— Ух ты, ух ты! Вы только посмотрите! Да эта планета просто рай для биолога! — завопил я, едва мы спустились на третью планету, заросшую всевозможными растениями.
— Кто про что, а вшивый про баньку, — проворчал капитан, потирая помятое лицо, через которое шли две солидные царапины. Полозков уверял, что порезался, когда брился, я же не выяснял происхождение повреждений — не до того было.
— Нет, правда! — продолжал я восхищаться. — Просто чудеса! Поссмотрите! Это же невыразимо редкий экземпляр циклопидес. Необходимо его срочно поймать! Механик, я видел, у вас есть сачок.
— Это не сачок, — поправил меня Голубой. — Это моя майка. Специальная, сетчатая.
— Молю вас, дайте мне немедленно эту специально-сетчатую майку, и я обещаю, что в ближайшем же цивилизованном порту я куплю вам десять замечательных сачков.
— Лучше десять замечательных маек, — сказал угрюмо механик, но отдал требуемое без разговоров — старший приказал! Я схватил вожделенный предмет ловли и помчался по просторному полю, размахивая майкой и стараясь поймать в нее сине-красную бабочку размером с ворону и с огромным глазом посреди лба.
— Профессор, не увлекайтесь! — прокричал мне вслед капитан. — Занесет вас неизвестно куда, а нам вам потом на оградку скидываться!
Но мне было все равно. На этой планете, по-видимому, водились даже такие экземпляры зверья, каких не было даже во Всемирном зверинце имени Даррелла — а там имелось почти все, вплоть до танцующих тараканов и поющих лягушек. Если уже спустя после пяти минут пребывания на поверхности планеты я услышал из травы отрывки надсадно выкрикиваемых местными клопами скабрезных анекдотов — причем по-русски! — я понял, что в ближайшее время никуда уже отсюда не уеду. Пусть хотя бы над нашими головами вот сейчас, вот сей секунд промелькнет искомый яйцевидный кораблик — нипочем не брошусь в погоню. Но над моей головой пока ничто мелькать не собиралось, и я с наслаждением предался биоразведке.
Аллиса тоже даром времени не теряла — она вывела погулять наши приобретения. Гэндальф тут же улегся в тени какого-то куста, раскурил трубку и задремал. Борлов растолкал прочих, плюхнулся в лужу и принялся неприятно ворочаться там. Янус полуэктович и трубкоянг кроили друг другу самые ужасающие рожи. Лишь склипдасса дочь побоялась выпустить из его железной клетки, и теперь он злобно грыз прутья, стараясь вырваться на волю и показать всем присутствующим, где склипдассы зимуют и что, собственно, едят. Сама же Аллиса развлекалась тем, что изредка швыряла в лужу здоровенные камни, пугая борлова.
Обогнув невысокий холм, который целиком скрыл меня из глаз команды, я остановился и пересчитал трепыхавшуюся в майке добычу. Так — циклопидес, два говорящих клопа, матерящих меня на чем свет стоит, непонятная хрень с крыльями на ногах, которую я прозвал «ползук летучий», а также целая компания мелких, и, судя по всему, редких звериков. «Вот интересно, — задумался я, — а ведь вот эдакие малипуськи наверняка приходятся родственниками какому-нибудь большому, а может, и очень большому, да вдобавок злобному существу? Как вон всякие там мартышки, орангуташки — они ведь наши, можно сказать, дедки и бабки. Ну, не знаю, как мои, но Полозвкова точно — наш капитан вылитый мандрил!»
Расхохотавшись, я привел в смятение добычу, но довольно быстро утихомирил ее несколькими пинками по садку. И когда протестующий писк смолк, я услышал посторонний звук. Он был довольно тихим, но заинтересовал меня чрезвычайно — он не был похож ни на один звук, издаваемый обитателями данной местности. Надо было воспользоваться знаменитым девизом мангустов «Беги, разузнай и разнюхай!» И я не преминул. Осторожно пробираясь между деревьями и кустами, я подошел к очередному холму. Шум тем временем усилился, и уже можно было разобрать, что это звуки музыки! Причем не какофония, а довольно слаженная композиция. Близко к ранним «Блэк Саббат», подумалось мне, или к позднему «Содержимому желудка». Кто же тут играет, подумалось мне, никак наша веселая парочка нашла, что хотела, и теперь устроила импровизированный концертик.
