1

В Польше тоже есть аристократы, господин обер-лейтенант. Известно ли вам это? Клос стоял перед большим резным письменным столом навытяжку, держа руки по швам и размышляя, к какой категории людей отнесли своего нового шефа, полковника Гофберга, начальника местного управления абвера, в распоряжение которого он прибыл неделю назад. Клоса не удивили слова шефа, произнесенные с абсолютной и непоколебимой убежденностью в том, что именно он, Гофберг, первый открыл, что среди поляков тоже есть аристократы.

– Так точно, господин полковник, – с улыбкой ответил Клос.

Воцарилась тишина. Гофберг перелистывал какие-то бумаги на письменном столе, будто не замечая присутствия своего офицера.

«Не ошибаюсь ли я? – подумал Клос. – Если Гофберг действительно болван, то откуда у него такие успехи? Руководимое им управление абвера относится к числу наиболее деловитых и оперативных. Казематы абвера в подвалах сельскохозяйственной школы не уступают застенкам гестапо. И заключенные здесь – не просто схваченные жертвы на улицах города во время очередной облавы». Клос достаточно долго работал в разведке, чтобы определить, какими делами занимается местное управление абвера, в котором он теперь служил. Клосу не нравились грузная фигура нового шефа, его жирное лицо и большие бесцветные глаза. А эти его наивные вопросы и умозаключения!… При этом Гофберг относился к своим подчиненным высокомерно, стараясь при каждом удобном случае унизить их. Капитан Любке, возмущенный этим, был вынужден подать рапорт об отправке снова на Восточный фронт. После ранения капитан работал в офицерской школе абвера. Клос встретил его за два дня до отъезда, когда уже получил предписание о переводе в распоряжение полковника Гофберга.

– Будь осторожен, Ганс, – посоветовал капитан Любке Клосу, – Полковник – хитрая каналья. Да поможет тебе бог. – С тех пор как на фронте осколком мины ему оторвало кисть руки, капитан Любке стал религиозным. – Да поможет тебе бог, – повторил он.

Большего из Любке вытянуть не удалось. И только перед отъездом, крепко стиснув рукой пальцы Клоса, он снова предостерег его:

– Бойся полковника, Ганс, это опасная скотина.

– Вам, господин обер-лейтенант, известно дело «С-298»– холодно спросил Гофберг, оторвавшись от бумаг. Его большие глаза остановились на лице Клоса. Он ожидал ответа.

– Что-то не припоминаю, – сказал Клос.

– Вы приняли сектор науки и техники. Это дело по вашей части. Насколько помню, я рекомендовал вам тщательно ознакомиться со всеми незаконченными делами сектора.

– Я здесь всего неделю, господин полковник. Может быть, я и просмотрел дело «С-298». Не могли бы вы напомнить, в чем его суть?..

– Я требую от офицеров, чтобы они свои обязанности знали четко… Сколько будет семью девять? – неожиданно спросил полковник.

Клос молчал. Гофберг недовольно повторил вопрос:

– Так сколько же будет семью девять? Отвечайте, господин-лейтенант!

Полковник впился пальцами в письменный стол, его глаза округлились, ресницы захлопали; казалось, он сейчас бросится на Клоса.

– Семью девять – шестьдесят три, господин полковник, – громко отрапортовал обер-лейтенант. «Хочешь иметь идиота, – подумал он, – пожалуйста».

– Так же точно, господин обер-лейтенант, вы обязаны отвечать, когда речь идет о вашей работе. Дело Латошека – это о чем-нибудь говорит вам?

– Нет. – Клос умышленно ответил так. Он хотел, чтобы Гофберг дал волю своему красноречию.

– Весной тридцать девятого года польский инженер по фамилии Латошек разработал технологию легкого сплава, прочного и устойчивого к высоким температурам. Надеюсь, вы представляете себе, какое это имеет значение для самолетостроения, в особенности для создания авиационных моторов? В октябре этого же года мы начали розыск документации на эту технологию, но безрезультатно. Свидетельства патентного агентства, как и следовало ожидать, были уничтожены или спрятаны. Лаборатория инженера Латошека на одном из военных заводов была разрушена за день до вступления наших войск в Польшу. Так вот, лаборатория была разрушена, а инженер исчез бесследно. Мы установили, что он не был мобилизован в армию. Однако на всякий случай проверили лагеря военнопленных. Во всем генерал-губернаторстве и на территориях, возвращенных рейху, гестапо располагает подробным описанием внешности инженера Латошека, его фотографиями и другими данными о нем. Арестовано триста шестьдесят четыре поляка, похожих на него, но никто из них, к сожалению, не оказался инженером Латошеком. Перед самой войной он проживал в Жешуве. В его доме мы содрали все обои, даже штукатурку, перекопали подвал, обследовали каждую доску пола, но ничего не нашли.

– Понимаю, – прервал Клос.

– Ничего вы не понимаете. Мы получили новую информацию. Недалеко отсюда находится село Пшетока и поместье с таким же названием – собственность некого польского аристократа Пшетоцкого. Поэтому я вам и сказал, что среди поляков тоже есть аристократы. Должен подчеркнуть, господин обер-лейтенант, что их аристократы – чаще всего немецкого происхождения.

– Так точно, – подтвердил Клос, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться.

– Не совсем точно, не следует преувеличивать. Не все они немецкого происхождения. Например, дочь этого Пшетоцкого вышла замуж за инженера Латошека. Мезальянс, не так ли, господин обер-лейтенант? Аристократ Пшетоцкий не одобрял этот неравный брак и не поддерживал связей со своим зятем, так утверждает наша агентура. В деле имеется протокол допроса, датированный октябрем тридцать девятого года. Наша служба установила недавно, что инженер Латошек с женой были в Пшетоке за день до вступления наших войск в Польшу. Тот болван, который осенью тридцать девятого допрашивал старика Пшетоцкого, не обратил внимания на то, что супруги Латошеки оставили ему свою дочь. Можно предположить, что если они доверили старику дочь, то наверняка оставили ему и еще кое-что. Документация на технологию инженера Латошека, господин обер-лейтенант, должна находиться в усадьбе Пшетоцкого.

– Усадьбу обследовали? – спросил Клос. – Пшетоцкого допросили повторно? – Он решил играть роль наивного подчиненного.

Полковник клюнул на удочку, и это обрадовало Клоса.

– Отличная мысль, Клос! – От удовольствия Гофберг даже часто-часто заморгал. И подумал, что стоит, пожалуй, написать господину Рейнеру отзыв о Клосе: «Способный, интеллигентный офицер». Снова обращаясь к Клосу, он сказал: – Если будет необходимо разобрать весь дом и перекопать всю усадьбу, то сделайте это. Вам известно, как выглядит то, что вы будите искать? Плоская коробка, в ней вся документация: чертежи, расчеты, описания. Все это может сгореть за пять минут. Но мне нужна документация, а не кучка пепла. Пшетоцкого мы всегда можем допросить. А что это даст? Я давно уже служу фюреру в этой паршивой стране и хорошо знаю поляков. От них ничего не добьешься. Молчание – это их хитрость.

– А если документация была уничтожена? – спросил Клос.

– Не исключено, – ответил полковник. – Хотя и мало вероятна Пшетоцкий понимает, что эти бумаги представляют большую ценность. После войны он может выгодно продать их своим союзникам. Следует также иметь в виду, что если зять, даже нелюбимый, оставил ему бумаги на хранение, то старик Пшетоцкий наверняка спрятал их в надежное место. Эти польские аристократы тоже себе на уме, со своими амбициями и долгом чести.

– Понимаю.

– Хорошо, что начинаете понимать. Поезжайте в усадьбу Пшетоцкого. Возьмите с собой надежных людей. Поселитесь в его доме, а своих людей разместите где-нибудь неподалеку от усадьбы.

– Слушаюсь, господин полковник, – ответил Клос. – разрешите выполнять задание?

– Я еще не все сказал, – пробурчал шеф. – Возьмите с собой всю переписку и другие документы, относящиеся к этому делу. Постарайтесь на месте как следует их изучить. И больше пока ничего не предпринимайте без моего указания. Считайте, что вы в отпуске. В усадьбе будете находиться до тех пор, пока я не дам вам команду возвратиться. Думаю, что это продлится не более недели. Ждите моих указаний. Вы все поняли, господин обер-лейтенант?

– Так точно. Я должен ждать ваших указаний!

– Отлично, Клос! Устанавливайте там полевой телефон и поддерживайте со мной связь. Позже я пришлю в ваше распоряжение специального агента.

– Как я узнаю его?

– Он вам представится сам. Сошлется на меня. Возможно, вы будете нужны ему. Вы должны создать в усадьбе напряженную атмосферу. Ходите по всему дому, заглядывайте во все углы, но так, чтобы они не догадались, что вы что-то ищите. Если они догадаются, зачем вы прибыли в усадьбу, то могут уничтожить все документы инженера Латошека, и тогда вам не сносить головы. И помните, что для меня она никакой ценности не представляет. – Полковник подумал: «Может быть, направить в усадьбу кого-нибудь другого? Лучше было бы послать туда женщину». – А правда, – проговорил он, отвечая на свои мысли, – не лучше ли, господин обер-лейтенант, чтобы в этом деликатном деле участвовала женщина?

– Так точно! – выпалил Клос, прищелкнув каблуками. – Когда я должен выехать в усадьбу Пшетоцкого, господин полковник?

– Запомните раз и навсегда, молодой человек, что все мои приказы выполняются немедленно, – отчеканил Гофберг, приподнимаясь с кресла. – Через полчаса вас будут ждать автомашина с нужными людьми. Что вы здесь торчите? Отправляйтесь!

– Хайль Гитлер! – снова щелкнул каблуками Клос, четко повернулся и вышел.

Он не торопясь спустился по лестнице, держа в руках папку с бумагами по делу «С-298».

Неожиданный приказ о немедленном выезде в Пшетоку изменил все его планы. Любой ценой он должен был сообщить об этом Леону.

Гофберг не любил, когда медлили с выполнением его приказов. Он стоял у окна кабинета и смотрел на улицу. Подготовленная к отъезду автомашина с людьми была уже у подъезда.

«У меня есть еще минуты две», – подумал Клос, нажимая на ручку двери туалета. Скорее по привычке, чем по необходимости, он окинул взглядом тесное помещение, убедился, что здесь никого нет. На небольшом клочке бумаги, вырванном из записной книжки, быстро набросал несколько слов. Открыл крышку ручных часов, вложил внутрь свернутую бумажку. Часы, как и следовало ожидать, остановились.

… Солдаты с фельдфебелем в ожидании отъезда играли в карты. Они были так увлечены, что не заметили появления Клоса. Фельдфебель, зажав карты в руке, отрапортовал обер-лейтенанту, что группа телефонистов готова к отъезду. Он не спросил даже, куда ехать. Видимо, точное распоряжение было уже им получено раньше.

Водитель, с трудом развернув грузовик на узкой улочке перед зданием сельскохозяйственной школы, где размещалось управление абвера, затормозил на перекрестке широкой варшавской улицы, пропуская длинную колонну военных повозок. Клос бросил взгляд на ручные часы с таким недовольством, что искренности его беспокойства нельзя было не заметить. Часы стояли. Он громко выругался по адресу польского часовщика, который так плохо отремонтировал его хронометр, и повелительным жестом приказал фельдфебелю выйти из машины.

– Здесь, напротив, – сказал Клос, подавая ему часы, – есть часовой мастер. Отнесите и скажите, что вас прислал обер-лейтенант Клос, которому он недавно чинил эти часы, и если через пять минут они не будут готовы, то Клос сам расправится с ним.

Унтер-офицер взял под козырек и выпалил:

– Будет исполнено, господин обер-лейтенант! – Однако по его лицу было видно, что он не очень рад этому поручению.

Клос наблюдал за фельдфебелем до тех пор, пока тот не скрылся в дверях часовой мастерской. Разведчик подумал, что избрал не очень хороший способ передачи информации Леону, но иного выхода не было. Если фельдфебель не вернется через три минуты…

В дверях мастерской показался фельдфебель. Быстро подбежав к грузовику, он подал часы обер-лейтенанту:

– Мастер просил извинить его, часы действительно требовали небольшого ремонта. И если что, он всегда готов для господина Клоса основательно починить их бесплатно.

