Едва заметно прикоснется, но вся осыпется тотчас сухая елка у колодца бесшумно на глазах у нас. А ястреб лишь, взмахнув крылами, продолжит начатый полет. Как на параде, перед нами гвардейской выправкой блеснет.

Подноготная доселе остается в стороне, хоть душа зеленой ели кажется бесплотной мне. Бестелесного созданья между небом и землей скрыто место обитанья от незрячих вечной мглой. Но кому судьбой дарован от рожденья острый глаз, мирустройством очарован тот в отличии от нас.

Лишь краем глаза иногда я вижу, как она кружится, и облак белый изо рта выпархивает, точно птица. Ее катание назвать фигурным можно лишь с натяжкой, но между тем седую прядь стыдливо прячу под фуражкой.

Луч фонаря в пустыне снежной могилу роет сам себе, и лампочка во тьме кромешной едва мерцает на столбе. Порывом ветра между делом ее задует, как свечу. Всем существом — душой и телом — я холод смертный ощучу.

Ежегодно — ясным днем в проруби крещенской вижу, как звезда, горя огнем, с неба валится на крышу. Как рождается дитя у Пречистой Девы в муках, ясно вижу я, хотя очень в точных слаб науках. Но не скоро в телескоп разглядит астроном то, что вижу я, в сугроб падая со стоном.

Загребущие лопаты, что у дворников в руках, — так грохочут только латы, разлетаясь в пух и прах. Часто после снегопада раздается грохот вдруг. Деревянная лопата издает железный звук.

Словно струйки дождевые, реки снежные текут, и друг дружку, как слепые, мы ощупываем тут. Чтобы сразу было ясно, кто стоит перед тобой, — с дорогим дружком напрасно не затеять мордобой. Иногда глаза и уши, широко раскрытый рот выдает родные души. Медный крест — честной народ.

Что духовые вверх берут, понять не слишком сложно. Они, казалось бы, не врут, но на душе тревожно. Солдаты ли чеканят шаг, топочут по брусчатке — победно марширует враг, нас одолевший в схватке? Я слышу барабанный бой. Труба зовет во мраке. И новобранцев за собой ведут на смерть рубаки.

Любое объяснение приемлемо, Бог весть, что полное забвение на самом деле есть? Могила безымянная. В дни свадеб ребятня толчется полупьяная у Вечного огня.

Параллельно существую, чтоб не сосуществовать — не ходить в одну пивную, не делить одну кровать. Пуп земли во тьме кромешной отыскав с большим трудом, я готов в пустыне снежной для себя построить дом. Много меньше, чем другая, нагоняет на меня страха крепость ледяная, та, что строит ребятня.

Кустарь-одиночка, кому по плечу на свете любая работа, из тех, что печурку сложить Ильичу при случае сможет в два счета. Смотрю, как работает он, и ловлю себя я на мысли порочной — завидуя мастеру, я не люблю в поэзии рифмы неточной. Всегда обращаю вниманье на цвет, но прежде всего замечаю, что тонкий рисунок похож напросвет на жиденький куст молочая.

Фигурки рыбаков на льду водоканала. Напротив пристани баржа на якорь встала. Вдали на берегу высоком — новостройка. Она по склону вверх карабкается бойко. Не человеческой чтоб обладать вершиной — мир здешний держится лишь силой лошадиной.

Детишки шепчутся во тьме. Ворочаются с боку на бок. Порой сопутствует зиме холодноватый запах яблок. Когда доносится до нас их дух медвяный из подполья, вдруг слезы сыплются из глаз, как в час веселого застолья. Казалось — жизнь не удалась. Но разве дружеская шутка не может, Бога не боясь, легко лишить тебя рассудка?

С черным ранцем за плечами гимназист бредет чуть свет. Чтобы нам не спать ночами, это — повод или нет? Для меня — в какой-то мере. Для иного — верный путь: крепко запертые двери в мир запретный распахнуть. Гимназист бредет куда-то с черным ранцем за спиной. И кружит в лучах заката в небе черного квадрата черный ворон надо мной.