На улице было уже темно, настольная лампа в кабинете следователя ярко освещала раскрытый том уголовного дела. Над делом склонился следователь Малин.
Над чем задумался следователь в этот поздний час?
То ли совершено тяжкое преступление, то ли обстоятельства дела запутаны и неясны… Трудно пока сказать.
«Каковы приметы преступников? — спрашивает себя следователь. — Кто же в действительности совершил преступление?»
Больше всего беспокоят его именно эти вопросы, ибо материалы дела ясного ответа на них не дают.
И опять Малин все начинает сначала. Он мысленно рисует перед собой картину происшествия, пытается представить, как все произошло, какие причины привели к совершению преступления.
А что же произошло?
Все шло, отлично, пока Силин с друзьями сидел в залитом светом ресторане: настроение у всех было приподнятое, каждый рассказывал забавные истории из своей жизни. На столе в хрустальных фужерах искрилось жигулевское пиво…
— Однако пора домой, — заметил кто-то, взглянув на часы. Силин поднялся с места, невнятно проговорил: «Да, пора», и, неровно ступая, направился к выходу.
На улице ветер раскачивал уличные фонари. Силин шел, тихо напевая какую-то песню.
Улицы пустынны. Казалось, никого вокруг не видно. А вот уже и переулок, где он живет. До дому совсем близко.
Но что это? Спину вдруг словно бы обожгло горячим утюгом. Пытаясь рукой достать обожженное место, Силин обернулся. Он успел заметить три силуэта, торопливо шагавших в сторону трамвайной остановки… Потом все заволокло туманом.
Силина доставили в больницу, а о случившемся было сообщено в райотдел милиции.
В милиции приняли срочные меры к установлению личности преступников.
Долго длился допрос потерпевшего. То и дело дознаватель возвращался к важному для дознания вопросу: «Каковы приметы неизвестных преступников?»
— Скажу вам откровенно, — говорил потерпевший, — выпил я по случаю встречи с хорошим товарищем, которого давно не видел, а когда почти подошел уже к своему дому, меня неожиданно ранили. Кто — не рассмотрел. Больше не знаю ничего.
— Возможно, вы помните хотя бы одежду преступников, их рост, походку? — вновь спрашивает дознаватель.
Полулежа на больничной койке, Силин сосредоточенно напрягает память.
— Я только заметил, что все трое выше среднего роста. Двое из них были в черных костюмах, третий — в спортивной куртке. На всех черные кепки.
…В тот же вечер в кабинете начальника райотдела милиции собрались оперативные сотрудники, чтобы обсудить план расследования и индивидуальные задания.
Долгими казались им эти сентябрьские дни. Встречаясь по вечерам в отделе, сотрудники узнавали, что нового ничего пока нет. Досада отражалась на их лицах, ведь каждый из них работал напряженно…
Лишь на десятый день после случившегося участковый уполномоченный Леонов донес начальнику райотдела милиции письменным рапортом: из бесед ему стало известно, что в 21 час по улице Рабочая, где и был ранен Силин, проходили в нетрезвом состоянии Казанов, Карин и Соколов.
«Лиха беда начало», — подумал про себя начальник райотдела.
Теперь работа пошла более целеустремленно. Были допрошены Казанов, Карин и Соколов.
— Встретившись вечером 6 сентября с Кариным и Соколовым, — заявил на допросе Казанов, — мы выпили и в пьяном состоянии возвращались домой. На улице Рабочая повстречали какого-то незнакомого мужчину, который шел и покачивался. Пьяный задел Соколова, и между ними завязалась драка. Я видел, как Соколов каким-то блестящим предметом нанес удар пьяному, после чего мы разошлись по домам…
Допрос Казанова длился недолго, и его показания обрадовали многих. Еще бы! Дело, казалось, раскрыто.
Но Карин на допросе категорически отрицал встречу 6 сентября с Казановым и Соколовым. Тогда допросили Соколова.
— С Казановым и Кариным в тот день я не встречался, где они были и чем занимались, я не знаю, — заявил Соколов.
Ему было задано множество вопросов, но все ответы сводились к одному: он ничего не знает.