Клос пристально посмотрел на раскрасневшееся лицо фельдфебеля и с тревогой подумал, что этот тип, по его приказу войдя в мастерскую Леона, мог наделать много шума, угрожая, размахивая пистолетом. Многие немецкие офицеры при встречах с поляками именно так и поступают без всяких на то причин, желая показать, что они принадлежат к расе господ. Правда, не все немцы таковы. Среди них есть и мыслящие люди, насильно одетые в армейские мундиры, они ненавидят войну и стыдятся тех жестокостей и убийств, которые принес человечеству фашизм. Клос неоднократно встречался и с такими немцами, которые ненавидели фашизм, войну, но под страхом смерти вынуждены были сражаться «во имя победы великой Германии».

– Поехали! – громко крикнул он водителю.

 

2

Пан Пшетоцкий радостно улыбался, не зная, куда посадить Иоланту. Он решил, что старинное кресло, стоявшее в углу гостиной, у стены, на которой висели портреты предков хозяина дома, будет самым удобным местом для дорогой гостьи. Приподняв тяжелую латунную керосиновую лампу, он указал на кресло.

– Дай посмотреть на тебя, девочка моя. Когда же в последний раз видел тебя?.. Зося, – вспомнил он вдруг, – скажи там на кухне, чтобы приготовили что-нибудь для пани Кшеминьской на ужин… Садись, девочка моя. Устала с дороги? Ну как там в Кракове? Человек не видит света из-за этой проклятой войны, от страха носа не высунешь из этих четырех стен, даже в доме стало небезопасно…

– Что верно, то верно, дедушка, – прервала его Зося, вернувшись из кухни. – Уже готовится яичница для пани, сейчас принесут.

– Спасибо… Не помню, Иоланта, представил ли я тебе свою внучку. В такое тревожное время… отвыкли мы от гостей… Это Зося, Зося Латошек. – Он скривился нарочито: – Подумать только, дорогая пани, чтобы какую-то фамилию Латошек носила внучка польского шляхтича Пшетоцкого!

– Дедушка! – с упреком проговорила Зося, белокурая и голубоглазая семнадцатилетняя девушка. Ее нежная белая кожа была склонна мгновенно заливаться ярким румянцем, что придавало Зосе особое очарование.

– Рада познакомиться, – ответила Иоланта. – Отец мой часто вспоминал о вашей дочери, пане Елене, если не ошибаюсь.

– Не ошибаешься, девочка моя. Не знаю только, где она сейчас. С начала войны потерял ее и этого, как его… Латошека. Но довольно печальных воспоминаний! Зося, – он нежно поцеловал внучку в щеку, – прости старого склеротика… помнишь, я не раз говорил тебе о своем друге Генрике Кшеминьском, с которым мы в Вене в молодости проводили время? Гора с горой не сходится… Генрик поздно женился, любил холостяцкую жизнь, ой как любил, даже грех вспоминать при девушках. И поэтому у него такая молоденькая, чуть старше моей внучки, дочь. А моя Елена поспешила, – махнул рукой старик. Ему неприятно было вспомнить о неудачном браке своей дочери, но что было делать?..

Камердинер Ян принес на подносе тарелки с дымящейся яичницей и холодной закуской.

– Спасибо, но я совсем не голодна, – сказала Иоланта.

– Ешь, ешь, – потчевал старик. – В Пшетоке еще никто не ложился спать без ужина, а ты, девочка моя, с дороги. Пройти столько километров в такое время – это геройство. Рад, что Генрик не забывал обо мне. Пусть приедет в Пшетоку, вспомним молодость… Что у вас там за жизнь в закопченном городе? Голод… Но я рад, что хоть ты навестила старика.

– К сожалению, – сказала Иоланта, – я здесь долго не пробуду. Во всяком случае, не столько, сколько хотелось бы.

– И не думай об этом! Так быстро я тебя не отпущу. Отдохнешь, подышишь свежим воздухом, подкормишься деревенским хлебом. – Потом обратился к Зосе: – Уже поздно, займи нашу гостью, а я скажу Яну, чтобы приготовил комнату для паненки…

Девушки остались одни.

– Можем обращаться друг к другу по имени, – сказала Иоланта, – мы почти ровесницы. Как ты думаешь, твой дедушка меня не осудит, если я закурю?

– Кури смело, – ответила Зося и покачала головой, когда Иоланта поднесла ей маленький золотой портсигар. – Дедушка сам проверит, постелила ли тебе Марта постель и затопил ли Ян камин. Он переживает, что теперь никто не навещает нас, и очень рад гостям.

– Я таким его себе и представляла, – сказала Иоланта. – Помню его как в тумане… Столько времени прошло! Но я приехала не к нему. Не к нему, а к тебе, Зося.

– Ко мне? – удивилась девушка.

– Розмарин расцвел под окном, – сказала Иоланта, пристально глядя в глаза Зоси. – Не понимаешь?

– Я просто поражена. Не ожидала, что пани… что ты… – А потом добавила спокойно, но выразительно: – Это не розмарин, а барбарис.

– Все в порядке, – глубоко вздохнув, ответила Иоланта. – Я боялась, что ошибусь… Мне необходимо установить контакт.

– С кем? – спросила Зося.

– Ты же знаешь с кем. Зачем спрашиваешь? Я могу разговаривать только с доверенным лицом Бохуна.

– Сегодня уже поздно. Постараюсь завтра сообщить пану ротмистру…

– Так нельзя, Зося, – остановила ее Иоланта. – зачем ты раскрываешь его чин? Помни, что мы не должны говорить больше того, что нам известно. Если бы я попала в руки гестапо, то по твоей вине имела бы лишнюю информацию о доверенном лице.

– Но ты бы не выдала его гестапо!

– Не знаю, – ответила Иоланта. – Мы должны быть осторожными и лишнего не говорить. Одно слово может погубить человека, раскрыть всю подпольную организацию.

– Извини, – прошептала Зося. Она почувствовала, как ее лицо покрывается румянцем, и это еще больше обескуражило девушку.

– Глупенькая ты! – Иоланта нежно обняла Зосю. – Нечего передо мной извиняться. Знаю, что ты хотела как лучше. Мы с тобой пока еще необстрелянные солдаты, хотя у меня немного больше опыта. На те два года, – усмехнулась она меланхолично, – на которые я старше тебя. В этот момент вошел старик Пшетоцкий.

– Вижу, вижу, девочки подружились. Наконец-то Зося будет иметь подругу по своему возрасту. Мы живем на отшибе, на безлюдье, к нам мало кто приезжает, если только иногда заглянет кто-нибудь из соседей. Даже в преферанс не с кем сыграть. Правда, один из соседей с детства ходит к нашей Зосе, но…

– Дедушка!

– Ну хорошо, хорошо, только смотри, чтобы Иоланта не отбила твоего Эдварда… Красивая ты, пани Кшеминьская. Признайся, сколько кавалеров из-за тебя голову потеряли? – Он хотел еще что-то сказать, но неожиданно раздавшийся снаружи шум прервал его. Он подошел к окну и отодвинул занавеску.

Девушки услышали скрип тормозов резко остановившейся автомашины, а потом тяжелые шаги за дверью, выходившей в коридор.

Ян замер у порога:

– Немцы!

– Открой! – приказал пан Пшетоцкий.

Когда Ян скрылся в прихожей, старик подошел к Иоланте:

– Девочка моя, если тебе нужно что-нибудь спрятать… – И, когда Иоланта отрицательно покачала головой, облегченно проговорил: – Слава богу!

 

3

Клос зажмурился. В зале, освещенном несколькими керосиновыми лампами, было очень светло.

– Слушаю вас, – долетел до него негромкий голос.

Обер-лейтенант удивился: голос принадлежал невысокому, чисто выбритому лысоватому старику. Слушая Гофберга, Клос представлял себе гордого, высокого мужчину, с аристократической внешностью, коротко стриженного, с пышными шляхетскими усами. А увидел человека, одетого в поношенную домашнюю куртку, похожего на учителя гимназии или почтового служащего.

– Я хотел бы видеть пана Пшетоцкого, – сказал Клос по-немецки, решив не показывать, что знает польский язык.

– Слушаю вас, – повторил хозяин дома.

– Я получил приказ расквартироваться в вашем замке.

– В моем замке? – спросил Пшетоцкий на чистом немецком языке с венским акцентом. – Мой замок был сожжен. Сожгли его в тридцать девятом. Если вы говорите об этом доме, то это всего лишь скромный флигель. Когда-то здесь проживала моя прислуга. А что касается расквартирования… Ну что ж, вы теперь здесь хозяева. Только не могу понять, почему выбрали именно мой дом…

Слушая Пшетоцкого, Клос подумал: гордость это или бравада старого шляхтича? А может, хозяин просто хотел щегольнуть своей аристократичностью перед этими двумя молодыми женщинами? Если бы на месте Клоса был кто-нибудь другой в немецком мундире, то эти уловки могли для старика плохо кончиться. Немецких офицеров раздражает национальная гордость поляков.

– Вам помочь выбрать комнату? Или вы сами? Надеюсь, господин обер-лейтенант не займет мою спальню…

– Разместите меня где вам будет угодно. Я пробуду здесь несколько дней. Только прошу учесть, что в свою комнату я проведу телефонную связь.

– Зося, покажи пани Иоланте ее комнату, а Марте скажи, чтобы постелила господину офицеру в комнате в мансарде, где нет печки.

Клос, едва скрывая улыбку, повернулся к стене и сделал вид, что рассматривает портреты толстых усатых предков хозяина дома. Пшетоцкий отвел немецкому офицеру неотапливаемую комнату, питая надежду, что тот не вынесет холода и быстро покинет усадьбу.

– Кто кроме вас проживает в доме? – спросил Клос, садясь в удобное кресло около стены. Он заметил, что Пшетоцкому это не понравилось.

– Кроме меня – моя внучка, ее подруга пани Иоланта Кшеминьская, дочь моего старого знакомого, и прислуга: камердинер Ян, его жена, которая занимается кухней, и их дочь Марта, она исполняет обязанности служанки. Теперь нам не требуется большой штат прислуги…

Клос присматривался к висевшей на стене сабле прекрасной старинной работы. Ножны и рукоятка ее были покрыты искусной тонкой резьбой. Только теперь он понял, что поведение Пшетоцкого продиктовано не высокомерием и не кичливостью. Это был трезвый расчет, основанный на знании психологии. Старик интуитивно чувствовал, что с немецкими офицерами необходимо разговаривать свысока, ибо у них в крови – почтение к аристократам. Называя свой большой многокомнатный особняк скромным флигелем и утверждая, что в этих условиях не требуется большая челядь, Пшетоцкий как бы хотел спросить немецкого офицера: «А какая прислуга была у тебя в Германии?»

Теперь Клос другими глазами смотрел на невысокого старика с барскими манерами и повелительными нотками в голосе.

Ян что-то шепнул на ухо хозяину дома.

– Проводи пана офицера в его комнату, – сказал Пшетоцкий камердинеру. – А ваши люди, господин офицер, разместятся в другом флигеле.

Клос слегка поклонился и пошел за Яном. На лестнице он посторонился, чтобы пропустить спускавшихся сверху молодых женщин, которых перед этим видел в гостиной. Они прошли мимо, не удостоив его даже взглядом. Старшая, стройнее и обаятельнее, подчеркнуто демонстрировала свою надменность. Камердинер Ян, поднимаясь по лестнице с лампой, даже не оглянулся, идет ли за ним немецкий офицер.

Девушки застали старика Пшетоцкого в гостиной. Он нервно ходил взад и вперед, держа в зубах давно погасшую трубку.

– Зачем только принесло сюда этого немца? – спросила Зося.

– Сам об этом думаю.

– Если бы они намеревались выселить вас из Пшетоки, – проговорила Иоланта, – то вручили бы вам официальное распоряжение своего командования. Этот офицер, как видно, из вермахта. А они, как правило…

– С виду интеллигентный, вежливый, однако он все-таки шваб. Берегитесь его, девочки мои. Кажется, он по-польски не понимает, но осторожность никогда не помешает.

– А вы, дедушка… – начала укоризненно Зося.

– Я, паненки, святой, это совсем другое дело. Я старик, а что они могут сделать со старым человеком? Убить? Так ведь это – милость! Не нужно будет долго ждать ее, костлявую. Да что там! Твой отец, Иоланта, умел с ними обращаться. Помню, еще во время первой мировой войны, едем мы вдвоем – Генрик и я, от Пшетоки до Карчмисок. И вдруг останавливают нас немцы, приказывают высаживаться, им, видите ли, бричка потребовалась. А Генрик, твой отец, который в Вене имел адвокатскую практику и говорил по-немецки, как настоящий шваб, как закричит на них… Пятнадцать минут ругал немецкого лейтенанта, словно мальчишку.

