…Перед отправлением на фронт — медицинская комиссия. Правда, говорили, что дело это формальное, что почти всех признавали годными, только одних — к строевой, а других — к нестроевой службе. Все-таки я очень волновалась, ведь порок сердца — это не пустяк. А вдруг признают годной к нестроевой службе? Идти в прачки, поварихи, уборщицы в каком-нибудь госпитале? Все это тоже, конечно, важно, но я хотела только в строевую часть и только на фронт.
И вот комиссия. Все мы знали, что решающее слово за терапевтом, поэтому других врачей не боялись. Спокойно всех обошла, иду к терапевту. И надо же такому случиться! Она оказалась тем врачом, в палате которой лежала я с тифом в 1941 году! Только бы не вспомнила, не узнала меня! А она, как нарочно, внимательно всматривается в меня, говорит, что лицо мое ей знакомо. Горячо уверяю ее, что мы просто не могли нигде встретиться, что я ее не знаю. В общем, все закончилось благополучно, но переволновалась я изрядно. Подумалось тогда, что, если бы не сменила я к тому времени мою прежнюю фамилию на фамилию отчима, врач могла бы и вспомнить ту девчонку, что умирала у нее в палате от тифа.
Итак, документы оформлены. Только теперь, когда заключение врачебной комиссии было у меня на руках, я уверилась в том, что моя мечта стала реальностью. Началась подготовка к отъезду.
Сейчас, когда я пишу свою книгу, в памяти моей всплывают все новые и новые события, факты, имена. Я порой удивляюсь этому свойству человеческой памяти — долгие годы хранить богатейшую информацию, а потом в нужный момент выдать ее. Что же касается последних дней моего пребывания дома, то они забылись полностью. Несмотря на все мои усилия, вспомнить не могу ничего. Абсолютная пустота, темная дыра, будто кто-то специально стер из моей памяти все, что происходило в те дни. Наверное, это были очень тяжелые дни…
Наступил день отъезда. Я прощалась с родным городом, родителями и друзьями. Но прежде чем расстаться со всем, что мне было так дорого, я хочу рассказать о Таисии Валерьяновне Кульчицкой, замечательном человеке, прекрасной актрисе, моем добром и верном друге.
Ей и нашей необычной дружбе посвящаю я эту главу.
Познакомились мы в 1943 году, когда в Уральск прибыл театр оперетты, эвакуированный из Петрозаводска, из Карело-Финской АССР. В этом театре и работала Т. В. Кульчицкая.
В Уральске незадолго до войны было построено очень хорошее здание для драматического театра, но свою труппу создать не удалось. Здание театра, конечно, не пустовало, там проводились торжественные праздничные мероприятия, партийные и комсомольские конференции, концерты, слеты. Иногда на гастроли приезжали какие-то второстепенные, часто малоинтересные драматические или концертные коллективы. С началом войны и эти гастроли прекратились, концертно-театральная жизнь замерла.
И вдруг в наш маленький городок приезжает высокопрофессиональный театр с великолепной труппой, в составе которой было несколько заслуженных артистов республики. От репертуара глаза разбегались: «Сильва», «Марица», «Веселая вдова», «Принцесса цирка», «Летучая мышь», «Вольный ветер»…
Вокруг театра сразу же возник небывалый ажиотаж. Несмотря на нашу тяжкую жизнь, всем хотелось побывать в театре. Нам с мамой тоже не терпелось попасть на какой-нибудь спектакль, все равно на какой. Оперетту, этот жанр театрального искусства, в то время ни мама, ни тем более я не знали, да и вообще хорошего театра давно не видели. Выбрали «Марицу».
И вот мы в театре. Для меня этот вечер незабываем. Изумительная музыка Кальмана, молодые и красивые актеры, отличные голоса, общая атмосфера праздничности — все это было для меня настоящим потрясением.
В тот вечер выступали Т. В. Кульчицкая и Н. О. Рубан — один из двух ведущих дуэтов театра. Оба они обладали прекрасной внешностью, сильными и чистыми голосами, артистизмом. В этой паре было необыкновенное обаяние. Кроме того, казалось, что они созданы друг для друга, что этот дуэт просто невозможно разделить. Хотя другая пара (А. Феона и Калинина) тоже была хороша, но, если не подводят меня память и пристрастие, у Кульчицкой и Рубана почитателей было больше. После первого же спектакля я вошла в их число.
