Комната и обстановка предшестующаго акта. Четыре часа дня — блeдно-солнечнаго, безвeтреннаго. Въ окнахъ далекiй пейзажъ — мирный видъ сельской Россiи. На письменномъ столe подносъ со стаканами чая, вареньемъ, медомъ. Сюда перешли изъ столовой — послe затянувшагося деревенскаго обeда — покурить, поболтать Генералъ, Полежаевъ, Машинъ, Дарья Михайловна .
Машинъ(снимаетъ съ роговъ надъ диваномъ небольшую двустволку). — Папашино еще ружьецо?
Полежаевъ. — Да. Остатки прежней воинственности.
Машинъ (прицeливаясь въ окно). — Прикладистое.
Полежаевъ. — Бьетъ далеко, но стрeлять трудно. Калибръ маловатъ.
Машинъ. — А вотъ… лисичекъ скоро… перваго сентября… у насъ открытiе охоты. Тутъ, недалеко.
Полежаевъ. — Милости прошу ко мнe завтракать.
Генералъ. — Для меня, долженъ сказать, весьма прiятно ваше намeренiе… остаться тутъ на зиму. Знаете, у насъ какъ: выборы прошли, а тамъ, къ настоящей-то къ зимe, помeщички кто въ Ниццу, кто въ Каннъ. Я и самъ не прочь, но въ нынeшнемъ году не придется. Да вы вeдь и въ гласные баллотируетесь? А-ха-ха… прокатимъ, прокатимъ.
Полежаевъ. — Мнe такъ совeтовали. Говорятъ, жить въ деревнe, надо общественными дeлами заниматься. Хотя, конечно, я мало въ этомъ свeдущъ.
Генералъ. — Я смeюсь, ну, разумeется, смeюсь. А-ха-ха. (Наставительно.) Въ деревнe нужны культурныя, интеллигентныя силы. Я, напримeръ, занятъ сейчасъ сельскохозяйственными школами. Это, я вамъ доложу, дeло новое, и нашимъ общественнымъ дeятелямъ не такъ-то по плечу.
Разговоръ ведется на-ходу. Генералъ взялъ Полежаева подъ руку и послeднiя слова говоритъ въ дальнемъ углу. Тамъ останавливается, что-то объясняя, хохоча. Машинъ подходитъ къ окну, недалеко отъ Дарьи Михайловны, и, взявъ большой бинокль, всматривается въ горизонтъ. Дарья Михайловна шьетъ.
Машинъ. — А гдe же муженекъ?
Дарья Михайловна. — Пообeдалъ, ушелъ. Гдe-нибудь бродитъ. (Горько.) Богъ его знаетъ, гдe.
Машинъ. — Вонъ она… и Усачевка. Трофимычъ ужъ строиться началъ послe пожара. Мeсяцъ пройдетъ… и какъ не бывало ничего. Вашъ-то, Сергeй Петровъ, очень тогда старался. Молодцомъ. Могъ бы медаль получить.
Дарья Михайловна. — Что ужъ тамъ медаль, Иванъ Иванычъ. Это онъ съ налету, по горячности. А-то мало совсeмъ сталъ работать, хозяйство запустилъ. Говоритъ, скучно здeсь. Все опостылeло. Даже хочетъ въ Москву перебираться; буду, говоритъ, за пятьдесятъ рублей служитъ, такъ хоть въ театръ схожу, музыку послушаю.
Полежаевъ. — Въ Москвe трудно. Въ Москвe… народу много.
Дарья Михайловна. — А мeсто развe найдешь? Да и такъ-то сказать: поглядeлъ онъ на все на это (показываетъ вокругъ), на барскую жизнь. Мы вeдь не тe люди, что они… Леонидъ, Арiадночка. А онъ тянется.
Машинъ. — Наше дeло простое. Знаете. Посeялъ ржицы, овсеца. Убралъ.
Подходятъ Генералъ и Полежаевъ.