– Ну и что? Не отдали бричку? – спросила Иоланта.

– Отдали, – со вздохом ответил старик. – Высадились и пошли, но Генрик поговорил с ними, и поговорил как следует!

– То были другие немцы, – сказал Зося. – А эти – фашисты.

– Пора спать, девочки мои, уже поздно, – по-отечески заботливо проговорил старик Пшетоцкий. – Утро вечера мудренее.

 

4

За два дня пребывания Клоса в Пшетоке ничего особенного не произошло. Скучая от безделья, обер-лейтенант несколько раз от корки до корки прочел дело «С-298».

Интересного в этих бумагах было мало, но одна информация привлекла его внимание. Железнодорожник Вацлав Трембицкий сознался на допросе, что последний раз видел инженера Латошека и его жену Елену на вокзале в Карчмисках. Пан инженер выезжал последним поездом в Краков. Он торопился, ибо утром здесь должны были появиться немцы. Перед отъездом Латошек очень беспокоился, успеет ли на львовский поезд.

«Столько неизвестных», – подумал Клос. Во всяком случае, эта информация, на которую не обратил внимания Гофберг, показалась обер-лейтенанту весьма ценной. Он подумал, что при удобном случае переправит ее в Центр.

Жизнь в доме Пшетоцкого протекала в неторопливом деревенском ритме. Подходил к концу ноябрь, заканчивались работы в поле. Дни были короткие, отсутствие электричества заставляло обитателей дома рано расходиться по своим комнатам на отдых.

На следующий день после прибытия в Пшетоку, согласно полученной инструкции, Клос приказал фельдфебелю протянуть в свою комнату телефонную связь и соединить его с Гофбергом. Он доложил полковнику обстановку, сообщил о своих намерениях, упомянул о подробностях, которые мало интересовали шефа, и в частности об образе жизни хозяина усадьбы, пана Пшетоцкого, и его отношении к немецким офицерам.

– Кто проживает в усадьбе? – спросил Гофберг.

– Пшетоцкий живет вместе с внучкой, о которой господину полковнику известно, – ответил Клос. – Приехала к ним в гости некая Иоланта Кшеминьска из Кракова. Кроме того, в доме есть прислуга: камердинер, кухарка, горничная – все они родственники. Кухарка Матильда – жена камердинера Яна Кшиволя, а горничная Марта – их дочь. Какие будут указания, господин полковник?

– Ожидать, – ответил Гофберг.

– Когда прибудет ваш человек, которому я должен помогать?

– Клос, – прохрипел полковник в трубку, – разве вам неизвестно, как должен вести себя офицер абвера?

– Я мучаюсь от безделья, господин полковник.

– Рекомендую длительные прогулки. Или раньше ложитесь спать, но больше не морочьте мне голову. Может быть господин обер-лейтенант соскучился по настоящей работе на Восточном фронте?

– Господин полковник, прошу понять меня правильно, – ответил Клос смиренным тоном. – Вы приказали создать здесь напряженную обстановку, которая помогла бы вашему человеку. Только я не представляю, что должен делать, пока ваш агент еще не прибыл.

– Уже одно ваше присутствие в усадьбе накаляет там атмосферу, – ответил Гофберг. – Ваши люди должны докладывать вам два раза в день и даже ночью, что они ели на обед и что хотели бы съесть на ужин. В тревоге и напряжении должны находиться все обитатели дома, а не мой агент. А может, господин обер-лейтенант желает, чтобы я прислал гувернантку, которая водила бы его за руку? С прежней работы мне характеризовали вас как самостоятельного, инициативного и смелого офицера. Запомните, следующую характеристику на вас буду писать я. Хайль Гитлер! – прорычал полковник и положил трубку.

Клос рассмеялся, достал сигарету, закурил. «Не подозревает ли что-нибудь Гофберг?» – подумал он. Может быть, кто-то из разведсети провалился? Не раскрыл ли он связь в часовой мастерской, а вся эта игра с усадьбой Пшетоцкого затеяна им, чтобы разоблачить его, Клоса, как агента польской разведки? А солдаты с фельфебелем, которые обжираются яблоками из господского сада, может быть, направлены шефом для того, чтобы следить за ним во все глаза, а совсем не для помощи? Когда утром Клос бесцельно бродил по усадьбе, он все время натыкался на кого-нибудь из солдат. Не исключено, что и они скучали от безделья, потому и заглядывали из любопытства в каждый угол. А если нет?

Какую цель преследовал Гофберг, расставляя капканы на своего офицера? Если действительно кто-то из подпольной сети провалился и выдал Клоса, то полковнику достаточно было бы установить наблюдение и засечь время появления обер-лейтенанта на связи у часовщика. «Нет, это маловероятно», – подумал Клос. Однако его беспокоила роль, которую ему поручил играть полковник Гофберг, поэтому Клос не мог не подозревать западни. Но, тщательно проанализировав обстановку, он пришел к выводу, что нет повода для волнений. Видимо, просто сработал инстинкт самозащиты разведчика, который уже много лет, облачившись в немецкий мундир, действует во вражеском стане. Поэтому даже небольшой сигнал вызывает настороженность и стремление к самозащите.

Гофберг всеми способами старался добыть бумаги инженера Латошка, что не удалось сделать предыдущим шефам местного управления абвера. Легкий, прочный и устойчивый к высокой температуре сплав, полученный польским инженером, был необходим для авиационной промышленности Рейха. Клос чувствовал, что в этом деле ему придется сыграть немаловажную роль. Как ни странно, именно те, кто считают себя людьми высшей расы, хотят использовать в своих преступных целях научные достижения славянского «недочеловека», рожденного в стране, которую они презрительно называют задворками Запада! Гофберг стремится добыть эти ценные документы, он уверен, что они скрыты именно в усадьбе Пшетоцкого, и доверил это важное дело ему, Клосу, который характеризовался по прежней службе в абвере как способный, исполнительный и смелый офицер. Полковник понимал, что инженер Латошек, спасаясь от немцев, оставил в Пшетоке самое ценное, что у него было: дочь и документацию на свое изобретение. Способ розыска этих бумаг, укрытых в усадьбе Пшетоцкого или в другом месте, свидетельствует о том, что Гофберг не такой уж простак, каким старается себя показать.

Неожиданный арест Пшетоцкого и обыск его усадьбы не принесли бы ожидаемых результатов, ибо польский аристократ мог перепрятать бумаги своего зятя в другое, более надежное место, у близких друзей, хотя на первый взгляд старик Пшетоцкий не был похож на человека, имеющего таких друзей. Он мог вывезти бумаги в разоренные немцами усадьбы и укрыть их в известном только ему месте.

Практически «перекопать всю усадьбу», как приказал Гофберг, возможно, но на это потребуется немало времени. А поэтому Гофберг выбрал, по его мнению, наилучший способ розыска документов: создать напряженную, обстановку в усадьбе, чтобы старик Пшетоцкий почувствовал, что спрятанным им бумагам грозит опасность.

Цель Гофберга – это цель Клоса. Он также стремился добыть документы инженера Латошека, чтобы переправить их в надежное место. Но в Пшетоке должен появиться еще кто-то, кто может не представиться Клосу и без его помощи использовать создавшуюся ситуацию, чтобы добыть эти ценные бумаги. Этот «кто-то» наверняка попытается принудить старика Пшетоцкого отдать их.

Если этот человек, продолжал размышлять Клос, не представится Пшетоцкому, то можно сделать вывод, что он знаком старику и знает, у кого хранятся документы. И Пшетоцкий, чтобы спасти от немцев бумаги, может решиться передать их этому человеку. Клос не должен допустить этого. Однако пока в Пшетоке не появился человек, который мог бы обратиться к старику Пшетоцкому за бумагами.

Иоланта Кшеминьская? Вряд ли она ведет игру. Клос заметил, что эта девушка держится гордо и независимо. Трудно поверить, чтобы старик доверил этой девчонке свою тайну, хотя она и была дочерью его близкого друга.

Зося? Девушка тоже с характером, открыто демонстрирует свой патриотизм. Не может быть, чтобы она… Хотя не исключено, что Зося причастна к тайне хранения бумаг отца.

Остается прислуга: Ян, сорокалетний камердинер Пшетоцкого, и его жена Матильда, молчаливая женщина с полными румяными щеками, которая почти не выходит из кухни. А может быть, Марта – их дочь, с каменным лицом стелившая ему постель и убиравшая комнату?.. Трудно поверить в такое.

Агент может появиться в Пшетоке неожиданно и скрытно. А он, Клос, не может даже принять каких-либо мер и вынужден только ждать указаний Гофберга.

 

5

Клос по-прежнему скрывал, что знает польский язык. Уже на второй день пребывания в усадьбе он понял, что его проверяют. Во время завтрака Пшетоцкий в непринужденном разговоре с обер-лейтенантом заметил по-польски:

– Пан поручик испачкал себе рукав джемом.

– Что? – спросил по-немецки Клос, невозмутимо глядя на Пшетоцкого.

Старик, извинившись, ответил, что он обращается к внучке.

Девушки переглянулись. Иоланта не могла скрыть иронической улыбки.

В течение дня Пшетоцкий еще не раз пытался проверить Клоса. А Зося, которая больше молчала, неожиданно сказала Клосу по-польски, глядя ему прямо в глаза: «Если бы ты знал, как я ненавижу тебя, шваб». Иоланта с ехидной улыбкой быстро «перевела», что Зося спрашивает, как давно пан обер-лейтенант не видел своих родных.

Убедившись, что немецкий офицер не понимает польского, все они стали свободно разговаривать при нем. У них не было особых секретов, и Клос, рассматривая семейный альбом хозяина дома, не подавал виду, что понимает их, однако, прислушиваясь к разговору, понял, что завтра в Пшетоку приедут какие-то люди. Одного из них Зося назвала Эдвардом, а другого – паном Маевским.

Зося Латошек была обеспокоена – не опасен ли визит этих людей в то время, когда в их доме проживает шваб? И не следовало ли организовать встречу в другом месте? Но Иоланта, успокаивая ее, сказала, что наоборот, присутствие в доме немецкого офицера будет наилучшей зашитой, какую только можно себе представить. При это она напомнила Зосе китайскую пословицу, что вокруг светящегося фонаря всегда темно. И этого было достаточно, чтобы за ужином старик Пшетоцкий обратился к Клосу:

– Господин обер-лейтенант просил, чтобы я докладывал обо всех, кто приедет в усадьбу. Так завтра у меня будут гости, если вам это угодно.

Клос ответил, что не возражает против приезда гостей и не хотел бы своим присутствием нарушать традиции хозяина дома. Он только желал бы, чтобы гости не мешали ему исполнять служебные обязанности.

Ужин подходил к концу. Клос встал, учтиво поклонился, пожелал старику Пшетоцкому и девушкам доброй ночи и отправился в свою комнату.

«Значит, завтра, – подумал он. – Что это за люди и кто такие пан Маевский и его мнимый или настоящий племянник? – по отдельным словам, смеху и радости Зоси Клос понял, что ее что-то связывает с Эдвардом. – Может быть, он жених Зоси? – неожиданно мелькнуло в голове Клоса. – Что ж, человек, просящий руки Зоси Латошек, имеет моральное право на получение бумаг ее отца в приданое. Может, на этом и основывается провокация Гофберга?» А в том, что это провокация, Клос не сомневался.

«Глупец! – подумал он о себе. – Сочинил версию, не имея на то достоверных данных. Необходимо подождать до завтра, а сегодня ночью – побродить немного по дому. Гофберг прав: они должны ощущать присутствие немецкого офицера и бояться его». Неожиданно Клос услышал какой-то шорох за дверью. Он на цыпочках подошел к ней и рывком открыл. Перед дверью с тряпкой в руках стоял камердинер Ян.

– Прошу прощения, я протирал пыль, – смущенно проговорил он.

– Да, пыль, конечно, надо протирать, – заметил Клос. Он закрыл дверь, скатал из бумаги шарик и заткнул отверстие для ключа. Он чувствовал себя очень неуютно, когда знал, что за ним подглядывают.

 

6

Гости приехали к концу завтрака. Камердинер Ян учтиво проводил их в гостиную.

– Пан Маевский и пан Эдвард! – доложил он, открыв дверь.

Клос заметил, что Эдвард – двадцатисемилетний, крепко сложенный брюнет с усиками, в модных сапогах – сначала поприветствовал Зосю, поцеловал ее, как и подобает жениху, а потом поклонился старику Пшетоцкому.