На следующее утро я проснулась с ощущением чего-то необыкновенного, сказочного, чудесного. Сидела еще не одетая на кровати в восторженно-мечтательном состоянии и вспоминала спектакль, когда пришла мамина сестра тетя Лида. Она была человеком больным, одиноким, когда-то жила вместе с нами, но потом все решили, что ей лучше жить отдельно. Она поселилась недалеко от нас, снимала маленькую комнатку в частном доме у очень хорошей, тоже одинокой женщины и часто приходила к нам. «Тетя Лида, — кинулась я к ней, — какой спектакль мы вчера смотрели! А какие артисты играли!» В ответ же услышала, что так очаровавшая нас с мамой Таисия Валерьяновна Кульчицкая живет у той же хозяйки, что и тетя Лида. Тетушка моя с большим чувством начала нахваливать свою новую соседку: и красивая она, и добрая, и простая в общении. Но главное — тетя Лида обещала познакомить меня с ней.
Вскоре такая возможность представились. Входя в комнату Таисии Валерьяновны, я ужасно волновалась, но все оказалось очень просто. Навстречу мне поднялась милая, необыкновенно обаятельная молодая женщина лет 27–28, небольшого роста, несколько полноватая, с большими темными глазами, выразительным ртом, волнистыми каштановыми волосами и очаровательной улыбкой. Она приняла меня приветливо, пригласила к столу, угостила чаем, заинтересованно расспрашивала о нашем житье-бытье. Конечно, разговор тот забылся, но ощущение доброты и тепла, исходивших от Таисии Валерьяновны, осталось. При всей моей тогдашней стеснительности, у нее я вскоре почувствовала себя свободно и ушла счастливая, получив приглашение приходить чаще.
Этот день положил начало нашей дружбе, которая, несмотря на большую разницу в годах и общественном положении (она заслуженная артистка, а я всего лишь рабочая девчонка), была теплой, искренней и продолжалась многие годы. Я и в те годы, и позднее часто задумывалась: что же так связывало нас, что сделало нашу дружбу такой светлой? Наверное, не только то, что я была ее верной поклонницей и отдавала ей практически все свободное время. Ведь поклонниц и поклонников у нее всегда хватало и без меня. Она даже жаловалась иногда, что надоели они ей все, проходу не дают. Скорее всего, оказавшись в чужом городе, без родных и друзей, она нуждалась в том, чтобы рядом был человек, искренне и бескорыстно привязанный к ней, относившийся к ней тепло и по-доброму. Таким человеком и оказалась я. Но было, вероятно, и какое-то родство душ, что сделало нашу дружбу чистой, радостной, ничем не омраченной. Таисия Валерьяновна никогда ни взглядом, ни словом, ничем не подчеркивала разницу в нашем положении, ни разу не обидела меня.
Таисия Валерьяновна часто брала меня с собой в театр, проводила за кулисы, усаживала где-нибудь в уголке и говорила: «Никуда не уходи». И я не уходила. А Таисия Валерьяновна, закончив на сцене очередной номер, подбегала ко мне, обнимала, что-то говорила и снова бежала на сцену. Там, за кулисами, она перезнакомила меня со своими друзьями и партнерами. Там же познакомилась я и с Николаем Осиповичем Рубаном. Однажды после очередной сцены оба они, возбужденные, запыхавшиеся, оказались за кулисами рядом со мной. «Знакомься, Колька, это мой Зайчик», — представила меня Таисия Валерьяновна. Она любила всем давать прозвища. Тетю Лиду звала Цаплей за высокий рост и длинные, плохо сгибавшиеся в коленях ноги, меня — Зайчиком, потому что зимой я ходила в шапке из заячьих лапок. Я же называла Таисию Валерьяновну Канареечкой за ее чудный голос и привычку постоянно напевать.
Наблюдать жизнь театра из-за кулис было необыкновенно интересно, хотя и не всегда приятно. Наслушалась и насмотрелась там разного. Но я старалась отбрасывать все, что мне не нравилось, и наслаждалась музыкой, танцами, замечательной игрой и голосами актеров. Часто мне было жалко их. Нельзя забывать, что шла война, артистам, как и всем остальным, было и голодно, и холодно. Театр плохо отапливался, нередко зрители сидели в зале в верхней одежде, в валенках, а артистам приходилось мерзнуть в легких платьях и костюмах. Помню, у Таисии Валерьяновны из-за хронического недоедания и постоянных простуд начался фурункулез, все руки покрылись гнойными и очень болезненными нарывами. Но от работы ее не освобождали, в театре тогда многие болели. И вот перед началом спектакля она в своей уборной выдавливала гнойники, плача от боли, затем замазывала раны гримом, припудривала, чтобы зрители ничего не заметили, и бежала на сцену, чтобы снова петь и плясать. А потом в антракте опять повторялась болезненная процедура. Сколько слез пролила она за кулисами на моем плече!
