Дождь лил трое суток подряд. Обложной и по-летнему спорый, он хлестал все время без передышки и столько начудоквасил, что не расхлебаешь и в неделю. Накатанные за лето дороги стали непроезжими, смирная Кондурча вышла из берегов и сорвала два мостика, дойный гурт, простоявший на калде без корма, убавил молока, жатва хлебов остановилась в самый горячий момент, и намолоченное зерно лежало на временных токах и мокло под открытым небом.
Межов уже не радовался и солнцу, когда на четвертый день собрался в поле. А солнце было по-летнему жаркое и веселое, а небо, неподвижное и глубокое, голубело в каждой луже, а лужи стояли сплошь и исходили по краям теплым паром.
На машине ехать было нельзя, и Межов из правления пошел через все село на конюшню. Пока шел, несколько раз оступался в лужи, дважды чуть не упал и уж еле волок туфли, которые от налипшей грязи стали похожими на лапти.
— Тротуар надо, Сергей Николаич! — крикнула от колодца старая вдова Пояркова. — Из досок бы сделать или городской, из асфальту.
— Вот когда на работу все ходить будут, — сказал Межов.
— Да у меня овца обезножела, Сергей Николаич. — Пояркова поспешно нагнулась, подхватывая коромыслом зазвеневшую дужку ведра, подождала и, подняв ведра, проворчала вслед Межову: — Успел узнать, косолапый бес. На работу! Когда ты титьку сосал, я уж работала. Пра, бес! Всех уж узнал…
Межов расслышал, но не ответил. Он работал председателем второй месяц и не знал всех людей своего колхоза, в котором насчитывалось более шестисот взрослых жителей, но Пояркову он запомнил.
На общем собрании, когда его выбирали в председатели, Пояркова выступила вслед за секретарем райкома и сказала, что хорошо, конечно, когда и ученый, и агрономом успел годок поработать, и комсомолец, но больно уж молодой. На такие должности меньше чем тридцатилетних нельзя ставить.
— Сколько тебе годочков-то, парень? — спросила она жалостно.
И Межов, стоя под взглядами сотен глаз, любопытных, настороженных, ощупывающих, сказал, весь пунцовый от смущения, что скоро пойдет тридцать первый.
— А когда скоро-то? — допытывалась вдова.
— Через пять лет, — сказал Межов под общий смех всего зала.
Наверно, он хотел сбить шуткой свою напряженность и смущение перед незнакомыми людьми, но тогда он не думал об этом. Он просто не выносил жалости, к тому же иронической, а Пояркова была мастерицей на это. Вот и сейчас она хотела вроде бы пожалеть, что он идет по такой грязи, и посоветовала сделать тротуары. Едкая баба, своеобразная. Да и все они своеобразные, непохожие, более шестисот разных, не похожих друг на друга людей.
Межов перепрыгнул очередную лужицу и пошел мимо дома кузнеца Антипина. Из подворотни высунулся на него, гремя цепью, косматый барбос и захлебнулся необъяснимо злым лаем. Межов наклонился, показывая, будто ищет на земле, чем бы ударить, и барбос мигом скрылся в своей подворотне. Трусоватый, а облаял ни за что ни про что.
— Верный, на место! — послышался за воротами властный хозяйский бас.
Тоже сидит дома, труженик.
Межов возвратился, толкнул ногой тяжелую калитку. Антипин под сараем точил мотыги. Мальчишка лет десяти вертел установленный на козлах наждачный круг, а Антипин точил. Из-под лезвия мотыги летели искры, в солнечном свете похожие на водяные брызги, наждак скоблил закаленную сталь тонко и пронзительно.
— Бог на помощь, — насмешливо сказал Межов, когда утих визг металла.
Антипин вроде бы не расслышал, пощупал пальцем острие мотыги, не спеша поставил ее в угол и взял вторую. Пока не кончит свое дело, не заговорит. У него и дом такой же, как он сам, хмурый, прочный. Наверно, не одну бутылку леснику споил, пока достал такие кряжи. И сад вон за двором развел, и огород… День и ночь готов здесь копаться, а как для колхоза, так восемь часов отстучал — и кузницу на замок.
