Ставка больше, чем жизнь

Збых Анджей

Книга А. Збыха (под этим псевдонимом выступают польские писатели Збигнев Сафьян и Анджей Шипульский) объединяет серию приключенческих повестей, повествующих о подвигах отважного польского разведчика Ганса Клоса, добывавшего в период второй мировой войны информацию о фашистских войсках.

Повести изобилуют остросюжетными моментами, в которых ярко проявляются бесстрашие и мужество подпольщиков.

Для широкого круга читателей.

 

I. Второе рождение

 

1

Они с Пьером договорились, что совершат побег во время возвращения в лагерь. Это была единственная возможность бежать. На обратном пути охранники всегда утомлены и не так бдительны. Толпа людей, измученных изнурительной двенадцатичасовой работой, медленно тащится по пыльной дороге в колонне по три, едва переставляя ноги. Каждый из идущих думает о том, как побыстрее добраться до дома, если только можно назвать домом огражденный колючей проволокой четырехугольник бараков, в которых размещается несколько сот иностранных рабочих, занятых ремонтом кораблей на судоверфи в Кенигсберге.

Сташек и Пьер надеялись, что никто из изможденных людей, бредущих по дороге, не заметит их побега, а если все же кто-нибудь и увидит, то подумает, что этих двоих, выживших из ума и обреченных на гибель, ожидает то же самое, что и тех, кто до них уже пытался бежать. Через два-три дня, самое большее — через неделю беглецов схватят, вернут в лагерь и после экзекуции, как это бывает в таких случаях, начальник лагеря Артз скажет: «Им надоела спокойная жизнь в этом тихом, безопасном месте, и они пожелали оказаться в настоящем немецком концлагере».

Этим «тихим, безопасным местом» был небольшой трудовой лагерь, расположенный на возвышенности невдалеке от Кенигсберга. С крыши лагерного барака была видна конечная остановка трамвайной линии, тянувшейся к городу. В лагере соблюдался строгий режим, но он был более сносным, чем в настоящем немецком концлагере.

Сташек подумал, что после того, как он был арестован в Косчежине, судьба его могла сложиться гораздо хуже, чем сложилась. Уже тогда гитлеровцы создавали концлагеря строгого режима, и это наводило страх на поморских поляков. Однако ему повезло. Запломбированный товарный вагон, предназначенный для перевозки скота, с полусотней людей проследовал через Гданьск в восточном направлении. На одной из станций их выгрузили. Так Станислав Мочульский оказался в этом небольшом немецком трудовом лагере, где с заключенными особо не церемонились, но бурачного супа с обрезками гнилого мяса хватало всем, а хлеба также давали достаточно — полкилограмма в день на каждого.

В лагерь отбирали исключительно молодых здоровых людей, технически подготовленных специалистов. После ареста Сташек признался в гестапо, что он четыре семестра проучился в политехническом институте в Гданьске. Это, а также то, что он владел немецким языком, повлияло на его дальнейшую судьбу.

Среди тех, кто находился в лагере, было немало людей, ранее уже работавших в ремонтных мастерских на заводах и судоверфях. Сташек подружился с Фелеком, который до этого был мастером на одном из предприятий Варшавы, а человеком, возле которого Сташек разместился на нарах, оказался тот самый Пьер, с которым они и договорились о побеге из лагеря. До войны он работал резчиком-инструментальщиком у себя на родине, во Франции.

Махина тотальной войны, в которую фюрер вверг Германию, потребовала огромного количества не только солдат, но и всевозможных технически грамотных специалистов. Не хватало рабочих рук у токарных, фрезерных, шлифовальных станков. Люди, которые на них работали, были отправлены на фронт. А кто-то должен был выпускать запасные части, производить ремонт поврежденных при налетах авиации гражданских и военных судов. Для этого и был создан лагерь с иностранной рабочей силой, специалистами всевозможных профессий, о котором его создатели говорили, что это самое привилегированное место в третьем рейхе. Избиение рабочих здесь не входило в обязанности надсмотрщиков, хотя нередко человек получал удар прикладом, если он замешкался у станка. В большинстве случаев это был не удар, а просто толчок в плечо или спину, потому что охрана имела инструкции по мере возможности беречь заключенных лагеря. Они были нужны Германии как специалисты до конца войны. Нужно было вытянуть из них все возможное, что они могли дать, а потом уничтожить их где-нибудь в настоящем концлагере.

В этом трудовом лагере их щадили даже английские бомбы, которые довольно часто падали на город. Начальник лагеря Артз, потерявший правую руку во время французской кампании, пытаясь быть добродушным, что ему нередко удавалось, поговаривал:

— Видите, как мы вас бережем? Англичане бомбят немецкий город, а мы разместили лагерь за городом, чтобы боже сохрани, не навлечь на вас опасности…

Но все это делалось не из гуманности, будто бы проснувшейся у гитлеровцев. Нет, эти мастеровые люди были для них рабами, недочеловеками, нужными, однако, рейху на время войны. Их ежедневно нещадно эксплуатировали на двенадцатичасовой изнурительной работе. Размещались они под охраной за колючей проволокой. По окончании работы они возвращались в лагерь пешком, а чуть свет их снова поднимали и отвозили на работу грузовыми машинами.

Некоторые из заключенных смирились с этой подневольной жизнью, считая, что им еще повезло. Тем, которые до войны жили в Поморье, было разрешено пересылать часть заработанных марок своим семьям. Эти люди даже были довольны и похваливали лагерь, считая, что это наименьшее зло, какое могло их ожидать во время войны.

Сташек же, восемь месяцев находившийся в лагере, все время мечтал о побеге. Он также был родом из Поморья, но никого из родных у него там не осталось — их поглотила первая волна гитлеровского террора еще осенью тридцать девятого года. Он бежал тогда в Краков, а потом в Варшаву.

Парень долго искал контакта с какой-нибудь подпольной антифашистской организацией, хотел уйти в лес, чтобы сражаться с оккупантами в партизанском отряде. Однако подпольное движение только-только зародилось, оно охватило небольшие группы, и рассказы о лесных отрядах мало соответствовали действительности… Когда же ему удалось установить контакт с подпольной организацией и принять присягу, он подумал, что наконец-то сможет отомстить фашистам за смерть своей матери и отчима, за страдания родственников и друзей. Но ему было приказано возвратиться в родные места, в Косчежину, зарегистрироваться в местном полицейском участке, получить необходимые документы и ждать дальнейших указаний. Сташек объяснял, что хочет бороться с оружием в руках, уничтожать фашистов, которые разрушили его родной дом, оккупировали страну… Но это не помогло. Он обязан был выполнить приказ. Должен был понять, что подпольной организации нужны люди, свободно владеющие языком врага, хорошо знающие местные условия, окружающую среду, интеллигентные и отважные, которые в случае необходимости сумеют создать конспиративную группу. Однако через три недели после приезда в Косчежину пришли гестаповцы. Последовали арест, допрос и направление в этот небольшой, но важный для немцев трудовой лагерь.

Поначалу Сташек договорился бежать из лагеря с Фелеком, который выкрал у какого-то немца, работавшего в лагере, документы и ждал удобного момента для побега. Сташек надеялся, что и ему подобным способом удастся добыть себе необходимые документы. Но случилось так, что в одну из ночей их разбудили внезапно ворвавшиеся в барак гестаповцы. Они обыскали Фелека, нашли в его матрасе документы и увели его. В барак он не возвратился. Люди поняли, что кто-то оказался предателем, но кто именно, установить так и не удалось. Заключенные замкнулись в себе, перестали вслух вести разговоры, связанные с обсуждением планов побега из лагеря, и больше не доверяли друг другу. Теперь их поведение полностью соответствовало желанию начальника лагеря Артза, который призывал их «работать и работать, не забывать бога и не думать о глупостях…».

И только месяца через два Сташек сблизился со своим новым соседом по нарам, инструментальщиком Пьером, до такой степени, что они могли откровенно говорить между собой о планах возможного побега из лагеря. Когда был преодолен барьер взаимного недоверия, Пьер сказал Сташеку:

— Ты знаешь, почему все побеги провалились? Потому что люди бежали не в ту сторону. — И объяснил: — Убегали поляки, это понятно… Они ближе других к своим родным местам. Но ни один чех, француз, югослав не пытался отсюда бежать. И как видишь, до этого никому еще не удавалось…

Было сделано шестнадцать попыток побега. Большинство из них групповые, по два-три человека, но были и индивидуальные. Бежавших быстро вылавливали и возвращали в лагерь. Одного из них привезли мертвого.

— Все это объясняется просто, — продолжал Пьер. — Бежали они в южном направлении, в сторону своих. От мест, где они могли рассчитывать на помощь поляков, их отделяло триста километров.

— Больше, — уточнил Сташек. — Граница рейха проходит теперь в пятидесяти километрах к востоку от Варшавы.

— Тем более. Поэтому необходимо бежать не здесь, а вот где… — Пьер начертил гвоздем на куске листовой стали, которая должна была стать частью корпуса бронированного корабля, какое-то подобие карты и провел стрелку, указывающую направление на юг.

Они разговаривали во время работы на судоверфи. Только здесь, в оглушающем грохоте пневматических молотов и скрежете стали, они могли говорить спокойно, не опасаясь, что их кто-то подслушает.

— Стало быть, бежать нужно не туда, — повторил Пьер, — а вот куда. — Он провел гвоздем стрелку под прямым углом к прежней, указав дорогу.

— На восток? — удивленно спросил Сташек. — Ты что, с ума сошел? Ведь там большевики!

— Конечно, — кивнул Пьер. — Отсюда до границы около восьмидесяти километров. Подумай только!

— А если русские выдадут нас немцам? Или посадят за колючую проволоку где-нибудь в Сибири?

