Давно так не было черно на душе. Утром 29 марта в дом, где Борис Лиханов жил в квартире двоюродного брата, явилась полиция. Всех жильцов, и Лиханова тоже, выгнали во двор. Пересчитали. Увели еврейскую семью. Вывели из строя подростков. Матери цеплялись за детей, их отгоняли друг от друга прикладами. Шарфюрер крикнул женщинам: «Истерику прекратить! Дети отправляются в Германию на отдых!» Однако даже не позволили собрать чемоданчики. Потом шарфюрер сказал:

— Сейчас всех препроводят в избирательный участок, это недалеко. В полицейской части… Принять участие в голосовании обязаны все. Все должны ответить «да». Кто ответит «нет», будет убит на месте.

Полуодетые люди, выхваченные из квартир — из спален, кухонь, ванн и гостиных — пошли через улицу к участку. Лиханов тоже пошел, ибо другого выхода для себя не видел. Объяснить, что вообще не является подданным рейха, побоялся. Люди шли молча, Лиханов исподлобья рассматривал их лица: плохо скрываемый ужас, отчаяние. Как в тот день, когда свободных от вахты пожарных погнали на площадь Героев встречать Гитлера. В руки сунули флажок и велели им размахивать, улыбаясь при приближении машины фюрера. Размахивали, улыбались, по команде орали «хайль». Лиханов прикинул — тогда только на площади тысяч двести собрали. Злоумышленник, если что, и руку в теснотище не поднял бы, чтобы гранату бросить. «Наши бы бросили, соседи бы расступились, да хоть легли бы, помогли, чтоб бросил, а потом телами прикрыли и невозмутимо, по-мужицки, по-российски: «Ничего не видали, барин, никого не знаем, господин хороший, да разве мы, да мы разве…». И с той же невозмутимостью — хоть на казнь. А эти — эти недаром, видно, одной крови. Да и при Шушниге им не сладко жилось. Так что, какой плохой Шушниг, они уже знают, а какой будет Гитлер — пока вроде нет. Не хозяйничал завоеватель на этой земле, оттого и не знают, думал Лиханов, а турецкое владычество австрийцам нынешним помнится, как у нас хан Мамай…

Строем вошли в помещение участка. Каждому выдали конверт с бюллетенем. Как все проголосовавшие, Лиханов получил медаль с портретом Гитлера и надписью готической вязью: «Один народ, одна империя, один фюрер». Вспомнил — у матери был золотой браслет, по синей эмали там тоже шла надпись готической вязью: «Храни тебя господь». Вот такая разница, усмехнулся Лиханов.

Все красовались с дурацкими медалями. Вроде как со штампом: лоялен. А иные разгуливали с нацистскими значками, будто давно уж в партии, а теперь только сподобились, легализовались… Лиханов в сердцах плюнул. Специально, вопрос придумав, пошел к начальству и духом воскрес, убедившись: ни Эбхарт, ни Вайзель значков НСДАП не нацепили. Начальство, как заметил Лиханов, последнее время вело себя странно. С первого дня аншлюса снаряжали команды в правительственные учреждения… Как утверждалось, гасили там пожары. Однако в профилактическую службу никаких документов на этот счет не поступало. Но в неразберихе до документов ли, рассуждал Лиханов, однако… Ему по-человечески было любопытно, он понимал, что выезды эти совершались, конечно, не просто так. Что затевало руководство венской пожарной частью, с кем оно? Так Лиханов размышлял, сидя на службе, пока перед ним не появился офицер в мундире вермахта, капитан.

— Где я могу найти господина Вайзеля? — спросил, глядя сурово.

У Лиханова екнуло сердце. Впрочем, нет, арестовывать гестапо является целой бригадой. Но на всякий случай ответил уклончиво:

— Начальник был на выезде…

«Был» — это еще не значит, что он на выезде и сейчас, но понять, что в данный момент его нет, можно.

— Где я мог бы дождаться?

Лиханов пожал плечами: хоть здесь… да где угодно.

Офицер уселся на диванчик, где обычно спали дежурные, и, непринужденно закинув ногу на ногу, углубился в чтение старого номера искусствоведческого журнала — разные тут валялись скуки ради.

Так они сидел вдвоем, друг на друга не глядя, пока офицер не спросил:

— Должно быть, у вас теперь работы немало?

— Как обычно, — буркнул Лиханов.

— Вы не австриец? Поляк?

— Нет…

— Словак?

— Почти…

Офицер пожал плечами и опять замолчал.

Чтобы не поддерживать разговор, Лиханов воткнул в розетку шнур приемника.

