Насколько Распутин широко распоясывался в обществе тех людей, мнением которых не дорожил, настолько он следил за собою там, где ему было выгодно производить впечатление. Он настолько успешно достигал эту последнюю цель и до того в совершенстве владел искусством подчинять себе окружавших, что на этой почве создавались легенды, приписывающие ему совершенно необычайные качества и чудодейственную силу. Значительную долю его успеха в этой области нужно, конечно, отнести к религиозному невежеству столичной знати; однако отрицать за Распутиным умения удерживаться на позиции, на которой его утвердила народная молва, не приходится.
Не помню по какому случаю, я был в один из праздничных дней в церкви Духовной Академии на богослужении. В храме я встретил своего сослуживца по Государственной Канцелярии А.Э. фон-Пистолькорс.
Это был один из тех моих сослуживцев, которые тянулись ко мне, мучились религиозными сомнениями и жили в атмосфере церковной мысли. Выпущенный недавно из Пажеского корпуса, А.Э. фон-Пистолькорс был совсем еще юноша, проявлявший исключительное горение духа и с юных лет мечтавший об иночестве, стремившийся к подвигам... Теоретически знакомый с житиями подвижников Церкви, пленявшими его воображение, он, конечно, не имел никакого опыта, и неудивительно, что он был одним из первых, прибежавших навстречу Распутину, которого искренно считал "старцем" и к которому чувствовал безграничное доверие, утверждая, что на себе лично испытал его чудодейственную силу. Эта его слепая, но чистая и бескорыстная вера в Распутина создавала ему бесчисленное множество огорчений, какие он мужественно и стойко переносил в убеждении, что страдает за правду. Гнусная и ничем не брезгующая клевета, пользуясь тем, что А.Э. фон-Пистолькорс был женат на младшей дочери Обер-Гофмейстера А.С. Танеева, сестре А.А. Вырубовой, а его мать, княгиня Палей, была замужем за великим князем Павлом Александровичем, безжалостно травила его, относя и его к числу "темных сил", окружавших Престол, и приписывая его вере в Распутина корыстные расчеты.
Распутин старался чрез посредство А.Э. фон-Пистолькорса расширять круг своих знакомых и тем закреплять свое положение, причем сосредоточивал свое преимущественное внимание на лицах, занимавших известное положение и имевших связи. Не менее горячо стремился к этой же цели и А.Э. фон-Пистолькорс, желавший окружить Распутина людьми, преданность которых Престолу была вне сомнений. Такое желание было логичным и вытекало из его веры в Распутина как святого. При всем том, А.Э. фон-Пистолькорсу долго не удавалось познакомить меня с Распутиным. Я оспаривал его мнение о святости последнего и, не имея причин отзываться о Распутине дурно, ибо лично не знал его, а тому что, говорилось, не придавал значения, я ограничивался лишь указанием на то, что истинные "старцы" в Петрограде не проживают, на автомобилях не ездят, в гостях ни у кого не бывают, а сидят себе в монастырях и считают грехом выходить даже из келий, памятуя иноческое правило: "никто не возвращается в свою келию таким, каким из нее вышел".
Однако мои доводы были бессильны поколебать пламенную веру А.Э. фон-Пистолькорса, и он объяснил мой скептицизм только незнакомством с Распутиным. Как-то однажды А.Э. фон-Пистолькорс пригласил меня к себе на вечер. Это было в 1908, или в 1909 году. Я впервые встретился у него с Распутиным. Впечатление от вечера получилось такое, что мне хотелось заплакать... Странным показался не Распутин, который держался так, что мне было жалко его; а странным было отношение к нему окружавших, из коих одни видели в каждом, ничего не значащем, вскользь брошенном слове его – прорицание и сокровенный смысл, а другие, охваченные благоговейным трепетом, боязливо подходили к нему, прикладываясь к его руке... Как затравленный заяц озирался Распутин по сторонам, видимо, стесняясь, но в то же время боясь неосторожным словом, жестом или движением разрушить обаяние своей личности, неизвестно на чем державшееся... Были ли на этом вечере те, кто притворялся и лицемерил, не знаю... Может быть, и были... Но большинство действительно искренно было убеждено в святости Распутина, и это большинство состояло из отборных представителей самой высокой столичной знати, из людей самой чистой и высокой религиозной настроенности, виноватых только в том, что никто из них не имел никакого представления о природе истинного "старчества".
Подробности этой первой встречи с Распутиным описаны мною на страницах моих воспоминаний за предыдущие годы, и я не буду их повторять. С течением времени, Распутин приобретал все большую уверенность в себе, а в описываемый мною момент, быть может, даже сознавал себя призванным поучать и наставлять других.
Увидя меня, А.Э. фон-Пистолькорс подошел ко мне и стал горячо упрашивать меня ехать с ним, после богослужения, на Васильевский Остров, к барону Рауш-фон-Траубенберг, куда поедет и Распутин и будет "говорить"... В то время проповеди Распутина вызывали сенсацию... Он не любил говорить длинных речей, а ограничивался отрывистыми словами, всегда загадочными, и краткими изречениями, а от пространных бесед – уклонялся. Желание А.Э. фон-Пистолькорса было мне понятно; но, не имея ни малейшего представления о бароне Рауш-фон-Траубенберг, с которым я нигде не встречался и не был знаком, я только удивился приглашению А.Э. фон-Пистолькорса ехать с ним в незнакомый дом, к неизвестным мне людям.
