Глава 12
ГРАНДИОЗНАЯ БИТВА
Дружины двигались к реке Кеголе, на коей стояла крепость Раковор.
После морозных дней и неистовых метелей, с 4 февраля 1268 года началась оттепель. Снег посерел, стал рыхлым, на полях появились проталины, а через десять дней снег и вовсе истаял.
Ратники радовались теплу, пригревающему солнышку, щебетанью полевых и лесных птиц. Всем стало гораздо легче: в морозы и метели дневки и ночевки были не сладки. Ныне же и грязь не великая помеха, да и та денька через три-четыре подсохнет.
Когда да Раковора оставалось верст семь, князь Дмитрий вновь собрал военачальников на совет.
— Наступает решающий час, воеводы. Сегодня мы дадим отдых дружинам, а завтра утром облачимся в доспехи и подступим к Раковору. Русь веками грезила Варяжским морем, дабы утвердиться на нем и выйти на морские просторы. Море нам нужно до зарезу. Наши ладьи с товарами будут ходить в северные страны и приносить нам немалую выгоду. И не в одной торговле дело. Утвердившись на море, к нам хлынут не только заморские купцы, но и иноземные зодчие и розмыслы, в коих нуждается Русь. Всё это надобно для процветания нашего Отечества. И чтобы вековые мечты исполнились, ныне мы всем располагаем, — и добрым войском, и горячим желанием победить и осадными орудиями, перед коими не устоять ни одной каменной крепости. Я верю в ваше мужество, воеводы!
На сей раз никто не спорил. Каждый князь заверил большого воеводу, что его дружина не посрамит земли Русской.
Довольный ответами княжьих мужей, Дмитрий Александрович вновь обратился с прежней, настоятельной просьбой:
— После совета прошу всех разойтись по своим дружинам. Надо еще раз проверить всё ли готово к битве, да и воинов подбодрить. Ведаю, что перед сечей у многих ратников на душе неспокойно. Чего греха таить — на легкую победу рассчитывать не приходится. Некоторые ратники с поле брани могут и не вернуться. Война бескровной не бывает. Каждого ратника обойдите. Пусть он почувствует уверенность в своих силах… Я же — к Анисиму Талалаю. От его пороков и метательных снарядов будет очень многое зависеть… В добрый путь, воеводы!
* * *
Утром, облачившись в ратные доспехи, войско потянулось вдоль реки Кеголы. Дмитрий Александрович, как и обещал, не стал одеваться в свой, видный всем дружинам, нарядный и драгоценный доспех. Он отказался и от корзна, кой всегда приметен даже вражеским полкам. Теперь он — обычный воин: медный шелом, простая, но довольно прочная кольчуга, меч в дешевых ножнах, овальный красный щит.
Большого воеводу лишь осудил Мелентий Коврига. Молвил своему ближнему послужильцу Сергуне Шибану:
— И чего придумал, наш стратиг? — последнее слово боярин произнес с насмешливой колкостью. — Де, враг не изведает, если его, князя, с коня свалят. Сгиб-де, рядовой воин, не велика для войска потеря. Да разве так можно? Он же большой воевода. Его каждый воин должен в сече зреть.
— А вдруг большого воеводу со стен стрелой сразят?
— Туда ему и дорога, — глухо, с нескрываемой желчью, отозвался Коврига.
— Да ты что, Мелентий Петрович? — ахнул Сергуня. — Тогда всё войско дрогнет, и не видать нам Раковора. Потеря большого воеводы всегда плачевна.
— Не шибко-то по Митьке и рыдать станут. Не велика потеря. Найдутся и более знатные люди. Есть, кому в челе войска ходить.
Сергуню будто кнутом стеганули, он аж в лице переменился. Добро, Ковригу ратники не слышат, а то бы и не побоялись, что такие мерзкие речи высказывает боярин. Ну и ну!
— На сыновей великого князя намекаешь?
— А что, Шибан? И Святослав, и Михаил — люди именитые.
— Только меча на врага не поднимали. Да они князю Дмитрию и в подметки не годятся.
— Ты чегой-то на меня глазами злобно сверкаешь? Давно стал примечать, что не горазд ты стал к службе моей. Не так ли, Сергуня?
— Врать не стану, боярин. Не по нраву ты мне. Худой ты человек.
— Что-о-о? — прищурив глаза, всё также сипло и приглушенно закипел Мелентий. — Да как ты смеешь, свиное рыло? Плетки захотел!
— Руки коротки, боярин! — громко воскликнул Сергуня. — Я тебе не холоп, а вольный человек, дружинник. Ухожу от тебя, клопа вонючего!
Мелентий от дерзости такой разинул щербатый рот, а Сергуня лихо вскочил на коня, гикнул и помчал к воеводскому шатру.
Обозные люди, стоявшие неподалеку от боярина и слышавшие слова Шибана, прыснули от смеха.
Мелентий Петрович разразился бранью:
— Молчать, паскудники! Ну, погодите у меня, недоумки. Прибудем домой — батожьем высеку. Надолго запомните мою порку, псы смердящие!
Мужики угрюмо отошли к своим саням. Емелька Бобок, пощипав заскорузлыми пальцами слежавшуюся, иссиня-черную бороду, глянул на напарника Вахоню и осерчало буркнул:
— Вот те и наставил нас на битву, дьявол брюхатый. Вечно облает.
— А Шибан-то его ловко словцом стеганул. Клоп-де вонючий, хе-хе, — с ухмылкой молвил Вахоня.
— Ловко. Молодцом, Сергуня. Боле к Мелентию не вернется. Поди, к самому князю Дмитрию на службу попросится.
— Дай-то Бог, Вахоня. Дмитрий Лексаныч, чу, никогда воинами не помыкает. Уважают его дружинники.
* * *
Войско вышло к реке и… остановилось от изумления. На противоположном берегу «вдруг увидели перед собою полки немецкие, которые стояли как лес дремучий, потому что собралась вся земля немецкая, обманувши русичей ложною клятвою».
Лицо большого воеводы пошло красными пятнами: он на минуту оцепенел, как и все ратники. Измена, предательская измена! Крестоносцы, не взирая на клятвы великого магистра Руденштейна и дерптского епископа Александра, нарушили мирное соглашение, и вышли на встречу русскому войску.
— Господи! — перекрестился новгородский князь Юрий Андреевич. — Да тут немцев тьма тьмущая. Весь брег полками усеяли… Что делать-то будем, князь Дмитрий?
— Биться! — придя в себя, резко ответил большой воевода.
— Но рыцарей втрое больше. Стоит ли лезть на железную свинью?
Большой воевода глянул на новгородского князя смурыми глазами.
— Аль перепугался, Юрий Андреич?
— Не в испуге дело, князь Дмитрий. Даже батюшка твой, Александр Ярославич, едва ли бы сцепился с такой громадой.
Ливонское войско и в самом деле выглядело угрожающим. Впереди выдвинулись отборные рыцарские полки, поблескивая на солнце стальными шлемами (с прорезями для глаз), прямоугольными щитами, длинными копьями, обнаженными мечами и кирасами. Каждый рыцарь, с головы до ног, закованный в броню, напоминал движущую крепость на сильном, боевом, также бронированном коне. И если вся эта железная махина двинется вперед, то у любого супротивника дрогнет в тревоге сердце. Сомнет, стопчет, раздавит!..
Сколь многочисленных побед нанесло врагам это сокрушительное войско!
«Его не остановить», — побледнев, подумал князь Святослав.
— Надо отходить, — вслух проронил брату, князь Михаил.