— Значит, у тебя дело, а я здесь вроде туриста? — сказал Межов, не подавая руки Антипину, наконец-то соизволившему обратить внимание на молодого председателя.
— Картошку окучить надо, — сказал Антипин. — Сушь стояла, а вот теперь она отудобит.
— А уборка?.. Я совки велел тебе на прошлой неделе сделать — где они?
— Жести нету, кончилась.
— Кончилась! Если для себя, так вы и жести найдете и чего угодно.
— То для себя!.. — Антипин вздохнул, улыбчиво поглядел на Межова. — На колхоз-то, говорят, надейся, а сам не плошай.
— Ты не плошаешь!..
Межов круто повернулся, захлопнул тяжелую калитку и пошел грязным проулком к конюшне. Навстречу ему попались десятка полтора женщин и девчат с корзинками и ведрами в руках — несли из леса первые грибы. Наверно, с зарей встали, свою выгоду не упустят и здесь.
Увидев председателя, женщины остановились, озадаченные нечаянной встречей. Вины за ними никакой не было, на работу нынче не наряжали, но все же неловко шастать по лесу в будний день. Они сбились толпой у избы сторожа Филина, смущенно оправляли подоткнутые мокрые подолы, нахлюстанные в лесной траве, очищали от грязи босые ноги.
— Вечером на работу, — сердито сказал Межов, еще не остывший после встречи с Антипиным. — Пойдем на тока, в ночную.
— Ночью-то милуются, а не работают, Сергей Николаевич! — сказала, смеясь, Ольга Христонина, местная красавица, с первого дня безуспешно завлекавшая Межова.
— Вот там и помилуемся. Лопаты захватите. Деревянные.
— Какая же любовь — с лопатами?
Не отвечая, Межов пошел дальше.
— Строгий какой, не подступишься! — обиделась Ольга. — И ведь молодой, неженатый.
— Потому и строгий, что молодой. Вас на коленки посади, а на шею вы сами залезете.
«Тетка Матрена», — определил Межов последний окающий голос. На пенсию пора, а все еще скрипит на своем курятнике — совестливая. После уборки надо ей полный пенсион дать. А с этой Ольгой… черт знает что с ней делать.
Конюх Гусман, заспанный рябой татарин, лежал в тамбуре на сене, закинув руки за голову, и мурлыкал непонятную песню на своем языке. В конюшне пахло кожаной сбруей, отволглым свежим сеном и дегтем. Как на курорте живет. И обленился вконец.
— Заседлай-ка мне Вороного, на тока надо съездить.
— Ага, Вороной! — отряхиваясь от сена, торжествующе заулыбался Гусман. — Как сухо, так машина, а как грязно, давай Вороной! Наша Вороной и по сухо и по грязно ездит. Эх, председатель!
Гусман любил лошадей и ревниво относился к машинам, оттеснившим живую тягловую силу. Сейчас он обидчиво намекал председателю на недавнее решение правления сократить поголовье лошадей наполовину. Справедливое, в общем, решение.
Межов очистил пучком сена размокшие туфли, выбросил грязный пучок за ворота. Гусман покрикивал в конюшне на лошадей: «К стенка! К стенка держись!» Вскоре он вывел Вороного, набросил на него новое казацкое седло, затянул подпруги и, лихо вскинув руку к мятой теплой шапке, в которой он ходил и летом, отрапортовал:
— Готова, товарищ председатель! Край земля едишь, все хараша будит.
Межов легко сел в седло, нагнулся, чтобы не задеть головой косяк ворот, и сжал стременами бока Вороного. Он слышал, как позади причмокнул и потом что-то крикнул. Гусман, но застоявшийся Вороной уже вынес его из конюшни и, разбрызгивая лужи, стремительно мчал по мокрой, сверкающей траве в поле. Он скрипел селезенкой и просился в намет, но Межов не отпускал повод, и Вороной бешено рысил, подняв голову и отбрасывая с копыт тяжелые шматки грязи.
