Вячеслав Всеволодович Иванов родился в 1929 году в Москве. Сын писателя Всеволода Иванова. Филолог, действительный член РАН и нескольких иностранных академий. Напечатал более десяти книг и много статей по разным отраслям гуманитарных наук. В 1958 году был уволен из профессуры Московского университета за несогласие с официальной оценкой романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» и за поддержку на научных конгрессах взглядов Романа Якобсона (решение официально было отменено руководством МГУ как ошибочное 30 лет спустя, в 1988 году). С конца 80-х и до 1993-го был директором Всесоюзной библиотеки иностранной литературы. С 1989-го по 1994-й заведовал вновь созданной кафедрой теории и истории мировой культуры в МГУ. Одновременно с этим и до настоящего времени состоит директором нового научного Института мировой культуры МГУ, с лета 2003 года также директор нового института — Русской антропологической школы РГГУ, читает лекции в Калифорнийском университете (Лос-Анджелес).

Стихи пишет с детства, первые публикации — в начале 80-х.

Ташкент летом девятьсот сорок второго

Голодное брюхо К учению глухо. Сегодня на завтрак одна затируха. Сегодня на завтрак одни тополя, Ташкентская пыль — и верблюды Уходят сквозь дымку, плюясь и пыля. Я их никогда не забуду. Не худо б другое попробовать блюдо. А в мареве голода млеет земля — Ведь и на старуху бывает проруха. Сегодня в газетах опять заваруха, Сегодня на завтрак опять затируха, И слухи             по городу ходят опять, Что и затирухи             нам могут не дать. И как с голодухи Распухла             разруха, Разбухла — Конца не видать. И в горле             становится сухо, И, если хватило бы духа, Я в горы             хотел бы бежать — В благодать.

* * *

Меня поймет один лишь планерист, — Сказал он осенью двадцать седьмого. Волошин слушал чтенье Королева, Тот молод был, плечист, но не речист. Как ветра коктебельский резок свист, Он в детстве слышен и звучит мне снова. Друг другу сказано всего два слова, Волошин понял: тот душою чист. Кто знал, что предстоит ему шарашка, А после — вывести людей в простор. Кто знал, что временами будет тяжко, Тогда он просто свой привез планер. Вверху созвездий зажигалась шашка. Ночь наступала. Шла прохлада с гор.

1981.

* * *

Недоноски строчили доносы. И теперь до того я дорос, Что сообщники ведьмы безносой Потащили меня на допрос. Но ничто не казалось бы лучше Этих сразу сгустившихся туч, Если б отняли благополучье, Тучность лжи, чей поток так тягуч. Не расправы страшусь я кровавой, Я-то знаю, кто прав, кто не прав. Искушение властью и славой Хуже всех неприкрытых расправ.

* * *

Глаз твоих излученье, Их немыслимый свет. Только в нем излеченье От разломанных лет, Только с ним разлученья Настоящего нет. Свет, струящийся прямо С высоты на меня С грустью тою же самой, С той же болью огня, Как в оконную раму Блеск огромного дня.

* * *

Ты не была озлоблена. А просто — дождь косой, А просто все раздроблено, Совсем как Пикассо. Все вдребезги, все в оспинах, Поди попробуй склей! Хоть после наши россыпи Напишет Пауль Кле, Хоть после из мозаики, Нам застилавшей взор, Поэты и прозаики Свой понаткут узор. Все на куски, все в трещинах, Как битое стекло. Но в снах, тобой обещанных, Обоим нам везло!

Дождь в Париже

Pluviose irrité contre la vie entére.
Baudelaire [1] .

Все тех же щей, да чуть пожиже. День разревелся непогожий, И я затосковал в Париже, Сегодня он пустопорожний. Смерч и водоворот — кузены, Смерть нацепила плащ осенний, И книгопродавцы у Сены В щитах найдут свое спасенье. Дворцы поплыли в зыбкой смеси Туристов и послегрозовья. А революционный месяц Плювьоз — от ливня образован. И вымокли насквозь химеры, И вовсе ни к чему бутики. Отчаявшегося Бодлера На мне промокшие ботинки.

1999.