Ой да вспомним, братцы, мы — кубанцы

Дорогие читатели!

Вы держите в руках уникальную книгу. Впервые в одном томе собраны редкие материалы по истории Кубанского казачьего хора. Центральное место в книге занимает бесценный, безукоризненно достоверный источник — труд славного радетеля Кубани Ивана Ивановича Кияшко «Войсковые певческий и музыкантский хоры Кубанского казачьего войска. 1811–1911 годы. Исторический очерк их существования. Составил есаул Ив. Ив. Кияшко. Екатеринодар. 1911». Это первая книга по истории профессиональной музыкальной культуры Кубани.

Труд этот до сего дня был известен лишь любознательным краеведам, историкам, писателям, этнографам, которые в своих научных статьях опирались на сведения и факты из книги И. И. Кияшко, о чем мною будет еще сказано в послесловии к книге. Поскольку в Краснодаре имеется всего лишь несколько ее экземпляров, хранящихся в Краснодарском историко — археологическом музее — заповеднике им. Е. Д. Фелицына, краевой научной универсальной библиотеке им. А. С. Пушкина, в краевом Центре научной документации новейшей истории Кубани, а также в частных коллекциях, то до массового читателя она не доходила.

В 1811 году в Черноморском войске, позднее переименованном в Кубанское, по прошению духовного просветителя Черномории протоиерея Кирилла Россинского было создано два хора: Певческий — для церковного богослужения в храме, и Музыкантский, т. е. духовой, а позже симфонический оркестр — для проведения казачьих праздников, парадов, музыкального просвещения кубанцев.

14 октября 2006 года, на Покрова Пресвятой Богородицы, исполнилось 195 лет со дня основания войскового Певческого хора и его правопреемника — Государственного Кубанского казачьего хора. Последний был создан 70 лет назад, уже в советские годы, бывшими регентами войскового Певческого хора Григорием Митрофановичем Концевичем и Яковом Михеевичем Тараненко. Они были первыми художественными руководителями Государ — ственного Кубанского казачьего хора. Именно Г. М. Концевич и Я. М. Тараненко перенесли в новообразованный Государственный Кубанский казачий хор богатые певческие и музыкальные традиции, народный песенный репертуар и свои художественные вкусы. Тем самым они творчески и духовно соединили живой связью времен историю войскового Певческого и Государственного Кубанского казачьего хоров в единое целое.

195–летний юбилей хора стал поводом для того, чтобы переиздать наконец книгу И. И. Кияшко через 95 лет после ее первого издания. И тем самым сделать ее доступной не только специалистам, но и широкому читателю. Она, несомненно, вызовет большой интерес у тех, кто непосредственно занимается развитием профессиональной музыкальной культуры Кубани, у студентов средних и высших музыкальных учебных заведений, преподавателей кубановедения и у всех истинных родинолюбцев.

Многие из нас, уважаемые читатели, кроме специалистов, слабо или очень поверхностно знают историю своего края, историю нашей самобытной национальной культуры. И восполнить этот пробел, несомненно, поможет книга незабвенного И. И. Кияшко. Прочтите ее внимательно — и вы откроете для себя много полезного и неизвестного. Узнаете о наших духовных и культурных истоках, именах талантливых предков, которые самоотверженно трудились на ниве профессионального духовного, народного и классического музыкального искусства. И по прочтении книги давайте зададимся вопросом: а мы, сегодняшние деятели музыкальной культуры и искусства, продолжаем ли их дело, развиваем ли, обогащаем ли? Или топчемся на месте, не зная, что делать в профессиональной музыкальной культуре края дальше? Или, быть может, вместо того чтобы следовать примеру наших талантливых предков, подражаем западным производителям бездуховных «ценностей» и шоу — бизнесу, опустошающему молодые души?

Глубоко убежден: только опора на собственные духовно — нравственные и культурные национальные традиции будет способствовать творческому развитию каждого профессионального музыкального коллектива или отдельных исполнителей. Так делали все наши великие русские и зарубежные классики: М. Глинка, М. Мусоргский, П. Чайковский, С. Рахманинов, С. Прокофьев, Г. Свиридов, В. Гаврилин, В. Моцарт, Л. Бетховен, Д. Верди, Э. Григ, А. Хачатурян и многие другие. Нет безнациональных гениев в искусстве! И для разных поколений музыкантов композиторы — классики служили и будут служить маяками, вершинами и столпами мировой музыкальной культуры.

Мне нет смысла пересказывать книгу И. И. Кияшко. Лучше, уважаемые читатели, прочтите ее внимательно сами. А вот о редакции книги и собранных в качестве приложения различных архивных материалах коротко сообщу.

Редактирование исторических книг требует корректности и уважительного отношения к автору. И. И. Кияшко рассказывает о двух войсковых хорах, Певческом и Музыкантском, поочередно. Одна глава — о Певческом хоре, другая — о Музыкантском. И так далее. Но это как бы перебивает рассказ об одном хоре другим. Поэтому у меня вначале появилась искушающая мысль: для большей ясности распределить все главы по двум частям. В одной дать все главы о Певческом хоре, собрав их в единое целое. В другой сделать то же самое по Музыкантскому хору. Но после долгих размышлений я отказался от этой идеи и решил оставить все именно так, как написал И. И. Кияшко, лишь указав вступление, номера глав и заключение.

Моя редакция свелась лишь к некоторым сокращениям в тех местах, где пространно перечисляются денежные суммы: сколько рублей и копеек уплатили за каждый музыкальный инструмент, за доставку их в Екатеринодар; сколько заплатили регенту за проживание на квартире, сколько потратили денег на пошив одежды и т. д. Бесконечное перечисление цифр, мало что говорящих сегодня, утомляет читателя и отвлекает от содержания книги. Поэтому часть перечислений цифр мною сокращена, а места редакторских сокращений отмечены многоточием в скобках<…>. Главные же цифры денежных сумм оставлены. Все остальное полностью соответствует авторскому тексту И. И. Кияшко. Все его восемь приложений и фотографии исторических личностей, приведенных им в своем очерке, естественно, остались. Но исторический очерк Ивана Ивановича останавливается на начале 1911 года. Он не успел даже затронуть описание трехдневных юбилейных торжеств, так как книга должна была выйти именно к 100–летнему юбилею войсковых хоров, а не после него. А творческая жизнь хоров бурно продолжалась еще десять лет, вплоть до жестокого их «расказачивания» в апреле 1920 года. Но этот период деятельности войсковых хоров долго оставался неизвестным.

Поэтому в приложении к историческому очерку И. И. Кияшко мною приведен ряд архивных материалов и научных статей, дополняющих рассказ о жизни и деятельности войсковых хоров, например, статьи добросовестных исследователей — музыковедов, недавно ушедших из жизни, — С. И. Еременко «Войсковой певческий хор» и А. А. Слепова «Войсковой музыкантский хор»; статья И. Ю. Бондарь об авторе труда «Войсковые певческий и музыкантский хоры Кубанского казачьего войска…» — архивариусе есауле И. И. Кияшко; церемониал празднования 100–летнего юбилея; малоизвестные материалы о деятельности Певческого хора после «расказачивания» в Сербии; статья Н. А. Корсаковой «Кубанские казачьи хоры в эмиграции»; материалы об авторе поэтического текста гимна «Ты, Кубань, ты наша Родина» войсковом священнике Константине Образцове и довольно убедительная версия об авторе музыки гимна композиторе Михаиле Колотилине.

Впервые переиздается книга полковника Елисеева «История Кубанского Войскового Гимна» (Париж. 1930), а также небольшая, но содержательная книга войскового священника Сергия Овчинникова «Войсковой гимн кубанского казачества как памятник гласного исповедания народной души». Эта глубокая духовная работа была впервые издана в 1992 году Центром народной культуры Кубани и фондом «Истоки» при Кубанском казачьем хоре. Книга Сергия Овчинникова была написана и издана очень своевременно. Она способствовала возрождению репрессированного Кубанского казачьего войска и принятию в апреле 1995 года Законодательным собранием Краснодарского края постановлений о Законе Краснодарского края «О символах Краснодарского края». Статья 16 этого Закона гласит: «Гимном Краснодарского края является произведение на стихи полкового священника К. Образцова, положенные на музыку». На заседании Законодательного собрания Краснодарского края перед принятием Закона Государственный академический Кубанский казачий хор исполнил гимн в моей обработке. Солист — народный артист РФ Анатолий Владимирович Лизвинский. Исполнение гимна Кубанским хором окончательно склонило депутатов к принятию Закона.

Эти материалы и статьи дадут более широкое представление читателям об истории войсковых хоров и людях, причастных к ней. Заканчивается книга моим большим послесловием «Слово о судьбе войскового Певческого — Государственного Кубанского казачьего хора и нашем духовном возрождении».

Приношу искреннюю благодарность всем, кто помогал мне в собирании архивных и исторических материалов о жизни хора и его радетелях: недавно ушедшим из жизни кубанским музыковедам А. А. Слепову и С. И. Еременко, старшему научному сотруднику Краснодарского историко — археологического музея — заповедника им. Е. Д. Фелицына Н. А. Корсаковой, заместителю директора ГУ «Центр научной документации новейшей истории Краснодарского края» И. Ю. Бондарь, директору Научно — исследовательского центра традиционной культуры Кубани ГНТУ «Кубанский казачий хор» профессору Н. И. Бондарю, генеральному директору рекламного агентства «Пресс — имидж» П. К. Скирде, сотруднику ГНТУ «Кубанский казачий хор» В. В. Терскому.

Также благодарю за помощь в подготовке текста главного редактора издательства «Диапазон — В» В. М. Склярову и редактора настоящей книги композитора и музыковеда П. С. Белого.

Особую благодарность приношу губернатору Краснодарского края Александру Николаевичу Ткачеву за материальную поддержку, оказанную в издании этой книги.

Виктор ЗАХАРЧЕНКО

Войсковые певческий и музыкантский хоры Кубанского казачьего войска (1811–1911 годы). Исторический очерк столетия их существования. Составил есаул Ив. Ив. Кияшко, Екатеринодар 1911

Ирина Бондарь.

Линия жизни. Подвиг архивариуса И. И. Кияшко

Прикомандированный в январе 1898 г. к войсковому архиву, сотник Иван Иванович Кияшко вряд ли предполагал, что именно ему предстоит спасать архивное наследие кубанского казачества, передавая его через многовластие грядущих революций и кровавые события гражданской войны в новую эпоху, и что эта пыльная, тяжелая и неблагодарная архивная работа станет главным делом его жизни. Почти пять лет он трудился в войсковом архиве под руководством П. П. Короленко, а после его отставки приказом по войску 2 июля 1902 г. в чине подъесаула был назначен войсковым архивариусом. Через шесть лет службы в архиве, в 1908 г., он будет произведен в есаулы.

Доархивный период биографии И. И. Кияшко типичен для казачьего офицера и представляет собой сплошной компромат с точки зрения комиссий по чистке служащих советских учреждений начала 1920–х годов. Поэтому не случайно в его анкетах и характеристиках советского времени многие детали пропущены и акцент сделан именно на архивной службе. К сожалению, и послужные списки дореволюционных лет не дают полной биографической информации, так как отражают, прежде всего, военную карьеру Кияшко. Что же о нем известно из этих немногочисленных документов?

Родился Иван Иванович Кияшко 27 мая 1864 г. в г. Екатеринодаре, точнее — в станице Екатеринодарской, вошедшей в черту города, после расселения которой семья Кияшко была причислена к юрту станицы Ирклиевской. Происходил «из дворян Кубанского казачьего войска», его отец хорунжий И. А. Кияшко был писарем военного суда, затем секретарем полиции г. Екатеринодара. Он умер от чахотки в возрасте 44 лет. Семья с тремя детьми осталась в бедственном положении, тем не менее, как отмечал И. И. Кияшко в своей автобиографии, «мать употребляла все свои силы, чтобы дать нам образование». Сыновья — Андрей и Иван — обучались в Кубанской войсковой гимназии, но Иван Кияшко прошел только 6 классов, полного курса не окончил «за неимением средств». Поступил на службу в 1–й Екатеринодарский конный полк казаком, из полка в августе 1884 г. был командирован на учебу в Ставропольское казачье юнкерское училище, после окончания которого произведен в подхорунжие и продолжил службу в Екатеринодарском, а затем Таманском и Полтавском конных полках Кубанского казачьего войска.

Послужной список И. И. Кияшко детально описывает все ступени его службы, включая командировки по краю и за его пределами (по военным делам, по истреблению саранчи в юртах станиц Мартанской и Троицкой, «по принятию мер к прекращению черной эпизоотии в ст. Славянской»). За несение службы в Закаспийской области (которая считалась три дня за четыре) в составе Закаспийской казачьей конной бригады И. И. Кияшко был награжден Бухарским орденом серебряной звезды 1–й степени (1898 г.). Имел он и другие отличия: за участие в торжественном смотре казачьего войска во время путешествия в 1888 г. по Кубани императора Александра III с семейством И. И. Кияшко был «всемилостивейше пожалован денежным пособием в размере двухмесячного оклада жалования», а в 1896 г. удостоен серебряных медалей в память царствования императора Александра III и в память коронования императора Николая II. В 1897 г. за отличия по службе был пожалован орденом Св. Станислава 3–й степени, и уже будучи войсковым архивариусом, награжден орденами Св. Анны 3–й степени (1906 г.) и Св. Станислава 2–й степени (1910 г.) В августе — сентябре 1896 г. И. И. Кияшко в составе депутации от 1–го Таманского полка принимал участие в торжествах в Екатеринодаре, посвященных 200–летию Кубанского казачьего войска. Безусловно, это событие, отмечавшееся с большим размахом, с историческими и этнографическими реалиями и декорациями, всколыхнуло интерес к истории края и произвело большое впечатление на всех присутствовавших.

Неоднократно в период военной службы И. И. Кияшко доводилось исполнять должности, требовавшие знания делопроизводства: он заведовал административным участком Таманского полкового округа, был делопроизводителем полкового суда, исполнял должности полкового и бригадного адъютанта. В 1889 г. ему было поручено составление истории 2–го Таманского полка, и в ходе этой работы, продолжавшейся до конца 1891 г., он впервые обратился к историческим документам. Заведование войсковым архивом Иван Иванович принял в возрасте 38 лет, имея опыт работы с текущими и архивными документами и хорошо зная жизнь Кубанского казачьего войска.

В архиве для него открылся безбрежный мир кубанской истории, глубокий и еще мало изученный. Такое ощущение соприкосновения с вечными ценностями возникает у каждого неравнодушного человека при работе с архивными документами. Но архивариус не просто проникается осознанием значения документов, он несет прямую ответственность за них. И Кияшко энергично продолжил дело П. П. Короленко, добиваясь воплощения в жизнь многих идей своего предшественника.

Одной из неотложных задач было спасение станичных архивов. Их беспрепятственно губили или мыши, или пожары, или нерадение станичных администраций. По этим причинам редко где сохранялись архивы со времени основания станиц. К разбору архивов станичные правления относились формально, составляя описи без учета исторического значения документов. Так, например, станичное правление ст. Пшехской в 1897 г. из архива с документами за период 1863–1880 гг. оставило только четыре дела — с копиями приказов и циркуляров по войску, а остальные 757 дел, характеризующих жизнь станицы со дня ее основания («О переселенцах для водворения в станицу», «О станичной школе», «Об иногородних» и т. д.), отправило на аукционный торг, как бумагу. Фунт исторических документов продавался по копейке, и за списанные дела Пшехского станичного правления в доход войска поступило 3 рубля 70 копеек. Станица осталась без своей истории. Подобная ситуация была типичной, при ревизии станиц их архивы обнаруживались «в самом плачевном виде».

В 1905 г. И. И. Кияшко возбудил ходатайство о концентрации станичных архивов в одном месте и о присылке их описей для рассмотрения в войсковой архив. Но тогдашнее руководство войскового штаба встретило этот проект «несочувственно». Впоследствии, уже после революции, в одной из своих докладных записок о проблемах архива И. И. Кияшко писал, что нахождение архива в ведении и финансировании войскового штаба «не было благоприятно для самого архива, так как у штаба были свои задачи, а у архива другие, и последние были всегда в загоне… Нужды архива не принимались почти никем во внимание, помещений было недостаточно, имевшиеся три сарая для хранения дел забиты до отказа, штат служащих был маленький и еле — еле мог выполнять текущую работу по выдаче всевозможного рода справок, на архивную же работу не хватало ни рук, ни времени».

Тем не менее войсковой архивариус продолжал свои хлопоты о станичных архивах и в 1908 г. благодаря родственным отношениям с новым начальником штаба генерал — майором А. И. Кияшко сумел решить этот вопрос положительно. 26 апреля 1908 г. по Кубанскому казачьему войску был издан приказ 186 о передаче в войсковой архив по описям всех архивных дел станичных и хуторских правлений Кубанской области, пересмотре этих дел в архиве и оставлении на вечное хранение всех дел, «имеющих для будущего времени интерес в военно — историческом и бытовом отношении».

Для новых поступлений архиву передавалось одно из зданий войсковой больницы и выделялись суммы на устройство в нем стеллажей.

С августа 1908 по сентябрь 1909 г. Иван Иванович Кияшко, не оставляя других обязанностей по архиву, занимался приемом дел. В течение года в войсковой архив было принято по описям свыше полумиллиона дел из 274 станичных и хуторских правлений. Наиболее полно были представлены архивы из Закубанья. Станицы бывшего Черноморского войска и Старой линии сдали дела преимущественно за поздние годы, а за ранний период архивов не сохранили. Особенно мало дел поступило из станиц Ейского отдела, и Кияшко даже выехал в командировку для личного осмотра станичных архивов на месте, но ему «с грустью пришлось убедиться, что эти архивы действительно потеряны для истории». Тем не менее он привез из командировки 9199 дополнительно разысканных им дел. О том, как происходил этот, пожалуй, самый масштабный за все время комплектования кубанских архивов прием дел, можно судить из воспоминаний самого Ивана Ивановича Кияшко, который в своем «Обзоре архивов Кубанской области» писал:

«Столь успешный ход работ по приему в течение только одного года 274 станичных и хуторских архивов в количестве 514 508 дел и книг мог быть достигнут только благодаря крайне напряженной, честной, дружной и неутомимой работе всех чинов войскового архива, как постоянного состава, так равно и прикомандированных к нему офицеров. Трудоспособность всего состава служащих войскового архива была положительно изумительна. Несмотря на новизну поначалу самого дела, а также крайне неблагоприятную обстановку, так как всю эту работу пришлось провести в самых невозможных условиях: в маленьких, тесных помещениях, почти без чистого воздуха, благодаря громадному количеству пыли, получавшейся от сдаваемых дел и большому скоплению народа (нередко бывало за один раз от 18–20 человек), в иные дни буквально дышать было нечем; летом же работа эта отягчалась еще удушающей жарой того года — несмотря на все это, все служащие войскового архива, как один человек работали, проникшись важностью возложенной на них задачи, не покладая рук, и результат их работы налицо.

В деле приема станичных архивов участвовали: сам войсковой архивариус И. И. Кияшко, помощник его П. Г. Федоренко и прикомандированные офицеры: есаулы Мариан Генрихович Поплавский и Владимир Федорович Матюшев, подъесаул Иван Васильевич Бабич и сотник Иван Иванович Калебердинский, а также писари архива Яков Федоренко, Игнат Победенный, Максим Бездырев и Аким Лебедев».

Следует сказать, что приемом станичных документов комплектование войскового архива не завершилось. Никому из кубанских архивистов прошлых лет и настоящего времени не довелось принять в архивы столько дел, сколько их прошло через руки Ивана Ивановича Кияшко. Только за период с июля 1902 по май 1920 г. он лично собрал для Архивного фонда Кубани, по его собственным подсчетам, свыше 1 млн. дел (для сравнения: П. П. Короленко было принято в архив 233 345 дел). «Собрано почти все, что уцелело в войске из архивного материала», — отмечал И. И. Кияшко. Этот абсолютный рекорд комплектования не превзойден до сих пор.

Движимый благородной целью спасти архивное наследие края, И. И. Кияшко, конечно, понимал, что безмерно прибавляет себе работы. Столь крупное пополнение поставило войсковой архив в непростые условия, особенно после начала Первой мировой войны, когда прикомандированные офицеры были отправлены на фронт. И. И. Кияшко об этом вспоминал так:

«С уходом в 1914 году офицеров на войну войсковой архив снова очутился в критическом положении, так как с приемом станичных дел работа по справкам возросла чрезмерно, и наличный состав войскового архива, состоящий только из архивариуса и его помощника, еле мог с нею справляться; кроме того, на архив возлагались еще и другие служебные поручения, например, составление исторических справок по разным предметам и даже составление целых многотомных работ вроде «Боевой хроники Кубанского казачьего войска 1696–1914 гг.» и проч. Поневоле пришлось отложить дальнейшие работы по улучшению архива, а дела, поступающие на хранение в архив, продолжали все прибывать и прибывать, так что пришлось складывать их даже в помещении архивной канцелярии за неимением свободного места в сараях, где обычно хранятся сдаваемые дела. Всего принято было с открытия Кубанского войскового архива до 1 января 1919 года свыше 800 тысяч дел, а весною того же года, по распоряжению члена краевого правительства по военным делам в войсковой архив [поступили] еще дела эвакуированного во время настоящей войны из гор. Тифлиса архива канцелярии бывшего наместника на Кавказе в количестве приблизительно до 600 тысяч дел, а может быть и больше; точно определить общей цифры этих дел невозможно, так как они переданы без описей».

Все это громадное собрание дел, размещенных, в основном, в четырех приспособленных флигелях, И. И. Кияшко содержал в образцовом (насколько это было возможно) порядке и знал свой архив так хорошо, что, по свидетельству очевидцев, любое дело по выбору исследователя могло быть найдено в архиве и выдано в течение 10–15 минут.

По инициативе И. И. Кияшко в 1910 г. при войсковом архиве была устроена научно — справочная библиотека, необходимая для составления исторических справок. Архивные материалы в этот период широко публиковались в «Кубанских сборниках», изданиях Общества любителей изучения Кубанской области (ОЛИКО), «Кубанских областных ведомостях». Историческое краеведение переживало подъем. Особый интерес, в том числе на официальном уровне, вызывала история казачества. В архивах активно выявляла документы рабочая группа, созданная Ф. А. Щербиной, составлявшим по заданию войскового штаба историю Кубанского казачьего войска.

Внес свою лепту в историческое летописание и войсковой архивариус И. И. Кияшко. Им были написаны биографии К. В. Россинского, П. Д. Бабыча, А. Ф. Бурсака, опубликован именной список кубанских казаков (на 6500 персоналий), погибших в сражениях в 1797–1908 гг., издан труд по истории войскового певческого хора. Эти и другие работы И. И. Кияшко используются историками и краеведами и в наше время, они основательны, выверены по архивным источникам и написаны с любовью к Кубани.

Любовь к своему краю, Отечеству определила судьбу Ивана Ивановича Кияшко на переломе эпох, в смутное время гражданской войны и трудный период становления советской власти. Свой гражданский долг он видел в том, чтобы сохранить вверенный ему архив. Он не мог его бросить, оставить бесхозным, беззащитным, не мог уйти вслед за Кубанским казачьим войском в эмиграцию. И фактически, и юридически, по документам, Иван Иванович Кияшко стал последним войсковым архивариусом досоветской эпохи и первым официальным советским архивным работником на Кубани.

После февральской, а затем Октябрьской революций 1917 г. войсковой архив некоторое время оставался «на прежнем положении». Советская власть пришла в Екатеринодар только 14 марта (по новому стилю) 1918 г., когда краевое правительство и добровольческие части без боя оставили город. В апреле здесь была провозглашена Кубанская советская социалистическая республика, которая в течение лета 1918 г. претерпела еще несколько преобразований: с 30 мая — Кубано — Черноморская, а с 7 июля — Северо — Кавказская социалистическая республика с центром в Екатеринодаре.

Положение в крае было нестабильным. Апрельское наступление корниловских войск на Екатеринодар было отбито, но по границам Кубани продолжалась гражданская война. «Революционный порядок» стихийно выливался в грабежи и бесчинства, уголовники и анархисты наводнили город. Между Центральным исполнительным комитетом провозглашенной республики и военным командованием красных частей разворачивался острый междоусобный конфликт, получивший трагическую развязку уже за пределами Кубани, когда в октябре 1918 г. в Пятигорске по приказу главкома И. Л. Сорокина была расстреляна группа партийных и советских руководителей — А. А. Рубин, В. Крайний (М. И. Шнейдерман), М. Ф. Власов, С. А. Дунаевский и др., а затем арестован и убит сам И. Л. Сорокин. Эту сложную обстановку усугубляли экономический кризис, инфляция, проведение национализации недвижимого имущества и изъятия «излишков»

у «граждан буржуазного класса», а также распространение холеры, потоки беженцев… Казалось бы, войсковой архив при этом всеобщем смятении жизненного уклада должна была ожидать печальная участь. Тем не менее, как отмечал впоследствии сам И. И. Кияшко, «в 1918 году при советской власти архив продолжал все время правильно функционировать». Более того, его статус был повышен. 8 мая 1918 г. приказом по Комиссариату внутренних дел Кубанской советской республики за ¹ 21 войсковой архив был объявлен достоянием республики и передан со всеми делами, обстановкой и полным составом служащих в ведение Комиссариата внутренних дел, затем приказом по тому же комиссариату от 28 мая 1918 г. за ¹ 28 наименован Главным архивом Кубано — Черноморской советской республики. Иван Иванович Кияшко приказом по Комиссариату внутренних дел был назначен архивариусом Главного архива республики.

Каким образом ему удалось узаконить положение архива при новой власти, история умалчивает. Известно лишь, что, далекий от политических партий и течений, И. И. Кияшко в 1918 г. вступил в профсоюз тружеников пера и впоследствии в анкетах на вопрос о своей профессии до 1917 г. и сословном положении указывал: «Труженик пера, казачье сословие» 3. Идею, что войсковой архив носит вневедомственный характер и «может считаться сердцевиной всего кубанского архивного богатства», он отстаивал всегда. Все его внимание в тот период, как потом отмечалось в одном из документов, «при тогдашнем напряженном положении было обращено на охрану архивных фондов».

В августе 1918 г. деникинские войска вновь заняли Екатеринодар. Возобновили свою деятельность краевое правительство, Рада, учреждения Кубанского казачьего войска, в ведение войскового штаба которого вновь перешел и «главный архив республики» вместе со своим бессменным архивариусом. Впоследствии, уже при советской власти, в отчетах и обзорах Кубано — Черноморского архивного бюро для освещения этого «крамольного», «контрреволюционного» периода истории архива использовалась хитроумная формулировка:

«По взятии же Екатеринодара в августе 1918 г. войсками добровольческой армии и Рады он (архив. — Ред.) был как бы забыт и находился в положении забытого вплоть до вторичного занятия Екатеринодара советскими войсками в марте 1920 г.».

Однако именно в этот период И. И. Кияшко пытается реформировать свой «как бы забытый архив» и направляет председателю Кубанского краевого правительства предложения, полностью созвучные декрету Совета Народных Комиссаров от 1 июня 1918 г. «О реорганизации и централизации архивного дела в РСФСР»! Знал ли войсковой архивариус об этом судьбоносном для архивного дела законодательном акте советской власти или основывался на идеях, ранее выдвигавшихся передовой интеллигенцией и, в частности, Союзом российских архивных деятелей (РАД), — не столь важно. Весь его многолетний опыт архивной работы и, главное, осознание реальной угрозы гибели архивов подвигали Ивана Ивановича Кияшко к такому шагу. В октябре и ноябре 1918 г. он составил два обстоятельных доклада, в которых осветил историю формирования войскового архива, значение его документальных фондов и сформулировал свои предложения по архивной реформе, настоятельно необходимой «в интересах настоящего и будущего поколений кубанских казаков и других жителей края».

И. И. Кияшко предлагал «теперь же выделить войсковой архив в совершенно самостоятельное учреждение», наименовать его «Кубанский главный (или центральный) войсковой архив», назначить такой штат служащих, который смог бы справляться не только с текущей работой (по выдаче справок и приему дел), но и занимался разработкой дел, их переплетом и другими необходимыми архивными работами. При этом Кияшко расписывал должностные обязанности предполагаемых сотрудников, особенно выделяя роль «экзекутора», который будет наблюдать за правильностью подкладки дел после использования обратно в связки, контролировать работу писарей и, кроме того, вести «хозяйственную часть».

«Вообще, — писал И. И. Кияшко, — архивное дело требует очень опытных и всесторонне знающих свое дело служащих, почему желательно было бы дать им такое содержание, чтобы материально обеспечить их возможно лучше и этим удержать их возможно дольше на службе, что только послужит и пользе самого дела, потому что архивное дело не любит частой перемены служащих».

Подробно описывая занимаемые архивом помещения и их неудобства (разбросанность, тесноту, отсутствие отопления зимой, слабую освещенность — «здание 2 с передней части имеет трое широких дверей, и с этой стороны еще можно различить подписи на делах; прочие же стороны и такого освещения не имеют, так как ни дверей, ни окон там нет, если не считать за таковые узенькие амбразуры, еле пропускающие при ясной погоде едва заметный свет на стеллажи с делами, при котором различить надписи даже на связках затруднительно…»), И. И. Кияшко предлагал «выстроить новое теплое архивное здание, согласно с указаниями гигиены и закона», чтобы не только разместить в нем все наличные архивные дела, но и иметь свободное, запасное помещение для новых поступлений примерно на 500 тысяч дел.

Во втором своем докладе, направленном в краевое правительство в ноябре 1918 г., И. И. Кияшко указывает, что возникшие в новый период истории архивы различных административных, судебных, полицейских, финансовых, учебных, благотворительных, промышленных и иных учреждений с накоплением в них дел перемещались из канцелярий в «дешевые хранилища», в результате «документальное народное имущество очутилось в сырых, холодных и темных подвалах, на чердаках и в сараях», где документы стали «гибнуть массами от сырости, огня, крыс, частного расхищения и официальной передачи старьевщикам и на бумажные фабрики». Только централизация архивного дела может спасти их. На Кубани, считал И. И. Кияшко, она уже почти осуществлена в виде войскового архива, собравшего документы за 135 лет почти всех войсковых учреждений. Он предлагал «серьезно подумать о прошлой, настоящей и будущей постановке архивного дела у нас на Кубани, сравнить прошлое с настоящим и преобразовать современную архивную службу в войске и крае».

Для этого, по его мнению, необходимо было издать «особое повеление» Рады и краевого правительства о назначении комиссии из представителей разных ведомств и ученых специалистов для детальной разработки проекта архивной реформы на Кубани, суть которой И. И. Кияшко видел в издании ряда законов: о немедленном прекращении уничтожения архивных дел во всех учреждениях и ведомствах края; об учреждении центрального органа по управлению и наблюдению за архивным делом в Кубанском крае; о помещении государственных архивных материалов в особых зданиях, «специально построенных и приспособленных для хранения рукописных материалов и научных занятий». Он предлагал «теперь же освободить войсковой архив, как центральный, от зависимости войсковому штабу», учредить ученую комиссию для научного обследования, описания и издания архивных материалов. И. И. Кияшко убеждал власти не экономить на архивах и исходить «из понятия о государственных архивах как хранилищах более ценного народного имущества, нежели содержание государственных казначейств, потому что деньги теряются и вновь наживаются, а письменные памятники народной истории, раз потерянные, не могут быть куплены и приобретены вновь никакою ценою и никакими трудами».

Но эти прекрасные слова были написаны не в лучший час кубанской истории. Доклады И. И. Кияшко действительно оказались забытыми: их поместили в дело войскового штаба, озаглавленное «Разная переписка».

17 марта (по новому стилю) 1920 г. в Екатеринодар вновь вошли красные войска. Части 9–й армии уличными боями оттеснили белых из города за Кубань. 18 марта 1920 г. в Екатеринодаре и Кубанской области была введена в действие Конституция РСФСР. Всю гражданскую власть взял в свои руки временный Кубанский исполнительный комитет, который 27 марта передал полномочия Кубанскому (Кубано — Черноморскому) областному ревкому.

И вновь Иван Иванович Кияшко сделал свой выбор: он остался на своем посту, с архивом. Причем весь его немногочисленный штат продолжал работать. В отчете, подготовленном в августе 1920 г. для Архивной комиссии, об этих днях марта 1920 г. говорилось следующее:

«В момент вступления советской власти в гор. Екатеринодар (17 марта с/г) и некоторое время спустя служащие войск. и гражд. отд[еления] Архива занимались составлением алфавитно — предметного указателя к общей описи делам кошевых и войсковых атаманов бывших Черноморского и Кавказского линейного казачьих войск и Кубанского казачьего войска (1783–1899 гг.), каковой доведен до литеры «Д»…».

И уже 21 марта 1920 г., то есть на четвертый день после установления в городе советской власти, И. И. Кияшко обращается с ходатайством к председателю временного Кубанского исполнительного комитета, в котором вновь разъясняет историю и значение войскового архива, ссылается на его статус главного архива республики при советской власти в 1918 г. и, в частности, пишет:

«Бывший войсковой архив Кубанского казачьего войска является чисто народным достоянием всего Кубанского края и высокоценным и весьма богатым хранилищем старинных письменных материалов… Все дела архива в настоящее время в количестве свыше полутора миллиона дел размещены в трех зданиях на больничной площади, в подвалах бывшего войскового собрания (угол Екатерининской и Бурсаковской ул.), подвории Румянцева на Новом базаре и одном из сараев артиллерийского арсенала близ больничной площади… В настоящее время все служащие архива также находятся на своих местах и продолжают по — прежнему свою работу. В штате архива состоят: архивариус, два помощника, пять писцов и сторож — все налицо.

Докладывая о всем вышеизложенном, считаю долгом своим, в видах сохранения этого высокоценного народного достояния от порчи и уничтожения, просить Вашего распоряжения о сохранении неприкосновенным и на будущее время для науки и жизни этого богатейшего собрания письменных материалов родной старины Кубанского края, а также соответствующих указаний о дальнейшей работе архива».

Почти два месяца И. И. Кияшко и его сотрудники продолжали исполнять свои обязанности, не получая никакого жалованья. В мае 1920 г. с учреждением Архивной комиссии началась новая эра в истории кубанских архивов. В архивном строительстве начала 1920–х годов И. И. Кияшко принял самое деятельное участие.

В мае 1920 г. в созданную при областном отделе народного образования Архивную комиссию, возглавляемую Б. М. Городецким, «до выработки постоянных штатов» было зачислено 11 человек «во главе с И. И. Кияшко, заведующим бывшим войсковым архивом». В июне Кияшко заболел брюшным тифом, но после выздоровления вновь включился в работу комиссии, реорганизованной в октябре 1920 г. в Кубано — Черноморское областное Архивное управление, занимая должность заведующего войсковым и гражданским отделением, а впоследствии, после административных и ведомственных реорганизаций, — архивиста в окружном Архивном бюро. В октябре 1920 г. он читал курс лекций «Обзор архивов Кубанской области» на курсах архивистов, открывшихся при Архивном управлении, в сентябре 1921 г. принимал участие вместе с заведующим управлением Б. М. Городецким в работе первого краевого съезда работников по музейно — архивному делу в г. Ростове — на — Дону и председательствовал в архивной секции этого съезда.

Долгожданные перемены в архивном деле вдохновили Кияшко, он надеялся, что теперь «архивное дело двинется вперед гигантскими шагами и выйдет наконец‑то на то почетное место, какое оно должно по праву и справедливости давно уже занимать» 2. Для этого он трудился не покладая рук, выполняя огромную черновую работу по спасению архивов, перемещению и централизации документов, практическому созданию Единого государственного архивного фонда (ЕГАФ), о котором пойдет речь дальше. Кияшко пользовался известностью и уважением в культурной и научной среде, его хорошо знали не только по публикациям, но и как члена Общества любителей изучения Кубанской области (с 1908 г.), Одесского общества истории и древностей (с 1911 г.), Кубанского статистического комитета, общества любителей казачьей старины, а также как члена секции географии и этнографии Совета обследования и изучения Кубанского края.

Но в партиях он не состоял. И по этому поводу пришлось объясняться.

«Что касается моего политического мировоззрения, — писал И. И. Кияшко в августе 1920 г., — то я всегда горячо любил и люблю свободу русского народа, веря, что только тот народ способен идти вперед и развиваться, который свободен; в партиях никаких раньше не состоял и теперь не числюсь, так как ввиду моей занятости и даже заваленности любимой работой не имею на это положительно свободного времени; числиться только по имени в какой‑либо партии считаю недостойным для себя; отдаться же работе более или менее напряженной, чтобы быть полезным членом, а не трутнем, не имею времени, да и годы мои и состояние здоровья не позволяют этого».

В декабре 1920 г., заполняя соответствующий пункт анкеты, он написал: «Глубоко убежден, что в недалеком будущем над нашей Родиной воссияет заря свободной трудовой жизни, и Советская Россия с почетом займет свое место среди остальных государств мира».

И хотя И. И. Кияшко при заполнении анкет был предельно осторожен и ничего не сообщал о своих родственниках, кроме жены, Нины Константиновны, находившейся на его иждивении, политика вмешивалась в его жизнь неоднократно и бесцеремонно. Но судьба, не без помощи добрых людей, его хранила.

При общей регистрации бывших офицеров по ходатайству заведующего областным отделом народного образования Иван Иванович Кияшко получил от особой комиссии особого отдела 9–й армии удостоверение о том, что к исполнению им служебных обязанностей в качестве заведующего отделением Архивной комиссии препятствий не встречается.