Мелентий Коврига как увидел немецкие полчища, так от страха и глаза вытаращил. Пресвятая Богородица, экое войско несметное! Сейчас как хлынет — костей не соберешь. Пропадай головушка… Поворачивать коней надо, пока не поздно. И чего это Митька ждет? Поворачивать!
— Вижу стяг великого магистра… Сам Отто Руденштейн в войске… Да и шатер с хоругвями епископа виднеется. Никак, сам Александр из Дерпта пожаловал, — подъехав к большому воеводе, произнес псковский князь Довмонт.
— Собрались, вороны, — процедил сквозь зубы Дмитрий Александрович.
— Но почему крестоносцы стоят? — недоуменно глянул на большого воеводу Юрий Андреевич.
— Глянь на лед, князь. Оттепель. Рыцари боятся, что лед не выдержит.
Князь Дмитрий не ошибся.
Лед реки Кеголы спутал все планы великому магистру. Он помышлял перейти реку, неожиданно окружить русскую рать со всех сторон, устроить ей переполох и в считанные часы с ратью покончить.
Теперь же всё круто изменилось. Но Отто Руденштейн ничуть не огорчился: князь Дмитрий, увидев перед собой такое огромное войско, с позором повернет назад. Другого исхода и быть не может. Только самый безмозглый человек решится на битву. Но это безумие. Переяславский князь не такой дурак, чтоб как комару кидаться на медведя. Сейчас он еще некоторое время постоит, еще больше ужаснется, отдаст приказ об отходе своих дружин, и навеки расстанется со своей былой славой — покорителя Юрьева.
Князья перестанут почитать Дмитрия, они отшатнутся от него и разбредутся по своим уделам. Русью овладеет страх. А он, великий магистр, всеми силами обрушится на Псков, Полоцк, Новгород и другие северо-западные русские города.
Лишь одно обстоятельство слегка угнетало сердце Отто Руденштейна. Без сегодняшнего сражения князь Дмитрий останется жив. Но, возможно, в другой раз Бруно Конрад не сделает промаха… Да и фогт Вернер пока еще цел. Конрад помышлял незаметно его убить в сражении с русскими. Чертов лед!..
Васютка стоял среди кнехтов и, благодаря своему высокому росту, хорошо видел на противоположном берегу Кеголы русское войско. Своё, родное, отчее войско! Душа его была переполнена ликующим чувством. Сейчас начнется битва, всё смешается, и он постарается оказаться среди своих воинов. Наконец-то он обретет избавление и вскоре увидит своих самых дорогих и близких ему людей — отца и братьев, Никитку и Егорушку. Господи, какое же это счастье!.. А затем, разбив треклятых крестоносцев, ратники разойдутся по городам и весям. Вначале он прибудет в Переяславль к Марьюшке, а затем привезет ее домой, в Ростов Великий и покажет своей ласковой матушке. То-то она возрадуется!
Васютку толкнул в бок Карлус.
— Ты чего улыбаешься? Сейчас русичи побегут вспять.
— С чего ты взял? — недовольным голосом произнес Васютка.
— А ты разве не видишь?
Васютка никогда не был бывалым воином. За рекой он увидел большое войско, кое способно наголову разбить крестоносцев. А то, что и немцев много (он не знал реальных вражеских сил) — не придавал этому значения. Русские воины и не с такими неприятелями управлялись. Разве не Александр Невский побил рыцарей на Чудском озере? Нет, сейчас ратники наберутся духу и пойдут вперед…
Фогт Вернер Валенрод нервно кусал губы. Он, умудренный в рыцарских поединках, мечтал сразиться с самим князем Дмитрием. Пусть все увидят, как он искусно поразит этого русского полководца. Отто Руденштейн лопнет со злости, хотя и не подаст вида, щедро наградив своего первого рыцаря новыми землями. Но этого не произойдет. Тонкий лед Кеголы растопил все надежды Вернера. И надо же было такому случиться. Уж слишком рано наступила весна.
А что получилось с пленником? Все старания командора превратились в пустую затею. Опытный Вернер знал, что если бы не помешала Кегола, княжеские дружины всё равно бы начали сечу: уж такая натура русского человека ничего не страшиться. Это показало татарское нашествие, когда на каждого русича приходилось по десять ордынцев, и всё же они отчаянно сражались, заведомо идя на смерть. Конечно, они бы проиграли и эту битву, но можно было обойтись без лишних потерь крестоносцев, если бы он, Вернер, показал русскому войску знатного пленника. Командору (через своих многочисленных соглядатаев, да и по посольским делам князя Дмитрия) было хорошо известно, что боярин Лазута Скитник пользуется огромным уважением у большого воеводы, и ради этого он прекратил бы сечу и достойно увел бы свои дружины назад. Оценил бы этот шаг Вернера и великий магистр. Выиграть сражение с малыми потерями — дар полководца. Магистр тщеславен!
Что же теперь делать с пленником? Командору он уже больше не нужен. Убить? Но все рыцари знают, что Вернер — не палач. Уж лучше бы он убежал из замка, вместе со своим надзирателем Карлусом. (Командор знал обо всех приготовлениях к побегу. В помещении пленника было проделано незаметное отверстие, и Кетлер каждый день докладывал, о чем разговаривают русич с эстом)… А, может, когда русские еще не повернули, поторговаться с князем Дмитрием по какому-нибудь важному делу?
Пожалуй, впервые фогт Валенрод не знал, что ему делать со своим пленником.
* * *
Князь Дмитрий стоял в мучительном раздумье. Его слова с нетерпеньем ждут все дружины, а он пока ничего для себя не решил. Нет, о возвращении вспять войска не может быть и речи. Рать проделала огромный путь, перенесла немыслимые тяготы, подошла почти к самому морю — и теперь с великим срамом возвращаться на Русь? Да лучше кинжал в сердце! Он примет сражение, примет!
— Что надумал, воевода? — не выдержав затянувшегося молчания князя Дмитрия, спросил Довмонт.
— Пойдем вдоль реки, подступим к Раковору и станем его осаждать.
— А рыцари ударят в спину?
— Ударят, ударят, Довмонт! — с раздражением отозвался князь. — Но мы прекратим осаду, развернемся и примем бой с рыцарями.
— Рискованно, воевода. Датские крестоносцы выйдут из крепости, и мы окажемся в капкане.
— Да знаю! Мы разорвем этот капкан.
Полководец Довмонт лишь головой покрутил: чересчур отчаянное решение надумал принять большой воевода. Уж на что его, Довмонта, считают храбрецом, но такой приказ он отдавать бы не стал.
К князю Дмитрию подъехал Лазута Егорыч. Видя суровое лицо большого воеводы, он начал без излишних предисловий:
— Я, почитай, всю жизнь прожил на берегах озера Неро. Часто ходил и рыбачил по весеннему льду. Дозволь мне, князь, по Кеголе прокатиться.
— Не провалишься?
— Бог не выдаст, свинья не съест. Дозволь?
— С Богом! — понял задумку Скитника Дмитрий Александрович.
Лазута Егорыч тронул повод коня и спустился на лед. И князья, и ратники, и крестоносцы замерли. Сейчас лед треснет, надломится, и воин с конем рухнут в воду. А Лазута Егорыч неторопливо выехал уже на середину Кеголы.
«Князь Дмитрий выслал ко мне посланника, чтобы запросить от Ливонского Ордена мир. Но посланник, если не утонет, получит твердый отказ», — самодовольно подумал великий магистр.
