Катя выбежала из больницы и заспешила на остановку. Раскачивались в такт шагам бедра. Взлетали рыжие волосы. Далеко назад, как у манекенщицы, отмахивала рука.

— Ой, — вскрикнула она и остановилась посреди дороги. — Я же не купила Борьке подарок!

Резко развернувшись, она бросилась в другую сторону. Забежала в магазин и стала обследовать витрину. Часы, которые она присмотрела два месяца назад, лежали на том же месте. То ли поступила большая партия, то ли часы данной марки не пользевались спросом. Это не имело значения.

Катя отсчитала деньги, протянула продавцу с угристым лицом и, впихнув часы в сумочку, понеслась на остановку. Угристый труженик прилавка даже не успел рассмотреть ее ноги, в чем редко себе отказывал.

К остановке как раз подходил автобус.

Девушка ускорила бег и в самый последний момент успела в закрывающуюся дверь.

Ее немедленно стиснули со всех сторон потные июньские ленинградцы, которых язык не поворачивается называть петербуржцами.

«Как жалко, что в нашей стране не делают резиновых автобусов», — только и подумала Катя.

Она отчаянно пыталась уберечь правую руку от перелома, а позвоночник от смещения.

К счастью, она преуспела в этом нелегком занятии и выбралась из аттракциона целой и невредимой. В родной подъезд Катя ворвалась почти бегом.

Лестничная клетка наполнилась грохотом ее каблуков. Дружных бабушек на лавочке окутало облако утренних духов и автобусного пота.

— Во, шалопутка, — сказала одна из пенсионерок, обращаясь к другой. — Зазналась, даже не здоровается. А Борька, брат ее, видали, сегодня какой важный? На такси, да еще с каким-то негром!

— Небось негр — Катькин хахаль, вот что я думаю! Ох, не доведет такое знакомство до добра…

Эти бабушки сидели на этой лавочке всегда. Когда первые люди въезжали в новый дом — было это лет тридцать назад, — пенсионерки уже сидели и хорошо знали, какой новосел сколько и каким способом зарабатывает. Знали количество любовниц или любовников, кто и в чем успел провиниться за прошедший день.

Жильцы постарше утверждали, что за тридцать лет ни одна из бабушек видимым образом не изменилась. Скамеечницы не старели и не молодели. Просто тихонечко сжигали воздух и нервы жильцов.

Сами бабушки давно уже забыли свой возраст и настоящие имена, остались только Пуня, Ганя, Фоня или что-то в этом роде. Умирать они категорически не собирались.

За долгие годы Божьи одуванчики стали скамеечным умом, честью и совестью всего дома. Да и что за дом без скамеечного ума, скамеечной чести и скамеечной совести?

Катя отперла дверь, переступила порог и сразу попала в объятия брата. Чмокнув Бориса в щеку, она достала из сумки коробочку и протянула:

— Борька, с днем рождения тебя я поздравляю. Счастья в личной жизни тебе желаю. Да женись поскорей, нарожай мне детей. Хочу, чтоб у меня было много-много племянников!

Кондратьев-младший сделал взгляд утомленным. Ну сколько можно об одном и том же. Промямлил:

— Э, опять ты за свое. Прям озабоченная. Не дождешься.

Он раскрыл коробочку. Часы! Борис повесил подарок на руку, поцеловал сестру и втолкнул в гостиную.

— Познакомься, Катя. Вот это мой друг Кофи, о котором я тебе рассказывал.

Гражданин Бенина смотрел на Катю.

Ни-че-го се-бе! Здоровенная белая девка.

Во Борька дает. Вот это друг. Вот это бедра. Ресницы словно пальмовые листья…

Кофи вспомнил узкобедрых голых красавиц Западной Африки. Никакого сравнения. Он вскочил и поклонился:

— Здравствуйте.

Кондратьев-старший вздрогнул. В подвалах памяти будто рванула мина замедленного действия. Он тоже кое-что вспомнил.