Мужчина постарше, ротмистр Маевский – худощавый, сутулый, с буйными, но изрядно поседевшими волосами и морщинистым лицом, одетый по-охотничьи, – не мог скрыть своего удивления, когда увидел немецкого офицера.

– Непрошенный гость, – развел руками Пшетоцкий. – приехал два дня назад, и неизвестно, надолго ли. На вид любезный, ведет себя скромно. И ничего не понимает по-польски.

Ротмистр с упреком посмотрел на Зосю, которая хотела что-то сказать, и прервал ее на полуслове, подняв руку. Если бы Клос ничего не подозревал, он мог бы не обратить внимания на этот жест. Охотничья одежда Маевского скорее напоминала армейский мундир, а манера держаться выдавала офицерскую выправку. Клос решил, что Зося, видимо, подчинена ему по службе.

– Потом! – бросил Маевский, и Зося послушно замолчала.

Марта принесла приборы для гостей, положила на стол. Гости молча уселись, а Эдвард, закончив шептаться с Зосей, внимательно посмотрел на Клоса. Разговор не клеился. Присутствие немецкого офицера действовало на них как холодный душ. Клос не торопясь намазывал масло на хлеб, ел и старался как можно меньше говорить, а больше наблюдать и слушать. Судя по всему, этот пан Маевский не даст легко убедить себя, что присутствие немецкого офицера в этом доме явление случайное и что он не понимает по-польски.

Пшетоцкий нудно рассказывал какую-то историю об адвокате Кшеминьском, отце Иоланты, заставляя девушку подтверждать, что он говорит правду. Девушка делала это без особого желания. Она была раздражена. Слова старика были ей не по душе. Иоланта чего-то ждала. Это легко угадывалось по ее сосредоточенному, напряженному виду. Она была холоднее, чем обычно, но от этого ее внешность только выигрывала.

– Известно ли вам, пан Тадеуш, – спросил Маевский, когда ему удалось вставить слово, – что пан Венгожевский женится?

– Венгожевский? Боже мой! – ахнул от удивления старик. – На пять лет старше меня, и женится, вот чудеса! На ком же?

– На вдове. Ей под сорок, но она еще очень, очень…

– Подожди, подожди, дай вспомнить! Не Конопицкая ли?

– Пан Тадеуш, как всегда, попадает в десятку.

– Конопицкого я хорошо знал, царство ему небесное. Его земли прилегали к моим.

– Умнейший был человек!

– Что вы, пан Маевский, – возразил старик, – он добродушный был, но оригинал. Припоминаю, как-то приехал он ко мне в Пшетоку еще задолго до войны и начали мы о чем-то спорить… Я потом приказал Яну открыть все окна в доме, чтобы побыстрее проветрить…

Клос чуть не поперхнулся. Если бы это случилось, присутствующие догадались бы, что немецкий офицер понимает по-польски. На счастье, рассказ старика подействовал и на М аевского – он так и подскочил:

– Пан Тадеуш! Как можно?

Укоризненно посмотрев на Пшетоцкого, он окинул недоверчивым взглядом Клоса и попытался перевести разговор на другую тему. Старик, почувствовав это, решил не рассказывать больше о своих давних спорах с покойным соседом, и это успокоило Клоса.

– Хорошо, хорошо. Но тогда мне не хотели верить, а я все-таки оказался прав, – проворчал Пшетоцкий.

– Зачем вспоминать о прошлом? – примирительно спросил Маевский. – Зачем возвращаться к старому?

– Поляк задним умом крепок, – никак не мог остановиться Пшетоцкий. – А нужно было…

– К чему нам теперь вспоминать старые ссоры? – Маевский старался успокоить старика, как мог.

– Старые, не старые… А кто еще четыре года назад попрекал меня «народной демократией»? Россия большевистская или небольшевистская, но она всегда Россия, помилуй бог. Если бы тогда послушали меня, то сейчас у нас этого не было бы, – многозначительно заключил старик Пшетоцкий, укоризненно посмотрев на Клоса, который сидел с невозмутимым видом.

Клос взял кофейник и стал осторожно наливать себе кофе, стараясь не пролить ни капли на белоснежную скатерть.

– Дедушка, – включилась в разговор Зося, – он может догадаться, что речь идет о нем.

– Ты, девочка моя, не мешайся. Что ты можешь знать? – раздраженно ответил старик. Он понемногу начал успокаиваться, видимо поняв неуместность своих рассказов о прошлом, о каких-то предвоенных спорах. Он с усердием принялся поддакивать Маевскому, когда тот начал что-то говорить о разведении породистых лошадей.

На другом конце стола Эдвард, наклонившись к Иоланте, спросил:

– Не играла ли пани перед войной в теннис на варшавских кортах?

– Играла, но не часто и не помню, было это на варшавских кортах или на каких-то других. Я плохо знаю Варшаву. А почему вас это интересует?

– Кажется, я вас где-то встречал. Ваше лицо и глаза нельзя забыть.

– Это комплимент? – спросила Иоланта и, обратившись к Зосе, заметила: – Твой Эдвард опасный мужчина, присматривай за ним.

Клос внимательно приглядывался к этой паре. Иоланта улыбалась, но только одними губами, глаза ее оставались холодными, настороженными, серьезными. Манера Эдварда задавать вопросы загадочным и безразличным тоном беспокоила Клоса, только он не мог понять почему. Клос уже намеревался встать и выйти из-за стола, решив, что дальнейшее присутствие среди игнорировавших его собеседников ничего полезного не может дать, а только возбудит подозрение, когда Эдвард внезапно обратился к нему:

– Господин обер-лейтенант давно в Польше? Молодой человек говорил по-немецки свободно, но не так, как поляки, которые учились этому языку в школе или университете. Его немецкий отличался австрийским акцентом. Клос был уверен в одном: Эдвард или имел хорошего преподавателя и феноменальную слуховую память, или несколько лет прожил в той местности Германии, где немцы говорят с австрийским акцентом. А может быть, немецкий – его родной язык?

– Несколько недель, – ответил Клос, обрадовавшись случаю, чтобы остаться за столом. Сначала ему хотелось спросить собеседника, где тот так хорошо научился немецкому, но после некоторого колебания разведчик передумал.

– А до этого где служили? – непринужденно продолжал Эдвард. – Если, конечно, это не военная тайна.

– Во Франции и в России, а до Польши – в Югославии, – солгал Клос. – Но в Югославии пробыл всего лишь несколько недель, – быстро добавил он, чтобы предвосхитить мысль собеседника о том, что немец, знающий язык сербов и хорватов, может понимать и по-польски.

Клос внимательно следил за движениями и взглядом Эдварда. Ему был знаком такой тип людей, их манера задавать вопросы, как будто бы не значащие, с иронией, с такими оговорками, как: «Если, конечно, это не военная тайна». Именно этим способом добываются иногда ответы на самые щекотливые вопросы. Клос сам прекрасно владел подобным методом и неоднократно использовал его в своей практике. Наконец, это чистое произношение с австрийским акцентом… Может быть, Эдвард тот самый человек, которому Клос при необходимости должен помочь? Или исполнитель сразу двух неизвестных ролей? «Может быть, он из разведки»? – подумал Клос, и ему захотелось продолжить разговор.

– Видимо, пану известно, как это бывает в армии, – сказал Клос. – Перебрасывают тебя с места на место, и не знаешь, где будешь завтра. Иногда, – добавил он доверительно, – человек даже не догадывается, зачем ему приказано быть в том или ином месте. Завидую вашей спокойной жизни здесь.

– Спокойной? – удивился Эдвард. – Не сказал бы…

– Вы говорите о… – Клос помедлил, как это делают воспитанные немецкие офицеры, боясь оскорбить чувства хозяина дома употреблением нежелательных слов, – о партизанах? Друзья меня предостерегали, что в этих местах действуют партизаны, но, как я вижу, они ошибались. Во всяком случае, сейчас здесь спокойно.

– В этом доме вы всегда можете быть спокойны, – ответил Эдвард и посмотрел на часы. – Дом пана Пшетоцкого отличается гостеприимством.

Клос, поняв его намек, встал:

– Благодарю за беседу. Должен проверить, чем занимаются мои солдаты.

Обер-лейтенант вышел во внутренний двор и пересек его, направляясь к другому флигелю, где расквартировались его подчиненные. Клосу было безразлично, чем они занимаются. Он полагал, что они, как всегда, играют в карты. Выйдя на середину двора, он заметил фигуру человека, быстро удалявшегося от боковых дверей флигеля, в котором жил Пшетоцкий, в сторону видневшейся вдали деревни.

У Клоса было острое зрение – даже с такого расстояния он узнал Яна, камердинера Пшетоцкого.

 

7

После ухода Клоса Пшетоцкий несколько минут сидел молча. Он не сразу понял, что присутствующие ожидают, когда он поднимется и выйдет из-за стола.

– Пан ротмистр, – произнес старик, вставая, – это, может быть, не мое дело, но я хочу высказать свое мнение: лично я против того, чтобы вы вмешивали девушек в вашу конспиративную деятельность. Она не для них.

– Если бы вы знали, какие они отличные подпольщицы! – ответил Маевский.

– Вот как, – проворчал старик, – они должны воевать, а вы – заниматься политикой?..

– Пани сменила пароль? – посмотрел Маевский на Иоланту, когда за стариком закрылась дверь. – Не хотели бы вы поговорить со мной о деле?

– Я должна убедиться, что говорю с доверенным лицом.

– Бохун, – ответил Маевский, – ротмистр Бохун. А это, – он показал рукой на Эдварда, – поручик Журав. Зося, – обратился Бохун к девушке, которая сидела и как будто бы не слушала их, – будь любезна, выйди в коридор и, если появится немец, дашь знать.

– Есть, – отчеканила девушка, как солдат, готовый выполнить приказ.

Когда Зося вышла, Иоланта подала руку ротмистру.

– Ягода, – сказала она, – курьер из Лондона.

– Теперь нам нужно убедиться, – проговорил молчавший до этого Эдвард, который, казалось, любовался только ее стройными ножками, – имеем ли мы дело с нашим доверенным представителем из Лондона.

– Разумеется. – Девушка открыла небольшой изящный портсигар, вынула сигареты, нажала шпилькой кнопку. Из плоского тайника вытащила половину долларового банкнота. – Этого достаточно? – спросила она.

Ротмистр вопросительно смотрел на Эдварда, который, подойдя к окну, скрупулезно соединял две половинки банкнота.

– Все в порядке, – проговорил наконец Эдвард. – Только беспокоит меня этот немецкий офицер. Может быть, за вами, пани Иоланта, следили?

– Меня он также беспокоит, – ответила она. – Но я не заметила, чтобы за мной следили. Видимо, вы догадываетесь, что я приехала не только к вам. Вы – последняя инстанция, может даже самая важная, а до этого у меня были дела в Кракове, Варшаве и Радоме. Если бы было что-то подозрительное… Меня там охраняли.

– Разумеется, – сказал ротмистр. – А у вас есть что-либо для нас или…

– Сейчас, – ответила Иоланта. – Прошу вас, Панове, на минуточку отвернуться.

Когда они отвернулись к окну, Иоланта быстрым движением расстегнула юбку, сняла с себя широкий, чем-то наполненный пояс. Мгновенно вынула из него несколько холщовых мешочков. – Все в порядке, прошу вас, панове, – проговорила она.

– Мне сразу показалось, что пани не по возрасту полновата в талии, – сказал Эдвард. – А теперь вы снова приобрели изящную фигуру.

Девушка ответила на комплимент очаровательной улыбкой.

– Прошу все это пересчитать и написать расписку, – обратилась она к ротмистру, который вынимал из холщовых мешочков долларовые банкноты и золотые двадцатидолларовые монеты.

– Все в порядке. Хорошо, что пани начала с денег. Имеем приказ разговаривать о делах только с тем, кто представит вот это, – показал он на мешочки. – Как всегда, присылают слишком мало, – добавил он, подписывая размашистым росчерком расписку. – Вы там, в Лондоне, – медленно проговорил он, – думаете, что мы выбрасываем деньги на ветер. То, что вы даете нам, – это капля в море. Мы должны закупать оружие, а иногда – платить тому, кто помогает вытащить из лап гестапо ценного для нас человека. Если бы вы знали, сколько это стоит!

– Напишите все это в рапорте, – холодно бросила Иоланта. – А теперь к делу. – Она замолчала, посмотрев на дверь.

