24. ВОЙНА

Вo время войны 1870 года Жюль Верн состоит в Национальной гвардии в Кротуа. Онорина же продолжает жить в Амьене. Он пишет «Крушение „Ченслера"».

Кротуа находится лишь в семидесяти километрах от Амьена. Онорина, естественно, любит бывать в этом городе, где живет ее семья. Муж совершенно согласен с ней, что зимой в Кротуа довольно уныло и что из Амьена ему легче ездить в Париж, где он часто живет довольно подолгу. Поэтому он снял небольшую квартирку в Амьене, на бульваре Гианкур. Через несколько лет он переселится в Амьен, на бульвар Лонгвиль, 44.

Тем не менее Кротуа из-за этого отнюдь не покинут, Жюль Верн сохраняет там свой дом и живет в течение многих лет с весны до осени. Они зимуют в Амьене главным образом потому, что «Сен-Мишель I» в это время без оснастки и не выходит в море.

Год 1869 закончился для Жюля Верна блестящим успехом. «Журнал воспитания» напечатал наконец «Двадцать тысяч лье под водой», но автор был очень огорчен тем, что в журнале его вещь «раздроблена на мелкие части», поскольку она много от этого теряет. К счастью, отдельной книгой роман должен выйти в конце года. Одновременно «Журналь де Деба» напечатал «Вокруг Луны».

Писатель уже забыл два произведения, над которыми работал с такой страстностью. Он с увлечением пишет «Историю великих путешествий и великих путешественников», «убивая себя» на этой работе, и, вероятно, для того чтобы рассеяться, подумывает о своем «Робинзоне», который «идет хорошо и писать которого занятно».

Всеобщая история великих путешествий составит «3-4 тома, которые дополнят библиотеку воспитания на улице Жакоб», что касается «Робинзона», он надеется выслать издателю первую часть, в мае 1870 года.

«Я целиком погрузился в Робинзона. Нашел изумительные вещи! Работаю вовсю и не могу думать ни о чем другом, за исключением Парижа, куда приезжаю всегда furens amore, возвращаюсь в том же состоянии». Это письмо действительно послано из Парижа, где писатель провел несколько дней, намереваясь возвратиться туда еще на две недели в конце месяца. Судя по контексту, письмо это следует отнести к началу 1870 года: он отмечает температуру 8° ниже нуля и говорит, что в Париже не совсем спокойно.

«Furens amore!» Это латинское выражение способно вызвать у нас улыбку, по если подумать, то в смысле, который ему придавал Гораций, оно лишь соответствует французскому «plein d'ardeur» — «полный пыла!».

Если Париж неизменно влечет к себе Жюля Верна и если он приезжает туда «furens amore», то, находясь там, он также «furens amore» мечтает только о своем рабочем кабинете в Амьене или в Кротуа, чтобы жить там жизнью героев, о которых он в данное время пишет.

В письме из Кротуа — по-видимому, от мая 1870 года — сообщается о посылке корректур «Плавающего города» и последних страниц «Вокруг Луны», печатавшихся фельетоном в «Деба». В нем же раскрываются и политические воззрения Жюля Верна:

«Депеша извещает о пяти миллионах голосов «за» и одном миллионе «против», и должны поступить еще сведения о 116 округах. Он получит огромное большинство, здесь, в Кротуа, 285 — «за», 10-«против», 5 воздержавшихся. Что бы им там ни говорили, все они голосовали против Республики, миленький народец!»

Действительно, плебисцит 10 мая 1870 года дал семь миллионов голосов «за» и полтора миллиона — «против» при голосовании за реформы и власть императора, оказавшегося четыре месяца спустя низложенным! Что касается Жюля Верна, то он был непоколебимым.

Империя казалась еще очень сильной, несмотря на демонстрации, имевшие место на погребении Виктора Нуара, которого убил выстрелом из пистолета Пьер Бонапарт. Однако политика Эмиля Оливье, ставшего сторонником Империи, была не по вкусу отшельнику из Кротуа. Опасение перед возможностью войны проявляется у него впервые тогда, когда он убеждает Этцеля поехать лечиться в Швейцарию: «Здесь все как будто полагают, что будет война с Пруссией. Я лично не могу этому поверить, не верю ни одному слову. А Вы?» Он не хочет верить в вооруженный конфликт, так как войны представляются ему нелепостью. Одному воинственно настроенному жителю Нанта он отвечает так: «У меня никогда не было особого желания поколотить пруссаков, а еще меньше — быть ими поколоченным, что — увы! — очень может случиться».

В этом проявляется дальновидность, которой отнюдь не обладало большинство французов, недооценивавших силу Пруссии и не понимавших, что ее поддерживает вся Германия.

Ранней весной он возвратился в Кротуа уже на все лето: «Здесь все идет отлично! Ах, друг мой, бушлат, башмаки на деревянной подошве, морской воздух, корабль, Кротуа! Вот где мое здоровье! То, от чего я простужался в Париже, здесь меня излечивает от простуды».

В совершенно неожиданном постскриптуме он просит друга написать ему, будто необходимо его присутствие в конце месяца в Париже из-за корректур «Плавающего города». Невольно задаешь вопрос, что же пришло ему в голову? На самом деле у него возник проект, не лишенный фантазии, но вскрывающий неустойчивость его настроений:

«Вы пишете, что приедете в Кротуа, возвращаясь из Брюсселя: отлично! Но не забывайте, что к 25 числу (вероятно, июля месяца) я намерен предпринять длинное путешествие в Париж на «Сен-Мишеле I». В своем последнем письме я даже просил Вас написать мне, что мое присутствие в Париже необходимо для согласования иллюстраций к «Плавающему городу». Итак, торопите меня».

Подняться вверх по Сене на «Сен-Мишеле I»! Странная идея! Онорина не одобряет этой поездки, считая ее экстравагантной выдумкой. Она пишет об этом своей тетке Амели де Провен: «Жюль только что приехал и уже намеревается оставить меня! Вбил себе в голову мысль отправиться в Париж на «Сен-Мишеле». При такой засухе он обязательно сядет на песчаную мель. Ну и пускай! Так ему и надо. Такой непоседа!»

По возвращении в Кротуа он пишет 20 августа отцу: «Вот я и возвратился из длинного путешествия в Париж, которое прошло довольно легко. В течение десяти дней «Сен-Мишель» стоял у Моста искусств и имел честь вызывать немалые скопления публики. На обратном пути у нас было множество происшествий, и, если бы кораблик задержался еще хоть на день, не знаю, когда бы удалось ему подойти к своему постоянному причалу, так как в Сене совершенно нет воды».

Мы можем добавить, что он вовремя добрался до Кротуа: война была объявлена 19 июля. В августе прусские войска уже проникли во Францию, а затем вскоре последовали поражения при Бори, Резонвилле, Гебвиллере и Сен-Прива.

Домой он возвратился 13 августа, о чем свидетельствует датированное этим числом письмо к Этцелю, в котором он благодарит его за приятный сюрприз, ожидавший его по возвращении: известие о декрете, награждавшем его орденом Почетного легиона.

«Вы пишете, что рады были хоть что-то для меня сделать в данном случае. Считайте, что Вы сделали все, абсолютно все, и что только Вам я этим обязан»… Несколько дней спустя он добавляет: «Жду все время известий из Нанта и после этого поеду. Может быть, теперь я решу ускорить это путешествие и предприму его сейчас, не откладывая до зимы. Мы очень обеспокоены тем, что происходит в Париже… Здесь распространился слух, что там воздвигают баррикады. Несомненный факт, что из французских городов вызывают в Париж всех пожарных-добровольцев. Несмотря ни на что, я верю в победу французов на равнинах Шампани, во второе Вальми».

Нервное состояние мужа тревожит Онорину, и она сама берется за перо, чтобы написать Этцелю и поблагодарить за его письмо Жюлю. При этом она делает довольно грустные признания:

«Сегодня утром Ваше милое письмо осчастливило нас, и, может быть, оно вернет радость в наш дом, ведь Вам хорошо известно, что Жюль вот уже несколько месяцев загрустил и все хандрит. Устает ли он от работы? Или она ему труднее дается? Одним словом, он как-то приуныл. И при этом изливает на меня всю досаду, которую вызывает в нем эта хандра. Я замечаю, что он с трудом садится за работу: сел — и тотчас же снова встает, жалуется на все это и винит меня. Что мне делать? Что говорить? Я плачу и прихожу в отчаянье. Когда ему докучает и его утомляет семейная жизнь, он садится на свой корабль, уезжает, и большей частью я даже не знаю куда. Вы вот изо всех сил стараетесь сделать его хорошим писателем. Как Вы думаете, неужели нужно оставить надежду сделать из него приличного мужа? Простите меня за это откровенничанье. Начав писать, я сперва хотела только поблагодарить Вас, но огромная радость, которую Вы нам доставили, побуждает к признаниям…»

Издатель тотчас же ответил на благодарственное письмо своего автора:

«Крестик свой Вы заслужили, каковы бы ни были политические обстоятельства момента… Я рад, что Вы получили его и что я имел к этому некоторое отношение. Напишите же пару слов Вейсу, он вел себя молодцом. Литератор в данном случае дает орден литератору…»

Известие о здоровье отца, которое получает Жюль Верн, крайне тревожно, и, как он сам предполагал, ему приходится поторопиться с поездкой в Нант.

«Приезд мой, — пишет он, — доставил отцу большую радость… Бедняга, я нашел его очень изменившимся, очень постаревшим физически, но с живым по-прежнему умом и сознанием. Семья, где прежде все были такими веселыми, опечалена, да и обстановка, по правде сказать, безрадостная: кое-кто из близких погиб на войне в тех частях, которые больше всего участвовали в активных действиях, или же от них нет никаких известий. Все здесь до крайности восстановлены против императора. Никому и в голову не приходит, что он мог бы вернуться в Париж, безразлично — победителем или побежденным. Ополченцы наши здесь весьма задиристы, только и думают, как бы «дать в морду» офицеру, и их организация проходит с большим трудом. Между тем похоже на то, что новости стали получше. Если пруссаки и окажутся под Парижем, то их будет немного, и мне кажется, что осады вам опасаться нечего. Их выдвинувшиеся вперед части, по-видимому, остановились».

Однако события развертываются очень быстро. Седанская капитуляция 2 сентября, о которой стало известно 4-го, привела к падению Империи. Жюль Верн все еще в Нанте, откуда он пишет Этцелю:

«Что же теперь будет с Вами?… Нашествие продолжается. Пруссаки идут на Париж. Что предпримет Республика? Здесь, как и везде, к новому правительству относятся с большим одобрением. Но один вопрос является важнейшим: есть ли у нас оружие? Все дело в этом, и, к сожалению, кажется, что оружия совершенно нет».

С трудом удается ему вернуться в Кротуа: через Париж ехать нельзя, приходится его объезжать. Дойдет ли до Этцеля письмо, отправленное 21 сентября? Сомнительно, так как дорога на Мане будет вот-вот перерезана. Жюль Верн хочет, чтобы Этцель-сын знал, что у него нет более искреннего, верного, преданного друга и, «что бы ни случилось, ничто их не разлучит. Однако нынешнее ужасное положение слишком напряженно, чтобы все это могло долго продолжаться. Если Париж окажет сопротивление, пруссаки сами вынуждены будут просить мира, так как зима обернется против них. К тому же они не могут обстреливать Париж, не взяв хотя бы одного форта, а говорят, что форты эти неприступны. Нет! Если не будет измены изнутри, они не возьмут Парижа. Провинция готова защищаться изо всех сил. Но нам необходимо оружие, оружие! А здесь его совершенно нет. В Нанте на каждую роту в 400 человек имеется только пятнадцать ударных ружей. Всюду организуется национальная гвардия. Но, повторяю, оружия всюду не хватает».

Жюль Верн опасается также, что прервано будет сообщение с Амьеном. Он лично состоит в Национальной гвардии Кротуа. Онорина с детьми в Амьене с сентября 1870 года: там, в большом городе, они меньше подвергаются опасности. «Пруссаки усвоили весьма отвратительную привычку жечь и грабить деревни, и лучше, чтобы женщины были подальше», — пишет он отцу.

Все же ему удается повидаться с Онориной в оккупированном городе и провести три дня среди пруссаков.

«В нашем доме их четверо, — пишет он отцу, — домом они очень довольны, чему легко поверить! У себя они так не питаются. Им дают много риса, чтобы их крепило, так удобнее. Это тихие, кроткие парни из 65-го линейного полка. Впрочем, Онорина, весьма смыслящая в подобных делах, все отлично организовала. Я возвратился в Кротуа, это мое законное местопребывание, и я должен постоянно находиться там… Париж — герой, но выстоит ли он до наступления голода?… Мы очень мало знаем о Париже и о Луарской армии, которая, несомненно, отступила очень далеко. Есть ли у Вас лично какая-нибудь надежда?»

Ему удалось 3 января 1871 года отправить Этцелю письмо, однако — открытое. В нем он признается, что от оккупации они не слишком страдали.

Правительство национальной обороны издало декрет о массовой мобилизации всех мужчин от двадцати до сорока лет. Если это распространится и на мужчин до сорока пяти, Жюлю тоже надо будет идти, и он уже заранее приобрел шасно. «Но, — добавляет он, — законен ли этот декрет и в какой мере ему будут подчиняться? Если Учредительное собрание одобрит эти декреты, тогда спорить не о чем. Поэтому, на мой взгляд, сделали большую ошибку: надо было с самого начала собрать где-нибудь Учредительное собрание».

Мысль эта была правильной, ибо Бисмарк желал договариваться только с законным правительством, и отчасти поэтому закончилась неудачей встреча, которую имели с ним Жюль Фавр и Ферриер 15 сентября 1870 года. Далее в письме он пишет:

«Теперь я верю, что скоро будет заключен мир, и мне кажется, что все в этом заинтересованы.

Сейчас, в момент, когда я пишу, перемирие, наверно, уже подписано. Я твердо в это верю, и если мы отделаемся только двумя миллиардами контрибуции и разоружением крепостей в Эльзасе и Лотарингии, то это будет не так уж плохо…»

Обмен ратифицированными грамотами мирного договора состоялся 21 мая 1871 года, в день, когда Версальская армия вступила в Париж. Жизнь в столице медленно и с трудом входила в свое русло. Жюль Верн возвратился туда в первый раз в июне вместе с братом и сообщил об этом Этцелю: он посетил «эти жалкие развалины… Вашей улице Жакоб, кажется, повезло, она отделалась несколькими царапинами. Но там же по соседству улица Лилль, какой разгром! Это просто ужасно!»

Он беспокоится о будущем, начинает блуждать около Биржи, не зная, сможет ли «заняться литературным трудом в такие времена».

15 февраля 1871 года Жюль Верн написал «своему дражайшему Этцелю», извещая его о своей деятельности:

«Да, я основательно поработал. Да, у меня на это хватило сил. К тому же я жил здесь один. Приеду к Вам с двумя законченными томами. Но я не продолжал Робинзона, о нем нам с Вамп надо будет еще поговорить. Вы знаете, что я держусь за свои мысли с упрямством бретонца. Да, Париж оказался Робинзоном в грандиозном масштабе. Но это дело третьего тома, а не первого. Когда задуманы три тома, приходится экономно расходовать эффектные ситуации и задумываться над кульминацией, — иначе погибнешь.

Итак, я привезу Вам том, полный ужасающего реализма. Заглавие — «Крушение „Ченслера”». Думаю, что и на плоту «Медузы» не творилось таких ужасов. А главное, надеюсь, что все это будет выглядеть правдиво, если я не самообольщаюсь.

Вторая книга пока не имеет заглавия, разве что «Приключение полудюжины ученых в Южной Африке». Речь идет о некоей ученой комиссии из англичан и русских, направляющихся туда измерять дугу меридиана. Это научно, да не слишком… Вдохновили меня на это дело труды Араго.

Наконец, приступаю сейчас к новой вещи — «В стране мехов». Мне кажется, что мы в провинции были лучше осведомлены о положении в Париже, чем Вы до последнего времени о провинции. Парижу не помогли, да и не могли бы помочь отдельные воинские части (какой я стратег!). Париж неизбежно должен был пасть. Вы не знаете провинции, особенно провинции, захваченной неприятелем. Итак, что же произошло? После Седана у нас могла бы быть только откровенно республиканская палата. А теперь, несмотря на все наши усилия, она будет таковой лишь наполовину».

