салониках. Разъяренный Кемаль поднимается на трибуну и пытается отразить вероломную атаку: «Да, я рожден за пределами настоящих границ, но это не является ни моим выбором, ни моей ошибкой <…>. Если бы я стремился следовать этому законопроекту, то не стал бы защищать Арыбурну и Анафарту, что нам позволило сохранить Стамбул. Если я должен был бы жить в течение пяти лет в одном и том же городе, то не смог бы сражаться с врагом, угрожающим Диярбакыру после того, как были захвачены Битлис и Муш. Если бы я попытался выполнять условия, предложенные этими господами, я не смог бы сформировать армию в Алеппо <…>. Я верю, что своими действиями завоевал симпатию и любовь своего народа и, возможно, всего мусульманского мира».

Проект был направлен в комиссию да так там и остался. Кемаль победил. Но сам факт, что «Вторая группа» не только подготовила такой проект, откровенно враждебный гази, неуважительный к тому, что он сделал для родины, но и осмелилась представить его, свидетельствует о болезненной ожесточенности политического климата. И то, что проект был направлен на рассмотрение комиссии, естественно, не решит всех проблем.

Политические распри

Перемирие и упразднение султаната открыли ящик Пандоры. Навязывая перемирие, отправляя Исмет-пашу на конференцию в Лозанну, добиваясь отмены султаната, Кемаль всё повышал тон и принуждал своих ретивых партнеров принимать решения по его собственному выбору. В ходе войны за независимость окружающие мирились с его жестокостью, напором, надменностью, так как он был наилучшим, и в конечном счете задача победить была общей для всех. Но сегодня ситуация изменилась. Оппозиция нападает на Кемаля непрерывно и беспощадно. Между ними, забывшими, кем бы они стали, если бы Кемаль не возглавил национальное движение, и Кемалем, твердо решившим идти дальше, чего бы это ни стоило, диалог очень сложный. В настоящий момент Кемаль вынужден занимать оборонительные позиции под перекрестным огнем сражений в Стамбуле, Лозанне и Анкаре.

Новый халиф через неделю после своего избрания на этот пост проявляет желание играть важную политическую роль. Абдул-Меджид довольно быстро завоевал определенный авторитет. Его выезды на религиозные церемонии каждую пятницу в экипаже с четверкой белых лошадей производили должное впечатление. Когда Абдул-Меджид не занят молитвами, он проводит встречи, принимая иностранных дипломатов, Рефета, с которым у него устанавливаются настолько добрые отношения, что это заставит Кемаля заменить Рефета, наконец, он встречается с Кязымом Карабекиром и Рауфом.

Эта чрезмерная активность нового халифа раздражает Кемаля. Он заявил в день избрания халифа и повторяет при любом удобном случае, что национальный суверенитет не делится на части, он принадлежит нации, и только ей одной; ему хотелось бы добавить, что Турция не нуждается в халифе, но он пока не решается заявлять об этом не только публично, но даже в приватных беседах. Кемаль прекрасно понимает, что общественное сознание еще не созрело для подобных перемен. Даже напротив, некоторые депутаты требуют организовать политические контакты между Национальным собранием и халифом, признавая, таким образом, его властные полномочия.

«Национальный суверенитет» — вот два слова, дорогие Кемалю, два слова, какими он напутствовал Исмета. Но в Лозанне победитель при Инёню столкнулся с противником более хитрым, чем он сам. Лорд Керзон, английский министр иностранных дел, очень искусно плел паутину. Его метод был прост: по каждой из позиций выставить против Исмета самого компетентного партнера. Таким образом, Конференция по восточным проблемам работала с тремя комиссиями: первая, возглавляемая самим Керзоном, занималась вопросом границ, столь важным для Великобритании; вторая сосредоточила внимание на финансовых и экономических проблемах, эту комиссию возглавлял француз, так как Франция была самым крупным кредитором Османской империи. Последняя комиссия занималась юридическими вопросами и судьбой национальных меньшинств, возможно, это самое слабое звено системы Керзона, может быть, поэтому он отдал ее итальянцам.

Исмет твердо стоял на Национальном пакте: вся Анатолия, Стамбул, Западная Фракия, Мосул должны быть частью Турции; отмена капитуляций; одним словом, политическая и экономическая независимость. Сам Исмет признавал, что лорд Керзон — «государственный деятель, мастер искусных маневров». Но подобное признание достоинств противника не только не ослабило Исмета, а, напротив, усилило его настойчивость в отстаивании своих позиций, хотя Керзон относился к нему с пренебрежением, считая его «дипломатом-любителем», и даже пытался подвергнуть Исмета финансовому шантажу, заявляя, что «ваша страна нуждается в наших деньгах, чтобы встать на ноги». Это было психологической ошибкой, так как анатолиец — не из тех, кто поддается шантажу. С тех пор, несмотря на несколько частных соглашений, конференция была обречена на поражение. 30 января 1923 года от имени союзников лорд Керзон представил проект мирного договора, потребовав ответа через 48 часов. 4 февраля противники встретились официально; когда Исмет отказался подписать договор, Керзон объявил, что он немедленно уезжает в Лондон. «Что скажете вы по возвращении в Великобританию?.. Моя же задача будет простой… Я скажу, что ответственность за разрыв лежит на лорде Керзоне… Да, я заявлю всему миру, что лорд Керзон не хочет мира!» — заключает Исмет. Работа конференции была приостановлена. Оппозиция в Анкаре безжалостно критикует происходящее в Лозанне, обвиняя в неудачах авторитарную политику Кемаля. Нечего было заключать перемирие — нужно было прислушаться к их мнению и идти на Стамбул. А назначение Кемалем Исмета главой делегации? По мнению оппозиции, Хусейн Рауф с его героическим прошлым и знанием английского языка смог бы добиться гораздо большего. Вот к чему приводит узурпация власти!

Кемаля обвиняют в абсолютизме, диктаторстве. Члены «Второй группы» непрерывно напоминают о достоинствах демократического режима и осуждают пренебрежительное отношение и даже презрение Кемаля к оппозиции. Обстановка накаляется, причем критика затрагивает даже армию. Некоторые депутаты осуждают поведение ряда офицеров в Измире, а также условия, в которых происходит продвижение рада военных по службе. Кемаль должен действовать…

Обходной маневр

6 декабря 1922 года Кемаль собирает представителей «Национального суверенитета» и двух других газет и просит опубликовать обращение «ко всем патриотам, деятелям науки и искусства», призывая их «разработать программу на демократической основе». А претворять эту программу в жизнь будет Народная партия.

Первая реакция даже среди ближайшего окружения Кемаля была отрицательной. Мирный договор еще не подписан, необходимо сохранять единство страны, Кемаль должен придерживаться нейтралитета, а не ввязываться в борьбу интересов и идей. Критики не поняли главного: Кемаль задумал создать партию нового типа, лишенную безумных территориальных амбиций, стремящуюся объединить все социальные слои общества, опирающуюся на анатолийский народ, — это должна быть поистине народная партия, которая поможет Кемалю осуществить задуманное. Народная партия станет для него источником власти. Опираясь на народ, Кемаль сможет добиться политической легитимности, в чем ему отказывает оппозиция; в таком случае оппозиция обречена на уход с политической сцены. Кемаль не запрещает оппозицию, она просто станет бесполезной.

Чтобы убедить страну в том, что она вступает в новую эру, Кемаль использует оригинальные, прежде неизведанные методы. Он отправляется в предвыборную поездку по стране, прибегая к настоящему политическому «маркетингу». Сначала он совершает поездку по Западной Анатолии с середины января до середины февраля 1923 года, затем, после трех недель в Анкаре, отправляется в Центральную и Причерноморскую Анатолию, где проводит вторую половину марта. Во всех случаях он действует по одной и той же схеме. Сначала встречается с местными властями и чиновниками, подвергая их тщательным расспросам. И беда тому, кто плохо осведомлен о подчиненном ему ведомстве.

— Как много леса в вашем регионе? — спрашивает Кемаль у супрефекта Эскишехира.

— Двести двадцать пять тысяч гектаров.

— Откуда вы это знаете?

— Данные статистики.

— Насколько надежна эта статистика?

Супрефект выпутался, но местный директор отдела образования оказался в весьма затруднительном положении, когда на вопрос о количестве школ в районе ответил, что «примерно восемь или десять». «Так восемь или десять?.. Директор отдела образования обязан знать количество школ и преподавателей!» Бедные чиновники, они никогда не видели не только султана, но и своих министров. Для населения сюрприз был столь же велик. Сколько поколений турок славили султана, которого никогда не видели? И вдруг спаситель нации, гази, приезжает к ним. Причем ведет себя очень скромно: в одном месте он отказался сесть в приготовленное для него позолоченное кресло; в другом, слушая молодого человека, сравнивающего его с Бисмарком и Наполеоном, прерывает его:

— Кто такой Наполеон? Человек, ищущий приключений и власти. А Бисмарк — верный слуга своего монарха. Я не из их числа и никогда таковым не буду!

— Я просто хотел подчеркнуть ваш авторитет и славу, — стал извиняться молодой льстец.

— Какой авторитет, какая слава? Мой авторитет и слава — это лишь слава и честь моего народа.

Выступая перед толпой, Кемаль всегда задавал один и тот же вопрос: «Что вы хотите знать? Задавайте вопросы, и я попытаюсь на них ответить». Этот прием казался простым, но очень эффективным: между Кемалем и населением устанавливался диалог, причем гази производил одинаково сильное впечатление на любую аудиторию: молодежь, женщин, ремесленников, крестьян, коммерсантов, преподавателей…

Во всех случаях он разъясняет законы новой Турции: «Наше правительство — это правительство народа. Это правительство Национального собрания. Новая Турция стоит на позициях национального суверенитета»; «Национальное собрание не принадлежит халифу, это невозможно. Национальное собрание принадлежит только нации»; «Халиф должен быть достаточно сильным, чтобы защищать мусульманские страны, а Турция с ее восьмимиллионным населением не имеет достаточно средств, чтобы обеспечить это»; «Мы хотим, чтобы у нас в стране было много миллионеров и миллиардеров»; «Мы — не враги рабочих. Стране нужны рабочие»; «Следует признать, что народ, не использующий технику, оказывается в стороне от прогресса»; «Плуг — это не меч. Тогда как рука, размахивающая мечом, быстро устает, тот, кто работает за плугом, всё лучше овладевает им и обрабатывает землю. Из двух соперников (меч и плуг) победителем всегда оказывается плуг»; «Наша задача превратить турецкую женщину в партнера и друга мужчины в социальной, экономической, научной сферах»; «Если в стране нет армии образованных людей, то даже самых блестящих побед на полях сражений недостаточно; только армия образованных людей принесет стране радикальные результаты».

Французский военный комендант в Стамбуле генерал Пелле, ознакомившись с выступлениями Мустафы Кемаля, задумался: какова главная цель Кемаля — его идеи или завоевание власти?

Этот вопрос Пелле, удивляющий поначалу, не совсем неуместен. Анатолия далеко, а Стамбул полон самых невероятных слухов. По мнению Пелле, все в Стамбуле верят в восстановление султаната. В этой атмосфере единственной организованной силой остается старая партия «Единение и прогресс». Пелле считает, что юнионисты были бы готовы поддержать кандидатов-кемалистов, если бы гази гарантировал им определенное число избранных представителей юнионистов. Пелле располагает информацией о том, что Кемаль встречался с Кара Кемалем, лидером юнионистов Стамбула. Мустафа Кемаль никогда не упоминал об этой встрече; единственная известная версия — это версия Кара Кемаля и его друзей: гази якобы расспрашивал его о политических проектах «Единения и прогресса». Кара Кемаль якобы предложил ему возглавить партию, а Кемаль спросил:

— Хорошо, но как относятся к этому твои друзья?

— Я не знаю.

— Ну что ж, тогда узнай и сообщи мне, — якобы заключил гази.

Хотя официально считалось, что партия «Единение и прогресс» распущена четыре года назад, юнионисты благополучно пережили войну за независимость и сохранили солидные бастионы в Стамбуле, Трабзоне, Измире и Конье, а Кемаль должен был или уживаться с ними, или уничтожить их…

Тем не менее поездка Кемаля по Анатолии стала впечатляющей демонстрацией его идей. Не важно, если они не все принадлежали Кемалю, если многие из них высказывались ранее. В январе — марте 1923 года Мустафа Кемаль первым представил стройную совокупность идей, базирующуюся на национальном суверенитете, экономической независимости, развитии просвещения, приоритете науки и техники, социальном равенстве мужчин и женщин. Так был заложен фундамент кемалистской революции.

Подлинный фейерверк этих идей Мустафа Кемаль изложил еще 16 февраля 1922 года при встрече с журналистами, которая длилась пять с половиной часов — до трех часов утра. Кемаль принял прессу Стамбула: семь журналистов первого плана — консерватора, либерала, двух прогрессистов, одного юниониста, сопровождаемых двумя «неоанкариотами» — Якубом Кадри и Фалихом Рыфкы. Все они задавали вопросы гази, который присутствовал на встрече с Халиде Эдип и ее мужем Аднаном, назначенным представителем Анкары в Стамбуле вместо Рефета. Кемаль говорил обо всем откровенно и жестко: о мире, выборах, будущем Стамбула, Народной партии, политической жизни, об ответственности тех, кто вовлек Турцию в мировую войну, об экономическом развитии, о кочевничестве, об организации административного аппарата. Это была настоящая пресс-конференция, где гази столкнулся с прессой Стамбула, гордящейся своими традициями. Кемаль блестяще справился со своей задачей и даже сумел покорить аудиторию, четко отвечая на все вопросы. Этой ночью с 16 на 17 февраля 1922 года гази рискнул представить журналистам проекты, которые он сделает достоянием общественности гораздо позже.

В числе этих проектов были следующие: перенос столицы в Анкару, «новый город с блестящей перспективой», который «станет самым красивым городом мира»; отмена халифата, «символа исламского мира, а не турецкого»; светский характер общества, который он тщательно отличает от атеизма, несмотря на свое неприязненное отношение к ходжам, так как «наша нация набожная, ее религия — ислам; нельзя отвергать религию так, как коммунизм»; наконец, по вопросу об избрании женщин в Национальное собрание он всё время придерживается одного мнения: «Это произойдет».

 

Глава третья

ДАТА, НАИБОЛЕЕ ВАЖНАЯ В ИСТОРИИ МИРА

Покидая Анкару 14 января 1923 года, Кемаль знал, что предстоят исключительно важные, даже решающие дни для его страны и для него лично. Срыв переговоров в Лозанне усложнил обстановку, и возобновление их могло завершиться как войной, так и миром; ожесточенность политических противников может привести к ситуации, в очередной раз выигрышной для врагов родины. Мог ли он представить себе, какие личные потрясения уготовила ему судьба?

Мадам Латифе гази Мустафа Кемаль

Едва Кемаль прибыл в Эскишехир, первый этап его поездки, как получил телеграмму, отправленную из Измира его адъютантом Салихом: его мать Зюбейде умерла. В последние недели состояние здоровья семидесятилетней женщины ухудшилось, и только ее железная воля заставила Зюбейде отправиться в Измир, чтобы познакомиться с Латифе и умереть в этом освобожденном городе. «Я знаю, что мама умерла этой ночью, — признался Кемаль, — я видел сон, будто мы вдвоем прогуливаемся в поле, и вдруг налетел ураган и унес ее». Турки встречают смерть с достоинством, зная, что она неизбежна. И Кемаль просит Салиха похоронить мать со всеми почестями, которых она заслуживает, а сам продолжает поездку по Анатолии.

А в Измире печаль Кемаля разделяет Латифе. В течение месяца она окружала мать Кемаля заботой и вниманием. Она надеялась, что если мать оценит ее достоинства, то Кемаль не откажется жениться на ней. Трудно сказать, была ли Зюбейде действительно покорена современными взглядами и вкусами Латифе, ее властным характером.

Что касается самого Кемаля, то он сделал свой выбор. Через пять дней после похорон матери гази прибывает в Бурсу; он обедает в отеле, хозяйкой которого была семидесятичетырехлетняя француженка, мадам Бротт, прибывшая в Турцию с отцом полвека назад, чтобы создать прядильную фабрику. «Не собирается ли ваше превосходительство паша жениться в Измире?» — спросила любопытная мадам. «Да, я женюсь. Дата моей женитьбы зависит of графика моей поездки». Как это часто случалось с Кемалем, правда была несколько иной. Возможно, Кемаль знал точную дату свадьбы, но Латифе этого не знала. Какой же был для нее сюрприз, когда 27 января Кемаль объявил, что в ее распоряжении не больше сорока восьми часов, чтобы подготовиться к свадьбе! Итак, сорокадвухлетний гази собирается жениться на женщине, которая моложе его на восемнадцать лет и которую он знает около пяти месяцев. Живая, образованная, свободная, с изысканными манерами, влюбленная Латифе олицетворяла все то, что хотел бы видеть Кемаль в турецких женщинах. «Я хочу, чтобы турецкая женщина походила на американскую», — признался он в 1918 году в доверительной беседе со знакомой. С Латифе Кемаль испытывал ликование Пигмалиона, если бы тот добился всего, ничего не предпринимая. «Он женился на идеале», — комментировал один из свидетелей.