"Но никто из нас не знаком с бароном, – живо возразил А.Э. фон-Пистолькорс, – - а мы все туда едем: барон дал Григорию Ефимовичу свою столовую и позволил ехать кому угодно", – сказал А.Э. фон-Пистолькорс.
Как я ни отбивался, однако мне пришлось уступить просьбе и, через несколько минут, автомобиль примчал нас на Александровскую улицу, к дому, где жил барон Рауш-фон-Траубенберг.
Когда мы вошли в столовую, то уже застали там Распутина, сидевшего за столом в обществе неизвестных нам лиц. Там были и представители аристократии, и какие-то подозрительные типы, умильно засматривавшие ему в глаза, льстившие ему и громко восхвалявшие его... Один из них, ни к кому в частности, не обращаясь, кричал о своем исцелении "отцом Григорием" – можно было бы подумать, что он умышленно создавал Распутину рекламу, если бы последний очень резко не оборвал его. В углу комнаты, не смея подойти к столу, стояла какая-то женщина, обращавшая на себя всеобщее внимание... Ее неестественно раскрытые глаза были устремлены на Распутина; она была охвачена экстазом и, видимо, сдерживала себя, истерически вздрагивая и что-то причитая...
"Это генеральша О.Лохтина, – шепнул мне на ухо А.Э. фон-Пистолькорс, – она бросила мужа и детей и пошла за Григорием Ефимовичем, убежденная в том, что Распутин – воплощенный Христос".
"Куда я попал! – подумал я. – Сумасшедший дом, сумасшедшие люди"...
Распутин угрюмо сидел за столом и громко щелкал орехи.
Увидя А.Э. фон-Пистолькорса и меня, он оживился и, бесцеремонно прогнав от себя каких-то молодых людей, посадил А.Э. фон-Пистолькорса по одну сторону, а меня – по другую и начал "говорить".
Мне трудно передать его образную речь, и я вынужден, к сожалению, изложить ее литературным языком, вследствие чего речь потеряет свой характерный колорит.
"Для чего это-ть вы пришли сюда? – начал Распутин. – На меня посмотреть или поучиться, как жить в миру, чтобы спасти свои души?.."
"Святой, святой!" – взвизгнула в этот момент стоявшая в углу генеральша О.Лохтина.
"Помалкивай, дура, – оборвал ее Распутин.
"Чтобы спасти свои души, надо-ть вести богоугодную жизнь", – говорят нам с амвонов церковных священники да архиереи... Это справедливо... Но как же это сделать?.. "Бери Четьи-Минеи, жития святых, читай себе, вот и будешь знать как", – отвечают. Вот я и взял Четьи-Минеи и жития святых и начал их разбирать и увидел, что разные святые только спасались, но все они покидали мир и спасение свое соделывали то в монастырях, то в пустынях... А потом я увидел, что Четьи-Минеи описывают жизнь подвижников с той поры, когда уже они поделались святыми... Я себе и подумал – здесь, верно, что-то не ладно... Ты мне покажи не то, какую жизнь проводили подвижники, сделавшись святыми, а то, как они достигли святости... Тогда и меня чему-нибудь научишь. Ведь между ними были великие грешники, разбойники и злодеи, а про то, глянь, опередили собою и праведников... Как же они опередили, чем действовали, с какого места поворотили к Богу, как достигли разумения и, купаясь в греховной грязи, жестокие, озлобленные, вдруг вспомнили о Боге, да пошли к Нему?! Вот что ты мне покажи... А то, как жили святые люди, то не резон; разные святые разно жили, а грешнику невозможно подражать жизни святых.
Увидел я в Четьи-Минеи и еще, чего не взял себе в толк. Что ни подвижник, то монах... Ну, а с мирскими-то как? Ведь и они хотят спасти души, нужно и им помочь и руку протянуть"...
"Протяни, помоги! – не выдержала генеральша О.Лохтина. – Ты, Ты все можешь, все знаешь, Христос, Христос!" – кричала несчастная и забилась в истерике, протягивая руки к Распутину...
"Замолчи, дура! – строго прикрикнул Распутин. – Я тебя…"
"Не буду, не буду", – взмолилась О.Лохтина.
"Прогоню тебя, дуру: скажу не пущать, этакая", – сердито оборвал ее Распутин.
"Ну, а ты чего таращишь на меня глаза?" – повернулся Распутин к одному из своих поклонников, с необычайным умилением глядевшего на него и пожиравшего Распутина глазами, жадно ловя каждое его слово.