Здесь можно явственно увидеть, о чем пеклись оба друга: о республиканской форме правления. Провозглашение Коммуны их возмутило не столько из-за доктрин, которые она пыталась проводить в жизнь, сколько из-за того, что она подвергла опасности Республику.

Окружение Этцеля, каким бы сторонником порядка он ни был, оставалось в общем достаточно эклектичным. Издатель никогда не опасался принимать авторов из революционной среды. Он поддерживал Прудона. Если он и не сочувствовал Коммуне, то, во всяком случае, много сделал для таких коммунаров, как Груссе и Реклю. Жюль Верн, как известно, подружился с Груссе и восхищался Реклю.

 

25. ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ

Женщина в творчестве Жюля Верна. «Плавающий город» (1871), «Приключения трех русских и трех англичан».

Мы видели, что Онорина проявила полное равнодушие к «Путешествию на воздушном шаре». Она считала, что обследовать Африку в течение пяти недель — дело нестоящее. Был ли ее муж несколько разочарован, что она принимает так мало участия в его работе? Не из-за этого ли возмечтал он о женщине, которая, не участвуя непосредственно в действии произведения, всячески побуждает Акселя совершить путешествие к центру Земли? Похоже, что он вложил в уста Гретхен слова, которые ему самому хотелось бы слышать, ибо он чувствовал себя не понятым своей подругой жизни, хорошенькой, обладающей живым умом, но имевшей достаточно других забот, чтобы следить за его литературной работой.

В 1865 году «Мюзе» опубликовал новеллу «Нарушители блокады», написанную в то время, когда писатель еще верил, что сможет обрести в женщине вдохновительницу и помощницу.

Капитан Джеймс Плэйфер прорывает блокаду, установленную в ходе Гражданской войны северянами вдоль берегов Америки, занятых южанами. Этот дерзновенный замысел возник у капитана «Дельфина» в целях чисто меркантильных, но под влиянием Дженни Холлиберт, в которую он влюбляется. Главной задачей капитана станет не обмен оружия на хлопок, а побег из плена отца этой девушки, содержащегося в Чарльстоне. Дженни идет еще дальше и хочет заставить молодого человека разделить ее антирабовладельческие взгляды, засыпая его самыми убедительными доводами, сопровождаемыми столь обаятельной улыбкой! Вскоре капитан уже покорен и признается сам себе: «Эта смелая девушка — хозяйка на моем судне. Если бы Дженни пожелала, чтобы я выбросил за борт весь этот груз контрабанды, я бы сделал это без колебаний, из одной любви к ней». В конце концов он действительно не колеблясь рискует своей жизнью и жизнью своей команды ради осуществления задуманного ею плана. И все заканчивается свадьбой.

Очевидно, писатель с удовольствием рисует образ изящной Дженни, за нежностью и внешней слабостью которой скрывается энергия, поддерживающая ее возлюбленного в очень опасном предприятии. Женщины, которых впоследствии будет изображать Жюль Верн, вполне подходят под эту схему, и, может быть, он не без причины так охотно остается ей верен. Надо признать, что ни Каролина, ни Онорина не соответствовали такому идеалу. Забавно отметить, что обе женщины, когда им довелось встретиться, оказались в наилучших отношениях.

Жюль женат уже десять лет: время пылких страстей прошло. Наступил момент, когда влюбленность превращается во взаимную привязанность и когда уже начинают подводить итог брачным отношениям. По-видимому, между супругами проявляется некоторое различие. В то время как один блуждает в недрах земного шара, рыщет по всему свету, путешествуя вокруг Земли, и даже покидает нашу планету, другая, не имея склонности сопровождать его в этом воображаемом мире, поглощена заботами о домашнем уюте, о своих туалетах, о приемах, которые она хотела бы устраивать на более широкую ногу. Улицы Парижа представляются ей миром, вполне достойным исследования, а их магазины, столь богатые разнообразными соблазнами, дают ей возможность делать куда более интересные открытия.

Поскольку она сама себя исключила из его интеллектуального мира, Жюль, берясь за перо, забывает даже о существовании женщины. Может быть, он испытывает от этого легкую грусть, нисколько, впрочем, не обвиняя жену. Не выражает ли он этого сожаления в «Путешествии к центру Земли», где женщина присутствует, однако очень отдаленно? Не изображает ли он в «Детях капитана Гранта» леди Элен как идеал женщины, созданной в его подсознании?

В «Двадцати тысячах лье под водой» любимой женщины уже нет в живых, и это роман абсолютного одиночества мужчины. Он вовсе не женоненавистник, он мизантроп, таящий в сердце горестную память о любимой подруге.

В кратком и трогательном эпизоде открывается нам на «Наутилусе» присутствие женщины, но женщина эта мертва, и, может быть, точно так же в сердце автора существует неясный и сокровенный образ некоей идеализированной женщины.

По-видимому, для заполнения какого-то пробела в публикациях 1871 года Жюль Верн превращает в роман, или же романтизирует — как он пишет об этом отцу, — путешествие, которое он в 1867 году совершил на «Грейт-Истерне». Придуманная им фабула на этот раз — «любовная история». Но здесь идет речь о несчастливой любви: молодую женщину выдали против ее воли за грубого человека, в то время как она любила другого, рассчитывая выйти за него замуж, и горе довело ее до сумасшествия.

Случай соединяет на «Грейт-Истерне» Фабиана, молодого человека, безутешного в своих обманутых надеждах и пытающегося как-то рассеяться в путешествии, Гарри Дрэйка, антипатичного мужа, и его безумную жену Эллен, которую он запер в каюте, подальше от любопытных глаз. Однако Эллен удается ночью выскользнуть из каюты на палубу, и ее неясный силуэт дает повод для россказней о появлении призрака.

Под конец Гарри Дрэйк и Фабиан под ничтожным предлогом бросают друг другу вызов и дерутся на дуэли во время грозы. Исход поединка еще неясен, когда Фабиан бросает свою шпагу, увидев безумную женщину, в которой узнает свою возлюбленную. В этот миг молния убивает Гарри Дрэйка. Эллен, так и не обретшую разума, доставляют по прибытии корабля в Нью-Йорк, на виллу, находящуюся неподалеку от Ниагарского водопада. Она излечивается, и читатель остается под впечатлением, что все устроится отлично. Не выдает ли этот сценарий затаенную мысль автора, который от своих любовных переживаний сохранил лишь воспоминание о вставших на его пути преградах да враждебное чувство к родителям, которые выдают дочь замуж, считаясь только с материальной выгодой? Тема эта вообще имеет тенденцию возникать под пером нашего писателя. Одна фраза как бы выдает некое личное сожаление: пассажиру, который, завидев юную парочку, говорит: «Как прекрасна молодость!» — он отвечает: «Да, молодость вдвоем».

«Плавающий город» — книга безо всяких претензий, дает описание Ниагары, которое Фаррер, как и Р. Эскеш, Предпочитал описанию Шатобриана в его «Атале».

В следующем произведении Жюля Верна, «Приключения трех русских и трех англичан», женские образы полностью отсутствуют: это путешествие холостяков. Сюжет довольно бедный, и «узел», которым завязывается интрига, почти лишен драматизма; главное в романе — операция по тригонометрическому измерению. Удастся ли шести ученым измерить в Южной Африке дугу меридиана?

Следует признать, что подобная тема, лишенная какого бы то ни было эмоционального содержания, является весьма неблагодарной. Удивительно, однако, что, несмотря на это, книга читается легко. Возможным это оказалось лишь потому, что повествователь сумел использовать второстепенные эпизоды и оживить ими основное действие. Его стиль, простой, бесхитростный, содействует быстрому развитию действия, которое в противном случае могло бы весьма скоро наскучить читателю.

Впрочем, автор пользуется возможностью высмеять не только конфликт между двумя начальниками экспедиции, кичащимися своим авторитетом, но и столкновение их национализма. Этим ученым, воодушевленным одними и теми же научными целями, но разделенным из-за открытых военных действий между их государствами («восточный вопрос обсуждается в Черном море посредством орудийных залпов»), удается объединиться лишь тогда, когда на них нападают разбойничьи туземные племена и им грозит неминуемая опасность. Здравый смысл торжествует в словах полковника Эвереста: «Здесь нет сейчас ни русских, ни англичан, есть только европейцы, объединившиеся для самозащиты». Может быть, вся книга и написана только ради этой последней фразы.

 

26. ПОГИБЕЛЬНЫЙ МЫС

Речь идет о мысе, на котором воздвигнута фактория «В стране мехов». Книга написана в 1871 году, издана в 1873.

Исторические события развивались по схеме, предвиденной Жюлем Верном, но последствия их были более жестокими, чем он мог предполагать. Мы «петушились», нас за то «поколотили пруссаки», и мы добились мира ценой потери не только крепостей, но и всей Эльзас-Лотарингии и вдобавок уплаты не двух, а пяти миллиардов контрибуции. У нас была гражданская война, и «республиканское правительство проявило при подавлении мятежа ужасающую энергию», обеспечив этим «республиканской Франции пятьдесят лет внутреннего мира». Жертв было много, и схватка оказалась более жестокой, чем рассчитывали республиканцы.

«Ничего нет горестней, чем зрелище, которое дают нам с обеих сторон те, кто ни в какой мере не является нацией, но тем не менее представляет ее или же им поручено ее представлять», — пишет Этцель госпоже Шаррас. Жюль Верн, в этот «страшный год» искавший убежища в работе, начал проявлять сильную тревогу по поводу своего личного положения. У него готовы четыре книги.

«Но ничего не известно о возможностях издания… — пишет он отцу — Вдобавок Этцель должен мне довольно много, и это начинает меня беспокоить. Я очень опасаюсь, что господин Тьер не обладает той энергией, которая требуется для создания сильного правительства на развалинах Коммуны. К тому же Версальская ассамблея, по-видимому, совершенно лишена политического чутья, и на законодательство все там смотрят со своих колоколен. А между тем кажется — только Республика может спасти Францию».

Жизнь входит в свое русло, так же как и переписка с Этцелем, вынужденным по состоянию здоровья находиться на юге. Издатель читает «Ченслера», и эта вещь пугает его своим реализмом и жестокостью. Писатель с ним согласен:

«Я сознательно довел все это до самого противного, отвратительного и прекрасно понимаю, что так оставить нельзя. Мне дорого было только одно — развязка: ведь такой еще нигде не бывало, и я смог вообразить себе ее из-за единственной во всем океане особенности — пресноводного течения в открытом море, которое несет несчастных, погибающих от жажды и не знающих, что их окружает пресная вода. С остальным можете делать все, что угодно.

Вы говорите, дорогой мой Этцель, что я должен изнемогать, высиживая по три книги в год. Это совершеннейшая правда, и я это чувствую сильнее, чем кто-либо другой. Вы предлагаете изменить условия нашего договора так, чтобы я мог за ту же сумму писать только две книги в год. Узнаю ваше доброе сердце. Но при условиях, в которых мается вся страна, денег этих (9-10 тысяч франков) уже недостаточно из-за дороговизны; «нужда надвигается быстро». Не следует ли искать каких-то других возможностей, кроме литературной работы, чтобы выйти из положения, — поступить, например, на службу, вернувшись, быть может, к биржевой деятельности, хотя первые шаги на этом поприще не были удачными?»

Этцелю удается успокоить его, и в их договор вносятся изменения 25 сентября 1871 года. Вместо трех книг в год писатель будет представлять только две, получая 1000 франков в месяц, то есть 12000 в год, а не 9000. Со своей стороны автор соглашается продлить на три года право издателя на выпуск неиллюстрированных книг, без особого возмещения за уже выпущенные или намеченные к выпуску издания, кроме того, весь договор продлевается еще на три года. В виде исключения за продолжение «Великих путешествий и великих путешественников», которое должно составить еще два тома, писатель получает по 3000 за том.

Он «усиленно трудится» над третьей частью «В стране мехов» и подумывает, как бы сделать из «Приключений капитана Гаттераса» драматическую феерию, которую Ларошель хотел бы поставить на сцене «Гэте» или «Шатле», но тут ему приходится поспешить к постели умирающего отца. В Нант он приезжает как раз вовремя, чтобы присутствовать при его последних минутах. «Это был настоящий святой», — пишет он Этцелю 3 ноября 1871 года.

С неделю он живет в Нанте, в отцовской квартире, на улице Жан-Жак Руссо, 6.

«В стране мехов» по желанию Этцеля пришлось продолжить, но не тем способом, который предложил издатель и который не соответствует замыслу романа: Этцель позабыл, что между фортом Релайанс и новым фортом не могло быть никакого сообщения, поскольку последний плыл по воле ветра и воли! Этот роман вышел в свет лишь в 1873 году, закончен он был в Нанте, куда автор приехал со всеми своими в начале лета. Уже в первых числах августа он возвратился в Париж. Весной он «пережил сильнейшую эмоциональную встряску», решившись на то, чтобы проследить во всех подробностях приведение в исполнение смертного приговора, после чего дал себе клятву «больше таких опытов не проделывать». Затем он устроил себе несколько дней отдыха и отправился с сыном на морскую прогулку.

Напрашивается вопрос: каким образом автор «В стране мехов» мог вообразить себе диковинное приключение, пережитое в экспедиции представителями компании Гудзонова залива, которым поручено установить пост на американском побережье Ледовитого океана у 70-й параллели? Наверное, из памяти его еще не улетучилось путешествие капитана Гаттераса, когда в 1870 году ему пришла в голову идея об этой книге, и в частности мысль о плавучих ледяных полях, которые увлекли «Форвард» к полюсу холода. В «Открытии земли» — из серии «Великие путешествия и великие путешественники» — он имел случай вспомнить о дрейфе Парри, который, идя по направлению к Северу, удалялся от него из-за того, что ледяное поле, по которому он шел, плыло на юг.

В момент ледохода льды отрываются от побережья, у которого они образовались, однако никакой регулярности в этом процессе нет — все зависит от погоды, более или менее холодной в данном году. Предположение, что на давно образовавшихся льдах скапливаются слои пыли, мусора и остатков потерпевших крушение судов, способно было привести к гипотезе, что с наступлением летнего времени мог оторваться от материка целый плавучий остров. Но почему он подумал о мысе Батерст? Основательное знакомство с картами полярных областей могло побудить его к более пристальному изучению очертаний этого мыса, указывающего на север, словно палец, торчащий в Северном Ледовитом океане, и дать его воображению толчок, который и породил фантазию о некоей обледенелой оконечности мыса, об айсберге, производящем впечатление скалистой возвышенности.

Экспедицию, организованную компанией Гудзонова залива, возглавляет лейтенант Джаспер Гобсон, к которому присоединяются мужественная исследовательница миссис Полина Барнет и астроном Томас Блэк, которому поручено наблюдать затмение солнца 18 июля 1860 года.

Миссис Барнет, великая путешественница, считает, что «надо все увидеть или хотя бы постараться все увидеть». Она уже пятнадцать лет вдовствует, у нее высокий рост и несколько мужская походка; от облика ее веет не столько женской грацией, сколько моральной силой. При ней — ее неизменная спутница Мэдж, «для нее больше чем служанка: это был преданный и смелый друг… своим мужественным характером она походила на древнюю шотландку, вполне достойную стать супругой пресловутого Калеба». Видимо, в 1860 году немыслимо было представить себе, чтобы женщина обходилась без служанки. Правда, что и в наши дни женщина чувствует себя более надежно, когда у нее есть спутница.

Астроном Томас Блэк обладал скорее пытливым и живым, нежели теоретическим умом. Но в житейском смысле он был человеком беспомощным; вне вопросов астрономии он просто не существовал. Персонаж второго плана, он мало действует в романе и появляется лишь для того, чтобы определить географическую широту и долготу. Однако именно он найдет в минуты опасности средство для спасения своих спутников!