На пороге стояла Марта. Горничная наверняка заметила долларовые банкноты и золотые монеты.

– Простите, что помешала. Я могу убрать со стола и позже, – проговорила она и скрылась за дверью так же тихо, как и вошла.

– Не волнуйтесь, пани Иоланта, прислуга у Пшетоцкого неболтлива.

– Это ваше дело, я уеду, а вы останетесь. Но до отъезда вы должны помочь мне в одном важном деле. Знаком ли вам зять Пшетоцкого, инженер Латошек?

– Отец Зоси? – спросил Маевский. – Как-то раз я его видел. Вам известно, что старик Пшетоцкий был против этого брака?..

– Это меня не интересует, – прервала его Иоланта. – В Лондоне знают, что Латошек перед вторжением немцев в Польшу оставил Пшетоцкому важную техническую документацию на свое изобретение. Речь идет о каком-то сплаве, и он необходим союзникам, поскольку может помочь в достижении победы над Германией.

– Мне ничего не известно.

– А я слышал что-то об этой документации от старика Пшетоцкого, – сказал Эдвард.

– Мы знаем, что немецкая разведка разыскивает эти бумаги. Они не должны попасть в руки немцев. У меня приказ – доставить документацию инженера Латошека в Лондон.

– Говорила ли пани со стариком Пшетоцким об этом деле? – спросил Маевский.

– Я – с Пшетоцким? – удивленно приподняла брови Иоланта. – Разве вы не знаете, что мне запрещено раскрывать себя? Я не имею права говорить с ним об этом деле.

– А инженер Латошек, – спросил Эдвард, – в Лондоне?

– Не могу сказать ничего определенного, пан Эдвард, – ответила Иоланта.

– А откуда такая уверенность, – поинтересовался он, – что эти его бумаги действительно находятся у старика Пшетоцкого?

– Не будьте ребенком, пан поручик. Я знаю столько же, сколько и вы. У меня приказ – доставить документы Латошека в Лондон. И если я окажусь в опасности, то при любых обстоятельствах должна уничтожить их и не допустить, чтобы они попали в руки немцев.

– Пшетоцкий должен передать их подпольным властям Польши, – тихо проговорил Маевский.

– Пшетоцкий упрям и не любит, когда на него давят. Необходимо провести это дело с большой осторожностью, чтобы не обидеть старика и не спугнуть немецкую разведку! – Иоланта нервно забарабанила пальцами по столу. – Он может и не признаться, что документы зятя находятся у него.

– Пригласим Зосю, ведь это касается непосредственно ее.

Ротмистр встал и направился к двери, и в эту минуту она неожиданно открылась. На пороге стоял крепкий, рослый мужчина.

– Мое почтение, пан ротмистр. Целую ручки прекрасной пани. Прошу прощения, что без предупреждения.

– Как вы здесь оказались? – строго спросил Маевский.

– Пан ротмистр, как всегда говорит начальственным тоном, желая напомнить о том времени, когда я был у него рядовым. А теперь я имею небольшой личный интерес к пану ротмистру. Милая пани, позвольте представиться. Писарский Винцент, уроженец Карчмисок. – Он с галантностью поцеловал руку Иоланты.

– Известный контрабандист и спекулянт, – ехидно добавил Эдвард. – Король контрабандистов!

– Без таких деятелей, как я, пан поручик, – повернулся к нему Писарский, – люди в городе с голоду бы умерли. После войны поставят памятник неизвестному контрабандисту, попомните мое слово. Я мог бы предложить и вам кое-что, Панове. Что бы вы сказали о транспорте с консервами! Свеженькие, гарантированные, переправлялись на Восточный фронт, но на одной из железнодорожных веток вагончик отцепился от состава. Случайность, совершенная случайность, – с удовольствием потер руки Писарский.

– Подумаем, пан Писарский, а почему бы и нет?

– Сегодня я буду ночевать здесь, – сказал гость. – У пана ротмистра есть время до утра, чтобы подумать. Только предупреждаю, что на этот товар уже имеются купцы… Вы расположились наверху? – спросил он и, не дожидаясь ответа, вышел из гостиной.

– Консервы из немецкого транспорта? – спросила Иоланта. – Они что, не охраняют его?

– Писарский ловко умеет подкупить жандармов и железнодорожную охрану. В Карчмисках все от него зависят.

Ротмистр вышел в коридор и через несколько минут возвратился с Зосей.

– Извините, пан ротмистр, – говорила она, – но я думала, что сказанное касается только немецкого офицера.

– Пустяки, Писарский ничего не слышал и ни о чем не догадывается, а если бы даже… то это его не интересует. Тебе известно что-нибудь о бумагах, которые оставил твой отец на хранение дедушке?

Зося ничего не знала. Она помнила только, что приехала в ту ночь в усадьбу с родителями. Вскоре пошла вместе с матерью спать, а отец закрылся с дедушкой в его кабинете. Это было еще в замке…

Маевский внимательно выслушал ее, потом коротко объяснил ситуацию. Когда он закончил, Зося спросила:

– Иоланта, скажи мне только одно: жив ли мой отец?

– Кто-то сообщил командованию, и, как мне кажется… Этого тебе достаточно?

– Нет. Жив ли он, жив ли?.. – голос Зоси дрогнул. – Если бы они были в Лондоне, то передали бы мне хоть весточку…

– Тебе, Зося, уже семнадцать лет, и ты приняла присягу солдата на верность родине в борьбе с фашизмом, а ведешь себя как ребенок. Мне ничего не известно о твоем отце. Я только получила приказ доставить его бумаги, вот и все.

– Ты даже не спросила у меня… – Зося посмотрела на Иоланту с упреком.

– Не имею привычки задавать вопросы без надобности.

– Как это без надобности?

– Пойми, Зося, – нетерпеливо ответила Иоланта, – тебя я совсем не знала, твоего дедушку почти не помнила. После сентября я первый раз приехала на родину. Была в Кракове, но даже не встретилась со своим отцом. Единственное, что я смогла сделать, – позвонить из автомата, услышать его голос и убедиться, что он жив. Я боялась даже говорить. Его телефонные разговоры могли подслушать. Теперь понимаешь?

– Зося, идет война, и нет времени для личных дел, – поучающе сказал ротмистр. Он взял девушку под руку и отеческим жестом погладил по голове.

– Значит пани Иоланта впервые на родине после злополучного сентября, когда на нас напали немцы? – спросил Эдвард.

Девушка отвернулась, вытирая слезы.

– Извините, – сказала она. – Что я должна делать?

– Выполнять приказ, – ответил ротмистр. – Ты должна передать дедушке распоряжение подпольного руководства Армии Крайовой. Но никаких подробностей, никаких имен.

– А может быть дедушка…

– Хочешь сказать, что он догадывается? Тем лучше. Ты уже взрослая, а эти документы принадлежат твоему отцу, и тебе должно быть небезразлично, в чьи руки они попадут.

– Верно. Но даст ли он их мне?

– Я убежден в этом, – ответил ротмистр, хотя прекрасно понимал, что старик Пшетоцкий так просто не расстанется с важными документами своего зятя. И убедить его будет нелегко.

 

8

Солдаты Клоса, скучая от безделья, действительно играли в карты. Увидев обер-лейтенанта, они хотели вскочить, но Клос остановил их взмахом руки. Поговорил немного с фельдфебелем, который расхваливал спокойную и сытую жизнь в Пшетоке и был готов, по его словам, остаться здесь до самого конца войны.

Клос слушал своего подчиненного невнимательно, ибо через его голову наблюдал за бричкой, въехавшей во двор усадьбы. Из нее вышел крепкий, рослый мужчина. Видно было, что люди Пшетоцкого хорошо знают его. Кто-то из конюхов подбежал к бричке, выпряг красавца-гнедого и, похлопав по крупу, отвел в конюшню.

Незнакомец на минуту задержался на крыльце флигеля, перебросился с Зосей несколькими словами и без колебаний вошел в дом. Даже с такого расстояния можно было заметить, что этот человек, державшийся свободно и уверенно, не был новичком в доме Пшетоцкого.

Фельдфебель еще о чем-то доложил Клосу, а потом спросил:

– Долго ли мы здесь пробудем, господин обер-лейтенант?

– Должен огорчить вас, – ответил Клос. – Видимо завтра покидаем Пшетоку. – И подумал: «Сегодня, не позднее ночи, все должно решиться».

Приезд еще одного гостя убедил его в этом. По всему чувствовалось, что заканчивается время томительного ожидания и наступает пора решительных действий.

Фельдфебель даже не старался скрыть недовольство, вызванное сообщением командира.

– Будут ли какие указания, господин обер-лейтенант?

– Да, да, – ответил Клос, и в эту минуту его осенила оригинальная мысль. – Да, да, – повторил он. – До моего особого распоряжения никто из находящихся в доме Пшетоцкого не должен покинуть Пшетоку. Всех, кто будет приезжать в усадьбу, пропускать беспрепятственно. Понятно? Вы отвечаете за все. Приведите в готовность своих солдат!

– А если кто-то попытается… – решил уточнить фельдфебель.

– Нет! – Клос сразу понял, что он хотел сказать. – Не стрелять! Принимайте любые меры, но не стрелять!

Клос пересек двор усадьбы и направился к конюшне, чтобы скрыться с глаз Зоси, сидевшей на крыльце и наблюдавшей за ним. Он оглянулся, чтобы еще раз убедиться, там ли еще эта девушка, но ее уже не было. Клос не сменил направления и пошел к конюшне, предполагая, что за ним могут следить из окна дома. Зайдя за угол конюшни, он в один прыжок оказался у стены флигеля.

Его заинтересовала дверь, из которой только что вышел камердинер Ян. Она была слегка приоткрыта. Клос вошел в небольшой зал, откуда винтовая лестница вела вверх. За дверью слышался какой-то грохот, оттуда доносился специфический запах, видимо, там была кухня – владения жены Яна.

Стараясь не шуметь, Клос поднимался по лестнице. Ступенька предательски скрипнула, и обер-лейтенант мгновенно остановился, боясь, что наделает много шума и раскроет себя. Опираясь руками о поручни, почти на весу, едва касаясь ногами ступенек, начал передвигаться к следующей площадке лестницы. Оказавшись у двери кухни, услышал голос кухарки.

На счастье, Клосу удалось вовремя скрыться за большим шкафом, стоявшим на площадке лестничной клетки.

– Кто там, – спросила женщина, высунув взлохмаченную голову из кухни. – Проклятые коты! – проворчала она и с треском захлопнула дверь.

Теперь разведчик мог осмотреться. Здесь было полутемно. Лестница вела вправо и выше, видимо на чердак. Клоса заинтересовало это и он прислушался. За дверью было тихо. Он нажал на ручку. Дверь была заперта, ключа в замке не оказалось.

Клос вынул отмычку, которую сделали по его заказу в Висбадене. Как-то, прохаживаясь по узким улочкам города над Рейном, около старого порта он заметил ремесленную мастерскую, расположенную в подвале. Над входом висела вывеска с изображением большого ножа. Клос задержался у витрины мастерской, где были выставлены образцы различных металлических изделий. Решил войти. Старый ремесленник в очках, беспрерывно спадавших с носа, оторвался от работы и с удивлением посмотрел на вошедшего немецкого офицера. Клос показал на выставленные образцы ключей различных размеров и конфигураций, спросил мастера, сможет ли он все это изготовить. А чтобы старик не донес в гестапо о подозрительном заказе клиента, заинтересовался, может ли тот выписать счет на воинскую часть. Мастер сразу же успокоился, понимающе подмигнул и ответил, что, если бы ему достали прочную сталь, он смог бы изготовить любые ключи и отмычки. Его мастерство превзошло все ожидания Клоса. На изготовленной мастером отмычке бородки ключей, зарубки, засечки и утолщения были подвижны и взаимозаменяемы. Благодаря такой отмычке для обер-лейтенанта Клоса больше не существовало замков.

Вот и теперь он снова мысленно поблагодарил старого мастера из Висбадена, когда после третьей попытки замок наконец уступил.

Клос оказался в чердачном помещении, о назначении которого нетрудно было догадаться. Старый письменный стол, поломанное кресло, высокий табурет, книжная полка, а на ней несколько запыленных скоросшивателей. Видимо, старик Пшетоцкий иногда просто уходил сюда вздремнуть.

Кроме двери, в которую вошел Клос, была еще и другая, ведущая, вероятно, в спальню старика.

