Мерное гудение приборов, контролирующих здоровый сон команды, нарушил тоненький писк, сигнализировавший об отключении режима анабиоза.

— Какой еще к свиньям анабиоз? — рычал Можейка, выбираясь из каюты. — Не надо мне никакого анабиоза! У меня тесто!

— А у меня, можно подумать, стулья? — вторил ему Голубой. — Платы не паяны, правый ускоритель в левый не переделан, силовой экран барахлит. А кто отвечать будет? Механик, ясный пень!

— Пап, — проворчала заспанная Аллиса, — и правда — почему этот негодный капиташка позволяет себе такие наглые выходки? Вставь ему арбуз, будь так добр.

— Между прочим, арбуз и мне могут вставить, — вздохнул я, но на поиски Полозкова все же пошел.

— Что за стрельба, браток? — поинтересовался я у капитана, заходя на мостик. — Прямо как на фронте. Решил, что все можно, что ли? Взял — и в анабиоз! Это ты смотри, мы тоже не лыком шиты! В следующий раз как бы тебе не проснуться в открытом космосе, товарищ капитан!

Полозков пожал плечами.

— Я просто подумал, — сказал он, — что никому бы не помешало как следует отдохнуть. Время у нас есть, до системы Занозы двести парсеков…

— Сколько?!!

— Двести, а что?

— Ничего. Мне послышалось — «триста».

— А если и триста, что тогда?

— Тогда ты бы не имел права отправлять нас в анабиоз без нашего согласия!

— Ой, да ладно тебе, — поморщился капитан. — Строгие какие — спатеньки их не уложи! Да я, если хочешь знать, вам только потрафил!

— Любопытно, — с невероятным сарказмом сказал я, — это чем же? Не говори мне только, что ты свернул в сторону, дабы поймать нам редкую разновидность зверя невиданного, птицы неслыханной!

Полозков уставился на меня, как будто я разговаривал сейчас с ним не ртом, а какой-то другой, неизведанной доселе частью своего тела.

— Ты подслушивал, — убежденно сказал он. — Подглядывал в замочную скважину.

— Правда? — я захлопал в ладоши. — Угадал? Полоз, ты супер! Ты культовый чел, Полоз!

— Да чего уж там — культовый, — смущенно сказал капитан. — Подумаешь — свернул на планетку, захватил пару екземплярчиков… А если совсем уж честно — то только один.

— Ничего-ничего, мне хватит! А ну-ка, похвастайтесь, гражданин, — я протянул руки вперед и зашевелил пальцами. — Где наш новенький, свеженький, вкусненький?

Капитан полез в холодильник и достал оттуда небольшой контейнер.

— Вот, — сказал он, — только осторожно. Не переверни. А еще лучше — не открывай.

Но кто посмеет остановить ученого, стремящегося к новому открытию? Я осторожно щелкнул замками и откинул крышку. В контейнере уютно устроился небольшой лотос (по другим сведениям — кувшинка) — во всяком случае, существо в корзине оказалось весьма похоже на это растение. Когда луч света упал на «цветок», тот встряхнулся и потянулся к нему, тихонько попискивая.

— Осторожно, — предупредил капитан, — мало ли, что он может выкинуть! Закрыл бы ты контейнер, от греха…

— Слышь, дядька, — сказал я восхищенно, — и как тебе только пришло в голову так меня порадовать?

— Ну, во-первых, ты же знаешь, как я тебя уважаю, — ответил капитан. — А, в-третьих, наш санузел приказал долго жить. Вот и пришлось совершить вынужденную посадку, где попало. А попало на пустынный астероид.

В этот миг до нас донесся истошный крик Голубого.

— Кажется, кое-кто еще обнаружил неполадки канализации, — быстро сказал капитан. — Мне пора. Встретимся позже.

Он удалился пружинистым спортивным полубегом, я же принялся размышлять, где мне будет удобнее разместить нового пассажира. Можно было бы поставить его в кают-компанию к трендуну, но там его может найти Аллиса, вырвать с корнем и вставить в петлицу. Или вплести в волосы. Кстати, о корне. Кажется, я не заметил у лотоса никаких корней…

— Нет, вы слышали? — ворвался на мостик взъерошенный голубой. — Вы слышали? Кто-то расхреначил нахрен этот хренов санузел, а я нахрен должен его нахрен чинить? Деловые все стали! Это что тут у вас? Не мои ли инструменты?

— Не-е-ет! — завопил я, но эта обезьяна без хвоста уже тянула к себе контейнер с моим питомцем, открывала его и совала туда свой огромный носище!

— Не трожь, механик!

Не знаю, что побудило меня заорать вот это самое: «Не трожь, механик!», но оказалось, что а) крикнул я это не зря, и б) что все равно было уже поздно. Ибо когда морда Голубого попала в поле зрения лотоса, тот мгновенно, в долю секунды, метнулся к ней. И на нее налип. И, как выяснилось спустя несколько отчаянных минут, оторвать его не было никакой возможности. Сам Голубой сначала метался по каюте, а потом рухнул без признаков чего бы то ни было.

Что тут началось! Я кричал. Аллиса вопила. Можейка верещал. Наши приобретения, сидящие в клетках, тоже подняли разноголосый вой-писк-визг. Особенно выделялись хрюканье борлова и басовитые выкрики гэндальфа: «мэллон! мэллон!». Один капитан Полозков был, как всегда, на высоте. Он первым предложил, пока не поздно, вышвырнуть нашего механика вместе с «лотосом» нафиг с корабля в открытый космос. Но на это не мог пойти я.