Просторно, солнечно и тихо было в поле. Зеленые ряды лесополос разделили степь на правильные желтые квадраты вызревших хлебов, и красивые эти квадраты были светлыми и печальными. Посреди них и на концах разбрелись и стали безмолвные комбайны, они стояли там, где их застиг дождь, а вокруг волновались под легким ветром хлеба и будто кланялись им.
Дальний полевой ток обозначился одинокой будкой сторожа и ворохами зерна, открыто лежащими под небом. Среди ворохов торчали, высоко подняв железные шеи, два зернопогрузчика, поодаль маячила тонкая труба передвижной электростанции. Где-нибудь здесь бродит и одноногий сторож Семен Филин, ковыряя своей деревяшкой отмякшую площадку тока. Ни черта ведь не подумает, что площадку портит, старый пень.
Межов перевел Вороного на шаг и, нагнувшись с седла, вырвал с корнем несколько пшеничных стеблей. Колос был сухим и уже вымолачивался, но соломина еще сминалась, мочалилась при разрыве, не ломаясь. К вечеру проветрит, и наутро можно будет пускать комбайны.
С левой стороны дороги лежали необмолоченные валки ржи, прибитые дождем к земле. Эти надо немедленно переворачивать, иначе прорастут.
Возле тока Межов спешился, привязал Вороного за столб осветительной сети и позвал Филина. В ответ послышался короткий басистый лай. Наверно, спит, на собаку надеется. Межов пошел к будке сторожа, но дорогу ему преградил Вихрь, рослый пес из породы овчарок.
— Не узнал, что ли? — спросил Межов.
Вихрь узнал, помахал хвостом, но в сторожку не пустил, встав у приоткрытой двери. Межов заглянул в окошко — на нарах лежали в ворохе стружек новая деревянная нога и кривой нож, Филина не было. Куда-то запропастился и ногу даже не доделал.
— Где же хозяин? — спросил Межов собаку.
Вихрь дважды тявкнул в сторону села и опять уставился на Межова. Межов вздохнул.
— Значит, один ты за весь колхоз работаешь? Эх, Вихрь, Вихрь, остаться бы мне агрономом или в аспирантуру поступить, что ли. Ну пойдем, поглядим твое хозяйство.
Межов направился к ближнему вороху, и, едва наступил на площадку тока, Вихрь сердито зарычал: площадка еще не просохла, от ноги остался четкий след.
— Ясно, — сказал Межов. — Веди тогда сам, если ты такой бережливый да строгий.
Вихрь побежал впереди вдоль площадки и остановился у второго вороха, где лежали мосточком две доски. Межов прошел по ним, нагнулся и сгрудил рукой мокрый пласт ржи толщиной пальца в два. Зерно под ним было сухое, но низ вороха схватился с мокрой землей, прорастал. А ведь семенной…
Пшеничные вороха, к которым Филин тоже постелил дощечки, оберегая ток, уже горели. Межов сунул руку по локоть и сразу вытащил: зерно было горячим и ощутимо отдавало прелью. Пшеницу убирали напрямую, сорняк отвеять не успели, и вот пришел этот подлый дождь. Пропадет, если сегодня же не провеять раза два.
Ячмень тоже грелся. Межов помял в горсти теплое зерно, понюхал и протянул его собаке. Вихрь понюхал и обиженно чихнул.
— Вот видишь, — сказал Межов. — А хозяин твой картошку, наверно, побежал окучивать, о себе только думает. Где хозяин?
Вихрь помахал хвостом и побежал к сторожке, оглядываясь и как бы приглашая следовать за собой. У сторожки он показал широкий след сапога и след деревянной ноги — круглые ямки. След уходил в сторону села степью. По залогу ударился напрямик, старый черт!
Межов съездил на ток второй бригады и, убедившись, что неотвеянное зерно тоже греется, отругал сторожа и возвратился в село уже в обед, разъяренный до тихого бешенства. Не доехав еще до конюшни, он услышал частый тревожный звон набата и хлестнул Вороного концом повода по шее. Одна беда не ходит, еще что-то случилось.
Нахлестывая жеребца, он рыскал напряженным взглядом по селу: признаков пожара не было, но по улицам бежал народ, и тревожный звон не утихал, торопил, созывал к себе.