Этим же утром Кемаль произнес надгробную речь над могилой другого своего идеала. Прибыв в Измир, он тут же поехал на могилу матери. В присутствии сопровождавших его в поездке Кязыма Карабекира и Февзи и большой толпы Кемаль произносит поразительную речь, превращая Зюбейде в исторический символ, в жертву султанского режима: «В течение трех с половиной лет моя мать плакала дни и ночи, она практически ослепла от слез, а я не смог спасти ее из Стамбула… И вот мы встретились: ее тело мертво, но ее душа жива… Разумеется, я тяжело переживаю утрату. Но тем не менее кое-что смягчает мою боль и успокаивает меня. Да, режим, уничтоживший мою мать и родину, исчез навсегда. Моя мать покоится в этой земле, но национальная свобода не погибнет никогда».

29 января 1923 года десяток персон собрались на свадьбу гази и Латифе. Когда кади, религиозный судья, проводящий церемонию бракосочетания, спросил, какой выкуп готов заплатить Кемаль за невесту, тот ответил: «Десять серебряных дирхемов!» — назвав самую скромную сумму, предусмотренную мусульманским обычаем. «Недорого ты платишь за невесту!» — воскликнул Кязым Карабекир. После благословения, произнесенного кади, Кемаль приглашает своих свидетелей, Февзи и Кязыма, остаться на ужин:

— Я хочу оценить таланты молодой жены.

— Но, паша, разве этот вечер не предназначен для развлечений?! — воскликнул Февзи.

— Жена военного проводит вечер после свадьбы на кухне, — заявил Кемаль.

Завидная перспектива!

Символ веры и морали

Непростые взаимоотношения молодых замечают окружающие. Так, Кемаль с Латифе приглашены к его старому другу Эмин-паше, коменданту крепости Измира. В просторном салоне, выходящем в сад, жена Эмина предлагает молодоженам шампанское. Кемаль с бокалом в руке усаживается на диван перед окном, выходящим в сад и на улицу; он взглянул на толпу, узнавшую о его приезде и собравшуюся его поприветствовать. «Кемаль, Кемаль, — восклицает Латифе, — не показывай свой бокал, тебя видят с улицы!» Гази остается невозмутимым и продолжает пить. «Этот брак долго не продлится», — скажет жена Эмина после их ухода. Но Кемаль и Латифе не расстаются. Она сопровождает его в поездке и получает настоящее боевое крещение 17 февраля в Измире.

В этот день гази произносит речь на открытии Экономического конгресса, собравшего три тысячи участников. Менее чем через полгода после окончания сражений и пожаров в городе, после того как переговоры в Лозанне были приостановлены, этот конгресс имеет важное значение: он символизирует, что Турция становится на путь экономического развития и модернизации. Организаторы конгресса подготовили большую выставку, свидетельствующую о том, что Анатолия может производить как ковры и фисташки, так и заколки для галстуков, бумагу для сигарет, футбольные мячи и одеколон. Кемаль придает этому конгрессу такой же статут, как и конгрессам Эрзурума и Сиваса: не может быть политической независимости без экономической независимости страны. Докладчик, цитируя «выдающихся» экономистов, в частности французских и английских, излагает основные принципы экономики. В остальном, для конкретной работы, Кемаль рассчитывает на таких советников, как Джеляль, бывший сотрудник Немецкого банка, и Махмуд Эссат, получивший университетское образование в Швейцарии и Венгрии, где он узнал, что одним из первых шагов революционеров-националистов 1848 года был созыв Экономического конгресса; в настоящее время Махмуд Эссат — министр экономики. Впрочем, даже не зная экономики, нужно было быть слепцом, чтобы не видеть, какой колоссальный урон причинила стране экономическая политика Османской империи. Кстати, юнионисты первыми заклеймили позором Капитуляции, Комиссию по долгам, регулирующую выплату внешнего долга империи и франко-немецкую монополию на торговлю османским табаком. Воспользовавшись мировой войной, юнионисты отменили выполнение Капитуляций и призвали соотечественников к подлинной экономической войне.

Кемаля нисколько не задевает их первенство. Говоря о национальной независимости, он вовсе не хочет выглядеть фанфароном. В отличие от Энвера и Талаата Кемаль выиграл свою войну, и немцев не было за его спиной. Но путь Кемаля не менее тернист. Страна в руинах, и он с нетерпением ожидает, чтобы правительство наметило пути восстановления и развития экономики.

Среди 1135 делегатов, сгруппированных в четыре секции (коммерсанты и банкиры, аграрии, рабочие и ремесленники, промышленные предприниматели), наиболее организованными и внимательными были коммерсанты и мусульмане Стамбула. Коммерсанты Стамбула, объединившиеся в конце 1922 года в Турецкий национальный союз ассоциаций ремесленников и Генеральный союз рабочих Стамбула, твердо решили использовать националистов для борьбы с иностранными предпринимателями, стремясь исключить интересы иностранцев и национальных меньшинств. Между прочим, они сыграли важнейшую роль в организации и подготовке этого конгресса. Таким образом, цели Кемаля восстановить национальную экономику их устраивали, только нужно было еще, чтобы Анатолия и ее буржуазия не действовали в ущерб Стамбулу. А ведь Кемаль, кажется, предпочитает Анкару Стамбулу…

Кемаль произносит речь, объединяющую всех: «Товарищи, вы представляете все классы общества, то есть народ… Среди нас нет соперничества классов или профессий. Все они тесно сплочены и образуют одно целое: народ, нацию, одним словом — Турцию. Это и есть Народная партия, партия, представляющая народ Турции, — это не какая-то фракция, она сама по себе и есть нация, она — Турция».

Кемаль предоставляет другим, как, например, Махмуду Эссату, выступать с докладом о проблемах управления экономикой и вести дебаты с Турецким национальным коммерческим союзом о роли государства и частного сектора во внешней торговле и иностранных инвестициях. Кемаль покидает Измир 18 февраля, оставив руководство конгрессом Кязыму Карабекиру.

Конгресс завершил работу через две недели, приняв окончательную декларацию — Экономический пакт в либерально-националистическом духе. Следует отметить, что конгресс отказался распределять землю крестьянам, а также от участия профсоюзов в защите интересов предприятий. Национальный союз удовлетворен результатами. А для Кемаля главной заботой была экономическая независимость страны или, как он более прозаически сформулировал в частной беседе, «как сделать, чтобы мой народ ел досыта» и как «развивать национальную торговлю… строить заводы… разрабатывать полезные ископаемые». С этой целью он хочет «помочь анатолийским коммерсантам, способствовать их процветанию». Либерализм не очень беспокоит его, поскольку у него нет альтернативы. Самое важное — заставить турок понять и показать иностранцам, что новая Турция всерьез занимается подъемом экономики. Как отметила одна из газет, близких к правительству: «Народ Турции не уничтожен, он строит <…>. Он много работает, избегая пустой траты времени и разбазаривания национальных богатств. Он готов работать днем и ночью, если потребуется, чтобы производить национальную продукцию <…>. Народ Турции осознал, что он сидит на золотой жиле, имей такие национальные богатства. Он любит свои леса, как своих детей <…>. Воровство, ложь, лицемерие и лень — наши главные враги <…>. Турки тянутся к знаниям и к овладению техникой <…>. Турки остерегаются микробов, загрязнения воздуха, эпидемий и грязи».

Пороховая бочка

Латифе прибывает в Анкару 20 февраля с Кемалем и Исметом, вернувшимся из Лозанны. Молодая женщина испытывает шок. Измир, Биарриц, Париж и Лондон словно на другом краю света, в другом мире, где столицы — это не деревни и где женщины свободно гуляют по улицам и могут исполнять Моцарта, Шуберта и Чайковского. Но еще больше поражают Латифе настроения, царящие в Анкаре: она рассчитывала прибыть в город, «лежащий у ног гази», но сталкивается с раздражением и недовольством и ощущает себя словно на пороховой бочке.

После победы круг сторонников Кемаля сужался, а провал конференции в Лозанне породил заурядные амбиции и чрезмерные обещания. Нужно ли снова приступать к переговорам или следует готовиться к войне? Непрерывно заседают Совет министров и Национальное собрание, разворачивающиеся там дебаты продолжительные и шумные. «Новый год может быть годом мира или войны, — заявляет Кемаль и добавляет: — Нужно быть готовыми ко второму варианту».

Когда первое удивление прошло, Латифе приступает к обязанностям хозяйки. Ковры, изящные безделушки, новые занавески и букеты цветов украшают и преображают резиденцию Кемаля в Чанкая. Новая хозяйка стремится установить свои порядки для слуг и адъютантов. Первые споры с Кемалем, первые семейные разногласия. Кемаль одобряет желание супруги совершить маленькую революцию, присутствуя на открытии парламентской сессии или принимая дипломатов после завершения дебатов в Национальном собрании, но выступает против того, чтобы прислуга в Чанкая прислуживала в белых перчатках!

Своеобразие пары Латифе — Кемаль становится заметным. Латифе читает ему Монтескье и Руссо, пока он бреется, — очень хорошо. Латифе сопровождает его повсюду — на гражданских и военных мероприятиях, пешком или на лошади, набросив шаль, элегантно прикрывающую голову и плечи, — ещё лучше. Но когда Латифе критикует его образ жизни, частые застолья с друзьями и пытается придать более светский характер его вечерам, он выступает категорически против подобного вмешательства. «Статуэткой на выставке», образцом авангарда — вот кем, по его мнению, должна стать Латифе.

Риск, на который идет Кемаль, не только касается его лично, его семьи. Появление на сцене Латифе и чрезмерность ее модернизма удивляют и шокируют. В Адане религиозные авторитеты вынуждены опубликовать коммюнике, чтобы уточнить, что присутствие Латифе рядом с гази не противоречит исламской религии, а ее одежда, английский дамский костюм и вышитая вуаль, не рассматриваются как нарушение религиозного закона. По мнению французского коменданта Пелле, этих комментариев недостаточно: «Кажется, Кемаль выбрал себе жену, словно созданную, чтобы разжигать его амбиции и выявлять недостатки». Пелле считает, что Латифе шокирует почти всех и начинает компрометировать мужа.

Пелле, конечно, преувеличивает, но критика действительно была, как это обычно случается в сложные моменты. А обстановка в Анкаре была напряженной. Готовится коммюнике, уточняющее условия, при которых Анкара возобновит переговоры в Лозанне, и депутаты уверены, что правительство пытается их обмануть. Национальное собрание бурлит, и Исмет, отныне привыкший к дипломатическим тонкостям, поражен тем, что он видит и слышит с момента своего возвращения. Али Фуад, возглавляющий работу Национального собрания, с трудом справляется, а избрание на пост вице-президента Хюсейна Авни, одного из руководителей «Второй группы», нисколько не разряжает атмосферу. Депутаты больше не обсуждают вопросы спокойно, они нападают, обвиняя друг друга, сжав кулаки. А когда однажды Али Шюкрю гневно прервал Кемаля, взбешенный гази стремительно направился к оппозиционеру, сжимая в кармане пистолет.

В этой грозящей взорваться атмосфере 29 марта Национальное собрание узнает об исчезновении Али Шюкрю. Для его друзей из «Второй группы» нет ни малейшего сомнения: «хотели избавиться от одного из лидеров оппозиции», хотят «заткнуть рот» оппозиции, готовятся подавить свободы. И даже уточняют, кто мог это сделать: последним, с кем видели живого Али Шюкрю, был не кто иной, как Осман Хромой, командир лазов личной охраны Кемаля! Через несколько часов обнаружили труп Шюкрю, и Рауф, после обсуждения с Кемалем, отдает приказ арестовать Османа Хромого. В ночь на 2 апреля жандармы окружают лаза, Осман Хромой предпочел покончить с собой. Жестокий финал: Али Шюкрю — озлобленный и непримиримый оппозиционер, и Осман — жестокий, без стыда и совести, с одинаковым рвением уничтожавший армян, греков и энверистов. Многое в этой истории остается неясным, но нет времени разбираться в деталях.

1 апреля 120 депутатов выступили с предложением распустить Национальное собрание. Сам Исмет поддержал это предложение: «Необходимо обновить Национальное собрание, чтобы доказать конференции в Лозанне, что всё, что мы будем говорить, и те решения, которые мы примем, будут отражать последнее слово нации». Оппозиция с радостью поддержала это предложение: ведь она требовала роспуска в течение месяца! Решение принято.

Несколько дней в стане «Второй группы» царит эйфория; следовало бы убавить спеси и сменить тон. Тогда как у «Второй группы» нет никакой программы, Кемаль публикует «новые принципы», точнее, программу Народной партии. Программа представляла искусное сочетание вопросов: национальный суверенитет, Экономический пакт, принятый в Измире, ликвидация поборов, строительство железных дорог, реформа юриспруденции, усовершенствование банковской системы и… мир при полной независимости. Программа, организация и лидер, святая троица победы на выборах, объединены.

Кемаль не сомневается в своем успехе, даже готов отвергнуть руку, протянутую юнионистами. Собравшиеся у Кавита, бывшего министра финансов, около двадцати уцелевших лидеров юнионистов пытаются найти пути воскрешения «Единения и прогресса» с Кемалем во главе. «Сегодня никто не имеет права говорить от имени „Единения и прогресса“», — комментирует гази. Единственная неудача может остановить победный марш Кемаля: провал второй конференции в Лозанне.

Мир

Турки хорошо подготовились ко второй конференции в Лозанне. Исмет, настроенный решительно и верящий в успех, решил даже взять с собой жену, а Кемаль поддержал его.

Другой жест, еще более выразительный, — это голосование по закону о проекте Честера, который был принят Национальным собранием. Следовало бы еще раньше упомянуть о проектах американского адмирала Честера. Прибыв в Стамбул в 1900 году, адмирал проявил нестандартное мышление, задумав проекты, воплощение которых тормозило только недоброжелательное отношение других инвесторов: мост через Босфор, железную дорогу через всю Анатолию, строительство морских портов, добычу железной руды… Несмотря на неудачи перед 1914 годом, Честер вернулся в 1922 году и предложил новые проекты правительству националистов. Произошло чудо — Анкара подписала предварительное соглашение, предусматривающее строительство трех портов и более четырех тысяч километров железных дорог, а также концессию на 99 лет, дающую право на использование шахт на 40 километров вдоль железных дорог и в районе портов. Так, за несколько недель до открытия конференции в Лозанне Анкара стремилась завоевать симпатии Соединенных Штатов Америки, желающих вновь поставить под сомнение успехи европейцев, что на языке дипломатов целомудренно называют политикой «открытой двери».

К несчастью для турок, лорд Керзон тоже придерживался политики «открытой двери». Из Лозанны Исмет направляет запрос в правительство, требуя пересмотреть проект Честера, который, если принять всё во внимание, может очень дорого обойтись национальной независимости. В Национальном собрании развернулись бурные дебаты, освещаемые прессой. «Вторая группа» выступала против, а Кемаль защищал проект. Кемаль обратился с призывом к «великой американской нации», чтобы «американцы с открытым сердцем относились к турецкому народу, борющемуся за свободу и независимость и стремящемуся встать на путь прогресса и справедливости, следуя вашему примеру». Он был уверен, что американская помощь причинит наименьший вред по сравнению с любой другой иностранной помощью. Великие державы знали, что им угрожает: утвердив проект Честера, Национальное собрание объявляет о пересмотре всех существующих концессий.

Вторая конференция в Лозанне протекала в доброжелательной атмосфере, чему способствовало и присутствие жены Исмета, и голосование по проекту Честера, и отсутствие лорда Керзона, и личные отношения Исмета с Венизелосом. Начавшись 23 апреля 1923 года, она завершилась через три месяца подписанием мирного договора.

«Мирный договор в Лозанне, — комментирует газета „Фигаро“, — знаменует важную дату в истории мира, так как впервые к Турции отнеслись как к западной державе». Независимость новой Турции признали Франция, Италия, Великобритания, Япония, Румыния и Югославия, а между тем Турции принадлежит в Европе территория всего в 24 тысячи квадратных километров при общей площади страны 767 тысяч квадратных километров, расположенной в основном в Азии. Исчезли территориальные претензии Севрского мирного договора: новая Турция совпадает в общих чертах с той, что определена Национальным пактом. Больше не встает вопрос о Курдистане, и армянская часть ограничивается пределами Советской Армянской Республики. Единственное огорчение для Турции — судьба Мосула: конференция в Лозанне не приняла по этому вопросу решения, Лондон и Анкара будут продолжать переговоры под эгидой Лиги Наций. Еще более впечатляет признание экономической и финансовой независимости Турции. Унизительные Капитуляции отменены, а все иностранные концессии, так же как и долг Османской империи, будут пересмотрены. Турция наконец добилась свободы в таможенной политике.