Но смельчак почему-то слез с коня и принялся долбить лед копьем. Ему, всего скорее, потребовалась лунка.
— Что он делает? — спросил Отто Руденштейн командора Вернера. (Первый рыцарь Ордена, согласно давно принятому обычаю, на время походов и битв должен находиться вблизи великого магистра).
— Рыбки достать захотел, — хохотнул один из рыцарей. — Русичей голод одолел.
— Не до смеха, Карл, — одернул рыцаря Вернер. — Думаю, этот человек проверяет толщу льда.
— Глупо. Мы уже проверяли Кеголу.
Лазута Егорыч пробил, наконец, лунку, смерил толщу льда копьем, затем ловко вскинулся в седло, проехался до вражеского берега и вернулся к большому воеводе.
— Сейчас он доложит своему князю, что по такому льду его дружинам в доспехах не пройти, — насмешливо произнес Отто. — Но меня удивляет сам Дмитрий. Неужели он думает напасть на наше войско? Он что — умом тронулся?.. Сейчас этот конник остудит его пыл.
— Ну что? — остро и напряженно вглядываясь в лицо Скитника, спросил воевода.
— Наше войско, почитай, вдвое легче ливонского. Уверен, лед выдержит, князь.
У Дмитрия Александровича — камень с плеч. С каким нетерпением ждал он положительных слов Скитника!
— Спасибо тебе, Лазута Егорыч… Быть битве! Воеводы — ко мне!
Когда Дмитрия Александровича тесно обступили военачальники, большой воевода, решительно и твердо высказал:
— Идем через реку на крестоносцев!
— Мы не думали биться с рыцарями в открытом поле. Надо собираться в полки, — молвил псковский воевода Довмонт.
— А кому и с кем в полках стоять? — спросил новгородский князь Юрий Андреевич.
— Я уже подумал об этом. Псковичи с Довмонтом встанут по правую руку. Я с переяславцами, ростовцами и дружиной князя Святослава также встану по правую руку, но повыше Довмонта. Князь Михаил с тверичами — по левую руку. А новгородцам, кои не раз сталкивались с крестоносцами, быть в челе железному полку. Не подведи, Юрий Андреевич. Новгородцы, еще со времен Александра Невского, лучше всех знают повадки рыцарей. Вначале будет тяжело, но бейтесь изо всех сил, а затем мы ударим левыми и правами полками…
Великому магистру прискучило сидеть на своем бронированном коне. Ему было хорошо видно, как русские воеводы сбились в кучу. Все они были в дорогих, сверкающих на солнце доспехах, лишь один ни чем не выделялся, облаченный в доспех рядового воина. По-видимому, это был один из мечников большого воеводы. Но который же он? В Переяславле его видел командор Валенрод. Может, он разглядит?
— Ты не узнаешь, господин фогт Вернер, князя Дмитрия?
— В доспехах трудно различить, великий магистр. Одно могу сказать, что Дмитрий — высокого роста, но таким выделяется лишь какой-то простой воин. Всего скорее это его телохранитель.
— Воеводы о чем-то совещаются, а вернее, грызутся, — с насмешкой произнес Руденштейн. — Мне надоело ждать, когда они покажут нам спину… Наконец-то, господин Вернер? Воеводы покакали к своим дружинам. Сейчас русские уберутся прочь.
Но через некоторое время, язвительно улыбающееся лицо Отто Руденштейна круто изменилось: оно стало изумленным: загудели боевые трубы, забили тулумбасы и русские войска начали выстраиваться в полки.
— Князь Дмитрий надумал перейти Кеголу?!
— Да, великий магистр, — повеселевшим голосом отозвался командор. — Русские считают, что лед выдержит их дружины.
— Очередная глупость. Десяток рыцарей уже пробовали перейти Кеголу и едва не утонули.
Еще вчера Отто Руденштей послал на реку десяток конных крестоносцев, но те не успели проехать и несколько шагов, как лед гулко и страшно затрещал, и рыцари начали проваливаться в воду, едва успев выскочить на отлогий берег.
— Сейчас мы увидим вторую Иордань, — посмеиваясь, произнес магистр.
Командор Вернер конечно знал, что доспехи русских воинов гораздо легче ливонских, но он был не уверен, что Кегола выдержит многотысячное войско. Мелкими же группами перебегать реку было бесполезно: их тотчас сомнут конные рыцари. Даже если допустить, что всё дружины переберутся на берег, то и в этом случае их ждет жесточайшее поражение. На что же надеются русичи? На случайную удачу? Но это смешно. Уж слишком велико преимущество Ливонского Ордена. Разгром дружин очевиден, и все-таки они решили переходить опасную Кеголу. Диковинный все же этот русский народ!
Когда все дружины были построены в полки, князь Дмитрий въехал на своем Автандиле в гущу переяславских и ростовских воинов, коих он должен повести за собой, снял с головы шелом и громко произнес:
— Сегодня, други мои верные, наступил решающий час. Немецкие рыцари оказались коварны и вероломны. Они разорвали мирное соглашение и тем самым предали Христа, чей крест они целовали в своей лживой клятве, пытаясь учинить нам ловушку. Но мы-то, православные люди, хорошо ведаем, что тот, кто предает Христа, будет им же и наказан, наказан мечами наших воинов. И ничего страшного нет, что клятвопреступников оказалось больше нас. Бог не в силе, а в правде. От Бога отказаться — к сатане пристать. Так в народе говорят. А посему никогда не будет того, чтоб сатана одолел Господа. Я верю в вас, други мои! Пора покончить с ливонскими набегами на святую Русь. Пора показать нашу русскую силу. С именем Бога мы разобьем сатанинских братьев. Отважно бил их Александр Невский со своими славными воинами, и мы будем немцев изрядно бить! Бить во имя пресвятой Руси!
— Побьем, Дмитрий Александрыч! — горячо грянули дружины.
— Буде немцу по Руси шастать!
— С нами Бог!
Князь Дмитрий смотрел на волевые, непоколебимые лица ратников, и по телу его пробежала та приподнятая, горячая волна, что вносит в душу стойкую уверенность.
— Спасибо, други! — большой воевода благодарно склонил голову перед дружинниками, затем надел шелом и вернулся к новгородцам, кои должны первыми начать вылазку.
Князь Дмитрий и новгородцам сказал напутственные слова, и те прониклись ими, отозвались также решительно и дружно:
— Со щитом будем, воевода!
— Побьем ливонца!
Князь Дмитрий, еще раз глянув на противоположный берег, усеянный крестоносцами, взмахнул рукой:
— С Богом, новгородцы! Впере-ед!
Весь передний полк, с развернутыми стягами, рысью двинулся на Кеголу.
«Только бы лед выдержал», — перекрестился Лазута Скитник.
Рядом с отцом сидели на конях Егор и Никита. Лица их сосредоточенные и напряженные, а по телу пробегает нервный озноб. Когда-то они участвовали в малой сече, разбив в Ростове Великом сотню татар на Ордынском дворе. Но здесь-то не сотня врагов, а несметные полчища, облаченные в такую непробиваемую броню, кою, сказывают, ни стрела, ни меч, ни копье не берут. Попробуй, одолей такую силищу!.. Но страха в сердцах почему-то не было.
— Прошли таки, — удовлетворенно молвил Лазута Егорыч.
— Прошли, батя, — кивнул Никита.
— Сейчас в «свинью» врежутся, — сказал Егор. — Ух, какой звон и рёв пошел! Пора бы и нам с переяславцами выступать. Уж скорее бы!