— Мне его жалко! — кричал я. — Кто будет нам паять-починять старые кастрюли и защитные экраны, которые, как я слышал, барахлят? Я, что ли? Или Можейка? И вообще, я только что получил свой лотос! Мы даже не успели привыкнуть друг к другу, и уже расстаемся навсегда? Это ты хочешь сказать? Вот уж спасибо, дорогой товарищ капитан, не ожидал!

— Да эта гадость, которую я не пойми на кой черт притащил на «Беллерофонт», того и гляди сожрет твоего любимца Голубого!

— Да я о нем вообще ничего не знаю, кроме того, что он — механик! А насчет того, кто кого сожрет или не сожрет, давай-ка просветим Голубого рентгеном!

Снимок показал, что лотос засунул Голубому в глотку свой пестик, однако механик им не давится и вообще прекрасно себя чувствует.

— Нам остается только ждать, — сказал глубокомысленно Полозков. — Ждать и надеяться. А может, все-таки вышвырнем его, а? Все спокойнее будет?

— Нет уж, — отрезал я, — сдохнет механик — хоть зверюшку выходим.

Но механик сдыхать вовсе не собирался. Зато через какое-то время неожиданно гигнулся лотос. Мы нашли его трупик под кроватью, на которой лежал в отключке Голубой. А еще через минуту и сам он заморгал глазами и посмотрел на нас.

— Демоны, — сказал он шепотом, — зверей редких натравливаете. Что сделал я вам, цари вы ироды? Не буду вам больше ничего чинить, попляшете!

— Будешь, — злобно сказал я, баюкая мертвенькое тельце лотоса, — за то, что зверька сгноил.

— Ваш зверь сам меня заел! — оскорбился Голубой. — Я, между прочим, ему в рожу не прыгал! И в пасть ничего не совал, прости господи, пакость какая! Тьфу! Тьфу! Как будто жабу слопал. А кстати! Что у нас есть поесть?

За обедом механик наворачивал так, что будь здоров! Можейка два раза бегал за добавкой.

— Перестань, — увещевал кок Голубого. — Тебе плохо будет.

— Вероятно, — скрежетал вилкой по тарелке механик. — Пускай мне будет плохо, но это уж потом! Ох! Охохонюшки! — внезапно он схватился за живот, и его скрючило. — Трудно жить Афонюшке!

— Его что, Афанасий зовут? — шепотом спросил я у капитана.

— Я тебе что — факир? — вопросом на вопрос ответил капитан. — Откуда я знаю? Надо будет в досье посмотреть…

Тем временем с механиком случилось страшное. Его выгнуло, раскорячило, потом приподняло и шлепнуло. Затем он взметнулся со стула, подобно кобре, выскакивающей оттуда, откуда обычно выскакивают кобры, потом он плюхнулся обратно на стул и перегнулся через спинку. Потом вновь свалился на пол и сделал мостик, шпагат и «пистолетик». Пребываючи в последней неудобной позе, его и стошнило. Потом еще раз. И еще потом…

И вот как раз в третий раз изо рта Голубого вместе с Можейковой запеканкой по-пацакски выскочило чудо чудное, диво дивное — костяная тварь на ножках. Она оскалила на нас пасть (из которой вылезла еще одна пасть), заверещала омерзительно и попыталась улизнуть. Но не тут-то было — Полозков был начеку, и его ловкая рука ударила по кнопке, отворяющий главный люк, ведущий в открытое мировое пространство. Мы еле успели ухватиться за различные предметы мебели, привинченные к полу. Тварь же не знала, какие предметы мебели привинчены, а какие — нет. Поэтому она бестолково схватилась за непривинченный табурет и вместе с ним была утащена в глубокий космос. Капитан вновь стукнул по кнопке, люк закрылся, и мы попадали на пол, тяжело дыша. Отдышавшись, мы сообразили, что весь пол — в произведениях Голубого. Поэтому мы, отталкивая друг друга, побежали в душ. Где и вспомнили, что он не работает. Быстрее всех сообразили мы с капитаном — отлягавшись от остальных, мы закрылись в санузле и принялись мыться, поливая друг друга из лейки.

— Кстати леечка пришлась, — фыркал, как морж, Полозков. — Откуда взялась только?

— Это Можейкина, он у себя в каюте оранжерею развел.

— А зачем, — спрашивал я позже Полозкова, когда он отчаянно драил мне спину мочалкой, — ты выбросил мою наверняка очень редкую неведому зверюшку? Мы бы ее поймали, вырастили бы, выучили. Она бы нам поплясала бы…

— Она бы тебе поплясала, ага, — кивнул капитан. — Знаю я эту зверюшку. С ней связана не одна неприятная история.

— А сколько?

— Четыре, — отрезал Полозков, причесываясь перед зеркалом и не обращая внимания на вопли, несущиеся из коридора и обещания распылить на атомы, если не вылезем сейчас же. — Знать надо космические байки и городские легенды.

— А сам-то! — поддел его я, растираясь полотенцем. — Смотрите, лотос, лотос! Хватайте его! У нас такого нет! Галгамет ты, а не собиратель редкостей! Спишем же тебя на берег за некомпетентность!

— Про зверя знал, про лотос — нет, — хмуро сказал капитан. — Но мне простительно, я человек южный, из Нежина. А тебе должно быть стыдно — профессор, даже, помнится, космобиолог, а такие дыры в образовании!

— Так просвети! — возопил я, но, как ни пытался, мне не удалось выяснить подробности про хищного зверя с несколькими пастями у коварного капитана, даже через некоторое время, когда мы уже отбили наскок из коридора и вымылись вторично. Надо будет, действительно, попозже засесть за учебники и пополнить багаж знаний. И все же лотос было немножечко жаль.