Жадно втягивая табачный дым, Соколов взволнованно перебирал в памяти события предшествующих дней; вдруг он облегченно вздохнул:
— Я вспомнил сейчас, что вечером 6 сентября, в субботу, я был на работе, в цехе, и ни в какой драке не участвовал.
Полученная же с места работы справка гласила:
«Рабочий Соколов Владимир Илларионович 6 сентября работал во вторую смену с 13 до 19 часов».
Рабочий того же цеха Садиков на допросе пояснил, что 6 сентября в 19 часов он вышел с завода вместе с Соколовым, чем опроверг утверждения Соколова, будто после 19 часов он оставался в цехе.
А разве не важное значение имело то обстоятельство, что на одежде Соколова обнаружены пятна крови?
И Соколов по постановлению органов милиции, санкционированному райпрокурором, был арестован, а дело, согласно закону, для дальнейшего расследования направлено в прокуратуру района.
Известно немало случаев, когда преступник, даже полностью изобличенный свидетелями и документальными доказательствами, твердит о своей непричастности к преступлению.
Следователю, который руководствуется пословицей «Дыма без огня не бывает», очень легко «завершить» любое дело.
Что же все-таки заставляет следователя Малина в такой поздний час размышлять над раскрытым томом этого дела? Оказывается, размышлять есть над чем: в материалах имеется много неустраненных существенных противоречий.
Разве мог следователь пройти мимо утверждения Соколова о том, что он вечером 6 сентября работал, ни Казанова, ни Карина не видел… И в то же время — справка с завода, показания Казанова. Следователь решил, если Соколов действительно находился в цехе, то кто-нибудь его должен был там видеть. Кроме того, нужно установить, действительно ли встречался Казанов с Соколовым в тот вечер?
Не менее важно и то, что одежда, которая была на Карине, Казанове и Соколове, отличалась от описанной Силиным. Разве не стоило поработать над устранением такого противоречия?
А кровь на одежде Соколова? Кому она принадлежит? На этот вопрос материалы дела еще не отвечали.
Малину стало ясно: работники милиции увлеклись лишь одной версией. Показания Казанова приняты ими за истину и не проверены.
Весь следующий день Малин анализировал эти факты, пытаясь найти исходный пункт для расследования в наиболее перспективном направлении.
Самым загадочным в деле было полное отсутствие каких-либо видимых мотивов для нанесения Соколовым ранения потерпевшему, тем более, что Соколов по работе характеризовался положительно и никогда в подобных вещах не замечался.
В полдень следователь прибыл на завод, где работал Соколов, — в рабочий коллектив. Что скажет общественность, этот самый строгий и справедливый судья?
Гул, проникавший в кабинет начальника цеха, напоминал о том, что цех жил полнокровной трудовой жизнью, каждый здесь занимался своим делом, и, пожалуй, никто из рабочих не заметил прибытия следователя.
К сожалению, долгие и откровенные беседы со многими рабочими цеха так и не дали ответа на вопрос, когда ушел с завода Соколов. «Не заметили, не помним», — отвечали его товарищи.
Да и в самом деле, с чего бы им это помнить?
Но вот на допросе распределитель цеха Зайнуллина, стройная смуглая девушка. На лице ее растерянность: она никогда не имела дел со следственными органами.
— 6 сентября я работала во вторую смену, — говорит она. — В нашей же смене был и Соколов Владимир. Он работал в бригаде Климина. Отработал смену до 19 часов. Вся изготовленная продукция была упакована и сдана контролеру. Потом, перед окончанием смены, бригадир попросил Соколова остаться в третью смену и выполнить неотложную работу, на что Соколов согласился. Причем по субботам третья смена вообще не работает, и после 19 часов Соколов оставался один.
— Не помните ли вы, сколько продукции сдал Соколов за третью смену?
— В понедельник утром он сдал мне всю необходимую продукцию и заявил, что изготовил ее в субботу ночью.
— Когда же все-таки ушел из цеха Соколов? — вот что больше всего интересовало следователя.