После этого друзья долго не возвращались к этой теме, правда, Пьер, судя по всему, очень хотел снова поговорить об этом. Сташек вскоре понял, в чем дело. Пьер был коммунистом, вот почему его тянуло на восток. Ему хотелось бы, конечно, снова вернуться во Францию, но он понимал, что это невозможно, и потому выбрал советскую Россию. А он, Станислав Мочульский? Нельзя сказать, что Сташек был воспитан в духе любви к восточному соседу. За его двадцать два года ему просто не встретились люди, которые имели на эту великую страну иной взгляд. Конечно, его интересовала эта загадочная Россия. Слышал он о пятилетках, о Днепрогэсе и Магнитогорске, удивляло его превращение когда-то отсталой аграрной страны в мощную промышленную державу. Но, воспитанный старой польской школой и буржуазными газетами, Сташек не знал, правда ли все то, о чем писали в газетах, и поэтому принять решение о побеге на восток было для него делом далеко не простым. Побег в родные места был хотя и трудным, почти невозможным, однако понятным. Бежать же в Россию…

Поэтому, когда Пьер начертил стрелку, указывавшую на восток, Сташек непроизвольно воскликнул: «Ведь там большевики!»

— Читал? — спросил Пьер спустя две недели, во время получасового перерыва на обед, когда они сидели в машинном отделении ремонтируемого судна. Еду им привозили прямо к месту работы. — Читал «Майн кампф»?

Вопрос Пьера был для Сташека таким неожиданным, что он даже не донес ложку с крупяной похлебкой до рта.

— Ты что?! Почему я должен читать эту пакость, из которой следует, что я недочеловек?!

— Если бы читал, — сказал Пьер, выскребая остатки похлебки со дна миски и старательно облизывая ложку, — то знал бы, что недочеловеками Гитлер считает не только поляков, но и вообще всех славян. И знал бы еще, что уничтожение страны большевиков — его главная цель. Без этого он никогда не завоюет «жизненного пространства для избранного провидением немецкого народа». Ему необходимы просторы Украины, поэтому война с Россией неизбежна. А вот ты мне скажи, пошел бы ты вместе с русскими бороться против общего врага — фашизма, если бы Гитлер напал на Россию?

— Знаешь, теперь мне кажется, что пошел бы с самим чертом, лишь бы только разгромить нацистскую Германию!

— Вот посмотришь, вспыхнет война.

Сташек хотел ответить, что не очень верит в это, но тут завыла сирена, возвещая о конце обеденного перерыва. В машинном отделении появился мастер, который приказал им приступать к работе. И только через неделю-другую подвернулась возможность продолжить прерванный разговор. Теперь Пьер мог подтвердить свои доводы некоторыми фактами. Концентрация немецких войск и техники в районе Кенигсберга ни для кого не была секретом.

— Что я говорил тебе? Сейчас как раз подходящий момент. Войска и боевая техника беспрерывно движутся на восток. Думаю, что это тактика. И немцам и русским необходимо было выиграть время. Сталин прекрасно понимал, что в тридцать девятом СССР еще не был готов выступить против Гитлера. Да и Запад вел двойную игру. Русские, чтобы выиграть время, заключили с Германией договор. Я знаю, не всем был понятен этот шаг. У нас во Франции тоже многие этого не понимали…

Вскоре они с Пьером выработали план побега из лагеря. Бежать лучше всего было бы после окончания работ, во время возвращения в лагерь, когда сопровождавшая их охрана менее бдительна. Решили спрятаться по дороге в картофельном поле и переждать. Пока рабочие дойдут до лагеря, пока поужинают… А в девять вечера проверка… Пройдет уже около двух с половиной часов. Пьер договорится, чтобы во время проверки кто-либо из французов крикнул, что мастер оставил их работать в ночную смену. Пока их будут искать на судоверфи, пройдет еще не менее получаса. В итоге у них будет время: три с половиной — четыре часа. Они успеют добраться до железнодорожной станции. У каждого есть по две марки. Пьер продал охраннику свой теплый шарф, Сташек — трехдневную порцию хлеба. Их денег хватит, чтобы купить билеты. Поедут они в сторону Клайпеды. На билеты же до самой Клайпеды у них денег не хватит, поэтому они решили сойти на четвертой или пятой станции от Кенигсберга. Выйдя из поезда, они отправятся пешком в восточном направлении. Разыскивать же их будут не на востоке, а на юге, куда, как правило, направлялись все бежавшие из лагеря…

Все получилось неожиданно легко и просто. Когда они шли в лагерь, уже стемнело. Ни один из охранников не заметил, что от толпы понуро бредущих людей отделились две фигуры. Да и невозможно было это заметить. Шеренги строя давно уже смешались, рабочие, укутавшись чем попало, медленно брели против ветра. Струйки мелкого холодного дождя секли лицо, и все старались пониже пригнуть голову.

Побегу способствовало и то, что их спецодежда не отличалась от спецодежды немецких рабочих. На них были такие же синие комбинезоны, натянутые поверх гражданской одежды. Единственными опознавательными признаками были пришитые на левых карманах полоски белого материала с буквой, которая обозначала национальную принадлежность заключенного.

Сразу же после побега, еще в картофельном поле, они сорвали эти тряпки, превратившись с этой минуты согласно юридическим законам третьего рейха и внутреннему лагерному уставу в беглых преступников. Начальник лагеря Артз только за повреждение белой полоски с буквой национальной принадлежности наказывал рабочих трехдневным карцером.

Как и было договорено, сели в трамвай на конечной остановке. Без пересадки доехали до железнодорожного вокзала. Их немного беспокоило то, что Пьер говорил по-немецки с французским акцентом. Это могло вызвать подозрение. К счастью, все обошлось благополучно. Но на вокзале Сташек потерял Пьера в толпе пассажиров и начал пристально разглядывать спешащих людей, что могло привлечь внимание полицейского, который важно прохаживался по залу ожидания, заложив руки за спину. Однако полицейский не обращал внимания на толпу, и Сташек успокоился. Купил билет до станции, до которой договорились ехать с Пьером. Прошел не торопясь мимо стоявшего у выхода из зала на перрон контролера, который, даже не взглянув на него, механически проверил билет.

Поезд уже стоял у перрона. Среди спешивших пассажиров Сташек увидел Пьера, который дал ему знать, что все в порядке, и направился к одному из первых вагонов. Сташек вошел в тот же вагон и сел в последнее купе. Он был там единственным пассажиром. Потом появился какой-то железнодорожник, возвращавшийся с работы домой. На счастье, спутник оказался неразговорчивым. Он закурил и, не говоря ни слова, протянул Сташеку пачку сигарет. Железнодорожник вышел на ближайшей станции, и Сташек, посмотрев на часы, подумал, что если и дальше все пойдет так, как было запланировано, то их начнут разыскивать в лагере только через час. Теперь его больше всего беспокоило, что он скажет русским на границе, сумеет ли убедить их не отсылать его обратно к немцам.

Он очнулся от размышления лишь тогда, когда поезд остановился. Посмотрел на часы, и его охватило беспокойство — он проспал станцию, на которой они условились встретиться с Пьером. Судя по времени, поезд должен был уже подходить к Клайпеде. Выглянув в окно, он увидел, как медленно поднимается семафор. Впереди виднелись огни и дома довольно большого города.

Мгновенно сориентировавшись, Сташек соскочил с подножки вагона, когда поезд уже тронулся, и оказался на боковой железнодорожной ветке. Справа тянулись низкие складские помещения. Слева была роща, на краю которой возвышались груды каменного угля или кокса. Беглец направился в сторону рощи.

Он имел при себе самодельный компас и вырезанную из газеты «Кенигсбергер цайтунг» карту, на которой был отражен победоносный марш немецких войск. Та часть Восточной Европы, которая его интересовала, была едва обозначена, и он мог только догадываться, что граница должна проходить где-то поблизости. Взглянув при неярком свете сигнальной железнодорожной лампочки на самодельный компас — банку от гуталина с закрепленной внутри магнитной стрелкой, — он увидел, как стрелка запрыгала, поворачиваясь на север.

Сташек знал, что должен идти на восток. Он спрятал компас в карман и направился к перелеску.

 

2

Полковник Якубовский приказал шоферу остановить машину у подъезда невысокого серого здания, где размещался штаб соединения. Посмотрел на часы — оказалось, он приехал немного раньше. Начальник штаба назначил ему встречу на одиннадцать, и оставалось еще около получаса свободного времени. Разговор с начальником предстоял нелегкий. Они знали друг друга уже много лет, но в последнее время какая-то тень омрачала их отношения.

Румянцев внимательно выслушивал его рапорты, делая на карте какие-то пометки, и в конце, как правило, спрашивал, не располагает ли Якубовский какими-нибудь дополнительными сведениями. Потом, не торопясь, складывал бумаги в папку.

— А больше тебя ничего не интересует? — спросил Якубовский две недели назад, когда был у начальника штаба в последний раз.

— Все ясно, — ответил Румянцев. — Ты думаешь, что это для меня новость, сенсация? Посмотри, — показал он на разбухшую от бумаг папку, — это оперативные донесения за последние три дня. Можно было бы всем этим с успехом растопить печку. И все они примерно одного содержания: немцы что-то замышляют, немцы что-то готовят и там и здесь, немцы засылают разведчиков. Ты думаешь, все это интересно читать, когда не имеешь ничего конкретного?

— А все же читаешь, прежде чем бросить в печь, — заметил Якубовский, понимая, что нарушает субординацию, переходя дозволенную в обращении со старшим по званию границу.

Румянцев встал, повернулся к нему спиной, с минуту смотрел на новые дома за окном.

— Да нет, не бросаю я это в печь, — сухо и как-то неохотно сказал он. — Все это я отправляю в Москву, сопроводив своими комментариями, если тебя это интересует.

— Ну и что? — спросил с любопытством Якубовский. Ответом было молчание Румянцева.

Будет ли и на этот раз то же, что при прошлой встрече? Война не за горами — Якубовский убежден в этом. Донесения разведки подтверждают это с убедительной достоверностью. Передвижение танковых войск, передислокация пехотных дивизий, непрерывное подтягивание транспортов с бензоцистернами к восточным границам… Последнее донесение из Клайпеды подтвердило ранее полученную информацию о том, что в этом районе немцы построили огромные, емкостью в несколько десятков тысяч тонн, хранилища для бензина и других горючих материалов. Из последнего донесения следует, что горючее из 1800 вагонов-цистерн уже залито в хранилища, в которых можно разместить еще столько же. В другой информации сообщалось, что горючее в бензохранилищах предназначено для заправки самолетов. О каких самолетах шла речь, если в Клайпеде был только один небольшой аэродром, на котором могло разместиться не более десяти самолетов? А если прав был тот паренек, бежавший из немецкого лагеря, который утверждал, что в лесу неподалеку от Клайпеды он видел хорошо оборудованные аэродромы?..

