Была в моем детстве речка Губазоули, зелёная и тихая у полошх берегов, белая и шумная на перекатах. Мы привыкли к ней и никогда не думали о том, что без нее наша жизнь могла быть совсем не такой, какой была. Прошли годы, мы выросли, научились жить по точно заведенному распорядку, в котором не было уже места плеску зелёных волн, и вдруг мы читаем у Нодара Думбадзе: «Через Губазоули перекинут мостик. Каждой весной взбушевавшаяся река уносит его, оставляя только торчащие из воды чёрные сваи…»

Была в моем детстве песня. По вечерам приходил ко мне сколькотоюродный брат Романиа, усаживался на траву и, откинув голову назад, резким фальцетом выпевал: «О-до-йй-а!» Несколько раз повторял фразу, закрыв глаза, словно вслушивался в себя, заклинающе вскидывал руку с двуперстием: «Второй голос, второй!» — и, угадав по нашим лицам, что вот сейчас мы последуем за ним, взвивался голосом на недосягаемую высоту. А потом снова нас окружала тишина, и снова слышна была Губазоули. Мы привыкли к нашим песням и никогда не думали о том, что без них наша жизнь могла быть совсем не такой, какой была. Прошли годы. Мы выросли. Романиа гдето служил, и уж, конечно, мы никогда больше не собирались на домашние спевки.

Но вот однажды я приехал в очень старый город Мцхета, забрел в собор Свети-Цховели и услышал восьмисотлетний хорал «Ты — лоза»… Высокие голоса тонкими лозами обвивали могучую басовую ветвь.

Многоструйное течение полифонии охватывало всё вокруг — мерцающие краски фресок и просветленные лица людей, нескончаемый поток машин на Военно-Грузинской дороге и авиатрассы над черепичными кровлями Мцхета…

В соборе Свети-Цховели пела «Гордела». Что я знал тогда об этих парнях? Студенты Тбилисской консерватории, занявшиеся поиском, реставрацией и исполнением древних грузинских песен и песнопений. Применившие для записи их полузабытые народные нотные знаки — «невмы». Назвавшие свой ансамбль именем старинной гурийской песни «Гордела», напетой дедом их однокурсника, известным народным певцом. Для многих то была просто сенсация: в концертном зале спета песня «Батонебо», родившаяся в дохристианские времена, — её пели над постелью ребёнка, больного корью или краснухой.

Записаны неизвестные варианты «Хасанбегура» и «Мравалжамиер».

Ноэль Гринберг, руководитель ансамбля «Про мусика», показал их Стравинскому, а тот пришел в восторг и опубликовал статью об удивительной полифонической фактуре грузинских народных песен.

«Гордела» съездила в Софию и привезла медали лауреатов Международного фестиваля молодежи и студентов. Словом, этот ансамбль казался выдающимся, под стать многим событиям конца пятидесятых — начала шестидесятых годов, выдающимся, но локальным явлением. И никто не мог подумать тогда, что, «Гордела» — исток, что начатое студентами освоение многовековых музыкальных традиций приведет и к пробуждению подлинно всенародного интереса к мелосу, что древнее певческое искусство станет составной частью социалистической культуры, явлением, неотделимым от народного самосознания.

— Никогда еще, по крайней мере в этом столетии, хоровое пение не переживало такого расцвета и подъема, как сейчас, — говорил в интервью известный грузинский композитор Отар Тактакишвили.

В субтропическом Махарадзе и в высокогорной столице Сванетии Местиа открыты певческие школы, где детей обучают старинному ладу и канонам народного многоголосия. Многочисленные септеты «Швидкаца» успешно конкурируют с электрогитарными ансамблями. Недавно в Москве исполнялся вокально-симфонический цикл «Гурийские песни» — блестящая современная интерпретация народной полифонии. Во французском городе Конфолане, где проходил Международный фестиваль песенного и танцевального фольклора, автобус с ансамблем «Рустави» не смог подъехать к концертному залу: запрудившая подъезды толпа скандировала: «Шан-сон! Шан-сон!». И ребятам пришлось песней прокладывать себе дорогу…

Где начиналась «Гордела»? Я хочу пригласить вас в село Макванети…

Обычное гурийское село. Зеленые, опоясанные террасами холмы. Крытые дранкой, черепицей, шифером дома — «ода» на сваях. Просторные дворы и дорожки к широким маршам лестниц. Поля, на которых высокой стеной встает кукуруза. Сельская площадь и огромные весы под навесом — начало и конец всех дорог и тропинок к нагорным плантациям. Врытые в землю под раскидистым орехом кувшины, и могучие лозы «изабеллы», подобно лианам обвивающие стволы деревьев… Можно набросать несколько более или менее достоверных эскизов Макванети, но сейчас Макванети возникает в памяти воплощением песенных образов стародавних и близких времен.

