Конференция мира. Неприятное пробуждение. Гаага в огне. Теория мира и практика войны. Отлет в Париж. Катастрофа в море. Расстрел сверху и снизу. Гибель Ванга.

Очаровательное место Отель Всемирного Соглашения в Гааге. Я три месяца занимал в нем роскошно меблированную комнату, как участник периодической конференции мира. Большая парижская газета «2000 год», командировавшая меня на конгресс, не жалела издержек.

Заключительный день прошел очень оживленно. Сто двадцать дипломатов, собравшихся на конференцию, пригласили к участию в банкете представителей печати, этой необходимой помощницы их трудов. Прекраснейшие речи говорились inter pocuis. Оживлению способствовали ордена, полученные в последний день всеми участниками конгресса. Разумеется, не было недостатка в божественных дарах Бордо, Шампани, Бургони, Рейна. А какие ликеры подавались после кофе! Какие сигары!

Были приняты благороднейшие резолюции; лучезарнейшие перспективы открывались перед восхищенными взорами; только и речи было, что о братстве народов, отныне непоколебимом, благодаря простому механизму конгресса. Это было прекрасно, прекрасно, прекрасно!

По приглашению г. Вандеркуйпа, владельца Отеля Соглашения, я остался на сутки после окончания конференции, с целью присутствовать при бракосочетании его дочери, очаровательной восемнадцатилетней блондинки, мадмуазель Ады — или мисс Ады, как величали ее, вероятно потому, что ее жених, поручик Том Дэвис, был офицером английской армии.

Я спал спокойно в эту ночь, но около четырех часов утра меня разбудил какой-то гул, наполнявший огромное здание отеля. В ту же минуту моя дверь затряслась от сильных ударов кулаком.

— Кто там? — крикнул я в испуге.

— Это Ванг, муссо — отвечал дрожащий голос. — Скорей отворять. Кончали спать! Большой беда!

В самом деле, это был Ванг, мой слуга-китаец, смешной, но верный малый, которого я добыл когда-то в Маньчжурии.

Мысль о пожаре мелькнула в моей голове. Поспешно отворив дверь, я спросил:

— Где горит?

— Везде, — ответил китаец, широко раскрытые глаза которого выражали безумный ужас. Я бросился к окну, отдернул занавеску и с ужасом отшатнулся. Город пылал! Дворцы, отели, музеи, рынки, даже суда на канале превратились в ряды костров.

— Как же мог город загореться одновременно в разных местах? — воскликнул я. — Значит, это поджог?

— Это, муссо, конференция наделала.

— Как? Что? Что ты мелешь? При чем тут конференция?

— Да, муссо, конференция, — настаивал Ванг, помогая мне одеваться. — От нее вышел война.

— Война? Какая война? Ты с ума сошел, бедняга? Но в эту минуту задребезжал звонок телефона. Я ответил, и гулкий голос — в котором я узнал голос одного из моих четырех помощников-репортеров — раздался с потолка, где помещалась вибрирующая пластинка мегафона, заменившего прежнее приспособление.

— Это вы, патрон?

— Да, — ответил я, — узнаю ваш голос, Пижон. А где же Малаваль, Жувен, Коке?

— Собирают справки. Я забежал поговорить с вами по телефону.

— Хорошо сделали. Я совершенно как в лесу! Что такое происходит?.. Кстати, посмотрите, действует ли телефотограф?

— Действует, в исправности… Вот — видите ли меня, патрон? — На телефотографической пластинке появилось несколько женственное лицо Пижона.

— Вижу… Как вы бледны, однако, голубчик!

— Еще бы! Вокруг меня все в огне.

— Да где вы находитесь?

— В бюро секретариата, во Дворце Мира.

— Объясните же мне, в чем дело? Кто поджег город? Ванг твердит о какой-то войне.

— Война и есть… Да, ведь вы ушли раньше и не видели сцену за шербетом. Впрочем, сам дьявол не разберет, как она собственно произошла. Во всяком случае, что-то вздорное, ребяческое, из-за вопроса о том, кому первому подносить шербет. Германский посланник, князь Лихтенталь-Шварценберг, обиделся и сказал какую-то резкость, на которую английский посол сэр Гарви Ньюгоуз ответил в том же тоне.

— Ну?