Центральный проспект Порто-Ново.

Медленно ползущий французский джип.

Замершие в поклонах черные на тротуарах.

И счастливые победители. Сверхсекретные бойцы спецназа, о существовании которых четверть века назад в СССР никто не подозревал.

— Если хотите, можем на «ты», — сказала Катя и уселась рядом с Кофи.

— Конечно, на «ты», — согласился тот и добавил: — Хотя на одной из стадий изучения русского мне стало приятно использовать обе формы… В большинстве африканских языков только «ты», как в английском.

Борис пояснил, обращаясь к сестре:

— Иностранцы находят особый шарм в обращении на «вы». Оно не только кажется им изысканным, но и свидетельствует о высоком уровне знания нашего родного языка.

Из кухни вышла мать с большим тортом в полных руках. На торте красовалась надпись из крема: «20 лет». Торчали разноцветные свечки. Кофи был в восторге от этого обычая и немедленно пересчитал свечки.

— Двадцать?

Его подвижное черное лицо приняло такой вид, будто он ожидал другого результата.

— Ой! — Катя бросилась закрывать балкон. — Сейчас погаснут!

Василий Кондратьев встряхнул сединами. Ну ее к чертовой матери, эту Африку. И так уже в голове крутится: «Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя!» И не только первый тайм отыграли, а, пожалуй, и второй идет к концу.

— Ну, сынок, давай, покажи свою силу, — пророкотал хозяин.

Борис привстал, поднатужился, надул щеки и выдал все, что мог, из своих легких.

Огоньки дернулись и поумирали.

— Здоров, здоров! — захлопала в ладоши Катя. — Давай режь, ужасно попробовать хочется! Торт твой, ты должен резать и всех угощать.

Хозяин откупорил очередную бутылку «Советского шампанского». Полусладкого, наиболее любимого всем советским народом…

— О, склероз! — закричал вдруг Кофи и подпрыгнул на стуле. — О, идиот!

В подтверждение собственного идиотства он похлопал себя по лбу, выскочил из-за стола и кинулся к оставленному в прихожей яркому пластиковому пакету.

— Ты на своем французском небось и близко не знаешь, как будет «склероз», а? — спросил Борис у отца. — Честно говоря, и я по-английски не знаю.

— Да что этот вузовский английский, — махнула рукой мать. — Чтобы изучить язык, нужно жить в стране этого языка.

— Как Кофи, — вставила Катя.

"Или как я, — усмехнулся про себя Кондратьев-старший. — А еще лучше, как мои желудки. Их словарь состоял из фраз «Положить оружие» и «Руки за голову».

— Вот! — Кофи вернулся, вертя чем-то в руке. — Вот он! Я же совсем забыл. Борька, дружище, извини. Я совсем забыл о подарке. Как это по-русски?.. А! Разрешите вручить вам, уважаемый Борис, это скромное изделие одной азиатской страны!

Борис встал и двумя руками принял желтую коробочку. Фотоаппарат «Кодак»!

— Ничего себе! — прошептал он. — Ну, ты даешь… Огромное спасибо. Но эта штука стоит, должно быть, кучу денег?

— «Кодак» — английская фирма, — заявила Катя. — А Англия находится в Европе, а не в Азии. Я это точно знаю.

Кофи был очень доволен, что вручил подарок в присутствии рыжей красавицы.

Он хвалил себя за забывчивость. За четыре года в России среди его знакомых не было таких потрясающих девушек.

Если хозяин дома от такого дара слегка смутился, то хозяйка и вовсе онемела.

В ее представлении товары известных марок должны были стоить баснословных денег.

Кондратьев-младший тем временем с напряженным вниманием изучал желтую коробочку.

— Нашел! — завопил он наконец. — Нашел: «Made in China»! Это Китай. А Китай в Азии. Поняла, Катька?

Сразу все стало просто. Ах, Китай… Это почти Россия. Катя выбралась из-за стола и потребовала, чтобы ей позволили произвести первый снимок. Она выхватила аппарат из рук именинника:

— Ой, а куда нажимать?

