Читателю, который впервые откроет небольшой томик с жизнерадостным названием «Веселая книга» и перелистает его страницы, едва ли придет в голову, что автора этих остроумных и язвительных, насмешливых и забавных историй, анекдотов, сентенций уже почти шесть веков нет в живых. Ведь написанные им строки удивительно живы и даже современны! Однако Обейд Закани, перу которого принадлежат публикуемые в этом сборнике произведения, действительно жил в XIII–XIV веках на западе Ирана.

Мы располагаем очень скудными данными о жизни Закани, знаменитого персидского сатирика, впрочем, так же как и о жизни большинства его собратьев по перу, современников и предшественников. Шесть веков — немалое расстояние, а в средневековом Иране редко писали автобиографии. Можно, правда, обратиться к различным литературным тазкире. (Тазкире в персидской литературе — сборник, похожий на антологию, где образцы творчества различных авторов сопровождаются сведениями о их жизни, во многих случаях легендарными). Но сведения о Закани, приводимые в Тазкире ош-шоара Доулат-шаха, сводятся к двум-трем литературным анекдотам, не внушающим большого доверия, а другие тазкире попросту повторяют Доулат-шаха (средневековые авторы очень любили цитировать друг друга), не затрудняя себя сочинением новых подробностей. Единственная возможность как-то реконструировать превратности жизненного пути Закани — это обратиться к его творчеству, отыскать там слова, фразы, эпизоды, которые дополнили бы бесконечно скупые сообщения хроник и тазкире. Ведь надо полагать, что сведения самого автора будут сравнительно достоверными.

Незам ад-Дин Обейдоллах Закани происходил, по-видимому, из знатного, но обедневшего арабского рода, осевшего на плодородных равнинах в окрестностях Казвина. Он родился в последней четверти XIII века, получил солидное образование (об этом можно судить по немалой эрудиции, проявляемой им в его сочинениях) и, видимо, поступил на какую-то службу. Особо выдающимся государственным деятелем он не стал, однако мог вести вполне безбедное существование. Он сам потом напишет, вспоминая это время:

Прежде отовсюду ко мне ежегодно Прибывало всего понемногу. В доме моем бывал на столе И свежий и сухой хлеб, когда приходили друзья. Иногда появлялось и вино… [1]

Однако, вероятно, спокойная, размеренная жизнь чиновника не устраивала Обейда, или, может быть, его начальство не устраивал острый язык и неуживчивый нрав будущего писателя. Что произошло, судить сейчас трудно — мы знаем только, что Закани становится профессиональным литератором. Он скитается по городам западного Ирана, наблюдает, записывает и наконец в 1327 году создает свою первую книгу, дидактический сборник на арабском языке Навадир ал-амсал. Надо сказать, что в средневековом Иране (как, впрочем, и в средневековой Европе) писатели обычно посвящали свои сочинения тому или иному правителю или вельможе, превознося его достоинства и ожидая взамен награды. На такие «доброхотные даяния» и существовали литераторы — ведь в Иране тех времен не было ни книгопечатания, ни издательств, ни авторских гонораров. Произведения Закани также часто содержат традиционные посвящения современным ему государям и вельможам, но не трудно догадаться, что толку от этих посвящений было немного. Сообщив во вступительных строках о намерении поднести свое сочинение такому-то шаху, Закани тут же принимался поносить шахов, султанов, эмиров, их прихлебателей и придворных. Маловероятно, чтобы адресаты испытывали большое удовольствие от подобных подношений — недаром они не спешили осыпать дождем милостей Обейда.