Что может предпринять полковник Якубовский? Он подробно изложил все это в рапорте командованию. Что он может сделать еще? Более двух лет он руководит разведкой в обширной полосе советской границы на западе. Он даже и в мыслях не допускает, что Румянцев скрывает от Центра его разведдонесения. Якубовский знает этого человека и может на него положиться. Когда несколько месяцев назад он доложил Румянцеву, что на его участке границы, до этого спокойном, вдруг неожиданно оживились немцы, тот посмотрел ему прямо в глаза и спросил:

— Слушай, а ты, случайно, не преувеличиваешь?

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — спокойно ответил Якубовский, — но я уверен, что когда-то мы все же будем вынуждены скрестить оружие с фашистами. Моя обязанность — вовремя докладывать тебе обо всем, что происходит на границе, вот я и докладываю…

Полковник Якубовский был поляком. Его отец командовал эскадроном у Буденного, погиб в гражданскую войну, защищая Советскую власть. Якубовский-младший остался в России. Там, за границей, за кордоном, как тогда говорили, близких у него не было. Мать и сестра жили в Ленинграде, из дальних родственников он никого не знал. Но когда фашисты грабили и разоряли буржуазно-помещичью Польшу, которую он совсем не знал, когда гитлеровцы бесчинствовали в Варшаве, которую он никогда не видел, но представлял по теплым воспоминаниям своей матери, он чувствовал, как сжимается сердце. Ему не раз приходилось спорить с теми приятелями, которые разгром панской Польши воспринимали с удовлетворением. Правда, с Румянцевым никогда не доходило до споров по этому поводу. В день капитуляции Варшавы он сочувственно пожал Якубовскому руку:

— С мечом пришли, от меча и погибнут. А может, и тебе придется вернуться на родину!

«Видимо, и Румянцев, — подумал Якубовский, — убедился в неизбежности войны с гитлеровской Германией». Якубовский, выпускник Военной академии имени М. В. Фрунзе, был абсолютно убежден, что гитлеровская Германия может вероломно напасть на Советский Союз.

Он посмотрел на часы. Нужно было возвращаться к месту службы.

Румянцев поручил ему допросить того парня, Станислава Мочульского, который бежал из немецкого лагеря под Кенигсбергом с намерением перейти границу и сообщить советскому командованию о концентрации немецких войск и их готовности к нападению на Россию. Якубовский, находясь на границе, хорошо знал об этом. Этот задорный молодой парень заявил Якубовскому, что, если начнется война, он готов вступить в ряды советских войск и сражаться против общего врага.

— Кто знает, кто знает, — произнес Якубовский по-польски.

Паренек, услышав польскую речь, удивился, но вместе с тем и очень обрадовался:

— Пан офицер Советской Армии так свободно говорит по-польски?

— Да, — ответил Якубовский, — я поляк и офицер Советской Армии.

Покорил его тогда этот паренек своей горячностью, патриотизмом, отсутствием позерства и ложной бравады. Давая показания Якубовскому, он не скрывал, что побег на восток, поближе к русской границе, и переход на советскую сторону поначалу казался ему невозможным. Он решился на этот шаг только благодаря убеждениям и веской аргументации француза коммуниста Пьера, с которым он совершил побег и которого потерял в пути. Поляк и не пытался убеждать Якубовского, что он горячий сторонник советского строя. Он сказал, что политикой не интересуется, что единственное его стремление — бороться с немецко-фашистскими оккупантами, отомстить за смерть родных и близких, за разрушения, причиненные гитлеровцами его родине.

Парнишку поначалу держали под стражей. После пребывания в немецком лагере он выглядел изможденным, похудевшим, поэтому его теперь хорошо кормили.

Прежде чем доложить командованию данные, полученные от парня, их нужно было проверить. Это заняло около двух недель. Только сегодня утром было получено подтверждение, и паренька освободили из-под стражи. Было решено направить его вглубь России, но это могло погасить его стремление бороться с фашистами. А вот знание немецкого языка пригодилось бы и здесь, в армии. «Если Румянцев разрешит, оставлю парнишку у себя как переводчика», — подумал Якубовский, входя в подъезд здания, где расположился штаб.

Румянцев все еще был занят. Дежурный в его приемной никак не хотел пропускать Якубовского к начальнику штаба. Пообещал только доложить, что полковник Якубовский прибыл по его приказанию, однако через несколько минут сообщил, что начальник скоро примет полковника.

— Очень занят, — добавил дежурный доверительным тоном, — допрашивает какого-то пруссака.

Опершись о подоконник в коридоре, Якубовский, дымя сигаретой, размышлял о словах, сказанных дежурным офицером. Он не сказал, как обычно, что Румянцев допрашивает фрица. Он сказал — пруссака и этим словом выразил свое отношение к Германии, которая, по меньшей мере, в официальной переписке вот уже полтора года именуется как «дружественный сосед». «В эмоциональном высказывании офицера выражено глубокое чувство русского народа» — удовлетворенно подумал полковник и от неожиданности выронил сигарету. Из кабинета начальника в сопровождении конвоя вышел тот самый молодой поляк, перешедший границу, которого Якубовский допрашивал и только что оставил у себя в гарнизоне. Нет-нет, ошибиться он не мог! То же самое лицо, только по-другому одет.

«Что он здесь делает?» — подумал Якубовский, и тут Румянцев увидел его и жестом пригласил в кабинет. Якубовский заметил, что начальник как бы помолодел, движения его стали уверенными, быстрыми…

— Наконец-то, — сказал он, — что-то там тронулось! Может быть, в верхах, — бросил он мимолетный взгляд на портрет, висевший на стене, — поняли, что это не шутки… Привез что-нибудь новое? Как там обстановка на границе? Что немец?

— Сейчас доложу, — ответил Якубовский, который от удивления с трудом приходил в себя. — Только сначала скажи мне, как он оказался здесь? Еще утром, когда я выезжал из гарнизона, он был у меня.

— Кто? Ты о ком? — недоуменно спросил Румянцев.

— Брось притворяться! Тот, кто вышел из твоего кабинета, поляк Станислав Мочульский. Я хотел просить тебя, чтобы ты согласился оставить его у меня в качестве переводчика. Парень неплохо соображает, свободно говорит по-немецки и, конечно, по-польски.

— Кто? — Румянцев действительно ничего не понимал. Тогда Якубовский вкратце рассказал ему, как две недели назад разведчики задержали в пограничной зоне на болоте человека, который пробирался в сторону заставы. Его доставили в штаб. Задержанный сознался, что убежал из немецкого лагеря для иностранных рабочих под Кенигсбергом и решил пробираться на восток, чтобы перейти границу и сообщить советским властям о концентрации немецких войск в приграничной полосе и в глубине польской территории.

— Он изъявил желание вступить в ряды Советской Армии и бороться с оружием в руках против общего врага. Показания задержанного были проверены, и все подтвердилось, но я не имел времени, чтобы сегодня утром подробнее побеседовать с пареньком, и страшно удивился, когда только что увидел его выходящим из твоего кабинета.

— Ты ошибся, — спокойно ответил Румянцев. — Это был не поляк, а немец из Литвы, имя его — Ганс Клос.

Якубовского еще более удивило разъяснение начальника, а Румянцев весело рассмеялся и похлопал его по плечу:

— Сколько выпил с утра?

— Шутишь, — ответил Якубовский, — я видел его на расстоянии двух метров, когда он выходил из кабинета. А того, другого, допрашивал сам, лично. Я не мог ошибиться. Может быть, они близнецы, раз так похожи друг на друга?

— Единоутробные, — рассмеялся Румянцев. — Но в одном могу тебя заверить: имя этого немца — Ганс Клос. Мы подозреваем, даже располагаем некоторыми данными, что он агент абвера. Подтверждением этого может служить и то, что немецкое командование обратилось к нам с просьбой обменять этого фрица на девушку, которая в Белостоке работала на нас и была арестована гестапо. Видимо, нам придется это сделать, у нас нет против него конкретных улик. При допросе он был немногословен, осторожен, хотя кое-что рассказал о себе и своих родственниках.

— Говоришь, обменять его? — У Якубовского зародилась мысль, на первый взгляд абсурдная.

— Твой поляк действительно так похож на этого немца? — спросил Румянцев. — Это любопытно, весьма любопытно.

«Может быть, и он подумал о том же, угадал мои мысли», — мелькнуло у Якубовского.

Последующие слова Румянцева подтвердили это:

— Говоришь, свободно владеет немецким?

— Изучал немецкий в Гданьске. Родился, жил и воспитывался в Поморье, говорит по-немецки так же, как и по-польски.

— И хотел бы бороться с немцами, — рассмеялся Румянцев. — Ну что ж, позвони, чтобы его прислали ко мне, твоего патриота… Как его зовут, говоришь?

— Станислав Мочульский. И если их поставить рядом то не заметишь особой разницы. — Якубовский вытянулся по стойке «смирно», пристукнул каблуками: — Разрешите идти?

Уже давно никакое другое задание начальника не радовало Якубовского так, как это.

 

3

Узкий луч света от карманного фонарика на секунду задержался на одеяле, под которым вырисовывалась фигура спящего человека, свернувшегося калачиком.

«Спит, как ребенок», — подумал Якубовский и осветил его лицо.

Парень мгновенно вскочил, зажмурился от яркого света. Пришедший вместе с Якубовским мужчина с нескрываемым интересом смотрел на него.

— Имя? — резко прозвучал голос полковника.

— Ганс Клос.

— Год рождения? Место рождения? Родители?

— 5 октября 1921 года, Клайпеда… Отец — земский начальник, Герман Клос, мать — Эмилия фон Верскер…

Якубовский повернул выключатель, в комнате стало светло.