Итак, лейтенант Гобсон воздвигает форт Надежды на оконечности мыса Батерст, на полуостровке, соединенном с материком перешейком шириной в четыре мили. В начале зимы у путешественников устанавливаются дружественные отношения с кочующими эскимосами, среди которых находится девушка, более развитая, чем остальные, по имени Калюмах; она горячо привязывается к миссис Барнет. Видя, что форт основан на мысе Батерст, эскимосы делают недовольную гримасу, но молчат. Затем наступает полярная ночь, зимовка путешественников продолжается. Вследствие землетрясения разрушена часть их построек. Но главная беда в том, что, несмотря на наступление летнего времени, отряд, который должен доставить новому форту провиант, не появляется в назначенном месте. Гобсон начинает беспокоиться, замечая, что прекратились приливы, и 18 июля находит этому объяснение; астроном чрезвычайно озабочен своим затмением, которое оказалось лишь частичным. Новое наблюдение показывает, что мыс Батерст уже не на 70-й параллели, а на 73-й. Мыс продрейфовал на 3 градуса к северу! Гобсон думал, что воздвигает свою постройку на скале, на самом деле он строил на льду айсберга, спаянного с материком в течение многих столетий и принявшего обличье суши, покрытой растительностью. Землетрясение разорвало смычку, связывавшую его с твердой землей!

Желая вновь установить связь с фортом Надежды, эскимосы убеждаются в его исчезновении. При этом они не слишком удивлены, так как все случившееся соответствует предсказанию одной старинной легенды. Калюмах в отчаянии. Заметив во время шторма плавающий остров, который несет к материку, она пытается достичь его на каяке. Миссис Барнет обнаруживает ее лежащей без сознания, и с этого момента эскимоска уже не покинет ее.

Положение несчастных путешественников продолжает оставаться безнадежным, однако ни один из них не проявляет слабости. Увлеченный Камчатским течением, проходящим на Крайнем Севере вдоль американского побережья, плавающий остров перехвачен Беринговым течением и мчится навстречу гибели, устремившись в пролив, разделяющий Новый свет и Азиатский материк. Во время своего странствия по Ледовитому океану он распался на части и, имея вначале площадь 150 квадратных миль, превратился в скромных размеров льдину, готовую окончательно растаять в Беринговом море. Но, приспособив на нее парус, несчастные превращают льдину в плот! Томас Блэк выходит из своей безучастности и указывает способ приостановить таяние льдины. С помощью сохранившихся насосов и резервуара для воздуха на всю периферию льдины выбрасывается сжатый воздух, который, распространяясь по ее поверхности, снова замораживает тающий лед! Итак, проделав на своем плавучем острове расстояние в тысячу восемьсот миль, обитатели форта Надежды смогли наконец сойти на твердую землю на последнем из островов в группе Алеутской гряды.

Полярные области — страна ночи, прославляемая лейтенантом, — всегда завораживали романиста. Уже рассказ «Зимовка во льдах» как бы предварял «Гаттераса». И снова он блуждает по морю на этом айсберге от северных берегов Канады до Берингова пролива, через который он еще раз проплывет в «Сезаре Каскабеле». Он поведет свой «Наутилус» под льды Антарктики еще до того, как Аронаксу удалось бежать, когда подводный корабль направлялся к Северному полюсу. В 1897 году он вернется в Антарктику в поисках героя Эдгара По и водрузит там сфинкса, фигуру в покрывале, увиденную Пимом; а в самом конце своей жизни, найдя сперва для своего «золотого вулкана» место в устье реки Маккензи на берегу Северного Ледовитого океана, он учинит падение своего метеора на остров Упернавик в Баффиновом море. Его «Джонатан» разобьется о скалы Огненной земли, что же касается «Маяка на краю света», то он будет воздвигнут на острове Штатов, у границы плавучих льдов, словно ему не хочется отрывать свой взгляд от материка Антарктиды.

Не потому ли так влечет Жюля Верна к областям льдов, что они благоприятствуют мечте? «Я имею основания считать, — говорит автор устами Гобсона, — что они будут дольше всего сопротивляться попыткам исследователей. В Арктике и в Антарктике не население дает отпор исследователям, а сама природа».

«В стране мехов», написанная в 1871 году, вышла в свет лишь в 1873.

 

27. «ВОКРУГ СВЕТА В ВОСЕМЬДЕСЯТ ДНЕЙ»

Такое путешествие совершает Филеас Фогг во всемирно известном романе Жюля Верна. Однако автор адаптации его для сцены сыграл с писателем злую шутку. Зато доктор Окс сыграл славную шутку с кикандонцами.

В эпоху, когда средства сообщения стали значительно быстрее как по воде, благодаря пароходам, идущим с большой скоростью, так и по суше, благодаря железным дорогам, уже не требовалось много времени, чтобы объехать вокруг нашей маленькой планеты. И действительно — сколько же дней понадобится для этого человеку в век пара? Статья, появившаяся в «Живописном журнале» («Le Magasin pittoresque») в 1870 году, дает ответ: 80 дней.

Господин Рене Эскеш в своей прекрасной научной книге о мире Жюля Верна замечает с полным основанием, что статья эта не ускользнула от внимания романиста, чье воображение сразу устремилось вскачь. Но тотчас же в голову ему пришло одно соображение: расчет, произведенный «Живописным журналом», имел лишь относительную точность. Правильное для составителя статьи количество дней — коих установлено было восемьдесят — для самого путешественника оказалось неправильным, ибо оно превращалось в 79 дней или 81 день в зависимости от того, в каком направлении, западном или восточном, он начинал свой маршрут. Привыкший жонглировать понятием географической долготы, что для Этцеля было недоступно, обстоятельно зная отчеты великих мореплавателей, Жюль Верн это очень хорошо понимал. Ему пришлась весьма по вкусу несколько юмористическая манера, в которой По трактовал этот вопрос в своем рассказе «Три воскресенья на одной неделе». Статья в «Живописном журнале» не могла не напомнить ему того, что сам он написал десять лет назад по поводу новеллы американского писателя. «Эта космографическая забава» позволила ему закончить свой роман театральным эффектом, который не мог его не соблазнить.

Он представил себе повествование о таком подвиге, совершаемом в спешке путешественником лишь с одной целью — объехать вокруг Земли в течение назначенного срока, невзирая на препятствия, которые ему, по всей вероятности, придется преодолевать. Его забавляет идея путешествия вокруг света в восемьдесят дней. «Я просто мечтаю о нем! И пусть оно также позабавит наших читателей. Я, наверно, сам немного спятил, — пишет он Этцелю, — я поддаюсь всем экстравагантным выдумкам своих героев. Жалею только об одном — что сам не могу проделывать их pedibus cum jambis».

Никогда ему не было так ясно, насколько роман отличается от пьесы. Он уверяет издателя, что сдаст «Вокруг света в восемьдесят дней» к первым числам октября и что будет счастлив, если роман станет печататься в «Ле Тан». Так оно и случилось в 1873 году. Он не принимает замечаний Этцеля:

«Когда Фогг возвращается к себе домой, он видит, что большие часы в столовой остановились, и надо, чтобы оно так и было, потому что часы эти указывают также и дни недели, и он поймет, что выиграл один день, по замыслу же моему, он не должен об этом догадываться. Что же касается идеи Жюля насчет того, чтобы за Фоггом пришли к нему на дом, то она разрушает всю мою развязку. Фогг должен появиться именно в клубе в роковой час, и именно там его должны ждать. Все волнение, о котором Вы говорите, приходится на возвращение, на те три дня, которые возвращению предшествуют, ибо — не забывайте этого, — после сделанных мною изменений, вся Англия ошибается вместе с Фиксом… Лишь за три дня до приезда Фогга, после того как арестовали настоящего вора, всеобщее внимание вновь обращено на пари. Фогга ждут с предельным волнением, но никто не должен знать, что он возвратился… Только неожиданное появление Фогга в клубе может произвести настоящий эффект».

Этцель нашел сюжет превосходным. Он даже заметил, что именно из такой книги легко было бы сделать пьесу. В это же самое время Ларошель выразил желание поставить в театре Клюни пьесу, которую Жюль Верн написал двенадцать лет назад в сотрудничестве с Валлю, «Племянник из Америки, или Два Фронтиньяка». По правде сказать, самого автора не интересовала судьба этого юношеского произведения, но в ходе переговоров он сообщил Ларошелю об идее Этцеля сделать пьесу из «Вокруг света…». Ларошель поддержал идею и обещал поставить пьесу в театре Порт-Сен-Мартен. Госпожа Ларошель, желая помочь одному писателю, испытывавшему материальные затруднения, представила Жюлю Верну Кадоля и попросила его взять последнего в сотрудники, когда он будет писать сценарий. Кадоль, находясь в нужде и не желая медлить, решил тотчас же использовать намечавшегося к постановке «Племянника из Америки», заинтересовав страховые компании пьесой, где впервые звучал вопрос о страховках.

«Племянник из Америки» был сыгран в театре Клюни 17 апреля 1873 года, а текст пьесы издан в виде брошюры Этцелем.

Что касается «Вокруг света», то Кадоль не проявил себя старательным сотрудником. Пьесу отвергли. Ларошель, сожалея о том, что явился посредником между Жюлем Верном и Кадолем, выходил из себя. Для того чтобы поставить на сцене этот роман, состоящий из различных эпизодов, нужен был драматург, ловко умеющий обходить классические театральные правила и способный найти для представления какую-то новую форму. Такой сотрудник должен был знать театральную технику и все ухищрения ремесла. Ларошель подумал о человеке, так хорошо умеющем пользоваться ими в своих мелодрамах, и назвал имя Деннери. Писатель сразу же принял столь надежного сотрудника, и в январе мы находим его в Антибе, где он работает с Деннери. «Мы занимаемся не простым приспособлением эпизодов романа к театру, мы пишем самостоятельную пьесу, которая, полагаю, получится интересной и очень содержательной».

Но Кадоль не хочет отказаться от барышей по операции, которая ему не удалась, и пишет в газеты письма с протестом.

«Меня возмутило письмо, написанное по этому поводу Кадолем в «Фигаро», — сообщает Жюль Верн Этцелю. — Этот человек жалуется, а между тем он, не сделав и двадцатой части того, что сделал я, хочет получить равную со мной часть. Я написал ответ с двумя разъяснениями.

Во-первых — и это правда, — когда пьеса была готова, Кадоль письменно дал мне право договариваться о ней, с кем мне будет угодно, чтобы сделать из нее все, что мне будет угодно, безо всяких предварительных консультаций с ним. Следовательно, я действовал наилучшим образом в его же интересах.

Во-вторых, я утверждаю, что если он был моим соавтором в отвергнутой театром пьесе, то никогда не являлся таковым в романе, как он уверяет, — роман представил я один со всеми его деталями, все там — продукт моего воображения, и Ауду придумал я сам, и ее казнь и т. д. Кадоль не сочинил ни единого факта, пи одной развязки, ни одного характера, ни одного персонажа. И я призываю Вас в свидетели, поскольку рассказывал Вам всю книгу целиком, и это Вы сказали мне: именно это и надо переделывать в пьесу, а не «Гаттераса».

У Кадоля уязвлено самолюбие. Это понятно. Но он не трудился над пьесой, и никакой помощи я от него не имел. Он говорит, что написал все двадцать картин, это правда, но он не говорит, что переписывал их после того, как они были написаны мной, и вся его работа делалась по уже мною сделанному.

Все это выглядит весьма жалко. Я вовсе не желаю устраивать по этому поводу полемику — поверьте мне, дорогой Этцель, — и мне противно занимать своей особой публику в связи с таким делом. Но я не мог допустить, чтобы Кадоль утверждал в газете, будто он представил книгу, какие-то эпизоды, характеры, положения, когда ничего подобного не было.

Сотрудничество в отвергнутой пьесе — да. Сотрудничество в книге — нет. Какие-то отрывки из диалога и в книге, и в пьесе одни и те же, вот и все, да иначе и не могло быть, так и было условлено, что я использую все, что найду подходящим. И всего-то найдется таких фраз с десяток во всей книге. Это же просто мерзко».

Пока Деннери и Жюль Верн работали в Антибе, Кадоль продолжал свою возню и дошел до того, что написал Ларошелю.

«Гнусное письмо, в котором он оскорбляет всех: Деннери, госпожу Ларошель и меня. Ларошель вернул ему это письмо, отказавшись переадресовать его мне… Похоже что Кадоль хочет вынести этот спор на обсуждение Комиссии. Какой спор? Соавторство со мной? Но это Комиссии совершенно не касается. Соавторство в пьесе? Но я же его не отрицаю, и оно оплачено! Ничего понять нельзя… Госпожа Ларошель пишет, как она возмущена всем этим, и просит у меня прощения за то, что свела меня с подобным человеком. Она пишет, что он нищенствовал и она надеялась хоть немного помочь ему, устроив это соавторство. Теперь она раскаивается в этом».

Совсем растерявшись, писатель призывает на помощь Этцеля: «Я ничего не предприму без Вашего совета. Вы отлично знаете, что я держу Вас в курсе всех своих дел и что даже это дело с «Вокруг света» посоветовали мне Вы». Этцель едет в Монако, где Жюль Верн с присоединившейся к нему Онориной навестили его еще до того, как сам он посетил Деннери.

Дело закончилось договоренностью, вызвавшей негодование Этцеля. Писатель, занятый новой книгой, торопился покончить с делом, которое для него было «только денежным вопросом». За соавторство в отвергнутой пьесе он уступил Кадолю половину своих прав на пьесу, принятую так, что сам он получил лишь четверть гонорара, что и вызвало насмешки друга. «Ну что ж! — отвечал ему Жюль Верн. — И эта четверть, над которой Вы насмехаетесь, как-никак тоже деньги!»

Можно задаться вопросом, что подумал бы о такой комбинации флегматичный Фогг, поставивший на карту 40000 фунтов, чтобы появиться в самом конце романа! Но что выиграл от своего путешествия сам эксцентричный путешественник? «Ничего, если не считать очаровательной жены, которая — как это ни покажется невероятным — сделала его самым счастливым человеком в мире.

А разве для одного этого не стоит объехать вокруг света?»

Не является ли противоположность между всегда готовым воспламениться Парижем и мирным течением жизни в Амьене основой непритязательного рассказа и причиной бала, который дал у себя Жюль Верн? И тот и другой были полны комизма, и тот и другой имели целью разморозить размеренную флегматичность как амьенцев, так и славных обитателей Кикандона.

В 1872 году в «Мюзе де фамий», а затем отдельным изданием выходит «Опыт доктора Окса». Действие происходит в маленьком фландрском городе Кикандоне — названия этого, впрочем, ни на какой карте не существует. Городок ведет настолько мирное существование, что там вообще никогда ничего не случается. Устремления кикандонцев весьма ограниченны. Это фламандцы, спокойные, умеренные, холодные, уравновешенные, и у их начальства есть лишь одна забота — не принимать никаких решений. Апатичные эти люди все же согласились на то, чтобы освещение их города было обеспечено заботами некоего доктора Окса, ибо последний взял на себя все расходы по применению на практике своего изобретения: освещение улиц и домов газом, получающимся благодаря сгоранию водорода в чистом кислороде.

На самом-то деле доктор Окс задумал совсем иной опыт, жертвой которого должны были стать кикандонцы. Трубы всюду проложены: по одним идет водород, по другим — кислород. Но доктор Окс тайно приводит в действие только проводники кислорода, начиная с тех, которые установлены в местах публичных собраний, не хватает только рожков. В театре города Кикандона оперы разыгрывались так медленно, что все движения актеров претерпевали изменения, и не было случая, чтобы за шесть часов можно было сыграть более двух действий. И вот наступил вечер, когда произошло нечто необычное. Непривычное оживление царит в зале, где на сцене идут «Гугеноты». Начавшись с «величавой медлительностью, от которой великий Мейербер пришел бы в ужас, но кикандонские любители приходят в восторг», четвертый акт вдруг принимает какой-то бешеный аллюр: певцы едва успевают петь, публика, стоя, приходит в невероятное возбуждение: рукоплескания, вызовы, крики восторга, все неистовствуют, дирижер разбивает свою палочку о пюпитр, струны скрипок рвутся, литаврщики разбивают свои литавры, «первый флейтист подавился флейтой»… «Четвертый акт «Гугенотов», прежде продолжавшийся целых шесть часов, продолжился восемнадцать минут». Но, едва очутившись на улице, кикандонцы вновь обретают привычное спокойствие.

Проводка труб закопчена, и эпидемия возбуждения снова начинает распространяться. Жители городка, их животные и даже растения начинают жить интенсивной самостоятельной жизнью. Ежедневно происходят теперь ссоры и перебранки. В момент, когда в пароксизме возбуждения кикандонцы идут войной на соседнюю деревню под предлогом разрешения спора, длящегося уже девятьсот лет, взрыв на газовом заводе кладет конец их экзальтации и вновь погружает всех в привычную невозмутимость. Доктор Окс позабавился, перенасытив кислородом атмосферу Кикандона, что и вызвало у этих мирных фламандцев чрезмерное нервное возбуждение.