— Дальше — больше. Кто-то, желая уладить столкновение, подлил масла в огонь, и кончилось тем, что сэр Гарви Ньюгоуз потребовал формального извинения. Немец отказался, оба посла телефонировали своим правительствам.

— Черт знает что такое! Точно во времена Людовика XIV. Дальше?

— Ну, столкновение за шербетом произошло в 2 ч. 10 минут пополуночи; в 2 ч. 25 м. мы узнали, что король Англии дал германскому императору полчаса сроку для представлений извинений; а около трех часов эскадра прусских аэрокаров, державшаяся наготове где-то в Вестфалии, пролетела над Гаагой, направляясь в Англию. Мимолетом она пустила в столицу…

— Столицу нейтрального государства?

— Ну да, кто же с этим считается?… пустила дюжину зажигательных снарядов, — должно быть, в знак своего уважения к Конференции Мира. Город загорелся в нескольких местах разом.

— Но как же так? Война без предварительных переговоров, без декларации?…

— Как вам известно, патрон, на каждой Конференции Мира торжественно повторяется, что началу враждебных действий должен предшествовать ультиматум или декларация. Это язык банкетов и дипломатических бумаг; на деле, разумеется, заговорят иначе. Подумайте, ведь мобилизация воздушных, сухопутных и морских сил в каждой стране рассчитана теперь на минуты, на минуты…

Он хотел продолжать, но в эту минуту раздался какой-то сухой шум, его изображение исчезло с пластинки и голос умолк.

Я решил вернуться в Париж. Конференция кончилась, моя задача исполнена, город в огне, война не замедлит охватить всю Европу. Делать здесь больше нечего. Торопивший меня Ванг сообщил, что мой аэрокар «Южный», оборудованный для меня газетой, дожидается у балкона четвертого этажа. Разумеется, я не стал тратить времени на долгие сборы. Но в коридоре отеля меня остановили взволнованные и расстроенные г. Вандеркуйп и его супруга с просьбой отвезти их дочь Аду в Париж, к ее родственникам, владельцам большого Нидерландского отеля на улице Бак. Они считали небезопасным для нее оставаться в пылавшем городе, которому грозил захват со стороны той или другой из воюющих сторон, не склонных церемониться с нейтральной страной. На мой вопрос о ее женихе, я узнал, что поручите Дэвис был в эту же ночь отозван в Англию, куда и отправился вместе с уполномоченными на подводном крейсере.

Разумеется, я поспешил заявить, что мой аэрокар к услугам мисс Ады, и, как мог, успокоил взволнованных родителей.

— Если ничто не помешает нашему путешествию, — сказал я, — то в полдень мисс Ада телефонирует вам из Парижа, что она завтракает у своих родных в Нидерландец ком отеле.

В последнюю минуту, когда мы усаживались в аэрокар, явились двое моих помощников, Пижон и Малаваль, которых я решил захватить с собою, попросив г. Вандеркуйпа передать двум оставшимся в Гааге, что они должны телефонировать три раза в сутки в «2000 год» о дальнейших событиях и ждать распоряжений от редакции.

Наконец, все было готово к отъезду, я дал знак своему пилоту, Морелю, и «Южный», отцепившись от балкона, легко и плавно поднялся в голубую высь, которую восходящее солнце озарило мягкими лучами, сгоняя кровавое зарево пожара.

Поднявшись на высоту двухсот метров, «Южный» описал полукруг над городом и направился на юго-восток. Мы быстро скользили в чистой атмосфере, убаюкиваемые жужжанием электрического мотора, и вскоре дым пожара исчез из вида, а желтоватая полоса Северного моря заметно сузилась. Мы сидели на корме: мисс Ада, относившаяся к своему положению с большим спокойствием и мужеством, в кожаном кресле, остальные — на табуретках вокруг нее.

— Ну, Пижон, Малаваль, собиратели новостей! Рассказывайте, что вам удалось узнать?