Полежаевъ. — Вы мнe говорите о разныхъ умныхъ и серьезныхъ вещахъ. Я слушаю. Но, признаюсь, взглянешь въ окно, на этотъ свeтлый пейзажъ, и мысли отклоняются. Вспомнишь о томъ, что къ дeлу не относится.
Генералъ. — А это, знаете ли, мечтательно-романтическая жилка въ васъ есть… а-ха-ха.
Полежаевъ (останавливается, подходитъ къ окну). — Нeсколько лeтъ назадъ мы жили съ Арiадной въ Ассизи. Тамъ мeсто высокое, видна вся Умбрiя.
Дарья Михайловна. — Гдe это… Ассизи?
Полежаевъ. — Въ Италiи. Городокъ и старинный монастырь. Тамъ, Дашенька, нeкогда подвизался св. Францискъ, великiй милостивецъ. Да. Мнe и вспомнилось. Тамъ видна съ высоты вся долина, полная необыкновенной тишины. Бывали дни именно какъ сейчасъ — опаловые, перламутровые; вдругъ выглянетъ солнышко и заиграетъ гдe-нибудь вдали пятномъ; или за десятки верстъ прольется дождемъ тучка, и этотъ дождь какъ-то виситъ, недвижно, сeроватой сeткой. И такъ же, какъ изъ окна читальни, гдe передъ обeдомъ я читалъ о жизни святого, маячила далекая Перуджiя.
Генералъ. — Весьма поэтически, хотя, конечно… и далеко отъ всякихъ земствъ.
Полежаевъ. — Вeроятно, Душа святого оставила свой слeдъ въ той мeстности. Нигдe не видeлъ я подобной чистоты, безмятежности. Мнe кажется, что всякiй, кто измученъ, обрeлъ бы тамъ миръ.
Дарья Михайловна. — Я нигдe не бывала. Не только въ Италiи, а и въ Москвe-то всего разъ. (Откусывая нитку.) Такъ и проживешь, ничего не зная. Иванъ Иванычъ, вы вeдь тоже рeдко отсюда выeзжали?
Машинъ. — Не часто… Такъ, въ округe приходится, а въ Москву рeдко. (Какъ бы припоминая.) Годковъ, пожалуй… пятнадцать.
Дарья Михайловна. — Живетъ, живетъ человeкъ, да и возропщетъ. Прямо говорю, возропщетъ.
Полежаевъ. — Ахъ, конечно, бываетъ.
Машинъ. — Iовъ-то… возропталъ, а потомъ все же-таки… смирился.
Дарья Михайловна. — Iовъ. Хорошо про Iова говорить, это когда было. А тутъ живешь, трудишься, только и знаешь, что работа да забота, а къ чему все? (Глотая слезы.) И жизни не видишь.
Машинъ. — Богу-то виднeе. По-нашему… по-христіанскому… роптать грeхъ.
Дарья Михайловна. — Это и папаша покойный въ церкви говорилъ. Проповeдь по бумажкe читалъ. Да это-жъ все слова.
Полежаевъ. — Да. Но что скажешь ты лучше этихъ словъ?
Машинъ. — И не слова… ежели мы… вeрующiе.
Генералъ (перелистывая иллюстрированный журналъ). — Une querelle tout à fait théologique. А-а, говоря откровенно, я мало въ этомъ понимаю. Всe эти Iовы и прочее… не по моей части.
Изъ балконной двери входятъ Лапинская, за ней Арiадна и Саламатинъ.
Они съ ракетками въ рукахъ.
Лапинская (представляетъ шансонетную пeвицу, покачивая боками, дeлаетъ полукругъ по комнатe. Напeваетъ):
Je suis une petite cocotte d’Amerique,
Je traverse en bateau L’Atlantique
Дарья Михайловна забираетъ шитье и уходитъ.
Генералъ. — Браво!
Арiадна (Саламатину). — Вы, пожалуй, играете и лучше меня…
Саламатинъ (кладетъ ракетку). — Въ этомъ не можетъ быть сомнeнiй.