Песня — проверка ценности человека.

Приходили в дом сваты. «А чем богат Иеремия?» «Вы знаете, чем. Вы знаете, каков он в песне. Кто лучше него владеет старинным ладом? Никто. Вы знаете, какой у него голос и какие песни он поет».

Человек живет с песней. Значит, он будет добрым отцом и заботливым мужем. Научит детей ценить добро и воздавать за него. Он построит себе красивый дом, возделает щедрое поле. И когда настанет праздник, он сумеет объединить людей в нерасторжимую семью. И когда придет горе, он поддержит вдов и приласкает сирот…

Песня — это труд.

На рассвете люди уходят в лес. Вчера они валили стволы, а сегодня им надо вывезти их из чащобы. Будут строить дом. «Кто первый голос? Ты, Сардион? Начинай!» Сардион накидывает на плечи лямки и, напружинившись, взбадривает себя выкриком: «Элеса-а!» Восемь человек повторяют за ним это слово. Сдвинулось бревно, заскользило по жухлой листве. Восемь голосов выводят «Элеса» — у каждого своя нота, своя линия, словно люди не слушают друг друга, но так только кажется: согласованное движение напряженных мышц выверено сложной гармонией многоголосия. И когда люди из душной зеленой полумглы выходят навстречу свету и ветру и замолкает хор, никто не говорит: «Хорошо поработали». Если и скажет, так только: «Хорошо спели «Элеса!»

Так было в старом Макванети. Так и сегодня.

…На заре идем мотыжить кукурузу. На соседних участках нас уже ждут соседи. Все они глядят на Джимшера, взглядами подстегивают его: «Ну же, ну!» И вот бодрящим вызовом односельчанам звучит песенный возглас «Гордела», и люди подхватывают его. По всему полю, от края и до края, ходит «Гордела», песня-соревнование, песня-импровизация…

Как и в моем селе, как и во многих других селах Грузии, в Макванети все многообразие жизни — рождение человека, работа в поле, постройка дома, подготовка к охоте, свадьбы, праздники урожая — сопровождалось песней. В Макванети вот уже несколько веков творит песню певческий род Эркомаишвили.

Артема Эркомаишвили слушали Максим Горький и Ромен Роллан. «Счастлива страна, где живут такие люди, счастливы люди, у которых такая песня», — сказал французский писатель.

Внук Артема — Анзор создал «Горделу». Человек нашел золотоносную жилу. «Повезло», — сказали о нем. Быть может, и впрямь это так, только вот какое правило вывела жизнь: «везет» незаурядным людям. Анзору «повезло»: рядом с ним жил наделенный необыкновенным даром человек, чья изумительная память хранила текст и мелодии двух тысяч песнопений, никогда и никем не записанных.

Но почему «повезло» именно Анзору, почему именно он, а не кто другой сумел выразить неосознанную тягу многих и многих людей к творческому наследию народа?

Вряд ли здесь дело только в возможностях творческой личности. Повсеместный интерес к древнему зодчеству, изобразительному и прикладному искусству, песенному фольклору, к бесценным, покрытым паутиной вещам, закономерность, как это ни парадоксально звучит, предопределенная научно-техническими достижениями века. Такую мысль высказал Отар Тактакишвили:

— Техника, немыслимое еще полвека назад развитие средств массовых коммуникаций разрушат стены регионального отчуждения. Самоизоляция национальных культур губительна для них. Общение, в которое неизбежно вступают сегодня духовные ценности, становится фактором взаимообогащения национальных культур. Когда в твоем доме начинают звучать голоса всего мира, у тебя возникает желание ответить им своим неповторимым голосом. Хватит у тебя на это сил — и творческие достижения твоего народа станут достоянием общечеловеческой культуры.

Сил хватит, если ты наделен мужественным талантом.

Талантом молодым, дерзким, раскованным. Талантом, побуждающим к творческому соревнованию. Последнее чрезвычайно важно.