— Достаточно, — сказал он все еще стоявшему парню. — Как себя чувствуешь, Сташек? Надеюсь, не сердишься за этот внезапный визит?

— Ну что вы! — бодро ответил паренек. — Привыкаю. Здесь меня не балуют.

— Ты должен забыть, что когда-то был Станиславом Мочульским, — сказал мужчина, вошедший в комнату вместе с Якубовским. Это был заместитель начальника специальной школы, до войны — известный врач-психолог.

Учебный комбинат, как обычно называли эту школу, занимал небольшую территорию, но, если бы кто-то из немцев внезапно оказался здесь, он подумал бы, что попал в Германию. Все, кто находились в этой школе, ежедневно слушали лекции и доклады на немецком языке, изучали немецкие воинские уставы, армейские распорядки, таможенные правила и почтовые положения, готовясь к выполнению особых заданий командования Советской Армии. Никто из них не знал точно, когда и куда будет направлен, но их часто заставляли повторять заученные легенды, проверяли их реакцию и выдержку, обучали особым приемам, учили бесшумно подкрадываться и наносить удары. Все эти люди ненавидели врага, вероломно напавшего и стремящегося поставить на колени их родину. Они готовились к выполнению особого задания за линией фронта, в глубоком тылу противника. Конечно, не каждому из них удастся идеально преобразиться в немца, не каждый сможет перевоплотиться в другого человека так, как Сташек — в Ганса Клоса.

— Как там настоящий Клос? — спросил Сташек.

— Постепенно раскалывается. Уже многое рассказал. Не может понять, чего мы от него хотим… А ну-ка покажи свою шею, наверное, уже зажило? — поинтересовался Якубовский.

Сташек наклонил голову, и полковник осмотрел почти невидимый шрам ниже правого уха, потрогал пальцем. Советский хирург постарался сделать все возможное, чтобы безболезненно оставить на шее Сташека шрам. Такой же шрам был у Ганса Клоса — результат падения с лошади в детстве.

— В порядке, — отметил Якубовский. — Не отличишь от настоящего. А как со стрельбой из личного оружия?

— Хотите проверить? — выручил его заместитель начальника спецшколы.

— Как, сейчас, ночью? — удивился полковник.

— Наше стрельбище приспособлено к обучению в ночных условиях.

Они прошли во внутренний двор. За небольшим ручейком, через который был перекинут мостик, находилось стрельбище, окруженное двумя высокими земляными валами. Уже светало.

— Включить тебе освещение, Клос? — спросил заместитель начальника школы.

— Попытаюсь так, — ответил Сташек. Ему очень хотелось, чтобы проба удалась, но он понимал, что стрельба из пистолета будет для него нелегким делом.

Это была необычная стрельба — мишень устанавливалась неподвижно против стрелявшего. Стрельбище имело форму полукруга, по которому на расстоянии нескольких десятков сантиметров одна от другой были установлены мишени. За каждой мишенью находились сигнальные лампочки, которые на миг загорались и гасли. Загорались они по очереди, но в разное время. Задача состояла в том, чтобы вовремя поразить мишень, за которой вспыхивала лампочка, а таких огоньков в течение минуты загоралось девять, то есть столько, сколько было боевых патронов в пистолете.

Заместитель начальника школы вошел в будку, где находился пульт дистанционного управления сигнальными огнями. Блеснул огонек справа. Сташек мгновенно нажал курок и, сразу же повернувшись, механически выстрелил в другую светящуюся точку, с левой стороны, потом, почти не целясь, в три поочередно блеснувших огонька ближе к середине и снова в два с левой стороны. И когда он подумал, что это конец, блеснуло еще раз в середине. Прозвучал последний выстрел. Все подошли к мишеням. Три десятки, пять — на границе семерки и восьмерки, и один выстрел поразил пятерку.

— Не расстраивайся, Клос. — Мочульский почувствовал прикосновение руки заместителя начальника. — Я преподнес тебе небольшой сюрприз: экзамен длился всего полминуты, за это время ты уложил бы девять фрицев… Не выпьете ли стаканчик крепкого чая? — обратился он к Якубовскому. — А потом поезжайте с миром. У Клоса все в порядке.

— Да, время не ждет, — сказал полковник. — Через час мы должны быть на аэродроме. Нас там ждут. Еще денька два, — взглянул он на Клоса, — будешь приглядываться к своему двойнику. Теперь поговорим о семье, родственниках… Ты выучил все то, что я тебе написал?

— Да, — усмехнулся Сташек. — Тетушка Хильда, сестра моей матери, имеет трех дочерей: самая красивая — Эдит, в которую я был влюблен, когда мне было только пятнадцать лет. Если хотите, расскажу и о дяде Хельмуте… А может быть, перечислить все болезни, которыми страдала тетушка Хильда? Самый серьезный ее недуг — хронический ревматизм…

— Если бы ты знал, как все это важно, — сказал Якубовский. — Роль, которую мы предназначили тебе, не имеет прецедента. Я, во всяком случае, о подобном не слышал. — Полковник внимательно посмотрел на Сташека, который после того как его остригли немного короче, был неотличим от настоящего Ганса Клоса.

— А что потом? — спросил Сташек.

Занятый своими мыслями, Якубовский не ответил. Он шел вперед. Его беспокоило, как этот паренек, перевоплотившись в совершенно другого человека, будет держаться там, за линией фронта, в глубоком тылу врага, где не будет заместителя начальника училища, не будет Якубовского, не будет вообще кого-нибудь, кто мог бы в случае необходимости оказать этому двадцатидвухлетнему парню помощь или дать нужный совет, когда он останется в одиночестве, окруженный врагами, где секундное промедление может повлечь за собой провал и гибель этого парня. Не ошибся ли он, полковник Якубовский, доверив этому юноше такое ответственное задание? Не совершил ли непоправимой ошибки? Нет этого не может быть. Якубовский не мог ошибиться…

— Я ручаюсь за него головой, — сказал он тогда Румянцеву, а потом повторил это и в Москве, где представлял свой «сумасбродный», как назвал его один из генералов, план.

Полковник Якубовский остановился, поджидая Сташека:

— Может быть, Ганса Клоса не заинтересует то, что я хочу сейчас сказать, а поэтому позволяю тебе еще минуту, в последний раз перед началом работы, побыть Станиславом Мочульским… В Лондоне закончились переговоры посла СССР Майского с премьером Сикорским. С Польшей установлены дипломатические отношения. У нас будет сформирована польская армия, а Сикорский встретится в Москве со Сталиным.

— Вы не забыли о своем обещании?

— Нет, думаю, мы еще встретимся, — сказал Якубовский. (Он обещал Сташеку, что, когда будет сформирована польская армия, направит его в распоряжение командования этой армии.)

— Не совсем вас понял, — сказал Сташек.

— Если будет сформировано Войско Польское, то потребуются опытные, образованные офицеры. Если командование позволит…

Через три дня они прощались в небольшом белорусском городке. Слышна была артиллерийская канонада, чувствовалось дыхание фронта. Немецкая куртка жала Сташеку под мышками. Он был немного шире в плечах, чем его двойник.

Они снова вернулись к недавно прерванному разговору.

— Очень хотелось, чтобы вы увидели Варшаву, — сказал Сташек.

— Мне тоже, — ответил Якубовский.

Они расцеловались, и Якубовский еще раз напомнил:

— Итак, ты Ганс Клос, «J-23»… Не спеши, не нервничай, делай все спокойно, рассудительно. Явки тебе известны, в случае необходимости мы свяжемся с тобой. Будь осмотрительным, не предпринимай опрометчивых шагов, даже если приступишь к выполнению задания позже установленного срока. Ориентируйся по обстановке. Продержись хоть полгода. За это время положение на фронте изменится, должно измениться! — воскликнул полковник уверенно.

— А может быть не полгода? — ответил Сташек. — Хотелось бы задержаться там на год. Я многое мог бы сделать, чтобы фрицы помнили обо мне…

— Не торопись, помечтать еще успеешь, — по-отечески тепло проговорил Якубовский. Он посмотрел на часы: — Время уже вышло. Самое позднее в полночь наши войска оставят этот городок. С этой минуты ты должен полагаться только на себя. — Полковник закрыл дверцу машины, опустил стекло и тихо промолвил: — Надеюсь, что ты еще покажешь мне Варшаву!

Оставшись один, Сташек отчетливо вспомнил, как полковник Якубовский неоднократно повторял ему: «Итак, ты Ганс Клос… С этой минуты ты будешь один… Помни, ты теперь немец, Ганс Клос…»

 

4

Клос припомнил их последний разговор через десять месяцев, когда шел по центральной улице небольшого города в сторону немецкой комендатуры. Припомнил, может быть потому, что этот городок был очень похож на тот в Белоруссии, где он в последний раз виделся с Якубовским. Такие же низенькие, побеленные хатки, среди которых кое-где выделялись трехэтажные дома… Проезжая дорога вымощена булыжником… По придорожной канаве стекает мутная вода…

Он по-армейски ответил на приветствие проходившего мимо солдата, который, увидев щегольски одетого, словно с витрины, офицера, вытянулся по стойке «смирно», оправляя на ходу солдатский мундир.

— Ганс! — послышался голос за его спиной.

Клос обернулся. По ступенькам лестницы самого высокого в этом городке дома, в котором прежде располагались органы местной власти, а теперь разместился прифронтовой немецкий госпиталь, торопливо спускалась Марта Бехер. Он с удовольствием отметил, что у Марты стройные ноги. Сапожки с короткими голенищами подчеркивали их красоту и изящество. И вообще вся ее фигурка выглядела очень грациозной. Клос поцеловал девушку в холодную щечку:

— Добрый день, Марта, рад тебя видеть. Встретимся вечером, согласна? Я буду в казино.

— Договорились, Ганс, — улыбнулась она. — Может, ты зайдешь за мной?

— Ты же знаешь, что я сделаю это с удовольствием, если у меня будет хоть немного времени…

— Постарайся, прошу тебя, — прервала она его. — Я тороплюсь. Снова привезли раненых.