Когда Межов подскакал к правлению, на площади перед ним уже собралась довольно большая толпа, посреди которой колченогий Филин колотил тележным шкворнем в кусок рельса, подвешенный на столбе.
— Чего трезвонишь? — крикнул Межов, наезжая на толпу.
— Хлеб горит, народ подымаю, — деловито сказал Филин и опять застучал по рельсу.
— Хватит, — облегченно сказал Межов, — поднял уже. Трезвонишь, а прийти в правление не догадался.
— Дож-жик, когда придешь-то. Вот кончился, и пришел, да вас нету, а Метелин в третью бригаду, слышь, уехал.
Межов уже не слушал и обратился к толпе.
— Товарищи! — Он поднял руку и привстал на стременах.
— Как Чапаев! — послышалось из толпы насмешливое.
Межов не выдержал:
— По домам своим сидите, мотыги точите, в лес за грибками наладились, а хлеб дядя вам спасать будет?! Какие же вы, к черту, хозяева, если на обоих токах зерно греется! Ну, чего молчите?!
— Откуда мы знали, — проворчал кто-то в толпе.
— Не знали? А что дождь трое суток, хлестал, вы тоже не знали?! Не крестьяне вы, что ли? Вот старик, — Межов показал на мокрого, грязного Филина, — за шесть километров на одной ноге пришел, а вы не чешетесь, пока гром не грянет, черти сиволапые! Председателей ругаете, а вы же здесь хозяева, вы сами…
— Ты не ори! — закричала из толпы тетка Матрена. — Ты скажи толком, рассуди, а не с бухты-барахты.
— Правильно.
— На ток-то сейчас нет влезешь — грязь.
— Сейчас не влезешь, а к вечеру проветрит! — крикнул Межов, покрывая ропот непрерывно растущей толпы. — Если все выйдем, то мы в одну ночь перевеем и спасем зерно. Захватывайте с собой лопаты, ведра, мешки и собирайтесь здесь. Поедем часа через три-четыре. Шоферам бортовых машин быть здесь с машинами.
— Вот так сразу бы и говорил, а то чертыхается…
— Молодой, погорячился.
— Выйдем, председатель, все пойдем, не сомневайся.
— Неужто хлебу пропасть дадим — не маленькие, понимаем.
— Добро. Только все собирайтесь, другого наряда не будет.
Межов отогнал лошадь на конюшню, пообедал, поговорил со своей хозяйкой, молодящейся старой девой, которая отказалась идти в ночную, сходил в гараж к шоферам, и, когда возвратился, у правления уже опять гудел народ с деревянными лопатами, ведрами, мешками, бабы захватили на всякий случай даже вилы и грабли.
В толпе Межов разглядел и вдову Пояркову, и Ольгу Христонину в голубой кофточке, с накрашенными губами, и тетку Матрену, и конюха Гусмана с двумя сыновьями — школьниками старших классов, — все село собралось здесь, затопив площадь перед правлением. И его хозяйка, обиженно поджав губы, пристала сбоку, слушая говорливую соседку.
На крыльце правления агроном Метелин, он же секретарь парторганизации, держал речь:
— А поскольку дело общее, артельное, не подкачайте. Кто с граблями и вилами, отделяйтесь — поедете валки переворачивать. С ведрами и лопатами — на тока. Поедем двумя партиями: кто на ближний ток, поедет со мной, на дальний — с председателем. Эй, Сережка! — крикнул Метелин шоферу, остановившему свой грузовик позади толпы. — Вези народ с граблями на ржаное поле.
— На одной машине не поместимся!
— Вон еще две идут. Васили-и-ий, рули сюда!
— По одной, бабы, по одной влезайте, не торопитесь.
— Эх, ногу-то закинула… Вот эт-та нога-а-а!
— Марья! Марью-у-ушка! Трубу у меня закрой — забыла.
— Отвернись, бесстыдник, чего выпялился!..
— Пошевеливайтесь, колхознички!
Площадь колыхалась и гудела разноголосо и весело, в кузова со звоном падали ведра, урчали машины, пыхая бензиновым дымком, тявкали, переживая общее возбуждение, собаки.