Скоро и все мои подружки стали верными поклонницами Т. Кульчицкой и Н. Рубана. Однажды наша компания из пяти-шести человек в полном составе пришла на спектакль, где были заняты общие любимцы. Каждый их выход мы сопровождали такими аплодисментами, что к концу спектакля ладошки у всех вспухли и стали багровыми. Но потом выяснилось, к большому нашему огорчению, что Таисия Валерьяновна не заметила этой бурной активности. Ведь выступления ее и Рубана всегда сопровождались дружными и громкими аплодисментами зала. Тогда кто-то из девчат предложил весьма «оригинальную» идею, которую мы осуществили к следующему коллективному походу на спектакль: изготовили для каждого круглые металлические пластинки, которые с помощью шпагата привязывались к ладошкам. Уж в этот раз нас слышали все, зал с недоумением поглядывал в нашу сторону. Мы были чрезвычайно довольны. Увы, в этот раз Таисия Валерьяновна сказала только: «Это уж слишком».
Таисию Валерьяновну полюбили все в нашей семье, она бывала у нас по-простому. Кстати, в нашем доме жил со своей семьей Н. О. Рубан. Поэтому дом постоянно находился «в осаде», поклонницы Николая Осиповича с утра до вечера (по очереди, что ли?) маячили где-нибудь рядом, мечтая увидеть своего кумира. Рубан был прекрасным семьянином, очень любил свою жену и совсем еще маленькую дочку, поэтому постоянные преследования поклонниц его раздражали. Да и неловко ему бывало, когда он на виду у всех «осаждающих» выносил, к примеру, ведро с помоями или шел еще куда-то по надобности. Дело в том, что все удобства (сараи, помойки, туалеты) находились во дворе. Прежде от всеобщего обозрения нас скрывал забор, но во время войны его изрубили на дрова, теперь все у всех было на виду. И вот идет человек по своим делам, а со всех сторон поклонницы таращат на него глаза. Таисия Валерьяновна говорила, что Николай Осипович сначала очень расстраивался, но потом перестал обращать внимание на преследовавших его девиц.
Однажды, будучи у нас в гостях, Таисия Валерьяновна увидела в окно Николая Осиповича, который с помойным ведром в руках шел по двору, и попросила: «Иди, позови Кольку». Он зашел, мы посидели, попили морковного чая без сахара. Больше нечем было угостить почитаемых нами гостей. Я сидела за столом с моими кумирами, глядела на них во все глаза и восхищалась обоими. Таисия Валерьяновна была очень яркой и красивой женщиной. Под стать ей и партнер — высокий, стройный, красивый, с ямочками на щеках, подтянутый и элегантный. Городские театралы шутили, что Николай Осипович носит фрак так, будто и родился в нем.
Перед обаянием Кульчицкой не смог устоять даже очень строгий и малообщительный мой отец. Таисия Валерьяновна много раз просила меня уговорить его, чтобы он разрешил нам покататься на лошади. В распоряжении отца была лошадь для служебных разъездов, зимой ее запрягали в сани, остальное время года — в покрытую лаком двухместную бричку. Однако отец никогда не разрешал своим домашним пользоваться служебным «транспортом». Я знала это и не решалась просить покататься. А тут Таисия Валерьяновна: «Ну, попроси папу, пусть позволит чуть-чуть прокатиться». На мои просьбы отец отвечал просто: «Лошадь мне дали не для развлечений». И ни в какую! Тогда я предложила Таисии Валерьяновне самой попросить отца. И отец не устоял!
