Славянские названия птички Passer, развивающие основу *vorb‑/*verb‑, единодушно трактуются составителями этимологических словарей, начиная с Фр. Миклошича, как явления ономатопеической в своих истоках природы. При этом Ст. Младенов, а вслед за ним авторы «Болгарского этимологического словаря» прямо указывают на звукоподражательный индоевропейский корень *u̯er‑ ‛говорить, издавать звуки и т. п.’, давший впоследствии (вместе со своими апофоническими вариантами и детерминативными продолжениями) весьма многочисленные лексические образования в языках практически всех индоевропейских языковых групп.

Возведение славянских названий воробья к ономатопеическому корню кажется малоуязвимым и с формальной стороны, и с точки зрения семантического обоснования: славянские языки, как и прочие, знают огромное количество орнитологических наименований, являющихся звукоподражательными, а разнообразие словообразовательных вариантов названия воробья (сильно увеличивающееся при обращении к диалектному материалу) также может быть поставлено в связь с известным фактом большой словообразовательной активности дескриптивных корней.

Ввиду этих достаточно весомых обстоятельств необходимости в ревизии этимологии славянских названий воробья, производных от *vorb‑/*verb‑, как будто не возникало. Тем не менее существует ряд данных, позволяющих, на наш взгляд, пересмотреть традиционную точку зрения.

Нам кажется целесообразным сопоставить интересующее нас название птицы Passer с русским диалектным техническим (преимущественно ткаческим) термином вороб (м. р.), вороба (ж. р.), воробы (мн. ч., по-видимому, plur. tant.) ‛мотовило’, ‛крестовина для намотки пряжи с мотовила’, ‛орудие для очертания кругов’ и т. п.

По показаниям «Словаря русских народных говоров», слово вороб ‛мотовило’ (если считать и его вариантные формы рода и числа, а также суффиксальные производные) является общерусским, распространенным в диалектах почти повсеместно: тамб., влад., новг., петерб., перм. во́роб м. р., перм., новосиб., тобол., моск., томск., новг., твер. воро́ба ж. р., перм., свердл., новосиб., томск., тобол., арханг., вят., олон., новг., петерб., твер., волог., влад., костр., ряз., пенз., тамб., тульск., калуж., симб., сарат., яросл., куйбыш. воро́бы, воро́ба мн. ч. ‛орудие для разматывания и наматывания ниток, пряжи в виде крестовины из вращающихся деревянных планок, укрепленных горизонтально на стойке’, только ‛планки крестовины’; волог., яросл., свердл. воро́бина, ворон. воро́бка, арханг. воро́бки, байкальск. воро́бушка, твер., свердл. воро́бушки, волог. воро́бцы и воробцы́, череп. воро́бчик, тамб. воро́бье — то же, твер. воро́бьи «из названий при выделке холста», воробьи́ «в ткацком стане».

Не может не броситься в глаза большое сходство, а в ряде случаев полное формальное тождество названий орудия для разматывания пряжи, мотовила и названий воробья, Passer; ср.: твер. вороб ‛воробей’ (с неясным ударением), воро́бка ‛воробей’, курск. ‛самка воробья’, воро́бушек, ‑ушко, мн. ч. воро́бушки, тюмен., томск., олон., новг., петерб., влад., яросл., тульск., курск. воро́бчик ‛воробей’, укр. горобе́ць, мн. ч. горобці́ ‛воробей, воробьи’, диал. также воробе́ць, мн. ч. воробці́ при волог. воро́бцы и особенно воробцы́ ‛мотовило’ и т. д.