Первую книгу Обейд задумал поднести Ала ад-Дину, везиру Абу Саида, последнего представителя Ильханов. Однако везир не принял труда Закани. Закани бедствует:

У меня есть долги, а больше нет ничего. Расходы мои обширны, а золота вовсе нет. Ты говоришь, мир создан для радостей, надо наслаждаться ими — Мне об этих делах ничего не известно… [2]

Тема долгов надолго занимает прочное место в его творчестве. Все тазкире приводят знаменитые стихи Закани, где он, пародируя лирические стихотворения того времени, вместо возлюбленной воспевает долги. Но поэт еще молод, полон сил, весел, он не прочь посмеяться над своими бедами. Опять прибегая к изящной пародии, он создает «газель о деньгах»:

О грош, пыль лика рудников! О ты, без которого сама жизнь запретна! О покой души и сила сердца, Цена веселья и исполнения желаний! Доколе Обейд будет жить без тебя, Обрекать тело на слабость и бессилие? [3]

Но, конечно, главное занятие Закани не эти шутливые стихи. Он пишет новую книгу. Это опять сочинение на темы морали — «Этика аристократии» назовет его автор, — но оно совсем не похоже на первое. Талант Закани уже вполне сложился, его беспощадное перо набрасывает ряд метких портретов знати, смелых сатирических зарисовок быта и нравов господствующих классов Эпохи. «Этика аристократии» блестяще пародирует ученые трактаты средневековых мудрецов. Но в отличие от сочинений философов того времени, неизменно пользовавшихся арабским языком, этой латынью Востока, Закани пишет по-персидски — ведь он создает книгу для всех, а не для горстки «ученых мужей».

К 1340 году книга закончена. Она получилась очень резкой. Не послужит ли она причиной новых бед ее создателя? Закани, видимо, терзают сомнения. Может быть, в это время появляются среди его стихов горькие строчки:

Боюсь, что понапрасну стану я притчей во языцех, Будут показывать на меня пальцем близкие и далекие… Это мой беспокойный ум причиняет беду мне! От излишнего ума я когда-нибудь с ума сойду [4] .

В 40-х годах XIV века Закани приезжает в Шираз. Здесь, в Ширазе, одном из крупнейших центров литературной и культурной жизни того времени, Закани проводит 12 лет. Видимо, Это были неплохие годы. Закани нашел в Ширазе новых друзей — передовых людей той эпохи, выдающихся поэтов и ученых, — и искренне полюбил город — один из прекраснейших городов Ирана. Он пишет:

Ветерок из садов Мосалла и воды Рокнабада Уносят из памяти чужеземца родной край, О благословенная земля, прекрасная страна! Да будут вовеки благополучны ее высокие пределы! [5]

За годы жизни в Ширазе Закани создает «Книгу влюбленных» — лирическую поэму, выдержанную в слегка ироническом тоне, — и ряд других произведений. Он подносит несколько од правящему в Ширазе Абу Исхаку, но, кажется, сам не придает им значения. Сомнительно, пользовался ли он покровительством Абу Исхака. Однако с падением последнего Закани покидает Шираз и делает это, по его же словам, только в силу необходимости, с большой неохотой:

Я покинул пределы Шираза, жизнь моя в опасности. Ах, как болит мое сердце из-за этого вынужденного отъезда! Я иду и бью себя по голове от горя, а противоречия раздирают мою душу — К чему приведет это путешествие, что ожидает меня? [6]

Закани вновь скитается из города в город. Некоторое время он проводит при дворе султана Овейса в Тебризе, потом возвращается в Шираз, оттуда едет в Керман. Удача не балует его, а он уже стар и устал. Но он не хочет отступиться от своих взглядов:

Я не завидую никакому хану, никакому хакану, Никакому султану, никакому эмиру, Не заглядываюсь на положение советника или казначея, Не завидую обширным богатствам, Не беспокоюсь ни на грош об аде, Не завидую раю и райским кущам, Не отдаю сердца садам или цветникам, Не завидую дворцам и айванам. Колесо судьбы унесло мою юность,— Тем, кому оно принесет жизнь, я завидую [7] .