Пыхтя, как тепловоз, я преодолел последние метры и взобрался на вершину холма. Чувство самосохранения подсказало мне нагнуться и, спрятавшись за кустом неопознанного растения, которое вспыхнуло от смущения и закрылось ветками, выглянуть наружу.
Занятно! Я бы даже сказал, забавно! Так что, надеюсь, никто не станет меня осуждать, что я расхохотался, как сумасшедший!
Представьте картинку: на полянке колбасилась рок-группа. Причем в полном составе — вокалист, носящийся по импровизированной сцене — плоскому камню, с микрофонной стойкой наперевес, соло-гитарист, выжимающий из своего инструмента все, на что тот способен, басист, ритмично дергающий головой на тонкой жилистой шее в такт лихим пассажам, и ударник, чья огромная башка с кривым клювом высовывается из-за навороченной установки. Музыка, как я уже рассказал, была довольно забубенная, но внешний вид музыкантов просто заставил меня покатиться от смеха. Рок-птицы были точь-в-точь их земные собратья, только размеров на пять больше! Солировал довольно бодрый попугай моего роста с мощным хаером на макушке, с гитарами носились два грифа, а по барабанам изо всех сил лупил здоровенный страус. Кстати, кажется когда-то была такая группа — «Птицы». Хотя, может быть, я и ошибаюсь…
Мои размышления были нарушены довольно грубым образом. Мой смех, естественно, прервал исполнение композиции, птицы сорвались со своих мест, в мгновение ока подлетели ко мне и обступили с весьма немирными намерениями.
— Ребята! — сказал я как можно радостнее. — Вы — просто супер! Не дадите автограф?
— Не дадим, — сухо сказал попугай. — Чего надо?
— Я тут собирал… — я замялся. — В общем, я биолог. Собираю тут я…
— Он над нами смеялся, — заметил гриф с басом (не то, чтобы он басил, просто это был тот гриф, что играл на басу).
— Да? — попугай распушил хаер. — Ну давай, давай. Расскажи нам, что мы такого смешного играли. Может, и мы похохочем.
— Нет, я над другим смеялся, — быстро сказал я. — Честно.
— Можно, я его напинаю? — спросил страус.
— Еще рано, — успокоил его попугай. — Мы же еще не выяснили, кто он такой и что здесь делает.
— Кто ты такой? — тут же спросил другой гриф. — И что ты здесь делаешь?
Попугай свирепо посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Повторяю — я биолог. Ищу редких зверей.
— И птиц?
— Н-нет, птиц не ищу…
— Значит, ты против птиц? Значит, птицы тебе не нравятся?
— Можно, я его напинаю? — спросил страус.
— Подожди. Мы еще не разъяснили насчет отношений этого так называемого биолога с птицами.
— Какие у нас могут быть отношения? — сердито сказал я. — Они сами по себе, я сам по себе.
— Та-ак. У нас тут птицефоб объявился, — попугая тряхнул хохлом и с хрустом размял крылья. — Товарищи, ваши предложения? Кроме страуса, — быстро добавил он. — Мы и так знаем, чего хочет наш друг.
— Предлагаю, — сказал гриф-басист. — Пойти покушать.
— Насчет НЕГО что предлагаешь?
— А-а-а. Не над нами же.
— То есть? — попугай был готов взбеситься.
— А что? Он просто смеялся. Говорит же — не над нами.
— Врет!
— Не вру! Я смеялся… ммм… над анекдотом! Точно! Я вспомнил один убойный анекдот!
— Расскажи.
— Не стоит. Он ужасно похабный.
— А мы любим похабные анекдоты! — хищно сказал попугай.
— Ага! Ага! — обступили меня птицы. — Говори!