Близость обозначений мотовила и воробья, даже при объяснении ее действием выравнивающей аттракции или ограниченностью средств выражения уменьшительности, представляется неслучайной. Во-первых, можно говорить об определенном параллелизме орнитологических названий и терминологии ткачества, именно терминов, служащих обозначениями деталей и приспособлений ткацкого стана, предназначенных для намотки и размотки пряжи, т. е. мотовила и близких ему по функции простейших механизмов, а также веретен, катушек, клубков. Ограничимся некоторыми восточнославянскими примерами: ср. арханг. вьюн ‛деталь в ткацком станке, на которой вращается катушка’, перм. вьюно́к ‛катушка ниток’, вьюро́к тамб. ‛небольшое деревянное орудие, служащее для наматывания ниток на вьюшку…’, влад., твер. ‛палочка для наматывания ниток, чтобы не резало руки’, пенз. «из принадлежностей при выделке холста», сиб., урал. ‛катушка ниток’, томск. вьюрчи́шка ‛катушка’, сев.-в.-рус., урал. вью́ха ‛мотовило’, ‛вал для намотки ниток, веревок’ и т. п., вью́шка ‛мотовило’, ‛крестовина для намотки пряжи’, ‛моток ниток’ и т. п., блр. ую́шки ‛клубки пряжи’, полесск. јуро́к, вјуро́к, јурко́, јуро́чык ‛полая деревянная трубочка для мотания пряжи’, житом. юро́к ‛дерев’яна паличка з вузьким отвором, крізь яку при перемотуванні пряжі пропускають нитку, щоб не порізати руки’ и другие однокоренные образования — и орнитологические термины вьюро́к ‛птица Fringilla montifringilla, горный воробей’, ‛куличок’, пенз. ‛всякая мелкая птичка, попадающая осенью в силки’, петерб. вьюн ‛птица Alauda cristata, жаворонок хохлатый’, астрах. вью́нчик ‛какая-то птичка’, яросл., волог. и др. вью́ха, вью́ша ‛птица Larus, чайка: Larus eburneus, белая чайка; Larus canus, сизая чайка’, ‛птица Vanellus vanellus, чибис’, ‛птица Sterna fluviatilis Naum., крачка мартышка’ и др., полесск. ју́рчик, по-видимому, ‛птица Passer montanus, воробей полевой’ и т. д.; ленингр. жура́в ‛веретено для наматывания ниток’ — журавль ‛птица Grus’ и т. п.

Во-вторых, на неслучайность формальной близости названий мотовила и воробья, отмеченной выше, указывает целая серия однотипных восточнославянских загадок, где фигурирует сравнение птиц с мотовилом:

лебедь:

Криво, косо мотовило , под небеса уходило, по-татарски говорило, по-немецки лепетало;

журавль:

Мотовило роговило под небеса уходило, по-татарски говорило, по-немецки лепетало [10] ;

ласточка:

Мотовило -шитовило, под небеса политило, по нимецки говорило, по татарски лепетало

«гуси летят стадом»:

Виловато мотовило , Зато по-пански говорило, Под небеса уходило [12]

и др.

Если к этому добавить несколько технических терминов, уже не связанных с текстильным делом, таких как лебедка ‛барабан для наматывания троса’, лебедь ‛рукоять ворота’ и др., журавль, жура́вы (множественное число! — ср. воро́бы), жёрав, жераве́ц ‛рычаг’, ‛ворот’, псков. жура́вль, жура́вка, журо́вка ‛рукоятка руля, румпель на лодке’, может быть, и гайка ‛плашка для навинчивания’ (ср. гайка моск. ‛птица Poecile palustris, auct., семейства синиц’, яросл. ‛птица королек’, калуж. ‛какая-то птица’, гаечка, гаичка ‛вид синицы’) и т. п., то станет очевидным, что объединяющим все выше приведенные слова моментом является идея вращения (ср. термин мотовило в связи с глаголами мотать и ви́ть и другие названия мотовила, мотивированные глаголами с семантикой ‛вращать(ся)’: рус. мота́лка, ряз. разма́тка; укр. ви́лиці, закарп. замотячки, виртялки, віялки, укр. витушка, полесск. крутилки, развитухи, мотачка, мотушка, с.-хорв. ви̏тао, диал. витлић, vitto, серболуж. motadło, польск. zwijadło, wijadła мн. ч. и т. п.).

Этимон ‛вращение’ обычно и усматривают в рус. вороб, вороба, воробы ‛мотовило’, ‛орудие для очертания кругов’. Этого термина касается и О. Н. Трубачев в своих работах о славянской ремесленной терминологии — в статье «Формирование древнейшей ремесленной терминологии в славянском и некоторых других индоевропейских диалектах» (версия, близкая традиционной) и в книге 1966 г. (оригинальный взгляд на происхождение термина). Этимологические истолкования слова вороб в указанных работах различаются между собою по конкретной семантической мотивации, полагаемой в основе этого термина, и по непосредственным внеславянским (германским, балтийским) лексическим соответствиям к славянской форме, однако общим в обеих версиях остается отнесение вороб и производных к одному и тому же индоевропейскому корню с первоначальным значением ‛вращение’.