Лазута Егорыч пытливо глянул на сыновей. Оба нетерпеливые, жаждущие кинуться в сечу. Добро, что не ведают страха. Но в них говорит молодость. Молодой на битву, а старость на думу. А подумать есть о чем. Ливонцы преднамеренно вышли в открытое поле. Вокруг — ни лесов, ни скрытых лощин, ни увалов. Неожиданный удар каких-нибудь из полков напрасен: всё обозримо на многие версты. И другая напасть: крестоносцев, почитай, втрое больше. Перевес противника огромен. Другой бы большой воевода отвел войска, но князь Дмитрий не дрогнул. Он поверил в силу русских воинов и пошел на могучего врага. Похвально, зело похвально, князь Дмитрий! Но битву еще надо выиграть.
— Глянь, батя! Новгородцы полностью зажаты немцами. Ну, чего князь Дмитрий медлит? — встревоженным голосом произнес Никита.
— Князь ждет, когда больше крестоносцев втянутся в битву… Скоро, сыны, и мы двинемся. Держитесь меня и сражайтесь с оглядкой. Не зевайте и не лезьте напролом. Враг может и сзади ударить. Меч притупится — гасилом по шелому бейте. Эта надежная штуковина любую жизнь загасит.
Лазута Егорыч говорил неторопливо и степенно, как будто с сыновьями в лес на охоту снаряжался. Богатырски сложенный, он выглядел Ильей Муромцем с Добрыней и Алешей.
Углядев, что новгородцы уже слишком глубоко врезались в «свинью», большой воевода махнул рукой правому и левому полкам.
— Пора!
И пошли дружины на Ливонский Орден, а вслед за ними и пешие ратники, стремясь обхватить немцев с обеих сторон. Вот тут-то и разгорелась кровавая сеча!
Конники с гиком, ревом и свистом хлынули на крестоносцев. В первом десятке всадников, на своем быстром, черногривом, кабардинском коне летел князь Дмитрий. Обок, низко пригнувшись к буланой, развевающейся гриве, мчал любимый княжеский мечник, Волошка Севрюк — проворный слуга и отменный наездник.
Сшиблись!
Зазвенела сталь, посыпались искры, и загуляла злолютая битва. Свирепая, жуткая. Никто не хотел уступать. В бешеной, звериной злобе рубились с русскими воинами крестоносцы. Остервенело хрипели из закрывающих лицо железных масок:
— На куски порубим!
— Всех до единого уничтожим!
Рыцари хрипели на своем немецком языке, а русские, также остервенело, выплескивал своё:
— Не шарпать наши земли, треклятые ироды!
— Побьем, свиные рыла!
Гул, стон, рев гуляли над полем брани. Ржание коней, звон мечей, щитов, кольчуг и лат, тяжелые, хлесткие удары копий и сулиц, топоров и палиц, кистеней и дубин, обитых железом; ярые возгласы, стоны, крики и вопли раненых.
Сеча!
Ужасающая, грандиозная сеча.
«Ни отцы, ни деды наши, скажет летописец, — не видали такой жестокой сечи».
Неистовствовал князь Дмитрий. Ох, как пригодились ему, да и его дружинникам длительные потешные игры с «ливонскими крестоносцами». Навсегда запомнились ему и ценные наставления отца, Александра Ярославича, кой не единожды рассказывал о знаменитой битве на Чудском озере:
— Крестоносцы любят сражаться на своих длинных копьях. Когда рыцарь, весь в броне, бешено несется наперевес с копьем на противника, то удар его чудовищен и неудержим. Либо от него надо уклоняться, либо будь таким же сноровистым, ловким и могучим. И всё же, надо признаться, рыцарь в таком налете гораздо искуснее. Таранный удар его страшен. У врага и щит треснет, и кольчуга будет распорота, и он, оглушенный, вылетит из седла. Крестоносец приучается к рыцарским поединкам с детства. Русские же воины, к великому сожалению, к оному не приспособлены. Если их доспехи выдерживали, а копья ломались, начиналась рубка на мечах. Вот здесь уже сильнее русский. Его основное оружье — испытанный меч, коим он владеет мастерски. Когда брань идет на мечах, русскому ни ордынец, ни ливонец не страшен. А посему, сынок, когда доведется тебе сражаться с крестоносцами, лучше пускай свои полки в гущу. В ней крестоносцам с копьями не развернуться. Когда начинается свалка, им уже не до копий. Они их даже бросают. Сам видел на Чудском озере. Вот тут-то русскому воину нет цены. Тут не только меч, но и другое оружье в ход идет. Но и про своего коня не забывай. Конь, прирученный к битвам — большое подспорье.
И до чего ж прав оказался отец! Когда дружины и пешцы навалились с обеих сторон на врага, крестоносцам было уже не до копий.
Не случайно говорил Александр Невский и про коня. Привыкший к сечам Автандил и впрямь оказался превосходным конем. Вороной кабардинец, как рассказывали горцы, не только отлично переносил летнюю жару и зимние морозы, долго мог терпеть без еды и питья, но и отлично рысил и переходил в стремительный галоп. Но главное, чему удивлялся Дмитрий Александрович — Автандил был до чрезвычайности надежен и умен. В любом месте оставь его без коновязи — никуда не убежит, будет стоять и часами ждать своего наездника.
В ратных же «потехах» Автандил был настолько послушен, что не отвлекался в самые жаркие минуты, чутко улавливая нажатие колен всадника и, поворачивая, куда нужно было хозяину.
Приучил его Дмитрий Александрович и к одной весьма полезной новинке — вопреки всем правилам, оставлять врага слева, под неудобную руку. А князь в сече и левой владел, не хуже, чем правой. Вот это-то и пригодилось сейчас Дмитрию Александровичу.
В зимнем походе, большой воевода сидел в красивом, расшитыми узорами, седле, под коим находился чепрак с серебряной бахромой. Конская грива была покрыта особой сеткой из червонной пряжи, «штоб не лохматило». Сбруя обложена золотыми и серебряными бляхами с драгоценными самоцветами; «стремена злаченые», даже ноги Автандила были украшены легкими изделиями из серебра и золота.
Таков был старозаветный обычай: и воевода, и конь его должны выделяться из всего войска. Но перед самой битвой Дмитрий Александрович, как и обещал, снял с коня всё драгоценное убранство. И ни один рыцарь не мог подумать, что неустрашимый всадник, оказавшийся перед ним, оказался простым воином. Это и удивляло крестоносцев. Какой-то обычный, рослый ратник, в заурядном доспехе, так сноровисто, изворотливо и бесстрашно бился, что наводил ужас на рыцарей. Было заметно, что ратник не только обладал богатырской силой, но и был искушенным воином. Особенно поражал его черный изворотливый конь, который крутился ужом и оказывался в самом неподходящем для рыцаря месте, «не с той руки». И русич виртуозно пользовался этим преимуществом, ударяя рыцаря своим крыжатым, тяжелым мечом, да так мощно, что противник валился с коня.
Вокруг могучего всадника, подстать, ему сражались на конях крепкие, хваткие ратоборцы. (Это были отборные мечники князя Дмитрия, во главе с Волошкой Севрюком). Они не только храбро и умело сражались, но и успевали прикрывать большого воеводу от неожиданных ударов рыцарей.
Великий магистр и командор Вернер пока еще не вступали в бой. Они выжидали решающего перелома. Пока всё шло по плану Отто Руденштейна. Если уж русичи и двинулись через Кеголу (что и поразило магистра), то они пошли на явную погибель. Пройдет еще немного времени, и железный немецкий клин раздробит основной полк князя Дмитрия, а затем начнет добивать менее сильные полки — правого и левого крыла. Так было во многих битвах с европейскими войсками.