Помню ясный зимний день. Ярко светит солнце, под его лучами серебром блестит чистый снег. Перед домом наш «экипаж». Мы стелим в розвальни большой ковер, сами облачаемся в огромные тулупы, кучер усаживается на облучок и — поехали! Таисия Валерьяновна вела себя как расшалившийся ребенок, все время тыкала в спину кучера своим кулачком и кричала: «Быстрее, голубчик, ну, быстрее, еще быстрее!» Лошадь неслась во всю прыть. В какой-то момент на повороте сани занесло в сторону, и я вылетела из них прямо в сугроб! Хорошо, что снегу нанесло много, он был мягкий, пушистый, так что я не ушиблась. Я в своем непомерно большом тулупе барахталась в глубоком снегу, заходясь от смеха. А Таисия Валерьяновна с кучером стояли на дороге и тоже хохотали от души. Потом они вдвоем вытащили меня из сугроба. Домой мы вернулись довольные и веселые, мечтая еще хоть раз повторить великолепную прогулку. Однако второй раз отец не смог или не захотел пойти против своих принципов.
С Таисией Валерьяновной связано у меня и воспоминание о том дне, когда мне исполнилось 18 лет. В нашей семье почему-то никогда не отмечались ничьи дни рождения. А в тот год, будто в предчувствии, что через месяц я покину Уральск, уеду далеко и надолго, мама предложила по поводу моего дня рождения устроить небольшой праздник. Пригласила я нескольких самых близких моих подруг. Возможно, и не запомнился бы мне тот день, если бы не пришла Таисия Валерьяновна. Приглашая ее, я была уверена, что она не выберется к нам — какой интерес ей с девчонками праздновать. Но она пришла. Вот уж все обрадовались, тем более что девчата ни разу не видели известную артистку так близко. Держалась Таисия Валерьяновна совсем просто. После весьма скудного угощения начался сольный концерт нашей любимой певицы. Поставив меня рядом с собой и обняв за плечи, она начала петь, пела много и исполняла все наши просьбы. Девчонки слушали затаив дыхание, а я стояла рядом и млела от восторга…
Театр в это время готовил премьерный спектакль «Корневильские колокола». По существовавшему в труппе обычаю, до премьеры артисты не имели права нигде исполнять номера из готовящегося спектакля. Сколько раз я просила Таисию Валерьяновну хоть что-нибудь спеть из этой оперетты, но на все был один ответ: нет, нет и нет. А тут исполнила сразу несколько арий! Может быть, тоже что-то предчувствовала. На премьере спектакля мне не довелось присутствовать, в это время я уже училась в снайперской школе. Но из письма ближайшей моей заводской подруги Юли Ларгиной (теперь Виноградовой) узнала, что прошла премьера блестяще и стала настоящим триумфом театра.
Через месяц после празднования дня моего рождения мы простились, я уходила на военную службу.
Теперь уже не помню, когда прервались наши с Таисией Валерьяновной отношения, как и почему это произошло. Вернувшись после войны домой, я узнала, что театр уехал из Уральска, но никто ничего не знал о нем. О Таисии Валерьяновне тоже ничего не могли мне сказать. А я, поглощенная сначала военной службой, затем послевоенным обустройством собственной жизни, как бы отдалилась от всего прошлого, в том числе и связанного с Таисией Валерьяновной… Временами я начинала скучать о ней, появлялось желание найти ее, но я не представляла, как это сделать, и все оставалось по-прежнему. Со временем желание увидеть Таисию Валерьяновну возникало все чаще и чаще. Однако я так ничего и не предпринимала для того, чтобы отыскать ее… Сама на долгие годы лишила себя общения с прекрасным и очень добрым человеком.
К сожалению, многие вещи начинаешь понимать слишком поздно, когда уже ничего нельзя ни изменить, ни исправить.
К счастью, мы все-таки встретились, когда я уже и не надеялась на это. Однажды, это было в конце 70-х годов, поехали мы с моей сестрой Таней в Ленинград, она в командировку, а я решила использовать оставшиеся от отпуска дни и немного отдохнуть от моей сумасшедшей работы. Мы много ходили по музеям, театрам. В один из дней решили сходить в Театр музыкальной комедии, слышали, что там хорошая труппа. Приходим в театр, покупаем программу, открываю ее и вижу: «Т. В. Кульчицкая, заслуженная артистка Карело-Финской АССР». Почти кричу: «Таня, это она, Таисия Валерьяновна!»