Межов пошел к машинам и, двигаясь сквозь толпу и встречая приветливые лица, с радостью понял, что он близок всем этим незнакомым людям и они понимают его заботы и тревоги.
На первых грузовиках уехало более полутора сотен человек, а площадь все еще бурлила народом — вышло все взрослое население. Только третьим рейсом грузовики смогли забрать последних, да и то две машины были явно перегружены.
На току уже хлопал движок электростанции, непросохшая площадка была покрыта брезентом и старыми мешками, зернопогрузчики выкатили на ветер для очистки пшеницы, а два зернопульта уже кидали в небо желтые струи ячменя. Семен Филин хромал между ворохами на новой деревяшке в сопровождении повеселевшего Вихря и по-хозяйски покрикивал на баб, лопативших рожь.
— К нам, Сергей Николаич, к нам! — крикнула вдова Пояркова, когда Межов спрыгнул с последней машины.
— Молодые с молодыми, — ответила ей Ольга, подхватывая Межова под руку. Она ехала с ним на одной машине.
— К нам иди, председатель, — пригласила тетка Матрена.
Вся обширная площадка тока кипела говорящими людьми, гудели очистительные машины, и этот слившийся, дружный шум звучал сладкой и радостной музыкой.
Межов сбросил на землю пиджак, закатал рукава рубашки и, взяв широкую лопату, встал рядом с Гусманом к зерномету. Машинка эта, величиной с табуретку, оказалась на редкость прожорливой, ее никак не удавалось завалить зерном, почти мгновенно взлетавшим в небо толстой пожарной струей. Даже ветер не сгибал ее, а сносил в сторону лишь сорняк и неотбитую полову.
— Сильный! — кричал удивленно Гусман. — Сильнее двух лошадь будет.
Над площадкой стояло облако пыли, сносимое на стерню, ревели предельно загруженные машины, пахло горячей прелью, а хромой Филин, взобравшись на ворох, кричал с безумной радостью:
— Жми, едрит твою в сантиметр, наворачивай, выручай Семку Филина! Эх соколы — вороньи крылья, задавим капитализьму!
Но и он недолго покрикивал, захваченный общим подъемом. Взял метлу, надел на плешивую голову мешок, чтобы не хлестало зерном, и начал сметать мусор с вороха. Ловко сметал, размашисто. А рядом, поминутно перекликаясь, суетились у соседнего вороха женщины.
— Сергей Николаевич, вызываю на соревнование! — крикнула Ольга, опрокидывая в пасть зернопульта ведро с ячменем. — Всю бригаду вызываем!
— Не возьмутся они, слабо! — поддержали женщины.
— Давай! — крикнул Межов, смахнув локтевым сгибом пот со лба и орудуя лопатой. — Гусман, не подкачай! Ребята, покажите-ка мужскую хватку!
На закате солнца приехал на лошади Антипин и привез два десятка легких совков. Он сложил их к ногам Межова и сказал, что он своему колхозу не враг, а верный и первеющий помощник.
— Только за жесть ты мне уплати, председатель, дом хотел перекрывать после жнитва.
— Ладно! — крикнул Межов весело. — Становись рядом, а то нас прижимают.
— Соревнованье? — Антипин усаживался в телегу. — Это можно. Вот лошадь поставлю к месту.
Он отогнал лошадь к будке, распряг, дал ей овса и, возвратившись, встал рядом с Гусманом. Он быстро разогрелся в общей работе и кидал новеньким совком играючи.
— Дай-ка мне лопату, председатель, — попросил он, глянув на взмокшего Межова. — Совок возьми, он полегше.
Межов взял совок, а Антипин стал ворочать широченной лопатой. Зерномет заревел, струя зерна встала неколебимо, как шлагбаум, и у соседнего вороха бабы закричали обеспокоенно:
— Перегоняют, перегоняют! Филин, дядя Семен, иди к нам сметать.
— Ягодки вишневые, с радостью!
— И старуху забыл, кобель лысый!
— Семка, не охальничай!