Произведения Закани приобрели к тому времени широкую популярность. Он повсюду известен и знаменит, но слава не приносит ему покоя и достатка. Он бродит по пыльным дорогам с посохом в руке, в бедной одежде, неузнанный, и только нужда и долги неотступно идут за ним следом:

Люди в веселье и радости, а я — в невзгодах долгов. Все заняты делами, заботами, а я — занимаюсь долгами. Долг перед богом лежит на мне и долг перед людьми,— Исполнять ли мне обязанности или платить долги? [8]

* * *

Сердце пресытилось ударами судьбы, Оплеухами и произволом со стороны ничтожных людей. Доколе мне, как флейте, стонать от каждого дуновения, Доколе, как чаше, то и дело захлебываться в крови? [9]

Умирает он глубоким стариком между 1366 и 1370 годами. После него остается сын Исхак, унаследовавший от отца не-сколько книг (одна из них — собственноручно переписанный Закани экземпляр сочинения по астрологии — сохранилась). Кажется, этим и ограничивалось все наследство.

Прошло около 600 лет. Цветущие деревья в Нишапуре тихо осыпают лепестками могилу Хайяма, в Ширазе туристы осматривают гробницу Саади, но где — в Кермане, Исфагане, в Казвине или в безвестной деревушке — ветер заносит песком прах Обейда Закани? Никто не знает. Только рассказы его — веселые и злые, насмешливые и остроумные, передаются из поколения в поколение, превратившись в народное достояние, в фольклор. Оправдались слова самого Закани:

Как изгладится из памяти людей имя Обейда? Ведь его прекрасные слова — памятник ему [10] .

* * *

Из произведений Обейда Закани до нас дошло небольшое число газелей (лирических стихотворений) и рубаи (четверостиший), несколько од, две сказки в стихах — «Мыши и кот» и «Каменотес», лирическая поэма «Книга влюбленных» и несколько прозаических сочинений.

Обейд Закани был талантливым лириком. Его стихи просты, благозвучны и красивы. Но в полной мере талант Закани раскрывается все-таки в его прозаических произведениях. В них Закани создает великолепные образцы сатиры — пожалуй, одни из первых в истории персидской литературы. (Речь идет о настоящей сатире, т. е. об осмеянии типичных явлений общественной жизни; издавна широко распространенный в персидской литературе пасквиль — личные выпады против той или иной персоны — в счет не идет).

Однако положение первооткрывателя не мешает Закани очень умело, с большим блеском использовать возможности сатиры. Он мастерски сочетает пародию с гротеском, шарж с буффонадой, добиваясь остро сатирического эффекта. В «Этике аристократии», которой открывается наш сборник, автор одновременно пародирует ученые трактаты средневековых мудрецов и дает беспощадную сатирическую характеристику правящей верхушке, «благородным и ученым мужам» своего времени, их морали и образу жизни.

Этико-дидактическая литература пользовалась большой популярностью в средневековом Иране и была представлена произведениями различных жанров и широкого диапазона: от чисто философских трактатов до сборников притч и анекдотов, которые были призваны иллюстрировать те или иные положения общего характера. К числу наиболее известных в средние века философских произведений, содержавших учение о морали и нравственности и излагавших аргументированную систему норм поведения людей и их обязанностей по отношению друг к другу и обществу, относится так называемая «Насирова этика» (Ахлак-е Насири), составленная крупнейшим иранским ученым Насир ад-Дином Туси (ум. в 1274 г.). Ахлак-е Насири послужила отправной точкой для сатиры Закани. В предисловии к своей «Этике» Обейд Закани честно предупреждает читателей, что он воспользуется лишь немногим из того, чему посвящены длинные философские трактаты. И действительно, Закани избирает объектом своей сатиры только так называемое «учение о добродетелях», рассматривая его в «историческом плане». На первый взгляд может показаться, что автор свято верит в непогрешимость суждений «мудрецов прошлого», которым он противопоставляет разложившееся общество современников, лишенное каких бы то ни было моральных устоев. Но если вчитаться внимательно, то станет очевидно, что Закани «посмеивается в бороду» — он любил это выражение — над многими догмами средневековых схоластов, которые не могли не казаться смешными человеку его ума и темперамента.

