Наконец Па сказал: «Сегодня попробуем выйти, посмотрим, как это получится. Не удастся сегодня, попытаемся завтра, послезавтра, в конце концов пробьемся».

Мы с ним оделись потеплее, словно собирались в полярную экспедицию, прихватили лопаты и веревку. Сестра, конечно, запросилась с нами, но Па, который обычно во всем ей потакает, на сей раз отказал наотрез, сказав, что об этом даже речи быть не может. Она останется с матерью, а попозже, если дорога окажется свободной, мы за ними вернемся. Напрасно Ноэми умоляюще гримасничала и проливала слезы — отец был неумолим.

Когда мы пересекали двор, я искоса глянул на Зоин гроб, косо торчащий из сугроба. Сердце у меня сжалось при виде этого ящика посреди грязного снежного месива, и я поскорей отвернулся.

Ма стояла на пороге, держа за руку Ноэми, и на лице ее читался тоскливый страх.

— Ради бога, поосторожнее! — сказала она, — В случае опасности немедленно возвращайтесь.

— Ну, разумеется! Пошли, Симон! Старайся шагать за мной след в след.

Наши сапоги с громким чавканьем вытягивались из вязкого мокрого снега. Добравшись до ворот, мы атаковали лопатами подпиравший их сугроб и через четверть часа проложили себе через него путь. На дороге снегу было значительно меньше, иногда подошвы даже стучали об асфальт. Отец, шедший впереди, продвигался медленно, опираясь на лопату, как на трость; на плече у него висела связка веревок.

Обернувшись к дому, он в последний раз прощально махнул рукой, и мы стали спускаться в овраг, по которому катились потоки воды. Шум стоял такой оглушительный, что объясняться мы могли только жестами. Вся дорога была завалена рухнувшими пихтами, и мы с трудом продирались сквозь их могучие ветви.

К счастью, мост уцелел, но вверх по течению все русло было забито огромными льдинами, видимо принесенными сюда потоком, — они громоздились друг на дружку, образуя настоящую плотину, через которую перехлестывали тугие серые массы воды, с грохотом разбивавшиеся о тесные стены ущелья. Бурлящая вода вздымалась до самой арки моста, и, когда мы проходили по нему, горбясь и отворачиваясь от ледяной зыби, секущей лицо, я невольно думал: а вдруг эта плотина внезапно рухнет, и нас тут же сметет, унесет разбушевавшаяся стихия? Все же мы более или менее благополучно добрались до другого берега, где идти было значительно легче, так что мы довольно быстро одолели несколько сот метров. Но затем наткнулись на завал из камней и деревьев, через который, хочешь не хочешь, пришлось перебираться. Гул потока немного утих, и я услышал крик отца: «Осторожно, смотри не поскользнись! На-ка вот, обвяжись!» И он бросил мне веревку, которую и сам обвязал вокруг пояса. Я спотыкался о камни, исходил потом, ветки больно хлестали меня по лицу. Окрестности, растерзанные лавиной, стали неузнаваемыми, на большой поляне не осталось и следа от хижины лесорубов.

Вскоре тишина сменилась рокотом другого потока; достигнув его, мы убедились, что здесь мост разрушен, а его обломки, разметанные волнами, ни на что уже не годны.

Я подошел к отцу, который, опершись на лопату, грустно созерцал бешено несущуюся воду. Он взглянул на меня и покачал головой:

— Ничего не поделаешь. А жаль, мы уже столько прошли!

— Тут я заметил ссадину у него на виске.

— Ты поранился? У тебя кровь, вот здесь.

— А, ерунда, веткой царапнуло, — ответил он, вытирая ранку платком.

И в этот миг, случайно подняв глаза, я увидел в туманной мороси на другом берегу человека.

Человек стоял в сотне метров от нас, на середине круто уходящего в воду берега. В том месте все самые высокие пихты были выворочены с корнем, и он, стоя на прогалине, спиной к нам, усердно рубил одно из уцелевших деревьев у входа в ущелье. Похоже, он был настолько занят своим делом, что не заметил нас и не обернулся, хотя мы вопили и махали руками что было сил.

Появление первого человеческого существа после более чем двухмесячной изоляции внезапно развеяло тот тоскливый страх, который так угнетал Ноэми и меня и который не могли победить все бодрые заверения отца: страх, что одни мы только и выжили в этом опустошенном катастрофой мире. Он терзал нас и днем и ночью, нам случалось и проливать из-за него слезы. И теперь один лишь вид человеческой фигуры избавил меня от этого гнета.