Когда она побежала в госпиталь, Клос подумал, что вряд ли он найдет время вечером, чтобы зайти за ней. Во-первых, штаб; во-вторых, если удастся раздобыть что-нибудь интересное, он навестит портного Воробина, чтобы пришить специально оторванную им, Клосом, пуговицу кителя. Пока портной будет ее пришивать, Клос должен успеть передать Яцеку или Ирене информацию, которую те переправят дальше по условленным каналам. Он вспомнил также, что необходимо выяснить в штабе, не запеленговали ли немцы радиостанцию. В случае опасности следует переменить волну, время и место передачи. Правда, до сих пор все было в порядке. Более двух месяцев радиостанция работала исправно, его информация передавалась в Центр регулярно, немцы не могли напасть на ее след.

«Все идет удивительно легко. Наверное, я родился в рубашке», — подумал Клос. Он полагал, что его будут долго проверять, выдерживать и только потом доверят ответственное задание. Однако все получилось иначе.

История Ганса Клоса, молодого немца из Литвы, который значился в списках заграничных агентов абвера, не возбуждала подозрений. Его рассказ о том, как он вырвался из лап большевиков, звучал вполне достоверно. Очная ставка с майором Хубертом, который неоднократно встречался с Гансом Клосом в Клайпеде, а потом в Вильно, уже после вступления туда русских, закончилась благополучно.

Станислав Мочульский не раз мысленно благодарил Якубовского, который заставил его внимательно изучить фотографии различных людей, некогда окружавших настоящего Ганса Клоса, запомнить их лица, особые приметы. Эти фотографии были своевременно добыты советской разведкой и очень пригодились ему здесь, в тылу врага.

Еще в течение двух месяцев после зачисления слушателем офицерской школы абвера, куда Клос был направлен немецким командованием как знающий русский и польский языки и советскую проблематику, он находился под наблюдением.

В этих условиях трудно было добывать ценную информацию. На учебу в школу абвера он был направлен еще и потому, что его двойник, Ганс Клос, окончил подпольное немецкое юнкерское училище в Клайпеде еще во времена буржуазной Литвы, а также потому, что Восточный фронт требовал все больше офицерских кадров. После шестимесячного обучения лейтенанта Клоса направили для дальнейшего прохождения службы в качестве офицера абвера при штабе дивизии.

Спустя пять дней после прибытия к месту службы Клос, проходя мимо сожженной церквушки, встретил молодую женщину в бурках, которая назвала пароль. Пораженный быстротой, с какой советская разведка разыскала его и приказала установить контакт с портным Воробиным, Клос ответил ей. Вскоре он пришел к портному с первым донесением: сообщил о количестве раненых и убитых немцев в недавних боях на ближайшем участке фронта. Информацию эту он получил от Марты, с которой недавно познакомился. Марта работала в госпитале, туда с каждым днем поступало все больше раненых с фронта. Начальник госпиталя и другие офицеры дивизии, пытавшиеся добиться благосклонности Марты Бехер, с ревностью относились к Клосу. И сам Клос был удивлен, как быстро Марта привязалась к нему, даже отдала ему свой ключ. Во всяком случае, за полученную информацию он был ей благодарен.

Войдя в здание школы, где размещался штаб, он доложил о прибытии седовласому командиру танковой дивизии полковнику Хельмуту фон Зангеру.

— Как всегда, пунктуален, — одобрительно заметил полковник. — Это большое достоинство молодого офицера, — обратился он к располневшему начальнику штаба, который рисовал на разложенной перед ним карте какие-то стрелки, используя попеременно то красный, то синий карандаш.

Тот кивнул, а оберштурмфюрер Штедке, черный мундир которого назойливо выделялся на фоне зелени других офицерских мундиров, иронично усмехнулся.

— Итак, мы собрались в полном составе, — сказал фон Зангер, — можем начать. Садитесь, пожалуйста, господа офицеры. — Он развернул перед ними карту, услужливо поданную начальником штаба.

Девять голов склонились над ней.

— Наше наступление, — полковник провел карандашом по линии, нанесенной на карту начальником штаба, — начнем здесь, в районе села Каменка. Разведкой установлено, что в этом месте мы можем встретить лишь слабое сопротивление противника. В связи с этим перед нами стоит задача всеми силами дивизии нанести внезапный удар, прорвать большевистскую оборону и уничтожить укрепления на узком участке фронта. Танковый прорыв должен быть не менее двадцати — двадцати пяти километров в глубину обороны противника с задачей закрепиться в районе местечка Шепельниково. Там мы совершаем маневр, меняем направление марша под прямым углом, поворачивая на север. Затем, через пятнадцать — двадцать километров, соединяемся с 33-й танковой дивизией. Таким образом, в течение восьми — десяти часов прорываем фронт противника на расстоянии не менее сорока километров. Используя замешательство и дезорганизацию противника, подтягиваем резервы, наносим второй удар и захватываем обширный плацдарм для дальнейшего наступления… Залог успеха нашей операции — внезапность наступления. Помните, господа, что сейчас сорок второй год — это не лето прошлого года. Большевики сумели оправиться, подтянули свежие силы и пытаются создать крепкую оборону линии реки Каменицы. Только внезапный, массированный танковый удар по обороне противника может принести успех нашей операции и позволит выполнить задачу, поставленную перед нами командованием корпуса. Все ли ясно, господа офицеры? Есть ли вопросы? — Полковник снял очки, протер их лоскутком замши, блуждая тусклым взглядом близорукого человека по лицам своих офицеров.

Лейтенант Клос мог бы задать вопрос полковнику фон Зангеру, но не имел права рисковать. Хотелось бы знать точное время начала наступления, но и без того полученная информация была весьма ценной. К счастью, командир третьего полка выручил Клоса, задав полковнику этот вопрос. Он попросил уточнить время запланированного наступления. Дело в том, что значительная часть противотанковых орудий его полка находилась на профилактическом осмотре, который предполагалось закончить только завтра.

— Успеете, — успокоил его начальник штаба. — Время удара определено командованием: послезавтра, в четыре тридцать. Командиры пехотных частей получат в свое время запечатанные конверты, которые должны будут вскрыть в полночь перед наступлением. Перегруппировка войск закончится за три-четыре часа до рассвета, чтобы обеспечить полную внезапность удара.

— Еще есть вопросы? — спросил полковник. — Тогда все, если говорить об оперативных планах. А теперь оберштурмфюрер Штедке проинформирует вас о мерах по обеспечению безопасности в нашем тылу.

Штедке медленно приподнялся с кресла:

— Сегодня я отдал распоряжение, касающееся обязательного выезда местной молодежи на работу в Германию. В этих целях они должны немедленно явиться в комендатуру. Мы не рассчитываем, что многие явятся добровольно, поэтому завтра же будут приняты меры, чтобы найти добровольцев. И мы найдем их, даже если они укроются в мышиных норах…

Полковник фон Зангер зевнул, демонстративно закрывая рот ладонью. Клос встретился с ним взглядом. У полковника было скучное выражение лица, видимо, ему изрядно надоела пустая болтовня оберштурмфюрера Штедке.

 

5

Клос, вытянувшись, удобно устроился на диване, над которым висел коврик с кисточками, и подумал: как мало нужно, чтобы превратить эту простую комнату в настоящее мещанское гнездышко. Этот ужасный коврик, нелепая старомодная этажерка на тоненьких ножках с одной-единственной книжонкой «Майн кампф». (Другую книгу — «Справочник фронтового врача», которую Клос только что просмотрел, он положил под голову.) На верхней полке этажерки красовались семь фарфоровых слоников, из которых самый маленький был размером с палец, а самого большого Клос не смог бы даже поместить на ладони.

Неужели Марта возит все это с собой? Ее нередко перебрасывают с одного места на другое, она разделяет нелегкую судьбу фронтовых офицеров, и перевозка всего этого уродливого скарба была бы просто абсурдом.

Посмотрев на висевший на стене старомодный телефонный аппарат с ручкой, Клос подумал: странно, почему еще нет звонка, ведь он оставил номер домашнего телефона Марты Бехер дежурному унтер-офицеру штаба. Он пришел сюда, уверенный, что не застанет Марту дома. Она еще не возвращалась после ночного дежурства в госпитале.

Проходя мимо дома с облупленной штукатуркой, в котором размещался прифронтовой госпиталь, Клос увидел подъезжавшие один за другим грузовики. Из них выносили раненых солдат и офицеров вермахта. Он знал, что Марта теперь возвратится домой не скоро, он сам своей информацией в Центр о запланированном немцами наступлении прибавил ей работы в госпитале. Клос решил воспользоваться ключом, который дала ему Марта. Хотелось немного побыть одному, вытянуться на ее пусть уродливом, но достаточно удобном диване и проанализировать последние события.

«Могло, например, быть так. — Клос усмехнулся, посмотрев на портрет спесивого фюрера, висевший на стене. — Разжиревший начальник штаба дивизии сидит в бункере на переднем крае. Ему нельзя отказать в отваге. Он не принадлежит к тем штабистам, которые издалека наблюдают за развитием разработанных ими боевых операций. У него грузная, тяжелая фигура, но это не мешает ему появляться в опасных местах, поближе к передовой. Ему всегда везет. С самого начала войны его даже не поцарапало. Итак, он сидит в этом бункере, жует погасшую сигару, прислушивается к лязгу танков, занимающих исходные позиции и медленно передвигающихся без освещения. Начальник штаба пристально смотрит на полевой телефон: он лихорадочно ожидает донесения об окончании концентрации дивизии».

И вот точно в три пятьдесят пять (Клос, как и начальник штаба, посматривал на быстро бегущую секундную стрелку часов и уснул на рассвете) зазвонил наконец телефон в бункере и начальнику штаба доложили о полной готовности к наступлению и о том, что на стороне противника не замечено никакого движения. Он так и не закончил этого разговора. Его оглушила артиллерийская канонада, и он, взбесившись от злости, начал кричать в телефонную трубку, что прикажет расстрелять идиота, который без приказа преждевременно открыл огонь, но, когда ему доложили, что это русские начали наступление и залпы советской артиллерии и танков нанесли внезапные тяжелые удары по сконцентрированным немецким танковым войскам, застигнутым врасплох, он перестал ругаться, пораженный, как и остальные, этой неожиданностью.