Из этой фантазии Филипп Жиль сделал сценарий оперы-буфф на музыку Оффенбаха, поставленной в театре Варьете в 1877 году. Автор повести не был особенно доволен этой адаптацией: он нашел ее недостаточно живой.

Этот фарс был, по-видимому, последним проявлением неизбывной веселости автора водевилей и «С Земли на Луну».

 

28. «СЕН-МИШЕЛЬ»

Круизы на «Сен-Мишеле» I, II и III. Из Роттердама в Копенгаген. Плавание по Средиземному морю.

Итак, в 1863 году Жюль Верн поселился в Отёйе, в доме № 39 по улице Лa Фонтен, там он и закончил «Приключения капитана Гаттераса». Лето 1864 года он провел в Шантене, а тем временем начали печатать «Путешествие к центру Земли». Как только представилась возможность, Жюль Верн вместе с семьей приехал на лето в Кротуа. Мы знаем, что он жил там в 1865 году, когда в «Деба» появилась его книга «С Земли на Луну».

Пристрастие к этому дачному месту объясняется его близостью к Парижу и семейными связями жены Жюля Верна в Амьене. По словам географа Левалле, в этой песчаной бухте писатель вновь обретал море и мог наблюдать морской прилив. Вскоре ему удалось купить по случаю баркас, который он называет «Сен-Мишель»; с яхтой, конечно, никакого сравнения, но крепкое суденышко вполне могло выходить в открытое море. В скором времени писатель увлекся плаванием на этом паруснике.

В 1866 году он снова приезжает в Кротуа, но на этот раз решает всерьез обосноваться там и даже определяет своего сына в местную школу. Писателя побудила к этому не только его любовь к морю, но и причины материального порядка. Радует его и встреча с «Сен-Мишелем» — это было довольно прочное судно, из тех, которым вверяют свою судьбу рыбаки северных морей. Баркас кое-как удалось благоустроить, так что писатель мог работать прямо на борту. У него свой экипаж: сначала один моряк, по утверждению писателя, настоящий хозяин бухты, потом — два.

На своем баркасе Жюль Верн нередко отправляется в Кале, Булонь или Гавр, а иногда совершает переход из Кротуа в Нант. А уж из Нанта рукой подать до Бордо, где живет его брат. «Я не мог воспротивиться желанию отправиться за ним по морю и доставить его морем», — пишет Жюль Верн. На это путешествие ушло два дня. В Бордо он провел двенадцать дней и уже из Шантене пишет Этцелю:

«Возвращение морем было великолепно: шквальный ветер, опасность разбиться о скалы, одним словом, настоящая буря. Я испытал все, что испытывают настоящие моряки, — да знаете ли Вы, какие незабываемые впечатления у меня остались. Мы задержались на 60 часов, а ведь и все-то путешествие рассчитано было на 24 часа! Ах, если бы Вы были с нами!»

Этцель, предпочитавший лечиться и отдыхать на Лазурном берегу, отнюдь не разделял его чувств. В этом отношении друзья решительно расходились во вкусах: в то время как один упивался голубизною неба, другой обожал бороться с морской стихией.

«Стоит ли объяснять, почему я не ответил на Ваше письмо? — пишет он Жюлю Этцелю-младшему. — Я плавал на «Сен-Мишеле». Прекрасная поездка из Кротуа в Кале, на обратном пути от Булони до Кротуа море было неспокойно, ну и качало же нас! Ну и качало! А не будь этого, в чем же тогда очарование?»

Иногда плавание становится опасным. Летом 1868 года Жюлю Верну пришлось укрыться от ветра в Дьеппе и ждать, пока разбушевавшееся море позволит ему вернуться в Кротуа, куда вскоре, как он рассчитывал, должен был приехать его брат Поль, вместе они собирались совершить экскурсию в Булонь, Кале и Дувр.

«После некоторых переделок, — уверял Этцеля Жюль Верн, — «Сен-Мишель» стал одним из лучших ходоков в Сомской бухте, и, когда дует попутный ветер, он, как цветок, тянется к солнцу. Ах, почему Вы не любите моря! А нам случалось плавать и в шторм, корабль шел прекрасно». Представляете, как был бы раздосадован Жюль Верн, если бы узнал, что в один прекрасный день его парусник, которым он так гордился, пренебрежительно назовут шлюпом!

В приведенном выше письме сообщалось также, что с октября писатель окончательно решил переселиться в Кротуа, оставив свою квартиру в Отёйе. В Париже он собирался проводить не больше трех-четырех месяцев в году. В октябре 1868 года Жюль Верн сопровождает Этцеля в Баден, но сам задержится там всего на несколько дней. На рождество он вместе со своим семейством едет в Нант, где не был около трех лет.

Издатель никак не мог примириться с тем, что его автор предается ненужному риску, и не на шутку тревожился.

«Не гневайтесь на «Сен-Мишеля», — пытался успокоить его Жюль Верн, — он сослужил мне немалую службу. Вы всегда преувеличиваете опасности, которые приносит море, поверьте, моя жена, сопровождавшая меня во время последнего плавания, ни минуты не испытывала страха. Мне еще предстоят далекие путешествия: одно — в Лондон, другое — в Шербур, а может быть, доберусь и до Остенде».

Письмо с лондонским штемпелем заставило, должно быть, Жюля Этцеля-сына пожалеть о том, что он не продлил свое пребывание в Кротуа.

«Да! Я пишу вам на подходе к Лондону, где буду всего через несколько часов. Я вбил себе в голову, что «Сен-Мишель» доберется до Лондона, и вот мы почти у цели. В данный момент я заканчиваю первый том «Двадцати тысяч лье под водой» и работаю так, будто сижу у себя в кабинете на улице Лефевр. Это великолепно — какая пища для воображения!»

Молодой Этцель, не разделявший страхов своего отца, потребовал подробного описания этого «путешествия в Лондон», но «такие вещи нельзя ни рассказать, ни описать! Это слишком прекрасно!» — писал ему в ответ Жюль Верн.

Согласно своим намерениям, писатель вместе с семьей проводит рождество 1868 года в Нанте. Он остается до 12 февраля 1869 года, потом возвращается в Париж, чтобы собрать вещи, и 10 апреля окончательно переезжает в Кротуа. Пребывая в Кротуа, в устье Луары, он так был поглощен вторым томом «Двадцати тысяч лье под водой» и вторым томом «Луны», что «не мог думать ни о ком и ни о чем». 20 марта в «Журнале воспитания и развлечения» должна была начаться публикация романа «Двадцать тысяч лье под водой», поэтому он целиком был занят рисунками Риу, которому поручены были иллюстрации к этому изданию.

«Мне думается, что героев нужно сделать маленькими, а салоны — гораздо просторнее. У него же — отдельные уголки салона, которые не могут дать представления о чудесах «Наутилуса». Ему следует нарисовать все детали до тонкостей… Очень хорошая, просто великолепная идея — использовать полковника Шарраса в качестве прототипа капитана Немо. До чего же глупо, что я сам об этом не подумал! Трудно себе представить более решительное лицо!»

А вот новое письмо из Кротуа, и снова о море и вдохновении:

«Ах, мой друг, что за книга, если только она мне удастся! А сколько прекрасного о море открылось мне во время плаваний на «Сен-Мишеле»! Трудность заключается в том, чтобы сделать правдоподобными вещи очень неправдоподобные, но, кажется, мне это удалось».

Чтобы воспевать море и понимать его поэзию, что могло быть лучше, чем постоянное общение с ним? Трудно переоценить значение «Сен-Мишеля I» в жизни писателя. Он пользовался любым предлогом, чтобы как можно чаще выходить в море, и провел на борту «Сен-Мишеля» значительную часть своей жизни.

Если Жюль Верн и не совершил далеких путешествий в страны, куда отваживались забираться его герои, то в течение нескольких лет он много плавал под парусом, избороздив неспокойные воды морей от Булони до Бордо. Он был настоящим моряком, и этим объясняются его познания и опыт в морском деле, осведомленность во всех вопросах, связанных с морем. Живя и работая на борту «Сен-Мишеля», Жюль Верн создал себе существование, совсем не похожее на ту жизнь, которую ему приходилось вести в Амьене или в Париже.

Сомневаться не приходится: мысли, которые высказывают его герои, избороздившие океаны, — это его собственные мысли, а в образе капитана Немо воплотилась его собственная личность.

Жюль Верн очень дорожил «Сен-Мишелем I» и сохранял его вплоть до 1876 года, пока на верфях в Гавре не был спущен на воду парусник, который был тоньше и изящнее и гораздо более походил на яхту. И хотя гости Жюля Верна были в восторге от нового судна, нельзя сказать, что самому хозяину оно доставляло те же радости, что обветшавший «Сен-Мишель I», зато энтузиазм писатель сохранил прежний:

«Я целиком поглощен «Сен-Мишелем», его спустили на воду, испытали — прекрасное судно. На нем можно плыть хоть в Америку».

Но несмотря на все свои старания убедить Этцеля, явно не испытывавшего склонности к мореходству, ступить на борт корабля и уверения, что «этот новый «Сен-Мишель» — прекрасное судно», Жюль Верн скоро с ним расстанется.

Летом 1877 года, когда «Сен-Мишель II» стоял в Нанте, один из друзей Жюля Верна, по всей вероятности капитан Оллив, предложил ему приобрести паровую яхту «Сен-Жозеф», которую только что построили для некоего маркиза Прео. Жюль Верн поддался искушению и решил вместе с братом осмотреть ее. Поль, который в качестве морского офицера избороздил немало морей, был специалистом в этой области и внушал брату величайшее доверие. Так вот Поль пришел в восторг, «Сеп-Жозеф» показался ему именно таким кораблем, о котором оба они мечтали в детстве. На своих парусниках Жюль мог плавать лишь вдоль берегов Франции, а на этой элегантной паровой яхте они могли бы совершать далекие круизы.

Обрадованный Жюль недолго противился искушению и вступил в переговоры с владельцем яхты. 1 сентября 1877 года он писал Этцелю: «Наконец-то я завершил важное дело, у меня — новый „Сен-Мишель"».

«Какое безумие! — восклицал он в следующем письме. — 55 000 франков! Половину я плачу наличными, а остальные через год! Но зато какое судно и какие плавания в перспективе! Средиземное море, Балтика, северные моря, Константинополь и Петербург, Норвегия, Исландия и так далее, какие впечатления меня ждут, какие богатые идеи. Я уверен, что мне удастся возместить цену яхты, да впрочем, она и через два года будет стоить не меньше своей теперешней цены. Должен признаться, что Ваш подарок (а это не что иное, как подарок с Вашей стороны — продолжение «Великих путешественников»), так вот этот подарок и побудил меня в какой-то мере совершить безумие. Но повторяю Вам, подъем духа необходим мне, я предвижу несколько хороших книг. Брат весьма доволен моим приобретением, он-то и подтолкнул меня на этот шаг».

Таким образом, успех «Всеобщей истории великих путешествий и великих путешественников», который превзошел ожидания издателя, помог Жюлю Верну решиться «на подобное безумие».

Работать над этим заказом писатель начал в 1868 году, а в течение того же года завершил роман «Плавающий город».

«…Месяца через два книга будет готова, — пишет он Этцелю. — Потом, как договорено, я займусь публикацией «Путешествий и путешественников», это даст мне передышку до начала работы над третьим томом на 1869 год». А чуть позже сообщает: «…кроме того, я закончил первый том «Путешествий и путешественников», мои обязательства на этот год выполнены…»

Том этот вышел из печати в 1870 году. Работу над ним Жюль Верн почитал для себя отдыхом, так как хорошо знал материал. Потом он забросил это дело, занявшись очередными романами, к тому же ему не терпелось приступить к «Таинственному острову». Но Этцель стоял на своем, он был уверен в коммерческом успехе своего начинания, хотя и понимал, что нельзя требовать от автора сразу всего, надо было щадить его силы. Чтобы облегчить писателю труд, Этцель пригласил ему в помощь географа Габриэля Марселя из парижской Национальной библиотеки, чтобы тот подбирал для него материалы.

18 октября 1877 года был подписан договор, согласно которому Габриэлю Марселю «поручалось собирать документы и необходимые тексты для подготовки книги Жюля Верна „Великие путешествия и великие путешественники"». Эти предварительные наброски «Жюль Верн должен был обрабатывать по своему усмотрению».

16 октября 1880 года был составлен аналогичный договор относительно подготовки четырехтомного труда под предварительным названием «Завоевание Земли наукой и промышленностью», своего рода продолжение «Истории великих путешествий и великих путешественников» Но проект этот так и не был осуществлен.

Из вышеприведенного письма ясно, что договор, подписанный 18 октября 1877 года, и позволил романисту сделать первый взнос за яхту в размере 27 500 франков и согласиться на требуемую ее владельцем сумму 55 000 франков. Вполне вероятно, что Этцель выдал писателю аванс за три уже готовых тома, который Жюль Верн и рассматривал как подарок, он тут же нашел ему применение, добавив к полученной сумме свои сбережения, основная часть их состояла, по всей видимости, из поступлений за спектакль «Вокруг света».

Надо сказать, что новая яхта была нелегкой нагрузкой: требовалось подготовить ее к выходу в море, нанять экипаж из семи человек, включая капитана, и… платить им жалованье.

«Сен-Мишель III» имел в длину 28 метров, в ширину — 4,6, с осадкой 3 метра. Общая парусность составляла свыше 300 квадратных метров. Двухцилиндровая машина, находившаяся в центре яхты, обеспечивала скорость хода до 9-9,5 узлов. Кормовая часть была отведена под салон, отделанный красным деревом, диваны в салоне использовались в качестве спальных мест; оттуда можно было пройти в спальню, облицованную светлым дубом, с двумя койками. Носовая часть разделялась на каюту капитана, тоже с койкой, буфетную, камбуз и столовую с двумя койками, короче говоря, на яхте одновременно могли разместиться человек двенадцать.

В 1878 году, после испытательного перехода в Брест, Жюль Верн совершил большое плавание: выйдя из Нанта в компании Поля Верна, его сына Мориса, амьенского знакомого Рауля Дюваля и Жюля Этцеля-младшего, он побывал в Виго, Лиссабоне, Кадисе, Танжере, Гибралтаре, Малаге, Тетуане, Оране и Алжире.

«Сен-Мишель III» без труда перенес несколько дней скверной погоды. Впрочем, капитаном был приглашен многоопытный Оллив, заслуживающий всяческого доверия и имевший за плечами двадцать пять лет командования кораблем; он был хорошим моряком и осторожным человеком.

Второе большое плавание привело писателя в 1879 году в Эдинбург, к восточным берегам Англии и Шотландии, на этот раз его спутниками были сын Мишель и один из эдинбургских друзей.

Осенью 1879 года «Сен-Мишель III» в числе шестидесяти других судов стоял на рейде в Сен-Назере, как вдруг посреди ночи поднялся сильный ветер и во время бури на него навалило большое трехмачтовое судно. Был разбит форштевень и сломан бушприт. Пробоин не оказалось, но якоря были сорваны, на яхте наспех засветили огни и, чтобы избежать новых столкновений, сдрейфовали и отшвартовались от берега. «Какая ночь! — писал Жюль Верн Этцелю-сыну. — Если бы нас ударило в бок, мы пошли бы ко дну и Вашему отцу самому пришлось бы заканчивать «Паровой дом»! Поль, Мишель и три его кузена впопыхах выскочили на палубу в одних сорочках». К счастью, повреждения были не слишком серьезные.