Клос снова вынул из кармана свою отмычку. За дверями было тихо. Обер-лейтенант прислушался внимательнее и неожиданно замер. Где-то там скрипнуло кресло, стоявшее, видимо, близко к двери. Скрип стал громче. Потом Клос услышал, как открылась и закрылась внутренняя дверь.

– Разрешите к вам, вельможный пан? – прозвучал незнакомый Клосу голос.

– А, пан Писарский, каким ветром? – Это говорил старик Пшетоцкий. – Входишь без стука, как в спальню своей жены.

– Покорнейше прошу извинить, вельможный пан. Я не впервые у вас. Или вы уже забыли, кто такой Писарский? Купит, продаст, не обманет…

– Не всегда, не всегда, – возразил старик. – Присаживайся. Как было с тем маслом?..

– Масло то, вельможный пан, проклятые швабы реквизировали, истинный бог… Но нельзя же напоминать мне об этом до гроба! Половину денег я вам возвратил. Считайте, что это торговые издержки. Бывает и хуже.

– Торговые издержки за мой счет, – недовольно пробурчал старик. – А теперь чем я могу быть тебе полезен?

– Завтра среда, – сказал Писарский, – мы так условились. Хворост должен забрать, – рассмеялся он. – Но я пришел не для того, чтобы напомнить об этом. Имею твердую валюту, – прошептал он. – Советую купить, пока не подорожала.

– Пан Писарский всегда говорит мне так.

– И всегда я прав.

– Можно подумать… А цена?

Писарский так тихо назвал какую-то сумму, что Клос не расслышал.

– Дорого, – произнес Пшетоцкий. – Завтра чуть свет заберешь хворост, – твердо сказал он Писарскому. – О валюте подумаю. Да, еще вот что. Прошу тебя привезти то, что я заказал. Жена камердинера передаст тебе этот список.

– Привезу, а почему бы и нет? Писарский еще никогда не подводил и малым грошем не попрекал. А что до валюты, так пусть пан подумает как следует, а то поздно будет. Купцы всегда найдутся. А может быть, и вы предложите мне что-нибудь? Все, что хотите, я куплю. Даже какие-нибудь ценные бумаги, а почему бы и нет? На них тоже можно заработать. Или перепрятать в надежное место.

Клос, услышав это, от злости до боли сжал кулак. Неужели этот Писарский…

– Что пан Писарский сказал? – воскликнул старик. – Что он купит?

– Все куплю, вельможный пан, на чем только можно заработать.

– Откуда пану Писарскому известно о бумагах? Что это тебе пришло в голову?

– Да так, ничего. Разные бывают бумаги, например, какие-нибудь акции или чеки. Большевики придут – все можно потерять. А если англичане – то заработать. Конечно, я рискую при этом. Только доллары или еще какая-нибудь твердая валюта сейчас в цене.

– Уходи! – крикнул старик.

– Зачем кричать? – промолвил Писарский с угрожающей ноткой в голосе. – Писарский не из пугливых. Меня криком не возьмешь. Писарский знает столько, что…

– Пошел вон!

– Как вам будет угодно, пан Пшетоцкий. Я вас ничем не оскорбил. Купец не может оскорбить своих клиентов. Я еще вернусь. Писарский всегда возвращается и покупает товар подешевле.

Клос услышал, как тихо закрылась дверь. Потом раздались тяжелые шаги Пшетоцкого и его старческое посапывание.

Может быть, Писарский агент Гофберга? Мало вероятно. Но что это за намек на бумаги? И о каком хворосте шла речь? Клос решил, что стоит встретиться и поговорить с Писарским. Он еще раз окинул внимательным взглядом конторку, в которой находился. Никаких тайников, сейфов. Может, Пшетоцкий спрятал документы Латошека между повседневными бумагами, счетами, расписками в скоросшивателях? Это было на него похоже – старый шляхтич с его фамильной гордостью не мог допустить, чтобы бумаги какого-то там Латошека хранились отдельно от его повседневной хозяйственной переписки. Это не ущемляло его панского самолюбия, а немцы вряд ли стали бы искать там эти документы. Необходимо было все проверить, но не сейчас, ибо Пшетоцкий мог каждую минуту войти в свою конторку.

Отойдя на шаг от двери, Клос внезапно услышал за стеной негромкий голос Зоси:

– Можно, дедушка?

– Войди, войди, девочка моя. – Заскрипели пружины, видимо, старик снова уселся в кресло.

– Дедушка, – начала Зося без всякого вступления. (Клос понял, о чем она будет говорить дальше, и не ошибся.) – Отец, уезжая, оставил вам свои ценные документы. Я уже взрослая и просила бы вас, дедушка, передать их мне.

– И это все, что ты хотела сказать? – недовольно пробурчал старик.

– Да, дедушка.

– Неблагодарная девчонка! Без моего разрешения… Ведь ты ничего не знала и знать не могла. Кто тебя прислал?

– Этого я не могу сказать.

– Не можешь? Ты думаешь, я ничего не знаю, думаешь, что старик – совсем слепой? Я с ними еще поговорю, дорогая внучка. Я тебя предупреждал, просил…

– Дедушка, это мой долг.

– Только я один знаю твой долг! – раздраженно сказал Пшетоцкий. – Ты успешно закончила школу и после войны пойдешь учиться в университет. А пока учись у жены Яна вести домашнее хозяйство и готовить на кухне, это больше пригодится тебе в жизни, чем какая-то игра в конспирацию! Она не для молодой девушки. Твоя покойная бабушка имела трех кухарок, но, когда хотела сделать мне приятное, сама готовила паштет. Если бы ты знала, какой это был паштет!.. Строптивая ты, вся в мать. Елена также не слушала меня. И ее муж Латошек, твой отец, тоже упрямый.

– Не говорите так плохо о моих родителях.

– Я не хочу ничего слышать! Девчонку ко мне присылают, – фыркнул старик, – и я должен с ней вести переговоры! Старика Пшетоцкого не удастся провести, так и передай им. И скажи, что Пшетоцкий за свои семьдесят два года еще ни разу не нарушил слова, даже если дал его не аристократу.

– Но, дедушка, поймите, ведь речь идет о том, чтобы изобретение моего отца использовать в борьбе против фашизма. Эти бумаги доставят в Лондон. Союзники смогут…

– Мне лучше знать, что с ними делать! – Гордость и независимость прозвучали в словах старика. – Знаю я этих торгашей! Но я дал слово твоему отцу, что эти бумаги никому не отдам, и только после войны…

– А если это распоряжение моего отца?

– В письменном виде, с его собственной подписью, подтвержденной нотариусом? Вот видишь! Только после моей смерти, так и передай им. Если умру, то ты получишь их после окончания этой проклятой войны. Так я уже распорядился и написал в завещании, что они принадлежат тебе, если только не будет жив твой отец… Зося, – сказал старик мягче, – это все твое состояние, все, что осталось тебе от отца. Посмотри, что делается в мире. Ты еще вспомнишь мои слова. Перед смертью старый человек видит далеко. Твои друзья, как неоперившиеся птенцы, барахтаются в своем родном гнезде и совсем не думают о будущем родины. Я знаю, после войны никого из аристократов Пшетоцких не останется в Пшетоке. Но останутся поляки, которые будут строить новую Польшу. Ну хорошо, хорошо, не плачь, успокойся. Передай им, чтобы они сами пришли ко мне.

Клос решил, что оставаться дальше в этой конторке нет смысла. Быстро вышел из нее и запер за собой дверь. Все здесь должно остаться как было. Он скоро вернется сюда.

От площадки еще одна лестница вела вверх. Она, на счастье, не скрипела под ногами. Разведчик вспомнил, что в его комнате есть маленькая дверь, через которую можно попасть на чердак мансарды. Он уже побывал там и выяснил, что чердак мансарды не соединен с чердаком дома. Как же попасть туда? Клос начал спускаться вниз и тут увидел приставленную к стене деревянную лестницу. Значит, с чердака можно попасть на чердак дома с помощью приставной лестницы. Вскоре разведчик оказался на общем чердаке дома. Пригибаясь, протискиваясь между какими-то сундуками, чемоданами, кипами старых газет, он добрался до места, под которым располагалась его комната. Очевидно, документы Латошека не могут находиться здесь. Вероятнее всего, они укрыты где-то поблизости от спальни старика Пшетоцкого.

Передвигая какой-то сундук, Клос чуть не провалился в дыру.

Посмотрев вниз, узнал побеленный известью коридор, прилегающий к его комнате. Через несколько секунд через люк в потолке спустился вниз, открыл дверь своей комнаты и, вытянувшись на узком топчане, пролежал так, размышляя, около часа.

И когда прозвучал гонг на обед, у Клоса уже был готов план действий, хотя не все еще в нем было ясным и определенным.

 

9

Обедали молча. Разговор не получался. Зося опускала покрасневшие от слез глаза. Иоланта нервничала, покусывая губы. Только теперь Клос заметил, что они у нее тонкие и злые.

К концу обеда ротмистр спросил пана Пшетоцкого, можно ли поговорить с ним наедине. Хозяин пробурчал, что можно, но только не сейчас. После обеда он привык отдыхать. Старик молча встал и вышел к себе в спальню. Клос успел еще до того спросить разрешения у Пшетоцкого остаться в столовой, чтобы немного поработать со своими документами, так как в его комнате было очень холодно.

Клос уселся у окна за небольшой столик, предназначенный для игры в карты, вынул из портфеля папку с надписью: «Дело „С-298“», которую прихватил с собой. Углубившись в чтение бумаг, он внимательно прислушивался к разговору за общим столом, ожидая удобного случая, чтобы начать действовать. До него долетали только отдельные слова, но, когда он сопоставлял их с тем, что ему было известно, перед ним вырисовывалась ясная картина.

– Постараюсь убедить, чтобы добровольно… – сказал ротмистр.

– Принудим… – долетело произнесенное Эдвардом слово.

– Я должна, – сказала Иоланта, – получить их.

Клос заметил, что Эдвард поглядывает в его сторону, и решил, что наступил удобный момент действовать. Делая вид, что ищет какой-то документ в папке, он уронил несколько листков на пол. И, как он и предвидел, один из них отлетел к ногам Эдварда. Клос сорвался с места, чтобы собрать с полу бумаги, но постарался сделать это так, чтобы Эдвард успел первым поднять листок, лежавший у его ног.

Клос подошел к нему и взял документ. Посмотрев в лицо Эдварда, он понял, что тот обратил внимание на фамилию «Латошек», напечатанную крупными буквами и неоднократно повторенную в тексте. Поблагодарил Эдварда.

– Не за что, господин обер-лейтенант, – сказал Эдвард и тут же повернулся к Маевскому: – Не прогуляться ли нам? С удовольствием подышал бы свежим воздухом.

Маевский поднялся, не очень хорошо понимая, чего хочет Эдвард.

Когда они подошли к двери, обер-лейтенант Клос оторвал взгляд от бумаг.

– Извините, – сказал он, – забыл предупредить, я получил сообщение, что в окрестностях появились партизаны. В связи с этим я принял некоторые меры предосторожности. Моим солдатам приказано никого не выпускать из усадьбы. – Он заметил, как рука Эдварда невольно потянулась к карману брюк. – Если здесь раздастся хоть один выстрел, дом будет сожжен, а все находящиеся в нем будут считаться заложниками. Если вы желаете прогуляться по двору и подышать свежим воздухом, не возражаю, но если вы попытаетесь вызвать бандитов или бежать… – повысил он голос, – то будут приняты все необходимые меры. Поэтому я хотел бы предостеречь вас от каких-либо неразумных действий. Зачем вам это? Заверяю вас, что завтра запрет будет отменен и все, кто пожелают, смогут выехать из усадьбы.

– Это что, домашний арест? – спросил по-немецки Эдвард.

– Я все сказал, что считал нужным, – ответил Клос. Он снова углубился в бумаги и тут же услышал плач Зоси и щелчок зажигалки, Иоланта прикуривала сигарету.

– Не волнуйтесь, паненки, – спокойно сказал Маевский, – господин обер-лейтенант обещал, что завтра все будет по-прежнему. Ведь и так никто из нас не собирался покинуть этот дом. Немного проветримся и через несколько минут возвратимся.