— Не можете ли вы сказать, до какого часа Соколов в субботу находился в цехе? — спросил Малин.
— Этого не знаю, так как сама ушла в начале восьмого. Когда я уходила, Соколов оставался еще в цехе, — проговорила Зайнуллина.
Тут было над чем подумать.
Не доверять показаниям девушки, сомневаться в ее искренности у следователя оснований не было. Но объективности ради необходимо было эти показания проверить, и Малин обратился к учету сданной продукции. Просмотрев журнал учета, он установил, что выполненная Соколовым работа действительно значится сданной в начале смены в понедельник.
После уточнения нормы выработки стало очевидным, что для изготовления сданной им продукции требовалось примерно четыре часа.
В процессе последующих допросов было неопровержимо доказано, что Соколов после 19 часов оставался в цехе.
А как же справка? Оказывается, ее выдали согласно табелю, где сверхурочные работы не регистрируются. Жаль, что кое-где так поспешно выдают справки!
Более четырех часов провел следователь на заводе.
«Что же дальше? — думал он. — Какие шаги предпринять, чтобы найти преступника? И почему Казанов так настойчиво утверждает, что преступление совершил Соколов?»
Малин решил еще раз изучить все материалы дела. Самому внимательному анализу были подвергнуты показания Казанова на допросе в милиции.
Рассказав о своих сомнениях прокурору района, следователь согласовал с ним план дальнейших действий.
— Сегодня же займусь Казановым, — сообщил Малин, уходя к себе.
— Это будет своевременно, — согласился прокурор. — Очень важно установить, где был в тот вечер сам Казанов.
— Николай Иванович, — позвонил следователь по телефону начальнику уголовного розыска, — прошу срочно обеспечить явку матери Казанова.
— Хорошо, — ответил Николай Иванович и, вздохнув, добавил: — Что-то долго ты возишься с этим делом.
— Надо разобраться, — улыбнулся следователь. — Надеюсь, что скоро доберусь до истины.
…Нервно перебирая дрожащими руками концы накинутого на плечи шерстяного платка, Казанова сидит перед Малиным.
«Что случилось, зачем меня вызвали?» — этот вопрос можно прочесть в ее глазах.
И, как будто угадав ее мысли, Малин говорит:
— Что это вы так беспокоитесь? Нас интересует немногое: как ведет себя ваш сын Николай? С кем он дружит?
— А что случилось с Николаем? — обеспокоенно произносит старушка.
— Ничего особенного. Вы мне назовите его товарищей, друзей, с кем он проводит время.
С ответом Казанова не спешит.
— Я, конечно, всех его товарищей не знаю, да и немало их, — говорит она. — А вот Сашу Воинова и Печнова Петра, что по соседству живут, знаю хорошо. Они ребята неплохие, и я не возражала против их дружбы. Но где был он вечером 6 сентября, с ними или один — сказать не могу. Просто не помню. Вы уж лучше Колю спросите, он скажет, врать он не обучен.
Друзей у Казанова оказалось действительно немало, но 6 сентября никто припомнить не мог. Один только Иванов Сергей после долгих раздумий вспомнил, что в какую-то субботу в начале сентября они с группой товарищей после работы подрядились разгружать овощи из вагонов на разъезде «Восстание». Однако точную дату назвать он не смог.
Следователь решил немедленно установить дату разгрузки овощей.
На разъезде овощных баз было много, и все — от разных организаций. Один за другим, как в строю, тянулись склады, до отказа забитые овощами.
Объяснив цель своего прихода на базу № 1, Малин попросил показать документы, надеясь в них найти ответ на интересующий его вопрос: когда, какого числа Иванов, Казанов и другие разгружали овощи.
Списков и различных ведомостей оказалось очень много. Одна за другой пестрели фамилии грузчиков, но сейчас следователя интересовало одно: 6 сентября, суббота, Казанов, Иванов… Нет, на этой базе таких фамилий не оказалось. Неудача постигла Малина и на других пяти базах. Перерыты сотни списков и ведомостей, а Казанова нет.
«Где же работали Иванов и Казанов?» — недоумевал следователь, просматривая документы на последней базе.