Жюль Верн вместе с Полем Верном и его старшим сыном, а также с амьенским адвокатом Робером Годфруа собрались в 1880 году в Санкт-Петербург с заходом в Христианию, Копенгаген и Стокгольм. Но маршрут этот пришлось изменить. Из Ле-Трепора «Сен-Мишель III» доплыл до Дила и Ярмута на английском побережье, затем направился в Роттердам, там ему пришлось задержаться из-за шторма. Путешественникам надоело выжидать, и они решили плыть в Антверпен по каналам, соединяющим Маас и Шельду. Под натиском нового шторма им пришлось искать убежища в германском военном порту Вильгельмсгафене, арсенал посетить они не смогли, но были хорошо встречены местными портовыми властями. Жюль Верн уже отказался было от Балтики, решив закончить плавание в Гамбурге, но немецкие инженеры убедили его, что совсем не обязательно огибать Ютландию, гораздо легче добраться до Кильского рейда по каналу Эйдер. Путешественники согласились, им хотелось побывать на Балтийском море. Но увы! Рендсбургский шлюз оказался слишком мал для «Сен-Мишеля III». «Ну и что же! — воскликнул Жюль Верн. — Препятствия упрямым бретонцам нипочем! «Сен-Мишель III» слишком длинен? Укоротим ему нос!»

Пришлось снимать бушприт, а это было делом хлопотливым, да и то яхте едва удалось протиснуться.

И вот они в Киле, там Жюлю Верну опять довелось увидеть огромную пушку с ядром весом 500 килограммов, которую Пруссия отправляла на выставку 1867 года и которая внушала писателю немалое беспокойство.

В Киле «Сен-Мишель III» провел не более суток и вновь двинулся на север Балтики, в Копенгаген. 18 июня с наступлением темноты Жюль Верн заметил над Полярной звездой комету; это было неожиданно, ибо астрономы, предсказывавшие ее появление, утверждали, что в северном полушарии она будет невидима.

Стоянка в Копенгагене длилась неделю. Затем, высадив Робера Годфруа, который собирался добраться до Нордкапа, «Сен-Мишель» вновь пустился в плавание но каналу Эйдер к Дилу, где четырьмя днями позже встал на якорь; после захода в Ле-Трепор, он отшвартовался в Нанте.

Плавание это, на наш взгляд, имело место в 1880 году, а не в 1881, как принято думать, ибо в недатированном письме из Шантене говорится:

«Я никак не рассчитывал на это, полагая, что второй том «Жангады» достаточно велик, я ведь не из числа импровизаторов… Быть может, нас избавит от затруднений то обстоятельство, что браг мой напечатает рассказ о нашем последнем плавании под названием «Из Роттердама в Копенгаген». Я собираюсь отправиться в Ле-Трепор, где и проведу остаток отпуска».

«Жангада» появилась в 1881 году, стало быть, письмо это было написано во второй половине лета 1880 года: не могло же плавание, рассказ о котором опубликован в 1880 году, состояться в 1881.

В 1880 году Жюль Верн вместе с Этцелем-сыном и Раулем Дювалем снова взял курс на Ирландию, Шотландию и Норвегию.

Последнее плавание «Сен-Мишеля III» состоялось в 1884 году; 15 мая яхта вышла из Нанта, а в июне автор писал Этцелю из Виго: «Я отпустил всю компанию — Дюваля, Жюля и моего брата погулять. А для меня — слишком жарко…» Что же касается Онорины, то она вместе с сыном Мишелем и Годфруа направилась прямо в Оран к своему зятю Леляржу, чтобы дожидаться там прихода «Сен-Мишеля».

В Гибралтаре, с честью выстояв против коварства пуншей, которыми его угощали английские офицеры, не упустившие случая в связи с его прибытием оживить свою унылую службу, Жюль Верн сделал короткую остановку и 27 июня встретился в Оране со своим сыном и Онориной. Местное географическое общество не преминуло устроить заседание в его честь.

Затем «Сен-Мишель» направился в Алжир, где Онорина смогла обнять свою дочь Валентину и ее мужа, господина де Франси, состоявшего там на службе. Жюля немного удивила толпа любопытствующих, собравшаяся на набережной, но он обрадовался случаю принять у себя на борту своих двоюродных братьев Жоржа и Мориса Аллот де ла Фюи; один из них был офицером-спаги, памятуя о котором Жюль Верн написал «Гектора Сервадака», другой — офицером инженерных войск, в будущем он станет известным археологом; писатель испытывал к нему живейшую симпатию. Жюль Верн был в отличном расположении духа.

10 июня яхта бросила якорь в бухте Бона. Предстоял переход до Туниса, а море разбушевалось. Недавнее крушение трансатлантического судна в этом районе Средиземного моря так напугало Онорину, что Жюль Верн, уступая ее настойчивым просьбам, согласился сойти на берег и продолжить путешествие по суше, а тем временем капитан Оллив должен был привести яхту в Тунисский порт. Французский агент господин Дюпорталь предложил писателю свои услуги с тем, чтобы облегчить ему путешествие по железной дороге, но — как тут не вспомнить случай из романа «Вокруг света в восемьдесят дней» — путь этот обрывался в Сахаре. Ночь туристам пришлось провести в на редкость скверной гостинице, из-за нашествия клопов нельзя было заснуть ни на минуту; мало того, от недоброкачественной пищи все гости заболели. Для Жюля это был превосходный случай проклинать «гнусную землю», где ему приходится скитаться по милости жены, так что, кроме дорожных неудобств, Онорине пришлось выдержать еще и семейную сцену.

Только после того, как отыскался ветхий дилижанс, им удалось проехать по ужасной дороге оставшиеся сто километров, а уж из Гарнадау можно было добраться поездом до Туниса.

Маленькая группа находилась, по всей видимости, в плачевном состоянии, и нетрудно вообразить себе изумление и энтузиазм наших путешественников, когда на вокзале им стало известно, что в их распоряжение предоставлен поезд самого бея, к тому же в Тунисе бей устроил им пышный прием.

«Сен-Мишель III», стоявший на якоре в Лa-Гулетт, принял на борт своих пассажиров и взял курс на Мальту. Вскоре поднялся шторм, заставивший их искать укрытия за мысом Бон. Спокойные воды бухты Сиди-Юсуфа, укрытой дюнами, располагали к купанию; на пляже было пустынно, и его нежданных гостей охватило то самое ощущение свободы, возникновению которого способствует одиночество. Отбросив комплексы людей цивилизованных, все с радостью предавались забавам, и Жюль Верн не отставал от других, пользуясь ситуацией, возвращавшей его к детским мечтаниям. И если бы не надежный силуэт «Сен-Мишеля», они вполне могли бы вообразить себя потерпевшими кораблекрушение! Представьте себе знаменитого писателя, отплясывающего вокруг воображаемого священного костра! Сын Жюля Верна, оставшийся на борту, пришел в восторг от этого зрелища и, желая принять участие во всеобщем веселье, выстрелил из ружья! Тут из-за дюн, где, казалось, не было ни одной живой души, выскочили арабы и, вообразив, будто их атакуют, ответили пальбой. Перестрелка послужила причиной поспешного отступления ошеломленных купальщиков к «Сен-Мишелю». На следующий день яхта взяла курс на Мальту.

И тут их подстерегала настоящая опасность: яхте пришлось бороться с сильнейшей бурей, она могла разбиться о прибрежные скалы острова. Не отважившись но такой непогоде войти в фарватер Ла-Валетты, капитан Оллив стал подавать сигналы бедствия, но никто не откликнулся. Всю ночь ему пришлось сражаться с ураганом. На борту порядочно струсили и, если верить Годфруа, Жюль Верн просил святого Михаила спасти их от гибели в морской пучине, упрекая его в том, что он медлит прийти к ним на помощь! К рассвету положение стало и вовсе безнадежным, но святой, должно быть, не остался безучастным, так как одному лоцману удалось-таки подняться на борт и доставить яхту в военный порт Ла-Валетта.

Для Жюля Верна путешествие это оказалось весьма полезным: он собирался писать роман, действие которого должно было происходить на Средиземном море. Трудно было отказаться от продолжения плавания, от Адриатики, но обстоятельства требовали его возвращения в Париж, ему пришлось смириться. Да и Онорине не терпелось обрести под ногами твердую почву континента, и она, по всей видимости, настойчиво склоняла его к такому решению.

Сотня километров, отделявшая Мальту от Катании, была пройдена благополучно. Совершив восхождение на Этну, они тотчас покинули Сицилию. Не без некоторых затруднений яхта миновала Мессинский пролив и направилась в Неаполь, а потом в Чивитавеккью.

И тут Онорина решительно отказалась продолжать морское путешествие до Нанта: ступив на твердую землю, она не желала с ней расставаться. Было решено, что капитан Оллив отведет яхту в устье Луары. Жюль Верн тем более охотно покинул свое судно, что открывавшийся им сухопутный путь отвечал желаниям молодого Жюля Этцеля, который, должно быть, ловко принял сторону Онорины. К тому же, по здравому размышлению, такое путешествие имело свои преимущества, ибо давало писателю возможность посетить столь дорогую его сердцу Италию.

Итак, они отправились в Рим весьма прозаичным путем — по железной дороге. Однако очень скоро Жюлю Верну пришлось отказаться от роли простого туриста; хотел он того или нет, но римляне почитали его высоким гостем и во что бы то ни стало хотели воздать подобающие почести автору, к которому испытывали большую привязанность. Писатель давно мечтал увидеть Рим. Он так много думал о Вечном городе. И хотя ни разу там не бывал, знал его досконально, вплоть до мельчайших топографических подробностей, чем немало удивил префекта.

7 июля Жюль Верн получил аудиенцию у папы римского, который высоко оценил научную сторону его творчества, а главное, чистоту и нравственную силу его произведений.

Если во Флоренции Жюлю Верну удалось сохранить инкогнито, то в Венеции этого не случилось, хотя в отеле «Ориенталь» он остановился под именем своего дяди, Прюдана Аллота. Быть может, его выдала Онорина? Дело в том, что ей нравились почести, которыми сам он пренебрегал. Очень может быть. Во всяком случае, венецианцы без устали устраивали фейерверки и вывешивали транспаранты с надписью «Eviva Giulo Verne!». Итальянцы охотно принимали писателя за своего.

Большее удовольствие Жюлю Верну доставил визит австрийского эрцгерцога Луиса Сальвадора. Принц был человеком образованным: художник и ученый, он жил в уединении в своем поместье на Балеарских островах, проводил океанографические исследования на борту яхты «Ла Никс». Он познакомил писателя со своими работами. Впоследствии между ними установилась дружеская переписка.

И вот наконец пробил час возвращения. Как утверждают, в Милане Жюль Верн долго изучал «Эскизы и заметки Леонардо да Винчи, связанные с авиацией». Известно, что к Леонардо да Винчи он проявлял интерес с юных лет и даже сделал его героем одной комедии, над которой долгое время работал. Поэтому вполне логично предположить, что писатель уделил внимание документам, представлявшим для него двойной интерес: они принадлежали творцу «Моны Лизы», а кроме того, имели отношение к первому проекту летательного аппарата тяжелее воздуха.

 

29. «ТАИНСТВЕННЫЙ ОСТРОВ»

Странный роман, в котором мы снова встречаемся с Айртоном из «Детей капитана Гранта» и присутствуем при грустной кончине знаменитого капитана Немо.

Первые семь томов «Необыкновенных путешествий», опубликованные с 1863 по 1870 г., принесли писателю известность. Оригинальность, новизна суждений, серьезная документация — все это способствовало тому, что произведения его находили отклик в душе читателей. Стремление приобщить читателя к научному прогрессу само по себе уже было полезным начинанием, но этого мало, писатель показывал ему, что движущей силой любых, самых неблагодарных работ, является воображение. Тем самым он приучал своего читателя рассматривать воображение как неотъемлемую часть познания, ибо только оно обусловливает исследовательский поиск и пользу, которую можно из этого извлечь. Подробное изучение того или иного явления в сочетании с прежними познаниями открывает путь к дальнейшим исследованиям, задуманным попутно.

В «Опыте доктора Окса» Жюль Верн, правда, не ставил таких значительных задач, то была всего лишь шутка, которая позабавила и автора, и читателей. В том же году появилась приключенческая книга, вполне соответствовавшая духу «Журнала воспитания и развлечения», издававшегося Этцелем, — «Таинственный остров». Герои ее — инженер, журналист, моряк, негр и ребенок, — представляющие собой все человечество на его различных уровнях, терпят бедствие на воздушном шаре. Потерпевшим крушение не приходится рассчитывать на чью-либо помощь, они предоставлены самим себе на пустынном острове, до которого им с трудом удалось добраться. Их может спасти лишь собственная изобретательность.

Энергии у них хватает, а кроме того, они крепко спаяны духом коллективизма. Столкнувшись с нуждами первейшей необходимости, их маленькая колония как бы перенеслась в каменный век. К счастью, один из потерпевших крушение, инженер Сайрес Смит, обладает достаточными познаниями, и опыт, приобретенный человечеством, не прошел для него даром. Прежде всего он добыл огонь при помощи увеличительного стекла, сделанного им из двух стекол от карманных часов. Постепенно он определяет топографию острова, которому дает имя Линкольна. Он мастерит лук и стрелы для охоты. Обнаружив глину, различные минералы и уголь, он сооружает плавильную печь, потом кузнечные мехи, таким путем ему удается получить железо и сталь, а это даст возможность сделать первые необходимые инструменты. После долгих манипуляций ему удается получить различные химические продукты, в том числе нитроглицерин, при помощи которого он взорвет гранитный берег озера, чтобы дать выход его водам.

Через прежний водосток озера инженер проникает в обширную пещеру, откуда вода стекала по каналу, сообщавшемуся с морем. Эту пещеру изобретательные поселенцы превращают в просторное и удобное жилище, а чтобы скорее добираться до песчаного берега, устанавливают там примитивный лифт. Остров культивируется, устраивается кораль для жвачных животных. Электрический телеграф соединяет жилище поселенцев с коралем.

Таким образом, с помощью Сайреса Смита читатели приобщаются к прикладным наукам. Подобный урок грозил наскучить, но вплетенные в него приключения так интересно рассказаны, что все сходит благополучно. «Читатель стремится не учиться, а развлекаться, — писал Жюль Верн полковнику Эннеберу, — и, если хочешь учить его, не надо подавать виду, обучение должно переплетаться с действием, иначе цель не будет достигнута».

У потерпевших крушение вызывают смятение некоторые странные факты, на первый взгляд необъяснимые. Спасение Сайреса Смита, найденного без сознания на песчаной отмели в сухой одежде — это первая тайна. Вторая тайна — пакетик хинина, обнаруженный в изголовье Герберта, умирающего из-за отсутствия лекарства. А тут еще из послания, заключенного в бутылке, они узнают, что на острове Табор находится человек, потерпевший когда-то кораблекрушение. Колонисты отправляются на его поиски в лодке, которую им удалось построить, и в самом деле находят Айртона, вот уже десять лет он в полном одиночестве несет наказание за предательство по отношению к капитану Гранту.

Воздействие такого полного одиночества на человека проанализировано очень верно. Оно соответствует состоянию, которое наблюдается во время длительного тюремного заключения в одиночной камере. Айртон потерял человеческий облик. Это дикарь, который в результате отсутствия практики утратил способность общаться посредством языка. Сайресу приходится «перевоспитывать» его, и это ему удается. Когда на глазах Айртона показались слезы, инженер воскликнул: «Ах! Наконец-то ты снова стал человеком, ты плачешь!»

Случится и еще одно чудо: когда убежище колонистов подвергнется осаде пиратов, пиратское судно подорвется на мине, хотя, как она могла оказаться в таком месте, объяснить невозможно. Моряк Пенкроф по простоте своей полагает, что на острове обитает какой-то дух; его товарищи считают, что их спасает провидение; что же касается Сайреса Смита, то он полагает, что действия провидения, по всей видимости, направляются каким-то таинственным человеком.

Загадка начинает проясняться, когда они обнаруживают трупы шестерых бандитов, причем на лбу у каждого из них было красное пятнышко. Вмешательство кого-то третьего не оставляет больше сомнений.

Близится развязка. Глухие раскаты предвещают грядущее извержение вулкана. Надо торопиться со строительством корабля, способного выйти в далекое плавание. И вот тут-то колонисты получают послание, предписывающее Сайресу и его товарищам идти вдоль телеграфного провода, они повинуются без промедления; дополнительный провод, незаметно отведенный от старого, приводит их к гроту, соединяющемуся с морем, там их ждет лодка. Вскоре их взорам открывается огромная подземная пещера, заполненная водой, целое озеро, на поверхности его они видят подводную лодку, внутри которой находится умирающий капитан Немо.