Арiадна (горячо). — Положимъ, я-то въ этомъ сомнeваюсь. И если бы не надо было Лапe уeзжать… (Подходитъ къ мужу.) Ты знаешь, мы послeднiй сэтъ шли съ нимъ поровну. У него пять геймовъ, и у меня.
Полежаевъ (отчасти разсeянно, какъ бы думая о другомъ). — Великолeпно, мой другъ. (Цeлуетъ ея руки.)
Арiадна (быстро, негромко). — Какъ себя чувствуешь?
Полежаевъ (не выпуская ея руки). — Очень хорошо. Я сейчасъ только разсказывалъ, какъ мы жили съ тобой въ Ассизи.
Арiадна. — Ахъ, Ассизи! (Тоже задумывается, какъ бы слегка взволнованная.)
Лапинская (генералу.) — Я могу и англiйскую шансонетку представить, и русскую. (Наигрываетъ на пiанино и напeваетъ какую-то чепуху, якобы по англiйски.) Это мой собственный англiйскiй. У меня и польскiй свой.
Арiадна (какъ бы про себя). — Тамъ все чудесно!
Лапинская (генералу). — Бендзе панъ таки ласковъ, возьме меня до станцiи?
Генералъ. — А-ха-ха… хотите сказать — на поeздъ?
Саламатинъ (смотритъ на часы). — Рано. Мы васъ доставимъ въ сорокъ минутъ.
Арiадна (подходитъ къ Лапинской, нeжно). — Ты чего это? Ты чего юродствуешь?
Лапинская. — Воля моя такая.
Арiадна. — Сама ревeла…
Лапинская. — Ревeла, да не про твое дeло.
Полежаевъ. — Ты, Лапа, похожа на какую-то дeвченку, хотя тебe и двадцать пять, которую можно надрать за уши.
Лапинская (беретъ нелeпый аккордъ и заканчиваетъ.) Вотъ я такая и есть. Просто шутенокъ. Смeшная личность.
Полежаевъ. — Оставалась бы у насъ еще. Не горитъ вeдь?
Лапинская. — Благодарствуйте, дяденька. Мнe у васъ очень хорошо… (Задумчиво.) А теперь пора. «Пора, мой другъ, пора, покоя сердце проситъ».
Полежаевъ. — Подумаешь! Будешь танцовать, нервничать, по ресторанамъ ходить.
Лапинская. — Нeтъ, ужъ ладно. Не сбивайте дeвушку.
Генералъ. (Полежаеву). — Если признать, что у насъ есть еще время, то я не прочь бы посмотрeть ваши работы въ саду — на почвe, такъ сказать, внесенiя культуры въ дeло садоводства.
Полежаевъ. — Надо мной всe тогда смeялись, но въ общемъ я научился и обрeзкe, а теперь крашу стволы известью. Если угодно, взглянемъ.
Генералъ. (Саламатину). — А машину пусть подадутъ сюда. И мы… домчимъ мигомъ Татьяну Андреевну. А-ха-ха…
Машинъ (Полежаеву, выходя съ нимъ вмeстe). — Яблоня… уходъ любитъ.
Генералъ. — Посмотримъ, посмотримъ.
Выходятъ.
Лапинская (Арiаднe). — Это Леонидъ твой вретъ. Я по ресторанамъ шляться не буду.
Арiадна (ласково). — Благочестивой стать собираешься?
Саламатинъ. — Какъ вамъ угодно, Арiадна Николаевна, мы съ вами должны сыграть въ биксъ.
Арiадна (смeясь). — Нынче не удастся.
Саламатинъ. — Тeмъ лучше. Я пока поупражняюсь.
Выходитъ.
Арiадна (вслeдъ). — Кiи въ столовой, на буфетe, должно быть. (Смeется.) — Вотъ ужъ не упуститъ минуты.
Лапинская (задумчиво). — Черезъ десять лeтъ этотъ молодой человeкъ будетъ вице-губернаторомъ.
Арiадна (подходитъ и обнимаетъ ее). — Ахъ ты, Лапка ты моя сердешная. Болтунъ мой.
Лапинская. — То болтунъ, то дeвченка. Такъ весь вeкъ щенкомъ и проживешь.