У Отто Руденштейна даже не было малейшего сомнения, что его рыцари в считанные часы раздавят русские дружины. Никогда еще того не было, чтобы войско, превышающее противника больше чем в три раза, потерпело поражение. Такого чуда Европа не знала, и никогда не узнает!
Но прошел час, наступил другой, а русские и не думали трубить к отступлению. А ведь рыцарский клин давно уже расчленил основной полк на мелкие части и принялся за фланги. Когда же русские «крылья» отпрянут и побегут в разные стороны? В этом злом, гулком, звенящем месиве ничего уже не поймешь. Ясно только одно: льется обильная кровь, гибнут и русичи и непобедимые рыцари.
Еще через час великий магистр окончательно убедился, что перелома так и не дождешься. Русские воины бьются с такой иступленной злобой и необычайной яростью, что трудно ждать оглушительной победы.
Понял это и фогт Вернер. Его изумление было беспредельным. Никогда еще он не наблюдал такой ожесточенной битвы. Чем упорнее шло сражение, тем настойчивее и напористее становились русские воины, как будто и не понимали, что они в меньшинстве.
— Мы слишком много теряем рыцарей. До вечера мы лишимся тысячи воинов Ордена. Не пора ли приостановить битву, великий магистр? — с неожиданным предложением выступил командор.
— Да ты с ума сошел! — недовольно воскликнул Руденштейн. — Как это «приостановить?»
И Вернер наконец-то рассказал о своей давнишней задумке с русским пленным.
— И ты думаешь, что князь Дмитрий пожалеет сына своего посланника?
— Князь Дмитрий будет рад нашему предложению. Он всё равно понимает, что его воины будут рубиться до последнего, и он останется без войска. Принятие же нашего предложение покажется его войску благородным, и князь Дмитрий достойно уйдет с остатками полков на Русь. Его никто не осудит. А мы останемся победителями, и не понесем огромного урона. Соглашайся, великий магистр.
Отто Руденштейн с минуту молча пожевал тугими, обвисшими губами и ворчливо произнес:
— Ты любитель всяких тайн, господин командор, о которых великий магистр должен был знать… Но я принимаю твой план.
Вскоре по всему ливонскому войску звонко запели серебряные трубы и замелькали белые полотнища на высоких древках. Рыцари (хотя и в полном недоумении) поняли, что эти сигналы означают конец битвы, или того хуже: великий магистр отдал приказ о поражении своего войска.
Также поняли сигналы крестоносцев и русские дружины. Но их недоумение было гораздо большим, чем у немцев. Неужели железные рыцари сдаются?
Битва остановилась.
К Васютке, который вместе с Карлусом находился неподалеку от шатра дерптского епископа Александра, подъехали Вернер с Кетлером.
— Переодевайся, русич, — приказал командор.
Кетлер протянул пленнику узел, в котором находилась бывшая одежда Васютки: темно-вишневый кафтан, шапка, опушенная лисьим мехом, бархатные портки и красные сафьяновые сапожки. Вся одежда вычищена, приведена в должный порядок.
— К чему это, Кетлер?
За Кетлера ответил фогт Валенрод:
— Я знаю, что твой отец, посланник ростовского и переяславского князей, Лазута Скитник, находится в этом войске. Я отпускаю тебя, купец, к твоему отцу. Ступай и радуйся жизни.
— И ради этого великий магистр остановил битву? — удивился Васютка.
— Да, купец. У великого магистра доброе сердце.
— Здесь какой-то подвох, Вернер.
— Мне не отпущено время на пустые разговоры, купец. Садись на коня.
Однако у командора была большая проблема: ни Отто Руденштейн, ни он, Вернер, так и не могли определить — кто же из семи князей, приведших свои дружины в Ливонию, является Дмитрием. Пришлось фогту взять с собой глашатая, который, после нескольких гулких ударов в литавры, зычно восклицал:
— Великому магистру нужен для переговоров князь Дмитрий!
Дело оказалось нелегким. Попробуй, услышь слова толмача-глашатая в громадном стотысячном войске.
На драгоценные доспехи фогта Валенрода был накинут на плечи тонкий белый плащ, испещренный черными крестами. Обок с ним ехали глашатай и Васютка в своем русском облачении.
Русичи диву давались:
— Кто-то из наших едет. Чудно!
— Как он среди немцев оказался?
— А, может, какой-нибудь изменник.
Да и сами крестоносцы недоуменно пожимали плечами. Откуда взялся в войске этот русский человек? Зачем первый рыцарь Ливонского Ордена ведет его к князю Дмитрию?
Наконец-то глашатай был услышан большим воеводой. Пока он ничего для себя не уяснил. Остановка битвы была совершенно непредсказуемой. А уж появление русского человека — и вовсе малопонятно. Что же задумал великий магистр?
— Тебе нельзя сказываться князем Дмитрием, — молвил ближний боярин, также участвующий в сече, Ратмир Елизарыч.
О том же произнес и Неждан Корзун:
— Если в тебе, князь, узнают большого воеводу, то рыцари кинут все силы, чтобы тебя загубить. Давай я назовусь князем Дмитрием.
— И не подумаю, Неждан Иванович. Ты уж в годах, а меня рыцари всё еще за юноту принимают… Волошка! Доставь-ка мне княжеское корзно. Приму посла великого магистра по-княжески.
После очередного удара в литавры и возгласа глашатая, кой находился от князя Дмитрия в пятидесяти шагах, большой воевода накинул на плечи княжеское корзно и поднял руку.
— Остановитесь! Я — князь Дмитрий!
Вернер и его сопутники придержали коней. Командор пытливо глянул на князя и тотчас безошибочно его распознал. Он! Князь Дмитрий, которого видел в Переяславле.
— Я приветствую тебя, доблестный воевода, — начал свою речь командор. — Ты совершил поступок мужа, перейдя Кеголу и напав на наше рыцарское войско. Похвально!.. Но вначале скажи, есть ли в твоей дружине твой посланник, боярин Лазута Скитник?
— Мои бояре по хоромам не отсиживаются.
— Отлично.
Вернер сдернул с головы пленника шапку и Лазута Егорыч, бывший неподалеку от большого воеводы, ахнул:
— Васютка!.. Сынок.
— Мы здесь, Васютка! — с неописуемой радостью закричали братья.
— Молчать, купец, — негромко приказал командор. — Ты еще успеешь наговориться с отцом. А если надумаешь без моего дозволения поскакать к своим, то немедля погибнешь. Кетлер проткнет тебя копьем. Да и с коня ты не сможешь убежать.
Ноги Васютки, на всякий случай, были накрепко привязаны сыромятными ремнями к стременам коня.
Из глаз Лазуты Егорыча скользнула в седую бороду скупая слеза. Его душа была на седьмом небе. Васютка, его родной сын Васютка, коего он давно оплакал, жив! Господи, какое же это счастье! Мать-то, Олеся Васильевна, как обрадуется!..
А фогт Вернер продолжил свою речь:
— Я буду говорить от имени великого магистра Отто Руденштейна. Он, как член братства Ордена святой Марии, решил совершить благочестивый поступок и приказал отпустить пленника, сына Лазуты Скитника, к своему отцу.
— Я хорошо ведаю поступки великого магистра. Все его деяния несут своекорыстную цель. В этом мы уже недавно убедились. О каком же благочестии можно говорить, когда Отто Руденштейн нарушил клятву крестоцелования? — сурово произнес князь Дмитрий.