Побежденная в 1918 году, живой труп в 1920 году, Турция рассматривается как «западная держава» через три года. Какая резкая перемена! Наряду с Японией, победившей Россию в 1905 году, новая Турция оказывается в первых рядах Востока, решившего покончить с колониальной мощью Европы. Пока никто еще не говорит о деколонизации и не противопоставляет север югу, но тем не менее одно не вызывает сомнения: в Лозанне международные отношения определенно вступили в XX век. В апреле 1955 года на конференции в Бандунге, в Индонезии, представители тридцати африканских и азиатских стран, собравшиеся для подготовки деколонизации, вспомнят о Лозанне. Кстати, активное участие в работе этой конференции приняли Неру и Чжоу Эньлай.

Сто один орудийный залп в Анкаре, Стамбуле и во всех турецких городах салютовал договору в Лозанне. Сто один залп в честь Мустафы Кемаля, но также и Исмета. Исмет, военный, ставший дипломатом по гениальной прихоти гази, заслужил такой почет. Генеральный секретарь конференции в Лозанне Рене Массильи писал о нем: «Худощавый, начинающий седеть, он выглядел старше своего возраста лет на десять; тонкие черты лица, орлиный нос, глаза всегда настороже, скромный, но не застенчивый, всегда спокойный, очень вежливый, не реагирующий на громы и молнии величественного лорда Керзона, сохраняющий самообладание и снова повторяющий слово в слово бесстрастным голосом аргументы, которые западные делегаты считали уже отвергнутыми; при этом он был скорее скуп на слова, немного глуховат, что позволяло ему, в зависимости от обстоятельств, не всё услышать или заупрямиться дольше допустимого и вывести собеседников из себя, он изматывал противников, брал их „измором“. Руководствуясь точными инструкциями Мустафы Кемаля, он сумел, таким образом, при всех бесчисленных трудностях следовать точно по заданному пути».

 

Глава четвертая

ДЕСТРУКТИВНОЕ СОЗИДАНИЕ

Через три недели после подписания договора Исмет возвращается из Лозанны. В толпе, торжественно встречающей Исмета, нет Рауфа. 4 августа председатель Совета министров подал в отставку. Как только стало известно о подписании договора, Рауф в сопровождении Али Фуада поспешил в резиденцию Кемаля в Чанкая.

— Я не смогу работать с Исмет-пашой.

— Мой милый Рауф, не знаю, что тебе сказать, — ответил ему гази, а затем добавил: — Ты прав, эта среда делает человека безнравственным.

— Мой паша, не беспокойся, найдется дюжина честных соратников, с кем ты сможешь управлять страной.

Тут вмешался Али Фуад:

— Кто же теперь будет твоими апостолами? — И, почувствовав недопонимание старого друга, добавил: — Кто станет апостолами, разделяющими с тобой твои усилия?

— У меня нет апостолов. Есть лица, готовые служить нации и стране. И эти «апостолы» должны доказать свою силу и возможности.

Новые апостолы

С апостолами или без, но Кемаль практически держит в руках Национальное собрание: выборы прошли с триумфальным успехом. Ни один из членов «Второй группы» не получил снова мандата, тогда как гази был избран дважды — в Измире и Анкаре. Он снова избран президентом Национального собрания единогласно, за исключением одного голоса — его собственного, который он отдал Исмету.

Апостол или нет, но Исмет, блестяще завершивший переговоры в Лозанне, стал одним из столпов кемалистской системы. Несмотря на недовольство примерно сорока депутатов, упрекающих его за неудачу с присоединением Мосула и Александретты, Исмет добивается прекрасных результатов голосования по ратификации договора. И всё же первым апостолом был не Исмет, а Али Фетхи, которого гази избрал на пост председателя кабинета министров. Друг детства, компаньон по «ссылке» в Софии, бывалый политик, молодая элегантная жена которого стала подругой Латифе, Фетхи — это тот, кому гази может доверять безоговорочно.

9 сентября Кемаль основал свой «храм» — Народную партию, главная задача которой «руководить обеспечением национального суверенитета с помощью народа и для народа». «„Священная ассоциация“, воплощение в нации революционного духа» — так определял Кемаль организацию, предназначенную для осуществления его революции. Члены Народной партии должны понять, что они не являются членами обычной партии. Чтобы помочь им в этом, президент Мустафа Кемаль выбирает генеральным секретарем партии Реджепа. Высокомерный, скупой на улыбки Реджеп похож на министра внутренних дел, о котором мечтает любой режим; впрочем, он и будет им несколько раз. Бывший лейтенант, хороший организатор умеет добиваться намеченной цели, преданный человек. Это именно те качества, которые необходимы Народной партии: Национальное собрание хотя и состоит из представителей одной партии, не всегда единодушно принимает решения.

И всё же первое важное голосование нового Национального собрания было единогласным. 13 октября 1923 года по предложению Исмета Анкара становится столицей новой Турции. Националисты предвидели это с 1921 года, французские дипломаты поняли, что это случится, в декабре 1922 года, а Кемаль заявил об этом журналистам в Измире в феврале 1923 года. Но падение Стамбула означало страшное поражение для его депутатов, Рауфа, Кязыма Карабекира, Рефета, для его прессы, для его деловых кругов и государственных чиновников. Все они так или иначе утратят свою власть. И не променяют в один прекрасный день столицу с четырнадцативековой историей на захолустный городок. Современный город, о каком мечтает гази, еще не существует. В городе нет ни одного отеля, всего два ресторана и фургон для товаров, куда поместили американского консула. В июле 1923 года Анкару посетил американский журналист и не обнаружил ничего, что могло бы понравиться чиновникам и дипломатам, привыкшим к шарму Босфора и Золотого Рога. Впрочем, европейские послы будут сопротивляться переезду в Анкару и останутся в Стамбуле до 1925 года. Но настоящие трудности для новых апостолов начнутся 25 октября.

Да здравствует республика!

«Мустафа Кемаль должен будет разрешить внутренний кризис установлением устойчивого народного режима» — таков анализ полковника Мужена от 24 сентября; Мужен был официальным представителем посольства Франции в Анкаре. Он не имел дипломатического опыта, но симпатизировал Кемалю; военный комендант Пелле называл его Мужен-паша. И в то же время его пессимистическое заключение удивляет: какой внутренний кризис? В стране воцарился мир, гази триумфально победил на выборах, где же кризис?

А между тем кризис повсюду. Прежде всего в экономике. В общественном порядке, нарушаемом то здесь, то там выступлениями групп с политическими претензиями. В армии, где были отправлены в отставку в связи с демобилизацией 1200 офицеров, среди которых оказался Нуреддин-паша, «освободитель» Измира. Нельзя безнаказанно выйти из состояния войны, продолжавшейся двенадцать лет, и распрощаться с политической и социальной системой, просуществовавшей пять веков.

Кризис усугубляется еще и тем, что страна оказалась между двумя мирами. Старый покинули, но где новый? Национальный суверенитет, Экономический пакт Измира, Народная партия — важные вехи. Но чего-то недостает: политического определения режима. Хотя Кемаль заявляет американскому журналисту, что «первый, наиболее важный проект новой Турции не политический, а экономический», но сам-то он знает, что основа его конструкции — политическая.

Кемаль страстно желал республики. Республиканский идеал был для него настоящим культом, как и для французских радикалов. Республика! Это слово заставляло взволнованно биться его сердце, и он даже пытался перевести его на турецкий язык. Республика навечно связана с французской революцией. «Следует выбрать для учреждения республики подходящий момент», — советовал ему Юнус Нади. «Именно сейчас подходящий момент», — отвечал ему Кемаль. Однако в этом не было никакой уверенности. Как писал в своих «Мемуарах» Исмет: «Многие товарищи считали, что провозглашать Республику еще не время». «Гиблая идея», — публично заявил Рефет, тогда как Рауф отстаивал идею конституционной монархии и заявлял, что режим должен быть свободно выбран самим народом, без давления сверху. Учитывая оппозицию и осложнения, порождаемые проектом, Кемаль не включил создание республики в «новые принципы» Народной партии. Ярые консерваторы, осторожные сторонники умеренной политики, личные противники Кемаля и депутаты, смешивающие личные интересы и жизненно важные вопросы, — все они значительно ослабляли позицию Кемаля.

24 октября Фетхи покидает пост министра внутренних дел, который он совмещал с должностью председателя Совета министров. На следующий день Али Фуад выходит в отставку, а Рауфа избирают первым вице-президентом Национального собрания, тогда как кандидат правительства на пост министра внутренних дел проигрывает представителю внутренней оппозиции в Народной партии. 27 октября правительство уходит в отставку с согласия гази. Затем разыгрывается потрясающая мизансцена, дирижируемая «сверху» и сыгранная «внизу». «Верх» — это резиденция Кемаля в Чанкая, окруженная виноградниками и садами, «низ» — это Национальное собрание в центре города.

После отставки правительства Народная партия пытается найти ему преемника, перебирают имена, составляют различные комбинации. Наконец, приходят с предложениями к Кемалю в Чанкая. Кемаль категорически отказывается заменить Исмета на посту министра иностранных дел, делегация уходит, озадаченная. Всё начинают снова. Тогда Кемаль переходит в атаку, пригласив нескольких друзей на обед в Чанкая. 28 октября Исмет, Али Фетхи, министр обороны Кязым, Рюшен и трое других близких ему депутатов обедают с гази. «Завтра мы провозгласим республику, — объявляет Кемаль, прежде чем распределить роли каждому. — Сами, ты потребуешь завтра заседания Народной партии и сделаешь так, чтобы партия попросила моего вмешательства с целью приостановить кризис. А ты, Исмет, останешься здесь, и мы подготовим вместе текст обращения Национальному собранию».

На следующий день всё происходит как задумано. Партия собирается, и начинаются обсуждения состава нового правительства, но в какой-то момент Кемалеттин Сами предлагает, чтобы «Мустафа Кемаль-паша присоединился к ним и высказал свою точку зрения». Предложение принято, отправлено в Чанкая, чтобы пригласить Кемаля, и гази обращается к депутатам: «Месье, предоставьте мне один час». За эти шестьдесят минут Кемаль встречается с несколькими депутатами и тщательно шлифует свой доклад. Через час депутаты возвращаются в зал, чтобы выслушать гази. «Дорогие друзья! Я думаю, что все прекрасно поняли причины, которые привели нас к этой деликатной ситуации, какую мы должны разрешить сегодня. Существующая система является причиной чертовской слабости. Да, каждый из нас должен участвовать в выборах правительства и министров всякий раз, когда наша конституция вынуждает нас формировать новое правительство <…>. Ваше высокое собрание поручило мне найти решение <…> я вам его предоставляю». И Кемаль дает секретарю прочесть свой проект конституции, начинающийся так: «Турецкое государство — это Республика…»

«Подвергнуть бомбардировке, затем стремительно напасть, внести замешательство и добиться успеха» — тактика Кемаля вступила в свою последнюю фазу. Исмет — автор исторической формулировки: «Мы родили ребенка. А теперь мы должны дать ему имя». Юнус Нади тоже вмешивается, чтобы поддержать гази: «Не будем торопиться». «Мы только согласились на решение по составу кабинета министров», — заявляют некоторые депутаты. В 18 часов началась работа Национального собрания; завязалась горячая дискуссия. В 20 часов 30 минут председатель заседания воскликнул: «Да здравствует республика!» Через 15 минут Мустафа Кемаль был избран президентом республики единогласно при 158 голосовавших. Его первые слова адресованы Исмету: «Мой паша, будь счастлив, какое доброе дело для нации!»

Первые волнения

Теперь нужно убедить всех в правильности этого шага. Например, Кязыма Карабекира: он был в Трабзоне, когда в честь провозглашения республики прогремел 101 орудийный залп. Карабекир с недовольством заявил своему окружению: «Мы не обсуждали подобной инициативы».

Это же надо было объяснить и анатолийцам. В регионе Вана, как рассказывал депутат от этой области, провозглашение республики вызвало смятение и страх. Что это такое — «республика», о которой никогда не говорили? Не собираются ли запретить религиозные обряды и свадебные контракты, не дадут ли право жандармам распоряжаться жизнью и смертью крестьян? Страх некоторых настолько велик, что они предпочитают бежать в Персию или Ирак. Правительство республики реагирует мгновенно и разъясняет принципы нового режима: республика — это не диктатура, она дает гораздо больше прав и власти народу и запрещает всякое беззаконие, она — не противник религии, одна из великих держав мира — Соединенные Штаты Америки — республика…

Регион Вана в Восточной Анатолии — один из наиболее отсталых в стране, поэтому смятение и страх населения не удивительны. С другой стороны, реакция Рауфа тоже предсказуема. В Стамбуле он дает интервью двум консервативным газетам «Ватан» и «Тефхиди Эфкяр» и выражает поддержку новому режиму: «Только такой режим сможет обеспечить процветание и независимость нашего народа». И всё же высказывания Рауфа «огорчили» Кемаля. Почему? Рауф, как бывший глава кабинета министров, позволил себе отметить, что процедура учреждения республики была слишком быстрой и директивной. Он осмелился сказать, что «даже самые выдающиеся люди не могут устоять перед соблазном — использовать свою силу и влияние», что, естественно, задело Кемаля. По инициативе Исмета, ставшего премьер-министром, Рауф был вызван ответить перед Народной партией, причем ему не дали возможности предварительно встретиться с Кемалем. 22 ноября в течение восьми часов он должен был объяснять свою «ошибку» и защищаться против тех, кто поставил во главе с Исметом вопрос о его пребывании в Народной партии. Рауф отклонял обвинения: «Мне ставят в упрек, что я создаю оппозицию в партии, но я этого не делаю. Вам решать, но моя совесть чиста…» Рауф был прощен.

Заседание 22 ноября было небесполезным. Для Рауфа это была своего рода репетиция: через год он покинет Народную партию и создаст оппозицию. Что же касается правительства, то оно через три недели после провозглашения республики продемонстрировало, что готово защищать это историческое событие от кого бы то ни было и любыми средствами. В своих «Мемуарах» Исмет рассказывает о том, что спросил у адмирала Бристоля, представителя Вашингтона в Стамбуле, через сколько лет США поверили в незыблемость их республики. «Да, это фундаментальный вопрос, — ответил адмирал, — через двадцать лет». — «Ну что же, нам тоже, вероятно, понадобится двадцать лет».

Лучший способ защиты — это нападение: в Анкаре в этом не сомневаются. В Стамбуле тоже. В начале ноября пресса бывшей столицы обращается к халифу с вопросом, не намерен ли он уйти в отставку. «Я не вижу никаких причин покинуть мой пост халифа», — отвечает Абдул-Меджид, поддерживаемый президентом коллегии адвокатов Стамбула, который уточнил, что «это было бы бедствием для мира». Борьба с халифом начинается. Анкара начинает с того, что сокращает на одну треть средства, выделяемые на содержание халифа и его окружения, а торжественная церемония выезда халифа по пятницам в мечеть превращается в скромную процессию.

Игры Измира

«А теперь вопрос о халифате» — таков заголовок статьи, появившейся 11 ноября в юнионистской газете «Танин» («Эхо»). И действительно, вопрос о судьбе халифата становится главным в борьбе двух миров, гази не включил его в «новые принципы» Народной партии, считая, что не стоит «преждевременно будоражить реакционеров и несведущих», но отмена халифата и религиозная реформа терзали его сознание. Новая Турция с ее восьмимиллионным населением не может себе позволить сохранять халифат, да, впрочем, она и не нуждается в нем. «Мы — турки, только турки», к чему эта интернациональная ответственность? К чему сохранять духовное родство с панисламизмом, принесшим столько жертв и несчастий? И если бы еще исламская религия служила прогрессу и науке, но Кемаль, верный последователь французских республиканцев, выступивших за разделение церкви и государства, испытывал ненависть к ходжам и считал их бесполезными.

Битва за халифат шла не только в Стамбуле, но и в прессе. Сторонники халифата, стремясь обуздать Кемаля, совершили несколько ошибок. Первая — это статья президента адвокатской коллегии Стамбула. Еще более серьезную ошибку допустили газеты «Танин», «Тефхиди Эфкяр» и «Икдам», опубликовавшие 5 декабря 1923 года письмо, отправленное из Лондона Исмету двумя мусульманскими авторитетами. Ага-хан и эмир Али требовали у турецкого правительства, чтобы были восстановлены честь и власть халифата: мы всегда защищали турок, даже в самые трудные времена, и мы присудили Мустафе Кемалю титул «Меч Ислама»; взамен обеспечьте халифу «положение, внушающее доверие и уважение мусульманских наций и придающее, таким образом, Турецкому государству исключительную силу и достоинство».

Письмо из Лондона о защите халифата — какая удачная находка: наилучшее доказательство связей между английскими «врагами» и халифом! Предательство Вахидеддина еще не забыто. И Анкара немедленно реагирует на этот выпад. В Стамбуле создается Трибунал независимости, подвергаются аресту владельцы и главные редакторы этих трех газет, а заодно и президент коллегии адвокатов Стамбула. Правда, вскоре все, кроме президента коллегии адвокатов, отпущены. Конец первого сражения.