Но в августе 1920 г. вновь была объявлена регистрация всех бывших белых офицеров в возрасте до 65 лет — на этот раз по линии Краснодарского отдельского военкомата. Коллеги И. И. Кияшко (который ко времени установления советской власти имел звание полковника) обратились с ходатайством в Главархив, в Москву, «о содействии перед кем следует о снятии теперь и на будущее время т. Кияшко с учета как бывшего офицера вследствие неспособности его к военной службе по летам и состоянию здоровья и равно как ценного и трудно заменимого работника по местной старине». При этом в письме, подписанном С. М. Грамматикаки, управделами Архивного управления, подробно излагались заслуги И. И. Кияшко, перечислялись его научные труды и, в частности, указывалось, что «в настоящее время т. Кияшко разрабатывает материалы о состоянии древностей, остатков старины и народного быта в Кубанском крае в 1912 году, полученные по разосланной анкете в 1911 году через местные административные органы станичного самоуправления. Материалы эти очень интересны по содержанию и снабжены большим числом карт, планов, чертежей, фотографий и т. п.».

Добавим к этому, что на рабочем столе Кияшко ждали завершения и другие его, так и не опубликованные, труды: «Почти закончена в трех томах работа списков всех награжденных войсковых жителей; составлено пока два тома «Боевой хроники Кубанского казачьего войска с 1696 г. по 1840 г. включительно», этой последней работы предполагается составить еще 5–6 томов, — писал И. И. Кияшко в одном из своих докладов, — материалы к ней печатные и письменные имеются у меня в изобилии, но по независящим от меня обстоятельствам продолжение этой работы временно мною приостановлено. Не вполне еще закончены: 1) Черноморцы в Севастополе в 1854–1855 годах; 2) Черноморцы — пластуны; 3) ст. Суворовская; 4) ст. Павловская; 5) описание старинных предметов и других памятников в Кубанской области и др.».

Но, конечно, не для военной службы вызывали И. И. Кияшко в военкомат и особые отделы. Принадлежность к «контрреволюционному» сословию и Кубанскому казачьему войску превращали престарелого архивариуса в подозрительную личность. 27 февраля 1921 г. он был арестован Кубано — Черноморской ЧК по обвинению «в контрреволюции, выразившейся в вербовке бывших офицеров и оказании помощи бело — зеленым». На следующий день в его доме в Краснодаре по улице Котляревской (Седина), 35 был произведен обыск. Вместе с Кияшко по данному делу привлекалось еще пять человек, якобы связанных с контрреволюционной организацией «Круг спасения Кубани».

Предъявленные обвинения Иван Иванович Кияшко не признал и на дальнейших допросах «откровенно не сознался, а показал: может быть, я и говорил, но по старой памяти забыл». Однако следователь нашел улики достаточными и в своем заключении от 25 марта 1921 г. предложил пятерых из шести обвиняемых, включая «дворянина Кияшко Ивана, признать врагами народа и расстрелять».

Однако судьба действительно Кияшко хранила. Уполномоченный ЧК Леонид Искрицкий (назовем здесь с благодарностью имя этого человека!), пересмотрев обвинительный материал, написал к нему «особое мнение», в котором доказательно изложил, что дело полностью сфальсифицировано недобросовестными агентами наружного наблюдения, споившими одного из «контрреволюционеров», который «под влиянием опьянения» и согласился на сбор пожертвований для бело — зеленых банд. Остальные же лица, в том числе и И. И. Кияшко, были просто вписаны (без их ведома, разумеется) в сценарий участников застолья. В действиях агентов Л. Искрицкий усмотрел грубое нарушение инструкций ВЧК. Приговор не состоялся. И, хотя уполномоченный предлагал, освободив арестованных, отправить их от греха подальше за пределы Кубани, как «элементы, политически неблагонадежные», для поселения на жительство в одной из центральных губерний России сроком на два года, 13 июня 1921 г. И. И. Кияшко был отпущен из ЧК под подписку, а 7 июля подписка была аннулирована. Думается, что не последнюю роль в этом сыграли дружные ходатайства в ЧК его коллег по Архивному управлению.

Кроме этого уголовного дела за ¹ 3850, в 1921 г. в производстве областной ЧК на Ивана Ивановича Кияшко числилось еще одно дело, за ¹ 5155, по которому 12 августа 1921 г. коллегия Кубчека также вынесла примирительное решение. Подробностей дела не сохранилось, и о каких вещах в протоколе коллегии говорится, мы не знаем (возможно, что‑то было изъято у Кияшко при его аресте или в ходе кампаний по «ущемлению буржуазии»), однако записано в документе следующее:

«Слушали: дело 5 155 по обвинению Кияшко Ивана Ивановича в хранении вещей.

Постановили: принимая во внимание, что Кияшко как вредный элемент уже наказан властью трудящихся за совершенное преступление, в дальнейшем дело прекратить и вещи сдать в соответствующее учреждение».

А «вредный элемент» продолжал самоотверженно работать, несмотря на все случившиеся с ним неприятности и пошатнувшееся здоровье (16 июня 1921 г., после того как Кияшко отпустили из ЧК, заведующий Архивным управлением профессор Б. М. Городецкий обратился в областную больницу с просьбой оказать содействие в лечении Ивана Ивановича в связи с обострившимся катаром желудка и «полным истощением его организма»). Благодаря повышенному вниманию к нему со стороны карательных органов и всевозможных комиссий, «чистящих» соваппарат, в делах Архивного управления отложилось много характеристик, писем, ходатайств, объясняющих деятельность и заслуги И. И. Кияшко.

Напряженная ситуация сложилась в апреле 1923 г., когда Архивное бюро получило приказ по общему отделу Кубчероблисполкома об увольнении с 4 апреля со службы четырех самых опытных, но беспартийных работников, в том числе и Кияшко. Несмотря на то что основанием к приказу было не подлежащее обсуждению постановление ведомственной комиссии по чистке кадров, заведующий Архивным бюро И. Ф. Чирцев написал решительный протест, в котором просил облисполком пересмотреть постановление комиссии или же отсрочить увольнение названных сотрудников до замены их новыми, подготовленными. Он указывал, что «для работы в архивах нужен особый навык, приобретаемый продолжительностью работы в них, а также теоретическая подготовка, нужна преемственность в работе» и что при столь массовом увольнении опытных кадров «Кубано — Черноморское бюро должно временно замереть и заняться не работой в архивах, а подготовкой новых работников» 1. Первой к этому письму была приложена характеристика на И. И. Кияшко. И увольнения отменили. При почти десятикратном сокращении штатов, происшедшем за период с 1920 по 1924 г. (с 64 до 7 человек), Иван Иванович оставался на работе бессменно при своей должности.

Из 12 сотрудников войскового отделения к этому времени после проведенных сокращений остались только двое — сам заведующий и сторож. Между тем отделение, не считая уже имевшихся огромных войсковых архивных фондов, непрерывно пополнялось вновь сдаваемыми архивами гражданских учреждений и частей Красной Армии и для обслуживания и выдачи справок затрачивало много усилий. «Требовать от такого штата сотрудников отделения продуктивности работы казалось бы странным и даже невозможным, — писал заведующий Архивным бюро И. Ф. Чирцев в Кубано — Черноморский облисполком в ноябре 1923 г. — Но благодаря тому, что это отделение возглавляет собою такой опытный архивист, как тов. Кияшко, до сего времени не было никаких недоразумений, работа проходит совершенно гладко и почти без большой задержки… Ввиду вышеизложенного прошу облисполком, принимая во внимание многолетнюю работу т. Кияшко в архивах и его высокую, а для Кубани и единственную квалификацию в архивном деле, перевести его в разряд сотрудников, получающих усиленное содержание».

«Он на Кубани единственный» — такая оценка применительно к Кияшко в отношении его знания войсковых архивов дана и в поручительстве, подписанном И. Ф. Чирцевым в сентябре 1923 г. В этом документе заведующий подтверждал политическую лояльность Ивана Ивановича:

«Работая с ним с октября 1920 г. по сентябрь 1922 г. в одинаковых должностях, а с сентября 1922 г. будучи его непосредственным начальством, я не заметил с его стороны никаких [выступлений] против власти Советов и полагаю, что он не может быть заподозрен в контрреволюционных намерениях».

О том, какими трудами удавалось Ивану Ивановичу Кияшко в одиночку обеспечивать обслуживание более чем полуторамиллионного комплекса архивных дел, находящихся в нескольких, далеких друг от друга и неотапливаемых, помещениях, остается только догадываться. Весной 1923 г. он заболел воспалением легких и попал в больницу. Случались и производственные травмы. Об одном таком эпизоде говорится в его служебной записке, посланной 18 марта 1923 г. И. Ф. Чирцеву:

«Уважаемый Иван Федорович!

Вчера, занося дело в областной архив, я при входе в последний наткнулся в темноте на дела, споткнулся и повредил себе спину; после чего еле добрел домой и сейчас лежу в постели. Посылаю Вам с т. Белым рапорт об обнаруженных им делах, остальное он доложит на словах.

Завтра постараюсь как‑нибудь прийти в отделение.

В июле — сентябре 1924 г. И. И. Кияшко выполнил еще одну большую и физически трудную работу — прием дел ликвидированного после упразднения Кубано — Черноморской области областного продовольственного комитета. Архив облпродкома насчитывал около 20 тысяч дел и был сосредоточен в крайне тесном помещении, заваленном делами буквально до отказа, в здании по ул. Гимназической, 51, где размещался Адыгейский облисполком, настаивавший на быстрейшем освобождении помещений. Там же и происходил прием дел, подлежавших перевозке в хранилище Архив-

ного бюро по ул. Комсомольской, 30. За два месяца напряженной работы И. И. Кияшко принял по 356 описям 19 279 дел этой крупнейшей организации за 1920–1924 гг., находящихся в 1867 связках, одном сундуке, двух корзинах, 9 ящиках и 26 мешках, и дополнительно еще 39 мешков и 118 пачек.

Когда же Архивное бюро приступило к перевозке принятых дел, «со стороны Адыгейского облисполкома было заявлено, что дела архбюро перевозить может, а оборудование — нельзя, и около входа в архивохранилище был поставлен сторож». Началась тяжба за вывоз полок, без которых разместить фонд облпродкома, востребованный для различных справок, было невозможно…

Таких забот у И. И. Кияшко и его коллег было много. В 1925 г. здоровье Ивана Ивановича совсем ухудшилось, он много болел. Но до последнего своего дня оставался в штате бюро и в списках сотрудников был единственным, у кого датой зачисления в должность значилось 17 марта 1920 г. — день установления советской власти в Екатеринодаре.

Его не стало 20 октября 1925 г. В записи о смерти причиной значится «хронический катар» кишечника. В Архивном бюро Кияшко никем не заменили. Подоспело очередное сокращение, и освободившаяся должность Ивана Ивановича в штатах на 1926 г. была упразднена. «Никого не пришлось увольнять», — писал заведующий бюро И. Ф. Чирцев, сожалея о потере опытного коллеги.

…Вскоре после смерти И. И. Кияшко его вдова, Нина Константиновна, (урожденная Косолап) передала в Кубанское окружное архивное бюро его «печатные и писаные труды», в связи с чем заведующий бюро И. Ф. Чирцев направил ей 13 января 1926 г. письменную благодарность.

Ныне в фонде Р-1700 в госархиве Краснодарского края мы находим многие служебные документы И. И. Кияшко, рукописные и машинописные тексты его докладов о войсковом архиве, обзоры архивов Кубанской области. А вот рукописи неопубликованных исторических трудов Ивана Ивановича и многочисленные материалы, собранные к ним, очевидно, канули в небытие. Но имя последнего войскового архивариуса в истории Кубани осталось навсегда. И в летопись кубанских архивов его следует вписать золотыми буквами, вместе с цитатой из автобиографии И. И. Кияшко, в которой он, как бы обращаясь к потомкам из далекого от нас августа 1920 г., писал:

«В продолжении своей свыше чем 25–летней службы при бывшем войсковом архиве мною употреблялись все средства для улучшения, обогащения и пополнения нашего войскового архива, невзирая на непреодолимые подчас препятствия к этому: отсутствие свободных зданий для хранения дел, средств и проч. Неудачи в этом деле меня не озлобляли и не ослабляли энергии в проведении намеченной мною цели. Любя дорогое для меня архивное дело, я всегда думал: «не удалось сейчас, подождем, быть может, удастся потом», и, выжидая благоприятных обстоятельств, часто достигал своего. Добрую и лучшую часть своей жизни положил я на это дело и с нравственным удовлетворением могу теперь оглянуться назад и заявить, что четверть века недаром я проработал…»

Степан ЕРЕМЕНКО.

Войсковой певческий хор

В<…>тот период, о котором идет речь, хором руководил священник И. Эрастов, уделявший значительное внимание освоению так называемого «Обихода» — годового цикла духовного песнопения, знакомство с которым было обязательным для церковных хоров России. Следует напомнить также, что при Эрастове войсковое начальство стало направлять наиболее способных певцов в Петербург на регентские курсы Придворной певческой капеллы. Первыми счастливцами оказались Моисей Терпилец и Митрофан Бибик, поступившие на курсы в 1857 году.

В период обучения посланцев далекой Кубани на регентских курсах управляющим и руководителем Придворной капеллы был известный скрипач и композитор А. Ф. Львов. По его инициативе мальчиков капеллы стали обучать игре на оркестровых музыкальных инструментах. Наряду с теоретическими знаниями и практическими навыками учащиеся имели возможность знакомиться с произведениями крупной формы в исполнении капеллы и других хоровых коллективов столицы.

Известно, что Придворная капелла давала ежегодно два — три открытых концерта хоровой музыки. Терпилец и Бибик впервые услышали в ее исполнении оратории «Времена года», «Сотворение мира» Гайдна, «Реквием» Моцарта, «Оду к радости» из 9–й симфонии Бетховена, ряд месс Керубини, хоровые концерты Бортнянского и Березовского. Памятным для них событием было открытие в 1858 году Исаакиевского собора, на котором под управлением А. Львова выступил тысячный хор во главе с Придворной капеллой и хором регентских курсов. В этом грандиозном богослужении — молебне интонационно чисто и стройно были исполнены сложные восьмиголосные композиции с соблюдением ярких динамических оттенков и темповых отклонений.

Тесным и плодотворным для молодых кубанцев было общение с замечательными хоровыми дирижерами и педагогами капеллы Г. Ломакиным и П. Воротниковым. Вполне вероятно также, что наши земляки неоднократно слышали превосходное пение знаменитой капеллы графа Д. Шереметева, дирижером которой был их любимый учитель и друг молодежи Гавриил Якимович Ломакин.

Во всяком случае, вернулись они в Екатеринодар наполненными яркими впечатлениями столичной музыкальной жизни и с аттестатами регентов второго разряда. Встреча была радостной, волнующей. Расспросам и рассказам не было конца. А потом началась нелегкая хормейстерская работа М. Терпильца в качестве руководителя войскового хора и М. Бибика — как его помощника. За сравнительно короткий срок молодым регентам удалось улучшить общую дисциплину в хоре и качество звучания. В письме к директору Придворной капеллы от 28 июня 1860 года генерал Кусаков отмечал, что певческий хор «значительно улучшился в отношении метода пения», но для дальнейшего совершенствования его мастерства желательно расширить репертуарные возможности коллектива. И в конце сентября этого же года руководство капеллы переслало войсковому хору целый ряд хоровых партитур как светского, так и духовного содержания.

В сентябре 1861 года войсковой хор слышал император Александр II, останавливавшийся на некоторое время в Екатеринодаре. Исполнялись в основном малороссийские (украинские) песни. Ему понравилось звучание хора, и наказный атаман Кубанского войска генерал Иванов, используя положительный отзыв царя, ходатайствует перед вышестоящими органами о направлении на регентские курсы в капеллу еще двух певчих. При проверке музыкально — вокальных данных на курсах был оставлен казак Трофим Бондаревский, а урядник К. Белинский вернулся в войско. В отличие от М. Терпильца и М. Бибика, Т. Бондаревский окончил трехлетний курс обучения и 9 августа 1867 года вернулся в Екатеринодар.

Пока Т. Бондаревский учился, наказный атаман Ф. Н. Сумароков — Эльстон вел переписку с директором Придворной капеллы Н. И. Бахметевым и просил его рекомендовать регента для войскового певческого хора. И Бахметев прислал учителя пения Московского Синодального хора М. Лебедева, окончившего регентские курсы. За два года работы в хоре М. Лебедев добился значительных успехов, за кропотливую и добросовестную работу он был награжден орденом Станислава третьей степени, а его помощнику М. Бибику была вручена денежная премия.<…>

В воспоминаниях одного из бывших воспитанников хора К. Живило с большой теплотой говорится о регенте М. Лебедеве, который в первую очередь добился размещения приезжих мальчиков в помещении — интернате, при нем их начали обучать русской грамматике и музыкальной грамоте. Хористы любили М. Лебедева за его внимание, доброту и требовательность. В период его работы в репертуаре хора появились довольно сложные светские и духовные сочинения и даже двуххорные духовные концерты. Большую помощь ему оказывал М. Н. Бибик, обучая хоровому пению мальчиков и неграмотных взрослых певчих.

Непосильная работа подорвала здоровье М. Лебедева, и в 1870 году он умирает, оставив несколько рукописных светских и духовных сочинений.

В том же году на должность регента хора был приглашен казак войска Донского Ф. М. Дунин, окончивший Петербургскую консерваторию. Будучи очень требовательным к себе и своей работе, он и в хоре установил строгую дисциплину. Под его руководством хор пел стройно, мощно, торжественно, с некоторой крикливостью, так как тихое пение в то время не всегда имело успех и слушать его не умели. Среди любителей пения хор пользовался широкой популярностью. Особенно хорошо исполнялись произведения Д. С. Бортнянского и М. С. Березовского, а также народные песни.

Запомнился екатеринодарцам блестящий концерт хора, состоявшийся 30 марта 1880 года в актовом зале гимназии. Программу его первого отделения составили пятиголосный концерт Львова «Преклони, Господи», херувимские песни Чайковского, Бахметева и два номера («День предстанет», «Лакримоза») из «Реквиема» Моцарта. Восхищаясь достоинствами моцартовской музыки, местная газета писала, что «…все мельчайшие оттенки этих пьес, представляющих много неуловимых для обыкновенных слушателей вокальных трудностей, переданы были с таким уменьем, оценить которое могут только знатоки классической музыки». Успех второго отделения, в котором прозвучали светские произведения Д. Славянского, П. Воротникова и других авторов, разделил женский хор гимназии, исполнивший романс Рубинштейна «Пела, пела пташечка» и хор из оперы Даргомыжского «Рогдана».

Постепенно круг концертной деятельности певческого хора расширялся как в самом Екатеринодаре, так и на гастролях в курортной зоне Минеральных вод. Его репертуар пополнился сочинениями Глинки, Бетховена, Мендельсона, Шумана, русскими и украинскими народными песнями в обработках М. Бибика, А. Бигдая, Г. Концевича, Н. Лысенко. Концерты хора, как правило, были платными. Кубанскому войсковому правлению становится выгодно улучшать состав хора и повышать его исполнительское мастерство, так как это давало прибыль казне войска.<…>

В 1888 году был утвержден новый штат хора. В сравнении с предыдущим хор увеличился на 12 человек. Изменение в составе хора, естественно, сказалось на общем звучании коллектива и на его исполнительских возможностях.

Изучая газетные рецензии о концертах Кубанского войскового хора, можно ошибиться в выводах о состоянии общего и музыкального образования в нем. Не дают полной картины и очерки истории войсковых певческого и музыкантского хоров И. И. Кияшко. Нельзя, конечно, огульно сказать, что в хоре в деле воспитания и образования все обстояло плохо, но в целом картина была неудовлетворительной. Разучивание произведений проводилось с голоса или скрипки. Хористы не всегда имели элементарные понятия о музыкальной грамоте, не говоря уже о теории хорового пения. В газете «Кубанские областные ведомости» (№ 18 за 1882 г.) отмечалось, что хор пел лишь гамму, а по музыкальной грамоте знал только размер такта. Певчие старшего поколения, прослужив в хоре около двадцати лет, оставались зачастую неграмотными. Мальчики, прибывшие из станиц, жили на частных квартирах, а городские — у родителей. Взрослые певчие много времени уделяли игре в карты и выпивкам, а мальчики — певчие были предоставлены самим себе.<…>

Хор в праздники делился на две части и в полухорных составах шел поздравлять жителей города, проживавших по ул. Красной. За поздравления хористы получали различные подношения: деньги, продукты, сладости, а затем взрослые заходили в трактиры, духаны, погребки и т. п. Ни войсковое начальство, ни заведующий хорами не пресекали эти «походы», а в итоге они способствовали ухудшению дисциплины и качества звучания хора. Никто не заботился о том, чтобы мальчики читали доступную литературу и разумно проводили свой досуг. И если наиболее пытливым из них удавалось достать какую‑либо книгу, то это было большим счастьем для всех юных певчих. Чаще всего это были календари. Журнал «Детское чтение» и детская художественная литература были редкими гостями у ребят.

В штаб Кубанского войска художественная литература приходила, но о ее дальнейшей судьбе никто не заботился, и книги оставались лежать на складе, иногда даже нераспакованные.<…>

Отбор мальчиков в войсковой хор проводился в строго приказном порядке. Регент приезжал в станицу, где по требованию атамана в правление вызывалось десять — пятнадцать мальчиков и их под скрипку заставляли спеть тот или иной звук или песню. Если музыкальные данные какого‑либо мальчика устраивали регента, то родителям сообщалось об этом. Иногда мальчиков забирали в хор без согласия родителей. Автор воспоминаний К. Живило о своем пребывании в хоре заметил: «На казачат смотрели как на рабов…».

Для пения в церкви утренней службы мальчики должны были рано просыпаться и идти в собор через весь город. В зимнее время на улицах города было столько грязи, что можно было проехать лишь на лошади, и мальчикам приходилось пробираться дворами и огородами, перелезая через десятки заборов и отбиваясь от целых свор разбуженных собак.

Где‑то в 70–х годах XIX века наряду с мальчиками — казачатами в войсковой хор начали принимать и мальчиков из семей иногородних, что, конечно, намного увеличило возможности выбора лучших голосов в хоре.

Взрослые певчие в основном проходили действительную военную службу в войсковом хоре. Для детей же казарменная обстановка была очень тяжелой, а если учесть, что они в хоре не получали ни общего, ни достаточного музыкального образования и никаких умений, то им лучше было бы оставаться в своей семье.

Когда же голос у мальчиков менялся (мутировал) или ухудшался от непосильной нагрузки и отсутствия правильной постановки голоса, дети и подростки исключались из хора. Такова судьба мальчиков — певчих была не только в войсковом хоре, но и во всех хорах России.

Чтобы лучше представить положение мальчиков в хорах царской России XIX века, достаточно познакомиться с высказыванием Н. А. Римского — Корсакова о состоянии обучения и воспитания в Петербургской капелле, одним из руководителей которой он был с 1883 по 1893 год.

«Безграмотных… мальчиков, забитых и невоспитанных, кое‑как обучаемых игре на скрипке, виолончели и фортепиано, при спадении голоса большей частью постигала печальная участь. Их увольняли из капеллы, снабдив некоторой выслуженной ими суммой денег, на все стороны, невежественных и неприученных к труду. Из них выходили писцы, прислуга, провинциальные певчие, а в лучших случаях невежественные регенты или мелкие чиновники. Многие спивались и пропадали… Весь строй учебного дела, как по инструментальному классу, так и по регентской специальности, установленный автором «Боже царя храни» Львовым, никуда не годился. Надо было все переделывать или, лучше сказать, создать новое».

Музыкально — теоретические занятия как со взрослыми, так и с детьми проводились по инициативе руководителей хоров и не являлись обязательными. Аналогичное положение было и в войсковом хоре, где из многих регентов в XIX веке только М. И. Лебедев углубляет и расширяет познания певчих по музыкальной грамоте. А в одном из ведущих хоров России, в Придворной капелле, лишь М. И. Глинка, став преподавателем капеллы (1837–1839 гг.), с большим энтузиазмом взялся за вокальное и теоретиче — ское образование малолетних и взрослых певчих.

«…Я взялся учить их музыке, т. е. чтению нот, и исправить интонацию, по — русски — выверить голоса… Когда в первый раз явился я для преподавания с мелом в руке, мало нашлось охотников; большая часть больших певчих стояла поодаль с видом недоверчивым и даже некоторые из них усмехались. Я, не обращая на это внимания, принялся за дело так усердно и, скажу, даже ловко, что после нескольких уроков все почти большие певчие, даже и такие, у которых были частные и казенные уроки, приходили ко мне на лекции».

В этой записи композитора обращает на себя внимание то значение, которое он придавал сознательному пению по нотам, и тщательности интонации, являющейся основой хорового пения.

Передовые музыканты России видели необходимость перестройки системы обучения в хоровых коллективах, являвшихся школами регентов и учителей пения. Кроме музыкально — теоретического обучения необходимо было введение общеобразовательных дисциплин, игры на музыкальных инструментах, трудовое воспитание. В период деятельности в Петербургской капелле М. А. Балакирева и Н. А. Римского — Корсакова там открылись общеобразовательные классы для малолетних певчих, было хорошо поставлено профессиональное музыкальное образование, организован оркестровый класс, большое внимание уделялось регентскому классу. Аналогичные мероприятия проводились в эти же годы в Московском Синодальном хоре (В. Н. Орлов, С. В. Смоленский, А. Д. Кастальский), в капелле графа Шереметева (Г. Я. Ломакин) и др.

Если в Москве и Петербурге эти положительные реформы с большим трудом пробивали себе дорогу, то что же можно было сказать о Екатеринодаре — провинциальном городе… Все прогрессивные нововведения доходили сюда с большим опозданием, да и некому было их поддерживать и проводить в жизнь. Если и были отдельные попытки изучения нотной грамоты, то они не поддерживались другими регентами, к тому же регенты часто менялись, некоторые пьянствовали, а основную работу за них вели старосты или наиболее опытные певцы из состава хора.

Прогрессивную роль в дальнейшей деятельности Войскового певческого хора сыграл Г. М. Концевич.

Уроженец станицы Старонижестеблиевской Кубанской области, Г. Концевич с детских лет полюбил народные песни, исполнявшиеся в процессе сельскохозяйственных работ, в часы досуга, в казачьих сотнях, в праздничном застолье.

Врожденная старательность и незаурядные природные данные способствовали тому, что Гриша успешно окончил станичное училище, а затем Кубанскую войсковую учительскую семинарию. За время обучения в семинарии он повысил уровень музыкальных знаний, продолжил обучение игре на скрипке и фисгармонии.

Несмотря на успехи в работе с учениками народной школы станицы Тенгинской, Григорий Митрофанович ощущал недостаток музыкально — теоретических знаний.

И в 1889 году он поступает на регентские курсы при Петербургской придворной певческой капелле. Во главе этого замечательного коллектива в это время были известные русские композиторы М. А. Балакирев (управляющий) и Н. А. Римский — Корсаков (пом. управляющего).

Гармонию, контрапункт и фугу преподавал известный русский композитор и дирижер профессор Петербургской консерватории А. К. Лядов. Дирижирование и церковное пение вел русский хоровой дирижер, композитор и педагог Е. С. Азеев. Незабываемыми для начинающего музыканта стали уроки с преподавателями: А. И. Пузыревским (история музыки), Н. А. Соколовым, И. А. Вишневским, М. Р. Щиглевым (теория музыки и сольфеджио) и др.

Григорий Митрофанович был очевидцем первых представлений опер «Князь Игорь» А. Бородина (23.10.1890 г.) и «Пиковая дама» П. Чайковского (07.12.1890 г.). Неизгладимое впечатление оставили оперные спектакли «Жизнь за царя» и «Руслан и Людмила» М. Глинки, «Русалка» А. Даргомыжского, «Майская ночь» и «Снегурочка» Н. Римского — Корсакова, «Борис Годунов» и «Хованщина» М. Мусоргского. Удивительным и запоминающимся было дирижерское искусство Э. Ф. Направника — капельмейстера Мариинского театра оперы и балета.

Приобщение к насыщенной музыкальной жизни Петербурга, к исполнительскому мастерству известных коллективов — Мариинского театра оперы и балета, Придворной певческой капеллы, капелл графов Шереметевых и Д. А. Агренева — Славянского, хора А. А. Архангельского и др. — оказало благотворное влияние на формирование музыкально — художественных взглядов молодого музыканта.

В 1891 году с аттестатом регента 2–го разряда Г. М. Концевич возвращается в Кубанскую учительскую семинарию, активно включается в работу с хором, оркестром, много внимания уделяет кубанскому фольклору. По его поручению каждый семинарист в дни летних каникул записывал в своих станицах песни, исполнявшиеся в сельском быту.

В 1892 году Григория Митрофановича приглашают на должность регента Войскового певческого хора. Для 29–летнего музыканта это было большой честью и свидетельствовало о вере в его способности и педагогический талант. На первых порах он добивается существенных изменений в деле общего и музыкального образования певчих и улучшения для них бытовых условий, а следовательно, и качества их работы. Тех элементарных знаний и навыков по работе с хором, которые получали наиболее способные и пытливые певчие, было явно недостаточно. Г. М. Концевич вводит систематическое обучение детей в объеме одноклассного училища. Кроме общеобразовательных предметов, дети и некоторые взрослые обучались игре на скрипке, а также на деревянных и медных духовых инструментах. Желающие получить свидетельство на звание станичного регента, как взрослые, так и дети, должны были изучать элементарную теорию музыки, сольфеджио, начальный курс гармонии, церковный устав, церковную и светскую хоровую литературу, дирижирование хором. Все это дало возможность казакам после окончания службы в хоре,

а мальчикам — после мутации работать регентами в церковных хорах и учителями пения в общеобразовательных школах. Время и усилия руководителей войскового хора, затраченные на обучение хористов, не пропадали впустую, а отсутствие на Кубани специальных учебных заведений по подготовке регентов и учителей пения в какой‑то мере восполнялось деятельностью войскового хора.

Большая работа проводилась Г. М. Концевичем по отбору голосов в станицах Кубанской области и по их подготовке не только для войскового хора, а и для откомандирования наиболее способных и с хорошими голосами певчих в Тифлис (в хор Кавказского военного округа) и Петербург (в Придворную певческую капеллу). Ежегодно нужно было отобрать, обучить и отослать около 6–10 певцов.

Г. М. Концевича не вполне удовлетворяло состояние учебной и хоровой работы в войсковом хоре, и он за свой счет едет в Петербург, Москву, Киев, Ростов — на — Дону, Воронеж, где знакомится с постановкой работы в лучших хоровых коллективах, с их репертуаром, и все лучшее он внедряет в Кубанском войсковом хоре.

В период его деятельности для войсковых хоров было выстроено трехэтажное здание — интернат, в котором разместились певческий хор, духовой и симфонический оркестры (в этом здании, по ул. Шаумяна, № 64, в настоящее время располагается педучилище № 2. — С. Е.).

Большое внимание Г. М. Концевич уделял записям и обработкам украинских народных песен, бытовавшим на Кубани.<…>

В последнее десятилетие XIX века в войсковом хоре намного вырос уровень исполнительского мастерства. В печати неоднократно появляются заметки и статьи о светских и духовных концертах, как совместно с оркестром, так и одним певческим хором. Благодаря целенаправленным поискам регента Г. М. Концевича хор обогатился новыми произведениями.

В концерте 3 марта 1896 года (автор статьи называет этот концерт «состязанием между инструментальным и вокальным хором») хор исполнял разнообразную программу. «На состязании пальму первенства получил вокальный хор. Все свои номера хор исполнял хорошо: верно, стройно, эффектно, с разнообразными оттенками… Г. Концевич, как видно, вполне мастер своего дела, а хор, находящийся под его управлением, хорошо дисциплинирован в музыкальном отношении». В этом концерте были исполнены: сербская и галицкая песни (автор обработок в рецензии не указан), большая хоровая сцена из оперы Р. Вагнера «Моряк — скиталец», «Серенада» Ф. Абта и др.

Отрадно отметить, что 1 октября в войсковом хоре был свой праздник, который ежегодно отмечался. В этот день обычно прибывали из соседних станиц и жившие в г. Екатеринодаре певцы и музыканты, проходившие когда‑то службу в хорах. Совместными силами давался большой концерт хоровой и оркестровой музыки, после чего устраивался торжественный ужин. В результате хор не порывал связи с бывшими своими питомцами и оказывал им методическую и практическую помощь. Улучшается в хоре работа и просветительского плана. С 1891 года для хоров выписываются журналы: «Нувеллист», «Баян», «Русский цитрист», «Музыкальное образование», «Чтение для солдата», «Досуг и дело», «Вокруг света» и художественная литература различных авторов.

С 1 октября 1906 года при войсковых хорах открывается двухклассное училище с двумя отделениями в нем для музыкантов и певчих. Все эти мероприятия намного расширили кругозор хористов и музыкантов. С открытием в г. Екатеринодаре музыкальных классов при отделении Русского музыкального общества некоторых певцов направляют туда на учебу по постановке голоса.

Уход из хора Г. Концевича (1906 г.) очень взволновал певцов. Во время прощания они преподнесли ему глубоко прочувствованный адрес. Трудным было расставание и для Григория Митрофановича: ведь войсковой хор для него стал второй семьей.

Уход любимого педагога, регента сказался на дисциплине в хоре и качестве звучания. К тому же на должность регента приглашались не соответствующие этой должности руководители.<…>

В 1907 году на имя начальника штаба Кавказского военного округа было направлено ходатайство о разрешении торжественно отметить 100–летний юбилей войсковых хоров — лучших музыкальных коллективов Кубани и Северного Кавказа.<…>

27 июля 1907 года в газете «Кубанские областные ведомости» печатается открытое письмо П. Махровского (одного из первых директоров Екатеринодарского отделения Русского музыкального общества) к служащим и служившим в войсковых певческом и музыкантском хорах, чтобы они написали свои отзывы о коллективах и впечатления от пребывания в них. Кроме того, автора письма интересовали данные о бывших хористах и музыкантах: их возраст, сколько лет были в войсковых хорах, чем занимаются, участие в музыкальной жизни станиц и т. п.

Все эти данные были необходимы для написания книги о деятельности хора и оркестра за 100 лет. Заслуживает внимания статья, напечатанная в газете «Кубанские областные ведомости» от 18 августа 1907 года, «Мои воспоминания из пребывания в войсковом хоре». Автор воспоминаний К. Живило, проходивший когда‑то службу в войсковом певческом хоре, подробно, просто и красочно описал весь период пребывания в хоре — от проверки музыкально — вокальных данных до творческой работы в коллективе. Подробно освещается вопрос о состоянии музыкально — учебного и певческого дела, отношение к пению детей, взрослых певчих, руководителей и войскового начальства, религиозные предрассудки и быт в коллективе.

Архивные материалы и воспоминания певцов и музыкантов были вполне достаточными для написания книги И. И. Кияшко «Войсковые певческий и музыкантский хоры Кубанского казачьего войска (1811–1911 годы)».

В 1909 году после окончания учебы в регентском училище С. Смоленского (в Петербурге) в Екатеринодар возвратился Я. М. Тараненко. Уроженец станицы Гривенской, он с 8 лет пел в войсковом хоре, затем работал учителем пения в войсковой учительской семинарии, от Кубанского войска получил направление на учебу. Обучаясь в регентском училище, он как губка впитывал все лучшее в музыкально — хоровом мире Петербурга, критически взвешивая все увиденное и услышанное. По манере пения на него большое впечатление произвел хор Александро — Невской лавры. В начале ХХ века в большинстве хоров России вводится спокойное, тихое и выразительное пение. Я. М. Тараненко распространяет эту манеру в войсковой хор, в корне изменив его динамический и тембровый облик.

Музыкальная общественность Екатеринодара в этот период активно готовилась отметить две даты: 100–летие со дня смерти И. Гайдна и 100–летие войсковых хоров. И Яков Михеевич активно включился в эту ответственную и довольно сложную работу.

В концертную программу первого юбилея вошла оратория И. Гайдна «Сотворение мира». Исполнение такого жанра, как оратория, в условиях Екатеринодара — событие весьма примечательное.<…>

Для исполнения оратории были объединены хоры и оркестры Кубанского войска и музыкального училища. Хор состоял из 60 певцов. Солистами выступили Ю. Е. Соломко (сопрано), М. М. Тамбиев (тенор), А. И. Глинский (бас). Дирижер — Е. Д. Эспозито, хормейстер — Я. М. Тараненко. Первое исполнение оратории И. Гайдна «Сотворение мира» состоялось 19 декабря 1909 года (второе — 4 апреля 1910 г.). «День 19 декабря, — писал рецензент N. N., — может быть назван историческим днем. Честь первой постановки в России полностью оратории «Сотворение мира» остается за г. Эспозито и Екатеринодаром… Проследите по газетным известиям, и вы увидите, что во многих городах по случаю столетней годовщины смерти Гайдна исполнялись только отдельные небольшие арии из этой оратории». Похвально отзывается рецензент и о выступлениях сольных исполнителей: «Мягкий, нежный голос г — жи Ю. Е. Соломко вполне соответствует роли Габриэля. Особенно ей удалось исполнение № 9 из 5–го дня творения… Г. г. М. М. Тамбиев и А. И. Глинский хорошо известны екатеринодарской публике, чтобы о их исполнении подробно распространяться. С большим подъемом и оживлением, но без всяких «вокальных эффектов и выкрикиваний», исполнены ими роли Уриэля и Рафаэля…». Также выразительно прозвучали ансамблевые, хоровые, оркестровые номера постановки. Ее участники вполне справились с исполнительскими задачами, заключенными в оратории.