Капитан «Наутилуса» раскрывает им свою тайну: он индийский принц, англичане, против которых он боролся всю жизнь, уничтожили его семью. Этим-то и объясняется его ненависть к Британской империи. «Всюду, где только мог, я делал добро. Иной раз приходилось делать и зло. Не всегда прощение является актом справедливости!» — пытается оправдать себя Немо. Сайрес Смит говорит ему в ответ: «Ваша вина в том, что вы хотели возродить прошлое и боролись против необходимости, против прогресса. Подобные заблуждения у одних вызывают восторг, других возмущают, но судья им — один лишь бог».

Что же это за прогресс, на который намекал Сайрес Смит? В данном случае речь, по всей видимости, шла о колонизации слаборазвитых пародов. Инженер считал колонизацию явлением прогрессивным, ибо она в какой-то мере способствовала распространению средств производства, присущих западной цивилизации. Сомневаюсь, чтобы сам автор разделял это мнение. Колонизация, приносившая ту или иную пользу, не вызывала у него протеста лишь в том случае, если она не влекла за собой насилие и покорение других народов. Впрочем, очень может быть, что под необходимостью и прогрессом инженер подразумевал неизбежное историческое развитие.

Колонисты исполнят последнюю волю капитана Немо, открыв краны, сообщавшиеся с камерами, предназначенными для погружения «Наутилуса», ставшего его гробом на дне океана.

Но перед смертью добрый гений острова сумел оказать им последнюю услугу, поведав Сайресу, что пещера идет под островом вплоть до самого вулкана и отделена от центрального его очага лишь тонкой стеной, покрытой трещинами. И если базальтовая стена расколется, вода хлынет в недра острова, и тогда остров взорвется. Это страшное событие свершается. Остров Линкольна уничтожен, от него осталась лишь узкая скала, на которой очутились колонисты — они оказались без всяких средств к существованию, в таком же точно положении, как после катастрофы, постигшей их в воздухе.

Таким образом, все их старания были тщетны; силы природы победили их изобретательность и энергию; познания мудрого инженера не могли уже сослужить им службу.

Их почти бездыханные тела распростерлись на скале, один только видавший виды Айртон не теряет надежды и находит в себе силы подняться, он-то и увидел приближающийся «Дункан». «Боже всемогущий! — смог воскликнуть Сайрес Смит. — Значит, такова была твоя воля! Нас спасли!» Итак, «Дункан», вернувшийся за Айртоном, спасает колонистов, которые продолжат свое дело в Америке.

Шарль-Ноэль Мартен с удовлетворением отмечал, что «три не связанных между собой романа объединяются общим эпилогом в «Таинственном острове» и что это отнюдь не научно-фантастические рассказы, а скорее великолепные портреты людей науки». Немо — эрудит, он в курсе всех технических открытий и научных достижений своего времени, в его руках сосредоточено «все могущество, которое они в силах обеспечить человечеству. Это ученый, который творит в одиночестве, он достигает таких высот умственного развития, что начинает презирать человечество, оказавшееся на более низком уровне, а это может породить желание властвовать над ним». Но если Немо и презирает людей, он тем не менее не перестает любить их. Он не собирается бороться против всего человечества, а выступает лишь против тех, кто хочет поработить его, и использует свое могущество, плод исследовательской фантазии, только в тех редких случаях, когда сталкивается со своим давнишним врагом, лишившим независимости его народ.

Профессор Аронакс — прямая противоположность этому «ученому, изучающему на месте явления природы». Его наука слишком «академична», это лишний раз подчеркивает «чисто механическая память» слуги Аронакса Конселя, способного воспроизвести все ступени естественнонаучной классификации, ничего в этом не смысля. В общении с живой природой Аронакс обретает ту самую душу, которой так недоставало его бесплодной учености.

Своим открытием капитан Грант обязан Паганелю, «еще одному весьма симпатичному ученому», который путем постепенного осмысления целого ряда явлений отыщет решение стоящей перед ним задачи.

«Когда изрекает свой приговор наука, остается только молчать», — заявляет профессор Лиденброк в «Путешествии к центру Земли». Правда, ему же принадлежат слова: «Научные теории не все безошибочны, но этим нечего смущаться, потому что в конце концов они приходят к истине».

Терпеливые поиски Паганеля, столь же упорного, сколь и рассеянного, раскрывают образ ученого, который, сбившись с истинного пути в результате неправильного толкования какого-то одного факта, несправедливо считает себя ослом, настолько очевидным кажется ему открытие после того, как оно уже сделано. Остров Линкольна является символом земного шара, отданного в распоряжение заинтересованных в его преобразовании людей. Сайрес Смит — инженер, «прошедший военную школу», то есть, иными словами, скорее практик, чем человек науки. Свои знания он применяет «с великой изобретательностью», и под его руководством маленькая группа людей добивается удивительных успехов.

Шарль-Ноэль Мартен делает вывод, что эти четыре персонажа «могут служить примером поведения ученого перед лицом природы, ее неумолимых сил и таинств».

История возникновения «Таинственного острова», этого шедевра приключенческой литературы, весьма любопытна и заслуживает особого внимания.

Вы помните, что, создавая романы «Дети капитана Гранта» и «Двадцать тысяч лье под водой», Жюль Верн мечтал в то же время о Робинзоне в духе Виса. Похоже, вдохновение его быстро иссякло и породило малоинтересную робинзонаду, названную им «Дядя Робинзон». Предполагали даже, что речь идет о юношеском его произведении. И вот почему.

Первый вариант рукописи «Дяди Робинзона» выглядит довольно старым и относится, по всей вероятности, к тому времени, когда писатель служил секретарем в Лирическом театре. Почерк такой мелкий, что разобрать его почти невозможно. Но у автора оказался другой экземпляр, очень чистый, который он сделал году в 1866, часть его была, очевидно, переписана Онориной. Именно на этом экземпляре Этцель оставил в 1870 году суровые, но справедливые критические замечания.

Сюжет иной, чем в «Таинственном острове», и напоминает скорее такие романы, как «Школа Робинзонов», «Вторая родина», «Два года каникул», свидетельствующие о настойчивом стремлении автора написать робинзонаду в стиле Виса. Среди потерпевших крушение жертв мятежа находится женщина, ее муж, инженер, отыщется чудесным образом, точно так же, как их дети и один моряк. Инженер предвосхищает образ Сайреса Смита, моряк — Пенкрофа. Принцип тот же самый. Потерпевшие оказываются в «безысходном», бедственном положении и добиваются относительного благополучия. Однако сам рассказ далеко не увлекателен. Авторский замысел принял, по всей видимости, конкретные очертания лишь в течение лета 1868 года, ибо в письме, адресованном Этцелю из Кротуа, говорится: «В будущем году посмотрим: либо я начну историю современного Робинзона, либо расскажу о приключениях на Белом море». В 1870 году он пишет из Кротуа, что «полностью переписал первый том „Дяди Робинзона”» и что «через шесть недель Этцель получит рукопись», но тут же добавляет: «Боюсь только, Вы наскучите читателям «Журнала», если будете печатать Верна за Верном».

Пока что речь все еще идет о «Дяде Робинзоне», который и в самом деле не вызвал бы энтузиазма у читателей «Журнала воспитания и развлечения». Этцелю снова пришлось доказывать писателю, что это маловыразительная история, да к тому же еще, если ее напечатать после Гранта и Немо, она может провалиться.

И вот, углубившись в работу, писатель так на этот раз преобразует тему, что получается совсем иное произведение — «Таинственный остров». На остров Линкольна высадятся потерпевшие крушение в воздухе, а введя в действие Айртона и Немо, романист свяжет воедино свою историю Робинзона с историей «Детей капитана Гранта» и «Двадцати тысяч лье под водой». Одного присутствия капитана Немо оказалось достаточно, чтобы в корне преобразить то, что поначалу мыслилось как робинзонада. Прекрасный конец капитана «Наутилуса» еще в рукописном варианте не раз перерабатывался, когда же появилась корректура, потребовалось множество дополнительных исправлений, прежде чем текст был доведен до нужного уровня.

Сначала Жюль Верн хотел сделать Немо польским патриотом, восставшим против репрессий царской России, однако в романе «Двадцать тысяч лье под водой» капитан предстает мятежником вообще, тогда как в «Таинственном острове» выясняется, что это индийский принц Дакар, мстящий англичанам за порабощение Индии.

Немо — это само олицетворение борьбы против человеческой несправедливости, об этом свидетельствуют и его последние слова.

В результате такого неожиданного преображения «Дяди Робинзона» автор обрел былой энтузиазм.

Зимой 1870 года он пишет Этцелю: «Работа над «Робинзоном» в полном разгаре, я нахожу удивительные вещи! Всецело поглощен первым томом и не могу думать ни о чем ином». В другом письме он обещает издателю, что первый том будет закопчен в течение мая. Что же касается названия этого «Робинзона», то он предлагает обсудить его в Париже. А 2 февраля 1872 года Жюль Верн пишет:

«Я полностью занят «Робинзоном», или, вернее, «Таинственным островом». До сих пор все идет как по маслу, хотя, надо сказать, немало времени приходится проводить с профессорами химии и на химических заводах. На моей одежде нередко остаются пятна, которые я отнесу на Ваш счет, потому что «Таинственный остров» будет романом о химии. Я стараюсь всячески повысить интерес к таинственному пребыванию капитана Немо на острове, чтобы подготовить крещендо…»

 

30. «МИХАИЛ СТРОГОВ»

Вслед за ужасающей одиссеей «Ченслера» появляется роман «Курьер царя», который позднее будет назван «Михаил Строгов» (1876). В 1877 году Онорина, тяжело заболев, не смогла присутствовать на большом костюмированном балу в Амьене, устроенном в ее честь Жюлем Верном.

В 1871-1875 годах вышли три тома «Таинственного острова», и, «чтобы закончить год» — писатель имел в виду публикацию в «Журнале воспитания и развлечения», — Жюль Верн вновь обратился к «Ченслеру», работать над которым начал в 1871 году. Книга эта, заставлявшая Этцеля содрогаться от ужаса, повествует о смертных муках потерпевших кораблекрушение, с которыми не идут в сравнение даже страдания тех, кто спасся на плоту «Медузы».

Торговое трехмачтовое судно «Ченслер» отплыло из Чарлстона 27 сентября 1869 года с грузом хлопка и восемью пассажирами на борту, среди них Ж.-Р. Казаллон, автор дневника, господин Летурнер с больным сыном Андре, супруги Кир, разбогатевшие американцы, и их компаньонка мисс Херби, молодая англичанка двадцати лет, которую они постоянно унижают. В числе пассажиров находятся также инженер из Манчестера Фолстен и вульгарный торговец Руби. Казаллон с удивлением замечает, что корабль сбился с заданного курса и все больше уклоняется к югу.

В трюме загорелся хлопок, и матросы все время моют палубу, ставшую нестерпимо горячей. Вскоре мы узнаем, что капитал Хантли сошел с ума! Тем временем пожар разгорается, шторм бросает корабль на подводные рифы неведомого острова, и вода, устремившаяся через пробоину в трюм, гасит пожар.

И вот на затерянной скале возникает идиллия между мисс Херби и Андре Летурнером, которым довелось найти счастье, «проблеск счастья лишь на этом неведомом рифе посреди Атлантического океана».

Помощнику капитана Кертису удалось снять корабль с рифа, но ремонт подручными средствами не выдерживает испытания, и корабль постепенно погружается в воду. Американский делец Кир подкупает трех матросов и вместе с ними капитана Хантли: он завладевает вельботом и бежит, покидая свою жену, которая умирает от истощения. Оставшимся на тонущем корабле людям удается соорудить плот, и они вверяют свою судьбу этим грубо сколоченным бревнам в тот самый момент, когда судно идет ко дну. Два матроса и юнга, потеряв голову, бросаются в море и исчезают в пучине.

В живых осталось восемнадцать человек, в их распоряжении — бочонок сушеного мяса и две бочки воды. Вскоре они изведают нестерпимые муки жажды и голода. И вот тогда-то на плоту произойдут чудовищные события, во время которых погибнет несколько человек. Их остается одиннадцать, они уже не в силах терпеть выпавшие на их долю страдания, у них нет другого выхода, как прибегнуть к самому последнему средству: пожертвовать кем-нибудь одним, чтобы накормить других.

Жребий падает на сына господина Летурнера, но отцу удается подменить его имя своим собственным; он просит, чтобы ему отрезали только руки, сохранив остальное на завтра! Жертвоприношение вот-вот должно свершиться, но тут вмешиваются Кертис и Казаллон. Последнего сталкивают в море, и вдруг он замечает, что плавает в пресной воде!

И в самом деле, плот оказался неподалеку от устья Амазонки, течение которой оттесняет соленую воду океана на двадцать миль. Земля близко, и вскоре плот пристает к берегам Америки. Оставшимся в живых морякам и пассажирам с «Ченслера» будет предоставлена возможность вернуться на родину, Андре Летурнер женится на мисс Херби.

Если верить письмам, автор смягчил это драматическое повествование, которое в первом своем варианте преисполнено было «отталкивающего реализма». Впрочем, и того, что он оставил, вполне достаточно, чтобы понять, почему его мягкосердечный издатель не мог читать этого без дрожи.

Должен признаться, что драматическая сторона романа привлекла меня, и я даже пытался приспособить его для театра. Но мне с полным основанием возразили, что, кроме «Гран Гиньоль», пи один другой театр не мог бы выдержать нагромождения жестоких происшествий, предлагаемых виртуозным рассказчиком!

«Ченслера» затмил предшествовавший ему «Таинственный остров», и, когда книгу сдали в набор, Жюль Верн и думать забыл о своих потерпевших кораблекрушение, его уже поглотила работа над романом совсем иного направления.

Чтобы обезопасить границы России со стороны Азии, Петр Великий попытался завоевать просторы Туркестана, лежавшего на пути всех великих нашествий, но под Хивой его постигла неудача. Преемники Петра решили претворить в жизнь этот проект установления более надежной границы вдоль хребтов высоких гор, возвышающихся над пустынями, окружающими Аральское море. В 1873 году Хива пала.

Под влиянием этих событий писатель, закончивший работу над «Таинственным островом», обратил свой взгляд на восток. Приключения царского курьера, уполномоченного доставить в Иркутск крайне важное предписание, — таков сюжет нового повествования.

Начиная с 1874 года в переписке с его издателем отмечаются обычные для них споры, издатель, человек осторожный, не скупится на критику. Не слишком ли опасно вводить в действие «царского курьера», да еще заниматься русской политикой, и это в тот самый момент, когда франко-русское сближение стало первейшей заботой наших дипломатов?

По счастью, Жюль Верн по-прежнему хранит веру в бесспорные достоинства своей темы и снова живет только книгой, которую пишет. «Курьер» полностью завладел им. «Я не могу сейчас думать ни о чем другом — это меня в высшей степени увлекает, великолепный сюжет, — пишет он своему щепетильному издателю. — Я пустился в Сибирь, да так, что не могу остановиться. Мой роман скорее татарский и сибирский, чем русский». Жюль Верн советует Этцелю дать его на прочтение Тургеневу.

Тот сделал одно-единственное замечание: татарское нашествие в изложении автора показалось ему мало правдоподобным.

«Курьер царя» был напечатан в «Журнале воспитания и развлечения» в 1875 году. Скрепя сердце писатель соглашается изменить название романа на «Михаил Строгое». По прошествии ста лет трудно попять подобные тонкости.

Жюль Верн был возмущен критикой, вызванной этой первой публикацией:

«Татарское нашествие — почему бы и нет, имею же я право на писательский вымысел. Считать нашествие на Нижний Новгород более правдоподобным, чем на Иркутск, это абсурдно, можно ли забывать об Уральских горах? Да и потом, разве я предупреждал публику, что «Гаттерас» и «Двадцать тысяч лье» — это выдумка?»

Издатель, опасаясь стрел цензуры, и в самом деле предложил обратиться к читателям с предупреждением, что в романе речь пойдет о событиях вымышленных. Из опасения цензурных «вымарок», автор, жертвуя второстепенным, чтобы спасти главное, соглашается снять «все, что может быть приписано нынешнему царю или его отцу».

«Досадно, — добавляет он, — что цензура читает книги так поверхностно. Тургенев, который знает Россию не хуже этих господ, не усмотрел в этом ничего предосудительного. К тому же сведения я почерпнул не в старых книгах, а у Рюсселя Килланга, совершившего свое путешествие в 1860 году».

