Я засыпаю, когда отцветают звезды, Светлеет небо, а в доме еще темно, И окна ближние, по-утреннему серьезны, Смотрят прямо в мое легкомысленное окно. Проснешься за полдень, вся жизнь никуда не годится… Но в пыльной Москва-реке купола сияют вверх дном… И думаешь: Господи! Спасибо, что надоумил родиться В городе, где такой пейзаж за окном! Такой синий, такой золотой и белый!.. Теперь, судьба моя, ты, без промаха и стыда, Карай, обманывай — что хочешь со мною делай, В душе залатанной эта музыка — навсегда. И даже если смерть все-таки существует, — Все относительно! — она щемяще мала, Как памятник временный, пристроченный к Москве на живую, Как зыбь на воде, отражающей купола…

Или тепло перешло все границы, Или мороз проявил мягкотелость, Только — взгляни: возвращаются птицы. Родины захотелось. Вроде бы любят, каются вроде, Но в холода забывают приличья И — улетают. Глаза отводит Грешная стая птичья. Их бы прогнать! Но в лесах наших темных Любят заблудших и непутевых. Так возвращаюсь к тебе, мой нестрогий. Мешкаю на пороге.

Мелкий, щуплый, мучимый половым вопросом, Никогда не любимый теми, о ком мечталось, Он стоит на плацу под дождем, забирающим косо, И уныло прикидывает, сколько ему осталось. Как ни верти, до дембеля — без недели два года. Целых два года добродетели защитного цвета. За которые если что и улучшится — так только погода, Или вдруг старшина подорвется… Но не будем про это. Поговорим о противнике. На него надо много дуста, А дуст теперь в дефиците, чтоб ему было пусто. На старшину же требуется лишь немного тротила, А при достаточной меткости — одной бы пули хватило… В общем, защитник Отечества пребывает в подсчетах. («Я вернусь, мама!») И подсчетов — до черта. Что будет дальше? — К арифметике ограниченно годный, Он все равно выживет, средь тревог и побудок, При врожденном умении держать удар на голодный Или — реже — впрок набитый желудок.

Остался от дуба такой пустяк! — Обугленный кратер, весь в ложных опятах. Но видно сразу: силен был костяк, Вон сколько мощи в корнях-лопастях! И торс неохватен в бугристых пятнах. Нет-нет — по ошибке — в траву падет Тень ствола. Отплакавшие похоронно, Ветра по привычке смиряют лёт Там, где задерживала их его крона. И так же струи дождя чисты, Его омывающие среди лета, И так же чахнут уродливые кусты, Которым из-за него не хватало света.

Ты для меня Больше, чем беда, Больше, чем вода В пересохшей округе. Ты для меня — И шальная толпа, И лесная тропа, И друзья, и подруги. Давай Сядем, как в детстве, в трамвай, Чтобы лужи и брюки клеш! Давай Ты никогда не умрешь! Лучше уж я… И стану для тебя Солнцем над головой И лохматой травой У ограды. Чтоб все подруги твои И все супруги твои (И даже мама твоя) Мне были рады.

А у сына — твое выраженье лица, движенья, Лишь от осени — желтоватая прядь. Каково мне, выбравшейся из вражьего окруженья, Обернуться — и вновь перед прошлым своим стоять! Даже страшно смотреть, до того вы видитесь оба В одном лице. Вот ведь каверзное волшебство! Каково мечтавшей любить этот облик до гроба В самом деле до гроба обреченной любить его! Подрастает подсолнух. В нем растенье и солнце — двое. Горизонт так отчетлив, словно впрямь он — последний край… «Отпусти! Отпусти!» — умоляет сердце седое. Воспаленная память заклинает: «Не отпускай!..»

И пасмурный ветер потрогать влажной щекой, И с нежностью вспомнить ночлег — подобие крова, И вновь устремиться туда, где в траве за рекой Гуляет рыжая лоснящаяся корова. И даже если нерадостная пора — Такая, что, Господи, не приведи нашим детям, Все равно каждый вечер мечтать дожить до утра, А значит — верить в бессмертие, как кто-то верно заметил. И вдруг однажды, стоя вот так, в пальто, С десятком лисичек, найденных здесь же, на кромке поля, Оказаться внутри звездопада, хотя никто Не просил щедрот у небес, а только глазел, не боле. А звезды стекают под ноги, как вода. И не надо особых навыков в предсказанье, Чтоб увидеть дальнейшее: вздрогнешь и, как всегда, Вспомнишь детство, паром… И — не загадаешь желанье.

«Пожалуй, не люблю, — сказал, — но не грусти: Других я не люблю значительно сильнее. Возьми, что нажил я, коль сможешь унести: Закаты над рекой, неполных лун камеи, Заначенный экспромт — тот, что на черный день, Уверенность в себе (в ней все — одна бравада), Бессонниц благодать, а ежели не лень — Возьми и жизнь саму, мне ничего не надо». И вспомнила рассказ о мастере мостов: Без отдыха и сна, иной не зная страсти, Он строил дивный мост. Когда был мост готов, Созвал всех горожан счастливый дряхлый мастер. Он им сказал: «Не зря был я судьбой храним! Я завершил свой труд! Труд жизни! Неужели!..» И он прошел свой мост. И рухнул мост за ним… …И я, как мастер тот, своей достигла цели…

Что ни мгновенье — то неверно понятый знак: Сны на пятницу, в марте — мороз под двадцать… О чем ни задумаешься, из всего выходило так, Что нам с тобой не расстаться. Но ошибка выявилась. Понуро стою, Одинокая двоечница, в ожидании приговора. Господи, приемлю волю Твою! Но не так же скоро!

Журавли над сопками: «Се ля ви! Се ля ви!» Нашу лодку скрипучую умыкнули в полночь с причала. Приметы меняют вектор, ибо конец любви Есть зеркальное отраженье ее начала.