Для подготовки к празднованию 100–летнего юбилея войсковых хоров начальником штаба Кубанского казачьего войска была назначена комиссия из представителей от штаба и музыкантов г. Екатеринодара. От музыкальной общественности в ее состав вошли: капельмейстеры войскового симфонического и духового оркестров Е. Д. Эспозито и Ф. М. Лоос, регент войскового хора Я. М. Тараненко, бывший регент войскового хора Г. М. Концевич и Г. В. Доброскок — сотрудник Екатеринодарской библиотеки им. А. С. Пушкина.

Юбилейная комиссия выработала определенный план и сроки проведения празднования:

1. Праздновать юбилей хоров 1 мая 1911 года.

2. Выпустить юбилейный жетон для вручения в дни праздника всем служащим и служившим в хорах.

3. Ежегодно отчислять из заработанных коллективами денежных сумм 2–3 % для двух войсковых стипендий. (Одна стипендия — им. К. Россинского, инициатора создания войскового певческого хора, должна была быть на регентских курсах при Петербургской певческой капелле для продолжения учебы одаренных певчих. Вторая стипендия — им. генерала Бурсака, наказного атамана Кубанского казачьего войска в годы организации хоров, — при Петербургской консерватории для способных оркестрантов.)

4. Поручить композиторам Кубани написать юбилейный марш для оркестра и юбилейную кантату для хора.

5. На торжества пригласить всех служивших когда‑то в войсковых хорах, хоры наместника на Кавказе (г. Тифлис) и Терского казачьего войска (г. Ставрополь) и все певческие хоры г. Екатеринодара.

6. Написать пьесу — мелодраму о жизни запорожцев и казаков Кубанского казачьего войска, осуществив ее постановку силами войсковых хоров. Пьеса должна отразить ряд важных исторических этапов из прошлой и настоящей жизни казачества, как‑то:

а) взятие крепости Измаил и смерть кошевого атамана С. Белого;

б) поездка атамана А. Головатого к императрице Екатерине II за получением жалованной грамоты на право поселения запорожцев в Прикубанье;

в) праздник в Слободзее по поводу получения жалованной грамоты;

г) прибытие первых запорожцев на Таманский полуостров и на место будущего г. Екатеринодара;

д) трудности пограничной службы в первые годы пребывания на Кубани. (За сочинение пьесы взялся Г. Доброскок.)

7. Празднование провести в течение 3 дней.

8. Обратиться в Екатеринодарскую управу за финансовой помощью для оплаты расходов, связанных с праздником. (Так как хоры обслуживали в большинстве своем г. Екатеринодар, то управа обязана была помочь.)

9. В дни праздника усилить хор и оркестр прибывшими хористами и музыкантами.

Используя 100–летний юбилей коллективов, руководство хора и оркестра поднимает вопрос о пересмотре штатного расписания коллективов. По существующему положению от 1887 года о войсковых хорах (с дополнениями и изменениями от 1891 и 1907 гг.) штат оркестра состоял из 36 музыкантов и 18 учеников, а хор — из 36 певчих и 12 учеников.

В связи с изменением запросов публики, появлением крупных музыкально — хоровых форм и активной концертной деятельностью на больших эстрадах существовавшие штаты не соответствовали духу и требованиям времени. Высказывается логичное требование, чтобы симфонический оркестр состоял из 67 музыкантов, а хор — из 45 певчих, не считая учеников.

Кроме несоответствия штатного расписания были и другие трудности, мешавшие плодотворной работе коллектива. Одной из причин, тормозивших набор одаренных мальчиков, было плохое состояние общего образования при войсковых хорах. Мальчики проходили курс всего лишь 2–классного училища, тогда как в эти годы в городах и станицах Кубани были почти везде 4- и 6–классные училища. Не все родители решались отдавать своих ребят в хоры, так как слишком мало прав давало пребывание в хорах для дальнейшей работы по музыкальной специальности.

Если в XIX веке знаний в объеме 2–классного училища и минимума — музыкальных было вполне достаточно для работы в хоре или в оркестре, то в ХХ веке этого было мало. Поступивших в хоры мальчиков ничто не связывало и ни к чему не обязывало, и они могли свободно и в любой момент оставить учебу. Одной из важных причин являлась низкая оплата труда капельмейстеров и регентов в хорах, а объем работы к этому времени значительно увеличился, и появилась настоятельная необходимость введения в штат помощников капельмейстера и регента.

Для решения этих вопросов нужна была реорганизация в хорах:

1. Двухклассное училище необходимо было расширить до 6–классного.

2. Упорядочить музыкально — теоретическую работу. По специализации надо было дать мальчикам такой объем теоретических знаний и практических навыков, чтобы они после обучения в хорах могли свободно работать в качестве регентов в церквах и учителей пения в учебных заведениях области.

3. Ввести 20–25 войсковых стипендий при Екатеринодарском музыкальном училище для продолжения обучения наиболее способных певцов и оркестрантов за счет войска. Эти мероприятия, наверняка, заинтересовали бы родителей мальчиков, и они с большей охотой отдавали бы ребят в хор.

Празднование 100–летнего юбилея заставило руководство посмотреть на пройденный путь хоров, взвесить все положительное и отрицательное в их работе и наметить пути дальнейшей их деятельности.

На праздник приехало 366 бывших питомцев хора и оркестра от 129 станиц Кубанской области. Торжества прошли согласно намеченному плану, но не в мае, а в сентябре. Перенос с 1 мая на сентябрь был вызван, вероятно, тем, что войсковые власти боялись устраивать торжества в день Международного смотра боевых сил трудящихся. К тому же осенью 1911 года казачество Кубани отмечало еще одну торжественную дату — открытие памятника первым запорожцам, высадившимся в Тамани.

Юбилейным торжествам предшествовал ряд традиционных богослужений, на которых певческим хором исполнялись довольно сложные и художественно яркие произведения. Среди них особый интерес у присутствовавших вызвали сочинения П. Чайковского «Литургия Иоанна Златоуста», «Блажен муж», «Свете тихий», «Хвалите имя Господне», Д. Бортнянского «Тебя Бога хвалим», А. Кастальского «Великое славословие».

По заранее разработанному церемониалу 26 сентября праздничная колонна направилась от Александро — Невского собора по ул. Красной до Крепостной площади. Колонна формировалась следующим образом: во главе ее шел с войсковыми регалиями взвод 1–го Екатеринодарского полка; за ним чинно следовали бывшие певчие и музыканты войсковых хоров, сводная сотня писарей, сельскохозяйственная, военно — ремесленная и военно — фельдшерская школы, Александровское реальное училище, 1–я Кубанская учительская семинария; завершали колонну хор певчих и духовой оркестр. Екатеринодарцы очень тепло приветствовали участников шествия.

После благодарственного молебна был прочитан приказ по Кубанскому казачьему войску, в котором, в частности, говорилось: «За свое столетнее существование они (войсковые хоры. — С. Е.) выпустили не одну тысячу вполне обученных певчих и музыкантов, которые, возвратясь домой, не оставили своего любимого дела, продолжали его в станицах, собирая вокруг себя любителей музыки и пения, и создавая этим небольшие оркестры и певческие хоры, которые имеются теперь почти в каждой станице и прививают населению хорошие и облагораживающие вкусы».

В адрес руководителей Кубанского войска и войсковых хоров от Екатеринодарского городского управления было зачитано письмо — благодарность, на небольшую выдержку из которого нельзя не обратить внимания: «Заняв с первых же дней своего существования положение такого высококультурного и единственного в своем роде учреждения, Войсковые хоры в течение длинного ряда лет были также и единственным источником, из которого население получало сведущих в музыке людей, разносивших зачатки музыкальных знаний по всему краю, причем наибольшая доля культурно — просветительной работы хоров приходилась и приходится на гор. Екатеринодар. Кроме непосредственного пользования хорами при церковных службах, при исполнении треб, на концертах, вечерах, парадах и в Городском саду, население города из среды питомцев хора постоянно имело и в настоящее время имеет учителей пения в начальных и средних учебных заведениях, учителей инструментальной музыки, регентов церковных хоров, сведущих в музыке граждан, вносящих порядок и содержание в музыкальный обиход домашней жизни».

В заключение всем бывшим и находившимся на службе певчим и музыкантам были вручены памятные брошюры и юбилейные жетоны.

С Крепостной площади все причастные к юбилею войсковых хоров направились в городской сад, где за праздничным столом допоздна звучали воспоминания и казачьи песни.

27 сентября в Зимнем театре силами войсковых хора и оркестра был дан большой юбилейный концерт («юбилейное музыкальное утро»). Сводным певческим хором и симфоническим оркестром была исполнена «Юбилейная кантата» Е. Эспозито на слова Г. Концевича, дважды пришлось петь «Щедривку» Г. Концевича, бурными аплодисментами всех присутствующих было отмечено исполнение торжественной увертюры «1812 год» П. Чайковского.

Кульминацией 100–летнего юбилея войсковых хоров был спектакль Г. В. Доброскока «Казацьки прадиды», показанный многочисленным гостям торжества вечером 27 сентября в том же Зимнем театре Гуренкова и Балденкова. В рецензии корреспондента «Кубанского курьера» (№ 891 от 29.09.1911 г.) отмечалось: «Несомненно, пьеса много выиграла, благодаря трудам талантливого Е. Д. Эспозито, написавшего для «Казацьких прадидов» специальную музыку, изобилующую мотивами времен Запорожской вольницы, когда казацкая песня была так трогательна и, вместе, могуча… Оркестр и хор звучали стройно».

Несмотря на то что исполнителями всех ролей в пьесе были артисты — любители, режиссеру О. З. Суслову удалось передать содержание «Казацьких прадидов» на уровне высокого профессионализма.

Еще не успели отзвучать торжества, посвященные 100–летию хора и оркестра, а утром 28 сентября пароходы «Полезный» и «Удобный» отплыли в Тамань. В торжественной церемонии открытия памятника участвовали: наказный атаман Кубанского казачьего войска генерал — лейтенант М. П. Бабыч, представители войскового штаба во главе с его начальником генерал — майором А. И. Кияшко, большая группа духовенства во главе с архиепископом Ставропольским и Екатеринодарским Агафодором, станичные атаманы и атаманы отделов области, казачий сбор станицы Таманской, гости от Донского и Терского казачеств, войсковые оркестры и певческий хор, участники спектакля «Казацьки прадиды», взвод конвойцев, конная сотня 2–го Таманского полка, сотня пластунов 9–го пластунского батальона, школьники — казачата (в казачьей форме), школьники — иногородние (в морской форме), колонна девочек от женской школы и, конечно же, жители станицы Таманской.

Естественно, что в Тамань были доставлены войсковые регалии, подаренные Екатериной II на новоселье: войсковое знамя, жалованная грамота, солонка, блюдо, серебряные трубы, литавры, а также насеки, булавы, перначи, юбилейное войсковое знамя от Николая II.

Пятого октября, после литургии в Вознесенской церкви, состоялся довольно яркий церемониал открытия памятника. После снятия покрывала был отслужен традиционный благодарственный молебен, а затем состоялся парад участников торжества. На лицевой стороне пьедестала памятника надпись: «Первым Запорожцам, высадившимся у Тамани 25–го августа 1792 г. под командой полковника Саввы Белого.

Сооружен в 1911 году благодарными их потомками, казаками Кубанского казачьего войска, по мысли Таманского станичного общества, в память столетия со дня высадки».

На одной из сторон пьедестала помещены полностью слова песни А. Головатого, войскового судьи войска верных казаков черноморских, «Ой, годи нам журытыся…».

Шестого октября в специально построенном небольшом деревянном летнем театре состоялся спектакль Доброскока «Казацьки прадиды». В 20 часов 30 минут все места в зрительном зале были заняты. Строители предвидели такое положение и оставили открытой заднюю стенку временного театра. Это позволило многим желающим послушать спектакль, устроившись, как говорят, на свежем воздухе.

Перед зрителями предстали яркие картины из жизни предков кубанских казаков, начиная от возрождения запорожского войска в лице верных черноморских казаков и кончая сценками из жизни кубанцев в условиях пограничной службы в необжитом еще Кубанском крае. Созданию ярких персонажей (А. Суворова, С. Белого, А. Головатого, З. Чепеги и др.) способствовала не только самозабвенная игра артистов — любителей, но и яркие костюмы, замечательные певческие голоса, оркестровое сопровождение, красочные декорации.

Далеко за полночь закончился этот замечательный спектакль, а затем были массовое гулянье у памятника, на берегу моря, фейерверк, песни. Седьмого октября в 10 часов состоялось музыкально — вокальное утро из трех отделений.<…>

Торжества по случаю 100–летия войсковых хоров и в Тамани явились смотром творческих достижений и возможностей войсковых хоров.

<…>В ноябре 1912 г. Тараненко оставил войсковой хор и перешел на преподавательскую работу в учительскую семинарию. С ведома вышестоящих лиц Якову Михеевичу было разрешено 3 и 4 ноября дать прощальные концерты духовной музыки в Александро — Невском соборе.

В программу концерта, состоявшегося 3 ноября, вошли следующие произведения: «Блажен муж» А. Архангельского, «Свете тихий» Я. Тараненко, «От юности моея» Кедрова, «Воскресение Христово» П. Чайковского, «Ирмосы» (8–й глас) А. Львова, «Величай душе моя, Господи» А. Архангельского, «Великое славословие» А. Кастальского.

Произведения, исполненные 4 ноября: «Благослови душе моя, Господи» А. Никольского, «Единородный сыне» А. Гречанинова, «Святый боже» и «Сугубая ектения» П. Чайковского, «Верую», «Милость мира» и «Достойно есть» П. Чайковского, «Отче наш» Корганова, «Утвердися, сердце мое» (двуххорный концерт) Д. Бортнянского (26. С. 58).

С 1913 года работу в войсковом певческом хоре возглавил регент А. Т. Сорокин, проработавший в Киево — Никольском архиерейском хоре в течение 10 лет, что, безусловно, также сказалось на репертуаре хора. С первых же дней работы регент А. Т. Сорокин обновляет состав хора свежими силами.

Началась 1–я мировая война. Я. Тараненко призывают в армию и поручают в одной из воинских частей организовать хор. В хороших певческих голосах недостатка не было, и вскоре о концертах армейского коллектива стало известно не только в станицах Кубани, но и в Екатеринодаре. И в мае 1917 года дается распоряжение войскового руководства о переводе Я. Тараненко в войсковой хор.

В середине 1917 года коллектив выезжает с концертами в район Кавказских минеральных вод. Один из концертов состоялся в станице Тихорецкой. В газете «Вольная Кубань» (от 21 июля 1917 г.) отмечалось: «Дивные чистые голоса хористов и глубоко продуманное художественное исполнение произведений под руководством высокоталантливого регента Я. М. Тараненко вызвали у публики долго несмолкавшие аплодисменты…видна опытная, талантливая рука руководителя. В исполнении, кроме школы, проявляется и художественная индивидуальность вдохновителя».

В этом концерте были исполнены: хоровая поэма «Украина» Г. Давидовского, хор «Волга» Я. Тараненко, русская народная песня «Вниз по матушке по Волге» и др. В концерте, состоявшемся в Екатеринодаре в здании армянского училища 16 августа 1917 года, были исполнены: фантазия на украинские темы «Кобза», хоровая поэма «Украина» Г. Давидовского, хор «Ноченька» из оперы «Демон» А. Рубинштейна и др.

Сложнейшие политические и экономические условия этого периода не могли не повлиять на положение дел в войсковом хоре.

И не случайно Я. М. Тараненко неоднократно обращается в вышестоящие инстанции с докладными записками, в которых отмечает, что обещания по улучшению материально — бытовых условий в хоре остаются на бумаге. Коллектив с помощью платных концертов еле — еле сводит концы с концами. Так продолжалось до 1920 года.<…>

Несмотря на неровность в качественном состоянии Войскового певческого хора за более чем 100–летний период существования, деятельность его трудно переоценить. В первую очередь нужно отметить огромную роль хора в деле пропаганды хоровой музыки, как в крае, так и за его пределами. Не менее важна роль войскового хора в подготовке учителей пения для школ и регентов для церковных хоров Кубанской области и Ставрополья. Через войсковой певческий хор и его руководителей на Кубань находили себе путь прогрессивные педагогические и методические веяния.

Большинство регентов хора проходило учебу в Петербургской певческой капелле или в Московском синодальном училище, в которых в XIX и начале XX века вели педагогическую и практическую деятельность передовые русские музыканты и композиторы: М. Балакирев, А. Аренский, С. Смоленский, Г. Ломакин, М. Климов, М. Глинка, Н. Римский — Корсаков, П. Чесноков, В. Орлов, А. Кастальский, С. Ляпунов и др. Безусловно, и репертуар для войскового хора регенты черпали из этих первоклассных коллективов.

Степан ЕРЕМЕНКО.

Кубанский хор в советские годы

Кубано — Черноморский певческий хор

и Кубанский мужской вокальный квартет

(1917–1932 гг.)

Борис Борисов, Георгий Борисов, Владимир Бурылев.

На переломе (

Из книги указанных авторов «Краснодарская филармония. Прошлое и настоящее». Краснодар: кн. изд — во, 1989.)

 (1940 — 80–е годы)

Виктор Жадан.

Войсковой певческий хор и его роль в становлении церковного пения в Черномории и Кубанской области (XIX начало XX в.)

Пение — сердцевина русского православного богослужения. Все распевы, звучащие в русской церкви, святы так же, как и богослужебные тексты. Они «Богодухновенны, надмирны», предназначены помочь человеку войти в молитву всей душой, всем своим существом. Священнослужители подчеркивают, что церковное пение — это «мелодически расширенное и окрашенное чтение текста Богослужебного Устава». В русской православной церкви при богослужении используется исполнение только вокальное, без сопровождения музыкальных инструментов, как это принято в западных католической и протестантской церквах. Отцы церкви объясняли такую особенность самой природой голоса человека, способного тембром и интонациями выражать тончайшие движения человеческих чувств. В соединении с текстом вокальное исполнение церковных песнопений способно производить на слушателя «глубокое и неотразимое впечатление». Святой Иоанн Златоуст, объясняя значение церковного пения, писал: «Ничто не возбуждает, не окрыляет так духа, ничто так не отрешает его от земли и уз телесных, ничто так не наполняет любовью к мудрости и равнодушием к житейским делам, как пение стройное, как песнь освященная, сложенная по правилу ритма».

Пение, веками звучащее в храмах России, составляет величие, силу и честь русского православия. Самобытность и неповторимость русской церковной музыкальной культуры отмечали многие европейцы, посещавшие Россию. Например, граф Штернберг писал: «Это пение проникает до глубины души: невольно чувствуешь благоговение и побуждение к прославлению Высочайшего существа». Другой путешественник — француз де Кюстин — подчеркивал: «Русский народ музыкален: в этом нельзя сомневаться, услышав его церковное пение».

Церковные распевы, сопровождающие православное богослужение, всегда имели особый характер, ибо настраивали верующего человека к молитве чистой, «непарительной», когда мысль не уходит к душевным переживаниям, а отстраняется от них и замирает в смиренном молчании.

На Руси издревле говорили: «Церковь Божия без пения стоит», то есть она пустует, не действует.

2 августа 1810 г. отец Кирилл Россинский подает в канцелярию войска записку с предложением «для благолепнейшего богослужения при здешней соборной Церкви нужно иметь певческий хор». А так как церковные доходы не позволяли содержать такой хор на средства храма, то священник предлагал содержать его на войсковые деньги. 19 августа канцелярия соглашается с предложением настоятеля войскового собора и совместно с ним определяет состав хора и ежегодные расходы на его содержание. Регенту жалованье определяется в 300 рублей, двум певчим басам и двум тенорам по 100 рублей, а двум альтам и двум дискантам по 50 рублей в год. Кроме того, 100 рублей определялось для ежегодной выписки «нужнейших» нот, да еще 500 рублей для «нарядного обмундирования» певчих на 5 лет.

Пока смета расходов представлялась в Одессу ближайшему начальнику Черноморского войска Херсонскому военному губернатору генерал — лейтенанту Дюку де Ришелье на утверждение, отец Кирилл Россинский начал деятельно воплощать намеченное в жизнь. Приглашенный им на должность регента хора дворянин Константин Гречинский отбирал красивые голоса среди казаков и начал репетиции будущего войскового певческого хора. Первого октября 1810 г., в праздник Покрова Пресвятой Богородицы, особенно почитаемой казаками, новый хор, очевидно, впервые предстал перед прихожанами войскового собора. Именно с этого дня войсковая канцелярия назначила певчим и регенту жалованье после получения из Одессы ответа с утверждением 18 января 1811 г. «мнения» отца Кирилла Россинского и сметы расходов на содержание Войскового певческого хора. Да и все по — следующие годы существования хор певчих отмечал свой праздник именно 1 октября.

Становление хора на прочную профессиональную основу связано с именем первого регента — Константина Гречинского. Он ездил по куреням Черномории для отбора певчих, ежегодно выписывал из Петербурга, Киева, Харькова необходимые партитуры церковного обихода (литургии, обедни, концерты, молитвы…) для постоянного расширения репертуара хора, ибо считал, что «не выучивая новых нот» певческий хор «весьма ослабевает». Только в 1813 г. нот было выписано на 210 рублей. Но главное — он кропотливо занимался с певчими, обучая их навыкам церковного пения и знанию порядка церковной службы, музыкальной грамоте, умению читать ноты. Среди его учеников были казаки Курганов и Пентюхов, возглавившие впоследствии Войсковой хор. Одной из проблем, вставших перед регентом К. Гречинским, была малочисленность штатных певчих. Восемь человек, по два в каждой партии, могли исполнять лишь простые четырехголосные сочинения, а более благозвучные восьмиголосные петь уже не могли. При болезни одного — двух певчих звучание хора теряло свое «благолепие». Поэтому в августе 1811 г. регент просит увеличить число штатных певчих еще на восемь человек. Но из‑за нехватки средств ему отказали. Количество певчих в хоре было увеличено, но гораздо позже, уже после отъезда из Екатеринодара К. Гречинского, добросовестно служившего регентом по 26 июля 1815 г. К 1830 г. количество певчих составляло 20 человек, что позволило создать полнозвучный хор, способный исполнять сложные многоголосные концерты партесного пения А. Л. Веделя, С. А. Дехтерева, Д. С. Бортнянского… С годами хор войскового собора становится гордостью Черноморского войска. Многие чиновники и путешественники, посещавшие Екатеринодар тех лет, отмечали среди достопримечательностей города огромные размеры войскового собора, богатство его иконостаса и прекрасное пение церковного хора.

Осознавая необходимость существования хора как непременной части богослужений в соборной церкви, войсковые власти не жалели средств на его содержание. Ведь хор оказывал еще и благоприятное воздействие на нравственное и эстетическое развитие черноморских казаков, на развитие культуры в отдаленном крае России.

Посетивший с инспекцией Черноморское войско в ноябре 1830 г. главнокомандующий Отдельным Кавказским корпусом граф И. Ф. Паскевич — Эриванский указал на слишком большие расходы на содержание Войсковых хоров и притом без их «начальственного утверждения» в Тифлисе. (В 1811 г. в войске был создан и духовой оркестр со струнной группой.) Это ставило под вопрос само существование Войсковых хоров. В ответном рапорте 13 апреля 1831 г. наказной атаман Н. С. Заводовский доказывал необходимость и полезность существования в Черноморском войске музыкальных коллективов, считал, что они в будущем, «доставляя пользу в изящном», будут оказывать влияние на саму народную нравственность. Мало того, он просил увеличить число штатных певчих до 32 человек — по восемь в каждой партии. Здесь же приводятся все расходы войска на содержание певческого хора с 1 октября 1810 г. — всего 41 502 рубля 87 копеек.

Чтобы уже затраченные значительные средства не пропали «невозвратно», атаман просит сохранить Войсковые хоры и прислать для них «полное в руководство наставление». То ли обстоятельность рапорта Н. С. Заводовского, то ли перевод летом 1831 г. И. Ф. Паскевича по службе с Кавказа в Польшу помогли, но устоявшаяся деятельность Войсковых хоров сохранилась без изменений.

В долгой истории церковного хора были и годы подъема, когда слава о нем расходилась далеко за пределы Черноморского (Кубанского) войска, и периоды упадка, сменявшегося новым подъемом. Такая пульсация свидетельствовала о непростой жизни коллектива, о важной роли регента как творческого руководителя хора. За эти годы им руководили 19 музыкантов: казаки и офицеры, священники и профессор пения, купец и регенты со специальным образованием. Наибольший вклад в художественное развитие Войскового певческого хора внесли регенты: Г. Г. Пентюхов, отец Иоанн Эрастов, М. И. Лебедев, Ф. М. Дунин, М. Городецкий, Г. М. Концевич, Я. М. Тараненко, А. Т. Сорокин. Каждый оставил свой след в творческой судьбе хора, зависящий не только от музыкальных способностей и профессиональных навыков, умения подбирать голоса и создавать из них благозвучный хор, но и от способности постигать суть церковного пения, существенно отличающегося от светской вокальной музыки.

Под церковным пением в Русской православной церкви понимается пение, которое исполняется только при богослужении и предназначено только для церкви. Хотя богослужебное пение можно отнести к музыкально — вокальному искусству, тем не менее оно имеет свои собственные эстетические законы, образуя в рамках вокальной музыки, по мнению И. А. Гарднера, «автономную область» со своими элементами, формами и видами, медленно изменяющимися с течением времени. Церковное пение определяют, формируют слова богослужебных текстов (молитва, славословие, проповедь, поучение…), они придают музыкальным звукам точно определенные интонации, точно выраженные идеи. Это создает эмоциональную окраску логическому содержанию текста службы, соответствуя в своем эмоциональном характере «национальным особенностям восприятия идей», ритму данного языка. Музыкальная мелодия помогает глубже запечатлеть в памяти и сознании молящегося текст богослужения. Поэтому церковное пение имеет огромное значение для религиозного просвещения народа и укрепления православного миропонимания.

Музыкальное оформление богослужения подробно регулируется типиконом — Богослужебным Уставом. Он определяет место и форму исполнения текстов службы, их значение (повествование, славословие, размышление…), эмоциональный характер пения: «косно», «тихим гласом», «со сладкопением».

«Академия пения на Кубани и рассадник регентов для станиц родного казачества» — так определил суть Войскового певческого хора его последний регент Я. М. Тараненко. Действительно, в хор принимали со всех концов войска казаков с красивыми голосами, которых на Кубани всегда было много. Здесь их настойчиво обучали искусству пения и музыкальной грамоте, игре на инструментах и обиходу церковной службы, а неграмотных — еще читать и писать. Годы пребывания в хоре засчитывались как срочная служба.

По окончании певческой службы большинство казаков, уволенных на льготу, возвращались в родные станицы, где становились регентами местных церковных хоров. Зачастую бесплатно. Более грамотные певчие приглашались в станичные школы учителями пения, так как школьники пели в основном церковную музыку и патриотические песни. Власти требовали от уроков пения, чтобы они не только удовлетворяли требованиям эстетического развития, но и служили «главной цели — обучать и воспитывать подрастающее поколение в истинно религиозном и национальном русском духе». Долгие годы Войсковой певческий хор оставался единственным местом, где готовили сведущих регентов станичных церковных хоров.

С начала XX в. Войсковой певческий хор выполнял еще обязанности и архиерейского хора. Помимо постоянного пения в войсковом соборе хор пел и в дни, когда совершались архиерейские службы. Приходилось хору петь и вне храма, по приглашению частных лиц. Эта практика сложилась еще в середине XIX в. Состоятельные граждане приглашали хор за определенную плату для исполнения как духовных песнопений, так и светской музыки, казачьих песен. Причем не только в Екатеринодаре, но и по станицам. Например, в 1910 г. хор имел 76 частных приглашений, из них только три для исполнения светской музыки, а остальные для церковных песнопений. Певчие пели при 30 погребениях, 20 венчаниях, на 11 панихидах, 7 литургиях, пели четыре молебна и одно всенощное бдение. Заработок хора за год составил 1448 рублей 65 копеек. Средства эти шли на удовлетворение нужд самих певчих и регента хора. Известен факт, когда хор по приглашению атамана станицы Приморско — Ахтарской выехал на освящение нового храма и опоздал вернуться вовремя, тем самым чуть было не сорвав службу в войсковом соборе.

На рубеже XIX‑XX вв. певческий хор выступал и с духовными концертами, программа которых состояла из произведений современных русских композиторов на церковные тексты, но не допущенные Святейшим Синодом к исполнению во время богослужений в храме. Эта музыка духовных сочинений шла на смену царившей тогда еще в храмах музыке итальянского ариозного стиля. Войсковой хор впервые познакомил кубанцев с церковными сочинениями П. И. Чайковского и Н. А. Римского — Корсакова, Н. Н. Черепнина и B. C. Калининникова, А. Д. Кастальского и А. Т. Гречанинова, А. А. Архангельского, П. Г. Чеснокова…

Свидетельством важности для Кубани многолетней музыкально — профессиональной деятельности Войсковых хоров стало празднование в 1911 г. их столетнего юбилея. Из разных станиц Кубани были приглашены в Екатеринодар 336 бывших войсковых музыкантов и певчих. Это они помогали казакам пением и музыкой «в минуты скорби и горя рассеивать мрачные думы, а в минуты радости полнее выражать восторг и ликованье». Ведь Войсковые хоры были непременными участниками всех Войсковых праздников и знаменательных событий. Наказной атаман М. П. Бабыч в юбилейном приказе по Кубанскому войску (№ 277 от 26 сентября 1911 г.), отмечая значимость певческой службы казаков, подчеркивал, что многие десятилетия, приходя в войсковой собор и слушая чудесные напевы своего «дивного» церковного хора, казак «отрешался от житейских тревог, как бы внутренне очищался и набирался душевных сил снова целые месяцы бороться на боевых линиях». А когда богослужебное пение распространилось в самых отдаленных станицах и селах казачьего края, «вполне обученные певчие» Войскового хора, возвращаясь в родные станицы, не оставляли своего любимого дела — церковного пения. Собирая вокруг себя любителей пения и музыки, они прививали жителям «облагораживающие вкусы».

Таким образом, на протяжении XIX — начала XX столетия войсковой певческий хор был центром становления и развития на Кубани образцового пения, составлявшего большой пласт всего музыкального искусства России.

Александр СЛЕПОВ.

Войсковой музыкантский хор (

Из книги А. А. Слепова и С. И. Еременко «Музыка и музыканты Екатеринодара»: статьи и очерки. Краснодар: Эоловы струны, 2005. 176 с.

)

Казаки — люди военного склада, и понятно, что в их служебном быту значительную роль играла военно — прикладная музыка. Она сопровождала их на учениях, смотрах, парадах, воодушевляла в походах, боевой обстановке, воспитывала в них мужество, стойкость, отвагу, любовь к отчизне и ненависть к врагу. Недаром Суворов говорил, что «музыка удваивает, утраивает армию». Передовые военачальники видели в строевой музыке (марши, песни, военные сигналы) важный элемент организующего, эмоционального воздействия на солдат. По мере возможностей они создавали музыкантские команды, духовые оркестры не только в армейских, но и в казачьих полках. Так было у казаков Дона, Терека, Урала. Так стало и на Кубани.

Примерно через год после основания Екатеринодарской крепости в ней проживало 500 жителей: военных, гражданских, мужчин, женщин, детей. Среди них были два музыканта. Мы знаем их имена. Это куреня Калниболоцкого казак Михайло Лата и куреня Конеливского казак Петро Пресний. Известно, что каждый из них имел собственную хату — землянку. Только не знаем занимаемой ими должности, не располагаем биографическими, профессиональными данными о них. Но можно предполагать, что оба они несли гарнизонную караульно — сигнальную службу и находились при штабе войска, поскольку Екатеринодарскую крепость первоначально населяли лица, имеющие непосредственное отношение к войсковому правлению. Вполне возможно также, что эти музыканты входили в состав конвойной сотни наказного атамана, сопровождали его в разъездах по кордонной линии, а также в походах во время войны. По всей вероятности, один из них был горнистом, а второй — конным литавристом или довбышем, как называли его запорожцы. При необходимости они играли строевые, боевые сигналы, оповещали казаков о движении распорядка дня и т. д. Музыканта подобной специальности (трубачи, барабанщики) по штату должны были иметь конные полки. Но их крайне не хватало. Войску нужен был духовой оркестр с учебной музыкантской командой при нем. Учитывая все это, наказной атаман обратился за помощью в Министерство военных дел. Ходатайство было успешным. 22 декабря 1811 г. вышел указ Александра Первого «о заведении в Черноморском казачьем войске духовой музыки из 24 музыкантов». Несколько позднее оркестр был сформирован в Екатеринодаре и назван Войсковым музыкантским хором в отличие от Войскового певческого хора, возникшего на несколько месяцев раньше.

<…>

Летом 1896 г. оркестр никуда не выезжал. Он усердно готовил программу к 200–летию Кубанского казачьего войска. На юбилей съехались приглашенные казаки со всех станиц, воинских частей Кубани. После зачтения Высочайшей грамоты Александра Третьего они присутствовали при открытии памятника Екатерине Второй. Для них и многочисленных гостей состоялось угощение в Атаманской Ставке с застольными тостами, поздравлениями. Были также спортивные игры, скачки, джигитовка лучших наездников войска. Художественную часть праздника заполнило искусство песенников, музыкантов, танцоров казачьих частей. Выступал также войсковой оркестр под управлением капельмейстера А. Бауэра, открывший программу «Маршем Хоперского полка». После него прозвучали увертюра из оперы «Жизнь за царя», попурри на темы из оперы «Руслан и Людмила» Глинки, фантазия на темы из оперы «Пиковая дама» Чайковского, увертюра из оперы «Вильгельм Телль» Россини и др.

И еще об одном юбилее в девяностые годы. Имеется в виду участие оркестра в общегородском концерте, посвященном 100–летию со дня рождения Пушкина. Музыканты впервые исполнили блестящую концертно — виртуозную увертюру из оперы «Руслан и Людмила» Глинки. Скрипачи показали себя в ней на должном техническом уровне и сохранили ее динамизм, характер музыки до конца произведения. Это была большая победа для группы смычковых инструментов оркестра. Затем последовали номера полегче: вальс из оперы «Евгений Онегин» Чайковского, «Пушкинский марш» И. Дуды (капельмейстера оркестра) и др.

А время двигалось вперед, принося с собой новые перемены. Все увереннее и ярче заявляла о себе струнная группа оркестра. Она‑то и навела на мысль о возможности появления в музыкантском хоре симфонического оркестра. Дело было заманчивым, серьезным, и для его налаживания штаб войска приглашает в Екатеринодар Е. Д. Эспозито, итальянца по национальности, бывшего дирижера Московской частной русской оперы С. И. Мамонтова. Опытный капельмейстер довольно быстро привел оркестр в надлежащий вид, подготовил ряд концертных программ и весной 1901 г. открыл в городе серию общедоступных симфонических вечеров. Поначалу исполнялись более доступные произведения, вроде увертюры из оперы «Цампа» Герольда, антрактов из оперы «Кармен» Бизе, интермеццо из оперы «Сельская честь» Масканьи, «Вакханалии» из оперы «Самсон и Далила» Сен — Санса, вальсов Вальдтейфеля и т. д. Затем появились более сложные по восприятию сочинения: увертюра «1812 год», «Итальянское каприччио», сюита из балета «Щелкунчик» Чайковского, «В Средней Азии» Бородина, сюита «Пер Гюнт» Грига и др.

Публика по — разному реагировала на новшества войскового оркестра. Отношение екатеринодарцев к нему в какой‑то мере раскрывают газетные публикации той поры. В одной из них автор полагает, что «роль этих концертов не может и не должна ограничиваться удовлетворением одной только потребности публики в благородном развлечении. На наш взгляд, они могут сыграть гораздо более крупную роль, а именно — развить среди широких кругов непосвященной публики понимание серьезной музыки, вкус к ней, что особенно важно ввиду поголовного «невежества» общества в тайнах музыкального искусства. В то время как специалист, как говорится, млеет от восторга, слушая великолепнейшее исполнение музыкантом какого‑либо великого музыкального произведения, профан, ничего не понимая, зевает и, с нетерпением дожидаясь конца пьесы, искренно недоумевает, что же, собственно, хорошего заключает она в себе. В других видах искусства положение профана не так беспомощно, как здесь. В поэзии, живописи, скульптуре, драматическом искусстве, архитектуре и профан может кое‑как разобраться, но в серьезной музыке даже интеллигентный человек, не получив соответствующей подготовки, чувствует себя как в лесу. А между тем непонимание красот музыки составляет большой и очень серьезный пробел в духовном развитии человека и потому попытка заполнить этот пробел заслуживает всяческого одобрения и поддержки со стороны общества…».

Однако не все слушатели питали уважение к симфонической музыке. В одном из концертов в Ессентуках между дирижером и частью публики произошло неприятное столкновение. Исполнялись в основном произведения классической музыки, что не понравилось некоторым зрителям. Во время антракта они подошли к Эспозито и потребовали от него, чтобы оркестр играл для них легкие, развлекательные попурри из модных опереток, веселую «шарманочную» музыку. Дирижер, конечно, отказался. Раздались крики: «Мы не за тем сюда пришли, чтобы слушать серьезную музыку!», «Вы нам должны давать то, что нам нравится!», и тому подобное. Так что и у симфонической музыки случались «бои» с ее противниками.

Но ничто уже не могло остановить жизнедеятельность нового оркестра. Ясно, что при своем зарождении он, безусловно, использовал организационный опыт работы симфонических оркестров других казачьих войск России, и в частности оркестра Донского казачьего войска, ближайшего к нам соседа. Как и они, оркестр Кубани встретил на своем пути трудности, обусловленные особенностями оркестровой службы воинских частей.