Арiадна. — Ну, я тебя очень люблю.
Лапинская. — Ты теперь счастливая, и всeхъ любишь.
Арiадна. — Не всeхъ. (На минуту задумывается.) Ты это сказала будто съ упрекомъ.
Лапинская (живо). — Нeтъ, нeтъ, безъ всякаго упрека.
Арiадна (горячо, со слезами въ голосe). — А… а я вeдь… совсeмъ было… и какъ это странно, ахъ почти чудо, что меня Богъ спасъ.
Лапинская. — Конечно, Богъ спасъ.
Арiадна. — Нeтъ, пойми: ну на что я годна? Только любить. Но ужъ какъ! На небe остаются знаки такой любви.
Лапинская. — Отравиться хотeла. Я понимаю.
Арiадна. — Да, но и онъ… То-есть меня Сергeй удержалъ, случайно. А потомъ такъ вышло, что я поняла… (конфузливо.) Ну, всетаки, какая-бъ я ни была, и сумасшедшая, и грубая иногда… всетаки Леонидъ тоже… я поняла, что не безразлична ему.
Лапинская (съ улыбкой.) — Твой Леонидъ безъ тебя — нелeпое зрeлище. (Пауза. Арiадна задумалась.) Это великое счастье. (Вздохнувъ.) Вы вмeстe должны быть.
Арiадна. — Я вотъ и живу сейчасъ… Ужъ не знаю, все какое-то особенное.
Лапинская (беретъ отдeльныя ноты на клавiатурe). — А я визиря своего отшила.
Арiадна. — Что-жъ у васъ произошло такое?
Лапинская. – Да то и произошло, я ему все отписала. Нeтъ, будетъ съ меня.
Прiотворяется дверь изъ залы, выглядываетъ голова Саламатина.
Саламатинъ. — Виноватъ, Арiадна Николаевна, вспомнилъ: въ третьемъ геймe вы аутъ сдeлали, а мы засчитали его какъ райтъ.
Арiадна (машетъ на него рукой.) — Какой скучный!
Саламатинъ. — Оттого и вышло, что сэтъ шелъ въ ничью.
Арiадна (вскакиваетъ, рeзко.) — Ну, хорошо, потомъ.
Саламатинъ. — А выиграть долженъ былъ я.
Арiадна. — Никакого аута я не дeлала. (Саламатинъ затворяетъ за собой дверь, но неплотно.) Право, опять было разсердилась. (Лапинской.) Постой, почему-жъ ты ему… отписала?
Лапинская (наигрывая, сквозь слезы.) — Очень просто. Мы такъ и условились — жить лeтомъ порознь. Если это серьезно съ его стороны, то съ нимъ собирались вмeстe поселиться. Но я скоро увидeла… Однимъ словомъ, очень ему нужна такая, какъ я. Мало онъ ихъ зналъ? Такъ, забава, пустякъ.
Арiадна. — Да позволь, можетъ, это фантазіи просто?
Лапинская. – Фантазіи! Мы видeлись. Онъ и самъ не отрицаетъ. Знаешь, то, да се, да это… Нeтъ, я такъ не хочу. (Смахиваетъ слезы.) И вотъ я съ горкимъ чувствомъ уeзжаю. Развe то думала, когда eхала сюда?
Аріадна. ‑ Ахъ, что мы знаемъ… Все тайна, все судьба.
Лапинская (обнимаетъ ее). — Арiадна, милая, ты такая милая! Сумасшедшая моя головушка! (Плачетъ).
Арiадна. — Путь нашей жизни — тайна. Пусть сумасшедшая. Я ужъ такая. (На глазахъ слезы.) Ты къ намъ счастливая прieхала.
Лапинская. — Ну, ты тогда погибала. Теперь наоборотъ.
Арiадна. — И еще Сергeй, Даша…
Лапинская. — Ахъ, это мнe тяжело.
Арiадна. — Все невольно. Все — сплетенiе страданiй, счастья.