— Пока лишь то, что вам уже известно, — ответил Пижон. — Война между Англией и Германией. Но, разумеется, к концу этого дня все великие державы присоединятся к той или другой стороне. В этом не сомневается никто из дипломатов, с которыми я говорил. С одной стороны группа Великобритании, Франции, Италии, России…

— О, Россия!…

— Ну, как бы то ни было, несмотря на свои внутренние смуты и разлад государственного механизма, Северный Медведь еще имеет значение для Европы… С другой стороны Германия и Соединенные Штаты: им ведь давно уже не дает свободно дышать англо-японская конкуренция. Это всеобщий пожар, вся планета в огне…

Наступило молчание. Все сидели в глубокой задумчивости. Да, он был прав! Полстолетия Европа удерживалась от бойни, так как никто не рисковал задеть соседа ввиду чудовищных вооружений, грозивших еще невиданными и неслыханными опустошениями. Но эта напряженная атмосфера должна была рано или поздно разрядиться, и стоило начать одному, чтобы увлечь за собою остальных.

Вдали показался шпиц Антверпенского собора и вскоре аэрокар остановился у балкона бельгийской таможни.

Пока проделывались формальности осмотра, я спросил у чиновника, нет ли чего нового относительно войны.

— Да, — ответил он, — сейчас получено известие, что подводный крейсер, на котором английский посланник возвращался из Гааги, взорван двумя подводными немецкими миноносками…

Раздирающий крик последовал за этими словами. Мадмуазель Ада, откинувшись на спинку кресла, ломала руки в отчаянии, восклицая:

— Томми, мой Томми! — Затем она лишилась чувств. Когда сознание вернулось к ней, аэрокар уже продолжал свой полет. Мы уговаривали ее не предаваться отчаянию, так как чиновник не мог сообщить, кто именно погиб при этой катастрофе.

— Сейчас мы будем пролетать над Антверпеном, — заметил Малаваль. — На террасе редакции «Столичной Газеты» выставляются депеши, напечатанные большими буквами, для аэрокаров, как во всех крупных центрах. Возможно, что узнаем из них подробности события.

Я отдал соответствующее распоряжение пилоту и спустя несколько минут мы осторожно и медленно плыли над городом, высматривая в бинокли террасу.

— Ну вот, мисс Ада, — воскликнул Пижон, — читайте!

В бинокли не трудно было разобрать депешу, напечатанную гигантскими буквами:

«Катастрофа с английским крейсером подтверждается. Только трое пассажиров, в том числе поручик Том Дэвис, успели спастись. Подобравший их в море французский шлюп высадил их в Остенде. Отсюда двое отправились в Лондон, а поручик Дэвис получил приказ немедленно отправляться в Париж с поездом — молнией».

Радость молодой девушки была неописуема. Не заботясь о других новостях, мы снова поднялись на высоту двухсот метров и ускорили полет, так как я торопился в Париж.

Нас, однако, ждало разочарование.

Внезапно аэрокар замедлил ход, дрогнул и опустился на несколько метров. Пилот Морель, по-видимому, совершенно спокойно, крикнул своему помощнику:

— Пустите в ход керосиновый мотор.

Я был порядком встревожен. Дело в том, что двигателе «Южного» устроен был по типу, лишь недавно вошедшему в употребление и основанному на применении волн Герца раньше служивших только для беспроволочной телеграфии. Собственно, это был не двигатель, а только трансформатор энергии, посылавшейся в виде волн Герца с огромной центральной станции в Лионе. Таким образом, мы делали шестьдесят километров и больше в час, не нуждаясь в сложных машинах, в возне с неприятными реактивами и прочем. На всякий случай у нас имелся запасной керосиновый двигатель.

Распоряжение Мореля показывало, что доставка волн Герца прекратилась. Я спросил его, как он объясняет это обстоятельство.

— Я думаю, — ответил он — что из Парижа дан приказ остановить действие Лионской станции. Видно, и у нас война… Сейчас узнаем на таможне в Феньи, и если мое мнение подтвердится, то вам лучше пересесть на поезд.

С керосиновым двигателем мы не сделаем более сорока километров в час и доберемся в Париж только к вечеру.

Предположение Мореля подтвердилось в Феньи. Мне передали здесь фонограмму от моего редактора, доставленную по трубе министерства внутренних дел и адресованную на аэрокар «Южный», в случае его пролета через Феньи. Я вложил пластинку в ящичек, с которым никогда не разлучался, и, поднеся его к уху и тронув механизм, услышал голос г. Мартена Дюбуа, моего редактора.