Щедрой рукой Закани разбрасывает по всему полотну произведения юморески-анекдоты, насмешливые, злые и все-таки веселые. В «Этике аристократии» Закани показал себя блестящим стилистом, виртуозно пародирующим освященную традицией схоластическую терминологию.

Трактат «Сто советов» построен как пародия на традиционные персидские панд-наме («книги советов»). Здесь Закани с неистощимой изобретательностью высмеивает и постные, лицемерные советы прописей, и тех, кто их дает, — представителей духовенства, официальной учености, законности и благочестия.

Замечательным образцом сатиры Закани являются его «Определения» — сатирическая энциклопедия окружавшей поэта жизни. Позднее в литературах разных народов появлялись про-изведения, напоминавшие «Определения» Закани — вспомним хотя бы «Карманное богословие» П. Гольбаха, «Словарь прописных истин» Г. Флобера или «Словарь сатаны» А. Бирса, — но сочинение Закани бесспорно является первым в этом жанре.

Великолепно владея словом, Закани широко использует возможности языка, в частности, обыгрывает употребление арабизмов, которое считалось непременной принадлежностью «высокого штиля». К простым персидским словам (часто даже к просторечиям) Закани добавляет арабский артикль «ал», достигая Этим того же комического эффекта, который получается, скажем, от добавления к русским словам латинского окончания «ус».

Веселая сказка Закани «Мыши и кот» (Муш о горбе) до сих пор пользуется широкой популярностью в Иране. Как писал выдающийся русский иранист В. А. Жуковский, «редко можно встретить ребенка, женщину, мужчину, которые не помнили бы из нее стихов. Можно не знать многого и очень важного, но не знать „Муш о горбе“ — стыдно и непозволительно!».

В произведениях Закани всегда очень четко обозначен объект его сатиры: это духовенство, знать и богачи, правящая верхушка. Закани обличает не абстрактное зло и пороки, а зло, причиняемое аристократией и духовенством, пороки, присущие вельможам и их прихлебателям. Будучи направленной против определенных общественных слоев, сатира Закани поднимается до уровня социального протеста. Именно поэтому она казалась опасной представителям феодально-аристократической культуры в последующие века, именно поэтому старались они всячески снизить значение произведений Закани, изобразить его самого всего лишь забиякой и балагуром, который «ради красного словца не пожалеет ни мать, ни отца». Отголосок этих утверждений проник и в востоковедную науку, где Закани долго считался не слишком-то почтенным автором, явно не заслуживающим серьезного внимания. Произведения Закани почти не переводились на другие языки, да и у себя на родине поэт долгое время пребывал в забвении. Плохую услугу оказала Закани и еще одна особенность его произведений: они не только остры и метки, но часто весьма непристойны. Непристойность эта вполне объяснима и даже закономерна. Соленая шутка, крепкое словцо всегда были присущи фольклору (возьмем для примера хотя бы русские народные сказки или арабские сказки из «Книги 1001 ночи»). Закани, видимо, вполне сознательно вводит «сильные» выражения и смелые ситуации в свои сочинения — это подчеркивает их связь с живым народным творчеством и противопоставляет его произведения благопристойным и приличным творениям представителей аристократической литературы. Непристойность вообще была довольно распространенным явлением в классической (античной) и средневековой литературе. В западной литературе мы найдем ее и в произведениях мастеров итальянского Возрождения, и у Рабле, и у Свифта, и у Шекспира. Не следует забывать также, что самые нормы пристойности претерпели за шесть веков некоторые изменения и то, что представлялось нашим предкам вполне обычной темой для беседы, может порой шокировать какого-нибудь стыдливого читателя.

Когда-то великий французский сатирик Франсуа Рабле сказал: «Человеку свойственно смеяться». Для Закани, как и для Рабле, смех — это утверждение силы человека, это разящее оружие в борьбе с царством тьмы и зла. Прекрасный пример тому — та книга.

Н. Кондырева