Раскин Давид Иосифович родился в 1946 году в Ленинграде. Окончил исторический факультет ЛГУ. Более тридцати лет работает в Российском государственном историческом архиве. Живет в Санкт-Петербурге.
Коротко, сжато, сухо, мужественно, жестко, четко, чеканно… Я мог бы подобрать еще несколько подобных наречий для определения особенностей поэтической речи Давида Раскина — и попробую это сделать: безутешно, сдержанно, бескомпромиссно… Эти стихи похожи на латынь, на алгебраическую формулу, они констатируют суровый смысл земного существования так, как будто речь идет о физических законах: земного тяготения, атмосферного давления и т. д. В человеческой жизни, частной и общей, по Давиду Раскину, действуют столь же непреложные, неотменяемые, непреодолимые силы. Зная поэзию Раскина давно, могу сказать, что и в советские, и в нынешние времена герою этой лирики живется нелегко, — и в этом смысле характерны даже названия двух его книг: «Доказательства существования» и «Запоздалые сообщения». Научись мы доверять стихам, нам легче было бы принять и сегодняшние условия пребывания на земле: поэзия смотрит зорче, говорит точней, чем политика с ее обещаниями, экономика с ее цифровыми выкладками. Казалось бы, стихи Раскина не должны мне нравиться: я предпочитаю в стихах «возвышающий обман»; ласточка, ныряющая в небе, способна внушить мне радость и надежду, моя душа живет «всем смыслам вопреки, никак, нипочему». Вот и Анненский полагал, что музыка уверяет человека в возможности счастья. И здесь я подхожу к самому главному: в стихах Давида Раскина мне слышна музыка, не было бы ее — никогда не пленился бы такими доказательствами и сообщениями. «Но видит Бог, есть музыка над нами», — сказал поэт. Возможно, применительно к стихам Раскина предлог «над» следует заменить на предлог «под». Под его стихами, как подо льдом, сковавшим поэтическое слово, не в небесных сферах, а, может быть, в царстве Плутона, на грани замерзания слышно пение подводной, пульсирующей, живой речевой струи, преображающей мрачный смысл, сносящей его в другую, непредвиденную сторону. Поставленные в единственно возможный для данного случая неопровержимый звучащий ряд, самые точные, самые необходимые, отобранные безошибочным поэтическим слухом слова внушают радость.Александр Кушнер.
* * *
Наши дни сократились. Усохли и оскудели.
Словно в школьном актовом зале — торжественный запах пыли
И знамена, тяжелые от позумента и канители.
Это время не стоит доброго слова, но мы в нем жили.
Просто выцвели все тетради. Но в каждом знаке и в каждом пробеле
Полагался смысл, а заботились только о стиле.
Ничего не решают годы, тем более месяцы или недели.
Измениться уже не удастся, да и не стоит усилий.
Комментарии к нашей жизни мельче петита и нонпарели.
Все слова остались на сцене. На деревянном настиле.
Только мигает свет и сквозняк задувает в щели.
А за окном сигналят чужие автомобили.
* * *
На экране заставка Windows в виде трубопровода
Напоминает о навсегда ушедшей эпохе,
Измерявшейся киловаттами, миллионами тонн чугуна и стали.
Паром дышало железо, содрогаясь при каждом вздохе,
Дымили кирпичные трубы, покорялась прорабам природа,
Рельсы звенели, и города на пустырях вырастали.
Впрочем, нам уже не досталось ни этого дыма, ни этих строек.
Но вспоминаю подвал, где из стены торчали какие-то скобы
И проходила труба отопления, окутанная стекловатой.
И почему-то хватало на всех черно-белой злобы
Зимнего дня, и был особенно стоек
Запах спиртного и сырости, крепленый и кисловатый.
Студия или скорее, кажется, мастерская.
Выпито это вино, не осталось даже похмелья.
И до конца сохранились лишь кое-какие привычки, скажем,
Тяга к огню и железу, преклонение перед целью,
Надежда на перемены и, подробности опуская,
Вера в прогресс и любовь к индустриальным пейзажам.
* * *
Как вспомнишь лыжное Токсово, холод охватывает опять,
Запах печного дыма, непривычного, как всегда,
Тоска по слову, когда нечего, в общем-то, и сказать,
Приметы прошлого века, узнаваемые без труда,
Все многочисленные оттепели и холода,
Рассыпающаяся бумага и неотчетливая печать.
Почему-то снежные яблоки теряют запах и вкус.
Мандаринной коркой стали любые праздники. И потом
Все равно не избавиться ни от одной из обуз,
Обступающих жизнь и заполняющих дом.
Лишь холсты в Эрмитаже лоснятся фламандским льдом
И на Зимней канавке биты тройка, семерка, туз.
Обухово
Любой отдельный предмет и любое
Одушевленное существо
Теряет свою единственность,
Перемещаясь в пространстве.
Но кроме одиночества
В дороге нет ничего.
И кроме бессилия и упрямства
Нет ничего в постоянстве.
Еще мерцает гнилая ночь
Огнями грузовиков,
Еще дрожит живое железо
И дышит морозным паром.
