Вот вам вопрос на засыпку — «ученый-политэконом, поставивший экономические абстракции на партитуру поэтического звучания». Сдаетесь? Эх вы… В полку политэкономов давным-давно прибыло. Пушкин Александр Сергеевич. Вспомните-ка среднюю свою школу, «Онегина» вспомните:
Когда я училась на экономическом факультете университета (именно на отделении политэкономии), преподаватели в стремлении как-то романтизировать сухую теорию очень любили этот литературный пример. А других, видимо, и не знали. (Правда, по теории статистики еще предъявлялось хрестоматийное ильфо-петровское «Статистика знает все…».)
В труде Ивана Устияна{Устиян И. Пушкин и политэкономия. Кишинев, «Картя Молдовей», 2002, 438 стр.} та самая «экономическая строфа» тоже встречается не раз и не два, но автор одним «Онегиным» не ограничивается. Еще бы — И. Устиян не какой-то простой доцент и доктор экономики, но экс-Председатель Совета Министров Молдавской ССР (с 1980 по 1985 год). Он смело пытается впрячь в одну телегу грузного экономического коня и трепетную поэтическую лань на четырехстах с лишним страницах. Каких тем тут только нет: и «Пушкин и Байрон об аграрных реформах», и «Мысли экономического реформизма в творчестве позднего Пушкина», и «Пушкин и Орлов о кредите и налоге» и т. д. и т. п.
Попутно даются краткие сведения об экономических теориях той эпохи и их авторах — Адам Смит, физиократы, Бентам и Милль… И об экономическом образовании самого Пушкина — в Лицее и позже…
Но самое, конечно, главное и интересное в книге — филолого-экономический (или экономико-филологический) анализ пушкинского творчества: кроме «Евгения Онегина» — «Пиковая дама», «Дубровский», «Барышня-крестьянка», «История Петра».
Вот все тот же «Онегин» — «энциклопедия русской жизни». Тщательно рассмотрев его в свете идей Кенэ, Смита и прочих «глубоких экономов», И. Устиян приходит к выводу: «Пушкин возлюбил политическую экономию за то, что она являлась синонимом свободы, всем своим содержанием была направлена против крепостничества, то есть против рабства… Если бы в Пушкине не взял верх всемогущий поэтический гений над экономическим талантом, то нет никаких сомнений, что он стал бы выдающимся экономистом и прилежным хозяином-дворянином». Глядишь, и «Капитал» бы не по Марксу учили — по Пушкину, была такая возможность! Сравнивая мысли Пушкина и Маркса о кредите, Иван Устиян пишет: «Генезис кредита решается Пушкиным чисто по-смитиански, по-рикардиански, по-марксистски(!)». Впрочем, Муза от карьеры экономиста все же сумела Пушкина отвлечь. Хотя и не совсем. Базис есть базис, никуда от него не деться: гони экономику в дверь — влетит в окно.
Обратимся опять к школьной программе. Возьмем «Дубровского». Что вспоминается на сей раз? Маша и благородный разбойник Владимир, самодур Троекуров, любовь и разлука, записки в дупле… Романтика! А между тем в «Дубровском» Пушкин не удержался-таки и «осуществил колоссальное экономическое открытие — экономическую конкуренцию между неравновеликими феодальными собственниками. Причем он вывернул наизнанку чисто зоологическую сердцевину души крупного феодала…». (Ай да Пушкин, ай да сукин сын!) Потому что хорошо понимал идеи «Смита, Рикардо и Сисмонди, а позже и Маркса, что базисные, экономические отношения общества определяют все остальные надстроечные отношения — юридические, религиозные, нравственные и так далее». И Троекуров уже не просто барин-самодур, но «мощная экономическая сила». «Присвоив себе всю экономическую мощь, они [Троекуров и князь Верейский] лишили живительных соков нереализованную любовь двух молодых дворян, оставив им несбыточные надежды, утраченные грезы и романтические мечтания. Бесправному феодальному обществу нет никакого дела до человеческой личности, до любви и страданий… А брак является таким же экономическим контрактом, как купчая имения, недаром же он назывался брачным контрактом, куда записывалось приданое молодоженов, причем приданое (то есть имущество, вещи) ставилось на первое место. О личности человека, о душе, тем более о любви никто и не помышлял, а слезы преднамеренно (! — О. Р.) воспринимались как атрибут счастья». Так что, увы, базис определяет-таки надстройку: и любовь, и слезы, и записочки в дупле — плоды зверских экономических отношений. Тут, правда, возникают вопросы. Если в «бесправном феодальном обществе… о любви никто и не помышлял», то как же сам Пушкин женился по любви? Или это тоже был «брачный контракт»? А столь трагическая развязка семейной жизни произошла оттого, что не вписался Александр Сергеевич в феодальную экономику? Впрочем, это, наверное, отдельная тема…
А мы перейдем теперь к «Пиковой даме». И тоже узнаем немало любопытного. Это вам не просто «три карты, три карты, три карты!», здесь «Пушкин дает субъективацию объективной категории буржуазной системы хозяйствования. Это проблема проблем — оптимальность во всем… в размере предприятия, в ведении семейного бюджета, в принятии любых хозяйственных решений… Только умеренность способствует равновесию между производством и потреблением, между материально-вещественными потоками и денежно-финансовой системой, обеспечивающей оборот этих потоков». Если чего-то (или вообще ничего) не поняли, то сами виноваты: нечего было лекции по политэкономии в свое время прогуливать!
В общем, книга получилась очень и очень познавательная. Рассчитана она на педагогов, экономистов, студентов, старшеклассников и всех желающих «ознакомиться с оригинальными экономическими воззрениями А. С. Пушкина». Экономистам наверняка будет приятно, что поэзия служила Пушкину средством выражения экономических теорий. А учащийся гуманитарий, спешно перелистав в ночь накануне экзамена по экономической теории труд Ивана Устияна, может смело рассчитывать на твердую тройку, а то и четверку — за находчивость и эрудицию.
Весьма любопытен и «Указатель имен» в конце книги. Скажем, «Осипова Прасковья Александровна (1781–1859) — высокообразованная аристократка», а вот «Керн Анна Петровна (1800–1879) — высокообразованная и красивая аристократка духа» — чувствуете разницу? Жаль, не дотянула Осипова до «аристократки духа»… Хотя Чаадаев-то вообще просто-напросто «высокообразованный дворянин». Не повезло.
Все равно «скромная попытка изучения политико-экономических воззрений гениального русского поэта А. С. Пушкина» (так сказано в аннотации) вышла на редкость занятной. Да и какая она «скромная»? Настоящий полет экономической мысли над филологическим гнездом{Впрочем, на ту же тему существует основательный труд А. В. Аникина «Муза и мамона. Социально-экономические мотивы у Пушкина» (М., 1989). И. Устиян упоминает автора этой книги в числе своих предшественников, но от ссылок на нее и цитирования, кажется, воздерживается. (Примеч. ред.)}.
А там, глядишь, у Пушкина еще какие-нибудь скрытые таланты обнаружатся. В очередных областях науки: «Пушкин и метеорология» («Тиха украинская ночь…»), «Пушкин и астрономия» («Прозрачно небо. Звезды блещут…»), «Пушкин и…». Гений — он ведь во всем гений. И не зря, не зря было им сказано:
Все-то он предвидел, все-то предугадал…