Недалеко от собора святого Стефана обер-лейтенанта Хайнихеля остановил патруль, затребовал документы. Впереди виднелось оцепление. Перекресток перекрыт грузовиками, полными штурмовиков. Подошел штурмфюрер, проверил документы, козырнул:

— Будьте осторожны, господин обер-лейтенант. Пока все в рамках, но ждем антигосударственного выступления. Началось все вполне невинно: кардинал Инницер, — он кивнул на собор, — произнес проповедь, посвященную очередной годовщине некой исторической битвы австрийцев с турками. В собор набилась эта самая «католическая молодежь», темная для нас пока организация, и выбросила лозунг «Мы благодарим нашего епископа». А потом начались отдельные выкрики, что епископ этой проповедью искупил свою вину за приветствие фюреру.

Штурмфюрер подозвал эсэсмана, приказал ему:

— Проводите господина офицера, Ганс, ратуша близка, но… Мало ли. Тем более вы в штатском и без оружия.

В венской ратуше заседала «Историческая комиссия при рейхсфюрере СС». В нее вошли Кальтенбруннер, Мюллер — от гестапо, обер-штурмбанфюрер от CC Штейнер и австрийцы — инспектор полиции безопасности обер-группенфюрер Штельэккер, руководитель венского гестапо обер-штурмбанфюрер Хубер, полицай-президент Вены штандартенфюрер Штейнхозл. В рабочую группу вошли от абвера Лахузен, два австрийских эсэсовца из полицай-президиума и обер-лейтенант Хайнихель.

Когда Хайнихель вошел в зал, где работала «комиссия», Лахузен удивленно спросил его:

— Как ты добрался? Что там, лейтенант? Уже горячо? Ты молодец, что ходишь в штатском…

— А, вот и вы, — поднял голову от бумаг Кальтенбруннер. — Что нового в архивах?

— Боюсь, я не на совсем верном пути, — ответил Хайнихель, занимая рабочее место. — Практически там многого не хватает.

— Хм! — фыркнул Мюллер. — Это новость. До этого утверждалось, что читать невозможно, все испорчено водой. Просушили же — оказалось, можно. Теперь снова нельзя, — он покосился на Кальтенбруннера.

— Ищите, Хайнихель, — вздохнул тот, словно не слышал Мюллера, — ищите да обрящете. Помнится, у Шушнига было что-то в Париже… Не то кокотки, не то нализался бургундским… Кстати, — Кальтенбруннер поднял голову и в глазах его зажегся огонек, видно, то, что он собирался поведать, значительно сильнее волновало его, чем Шушниг, — я недавно смотрел законодательные акты… Древняя Франция идет там как Бургундия. Когда возьмем Париж, назовем Францию протекторат Бургундия, это будет крайне точно и юридически, и исторически!

— Но что же с архивами? — не угомонился Мюллер. — Сожжены, может быть? Не похоже? Не кажется ли вам, Хайнихель, что следует опросить пожарных и установить причину загорания… Ведь заливали же их отчего-то?

— Никаких параллелей с Лейпцигским процессом! — взвизгнул Кальтенбруннер, вскочив с места.

— Черт знает что, — заворчал Мюллер. — Поджигатели, похитители… Студентишки, папские нунции… Самое паршивое, что с Инницером ничего не сделать.

— Я уже организовал контрдемонстрацию гитлеровской молодежи. — Кальтенбруннер глянул на часы. — Через час из Мюнхена прибудет несколько грузовиков с хорошими ребятами. — Он откинулся в кресле. — Арестовать Инницера как папского унция нельзя, а вот устроить погром его палаццо — это всегда можно.

— Палку не перегните, — хмыкнул Мюллер. — Палку, говорю, не перегните, а то мало ли… Наместник папы Римского, от него до Муссолини… Муссолини, если что не так, позвонит по прямому проводу… И среди нас начнут искать стрелочника. Зачем это надо? Как, Эрнст, это похоже на правду? — Мюллер подмигнул круглым глазом. — Кнут кнутом, но пряник тоже нужен.

— Я и так либеральничаю, — неопределенно заметил Хубер. — И вот к чему все привело… Эти австрийцы… Я уже докладывал Гейдриху. Листовки… Листовки — это ерунда. Этот как его, эстрадник, Фриц Грюнбаум. Он всегда пел смешные песенки, сатирические. Так и пел бы — в жизни столько смешного. К примеру, еврейские анекдоты. — Хубер мелко захихикал. — Правда, он и сам еврей. Надо его брать. А что делать? — Он вопросительно взглянул на Мюллера. — И этого, Сойфера. Пьеску написал. Мы его уже обработали — ив Бухенвалььд.