А Кемаль в Измире вместе с Латифе. Мало кому известно, что Кемаль пережил шесть трагических месяцев. Всё началось в Мюнхене, где в санатории проходила лечение от туберкулеза бывшая возлюбленная Кемаля, Фикрие. Случайно узнав о женитьбе бывшего любовника, Фикрие немедленно прибывает в Анкару. Встреча была мучительной. Фикрие, тяжело переживающая происшедшее, собирается уехать в Стамбул и перед отъездом вдруг решает в последний раз увидеться с Кемалем. Когда она прибыла в Чанкая, главный адъютант Кемаля заявил: «Это невозможно, необходимо заранее договориться о приеме». Вскоре после этого труп Фикрие был обнаружен в ее фаэтоне. Кемаль был настолько потрясен этой смертью, что однажды назвал жену Фикрие. Латифе решает призвать на помощь родителей. Тогда как Кемаль разыгрывает из себя гостеприимного хозяина, Латифе взрывается: «Я хочу развода… Ты не делишься со мной своими мыслями, ты ведешь себя по отношению ко мне как восточный мужчина, ты отгораживаешься от меня своей работой, я нахожусь в заточении, словно в гареме». А эти знаменитые ужины в мужской компании, то с друзьями детства, то с однокашниками по училищу, то с однополчанами и адъютантами, с которыми можно было расслабиться и отдохнуть. Пьяные и примитивные скоты, по мнению Латифе, Али-меч, Реджеп Зюхтю, Джевад Аббас и Салих позволяли гази выплеснуть избыток энергии и снять напряжение, они могли сказать все что думали, а взамен, Кемаль знал это, были бесконечно преданы ему.

После кризиса Кемаль на какое-то время почувствовал себя лучше. Но в середине ноября 1923 года ощутил острую боль в груди. Сердечный приступ и потеря сознания. Специалисты, прибывшие из Стамбула, поставили диагноз — нервные спазмы, обусловленные сильным переутомлением, и прописали строгий режим и никаких излишеств, только кофе. Жизнь Кемаля в Измире протекает, как спокойная река, в течение двух недель. За это время была предотвращена попытка нападения, а Исмет переслал ему письмо личного секретаря Абдул-Меджида. Халиф требовал большего внимания и дополнительных средств для функционирования халифата. И тогда разворачивается второе и последнее сражение с халифатом. Кемаль отвечает Исмету: «Халиф и весь мир должны осознать, что функционирование халифата лишено смысла как религиозного, так и политического». Затем он приглашает в Измир журналистов из Стамбула, в том числе и трио, которое ранее было арестовано его администрацией. Длительные дискуссии о взаимных обязательствах политиков и журналистов, всеобщее примирение, а затем информация: «Я собираюсь отменить халифат». Проходит десять дней; пресса молчит. 15 февраля в Измире начинаются военные учения. Тактические задачи этих маневров, в которых участвует вся элита турецкой армии, — отразить вражескую атаку в районе Искендеруна (Александретты) и обсудить последствия недавнего военного соглашения между Грецией и Италией. Кемаль ставит и третью, стратегическую; задачу: отмена халифата и деполитизация армии, обязав военную верхушку выбрать между их политической карьерой и военной, а также подчинение начальника Генерального штаба непосредственно президенту республики. Маневры длятся одну неделю; армия соглашается не чинить препятствий, и 27 февраля газета «Илери», близкая Кемалю, задает тон: нужно устранить все помехи, препятствующие действиям правительства; «религия — это дело совести каждого», «не должно быть никакого посредника между Богом и его слугами».

1 марта на открытии парламентской сессии Кемаль поднимается на трибуну и произносит речь: республика должна быть защищена от любых атак, государство, и только оно одно должно заниматься народным образованием, политика и религия должны быть разделены в интересах даже ислама. Вскоре группы депутатов (по 50 человек в каждой) предлагают три проекта закона. Первым был отменен халифат и изгнаны члены правящей династии; вторым — унифицированы образовательная и юридическая системы; третьим — упразднены религиозные институты (духовные школы и религиозные суды) и… начальник Генерального штаба переведен в подчинение президента республики. Но битва еще не выиграна. Исмет отметил это в своих «Мемуарах»: «Насколько легкой была отмена султаната, настолько ожесточенное сопротивление встретило упразднение халифата». В течение пяти часов депутаты обсуждали достоинства светского государства.

Когда, в конце концов, все три проекта закона были приняты, Кемаль признался полковнику Мужену, представителю посольства Франции в Анкаре: отмена халифата и изгнание принцев были необходимы для того, чтобы республика жила и развивалась; народ, ошеломленный событиями четырех последних лет, не упорствовал и принял новый режим. Несмотря на свою уверенность, Кемаль счел необходимым предпринять некоторые элементарные меры предосторожности. Абдулу- Меджиду, информированному об упразднении халифата, было предложено немедленно покинуть территорию Турции. Ранним утром 4 марта, после молитвы, Абдул-Меджид в сопровождении жены, сына и двух принцесс садится в старую машину Вахидеддина. Прежде чем шофер тронулся, последний халиф обратился к присутствующим помощникам: «Я заявляю, что никогда не сделал ничего плохого моей нации и никогда не сделаю. Напротив, я буду молить Аллаха о ее возрождении до самой моей смерти и после нее». По лицу Абдул-Меджида покатились слезы, когда он садился в машину. В сопровождении эскорта экс-халиф направился к вокзалу Чаталджа на окраине Стамбула, откуда поезд увез его в изгнание. Остальная часть его семьи получила отсрочку на десять дней для подготовки к отъезду. После июня 1924 года к ним присоединяется еще 150 «соратников», в основном функционеров, наказанных за проступки, совершенные во время войны за независимость.

Смерть Абдул-Меджида пройдет незамеченной: 23 августа 1944 года в Париже было слишком много других проблем.

 

Глава пятая

КУДА ИДЕТ НОВАЯ ТУРЦИЯ?

«Тогда как обычно новые правительства стремятся сохранить традиции своей страны и установить новые дружеские связи и контакты с другими странами, молодая Турецкая Республика спешит порвать все связи с прошлым и стремится к изоляции», — писал французский обозреватель газеты «Petit journal», пораженный отменой халифата. А журналист Жентизон в газете «Le Temps» заверяет, что «Турецкая Республика несомненно осуществила самую крупную попытку духовного и интеллектуального освобождения в мусульманском мире наших дней». В прессе высказывались самые разные суждения. А молодая республика должна была показать себя Парижу и другим европейским столицам.

Критические высказывания подполковника Катру

1 июля 1924 года подполковник Катру, военный атташе Франции, отправляет в Париж длинную докладную записку под заголовком «Куда идет новая Турция?». Он пишет, что «революция происходит только тогда, когда созрело общественное сознание, а новые условия государственного строя находятся в гармонии с желанием населения и фундаментальными интересами страны». Катру выражает сомнение, что подобное имеет место в новой Турции: революция изменила государственный режим, но не традиции, догма о полной независимости народа исчезла в пользу правления олигархии, непримиримости исключительного национализма. И французский офицер заключает: «Национализм, такой, какой он сегодня в Турции, угрожает стать самоубийством».

А между тем Турецкая Республика привлекает иностранных экспертов и устраивает конкурс иностранных предприятий, правда, больше американских, швейцарских и особенно немецких, а не французских или английских. Англичане не привлекаются из-за вечной проблемы с Мосулом, а французы слишком напоминают время унизительных капитуляций. Бедные французы, они с трудом допускают, что «молодые люди, единственным достоинством которых было участие в борьбе за независимость», способны строить железные дороги, добывать полезные ископаемые, заниматься торговлей и, что самое удивительное, основать банк. В самом деле, молодые энергичные люди, вдохновленные Муаммер-беем, свекром Кемаля, и деловыми кругами Измира, создали банк. Рассчитывали ли руководители банка, что достаточно того, что гази является одним из его акционеров, чтобы конкурировать с османским банком, владевшим франко-английским капиталом?

Несмотря на свои предубеждения, Катру ставит и вполне справедливые вопросы. Отъезд из Турции около полутора миллионов греков и других немусульман в соответствии с договоренностями, достигнутыми в Лозанне, способствует, по выражению Торговой и промышленной палаты Стамбула, «началу экономического возрождения». Но на самом деле ни прибытие 500 тысяч турок из Фракии в соответствии с тем же соглашением, ни действия Анкары не помогли, и экономика по-прежнему оставалась в упадке. Реформа конституционных законов привела к ожесточенной борьбе между радикалами и умеренно настроенными депутатами. Частичные компромиссы обеспечивают весьма зыбкое равновесие: президент республики имеет право вето на большую часть законов, но право роспуска принадлежит только Национальному собранию; ислам остается официальной религией Турции. Переговоры в Стамбуле между турками и англичанами по поводу Мосула не продвинулись ни на шаг: каждая из сторон повторила аргументы, использованные в Лозанне, чтобы требовать получения суверенитета над регионом Мосула. Одним словом, первые шаги республике даются с трудом. Многочисленные скандалы потрясают политическую среду, а министр внутренних дел был даже вынужден уйти в отставку из-за того, что оказался замешанным в деле о взятках, которые якобы поступили от армянских кандидатов. Еще более угрожающим для будущего было то, что Народная партия полностью раскололась. Некоторые обвиняли в этом Исмета. Но за улыбками и спокойствием премьер-министра скрывались порядочность и твердость гранита. Повлиять на его мнение можно было только до принятия решения; когда же решение принято, любое вмешательство бесполезно, ничто не остановит Исмета. Но поведение Исмета всего не объясняет; другие противоречия, более фундаментальные, разделяют руководство Народной партии.

Кемаль в Чанкая хранит молчание.

Три тысячи километров

Кемаль пробуждается в конце августа. 30 августа по случаю второй годовщины сражения при Думлупынаре, «генерального сражения», открывшего дорогу на Измир, он участвует в открытии памятника Неизвестному солдату. Кемаль выступает десятым, и последним, после Февзи, Али Фетхи и других известных представителей нации, и произносит блестящую речь, определяя задачи новой Турции. Турция должна стать высокоцивилизованной страной путем экономического развития и социального обновления. Мужчинам и женщинам, которых он обещает уравнять в правах с мужчинами, молодежи, в чьих руках будущее страны, гази предлагает подлинно светскую религию вместо ислама. В своей пламенной речи гази призывает к революции сердца и сознания. После выступления в Думлупынаре Кемаль не возвращается в Анкару. Он отправляется в поездку по стране длиною в три тысячи километров. В течение сорока девяти дней по суше и по морю он доберется до приграничных районов Восточной Анатолии. Он посетит эти малоразвитые регионы, стремясь проповедовать идеи, выдвинутые им в Думлупынаре. Всюду один и тот же ритуал: он посещает армию, местное отделение Народной партии, дома простых граждан, школы, торговую палату, Союз женщин… Выслушивает местные власти, а затем отвечает на вопросы. Проповедуя свои идеи, Кемаль в то же время обсуждает с народом повседневные трудности. Дороги: «Связь между западом, востоком и центром страны недостаточна для управления республикой, вот почему я считаю, что необходимо продолжить железную дорогу до Эрзурума, чтобы связать восток с другими регионами страны — это жизненно необходимо для республики». Здоровье: «Мы должны найти решение, чтобы врачи больших городов, таких как Стамбул и Измир, могли заботиться о жизни и здоровье всей нации. То, что происходит сегодня, совершенно недопустимо». Светское образование: «Вы не хотите школ, вам нужны медресе. Но народ хочет получать образование в школах. Оставьте народ в покое, чтобы дети нашей страны получали светское образование». «Запомните, ходжи: медресе никогда не откроются, народ нуждается в школах!» — заявил Кемаль, когда его остановили два ходжи, требуя снова открыть религиозные начальные школы (медресе).

Кемаль из предосторожности совершает несколько символических жестов, чтобы предать забвению Османскую империю. В Самсуне, имея несколько свободных часов, он просит библиотекаря принести ему несколько книг по истории и погружается в них. В Эрзуруме и Ризе он категорически отказывается от того, чтобы его именем называли улицы: «Я не вечен, а наша республика будет жить всегда». В Ризе он наставляет мэра города (вали): «Вы должны знать, что не имеете права заставлять кого-либо работать без его желания: в республике не будет принудительного труда!» Общаться, покорять, объяснять, убеждать — вот революционное искусство Кемаля, не всегда встречающее одинаковый прием.

Крейсер Кемаля пересекает Мраморное море и поднимается по Босфору. В европейской и азиатской частях Стамбула собрались огромные толпы в ожидании: не остановится ли гази в бывшей столице? Нет, президентский крейсер не бросит якоря в Босфоре: полиция, опасаясь покушения, отговорила Кемаля от этого шага. А Латифе, сопровождающая Кемаля, утомила его своими нервными срывами и истериками. Кемаль заявляет ей, что «мой брак — это одна из ошибок, какие я совершил в жизни», и требует, чтобы Латифе возвращалась в Анкару. Их разрыв был неизбежен, но его опередили другие.

Через неделю после возвращения в Анкару Кязым Карабекир подает в отставку с должности инспектора 1-й армии, чтобы полностью посвятить себя депутатской работе. Вслед за ним подает в отставку Али Фуад, инспектор 2-й армии. Кемаль не верит в совпадения, и он прав. Карабекир и Фуад регулярно встречаются с Рауфом. Все трое уверены, что за ними установлена слежка тайной полиции и что их почту вскрывают. Фуад и Карабекир объясняют Рауфу, насколько трудно стало выполнять обязанности инспекторов армии. Все трое единодушно заключают: Кемаль порвал со старыми друзьями, окружил себя «льстецами» и «безнравственными людьми», которые их унижают; их ожидает диктатура.

Кемаль тоже упоминал об утраченной дружбе в своих «Воспоминаниях»: «В день отставки Али Фуада я пригласил его на ужин к себе в Чанкая. Я ожидал его довольно долго, но он так и не пришел». Впрочем, Али Фуад в своих «Мемуарах» объяснит, что не получал никакого приглашения. Хуже того, он оспаривает существование такого приглашения.

Кемаль теперь не сомневается в заговоре и требует, чтобы шесть генералов-депутатов покинули Национальное собрание. Четверо из них послушаются его приказа, но Джевад и Кафер Тайяр откажутся его выполнять: не обращаются с бывшим начальником Генерального штаба армии и с бывшим командующим военным сопротивлением во Фракии как с юнцами! Тем не менее, позабыв их высокие должности, заслуги и старые дружеские отношения, Кемаль лишил Джевада и Кафера Тайяра депутатских мандатов. Кемалю удалось избежать кризиса: представители армии не присоединятся к оппозиции.

Что же представляла собой оппозиция? Она объединилась вокруг Рауфа, Аднана, Рефета и Исмаила Канболата: три героя войны за независимость и активист «Единения и прогресса», четыре депутата от Стамбула. Были ли они противниками республики, сторонниками султаната и халифа? Вероятно, нет. Они предпочитали конституционную монархию на манер Великобритании, но в то же время не были готовы сложить головы, сражаясь против республики. Они выступили против скоропалительных реформ, отсутствия консультаций с депутатами и превращения Национального собрания в палату, регистрирующую законы. Они опасались, что республиканизм — это всего лишь иллюзия, скрывающая абсолютизм. «Самодержец, носящий имя президента республики, управляет по своей прихоти», — пишет газета «Танин» в Стамбуле, поддерживающая оппозицию, при этом напоминая, что, например, Гаити тоже считается республикой. Они презирают выскочек, фанатиков и нетерпимых, которые их постоянно атакуют, не задумываясь над тем, кем они были бы сейчас, если бы те, на кого нападают — Рауф, Карабекир, Фуад, Рефет и другие, Аднан или Канболат, не решили бы сопротивляться. Какое нужно иметь самообладание, чтобы выслушивать, когда говорят, что «в Турции есть 80 тысяч Рефетов и миллион Кязымов Карабекиров»! Какое терпение нужно иметь, чтобы ежедневно подвергаться экзамену по республиканизму?

В другом лагере, лагере большинства, знают только один приказ: защищать республику. «Самой недопустимой ошибкой, какую мы могли бы допустить сейчас, — воскликнул Реджеп, — было бы колебаться и проявлять нерешительность. Никто не знает, куда могло бы это нас привести». Аргументы честности и старой дружбы ничего не значат. Впрочем, поддержка, оказанная группе шестью консервативными газетами Стамбула, а также Торговой и промышленной палатой города, оправдывает бдительность Исмета, Реджепа и их друзей. Слово «предательство» не было произнесено, но Исмет задает вопрос, используя довольно дерзкое сравнение: «Встречали ли вы когда-нибудь инвестора, рискующего своими капиталовложениями в коммерческое предприятие, если бы он не верил в успех?» Итак, с одной стороны — гази, республика и новая Турция, а с другой — реакция, выступающая против республики, секуляризации, Анкары. Одним словом, Стамбул.