Было ли все это так? Этого Клос никогда не узнает. Толстый начальник штаба уже больше никогда не побывает на переднем крае обороны. О его гибели Клос узнал утром. Одно было ясно: неожиданные удары советских войск полностью дезорганизовали немецкое командование, нанесли гитлеровцам значительные потери в живой силе и технике и позволили советским войскам продвинуться на несколько километров вперед за линию обороны немцев.

Разработанный где-то свыше, в штабе корпуса или армии, план, поставивший перед танковой дивизией полковника фон Зангера боевую задачу прорвать фронт и углубиться в оборону противника, выйти на оперативный простор, чтобы соединиться с 33-й дивизией в южном направлении, был полностью сорван. Гитлеровскому командованию не удалось загнать русских в котел. И больше того, немцы сами оказались в окружении.

О поражении немецких войск на этом участке фронта сразу стало известно не только командованию, но и многим солдатам и офицерам вермахта. А горечь поражения помнится долго, ведь многие из солдат заплатили жизнью за авантюру своего любимого фюрера и командования.

Требовалось немало времени, чтобы залечить раны, восполнить потери, поднять моральный дух войск. В таких случаях, как правило, назначают следствие, ищут виновных. Но кто мог подозревать Ганса Клоса в том, что именно он передал советскому командованию информацию о точном времени и месте немецкого наступления? И кто мог представить, что Ганс Клос будет одним из тех, кому поручат вести следствие по этому делу? А сам Клос предвидел это, потому и оставил номер телефона дежурному штаба, зная, что командир дивизии полковник фон Зангер обязательно начнет с ним разговор об этом. Клос, тщательно проанализировав прошедшие события, приготовился к беседе с ним. Он намеревался высказать полковнику свое предположение, что причиной поражения дивизии могла быть утечка секретной информации о запланированном наступлении в штабе корпуса или армии… Конечно, господин полковник не может и мысли допустить, что кто-то из его офицеров оказался предателем…

— Не предателем, предательство я исключаю, — сказал фон Зангер двумя часами позже, когда Клос с оберштурмфюрером Штедке стояли вытянувшись перед командиром дивизии.

Клос был удивлен спокойствием фон Зангера и его умением владеть собой. Он ожидал, что полковник побелеет от гнева, начнет стучать кулаком по столу, однако фон Зангер, как всегда, был холоден, спокоен, уравновешен.

— Предательство в моей дивизии исключаю, — повторил он, — но болтливость допускаю.

— Извините, господин полковник, — воспользовался Штедке минутной паузой, — но я не могу исключить предательства.

Полковник снял очки, не спеша протер стекла замшей, заморгал ресницами.

— Даю вам, оберштурмфюрер, возможность лично найти и выявить предателя. И пока я не буду иметь доказательств, что среди моих офицеров оказался человек, который передал противнику такую важную информацию, позвольте мне, господин Штедке, остаться при своем мнении. Жаль, что этот случай наложил позорное пятно на нашу дивизию. И смыть этот позор мы сможем только в боях с врагом, только успешным результатом следующей операции. Я должен иметь гарантию, что в нашей дивизии ничего подобного больше не случится. В офицерском казино работают русские девушки, это правда? А может быть, кто-нибудь из господ офицеров, — брезгливо скривился фон Зангер, — находится в интимных отношениях с этими иностранками? Одного слова, неосторожно сказанного при них, могло быть достаточно. С сегодняшнего дня в офицерском казино должны работать только немки. Нельзя забывать, что большевистские агенты работают где-то поблизости, и работают активно! — Полковник надел очки и окинул офицеров пристальным взглядом.

— Нам известно об этом, господин полковник. Мы даже знаем, что в нашем городке или в его окрестностях действует радиопередатчик русской разведки. Мои люди сумели перехватить донесение, переданное по рации через пять часов, обращаю ваше внимание, господин полковник, — язвительно подчеркнул Штедке, — через пять часов после совещания в вашем кабинете. Нам пока не удалось расшифровать его, но это вопрос времени. К сожалению, к нам еще не прибыли более мощные радиопеленгаторы. Без них мы только по чистой случайности можем обнаружить вражескую рацию. По возможности я постараюсь создать такую ситуацию: с утра мои люди перетрясут каждый дом в этом проклятом городке. Выкурим вражеских агентов из их убежища и заставим выйти на простор, тогда будет легче их схватить.

— Прошу вас, господин оберштурмфюрер, исправно докладывать мне обо всем. Вместе с тем мы не можем исключить и той возможности, о которой упоминал здесь лейтенант Клос: утечка информации могла произойти и в вышестоящих инстанциях. И тем не менее необходимо начать расследование в своем доме. Господин лейтенант, — обратился полковник к Клосу, — вы еще молодой офицер, не имеете пока достаточно практического опыта. Думаю, что в расследовании этого дела вы должны участвовать под руководством оберштурмфюрера Штедке, более опытного офицера.

— Слушаюсь! — браво ответил Клос. — Полагаю, что многому научусь у оберштурмфюрера. — Он заметил гримасу Штедке и разозлился на себя, что не сумел разгадать, была ли это самодовольная усмешка амбициозного эсэсовца или ироническая ухмылка.

Вскоре Клос смог убедиться, что Штедке начал действовать. Как только офицеры вышли из здания штаба дивизии, они увидели, что люди оберштурмфюрера вывели трех мужчин и двух женщин с заложенными за затылок руками из небольшого домика, побеленного известью.

Клос подумал о явке в мастерской портного Воробина, где укрылись Яцек и Ирена. Они должны немедленно уйти оттуда и подальше спрятать передатчик. Но как их предупредить?

Он свернул направо. Здесь тоже люди Штедке вместе с жандармами рыскали по домам. Задерживали на улице прохожих, старательно обыскивали их, проверяли документы, заглядывали в сумки. Какая-то старушка, плача, ползала по земле и собирала картофель, который высыпал из ее сумки долговязый, прыщавый жандарм; несколько мужчин — молодые, здоровые парни, которые, видимо, и были «добровольцами» для выезда на работу в Германию, — с поднятыми руками стояли лицом к стене.

Клос вспомнил судоверфь, лагерь под Кенигсбергом и француза Пьера, которого никогда больше не увидит. С каким удовольствием он поговорил бы сейчас с Пьером, поблагодарил за добрые советы! Где он теперь? Сумел ли пробраться в Россию? А может, тот случай, когда им не удалось встретиться на станции, был счастливым и помог ему избежать ареста и примкнуть к антифашистскому подполью, чтобы бороться против общего врага?

Клос спешил навестить портного Воробина. Он рывком оторвал от плаща пуговицу, чтобы иметь повод для такого визита, свернул в боковую и заметил Ирену, согнувшуюся под тяжестью чемодана. Клос оцепенел от неожиданности. Ирена шла, не подозревая, что могла наткнуться на жандармов и попасть в облаву. Он подбежал к ней, когда до угла улицы ей оставалось пройти несколько шагов. Подхватив Ирену под руку, он взял чемодан и подал ей знак молчать.

Ирена сразу же поняла, что еще немного — и ей не избежать опасности.

Задержанных около стены дома становилось все больше, среди них были молодые парни и девушки. А старая женщина все еще ползала по земле и собирала разбросанный картофель, натыкаясь на черные сапоги стоявших жандармов и эсэсовцев.

Когда миновали опасное место, Клос спросил девушку, глядя куда-то поверх ее головы:

— Почему ты вышла из мастерской без приказа?

— Жандармы начали обыскивать дома на нашей улице, — ответила Ирена шепотом. — Яцек забрал шифры и ушел огородами. Мы решили, что так будет лучше. А мне, как женщине, легче прошмыгнуть с чемоданом по улице. Они хватают парней для отправки на работы в Германию.

— Не только парней, — буркнул Клос. — На явке портного все ликвидировано?

— Да. Даже разрядили аккумулятор. Воробин хорошенько его спрячет. Они с женой старые люди, их, может быть, не тронут.

Пронзительно воя, пронеслась мимо санитарная машина с большим красным крестом. Именно в этот момент они сворачивали в подъезд полуразрушенного дома. В окошке на чердаке виднелась белая занавеска. Сразу заметив ее, оба с облегчением вздохнули.

— Яцек добрался благополучно. Слава богу, все в порядке, — сказала девушка. — Это надежное укрытие. Там, на чердаке, за старым гардеробом, имеется скрытый ход на крышу соседнего дома, а оттуда через подвал можно уйти к реке. Пока не закончится облава, будем сидеть здесь.

— Мне это место не очень подходит, — сказал Клос. — Здесь нет портного, к которому я мог бы зайти, чтобы пришить пуговицу или сдать в ремонт одежду. В данный момент я не располагаю важной информацией для Центра, передайте только, что операция прошла удачно. Более трехсот убитых, около тысячи раненых, нанесен большой ущерб военной технике и оборонительным сооружениям противника. Передать по рации можете смело, немцы пока что не имеют мощного радиопеленгатора. Если будет что-то новое и интересное, сообщу, ждите и будьте осторожны.

На прощание он махнул девушке рукой и почувствовал, как спадает нервное напряжение. Теперь он был спокоен за судьбу своих товарищей и радиостанции.

Но Клос не знал и не мог знать, что в санитарной машине, которая только что промчалась мимо них, рядом с шофером сидела доктор Марта Бехер, которая заметила его как раз в тот момент, когда он, поворачивая к полуразрушенному дому, говорил что-то своей спутнице, близко наклонившись к ее лицу.

 

6

Полковник фон Зангер оторвал взгляд от разложенных перед ним донесений, закурил папиросу, подвинул пачку оберштурмфюреру Штедке и спросил, обдавая его ароматным дымом:

— Что вы намерены сообщить мне, господин оберштурмфюрер?