Тот смутился, а Распутин продолжал:
"Значит, нужно придти на помощь и мирянам, чтобы научить их спасать в миру свои души. Вот, примерно, министр Царский, али генерал, али княгиня какая, захотели бы подумать о душе, чтобы, значит, спасти ее... Что-же, разве им тоже бежать в пустыню или монастырь?! А как же служба Царская, а как же присяга, а как же семья, дети?! Нет, бежать из мира таким людям не резон. Им нужно другое, а что нужно, того никто не скажет, а все говорят: "ходи в храм Божий, соблюдай закон, читай себе Евангелие и веди богоугодную жизнь, вот и спасешься".
И так и делают, и в храм ходят, и Евангелие читают, а грехов, что ни день, то больше, а зло все растет, и люди превращаются в зверей...
А почему?.. Потому, что еще мало сказать: "веди богоугодную жизнь", а нужно сказать, как начать ее, как оскотинившемуся человеку, с его звериными привычками, вылезть из той ямы греховной, в которой он сидит; как ему найти ту тропинку, какая выведет его из клоаки на чистый воздух, на Божий свет. Такая тропинка есть. Нужно только показать ее. Вот я ее и покажу".
Нервное напряжение достигло уже крайних пределов, с О.Лохтиной снова случился истерический припадок, и Распутин, чрезвычайно резко, снова накричал на нее, приказав вывести ее из комнаты.
"Спасение в Боге... Без Бога и шагу не ступишь... А увидишь ты Бога тогда, когда ничего вокруг себя не будешь видеть... Потому и зло, потому и грех, что все заслоняет Бога, и ты Его не видишь. И комната, в которой ты сидишь, и дело, какое ты делаешь, и люди, какими окружен – все это заслоняет от тебя Бога, потому что ты и живешь не по-Божьему, и думаешь не по-Божьему. Значит что-то да нужно сделать, чтобы хотя увидеть Бога... Что же ты должен сделать?"...
При гробовом молчании слушателей, с напряжением следивших за каждым его словом, Распутин продолжал:
"После службы церковной, помолясь Богу, выйди в воскресный или праздничный день за город, в чистое поле... Иди и иди все вперед, пока позади себя не увидишь черную тучу от фабричных труб, висящую над Петербургом, а впереди прозрачную синеву горизонта... Стань тогда и помысли о себе... Таким ты покажешься себе маленьким, да ничтожным, да беспомощным, и вся столица в какой муравейник преобразится пред твоим мысленным взором, а люди – муравьями, копошащимися в нем!.. И куда денется тогда твоя гордыня, самолюбие, сознание своей власти, прав, положения?.. И жалким, и никому не нужным, и всеми покинутым осознаешь ты себя... И вскинешь ты глаза свои на небо и увидишь Бога, и почувствуешь тогда всем сердцем своим, что один только у тебя Отец – Господь Бог, что только Одному Ему нужна твоя душа, и Ему Одному ты захочешь тогда отдать ее. Он Один заступится за тебя и поможет тебе. И найдет на тебя тогда умиление... Это первый шаг на пути к Богу.
Можешь дальше и не идти, а возвращайся назад в мир и становись на свое прежнее дело, храня, как зеницу ока, то, что принес с собою.
Бога ты принес с собою в душе своей, умиление при встрече с Ним стяжал и береги его, и пропускай чрез него всякое дело, какое ты будешь делать в миру. Тогда всякое земное дело превратишь в Божье дело, и не подвигами, а трудом своим во славу Божию спасешься. А иначе труд во славу собственную, во славу твоим страстям, не спасет тебя. Вот это и есть то, что сказал Спаситель: "царство Божие внутри вас". Найди Бога и живи в Нем и с Ним и хотя бы в каждый праздник, или воскресение, хотя бы мысленно отрывайся от своих дел и занятий и, вместо того, чтобы ездить в гости, или в театры, езди в чистое поле, к Богу".
Распутин кончил. Впечатление от его проповеди получилось неотразимое, и, казалось бы, самые злейшие его враги должны были признать ее значение. Он говорил о теории богоугодной жизни, о том, чего так безуспешно и в разных местах искали верующие люди и, без помощи учителей и наставников не могли найти. Их не удовлетворяли общие ответы, им нужно было нечто конкретное, и то, чего они не получали от своих пастырей, то, в этот момент, казалось, нашли у Распутина.
Что нового, неизвестного людям, знакомым с святоотеческою литературою, сказал Распутин? Ничего!
Он говорил о том, что "начало премудрости – страх Божий", что "смирение и без дел спасение", о том, что "гордым Бог противится, а смиренным дает благодать" – говорил, словом, о наиболее известных каждому христианину истинах; но он облек эти теоретические положения в такую форму, какая допускала их опытное применение, указывала на конкретные действия, а не в форму философских туманов, со ссылками на цитаты евангелистов или апостольские послания.
Я слышал много разных проповедей, очень содержательных и глубоких; но ни одна из них не сохранилась в моей памяти; речь же Распутина, произнесенную 15 лет тому назад, помню и до сих пор и даже пользуюсь ею для возгревания своего личного религиозного настроения.
В его умении популяризировать Божественные истины, умении, несомненно предполагавшем известный духовный опыт, и заключался секрет его влияния на массы. И неудивительно, если истерические женщины, подобные О.Лохтиной, склонные к религиозному экстазу, считали его святым.