— Я и сам толком не знаю, — сказал молодой житель Бенина.

Склонив головы к китайскому «Кодаку», они обнаружили единственную кнопку. Больше нажимать было попросту не на что.

— Ну давай, мне все понятно.

Кофи с сожалением отстранился от благоухающей белой девушки с пальмовыми листьями вместо ресниц и с такими бедрами, какие появляются у его одноплеменниц после третьих родов.

— Только в объектив не смотрите, а то глаза выйдут розовыми от вспышки, — посоветовал Василий Константинович. — Видел я уже снимки, сделанные этими мыльницами.

— Мыльницами? — непонимающе уточнил Кофи, устраиваясь перед крохотным объективом.

Борис положил руку ему на плечо:

— Вот видишь, это новое значение слова «мыльница». Я о нем тоже не подозревал.

— А! — догадался Кофи. — Этот аппарат размером с мыльницу и открывается похоже, да?

— Точно, — кивнул старший Кондратьев, радуясь сообразительности молодых людей. — Профессиональные фотографы называют мыльницами маленькие бытовые камеры.

— Все это ерунда, — решительно заявила вдруг Катя и прекратила целиться в объектив. — Я знаю, что надо делать. Я вспомнила. Меня как-то раз так фотографировали. Аппарат надо перевернуть вспышкой вниз. Тогда можно смотреть в объектив сколько угодно. Никаких красных глаз!

Она и впрямь повернула фотоаппарат так, что вспышка и кнопка очутились внизу.

— Ну давай уже. Не томи, — жалобно попросил брат.

Комнату еще заливал с улицы вечерний солнечный свет, но вспышка все равно показалась ослепительной.

— Еще разок, — подсказал отец. — Может, кто моргнул. Или начало пленки засвечено… От теперь порядок. Теперь джентльмены выпивают и закусывают.

— А дамы что теперь делают? — спросила Катя, усаживаясь на свое место.

Ей ответила мать:

— А дамы, Катенька, наливают и жрать готовят.

Хохоча вместе со всеми, гость поднялся. В голове шумело «Советское шампанское». «Достаточно. Все-таки первый визит, — уговаривал сам себя Кофи, хотя уходить очень не хотелось. — Мое присутствие сковывает старших, пусть побудут одни. День рождения — семейный праздник».

— Спасибо большое… Как это по-русски? А, вот: извините, но я вынужден вас покинуть. Спасибо за приятное время.

Все, кроме Кати, поднялись следом и стали наперебой уговаривать гостя остаться. Кофи был непреклонен. Он вежливо улыбался и мотал головой. Он знал, что принципиальные мужчины нравятся женщинам. Как это по-русски? «Уходя — уходи!»

На выручку другу пришел Борис:

— Мама, папа, ну в самом деле! Ему же еще до общаги добираться.

— Белой ночью и не заметим, как время пролетит, — вставила Катя. — В городе разведут мосты, и придется нашему бедному другу ночевать на берегу.

В ответ гражданин Бенина набрался духу и попросил:

— Катя, раз ты так заботишься обо мне, не будешь ли ты столь любезна показать, где можно вымыть руки?

Катя с готовностью выскочила из-за стола и увлекала гостя из столовой. За их спиной Борис включил магнитофон. Воздух наполнился завываниями новой российской поп-звезды.

— Тебе сразу показать, где руки моют, или сперва посетишь соседнее помещение?

— Ну конечно, сперва соседнее! Подожди, — Кофи прикоснулся к ее руке, словно та была из хрусталя. — Я хотел бы пригласить тебя кое-куда. Завтра. Если ты вечером свободна.

— И куда ты меня пригласишь? — голосом прожженной распутницы уточнила Катя. — Может, в кино? Или в кафе-мороженое?

— Нет, — твердо сказал Кофи. — Давай пойдем в цирк.