— …угнетенному населению, братьям и сестрам Австрии, немцы империи. В Вену направлена из рейха тысяча центнеров копченой рыбы, — вещал диктор. Все эти дни радио захлебывалось в восхищенных речах о немецкой помощи австрийцам: эшелоны с продовольствием шли, но ведь и вермахт, что стоял в оккупированной стране, тоже чем-то кормить надо. — В Германию направлена тысяча рабочих крупнейших предприятий Вены, чтобы они собственными глазами могли убедиться в социальных и экономических достижениях, которые принесли народу фюрер и его правительство. Фюрер гарантирует, что в самое ближайшее время на работе будут восстановлены бывшие шицбундовцы, уволенные за участие в февральском восстании тридцать четвертого года правительством Дольфуса, с безработицей в Австрии будет покончено навсегда так же, как и по всей территории рейха. Чтобы австрийцы могли полнее убедиться в преимуществах нового государственного строя, с завтрашнего дня будет производиться обмен офицерами и чиновниками. Побывавшие в рейхе вернутся домой, окрыленные новыми планами, обогащенные богатым опытом братьев по крови…»

— Ха, Редер, какими судьбами?! — Вошедший Эбхарт радостно был удивлен.

— Это не судьба забросила меня к вам, — улыбка совершенно изменила лицо немецкого капитана, — это Шульце-Бойзен посоветовал мне навестить бравых ребят Георга и Людвига… Ну а где твой шеф? Гасит очаг?

— Будем так считать, — Эбхарт выразительно подмигнул Редеру.

Тот покосился на Лиханова:

— Надеюсь, ты еще варишь в своем кабинете кофе по-венски и по-прежнему манкируешь противопожарной безопасностью, ставя спиртовку среди бумаг?

— Как известно, сапожники шьют себе сапоги перед смертью…

— Не шути так. — Редер опять покосился на Лиханова. — Пойдем?

— У меня нет времени ждать Георга, — сказал Редер, присаживаясь в кабинете Эбхарта. — Поэтому сразу…

Эбхарт вдруг зашептал:

— Он здесь… Только минуту… — условным кодом постучал в стену. — Ваши очень интересуются кое-какими нашими выездами. Вот мы и говорим, что начальник где-то в городе. Потом забудется…

— Наши не забывают ничего. Как вы тут?

— Как… Арестованы слишком многие. В армии происходят самые парадоксальные вещи. Ценер, военный министр, убит. Он слишком мало времени занимал свой пост, чтобы вызвать недовольство ваших, однако…

— Ты не знаешь, Миклас собирался назначить его канцлером после отставки Шушнига.

— Фельдмаршал Янза увезен в Германию.

— Я думаю, вы должны сделать все, чтобы народ знал, что Янза не просто отправлен в рейх, он в тюрьме Маобит.

— О!.. И те офицеры, про которых говорят, что они направлены на службу в части вермахта, тоже в тюрьмах?

— Это зависит от офицеров…

— Понял. А вот и Георг.

Редер удивился перемене, произошедшей с Вайзелем. Он резко похудел, мундир висел на его еще недавно статной фигуре.

— Добрый день, — расстроенно сказал ему Редер. — Что Катарина? Дети?

Вайзель усмехнулся:

— Я подумываю, как бы отправить детей и жену за границу. Вряд ли это сейчас возможно, конечно. Но мой старший уже не ходит в школу, потому что в школах разослан циркуляр: учителя должны каждый урок проводить среди детей опрос, как их родители относятся к аншлюсу, и клеймить воздерживающихся от всеобщего ликования как изменников. Я не ручаюсь за парнишку, он еще слишком мал, чтобы врать…

Редер сокрушенно вздохнул.

— Перед отъездом сюда я виделся с Шульце-Бойзеном… Его интересуют ваши планы и намерения.

— Бороться…

— Это слишком общо.

— Если мы в наших листовках сообщим, сколько вывезено золота из наших банков, как был очищен наш монетный двор, я там был с командой, при нас грузили мешки с серебряными шиллингами… Если мы распечатаем, кто из гитлеровских приятелей и подручных получил акции наших предприятий и укажем точные суммы доходов… Если мы обнародуем компрометирующие материалы о Гитлере, сведения, касающиеся его жизни в Австрии, в Линце, найдем живых свидетелей…

— На живых свидетелей не надейся, — мрачно сказал Редер. — Фюрер не позволит себе такую роскошь — иметь их теперь. Что же касается Гитлера — Шикльгруббера… Ну что ж… В Австрии воцарился человек, который хоть и родился австрийцем, ненавидит Австрию и принял решение ее разрушить — как империю, как традицию, как династию, как идею и как культуру. Вот эту мысль и следует проводить. Говоришь, видел, как вывозили шиллинги с монетного двора? — Редер зло фыркнул. — Я тоже кое-что видел. Мои танки пойдут домой не пустые. И в одном из них — корона императора Священной Римской империи, скипетр Марии-Терезии, а в других — книги из Национальной библиотеки, полотна из Хофбурга… Словом, имперский закон о передаче австрийской госсобственности в госсобственность рейха в действии…

— Может, рискнуть, попытаться отбить? — запальчиво перебил Редера Эбхарт.