На балконe, мимо оконъ, проходитъ Дарья Михайловна. Лапинская видитъ ее.
Лапинская. — Ты замeтила, Дарья Михайловна вышла, когда мы вошли?
Арiадна (тихо). — Да.
Лапинская. — Избeгаеть меня. Я понимаю. Мнe бы хотeлось… я все собиралась до отъeзда съ ней поговорить. (Встаетъ, громко.) Дарья Михайловна!
Дарья Михайловна (входитъ, Арiаднe.) — Леонидъ все генералу свои работы показываетъ.
Арiадна. — Да ужъ пора бы и возвращаться. Скоро Лапe eхать.
Дарья Михайловна. — Это, значитъ, автомобиль…
Лапинская (смущенно). — Вы тутъ на всю зиму?
Дарья Михайловна (съ удивленiемъ). — Мы всегда здeсь живемъ.
Лапинская (Совсeмъ смeшавшись.) — Фу, я какiя глупости говорю. (Быстро подходитъ и жметъ ей руку) — Я просто только хотeла… Я хотeла вамъ сказать, что передъ вами… однимъ словомъ…
Дарья Михайловна. — Что вы, что вы.
Лапинская. — Милая Дарья Михайловна, я могу вамъ прямо въ глаза смотрeть. (Припадаетъ къ ея плечу). Вы какъ будто ко мнe…
Дарья Михайловна (полуобнимаетъ ее, но сдержанно.) — Я ничего противъ васъ не имeю.
Лапинская. — Мнe ужасно непрiятно было-бы, если бы вы… ну, вы могли меня считать за какую-то распущенную дeвченку.
Дарья Михайловна. — И не думала.
Арiадна (Лапинской). — Это все фантазiи.
Лапинская. — Ничего толково не умeю сдeлать.
Саламатинъ (входитъ изъ залы, Лапинской.) — У васъ вещи уложены?
Лапинская. — Не безпокойтесь.
Саламатинъ. — Нисколько не безпокоюсь. Опаздывать будете вы, а не я. (Подходя ближе.) Гдe три женщины, или двe, или одна — обязательно слезы.
Лапинская. — Ош-шибаетесь, молодой человeкъ. (Длинно и дерзко показываетъ ему носъ.) Ни м-малeйшихъ. А? Не можемъ мы поговорить? Слезы! Вы и плакать-то не умeете.
Съ балкона входятъ Генералъ и Полежаевъ.
Генералъ. — Я и тогда говорилъ, что смeяться надъ попытками культурной работы въ деревнe не слeдуетъ. А то, что вы мнe показывали, лишь сильнeй меня убeждаетъ въ этомъ. Значитъ, въ земство? Баллотируемъ?
Полежаевъ (улыбаясь.) — Истина, генералъ, въ земледeльческомъ трудe?
Генералъ. — Истина въ общественности, въ работe для устроенiя человeчества, и — въ разумномъ пользованiи благами… а-ха-ха… благами жизни. Но въ разумномъ, замeтьте! Безъ всякихъ этихъ истерiй и надсадовъ россiйскихъ.
Лапинская (быстро вскакиваетъ и опять дeлаетъ туръ по комнатe).
Je traverse en bateau l’Atlantique!
Генералъ (хохочетъ). — А? Взгляните на эту жизнерадостность!
Лапинская. — Меня сейчасъ вашъ юноша Богъ знаетъ въ чемъ упрекалъ.
Генералъ. — И напрасно-съ. Вполнe напрасно васъ упрекать.
Полежаевъ (вынимая часы.) — Я только не могу понять, почему такъ спeшатъ? Всего половина пятаго.
Саламатинъ. — Ничего подобнаго. Пять.
Полежаевъ (смутившись.) Ахъ, да… у меня по обыкновенiю отстаютъ часы.
Лапинская. — Ну, прощай. (Обнимаетъ его.) Часики остаютъ, это ужъ такъ тебe полагается. Одно слово Полежаевъ, значитъ, на одномъ боку лежитъ. Пиши о своемъ Рафаэлe, да яблони рeжь. А хочешь, я во всеуслышанiе тебя осрамлю?