— Сойфер — очень талантливый драматург, — назидательно заметил Кальтенбруннер. — К тому же совсем молодой, двадцать четыре года, стоило с ним поработать, чтобы он проникся, посвятил свое творчество… А после вашей обработки он уже вряд ли сможет плодотворно творить во славу рейха. Впрочем, давайте работать. — И Кальтенбруннер снова уткнулся в бумаги.

Мюллер безнадежно махнул рукой:

— Что тут говорить! Сойфер тоже наверняка еврей.

Хубер продолжил:

— В салоне госпожи Майер евреев не принимают. Но сама она писательница… У нее даже Отто Габсбург трется — может, у этой декоронованной швали тоже своя монархическая красно-бело-красная тряпка на душе. Присматриваюсь.

— Надо же работать, господа, — нараспев и чуть досадливо протянул Кальтенбруннер. — Нам следует помнить: наша работа направлена как раз на то, чтобы показать австрийцам всех общественных групп, кто истинный виновник их трудностей. И кто, преодолевая неправедное и напрасное сопротивление заблуждающихся, вынужден выводить гау Остмарка из тупика политики беззаконного правления. Как только это произойдет, все станет на свои места, уверяю вас. Недовольных в Австрии не будет… Их просто не должно быть. Тем более имперский закон об ответственности бывших правительств Австрии придает первостепенную значимость нашей работе и обеспечивает ее подлинную законность. Я как юрист утверждаю, что за правовую сторону нашей работы можно быть совершенно спокойным, и никто не сможет ни упрекнуть нас, ни извратить наши действия. — Он пролистал папку, над которой все это время усердно трудился. Вопросительно посмотрел на Лахузена: — Кстати, как вы отработали нарушение Шушнигом договора от тридцать шестого года?

— По договору все участники путча против Дольфуса должны быть отпущены на свободу и отправлены в рейх. Правительство Шушнига нарушило договоренность и казнило борцов. Таким образом, можно обвинить Шушнига в злоупотреблении властью.

— Не складывается, — поморщился Кальтенбруннер. — Участников путча казнили в тридцать пятом, а мы ссылаемся на договор тридцать шестого…

— Не мелочитесь, — махнул рукой Мюллер. — Надо просто обвинить Шушнига, а заодно и Дольфуса в государственной измене. Чего проще? Формулировка общая… Из нее так много следует…

— Не убедительно, — засомневался Кальтенбруннер. — Может быть, лучше обвинить Шушнига в нарушении конституционных норм и свобод? Любое правительство грешит против любой конституции — совершенно в рабочем порядке, даже в интересах дела. Конечно, кроме нашего. Любой закон, любую конституционную статью можно же трактовать как угодно. Я это знаю по адвокатской практике. А теперь работать, работать… Нужно крайне тщательно подготовиться к процессу, ведь на нем не будет такого блестящего обвинителя, как рейхсмаршал Геринг!

Кальтенбруннер хотел что-то еще сказать, но дверь раскрылась, и адъютант ввел в зал офицера СС.

— Группа гитлерюгенда из Мюнхена доставлена к дворцу кардинала Инницера. Из Коричневого дома вам пакет.

Кальтенбруннер взломал сургучные печати. Из конверта на стол посыпались газетные вырезки. Члены комиссии с интересом потянулись к ним. В руках Кальтенбруннера остался лист с грифом личной канцелярии Гиммлера.

— Какой ужас! — вырвалось у Лахузена. — Как это могло попасть в газеты? Я перевожу… «Убийца канцлера Австрии Дольфуса штурмовик Планетта показал на допросе, что тяжело раненный им канцлер обратился к нему с просьбой исполнить его последнюю волю умирающего — пригласить священника. Но умирающему Дольфусу было отказано в причастии и исповеди. Умирающему отказали в причастии…» Дальше и переводить не буду, идут рассуждения о том, каких подонков собирается обелять наша комиссия…

— Это подделка! — возмущенно выкрикнул Кальтенбруннер.

— Увы, нет, — сокрушенно отозвался Лахузен. — Здесь фотография листа из дела, на котором проставлен архивный номер и гриф.

— Какой, можно рассмотреть? — спросил с тревогой Мюллер.

— Можно. Гриф архива министерства внутренних дел Австрии.

— Паршивенько оборачивается дельце, — проговорил Мюллер зловеще.

— Боже мой! — простонал Кальтенбруннер. — Если так всполошились протестанты-англичане, то что скажут в Риме? Папский престол… А мы еще погромили Инницера… Все подряд! Вот осечка, черт побери! Фюрер пока вынужден считаться с мнением Муссолини… Чемберлен известен своей набожностью. Галифакс вообще религиозный фанатик… И Франко… Это конец всему.

— Паршивенько раскручивается дело, — повторил Мюллер. — Кто этот предатель? Кто проторговался?

Все посмотрели на Хайнихеля.