— Я, рыцарь Вернер Валенрод, не уполномочен отвечать за разрыв мирных соглашений великого магистра. Я всего лишь его поданный. Разговор идет о пленнике. Повторяю: магистр отпускает его.
— И что же взамен, рыцарь?
— Магистр освобождает пленника, а ты, князь Дмитрий, прекращаешь битву и распускаешь дружины по своим княжествам.
«Так вот в чем разгадка всех деяний командора Вернера», — пронеслось в голове Васютки.
— Хитро задумано, — с усмешкой проговорил князь. — А если я отклоню предложение магистра и продолжу битву?
— Неразумно, князь Дмитрий. У тебя не хватит сил, чтобы добыть победу. Всё твоё войско останется лежать на этом поле. Да и сын твоего посланника будет незамедлительно убит. Решай, князь!
Большой воевода надолго замолчал. Он видел перед собой окаменевшее лицо Лазуты Егорыча и думал:
«Ныне от моего приказа будет зависеть судьба сына Скитника. Отец мучительно переживает, в глазах его слезы. Аж на душе стало мерзко. Уж так не хочется стать виновником гибели молодого Васютки, об исчезновении коего он изведал еще в Переяславле… Но и уходить с поля брани — отдать победу злейшему врагу, кой двинется затем на Псков и Новгород… Нет, такого он, князь Дмитрий, не допустит. Если уж он и отойдет от Кеголы, то вглубь Руси не двинется, а встанет перед Псковом и побьет ливонца… Правда, сам отход мучителен и бесславен. Ох, как затрубят крестоносцы о своей победе на всю Европу! Русские перепугались и опрометью бежали от необоримых рыцарей! Слава, Ливонскому Ордену!
Князя Дмитрия охватили противоречивые мысли. Неужели отступать? Но это позор.
Большой воевода вопросительно глянул на Лазуту Скитника.
— Что скажешь, Лазута Егорыч?
Скитник пристально посмотрел в глаза князя Дмитрия и, кажется, всё понял. И в этот момент раздался крик Васютки:
— Батя! Не соглашайся! Бейте ливонцев!
— Спасибо, сынок! — утирая кулаком слезу, отозвался Скитник. — То — достойный ответ. Мы тебя, славного сына, будем всегда помнить.
Лазута Егорыч поклонился Васютке в пояс и повернулся к большому воеводе.
— То же самое я хотел сказать и тебе, князь Дмитрий. Нам нужна победа, а не бесчестье.
Дмитрий Александрович крепко обнял Скитника и душевно молвил:
— Вдругорядь спасибо тебе, Лазута Егорыч. Ты вырастил доброго сына.
Затем большой воевода выхватил из ножен меч и громко воскликнул:
— На ливонцев, други!
Командор Вернер тотчас приказал Кетлеру опустить древко с белым полотнищем, что означало: сражение продолжается.
— А с пленником что?
— Уведите пока к шатру епископа, — с раздражением ответил Вернер.
Князь Дмитрий вновь скинул с плеч корзно и ринулся в сечу. Русские воины поперли на немцев с удвоенной силой. Лютый, привыкший к битвам Автандил большого воеводы, храпел и злобно рвал острыми зубами плечи крестоносцев. Вновь «сошлись копье на копье, меч на меч, топор на топор, конь на коня… Кровь не успевала стечь по лезвию к рукояти, брызгалась каплями в стороны и кропила истоптанную землю».
Большую помощь княжеским дружинникам оказали пешие ратники. (Не зря Дмитрий Александрович приказал наковать побольше копий, с длинными, изогнутыми крючьями).
Пешцы стягивали крестоносцев крючьями с лошадей и на земле добивали «гасилами».
— Лупи по «бадьям!» — во всю мочь кричал Аниська Талалай, кой не остался в обозе и прибежал с возницами на поле брани.
— Лупи! — вторил Аниське обозный боярина Мелентия Ковриги, долговязый Вахоня.
— Круши гадов! — опуская тяжелое гасило на «бадью», — орал грузный, чернобородый Емелька Бобок.
Ратники прозвали «бадьями» защитные, железные шеломы рыцарей, надетые на головы и похожие на бадьи и ведра.
Помощь пешцев (а их было довольно много в каждом полку) оказалась настолько неоценимой, что привело великого магистра, наблюдающего с невысокого холма за битвой, в ярость: крестоносцы таяли, как последний апрельский снег.
— Русские сражаются не по правилам, — гневно высказывал он командору Вернеру, вспомнив «Ледовое побоище» — Лапотное мужичье вновь стягивает баграми рыцарей и убивает их коней засапожными ножами.
Когда-то великий магистр клялся, что больше не допустит такого позора.
— Варвары бьются по-варварски.
— Жаль, что нам помешала Кегола. Она спутала нам все карты. Передний полк не выдержал бы «кабаньей головы» и был бы раздавлен.
И чем же помешала река? Повторим. Всё дело в том, чтобы сохранить строй к решающему моменту схватки, конница подходила к противнику шагом, «была покойна и невозмутима, подъезжала не торопясь, как если бы кто-нибудь ехал верхом, посадивши впереди себя на седло невесту». И только подъехав к врагу совсем близко, рыцари бросали коней в более быстрый аллюр. Медленное сближение имело еще и тот смысл, что экономило силы лошади для решающего броска и схватки.
Пожалуй, самым удобным построением был издавна придуманный для тяжелой конницы «клин», «кабанья голова», или «свинья», как называли его русские дружинники.
«Кабанья голова» имела вид колонны, слегка суженной спереди. Давно известно, что конницу водить в колоннах очень выгодно, так как в этом случае лучше всего сохраняется сила её массированного, таранного удара. Это не столько боевое, сколько походное построение, когда «клин» врезается в ряды противника, воины, едущие в задних рядах немедленно «разливаются» в стороны, чтобы каждый всадник не топтал передних, но в полную меру проявил свои боевые качества, равно как и качества коня и оружия. У «клина» было и еще одно преимущество: фронт построения был узок.
Дело в том, что рыцари очень любили сражаться, но совсем не хотели умирать — ни за сеньора, ни за святую церковь. Они должны были и хотели только побеждать. Этому, собственно, и служили их доспехи. Этому служил и «клин». Ведь когда отряд рыцарей медленно, шаг за шагом, приближался к врагу, он становился великолепной мишенью для лучников противника. Хорошо, если у кого нет метких лучников. А если есть? Если у них вдобавок отличные дальнобойные, мощные луки?
Татары при Лигнице именно из луков буквально расстреляли прекрасно защищенных доспехами рыцарей. А при построении «клином» перед вражескими стрелками оказывалось только несколько всадников в самом надежном защитном снаряжении.
— Князь Дмитрий перехитрил нас. Он понял, что наш «клин» не может сползти к реке. Поэтому мы не смогли показать преимущества «кабаньей головы». Всё наше построение сломал этот переяславский князек, — сказал командор.
— Будь он проклят! Кто мог знать, что он рискнет пойти через Кеголу? Кто? — великий магистр был вне себя. — Вернер. Хватит тебе любоваться, как погибают наши славные рыцари. Хватит! Кидай свой отряд в сражение! Пробейся к Дмитрию и убей его. Убей!
— Я давно жду твоего приказа, великий магистр. Я постараюсь разыскать князя Дмитрия, хотя он и сбросил свой плащ.
К Отто Руденштейну приблизился член братства «Карающий меч» Бруно Конрад. Тихо спросил:
— Не пора, великий магистр?