Да, это была она, мой добрый, дорогой друг! Как часто я вспоминала ее, как хотелось мне увидеть ее, и вот сбылось. Я разволновалась до такой степени, что долго не могла сообразить, что же мне теперь делать. Наконец нашла какой-то клочок бумаги, дрожавшей от волнения рукой написала записку и попросила контролершу отнести ее Таисии Валерьяновне. Мне передали ответ, чтобы после спектакля я ждала ее у служебного входа. Кажется, спектакль был хорош. Однако я плохо воспринимала происходившее на сцене, торопила время — скорее бы встретиться, и видела только Таисию Валерьяновну. У нее была совсем маленькая роль, она уже почти не пела и не танцевала, но для меня это не имело никакого значения. Я смотрела на сцену и видела ту Кульчицкую — молодую, красивую, обаятельную…
После спектакля пошли с Таней к служебному выходу, стояли, ждали, я изнемогала от нетерпения. И вот она выходит, сразу узнает меня, бросается ко мне:
— Зайчик мой!
— Ну какой же я Зайчик, мне уже под пятьдесят!
— Все равно Зайчик.
Мы долго бродили по городу, вспоминали Уральск, говорили обо всем. На другой день были у Таисии Валерьяновны в гостях, подарили ей шикарные розы, от чего она даже прослезилась. Видно, ушли уже времена, когда ей дарили цветы…
26 февраля мы с Таней отмечали свои дни рождения, пригласили Таисию Валерьяновну к нам в гостиницу «Московская», где у нас был отдельный номер. Все, что надо для такого случая, мы привезли с собой. Выпили, закусили, поговорили, потом по моей просьбе наша гостья пела, исполняла мои любимые арии из оперетт. Голос у нее был уже слабый, но все еще красивый, пела она с таким чувством, и ее тихое пение звучало так прекрасно, что и Таня, и я испытали истинное удовольствие. Когда мы уезжали, Таисия Валерьяновна пришла на вокзал проводить нас.
Потом мы виделись еще один раз, в очередной наш с Таней приезд в Ленинград. Помню нашу долгую ночную прогулку. Стояли белые ночи, было совсем светло и очень тепло. Мы бродили по городу всю ночь, разошлись уже под утро, когда ноги перестали слушаться. И все говорили, говорили, вспоминали Уральск, и казалось, что конца не будет нашим воспоминаниям о тех далеких временах.
С момента первой нашей послевоенной встречи мы стали переписываться, раза два-три я посылала ей небольшие посылочки. Жила она на свою очень скромную пенсию, а сын, как я поняла, не помогал ей.
Потом однажды я получила от нее очень грустное письмо. Она писала, что в жизни ее, сына и внука произошли большие перемены; жалела, что внук не сумеет пойти во второй класс; писала, что я была самым светлым пятном в ее жизни. И что-то еще в таком же духе. Она прощалась со мной… В конверте оказалось несколько ее фотографий. Я из этого письма ничего не поняла, но показалось мне, что ей плохо, что в ее жизни произошло какое-то тяжелое событие. Я очень переживала, но не знала, к кому и куда обратиться. Больше никаких вестей о Таисии Валерьяновне я не получала.
Так завершилась моя дружба с очень славным человеком, которого я искренне любила и уважала.
Я часто вспоминаю Таисию Валерьяновну, рассматриваю ее фотографии. И каждый раз у меня в душе возникает какое-то щемящее чувство. То ли сожаление, что все это в прошлом; то ли чувство вины за то, что могла бы больше сделать для нее, но не сделала; то ли просто жалость к человеку, прожившему яркую, интересную жизнь, но так и не ставшему по-настоящему счастливым. А может быть, все это вместе…
Много лет спустя после войны судьба самым необычным образом свела меня с Н. О. Рубаном. Однажды, когда я работала директором школы, родительский комитет на 8 Марта организовал концерт для родителей наших учащихся. Обратились в некоторые театры с просьбой, чтобы кто-нибудь из актеров принял участие в концерте. От театра оперетты пришел Н. О. Рубан! Я почему-то не была на концерте, но председатель родительского комитета, знавшая от меня о пребывании Рубана в Уральске и о моем знакомстве с ним, после концерта подошла к нему и передала привет от Зайчика (!) из Уральска. Зайчика он, естественно, позабыл, а об Уральске вспомнил очень тепло. Оказалось, что после отъезда из Уральска он оставил свою труппу и поступил в Московский театр оперетты. У меня к тому времени были другие интересы — Большой театр, МХАТ, консерватория, в театр оперетты я не ходила, поэтому и о Н. О. Рубане ничего не знала.
С Таисией Валерьяновной Кульчицкой мы встретились более чем через тридцать лет после моего отъезда из Уральска. Но в тот далекий мартовский день 1944 года, прощаясь, мы даже не задумывались, увидимся ли снова. Таисия Валерьяновна не смогла проводить меня, была занята в театре. Мы простились накануне.