Если в духовом оркестре военные музыканты (действительной и сверхсрочной службы) полностью обеспечивали состав своего коллектива, то в симфонический оркестр войска, как правило, приглашались вольнонаемные исполнители, для игры, например, в группе смычковых инструментов. Это обстоятельство доставляло капельмейстеру немало хлопот в работе с духовиками, не обученными играть в ансамбле с музыкантами струнной группы.

После Эспозито формирование симфонического оркестра Кубанского казачьего войска успешно продолжил молодой дирижер А. И. Орлов. Как и его предшественник, он придавал особое значение совершенствованию смычковой группы коллектива, составляющей основу классического симфонического оркестра. Чтобы усилить оркестр опытными солистами — кон-

цертмейстерами, были приглашены из Ростова скрипач А. Мец и виолончелист П. Федоров — выпускники Петербургской консерватории по классам Л. С. Ауэра и А. В. Вержбиловича.

Надо сказать, что отношение екатеринодарских меломанов к Орлову было сначала более чем настороженным. Недоброжелательность к нему они не проявляли, но и не верили тому, что он сможет достичь успехов Эспозито.

Однако будущее показало, что в Екатеринодар прибыл музыкант самобытный, хорошо знающий и умело исполняющий родную ему русскую музыку. Орлов впервые познакомил город с такими выдающимися произведениями русской классики, как музыкальная картина «Ночь на Лысой горе» Мусоргского, увертюра из оперы «Князь Игорь» Бородина, «Три чуда» из оперы «Сказка о царе Салтане», увертюра «Светлый праздник» Римского — Корсакова, Шестая симфония, увертюры «Ромео и Джульетта», «Гамлет», Первый фортепианный концерт с оркестром Чайковского (солист Э. Гартмут) и др.

Редакция «Русской музыкальной газеты» («РМГ») охотно печатала корреспонденции из Екатеринодара о концертах симфонического оркестра под управлением А. И. Орлова. Она видела в этом коллективе и его дирижере энтузиастов пропаганды отечественного искусства: «Программа III симфонического концерта, — сообщает «РМГ», — как и всегда у г. Орлова, отличалась новизной и особым интересом: 1–я симфония В. Калинникова, увертюра «Король Лир» Балакирева, «Музыкальные картинки» Ипполитова — Иванова. Великое спасибо г. Орлову, благодаря его стараниям и энергии мы познакомились с теми вещами, о которых только читали. С большим увлечением была проведена симфония; в техническом отношении, за исключением некоторых деталей, она была исполнена тонко. Мы не ожидали, чтобы такая содержательная и художественная вещь была сразу понята и так сердечно принята нашей публикой. Восторгам не было конца. Все благодарили дирижера за симфонию и просили повторить ее в этом же сезоне. С удовольствием отмечаем отрадный факт, что г. Орлову удалось таки поднять вкусы нашей публики, настойчиво пропагандируя хорошую музыку. Недавно публика выразила неудовольствие по поводу поставленной листовской рапсодии № 2, «давай‑де нам более содержательные вещи», а было время, когда капельмейстер Эспозито угощал нашу публику почти одними увертюрами и всякой «итальянщиной», называя свои концерты «симфоническими», и публика приходила в неописуемый восторг, но tеmроrа mutanter… и слава Богу. Екатеринодар, кажется, начинает понимать и ценить значение г. Орлова, выразить благодарность которому и было целью нашей заметки».

Некоторое время музыкантским хором войска, как и его симфоническим оркестром, управлял М. Ф. Сириньяно, бывший капельмейстер итальянской оперной труппы, выступавшей с гастролями в Новороссийске летом 1904 г. Он был приглашен на место А. И. Орлова, уехавшего совершенствовать свое исполнительское мастерство у знаменитого дирижера А. Никиша. Не имея достаточного опыта работы с симфоническим оркестром, Сириньяно не только не сохранил достижения своего предшественника, но и утратил их, что, естественно, вызвало неудовольствие публики и критики. Последняя высказывалась в адрес дирижера откровенно и довольно резко. Свидетельством тому являются отзывы на концерты оркестра из местной газеты «Заря», опубликованные 13 мая и 24 июня 1906 г. «По странному недоразумению, наверно, — пишет их автор Энес, — оркестр и по сие время продолжает именовать себя «симфоническим». Так, по крайней мере, печаталось аршинными буквами зимой на афишах. Почему он симфонический — Аллах его ведает? Впрочем, может быть, это недоразумение объясняется большим, сравнительно, численным количеством? Не качеством — так количеством… Оркестр, думаем, позабыл уже блаженной памяти время, когда он весьма прилично исполнял симфонии. Те времена прошли — теперь на дешевых выезжаем. Доказательством сказанного может послужить истекшая неделя игры оркестра в саду. Программа самая убогая, вся почти в духе избитого «Zion du bal» и проч. Так программы составлять нельзя, г. Сириньяно… Чтобы исполнять прилично наших классиков, нужно больше заниматься, а программа в большей своей части идет, очевидно, даже без репетиций! Результаты налицо». Далее автор не без горечи добавляет, что «оркестр исполняет те вещи, которые играются в цирке г. Безкоровайного». И еще: «Последние 10–15 дней были самыми неудачными в печальной эпопее выступления летом казачьего оркестра перед екатеринодарской публикой. Программа самым тщательным образом составлялась из самых шумных и бессодержательных вещей. Оркестр же как‑то особенно старался фальшивить. Впрочем, не было вообще таких вещей, которые г. Сириньяно исполнял чисто. Сириньяно просил, чтобы ему указывали и на его недостатки. Это, конечно, похвально, но среди этих недостатков есть такие, которые не может не замечать человек, когда‑либо бывавший в консерватории».

Так что капельмейстерская деятельность М. Ф. Сириньяно (свободного художника Неаполитанской консерватории) в целом была признана неудовлетворительной. Его преемнику, К. А. Воуту, пришлось затратить много труда, чтобы привести симфонический оркестр войска в нормальное состояние, расширить его репертуар новыми произведениями. Среди них были: «Испанское каприччио» Римского — Корсакова, интермеццо из оперы «Дубровский» Направника, «Лезгинка» из оперы «Кавказский пленник» Кюи, «Музыкальная табакерка» Лядова, сюиты «Кавказские эскизы», «Иверия» Ипполитова — Иванова, Пятая, Седьмая симфонии, увертюра «Эгмонт» Бетховена, «Шотландская симфония» Мендельсона, увертюра «Робеспьер» Литольфа, «Прелюды» Листа, «Пляска смерти», «Алжирская сюита» Сен — Санса, фортепианный концерт Шумана (солистка М. Е. Карташевская) и др. Их исполнение вселяло уверенность в том, что оркестр развивается по верному пути. Почитатели дарования нового капельмейстера советовали ему приглашать в оркестр как можно больше толковых вольнонаемных музыкантов, как это делали и Эспозито, и Орлов. Оркестр от этого только выиграет, ибо местные казаки хорошие духовики, а по части скрипок, виолончелей подготовка у них слабее.

Пресса, местная и центральная, с уважением писала о «солидном капельмейстере», который настойчиво ищет пути совершенствования возглавляемого им коллектива. Прежде всего, хотелось видеть симфонический оркестр полностью самостоятельным в организационном отношении, чего на самом деле не было. Его духовая группа продолжала играть в войсковом духовом оркестре, которым также руководил Воут. Ясно, что совмещение подобного рода не могло быть полезным симфоническому оркестру, ни его духовой группе, ни его дирижеру. Это разные направления оркестрового исполнительства. Поэтому Воут советовал войсковому начальству разделить музыкантский хор на два оркестра: духовой и симфонический. Так и произошло в дальнейшем, но только в 1909 г., когда К. А. Воут уже не работал в Екатеринодаре.

Духовой оркестр возглавил опытный капельмейстер Ф. М. Лоос, а симфонический — снова Е. Д. Эспозито, приглашенный на летний концертный сезон для игры в городском саду, любимом месте отдыха екатеринодарцев. Здесь, в вечерней тишине, они, по желанию, могли слушать музыкальные произведения ежедневно. В понедельник им играли музыку легкого жанра, во вторник — русских и славянских композиторов, среда посвящалась латинским композиторам, а четверг — выступлениям солистов и чисто симфонической музыке. В пятницу исполнялись произведения немецких и северных композиторов, в субботу звучала смешанная программа, а в воскресенье — праздничная программа. Что же конкретно играли войсковые музыканты, какие сочинения услаждали слух любителей серьезной музыки? Среди крупных произведений заметным успехом пользовались Первая сюита Чайковского, Четвертая симфония Бетховена, увертюра «Сон в летнюю ночь» Мендельсона, поэма «Стенька Разин» Глазунова, «Восемь русских народных песен» Лядова. Довольно часто исполнялись оркестровые номера из опер «Сказка о царе Салтане», «Золотой петушок», «Садко» Римского — Корсакова, «Тангейзер» Вагнера, «Аида» Верди, «Проданная невеста» Сметаны, славянские танцы Дворжака, венгерские — Брамса, норвежские — Грига и др. Вместе с оркестром в концертах выступали преподаватели музыкального училища, исполнявшие произведения для фортепиано, скрипки, виолончели, арии из классических опер. Местная пресса проявила достаточно чуткое внимание к освещению этих концертов, верно оценила их положительное значение в музыкальном просвещении жителей войскового центра, а также исполнительские достоинства оркестра, его солистов и дирижера Эспозито.

После окончания летнего сезона штаб войска и дирекция Екатеринодарского отделения ИРМО предложили Е. Д. Эспозито остаться на год — два в городе для работы с оркестром и в музыкальном училище. Тот согласился и начал репетиции оратории «Сотворение мира» Гайдна, которой музыканты Екатеринодара решили отметить столетие со дня смерти великого австрийского композитора. Ее постановка стала крупным творческим достижением местных музыкальных сил и первым знакомством екатеринодарцев с жанром ораториального искусства. Слушатели этого уникального концерта были покорены размахом, грандиозностью музыкального представления, глубиной его содержания. Ничего подобного им раньше слышать не приходилось. Поэтому, естественно, радость общения с прекрасной музыкой Гайдна у них органично сливалась с чувством гордости за своих певцов, свой оркестр, сумевших поднять столь монументальное сочинение.

Можно без преувеличения сказать, что после постановки оратории Гайдна «Сотворение мира» симфонический оркестр войска приобрел еще больший авторитет в музыкальных кругах Северного Кавказа. Его летние гастроли 1910 и 1911 гг. в Ставрополе и Пятигорске принесли ему новые успехи и славу одного из лучших оркестровых коллективов региона. Все это было особенно приятно слышать в канун большого торжества, которым Кубань собиралась отметить столетний юбилей своих войсковых хоров.

К нему готовились тщательно и долго. В честь юбилея был объявлен конкурс на сочинение марша для духового оркестра и кантаты для певческого хора. К этой дате вышли в свет сборник «Песни казаков», составленный Г. М. Концевичем из произведений репертуара войскового певческого хора, и книга И. И. Кияшко «Войсковые певческий и музыкантский хоры Кубанского казачьего войска. 1811–1911».

Книга содержит ряд приложений с интересными материалами. В одном из них опубликованы именные списки музыкантского хора, из которых можно узнать, что в 1834 г. он имел 44 оркестранта (с учениками), а в 1911 г. его Войсковой симфонический оркестр состоял из 68 музыкантов (с учениками), а духовой — из 55 (с учениками). Цифры показывают, что количественный рост музыкантского хора за 77 лет увеличился почти втрое. Среди приложений имеется программа юбилейного праздника, торжества которого, с активным участием симфонического и духового оркестров, проходили в Екатеринодаре и Тамани. Они подробно описаны С. Еременко в очерке «Войсковой певческий хор».

Здесь, в данном очерке, хотелось бы подчеркнуть заслуги композитора Е. Д. Эспозито в музыкальном оформлении праздника и, в частности, отметить достоинства его музыки в пьесе Г. В. Доброскока «Казацьки прадиды», написанной к юбилею. Наиболее полно в вокальном отношении обрисован композитором образ Антона Головатого, в роли которого выступил екатеринодарский певец А. И. Глинский. Выразительно звучали хоры казаков — черноморцев, построенные на мотивах украинских казачьих песен.

После окончания праздника бывшие певчие, музыканты хоров, гости разъехались по родным местам. Покинул Екатеринодар и главный музыкальный руководитель праздника Е. Д. Эспозито, приглашенный по конкурсу на работу в Мариинский оперный театр столицы. Жаль было расставаться с ним. Но что поделаешь, у каждого своя судьба, своя дорога в жизни. Музыканты тепло проводили его в Петербург.

А те, кто остался служить в музыкантском хоре, продолжали свое полезное дело. Через некоторое время у них появился другой капельмейстер в лице С. А. Столермана, прошедшего школу управления симфоническим оркестром у известного московского дирижера В. И. Сафонова. Имя Столермана уже было знакомо городским меломанам по гастролям оперной труппы госпожи А. Н. Шперлинг осенью 1909 г. на сцене только что построенного Зимнего театра. Его новоселье открыла «Аида» Верди. К оркестру вышел Столерман и поклонился публике. Зрители не знали его как музыканта, но он был первым, кто встал за дирижерский пульт их нового, прекрасного, собственного театра, и они устроили ему бурную овацию. Тот понял патриотическое настроение зала и, подняв оркестр, поклонился еще раз. Когда затихли аплодисменты, в наступившей тишине скрипки по знаку дирижера нежно запели мелодию любящей Аиды. Затем вступила зловещая тема жрецов — и началась, сперва в оркестре, затем на сцене, в пении, в гениальной музыке композитора, глубочайшая трагедия любви и человеческих судеб. Дирижер вел спектакль уверенно. Все было на должной высоте: солисты, хор, оркестр, балет. После «Аиды» шли «Демон», «Фауст», «Евгений Онегин», «Жизнь за царя», «Травиата», «Гугеноты», «Руслан и Людмила», «Тоска» и другие спектакли. Они тоже понравились зрителям. Сложилось общее впечатление, что приглашение труппы госпожи Шперлинг с дирижером Столерманом на открытие Зимнего театра было вполне удачным.

И вот снова Екатеринодар. Теперь уже С. А. Столерман — во главе Войскового симфонического оркестра. Он руководил им более пяти лет. Наиболее плодотворными оказались первые годы. Количественно оркестр вырос до 80 человек. Почти половину из них составляли вольнонаемные музыканты, отличавшиеся высокими профессиональными навыками. Солистами оркестра были свободные художники Ю. И. Ханович, Г. Ф. Тамлер (скрипка), П. А. Лукащук (виолончель), Я. С. Патчук (флейта), Я. Г. Бендер (труба). С ними, в мае 1913 г., Столерман выехал на летние гастроли в Ессентуки. Он подготовил к ним около 50 произведений. Некоторые из них исполнялись оркестром впервые: Пятая симфония, «Вариации на тему рококо» для виолончели с оркестром Чайковского, «Садко», «Шехеразада» Римского — Корсакова, сюита из балета «Ночь в Египте» Аренского, «Кедр и пальма» Вас. Калинникова, «Елка» Ребикова, «Героическая симфония» Бетховена, симфония «Юпитер» Моцарта, «Неоконченная симфония» Шуберта, симфоническая поэма «Прялка Омфалы» Сен — Санса, «Траурный марш на смерть Зигфрида» из оперы «Гибель богов» Вагнера, «Танец Саломеи»» из оперы «Саломея» Р. Штрауса, «Детская сюита» Равеля, «Ученик чародея» Дюка, «Парижский карнавал» Свендсена и др.

Чтобы быть доступным для широкой публики, концерты серьезной музыки сопровождались пояснениями к исполняемым произведениям. Разумеется, были и программы, составленные из номеров легкой, развлекательной, танцевальной музыки. Довольны были все: и слушатели и музыканты.

И вот тут, в Ессентуках, произошла волнующая встреча коллектива войскового оркестра с композиторами Глазуновым и Рахманиновым. Оба они здесь отдыхали, лечились целебными водами. Им было известно, что на летней эстраде курорта играет казачий оркестр из Екатеринодара. Потом до них дошла весть, что музыканты исполняют «Утес» Рахманинова, «Торжественную увертюру» и сюиту «Из средних веков» Глазунова. Это уже вызвало желание авторов послушать свои произведения в трактовке курортного оркестра.

Встреча оставила в целом приятное впечатление. Оркестр знал, понимал и чувствовал музыку современных русских композиторов. А дирижер вел его как настоящий художник, постигший и в целом, и в деталях сущность исполняемых произведений. Было радостно встретить в провинции интересный творческий коллектив. После концерта Александр Константинович и Сергей Васильевич подошли к оркестру. Было сказано немало добрых слов в адрес и дирижера, Самуила Александровича Столермана, и музыкантов, слушавших именитых композиторов России с подобающим уважением к ним.

Это был, пожалуй, самый удачный, счастливый гастрольный сезон оркестра на Кавказских минеральных водах. Через год началась война с Германией. Дела пошли хуже. Состав оркестра сократился более чем наполовину. Часть музыкантов из числа вольнонаемных призвали на службу в армию, других отправили на фронт в музыкантские команды, духовые оркестры действующей армии. Хотя оркестр и существовал, но выступал он редко, да и то в основном в военно — патриотических, благотворительных концертах, в пользу раненых и пострадавших от войны.

Однако были случаи, когда оркестр, пополнив свои ряды силами музыкального училища, успешно исполнял такие выдающиеся произведения, как «Богатырская симфония» Бородина, Пятая симфония Бетховена, концерты для фортепиано с оркестром Скрябина (солист А. Немировский), Чайковского (солист А. Дроздов), концерты для скрипки с оркестром Глазунова, Чайковского (солист Н. Вилик).

Любопытный материал о симфоническом оркестре войска опубликован в хронике журнала «Музыкальный современник» за 1916 год (Вып. 1. С. 18–21). Его безымянный автор с большой любовью рассказывает о коллективе, который «служит предметом особого внимания войскового начальства, заботливо охраняющего его от растлевающего влияния времени…».

Далее он сообщает, «что в качестве учреждения войскового симфонический оркестр, прежде всего, призван служить потребностям войска, но не как военной организации (для военных целей существует специальный, хорошо поставленный духовой оркестр), а скорее, как организации сословной»: симфонический оркестр дает регулярные концерты для посетителей войскового собрания, участвует в организуемых войском концертах, спектаклях и т. д. Это основная его функция. Другое, побочное занятие оркестра — уча — стие в разного рода частных концертах и предприятиях, куда полностью или частью командируется оркестр своим начальством в целях заработка. Если есть в этом занятии формы, вполне отвечающие назначению и музыкальному достоинству оркестра, например, его сезонная игра на кавказских курортах, много способствующая популярности оркестра, то наряду с ними практикуется, и притом, к сожалению, в очень широких размерах, такое употребление оркестра, которое явно подрывает его престиж и распыляет его силы: я разумею постоянно практикуемое командирование оркестра — чаще всего, отдельных музыкантов — в оперетку, на балы и даже в рестораны, где несчастные музыканты обязаны до одурения играть всяческую музыкальную ерунду, утомляющую их физически и коверкающую их музыкальный вкус. Разумеется, такая форма эксплуатации оркестра заслуживает полного осуждения.

Наконец, третий вид деятельности оркестра — его участие в концертных выступлениях совместно с местным отделением Императорского Русского Музыкального Общества, и под фирмой последнего; эта деятельность не имеет ни коммерческого, ни сословного импульса. В основе ее лежат, с одной стороны, чисто художественные побуждения… а с другой — есте — ственное желание путем взаимного обмена услуг внести улучшения в свой оркестр».

В той же статье имеются сведения о деятельности руководителя оркестра С. А. Столермана.

После февральской революции 1917 г. в Петрограде образовался Всероссийский союз оркестрантов. Его примеру последовали другие города. В апреле того же года открылось Екатеринодарское отделение Всероссийского союза оркестрантов, которое и возглавило деятельность бывшего войскового музыкантского хора. Одному из активных организаторов этого отделения капельмейстеру М. Ф. Сириньяно было поручено руководство симфоническим оркестром. Он энергично взялся за дело и 30 апреля выступил с концертом в пользу солдатских и казачьих депутатов Екатеринодарского гарнизона. Оркестр исполнил увертюры «Эгмонт» Бетховена, «Робеспьер» Литольфа и два произведения Сириньяно — элегию «Памяти 9 января 1905 года» и апофеоз «Гимн свободе».

Не прекращалась полезная музыкально — общественная деятельность коллектива и в советское время.

Полковник Елисеев.

История войскового гимна Кубанского казачьего войска и наш полк. 2–е издание, Нью — Йорк, 1950 г.

Священник Константин Образцов.

Автобиографический очерк [80]

Войсковой священник о. Сергий Овчинников

Войсковой гимн кубанского казачества как памятник гласного исповедания народной души (

Из книги о. Сергия Овчинникова «Войсковой гимн кубанского казачества как памятник гласного исповедания народной души». Краснодар: Сов. Кубань, 1993.

)

Генеалогия казачества тесно связана с одной из форм христианского подвижничества, именуемого воинством или рыцарством. С тех времен по традиции воинам и священству возбраняется носить обручальные кольца, как напоминание о том, что их жизнь принадлежит не семье, а отечеству, земному или небесному. Без учета этой особенности казачества нельзя говорить о глубоком понимании явления. Вот почему работу о казачьем характере автор начинает и заканчивает реалиями духовной жизни этого народа. «Кто хочет понять человека и себя самого, должен бросить лот в самую глубокую идею, какую создал человеческий ум, — в идею Бога».

Немногим более века просуществовало Кубанское казачье войско. Возникнув как «Войско верных черноморских казаков» в конце XVIII в., оно прекратило свое существование уже в начале XX в. — в ходе гражданской войны на Кубани. Срок одной человеческой жизни, когда долголетие не такая уж редкость у подножия Кавказских гор. Диковинным семенем была занесена эта жизнь в «пустыню необозримых степов кубанских», чтобы здесь явить миру свой, присущий только ей характер. Этот характер ясно просматривается в любые периоды жизни казачьего организма — в молодости, когда по только что посаженным куреням парубки осваивали сложную науку джигитовки и рукопашного боя, готовя себя к защите родного порубежья; в зрелости, проливая свою кровь «за веру, отечество и вольность», и, наконец, в старости, когда, по обычаю, предчувствуя свою скорую кончину, старый казак, отстояв службу в станичной церкви, обращался к миру с гласной, не тайной исповедью, прося прощения у всех предстоящих поименно и оставляя потомкам свое последнее слово. Таким словом гласного исповедания представляется нам текст песни «Ты, Кубань, ты наша родина», рожденный казачьим сознанием в канун Октябрьской революции 1917 года. Природное полногласие славянской речи делает эту исповедь свободной и по форме: она поется.

Автором песни был священник 1–го Кавказского полка Кубанского казачьего войска отец Константин Образцов.

По свидетельству однополчан отца Константина, внешне это был нескладный человек. Маленького роста, сутуловатый, с рыженькой косичкой на затылке, он производил на окружающих самое заурядное впечатление. Однако все эти внешние недостатки с лихвой восполнялись его внутренними достоинствами, главным из которых было обостренное чувство правды. Характерен следующий случай. На войсковом празднике в селении Санжан на сальную остроту полковника Д. Мигузова, любившего подтрунивать над всеми, отец Константин в присутствии офицеров вдруг ответил ему дерзким вызовом, и, когда полковник, пользуясь властью, вынудил его удалиться вон, Константин Образцов вошел в свою палатку, стоявшую поблизости, и в оскорбленном достоинстве громко запел «Отче наш». После пропетых им со слезой в голосе слов: «И остави нам долги наша якоже и мы оставляем должником нашим…» офицеры переглянулись, попытались все перевести в шутку, но веселье как‑то дальше не пошло. В душе многие были на стороне священника.

При отправлении религиозных служб отец Константин непременно старался говорить проповедь, увлекался и даже как будто порой «мудрствовал». Говорить просто было для него слишком сложно. В любом, даже самом пустячном бытовом разговоре он старался дойти до сути. Казалось, что для него не существовало «временного» — минимум «вечное». Немногие из его сослуживцев способны были тогда оценить по достоинству этого человека, тот же, кто разгадал отца Константина, сохранил о нем добрую память на всю жизнь.

Много лет спустя, на чужбине, сослуживец Константина Образцова полковник Елисеев так напишет об этом замечательном человеке: «Помню, я как‑то взобрался на высокое плато, возвышавшееся непосредственно над нашим биваком, и там случайно встретил отца Константина. Наблюдая местности и высящиеся невдалеке, словно две сахарные головы, Большой и Малый Арараты, он стал пояснять мне о библейских временах сих мест, о Ноевом ковчеге, о бывшем дне морском на нашем месте и в доказательство этого, порывшись в земле, достал оттуда несколько морских ракушек. «А вот слово — «адам». Адам по — тюркски — это значит человек. Почему оно здесь имеет такое нарицательное определение?» И на эту тему он развил мне целую историю о первой колыбели человечества сих мест, последовательно связав его с именем нашего прародителя и первого человека Адама. Не знаю, ветхозаветная ли местность, далекое ли наше уединение от людей, иль мое напряженное внимание к его словам вызвали в нем поток какого‑то откровения и экстаза… Я слушал, и в моих глазах постепенно перерождался наш неказистый на вид батюшка и выявлялся человек с большой душой и глубоким содержанием».

В 1914 году Турция объявила войну России. Передовые разъезды русских продвинулись так далеко в глубь турецких позиций, что достигли истоков библейской реки Тигр.

Находясь все это время в полку, Константин Образцов равно делил все трудности и невзгоды походной жизни. Бесконечные переходы через снежные перевалы по извилистым, узким, «в один конь», тропам, по которым расстояния могут быть измерены только «саатами», то есть часами, подгорелый лаваш, печенный запросто на раскаленных камнях, — суточное довольствие на человека, грязь, паразиты, а главное — ежеминутное ожидание смерти, когда всякий казак, утверждая свою ногу в стремени, мог думать, что он делает это, может быть, в последний раз…

Стихотворный размер гимна указывает на то, что в этой исповеди нет случайных слов. Полновесные, они могут быть истолкованы как центральные и вместе с тем всего лишь начальные образы в бесконечной цепи ассоциаций мира «степных лыцарей». Мужская рифма подчеркивает специфическую особенность казачьего голоса, который неотъемлемому элементу всякой исповеди — покаянию придает скупое мужественное начало. Самые глубинные и характерные чаяния казака — воина находят здесь свое воплощение: любовь к родине, чувство сыновства, вольность, служение на благо отечества, памятование заветов прошлого и слава не уронившего чести воинства.

Песнь начинается с молитвенного обращения казачества к своей Родине:

Прежде всего обращает на себя внимание то, что при глубокой любви к своему краю само обращение производится на «ты». И это не грубость. Опрощенная в тяготах пограничной жизни натура казака не знала ярких проявлений чувства, но зато ей было неведомо непостоянство. Родина для казака в буквальном смысле всегда была частью его самого, и как к самому себе немыслимо обращаться на «вы», так немыслимо оно было и к части своего естества.

Связь казака со своей землей часто выражалась настолько зримо, что, покидая родные пределы, иной воин брал с собой набитый душистым чабрецом вещевой мешок, который служил ему подголовьем в дальних походах. Укладываясь на ночлег, иногда за тысячу верст от дома, и вдыхая ароматы трав родной степи, казак таким образом поддерживал свои силы, уносясь в сновидениях к свежевыбеленной саманной хате, тенистому ерику в летний зной или безымянному кургану за околицей — месту желанных встреч с любимой.

Характерно, что представление о Родине как земле, на которой ты родился, почве, в заключительных словах первой строфы уступает место образу водной стихии. Если углубиться в историю кубанского казачества, то мы увидим, что предки кубанцев еще в Запорожской Сечи охотно селились «на водах» — многочисленных островах днепровских разливов. Первая обитель, Екатерино — Лебяжская пустынь, основанная сразу же по переселении казаков на Кубань, была освящена в честь Николая архиепископа Мир Ликийских — Миколы Мокрого, покровителя плавающих и путешествующих, каковым сознавал себя каждый из этих молодцов. Безбрежная поверхность речных гирл и лиманов была так же привычна черноморцу, как и бескрайняя гладь степи, изредка тревожимой ковыльными волнами. Если казаку случалась нужда описать красоты кубанских лиманов, то он сравнивал их со степью: степь же в свою очередь сопоставлялась с беспредельностью водных просторов Черноморья. Живописуя разнотравье кубанской степи, «письменный» казак, например, говорил: «Здесь корень хрена бывает такой толщины и уходит на такую глубину в недра земли, как якорный канат, брошенный в морскую пучину».

Но было в казачьей душе и другое идеальное представление о «многоводной и раздольной» стихии. Река Кубань в песне — это не столько конкретное географическое понятие, сколько обобщенное, нравственное. В системе христианской символики вода всегда ассоциировалась с самим Иисусом Христом, одним из эпитетов которого был «река жизни». Пьющий из этой реки воду, по слову апостола, «не будет жаждать вовек» (Ин 4:14). Немногим доступный в своем догматическом осмыслении, этот символ был познаваем казаками в ощущениях повседневной жизни, ведомой по заветам дедовской «старовыны».

Документы рассказывают, что в прошлом веке на Кубани существовало такое обыкновение. Если какой‑либо храм приходил в негодность по причине ветхости и его разбирали, то на месте, где прежде находился алтарь, рыли колодец, водой которого пользовалась вся станица. Пытливый ум всегда мог извлечь из этого зрелища нравственный урок христианской жертвенности: ведь чем больше черпалось воды из колодца, тем чище и вкуснее она становилась.

Куда бы ни забрасывала судьба кубанского казака, его связь с Родиной должна была оставаться самой прочной — сыновней. Ключевой мыслью второй строфы и является исповедание этого сыновства.

Всякое значительное событие в истории казачье сознание всегда стремилось осмыслить и закрепить в привычных для него семейных формах. Так, в 1801 г., когда Павлом I были подтверждены права войска, войсковая канцелярия для вечной памяти «распорядилась в каждом курене обвенчать по одной доброй паре из бедных или сирот с подарком в 100 рублей».

Осознание себя членом большой семьи — казачества, где есть «мать» — «степь широкая», «река раздольная», есть отец — «батько атаман», предполагало и братское отношение друг к другу. Но это было не то братство, которое числилось в ряду идей французского вольномыслия конца XVIII в. и в основе которого лежало равенство людей друг перед другом. Неизменным идеалом казачьего братства было не равенство, а доблесть, доступная лишь немногим героям: всем остальным предлагалось равняться на нее. Это было равенство возможностей каждого при семейной опеке «старших» братьев над «младшими» и духовном росте последних. Это было равенство в достоинствах и никогда в недостатках.

Время от времени в казачьей среде даже наблюдалось стремление законодательным путем упрочить братские связи между людьми. С этой целью по городам и станицам создавались устойчивые религиозные объединения — братства. До наших дней дошел устав киевского братства, образованного еще в XVII в. В состав его членов наряду с известными духовными деятелями вроде настоятеля Киево — Печерского монастыря Исайи Трофимовича входили и светские лица, в частности гетман Сагайдачный со всем Запорожским войском. В этом «уписе» вместе с другими «братчиками» казаки — запорожцы торжественно провозглашали: «Мы, грешные, хотя и поздно пробудившись от долговременного нерадения и лености и мрачной суеты мирской, восхотели прозреть к свету благоразумия. Начинаем сей дружелюбный союз, братство церковное в богоспасаемом граде Киеве к утешению и утверждению в благочестии нашего русского рода, сынов восточного православия, обывателей воеводства Киевского, как всякого духовного, так и светского дворянского сословия, мещан всей республики и всех христоименитых людей».

По традиции аналогичные братства создавались и на Кубани. Вот, например, что говорится о них в воспоминаниях старожилов станицы Роговской: «Трудно проследить начало и возникновение этих обществ. Вероятно, их надо отнести к тому времени, когда станицы только поселились и общества эти возникли с целью благотворительной: помогать неимущим и слабым строиться на месте; так, по рассказам видно, что более зажиточные казаки сговаривались и шли пахать и сеять тем, кто сам не мог этого сделать. Но постепенно, когда благосостояние казаков увеличилось, деятельность этих двух обществ свелась на помилование и молебен о живых и на поминание и панихиду об умерших «братьях и сестрах». При этом готовятся обеды до такой степени обильные, что их хватает на несколько сот человек. Эти обеды устраиваются в каждый храмовый праздник — 9 мая, 26 июня, 6 декабря, 7 января «братчиками» и 21 апреля — на св. Георгия — «сестрами», и всегда они бывают два дня.

Взнос, обязательный для членов к каждому празднику: деньгами полтора рубля и натурой — хлеб, масло, птица, сало, мука, крупа, пшено для каши и т. д. Набирается таким образом огромное количество разного рода провизии. Роговская славится своими обедами, сюда стекается масса бедного люда из окрестных станиц, даже из Екатеринодара много приходит разного бродячего народа; но сколько бы ни собралось к обедам, считается долгом чести всех накормить».

В идеале казачье братство понималось не только как общность людей ныне живущих, но живших прежде и еще только будущих жить. Так, жители станицы Новокорсунской в память о героической гибели полковника Тиховского и 146 его сподвижников в битве с трехтысячным отрядом абреков соорудили в станичной церкви образ с перечислением на нем имен Тиховского, Гаджанова, Кривошеи, Жирового, 4 урядников и 140 казаков. Погибшие герои ежедневно поминались на ектенье наряду с предстоящими в храме жителями станицы, так что последние постоянно чувствовали их присутствие.

Казачья вольность, о цене которой вспоминаешь, перелистывая воинские уставы самых жестких времен, запрещавшие применение к казаку, наряду с дворянином, телесных наказаний…

В современных словарях слову «вольность» всегда сопутствует негативный смысловой оттенок вседозволенности. Но так было не всегда. Обласканное великим Пушкиным, это слово было окончательно искажено в мрачные годы сталинского произвола, когда репрессиям подвергались не только отдельные личности, народы, но и их языки. Словарная статья сохранила нам свидетельство приговора тех лет в виде пометки «устар.», в результате чего слово «вольность» было лишено «гражданства» и заменено в речевом обиходе менее принципиальным «свобода».

Две формы рабства издревле подавляли человека: внешняя, когда одни люди порабощали других, и внутренняя, когда поработителем по отношению к человеку выступало его несовершенство, греховность. Свобода — это независимость человека, познавшего внешнее рабство; вольность, по преимуществу, — изначальное неприятие рабства внутреннего. Свобода, по существу, — право брать, вольность — привилегия отдавать. В своем крайнем выражении первое — свободная нравственность, второе — нравственная свобода. Жертвовать жизнью за других по своему произволению — так, по крайней мере, понимало вольность христианское рыцарство, духовным наследником которого сознавало себя казачество.

История показывает нам казаков людьми развеселыми, поклонниками обжигающей горилки. Разве это не противоречит высокой нравственности? Но сами казаки не видели здесь никакого противоречия. Злом для них было не само вино, а лишь неумеренность в его употреблении. Не ставя перед собой апологетических задач, попробуем взглянуть на вино так, как смотрели на него сами казаки, воспитанные в мире с определенной ценностной системой. Излюбленным украшением всякой исправной хаты была картина «Казак Мамай». Традиционному изображению казака, играющего на бандуре, всегда сопутствовали положительные атрибуты вольной жизни: казачий герб, лихой конь, «вострая сабля» и обязательно винный штоф. Ирония здесь неуместна: вино действительно воспринималось как положительный символ. В народном представлении человек, который «пье, гуляе, добро свое пропывае, товарыство напувае, щоб вирне було», есть истинный сын казачества, потому что мнимым, меркантильным ценностям мира сего он дает решительное предпочтение в пользу подлинного, душевного богатства: щедрости, радушия и товарищеской верности. Еще в начале нашего века оставались старики, которые помнили, «как запорожец, желая погулять на ярмарке, нанимал певчих, ходил с ними по рядам, поил кого попало, бросал на драку деньги и, в заключенье, в богатом красном своем платье садился в полубочье с дегтем в знак презрения к богатству, а потом, надев старый свой кожух, весело уезжал домой». Рассказы о похождениях лихого запорожца составляли излюбленный вид досуга кубанцев.

В системе христианского мировоззрения вино имело сакральное значение. В 103–м псалме вино восхваляется как дар божий, веселящий сердце человека. Отсутствие вина считалось наказанием: «выжмешь виноградный сок, а вина лить не будешь» (Мих 6:15). Цепь чудесных действий Христа открывалась в священной истории претворением воды в вино на свадьбе в Кане Галилейской. Наконец, вино как элемент евхаристической вечери являет собой кровь самого Иисуса Христа. Таким образом, умеренное употребление вина для христианина не только повод к благодарению, но и напоминание о жертве, являющейся для него источником спасения и вечной радости (1 Кор 11:25).

В казачьей песне «Ой, хто пье, тому налывайте», популярной на Кубани в прошлом веке, интуитивно воплощено подобное же осмысление роли вина в человеческой жизни. Приведем текст этой удивительной жизнеутверждающей песни полностью:

Среди народов, принявших христианство, пожалуй, одно казачество пошло своим особым путем. Подавляющее большинство людей видело в христианстве только страдания Спасителя. Их путь — путь сострадания и сораспятия Христу. И лишь немногие понимали крестную смерть Богочеловека как исполнение великого предназначения, после которого остается только радоваться и веселиться. Этот путь — путь сорадования Христу. Именно такой дорогой пыталось идти казачество в русской истории.