После их ухода Клос встал, собрал бумаги в картонную папку, учтиво поклонился девушкам и начал подниматься по лестнице наверх. В коридоре он встретился с Яном, который с трудом передвигал большую деревянную кадку с пальмой, обтянутую железными обручами. Камердинер споткнулся и, если бы не помощь Клоса, уронил бы кадку с этим экзотическим растением. Ян с улыбкой поблагодарил Клоса, и эта улыбка на обычно неподвижном лице слуги удивила разведчика еще больше, чем слова, которые он произнес:

– Надвигается зима, необходимо перенести пальму в оранжерею. – Это было сказано по-польски таким тоном, как будто говорящий знал, что обер-лейтенант Клос понимает его.

Клос вошел в свою комнату и открыл отмычкой дверь, ведущую на чердак. Если все пойдет так, как он предусмотрел, то для тех, кто захочет прийти сюда, не должно возникнуть дополнительных трудностей. Еще раз он мысленно повторил все, что стало ему известно, и решил, что с этой минуты сам будет управлять дальнейшими событиями. Послеобеденный отдых старика Пшетоцкого предоставлял ему удобный случай, чтобы более тщательно обследовать конторку.

Клос еще не решил, как лучше до нее добраться – известным ему путем или по чердачному переходу мансарды, – как раздался стук в дверь.

– Войдите. Что вам угодно? – спросил он появившегося на пороге мужчину. Этого человека Клос уже видел: он высаживался из брички, а потом разговаривал со стариком Пшетоцким.

– Господин обер-лейтенант, – сказал вошедший, – позвольте представиться. – Он назвал имя и фамилию, добавив, что проживает недалеко отсюда, в Карчмисках.

И только теперь Клос вспомнил, что Писарского не было на обеде, видимо, обитатели дома не питали особого доверия к известному здесь торговцу.

– Вы пришли ко мне только для того, чтобы представиться?

– Простите, господин обер-лейтенант, мне стало известно, что мы находимся как бы под домашним арестом, и я хотел бы вас попросить…

– Мой приказ остается в силе. И до его отмены никто не покинет Пшетоку…

– Я должен завтра чуть свет выехать. Купил два воза хвороста и…

– Может быть, до завтра мой приказ будет отменен, – сказал Клос.

– Политика меня не интересует, господин обер-лейтенант. Я знаком со многими немецкими офицерами, спросите кого-нибудь из своих сослуживцев, которые уже давно здесь находятся. Писарский может пригодиться. Иногда необходимо послать посылочку домой в Германию… – Торгаш говорил на плохом немецком языке, мешая немецкие слова с польскими.

– Пан Писарский предлагает мне торговую сделку? Да вы просто спекулянт!

– Господин обер-лейтенант сразу с упреком… Я ничего вам не предлагаю, только – услуга за услугу. Господин обер-лейтенант не должен сердиться. Я не спекулянт, а неплохой посредник. Писарский все может сделать, что ему прикажут. Прошу вас спросить хотя бы полковника Гофберга. Вы, наверное, знаете его?

– Что вы сказали? – быстро произнес Клос. То, что он услышал, озадачило его. Неужели он ошибся в расчетах? Клос решил наступать на Писарского. – Так, может, вы и инструкции имеете для меня?

– Инструкции? – удивился Писарский. – Не понимаю. – Торгаш начал пятиться к двери. – Это какое-то недоразумение. До свидания, господин обер-лейтенант. Прошу извинить… – Он в испуге выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Клос не выдержал и рассмеялся. Подойдя к окну, он увидел, как Писарский перебежал двор усадьбы и скрылся в какой-то хозяйственной пристройке.

Разведчик решил проникнуть в контору старика Пшетоцкого чуть позже, а сейчас проверить, куда так поспешно скрылся человек, который охотно покупает и продает все, что попадает ему под руку. «И так же охотно продаст любого», – подумал разведчик, подходя к двери пристройки, за которой только что скрылся Писарский.

Больше всего удивила Клоса огромная куча хвороста снаружи, перед дверью. Он обошел ее и, поднявшись на цыпочки, заглянул в окно. Внутри никого не было видно. Но, внимательнее присмотревшись, можно было заметить ступеньки ведущей в подвал лестницы. С обратной стороны пристройки он увидел небольшое подвальное окошко. Клос наклонился и сразу же заметил Писарского, который оживленно рассказывал что-то мужчине в грязном фартуке. Под потолком на крюке была подвешена огромная свиная туша, которую этот мужчина, видимо, обрабатывал.

 

10

Эдвард сообщил ротмистру, какая фамилия неоднократно повторялась на листке бумаги, оброненном обер-лейтенантом Клосом.

– Ты не ошибся? – усомнился ротмистр.

– Нет. Я своими глазами прочитал: «Латошек», пан ротмистр. Больше всего, – сказал Эдуард, – меня беспокоит вот что… Помните, когда вошел Писарский, я сказал о нем, что он «король контрабандистов», а потом он сам начал говорить о памятнике неизвестному контрабандисту. Помните? Иоланта даже не среагировала на это.

– Не понимаю. На что она должна была среагировать?

– Это выражение оккупантов, пан ротмистр. Иоланта должна была спросить, что оно означает. А если не спросила, значит, она его не знает.

– Не слишком ли ты подозрителен? Они там, в Лондоне, знают о нас все, поскольку получают точную информацию.

– Я офицер контрразведки и не всегда должен верить на слово. Между прочим, пан ротмистр не обратил внимания на их разговор во время завтрака?

– Чей разговор? О чем ты говоришь?

– Извините, пан ротмистр, я не докладываю, а только мыслю вслух… Когда старик Пшетоцкий разговаривал с Иолантой, он что-то вспоминал о знакомстве с ее отцом. Сначала он рассказал, как они в Юрате, заговорившись, потеряли из виду восьмилетнюю Иоланту. Даже обратились за помощью к полиции, чтобы разыскать ее. Иоланта долго не могла этого вспомнить, но потом все-таки вспомнила и даже добавила какие-то подробности. Тогда Пшетоцкий ударил себя по лбу, кляня свой склероз, и сказал, что это было не в Юрате и потерялась не Иоланта, а какая-то Бася Козеловская.

– Может быть, она не хотела возражать старику?

– Все может быть, – ответил Эдвард. – Если бы не это, то дал бы голову на отсечение, что видел ее на варшавских теннисных кортах…

– Она же подтвердила, что была там.

– Да, это верно, – проговорил Эдвард. – Но сам я до войны никогда не был в Варшаве. Это значит, что я видел ее там уже во время войны, года полтора назад. А в это время, как известно, все варшавские теннисные корты заняли немцы и вход туда полякам был запрещен. Так почему же она утверждает, что ни разу не приезжала в Польшу, тогда как я точно видел ее в Варшаве?

– А если это была какая-нибудь другая девушка, похожая на Иоланту? – усомнился ротмистр. Подозрение Эдварда начинало беспокоить и его.

– Не кажется ли вам, пан ротмистр, что слишком много этих «может быть»?

– Но какие у тебя основания для подозрений? Она назвала пароль курьера из Лондона, предъявила половинку долларового банкнота, ты сам сверил его со своей половинкой. Привезла нам деньги. Кажется, все в порядке.

– Если бы я был уверен! – вздохнул Эдвард.

– У тебя есть еще какие-нибудь сомнения, которыми ты хотел бы со мной поделиться?

– Я и сам не понимаю. Ума не приложу, что к чему. Это только мое предчувствие, пан ротмистр. Я надеюсь, что вы скажете мне что-нибудь определенное. У меня нет конкретных доводов. Я работал в старой «двуйке», видимо, вам известно, что еще перед войной, в Гамбурге…

– Известно, говори по существу.

– Одна собака за версту чует другую. Как только я увидел этого немца, то интуитивно почувствовал, что он из наших.

– Из наших? – не понял ротмистр. – Поляк?

– Нет, нет, я не о том. Он из армейской контрразведки, из абвера. Видите ли, пан ротмистр, мне кажется, он умышленно обронил те машинописные листы с фамилией Латошека, чтобы я их прочитал.

– Какую цель он преследовал?

– Не знаю, – ответил Эдвард. – У меня есть кое-какие предположения. Пан ротмистр, я отвечаю за вашу безопасность…

– Поменьше обо мне, – прервал его ротмистр. – Если эти бумаги инженера Латошека так важны, то они не должны попасть в руки немцев.

– Так точно, пан ротмистр. Мы даже не можем передать их Иоланте, пока не убедимся, что она действительно курьер из Лондона.

– Верно, пан поручик. Но эти бумаги еще не в ваших руках. Они у Пшетоцкого, однако и это мы знаем не наверняка. Хотя он не отрицал этого, когда Зося обратилась к нему. Попытаюсь вытянуть из старика все, что ему известно о документах зятя.

– И еще одно, пан ротмистр, – это осадное положение. Для чего этот немец создал условия, связывающие наши действия? Хочет помешать нам выполнить задание? И наконец, если речь идет о нашей безопасности, то пан ротмистр может быть спокойным. Если что, сегодня в полночь подам условный световой сигнал с западной стороны крыши дома и через час в Пшетоке будет около двухсот наших людей.

– До полуночи все должно решиться, – проговорил ротмистр. Он даже представить себе не мог, что подобное решение принял и обер-лейтенант Ганс Клос.

– Разрешите, пан ротмистр, предложить вам план, хотя и весьма рискованный. Прошу вашего согласия.

– Докладывай, что это за план, – бросил ротмистр. – Только поторопись, у нас мало времени.

 

11

В конторке Пшетоцкого Клос не обнаружил ничего интересного, хотя тщательно обследовал пол, просмотрел ворох бумаг в скоросшивателях, проверил все шкафы и ящики. Бумаги были аккуратно подшиты и пронумерованы. Старик вел свое хозяйство с необыкновенной педантичностью.

Пришлось немного повозиться с замком письменного стола. Однако там, кроме старой пишущей машинки «Ундервуд», арифмометра, двух стопок бумаги и нескольких пустых картонных папок, ничего существенного не оказалось. После некоторого раздумья Клос решил спровоцировать мелкую кражу – папку и несколько листов бумаги спрятал за пазуху. Безуспешно искал он какой-нибудь тайник в столе. Заперев стол, он вышел на лестницу.

Еще раз проанализировал данные. Все сходилось. Теперь оставалось только завладеть документами Латошека и при первой же возможности переправить их в Центр, а также отыскать немецкого агента, который, видимо, уже прибыл в Пшетоку, но пока не дал о себе знать.

За стеной послышался скрип пружин кресла: видимо, старик Пшетоцкий еще не спал. Кто-то негромко постучал к нему в спальню.

– Войдите, – отозвался Пшетоцкий.

– Что-то стало у вас здесь свободнее, вельможный пан, – послышался приглушенный голос Маевского. – Ах да, вы же вынесли отсюда свою экзотическую пальму!

– Зима, пальма должна находиться в оранжерее. Но, видимо, пан Маевский пришел поговорить со мной не о пальмах и агавах. Прошу садиться. Я зол на вас. Первый раз в жизни не могу спокойно отдохнуть после обеда, так вы разозлили меня.

– Отдохнете. До ужина еще много времени. А у меня к вам дело. Мы знакомы, пан Тадеуш, уже много лет, всегда доверяли друг другу, хотя имели разные политические взгляды.

– Какие взгляды? Да у вас не было никаких взглядов! Могилу вы копали Польше. Польша для вас была разменной монетой, дорогой мой.

– Я не намерен с вами спорить, пан Тадеуш, – ответил Маевский.

– А кто позволил вам втягивать в это дело Зосю? Разве так поступают настоящие шляхтичи? Она еще ребенок, а вы, вместо того чтобы прийти ко мне и сказать, дорогой мой…

– Зося вполне взрослая девушка. Она уже полгода как состоит в подпольной организации. Вы не можете ей запретить служить отечеству.

– Не вам учить Пшетоцких, как служить отечеству!

– Я взываю к вашему патриотизму и гражданскому долгу, пан Тадеуш. Может быть, и вы присоединитесь к нашей борьбе.

– А что вы намереваетесь делать с этими бумагами? – с иронией спросил Пшетоцкий. – Может быть, в Карчмисках, в кузнице, собираетесь строить самолеты? Или продадите кому-нибудь?

– Пану Пшетоцкому не следовало бы забывать, что он разговаривает с комендантом округа Армии Крайовой, – с упреком ответил ротмистр.

– Знаю, с кем говорю! У вас паршивая конспирация, коль о ней известно каждому ребенку. Вы, пан Маевский, не ответили на мой вопрос.

– Документы будут переправлены в распоряжение нашего правительства в Лондоне.

– Почтой? – сыронизировал старик.

– Их доставит специальный курьер.