Анзор мне рассказывал:

— Когда я окончил школу, Артем сказал мне:

«Триста лет наш род песне служит, а никто из нас нотной грамоты не знает…» Я поступил в консерваторию. То было время, когда нас буквально затопила информация о поисках в области новых музыкальных форм и средств. Представьте себе деревенского паренька, впервые попавшего в большой город. Он жадно вбирает в себя неведомую новь, слушает музыку, слушает восторженные разговоры об удивительной структуре сверхсовременных произведений и незаметно для самого себя сравнивает их с тем, что знает с детства. Постепенно в нем зреет протест: да, все это чрезвычайно интересно, но почему никто не подумает о том, как мы богаты и как расточительны!

Я начинал понимать, что такое искусство Артема. Я страстно желал ему долгой жизни, но он угасал. Неужели конец вечной песне? Я был убежден: это искусство современно и оно необходимо нам…

Анзору всегда пелось, как дышалось. А тут он вдруг задумался над тем, как формируется этот невыразимо высокий, «тоньше тонкого», как говорят народные певцы, голос, и как это одному человеку удается так свободно распоряжаться голосовыми регистрами'… Начал записывать названия песен, вспоминал, как исполнялись они разными певцами. В первый день первых каникул попросил Артема напеть что-нибудь. Записал мелодию обычными нотными знаками, проиграл на фортепьяно и не узнал её: современная нотопись не совладала со звуками, звучавшими в голосе Артема намного выше полутонов.

И снова на помощь пришел Артем: «Попробуем применить «невмы». Обычно этими знаками народные певцы пользовались для того, чтобы облегчить новичкам разучивание незнакомой голосовой партии, способствовать быстрому вхождению в ансамбль. На этот раз «невмы» понадобились для прямой записи.

Анзор взял камертон, нашел нужную тональность, пометил начальную строку, а Артем, внутренне следуя за мелодией, пел кадансы, и Анзор записывал их… Они были несказанно счастливы, когда увидели, что новая запись сохраняет все голосовые оттенки, полутона, колорит песни.

Потом Артем сказал ему: «Я тебе такое спою…» И Анзор услышал хоралы. Он вспомнил соборные фрески, вспомнил мастеров, они «людей богами рисовали и в людях видели богов».

Он вернулся в Тбилиси, показал записи своим учителям, сокурсникам, руководителям Союза композиторов, и они сказали: «Это должны услышать все». И тогда он впервые подумал об ансамбле, который объединит искателей и исполнителей Великой Народной песни. Рядом были товарищи — одни пришли в консерваторию с берегов Губазоули и Натанеби, другие росли в Тбилиси, но всем им одинаково дорога и понятна была его мечта.

— Я мечтал о коллективе единомышленников, — говорит Анзор, — которому по силам будет и глубокая исследовательская работа и высокое иснолнительство. Я замышлял издание книг и нот. Хотел, чтобы как можно больше людей узнали о том, что они владеют неисчислимыми богатствами. Ансамбль «Гордела» осуществил эти замыслы. Теперь такую работу мы делаем в «Рустави». Считаю очень важным для себя и для моих товарищей то, что этот ансамбль родился именно в Рустави, городе очень современном и очень молодом. И Артем…

Анзор обрывает себя на полуслове. Долго молчит, листает рукопись своей последней книги, перебирает кассеты с магнитофонной лентой.

— После консерватории я пошел служить в армию, получал от Артема письма: «Как много нам еще надо записать!» И вдруг мамина телеграмма: «Дедушка скончался»… Я подумал: все кончено! Но вот почитайте!…

Я читаю письма, адресованные руководителю ансамбля «Рустави» Анзору Эркомаишвили. Письма из Кахетии и Мингрелии, Верхней Рачи и Гурии, Сванетии и Карталинии… «Мы живем в селе Хашми, очень старые люди. Приезжай к нам, пока мы живы. Мы тебе такую «мравалжамиер» споем, какую ты никогда не слыхал».

— Поехали. Записали. Изумительная вещь. И впрямь неизвестный вариант. Хотите послушать?

Он включает магнитофон. Какие-то неясные шорохи, звяканье утвари, шепот, смешки, надтреснутый, старческий голос: «Сандро, ты начнешь?» И вдруг тишина, а затем я уже не вижу Анзора — конкретный человеческий образ размыт поющими волнами, нахлынувшими на нас.