Казалось, что многочасовая кропотливая работа пропала даром. И только к концу проверки ему удалось установить, что документация на сентябрьскую выгрузку овощей сдана в центральную бухгалтерию треста столовых.
Не теряя ни минуты, Малин направился в бухгалтерию, где стал изучать обработанные документы.
Какова же была радость следователя, когда в одной из ведомостей на выдачу зарплаты за разгрузку овощей из вагона № 1401629 6 сентября он обнаружил фамилии Иванова и Казанова. Однако установить в бухгалтерии часы разгрузки не удалось — эти данные здесь не регистрировались.
На помощь следователю пришла железнодорожная документация, в которой фиксировалось время подачи вагонов под разгрузку и время ее окончания.
На запрос следователя начальник станции «Восстание» официально сообщил, что вагон № 1401629 был подан под разгрузку в 14 часов 6 сентября и разгружен в 00 часов 30 минут 7 сентября.
Облегченно вздохнув, следователь вернулся в свой кабинет. В прокуратуре уже никого из сотрудников не было.
Разбирая оставленную на столе секретарем почту, он сразу же обратил внимание на конверт со знакомым штампом: «Бюро судебномедицинской экспертизы».
С нетерпением извлек Малин из конверта акт судебномедицинского исследования пятен крови на одежде Соколова и, опустив описательную часть, вслух прочел:
«Заключение. В пятнах грязно-серого цвета с буроватым оттенком на пиджаке и правой штанине брюк Соколова обнаружена кровь не человека, а птицы (курицы, гуся и т. д.)».
Становилось все более очевидным, что имевшиеся в деле улики против Соколова несостоятельны: Соколов преступления не совершал.
Невольно следователь вернулся к показаниям Казанова, этого «очевидца» преступления.
«Казанова необходимо повторно и подробно передопросить», — решил Малин.
Придя утром на работу, он тут же вызвал Казанова.
— Я уже давал показания, — заявил тот, не успев даже сесть.
— Это мне известно, — спокойно сказал следователь. — И все-таки… Не лучше ли будет, Казанов, рассказать правду?
— Какую еще правду? Я уже все рассказал в милиции, — возмутился свидетель.
Чтобы не тянуть время, Малин извлек из сейфа платежную ведомость и предъявил ее Казанову.
— Скажите, подпись в получении денег ваша?
— Моя, — растерянно произнес Казанов.
— Часто вам приходилось разгружать овощи на станции «Восстание»?
— Всего один раз. А причем тут разгрузка овощей?
— Не припомните ли, — словно не замечая нервозности свидетеля, спросил следователь, — когда вы закончили разгрузку овощей в тот вечер?
— Мы закончили работу в двадцать три часа, а когда я приехал домой, было уже без пятнадцати двенадцать.
Теперь Малин решил задать Казанову последний, решающий вопрос:
— Следствием установлено, что разгрузку овощей вы производили вечером 6 сентября. В тот же вечер и был ранен Силин, причем на улице Рабочая, в другом конце города. Как же вы, находясь на разъезде «Восстание», в то же время оказались «очевидцем» преступления?
Следователь еще не закончил фразы, как Казанов привстал, глубоко вздохнул и тут же, опустившись на стул, закрыл лицо руками. Несколько минут он молчал, затем взволнованно заговорил:
— Мне нечего сейчас скрывать, Я говорил неправду. Но я очень любил Галину… Володя встал между нами… Я вижу, что для меня выгодней всего сейчас рассказать правду. Да и подозрения были бы на меня тоже, И я все это выдумал… Я виноват и перед вами, и перед Соколовым.
— Вы совершили преступление, Казанов, оклеветав ни в чем не повинного советского человека, да и к тому же вашего товарища.
— Готов ответить перед советским законом, — заявил Казанов, желая быстрее закончить неприятный для него разговор.
— Нет, не только перед законом, но и морально перед своими товарищами.
Так, благодаря усилиям следователя, доброе имя Соколова Владимира было восстановлено, он вновь вернулся в трудовую семью.
Клеветник Казанов предстал перед судом.