По-нашему мнению, и орнитологическое название воробей, и технический термин вороб, вороба, мн. ч. воробы имеют источником один и тот же праславянский корень *vorb‑, который в свою очередь восходит к индоевропейскому *u̯erb(h)‑/*u̯orb(h)‑, т. е. к корню *u̯er‑ ‛вращаться’ с расширителем ‑b(h)‑ (ср. шире представленные в славянском образования от этого корня с детерминативом ‑t‑: *u̯er‑t‑ > праслав. *vert‑, *vort‑, *vьrt‑, ср. ворот, ворочать, вертеть, веретено, время и мн. др.). Название воробья, таким образом, отделяется нами от продолжений омонимичного индоевропейского *u̯er‑ ‛говорить, издавать звуки’ и означает собственно что-нибудь вроде ‛юркий, вертлявый’ (ср. в загадке о сороке: «…вертится как бес…»).

При этом решение вопроса о семантических отношениях между *vorb‑ ‛воробей’ и *vorb‑ ‛мотовило’ может быть двояким: либо орнитологический и технический термины, восходя к одной и той же основе, независимы и параллельны (как, например, приводимые выше вьюн, вьюха ‛птица’ и ‛вращающаяся деталь ткацкого станка’), с дальнейшей дифференцирующей суффиксацией, либо между ними существуют отношения метафорической производности (как в лебедка, журавль ‛птица’ → ‛барабан, ворот’). Учитывая яркую метафорическую образность цитированных выше восточнославянских загадок, в которых птица кодируется названием мотовила, мы склонны отдать предпочтение второму решению, признавая первичным значение ‛птица Passer’ и вторичным, мотивированным метафорически — ‛мотовило’. Отчасти об этом говорит и локальная ограниченность технического значения (нам известны только русские его реализации). Однако редкость бессуффиксальных названий воробья словац. vrab, рус. вороб (ниже см. еще полесские примеры) свидетельствует о том, что семантический перенос ‛воробей’ → ‛мотовило’ произошел довольно рано, может быть, в этом случае мы имеем дело с праславянским диалектным семантическим явлением.

Признание славянских названий воробья производными от корня *u̯erb(h)‑ ‛вращаться’ дает, как нам кажется, некоторые преимущества в решении вопроса о происхождении анлаутного спиранта в с.-хорв. srābȁc, полесск. (брест., ровен.) шво́роб, шво́раб, шворобе́й, шворабе́й (также шорабе́й, шурабе́й, шурабе́л’, шура́блик) ‛воробей, птица Passer’, а вместе с ними — и в балтийских названиях воробья: лит. žvìrblis, лтш. zvir̃bulis (в последних суф. ‑l‑, ‑ul‑ могут быть сопоставлены с польским и лужицким формантами ‑el: польск. wróbel и т. д.; если это сближение допустимо, то фиксируется частная балтийско-лехитско-лужицкая изоглосса). Анлаут s‑, š‑ в славянских, z‑, ž‑ в балтийских формах нужно, на наш взгляд, объяснять как рефлексацию и.‑е. s‑mobile, специально отмечаемого у корня *‑u̯erb(h)‑ (Pokorny I: su̯erbh‑ ‛drehen’ и др.): праслав. *sverb‑, *svorb‑, *svьrb‑ ‛свербеть, зудить, чесаться’ < ‛крутить, вращать’. Балтийские формы, следовательно, не контаминировали со словом, начинающимся на z‑, ž‑, как предполагал Я. Эндзелин, а испытали озвончение уже имеющегося и.‑е. s‑mobile в результате аттрактивного сближения с такими словами (ими, в частности, могли быть и ономатопеи). Отношения между анлаутными свистящими и шипящими те же, что и в лексических парах свая — диал. швая, ш(к)ворень — укр. свірень, польск. sworzeń, скора — шкура и проч.