— Пропал твой старик, Прасковья…
Лопатки у Антипина ходили под рубахой, как плиты, лицо почернело от пыли, и в электрическом свете, который неизвестно когда включили, ярко блестели белки глаз да зубы.
— Кончаем! — крикнул Межов, сгружая совком остатки зерна. — Молодчина ты, Антипин, мастер, а не работник.
— Эй, бабы, у нас все! — крикнул Антипин весело и смущенно. — На буксир, что ли, взять?
— Заканчиваем, нажми, бабоньки!
— Все! — выдохнул Антипин, бросая лопату. — Выключай машину.
Вскоре затих зернопульт и у соседнего вороха. Ольга прибежала донельзя грязная, черное лицо было в разводах пота, губы запеклись, кофточка потеряла цвет и стала серой, но Межову показалось, что красивей ее сейчас нет и не может быть на свете. Так ярко блестели ее фарфоровые зубы, так горячо горели большие глаза, и русая прядь, свесившаяся на щеку и забитая пылью, была такой родной и милой, что хотелось бережно поправить ее и сказать девушке что-то ласковое, нежное.
— Не по правилам! — кричала Ольга, наступая на Межова. — Так нельзя, вы Антипина приняли после уговора!
— А с вами работал Филин! — крикнул Межов, тоже забывая, что можно не кричать, машины затихли.
— Филин позже пришел, позже!
— На пять минут.
— Все равно. Он старик, и он только сметал, а у него, — Ольга схватила Антипина за руку, — у него вон какие лапищи!
— Добро, — сказал Межов. — Сейчас по второму разу начнем, и тогда глядите.
— Поглядим! — крикнула Ольга, убегая. — Давай, бабы, перекатывай таратайку.
Межов с Антипиным тоже перенесли свой зерномет и установили у края вороха. Зерно уже не пахло прелью, мусор отлетел, и работа пошла веселее.
— Слышь, председатель! — крикнул Антипин. — Ты не того, не надо платы. Мы люди свои, для колхозу не пожалеем.
— Какая плата? — забыл уже Межов.
— За жесть-то. На дом у меня хватит, а сени под тесом простоят.
С другого конца тока прибежал черный, как негр, и потный бригадир Кругликов и сказал, что они все закончили, два раза ворох пшеницы пропустили.
— Давай на помощь бабам! — распорядился Межов.
Вскоре прибежала Ольга и за ней пять девушек и два парня.
— Бери их, председатель, нам лишнего не надо. Раз соревнуемся, значит, поровну надо.
С прибывшим пополнением они так загрузили зерномет, что он забился и встал. Прибежал механик и отругал Межова и его бригаду, и это вышло просто, никто не удивился и не обиделся. И Межов не обиделся, что механик костерит его на народе почем зря.
К полуночи работа была закончена, машины стихли, простучал и смолк последним движок электростанции. В лунном свете четко вставали круглые, похожие на пирамиды вороха отвеянного хлеба, и между ними толпились фигурки людей, собиравших инвентарь, одежду, подметавших площадку. Они и не подозревали сейчас, какие они сильные и красивые, не знали, что Межов любит их и гордится ими. Он больше не чувствовал одиночества, он был сейчас родной частицей дружного коллектива, он тоже был сильным и знал, что его любят и в него верят.
Закончив уборку площадки, люди веселой толпой повалили к сторожке умываться. Семен Филин занял свое место у бочки, доставал черпаком воду и сливал на руки подходившим по очереди колхозникам. Они мылись с наслаждением, шумно отфыркивались, смеялись, брызгали водой друг на друга. Когда подошел Межов, его уважительно пропустили вперед, не слушая его протеста, весело загалдели, дружески подтолкнули к бочке.
— Мойся, председатель, чище, дело сделано!
— Крепкий мужик, хоть и молодой.
— Сразу видно крестьянского человека.
И эти откровенные похвалы радовали Межова, и он знал, что на работу завтра выйдут все и никто не будет жаловаться, что не отдохнул или не успел окучить свою картошку. Он твердо верил в них, а они верили в него, и это надо было как-то закрепить, упрочить. Он отозвал в сторону бригадира и сказал ему, что людей как-то надо поблагодарить, сказать что-то хорошее, доброе.