8 ноября Национальное собрание подтвердило доверие правительству Исмета 147 голосами из 167 голосовавших. На следующий день Аднан, Исмаил Канболат, Рефет, Рауф и семь других депутатов выходят из Народной партии. Разрыв завершен. Партия решает изменить название: трудно защищать республику, не будучи республиканцем, поэтому логично переименовать Народную партию в Народно-республиканскую партию. А в Стамбуле бывшие члены Народной партии были встречены многочисленной толпой, поддерживающей их решение, и они создают Прогрессивную республиканскую партию.

Один турецкий карикатурист изобразил однажды двух детей, играющих в куличики у ног высокого мужчины, набросанного схематично, но вполне узнаваемого, — хозяина Чанкая. Один из ребят — Исмет: он уйдет в отставку 21 ноября, другой — Али Фетхи: он займет пост премьера на следующий день. Кемаль считает его более подходящей фигурой, чтобы противостоять оппозиции, требующей референдума, расширения полномочий законодательной власти и децентрализации администрации. Как писал французский подполковник Мужен 9 ноября, «президент республики говорил мне, что считает необходимым иметь оппозицию в Национальном собрании, но не хочет оппозиции в рядах партии и будет делать всё, чтобы этого не было». «Мы провозгласили республику. Чтобы наш режим не оставался простой теорией, нужно, чтобы наши действия гармонировали с нашими идеями, — уточняет гази, обращаясь к Фетхи, и добавляет: — Меня действительно беспокоит то, что часть Народно-республиканской партии с трудом это одобряет».

Фетхи не оправдывает надежд

«В программе оппозиции я не нахожу ничего, что противоречило бы принципам Народно-республиканской партии, что заслуживало бы серьезной дискуссии», — заявил гази журналисту «Таймс». Вероятно, Кемаль предполагал предложить оппозиции сосуществование, но все расценили это как объявление войны. Али Фуад, друг детства Кемаля, ответил ему, что, прежде чем сравнивать программы двух партий, нужно, чтобы обе партии имели программы, и добавляет безжалостно: «Фактически у Народной партии нет программы». А лагерь гази атакует Рауфа, напоминая, что он подписал Мудросское перемирие, а также непрерывно цитирует заявление Кязыма Карабекира во время выступления перед студентами факультета права Стамбульского университета, когда он утверждал: «Если нация спасла свое существование, то только благодаря исламу. Если у Турции отнять всё, то у нее останется только мусульманская вера».

Короче, перед Фетхи стояла нелегкая задача. Даже внутри партии его упрекают в умеренности. Поражение Фетхи стало явным, когда в начале февраля 1925 года во время заседания Национального собрания два депутата, выясняя отношения, затеяли перестрелку. «Револьвер стал повседневным аксессуаром, столь же обычным, как феска», — отмечают французы. «Депутаты предпочитают иметь скорее два револьвера, чем один», — добавляют с иронией англичане.

Всего один раз Фетхи удалось объединить большинство и оппозицию: когда Анкара решила выслать нового греческого православного митрополита, бывшего архиепископа Бурсы. Афины отреагировали мгновенно и обратились в Лигу Наций. Анкара ответила, что это внутреннее дело Турции и никто не должен вмешиваться; Турция даже готова к войне, если понадобится. Этот эфемерный, призрачный кризис продлился всего три недели: с тех пор как последний греческий солдат покинул Анатолию, прошло около тридцати месяцев…

 

Глава шестая

ВОЗВРАТНО-ПОСТУПАТЕЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ

Середина февраля 1925 года. Депеша анатолийского агентства сообщает об инциденте в деревне Пизан; причиной беспорядков был мятеж, возглавляемый шейхом Саидом. Депеша не вызвала бурной реакции. Наиболее любопытные стали искать деревню Пизан на карте, а когда обнаружили ее на юго-востоке Анатолии в регионе, населенном курдами, то лишь прибавили это событие к длинному списку выступлений непокорных курдов.

Никто не мог навязать свои порядки курдам. Курды, которых, по сведениям французских спецслужб, насчитывалось примерно 2,8 миллиона, жили на территории Турции, Персии, Сирии и Месопотамии; в Турции их проживало около 1,5 миллиона. Племена курдов были совершенно неуправляемы. Феодальная независимость и воинственный нрав создали курдам ужасную репутацию грабителей и работорговцев. Только Абдул-Хамид сумел несколько усмирить курдов, создав племенные отряды «хамидийе», подобно тому, что сделали с казаками русские цари. Но юнионисты, придя к власти, решили снова обуздать курдов, не желающих признавать авторитет Стамбула. Курдов, отважных воинов, почувствовавших себя националистами, пытался использовать во время войны за независимость и Кемаль, как, впрочем, и англичане или великий визирь Ферит-паша. Но гази забыл о своих обещаниях в момент окончательной победы. По мнению Анкары, курды как нация не существуют, это изобретение врагов, в особенности англичан, желающих отнять у Турции юго-восточные пограничные районы, чтобы свободнее контролировать Месопотамию. Стоит вспомнить финансовую поддержку повстанческого курдского комитета и действия майора Ноэля среди курдских племен во время конгресса в Сивасе.

Читая депешу национального агентства о мятеже курдов, власти в Анкаре не рассматривали это происшествие как восстание националистов, требующее немедленного вмешательства. Всеобщее внимание в этот момент было приковано к отмене ашара, тяжким бременем лежавшего на плечах крестьян.

Скромная революция

Новая Турция, где четыре пятых населения проживало в сельской местности, была, естественно, аграрной страной. Предстояла огромная работа, чтобы поднять сельское хозяйство. Культивирована только десятая часть посевных площадей, использовалось менее пятисот тракторов, и Турция была вынуждена импортировать зерно; «отъезд и устранение местных немусульманских посредников» привели к тому, что коммерцией стали заниматься турки, пока еще не имеющие опыта своих предшественников. Главной задачей новой Турции становится подъем сельского хозяйства. «Да, действительные хозяева Турции — крестьяне!» — провозгласил Кемаль в 1922 году с трибуны Национального собрания.

Главная проблема — земельная реформа. Она была отвергнута конгрессом в Измире, где безземельные крестьяне, впрочем, не были представлены. И Кемаль предпочитает не восстанавливать против себя землевладельцев, начиная реформу, экономические достоинства которой на данном этапе развития не очевидны. Институционализация деревень, создание министерства сельского хозяйства, реформа аграрного банка, организация сельскохозяйственных выставок, бесплатное распределение зерна и материалов — такова активность государственных властей. Большое внимание уделяется также строительству железных дорог, что значительно облегчит коммерциализацию продукции. В первое время протяженность железных дорог составляла всего 4500 километров, 80 процентов которых управлялись иностранными компаниями. Кроме того, сеть дорог не охватывала всю Анатолию, а вела только к портам; ни одной линии не существовало к востоку от Анкары.

Недоставало еще важной и символической реформы: отмены ашара, налога с урожая. Ашар был кошмаром для крестьян, и конгресс в Измире записал его отмену как один из национальных приоритетов. К несчастью, этот налог, взимаемый в натуральном виде и превосходящий десятую часть продукции, был важнейшим доходом в бюджете республики. Когда дефицит бюджета, когда национальная оборона поглощают более трети кредитов, а таможенные доходы нейтрализованы в соответствии с договором в Лозанне, нужно было обладать значительным политическим мужеством, чтобы решиться на отмену ашара.

17 февраля 1925 года Национальное собрание проголосовало за замену ашара современным земельным налогом. А через три дня Исмет был срочно вызван из Стамбула в связи с восстанием курдов.

Неизбежное насилие

Если верить английскому бизнесмену, беседовавшему с Исметом в середине декабря 1924 года, тот никогда не верил в успех Фетхи как главы правительства: «Фетхи-бей на ложном пути, откуда нет выхода. Вам не придется долго ожидать смены правительства».

Кемаль встречает Исмета на вокзале и везет в Чанкая. Гази обеспокоен: «Кажется, восстание курдов принимает серьезный оборот». Ночью Кемаль собирает Совет министров; в Восточной Анатолии объявляется чрезвычайное положение. Фетхи, сторонник более умеренных действий, наталкивается на решительное сопротивление Кемаля и Исмета: республика в опасности, необходимо сделать всё, чтобы ее защитить. «Наша первостепенная задача, — заявляет Исмет Мужену, французскому представителю в Анкаре, — установить прочный республиканский режим». «Мы воспользуемся этим случаем, чтобы предпринять такие меры, какие исключат возможность повторения подобного восстания», — добавляет Кемаль.

Мог ли шейх Саид с пятьюдесятью мятежниками угрожать республике? На самом деле восстание быстро разросталось, и вот уже Саид во главе тридцати тысяч восставших курдов движется на Диярбакыр и опустошает Хлат. Правительственные войска застигнуты врасплох; согласно сообщениям французских и английских дипломатов армия ослаблена многочисленным дезертирством. В течение нескольких дней восстание охватило одиннадцать провинций Восточной Анатолии. Анкара в панике: многие не понимают или, скорее, слишком хорошо понимают, что происходит. Одни винят во всем административное управление, но большинство, как и пресса Стамбула, называют других виновников: религиозных реакционеров, противников светской республики и сторонников халифата, защитников султаната: принц Селим, сын Абдул-Хамида, по слухам, мог бы стоять во главе движения. Кроме того, курды не смогли бы так развернуться без иностранной поддержки.

Ясно, что здесь не обошлось без поддержки Лондона, защищавшего проект независимого Курдистана. Наконец, англичане пытались оправдать перед Лигой Наций свое поведение в отношении Мосула. В конце февраля 1925 года установление границ и судьба провинции Мосул всё еще не были решены между Турцией и английским протекторатом — Ираком. После неудачи турецко-британской конференции в Стамбуле (май 1924 года) пограничные инциденты умножились до такой степени, что обе стороны решили обратиться в Лигу Наций, которая назначила комиссию по расследованию осенью 1924 года. Кемаль и Турция очень дорожили провинцией Мосул. Эта провинция Османской империи была оккупирована англичанами после Мудросского перемирия; в то время, в октябре 1918 года, Кемаль даже предлагал правительству оказать военное сопротивление оккупационным войскам. Дополнительные аргументы были изложены гази во время встречи с журналистами, Стамбула в Измире в январе 1923 года: потеря Мосула лишала турок нефтяных месторождений и позволяла англичанам постоянно угрожать Турции, опираясь на многочисленные курдские племена, живущие в этой провинции. Поэтому турки были уверены, что Лондон спровоцировал восстание курдов, чтобы показать Лиге Наций, что курды не хотят турецкого суверенитета и что Анкара не способна обеспечить порядок в этом регионе.

К длинному списку виновных в разгоревшемся конфликте правительственная партия добавляет также Фетхи. 2 марта члены партии во главе с Реджепом выступают с критикой бездействия премьер-министра. Атака продолжалась в течение десяти часов в присутствии самого Кемаля. Фетхи подает в отставку. Исмет становится премьером и переходит в атаку. Более сорока пяти тысяч солдат и несколько эскадрилий самолетов были брошены против повстанцев. Завязались ожесточенные бои. Прекрасное знание местности, холодный климат, затруднения с транспортом и наличие многочисленных резервистов в войсках Анкары благоприятствуют курдам. Только 15 апреля армия наконец берет под контроль территорию, кстати, не без помощи некоторых курдских племен. Шейх Саид и около тридцати главарей были повешены. Восстание было подавлено с исключительной жестокостью. Чтобы покарать восставших курдов, кидавшихся в атаку с криком: «С вами ваши великие паши, а с нами наш Великий Аллах!» — правительство использует силу и переселяет часть населения в Западную Анатолию. Кемаль заявил, что подобное восстание не должно повториться. Новое восстание в 1926 году покажет Кемалю, что только силой курдов не победить.

Правительство Исмета решило проявить силу по всем направлениям. Вопреки тому, что можно было бы подумать, первыми жертвами решительного наведения порядка, первыми «клиентами» Трибунала независимости были вовсе не курды. Первая атака правительства была направлена против прессы: в ряде городов провинции, и в первую очередь в Стамбуле, были запрещены газеты, арестованы журналисты. Многие из них будут затем отпущены или получат легкие наказания после того, как признают свои «ошибки». Республиканская прогрессистская партия подверглась ожесточенной критике за то, что требовала объяснить причины отставки Фетхи и не смогла «четко сформулировать свою позицию в отношении восстания курдов». Рауф осмелился заявить, что «республика не была в опасности». Вслед за критикой последовал приказ о роспуске партии: в начале июня все отделения партии были закрыты по распоряжению правительства. Официально оппозиционную партию упрекали в использовании религии во время политических дискуссий и в организации реакционного движения, связанного с бывшим халифом. Серьезные обвинения на какое-то время приведут к режиму террора в Стамбуле, а Рауф, бывшая правая рука Кемаля, будет вызван в комиссариат полиции. И всё же ни один из лидеров запрещенной партии не будет брошен в тюрьму или осужден, чего нельзя сказать о семидесяти членах религиозной организации, заподозренной в подготовке восстановления султаната, а также о двадцати коммунистах: одиннадцать консерваторов будут казнены, двадцать других брошены в тюрьму, как и большинство арестованных коммунистов. Коммунистов освободят в конце 1926 года, а затем снова арестуют в 1927 году.

Оппозиционеров, виновных или невинных, заставили замолчать. После девяти месяцев демократического эксперимента в кемалистской Турции устанавливается мягкий деспотизм. Кемаль, поддерживаемый Фетхи, искренне попытался вести либеральную политику. Восстание курдов выдвинуло на первый план тех, кто по темпераменту или по убеждениям был уверен в том, что Турецкой Республике угрожают как внутренние, так и внешние враги. Кемаль мгновенно становится на их сторону. «Наш народ еще не готов к демократическому и конституционному режиму, — якобы заявил он в частной беседе в середине августа. — Мы, основатели республики, должны его подготовить к этому. В течение десяти-пятнадцати лет мы, и только мы одни должны взвалить на свои плечи государственное управление. После этого турецкому народу будет позволено создавать политические партии, чтобы свободно обсуждать внутренние и внешние вопросы. Но до этого момента турецкий народ должен заниматься сельским хозяйством, торговлей и работой на промышленных предприятиях, а для развлечения было бы неплохо предаваться плотским удовольствиям, а не опасным политическим играм». Но это была приватная беседа, о которой предположительно сообщили английские дипломаты. Необходимо с осторожностью относиться к этим высказываниям.

Будущее подтвердит эту информацию: в 1930 году, то есть пять лет спустя, Кемаль попытается снова создать оппозиционную партию. И снова неудача. Следовало подождать еще 16 лет, до 1946 года, когда преемник Кемаля Исмет Инёню разрешит многопартийность.

 

Глава седьмая

РЕВОЛЮЦИОННАЯ ШЛЯПА

Машина выезжает из Анкары и направляется на север. В десяти километрах от столицы горы уступают место огромной равнине, покрытой худосочными зерновыми культурами. Овцы, козы, несколько буйволов рассматривают машину, приближающуюся к обычной деревне с глинобитными домами, минаретом и строящейся школой.

В машине гази оживленно рассказывает о битве, которая, согласно местным поверьям, происходила именно здесь между султаном Баязидом и Тимуром (Тамерланом). Это произошло в 1402 году, когда Тимур одержал победу и разорял Османскую империю в течение десяти лет. Кемаль не скрывает своего восхищения великим стратегом и убеждает в этом своих спутников, друзей детства. В этой поездке 23 августа 1925 года Латифе не сопровождает Кемаля: она больше не будет его сопровождать никогда.

После поездки по Восточной Анатолии прошлой осенью отношения между Кемалем и Латифе всё ухудшались. Развод становился неизбежным, несмотря на все попытки Исмета примирить их. Исмет, образцовый муж и отец, беспокоился о состоянии здоровья гази, он всегда сожалел о бурном образе жизни, невоздержанности Кемаля. Исмет надеялся, что Латифе сможет изменить Кемаля, «уравновесить» его. Но Исмет заблуждался. Латифе стала «ошибкой» Кемаля, помехой в осуществлении задуманного им революционного преобразования страны. В день развода он пригласил в Чанкая двух лучших подруг Латифе и признался им: «Я задумал огромные реформы для моей страны, но сейчас я ничего не могу делать». И, повертев правой рукой над головой, добавил: «У меня такое состояние, словно винт сверлит мой мозг». Помолчав несколько секунд, гази объявил: «Я решил сегодня развестись с Латифе, и я не увижу ее больше». И действительно, Кемаль больше никогда не увидит Латифе, но ее образ будет его преследовать. Однажды он спросил у одного из друзей: «Не правда ли, она похожа на Латифе?» — хотя женщина была полной противоположностью его бывшей жене.