Стержневое словосочетание третьей строфы «станицы вольные» указывает на то, что казачья вольность была гарантирована особыми, самобытными формами общежительства. Среди многочисленных кровопролитных сражений, в которых участвовало кубанское казачество, быть может, самым изматывающим и безнадежным было бескровное единоборство с царской администрацией за право строить свою жизнь по законам вольницы. «Не смея даже заикнуться о правах бывшей Запорожской Сечи, войско принуждено было пустить в ход хитрость. Так, оно скромно просило об отдаче ему во владение земель «на Тамани с окрестностями оной», а окрестности эти по занимаемому ими пространству в 30 раз превышали самый Таманский полуостров. Так, оно не заикнулось и словом об организации самоуправления, а впоследствии выработало свой собственный законодательный акт, служивший в сущности снимком с организации самоуправления в Запорожской Сечи».

Согласно «Порядку общей пользы» войско являлось коллективным юридическим лицом с общественной собственностью на землю. Оно имело собственное выборное «войсковое правительство», состоявшее из атамана, судьи и писаря в войсковом граде и точно такой же состав правления в каждом из куреней. Но уже Павлом I центральное войсковое правление было заменено канцелярией, в которую, кроме атамана и двух членов войска, непременно должна входить и «особа» от правительства Российского государства. Вскоре высочайшей грамотой были упразднены должности войскового судьи и писаря, а также изменен порядок утверждения атамана. Только первые три атамана: Белый, Чепега и Головатый — были еще избраны по старинному обычаю, четвертый — Котляревский — уже был назначен правительством. Наиболее тяжелый удар по казачьим вольнолюбивым традициям был нанесен в 1855 г., когда назначение войскового атамана стало производиться вообще из лиц неказачьего сословия. С самоуправлением было бы покончено навсегда, если бы подобные нововведения коснулись и куренного правления, но этого не произошло. По — видимому, высшие чиновники почувствовали, что последствия от вмешательства в глубинные сферы жизни казачества могут быть непредсказуемыми.

В 1842 г. по настоянию кубанцев права куренного самоуправления были оформлены законодательно. В согласии с народными обычаями за станичным обществом сохранялась значительная часть прав старинного казачьего круга, то есть станичники на полном сборе могли сами решать хозяйственные вопросы, судить и наказывать своих членов за различные проступки и т. д. Вероятность вынесения предвзятого решения в суде общины, основанном на принципах христианской нравственности, была ничтожно мала, так как наказания, в современном смысле этого слова, могло вообще не быть, потому что провинившегося часто передавали на суд «Афанасию Александрийскому да Федору Стратилату», то есть на покаяние храмовым святым. Станичная община оставалась всесловной: в нее входили простые казаки, войсковые офицеры, в том числе и дослужившиеся до дворянства, начиная с зауряд — есаула, местное духовенство. Функции станичной общины делились между двумя органами — станичным сбором и станичным правлением. Станичный сбор был законодательной властью и должен был руководствоваться тем общим основанием, «чтобы общественная собственность со стороны всякого незаконного притязания оставалась совершенной неприкосновенностью, чтобы польза общая всегда предпочитаема была частной, чтобы все обыватели довольствовались выгодами уровнительно и никто из них не присвоял не принадлежащего ему…». Всякое решение утверждалось непременно избыточным большинством, то есть 2/3 голосов всех домохозяев. Станичное правление представляло из себя «местную исполнительную власть, действовавшую на пространстве юрта каждой станицы». В состав правления входили станичный атаман и двое судей, которые избирались обществом ежегодно в день «праведных судей» — апостолов Петра и Павла.

Таким образом, хотя отдельные элементы общинного самоуправления и претерпевали изменения во времени, дух вольницы на протяжении всей истории войска оставался неизменным. Вглядываясь в структуру казачьего самоуправления, невольно приходишь к выводу, что еще задолго до декларируемых революцией форм народовластия казачество имело такую форму правления, которая обеспечивала ему довольно высокую степень участия простых казаков в общественной жизни.

Как не совершенно изображение казачьего мира без вольности, так нет в нем полноты и без служения. Два этих исконных качества как бы находятся на противоположных полюсах казачьего характера, то конфликтуя, то взаимодополняя друг друга. Отношение казака к основному делу своей жизни — воинской службе яснее всего выражается уточняющим противопоставлением: не служба, но служение. Действительно, в своем идеале это особый вид рыцарского христианского служения, теоретическим обоснованием которого, по — видимому, следует считать 13–й стих 15–й главы Евангелия от Иоанна: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

Было бы любопытно исследовать в истории XV‑XVI вв. факты прямого взаимодействия рыцарского института, переживающего свой закат в Западной Европе, с нарождающимися «орденами» казачества в южных областях России и Украины. Культура общего христианского вероисповедания позволяет нам говорить об идеологической преемственности этих двух явлений. Везде, где в истории появлялись люди чести — будь то английский джентльмен, немецкий дворянин, запорожский казак или русский офицер, идея рыцарства возрождалась к жизни. Это возрождение всегда составляло одну из поэтических страниц в летописи любого народа.

Идеологических параллелей между рыцарством и запорожским казачеством можно провести достаточно много. Очень важно, что сами запорожцы считали себя «степными лыцарями», призванными к особому служению. По меткому выражению И. Д. Попки, «живой изгородью» издревле селились казаки на окраинах великой и малой России, с тем чтобы оборонять православие от притязаний иноверцев. Как и их старшие братья на Западе, они давали обет безбрачия, предпочитая плотскому браку брак духовный с «невестой Христовой» — церковью.

Характерно свидетельство историка А. Скальковского о том, что когда в Покровской церкви Запорожской Сечи читалось Евангелие, то все войско вынимало сабли до половины в знак готовности защищать церковь и словом, и делом, то есть оружием. Казака не нужно было, подобно новобранцам в других странах, «заманивать» на войну различными выгодами, достаточно было сказать: «Хто хоче за християнску виру бути посаженим на кил, хто хоче бути четвертованим або колесованим, хто готов перетерпити всяки муки за Св. Хрест, хто не боиться смерти, нехай пристае до нас» — и от охотников не было отбоя.

История сохранила нам свидетельства о крестовых походах французских и немецких рыцарей, но много ли мы знаем о тех малочисленных, а потому в высшей степени мужественных вылазках запорожцев в стан врага, когда их легкие челны наводили ужас в Синопе и Трапезунде? Сохранившееся до наших дней выражение «Я есть казак именитый» указывает нам еще на одну параллель с рыцарством, в котором, по обычаю, воины получали особые имена в соответствии с их героическими поступками. Подобная же древнейшая форма награды существовала и у запорожцев. За ум казака одаривали прозвищем «Головатый», отвага отмечалась именем «Волкорез», а важные качества воина — разведчика оценивались, к примеру, таким прозвищем, как «Легкоступ».

Отправляя сечевиков на новые места жительства, Екатерина II так определяла основное назначение их службы: «Войску Черноморскому предлежит бдение и стража пограничная от набегов народов закубанских». Тогда же князем Потемкиным через Суворова была передана черноморцам печать коша Войска верных казаков с изображением воина, держащего в одной руке мушкет, в другой — знамя с крестом.

Природное добродушие малоросса — и тут проявляется существенное отличие казачества от средневекового рыцарства, свидетельствующее о его большем совершенстве, — всегда подспудно тянуло кубанского казака к мирной, домовитой жизни, и только сознание великого долга защитника не позволяло ему расставаться с оружием. Под скрип переселенческих телег, запряженных неторопливыми, под стать их хозяевам, волами, звучала над степью песня — потаенная мечта о мире:

О том, что, переселяясь на Кубань, сами черноморцы не преследовали военных целей, говорит тот факт, что, размещаясь на приграничных землях, в самом опасном месте — от Екатеринодара до Усть — Лабы — они построили только три куреня: Пашковский, Васюринский и Корсунский, остальные тридцать с лишним — в глубине обживаемых земель, оставив тем самым границу не вполне укрепленной, зато и не такой угрожающей, чтобы возбудить у горцев опасение в нападении.

Первые годы казакам удавалось жить в мире с горцами: они даже брали себе в жены статных черкешенок. Но сложившийся издревле способ ведения хозяйства у черкесов, в укладе которого важное место занимали «малые войны» с целью обогащения отбитым у неприятеля скотом и прочим скарбом, не мог гарантировать долговременного мира между соседями. Поначалу казаки больше оборонялись от горцев, ибо предписывалось влиять на них: «Не столько страхом оружия, сколько ласкою и мягкостью обращения». Но в 1797 г. 300 казаков Кубанского полка, выведенные из терпения безнаказанностью горцев, произвели набег на Кубань для возмещения убытков и захватили около 5000 баранов. Об этом было доложено императору Павлу, который приказал произвести строгое расследование, баранов возвратить, а по линии объявить, что если еще будет подобное, то виновники будут выданы горцам. Но растущую лавину военных стычек уже нельзя было остановить…

В условиях полувоенного существования на Кавказе служба казака становится для него в полном смысле образом жизни. «Вечно верхом, вечно готовы драться, в вечной предосторожности», — писал о кубанцах А. С. Пушкин. Срок службы казакам сначала вообще не был определен, увольнение ему могла дать только собственная смерть. B распоряжении военной коллегии от 1808 г. общий срок выслуги для казаков уже определялся: на полевой службе 25 лет и на внутренней — 5; всего 30 лет. В «Правилах для куренных управлений», обнародованных в 1828 г., предусматривались следующие наряды внутренней службы: 1) при войсковой канцелярии, 2) при войсковых почтах почтари и летучие, 3) в надзирателях при лазаретах, 4) при войсковых магазинах, 5) в розыскной команде, 6) при куренных валах и карауле на воротах, 7) на пристанях, 8) на соляных озерах.

Достойно удивления, что в этом казенном документе нашлось место и задушевному слову. Вот, например, строки, обращенные к командному составу: «Судя по — человечеству, не должно сверх меры угнетать никого из подчиненных, которых одна истина и начальнические ласки могут заставлять быть усердными и послушными к своим обязанностям». Или: «Имея всем таковым список, при наряде соблюдать действительную очередь так, чтобы один перед другим не отягчался и не имел бы причины затруднять начальство жалобами, не приносящими никакой пользы, кроме хлопот и взыскания с виновных».

Ответственность казака перед миром наступала очень рано. С 7 лет, то есть с того времени, когда церковь признавала необходимым исповедоваться каждому христианину, он уже был совершеннолетним — оценивал свои поступки и нес исправление.

Забота о приобретении сызмальства казаками воинских навыков возлагалась на станичных атаманов, по распоряжению которых в специальных лагерях осваивались практические упражнения, «ибо оное приносит казаку большую честь, пользу и славу, где бы он ни был, и не только обезопасивает его собственную жизнь во всяком случае, но еще охраняет спокойствие другого». Для достижения этой цели в каждом селении под наблюдением опытных урядников в праздничные или воскресные дни среди малолеток устраивались стрельбы по меткам, учебная рубка и скачки. Об успехах наиболее ловких казачат докладывали в войсковое правление. В 80–х годах прошлого века в строевом составе Кубанского казачьего войска были четырехсотенный полк и батарея из четырех орудий, состоявшие из малолеток. Одетые в белые черкески с красными бешметами и белые папахи, малолетки являли собой надежду войска, живую святыню малого отечества, за нерушимость которой на поле боя любой взрослый казак без промедления отдал бы свою жизнь. Характерно, что большинство храмов на Кубани освящалось в честь святых — воинов: Георгия Победоносца, Александра Невского. К ним по духу можно причислить и церкви, освященные в честь некоторых праздников, скажем, Воскресения (первый войсковой собор), которое понималось как Victoria над смертью.

К идеалам служения «вере» и «отечеству» казак с необходимостью добавлял и третий, нерасторжимый в своем единстве член — «царю». Перед нами одна из загадок казачьего характера. Как получилось, что в символе служения Запорожской Сечи «за веру, отечество и вольность» позднее была произведена замена последней на «царя»? Видимо, в представлениях прошлого века между ними было нечто согласное, общее, что давало основание на их взаимодополнение и даже заменяемость. Это «общее» проистекало от идеального религиозного осмысления понятий, когда истинная «вольность» воспринималась как реализация предельного личностного права на отсечение собственной воли, а «самодержавие» — как вольное изъявление божьей правды и милости через монарха. Расширяя пределы представления об отечестве от Запорожской Сечи до Российского государства, казак по необходимости должен был принять и идею государственности в той форме, в какой она испокон веков существовала на Руси.

Принятие христианства на Руси сильно способствовало изменению великокняжеского единоначалия в сторону подотчетности надмирным принципам православия, так что к XVI в. уже была выработана полная формула христианской монархической идеи: «Земля правится Божьим милосердием и пречистыя Богородицы милостию и всех святых молитвами и родителей наших благословением и последи нами, государями своими, а не судьями и воеводы, и иже ипаты и стратиги». Такое понимание самодержавия и было наследовано казачеством. Казак служил своему земному царю, зная, что и тот не освобожден от службы царю небесному.

Уже во времена Александра Миротворца наследник цесаревич почитался в России августейшим атаманом всех казачьих войск. История сохранила нам много неподдельных свидетельств большой любви населения казачьих областей к своему монарху. В 1888 г., во время посещения Александром III Кубани, на улицах Екатеринодара можно было видеть такие сцены: «Вот старушка вырывается пройти сквозь линию расставленных войск, ее не пускают, говоря, что за линию войск никого пропускать нельзя. “Как нельзя! — вопит старуха. — Царя‑то батюшку! Его всем можно видеть, я буду жаловаться”. Но, видя, что угрозы ее не помогают, она, горестно зарыдав, начинает умолять: “Посмотрите на меня — ведь у меня смерть за плечами, дайте же глянуть на нашего отца!”».

В память о чудесном спасении царской семьи во время крушения поезда в 1888 г. на станции Борки в городе Екатеринодаре было заложено два собора — Екатерининский, каждый из приделов которого был освящен по имени святого, тезоименитого какому‑либо члену царствующего дома, и Троицкий.

«На то казак родился, чтобы царю пригодился», — говаривали на Кубани: в теократической модели мира, каковой в известном смысле являлась всякая икона, казачеству соответствовал бы канон «Церкви воинствующей», оберегающей своего Домоправителя.

Памятование о тех высоких обязанностях защиты отечества, которые возлагало на казака общество, заставляло его требовательно относиться и к средствам для достижения этих целей. Когда в 1807 г. высшее начальство Черномории генерал — губернатор одесский и херсонский Дюк де Ришелье решил укрепить границы этого края путем ссылки сюда на поселение крупной партии заключенных, то войсковое правительство решительно этому воспротивилось, несмотря на острейшую нужду в мужчинах. В письме от 3 июня 1807 г. к Дюку де Ришелье полковник Ф. Бурсак, ревнуя о чести казачества, деликатно указывал на другой источник пополнения численности войска: «Всенижайше в. с. прошу о исходатайствовании у высочайшего престола позволения перечислить сколько‑нибудь тех казенных поселян семей из внутренних России губерний, кои там по малоимению земли как в хлебопашестве, так и в хозяйствах своих нуждаются, а здесь бы как в оном не имели нужды, так и отправляли бы высочайшую службу…». Эта «щепетильность» со стороны казачества стоила ему многих тысяч жизней, так как повлекла за собой промедление в решении вопроса, как известно, более чем на 10 лет, пока на Кубань наконец не было организовано очередное переселение малороссийских крестьян.

Троекратный рефрен «О тебе здесь вспоминаючи», с которого начинаются 3, 4 и 5–я строфы исповеди, заставляет нас задуматься о значении памяти в казачьей жизни. Несомненно, это одно из самых сущностных понятий как в жизни отдельного человека, так и жизни целого народа, ведь степень духовного здоровья часто находится в пропорциональной зависимости от полноты и связанности воспоминаний человека. Справедливо и обратное утверждение: одним из типичнейших признаков безумия является полная или частичная потеря памяти.

В отличие от романо — германских народов, пафос мышления которых был направлен в будущее, славяне всегда тяготели к заветам прошлого. Если в западном обществе случались смуты, то в большинстве своем оттого, что старому выражалось недоверие. В России, наоборот, такая ситуация в большинстве своем возникала от недоверия к новому. Ярким выразителем нового направления в историческом мышлении был Лютер; мышления, поверяемого традицией прошлого, — Аввакум.

Календарный день для казака начинался не с настоящего утра, а с прошедшего вечера, что соответствовало практике богослужебного цикла. В связи с этим прошлое никогда не ощущалось как нечто ушедшее, несуществующее, но всегда как начало, часть настоящего, причем лучшая его часть, ибо свой «золотой век» казачество видело не в будущем, а в прошлом: там, за синей дымкой времен остался отчий социально — нравственный идеал Запорожской Сечи. Любый и недостижимый.

Не потому ли в кубанской литературе прошлого и начала нынешнего века преобладающим было историческое направление? Действительно, лучшими представителями мыслящего казачества, заявившими о себе за пределами Кубани, были писатели — историки: Я. Г. Кухаренко, И. Д. Попко, П. П. Короленко, Ф. А. Щербина. Их произведения написаны «не научно». Вместо отстраненной сухой строгости — высокая образность, задушевность, вместо принятых в исследовательской литературе записных оборотов — почти сказовая интонация. Объяснение всегда кроется в своеобразном «пристрастном» отношении к истории, которая понималась как предание.

Сущность предания заключена в завете «Храни преданное тебе» и выражает преемственность духовного опыта всякого народа от праотцев до настоящего времени. Предание — церковно, вот почему отечественная история воспринимается как часть священной истории, временное — как часть вечного. В известном смысле первыми музеями на Кубани были церкви. Именно они брали на себя миссию сохранения наследия прошлого, как это было, например, с войсковым Воскресенским собором, выставлявшим в особо торжественные дни на всеобщее обозрение подарки Екатерины II.

Прошлое казачества изобилует примерами специфического отношения ко времени, свойственного преданию. Прежде всего это предпочтение живой устной традиции перед письменным способом передачи исторической информации. От деда к отцу, от отца к сыну. С той неизменной непрерывностью, с какой испокон веков совершался обряд священнического посвящения. Когда‑то апостолы возложили руки на Павла и Варнаву, те, проходя Листру, Иконию и Антиохию, стали рукополагать во священники других достойных христиан, которые в свою очередь продолжили цепь священной преемственности на следующих людей — без счета из века в век, так что последний с полным основанием мог сказать, что над ним были вознесены руки первого.

Именно так поступали кубанцы, когда хотели сохранить прочную память о каком‑либо знаменательном событии в своей истории: на войсковые празднества, сходы и другие важные мероприятия, проходившие в столичном граде Екатеринодаре, непременно приглашали смышленых мальчиков от всех казачьих поселений края, по два — три человека от каждого, с тем чтобы эти события были надолго запечатлены в их детском сознании. Со временем эти мальчики становились отцами и передавали все увиденное своим детям, те, становясь в свою очередь опорой семьи, передавали услышанное своим детям — так и ковалась эта живая цепочка казачьей истории.

Другой характерной особенностью предания являлась анонимность. Вместо определенных, а потому ограниченных вех памяти предание охотно использовало обобщенные обороты «во время оно», «некий муж», так что всякий слушающий, внутренне примеряясь, мог представить себя на месте героя, получив тем самым нравственный урок. Забота об увековечении собственного имени для казака никогда не была настолько сильной, чтобы соревноваться с общинной памятью громады: только эта последняя имела право на земное бессмертие, ибо что же стоила отдельная жизнь даже самого знаменитого человека, если все хорошее в ней было взято взаймы у товарищества и лишь пороки составляли личную собственность. Именно так рассуждали «письменные» казаки, оставившие потомкам следующую надпись: «Крест сей сооружен коштом некоих благочестивых граждан киевских, их же имена написаны суть на небесах».

Анонимность в предании не уничтожала человечности. В отличие от современного способа осмысления времени, восходящего к иудейской традиции празднования юбилеев (от еврейского «иовель» — звук фанфар), то есть абстрактных, «круглых» отрезков времени в 50, 100 и т. д. лет, христианское мировоззрение изначально соотносило время с человеком. Православный месяцеслов — что памятник очеловеченного времени, в котором каждый день освящается не порядковым числом, а именем какого‑либо святого. Сверх того, предание отмечает специальные дни памяти, так называемые родительские дни. Один из таких родительских дней особо почитался в казачьем краю, это 29 августа — день усекновения главы Иоанна Предтечи. Обычай поминать в этот день преимущественно воинов, положивших свою жизнь на поле брани, был установлен в 1769 г., при императрице Екатерине II, во время войны с турками и поляками.

Уникальность родительских дней заключается в том, что в эти дни поминаются не только люди исключительные: герои, подвижники, но и люди, ничем не примечательные. И это чрезвычайно характерно, потому что память к «маленькому человеку» — истинная память. Но предание идет дальше! Оно не отворачивается даже от недостойного. Однозначно осуждая, например, грех самоубийства, народное сознание все же выделяет несколько дней в году (троицкая суббота, фомин вторник и др.), в которые позволительно вспомнить и этих, самовольно лишивших себя жизни людей и «тихонько» помолиться за их пропавшие души. Высокий уровень религиозности позволял нашим предкам видеть и во враге — человека: на Бородинском поле, как известно, в свое время был поставлен памятник не только павшим русским, но и их противникам — французам, ведь перспектива внеземного существования делала братьями и погибшего казака атамана Платова, и павшего кирасира маршала Мюрата.

Исповедание казачьего «символа веры» завершается актом торжественного приношения. Ровная поверхность кубанской степи мыслится как алтарь, на который возлагается самое дорогое, что есть у казака, — доброе имя.

Перед добрым именем христианина (им же сознавал себя каждый казак) исчезало чувство социального неравенства. «Да хвалится брат униженный высотою своею, а богатый унижением своим» (Иак 1:9). Подлинным богатством становилось нечто иное. Когда‑то в глубокой древности эпитет «богатый» был применим только к человеку набожному, ибо в его первооснове была лексема «Бог». Доброе имя составляло подлинное богатство благочестивого казака, «любящего Бога, хранящего образ Его и подобием Ему богатящегося» (св. Филимон). Утверждение это не нуждается в специальных доказательствах: оно было не раз доказано историей.

Когда в 30–е годы XX в. казачество, уже лишенное прежних земельных наделов, в очередной раз было подвержено «раскулачиванию», то с иной хаты удалось взять разве что макитру квашеной капусты да мешок зерна. Спрашивается, каким же богатством обладало казачество, чтобы подвергнуться организованному голоду, высылке или физической расправе? Ответ, по — видимому, один: подлинная причина репрессий заключалась в духовном богатстве этого народа, из века в век «в Бога богатеющего» (Иоанн Сергиев) и даже в новых условиях стремящегося сохранить христианский уклад жизни.

Внешним выражением доброго имени казака, обобщавшим его любовь к родине, чувство сыновства, вольность и самоотверженность в служении на благо отечества, становится слава. Венец и непреходящая ценность ее для казачества были очевидны: «Слава казацька николы не згине!».

В славянском мире звук этого слова всегда возбуждал дорогие сердцу чувства. В группе родственных слов мы находим такие весомые, как «слово», «славянин», «православие», а в разговорном обиходе наречие «славно» выступает синонимом к словам «хорошо», «добро».

Днем славы можно назвать церемонию войскового круга, проходившего ежегодно в казачьем краю на второй день Пасхи: все достояние кубанских казаков, собранное на поле чести, выносилось из войсковой церкви на майдан на показ народу. То, что этот праздник устраивался сразу же после великодня, указывало на важность данной церемонии, значение которой для казаков было почти таким же, как и главного праздника православного календаря. В глазах всего народа казачья слава материализовалась здесь в боевых наградах и регалиях войска.

В этот день обычно устраивались пышная соборная служба и парад. Вот как проходил этот праздник еще в конце прошлого века. В 9 часов утра к зданию Кубанского областного правления в Екатеринодаре собирались все наличные чины Кубанского казачьего войска, назначенные участвовать в церемонии войскового круга, и станичные атаманы с депутатами от всех станиц. Войска оцепления располагались шпалерами по всем сторонам Красной улицы от здания правления до собора св. Александра Невского, перед которым был устроен деревянный намет для совершения богослужения в кругу войсковых регалий. С обеих сторон соборной площади возвышались специальные эстрады для городских и станичных зрителей. Как только из здания правления выносились казачьи святыни, войска брали на караул и наказной атаман открывал церемониальное шествие.

Первыми в направлении к войсковому собору отправлялись 12 нижних чинов по два в ряд — с куренными значками, унаследованными от Запорожского войска; далее депутаты от станиц несли 13 куренных медных перначей и 14 малых булав; за ними следовали полковые знамена: одно хоперское 1737 года, 14 пожалованных Павлом I, 6 — Александром I, 7 — Николаем I и 4 пожалованные императором Александром II. За ними двигался войсковой хор, несший две серебряные трубы, подаренные Екатериной II войску. Следующими по очереди шли штаб — офицеры с ассистентами, несшими грамоты Екатерины II 1792 года, повеления императора Павла I 1799 и 1801 годов, грамоты Александра I и Николая I, рескрипт Александра II и его мундир. За регалиями следовал наказной атаман, имея в руке булаву — подарок Черноморскому войску в 1792 году. Шествие сопровождалось звуками военных маршей. На соборной площади регалии окроплялись святой водой и служился благодарственный молебен. Всюду царило приподнятое настроение. То там, то тут скатывалась слеза на седой ус казака, искрился чей‑то молодой взор…

Не умирай в народе, призванном к славным подвигам оружия, не умирай и не блекни память о высоких наградах — и пусть знают о них и мать, и малые дети казака, и наезжие гости его!

Вот когда, казалось бы, казаку можно было и расслабиться: прихвастнуть былыми подвигами, утвердиться в сознании собственной значимости: но тщеславию не было места на этом празднике, потому что в конечном итоге всему, что составляло гордость кубанца, казак был обязан Всевышнему — так от века считали запорожцы. «Всякий умирающий казак, если имел на себе икону, крестик или был жалован значком или царскою медалью, непременно отписывал все это на церковь, и после его смерти его атаман или хлопец, то есть верный слуга, вешал оные на иконостасе у избранной умершим иконе».

Удивиться и помыслить! То, что многие почитают пределом своей нравственной работы — нелицемерный отказ от иллюзорных благ этого мира в обмен на славу совершенного, для казака оказывается недостаточным: ничто не желает назвать он своим. И горят наградным серебром слова на черкесках потомков славных рыцарей степи: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу», как свидетельство высшей формы человеческого бескорыстия — бескорыстия нравственного.

…Умолкают последние звуки песни. Во всех кубанских войсковых частях поющие, будь то высшие чины в офицерском собрании, рядовые казаки в своем кругу или даже их служилые товарищи — черкесы, при словах последнего двустишия:

обязательно снимали папахи и кланялись долу, так завершалось пение.

Впервые текст песни «Ты, Кубань, ты наша родина» был опубликован в «Кубанском казачьем вестнике» № 28 за 1915 год. К осени того же года песня вышла небольшой брошюрой, в 6–8 страниц, вместе с другими стихами автора. В подзаголовке песни было обозначено: «Плач кубанских казаков». Многие тогда высказывали недоумение: почему «плач»? Действительно, дела на турецком фронте не давали повода к пессимизму. Но автор настоял на своем праве. В 1916 г. песня вошла в «Сборник славы кубанцев», чтобы уже через некоторое время стать официальным гимном Кубанской рады, и тогда же была положена на музыку. Музыку к песне, как удалось установить В. П. Бардадыму, написал дирижер Кубанского симфонического оркестра М. Ф. Сириньяно.

Какова же в дальнейшем судьба автора и его произведения? По свидетельству однополчан отца Константина, жизнь его обрывается трагично. В бурные революционные годы Образцов оказался в Тифлисе, где подвергся аресту и был уничтожен как представитель «отжившего класса». Репрессировано было и его произведение: в словах песни производится замена, соответствующая новой политической обстановке, меняется размер ее исполнения, придающий голосу оптимистический тон.

Иные ценности, иные символы несут теперь в себе слова песни:

Информация о былой истории песни сокращается до минимума: ни в одном печатном издании о кубанской песне не упоминается о том, что автором ее был священник, а уж о том, что песня была избрана войсковым правительством в качестве официального гимна, и говорить не приходится. В таком «улучшенном» виде памятник был призван начать свою новую жизнь, вытеснив из народного сознания естественную поэтику первоначального текста…

Значение песни «Ты, Кубань, ты наша родина» в малой летописи нашего отечества исключительно: без преувеличения можно сказать, что с песни А. Головатого начиналась история Кубанского казачьего войска, песней К. Образцова она заканчивалась.

Все крупные события своей истории казачество всегда стремилось воплотить и осмыслить в песне. Прежде чем то или иное событие народной жизни становилось достоянием истории, оно пропевалось: если певцу удавалось сложить песнь, если мысли, дела и чувства современников ложились на музыку открытого и чистого голоса — значит, верно были приложены силы и нет места заблуждению, ведь злое, согласно неписаному нравственному закону, не поется. «Господь сила моя и песнь!» — восклицали вместе с псалмопевцом казаки, чтя наряду с политиком, полководцем и певца — творца внутренней и наиважнейшей истории — истории народной души.

Наталия Корсакова.

Михаил Петрович Колотилин — терский казак и композитор. К вопросу об авторстве музыки кубанского гимна

Это имя на Кубани известно только исследователям казачьей народной песни. Разбирая привезенные из США осенью 2001 г. документы архива кубанского казака и писателя Федора Ивановича Елисеева (1892–1987), я обнаружила интересную переписку с кубанской казачкой Марией Пухальской. Она была сестрой известных политических деятелей Кубани братьев Макаренко из станицы Новощербиновской. Закончив 1–ю Кубанскую учительскую семинарию, Пухальская преподавала в образцовой школе при семинарии в г. Екатеринодаре. Ее супругом был Ф. В. Пухальский, офицер Корниловского конного полка, которым в 1918–1919 гг. командовал Ф. И. Елисеев, бывший ему близким другом. В 1919 г. Елисеев благословил их брак. В 1920–м Пухальские эмигрировали во Францию, а после Второй мировой войны проживали в США, в штате Калифорния.

В письме Елисееву от 24 января 1982 г. Пухальская благодарит его за сообщенное имя автора музыки кубанского гимна — песни «Ты, Кубань, ты наша Родина», как пишет она, «дабы не потерялась она где‑то в забвении». Автором песни Елисеев называет «достойного терского казака, музыкально образованного, Михаила Петровича Колотилина». В одном из писем она также пишет о том, что в газете «Новое русское слово» в начале 1970–х годов ей уже приходилось читать заметку о Колотилине как об авторе музыки кубанского гимна, и обещала найти эту статью и выслать ее Елисееву.

Известная песня «Ты, Кубань, ты наша родина», ставшая народной, а впоследствии (1995 г.) и гимном Краснодарского края, звучит сейчас в обработке композитора, художественного руководителя Кубанского казачьего хора Виктора Захарченко. В словах и музыке этой песни отражены величие и красота Кубани, ее история. Автор слов песни — священник 1–го Кавказского полка Кубанского казачьего войска о. Константин Образцов (1877–1917).

Впервые стихотворение «Ты, Кубань‑ли, наша Родина» было опубликовано 12 июля 1915 г. в «Кубанском казачьем вестнике» № 28. Стихотворение также было напечатано вместе с другими стихами автора под заглавием «Плач кубанских казаков» в книге, изданной в Тифлисе в конце 1915 г.

Песня на стихи К. Образцова уже в 1916 г. исполнялась во многих казачьих полках на Кавказском фронте. Донской атаман А. П. Богаевский писал: «Удивительная задушевность, глубокое чувство к родному краю, красота строя и напева делают ее одним из высоких образцов народной поэзии. И недаром все мы, казаки какого бы войска ни были, так искренне любим эту прекрасную песнь».

Описание истории создания песни впервые было опубликовано в 1930 г. далеко от родины, в Париже. Ф. И. Елисеев издал брошюру «История войскового гимна Кубанского казачьего войска». Автор стихов, по сообщению Елисеева, в самом начале революции был расстрелян большевиками в Тифлисе.

По приказу атамана Кубанского казачьего войска в эмиграции Вячеслава Григорьевича Науменко (1883–1979) от 25 февраля 1921 г. в Константинополе песне «Ты, Кубань, ты наша Родина» был придан статус войскового гимна. В приказе атаман В. Г. Науменко так писал о значении песни: «…песня эта неоднократно играла историческую роль в жизни кубанского казачества. По возвращении кубанцев в родной край из 1–го Кубанского похода песня пелась во всех торжественных моментах жизни кубанцев. Ныне, когда мы выброшены на чужбину, пусть песня эта напоминает нам о славном боевом прошлом, о радостях побед и тяжелых страданиях трехлетней борьбы за счастье Родины и за свою свободу».

Документы Военно — исторического архива в Москве помогли восстановить биографию и деятельность терского казака композитора Михаила Петровича Колотилина (1863–1917). Он родился в станице Сунженской, имел хорошее общее образование и музыкальное, полученное в Тифлисском музыкальном училище и Императорской капелле. Природа одарила Колотилина звучным, редким по красоте голосом, что и определило его жизненный путь. В послужном списке Михаила Петровича указано, что на верность службе, к присяге он был приведен в январе 1883 г. Свою службу он начал регентом хора конвоя главнокомандующего Кавказским военным округом, с зачислением в 1–й Сунженско — Владикавказский полк, затем регентом хора конвоя наместника императора на Кавказе в Тифлисе. Находился он в этой должности до июня 1917 г.

За время своей безупречной службы Колотилин был награжден серебряными и золотыми шевронами за сверхурочную службу, золотой Бухарской медалью 2–й степени, серебряной медалью с надписью «За усердие» на Александровской ленте за 10 лет сверхсрочной службы, за 15 лет сверхсрочной службы — золотой медалью на Андреевской ленте, серебряной медалью на Аннинской ленте и бронзовой медалью к 300–летию Дома Романовых.

Колотилин много потрудился над организацией хора, который в первое время состоял всего из 12 человек, а к 1913 г. хор стал уже одним из лучших на Кавказе. В начале XX в. Колотилин получил известность как композитор. Были изданы его произведения: «Терские казачьи песни» (СПб, 1897), «Сборник казачьих маршей и песен» (М., 1900), «Сборник кавказских военных песен» (Тифлис, 1907), «Историческая песня гребенских казаков» (СПб, 1913) и др.

В казачьих хорах в конце XIX — начале XX в. получили популярность его произведения: «В Маньчжурию», «Приветствие войсковому атаману», «Вспомним, братцы, дружно грянем, Тер — Гукасов с нами был», «Херувимская», «Бой под Иканом», «Не орел под облаками», «Кавалерийские сигналы», «Полно, когда‑то», «Спишь, ты спишь, моя родная», «Марусенька, казачка, не грусти» и др.

В 1907 г. Колотилин организует в г. Владикавказе состязание певче — ских станичных хоров Терского казачьего войска. Лучшие хоры были представлены к наградам: серебряные кубки, золотые жетоны регентам и серебряные — певчим. Все станичные хоры в свой репертуар включали произведения Колотилина.

Интересно отметить, что в 1911 г. наказным атаманом Кубанского казачьего войска М. П. Бабычем были изданы правила для конкурса на составление кубанского войскового марша. В правилах отмечалось, что «достоинство марша должно определяться помимо художественности и яркого настроения рельефным выражением характера и жизни кубанских казаков, наличностью музыкальных фраз и аккордов, особенно в каденциях, употребляемых малороссийским народом, а также, если автор найдет необходимым, и музыкальной характеристикой народов, соприкасающихся с кубанскими казаками». Среди музыкальных источников, предложенных в качестве примера, были и произведения Колотилина.

В начале XX в. большое внимание уделялось состоянию военных оркестров и хоров, в том числе и казачьих. Существенно улучшается общественный и материальный статус регентов и капельмейстеров. В 1910 г. императором Николаем II была утверждена комиссия по улучшению музыкального дела в армии и на флоте.

В 1913 г. в городах Тифлисе и Владикавказе торжественно отмечался 30–летний юбилей музыкальной и военно — служебной деятельности регента хора конвоя Кавказского наместника М. П. Колотилина. Во многих публикациях говорилось о его таланте и прекрасных душевных качествах.

Проживал Колотилин в собственном доме в Тифлисе по улице Ермоловской. У Михаила Петровича была большая семья — пять сыновей: Георгий (1888 г. р.), Петр (1892 г. р.), Сергей (1899 г. р.), Федор (1902 г. р.), Николай (1904 г. р.) и четыре дочери: Мария (1891 г. р.), Елисавета (1894 г. р.), Елена (1896 г. р.) и Надежда (1898 г. р.). Сыновья Георгий, Петр и Сергей, обладая великолепным сильным басом, служили певчими в хоре конвоя наместника Кавказа. Сергей поступил певчим в хор главнокомандующего Кавказской армией уже после смерти отца, в июле 1917 г.

Архивные документы свидетельствуют о дружеских отношениях Колотилина с императором Николаем II и членами его семьи. В 1910 г. он сопровождает государыню императрицу Марию Федоровну в Копенгаген. Датский король награждает его серебряной медалью, а императрица — золотыми часами. В 1914 г. он отправляется вместе с императором в поездку по казачьим областям, и за образцовое исполнение службы пожалован золотыми часами с цепочкой, с изображением герба царя Михаила Федоровича. Во Владикавказе Колотилин организовал блестящий концерт в саду атамана, рассадив певчих и музыкантов хора на деревьях, что придало особую оригинальность концерту и понравилось императору.