Полежаевъ (цeлуетъ ее въ лобъ). — То, что моя фамилiя Полежаевъ, еще не столь позорно. Ну, срами.
Лапинская. — Ходили это они разъ, ходили съ Арiадной по музею, кажется, въ Берлинe. Онъ и замучился. Говоритъ: иди одна, я тутъ посижу, у колоны. Хорошо. Она ушла. Съ полчаса одна была. Вернулась — онъ голову къ колоннe — и разводитъ. Прямо похрапываетъ. Ахъ ты, любитель искусствъ!
Полежаевъ (смeясь). — Это доносъ.
Лапинская. — Да ужъ теперь оправдывайся. (Цeлуетъ Арiадну.) Прощай, моя Арiадна. Тебe за все спасибо.
Входитъ Игумновъ съ букетомъ въ рукe.
Игумновъ. — А я думалъ — опаздаю. (Подаетъ ей цвeты). Это вамъ. На дорогу.
Лапинская (серьезно.) — Благодарю васъ, Сергeй Петровичъ. (Жметъ ему руку).
Игумновъ. — Да. (Задумчиво.) Вамъ на дорогу. Лучшее, что могъ я найти.
Саламатинъ (беретъ фуражку.) — Кажется, сантиментальные обряды кончены. Впрочемъ, въ деревнe еще садятся передъ отъeздомъ.
Лапинская (Выходя, подымаетъ надъ головой букетъ, слегка киваетъ имъ оставшимся). — Прощайте, милые, хорошiе, черные и бeлые.
Генералъ (Саламатину). — Надeюсь, что на поворотe, гдe шоссе… а-ха-ха… не вытряхнемъ барышню?
Саламатинъ. — Не безпокойся.
Лапинская. — И вамъ, и вамъ! (Машетъ букетомъ въ четыре угла комнаты). И вамъ!
Всe входятъ, Игумновъ и Дарья Михайловна остались. Нeкоторое время молчатъ. За сценой голоса уeзжающихъ; слышно, какъ спорятъ изъ-за чемодановъ. Автомобиль пробуетъ свой рожокъ.
Дарья Михайловна. — Ты, эти цвeты… гдe…?
Игумновъ. — Зачeмъ?
Дарья Михайловна. — Сергeй, взгляни на меня. Подыми голову.
Игумновъ (подымаетъ.) — Вотъ я какой.
Дарья Михайловна. — Господи!
Закрываетъ лицо. Быстро выходитъ.
Игумновъ (одинъ.) — Мое лицо ее напугало. А всего она еще не знаетъ.
Входятъ Полежаевъ и Арiадна.
Полежаевъ (полуобнимаетъ Игумнова.) — Ну?
Игумновъ. — Та-акъ! (Беретъ его, какъ борецъ, слегка подымаетъ, неестественно улыбаясь. Наконецъ, крeпко ставитъ на землю.) Вотъ.
Арiадна. — Покатила наша Лапка. У самой слезы, а сама все дурачится.
Полежаевъ (отходитъ къ столу, гдe лежатъ книги и снимки). — Туго ей стало что-то, послeднее время.
Игумновъ. — Туго всeмъ.
Полежаевъ. — Да, не особенно легкая штука — то, что называемъ мы жизнью.
Игумновъ. — Меня скоро тоже будете провожать.
Полежаевъ (перебирая гравюры.) — Куда же?
Игумновъ. — Да куда-нибудь далеко.
Арiадна. — Какъ же такъ, Сергeй?
Игумновъ. — Всeхъ я замучилъ — себя, жену. Довольно. А куда — посмотримъ. (Дeлаетъ шагъ къ двери.) Вотъ тебe, Леонидъ, и путь жизни.
Уходитъ.
Арiадна. — О чемъ онъ сказалъ?
Полежаевъ. — У насъ былъ съ нимъ одинъ разговоръ. Тогда я погибалъ, и мнe казалось, что онъ стоитъ твердо. Лапа беззаботно хохотала.
Арiадна. — Господи, Господи!