— Не спеши, Бруно. Может, ему и впрямь удастся убить Дмитрия. Не упускай фогта из виду. Он не должен вернуться с битвы, — едва слышно произнес Руденштейн.
После свидания с сыном, Лазута Скитник с таким ожесточением набросился на рыцарей, что крестоносцы отскакивали от него в стороны. Вид русского боярина был страшен. Его удары мечом были настолько могучи, что они рассекали шеломы и латы, и поражали рыцарей насмерть. Богатырски сложенный Лазута Егорыч лез в самую гущу врагов, не думая о своей гибели. Он неистово мстил за своего сына Васютку, забыв даже о своих остальных сыновьях, кои шли за ним, и коим приходилось очень нелегко в этом кровавом месиве.
После одного из ударов, у Скитника сломался меч, но ему вовремя подкинул с земли оглоблю один из обозных людей, сам орудовавший длинным увесистым багром.
— Держи, ямщик!
Это был мужик Вахоня, кой признал-таки в знатном человеке бывшего ямщика, и кой когда-то ночевал в его избе.
— Спасибо, друже! — выкрикнул Лазута Егорыч. Привычное когда-то «оружье» ему крепко пригодилось: оглоблей он сшибал с коня железного всадника с первого же удара.
Ловко бились и ростовский князь Борис Василькович и боярин его Корзун, и неистовый псковский воевода Довмонт, и сыновья великого князя Святослав с Михаилом…
А вот новгородский посадник Михаил и тысяцкий Кондрат были убиты. Новгородскому полку было нелегко: он самый первый принял бой «кабаньей головы», и сдержал напор крестоносцев; не случайно здесь всех больше полегло дружинников и пеших воинов.
Несколько легче пришлось правому и левому крыльям, но и они постепенно были втянуты в «кабанью голову». Однако стенка на стенку — не получилась. Как-то само по себе произошло, что русские и их неприятели сбились в отдельные гигантские группы, где творилась полная неразбериха, и рекой лилась кровь. Но вот на эту-то «неразбериху» и рассчитывал князь Дмитрий, хорошо зная, что когда рыцари теряют свой строй, то становятся неуправляемыми и нарушают дисциплину. Но пока они еще понимают, что их большинство, и что русских с каждым часом сечи будет всё меньше и меньше, и что скоро наступит момент, когда они полностью полягут на поле брани. Но миновало не менее пяти часов, а русские бились всё упорнее и ожесточеннее, и всё больше падало на землю рыцарей.
Командор Вернер, лучший рыцарь Ордена, искусно сражаясь с русскими воинами, искал глазами князя Дмитрия. Ему очень хотелось победить именно этого ратоборца, большого воеводу, чья слава гремит уже с 12 лет. Но как отыскать его в таком огромнейшем войске, которого Европа еще и не видывала. На переговорах о пленнике князь Дмитрий сидел на удивительно красивом коне в окружении некоторых князей и бояр в дорогих, сверкающих доспехах. Особенно он приметил отца узника, Лазуту Скитника, высоченного витязя в серебристой кольчуге и в шеломе с бармицей. Вот его-то и надо найти в этой оглушительной сече. Всего скорее, где-то неподалеку бьется и большой воевода.
Не меньше часа, прорываясь, то к одной группе воинов, то к другой, высматривал фогт Валенрод посланника князя Дмитрия и все-таки заметил его. Ринулся к нему и увидел наконец-то рослого всадника в простом доспехе. Он! Князь Дмитрий. Его обличье, которое он хорошо запомнил еще в Переяславле. Слава тебе, дева Мария!
Вернер начал исподволь прорубаться к большому воеводе. Поединок с опытным врагом — его страсть, его жизнь. Скольких храбрых рыцарей он поверг наземь, изумляя своей непревзойденной ловкостью и отвагой орденских братьев!
И вот он в трех шагах от Дмитрия.
— Защищайся, князь! Я бросаю тебе перчатку! — в предвкушении от неминуемого поединка, в радостном упоении воскликнул командор.
Большой воевода, увидев перед собой закованного в броню ливонца, сразу узнал его. Это был тот самый рыцарь, кой назвал себя Вернером Валенродом, и кой привел с собой сына Лазуты Скитника. Возможно, этот крестоносец со своими «купцами» и захватил его в плен.
Возглас «бросаю перчатку» (Дмитрий об этом ведал) означал вызов на поединок, при котором никто не должен вмешиваться в бой ратоборцев.
На Вернера накинулись, было, мечники во главе с Волошкой, кои не ведали смысла вызова на дуэль, но князь остановил их:
— Прочь от рыцаря! Я сам с ним поквитаюсь. Сам!
И поединок начался. Командор пожалел, что ему пришлось оставить копье, но он обладал неоспоримым преимуществом. Во-первых, его латы намного крепче, чем кольчуга князя, а во-вторых, его защищенный броней конь, более тяжел и сам по себе представляет движущуюся крепость. Да и разница в мечах была ощутима. Меч рыцаря был чуть длиннее, уже и легче русского меча. С таким мечом гораздо искуснее сражаться.
От первого же удара Вернера князь умело защитился своим красным овальным щитом, а когда рыцарь замахнулся для второго удара, конь Дмитрия (на удивление командора очутился с другой стороны, под левую, неудобную руку крестоносца). Такого трюка командор явно не ожидал. Князь же, как уже говорилось, лихо бился как с правой, так и с левой руки.
При первом же наскоке фогт убедился, как со страшной силой обрушился о его крепкий щит вражеский меч. Фогт сразу же понял, что перед ним отважный воин, обладающий богатырским ударом.
Крестоносцы ждали победы своего прославленного рыцаря. Она вселит в их сердца бесстрашие и мужество, придаст новые силы для битвы с врагом. Поражение — повергнет в уныние, вызовет ужас и смятение перед грозным противником.
Русские же ратники, раскиданные по всему немецкому войску, лишь немногие знали, что их большой воевода рубится сейчас с первым рыцарем Ливонии. Об этом не знал и сам князь Дмитрий, приняв отважного крестоносца за обычного рыцаря. (Он, конечно же, не слышал о доблестных победах Вернера).
Воины вновь сшиблись. Вернер успел отскочить под удобную для себя правую руку. Прикрываясь щитами, взмахнули мечами. Зазвенела сталь, посыпались искры. Так продолжалось несколько минут, пока князь не обнаружил слабое место вражеского коня, а именно его шею, прикрытою легкой, не такой уж прочной железной сеткой. Он вдругорядь направил Автандила в левую сторону от рыцаря и, пока тот заслонялся щитом, мощно рубанул мечом по шее коня крестоносца.
Конь вместе с рыцарем рухнул на землю. «Бадья» свалилась с головы. Князь спрыгнул с Автандила и только сейчас хорошо разглядел лицо противника. В глазах его застыло и удивление, и ужас. Непобедимый Вернер впервые повержен на землю!
Князь Дмитрий вновь взмахнул мечом, но опускать его на голову рыцаря так и не стал, памятуя русскую пословицу: «лежачих не бьют».
— Поднимайся, немец. Продолжим рубку без коней.
И начался пеший поединок.
Блистали мечи, лязгало железо. Вернер бился жестоко. Обозленный своей неудачей, фогт хотел побыстрее уложить князя и вновь поднять в глазах рыцарей свою пошатнувшуюся славу.
Однако более гибкий и верткий юный князь на земле держался цепко. Вернеру никак не удавалось поразить врага своим мечом. Князь ловко защищался и выжидал удобного момента.