В машине Кемаля место Латифе занимал теперь Нури, единственный человек, кто мог называть гази просто по имени. Его связывала с Кемалем братская дружба. Нури был первым представителем националистов в Берлине, он — член Национального собрания, но эти официальные титулы — лишь слабый отблеск роли Нури в жизни Кемаля. Впрочем, слишком сложно определить эту роль. Мирную гавань, торжество необычайной доброты, семейный комфорт — вот что познал Кемаль с Нури и его семьей, нормальную жизнь без страстей и потрясений. «Было забавно видеть, как они подшучивали друг над другом, — вспоминала через полвека вдова Якуба Кадри Караосманоглу, — словно два брата!»

Кемаль, Нури и их попутчик, тоже друг детства гази, одеты в европейские костюмы, в руках у них шляпы. Прибыв в Чанкыры, Кемаль выходит из машины и приветствует толпу, размахивая шляпой. Во время этой поездки в Чанкыры, Кастамону и Инеболу, регион на северо-западе от Анкары, известный своим консерватизмом, Кемаль провозглашает революцию головного убора.

Вспомним историю. В 1829 году по распоряжению султана Мехмеда II все чиновники должны были носить феску, которой султан решил заменить традиционный тюрбан. Это решение вызвало взрыв возмущения: феска превращала мусульманина в неверного, уподобляла грекам. В 1908 году Кемаль, направленный юнионистами в Триполитанию, проезжает через Сицилию, и дети швыряют корки лимона в чужестранца с феской на голове. В 1910 году Мустафа Кемаль выезжает во Францию, чтобы присутствовать на Больших маневрах в Пикардии; на вокзале в Белграде торговцы насмехаются над одним из его попутчиков с красной феской на голове. В Париже Фетхи, тогда военный атташе во Франции, ожидает своего друга Кемаля, чтобы представить его в военном министерстве. Кемаль появляется в спортивном костюме и тирольской шляпе, гордый, сияющий, словно европеец.

Пятнадцать лет спустя его склонность к элегантности и восхищение «европейской цивилизацией» не изменились. А между тем турецкий народ снова обретает гордость за свою нацию. «Каждый крестьянин Анатолии знает, что Мустафа Кемаль сбросил греков в море, а каждый горожанин — что Исмет подписал с союзниками договор, положивший конец иностранным привилегиям», — отмечает английский дипломат. Создание республики и отмена халифата начали менять умонастроения людей. Отныне турок может понять свою отсталость по сравнению с цивилизованным миром, признать это и попытаться преодолеть, а в повседневной жизни, в частности, изменить свой наряд.

Появление Кемаля без фески, со шляпой в руке перед толпами восторженно встречающих его людей привело к исчезновению фесок. Направляясь в казарму, Кемаль облачился в маршальский мундир, украсив его единственной наградой — медалью за независимость. В казарме его внимание привлекает плакат: «Один турок стоит десятка врагов». «Это так?» — спрашивает он у офицера. «Да, мой паша». — «Нет, я так не думаю. Один турок стоит всего мира!» Но сильный турок обязан быть цивилизованным.

«Вот феска, — объясняет Кемаль, — она украшена вышивкой. Всё это приносит деньги иностранцам. (Большая часть турецких фесок действительно импортировалась из Австрии.) Мы должны стать цивилизованными людьми. Мы вынесли много страданий из-за того, что не понимали окружающий мир. Наши идеи и наш образ мышления должны быть цивилизованы с головы до ног <…>. Хотите того или нет, но мы должны двигаться к прогрессу, что неизбежно. Нация должна понять, что цивилизация — это настолько сильная игра, что она сжигает и уничтожает всех, кто игнорирует ее».

27 августа Кемаль произносит «речь о шляпе». Выступление начинается с известных тем: национальный суверенитет, отмена халифата и создание светского государства. Далее следует фундаментальное утверждение: «Турецкий народ, создавший республику, — цивилизованный народ. Это исторический факт, это реальность». И обращаясь к аудитории, где одни были в традиционных нарядах, а другие — в европейских костюмах, Кемаль предлагает цивилизованный наряд. «На ногах — ботинки или туфли, затем брюки, жилет, рубашка, галстук и, естественно, всё это завершает головной убор, защищающий вас от солнца, — это шляпа, — заявляет он и демонстрирует свою. — Некоторые считают это недопустимым, но я им отвечаю, что они невежественны, и спрашиваю: почему носить греческий головной убор — феску возможно, а носить шляпу — нет?»

Но на этом Кемаль не останавливается: «В деревнях и городах я вижу, что лица женщин, наших товарищей, полностью прикрыты. Я уверен, что особенно в жаркое время года эта практика доставляет им мучение. Друзья мои, всё это результат нашего эгоизма. Будем честны и внимательны. Наши женщины чувствуют и мыслят, как и мы. Пусть они покажут свои лица миру и сами внимательно смотрят на мир. Нечего бояться».

Кемалю действительно нечего опасаться администрации и огромной толпы, встречающей его. После появления его в шляпе фески стали быстро исчезать, некоторые даже рвали их на части, и все дружно отправились на поиски шляп или чего-то подобного. Но Кемаль тем не менее не питает иллюзий. Накануне своего возвращения в Анкару он обрушился с критикой на секты и братства, расшатывающие власть в Анатолии: «Мы знаем, что шейхи, дервиши и другие религиозные деятели не поддерживают республику, — и переходит к угрозе: — Цель реформ, которые мы реализуем, — это превращение народа Турецкой Республики в современное общество как по форме, так и по содержанию. Такова основная задача наших реформ. Те, кто не воспринимает эту реальность, будут уничтожены».

Революционные реформы Кемаля

Кемаль проводит в Анкаре всего несколько часов; этого оказалось достаточно, чтобы Совет министров принял решение о закрытии монастырей, принадлежащих различным сектам и братствам, а также постановление, обязывающее всех чиновников носить шляпы и регламентирующее одежду религиозных деятелей. Далее он отправляется в Западную Анатолию, Бурсу, Балыкесир, Измир, Ушак и Конью, продолжая пропагандировать замену фесок на шляпы. В честь Кемаля организуют «церемонии, на которых демонстративно рвут фески» и дарят ему шляпу местного производства. Поездка проходит настолько успешно, что мэр Балыкесира позволил себе исключительное сравнение: «Если бы Аллах не учил нас тому, что Магомет — последний пророк, я сказал бы: о гази, вы — пророк!» В своих выступлениях Кемаль делится мечтами о модернизации общества: «Пусть в Бурсе будет так много заводов, чтобы их число сравнялось с количеством религиозных заведений». Он даже собирался поехать в Стамбул, чтобы наладить отношения с оппозицией. Английские дипломаты комментируют поездку Кемаля: «Гази, безусловно, человек необычайной силы и целенаправленности; в нем удивительным образом сочетаются смелость и осторожность, что позволяет ему наносить жестокие удары, но только в том случае, если он верит, что удар достигнет цели. Подлинный патриотизм вдохновляет его, и он искренне желает, чтобы его родина стала сильной и процветающей; одновременно он абсолютно убежден в том, что только он способен справиться с огромной задачей реконструкции страны». «Где он остановится?» — задается вопросом представитель Лондона.

В самом деле, ничто не способно его остановить, даже законы природы. Его жена и его любовницы не дали ему детей, и Кемаль решает удочерить двух девочек, встреченных в Бурсе и Измире, а затем еще шестерых. Восемь девочек и ни одного мальчика. Он якобы признавался одному из близких друзей, Джеваду Аббасу, что не хотел бы иметь сына, так как боится, что тот «может оказаться дегенератом». Мудрая предосторожность. Гази не испытывал династической амбиции.

Кемаль беззаветно любил Турцию, он даже отождествлял себя с ней. А приемные дети будут олицетворять то будущее, о котором он мечтал для своей родины. Девочки получат самое лучшее образование, какое тогда было возможно, в школе, открытой в Чанкая, затем в христианских учебных заведениях Стамбула и даже за границей. Он страстно желает создать образцовых представителей новой Турции. Кроме того, с психологической точки зрения удочерение девочек накладывает определенную ответственность. Обязательство в знак признательности, когда он удочерил Афет в Измире: ее мать жила в регионе Салоник, в доме, где скрывался Кемаль перед революцией 1908 года. Обязательство политического характера, как в случае с Сабихой в Бурсе, сиротой, как и большинство других приемных детей. Ведь сироты, которых было очень много после десяти лет войны, явились невинными жертвами той политики, какую осуждал Кемаль, а также войны за независимость. Во время войны за независимость Кязым Карабекир собрал около двух тысяч сирот в Восточной Анатолии. Как отмечала Халиде Эдип, Карабекир был известен как «друг детей», а сироты прозвали его «папа-паша». Тогда как Карабекир заботился о том, чтобы дети были обеспечены питанием, обучались музыке и столярному делу, Кемаль превращает сироту в символ. «При виде сироты я испытываю глубокое сострадание и начинаю плакать, — как-то признался он. — А ведь я плачу исключительно редко…»

Несколько приемных дочерей Кемаля оказались достойны своего отца. Афет Инан стала его советником, известным историком, активным проводником культурной революции, которую осуществлял Кемаль в тридцатые годы. Сабиха Гекчен стала первой женщиной — военным летчиком в стране. Они — современные женщины, счастливые и свободные, образцовые представители новой Турции.

К этому времени шляпы были признаны всеми турками. Но в конце 1925 года шляпы еще только пробивали себе дорогу. Правда, в Стамбуле эта инициатива Кемаля была поддержана: в бывшей столице выстраивались очереди за шляпами, коммерсанты и местные производители не успевали удовлетворять запросы. Каждый хотел первым продемонстрировать свою шляпу. Единственный раз, когда Анкара приняла решение, не вызвавшее отрицательной реакции Стамбула!

Братья Борсалино удовлетворенно потирали руки: шляпная революция предоставила им турецкий рынок. Однако их энтузиазм длился недолго: в Сивасе, Кайсери, Эрзуруме, Ризе, Мараше, Гиресуне, Самсуне и многих других анатолийских городах ношение шляп вызвало бурю протеста. «Мы не хотим, чтобы наши государственные служащие были похожи на гяуров (неверных)!» — кричали манифестанты, часто возглавляемые религиозными деятелями или, как в Сивасе и Мараше, мэром города и бывшими депутатами. В этой части страны, на севере и востоке Анатолии, всё население за исключением армии и среды, близкой к правительству, отвергало шляпы и все другие идеи модернизации, пропагандируемые Кемалем.

Правительство не ожидало такого недовольства и динамизма оппозиции: одновременные выступления в разных городах наводили Исмета на мысль, что это движение организовано извне. Это было еще одной причиной не отступать и ответить ударом. Прислуга французского посла, отправившись на рынок, чуть не ударилась головой о ноги повешенных: шесть пар ног болтались на площадке перед посольством; в провинции аресты и смертные приговоры умножались, а город Ризе был обстрелян крейсером.

Но эти меры были только началом. Настоящий ответ оппозиции Кемаль подготовил в Национальном собрании менее чем за шестьдесят дней: международные время и календарь заменяют традиционную мусульманскую систему; разработан Гражданский кодекс; наконец, 1 марта 1926 года депутаты принимают Уголовный кодекс. Полигамия запрещена, законным считается только брак, зарегистрированный представителем государства; развод должен быть представлен на решение суда мужем или женой. Запрещается любая пропаганда против принципов светского государства.

Клод Фаррер, известный своими симпатиями к Османской империи, резко критикует светскую революцию, предпринятую Кемалем: «Искоренять религию народа, столь близкого еще к своим корням, для которого религия всегда была важной составляющей его жизни, — серьезная ошибка». В отличие от того, что думает Фаррер, Кемаль — не атеист, а его модель государства — вовсе не советская. Он борется с клерикализмом, а не с религией. Он считает, что религия — это личное дело каждого, что ее следует освободить от безрассудных обрядов, чтобы она не противостояла нации, и добьется своего: религия станет цивилизованной.

Что касается эмансипации женщин и полного отделения религии от государственных дел, то следует придерживаться единственного правила. «Эта нация признает теперь, что в интернациональной борьбе за существование единственное средство, которым располагают нации, — это признание западной цивилизации», — утверждает Кемаль на открытии факультета права в Анкаре. Еще более четко это сформулировано в преамбуле Гражданского кодекса, где заявлено, что «нет никаких фундаментальных различий в нуждах наций, принадлежащих к современной семье цивилизации»: западная цивилизация и цивилизация — это единственная и одна и та же реальность.

Кемаль не был первым в Турции, кто восхищался западной цивилизацией. Еще во второй половине XVIII века государственные деятели и интеллектуалы внимательно изучали Запад, пытаясь найти объяснение упадку Османской империи и возможные пути выхода из кризиса. Впрочем, ряд реформ, проводимых Кемалем, предлагался и ранее и даже был узаконен. Например, во время Первой мировой войны было принято несколько законов, передающих религиозные школы и суды в ведение светской администрации и превращающих браки в светский контракт.

Революционное своеобразие Кемаля и величие его реформ в другом. «Османские порядки были замкнуты в круге, ограждены непроницаемыми стенами, — анализировал позже Исмет. — Османские реформисты работали и прилагали все усилия в этом замкнутом круге. Все попытки реформ, даже тех, что увенчались успехом, не выходили за пределы этих стен». А Кемаль разбил эти стены, объединив турок только единственной связью — их национальностью. Оказавшись в имперской ловушке, склонные скорее реформировать государство, чем общество, и неспособные найти равновесие между веком и религией, его предшественники были обречены и проиграли по всем статьям.

Твердо опираясь на национализм, Кемаль смело повел свой народ по неизведанному пути.

 

Глава восьмая

РЕШИТЕЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ

«Не будем питать иллюзий, товарищи, совершенная нами революция еще не понята по-настоящему народом. Увы! Народ пребывает в неведении. Ускоренный темп реформ, происходящих одна задругой, приводит его в замешательство, народ в растерянности и опрометчиво кидается в ряды реакционных движений. Ему приказывают носить шляпу? Он соглашается и надевает шляпу. И вы воображаете, что он делает это от чистого сердца? Нет, товарищи! На самом деле народ в настоящий момент против того, чтобы носить шляпу…»

Человек, произносящий эту речь, — не реакционер, не коммунист. Весной 1926 года доктор Энвер, не имеющий никаких родственных связей с ушедшим из жизни лидером юнионистов, участвует в годичном конгрессе Турецкого центра. Турецкий центр, созданный в 1912 году по инициативе Мехмета Эмина, Зии Гёкалпа, Халиде Эдип и Хамдуллы Суфи с целью развития национальной культуры, оказался на передовой кемалистской революции. Кемаль объявил турецкие центры общественным объединением, Латифе была их почетным президентом, а гражданские и военные администрации получили приказ всячески помогать и содействовать им. Задачами турецких центров были выступление против консерватизма Востока, пропаганда западной цивилизации среди населения, организация конференций и выставок, сохранение народных традиций, забота о гигиене и здоровье крестьян, защита национализма. Одним словом, согласно формулировке французского посла Сарро, турецкие центры были «одним из лучших помощников республики националистов». После курдского восстания 1925 года турецкие центры оказались более эффективны, чем республиканская партия, в пропаганде идей кемалистов в Восточной Анатолии.

Поэтому к словам доктора Энвера следовало отнестись серьезно.

Разрыв между амбициями и возможностями

Народ в замешательстве, а как могло быть иначе? С 1922 года Турция постоянно переживает потрясения, по выражению французского журналиста Жентизона, народ буквально «вывернули наизнанку».

Революционное нарастание реформ смело практически все ориентиры. Новые ценности не усваиваются сразу. Например национализм. После подписания договора в Лозанне Анкара постоянно утверждала неоспоримость принадлежности Турции провинции Мосул. Но когда в конце 1925 года Лига Наций принимает решение о передаче провинции Мосул Ираку, что соответствовало интересам Лондона, правительство Турции ограничивается лишь дипломатической реакцией. Многие, особенно в Генеральном штабе, предпочли бы военное решение проблемы и рассматривали лишь как слабую компенсацию подписание договора с Москвой о дружбе и нейтралитете. Гази и Исмет пытаются изменить взаимоотношения государства и народа. Некоторые губернаторы, мэры и начальники полиции были смещены за злоупотребление властью. Министр финансов запретил таможенникам получать мзду, но через девять месяцев был вынужден назначить премии тем, кто будет доносить на чиновников, получающих взятки: старые привычки оказались устойчивыми, и в то же время появлялись новые виды злоупотреблений. Политика общественных работ, строительство, обустройство Анкары, участие многих политиков в частных предприятиях создавали нездоровый рабочий климат. Один из приближенных к Кемалю дошел до того, что стал продавать сигары под названием «Гази Мустафа Кемаль-паша»!