Из предосторожности рукопись послали русскому послу князю Орлову, но он не сделал никаких замечаний.

«Михаил Строгов» вышел отдельным изданием в 1876 году. Известно, что успех его превзошел все ожидания, и Дюкенель предложил поставить в театре Одеон пьесу по мотивам романа. Жюль Верн взял в соавторы Деннери, и премьера с огромным успехом прошла в Шатле 17 ноября 1880 года. Спектакль был настолько хорош, что фраза «Прекрасно, как „Строгов"» стала поговоркой! Пошла мода на все русское, каракулевые шапочки произвели фурор. А раз уж женщины выражали таким образом свое одобрение, значит, автор одержал полную победу!

В 1876 году после успеха, выпавшего на долю «Вокруг света» как в книжных лавках, так и на сцене, после появления романов «Таинственный остров» и «Михаил Строгов» дела Жюля Верна складывались, казалось, удачно, положение его упрочилось. Это позволило ему, как мы уже видели, сменить в 1876 году «Сен-Мишель I» на «Сен-Мишель II», а в 1877 году «пойти на безумие» и купить «Сен-Мишель III», осуществив таким образом мечту своей жизни. Впрочем, то была единственная большая трата, которую он лично себе позволил.

Правда, он отважился еще и на другую, менее значительную, но более странную, никак не вязавшуюся с его характером. «На пасху, в понедельник, мы даем в Амьене костюмированный бал, разосланы 700 приглашений, 350 приняты. В городе только об этом и говорят», — сообщает он повергнутому в изумление Этцелю.

Однако писателя постигла неудача: его жена тяжело заболела. В состоянии ли она будет принять всех этих людей, приглашённых в ее честь? «Жена моя все еще не встает, — пишет он своему старому другу. — Не знаю, что и делать. Ее бал состоится через неделю, сможет ли она на нем присутствовать? Все зависит от этого».

21 марта Жюль Верн подтверждает, что обманываться не стоит.

Бедная Онорина останется прикованной к постели, а тем временем музыка будет греметь над толпой гостей, собравшихся в просторных банкетных залах амьенского ресторана. Делать было нечего, пришлось смириться; Жюль Верн вместе со своей падчерицей любезно принимал гостей. Костюмы были весьма оригинальны — от карабинеров Оффенбаха до трех космонавтов, выходящих из снаряда, как в романе «С Земли на Луну», но в роли Мишеля Ардана выступал на этот раз сам Надар. Радушный хозяин сумел скрыть свое огорчение и улыбался шуткам.

Вот как описывал Этцелю это празднество сам Жюль Верн:

«Раз уж живешь с провинциалами, приходится подлаживаться под их нравы. Вот Вам причина этого бала, а он и в самом деле был великолепен. Устраивая его, я знал, что доставлю своей жене огромное удовольствие. Но увы! Жена не могла на нем присутствовать! Устроить такого рода бал в Амьене в какой-то иной форме было просто немыслимо. Я занимаю здесь нейтральное положение, потому-то мне и удалось собрать столь блестящее общество, скажем прямо, ни одному политическому или промышленному деятелю это было бы не под силу.

Денег потрачена уйма, и в Париже и в Амьене, а это в конечном счете неплохо для всех… Вам известна одна из причин, по которой я живу в Амьене. Вы же знаете, жизнь в Париже с такой женой, как у меня, была бы попросту невозможна. Так вот, с волками жить, по-волчьи выть, тут уж ничего не поделаешь. Если бы только моя жена могла прийти на этот бал! А отложить его тоже было нельзя: гости приехали из соседних городов и даже из Парижа».

Оригинальность бала, состоявшегося 2 апреля 1877 года, не преминула вызвать толки в прессе, а это не могло не растревожить благоразумного Этцеля, которому писатель, жертва своей популярности, вынужден был объяснять:

«Так вот к вопросу о бале. Я абсолютно непричастен к заметкам и рисункам, которые появились в связи с этим в газетах. Согласен, что толки об этом вечере не ограничились пределами города. Я дал этот бал, чтобы обеспечить моей жене и детям достойное положение в городе. Поймите меня правильно: того, что случалось раньше, больше не повторится, меня не станут уже приглашать одного. Хотя лично я предпочел бы употребить истраченные 4000 франков на путешествие!»

Для Онорины же дело совсем чуть было не кончилось скверно. 15 апреля Жорж Лефевр, зять Онорины, направил Этцелю отчаянное письмо:

«Нас постигло ужасное несчастье: вернувшись из Нанта, госпожа Верн тяжело заболела и, как только добралась до Амьена, тут же слегла. Непрекращающееся кровотечение, казавшееся нам неопасным, привело к полной анемии, и неделю назад врачи заявили, что моей теще угрожает смерть…»

Несколько дней спустя Жюль Верн подтвердил сказанное в этом письме.

Потом все-таки настало улучшение, и врачи перестали тревожиться за жизнь Онорины.

Ее муж тут же подумал о своем излюбленном средстве: «Ей требуется море и хорошая погода».

Чтобы заставить Онорину отправиться в Нант, где климат был мягче амьенского и где, как полагали все, она постепенно смогла бы встать на ноги, Жюль Верн просит Этцеля посоветовать ей это путешествие.

Решено было, что Онорина поедет в Нант одна, хотя чувствовала она себя не очень хорошо. А муж должен был выехать к ней из Ле-Трепора на «Сен-Мишеле II» Этому плаванию «сильно мешала непогода, но мы вышли победителями, я хорошо отдохнул», — писал Жюль Верн.

 

31. ЗАБОТЫ

Мишель Верн — сын, который причиняет писателю немало беспокойств. Как относиться к этому фантастическому существу, любителю богемы, который делает все, что взбредет ему в голову?

Радость, которую доставило писателю приобретение яхты, лишь отчасти облегчила бремя снедавших его забот. Больше всего его беспокоил сын. Мишель родился 3 августа 1861 года, и в ту пору ему уже минуло шестнадцать лет, в этом трудном переходном возрасте подростка подстерегало немало опасностей.

Еще в раннем детстве Мишель доставлял своим родителям много хлопот, его крики постоянно мешали писателю работать. Само собой разумеется, забота о воспитании мальчика прежде всего ложилась на мать, но та в силу своей слабости оказалась посредственной воспитательницей; что же касается отца, то он все свое время проводил в рабочем кабинете, не вникая в домашнюю суету.

Однажды, выведенный из себя ревом малыша, Жюль Верн выбежал из своего кабинета, чтобы узнать о причине шума. Онорина без тени смущения заявила: «Он требует маятник стенных часов!» Углубленный в свои мысли, писатель воскликнул: «Так отдайте ему маятник, и пусть он уймется!»

Ребенку все было дозволено, его малейшие капризы тут же исполнялись и даже поощрялись. Отец ни во что не вникал, а мать забавляло это.

В конце концов отец решил препоручить своего сына заботам профессиональных воспитателей. Но когда Мишеля определили в интернат Абевильского коллежа, было уже, без сомнения, слишком поздно.

Проблема эта усложнялась еще и тем обстоятельством, что мальчик отличался слабым здоровьем, о чем свидетельствуют письма к Этцелю:

«У нас снова заболел Мишель, у него поднялась температура. Пришлось ехать в Абевиль. Здоровье мальчика причиняет нам немало огорчений. Воспитан он был не, важно, я с этим не спорю, но попробуйте наказать или потребовать неукоснительного соблюдения распорядка от ребенка, у которого что ни день — температура».

Плохое здоровье сына многое объясняет. В наши дни такого ребенка непременно отправили бы в горы, в профилакторий, а в те времена об этом не могло быть и речи, понадобились годы, прежде чем Мишелю удалось избавиться от последствий этого «скверного отклонения». Что же касается строгих воспитательных методов «добрых отцов», то они не оправдали себя и не смогли сломить непокорного ребенка. Пришлось прибегнуть к помощи врачей-психиатров, чтобы победить нервозность мальчика, казавшуюся единственной причиной всех бед. Обратились за советом к знаменитому доктору Бланшу. Судя по всему, пребывание в санатории в 1873 и 1874 годах улучшило состояние здоровья больного.

Но улучшение это длилось недолго. Чтобы противостоять неуравновешенности мальчика, родители прибегли к решительным мерам. Посоветовались с господином Блан шаром, директором колонии в Метрее. Восьмимесячное пребывание в этом исправительном доме лишь ухудшило положение дел, внушающих все большие опасения, и едва не привело к безумию или самоубийству. Принудительные меры вызвали протест у подростка и обострение общего болезненного состояния. Господин Бланшар благоразумно посоветовал испробовать воздействие семейной среды. Такая попытка была сделана, но особых надежд на нее не возлагалось.

С 1874 по 1878 год писатель снимал квартиру на улице Сюфрен в Нанте, а сын его учился в лицее. Жюль Верн писал тогда:

«Мишеля не в чем особо упрекнуть, разве что в расточительности да в незнании цены деньгам. Это невероятно, но во всех остальных отношениях «наблюдается некоторое улучшение». Тем не менее знакомства сына оставляли желать лучшего, к тому же он делал долги. Свобода, которой требовал для себя Мишель, шла ему не впрок, малейшее замечание со стороны родителей вызывало у него протест, толкало на дерзкие поступки.

Этцель в свою очередь тоже попытался урезонить непослушного юношу.

«Ваше чудесное письмо растрогало меня до глубины души, боюсь только, что Мишель все равно ничего не поймет, — писал Этцелю несчастный отец. — Его обуяла гордыня. Он не уважает ничего, что следует уважать, и остается глух к любым замечаниям. Придется самым энергичным образом воздействовать на него всей семьей. А если он так и не образумится, отправлю его в исправительный дом на несколько лет. Пока еще он не знает, что его ждет, но, если надо будет, узнает. Я не тешу себя никакими надеждами, ибо у этого четырнадцатилетнего ребенка, которому спокойно можно дать все двадцать пять, я наблюдаю преждевременную испорченность».

Родители были в ужасе, они потеряли всякое терпение. Юридические и административные власти не могли предложить отчаявшемуся отцу ничего, кроме самого последнего средства: препроводить Мишеля в городскую тюрьму. Там он мог поразмыслить на досуге, а отец его тем временем вел переговоры с капитаном корабля, отплывавшего в Индию. Известие о том, что его отправляют в плавание, Мишель принял вполне благосклонно. Такое наказание пришлось ему по душе. Единственное, о чем он просил, это чтобы ему посылали произведения отца!

Отец, вне всякого сомнения, был гораздо несчастнее, чем он. У него не хватило мужества проводить сына в Бордо и присутствовать при его отъезде. Забота эта была поручена дяде Полю. Проводы состоялись 4 февраля. «Что-то будет? — задается вопросом отец. — Я не знаю, но все здешние врачи в один голос утверждают, что мальчик находится в состоянии кризиса и ни в коей мере не может отвечать за свои поступки. Поможет ли море образумить его?» Наказание оказалось не слишком строгим: Мишеля взяли учеником лоцмана, причем есть он должен был за одним столом с капитаном, так что плавание было вполне приятным. 26 апреля корабль прибыл на остров Морис, и тут же распространился слух, что на борту его находится сын прославленного писателя. В тот же вечер в его честь был устроен банкет на 200 человек, плантатор, организовавший все это, оказал ему медвежью услугу. Я со своей стороны могу сказать, что мой отец сохранил прекрасные воспоминания об этой чудесной стоянке.

Наконец, судно причалило к берегам Индии. К величайшему изумлению местных жителей, молодой человек вышел под палящие лучи солнца в сюртуке и цилиндре! При воспоминании об этом он смеялся и сорок лет спустя. Мишель прибегнул к излюбленному методу всех подростков: сделал вид, будто плавание это не доставило ему ни малейшего удовольствия; он не устоял перед соблазном вызвать жалость к себе и огорчить тем самым отца. 28 ноября 1878 года Мишель отправил из Калькутты письмо, которое позволило ему взять реванш.

Однако плавание юного лоцмана длилось отнюдь не годы, как он грозил в своем письме, а всего лишь восемнадцать месяцев. Мишель вернулся в июле 1879 года, а в октябре все семейство собралось в Амьене.

«У Мишеля дела идут неважно, и хотя его преподаватель утверждает, что в апреле он сможет сдать выпускные экзамены, он совсем перестал работать, — пишет отец. — Расточительность, бессмысленные долги, желание получать деньги любым путем, угрозы и т. д. — все, все началось сначала. Этот несчастный наделен отталкивающим цинизмом, в который трудно поверить… Пока есть работа, я все готов сносить, но, если ее не будет, придется на что-то решаться, весь вопрос — на что? Выгнать этого несчастного из дома. Само собой разумеется. Стало быть, в семнадцать с половиной лет он окажется в Париже, предоставленный самому себе… Будущее сулит один тревоги, если я прогоню его, то уже никогда не увижу… Ах! Мой бедный Этцель, я очень несчастлив, скорей бы это кончилось! А что Вы сделали бы на моем месте? Прогнать его и никогда больше не видеть! Ничего не поделаешь, другого выхода нет. Трудно представить себе, как я страдаю!»

Мишель и слышать не желает о работе, он занят только развлечениями и, конечно, влезает в долги. Его отец совершает ошибку, решив махнуть на все рукой: после бурных сцен, следующих одна за другой, он выгоняет сына из дома. Но Мишель недалеко ушел, он остался в городе. «Да это молодой безумец, — заявили врачи, — его поведение нельзя объяснить одной только испорченностью». А такими людьми, как известно, управлять трудно. Генеральный прокурор, мэр и главный комиссар полиции обещают не спускать с него глаз и, если представится случай, вмешаться. Но на этот раз мобилизация властей не дает никаких результатов. «Случай» так никогда и не представился, ибо этот «молодой безумец» попирает лишь нравственные устои, по отнюдь не закон.

И хотя Мишель неспособен был совершить предосудительный поступок, тем не менее будущее его оказалось скомпрометированным фантазиями совсем иного рода. Вы, конечно, догадываетесь, что если он упрямствовал в своем стремлении остаться в Амьене, вместо того чтобы отправиться в Париж, то далеко не без причины: Мишель влюбился в Дюгазон, актрису из Муниципального театра. Писатель уведомляет Этцеля о планах Мишеля: «Вчера мне пришлось встретиться с Мишелем в присутствии главного комиссара полиции. Из-за Дюгазон он наделал новых долгов и требует предоставления ему юридической дееспособности — вероятно, собирается на ней жениться, — а кроме того, объявил о своем намерении уехать вместе с ней, как только закончатся гастроли».

Певица была, в общем-то, очаровательной девушкой, вполне достойной того, чтобы стать очаровательной женой, и Мишель, забыв о своей собственной неустроенности, преисполнился решимости жениться на ней. Его отец противился этому, полагая, что речь идет всего лишь об увлечении, во всяком случае, об этом говорит его письмо, адресованное Этцелю:

«Я ограничился тем, что сказал ему следующее: сначала самому следует поступить на службу, потом дожить до совершеннолетия, а там уж видно будет. Я полагаю, что к тому времени на смену этому безумию придет другое. Но сомневаться не приходится: в данный момент несчастный влюблен без памяти и в конце месяца, когда Дюгазон уедет вместе с труппой, собирается последовать за ней. Одна тюрьма лишь может воспрепятствовать этому. Однако к такому средству я уже прибегал, и, надо сказать, оно только ухудшило положение дел».

Тюрьма! Не слишком ли суровое наказание для влюбленного сына! Это лишний раз свидетельствует об отцовском смятении.

Результат не заставил себя долго ждать, и вскоре Этцель получил письмо от своего друга, успокоить которого ему стоило немалых трудов:

«Неделю назад Мишель похитил девушку и уехал изАмьена, сейчас они в Гавре, где она играет. Я не думаю что теперь, когда она стала его любовницей, он и в самом деле женится на ней в Англии, хотя в Амьене он сделал оглашение о предстоящем браке. Одни долги да упреки со всех сторон, не знаю, что и делать. Он наверняка попадет в сумасшедший дом, пройдя через нищету и позор».

Все это не произвело ни малейшего впечатления на его сына, Мишель заупрямился и узаконил то, что, возможно, было всего лишь связью. С другой стороны, упреки отца возымели пагубные последствия, они побудили Мишеля отдалиться от той, что вызвала их, и считать свой союз непрочным.

