Клос посмотрел из окна на квадратный двор бывших армейских казарм. Американский офицер стоял на ступеньках своего джипа и принимал «парад» немецких солдат с ведрами и метлами в руках. Он подал рукой сигнал, и они двинулись в его сторону, браво чеканя шаг. Отряд остановился перед машиной американского 1-го лейтенанта.

Клос отвернулся. Вид унижения этих недавних убийц в шинелях не радовал его так, как он этого ожидал. «Очень быстро, – подумал он, – это стало повседневным ритуалом».

Четыре дня назад, выполняя последний приказ генерала Вильмана, Клос с отрядом солдат вермахта окружил красное здание около кафедрального собора, а сегодня… Он невольно мысленно возвратился к тем незабываемым дням.

…Генерал Вильман в окружении своего штаба перед выставленным на середину площади столом ожидал американцев, которые должны были принять у него капитуляцию гарнизона. Встретив офицеров армии-победительницы, он отстегнул ремень с пистолетом и подал их американскому капитану, который не знал, что с ними делать. Началось разоружение гарнизона; на площади рос штабель винтовок и автоматов, фаустпатронов и пистолетов… Солдаты даже не пытались скрыть свою радость, что наконец-то кончилась эта бойня и они остались живы. Но больше всего потряс Клоса тот момент, когда из-за угла дома показался первый американский танк. Как только он появился на площади, как будто по команде из всех окоп показались белые флаги, сделанные из скатертей и простынь, прикрепленных к палкам, удилищам, рукояткам от половых щеток.

«Стоило, – подумал тогда Клос, – пережить войну хотя бы для того, чтобы увидеть сегодняшний позор Германии».

Это было четыре дня назад. Еще позавчера были слышны до поздней ночи радостные крики и песни солдат. Американцы праздновали победу. Не так представлял себе Клос этот день. Он думал, что будет среди своих. Конечно, он мог бы без особого труда избежать плена и в первые же часы после вторжения американцев перебраться на Лабу. Его отделяло от нее всего лишь восемнадцать километров. Хотя Клоса и тянуло к своим, он решил оставаться здесь. Пребывание в этом лагере для военнопленных, где разместили всех, невзирая на ранги, – солдат и офицеров вермахта и СС, а также несколько штатских, в том числе бургомистра и крайслейтера, – предоставляло ему, Клосу, пожалуй, единственный шанс разыскать группенфюрера Вольфа.

Из нескольких случайно услышанных разговоров между Олерсом и Фаренвирстом он понял, что Вольф находится здесь, в лагере. Но странным было то, что, как выяснил Клос, ни один из офицеров никогда не видел группенфюрера.

Клос снова посмотрел в окно.

Он видел, как поднялся шлагбаум главных ворот и негр-часовой в белой каске пропустил во двор автомашину. Из комендатуры выбежал 1-й лейтенант Левис и бросился пожимать руки двум офицерам, вылезавшим из тесной машины.

Клос отошел от окна и направился в зал, где разместились военнопленные немецкие офицеры. Он растянулся на своих нарах, не обращая внимания на приятельское приветствие полковника-танкиста, того самого, который два дня назад так неучтиво обошелся с генералом Вильманом. Старик до сих пор был обижен на него, но полковника Лейтцке это мало трогало.

– Вы не могли бы составить мне партию, господин Клос? – обратился к нему полковник.

– Может быть, но немного попозже, – ответил капитан.

– Хандрите? – спросил полковник. – Лучшее средство против хандры – это сыграть партию в шашки.

Лейтцке в первый же день смастерил доску, на которой нарисовал черно-белые клетки, собрал пуговицы от мундиров (единственное, что можно было найти в избытке в лагере) и теперь мучил всех, приглашая составить ему партию, поскольку играл он неважно, постоянно допуская одни и те же ошибки.

– Нам нельзя поддаваться отчаянию, – сказал он с напыщенным видом, подражая старческому хрипловатому голосу генерала Вильмана. – Мы должны думать о будущем Германии.

– Хорошо, что вы помните об этом, господин Лейтцке, – услышал Клос за спиной. В дверях стоял генерал Вильман, которому американцы возвратили ремень, как только он был назначен ими комендантом лагеря.

– Старый идиот, – проворчал Лейтцке и повернулся спиной к Вильману.

Генерал сделал вид, что не расслышал его слов.

– Капитан Клос, – сказал он, – я хотел бы с вами поговорить, но предпочел бы… – Генерал выразительно посмотрел на отвернувшегося полковника.

– Если речь идет о вашем вчерашнем предложении, господин генерал, то я заранее хочу сказать, что не согласен.

Вильман, когда американский офицер предложил ему принять функции коменданта лагеря, тотчас же обратился к Клосу с предложением быть его офицером связи. Он считал, что ему, немецкому генералу, неловко лично поддерживать связь с каким-то там 1-м лейтенантом, хотя бы даже и армии-победительницы.

Клос сразу же отклонил его предложение, однако Вильман не обиделся на него. Почти два дня он провел в обществе капитана и проникся к нему симпатией.

– Нет, Клос, – сказал он, – я не намерен возвращаться к тому предложению, но был бы весьма рад, если бы вы согласились пойти со мной прогуляться.

– В этом нет надобности. – Лейтцке медленно встал и почесал заросшую грудь. – Можете говорить здесь, я пойду немного проветрюсь. – Он вынул из-под подушки шашечную доску, мешочек с пуговицами и самым неожиданным образом пристукнул каблуками перед Вильманом. – Господин генерал, прошу вас позволить мне отлучиться! – отчеканил он, отдавая честь. Потом хрипло рассмеялся и выбежал.

