Дмитрий ДЗЫГОВБРОДСКИЙ

Он был песчинкой. Каждый человек песчинка, когда с ним говорит бог. Голос заполнял весь мир, заставляя Тиберия дрожать.

— Слушай же, Тиберий, и помни. Скоро у тебя появятся два сына. Оба они много сделают для Рима. Но один прославится на века. Он произнесет слова, которые прогремят на весь мир и останутся в веках — как символ, как знамя. Это мой подарок тебе.

— Благодарю тебя, Великий. — Он сжался под безжалостными раскатами Голоса. — Это высшая радость для отца — знать, что сын будет прославлен.

— Не благодари, человек. Тебе еще захочется меня проклясть. Мой дар еще никогда приносил счастья. Лишь славу. Dixi.

Он стал вдруг щепкой в буре, листиком в смерче…

Он проснулся.

* * *

— Отец, послушай, я придумал стишок… — Квинт крепко держал лист бумаги. Глаза блестели, весь его вид выдавал крайнее волнение.

Тиберий взлохматил волосы пятилетнему мальчугану и пытливо посмотрел ему в глаза. Он или все же брат?

Марк невдалеке упражнялся с деревянным гладием, истребляя сорняки. Битва была в самом разгаре. С воинственным кличем Марк совершил тактический обход и напал на клумбу с цветами. Тиберий улыбнулся — Тулия будет в ужасе, когда увидит, что осталось от ее цветов. Ничего, пусть мальчик играет.

— Отец, так тебе понравилось?

— Очень понравилось. Ты молодец.

— Я знаю, я буду поэтом. Меня узнает весь Рим.

Он? Не он? Сколько же придется мучиться этим вопросом? Не это ли твое проклятие, бог?

* * *

Братьям было по пятнадцать, когда отец рассказал давний сон. Марк выбрал военную карьеру. Квинт — путь слова. Его стихи уже звучали в богатейших домах Рима. Известные поэты спорили за право обучать талантливого юношу.

Отец уже знал, чьи слова прогремят на весь мир. Братья тоже. Квинт с легкостью играл словами.

Для него составить безукоризненную оду стало безделицей — занятием на два-три часа. Марк же радовался за брата. Конечно же, что-то скребло на сердце. Но… Это же брат. Нет, Марк тоже не стал сомневаться. Не захотел.

Отец посмотрел на юного воина, крепко сжал его плечо и глухо сказал:

— Vivere militare est. Ради брата, ради Рима. Ради себя.

Марк хотел отшутиться, но что-то сдавило горло. Марк решил, что отныне будет избегать многословия — пусть остается брату. У каждого свой путь. И сил хватило лишь на два слова:

— Спасибо, отец.

* * *

Из штаба прислали beneficiarii. Тридцатилетний легат Марк Корнелий даже не пытался спорить — знал, что бесполезно. Придется присматривать за чьим-то сынком-неумехой. Ничего другого Марк не ожидал.

— Патриций Гай Гракх прибыл в ваше распоряжение, командующий, — юный патриций держался достойно, что несколько удивило легата.

Обычно выходцы из богатых семей появлялись в носилках. Неважно, что Рим находился в двух месяцах пути — традиции превыше всего. Юные патриции считали, что недостойно представителям богатых родов осквернять стопы грязью варварской страны.

— Постараюсь сделать все возможное для славы Рима.

Эти слова понравились Марку. И удивили. Обычно патриции всеми силами старались прославить Императора, частенько забывая о Риме. Этот же паренек поставил Рим на первое место.

Марк открыто улыбнулся и протянул руку:

— Зови меня просто Марк. У меня в легионе нет места пустым формальностям и преклонению перед званиями. А насчет твоего обещания… Faber est suae quisque fortunae.

Три месяца прошли в непрекращающихся стычках. Карфаген не вступал в открытую войну, а Рим ограничивался присутствием войск на границе. Люди же гибли десятками каждый день, каждую ночь.

Марк налил две кружки вина. Протянул одну Гракху.

— Плохо дело… — Легат выплюнул эти слова, как горечь полынной настойки.

Гракх кивнул:

— Если карфагеняне полезут, нам не выстоять. Осталось в лучшем случае три четверти воинов. Эта война, Марк, а не мелкие пограничные стычки.

Последние три слова патриций выделил особо. Подобные обороты частенько попадались в сводках новостей из сената.

— Надоело, — бросил Марк и отпил глоток вина.

* * *

Эта ночь пахла кровью. Передовые части Карфагена ударили внезапно и Пятую когорту смели в полчаса. Еще можно было бы что-то изменить, но время уходило песком сквозь пальцы — пока прибежал вестник, пока легион дошел до заставы, пока…

Марк не успевал.

Там, на берегу этой проклятой речки Тицины, умирали шесть сотен воинов. Его воинов. А легион все еще выходил на рубежи.

Гракх глухо сказал:

— Это война.

Марк коротко кивнул. В такие минуты ему было неприятно прибегать к словам. Казалось, что они мешали, забирали драгоценное время. Когда-то Марк ответил отцу: «Слова пусть остаются брату, дела — мне».

Через полчаса легион вышел к заставе. Прибрежный песок Тицины казался черным от крови. Никого. Тишина. Смерть.

— Будь они прокляты, — сдавленно прошептал Г ракх.

С левого фланга донесся крик:

— Карфаген!

Марк не стал ждать:

— Две алы конницы — удар по правому флангу.

Гракх, держи центр. Я на левый фланг.

— Выполняю, легат.

— Третья, Седьмая когорты в обход, ударите с тыла.

В небе послышался странный поющий шелест. Так мелодично и страшно могут петь лишь стрелы.

— Щиты! — успел рявкнуть Марк.

На порядки римлян обрушились тысячи черных птиц.

А через пять минут подоспела пехота Карфагена. Это был не бой.

* * *

Темная кровь сочилась из-под ладони. Марк Корнелий не раз уже видел такое. Но никогда не мог представить, что из его бока будет по капле вытекать жизнь.

Боль еще не пришла. Да скорее всего и не придет — не успеет. Легат уже видел такие раны — немного поноет, и все. Ранение в печень смертельно по определению.

Он собрался с силами и вышел к воинам. Нужно что-то сказать. Пусть это всегда лучше получалось у брата. Пусть.

— Воины! Братья! — голос не подвел. — Перед Империей новая опасность. И мы, воины Рима, не вправе отступать. Мы остановили врага и дали время Империи подготовиться. Гонцы уже спешат к регулярным частям. Скоро здесь будут лучшие легионы Империи. Вам же нужно продержаться…

Горло перехватило. Горечь приближающейся тьмы мешала подобрать нужные слова. Марк улыбнулся — вот и пригодилось умение говорить кратко, выбирать скрытую суть. Столько лет насильно заставлял себя ограничиваться минимумом слов. И вот…

Марк оглянулся — молодой Гракх мрачно смотрел на него, в глазах молодого патриция желание отомстить сплеталось в невероятную вязь с болью от невозможности что-либо изменить. Ничего, парень. Главное — останься жив. Вернись в Рим и передай мои слова — последние, единственно верные.

— Delenda est Karfagen!

Художник Лена САНКИНА