— Война охватила всю Европу, — говорил он. — Наша Республика присоединилась к Англии. Мобилизация в полном ходу. Не возвращайтесь в Париж, отправляйтесь немедленно на Монблан, осмотрите арсенал, следите за снаряжением и отправкой нового воздушного флота и сообщите в газету точнейшие сведения обо всем.

Спорить не приходилось. Я объяснил мисс Аде в чем дело, и предложил ей отправиться в Париж с поездом, отходившему из Феньи в полдень. Я поручил Малавалю проводить ее, оставив при себе Пижона. Последовал дружеский обмен рукопожатий, и спустя несколько минут «Южный» летел по новому направлению. На этот раз Морель благополучно поднялся на высоту восьмисот метров.

Я думал о таинственном арсенале Монблана, где в течение десяти лет оборудовался, по плану аэрадмирала Рапо, колоссальный воздушный флот, снабженный всеми средствами истребления, частью новыми, известными только руководителям дела. До сих пор доступ туда посторонним лицам был строжайше воспрещен, никаких сведений в печать не сообщалось, за разглашение каких бы то ни было данных грозило двухлетнее тюремное заключение. Удастся ли туда проникнуть? Впрочем, давая распоряжение, редактор, конечно, имел ввиду существующее положение дел. Возможно, что из-за начавшейся войны, военное министерство не прочь ознакомить публику с состоянием средств обороны и разъяснить сомнения в нашей подготовленности…

Внезапно мои размышления были прерваны слабым, но характерным шипеньем, раздавшимся где-то внизу, под нами, за которым последовали короткие, точно щелканье хлыста, взрывы.

— Черт бы их побрал! — выбранился Морель, — стреляют по своим!

Действительно, стрелки Мезьера, приняв нас за неприятеля, дали залп, — к счастью, не причинивший нам вреда. Я поспешил выкинуть трехцветный флаг и в ту же минуту мы погрузились в огромное облако. Казалось, всякая опасность миновала, но вот в окружающем тумане снова послышалось характерное шипение и щелканье, и мой бедный Ванг, стоявший на краю гондолы, придерживаясь за веревки, дико вскрикнул, взмахнул руками и обливаясь кровью, с раздробленной головой исчез за бортом.

В первую минуту я был ошеломлен и не сразу опомнился. В суматохе, последовавшей за катастрофой, только Морель сохранил хладнокровие, быстро восстановив равновесие, нарушенное падением китайца, и продолжая вести аэрокар по компасу среди непроницаемого тумана облаков. Я подошел к нему.

— Придется спуститься, — сказал он. — Аэрокар пробит насквозь.

— Пробит? Как так? Кем? Чем? Каким образом? Я засыпал его вопросами. Пижон, следя за его взглядом, заметил над тем местом, где стоял китаец, крошечное отверстие в оболочке.

— Мы успеем долететь до Дижона, — успокоительно заметил Морель. — Одно это отверстие ничего бы не значило, но есть и другое, на противоположной стороне, вверху. Этот залп сделан сверху, а не снизу.

Осмотр подтвердил его предположение. Пижон, взобравшись по снастям, не замедлил найти отверстие на противоположной стороне аэрокара. Очевидно, французы стреляли в нас снизу, когда же я развернул национальный флаг, какой-нибудь немецкий аэропатруль, отважившийся проникнуть на французскую часть неба, приветствовал его сверху.

Обменявшись мнениями, мы погрузились в молчание, приуныв от этих печальных событий. Было четыре часа. Мы продолжали лететь в тумане, постепенно опускаясь, несмотря на выбрасываемый балласт. Было уже совсем темно, когда мы подлетали к Дижону, уже на высоте двухсот метров. Спустившись у ангара, предназначенного для аэрокаров, я поручил Морелю озаботиться исправлением нашего воздушного корабля, а сам с Пижоном собирался взять автомобиль и отправиться ночевать в гостиницу, когда меня окликнул молодой человек, в костюме английского туриста, высокий, белокурый, с задумчивым лицом и спокойными глазами.

— Как, это вы? Какими судьбами? Что мисс Ада?

— В полной безопасности, у родных, благодаря вам… Чем мне вас благодарить!

— Это я вам сейчас объясню. Этот белокурый молодой человек был поручик Том Дэвис, состоявший при главном штабе английской армии.