В хоре конвоя наместника на Кавказе служили и кубанские казаки. По правилам комплектования хора он состоял из казаков младшего возраста строевого разряда полков Кубанского и Терского войск, расположенных в Кавказском военном округе. Причем в хоре должно было состоять две трети кубанцев и одна треть терцев всех четырех сроков службы. Совместная служба терцев и кубанцев была традиционна для истории этих войск не только в Кавказском военном округе, но и за пределам России. Так, например, в охране Русской миссии и консульства в Персии служили «безукоризненной нравственности и трезвого поведения» казаки 1–го Екатеринодарского, 1–го Черноморского и 1–го Сунженско — Владикавказского полков.

В 1915 г. Михаил Петрович заканчивает Тифлисскую школу прапорщиков и отправляется на Кавказский фронт в действующую армию. На фронте оказались и его сыновья — Георгий, Петр и Сергей. Главной задачей регента хора было — поддержание боевого духа русской армии песней. Служба Колотилина и его сыновей проходила рядом с кубанскими казаками, в тех местах, где и родилась эта песня.

В годы Первой мировой войны по предложению императора комиссия по улучшению музыкального дела в армии отмечает наградами капельмейстеров, регентов и певчих хоров, которые находились на фронте. В 1916 г. Колотилин был награжден орденом Св. Анны 3–й степени «за отлично — усердную службу и труды, понесенные во время военных дей — ствий».

По воспоминаниям родственников композитора, в 1916–1917 гг. в Тифлисе была издана граммофонная пластинка с произведениями Колотилина, на которой была и песня «Ты, Кубань, ты наша Родина», под названием «Кубанская казачья песня». В каталоге Российского государственного архива фонодокументов удалось найти пластинку 1913 г. выпуска фирмы «Зонофон» «Песни и произведения М. Колотилина, регента казачьего терского хора», среди которых: «Устали мы», «Русь», «Алла верды» — кавказская застольная, «У ворот, ворот» — русская плясовая, «Ой зийди, зийди, зоренька» — малорусская песня.

Умер Михаил Петрович от сердечного приступа 6 июня 1917 г. в Тифлисе и был похоронен в станице Сунженской. Императрица Мария Федоровна приняла участие в устройстве его детей в пансионы и получении пособия вдове. Известно, что сыновья Георгий и Федор эмигрировали в 1920 г. в Европу.

Атаман Терского казачьего войска в эмиграции Н. Н. Протопопов, сын казака станицы Екатериноградской, составил список умерших терских казаков на чужбине, который передал во время своего посещения г. Владикавказа в 1994 г. Из этого документа стало известно, что Федор Колотилин погиб в иностранном легионе в Сирии, а Георгий умер в Болгарии, в Софии. Семья Колотилина на родине подверглась репрессиям, и судьба остальных детей неизвестна. Были утрачены награды, уникальные фотографии, где Михаил Петрович снят с императором, и память об этом замечательном русском человеке.

Большую исследовательскую работу о жизни и деятельности М. П. Колотилина проводит атаман станицы Владикавказской краевед Дмитрий Дмитриевич Лозовой. Им были просмотрены документы архива в г. Владикавказе, а также найдены семейные фотографии Колотилина.

Песня «Ты, Кубань, ты наша Родина» была привезена в суровые годы с фронта, забылось имя композитора, она стала народной. Может быть, автор музыки и хотел, чтобы она стала народной и объединяла в тяжелые и радостные минуты жизни всех казаков.

Виктор Захарченко.

Слово о г. М. Концевиче

В истории отечественной фольклористики есть немало имен известных собирателей, исследователей и пропагандистов народной песни, внесших заметный вклад в дело изучения традиционной народной культуры. Назовем хотя бы имена П. В. Киреевского, П. И. Якушкина, П. В. Шейна, М. Е. Пятницкого, А. М. Листопадова. К этой славной плеяде следует отнести и имя талантливого музыканта и фольклориста Григория Митрофановича Концевича.

Родился он 17 ноября 1863 г. на Кубани, в станице Старонижестеблиевской. После окончания Кубанской учительской семинарии и двух лет работы учителем пения в Тенгинской школе поступил на трехгодичные регентские курсы при Петербургской капелле и успешно окончил их. После этого Концевич работал учителем музыки и пения в Ладожской учительской семинарии. С 1 октября 1892 по 1 октября 1906 г., т. е. ровно 14 лет, он являлся регентом Кубанского войскового певческого хора, успешная деятельность которого продолжалась с 1811 по 1920 г. Г. М. Концевич был разносторонне образованным музыкантом, яркой творческой личностью, благотворное влияние которого на развитие музыкальной культуры Кубани по достоинству пока еще не оценено.

Как дирижер — хормейстер он поднял, по отзывам современников, исполнительский уровень Кубанского войскового певческого хора на большую высоту. Будучи настоящим фанатиком своего дела, он тщательно искал по станицам певческие кадры для хора, обучал их музыкальной грамоте, сольфеджио и вокальной технике. С целью изучения работы лучших хоров Концевич за свой счет выезжал в Петербург, Москву, Киев, Ростов — на — Дону, Воронеж и все лучшее, что находил в работе других хоров, тотчас же применял у себя в хоре. Основной задачей Кубанского войскового певческого хора являлось, конечно же, исполнение духовной музыки во время церковных служб. Однако творческая деятельность хора не ограничивалась этим. Она была значительно расширена за счет выступлений в светских концертах, которые регулярно проходили в городском саду и концертных залах Екатеринодара, а также других станицах края. Исключительно широким был репертуар. Хор исполнял произведения М. Глинки, А. Даргомыжского, Д. Бортнянского, М. Березовского, П. Чайковского, В. Моцарта, Л. Бетховена, Р. Шумана, украинские и русские народные песни в обработке Г. Концевича и М. Бибика. Газета «Кубанские областные ведомости» писала: «Все свои номера хор исполнял хорошо: верно, стройно, эффектно, с разнообразными оттенками… Г. Концевич, как видно, вполне мастер своего дела, а хор, находившийся под его управлением, хорошо дисциплинирован в музыкальном отношении».

Концевич был профессиональным композитором, создавшим незаурядные хоровые сочинения, такие как «Кантата памяти К. Д. Ушинского», «Памятник» на стихи А. С. Пушкина, четырехчастное духовное сочинение «Молебное пение» и др. Григорий Митрофанович считался признанным учителем пения и музыки; с учебной целью он написал классное пособие по обучению пению, а также большой цикл для хора без сопровождения «Четыре времени года» из 40 произведений на стихи русских поэтов: Пушкина, Некрасова, Кольцова, Никитина, Плещеева и др. Им было также создано пособие в помощь учителям «Школьное пение», составленное по хрестоматийному принципу из русских народных песен. Музыкально-педагогической и просветительской деятельностью Григорий Митрофанович занимался, по существу, на протяжении всей своей жизни.

В 1906 г. Г. М. Концевич организовал школу для обучения певчих музыкальной грамоте. Благодаря ему певчие получали профессиональную квалификацию «станичный регент». Они изучали регентское дело: церковный устав, теорию музыки, основы гармонии, сольфеджио, церковную литературу, дирижирование. Для певчих им был организован и отдельный оркестр, в котором Григорий Митрофанович играл первую скрипку.

Его ученики становились регентами станичных хоров. Он воспитал талантливого преемника Я. Тараненко, который после ухода Концевича возглавил Кубанский войсковой певческий хор.

Наконец, Г. М. Концевич был талантливым собирателем, исследователем и неутомимым пропагандистом кубанской народной песни. В «Кубанском казачьем листке» за 7 апреля 1813 г. в сообщении «Доклад Г. М. Концевича» говорилось: «Докладчик чуть ли не с детства интересуется уже этим делом (народной песней. — В. З.) и, во всяком случае, со школьной семинарской скамьи начинает записывать песни. Будучи затем преподавателем учительской семинарии (в ст. Ладожской), он серьезно отдается своей страсти и вменяет ученикам в обязанность записывать во время каникул все песни, которые только поются в станицах. Затем еще с большей кропотливостью эта работа продолжается в бытность Григория Митрофановича регентом Войскового певческого хора и после, когда он специально командируется по области». Он продолжал дело собирания, изучения и пропаганды народных песен на Кубани, начатое Е. Передельским, М. Бибиком, П. Кириловым, А. Бигдаем, П. Махровским и др. Более того, он сумел поднять его на высокий профессиональный уровень.

Изданное наследие Г. М. Концевича — фольклориста (сборники и статьи) огромно. Им опубликовано в 1904–1911 гг. семь выпусков «Малороссийских песен», куда вошло 200 трехголосных и четырехголосных песен без сопровождения из репертуара Кубанского войскового певческого хора (в каждом выпуске по 25, 30 или 40 песен); сборник «Малороссийские народные песни кубанских казаков» из десяти песен для одного голоса с сопровождением фортепиано; сборник «Бандурист», составленный из 200 песенных текстов малороссийских песен без напевов, куда в основном вошли тексты песен из ранее изданных им сборников; сборник «Песни казаков» из 20 линейных песен; подготовил к изданию сборник «Музыка адыгов», в который вошли более 200 песен и инструментальных наигрышей.

Собирательская и издательская деятельность Концевича до 1906 г. проходила под несомненным влиянием его практической работы с Кубанским войсковым певческим хором и носила прежде всего просветительский, а не научно — исследовательский характер. Поэтому в своих сборниках он не указывал, где, когда и от кого были записаны песни, не классифицировал их по жанрам. Вполне вероятно, что Концевич включал в выпускаемые им сборники не только песни, записанные им на Кубани, но и брал песни из других украинских сборников.

Это можно выяснить путем сравнения песен из сборников Концевича с песнями, помещенными в различных сборниках украинских народных песен.

Все песни в сборниках Концевича даны в трех- или четырехголосном изложении a cappella (за исключением десяти песен, аранжированных для одного голоса в сопровождении фортепиано). И хотя сборники народных песен сделаны композитором и дирижером — хормейстером, формировавшим концертный репертуар войскового певческого хора, тем не менее все обработки выполнены им скорее с осторожностью фольклориста, что свидетель — ствует об исключительно бережном отношении к напевам, текстам и хоровой фактуре, о тонком чутье и понимании особенностей стиля черноморских казачьих песен.

Хоровая фактура большинства аранжировок близка к оригиналу. В обработках Концевича не ощущается особой активности авторского начала. И лишь в некоторых хоровых обработках песен, например: «Ихав козак за Дунай», «Щедрик — ведрик», «Ой ну, коте, та коты но», «Диду мий, дударыку» и др. — Концевич выступет как композитор, мастерски владеющий средствами хоровой выразительности, дает вариационно развернутое свое индивидуальное толкование песен.

Сборники Концевича пользовались большим спросом, все они были переизданы, а первые три выпуска — дважды.

После ухода Григория Митрофановича из войскового певческого хора, т. е. с 1 октября 1906 г., специально для него была введена должность «собиратель казачьих песен». Основное свое творческое внимание он сосредоточил на собирании казачьих песен, причем не только черноморских, но и линейных, а также на теоретическом изучении собственного материала и подготовке новых сборников. Так, например, в 1911 г. в Москве вышел первый выпуск сборника «Песни казаков», составленный из 20 линейных песен на три и четыре однородных голоса без сопровождения. Сборник был посвящен 100–летнему юбилею Кубанского войскового хора. Очевидно, Концевичем была задумана новая серия сборников песен линейных казаков, о чем свидетельствует сообщение Бюллетеней ОЛИКО: «…депутация в лице В. В. Скидана, Б. М. Городецкого и Г. М. Концевича лично возбудила ходатайство перед наказным атаманом Кубанского казачьего войска о скорейшем издании за счет Кубанского казачьего войска гг. Кошицем и Концевичем кубанских песен и об ассигновании из того же источника необходимых средств на продолжение начатых Концевичем работ по записи на местах памятников Кубанского творчества".

Но казачье командование ходатайство депутации не удовлетворило, необходимых денежных средств не выделило, поэтому продолжение выпусков «Песни казаков» так и не последовало.

* * *

Об одном, дошедшем до меня по промыслу Божьему, рукописном сборнике казачьих песен Г. М. Концевича мне хочется рассказать особо. Много лет я собирал сборники народных песен из репертуара войскового певческого хора в обработках Григория Митрофановича, изданных до революции, а также его авторские сочинения, все, что имело прямое отношение к имени этого выдающегося музыкального деятеля Кубани, Украины и России. А на ловца, как известно, и зверь бежит.

Около десяти лет тому назад Кубанский казачий хор давал концерт в Самаре. Я не смог тогда поехать на гастроли по городам России, т. к. лежал в Краснодарской краевой больнице после очередной операции. Но судьба всегда была ко мне более чем благосклонна. После концерта в Самаре к руководителю оркестра Ф. Каражову подошел небольшого роста старичок и начал спрашивать художественного руководителя. А поскольку меня не оказалось, то он велел передать мне сборник казачьих песен. К сожалению, ни фамилии, ни отчества, ни адреса этого старика артисты хора не спросили. А жаль. Возможно, что у подателя сборника Г. М. Концевича были и другие материалы собирателя.

Когда я с трепетом взял в руки переданную мне книгу, то это оказалась большого формата на плотной бумаге рукопись Г. М. Концевича. Я глазам своим не поверил. Чудо, да и только! Читаю: «Песни кубанских казаков. Собрал учитель пения при Кубанском войсковом певческом хоре и собиратель Кубанских казачьих песен Г. М. Концевич. В период — от 15 января по 17 февраля 1911 г.». Меня поразил удивительной красоты каллиграфический почерк Григория Митрофановича. Каждая буковка выписана тушью с любовью, словно рукой художника. В правом верхнем углу титула рукописи написано его рукой уже фиолетовыми чернилами: «Кубанскому Научному Музею в дар от Г. М. Концевича. 1927 года 3/VII. Рукопись — автограф». Вот это для меня поистине был дар Божий.

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я начал внимательно просматривать рукопись, — это принципиальное отличие рукописного сборника казачьих песен Г. М. Концевича от всех его изданных сборников. Там все песни были изданы в трех- и четырехголосной обработке для войскового певческого хора. В рукописном же сборнике, включающем 56 казачьих песен, почти все песни даны в одноголосном изложении. Три песни — в двухголосном. И только одна под № 18 «Ой, дуду, ой дуду», записанная в станице Сергиевской, дана в четырехголосной обработке для певческого хора.

Второе: Г. М. Концевич впервые в этом сборнике указал место записи каждой песни, фамилии, имена и отчества их исполнителей и время записи: день, месяц и год. Таким образом, в этой рукописи собиратель показал себя уже не столько регентом и талантливым композитором — аранжировщиком войскового певческого хора, для которого он собирал и обрабатывал песни, а настоящим фольклористом — этнографом, бережно зафиксировавшим аутентичное звучание песен. Рукопись сборника дает ясное представление о методике записи песен и подтверждает высокую репутацию Концевича — фольклориста. Каждая страница рукописи освещена его сердечной и самозабвенной любовью к народной песне. Сколько же таких рукописей было у него? Судя по его многолетней и целенаправленной собирательской работе, можно предположить, что их было несколько. Но уцелели ли они в годы Гражданской войны и репрессий, чего не удалось избежать и Григорию Митрофановичу?

Ну а третье, что меня просто поразило в рукописном сборнике, — это то, что первым музыкантом — фольклористом и композитором, который записывал народные песни в моей родной станице Дядьковской Кореновского района, в которой я родился и вырос, оказался не кто иной, как первый художественный руководитель Государственного Кубанского казачьего хора Григорий Митрофанович Концевич! Это удивительное совпадение не объяснить никакой логикой, кроме неисповедимого Провидения.

И еще один поразительный факт. Исполнителем пяти песен, записанных в станице Дядьковской Г. М. Концевичем, был казак Архип Иванович Мисько. И когда я спросил у моей матери, Натальи Алексеевны, а знала ли она того казака и знает ли хату где он жил, она ответила: «А як же. Я сама була ще дивчинкой, а уже нянчила у Архипа Ивановича йго дитэй. Бо я же була кругла сырота, а жить‑то якость надо було». После этого имя Григория Митрофановича стало для меня не только еще дороже, но и намного роднее. Песни, записанные от Архипа Ивановича, знала и мама. И многие другие песни этого сборника я записывал в юности в станице Дядьковской, в частности, любимую песню моей матери «Браты мои, браты мои, браты соловэйкы». Вот уж действительно чудны дела Твои, Господи.

* * *

Большой интерес представляет фольклорная научно — исследовательская деятельность Концевича. В 1913 г. в VI выпуске сборника «Известия Общества любителей изучения Кубанской области» была опубликована его статья «Чумаки в народных песнях» (другая статья «Пьяницкие песни» была прочитана им в декабре 1913 г. на заседании этого общества). Статья «Чумаки в народных песнях» была написана им под влиянием объемной работы украинского фольклориста Рудченко о чумацких песнях с таким же названием, на которую и ссылался Концевич. Материалом для статьи послужили сорок чумацких песен, записанных им в станицах Дядьковской, Новоплатнировской, Новолеушковской, Калниболотской, Шкуринской и Канеловской. В статье Концевич дал тридцать чумацких песенных текстов, распределив их по примеру Рудченко на шесть тематических групп. Именно желание познакомить читателей с чумацкими песнями на Кубани, которые сохранились целиком («…и теперь — пишет Г. М. Концевич, — с любовью и осмысленно поются нашими стариками — казаками, перенявшими их от своих дедов и прадедов, близко соприкасавшихся к самим чумакам»!), и было основной целью статьи. Он понимал, что для теоретических обобщений недостаточно этого материала и необходимо провести большую собирательскую работу по записи чумацких песен на Кубани.

Говоря об исследовательской работе Концевича, надо сказать, что его незаурядное дарование музыковеда — фольклориста на удивление ярко и глубоко раскрылось в крайне трудное, трагическое послереволюционное время, когда на Кубани шли жестокие процессы расказачивания, коллективизации, сопровождавшиеся голодом 1933 г. и сталинскими репрессиями. В годы «пятилетки безбожия» (1932–1937 гг.) повсеместно уничтожались священство и храмы. Был уничтожен и храм святого Александра Невского в Краснодаре, в котором многие десятилетия выступал Кубанский войсковой певческий хор. Гонения на народное искусство и все национальное доходили до прямых запретов, тем не менее в этот трудный период Концевич все свое время отдает делу собирания народных песен. В статье «Этнографическая музыка» Григорий Митрофанович писал: «У каждого народа есть свой музыкальный язык, как и слова родной речи. Народная музыка, или музыкальный фольклор, есть продукт непосредственного творчества народных масс, его живой, естественный, правдивый отпечаток переживаний». И далее он продолжает: «Из всех видов изящных искусств музыка наиболее ярко представляет художественную деятельность народа.

Все моменты человеческой жизни, начиная от его рождения и кончая могилой, с удивительной точностью сфотографированы при помощи звуковых комплексных движений, облеченных в определенные формы. Особенно выпукло и красочно рисует ее песня, созданная самим народом.

Народная песня, полная неподражаемой поэтической красоты, представляет собой богатый материал, проливающий свет на историю той или иной народности.

Песня — это самая простая древняя форма народного художественного творчества, представляет соединение поэзии с музыкой. Песня народная — это безыскусственное поэтическое произведение — сложена неизвестными авторами, выражала и выражает переживания отдельных лиц и чаще целого сословия, есть достояние народа».

Круг научных и художественных интересов Г. М. Концевича расширился. Не прекращая работу по записи кубанского казачьего фольклора, он сосредоточил свое внимание на собирании и изучении песенного и инструментального фольклора адыгов.

Летом 1931 г. Концевич совместно с известным адыгейским писателем И. С. Цеем в течение двух месяцев находился в фольклорно — этнографической экспедиции по Адыгее и записал 164 песенные и инструментальные мелодии. Экспедиция, по сообщению Концевича, посетила 12 аулов. В записи музыкального фольклора в качестве информатора принял уча — стие 101 человек, а слушателей, собиравшихся в момент записи в каждом ауле, было до 70 человек. Кроме того, в 1935 г. Концевич записал еще 50 адыгейских напевов. На основе собранного и нотированного материала он составил названный выше сборник «Музыка адыгов», включивший более двухсот вокальных и инструментальных мелодий. Однако этот сборник не был издан, его материалы хранятся в Адыгейском республиканском институте гуманитарных исследований. Там же имеются «Записки профессора Концевича», предназначенные, вероятно, в качестве вступительного раздела к составленному им сборнику, и рукописная статья «Этнографическая музыка».

В «Записках» Концевич изложил свои методы музыкальных записей и подтекстовок в слогонотах, описал условия работы экспедиции, отношение исполнителей и слушателей к записям музыкального фольклора, привел примеры нотаций песенных и инструментальных мелодий, а также подробные паспортные данные по каждому записанному произведению, наконец, дал обстоятельное научное описание и подробные характеристики четырех народных музыкальных инструментов — это шичепшин, камыль, пхачич, эпепшин.

Участник этой экспедиции писатель И. Цей, записывавший тексты песен, также дает восторженную оценку самоотверженному труду Концевича, его упорству в желании точно записать самобытное народное музыкальное искусство адыгов. «Он, имея многолетний опыт в записи кубанских казачьих песен, обладая большой любовью к этому делу, перенес все это и в дело записи адыгских песен. По шестнадцать часов просиживал Г. М. над записями мелодий, увлекаясь этой работой, как молодой человек. Он старался записать их точно, как звучат они в передаче от певца, гармоники или «шичепшин»… И Г. М. Концевич справился с этой поистине трудной задачей — он записал все… положив начало огромному делу возрождения нашей адыгейской национальной музыки».

Музыкальный фольклор адыгов в записях Г. М. Концевича является выдающимся историческим научно — художественным документом. Но рукописи, как видно, в самом деле не горят: чудом уцелевшие, они рано или поздно доходят до читателей. И хотя заново подготовленный сборник вышел в свет с опозданием более чем на 60 лет, тем не менее актуальность его не уменьшилась, поскольку вопросы национального и культурного возрождения стали сегодня, по существу, главными в жизни всех народов нашего многонационального государства. Думается, не одно поколение музыкантов, композиторов, фольклористов, филологов, историков будет обращаться к материалам этого сборника в поисках ответов на самые глубокие и острые вопросы становления и развития национальной культуры адыгов. Будут даваться разные оценки и самому сборнику, и отдельным песням и наигрышам, входящим в него, и профессиональному труду Г. М. Концевича.

Мне же хочется отметить следующее.

Сборником «Музыка адыгов» Г. М. Концевич продолжил традицию русских музыкантов: записывать и обрабатывать музыкальный фольклор разных народов, в том числе и кавказских. Обращение Григория Митрофановича к адыгейскому фольклору подкупает своей искренней увлеченностью, уважительным отношением. Для него это был тяжелый и даже мучительный труд, но исключительно важный по своим научным и художественным целям. «Первые дни для меня были мучительны и болезненны, — пишет Концевич в своих «Записках». — Казалось даже одно время, что точно записать песню, резко отличающуюся от русской или украинской, не представляется возможным вследствие особой специфики, своеобразия тембра, неравномерного ритма, песню, насыщенную форшлагами, синкопами, с быстрым темпом при исполнении. Чрезмерное внимание, напряженная сосредоточенность, упорство во что бы то ни стало записать песню (хоровую в особенности), 16 и даже 18 рабочих часов в сутки в первые дни мало помогали, вызывали сомнение… Но в дальнейшем эти трудности сгладились и работа вошла в нормальное русло».

Фольклористическая работа Концевича характеризуется тщательностью и скрупулезностью. Во время записи он старался не упустить из поля зрения ни одной детали. Его лаконичные замечания, касающиеся плана работы экспедиции, процесса записи, поведения исполнителей и слушателей во время пения, весьма содержательны. Блестяще сделаны им этнографические описания музыкальных инструментов и составных частей фонографа.

Вчитаемся в его скупые строки: «Комната уже переполнена; молодежь у дверей, наружные окна усеяны юными головками…» («Записки профессора Концевича», далее все цитаты из них же); «Любовь к родной песне и к музыке вообще настолько сильна, что старики готовы просиживать ночи, перебирая в своей памяти дорогие для них песни, и с юношеским азартом петь их без конца…»; «Эта песня почти забыта; во всей Адыгее ее помнят два — три человека, не более…»; «Камыль в настоящее время имеет весьма небольшое распространение (5–6 камылистов) во всей Адыгее… Репертуар камылистов богатый, разнообразный и оригинальный…»; «Будущее «азиатской» однорядной шестнадцатиклавишной гармоники угрожает вытеснением этого излюбленного черкесами музыкального инструмента, отсутствием его на рынке; на фабриках же изготовляются преимущественно «венские» двухрядные…». Эти короткие замечания свидетельствуют не только о высоком профессионализме Концевича, но и о его личной обеспокоенности дальнейшей судьбой народной культуры адыгов.

С чувством огромной ответственности я взялся за музыкальное редактирование сборника «Музыка адыгов». Редактирование народной музыки — дело исключительно сложное и трудное. И хотя история фольклористического нотирования практически длится уже более двухсот лет, тем не менее многие проблемы нотирования народной музыки остаются нерешенными. Их решение требует, с одной стороны, разнообразных музыкально — теоретических знаний, а с другой — знания специфики музыки устной традиции, принципиально отличающейся от композиторской, письменной традиции. Трудность музыкального редактирования усугубляется, когда редактору приходится иметь дело с музыкальным материалом малознакомым или незнакомым вообще. Поэтому мне, впервые соприкоснувшемуся непосредственно с самобытной музыкой адыгов, пришлось, естественно, внимательно проанализировать рукописные нотные расшифровки, сделанные Концевичем, а также изданные сборники народной музыки адыгов. В результате этого мне открылись некоторые особенности мелодики, ритмики адыгской народной музыки, как отдельные частности, например ритмическая полифония певца и хора, так и свойства более общего порядка. Например, в музыкальной структуре адыгских песен, на мой взгляд, как правило, присутствуют два противоположных начала: а) постоянное, неизменное и б) изменяемое, импровизированное. Постоянным, стабилизирующим началом является хоровая партия, обычно исполняемая мужчинами в унисон, и инструментальное сопровождение ударных инструментов пхачича (трещотки) и хлопки в ладоши. Импровизированным, свободным началом является пение солиста (высокого мужского голоса) и инструментальное сопровождение на камыле, скрипке (шичепшине). Эти два диалектически противоположных начала и создают, вероятно, впечатление у слушателей живого, сиюминутного рождения песни.

Приступая к музыкальному редактированию сборника Концевича, надо было определиться и в его методике. Известно несколько методов нотирования народной музыки, сложившихся исторически. Первый из них основан на слуховой записи с голоса певца и, по существу, не является фольклористическим, поскольку использует практику записи композиторской музыки и общепринятую музыкальную теорию. Яркими представителями слухового метода были прежде всего композиторы — классики. В русской музыке это М. И. Глинка, Н. А. Римский — Корсаков, А. К. Лядов, М. А. Балакирев; в украинской музыке — Н. В. Лысенко и др. Следующий метод нотирования народной музыки, так называемый «научный» или «объективный», был обусловлен введением в практику записи народных песен сначала фонографа, а затем магнитофона, благодаря которым стало возможным фиксировать на нотном стане не только все голоса и инструменты в отдельности, но и каждую самую малейшую деталь исполнения. Однако громоздкость и непрактичность таких нотаций потребовала поиска новой методики нотирования народной музыки. Такая методика была найдена профессором Е. В. Гиппиусом и названа им аналитической нотацией. В ее основу положено «желание обнаружить общие законы, управляющие организацией народной музыки в отличие от норм композиторского искусства, отделить основное от второстепенного в мелодике, «скелет» от покрова и выработать приемы внесения графической упорядоченности в нотный текст… Одним из ведущих методов фольклористики является метод слогоритмического анализа, а главным инструментом графического упорядочения нотаций — синкретический ранжир… И хотя сегодня большинство фольклорных нотаций продолжает оформляться и публиковаться по старинке — вне синкретического ранжирования, — можно считать, что аналитический тип нотировки в целом утвердил свое превосходство над предшествующими способами нотирования».

В основу музыкальной редакции настоящего сборника «Музыка адыгов» положен аналитический метод нотирования профессора Е. В. Гиппиуса, у которого мне посчастливилось не только учиться, но и издать под его редакцией совместно с новосибирским филологом профессором М. Н. Мельниковым сборник «Свадьба Обско — Иртышского междуречья». Аналитический метод нотирования Е. В. Гиппиус использовал во многих изданных сборниках народных песен разных национальностей, в том числе и в многотомнике «Народные песни и инструментальные наигрыши адыгов» под его редакцией.

Аналитический метод помогает наглядно раскрыть музыкально — ритмическую форму песенных мелостроф. Взаимосвязи музыкально — ритмических периодов внутри мелостроф координированы строгим ранжиром, а тактовые черты использованы не в общепринятом их значении указателей отношений сильных и слабых времен, а в качестве условных разделительных знаков, отмечающих границы периодов.

Редактируя нотные записи Г. М. Концевича указанным методом, мне пришлось сделать в его нотациях некоторые изменения, поправки, добавления.

Однако, понимая всю важность современной редакции, мы, тем не менее, при издании сборника «Музыка адыгов» сначала дали абсолютно все записи Г. М. Концевича в его редакции (162 номера, не считая вариантов к ним) и только затем уже — отредактированные мною 19 песен.

* * *

В 1936 г. Г. М. Концевича пригласили на должность художественного руководителя вновь создаваемого Кубанского казачьего хора. Решение президиума крайисполкома о создании хора было неожиданностью. Вновь обрело обиход запретное в то время слово «казак». С большой радостью и пониманием огромной ответственности принял Концевич обязанности художественного руководителя хора. В своем выступлении в газете «Красное знамя» от 3 марта 1937 г. он писал: «Азово — Черноморский край создал год назад донской казачий профессиональный хор. Это культурная жемчужина — гордость края: 70 лучших певцов и певиц художественно исполняют народные песни Дона и Кубани. Теперь создан и Кубанский казачий хор в 40–50 человек из лучших голосов казаков станиц и хуторов. Его будущее несомненно блестяще. Этот высокохудожественный коллектив украсит нашу Кубань и яркой звездой окрасит край».

Григорий Митрофанович Концевич прожил долгую, сложную и плодотворную жизнь. Им было сделано очень много в области собирания, издания, изучения и пропаганды кубанского казачьего и адыгейского музыкального фольклора. Современники высоко оценили труды Концевича, понявшего и постигшего своей чуткой душой всю мощь, красоту, ширь и безупречность народной песни. «Естественно, что многие из песен, — сообщала газета «Кубанский край», — передаваясь из уст в уста, утратили первоначальную их свежесть, а потому большая заслуга тех лиц, кои принимают на себя труд восстановить эту свежесть путем изучения песен, а затем и записи их. К таким лицам, потратившим немало энергии и средств для вышеуказанной цели, принадлежит бывший регент Кубанского войскового певческого хора Г. М. Концевич». Ему, как и другому дореволюционному собирателю народных песен Кубани А. Д. Бигдаю, посвящались стихи.

Вот, например, далекое от совершенства, подкупающее искренностью стихотворение О. Аспидова «Родная песня», посвященное Г. М. Концевичу. Оно было опубликовано 19 мая 1913 г. в «Кубанском казачьем листке»:

В 1910 г. на Кубанской промышленно — этнографической выставке за пропаганду фольклора Г. М. Концевич был награжден Большой серебряной медалью. Однако не все его труды были опубликованы, многие собранные им материалы по народной песне затерялись вообще, а те, что увидели свет в дореволюционное время, стали библиографической редкостью и сегодня неизвестны даже специалистам, не говоря уже о широкой музыкальной общественности.

* * *

Поистине трагически закончилась жизнь Г. М. Концевича, одного из самых значительных, на мой взгляд, деятелей в истории музыкальной культуры Кубани. В 1937 г. во время гастролей Государственного ансамбля песни и пляски кубанских казаков в Москве Григорий Митрофанович Концевич был репрессирован по ложному доносу (за якобы готовившееся покушение на Сталина). Вот как описаны истинно мученические последние дни жизни Г. М. Концевича в материалах к летописи «Екатеринодар — Краснодар»:

«Дело Концевича. Известный кубанский фольклорист Григорий Митрофанович Концевич жил на Карасунском взгорке, возле Дмитриевской дамбы. За ним приехали ночью 30 августа 1937 г. Концевич обвинялся… в покушении на жизнь «вождя всех народов» И. В. Сталина.

Из анкеты арестованного:

«Концевич Григорий Митрофанович, русский, родился 17 ноября 1863 г. в станице Старонижестеблиевской, из казаков. Отец служил пономарем в церкви. Окончил учительскую семинарию. В партиях не состоял. С воинского учета снят по возрасту. Место содержания под стражей — особый корпус Краснодарской тюрьмы».

В графе «служба в белых и других контрреволюционных армиях, участие в бандах и восстаниях против Соввласти (когда и в качестве кого)» записано: «Регент Кубанского войскового хора». Особые внешние приметы — «вид дряхлого старика…».

Анкета эта составлена спустя три месяца после ареста, и тогда же — в первый и последний раз — Г. М. Концевич был допрошен младшим лейтенантом госбезопасности Коганом. Судя по протоколу, следователь и сам прекрасно понимал, что из престарелого хормейстера террорист никудышный, поэтому не стал липовать и записал его показания без искажений. «Свой арест, — заявил ему Концевич, — я рассматриваю как какое‑то недоразумение. Глубоко убежден, что следствие само придет к этому выводу».

Из обвинительного заключения:

«…Концевич Григорий Митрофанович являлся активным участником контрреволюционной казачьей повстанческой организации, действовавшей на Кубани, по заданию которой входил в террористическую группу, готовившую совершение теракта над членами Советского правительства и, в первую очередь, над тов. Сталиным.

Являясь художественным руководителем Кубанского казачьего хора, осенью 1936 г. специально был направлен к. — р. Организацией в Москву для осуществления террористического акта, приурочив совершение такового в момент выступления хора на торжественном вечере в Государственном академическом большом театре, посвященном годовщине Великой Октябрьской революции…»

В обвинительном заключении, подписанном капитаном госбезопасности Г. М. Сербиновым, заместителем начальника управления НКВД по Краснодарскому краю, красным карандашом подчеркнута должность Концевича до революции: бывший регент Кубанского войскового хора. Это и был «криминал», перечеркнувший жизнь талантливого человека…

Он был арестован 30 августа 1937 г. и «…приговорен к высшей мере наказания — расстрелу, приговор приведен в исполнение 26.12.1937 г.».

Точное место захоронения Концевича неизвестно, хотя есть некоторые предположения, что он похоронен на Всесвятском кладбище Краснодара.

«18 августа 1989 г. Григорий Митрофанович Концевич был полностью реабилитирован (посмертно) по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 г.». Поэтому славное имя Г. М. Концевича нуждается в восстановлении и признании его заслуг, а значительное музыкальное наследие — в глубоком и всестороннем изучении.

Сборник «Музыкальный фольклор адыгов в записях Г. М. Концевича» и его статьи «Записки профессора Концевича» и «Этнографическая музыка» раскрывают широту и масштаб творческой деятельности Григория Митрофановича как талантливого фольклориста и ученого.

Все сборники казачьих и адыгских народных песен Г. М. Концевича являются историческими документами и своеобразными памятниками национальной культуры. Их необходимо было вернуть из долгого забытья.

Чтобы вернуть незаслуженно забытое имя Г. М. Концевича и его труды в современное музыкальное искусство и науку, мною несколько лет назад были подготовлены:

1) сборник «Музыкальный фольклор адыгов в записях Г. М. Концевича». Майкоп, 1997. Составитель и главный редактор — старший научный сотрудник АРИГИ Шу Шабан Салихович, кандидат искусствоведения, член СК РФ, заслуженный деятель искусств Адыгеи и Кубани; музыкальный редактор и автор статьи «Слово о Концевиче» Захарченко В. Г.

Таким образом, рукописный сборник Г. М. Концевича «Музыка адыгов» был опубликован лишь спустя более 60 лет;

2) переиздание всех дореволюционных сборников казачьих песен Г. М. Концевича, собранных мною в одну книгу «Народные песни казаков. Из репертуара Кубанского войскового певческого хора. Составил Г. М. Концевич. Краснодар, 2001 г.».

В книгу вошли семь выпусков малороссийских песен и один выпуск линейных в обработке Г. М. Концевича; в общей сложности 220 песен. Книга дает полное представление о казачьем репертуаре войскового певческого хора. В ней впервые был опубликован рукописный сборник «Песни кубанских казаков. Собрал учитель пения при Кубанском войсковом певческом хоре и собиратель Кубанских казачьих песен Г. М. Концевич. В период — от 15 января по 17 февраля 1911 г.».

Однако еще не все богатое творческое наследие Г. М. Концевича возвращено в современную музыкальную жизнь. Есть еще не переизданные его авторские хоровые сборники, сочинения и статьи. В ближайшие годы надеюсь эту работу довести до конца, чтобы исполнить свой долг перед светлой памятью талантливого регента Кубанского войскового певческого хора и первого художественного руководителя Государственного Кубанского казачьего хора.

Наталия Корсакова.

Страницы истории войскового певческого хора Кубанского казачьего войска. Начало XX века

В 2006 году старейшему профессиональному казачьему художественному коллективу россии — Государственному Кубанскому казачьему хору исполнилось 195 лет. Войсковой певческий хор Кубанского казачьего войска был основан в 1811 г. по инициативе протоиерея Черноморского казачьего войска К. В. Россинского (1775–1825) и при участии атамана Ф. Я. Бурсака (1750–1827). Одаренные голосом казаки могли проходить службу при войсковом хоре.