— Я хотел, господин полковник, доложить вам, что специальная акция подходит к концу. Триста шестьдесят «добровольцев» уже можно отправлять на работы в Германию. Это крепкие, здоровые парни и девушки.

— Повсюду пахнет дымом и гарью. Создается впечатление, будто ваши люди сожгли все дома этого городка…

— Вы знаете, господин полковник, когда лес рубят…

— Откровенно говоря, — перебил его фон Зангер, — я не убежден, что это наилучший способ привлечь на свою сторону местных жителей и добиться спокойствия в нашем тылу. Вы схватили триста шестьдесят молодых парней и девушек, но наверняка столько же скрылось от вас. Все они уйдут в лес и укрепят силы партизан. А что такое партизаны, мы уже испытали на своей шкуре.

— Я имею строгое предписание, — скривился Штедке с сожалением. — Рейхсфюрер Гиммлер и наивысшие интересы Германии…

— Знаю, знаю, — прервал его полковник, — не нужно меня убеждать. — Самоуверенность этого нагловатого эсэсовца действовала ему на нервы. Он не терпел оберштурмфюрера Штедке, хотя тщательно скрывал это. — Как идет следствие по нашему делу?

— Мой старший начальник из штаба армии утверждает, что утечка информации о готовящемся наступлении могла произойти только в нашей дивизии.

— Жаль, — процедил сквозь зубы полковник. — Что ж, если это так, вы с Клосом тем более должны стараться найти этого болтуна.

— Господин полковник постоянно говорит о болтуне, как будто бы это только шалость или неосторожность какого-то нашего офицера.

— Я уже неоднократно вам говорил, господин Штедке, — полковник не скрывал своего раздражения, — что не могу подозревать ни одного из офицеров моей дивизии, не имея конкретных доказательств.

— Вы, господин полковник, в более выгодном положении. Я же обязан подозревать всех.

— И меня тоже?

— Штурмбаннфюрер Мюллер приказал мне исключить из числа подозреваемых господина полковника фон Зангера.

— Что?! — воскликнул полковник. Он медленно поднялся с кресла, дрожащей рукой снял очки. — Вы хотите сказать, господин Штедке, что сомневались во мне и запросили мнение своего начальника? Как вы смели? Вы, господин оберштурмфюрер, видимо, забыли, что я командир дивизии и вы обязаны обо всем докладывать мне.

— Прошу прощения, господин полковник, — процедили Штедке, хотя в голосе его не чувствовалось раскаяния. — Вы сами напомнили о себе, иначе бы я не посмел…

— Хватит! — прервал его полковник. — Мне нужны конкретные результаты, а не ваши предположения.

— Имеются две возможности получить эти результаты, — сказал Штедке. — Во время обыска в одном из домов Заречья у какого-то старого портного был найден разряженный аккумулятор. Жандарм, который обнаружил его, не придал этому значения, хотя вытряс все перья из подушек и перин. Мы оставили стариков в покое, но держим этот дом под наблюдением — либо портной сам возвратит аккумулятор владельцу, либо кто-то за ним придет. Аккумулятором пользовались недавно. Это верный путь к вражеской агентуре. Скорее всего, радиостанция, которую мы ищем, передала информацию о готовящемся наступлении и помогла противнику сорвать его. Мы выбьем из них признание, от кого они получили эти сведения.

— Но я хотел бы просить господина полковника о помощи, так как следствие может затянуться. А конкретнее, я хотел бы, чтобы полковник собрал в ближайшие дни, а если это возможно, то даже сегодня на совещание тех же офицеров, что и в тот день, перед наступлением.

— Это невозможно, — сказал полковник, подумав о своем погибшем начальнике штаба, вместо которого еще никого не прислали. Командир дивизии не любил вокруг себя новых лиц.

— Начальник штаба также исключен из числа подозреваемых. Но если предатель находится среди остальных офицеров, то на совещании необходимо сообщить какие-то, разумеется ложные, сведения, касающиеся нашего нового наступления, и вражеская радиостанция снова заговорит. Если этого не случится, то вы, господин полковник, будете правы: среди наших коллег офицеров действительно нет предателя.

— Я убежден в этом, — проговорил полковник. — Хорошо, такое совещание состоится… Как вам, господин оберштурмфюрер, работается с лейтенантом Клосом?

— Если говорить откровенно, то я не слишком высокого мнения об офицерах абвера. Но Клос способный, мыслящий, старательный офицер.

— Вы ошибаетесь, господин Штедке, в отношении офицеров абвера, — возразил полковник. — Я верю в них. И буду верить до тех пор, пока вы не убедите меня в том, что ваши люди из СД могут делать что-то полезное, кроме поджогов синагог, грабежа магазинов и грубого обыска в домах. — Он с нескрываемым удовольствием смотрел на исказившееся гримасой лицо Штедке. Полковник так хотел насолить ему, вывести из терпения. Этот мерзавец осмелился усомниться в его преданности Германии и запросил мнение своего начальника о нем, полковнике вермахта, сыне майора и внуке генерала еще кайзеровской Германии!

— Хайль Гитлер! — хмуро проговорил Штедке, и его слова прозвучали как угроза.

 

7

В этот вечер Марта была в плохом настроении. Она сердито отмахнулась, когда Клос хотел взять ее за руку.

— Что с тобой, дорогая? — спросил он как можно мягче, но она не ответила.

Разговор никак не клеился. Клос начал что-то ей говорить, но она вдруг перебила его:

— Ты действительно был занят по службе? Штедке ничего не сообщил мне об этом.

В тот день, сказать по правде, Клос не был в штабе. Не ходил он и на явку в полуразрушенный дом, где укрылась Ирена с Яцеком. А встречу с Мартой в этот вечер он представлял себе иначе. Необычное ее настроение насторожило и обеспокоило его. Он был удивлен тем, что оберштурмфюрер Штедке говорил о нем с Мартой. Что бы это могло значить?

— Интересуешься у Штедке моими служебными делами, — сказал он спокойно. — Не лучше ли было спросить об этом меня?

— Штедке пришел сегодня в госпиталь и первый начал разговор…

— Допрашивал?

— Можешь это и так назвать. Я считаю себя обязанной оказывать посильную помощь офицеру службы безопасности. Он спрашивал, не замечала ли я чего-нибудь подозрительного в поведении…

— В моем поведении? — Клос постарался придать своему голосу шутливый тон.

— Не только. Он спрашивал вообще обо всех. А почему он должен интересоваться только тобой?

«Может быть, плохое настроение Марты вызвано именно этим допросом? — подумал Клос. — Значит, Штедке все-таки расспрашивал обо мне. И приказал ей молчать. Не подозревает ли оберштурмфюрер меня?» Клос попытался представить себе, могло ли что-либо в его работе насторожить офицера СД с вечно искривленным усмешкой лицом. Ничего серьезного, что могло бы заинтересовать Штедке, Клос не мог придумать. Ну а если допустить, что Штедке действительно расспрашивал обо всех? Тогда это подтверждало предположение Клоса, что внезапно проведенное у полковника фон Зангера совещание, на котором недоставало только одного убитого начальника штаба, было ловушкой, предназначенной для офицеров, которые ранее получили информацию о готовящемся наступлении.

На кого же конкретно был поставлен этот капкан? Может быть, на него, Клоса? А если Штедке идет на ощупь, то что ему уже удалось пронюхать? Ясно одно: в ближайшие дни Клосу нельзя появляться на явке в полуразрушенном доме, где укрылись его товарищи с радиостанцией.

— Я ничего не сказала оберштурмфюреру о своих подозрениях, — продолжала Марта.

— О каких подозрениях? Что ты имеешь в виду?

— Не прикидывайся. Ты знаешь, о чем я говорю. Я видела тебя с ней. Кто эта девушка?

— Какая девушка? — сделал он удивленное лицо, хотя отлично понял, о ком идет речь. «Где она могла увидеть меня с Иреной?» — лихорадочно подумал он и оцепенел от ужаса. Вспомнил, как, пронзительно воя, промчалась санитарная машина, когда он и Ирена сворачивали в сторону полуразрушенного дома.

— Если ты хочешь расстаться со мной, — с горечью произнесла Марта, — то пожалуйста! Я не люблю, когда меня обманывают!.. Так что за девушка была с тобой?

— А-а, вспомнил! — ответил он со смехом, как будто только что понял, о чем она говорит. — Ты имеешь в виду ту девушку, которой я помог поднести тяжелый чемодан? Но я видел ее первый раз в жизни.

— Ты всегда помогаешь подносить чемоданы незнакомым молодым женщинам?

— Мне ее стало жалко. Чемодан действительно был очень тяжелым.

— Кто она?

— Я же сказал тебе, что не знаю ее.

— Она красивая.

— Ты намного красивее. — Он нежно обнял Марту и притянул к себе. — Слушай, глупышка, — Клос придал голосу добродушный тон, — для меня не существует других женщин, кроме Марты Бехер. — И это была правда. Он даже не заметил, красива ли Ирена, потому что видел в ней лишь товарища по боевой работе.

— О, Ганс! — с облегчением прошептала Марта. — Я ждала этого признания, хотела услышать, что я для тебя единственная женщина… А знаешь, оберштурмфюрер Штедке не любит тебя, — сказал она немного погодя. — А тебе известно, почему он не любит тебя? Он злится, что я выбрала тебя, а не его.

— Спасибо, дорогая, — сказал Клос и тут же подумал, что именно такое отношение оберштурмфюрера Штедке к нему очень беспокоит и настораживает его.

Возвращаясь от Марты, Клос думал об оберштурмфюрере. Если связать визит Штедке в госпиталь с тем, что оберштурмфюрер недолюбливает его, Клоса, то есть над чем призадуматься.

Клос вздрогнул от неожиданности. То, что он увидел, поразило его. Прижимаясь к стенам домов, пугливо озираясь, по улице шла женщина в клетчатом платке. Клос знал ее — это была жена портного Воробина. Но не это взволновало его. Он заметил то, чего не видела женщина, — слежку. Тщедушный шпик в надвинутой на глаза кепке был известен Клосу как один из людей оберштурмфюрера Штедке. Что жена портного несет в сумке? Продукты для Ирены, своей внучки? Если судить по внешнему виду и весу сумки, в ней мог быть тот самый аккумулятор от радиостанции, который был припрятан в мастерской портного.