Вильман тяжело опустился на нары полковника Лейтцке и с грустью покачал головой.

– Поверьте мне, господин Клос, это был отличный офицер. Жаль, что он так теряет голову… Я хотел бы с вами поговорить по весьма серьезному делу, которое не дает мне покоя.

– Я вас слушаю, господин генерал, – ответил Клос.

– Вы, наверное, помните – это было в тот день, за два часа до нашей капитуляции, – я приказал вам окружить здание гестапо? Тогда вы говорили о каких-то военнопленных, которые работали на фабрике по изготовлению армейской амуниции…

– Да, разумеется. – Клос присел рядом с генералом.

– Но в этом лагере кроме русских, поляков и итальянцев были также и англичане… – Генерал внезапно замолчал.

– Это имеет какое-либо значение? – прервал затянувшуюся тишину Клос.

– Да, – ответил генерал. – То, что в этом лагере были англосаксы, усложняет наше положение и представляет нас в невыгодном свете.

Клос вопросительно посмотрел на генерала.

– Разве вам неизвестно, господин капитан, что этих пленных, всех до одного, уничтожили за три часа до прихода американцев? Потом их свалили в общий ров, присыпали тонким слоем земли, таким тонким, что два десятка солдат из нашего лагеря, которых сегодня рано утром доставили туда на грузовиках, сумели за пять часов откопать пятьсот трупов.

– Грубая работа! – сорвался с места Клос. – Как они могли, эти идиоты, поступиться чисто немецкой аккуратностью в этом деле?! Почему они не исключили из группы славян господ англосаксов? Убить, черт их побери, поляков и русских, это еще куда ни шло, а вот англичан!.. Это действительно ставит нас в невыгодное положение.

– Клос, – прервал его Вильман, – вы меня не поняли. Я, наоборот, осуждаю это преступление.

– Вы всегда это осуждали или только сейчас?! – спросил его Клос.

– Я никогда не позволял себе делать то, что противоречило законам войны, и не отдавал, приказов о расстреле военнопленных, – взволнованно проговорил Вильман.

Клос постепенно успокоился. Он был зол на себя за то, что не смог сдержаться и проявил излишние эмоции. Еще минута – и он себя бы выдал. И уж тогда наверняка не смог бы разыскать группенфюрера Вольфа.

– Извините, господин генерал, нервы… Я очень устал.

– У всех нас теперь надорванные нервы, мой мальчик, – по-отечески тепло сказал Вильман и положил руку на его плечо.

– Приказ о расстреле военнопленных отдал группенфюрер Вольф? – спросил Клос.

Генерал в подтверждение кивнул головой.

– Теперь мы должны думать о будущем нашего народа, о будущем Германии, – сказал он.

– Что вы намереваетесь делать, господин генерал? – уже по-деловому спросил Клос.

– Мы скоро будем им нужны, – продолжал философствовать Вильман. – Мы им, а они нам.

– О ком вы говорите? – Клос понимал, кого имеет в виду генерал, но он хотел услышать ответ.

– О них, – пренебрежительно кивнул Вильман на окно, за которым стоял американский военный полицейский в белой каске. – Я говорю об американцах. И поэтому, – добавил генерал, – мы должны выглядеть перед ними как можно чище, лояльней. Нам необходимо отречься от таких, как Вольф. Вермахт, – вдруг заговорил он высокопарным тоном, – не расстреливал военнопленных. Это делали военные преступники, такие, как Вольф…

«Ведь знает, что это не так, – подумал Клос, – но красивыми фразами пытается заглушить угрызения совести».

– Я думаю, нам надо помочь американцам найти группенфюрера Вольфа, который, как я предполагаю, находится в этом лагере. Мы должны им его выдать. Но нужно, чтобы это исходило не только от меня, но было решением всего офицерского корпуса. Что вы скажете на это, Клос?

– Вы когда-нибудь видели Вольфа? Вам известно хотя бы, как он выглядит? – Клосу была необходима любая, даже минимальная, информация о группенфюрере. Для этого он здесь и остался.

– Нет, – ответил генерал, – я никогда его не видел.

– А может быть, вам известно, господин генерал, под каким именем он числится здесь, в лагере, и какой на нем мундир?

– Не имею понятия, – ответил генерал. – Но я думаю, что мы должны вместе его разыскать. И тогда…

Открылась дверь. Полковник Лейтцке возвращался в зал со своей шашечной доской. Ему, видимо, так и не удалось найти партнера.

– Ну и как, господа, обсудили все свои секреты? Быстро же вы договорились выдать их американцам. Приехали какие-то два молокососа, от которых за километр смердит разведкой. Они уже собрали всех офицеров внизу. Мне приказано передать, что они с нетерпением ждут вас. Вызывают по списку – одного уже начали допрашивать. Штурмбанфюрера Фаренвирста, если я не ошибаюсь.

– Пойдемте, Клос, – сказал Вильман, поднимаясь с нар. – Странные манеры у этих американцев. Они должны были начать допрос с меня – я имею высшее офицерское звание в этом лагере.

– Нужно было меня расстрелять там, около почты, – вмешался Лейтцке. – Тогда бы вас, господин генерал, вызвали в первую очередь, так как их прежде всего интересуют военные преступники.