А между тем жизнь большинства населения нисколько не улучшалась. Экономическая ситуация в стране оставалась непрочной: цены быстро росли, производство основных сельскохозяйственных продуктов на территории современной Турции не достигло довоенного уровня; торговый обмен и бюджет оставались дефицитными, турецкая лира слабела. Средства на развитие страны крайне ограниченны, что заставляет правительство избрать «своего рода государственный капитализм». Введение государственного контроля над производством сахара и бензина, выкуп у иностранных компаний 85 процентов железных дорог, проведение налоговой реформы должны позволить правительству увеличить государственные ресурсы. Обложение налогом домов терпимости не вызвало особой критики, но многие были недовольны тем, что государственные служащие должны платить меньше налогов, чем наемные рабочие (преподаватели и военнослужащие, а также крестьяне были освобождены от налога с доходов), а Промышленная палата Стамбула не скрывает своего недовольства освобождением от налогов только государственных предприятий.

Со временем разрыв между амбициями Кемаля и его возможностями становился всё более очевидным. Даже наиболее приоритетное направление — образование — развивалось с трудом. Кемаль опубликовал и бесплатно распространял «Гражданский кодекс», написанный простым, доступным языком. Согласно конституции 1924 года начальное образование стало обязательным и бесплатным для всех турок, женщин и мужчин, а армии было рекомендовано обучать новобранцев методам ведения сельского хозяйства. Прогресс впечатлял: в 1926 году число учащихся в школах по сравнению с 1923 годом удвоилось, но задача оставалась огромной: более половины детей, в том числе четыре пятых девочек, не ходили в начальную школу, а число неграмотных по-прежнему составляло примерно 90 процентов.

Проблема элиты

«Если бы я не был главой государства, я хотел бы быть министром образования», — признавался Кемаль, придававший образованию первостепенное значение. Сам он буквально поглощал книги, особенно исторические, делая пометки красным и синим карандашами; часто превращал обеды в многочасовые дискуссии, которые могли длиться до рассвета. Близкие друзья, министры, депутаты, интеллектуалы приглашались для обмена идеями и мнениями, для ответа на вопросы, волновавшие хозяина, причем он часто приглашал и незнакомых ему людей, чтобы узнать их. Так, молодой французский бизнесмен, прибывший в Анкару открыть филиал автозавода «Ситроен», был удивлен, получив приглашение в Чанкая; в тот же вечер он оказался за одним столом с президентом республики. Молодого человека, находящегося под сильным впечатлением от личности Кемаля, чуть не хватил удар, когда гази обратился к нему: «Я — абсолютный ноль в экономике. Объясните мне, что следует сделать, чтобы накормить население».

Кемаль разрабатывает доктрину, можно даже сказать — религию, образования. Учителя и учительницы, окрещенные «лоцманами будущего освобождения», брошены в атаку на обскурантизм. Их преданность делу, самоотверженность, чувство ответственности перед республикой и кемализмом станут одной из традиций политической жизни новой Турции. Но сколько лет понадобится им, чтобы добиться победы в сложных условиях разбросанности мелких деревень, суровых зимних холодов и сопротивления крестьян, стремящихся отправлять дочерей в школы, где сохранилось религиозное влияние? В 1926 году культурная революция делала первые шаги. В 1935 году из 40 тысяч деревень 35 тысяч еще не имели школ и только 350 тысяч детей из 1,9 миллиона обучались грамоте.

Молодая республика испытывала недостаток в интеллектуальной элите и кадрах. Она унаследовала от прошлого около 600 выпускников школы государственного управления, 500 выпускников факультета права и 900 врачей, получивших образование в Османской империи между 1880 и 1900 годами. К счастью, большинство из них были турками и почти единодушно поддержали республику. Большинство министров, многие депутаты имели университетское образование и были полны энергии и энтузиазма, что поразило французского посла, прибывшего в Анкару: их горячее стремление строить будущее и их компетентность не вызывали сомнения. Но их было слишком мало для выполнения этой грандиозной задачи.

Идти в народ, пропагандировать новые идеи и ценности — вот задача, поставленная Кемалем перед Народной республиканской партией. Однако партия действовала удивительно скромно, что было трудно объяснить. Региональные конгрессы партии, запланированные с осени 1924 года для подготовки Великого конгресса в конце апреля 1925 года, были проведены только в нескольких провинциях, а затем приостановлены восстанием курдов, возглавляемым шейхом Саидом. А когда региональные отделения партии функционировали, то скорее напоминали палату аграриев, торговли или промышленности, чем «школу гражданского обучения населения», объявленную Кемалем. Видные деятели партии были больше озабочены собственными делами и поэтому едва ли были способны убеждать непосредственно крестьян в преимуществах кемалистской революции. К счастью, эту роль взяли на себя турецкие центры, что даже вызвало некоторую обеспокоенность партии. Турецкие центры активно участвовали в открытии диспансеров и деревенских школ, в организации курсов для населения и конференций, гимнастических залов и кинотеатров. «Несомненно, турецкие центры должны были заботиться о крестьянах, рабочих и солдатах, но они не вовлекали их в свою деятельность. Турецкий центр не может привлекать людей с улицы», — заявлял их руководитель Хамдулла Суфи, один из интеллектуалов, которых очень ценил гази.

Что может сделать революционер-буржуа, как говорил Ленин, который решил превратить века в годы, когда элита столь малочисленна? Ответ прост: чтобы убедить народ и вести его за собой, единственным решением был сам гази Мустафа Кемаль.

Заговор

13 марта 1926 года подлинный фейерверк статей, посвященных Мустафе Кемалю, появился в турецкой прессе. Юнус Нади посвятил ему целое исследование, где сравнивал гази с «великой горой, с солнцем», с «призмой с тысячей граней, каждая из которых представляет целый мир». В тот же день «Вакыт» начинает публиковать серию статей под названием «Как мы узнали гази-пашу?». А ежедневная газета «Миллиет», основанная депутатом Махмудом Эсатом, предприняла публикацию «Воспоминаний» гази. «Воспоминания», продиктованные Кемалем журналисту Фалиху Рыфкы в присутствии свидетелей, охватывали период Первой мировой войны. В этих «Воспоминаниях» Кемаль обрушивается с критикой на Энвера и Германию, не затрагивая бывшего лидера юнионистов Джемаля, а себя выставляет в наилучшем свете. Как заметил один из видных туркорологов Франции Жан Дени по поводу «Воспоминаний»: Кемаль всегда был прав, а Турция избежала бы многих несчастий, если бы с 1908 года прислушивались к мнению Кемаля.

«Воспоминания» публиковались в «Миллиет» до 12 апреля; далее газета объявила, что вслед за первой частью будут опубликованы еще три, когда будут подготовлены и одобрены к печати Кемалем. Странно, но эта подготовка затянулась до 1944 года.

Одновременное появление такого количества хвалебных статей, их необычайно возвышенный тон, а также задержка публикации обещанного продолжения «Воспоминаний» — всё это примечательно. Тем не менее никто из иностранных обозревателей не обратил на это внимания. Автобиография, опубликованная в «Миллиет», была отмечена в дипломатических депешах, но ведь Кемаль и раньше уже делился воспоминаниями: в 1922 году он давал интервью газете «Вакыт». Французы и англичане, каждый по своему, писали одно и то же: никто не знает, действительно ли население с энтузиазмом поддерживает реформы Кемаля, но все убеждены в том, что новая Турция целиком и полностью в руках Мустафы Кемаля. Он единственный, кто способен поддержать революцию, провести народ через все трудности и испытания. И англичане задаются фундаментальным вопросом: что случилось бы с Турцией, если бы здоровье Кемаля или его безопасность оказались под угрозой?

20 мая 1926 года Кемаль прибывает в Бурсу после короткой поездки по югу страны. Он проводит в Бурсе три недели, словно на отдыхе. Впервые никаких сенсационных заявлений, никаких революционных реформ. Он посещает мавзолей, выставку швейных изделий, спокойно прогуливается по улицам города, посещает театральный спектакль труппы, совершающей турне по Анатолии, ведет размеренный образ жизни. Вечером 13 июня гази выезжает в направлении Балыкесира, чтобы затем посетить Измир.

На следующий день вопреки предусмотренной программе Кемаль всё еще в Балыкесире. Он получает телеграмму от губернатора Измира о том, что раскрыт заговор. Хозяин моторной лодки, который должен был вывезти заговорщиков из Турции, пришел с повинной и выдал четырех заговорщиков, которые были тут же арестованы. Один из них — бывший депутат Зия Хюршид, лидер «Второй группы», объединившей оппозиционеров во время войны за независимость. 16 июня Кемаль прибывает в Измир, его встречает восторженная толпа: «Придет день, когда мое скромное тело превратится в прах, но Турецкая Республика останется навсегда, а турецкая нация пойдет по пути цивилизации согласно принципам, гарантирующим счастье и безопасность».

Смерть не пугает Кемаля, впрочем, его физическое существование не обсуждается. За год до заговора в Измире Кемаль уже заявлял о своей претензии на бессмертие: «Есть два Мустафы Кемаля. Один из них перед вами, доподлинно Мустафа Кемаль, тленный. Но есть и другой, о ком я не могу сказать, что это „я“. Это не я, это вы, кого он олицетворяет, вас всех, присутствующих здесь, всех тех, кто понесет во все уголки страны новый идеал, новый образ мышления. Я представляю вашу мечту. Все, что я предпринимаю, направлено на то, чтобы реализовать их надежды». Кемаль действительно горд тем, что сделал для своей страны, и, как написал английский дипломат, он страстно верит в то, что сила и счастье Турции будут результатом его реформ. Его убеждения настолько сильны, что одним из первых шагов по прибытии в Измир было распоряжение привести к нему Хюршида, главу заговорщиков. Кемаль пытается понять:

— Зия Хюршид-бей, мы долго работали вместе во имя общей цели, не правда ли?

— Да, мой паша.

— Тогда почему этот заговор? Вы глава этой банды?

— Да, это так, мой паша; я собирался совершить покушение, но это не получилось…

— Я не ожидал такого от вас.

— Мир полон событий, которых не ожидают…

Проект покушения возник в нужное время и сразу заставил забыть обо всех трудностях, упомянутых послом Франции в депеше, посвященной раскрытию заговора: о слабой позиции Анкары в проблеме Мосула, о перипетиях в личной жизни Кемаля, об экономических проблемах и враждебных отношениях между армией и полицией. И тем не менее проект покушения — реальность. Перед Измиром Хюршид и его сообщники планировали убить Кемаля в Анкаре или в Бурсе, и полиция, по крайней мере ответственные за его безопасность, знала об этих проектах. Один из сообщников Хюршида был, кажется, агентом правительства, а другое, более серьезное свидетельство заговора — это сообщение молодого депутата, близкого к Кемалю, начальнику полиции Стамбула о подготовке заговора, руководимого Хюршидом. 29 июня губернатор Анкары сообщает прессе, что за заговорщиками была установлена слежка с зимы 1925 года. Становится очевидным, что заговор в Измире позволит Кемалю развернуть гигантскую политическую операцию.

Расправа с политическими противниками

Трибунал независимости Анкары переезжает в Измир и отдает распоряжение об аресте примерно двухсот человек; пятнадцать депутатов оказались в тюрьме. «Не может быть и речи о парламентской неприкосновенности, когда это касается явного преступления», — утверждает президент Национального собрания. Имена арестованных занимают целые полосы газет, среди них видные участники войны за независимость: Рефет, Бекир Сами, Али Фуад, Кафер Тайяр, бывший министр-юнионист Кавит, Исмаил Канболат; Кара Васыф и Ариф арестованы и переправлены в Измир, а вместе с ними и Кязым Карабекир. Исмет, узнав об аресте своего старого друга, героя войны Карабекира, не верит своим ушам и отдает приказ освободить его. Мандаты на арест были выписаны также для доктора Аднана и Рауфа, находящихся за рубежом, и Кара Кемаля, который успел бежать.

Впервые Исмет выступает против решения Кемаля. Это смелый шаг, так как Трибунал независимости планирует и его арест за «обструкцию правосудия». Исмет объясняет гази: «Я не думаю, что организаторы заговора могли быть связаны с лидерами партии прогрессистов». Тем не менее Исмету приходится смириться, и Карабекир возвращается в тюрьму.

На первых же заседаниях трибунала, происходящих в зале кинотеатра, украшенном флагом Турции и портретом гази, трое судей и прокурор занимают скорее политическую, нежели юридическую позицию. Председатель трибунала Кель Али (Али Лысый), его заместитель Кылыч Али (Али-меч) и прокурор опираются на весьма подозрительных свидетелей, бесстыдно использующих слухи и юридически сомнительную информацию. Трибунал обвиняет Партию прогрессистов и юнионистскую ячейку Стамбула в том, что они стали вдохновителями заговора и предали, из чувства зависти и собственных амбиций, обновление страны, предпринятое Кемалем.

11 июля Трибунал независимости выносит пятнадцать смертных приговоров, что на три больше, чем того требовал прокурор, за организацию заговора против конституции и правительства Национального собрания. В тот же вечер Зия Хюршид, Исмаил Канболат, Ариф и десять других заключенных были казнены. Кара Кемаль, которому смертный приговор был вынесен заочно, предпочтет покончить с собой, а первый губернатор-националист Анкары, также осужденный заочно, будет арестован и казнен 13 августа. Один из осужденных бросил палачу: «Если ты хочешь что-нибудь сказать своему деду, скажи мне, так как я скоро его увижу». Старая дружба и сотрудничество с гази не спасли Канболата и Арифа, но Али Фуад, Рефет, Кафер Тайяр, Бекир Сами и Кязым Карабекир оказались более удачливыми и были оправданы. Трибунал обвинил Партию прогрессистов, но оправдал ее лидеров: он предпочел риск показаться смешным угрозе кризиса. Когда генералы предстали перед судом, к ним отнеслись с большим уважением, и это позволило предположить, что с благословения Исмета армия предупредила Кемаля, что если Карабекир будет осужден, то может начаться вооруженное восстание.

1 августа в Анкаре начался второй процесс. Пятьдесят арестованных, в их числе Рауф, доктор Аднан, Кавит и другие, все они в прошлом были членами «Единения и прогресса». Процесс в Анкаре стал еще более политическим, чем в Измире. Следовало осудить поведение лидеров «Единения и прогресса» во время мировой войны, их «заговоры» против Кемаля во время войны за независимость, авантюры Энвера с большевиками и шаги, предпринимаемые юнионистами с 1923 года. Трибунал даже не пытается замаскировать свои намерения: прокурор использует действия Энвера и собрание юнионистов у Кавита в феврале 1923 года, чтобы обвинить их в организации заговора в Измире! 26 августа четверо обвиняемых приговорены к смертной казни, среди них Кавит, бывший министр финансов и эксперт турецкой делегации в Лозанне. Недостаточная обоснованность обвинения, блестящая защита, вмешательство Ротшильдов и французского правительства не спасли его головы. А Рауф заочно был приговорен к десяти годам тюремного заключения.

За рубежом процессы в Измире и Анкаре и осуждение Рауфа и Кавита вызвали шок, но внутри страны многие признавались: «Мы ничего не понимаем, мы не знаем деталей; но если они действительно участвовали в заговоре против Мустафы Кемаля, то должны быть наказаны». Гази как спаситель нации завоевал доверие народа. Во время торжественной церемонии, организованной в конце октября 1926 года по случаю третьей годовщины республики, шквал оваций встречает гази, а когда он покидает трибуну, то приказывает военным, ограждающим его от толпы, расступиться и погружается в восторженную толпу. Удивленные мужчины и женщины почтительно расступаются, и Кемаль, словно гипнотизер, долго шествует по образовавшемуся коридору. Один из помощников предлагает ему вернуться в машину, и гази, словно пробуждаясь от волшебного сна, говорит ему: «Ты, наверное, любил. Но был ли ты когда-нибудь любим? Это наслаждение, не сравнимое ни с чем. Особенно если тот, кто любит тебя, это турецкий народ. Позволь мне еще немного насладиться этим».

Лето 1926 года стало знаменательным этапом: расправившись с политическими противниками, реальными или потенциальными, Кемаль отводит своим реформам время, чтобы убедить турок в их целесообразности. Партии юнионистов, пережившей поражение в 1914–1918 годах, больше не существует. Все, кто мог мешать ему в проведении реформ, мертвы физически или политически. Рауф, например, вернется в Турцию только в июле 1935 года; Кемаль, узнав о его возвращении, пригласит его к себе, но Рауф откажется. Дружба между ними угасла уже давно.

Кризис лета 1926 года окончательно разлучил Кемаля практически со всеми друзьями детства и соратниками по борьбе за независимость, прошедшими рядом с ним через все испытания и разделявшими его надежды. Начиная с 1922 года многие из них расстались с ним, тяжело переживая тот факт, что Кемаль забывает о старой дружбе и приближает к себе вновь появившихся; они неспособны понять, что Кемаль никогда не останавливался перед выбором: будущее Турции или дружба. Сам Исмет в «Мемуарах» не скрывает своего потрясения, вспоминая о процессе 1926 года, когда были осуждены и приговорены к жестоким мерам наказания многие из его друзей…

Когда председатель Трибунала независимости спросил Карабекира: «Ваша честь, вы оказали огромную услугу стране во время войны за независимость и национального движения… Почему вы примкнули к оппозиции?» — генерал ответил, что очень сожалеет о том, что некоторые «аморальные» личности оказали влияние на Кемаля, и напомнил о своем письме Исмету, где требовал их устранения. Кель Али и Кылыч Али, соответственно председатель и член трибунала, были в первых рядах этих «аморальных»…

И только Али Фуаду удалось восстановить старую дружбу. Через восемь месяцев после суда в Измире он приехал в Чанкая. Фуад столкнулся лицом к лицу с Кязымом, президентом Национального собрания, который не смог защитить своих депутатов и членов Трибунала независимости. По словам Фуада, Кемаль якобы критиковал тогда и Кязыма, и Трибунал независимости, а затем добавил: «Я знаю, что была совершена огромная несправедливость по отношению к моим друзьям».