Полежаевъ. — Но теперь то, что пережили мы съ тобой, имъ предстоитъ, Игумнову и Дашe. Дай Богъ имъ силъ.
Арiадна. — А мы пережили?
Полежаевъ. — Да. Ты сомнeваешься.
Арiадна (улыбаясь взволнованно.) — Но я все что-то плохо понимаю. Какъ послe болeзни.
Полежаевъ продолжаетъ перекладывать снимки. Арiадна подходитъ
къ нему и кладетъ руку на плечо.
Полежаевъ (выбираетъ два снимка и закрываетъ подписи подъ ними.) Двe картины, разныхъ художниковъ. Это «Передача ключей св. Петру», а тутъ «Бракосочетанiе Богородицы». Въ композицiи есть общее. Которая лучше?
Арiадна (внимательно всматривается, какъ бы стeсняясь сказать). — Погоди… сейчасъ. (Робко). По моему, эта. (Указываетъ на «Передачу ключей».)
Полежаевъ. — Ахъ, какъ же ты не видишь? Развe можно равнять композицiю? И какой тутъ ритмъ! И эти арки къ чему? Только глазъ раздражаютъ. Рафаэль и Перуджино!
Арiадна (смущенно). — Конечно, наврала.
Полежаевъ. — Тебe понравилось, что тутъ флорентiйцы наши изображены. (Указываетъ пальцемъ). Да не въ однихъ, братъ, флорентiйцахъ дeло.
Арiадна. — Какъ ты правильно сказалъ, здeсь композицiя… Я этихъ арокъ и не замeтила.
Полежаевъ (беретъ ее за руку.) — Зато я кое-что замeтилъ.
Арiадна. — Что замeтилъ?
Полежаевъ. — Ты теперь прежняя, милая Арiадна Покорная.
Арiадна. — И ты…
Полежаевъ. — То ужасное… Можетъ быть, Богъ испытывалъ насъ. И Ему не было угодно, чтобы мы погибли.
Арiадна. — Я думала тогда — конецъ.
Полежаевъ. — Я доставилъ тебe страшныя мученiя. Ты простила.
Арiадна. — Да.
Полежаевъ. — Потому, что пожалeла. (Молчанiе.) Можетъ быть, какъ и всeхъ пожалeть надо.
Арiадна. — Мнe опять открылась… моя любовь.
Полежаевъ. — Какъ сейчасъ странно!
Арiадна (въ волненiи.) — Очень, очень. Необыкновенно.
Полежаевъ. — Не самую-ль судьбу мы ощущаемъ? Страшное, прекрасное?
Арiадна. — Не знаю. Я сейчасъ заплачу.
Полежаевъ. — Мы не знаемъ нашей жизни. Будущее намъ закрыто, какъ и всeмъ. Что ждетъ близкихъ намъ, какъ и насъ самихъ? Смерть, горе такъ же придутъ въ нежданный часъ.
Арiадна. — Пусть, я готова.
Полежаевъ (покойнeе.) — Но сейчасъ свeтлыя тeни вокругъ. Волшебный вечеръ. Въ золотeющихъ облачкахъ я ощущаю нашу молодость, скитанiя, Италiю. Ну, пускай, пусть былъ я грeшенъ, неправъ… но мы не отреклись отъ лучшаго, что было въ нашей жизни. Я вспоминалъ нынче Ассизи…
Арiадна стоитъ у пiанино. Потомъ садится и слегка наигрываетъ простенькую итальянскую мелодiю. Полежаевъ подходитъ. Она оборачиваетъ къ нему лицо, полное слезъ.
Арiадна. — Вотъ, въ Римe утро, солнце. Тепло, въ тeни влага. Мы подымаемся на Монте-Пинчiо. Тамъ, у ограды нищiе, слeпые сидeли… у одного скрипочка, у другого — въ родe гармонiи. Они это самое играли.
Полежаевъ. — Сны! Золотые! (Арiадна закрываетъ лицо руками.) Ты плачешь?
Арiадна. — Да. Je t’aime.