– Так… – протянул старик, – значит, снова предлагается дружба из Лондона. Как я сразу не догадался? Стало быть, Иоланта… Так вот что я вам скажу, пан Маевский, с адвокатом Генриком Кшеминьским, отцом Иоланты, я дружил до тридцать седьмого года, пока он, старый растяпа, не проиграл мой процесс. С тех пор мы не встречались и, видимо, никогда не встретимся.

– Это меня не интересует, – прервал ротмистр. – Так как же с документами?

– Как и должно быть. После войны передам их законному владельцу, инженеру Латошеку. Может, он отблагодарит меня за это. Если придут большевики, то он будет известным человеком, ибо всегда был красным. А если умрет или погибнет, то документы своего отца получит моя внучка.

– Документы Латошека разыскивают немцы, они могут отобрать их у вас. Спрашиваю в последний раз, пан Пшетоцкий, передадите ли вы эти документы представителям АК – законной власти Польши?

– Прошу вас, пан Маевский, не кричать, вы находитесь в моем доме. Я уже сказал свое последнее слово. А немцы никогда не найдут этих документов. Я больше не задерживаю вас, пан Маевский. До свидания. Надеюсь, как только обер-лейтенант отменит свой приказ, вы как можно скорее покинете Пшетоку!

Клос тихо вышел из конторки Пшетоцкого, осторожно спустился по лестнице. Он так задумался, что чуть не столкнулся с бежавшей на кухню Мартой. К счастью, она не обратила на него внимания.

Выйдя во двор, разведчик убедился, что его солдаты на своих местах, поговорил немного с фельдфебелем. Клос не спешил, хотел чтобы Маевский рассказал Эдварду о своей неудачной беседе с Пшетоцким. Клос оставлял им время для решительных действий. Они должны были сделать то, что прежде он планировал сделать сам. А пока он решил обследовать оранжерею, куда была вынесена пальма. И когда через полчаса, довольный результатами обследования, вошел в столовую, там уже никого не застал, все разошлись по своим комнатам.

Поднимаясь по лестнице к себе в мансарду, Клос пытался осмыслить, что же его так удивило в столовой. Это была какая-то деталь, мелочь. В столовой будто бы чего-то не хватало, но чего?

Войдя в комнату, он оставил дверь открытой. Это также входило в его план. Все шло так, как он предусмотрел. Некоторое время назад, выходя из своей комнаты он оставил на двери на чердак свернутый кусочек бумаги. Теперь его не было. Значит, кто-то туда входил. Этого Клос и ожидал. Машинописный лист с фамилией Латошека, подброшенный им в столовой Эдварду, действовал.

Клос остановился около письменного стола, вытащил из-за пазухи картонную папку с несколькими листами чистой бумаги, которую прихватил из конторки Пшетоцкого, и сел за стол, краем глаза наблюдая за дверью, готовый в любую минуту в случае опасности действовать. От человека, находившегося за дверью чердака, всего можно было ожидать.

Продолжая наблюдать, Клос торопливо заполнял один за другим листы бумаги всевозможными химическими, физическими и математическими символами и формулами, какие только приходили ему в голову. Вырисовывал чертежи и детали, не имеющие никакого смысла, а также изображал различные уравнения, извлекал корни, логарифмировал и интегрировал. Закончив заполнять девятый лист, решил, что этого достаточно, вложил их в папку и старательно запер ее в ящик письменного стола.

Некоторое время он сидел неподвижно. Снова проанализировал свои действия, которыми руководствовался, заполняя бессмысленными формулами и чертежами листы бумаги. Подумал тогда, что из-за чердачной двери кто-то мог за ним следить и внезапно напасть. И Клос вдруг вспомнил, чего не хватало в столовой, когда он зашел туда после оранжереи. Не было ранее висевшей на стене сабли с искусно инкрустированной рукояткой – висели только пустые ножны. Кто-то решил воспользоваться ею, значит, кому-то грозит смертельная опасность. Но не поздно ли он понял это?

Он с шумом сорвался с места, чтобы испугать человека, находившегося на чердаке, и закрыл дверь на ключ. Нельзя дать этому человеку уйти с чердака.

«Только бы успеть!» – думал Клос, спускаясь по лестнице. На первом этаже он остановился, припоминая, какая дверь ведет в спальню Пшетоцкого. В это время старик всегда отправлялся вздремнуть. «Видимо, эта», – решил Клос и негромко постучал. Тихо. За дверью ни звука. «Неужели опоздал?» – подумал он, нажимая на дверную ручку. Оказалось, что тревога была напрасной. Старик Пшетоцкий, укрытый клетчатым пледом, спал, размеренно посапывая.

Клос решил спрятаться и подождать. Неожиданно он услышал шорох за дверью и прижался к стене, затаив дыхание.

В дверь тихо проскользнула какая-то женщина и, не оглядываясь, решительно направилась к спящему Пшетоцкому. И в тот момент, когда она замахнулась саблей, Клос подскочил к ней, выбил из рук оружие и зажал рот. Сабля со звоном упала на пол. Клос втащил женщину к себе в комнату. Лишь здесь он отпустил ее и выхватил пистолет.

– Дурень! – крикнула Иоланта по-немецки.

– Молчать! Теперь я с тобой поговорю. Мне все известно! Ты – курьер из Лондона!

– Идиот! Зачем только Гофберг прислал тебя?! Твое дело – ждать! Ждать! – крикнула она истерично. – Ты ничего не должен предпринимать самостоятельно! Расстроил все мои планы! Ты за это ответишь!

– Как так ответишь? – сделал удивленное лицо Клос. – Это значит, что ты…

– Все еще не понимаешь? Я обер-лейтенант Хильда Киляр, из контрразведки.

– С этого и нужно было начинать. Почему ты не представилась мне по приезде в Пшетоку? – наступал теперь Клос.

– Я не обязана была этого делать. А ты не смог выполнить простого задания полковника Гофберга! Ну чего пялишь глаза на меня? Идем же! Нужно немедленно покончить с Пшетоцким. После смерти старика Зося по наследству получит документы своего отца. А если нам удастся заполучить их, то мы заслужим награду.

– Задание Гофберга уже выполнено, – спокойно ответил Клос. Он открыл ящик письменного стола, достал ранее положенную туда папку и подал ее обер-лейтенанту Хильде Киляр. – Это документы инженера Латошека. Завтра утром мы вручим их полковнику Гофбергу. Надеюсь, что за это он не разгневается и не отправит меня на Восточный фронт.

Пока Хильда перелистывала заполненные бессмысленными расчетами и чертежами листки бумаги, Клос подумал о том, какой будет реакция Гофберга, когда он получит их.

Клоса беспокоила мысль, почему полковник, отправляя его в Пшетоку, не сказал, что его агентом будет женщина. С какой целью он дезориентировал Клоса?

– Где ты их нашел? – спросила Хильда.

– Тайник с документами оказался на чердаке. Как видишь, мои методы и старания небезрезультатны.

– Надеюсь, Ганс, мы вместе вручим эти документы полковнику Гофбергу? – заискивающе спросила она.

– Думаю, что ты сама должна сделать это. Тебе было поручено это задание.

– Ты, Ганс, настоящий рыцарь! Я сразу и не заметила твоего благородства, недооценила тебя.

– Это недостаток многих моих приятелей, – ответил Клос.

– Думаю, что и полковник недооценивает твои способности. Я поговорю с ним. Ты предпринял оригинальный шаг, отдав приказ о запрете выезда из Пшетоки. Это заставило их поторопиться, они попытались склонить старика добровольно передать документы в руки курьера из Лондона… – Хильда громко рассмеялась. – Наивные эти поляки, поверили… Помоги, Ганс, по своей связи сообщить Гофбергу, что я выеду из Пшетоки завтра, но не раньше вечера. Мне приказано не деконспирировать себя и по возможности раскрыть всю подпольную группу поляков во главе с ротмистром Бохуном.

– А это не опасно, Хильда?

– Такая наша работа, Ганс. – Она закурила сигарету и глубоко затянулась. – Хотела бы я, Ганс, после выполнения задания встретиться с тобой. Не возражаешь? Ты мне очень нравишься.

– Расскажи, как все это было? Как взяли настоящего курьера из Лондона, ту самую Иоланту Кшеминьскую?

– Гофберг лично ожидал ее на вокзале, мы имели точную информацию о ее приезде из Лондона. Потом полковник сам ее допрашивал. Выбил из нее все, что она знала… Он умеет это делать.

– Понимаю, – проговорил Клос. Он едва сумел скрыть свою ненависть. Глотнув немного воздуха, с трудом изобразил на лице улыбку, чтобы Хильда не догадалась о волнении.

– Эта девушка была моего роста, даже чем-то похожа внешне.

– Ты отлично говоришь по-польски.

– А ты искусно притворялся, что не понимаешь по-польски. Я окончила польскую гимназию в Познани, но никогда не переставала быть немкой. С тридцать восьмого года работаю в разведке, служу у адмирала.

– Пойдем, – Сказал Клос. – Ты должна сообщить ротмистру, что располагаешь документами Латошека.

Выходя, Клос не стал запирать дверь на ключ – не было надобности больше задерживать человека, находившегося там. Может, это был ротмистр, а может, Эдвард, которым Иоланта должна была доложить о документах.

С порога Клос вернулся в комнату – зазвонил телефон.

– Это, вероятно, Гофберг, – проговорила Хильда. – Разреши, Ганс, мне? – Он кивнул, и она подошла к аппарату: – Обер-лейтенант Хильда Киляр слушает. Он разрешил мне, господин полковник. Хотела бы лично доложить, что ваше задание выполнено. Завтра вечером доставлю документы в условленное место. Позвольте, господин полковник, поблагодарить вас за обер-лейтенанта Клоса. Это превосходный офицер. Правда, немного пощекотал мне нервы, но, признаюсь, трудно сказать, что бы я делала без него. Очень способный, находчивый и смелый офицер. Слушаюсь, господин полковник. Хайль Гитлер!.. Ты доволен, Ганс? – спросила она улыбаясь.

А Клос думал о том, что эта молодая женщина, хотя она и хороша собой, должна будет погибнуть не позже завтрашнего дня. И он, Клос, ничего не сделает, чтобы помешать этому, ибо Хильда Киляр – опасный, смертельный враг.

Оставив ее на первом этаже, разведчик направился в гостиную. Ян, стоявший около окна, поклонился Клосу.

– Хорошо, что я вас встретил, Ян – проговорил Клос. – Передайте всем, что я отменил приказ и тот, кто желает, может выехать из Пшетоки. Поблагодарите также хозяина дома, пана Пшетоцкого, за гостеприимство. – Клос забеспокоился, понимает ли камердинер по-немецки и почему на лице его появилась улыбка. – Вы поняли меня, Ян? – переспросил Клос.

– Да, я вас понял, пан поручик, – ответил камердинер по-польски и, осмотревшись, серьезно добавил: – Прекрасная сегодня погода.

– В прошлом году, в это время, – начал машинально Клос и внезапно умолк, пораженный словами Яна. Потом, оглянувшись закончил по-польски: – шел дождь.

– Дождь со снегом, – добавил Ян.

– Все в порядке, – сказал Клос. – Ты от Бартека?

– Отвечая на твое последнее донесение через Леона, Центр информировал, что дело, о котором ты сообщаешь, не интересует их. Человек, которого ты назвал, работает за Уралом, а результаты его изобретения уже давно используются в военном деле.

– Это отец Зоси Латошек. Найди способ, чтобы сообщить ей об этом, – попросил Клос. Он достал из кармана плоскую коробку, запачканную землей. – Возьми и как можно быстрее сожги. Это документы на изобретение инженера Латошека. Лучше, чтобы их не было, коль они теперь не нужны. Да, присмотри за той пальмой в оранжерее, хотя надеюсь, что я не повредил корни. Жалко, если она засохнет. Чудесная пальма.

На лестнице показался Эдвард. Клос едва сдержал улыбку, заметив, что рукав поручика в извести. Ею побелены стены чердака, прилегающие к комнате Клоса.

– Ян, – спросил Клос, – где пан Маевский?

– У себя – ответил камердинер.

Клос учтиво поклонился Эдварду и направился к двери, он был уверен, что Иоланта-Хильда из имения живой не выйдет.

– Приготовьте машину, отъезжаем! – крикнул Клос фельдфебелю.

И когда вдали уже скрылись постройки Пшетоки, он подумал о девушке, которую не видел и никогда не увидит, – о настоящей Иоланте Кшеминьской, зверски замученной Гофбергом и его подручными.