— Ладно, — сказал я устало и рассказал один из моих любимых, про лося и енота.
— Ну? — спросил попугай, когда я закончил ударной фразой и ожидал волны заразительно смеха. — Это все?
— Д-да, — неуверенно ответил я.
— А в чем соль?
— Ну как же? Ах, да, там же показывать нужно!
Я показал.
— И че?
— И все.
— А причем тут стремянка?
— Ну как же!
Я объяснил. Попугай спросил:
— И че?
— Не достает же!
Попугай и грифы тяжело задумались. Зато неожиданно расхохотался страус.
— Клево! — сказал он.
— Дошло? — обрадовался я.
— Нет! Это я представил, как я тебя пинать начну!
Я начал медленно пятиться назад.
— Нет уж, — строго сказал мне попугай. — Никуда вы, товарищ биолог, не денетесь.
— У меня есть друзья! — сказал я. — Они отомстят за меня.
— А мы тебя съедим, — равнодушно сообщил попугай, как будто речь шла о погоде на завтра. — Никто ничего и не узнает.
— Попугаи не едят мяса.
— Мы едим, — заметил гриф. — Падаль. Ну, подумаешь, пару дней полежишь, повоняешь…
— Сами вы падаль! — ощетинился я. — Еще никто не смел говорить такие слова профессору космобиологии! Тоже мне, пернатые друзья!
Птицы взяли наизготовку гитары, стойку и барабанные палочки и стали медленно окружать меня. Что было делать? Отстреливаться? Но я, как последний осел, оставил оружие на корабле! Драться на кулачках? Ну, положим, против попугая я бы еще продержался пару раундов, но вот страус меня определенно смущал.
Как бы услышав меня, паскудный попугай произнес:
— А ну-ка, нандик, напинай его!
— Наконец-то! — и страус, вытягивая шею и раскручивая в воздухе ногу, приготовился отвесить мне мощного пенделя.
Мне пришло в голову, что наступил момент проявить постыдную сторону своего «я».
— По-мо-ги-те-е-е! — заорал я во всю глотку. — Полундра! Наших бьют!
Паф!
Попугай скосил глаза вверх, пытаясь посмотреть, что осталось от его панковского гребня.
Паф!
Гриф с визгом отскочил от бывшей гитары, превратившейся в груду щепы.
Паф!
Другой гриф держал в руках гриф басухи — сама гитара подевалась невесть куда.
Паф!
Страус, испустив истошный вопль, зажал в руках собственную ногу, которую только что так неосмотрительно задрал — его вытаращенный от ужаса глаз смотрел на меня сквозь кровавую дыру в стопе.
На холме стояла Аллиса с дымящимся пистолетом. Она выразительно дунула в ствол, а затем, покрутив его на пальце, лихим жестом сунула за пояс.
— Ну? — спросила она. — Кто хочет еще попробовать профессорского тела?
Птицы рока с испуганным кулдыканьем, как горох, посыпались с холма.
— Доченька! — со слезами с голосе я подбежал к Аллисе. — Неужто дождался?
— Чего еще ты дождался? — хмуро спросила дочь.
— Как — чего? Долгожданного морального перерождения! Перековки характера в экстремальных условиях! Отныне ты начнешь новую, не отягощенную преступлениями и злобой на окружающий мир жизнь!
— Ну ты прям как скажешь, — фыркнула Аллиса. — Мы просто без тебя не справимся. Там склипдасс из клетки вырвался, укусил гэндальфа, тот прижег зад — или что там у него? — невыразимому. Да еще этот трубкоянг… Я, правда, не углядела, что он сотворил с борловом, но тот стал еще угрюмее, чем раньше. Кто их будет унимать и загонять в клетки? Я, что ли?
Я испустил тяжкий вздох.
— Да ладно, пап, не парься. Давай лучше посмотрим, может, эти урки чего ценного оставили, — и она метнулась к каменной сцене. — О-па! Браслетик! Змейка червленая с одним изумрудным глазком! Мое будет.
Нет, все-таки мою дочку ничто не сможет перековать!