Отец внезапно перешел от разочарования к возбуждению, мало ему свойственному. Мы кинулись в подлесок, не обращая внимания на колючие кусты и снежные ямы, куда-то и дело проваливались чуть не по пояс. Па продолжал кричать и размахивать руками. Один раз он упал, но тут же вскочил на ноги и снова принялся карабкаться по склону, становившемуся все круче, Внезапный порыв ветра разорвал завесу тумана, и мы узнали в неизвестном человеке Себастьена.

То ли до него все же донеслись наши крики, то ли он почувствовал — он всегда утверждал, что ему «дано такое чутье» — наше присутствие, но он вдруг поднял голову. Выронив топор, он судорожно замахал руками, и мы увидели, что он широко разевает рот. Наверное, тоже кричал, но его голос терялся в реве воды. Мы все трое жестикулировали, как глухонемые, а беснующийся поток тем временем обдавал нас своими ледяными хлещущими брызгами.

Наконец Себастьен указал нам на дерево, где его топор уже оставил глубокую зарубку, и жестами объяснил, что хочет повалить его поперек потока на манер моста. Ущелье в этом месте сужалось метров до пятнадцати, так что план этот, при большой ловкости и мало-мальском везении, был вполне осуществим. Ну а ловкости Себастьену не занимать, и, хотя он уже давно сменил топор на электропилу, все спорые ухватки лесоруба остались при нем.

Выразив нам жестами свою радость, он принялся так яростно врубаться в ствол, что щепки полетели во все стороны. Перед тем как нанести последние несколько ударов, он сделал нам знак отойти подальше. Пихта заскрипела, вздрогнула, замерла, словно раздумывая, потом медленно наклонилась и рухнула, под громкий треск ломаемых ветвей. Верхушка ее утонула в снегу в нескольких метрах от нас, и дерево замерло.

Мы радостно завопили, а Себастьен победно вскинул руки. Однако ему пришлось еще добрую четверть часа сражаться с преграждавшими путь ветвями, обрубая их топором по мере продвижения по стволу над потоком. Мы попытались пойти ему навстречу, но от наших лопат толку было мало, и пришлось нам дожидаться на берегу, ободряя Себастьена криками. Несколько раз он чуть не сорвался со скользкой коры, движения его замедлились — видно, от усталости. Но наконец он вынырнул из спутанных ветвей и, отбросив топор, кинулся к нам.

Это был такой трогательный миг, что я не скоро его забуду. Себастьен обнял и стал целовать моего отца, потом меня. Его усы, мокрые от пота, щекотали мне лицо. Мы говорили все разом, как сумасшедшие, и на глазах у нас стояли счастливые слезы.

Мало-помалу из сбивчивых слов друг друга мы поняли, что обе наши семьи остались целы и невредимы. Жоль почти не пострадал в катастрофе, если не считать того, что часть крыши его дома просела под тяжестью снега. Себастьен не без труда подпер ее балками и тюками сена. Да, им тоже пришлось пережить трудные дни, но зато еды у них хватало, так как они сохранили своих пятерых коров, зарезав двух свиней и засолив их мясо, а кроме того, у них еще оставалось зерно и несколько центнеров картофеля.

Себастьен мотал головой и кричал: «Ну, черт побери, такого снегопада мы отродясь не видывали, мир с ума сошел, ей богу, и чем это все кончится, кто знает?»

Да, он совсем не изменился, наш Себастьен, — так же энергично жестикулировал и вопил во все горло, едва не заглушая шум потока.

Узнав, что у нас почти кончились запасы продовольствия, он тотчас предложил свою помощь: еще немного, и он побежал бы домой, чтобы самому принести нам продукты. Но отец удержал его, сказав, что это не срочно, да и путь долгий, а наши семьи, наверное, уже беспокоятся.

— Ладно, тогда до завтра. Рассчитывайте на меня, — заверил Себастьен, — Я приготовлю все что нужно. Вот увидите, теперь дело пойдет; главное, мы вместе!

— А деревня? — спросил отец, — Вы о ней что-нибудь знаете?

Откуда же? О деревне Себастьен знал не больше нашего. Его видеофон тоже испортился с началом снегопада. Снегоочиститель так и не появился. И с тех пор ни единого признака жизни, разве что вертолет этот мудреный, неизвестно откуда взявшийся, сбросил ему ящик да и сгинул. Настоящее чудо-юдо, ей-богу, и, главное, все молчком! Ну а уж яичко, которое он снес, — ящик-то! — это надо вконец оголодать, чтобы взять в рот такую пакость. Химия, как есть чистая химия! А химией сыт не будешь… Вчера он, Себастьен, попробовал пробраться в долину по дороге, вернее, по тому, что от нее осталось, но далеко не ушел. Мост через Аруаз полностью разрушен. Посмотрели бы вы на эту картину! Грязевой поток несется как бешеный, крутит целые деревья, швыряет их об скалы. А шум стоит какой! Там перейти по дереву и думать нечего! Может, второй мост, ниже по течению, и удержался, хотя вряд ли. А потом, до него верных двадцать километров, а по этому снегу… Сейчас главное — сорганизоваться здесь, на месте. А все остальное потом.