В начале ХХ в. войсковой певческий хор достиг огромных творческих успехов и получил широкую известность на Северном Кавказе. История песенной культуры кубанских казаков тесно связана с военно — историческими традициями казачества. Знание строевых и народных песен, любовь к пению — неотъемлемая часть казачьего воспитания в семье и обществе. В приказе по Кубанскому казачьему войску от 26 сентября 1911 г. атаман М. П. Бабыч писал: «Благодаря неустанным заботам и самоотверженной работе длинного ряда регентов, капельмейстеров, заведующих войсковыми хорами, как певческий, так и музыкантский войсковые хоры всегда стояли на высоте своего назначения и современных требований. На протяжении своего векового служения войсковые хоры, кроме неизменной симпатии населения и ближайшего начальства, заслужили высочайшее одобрение августейших монархов и похвалы наместников Кавказа».

В структуре Кубанского казачьего войска певческий и музыкантский хоры занимали особое положение. Во — первых, как учреждения культуры, призванные исполнять музыкальные произведения, участвовать в богослужении в войсковом соборе, сохранять строевые и народные казачьи песни. А во — вторых, это особый духовный стержень, который укрепляет воинский долг, особую роль казака — защитника Отечества, своих семейных и исторических ценностей. Войсковой певческий хор принимал участие в главных событиях жизни и истории кубанского казачества: войсковых и светских праздниках, освящении исторических памятников, в парадах с выносом казачьих регалий, торжественных церемониалах.

Войсковой певческий хор сыграл большую роль в подготовке регентов и музыкантов для станичных хоров и в создании самих станичных и полковых оркестров и хоров, которыми так славилось и гордилось кубанское казачество. В благодарственной речи атамана М. П. Бабыча (1844–1918), обращенной к хорам в сентябре 1911 г., говорилось: «За свое столетнее существование хоры выпустили не одну тысячу вполне обученных певчих и музыкантов, которые, возвратясь домой, не оставили своего любимого дела и продолжали его в станицах, собирая вокруг себя любителей музыки и пения и создавая небольшие оркестры и певческие хоры, которые имеются теперь почти в каждой станице и прививают населению хорошие и облагораживающие вкусы. Есть крепкая надежда на то, что в новом столетии своего существования они не опустятся до уровня музыкально — ремесленных учреждений, а сохранят и впредь свое музыкально — художественное и учебно — музыкальное значение…»

Ярким событием в начале ХХ в. стало празднование столетнего юбилея войскового певческого и музыкантского хоров Кубанского казачьего войска. Они были созданы одновременно и существовали, дополняя друг друга, выступая и вместе и раздельно. Празднование столетнего юбилея проходило в г. Екатеринодаре с 25 по 28 сентября. В юбилейных торжествах принял участие и заведующий Кубанским войсковым этнографическим и естественно — историческим музеем войсковой старшина И. Е. Гладкий (1862–1930). Благодаря его стараниям в фонды музея поступили документы и экспонаты о празднике, которые хранятся и сейчас. Это: церемониал юбилейного парада по случаю празднования столетней годовщины войсковых музыкантского и певческого хоров 26 сентября 1911 г.; красочная программа празднования столетней годовщины хоров 25–28 сентября 1911 г.; приглашение старослужащих певческого хора на юбилейные торжества; программа концерта хоров — «Музыкальное утро»; программа юбилейного спектакля — «Козацьки прадиды», автор Г. В. Доброскок; Слово, произнесенное за литургией священника Арсения Белановского; приказы по Кубанскому казачьему войску за подписью атамана М. П. Бабыча; меню праздничного обеда, 26 сентября — «Войсковая хлеб — соль»; юбилейные фотографии и др. В своем обращении в войсковой штаб Гладкий писал: «Прошу не отказать в присылке для войскового музея и сохранения истории эти исторические документы». Исследователям мало известен тот факт, что юбилейный нагрудный знак, выполненный из серебра в форме лиры с дубовым венком, двумя перекрещивающимися георгиевскими трубами, был изготовлен по проекту И. Е. Гладкого. Им было представлено три эскиза проекта юбилейного знака в марте 1911 года. В письме Гладкому от 26 марта из войскового штаба сообщается: «Его превосходительство наказный атаман приказал мне благодарить вас за труды по изготовлению жетонов: войскового и юбилейного для войсковых хоров. Войсковой старшина Могилевцов». Под войсковым жетоном, по всей видимости, подразумевается знак к 200–летию Кубанского казачьего войска, автором которого также мог быть войсковой старшина И. Е. Гладкий. При внимательном изучении юбилейного снимка войскового певческого хора, сделанного 26 сентября в г. Екатеринодаре в 1911 г., удалось установить, что во втором ряду справа сидит заведующий войсковым музеем И. Гладкий.

Благодаря сохранившимся историческим документам предстает картина празднования юбилея войскового певческого хора. В Войсковом Александро — Невском соборе 25 сентября вечером состоялся благотворительный концерт хора, 26–го хор и музыканты приняли участие в параде и выносе казачьих регалий из Войскового штаба в собор, затем на крепостную площадь. По улице Красной к помещению хоров на улицу Рашпилевскую был совершен крестный ход, на крепостной площади состоялся молебен и праздничный обед под шатрами. На обед подавали: борщ с пирожками, баранину, телятину, салаты, водку, вино и закуски. В Зимнем театре утром 27 сентября состоялся концерт, а вечером спектакль. Для тех, кто не смог попасть в этот день, концерт и спектакль повторили на следующий. Хор и музыканты получили в подарок юбилейный нагрудный жетон и книгу по истории хора, написанную архивариусом И. И. Кияшко. А через год наказному атаману пришло прошение от старослуживого певчего, который служил в хоре с 1888 по 1900 г., казака Арсентия Лысака из ст. Платнировской. В письме он сетует на то, что его не включили в списки приглашенных, и просит вручить ему нагрудный жетон, «дабы память службы моей в войсковом певческом хоре искрилась в душе моей на долгие и долгие годы».

До недавнего времени исследователи считали, что после 1920 г. войсковой хор распался и был восстановлен только в 1937–м. В последние десятилетия и из зарубежья вернулись многие казачьи архивы, в том числе в 2000 г. в краевые архив и исторический музей поступили в дар документы личного архива атамана Кубанского казачьего войска в эмиграции с 1920 по 1958 г. В. Г. Науменко. Из документов атамана, воспоминаний кубанских казаков стало известно о том, что в 1920–1921 гг. в Сербии заботами генерала Науменко из бывших певчих был восстановлен Кубанский войсковой певческий хор. Известны два его первых регента — Соколов и Винников. Восстановление войсковых хоров в эмиграции стало яркой страницей в сохранении культурно — исторического наследия.

Наталия Корсакова.

Кубанские казачьи хоры в эмиграции. Первая половина xx века

История песенной культуры кубанских казаков тесно связана с военно — историческими традициями как самого казачества, так и России. Любовь к пению, знание народных и строевых песен — неотъемлемая часть казачьего воспитания в семье и обществе. Эту традицию сохранили кубанские, донские и терские казаки в эмиграции. Они уходили из России с оружием и знаменами, церковными реликвиями, святынями и главным духовным наследием — казачьими песнями.

Создание казачьих хоров в эмиграции стало яркой страницей в сохранении российского культурно — исторического наследия. В то время, как в самой большевистской России в 20–е годы XX в. уничтожалась народная культура, разрушались храмы и церкви, в странах Европы, Северной и Южной Америки и других местах, куда судьба забрасывала казаков, создавались войсковые хоры, ансамбли песенников, театрализованные группы «джигиты» с хорами, струнные и духовые оркестры.

В ноябре 1920 г. на острове Лемнос, где были сосредоточены около 18 тысяч кубанских казаков, состоялись выборы кубанского атамана. Им стал известный деятель белого движения — казак станицы Петровской генерал В. Г. Науменко (1883–1979). Атаманскую булаву в эмиграции он держал 38 лет. Ему принадлежит выдающаяся роль в сохранении Кубанского войска и его военно — исторических традиций вдали от Родины. Одним из первых приказов, изданных Науменко 25 февраля 1921 г. в г. Константинополе, было придание статуса гимна войсковой песне «Ты, Кубань, ты наша Родина». Атаман Науменко смог собрать рассеянных по всему миру кубанских казаков в общественную организацию — Кубанское казачье войско в эмиграции. Наряду с войсковым штабом, канцелярией, типографией, казачьими хуторами и станицами были созданы и такие учреждения культуры, как Войсковой музей, Войсковая библиотека и Войсковой хор. Атаман Науменко придавал огромное значение этим учреждениям культуры, помогавшим казакам сохранить связь с духовной культурой Родины и утолить боль и грусть от разлуки с близкими, с родной Кубанью. Большое значение в объединении казаков всегда играла песня, способная эмоционально воздействовать на их душу.

Благодаря зарубежным архивам, частным коллекциям, воспоминаниям казаков — эмигрантов историки уже располагают данными о том, что Войсковой певческий хор, который был создан еще в Екатеринодаре и в 1911 г. отметил свое столетие, был восстановлен в 1920–1921 гг. в Сербии. Некоторым распущенным в 1920 г. большевистской властью артистам хора удалось покинуть Россию. Они и стали организаторами заграничного Войскового певческого хора, продолжая его исторические традиции. Сначала им руководил регент С. Г. Соколов, затем сотник Г. Я. Винников. Интересно отметить, что в период вывоза кубанских казачьих регалий из Екатеринодара в Сербию в феврале 1920 г. вместе с ними в Европу были вывезены и исторические реликвии старого хора. Это: библиотека войскового хора, музыкальные инструменты, Приветственный адрес старослужащих Войсковых хоров в память 100–летнего юбилея Войскового певческого хора и Приветственные адреса к юбилею хора от Екатеринодарского головы Дицмана и Мариинского женского института. Частично эти материалы хранятся в Войсковом музее в Нью — Джерси, США.

В дневниках атамана Науменко, ценнейшем источнике о жизни кубанцев в эмиграции, также содержатся материалы о воссоздании Войскового хора. Дневники были переданы на Кубань в 2000 г. дочерью атамана Наталией Назаренко, проживающей в США. В 1922 г., 19 февраля, Науменко рассказывает о своей встрече с Войсковым хором на концерте в Белграде. Он пишет: «Генерал Зборовский выстроил Войсковой хор. Я с ними по — здоровался, поздравил с Новым годом. Начался молебен. После молебна отлично пел Войсковой хор». В записи за 25 июля 1922 г. он отмечает свою встречу с хором по поводу улучшения его репертуара.

Из воспоминаний общественных деятелей кубанской казачьей эмиграции Ф. И. Елисеева (1892–1987), В. Д. Гамалия (1886–1956), Д. Е. Скобцова (1884–1968) следует, что большую известность в хоре получили артисты бывшего дореволюционного хора: есаулы И. И. Кузенко и Л. Земцев, урядник И. А. Операй. Науменко описывает свою встречу с солистом И. Кузенко на концерте Войскового хора на русском вечере в Белграде 29 марта 1923 г..

Работая с личными архивами старожилов Краснодара, мне удалось собрать сведения о певчем бывшего дореволюционного хора и ушедшем в эмиграцию в 1920 г. Леониде Земцеве. В частном семейном архиве хранятся его письма к своей невесте Феодоре Угневенко. В своих письмах, написанных в начале 20–х годов, он неизменно обращается к ней не иначе, как «мой незабвенный, сказочный и дорогой кумир сердца и души моей…». В этих письмах он подробно описывает гастроли Войскового хора в Латинской Америке, Европе, Австралии. В 2006 г. исполнилось 195 лет Кубанскому казачьему хору, традиции которого его старые певчие хранили и в своей душе, и на сцене на чужбине. Историк Ф. А. Щербина, покинувший Россию вместе с войсковыми регалиями, в воспоминаниях в Праге писал о своей любви к казачьей песне, сравнивая ее с пением птиц. Старый историк так вспоминал услышанное им в 12 лет выступление Войскового хора в г. Екатеринодаре: «…меня поражали волнением и нежностью аккорды звуков, которые в течение получаса наполняли, казалось, весь собор, то гремя и сверкая, как гром перед ожидаемым ливнем, то понижаясь до нежного пения малиновки или чириканья милой ласточки».

Большой популярностью в Сербии и странах Европы в 20–30–е годы XX в. пользовался хор лейб — гвардии Кубанского дивизиона, в организации которого принимали участие бывшие конвойцы. Небольшие хоры существовали в кубанских станицах, организованных в Болгарии, Югославии, Париже, Канаде, Дании. В статье Ф. И. Елисеева «Среди кубанцев в Париже» дается описание казачьего вечера 26 сентября 1931 г., где упоминается выступление казачьего хора под управлением Николаева. Среди гостей были известные кубанцы — А. Шкуро, нотариус Подушка и дочь бывшего дирижера Кубанского войскового симфонического оркестра казачка Сириньяно.

Огромное значение для деятельности зарубежных хоров имело издание отдельными брошюрами работы Ф. И. Елисеева об истории кубанского войскового гимна в 1930 г. в Париже и в 1950 г. в США. В переписке Елисеева с сестрой кубанского казака П. Макаренко Марией Пухальской, которая проживала в США, есть интересные сведения об авторе музыки кубанского войскового гимна, терском казаке, известном композиторе, регенте хора наместника императора на Кавказе Михаиле Петровиче Колотилине.

Для сохранения певческой культуры издавались сборники казачьих песен и марши казачьих полков.

В конце 60–х годов XX в. Войсковой певческий хор, как и многие другие казачьи хоры, в эмигрантской прессе уже не упоминается. В переписке атамана Науменко с казаками есть упоминание о том, как на его призыв к старым хористам откликнуться и возродить былую мощь хора, оттозвалось только 12 хористов. Старая казачья эмиграция уходила из жизни. Свой юбилей в США торжественно отметил только Донской хор под управлением С. Жарова.

Казачья эмиграция, сберегая свое культурное наследие вдали от Родины, в какой‑то мере способствовала возрождению военно — исторических традиций в России накануне Второй мировой войны, в частности, созданию ансамбля песни и пляски кубанских казаков в 1937 г. в Краснодаре. История и опыт деятельности казачьей эмиграции сыграли огромную роль в возрождении казачества в России и сохранении культурного наследия.

Константин Хохульников.

Кубанские казачьи хоры в зарубежье

Еще в конце 1920 года на контролировавшемся французами греческом острове Лемнос в Кубанской пластунской казачьей дивизии был сформирован дивизионный хор.

Несколько позднее, после передислокации дивизии в Королевство С. Х. С., этот коллектив возглавил казак станицы Вознесенской, Кубанского казачьего войска, Степан Фомич Шелухин (1897–1926, г. Бронкс, США), ранее получивший образование в Тифлисской консерватории и в музыкальной школе артиста Ряднова, певший до революции в хоре Наместника на Кавказе.

С разрешения Войскового атамана, Генерального штаба генерал — майора В. Г. Науменко и командира корпуса, хор был назван Войсковым (регент С. Ф. Шелухин), и летом 1921–го состоялись его первые гастрольные выступления в городах Югославии и Румынии.

Практически одновременно и там же, на острове Лемнос, зародился другой Кубанский казачий хор. Как писал журнал «Казачьи Думы» (г. София, № 2 от 30 мая 1923 г.), «хор родился на острове Лемнос в Эгейском море в 1920 году усилиями капитана Кузенко, который ранее входил в состав хора В. Кн. Николая… Он, Кузенко, нашел… капитана Сергея Соколова, молодого композитора, которому война, давшая три славных ранения, быстро закрыла дальнейшую карьеру — сделала его заведующим хором…».

Переехав в 1921 году в Королевство С. Х. С., хор под управлением Сергея Георгиевича Соколова с неизменным успехом выступал в различных городах страны.

В начале 1923 года оба коллектива объединились в Кубанский войсковой хор под управлением С. Г. Соколова. 11 апреля 1923 года хор выехал в концертное турне по Европе: в Италии, Франции, Испании и Португалии.

Только в Италии хор с успехом выступал в таких крупных городах, как Милан, Венеция (дважды), Парма, Триест, Удино, Тревези, Падуя и др.

«…Публика была совсем покорена, — писал, цитируя газету «Венецианский народ» (г. Венеция), журнал «Казачьи Думы» (г. София, № 2 от 30 мая 1923 г.), — хорошо варьированной программой, сразу поняв, что она находится лицом к лицу с артистическим целым выдающейся ценности: прекрасные голоса, льющиеся, колоритные, очень звучные; захватывающие песни, богатые чувством, дышащие туманной меланхолией славянской души, способные заставить вибрировать душу публики».

От директора Миланской консерватории хором был получен почетный диплом как свидетельство музыкальных достоинств коллектива.

Однако во время гастролей не все было ладно в самом коллективе.

«…С переездом во Францию, — сообщал в № 10 от 1 декабря 1924 года выходивший в г. Париже «Информационный листок» Объединенного Совета Дона, Кубани и Терека (Парижская делегация), — в составе хора начались нелады: хор распался — часть его уехала в Испанию, другая — в Бельгию, обессилив друг друга.

В сентябре 1925 года, во время пребывания во Франции Кубанского атамана, обе части соединились снова, и хор выехал в Мексику».

Однако после четырехмесячных успешных гастролей хор, в основном из‑за внутренних неурядиц, вновь разделился на два самостоятельных коллектива, руководимых С. Г. Соколовым и С. Ф. Шелухиным.

Сохранивший название — Кубанский войсковой — хор под управлением С. Г. Соколова 25 октября 1925 года прибыл в США, где с февраля 1926 года обосновался в Чикаго, систематически выезжая с концертами в разные города США, а также в Канаду. Причем по США хор гастролировал, передвигаясь на собственных, специально приобретенных автомобилях.

В США прибыли и хористы коллектива, руководимого С. Ф. Шелухиным, осевшие на жительство в основном в Нью — Йорке и в большинстве вступившие в существующую там Терско — Кубанскую станицу.

В связи со смертью в 1926 году в госпитале Сент — Джонс в г. Бронксе от туберкулеза легких регента С. Ф. Шелухина хор распался, и большинство хористов устроились на различные работы.

А Кубанский войсковой хор под управлением С. Г. Соколова «…в середине июня (1926 года. — К. Х.), — сообщал в № 5–6 (август 1926 г.) «Вестник Казачьего Союза» (Париж), — пел литургию Чайковского во время церковного католического конгресса в присутствии до 5000 человек публики и 200 участников конгресса, нескольких кардиналов и епископов. Хор имел громадный успех…».

К сожалению, отметив в сентябре 1933–го свое 10–летие, Кубанский войсковой хор под управлением С. Г. Соколова, в основном из‑за внутренних проблем и трений, распался и прекратил свое существование.

Но как в довоенные, так и в послевоенные десятилетия это были далеко не единственные зарубежные хоровые и иные творческие (музыкальные) коллективы кубанских казаков.

В начале 1920–х годов в Югославии пользовался известностью Кубанский казачий хор с группой казаков — танцоров, созданный по инициативе Кубанского Войскового атамана В. Г. Науменко и руководимый казаком станицы Пашковской, Кубанского казачьего войска, Александром Ананьевичем Таранцом. Хор с одинаковым успехом выступал как перед российской, эмигрантской, так и перед сербской аудиторией.

В 1930–е годы в Югославии успешно выступал и хор Белградской Общеказачьей имени Кошевого атамана Сидора Белого станицы, созданный в 1931 году и руководимый вплоть до выдворения из Югославии местными властями регентом, казаком станицы Новопашковской, Кубанского КВ, Антоном Павловичем Черным (1890–24.05.1973, г. Кильмес, Аргентина).

Как до, так и после Второй мировой войны в Аргентине, где проживал А. П. Черный, традиционным успехом у слушателей пользовались исполняемые им казачьи песни под собственный аккомпанемент на бандуре.

В 20–40–е годы в Югославии существовал и на различных торжествах и богослужениях регулярно выступал хор с оркестром балалаечников, в основном из казаков Запорожского полка Кубанской казачьей дивизии, созданный еще в 1919–м и все годы руководимый полковником Кубанского казачьего войска В. И. Рудько, погибшим при первой бомбардировке г. Белграда немецкой авиацией.

В 1920–е годы как во многих городах Югославии, так и в Италии, Венгрии и Чехословакии с успехом выступал хор трубачей Новосадской кубанской казачьей станицы в Югославии.

1 мая 1931 года на празднике Кубанской казачьей станицы в г. Белграде выступал небольшой симфонический оркестр студентов — казаков под руководством Г. Л. Зверева.

В Украинской академии в г. Подебрады (Чехословакия) в 20–30–е годы большую часть как церковного хора (регент — кубанский казак Ф. Ерш), так и академического хора составляли студенты из числа кубанских казаков, среди которых особенно выделялся бас — октава Николай Богатырев.

В 1926 году в Париже был создан спортивный казачий клуб «Кубанский Сокол», учредивший смешанный (мужской и женский) хор.

В довоенные годы во Франции с успехом выступал Кубанский казачий хор под управлением М. Подгурного.

С середины 1920–х и в начале 30–х годов по городам ряда стран Европы, в частности в 1930 году в Бельгии, успешно гастролировал 2–й Кубанский казачий хор под руководством регента полковника Хмелевского.

В 20–е годы в городах ряда европейских государств успешно прошли гастроли 3–го Кубанского войскового хора под управлением кубанского казака сотника Георгия Яковлевича Винникова, умершего 31 августа 1927 года в г. Брюсселе (Бельгия), после чего хор распался.

В 1926 году на базе бывшего Дроздовского полка был создан кубанский войсковой хор с регентом Степаном Дмитриевичем Игнатьевым. Первые выступления хора прошли в австрийской столице. В репертуаре коллектива, записавшего в 30–е годы ряд граммофонных пластинок, были казачьи, русские военные и народные песни, в том числе в аранжировке С. Д. Игнатьева.

Базировался хор в Берлине, где С. Д. Игнатьев в это же время был также регентом хора при Св. — Владимировском храме.

В конце 30–х годов хор успешно гастролировал по городам ряда стран Европы.

В годы Второй мировой войны С. Д. Игнатьев создал балалаечный ансамбль, выступавший во фронтовых частях вермахта, в том числе и на Восточном фронте.

После войны С. Д. Игнатьев жил в штате Калифорния (США) и некоторое время был регентом церковного хора.

В конце 1929 года известная в зарубежье поэтесса, сибирская казачка М. В. Волкова посвятила свое стихотворение «Песня» донским хорам С. А. Жарова и Н. Ф. Кострюкова, а также «…хору Кубанскому Дригайло». К сожалению, информацией об этом хоре и его регенте я пока не располагаю.

В Русском корпусе на Балканах в годы Второй мировой войны, а по ее окончании почти 6 лет в лагере «Келлерберг» (Австрия) на различных торжествах и на всех богослужениях пел хор запорожцев под руководством многолетнего помощника В. И. Рудько — казака станицы Староминской, Кубанского KB, Петра Петровича Кошеля, получившего ранее в г. Ниш (Югославия) специальное музыкальное образование.

В 1940–1950–е годы в США с успехом выступала солистка Вера Северная с ансамблем музыкантов — кубанских казаков.

В 1938 году уроженец Дона, известный к тому времени в Европе регент Б. М. Ледковский основал в Германии мужской хор «Черноморские казаки», с которым с большим успехом концертировал по городам не только Германии, но и ряда европейских государств вплоть до 22 июня 1941 года, когда хор Черноморских казаков был запрещен в Германии, как и все «русские национальные организации».

В 1948 году в Западной Германии по договору с концертной дирекцией Курта Коллина Б. М. Ледковский воссоздал, но, естественно, в другом составе хор «Черноморские казаки», с которым в 1948–1951 годах выступал во многих городах Западной Германии, а также скандинавских государств.

После отъезда в 1951 году Б. М. Ледковского с семьей на жительство в США регентом хора «Черноморские казаки», успешно выступавшего в ряде стран Европы и в США, определенное время был Сергей Горбенко, до войны якобы работавший в Киеве в консерватории и в оперном театре.

Все эти годы в репертуаре хора были как православные песнопения, так и казачьи и русские народные песни. В 1963 году фирма «Вокс» (США) выпустила пластинку с записями хора, солистами которого были К. Трофимов, Т. Хлибский и Л. Питаевский.

После С. Горбенко в хоре был еще ряд регентов, но установленный Б. М. Ледковским высокий уровень исполнительского мастерства хора «Черноморские казаки» им удержать, к сожалению, не удалось.

В 1958 году в г. Патерсоне (США) умер регент существовавшего там Кубанского казачьего хора, казак станицы Староминской, Кубанского KB, Михаил Иванович Хайло (1895 года рождения).

В 50–е годы в среде определенной части молодежи Нью — Йорка (США) и его окрестностей был достаточно популярен джаз — оркестр под управлением Степана Кубанского, неоднократно выступавший и на вечерах, ранее организовывавшихся в Нью — Йорке казачьей общественностью.

Естественно, что этим, как я полагаю, перечень зарубежных кубанских творческих коллективов не исчерпывается. Естественно также, что вышеназванные коллективы далеко не равноценны по уровню исполнительского мастерства и заслуженной популярности. Но все они и другие, пока неизвестные мне, — это пусть, может быть, и небольшая, но неотъемлемая часть культурно — исторического, духовного достояния и казачества, и России.

И очень хочется надеяться на то, что с помощью наших соотечественников за рубежом будет получена более полная и, возможно, более достоверная информация о них, об их создателях, руководителях и солистах, будут получены записи репертуара некоторых из них, а также фотографии и другие документальные материалы.

Виктор ЗАХАРЧЕНКО.

Слово о судьбе войскового Певческого — Государственного Кубанского казачьего хора и нашем духовном возрождении

(Послесловие)

Итак, дорогие друзья, вы прочитали книгу «Из истории Кубанского казачьего хора». Составлена она по хрестоматийному принципу. Ее написали многие авторы, в разное время. В итоге получился уникальный коллективный труд. А иначе, наверное, поступить было и нельзя. Согласитесь: рассказать о судьбе даже одного человека очень нелегко. Ведь жизнь каждого — это целый мир. С одной стороны, неповторимый и единственный в своем роде, а с другой — непременно чем‑то похожий на других.

Еще более трудно рассказать о жизни и деятельности выдающейся личности, таланта, гения. Тогда объект для подобного описания становится столь высоким и многогранным, что далеко — далеко не каждому автору, дерзнувшему написать о нем, дано будет осознать и вместить в себя весь масштаб этого таланта или этой гениальности. И, наконец, сколь сложно и нелегко написать историю большого художественного коллектива, например, театра, хора, оркестра. Особенно если этому творческому коллективу, как Кубанскому казачьему хору, исполнилось уже 195 лет.

За эти долгие годы столько людей, человеческих судеб, характеров, талантов прошло через хор! Столько было сделано, пережито, пройдено — через исторические эпохи, войны и потрясения! И все это описать, никого и ничего не упустив, не впадая в субъективизм, дать адекватную оценку всем и всему — задача для одного человека явно непосильная. По крайней мере, для меня. В 1994 году по предложению главного редактора газеты «Кубанские новости» П. Е. Придиуса я написал большой очерк

«Слово о Кубанском казачьем хоре и не только о нем». Однако дать в нем полную историю хора я, конечно, не смог. Слишком неохватна была задача.

Отсутствие полноценной истории Кубанского хора постоянно мучило и мучает меня по сей день. Многочисленные друзья и поклонники хора непременно должны знать его сложное, драматическое и славное прошлое. Но как о нем узнать? Из какого источника?

И вот наконец моя мечта, пусть пока и не до конца, сбылась. Она воплощена в прочитанной вами книге «Из истории Кубанского казачьего хора».

Мне хочется, прежде всего, высказать слова сердечной благодарности всем авторам этой книги. И тем, которых давно уже нет, и тем, с которыми мне не удалось в жизни встретиться, и тем, вместе с которыми довелось поработать над подготовкой книги к изданию.

Благодаря совместному соборному труду страницы истории Кубанского казачьего хора приобрели конкретную печатную форму и… история ожила, ибо за ней — незаурядные люди, талантливые личности, исторические фигуры.

Мне думается, после выхода этой книги дальнейшая творческая деятельность Кубанского казачьего хора станет более осмысленной и целенаправленной.

Теперь мы знаем исторический путь хора, его мучительные художественные искания, творческие спады и достижения. Знание своей истории не позволит коллективу в будущем сбиться с курса, отойти от духовно — нравственных и музыкантских профессиональных целей, поставленных не одним поколением наших талантливых предков, преданно служивших своему богоугодному делу.

Книга не ставит окончательную точку в истории Кубанского казачьего хора (что в принципе и невозможно, так как его история творится даже не ежегодно, а ежедневно) — по той причине, что почти все материалы этой книги касаются истории хора с 1811–го по 1970–е годы. Этот период содержит немало страниц, совершенно не известных широкому кругу почитателей хора. Такой целенаправленный подбор материалов был сделан сознательно. Именно этот огромнейший отрезок истории хора необходимо было осветить в первую очередь.

С 14 октября 1974 года, т. е. со дня моего назначения художественным руководителем Кубанского казачьего хора, в жизнедеятельности коллектива начался, по существу, новый творческий этап. Данная книга касается его лишь в небольшой степени. Вот об этом периоде, если Богу будет угодно, будет написана следующая книга, уже по «новейшей истории» Кубанского казачьего хора. Надеюсь, она станет достойным продолжением этой.

Мне также хочется, дорогие читатели, поделиться с вами некоторыми размышлениями о прочитанной книге, о судьбе Кубанского хора и судьбе нашей традиционной культуры, о духовно — нравственном состоянии нашего общества — с надеждой найти у вас понимание и поддержку.

* * *

В книге «Из истории Кубанского казачьего хора» через 95 лет обрел свое второе рождение фундаментальный материал «Войсковые Певческий и Музыкантский хоры Кубанского казачьего войска. 1811–1911 годы. Исторический очерк столетия их существования». Составил есаул Ив. Ив. Кияш — ко. Екатеринодар. 1911».

Автору, по его выражению, «на скудном материале» удалось достаточно полно осветить жизнь и деятельность войсковых хоров на протяжении столетия. И. И. Кияшко не был музыкантом по профессии, он был талантливым архивариусом. И, тем не менее, все, кому дорога история профессиональной музыкальной культуры Кубани, ее прошлое, настоящее и будущее, прочтут его книгу с особым благодатным чувством и пристрастием.

Книга Ивана Ивановича является своеобразным историческим памятником и учебником по музыкальной культуре Кубани. Ее переиздание, как и восстановление разрушенных православных храмов, памятника Екатерине II выдающегося русского скульптора М. О. Микешина, стало требованием времени, возвращением на круги своя. Ведь именно с войсковых хоров — Певческого и Музыкантского — начинается история музыкальной культуры Кубани. Эти музыкальные коллективы оказали решающее воздействие на развитие профессионального музыкального искусства Кубани с 1811 года по нынешний день.

Надо сказать, что отдельные сведения и имена музыкальных деятелей прошлого, благодаря любознательным краеведам, историкам, музыковедам и другим деятелям науки и искусства, ссылавшимся на исторический очерк И. И. Кияшко в своих научных работах, давно дошли до заинтересованного читателя. Настоящее переиздание этой редкой книги, несомненно, значительно расширит круг ее читателей, и она теперь, по существу, выведена из разряда «редких». Вы прочитали ее, и мне нет необходимости пересказывать содержание. Но некоторые мысли по прочтении исторического очерка «Войсковые Певческий и Музыкантский хоры…» мне все‑таки хотелось бы высказать.

Из книги И. И. Кияшко мы узнали, что войсковой Певческий хор начал свою первую церковную службу 1 октября 1810 года, на Покрова Пресвятой Богородицы. В этот же день его первым регентом стал дворянин Константин Гречинский. А Музыкантский хор начал свою деятельность почти на полтора года позже: 1 февраля 1812–го. Первым его капельмейстером стал отставной майор Франц Антонович Цых.

Но официальной датой основания двух войсковых хоров почему‑то стало 1 октября 1811 года. О причине такого решения войскового начальства судить трудно. Однако мне думается, что оно вызвано именно тем, что два хора были, как сказано выше, созданы не одновременно, а с указанным временным разрывом. Столетний же юбилей двух хоров решено было провести вместе, чтобы не праздновать два отдельных. И, вероятно, поэтому сократили временной разрыв. 1–е же октября, Покрова Пресвятой Богородицы, как день рождения певческого хора избрано, по — видимому, еще и потому, что Покрова Богородицы был и остается одним из самых почитаемых двунадесятых православных праздников христолюбивого Черноморского и Кубанского казачества.

Из исторического очерка И. И. Кияшко мы узнали, кто стоял у самых истоков нашей профессиональной музыкальной культуры. Иван Иванович первым из исследователей дал высокую оценку многогранной деятельности К. В. Российского, связанной с созданием Певческого хора: «Благодаря огромной энергии К. В. Российского дела хора постепенно улучшились и вскоре он стал на прочную ногу».

Через два года И. И. Кияшко издал еще одну небольшую книгу (всего на 12 страницах) «Войсковой протоиерей К. В. Российский. Екатеринодар. 1913». В ней он снова вернулся к оценке личности К. В. Российского. Она оказалась даже более редкой, чем «Войсковые Певческий и Музыкантский хоры…». Лишь в единственном экземпляре она хранится в Российской национальной библиотеке в Санкт — Петербурге. Мне рассказала об этом кандидат исторических наук М. Ю. Горожанина, написавшая глубокое исследование о К. В. Российском. «Он стоял у истоков не только образования, но и всей культуры черноморского казачества. Войсковой священник, медик, педагог, краевед, поэт и библиофил — все это соединилось в нем одном. Именно К. В. Российский долгое время был связующим звеном между отдаленным казачьим краем и центром России»

И. И. Кияшко не случайно уделил много внимания талантливой личности К. В. Российского, высказав во второй книге высоконравственные мысли в назидание своим современникам и потомкам, а значит, и нам, дорогие читатели: «К. В. Российский — крупная фигура в истории Черноморского войска, человек, до фанатизма преданный делу народного просвещения (здесь и далее подчеркнуто мною. — В. З.), положивший все свои, труды и деньги на это… Непростительно нам, кубанцам, забывать этого достойного человека, так много сделавшего для Черномории». Это глубокая боль Ивана Ивановича за нашу беспамятность. Никак нельзя нам забывать славные имена и дела наших предков, самоотверженно отдавших служению богоугодному делу не только свои таланты и труд, но и самые свои жизни.

Запомним же эти имена, открытые нам есаулом Иваном Ивановичем Кияшко: протоиерей Кирилл Васильевич Российский, первый регент Певческого хора дворянин Константин Гречинский; имена регентов: есаул Гавриил Григорьевич Пентюхов и сотник Матвей Гаврилович Пентюхов, священник о. Гавриил Донецкий, священник о. Иоанн Эрастов, урядник Моисей Варфоломеевич Терпилец, учитель пения Михаил Лебедев, хормейстеры Федор Михайлович Дунин, Михаил Городецкий, Григорий Мит — рофанович Концевич, Яков Михеевич Тараненко; имена первых певчих: бас — казак Переяславского куреня Михаил Бударщиков, дисканты — малолетки: Щербиновского куреня — Онисим Лопата, Уманского — Филипп Манжелевский и Калниболотского — Семен Дмитренко, альты — малолетки: Канеловского куреня — Павел Сахно и Шкуринского — Андрей Кучер… Не забудем и имена императоров российских: Екатерины II, подарившей Черноморскому казачьему войску «Жалованную грамоту» на вечное владение кубанскими землями за их ратные подвиги и верную службу, а также серебряные литавры и серебряные трубы; Александра I Благословенного, в царствование которого созданы войсковые Певческий и Музыкантский хоры; Александра II Освободителя, который в сентябре 1861 года, проезжая через Екатеринодар, с большим вниманием прослушал хор и отметил «стройность пения Певческого хора и выдающиеся голоса»; Александра III, который во время своего пребывания в Екатеринодаре в сентябре 1888 года выразил «благодарность войсковому певческому хору за отличное исполнение им музыкальных программ» и обратил внимание на штатное его устройство и «всемилостивейше изволил повелеть озаботиться расширением и улучшением этого хора»; Николая II, в царствование которого войсковые хоры торжественно отметили свой 100–летний юбилей.

Вспомним войсковых наказных атаманов: генерал — майора Федора Яковлевича Бурсака, поддержавшего предложение протоиерея К. В. Российского о создании Певческого хора, а через год и о создании Музыкантского хора; генерал — лейтенанта Михаила Павловича Бабыча; брата Ивана Ивановича Кияшко — генерал — майора Андрея Ивановича Кияшко, начальника штаба Кубанского казачьего войска (замученного большевиками в 1917 г.) и многих других.

Запомним, дорогие кубанцы, имена всех тех, кто в меру своих сил всячески содействовал творческому развитию войсковых хоров. И склоним наши головы перед светлой памятью наших предков в благодарственной молитве. Вечная им память и вечная им слава!

На нашу долю выпал высокий долг: сохранить на века национальную духовную и культурную святыню — войсковой Певческий — Государственный академический Кубанский казачий хор.

И беречь его от всех бед, гонений, посягательств, подмен и расформирований, которые не раз были в истории хора и которые вполне могут подстерегать впереди, ибо темные, бесовские силы не дремлют. И какие еще испытания выпадут на долю Кубанского хора, знает один лишь Бог.

Темные силы — это не образное выражение, а жесткая реальность не только прошлого, но и нашего времени. Мир, по Евангельскому слову, лежит во зле. Борьба Добра и зла, Света и тьмы усиливается и нарастает с каждым днем. Истинные граждане нашего Отечества, окормляемого Богородицею и сонмом Русских святых, в земле Российской просиявших, силам зла и лжи должны противопоставить добрые и благие дела. Слово Правды, как и слово Любви, есть Слово Божие. Иеромонах Роман, используя известное выражение святого благоверного князя Александра Невского в своем стихотворении, ставшем песней Кубанского казачьего хора, «Вся Россия стала Полем Куликовым» написал: «Бог не в силе, а в Правде. Правда в верных сердцах».