 

Глава девятая

ТРИУМФ

Анкара покрыта снегом. В доме Исмета все готовятся к предстоящему событию. Вот уже два месяца, как Кемаль попросил своего премьер-министра и его жену организовать бал. Хотелось показать, что не один посол Франции способен организовать в Анкаре праздничные приемы, пользующиеся большим успехом. Наконец наступила долгожданная дата — 27 февраля 1927 года. Из-за обильного снега машины вынуждены были остановиться далеко от дома, а гости добираться далее пешком. Посол Англии заметил: «Мы можем стать добычей волков, и, когда они кончат нас пожирать, снег покроет наши фраки и цилиндры». Хозяйка дома встречает гостей с непокрытой головой, а Кемаль целует руку дамам. Все восхищаются дочерью французского посла, юной Сарро, только что пышно отметившей восемнадцатилетие: она в вечернем платье с обнаженными руками и шеей. «Ты видишь, — прошептал Исмет жене, — насколько элегантной можно выглядеть в таком наряде, но поторопись — тебе осталось не так уж много времени».

Десять дней спустя были упразднены Трибуналы независимости: они рассмотрели дела 7446 арестованных, из которых 4122 были оправданы, было вынесено 640 смертных приговоров, причем половина из них заочно. Через восемь месяцев после заговора в Измире Исмет торжествует победу над самыми упорными противниками. Но порядок, установленный в регионе проживания курдов, весьма относительный. Всё возрастающий разрыв между бюджетными средствами и необходимыми затратами на управление железными дорогами вынуждает правительство уступать дорогостоящие концессии иностранным компаниям. Многие задавались вопросом: как долго продлится победа Исмета?

Покорение Стамбула

30 июня 1927 года маршал Мустафа Кемаль покидает армию, но это событие не привлекло особого внимания, так как его затмило другое, более знаменательное. В тот же день Кемаль отправляется на поезде в Стамбул, где не был целых восемь лет. В конце мая 1927 года у Кемаля было несколько сердечных приступов, и врачи рекомендовали ему отдохнуть на берегах Босфора.

В сентябре 1924 года более ста тысяч встречающих на берегах Босфора ожидали прибытия президентской яхты в бывшую столицу. Каково же было их разочарование! Удивительный Стамбул! Первоначальное скептическое отношение к режиму Кемаля («это долго не продлится!») сменилось беспокойством и ревностью. Стамбул не сдавался: тогда как экономическая жизнь замирала, светская жизнь продолжала бурлить, а красота русских «принцесс» по-прежнему украшала вечера в двух знаменитых кабаре бывшей столицы — «Черном жемчуге» и «Бирюзе». Жизнь Стамбула резко отличалась от таковой в Анатолии. Прибыв в Анкару, французский посол Сарро был поражен «разительным контрастом между климатом Стамбула и Анкары. Насколько далека была Анкара от космополитизма Константинополя!».

Кемаль хотел придать Стамбулу «новое дыхание», «отмыть его от грязи», очистить Стамбул от душной атмосферы и космополитической фауны. Весной 1924 года журналист Якуб Кадри описал упадок Стамбула в письме к одному из друзей в Анкаре, близкому к гази, и Кемаль, ознакомленный с содержанием письма, продиктовал ответ, отрывки из которого приведены выше. Между самым красивым городом Турции и гази установилось недопонимание, питаемое ущемленной гордостью и личными обидами. Поддержка бывшей столицей антикемалистов стала одной из ее последних ошибок, а гази начиная с 1924 года, по-видимому, был готов вернуться в город, ставший колыбелью Партии прогрессистов.

Когда бывшая императорская яхта «Эртогрул» вошла в Босфор, на ее встречу вышла целая флотилия: паромы, соединяющие Стамбул с островами, частные яхты, рыбацкие шхуны, все они были перегружены людьми вопреки всяким мерам безопасности. Кемаль сходит на берег перед дворцом Долмабахче. Гази в сопровождении Сабихи и двух других приемных дочерей, Нури и других близких поднимается по ступенькам дворца и входит в зал приема почетных гостей. Зал поражает своей необычайной роскошью, потолком в виде купола, бесчисленными коринфскими колоннами, гигантской люстрой, подаренной королевой Викторией, и сверкающим повсюду золотом.

Солнце, проникающее через купол из красного стекла, воспламенило колонны и мраморный пол. Достойное место для приема Кемаля: «Соотечественники, прошло восемь лет с тех пор, как я с разбитым сердцем покинул печальный Стамбул. Никто не пожелал мне счастливого пути. И вот через восемь лет я со спокойным сердцем возвращаюсь в гостеприимный Стамбул, самый красивый город…» Кемаль, словно волшебник, покоряет Стамбул.

Гази останавливается во дворце Долмабахче. «Этот дворец отныне больше не принадлежит теням султана. Теперь он стал дворцом нации, а я здесь — счастливый гость нации», — заявил он в день своего прибытия.

Кемаль проведет в Стамбуле три месяца, посетит различные кварталы города, совершит прогулки по Босфору и Мраморному морю, встретится с министрами и другими государственными деятелями. С этих пор каждый год, вплоть до своей смерти, Кемаль в сопровождении членов правительства будет проводить в Стамбуле три месяца. Бывшая столица обрела новое дыхание: она становится летней столицей Турции.

Выборы как праздник

Второй срок полномочий Национального собрания завершился во время пребывания Кемаля в Стамбуле. Президент Национального собрания Кязым утверждает, что собрание «стремилось превратить мечты в реальность, а века — в годы».

Лидеры «Единения и прогресса» казнены, Партия прогрессистов исчезла, Стамбул покорен, а двухступенчатые выборы становятся формальностью. К тому же в очередной раз удачное стечение обстоятельств. 27 августа полиция убивает черкеса Хаджи Сами, бывшего соратника Энвера, который с группой сообщников прибыл из Греции, чтобы подготовить покушение на Кемаля. Во время судебного процесса в ноябре 1927 года сообщники Сами признались в связи с Этхемом Черкесом и уточнили, что если бы их операция завершилась успешно, они пригласили бы султана вместе с юнионистами управлять страной; по утверждению обвиняемых, в Турции еще насчитывалось 3,8 миллиона юнионистов.

На выборах Национального собрания гази ожидал настоящий триумф, он сам назначал кандидатов и предусмотрительно настаивал, чтобы они отказались от участия в частных или государственных компаниях.

Выборы, освобожденные от каких бы то ни было политических интриг, превращаются в праздник. Посол Франции описывает своеобразие кемалистской демократии на выборах в Стамбуле: «Избирательные урны, украшенные яркими цветами и зеленью, выставлены на открытом воздухе в общественных местах, они окружены флагами. На избирательном участке центральное место занимает большой портрет гази, который как бы следит за происходящим, а члены избирательной комиссии выдают бюллетени избирателям, которым остается только опустить их в урну… Подведение итогов будет происходить в Центральной избирательной комиссии в помещении муниципалитета… Специальный кортеж доставляет туда урны. Жителям на берегу Босфора предоставлены катера, украшенные зелеными ветками, перевозящие публику, официальных лиц и музыкантов на концерт».

В Стамбуле партия кемалистов получает 1477 голосов из 1481 по списку; в новом Национальном собрании 429 депутатов-кемалистов из 433 членов собрания. Открытие парламента не готовило никаких сюрпризов, если бы не выступление гази.

«Речь» гази

Речь гази под названием «Нутук» вошла в историю в середине мая 1927 года. Как отмечал поверенный в делах Франции в Анкаре, «подготовке выступления Мустафы Кемаля предшествовала оживленная дискуссия, выявившая две фракции внутри Народной партии — умеренную, представляемую Исметом, и ультранационалистическую». Как выяснилось позже, Кемаль тщательно готовился к выступлению, посвятив этому в Долмабахче долгие часы. Гази изучил огромный объем документальных материалов, подготовленный его помощниками; он писал речь сам или диктовал секретарям, доводя их до изнеможения. 14 октября 1927 года французские дипломаты заявили, что съезд Народной партии, «второй после конгресса в Сивасе», открывающийся на следующий день, — всего лишь повод, позволяющий Мустафе Кемалю произнести свою речь, «ожидаемую с напряженным любопытством и беспокойством».

Кемаль говорил в течение шести дней: 36 часов и 33 минуты! Выступление? Нет, это монумент, мемориал событиям, начавшимся 19 мая 1919 года. Текст «Нутука» занимает 543 страницы на турецком языке и 724 страницы на английском. «Я высадился в Самсуне 19 мая 1919 года. Ситуация в это время была следующей…» — начал он и завершил выступление лирическим обращением к турецкой молодежи. В течение шести дней гази произносил беспрецедентный панегирик себе лично и своей политике, представив свою версию войны за независимость и первых лет республики, подвергнув уничтожающей критике Хусейна Рауфа, Рефета, Бекира Сами, Кара Васыфа, Кязыма Карабекира, Али Фуада, Кафера Тайяра и других. Кемаль намеренно избрал жесткую манеру изображения событий внутри страны, как будто хотел окончательно похоронить осужденных в 1926 году. Десятки дополнительных документов, сотни цитат, имен и дат придавали речи вес исторического труда, объективного и… печального. Но «Нутук» — исключительный пример манипулирования Историей человеком, гордящимся своим патриотизмом и уверенным в своей силе до такой степени, что он готов представить своей стране не просто исторический рассказ или политическое выступление, а символ. Впрочем, «Нутук» станет главным источником для всех, кто захочет окунуться в кемалистскую эпоху и помнить о ней. На следующий день после государственного переворота в мае 1960 года генералы-кемалисты передадут «Нутук» по радио целиком.

Заслушав «Нутук», конгресс продолжил работу еще в течение трех дней, чтобы принять несколько важных решений. Отныне все занимающие ответственные должности в политических, экономических, общественных, административных и культурных организациях будут отбираться по согласованию с партией, ставшей «всеобъемлющим национальным органом»; самостоятельность турецких центров больше не существует, и партия становится хозяином администрации. Настал час «закручивания гаек» и концентрирования власти. Тон задает Исмет, представляя протокол комиссии, которой было поручено обследовать отчеты региональных конгрессов. Один из депутатов попросил дополнительное время на ознакомление с этими отчетами, которые «представляют интерес»: 46 протоколов, отмечающих нехватку полиции и дорог, недостаток сельскохозяйственного оборудования, школ, банков или критикующих сложность налоговой системы. Однако просьба депутата была проигнорирована, протоколы утверждены, и конгресс завершил работу.

Через пять дней молодая республика проводит первую перепись населения. Всем было приказано оставаться дома до конца мероприятия. Националисты торжествуют: турецкое население превысило 13,5 миллиона жителей. Стамбул остается самым крупным городом — 700 тысяч жителей, а Анкара приближается к 75 тысячам, и ежедневная национальная газета «Миллиет» выходит под заголовком «Четырнадцать миллионов — это означает, что пятьсот тысяч турецких пехотинцев охраняют границы Фракии и Анатолии».

Торжество политики Кемаля

Пятьсот тысяч пограничников, но чью атаку они готовы отразить? Афины только приходят в себя после тяжелого кризиса, разразившегося в 1922 году. Обмен населением, жест, принципиальный для национализма гази, завершен, и турецко-греческие отношения остепенились. В сентябре 1925 года было подписано торговое соглашение между странами, на очереди были и другие договоры. Как ни парадоксально, но имперские замашки Муссолини на Балканах и в Средиземноморье гораздо больше тревожат Анкару, но договор, подписанный 30 мая 1928 года, временно уменьшил опасения гази.

Напряженность в отношениях с Лондоном и Парижем из-за Мосула и региона Александретты снималась дипломатическим путем. Большинство экспертов разделяют мнение журналиста Жентизона, написавшего: «Воскрешение Турции до сегодняшнего дня — заслуга только одного человека» и добавившего, что будущее республики, находящейся пока еще в младенческом возрасте, зависит одновременно от сохранения мира, улучшения экономической ситуации и вовлечения широких масс в реформы — нравственные и психологические. Но реализм берет верх, и усилия Али Фетхи, посла Турции в Париже, по заключению международного договора об упорядочении долга Османской империи впечатляют. Заголовки многочисленных книг и статей, посвященных гази и новой Турции, выражают восхищение перед масштабом реформ, осуществленных за столь короткий срок: «Рождение новой нации», «Пробуждение расы», «Восток на марше», «Обновление Турции», «Турецкое чудо», «Воскресшая Турция», «Ренессанс Турции». В СССР опубликована «История кемализма» и с некоторыми сокращениями с французского в 1929 году переведена «Нутук» под заголовком «Мустафа Кемаль, путь новой Турции». В том же 1929 году «Нутук» переведена на французский и английский языки. Возможно, сам гази и Бюро информации, созданное в Анкаре, имели отношение к этой публикации.

Кемаль вызывал восхищение в мусульманском мире — от Северной Африки до Японии. Такие лидеры национального движения, как Мессали Хадж и Ферхад Аббас в Алжире, Хабиб Бургиба в Тунисе, Гамаль Абдель Насер в Египте, Сукарно в Индонезии, и многие другие революционеры-националисты и сторонники превращения своих стран в светские государства были вдохновлены гази. «Кемаль Ататюрк был идеализирован во всем мусульманском мире, — писал Садат в своих «Мемуарах», — так как его имя стало символом лидера, стремящегося освободить и реконструировать свою страну», Прозападные и светские реформы гази несколько ограничивали ряды его мусульманских поклонников, но опрос, проведенный египетским журналом в 1927 году, ставит Кемаля в первый ряд «самых выдающихся из ныне живущих патриотов в мире».

В конце двадцатых годов у Кемаля уже были последователи — король Афганистана и шах Ирана. В мае 1928 года король Аманулла был первым главой государства, посетившим республиканскую Турцию, где ему был оказан пышный приём. «Я вижу, что солнце поднимется, чтобы изменить судьбу наций, страдающих в течение веков», — заявил гази. К несчастью, Аманулла был свергнут в следующем году интегристами. Шах Ирана Реза Пехлеви тоже испытывал затруднения: оппозиция духовенства заставила его отказаться от проекта создания республики, а многовековая ненависть между турками и персами не способствовала сближению Тегерана и Анкары.

Но общее желание создать современный политический блок, защищаться от советских и английских амбиций и контролировать курдов оказалось сильнее. Договор о дружбе, подписанный в 1926 году и подтвержденный два года спустя, освящает маленькую азиатскую Антанту. Кто бы мог подумать в 1919–1920 годах, что Турция, Персия и Афганистан могли бы создать блок независимых мусульманских держав?

Молодая Турецкая Республика торжествует. Министр иностранных дел Турции Тевфик Рюштю даже разрабатывал проект азиатского союза, простирающегося до Японии, так как, по мнению турецкой прессы, Япония и Турция — два крайних полюса восточной цивилизации в Азии. Токио увеличивает торговый оборот с Турцией, но отказывается от всяких политических соглашений. Потерпев неудачу с Японией, Рюштю предлагает свой опыт китайцам, и небезуспешно. Как объяснял Рюштю послу Франции, «китайцы просили нас помочь (что правда), мы это делаем и будем продолжать делать!».

Анкара с удовлетворением и гордостью воспринимает высокую оценку проводимым преобразованиям и приумножает договоры о дружбе (их уже около двадцати) — от Германии и СССР до Болгарии, Чили и Финляндии. Анкара стремится занять свое место на международной арене, забыть о пережитых унижениях. Благодаря гази Турция возрождается, занимает достойное положение и даже задает тон, о чем, например, свидетельствует рассказ посла Франции Шамбрена. Вскоре после прибытия в Анкару Шамбрен был приглашен на торжественный обед по случаю национального праздника — годовщины образования республики. На приеме присутствуют правительство и дипломатический корпус, около двухсот гостей: «Среди приглашенных — министр из Египта, феска которого сверкает словно фанфара. Время от времени Президент бросает на него насмешливый взгляд. К несчастью, министр ничего не замечает. Неожиданно гази выходит из-за стола, проходит мимо египтянина и осторожно, словно кот, шепчет ему что-то, поглаживая по плечу. Мне показалось, что он обнимает министра, как вдруг феска незаметно переместилась на серебряный поднос, с которым стал быстро удаляться слуга большими бесшумными шагами». И Шамбрен добавляет: «Мы все провожали взглядом это своеобразное блюдо!»