— Да, вы правы, сорганизоваться… — повторял отец. И вдруг добавил: — Нашей козы больше нет.

— Вот как! Вы ее съели, что ли?

— Нет. Умерла — то ли от болезни, то ли от страха, когда волки бродили вокруг дома.

— И откуда только они взялись, эти твари! Нет, подумать только — волки! Сроду их здесь не бывало! Ух, как мне хотелось их перестрелять, но я подумал: на кой черт это надо, лучше сэкономить патроны.

— Конечно, может, еще дичь уцелела, вот патроны и пригодятся.

— Ну да, дичь… а, может, и еще кто!

Кто же еще? Я собрался спросить Себастьена, что он имеет в виду, но не успел, он уже обратился к отцу:

— Ладно, сейчас стемнеет, пора по домам! Значит, решено: завтра вы приходите к нам, все четверо. Тогда и поговорим.

Назавтра меня даже будить не пришлось. Уже на заре я сам быстренько вскочил с постели, такой свежий и бодрый, как будто вчера не месил снег на протяжении долгих часов. Я толкнул ставни, они легко растворились, и в окно ворвался запах весеннего леса; на горизонте меркли последние звезды. И весь этот утренний пейзаж, на который я раньше, отправляясь в школу, по правде сказать, не обращал особого внимания, внезапно показался мне невыразимо прекрасным.

Я тут же подумал о Катрин: теперь я вспоминал ее лицо, мысленно поверял ей свою любовь, даже осмеливался поцеловать. Но очень скоро я снова ощутил грызущий голод, и предметом моих мечтаний стала мадам Жоль, такая же искусная повариха, как и наша Ма. Кажется, Себастьен что-то говорил о солонине с картошкой? Все эти заманчивые мысли перемешались у меня в голове, и я думаю, что для полного счастья мне достаточно было бы примирить две снедающие меня страсти, разделив праздничную трапезу мадам Жоль с Катрин.

Пока же, на завтрак, нам пришлось удовольствоваться еще одной банкой неизвестной коричневатой массы и несколькими печеньями. Это даст нам силы одолеть дорогу. Что касается вкусовых качеств данной «еды», то о них и говорить было нечего! Но мы так торопились в путь, что проглотили все, не разбирая. Потом я пошел в хлев подсыпать сена корове. Ноэми налила молока в блюдечко коту, и мы вышли из дома. Восходящее солнце окрасило в розовое фасад и остатки поленницы. Здесь, возле дома, было почти жарко. Отец помедлил секунду у порога, словно колеблясь, потом решительно повернул ключ в замке.

На сей раз ходьба давалась нам значительно легче, ибо мы шли по вчерашним следам; примерно через полчаса мы уже добрались до поваленных деревьев. Сегодня Па запасся топором, и, пока он расчищал проход от ветвей, мы смогли передохнуть. Ма, вытирая пот со лба, прислонилась к стволу пихты. Она выглядела усталой, но пыталась улыбаться.

— Ничего, все в порядке, сейчас отдышусь, — сказала она, — Ох, скорее бы уж дойти!

Ноэми, шнырявшая по кустам, закричала, что видит какую-то живность; в тот же миг у нее из-под ног выпорхнул дрозд и исчез среди ветвей. Его появление в ласковых лучах утреннего солнца привело меня в восторг. Ведь если он выжил, значит, и другие звери и птицы выжили тоже, и скоро весь мир возвратится к прежнему существованию. Та огромная птица, посетившая нас несколько недель назад, казалась теперь кошмарным призраком; иногда я спрашивал себя, не привиделась ли она нам в безумии, навеянном одиночеством. Я вспоминал ее длинные тощие ноги и обвисшие, какого-то пыльного цвета крылья, в ушах у меня до сих пор стоял ее хриплый, каркающий крик среди снежного безмолвия. А здесь — ничего похожего, обыкновенный дрозд, знакомый и привычный словно знак того, что мы вернулись наконец к прежней жизни. И как же приятно было следить за его пугливым бегством в подлесок! А скоро и зеленые ростки выглянут из-под земли, еще недавно скованной снегом и льдом. Они оденут изумрудным покровом луга, пригорки, осыпи вокруг скал. Они только ждут своего часа тут, у нас под ногами, свернувшись до поры в луковицах и семенах.