Бились отчаянно, долго. Фогт всё время что-то гневно и воинственно выкрикивал, а Дмитрий сражался молча, стиснув зубы, сурово поблескивая из-под шелома зоркими глазами.
Вернер, уверившись в своей победе, всё наседал и наседал. Его узкий меч, словно молния, сверкал в воздухе, тяжело опускаясь на русский щит. Вот-вот князь дрогнет и обретет смерть на поле брани.
Но Дмитрий сам продолжал наносить могучие удары. Он знал, что его меч хоть и вынут из простых кожаных ножен, но сработан из знаменитой, крепчайшей дамасской стали. И этим надо воспользоваться.
Князь стал лишь изредка обмениваться ударами, и вот, улучив момент и, собрав воедино всю оставшуюся силу, Дмитрий неожиданно для крестоносца взмахнул тяжелым мечом и обрушил его на кирасы рыцаря, да так мощно, что кирасы лопнули, обнажив на груди окровавленную белую рубаху. Тяжело раненный Вернер побледнел, зашатался и в другой раз оказался на земле.
— Слава князю Дмитрию! — закричали мечники большого воеводы и немногие ратники, кои оказались неподалеку от полководца.
Князь Дмитрий не стал добивать крестоносца.
— Взять рыцаря в плен! — последовал его приказ.
Рыцари, наблюдавшие за поединком своего прославленного командора, сникли, чем не преминули воспользоваться русские ратники.
— Бей ливонца!
— За работу, крючники!
Бруно Конрад, увидев поверженного командора, скривил в довольной ухмылке тонкие губы.
«Скоро он сдохнет. Туда ему и дорога, выскочке! Сама дева Мария способствует тому, кто не захотел помогать «Карающему мечу».
Рыцари пятились от дружинников и пешцев, и Бруно Конрад поспешил незаметно выскользнуть из жестоко дерущегося клубка. Ему надо принести хорошую весть великому магистру, который, конечно, так и не увидел пешего поединка.
— Ну? — выжидательно выдавил из себя Отто Руденштейн.
— Думаю, великий магистр, тебе важнее гибель нашего властолюбивого фогта, чем какого-то русского князя. Их на Руси, как блох на паршивой собаке.
— Вернер убит?
— Да, великий магистр.
Бруно решил немного приврать, увидев, как, обливаясь кровью, фогт даже не мог приподняться с земли. Его поволокли за ноги.
Отто Руденштейн оцепенел. Юнота Дмитрий победил несокрушимого рыцаря! Плохой знак. Теперь русские воины еще больше воодушевлены и с неукротимой злостью накинутся на крестоносцев. И откуда у них столько сил?! Рыцарей становится всё меньше и меньше. О, пресвятая дева!
Бруно Конрад, глядя в помрачневшее лицо Руденштейна, догадался о его чувствах.
— Я понимаю, о чем ты думаешь, великий магистр. О Пирровой победе. Но если бы фогт остался жив, то рыцари не потерпели бы таких потерь. Они бы…
— Замолчи, Бруно! — словно змея прошипел Руденштейн.
Живой Вернер, несомненно, стал бы великим магистром, но это никак не входило в планы главы Ливонского Ордена. И хорошо, что фогт погиб. Однако его не устраивала и «Пиррова победа». Руденштейн всё еще надеялся на крупный успех рыцарей. Отменно, что лишь немногие крестоносцы видели неудачу командора Валенрода.
Но неблагоприятная удручающая весть вскоре загуляла по всему немецкому войску. А русские (они тоже мало помалу изведали о блестящем подвиге своего большого воеводы) всё лезли и лезли, словно у крестоносцев и не было численного превосходства.
Сеча продолжалась еще три часа. Чувствуя, что вот-вот наступит перелом, и рыцари уже готовы к бегству, на поле брани выехал сам великий магистр и, не удержавшийся в шатре, епископ Дерпта, Александр. Размахивая золотым нагрудным крестом, владыка закричал:
— Братья! С нами Христос и пресвятая Мария! Истребим поганых русичей во славу католической веры! Смерть язычникам!
— Смерть! — отозвались крестоносцы, но ответ их был слаб, недружен и вял, будто листья деревьев робко на ветру прошелестели.
Увидев, как в задних рядах немцев заколыхались стяги и хоругви с изображением Христа, князь Дмитрий понял, что великий магистр и епископ решили вступить в битву. Ну что ж? Пора и ему, большому воеводе, показаться всему войску в своем княжеском облачении.
— Волошка! Доставай корзно!
Вокруг князя сражались десятки молодых, но крепких дружинников. Дмитрий Александрович накинул на широкие плечи своё приметное алое корзно, застегнул на золотую пряжку и привстал на стременах.
— Мои славные и верные други! Мы бьемся уже целый день. Изрядно бьемся! Рыцари же сражаются через силу. Они уже почувствовали, что победа выскальзывает из их рук. Нужно одно решающее усилие и враг побежит. Да будет еще яростней ваш меч. Впере-е-ед, други! За святую Русь!
Русичи отозвались зычными, оголтелыми возгласами:
— Вперее-е-ед! Побьем немца!
— За святую Русь!
И этот удар был настолько яростен, и силен, что рыцари дрогнули и побежали.
Васютка и Карлус стояли неподалеку от шатра епископа. Вначале они находились в окружении десятка немцев, но когда дерптский владыка сел на коня и вытянул из ножен меч, то он позвал с собой и кнехтов.
— А рыцарям-то не до нас стало. Лихо же русичи бьются, — повеселевшим голосом сказал Васютка.
— Лихо, — кивнул Карлус.
Еще через некоторое время Васютку и вовсе озарила радостная улыбка.
— Бегут рыцари… Не помочь ли им? Давай к нашим пробиваться.
— Да мы же в одежде кнехтов.
Крестоносцы, доставившие пленника к шатру епископа, вновь сняли с Васютки его родную одежду и вновь облачили в коричневую куртку кнехта.
— Таков приказ фогта Вернера, — пояснили они. — Здесь, среди немцев, нечего тебе красоваться в русском кафтане. Рыцари злы, могут и копьем проткнуть. А надо бы.
Теперь возле шатра остались лишь три священника, кои неустанно молились за победу Ливонского Ордена.
— Вот и добро, что мы в одежде кнехтов, — молвил Васютка и, оглянувших на святых отцов, добавил. — Как до наших доберемся, куртки сбросим. А оружья на поле хватает. Да и коней без всадников не перечесть.
Ни великий магистр, ни епископ Александр не смогли остановить крестоносцев. Рыцари не любили умирать. Их обуял страх. Еще больше они перепугались, когда их владыку, который с мечом попытался отбиться от русских, кто-то из ратников убил увесистым «гасилом».
«Русские сломили немцев и гнали их семь верст вплоть до Раковора».
Удалось повоевать и Васютке с Карлусом. Пленник, очутившись среди русских, нашел на поле брани не только меч и копье, но и доброго коня, на коем и поскакал за рыцарями. Бронированные рыцари и кони убегали тяжело. Их быстро достигали более легкие русские всадники и крушили врага.
— Молодец, Васютка! — закричал, скакавший обок Карлус, когда увидел, как его бывший пленника поразил копьем голову рыцаря, и тот повалился с коня.
И сам Карлус без удачи не остался…
Всё больше и больше рыцарей, с гулким звоном грохались на землю.
«Русская конница не могла пробиться по их трупам».
Победа была уверенная и грандиозная. Западные историки и хронисты назовут битву под Раковором предвестницей Грюнвальда , а князя Дмитрия станут именовать лучшим полководцем Европы XIII века.