Линия поведения, которую счел своим долгом выбрать отец семейства, была лишена всякой логики. Он просил Этцеля ежемесячно переводить сыну, в которого метал громы и молнии, тысячу франков. По тем временам это были неплохие средства. Он полагал, что тем самым избавит сына от необдуманных долгов, — ошибка весьма распространенная. Ему и в голову не приходило, что таким путем он только поощрял прихоти сына, что, не зная денежных забот, Мишель вряд ли сможет познать реальную жизнь.

Мы вновь встречаем молодых людей в Ниме: как и следовало ожидать, молодой женщине, несмотря на все ее старания, с трудом удавалось заставить мириться этого юного буржуа с богемной жизнью — неизбежной участью лирических артистов, странствующих поневоле; да и его тяжелый характер сделал свое дело — пошли ссоры. В то время как она распевала вокализы, ее ветреный супруг прогуливался верхом в поисках новой жертвы.

Внимание его привлекла юная пианистка; дожидаясь, пока ей представится возможность усовершенствовать свое мастерство с каким-нибудь парижским преподавателем, она с трудом кормила свое разорившееся семейство. Эта шестнадцатилетняя девушка сразу приметила элегантного всадника, непрестанно возвращавшегося к ее окну. Вскоре они разговорились, и одному только богу известно, что там наплел ей Мишель с присущим ему жаром! Он очаровал и ее, и ее мать, которая, правда, проявила некоторую сдержанность.

В 1883 году Мишель похитил девушку самым романтичным образом. Несчастная слишком поздно узнала, что он уже женат. Ее обезумевшая мать в погоне за похитителем очутилась в один прекрасный день у Жюля Верна, который, как и положено в таких случаях, встретил ее весьма нелюбезно.

Но самое-то интересное заключалось в том, что он принял у себя Дюгазон, которую прежде в грош не ставил, а тут вдруг обнаружил, что эта молодая женщина была хорошо воспитана и обладала всевозможными достоинствами. «Ее все здесь любят», — доверительно сообщал он Этцелю. Как же он раньше этого не заметил! Если бы он согласился на этот брак, дело могло бы обернуться иначе и союз этот мог бы оказаться прочным. Из-за своей неосмотрительности Жюль Верн очутился в тупике.

Мишель снова собирается жениться и ведет себя так, будто это само собой разумеется. У него двое детей, которые родились с интервалом в одиннадцать месяцев, и он утверждает, что ему хочется иметь их целую дюжину! Их дедушка в отчаянии и оказывает поддержку покинутой супруге, следя за тем, чтобы и на ее долю кое-что перепадало из выделенных средств. По счастью, юная актриса оказалась более мудрой и проявила величие души. Узнав, что ее преемница еще более наивна, чем она сама, Дюгазон была тронута ее участью, она все поняла и устранилась, согласившись на развод. Таким образом, Мишель смог жениться на Жанне. Новая супруга извлекла урок из всего приключившегося с ней. Ее отличали ум и способность логически мыслить, отныне она намеревается решать все проблемы только с помощью разума.

Поселившись в Париже, Мишель зачастил в «Ша нуар», его жена сочла такие посещения весьма полезными, но не хотела, чтобы ее муж, слабые стороны которого она угадала, под предлогом литературных занятий предавался легкой жизни. Она следила за ним, давала ему советы, направляла его. И Мишель, всегда пренебрегавший работой, принялся за ученье, он проявил себя как человек умный, наделенный прекрасной памятью и легкостью восприятия, что само по себе имело немаловажное значение. Он был любознателен и интересовался всем на свете. Его жена была музыкантшей, и он стал изучать гармонию, мало того, он написал оперу, и, как бы плоха она ни была, оркестр мог ее сыграть! Мало-помалу Жанна привела Мишеля в нормальное состояние, не поддаваясь большена его обычные уловки и не страшась его гнева. У него был свой очаг, дети его воспитывались как положено. Жюль Верн мог вздохнуть наконец, благословляя ту, что взяла на свое попечение его необузданного сына и сумела укротить его.

Семейные отношения вошли в привычное русло. Жюль Верн скоро понял, что сноху эту ему послало само провидение. Когда родился третий ребенок, их связи уже настолько упрочились, что писатель вместе с Онориной отправился в Бретань, в Фурбери, где Мишель снял на лето дом. Ему было с ним так хорошо, что, рассчитывая вначале провести там всего неделю, он остался на целый месяц, единство семьи было восстановлено.

Около 1885 года Мишель начал работать в промышленности, отец был поражен его энергией. Однако, к несчастью, сказалось отсутствие опыта в деловой сфере, убытки, которые потерпел Мишель, обошлись семье в 30000 франков. Он решил испробовать себя в журналистике, потом в литературе.

В первые годы после смерти отца Мишель попытался заняться кинематографией, снимал фильмы «Пятьсот миллионов бегумы», «Жан Морена», «Южная звезда», «Черная Индия». То была героическая эпоха кинематографа, но уже тогда для производства фильмов требовались значительные средства, которыми он не располагал.

Последние годы своей жизни Мишель посвятил посмертной публикации произведений отца, умер он в 1925 году.

Но все это было уже потом, а в период с 1875 по 1886 год Жюль Верн не мог предугадать, как обернется дело, беспорядочная жизнь сына заставляла его жестоко страдать, хотя, как мы уже видели, он склонен был несколько драматизировать ситуацию.

Наш автор знал только два средства, которые могли победить заботы и горести, болезни души и тела — это море и работа.

Его до такой степени взволновали события, значение которых он преувеличивал, что ему захотелось раствориться в космосе, где нет места земной суете. Что произошло бы, если бы можно было сорваться с якоря, если бы в результате какого-нибудь стихийного бедствия от Земли оторвалась бы частица той самой почвы, на которой мы без конца пережевываем свои огорчения, и нас швырнуло бы вместе с ней в звездное пространство?

Писатель вспоминает своего кузена Жоржа Аллота де ла Фюи, которому тоже хотелось куда-то убежать, однако он вынужден вести в далеком Алжире самую заурядную жизнь, словно и не трогался с места. Образ этого капитана, застрявшего в Алжире, сливается в его воображении с идеей бегства в межпланетное пространство.

 

32. ИЗ СОЛНЕЧНОГО МИРА В ШАХТЫ ШОТЛАНД ИИ

Гектор Сервадак унесен на осколке земли, оторвавшемся от нашей планеты. «Черная Индия», странный и поэтический роман, действие которого происходит в глубине шотландских шахт (1877).

Несколько штрихов — и вот уже кузен Жорж превращен в Гектора Сервадака, очутившегося в Солнечной системе на унесенных туда нескольких гектарах мостаганемской земли, окруженной средиземноморскими водами.

На только что возникшем астероиде оказались русские, испанцы, итальянская девочка и… несколько английских офицеров из Гибралтара. На маленькой планете отлично уживаются все, кроме англичан, которые никак не желают ладить с остальным населением, они упорно цепляются за уцелевшие уступы гибралтарских скал, дожидаясь инструкций из Адмиралтейства!

Умирающий ученый поведал Сервадаку, что звезда, которая их уносит, на самом деле является кометой: вследствие ее столкновения с земным шаром от Земли отделился осколок.

Рассказ даст повод для небольшого урока космографии. Угроза возможных столкновений с другими планетами держит читателя в достаточном напряжении, так что он без скуки вникает в механику Солнечной системы, разумеется, если она ему неизвестна. Три смешных персонажа — англичанин, ученый и ростовщик — придают повествованию жизнерадостность.

Путешествие в Солнечный мир, появившееся в 1877 году под названием «Гектор Сервадак», писатель считал «еще более фантастичным, чем „С Земли на Луну”». «Тут перемешано все, — писал он Этцелю, — и фантазия, и серьезная наука». И хотя роман этот далеко не из лучших его произведений, работа над ним доставила ему удовольствие. Замысел романа слишком неправдоподобен, и читатель с самого начала догадывается, что речь идет всего лишь об обманчивом сне, о чем недвусмысленно говорится в конце книги.

В том же году читатели, едва опомнившись от великолепия Солнечного мира, погрузились в мрачные подземные недра «Черной Индии».

Рудничный мастер Симон Форд обосновался со своим семейством в старой, заброшенной шахте Эберфойл, не пожелав расстаться со «старой кормилицей» по той лишь причине, что молоко ее иссякло. Десять лет прошло с той поры, как он поселился там, и вот инженер Джемс Старр получает от него письмо, в котором мастер просит его приехать, дабы сообщить ему нечто важное. Как выяснилось, он обнаружил следы рудничного газа в штреке, откуда давно был извлечен последний кусок угля, из этого он заключил, что там есть еще угленосный слой.

Вместе с семейством шахтера инженер собирается проверить этот факт. Поначалу их ждет разочарование: из трещин в стене, обнаруженных мастером, не выходила ни одна молекула газа. Но оказалось, что трещины были замазаны таинственным незнакомцем, появившимся в шахте. Добравшись до конца штрека, они при помощи кайла и динамита прокладывают себе путь дальше, сын мастера Гарри Форд ведет своих спутников вперед, где им открывается колоссальная пустота, подобная знаменитой Мамонтовой пещере в Кентукки. Между слоями песчаника и сланцевых пород наши подземные исследователи обнаруживают превосходные угольные жилы.

На обратном пути, словно от взмаха невидимых крыльев, лампа выскользнула из рук Гарри и разбилась. В полном мраке Гарри Форд ощупью первым продвигается по главному штреку; дойдя до конца его, он обнаруживает, что отверстие, пробитое недавно в стене динамитом, снова кем-то заделано, таким образом, исследователи оказались замурованными в Новом Эберфойле. Ведомый огоньком некоего духа — ибо дело происходит в Шотландии, стране легенд, — спасательный отряд обнаруживает почти бездыханные тела исследователей, выживших только благодаря тому же доброму духу, доставлявшему им немного еды.

Начатая разработка нового угольного пласта продолжалась с успехом, несмотря на то что разные случайности свидетельствуют о настойчивой враждебности злого гения шахты.

Гарри упорно разыскивает духов, поселившихся на Новом Эберфойле. Одолев чудовищную сову, гарфанга, он спасает девушку, ни разу не видевшую дневного света, которую дед держал в подземной пещере. Страницы, посвященные приобщению очаровательной Нелль к жизни людей, исполнены тонкого изящества и завершаются великолепном описанием первого восхода солнца, который ей дано увидеть, — это символ нового рождения. Вслед за возвращением к жизни девушки следует объяснение в любви между ней и Гарри.

Непонятные происшествия участились после того, как распространилась весть о предстоящей свадьбе Нелль и Гарри. За неделю до этого события угроза, заключавшаяся в послании, подписанном «Сильфакс», помогла раскрыть тайну злого гения: речь шла вовсе не о каких-нибудь сверхъестественных силах, а о некоем старике, так называемом «кающемся», — человеке, который еще до изобретения безопасной лампы Дэви должен был, рискуя жизнью, вызывать частичные взрывы рудничного газа. Занимаясь долгое время этим опасным ремеслом, Сильфакс утратил рассудок, он хотел помешать проникновению кого бы то ни было в покинутую шахту. Вместе со своей внучкой, маленькой сироткой, он укрылся в недрах шахты.

Во время брачной церемонии один из утесов, образовавших террасу над подземным озером, внезапно отвалился, и тут в углублении между утесами все увидели Сильфакса, он стоял в челноке, держа в руках лампу Дэви, и кричал: «Газ! Газ! Горе всем! Горе!» После неудавшейся попытки взорвать легкий рудничный газ, скопившийся под куполом, сумасшедший старик кинулся с челнока в озеро и утонул.

Эта драматическая история, само собой разумеется, дала возможность писателю рассказать нам об эксплуатации шахт, но прежде он сам в подробностях ознакомился с этим вопросом, посетив шахты в Анзене. Надо сказать, что первоначальный его замысел отличался большим размахом, об этом свидетельствует девятая глава, которая заканчивается такими словами:

«В этом подземелье, хотя и вовсе не пригодном для выращивания растений, могло бы укрыться целое население. И кто знает, не найдет ли когда-нибудь бедный класс Соединенного королевства себе убежище в копях Эберфойла, как и в копях Кардиффа и Ньюкасла, когда и там запасы угля будут исчерпаны?»

Видимо, поначалу писателя занимала идея подземной Англии, но Этцелю она не понравилась, а после того, как сама идея «была уничтожена, я толком не мог ни в чем разобраться», — признавался автор.

Издатель, по всей вероятности, счел недопустимым существование подземной Англии, и Жюлю Верну пришлось довольствоваться пещерой. Нельзя не отметить, что двадцать лет спустя Уэллс в «Машине времени» с успехом воспользовался аналогичной идеей.

Утес, из-за которого появляется Сильфакс, был придуман Этцелем, но писатель «использует его, чтобы дать выход огромному количеству рудничного газа». Небезынтересно узнать, что это чисто театральное появление «кающегося», малообъяснимое и неразъясненное, подсказано было Этцелем, упрекавшим Жюля Верна в том, что он был драматическим автором!

«Черная Индия», работа над которой была закончена в 1877 году, появилась в печати к концу года, а автор тем временем «готовил уже что-то в продолжение этой книги».

Быть может, заботами, связанными с сыном, объясняется тот факт, что писатель разделяет мнение Нелль — «мрак тоже прекрасен», как и то обстоятельство, что ему понравилось в недрах Земли? Но более вероятным мне кажется предположить, что с той минуты, как Жюль Верн оставил идею подземной Англии, при написании романа им двигала любовь к Шотландии с ее легендами, восхищение Вальтером Скоттом и воспоминания о путешествиях туда. Образ Эдинбурга, «старинного, дымного города», не мог не сливаться в его воображении с копями, питавшими его промышленность, к тому же фольклор, которым весь он был пропитан, не мог не вдохновить писателя на создание таинственной атмосферы в книге, совсем не похожей на ту, которую он задумал вначале.

В этой связи нельзя не вспомнить сон, о котором Жюль Верн поведал своей матери в ту пору, когда Каролина выходила замуж. Если можно согласиться с предположением Марселя Море о том, что писатель отразил в этих мрачных глубинах свой «странный сон, где двойник маленького Жюля женится в конце концов на двойнике Каролины» то гораздо менее вероятно, что свершение брачного обряда он связывает с мыслью о смерти, ибо триумф любви подтверждается рождением дня, которое впервые в жизни созерцает Нелль. Неужели писатель находил удовольствие в том, чтобы нарядить супругов в траурные одежды? Стоит ли забывать, что они в трауре лишь потому, что погиб Сильфакс, хотя Сильфакс был единственным препятствием на пути к их счастью. Более примечательным мне кажется тот факт, что «любовная драма» развертывается в сумраке «подземного лабиринта». Это в какой-то мере отражает подсознание писателя. Нелль, «существо странное и прелестное», сравнить которое можно было разве лишь «с миловидным эльфом», такой персонаж и в самом деле мог явиться только во сне. Но, может быть, это опять Каролина? Однако «ее двойник» ничуть не похож на ту, кого он любил в двадцать лет. Нежная Нелль не имеет ничего общего с искрящейся весельем девушкой из Нанта. Вероятно, с образом этой последней слились другие, и в конечном счете был создан образ девушки, которая «казалась не вполне человеческим существом».

В романе частично использованы записи, сделанные Жюлем Верном во время его путешествия в Шотландию. По зову Гарри Форда инженер Старр отправится из Эдинбурга в Кромби-Пойнт на «Принце Уэльском» — точно так же назывался пароход, на котором плыли в 1859 году Жюль Верн с Иньяром, да и погода стояла такая же скверная. Когда Нелль впервые покидает шахту, то именно в Эдинбурге, на вершине Трона Артура, куда некогда совершали восхождение два друга, она встречает восход солнца и «у ее ног расстилается панорама Эдинбурга: чистенькие, прямые кварталы нового города» и т. д., короче говоря, слово в слово мы восстановим фразу из «Путешествия в Шотландию». «Ламберт-отель», приютивший в свое время двух парижских туристов, выберут и герои «Черной Индии», прежде чем отправиться на прогулку по стране озер, повторяя маршрут Жюля Верна и Иньяра, а стало быть, тот самый, что так настоятельно рекомендовала им мисс Амелия, дочь их хозяев в Эдинбурге. Так что невольно задаешься вопросом, уж не воспоминание ли об этой прелестной девушке, которая вдохновила их на путешествие в 1859 году, лежит в основе романа о нежной Нелль.