В десять часов мы подошли к потоку. Пихта стойко выдерживала напор воды, хотя та и поднялась со вчерашнего дня еще выше и теперь с грозным ворчанием проносилась меньше чем в метре под стволом. Мы вступили на него, один за другим, цепляясь за натянутую веревку. Помню, где-то на середине у меня так закружилась голова, что я чуть не свалился в воду. Но все же мы благополучно перебрались на другой берег. Правда, при этом я подумал: а вдруг случится такое несчастье, что дерево унесет потоком, — как же мы тогда вернемся домой?

Но вот выше по склону появились Себастьен и Марк, спешившие нам навстречу, и беспокойство мое тут же улетучилось.

Шале Жоля пострадало от катастрофы куда сильнее нашего. Часть крыши обвалилась; лавина превратила окружающий луг в тонкий болотистый хаос из ветвей, камней и грязи; величественные лиственницы, окаймлявшие дорогу, рухнули под напором снега. Но Себастьен с сыном уже расчистили двор, и по нему, между остатками сугробов, разгуливал скот. Новые, грубо обтесанные топором стропила высились над проемом, наполовину прикрытым досками. Возле двери громоздилась куча поленьев, из каминной трубы валил дым. По всему чувствовалось, что битва со снегом была не из легких, но никто не поддался отчаянию.

Невозможно забыть торжественный обед в тот день: лучший в моей жизни, как любил говаривать мой отец. После объятий, восклицаний и рассказов о наших злоключениях мы быстро уселись за стол. Мадам Жоль подала колбасу, потом свой знаменитый соленый окорок и самый настоящий яблочный пирог из самой настоящей муки. Ну а Себастьен спустился в погреб, принес оттуда две бутылки вина, и даже нам, детям, налили по рюмочке. Очень быстро все мы ужасно развеселились.

— Не робейте, выкрутимся, самое тяжкое уже позади! — кричал Себастьен, — Какого черта, ведь мы все живы-здоровы, это вам не кот начихал!

Он вновь говорил прежним, громовым голосом, бурно жестикулировал, иногда ударял кулаком по столу.

— Ну-ну, успокойся же наконец! — увещевала его жена.

— Еще чего, успокоиться! Нет уж, хватит с меня, мы вон сколько времени в покое просидели! Прямо как сурки в норе! Знаете, я тут частенько думал о вас. Как они там, наверху, смогут ли продержаться? Справятся ли? Время от времени я стрелял из ружья, все надеялся, что вы услышите.

— Нет, ничего не было слышно, — отвечал Па, — А мы вам подавали дымовые сигналы.

— Не видал! Ни разу! Да разве из-за леса увидишь… Кстати, о дыме. Когда я спускался к Аруаз нынче утром, то со стороны Марэй мне вроде бы почудился дымок. Но на таком расстоянии разве разглядишь! А переправиться через Аруаз — черта с два! Это не рачка, а океан какой-то. Нужна лодка, да и то еще трижды подумаешь. Ну, когда-нибудь же вода сойдет.

— Верно. Тогда и поглядим. А пока — за ваше здоровье, за всех вас!

И он поднял стакан, повторяя, что все будет хорошо. Скот у нас есть, корму тоже хватает. А скоро и травка подрастет. Зерно он сберег, и картошка для посадки у него есть, и семена для сада-огорода. Он с нами поделится. Одна только загвоздка: как пахать землю. Бензина-то для трактора нет как нет!

— У меня есть еще литров тридцать! — воскликнул отец.

— Тридцать литров! Ну и чудеса! Да если с ним аккуратно обращаться, на первое время как раз хватит. А нет, так запрягу корову в плуг — и вспашем вручную.

Потом Себастъен с отцом принялись обсуждать, где делать посадки, какое поле самое подходящее, ну и, разумеется, не сойдясь во мнениях, переругались, совсем как прежде.

— А я вам говорю…

— Вы не правы! Гораздо лучше…

— Ну, довольно, хватит! — уговаривала их мать.

А я сидел рядом с Марком у камина, и он показывал мне рисунки, сделанные им за последнее время в те часы, когда он бывал свободен. Ноэми возилась у порога с собакой.

Ма беседовала с мадам Жоль, и я слышал, как она со вздохом говорила:

— Что там делается в деревне? Как вы думаете, удалось ли кому-нибудь спастись? Впрочем, этот дымок — хороший признак…