Дорогие читатели, процитирую Ивана Ивановича Кияшко, ибо эти слова относятся не только к его современникам — их уже давно нет, но прежде всего к нам, ныне живущим, и к тем, кто будет жить после нас. Относятся они, безусловно, и лично ко мне, и ко всем труждающимся ныне в Кубанском казачьем хоре, и к различным властным структурам: городским, краевым и федеральным.

«Необходимо, — пишет И. И. Кияшко в последней, заключительной главе, — чтобы войсковые музыкально — художественные и вместе с тем учебно — музыкальные учреждения — войсковые Певческий и Музыкантский хоры — встретили столетие своего существования при новой внутренней организации, которая не допустила бы их унизиться до музыкально — ремесленных учреждений, а напротив, подняла бы их в соответствии требований искусства и века.

Необходимость существования всякого учреждения обуславливается, именно его способностью удовлетворять нуждам окружающего его общества, и если учреждение будет отставать от века и потому не в силах будет удовлетворять требованиям общества, то тогда и самое его существование является бесполезным и никому не нужным. В последнее время Наказный атаман генерал — лейтенант Бабыч, генерал — майор Кияшко много сделали на пути поднятия хоров и дай Бог, чтобы в будущем как они сами, так и их преемники не останавливались на этом и продолжали дело развития хоров в надлежащем направлении».

Перечитывая внимательно книгу И. И. Кияшко «Войсковые Певческий и Музыкантский хоры…», начинаешь глубже осознавать, какую важную роль в жизни и деятельности войскового Певческого хора играли те, кто стоял у верховной власти Кубанского казачьего войска, и какую роль, играла личность того или иного регента хора. Именно с именами наказных атаманов, начальников штаба Кубанского войска и, конечно же, с именами регентов и капельмейстеров связаны творческие подъемы и спады войсковых хоров.

Вот какая оценка дана И. И. Кияшко регенту певческого хора уряднику Гавриилу Григорьевичу Пентюхову в 4–й главе:

«Долголетняя служба его была крайне плодотворна для хора; последний был им прекрасно организован: имелись чудные, выдающиеся голоса, и пение было поставлено на высокую степень совершенства, так что даже Наказный атаман, генерал Заводовский, человек крайне требовательный и суровый, но вместе с тем большой знаток и ценитель пения, всегда отзывался о Певческом хоре с большой похвалой, а регента Пентюхова за его великолепное знание дела и доведение хора до совершенства быстро выдвигал по служебной лестнице».

Мастерство Певческого хора и его регента было известно далеко за пределами войска, и когда «командир отдельного Кавказского корпуса генерал — лейтенант Голован пожелал усовершенствовать Певческий хор при корпусной церкви в Тифлисе, то было предписано войсковому начальству немедленно командировать с этой целью войскового регента Пентюхова и четырех лучших певчих из хора в г. Тифлис».

А вот отзывы И. И. Кияшко об учителе пения регенте Певческого хора Михаиле Лебедеве, который был большим «знатоком пения и неутомимым тружеником, любящим свое дело и отдающим ему все свои силы… По целым дням он бился с хором, чтобы достигнуть совершенного исполнения. При посещении 16 мая города Екатеринодара Главнокомандующим Кавказской армией Великим Князем Михаилом Николаевичем, войсковой хор и регент Лебедев за отличное исполнение были удостоены милостивого

внимания и похвалы от Его Высочества». Однако Лебедев был регентом всего лишь пять лет и умер от болезни, «но деятельность его для певческого хора была очень и очень заметна. Хор был поставлен великолепно, и о Лебедеве можно было отзываться только хорошо» (глава VI).

Высокого исполнительского мастерства добился Певческий хор и при регенте Федоре Михайловиче Дунине, который стоял во главе хора почти шестнадцать лет. Хор отвечал требованиям того времени: «Пение при Дунине отличалось стройностью, мощностью, торжественностью и даже легкой крикливостью, так как в то время тихое пение не признавалось и не было любимо публикой».

Во время управления Дуниным войсковым хором последний находился на высокой ступени совершенства, что «всегда привлекало массу молящихся, желавших послушать прекрасное исполнение хором молитвенных песнопений; в особенности же хор славился исполнением концертов Бортнянского и других. Существовало даже в то время в Екатеринодаре выражение: «идти на концерт», так как немалая часть интеллигенции шла в церковь слушать только концерт, хотя и пение обедни всегда исполнялось безукоризненно и хорошо» (начало VIII главы).

Духовная и музыкально — эстетическая жизнь кубанцев на протяжении ста десяти (!) лет формировалась под влиянием духовного, народного и классического искусства Певческого хора.

Талантливый историк Ф. А. Щербина писал: «Я никогда не слышал такого стройного многоголосия и прилежного пения… Особенно сильно меня поразили три песнопения: херувимская песнь, тройное «Господи, помилуй» и концерт. Он вышиб меня из обычных привычек и поразил своею мощностью и чем‑то великим, недосягаемым для меня… Аккорды в течение по крайней мере получаса наполняли, казалось, весь собор — то гремя и сверкая, как гром, то падая очищающим душу ливнем, то понижаясь до пьянящего пения малиновки… Звуки, звуки и звуки воздействовали на чувства!..»

Вот такой хор при поддержке городских и краевых властей необходимо создать в возрожденном войсковом соборе святого благоверного князя Александра Невского, в котором закончил свою деятельность войсковой Певческий хор после прихода к власти большевиков.

Создание хора будет восстановлением исторической справедливости и исполнением долга перед памятью наших предков.

Еще один пример того, в какой большой мере зависит мастерство и успех хора от таланта того, кто его возглавляет.

После ухода 1 октября 1906 года талантливейшего хормейстера, фольклориста и музыканта Г. М. Концевича с должности регента на смену ему пришел «профессор пения и заслуженный артист Императорских театров Иван Васильевич Матчинский; он прослужил в хоре всего девять месяцев, но при нем знаменитый хор окончательно пал… Об эстетическом наслаждении не могло быть и речи».

Всего девяти месяцев оказалось достаточно, чтобы из творческого апогея, достигнутого при Концевиче, хор рухнул… Вот чего стоит всего лишь одна кадровая ошибка… Привести к творческому упадку хор очень легко, значительно труднее вновь поднять его на былой художественный уровень. Иногда на восстановление прежней славы Кубанскому хору требовались не годы, а десятилетия. Как же внимательно должны относиться кубанские власти к подбору творческих кадров.

Матчинского, к счастью, сменил талантливый ученик Концевича Яков Михеевич Тараненко, который пел в хоре еще малолетком, затем окончил трехгодичные курсы при Императорской капелле (как и сам Г. М. Кон — цевич). Яков Тараненко усвоил стиль и методы работы образцового хора Свято — Александро — Невской лавры в Санкт — Петербурге, и скоро Певческий хор Кубанского войска снова засверкал исполнительским мастерством.

История Певческого хора показала: не всегда в оценке творческого деятеля следует руководствоваться его почетными и учеными званиями. Надо еще выяснить: за какие действительные заслуги они получены.

Всяческие звания, которые, кстати, сегодня сильно обесценились, являются весьма ненадежным показателем того, чего достоин тот или иной артист, музыкант, художник или творческий руководитель. Судить о людях вообще должно не по словам, речам, званиям, должностям и обещаниям, а исключительно по делам. Как сказано в Евангелии: «По плодам их узнаете их». Только результаты труда показывают, кто есть кто.

А вот за истинные свершения и благие дела людям непременно следует воздавать должное. Думается, пришла пора к 200–летнему юбилею войскового Певческого — Государственного Кубанского казачьего хора воздвигнуть памятники достославным нашим предкам, не жалевшим живота своего в деле духовного и культурного возрождения кубанцев:

а) основателю войскового Певческого хора Кубанского казачьего войска, духовному просветителю Кубани протоиерею Кириллу Васильевичу Российскому;

б) регенту войскового Певческого хора, выдающемуся фольклористу и музыканту, первому художественному руководителю Государственного Кубанского казачьего хора, расстрелянному большевиками 26 декабря 1937 года, Григорию Митрофановичу Концевичу;

в) создателю гимна Кубанского казачьего войска и гимна Краснодарского края, расстрелянному в 1918 году в Тифлисе, священнику 1–го Кавказского полка Константину Образцову.

* * *

Говоря о книге И. И. Кияшко, не могу не заострить внимание на одной его очень важной мысли, касающейся привлечения в музыкантский хор иностранных подданных. Многие из них сделали, несомненно, очень много для развития войсковой оркестровой музыки, духовой и симфонической, и они достойны доброй памяти и слов благодарности. Выше я упоминал их имена. Но, тем не менее, нельзя пропустить мысль Ивана Ивановича о том, что в этом вопросе должно быть чувство меры.

Он пишет: «С наплывом же в Екатеринодар иногородних жителей и с развитием жизни вообще, явилось требование и на пьесы другого времени; тогда вальсы, кадрили, марши и попурри приобрели полное господство и почти вытеснили малороссийскую музыку; хотя певческий хор и до наших дней неизменно придерживается большей частью малороссийского репертуара.

Появление же с шестидесятых годов во главе музыкальных хоров капельмейстеров из немцев, чехов и итальянцев окончательно отклонили музыку от родного малороссийского направления, что очень жаль, так как не мешало бы, пользуясь лучшим иноземным, не забывать и своего».

Имеющий уши да услышит.

Удивительно, что не музыкант, а архивариус увидел и почувствовал ту истину, которую в свое время высказал гениальный русский композитор М. И. Глинка. Он часто и подолгу бывал за границей. В 1830–1834 годах Глинка посетил Италию, Австрию и Германию, позже бывал во Франции и Испании, брал уроки у немецкого музыковеда 3. Дена. Но в его «Записках» читаем: «…я искренне не мог быть итальянцем. Тоска по отчизне навела меня постепенно на мысль писать по — русски». А князь В. Ф. Одоевский о первой опере Глинки «Жизнь за царя»» писал: «С оперой Глинки является то, чего давно ищут и не находят в Европе — новая стихия в искусстве, и начинается в его истории новый период: период русской музыки»

Так стоит ли нам, дорогие читатели, уважая культуру и искусство других народов, забывать о своих духовных и культурных корнях?

* * *

Самое трагическое время для войсковых хоров Кубанского казачьего войска и самого казачества наступило весной 1920 года, когда в Екатеринодаре окончательно утвердилась большевистская власть и начался «красный террор». Правда, он всячески камуфлировался лживыми лозунгами и миролюбивыми обещаниями, к примеру:

«Казаки! Советская власть чужда мести… Не верьте, будто Советская власть преследует церковь и религию. Никакого насилия над совестью, ни

какого оскорбления церквей и религиозных обычаев Советская власть не потерпит!..»

Но что происходило на самом деле, сегодня уже известно. Чего греха таить, ныне кое‑кто хотел бы спрятаться от этой правды. Не поможет — все тайное становится явным.

Новая власть клялась в одном, а творила противоположное. Началось гнусное богоборческое дело: преследование верующих, гонения на Русскую Православную Церковь и духовенство, массовые казни, «расказачивание» и «поголовное уничтожение казачества»…

Вот как закончилась деятельность войсковых Певческого и Музыкантского хоров:

«21 апреля (по старому стилю. — В. З.) Кубано — Черноморский ревком постановил: «Все бывшие войсковые оркестры и хоры, ныне переименованные в государственные, со всем личным составом, библиотеками, музыкальными инструментами, имуществом и инвентарем переходят в ведение подотдела искусств оботнароба (областной отдел народного образования. — В. З.). Всем дирижерам, музыкантам, певчим и проч., имеющим у себя казенные инструменты и ноты, сдать таковые немедленно для регистрации заведывающему оркестрами и хорами. Лица, укрывающие вышеуказанное имущество, будут преданы революционному трибуналу».

Это постановление определило судьбу знаменитого войскового хора, на протяжении столетия бывшего гордостью Екатеринодара. Он стал называться Кубано — Черноморским государственным певческим хором и только благодаря отчаянным усилиям частично сохранившегося состава (27 человек Певческого хора вынужденно эмигрировали в Белград) продолжал свое существование. Его хормейстер (прежде регент) Я. М. Тараненко даже разработал программу развития коллектива в новых условиях (хор стал смешанным, приняли хористок), предусматривавшую еженедельные концерты в центре города в одном из театральных помещений, по одному концерту в неделю «в окраинных частях города — Дубинка, Покровка и кожевенные заводы», по одному концерту в месяц для каждого городского профсоюза и т. п. Первым пунктом репертуара он поставил «русские, украинские и казачьи народные песни в простой обработке», затем то же — в обработке «художественной», далее — «хоры» (свободное сочинение) композиторов, оперные хоры и — пятым пунктом — революционные песни.

Осуществить задуманное не удалось: ввиду «катастрофического» материального положения, неуплаты жалованья хористы в июле 1921 года получили «отпуск» и разъехались по домам; та же участь постигла и симфонический оркестр. В последнем протоколе собрания коллектива от 7 июля 1921 г. записано:

1 Екатеринодар — Краснодар. 1793–1993: Два века города в датах, событиях, воспоминаниях… Материалы к Летописи. Краснодар: кн. изд — во, 1993. С. 445.

«Принимая во внимание, что… многие из оркестрантов совершенно раздеты, разуты и влачат полуголодное существование, сплошь и рядом повторяются случаи заболеваний на почве недоедания; многие из оркестрантов, будучи вынуждены продавать последние вещи и живя исключительно по займу, подошли к абсолютному тупику… а в перспективе нет твердых гарантий… что многие из оркестрантов, будучи хлеборобами, имеют в станицах хозяйства, но непрестанные ходатайства об отпусках на уборку хлеба систематически отклонялись, ПОСТАНОВИЛИ: требовать роспуска симфонического оркестра с 10 июля с/г.»1 .

Приведенные выше цитаты взяты из замечательной книги «Екатеринодар — Краснодар. 1793–1993: Два века города…», написанной группой авторов (редактор — составитель Ирина Юрьевна Бондарь) после изучения множества архивных документов, дореволюционных газетных материалов, воспоминаний очевидцев исторических событий. Книга была издана в 1993 году, на новом сломе эпох. Сколько открыла она не известных нам архивных документов и достоверных фактов о трагическом периоде истории нашего города! Кем и как он был вдруг переименован из Екатеринодара в Краснодар… Много раз я перечитывал эту книгу с содроганием сердца перед открывшеюся исторической правдой, которую, одержимые поиском истины, обнажили историки и краеведы.

Я читал ее с горьким торжеством и, наивно, как выяснилось позднее, мечтал тогда: вот, прочтут ее граждане нашего города, проникнутся мыслями о нашем прошлом, прочувствуют его душою и поймут, что же на самом деле произошло с нами и нашими помраченными умами в страшные, кровавые годы безумной, братоубийственной Гражданской войны. Злые силы разделили тогда русский — государствообразующий! — народ и все коренные народы России и казачество на «красных» и «белых» и ввергли нацию в самоистребление.

Мне думалось тогда, что, узнав достоверную правду после прочтения названной книги, «краснодарцы» вдруг резко помудреют и начнут возрождать попранные святыни: православные храмы, соборы, музеи; восстанавливать исторические памятники, возвращать отнятые имена площадям, улицам и скверам нашего города, названным нашими предками в честь верных сынов Отечества. Но не произошло этого тогда!

И не могло произойти.

Бог правду видит, да не скоро скажет, как гласит народная поговорка. Все‑таки скажет! И сказал.

Пусть медленно, потихоньку, но народ наш, кажется, стал наконец духовно пробуждаться. И я уверен — украденное имя будет рано или поздно городу возвращено. Правда восторжествует.

1 Екатеринодар — Краснодар. 1793–1993: Два века города в датах, событиях, воспоминаниях… Материалы к Летописи. Краснодар: кн. изд — во, 1993. С. 445.

Вот только «краснодарцам» следовало бы знать, почему черноморцы дали имя городу Екатеринодар и как его потом осквернили большевистские изверги.

Наши предки, черноморские казаки, были не только храбрыми воинами, но и тонкими политиками. Настоящее, немецкое, имя Екатерины II и в то время знали немногие, а в наше даже специалисты — историки не сразу назовут его. Прежде чем стать российской императрицей, она приняла крещение, и Православная Русская Церковь согласно святцам дала ей новое имя: святой великомученицы Екатерины (в переводе с греческого «всегда чистая»).

Именно этим, а не немецким именем нарекли черноморцы созданный их упорным трудом казачий град. Казаки с гордостью называли себя «лыцарями», воинством Христовым и поэтому без подсказок сверху, сами выбрали имя святой великомученицы Екатерины. С одной стороны, они выразили действительную благодарность Екатерине II за «Жалованную грамоту», хотя при этом хорошо помнили, а их потомки помнят и до сих пор, о той негативной роли, которую сыграла императрица в жестоком разрушении Запорожской Сечи. Но, с другой стороны, казаки веровали в то, что их крепость на века будет духовно окормлять имя святой великомученицы Екатерины, которая была Ангелом Хранителем и самой Екатерины II.

Но… могли ли основатели нашего града хоть на миг представить себе или увидеть в страшном сне, что найдутся христопродавцы, которые посягнут на святое имя города? И нам ли, уважаемые «краснодарцы», как бы ничего не знающим, не ведающим об этом кощунстве «переименования», судить о том, возвращать или не возвращать подлинное имя, отнятое у нашего города 7 декабря 1920 года?

* * *

Многие из вас, уважаемые сограждане, видели, как 8 августа 2006 года городу вернули попранный в двадцатые годы памятник скульптора М. О. Микешина императрице Екатерине II, которую, как и Петра I, в России называли Великой за укрепление Российской державы. Но все ли свидетели этого торжества исторической справедливости знают, кем сооружался памятник? Кто, как и зачем спешно разбирал его, прячась от народного осуждения?

Открытие памятника Екатерине II на Атаманской (Крепостной) площади состоялось 6 мая (по старому стилю) 1907 года и было приурочено к войсковому кругу и дню рождения императора Николая П. Идея памятника, по замыслу скульптора М. О. Микешина, должна была наглядно представлять историю Кубанского войска. Однако скульптор скоропостижно умер в 1896 году, а сооружение памятника по проекту Микешина было поручено его ученику, скульптору Академии художеств Б. В. Эдуардсу под наблюдением особой войсковой строительной комиссии, которую возглавлял коренной кубанский казак — участник русско — турецкой войны 1877–1878 гг. атаман Екатеринодарского отдела Кубанской области и помощник наказного атамана Михаил Павлович Бабыч. В августе 1918 года 74–летний атаман был зверски убит в Пятигорске по приказу ЦИК Северо — Кавказской республики. И вот разбирать памятник Екатерине II пришли те же люди из шайки убийц славного сына Кубани М. П. Бабыча!

Приведу большие цитаты из названной книги «Екатеринодар — Краснодар…», которая — увы! — не стала настольной книгой каждого «краснодарца», для того чтобы вы, дорогие читатели, любящие наш город, знали хотя бы некоторые факты, касающиеся трагических событий 1920 года.

Напомню.

В главе «За нами шло безумие…» приводится хроника свержения памятника. Вот лишь некоторые выдержки:

«Подотдел искусств обратился в наркомпрос с просьбой «прислать в срочном порядке представителя — специалиста на экстренное собрание к 12 часам 15 сентября для принятия мер согласно требованию Кубчеррев — кома срочно убрать памятник Екатерине II к 17 сентября» Хотели прямо‑таки за один (!) день снести его. И что же? Ничего не вышло. Тогда 20 сентября состоялось первое заседание «Комиссии для технического руководства разборки памятника Екатерине II в городе Екатеринодаре», организованной согласно «боевого приказа областного ревкома от 19 сентября 1920 года». Ведь к 17 сентября не разобрали, а надо было срочно выполнять боевой приказ, иначе полетят многие головы. Ревком и ревтрибунал шутить не будут. И… опять ничего не получилось.

24 сентября срочно собрали второе заседание комиссии, которая и констатировала, что:

«Несмотря на все принятые меры и старания раздобыть достаточное количество рабочих рук, таковых не удалось достать, так как рабочие категорически отказываются принимать участие в разрушении памятника Екатерине, несмотря на предложенную хорошую оплату труда, и после долгих переговоров удалось найти только пять плотников…

К месту работ собралась большая толпа зевак, которая стала издеваться над рабочими, заявляя: «Сегодня вы повесите Екатерину, а завтра вас повесят» и т. п.».

Производитель работ вынужден был «самолично» отправиться к начальнику милиции. После переговоров «удалось получить стражу из трех милиционеров на время работ и одного ночного милиционера для охраны имущества».

С 23 сентября сквер для посторонней публики был закрыт…

27 сентября. Старший инспектор технической инспекции докладывал:

«Ввиду невероятных затруднений и препятствий, которые комиссия

встречает на своем пути по исполнению указанного выше боевого приказа, прошу ходатайствовать перед президиумом совнархоза об отдалении срока исполнения весьма трудной и ответственной работы».

4 октября. Третье заседание комиссии. В протоколе записано, что «поставлены леса для съемки нижних фигур, установлены тали, расчеканены подножия трех фигур, кои подготовлены к съемке».

Комиссия полагала, что «работа не может быть окончена ранее трех недель, считая с 1 октября».

8 октября. Старший технический директор докладывал:

«…Успешно распаяно уже две фигуры памятника… Есть полная надежда снять памятник к дню празднования годовщины Октябрьской революции».

Хотели революционеры разобрать памятник императрице за один день к 17 сентября, а закончили лишь 4 ноября.

И теперь, прочитав архивные документы и зная, кто, как и зачем убирал памятник Екатерине II, мы, дорогие читатели, можем только искренне порадоваться тому, что нашлись люди, которые взяли на себя благородную миссию: смыть исторический позор и восстановить правду. И за это нужно, сказать наше гражданское спасибо скульптору Александру Аполлонову, губернатору Кубани Александру Ткачеву, депутатам зек и его председателю Владимиру Бекетову, Кубанскому казачьему войску и его атаману, казачьему генералу Владимиру Громову, Екатеринодарской епархии и Пре — освященнейшему митрополиту Исидору и всем, кто участвовал и содействовал возвращению городу уникального памятника Екатерине II, подарившей, казакам — черноморцам на вечные времена кубанские земли.

Говоря о торжестве исторической правды, опять нельзя не коснуться темы возвращения имени нашему городу. А для тех, кто не знает, как его отняли, процитирую архивный документ.

Телеграмма Кубчерревкома во ВЦИК:

«Москва. ВЦИК. Копия Наркомвнудел.

Горсовдеп совместно с облревкомом, Реввоенсовет IX армии, облпарт — ком РКП… Политотдел армии на торжественном заседании в ознаменование Октябрьской революции, считая название города Екатеринодар напоминающим рабские времена, совершенно бессмысленным в республике труда, навсегда освободившемся от потомков Екатерины и их приспешников, постановил просить ВЦИК именовать город Краснодаром. От имени помянутых организаций Кубчерревком просит об утверждении этого постановления. 10 ноября. Предкубчерревкома Ян Полуян».

Но просьба была не от екатеринодарцев. Их об этом никто не собирался спрашивать. Кому нужно было мнение «быдла»? Это теперь, уважаемые читатели, мы с вами можем судить — рядить: а надо ли возвращать первоначальное историческое имя городу или нет? А может быть, провести

1 Указ соч. С. 457, 458.

народный референдум? Может. Но какое мнение будет у людей, не знающих исторических фактов? Привычка — вторая натура, которая, как сказал поэт, «свыше нам дана». Вот и мы тоже привыкли к слову «Краснодар», и слово‑то хорошее, «светленькое». Но что для нас ценнее: привычка или Истина?

Мнением народа дорожить надо. Ведь глас народа — глас Божий.

Только обманутому народу сначала надо показать всю правду о том, что и как было. Православный люд Кубани должен осознать, что грех наших предков, безропотно согласившихся с переименованием города именно 7 декабря, в день святой великомученицы Екатерины, лежит и на нас, и на наших внуках. Ибо молчанием предается Бог.

Народ правдой просвещать надо.

Имя человека, города, нации, страны, веры, любого материального объекта отражает наиглавнейшую его сущность. Не случайно многие меткие и точные казачьи клички и прозвища стали фамилиями их носителей: Бульба, Козорез, Разин, Булавин, Мелехов, Дырка, Середа, Перебейнос, Лопата, Безсчастный и т. д. Имя менять нельзя. Перемена имени искажает сущность, а сущность, как писал русский мыслитель А. Ф. Лосев, «вмещает в себя все возможные смыслы в одной точке… Имя есть необходимый результат мысли и только в нем мысль достигает своего высшего напряжения и значения»

Дорогие мои кубанцы, зададимся философским вопросом: что в имени твоем, родная наша столица кубанского казачества? Отражение дьявольского духа братоубийственной Гражданской войны или отблеск Божьей благодати?

* * *

Кубанский хор в дореволюционное, советское и постсоветское время много делал и делает для собирания, изучения, сохранения, популяризации и творческого развития традиционного песенного искусства кубанских казаков. Сохранение традиционной культуры русского народа и казачества волнует, конечно же, не только Кубанский хор и специалистов, занимающихся этими проблемами, но и всех истинных родинолюбцев, для которых дым Отечества «сладок и приятен».

Проблемы сохранения и развития традиционных культур до боли сердечной тревожат все народы России, ибо они глубоко чувствуют и понимают, насколько важна роль традиционной культуры для самоидентификации, а порой и выживания того или иного народа, этноса.

Вот что пишет о роли и значении национальных культур в жизни народов русский мыслитель И. А. Ильин, чьи философские, политические и этические взгляды составляют единую, целостную концепцию интел

1 А. Ф. Лосев. Из ранних произведений. Философия имени. М.: изд — во «Правда», 1990. С. 24.

лектуального и духовного обновления человеческой личности: «Культура творится не одним человеком. Она есть результат творчества и достояния многих людей, духовно объединенных между собой. Люди не случайно объединяются друг с другом: их влечет друг к другу сходство материальных и духовных интересов. Возникает взаимное влечение, крепнет духовная связь. Эта связь закрепляется традицией, передающейся из поколения в поколение. Так возникает единая и общая всем культура. У каждого народа особая, национально зарожденная, выращенная и национально выстраданная культура.

Мысль — погасить это многообразие, свести все к мертвому единообразию — такая мысль могла зародиться только в больной душе или же в слепом рассудке.

Национальное самосознание открывает глаза и на национальное своеобразие других народов; учит не презирать другие народы, а чтить их духовные достижения и национальные чувства… создать нечто прекрасное для всех народов может только тот, кто утвердился в творческом акте своего народа»

Приведу еще цитату другого известного русского философа Н. А. Бердяева: «Национальность есть одна из иерархических ступеней бытия… как соборной личности. Установление совершенного братства между людьми не будет исчезновением человеческих индивидуальностей, но будет их полным утверждением. Всякая национальность есть богатство единого и братски объединенного человечества.

…Чувствовать себя гражданином вселенной совсем не означает потери национального чувства и национального гражданства. Кто не любит своего народа и кому не мил конкретный образ его, тот не может любить и человечество… Можно желать братства и единения русских, французов, англичан, немцев и всех народов земли, но нельзя желать, чтобы с лица земли исчезли выражения национальных ликов, национальных типов и культур.

Всякий гений… возводит национальное до общечеловеческого значения. Все великие национальные культуры — всечеловеческие по своему значению… Каждый народ борется за свою культуру и за высшую жизнь в атмосфере национальной круговой поруки. И великий самообман — желать творить помимо национальности. Творческий национальный путь и есть путь к всечеловеческому» .

* * *

Уважаемые читатели, разговор о состоянии и судьбе национальных культур нашей страны должен, несомненно, начаться с русской культуры, так как русский народ является государствообразующим и самым много-

1 И. А. Ильин. Родина. Русская философия. Православная культура. М. 1992. С. 83–84.

численным коренным народом России (по статистическим данным, более 80 % населения страны). Многие ученые и специалисты, этнографы, писатели и поэты считают его полиэтническим, соборным.

Сегодня русская традиционная культура во всех ее формах и жанрах находится в тяжелом положении. Причем это относится как к аутентичной народной культуре, то есть бытовой, живой культуре наших российских сел, деревень, станиц и хуторов, так и к профессиональной народной сценической культуре, то есть творческому состоянияю государственных русских народных хоров, вокальных ансамблей и оркестров народных инструментов.

Точно в таком же незавидном положении находятся и традиционные культуры (бытовые и сценические) многих других коренных народов России. Например, с серьезнейшими трудностями столкнулось подавляющее большинство государственных национальных ансамблей песни и танца и ансамблей танца, многие из которых, как и государственные русские народные хоры, имеют почетный статус «академический», к сожалению, ничем не помогающий этим концертным коллективам.

О различных творческих, гастрольных, финансовых и социальных проблемах с горечью рассказывали многие художественные руководители, хормейстеры, балетмейстеры и директора в Санкт — Петербурге на организационном заседании Ассоциации государственных русских народных хоров и национальных ансамблей.

Руководители удручены тем, что все государственные национальные концертные коллективы страны с 1991 года лишены возможности гастрольной деятельности по городам и регионам России, так как не имеют на это финансовой поддержки. В связи с этим государственные коллективы российских регионов стали в худшем смысле слова «местечковыми». Все государственные русские народные хоры и национальные ансамбли обречены прозябать в замкнутом порочном круге.

Горько, что в стране прекратилось проведение всероссийских смотров — конкурсов государственных русских народных хоров и национальных ансамблей песни и танца. Такие систематические смотры — конкурсы очень нужны. Они показывают художественный уровень государственных национальных коллективов, способствуют творческому обмену, определяют лучших, обнажают огромное количество нерешенных проблем. Таких всероссийских смотров — конкурсов было всего два: в 1975 году и в 1984–м. А почему до сих пор нет третьего?

* * *

Сегодня острейшей проблемой, настоящей национальной бедой стал полный, демонстративный отказ всех каналов российского ТВ показывать самобытные традиционные культуры всех народов РФ, государственные русские народные хоры и национальные концертные коллективы.

Народные хоры, оркестры, ансамбли песни и танца, художественные национальные коллективы и отдельных талантливых исполнителей коренных народов России зрители нашей страны не могут увидеть и услышать нигде: ни на концертных площадках городов страны, ни на ТВ, ни по радио. СМИ игнорируют и сам фольклор, и интерес к нему своей аудитории.

Каким же образом многочисленные народы, живущие в своей собственной стране, могут узнать о культуре, истории и жизни друг друга? Как смогут возрадоваться своему же собственному богатству?

Кто и что же тогда может их соединить в единую сплоченную семью народов России?

Я не намерен открывать «охоту на ведьм», но напрашивается вопрос: а что если это кому‑то надо, чтобы по каналам ТВ и радио не звучали русские, украинские, белорусские, удмуртские, мордовские, нанайские, башкирские, адыгские, карачаево — черкесские, казачьи песни и весь фольклор нашей бескрайней многонациональной России?

Приведу пример. В Республике Адыгея есть замечательный национальный Государственный ансамбль песни и танца «Исламей», художественным руководителем которого является талантливый композитор народный артист России, Республики Адыгея и Карачаево — Черкесии Аслан Нехай. Коллектив уникальный не только на Северном Кавказе, в России, но и в мире. Аналога ему нет. Репертуар ансамбля «Исламей» основывается на мастерских обработках адыгского песенного и танцевального фольклора и авторских, глубоко национальных вокально — инструментальных произведениях художественного руководителя ансамбля. Талант композитора Аслана Нехая удивительно самобытен, неповторим, как и музыка древних адыгов. Но как современно она звучит в ансамбле «Исламей»! Хотя композитор не ищет опоры ни в «роке», ни в «рэпе», ни в «поп — музыке». Он достиг современного, захватывающего исполнения, оставаясь самим собой, талантливым сыном своего народа, и поднял своим мастерством адыгскую музыку на вершины мирового Искусства! Но кто из вас видел выступления этого коллектива по какому‑либо российскому каналу ТВ или слушал по радио? Никто! На телеэкраны попасть художественным национальным коллективам, отдельным исполнителям или композиторам невозможно. Не помогают ни самый большой талант, ни высочайшее исполнительское мастерство, а только… деньги. И притом очень большие. Но их никогда не было и не будет у национальных коллективов.

В 2005 году в Краснодаре как большой многонациональный праздник прошел уже VII фестиваль искусств народов Северного Кавказа «Мир Кавказу». В нем приняли участие уникальные национальные коллективы юга России из 14 краев, областей и всех национальных республик Северного Кавказа. Это было ярчайшее событие — и культурное, и политическое! Фестиваль продемонстрировал не только прекрасные художественные коллективы, их высокое исполнительское мастерство, но и межнациональную сплоченность народов Северного Кавказа, которым сегодня так нужны мир

и взаимопонимание для укрепления целостности Российского государства!

Но… снова «дружное» умолчание ТВ и большинства СМИ. Впрочем, и все предыдущие шесть фестивалей «Мир Кавказу», которые прошли в разных городах юга России, также были обойдены молчанием. Вырисовывается неблаговидная, с позволения сказать, «культурная политика», глубоко задевающая и оскорбляющая национальные чувства всех коренных народов России.

Но кто эту политику проводит? И в чьих интересах она лоббируется?

Почему центральные каналы телевидения стали столь подчеркнуто безнациональными, когда в РФ имеется более 150 народов и народностей со своей неповторимой культурой? Где могут увидеть это богатство граждане России? Нет внятного ответа.

Или отвечают: телевидение стало коммерческим. Неискренний это ответ. Но даже в этом случае величайшей загадкой нашего времени остается деятельность некоммерческого канала «Культура», который исхитряется вовсе обойтись без традиционной культуры своего народа, навязывая аудитории свою перманентную «культурную революцию»…

Одиноко еще пока держится только любимая народом передача «Играй, гармонь!», созданная более 20 лет назад выдающимся композитором — песенником, фольклористом, гармонистом, сценаристом, великим Сыном и Гражданином нашего Отечества, человеком шукшинского масштаба, народным артистом России Геннадием Дмитриевичем Заволокиным. Это действительно чудо: один раз в неделю «Играй, гармонь!» излучает духовный свет Неопалимой Купины, показывает многонациональное традиционное искусство народов РФ, доказывая, что, говоря словами иеромонаха Романа, «Русь еще жива, Русь еще поет!». Богоугодное дело безвременно ушедшего Геннадия Заволокина подхватила его талантливая дочь — заслуженная артистка Кубани Анастасия Заволокина.

Телевидение могло бы сделать очень много для духовно — нравственного, культурного и гражданского становления общества. Это подтверждает редкий спорадический показ по ТВ замечательных отечественных документальных и художественных фильмов, многих просветительских передач, выдающихся произведений западного киноискусства. Однако все это тонет в бесконечном карнавале шоу — бизнеса, «мыльных опер» и массовой продукции Голливуда…

И этот карнавал пляшет на фоне вымирания всех коренных народов России!

Нам надо помнить, что никто, кроме нас, Россию не спасет.

А посему нам, дорогие читатели, надо не безумно хохотать, как перед собственной погибелью, от «смехопанорамы», а скорее — слезно плакать и Бога молить. Духовно просыпаться, мужаться и вставать с колен. Пока еще не поздно. Иначе осуществится давняя мечта наших недругов: создать Россию без русских.

Радоваться бы, да и только…

Но Россия не только географическое понятие, а прежде всего — духовное. Россия без русских — это уже не Россия! Как Германия без немцев, Франция без французов, Япония без японцев, Израиль без евреев, а Палестина без палестинцев.

Думается, совсем не случайно, а по промыслу Божьему, в конце 2006 года родился очень нужный, поистине исторический документ, подписанный В. В. Путиным: «Перечень поручений Президента РФ по итогам заседания Государственного совета РФ 26 октября 2006 года».

Поручения президента касаются культурного наследия народов РФ, создания условий для сохранения и развития традиционной народной культуры России, а также разработки мер, способствующих углубленному интересу к чтению, национальному и мировому литературному наследию. Важнейшим пунктом этого документа является принятие мер по освещению, пропаганде и популяризации в СМИ мероприятий, направленных на сохранение и развитие традиционной народной культуры в стране.

Президент зрит в корень.

Его поручения адресуются Председателю Правительства РФ, высшим должностным лицам исполнительной власти субъектов РФ и уполномоченным Президента РФ.

Дело теперь осталось только за их исполнением.

Но здесь‑то, предвижу, и возникнут извечные проблемы. Сколько уже было принято хороших законов, указов, постановлений, распоряжений, поручений! Но, увы, до исполнения их часто так и не довели, они остались на бумаге.

Нет сомнения, что практическое исполнение и этого документа, крайне важного для судеб народных традиционных культур РФ, будет тормозиться. Но исполнение или неисполнение «Перечня поручений Президента РФ…» как лакмусовая бумажка покажет: кто есть кто. Кому Россия — матушка родная, Святая Русь, а кому — мачеха, заезжий двор, место временного проживания и наживы.

Надо сказать, что Краснодарский край в решении проблем, указанных в поручениях Президента РФ, давно движется в опережающем темпе. Это подтвердило выступление губернатора Кубани А. Н. Ткачева на упомянутом заседании Госсовета, где он предложил провести 200–летний юбилей Кубанского казачьего хора на всероссийском уровне.

Исходя из этого мною подготовлена концепция создания национального творческого объединения «Кубанский казачий хор».

Уже начинается подготовка к грядущему юбилею, который мы будем отмечать 14 октября 2011 года.

Двухвековой юбилей, несомненно, станет новой вехой в истории Государственного академического Кубанского казачьего хора и национальным праздником для всех граждан Российской Федерации.

Автор сборника «Из истории Кубанского казачьего хора» В. Г. Захарченко.