— Зачем? — удивился легкомысленно Кругликов. — Ничего не надо, и так хорошо.
— Вряд ли, — заколебался Межов, чувствуя неутихающее волнение и благодарность ко всем этим малознакомым людям.
Когда все умылись и были уже готовы рассаживаться по машинам, Межов попросил минутку внимания. Его доверительно окружили, предложили встать куда-нибудь повыше, повиднее — на грузовик или вон хотя бы на телегу Антипина.
— Ничего, — сказал. Межов, волнуясь, — у меня несколько слов.
— Валяй! — крикнул Филин с порога своей сторожки.
— Да ладно, чего там, поехали.
— Постой, человек сказать хочет. Говори, председатель.
— Вы сегодня хорошо поработали, — сказал Межов в наступившей тишине. — Очень хорошо, товарищи! Я искренне рад, что встретил такой дружный, такой спаянный общими интересами коллектив. Позвольте мне от имени правления нашего колхоза выразить вам благодарность за ваш самоотверженный труд и спасение общественного добра…
Договаривая последние слова, Межов вдруг почувствовал, что они падают в пустоту, что прежняя связь с людьми неожиданно порвалась и он сказал что-то лишнее, ненужное. Толпа немо стояла, ждала, и была она сейчас далекой и такой же чужой, как в день его приезда. И лиц нельзя было разглядеть, потому что луна нырнула в облако, стало сумрачно, и в этом тягостном немом сумраке угадывались только тени людей. Когда снова стало светло, все потянулись к машинам, влезали устало, без шуток и смеха, кто-то из баб швырнул в кузов зазвеневшее ведро, на нее заворчали, чтобы не шумела, и так уж голова гудит от шума, а тут взбрыкивают.
— Потерпишь, — раздраженно ответили на ворчанье.
Межов узнал голос Ольги и удивился, что она уезжает с первым рейсом: она всегда старалась быть у него на глазах и сюда ехала вместе с ним, всю дорогу пела, а вот теперь… И хозяйки его рядом не было, и Гусман сел в первую машину.
Произошло что-то важное, непонятное и обидное, и, когда машины ушли, Межов направился к оставшимся колхозникам, которые расположились за будкой, на траве, ожидая своей очереди. Они о чем-то переговаривались, но, когда Межов подошел, смолкли, он ухватил только разочарованное: «…такой же, как прежний… начальничек, казенный товарищ…» Сидевший здесь же сторож Филин поднялся и заковылял к току, ворча, что площадку, пожалуй, испортили, завтра придется расчищать заново. За ним понуро поплелся усталый от беготни Вихрь.
— Завтра не наряжайте на работу, товарищ Межов, — сказала Пояркова, повязывая платок и заправляя под него волосы. — Отдохнуть надо.
— Так ведь комбайны пустим завтра, как же без вас?
— А это уж вам виднее, на то вы и х о з я е в а.
Больше никто не сказал ни слова, но Межов почувствовал, что колхозники молчаливо поддерживают ее, считают ее своей, а он уж отделился от них, встал по другую сторону, и отделение это произошло не тогда, когда они вместе работали, смеялись и умывались, а после этой несчастной речи, когда он благодарил их за работу.
Межов отошел к будке сторожа, где Антипин запрягал лошадь, и закурил. Антипин, по обыкновению, молчал, не обращая на Межова внимания, но, когда запряг и сел в телегу, сказал, подбирая вожжи:
— За жесть вы мне, товарищ председатель, все ж таки заплатите, мне сени покрыть надо.
— Ты же говорил, под тесом простоят?
— Ну и что? Говорил. А теперь передумал.
— Да что вы какие сегодня все?! — обиделся Межов.
— Мы всегда такие, — сказал Антипин, сердито дернув вожжи. — Н-но, трогай, черт, задумалась, кнута захотела!
И телега дернулась, застучала по невидимым ухабам, заторопилась в ночь, стуком своим говоря, что земля подсохла и завтра можно опять начинать прерванную дождем работу. Начинать почти заново.
1965 г.