Перед тобой — лишь гаражный замок,
Тяжелый ржавый засов,
Стальная дверь никуда,
Нечувствительная к ударам.
И так в этой жизни душно и сыро,
Холодно и темно.
И так очевидно, что ждать другой
Нет никаких оснований,
Что вся полоса отчуждения, все
Дорожное полотно —
Лишь узкий мост через пропасть
Значений, имен и названий…
* * *
Ничего не знаю о вечности. Но как отвратителен этот снег,
Вся эта оттепель, ветер, соленая грязь,
Пузырьки из-под настойки боярышника у аптек,
Экран, духота семинара, и голоса коллег,
И мысли о том, что жизнь, пожалуй, не удалась.
Любые явления пенятся и быстро сходят на нет,
Как пиво в пластиковом стакане (в стекляшке, рядом с метро).
Какая-то сущность горчит, мигает какой-то свет.
Случайный вечер засунут в какой-то прозрачный пакет,
А смысл словно выброшен в мусорное ведро.
Прогулку не нужно описывать, да и вряд ли нужно гулять
Под мокрым снегом, по скользкой тропинке, пересекающей двор.
Вообще бывает иначе, в частности — переписывается опять
Конспект декабря в очередную ученическую тетрадь,
И все ошибки при этом воспроизводятся до сих пор.
* * *
Сухость гортани, саднящая тяжесть любых изменений,
Действие, за которым следишь, дыхание затая,
Все остальное оставляет лишь след невысказанных сомнений.
Так и переживаешь день, летний, прохладный, скорее осенний,
Беспричинность и пустоту наличного бытия.
Кварцевые часы, не требующие завода,
Гонят по кругу все те же стрелки. Но выцвел давно циферблат.
Время обозначает только забота,
Гудение ос, переживание перехода
Из неуверенности в боязнь. И беспричинной тревогой объят
Безличный воздух, насыщенный сухими частицами пыли.
Мелко дрожит паутина на слегка раскачивающихся кустах.
Словно все подчиняется какой-то недоброй и безымянной силе
Или же все настолько случайно, что все о тебе забыли,
Как в детстве. И каждая тень вызывает страх…
* * *
На снегу обозначен след разобранной загородки,
И брошены в кучу остатки нераспроданных елок.
С морозов год начинается, и, если верить сводке
Погоды, — лишь холод вечен, во всяком случае, долог.
От праздника остаются сморщенные ошметки
Серпантина. И ветер жалит, как стеклянный осколок.
А выход к высшему смыслу или иной развязке
Не нужен и невозможен, лишь ближе к полудню примерно
Молочная белизна заменит любые краски.
Судьба, как известно, загадочна, слава недостоверна.
Бесспорны только вагоны, раздерганные от непрерывной тряски,
Платформы, на запасных путях ржавеющая цистерна.
* * *
Недоверие вызывает любой незнакомый предмет,
Потому что все должно находиться на одних и тех же местах,
Несмотря на то что время по встречной бежит полосе,
И боишься столкнуться с ним, потому что в природе нет
Ничего прекрасного, лишь беспорядок и вечный страх
Потеряться, отстать, оказаться вдруг не таким, как все.
И находишь радость лишь в звуковой оболочке слов,
Без которой бессилен разум и жизнь была бы совсем
Неотличима от смерти. Вливаясь в общий поток,
Первоначальный смысл никогда не бывает готов
К самораскрытию в рамках примеров или каких-то систем.
Но любой отчетливый звук по определению одинок.
* * *
По ночам непонятные звуки пронизывают весь дом:
То ли урчит холодильник, то ли скрежещет электродрель.
Если проснешься, то засыпаешь медленно и с трудом.
Теряется счет часов, порядок дней и недель.
А если слякотным утром зазвенит, как всегда, телефон —
Не знаешь, что и ответить, тем более — что сказать.
Кажется, все еще длится прерывистый и тяжелый сон
И все повторяется и пропадает опять и опять.
Только по-прежнему чернеют оттаявшие кусты.
Короткий день остается случайным, неделимым, простым.
С каждым годом все непонятнее жизнь, да и ты
Все меньше и меньше в ней закономерен и необходим.
* * *
Приходится если не полюбить, то по крайней мере
Примириться (поскольку любить вообще ничего не надо)
С этой рассеянной влагой, ждущей электрического разряда,
Чтобы пролиться и превратить в непролазную слякоть
Пыльную землю. (Здесь, в лесной ойкумене, в речной болотистой сфере,
Дождь имеет право идти, но совсем не обязан плакать.)
Смысл ржавеет, словно некрашеная проволочная ограда.
И, как всегда, ненавистна безвольная, немощеная мякоть.
Если перед тобой закрывают двери —
Не стоит стучаться. Да и жалеть о мнимой потере
Не обязательно. Скорее кончит окать по-новгородски и по-московски
акать
Глагол отдаленного грома, чем прольется покой и отрада.
Так что отчетливость ожидания (почти равнозначная вере)
Зависит от точки зрения или от силы взгляда.