— Что ты противопоставишь танку? Пожарную дрезину?

— Остается скрипеть зубами…

Тягостное молчание прервал Вайзель:

— Посмотри вот на это, — и протянул Редеру тонкую брошюру: «Библиотека миниатюр. Фриц Альт. Укрась свое жилье. Лейпциг». — А теперь раскрой…

«Австрийский народ! Защищайся! Сопротивляйся вторгшимся чужеземцам и их агентам! Католики и социалисты, рабочие и крестьяне! Объединяйтесь! Сплачивайтесь в общий фронт австрийцев. Все различия во взглядах, все разногласия между партиями отступают перед священной задачей, стоящей ныне перед австрийским народом! Объединяйтесь против Гитлера! Объединяйтесь, чтобы изгнать гитлеровскую солдатчину из Австрии!

Солдаты и офицеры, полицейские, сохраняющие верность австрийской родине, объединяйтесь с народом! Включайтесь в фронт решительного сопротивления Гитлеру и его агентам! Австрийский народ, воплоти в действие лозунг: «Верен красно-бело-красному знамени до последнего вздоха!».

— Лихо… — промолвил Редер. — Не слишком ли много восклицательных знаков?

— Здесь должен быть не один вопль отчаяния, но и сознание силы, полная мера решимости, — ответил Вайзель.

— Возможно… Но все же следует быть пока скромнее… Начинать надо исподволь, иначе сразу пересажают всех и вся.

— Мы и действуем осторожно, — согласился Эбхарт. — Помаленьку, незаметно на первый взгляд. Рабочие на крупных предприятиях подают заявления о болезни. Есть несколько верных клиник, там справки гарантируются. Практикуем кратковременные забастовки — повод хоть самый мелкий. Например, введение имперских налогов. Вена по прожиточному минимуму и так всегда считалась самым дорогим городом. Пожарные части кирпичного завода и электростанции устраивают незаметные диверсии. Ну а ты, Редер, с чем явился?

— С делом… Как и сказал. Затевается провокация под названием «Историческая комиссия при рейхсфюрере СС». В Берлине решили судить канцлера Шушнига и заочно канцлера Дольфуса. Сия комиссия собирается работать здесь, в Вене. Нужно помочь сорвать судебный фарс.

Вайзель задумчиво кивнул:

— Есть один вариант. Если хорошо порыться в документах, — которые мы успели по твоему совету вечером двенадцатого вывести из архива министерства внутренних дел и министерства обороны. Мы тогда там инсценировали пожар, и что не смогли вывезти, пожгли И залили водой.

Вдруг скрипнула дверь. Вайзель порывисто поднялся и распахнул ее.

На пороге с ноги на ногу переминался Борис Лиханов. У него было настолько искренне виноватое лицо, что все поняли: он слыхал. Эбхарт бросил на Редера успокаивающий взгляд и прошептал:

— Это русский из Парижа, понимает неважно…

— Извините, герр Вайзель, — сказал Лиханов, — но там, — он кивнул в сторону, — у склада с огнетушителями топчутся два германских эсэсмана. Не ищут ли чего? Может быть, вам следует это знать?..

Венская пожарная часть стала одним из центров активного сопротивления гитлеризму в Австрии. Координируя свои действия с «Красной капеллой», ее руководителем, выдающимся патриотом Германии Гарро Шульце-Бойзеном, обер-лейтенантом, референтом разведывательного отдела министерства авиации, руководители венской пожарной части и их боевая команда провели немало смелых подрывных операций против гитлеровцев. Но главное — они вели широкую патриотическую, интернациональную, антифашистскую работу. Их листовки «Чего нет в «Фолькишер беобахтер»» вскрывали истинные намерения и истинные действия «имперских благотворителей» в «кровно им родной» Австрии. Листовки, брошюры, воззвания печатались ежедневно, пожарные распространяли их везде, куда направлялись команды с брандспойтами и огнетушителями.

Эта борьба продолжалась до 1943 года. В 1943 году 70 членов группы Сопротивления венской пожарной части были арестованы гестапо. Они погибли в Маутхаузене в ряду 157 тысяч австрийских патриотов — жертв гитлеровского террора. Сейчас в Вене на здании номер 10 по улице Ам Хоф висит мемориальная доска с их именами. Запомним их: Георг Вайзель, Людвиг Эбхарт, Йозеф Швайгер, Рудольф Хайгер, Герман Плакхольм, Иоганн Цак…