Клос услышал за спиной скрежет тормозов санитарной машины и повернулся.

— Марта? — он не мог скрыть удивления, ведь она должна быть дома.

— Привезли много раненых с фронта. Садись, подвезу.

Клос сел, подумав, что машиной быстрее доберется до цели. Нужно срочно предупредить Яцека и Ирену. Что за беспечность — послать старую женщину на явку?!

— О чем задумался, Ганс?

— Немного устал.

— Я тоже. — Марта улыбнулась, вспомнив их встречу час назад у нее дома.

— Остановись, — попросил Клос шофера и объяснил Марте: — Пройдусь пешком.

— Подбросим тебя к дому, если ты так устал. Сначала Фриц завезет меня в госпиталь, а потом…

Марта посмотрела на него с недоумением. Он не забыл, что два часа назад она устроила ему сцену ревности из-за девушки, которой он, по его словам, помог поднести чемодан.

Клос выскочил из машины, перешел через улицу и свернул за угол. Осмотревшись, он ничего подозрительного не заметил. Полуразрушенный дом, где укрылись его товарищи, кажется, не был под наблюдением. Не торопясь, Клос пересек двор, затем быстро поднялся по лестнице на чердак. Постучал в дверь условленным стуком. Дверь ему открыла Ирена. Волосы ее были распущены. Видимо, девушка только что вымыла голову, постирала — на веревке сушилось белье.

Яцек спал, укрывшись полушубком.

— Уходите, — сказал Клос, закрыв за собой дверь. — Буди его, и немедленно уходите отсюда. К вам идет Воробина. За ней следят. У вас почти не осталось времени…

Не успел он закончить, как послышался тихий стук в дверь. На пороге стояла женщина в клетчатом платке. И тут же заскрежетали тормоза остановившегося около дома грузовика.

Клос подошел к окну, увидел выпрыгивавших из кузова эсэсовцев и выходившего из кабины оберштурмфюрера Штедке.

Сумка с аккумулятором могла послужить вещественным доказательством при их аресте. Что делать?

Эсэсовцы уже вбежали в подъезд дома, слышался топот их сапог и крики. К дому подкатил еще один грузовик, с жандармами. Они окружили дом. Грохот кованых сапог эсэсовцев, бежавших по лестнице, разбудил Яцека. Сорвавшись с места, он, в одних трусах, схватил лежавший на полу парабеллум. Другой рукой постарался сдернуть рубашку со спинки кровати. Яцек сразу оценил ситуацию. Ирена подбежала к старому гардеробу, за которым был потайной ход на крышу соседнего дома и в подвал. Только старуха Воробина торопливо вынимала из сумки, из-под картофеля, злосчастный аккумулятор…

— Сожги шифры, Ирена! — сказал Клос. Ему почему-то вдруг вспомнилось прощание с полковником Якубовским.

«Кто теперь покажет ему Варшаву?» — подумал он. — Сожги шифры, — повторил Клос еще громче, — мы попробуем задержать их. Яцек приоткрыл дверь, выдернул чеку из ручной гранаты и бросил ее на лестницу, по которой поднимались эсэсовцы. Три секунды до взрыва гранаты показались вечностью. Наконец раздался взрыв. Взрывной волной сорвало дверь. Клос и Яцек одновременно выстрелили в открывшийся проем. Краем глаза Клос заметил, что старуха Воробина с картофелиной, зажатой в руке, как-то неестественно согнулась и упала на пол. Он почувствовал запах дыма и решил, что Ирена сжигает шифры. Но потом понял, что дым тянется со стороны лестничной клетки.

«Хотят нас выкурить дымом, — подумал Клос, — но прежде мы уничтожим еще не одного гитлеровца».

Убить их как можно больше — это было единственное, что оставалось Яцеку и ему. Нет, только ему, Клосу. Яцек лежал на полу бездыханный, сраженный пулей эсэсовца.

 

8

Оберштурмфюрер Штедке даже не пытался скрыть свой триумф. Он положил на письменный стол полковника планшет, на котором было написано «Ганс Клос».

— Как это произошло? — поинтересовался фон Зангер. Штедке пододвинул к себе кресло и бесцеремонно уселся, не спросив разрешения полковника. Фон Зангер не обратил на это внимания. Он подсунул оберштурмфюреру коробку своих любимых папирос.

— Дом, где они укрылись, был окружен моими людьми. Агент следил за этой старухой и обнаружил конспиративную квартиру. Первому встречному жандарму он приказал обо всем известить меня. Вот, кажется, и все.

— Я спрашиваю не об этом. Меня не интересует техника полицейской работы.

— Понимаю. Господина полковника больше интересует тот прилежный, всегда пунктуальный офицер вермахта?

Фон Зангер молчал. Штедке криво усмехнулся, бросив надменный взгляд на полковника. Оберштурмфюрер не хотел говорить этому подслеповатому, одряхлевшему полковнику, что сам он даже не мог предположить, какая добыча попала ему в руки. Когда они подъехали к той развалюхе и он приказал своим людям проникнуть в дом, а жандармам — оцепить улицу, с чердака раздались выстрелы. Оберштурмфюрер не мог даже подумать, что по его людям и по нему лично стреляет человек в мундире лейтенанта абвера. Не хотел он рассказывать и о том, что в этот самый момент кто-то схватил его за плечо. Оказалось, это Марта Бехер.

— Что вы делаете? Прошу прекратить стрельбу, господин оберштурмфюрер! Ведь там Ганс! — воскликнула она.

Ганс Клос… санитарная машина… Потом понял: Марта заметила, что он был чем-то взволнован. По его просьбе она остановила машину, он вышел. А потом она увидела, как Ганс скрылся в этом доме, хотя он ей клялся, что ту девушку видел впервые…

— Знаю! — на полуслове прервал ее Штедке. — С самого начала догадывался! Но для тебя, Марта, я готов на все. Ты хочешь, чтобы мы этого предателя повесили? Мне он тоже нужен живым… Прекратить огонь! — подал команду Штедке.

Из окна, с лестничной клетки, из чердака валили клубы дыма. Штедке громко крикнул:

— У тебя нет никаких шансов, Клос! Дом окружен. Даю тебе пять минут на размышление! Сдавайся!

Вместо ответа раздались пистолетные выстрелы. Штедке отскочил к стене как ошпаренный, потянув за собой Марту. Какой-то эсэсовец дал автоматную очередь по чердаку.

— Не стрелять! — прокричал Штедке. — Взять его живым! Если не выйдет через пять минут, выкурим! Приготовить дымовые шашки и противогазы.

— Господин оберштурмфюрер, — сказала Марта дрогнувшим голосом, — я не верю. Не может быть, чтобы Ганс…

— Я еще поговорю с тобой, — скривил он рот. Посмотрев на часы, Штедке сказал: — Через минуту двинемся. — Вырвав из рук одного эсэсовца противогаз, он натянул его. Хотел своими глазами увидеть, как будут брать вражеского агента в мундире немецкого офицера.

В доме было тихо. Вбежав в коридор, они стали осторожно подниматься в клубах дыма по лестнице, ведущей на чердак. Эсэсовцы боязливо жались к стенам. Штедке шел с пистолетом в руке. Поднявшись на площадку чердака, услышали грохот взрыва. Машинально бросились на пол, но осколки их не задели. Видимо, граната взорвалась внутри помещения. Штедке испугался, что ему не удастся взять Клоса живым. Он кинулся вперед, перескакивая через три ступеньки. На чердаке было темно, черный дым заполнил небольшое помещение, и только через несколько минут им удалось заметить на полу лежавшего без движения человека в мундире лейтенанта вермахта. Граната, вероятно, разорвалась в его руках на уровне лица, и оно было изуродовано до неузнаваемости.

— Успел! — с раздражением бросил Штедке. — Привел приговор в исполнение…

Эсэсовцы тщательно обыскали чердак. Рядом с трупом немецкого офицера положили погибших — какую-то девушку и старую женщину в клетчатом платке. У старушки были открытые, как бы удивленные глаза. В углу, около разрушенной гранатой радиостанции, догорали листки бумаги. Один из эсэсовцев бросился туда, чтобы погасить огонь, но кучка пепла рассыпалась от его прикосновения…

Конечно, Штедке не мог доложить полковнику фон Зангеру, как все было на самом деле. СД проявила бдительность, СД все известно. «Это не то что абвер», — удовлетворенно подумал Штедке.

— Обращаю ваше внимание, господин полковник, на то, — скривил рот оберштурмфюрер, — что вражеский агент внедрился не где-нибудь, а в абвере и только бдительность службы безопасности помогла обезвредить его. Обергруппенфюрер Гейдрих потребовал специального рапорта.

Фон Зангер положил все документы, касавшиеся этого дела, в сейф. Биография и личная анкета, отзыв школы абвера, показания Марты Бехер, подтверждавшие опознание трупа Ганса Клоса, и рапорт оберштурмфюрера Штедке…

— Ну что же, господин Штедке, — сказал полковник, — могу вас поздравить. Теперь вы получите благодарность и повышение по службе. А раньше вы подозревали его?

— Да, господин полковник, — самодовольно ответил Штедке. — Он с самого начала не внушал мне доверия. Я неоднократно справлялся о нем в школе абвера, где он учился. Нас в СС учили, что верить нельзя никому. Даже за преданными фюреру офицерами нужно следить внимательно.

— Да, да, — рассеянно проговорил полковник. — Я не хотел бы больше возвращаться к делу этого человека, который многие месяцы водил нас за нос.

— СД не позволит долго водить за нос.

— Кто бы мог подумать! Такой представительный, исполнительный…

— Нордический тип, — согласился Штедке, — действительно нордический тип. Нужно признать, что это была хорошо продуманная и отлично выполненная работа. Славяне на подобное не способны.

Фон Зангер пристально посмотрел на искривленный усмешкой рот Штедке и подумал, что этот самоуверенный тип из СД или издевается над ним, или он действительно идиот.

Этого полковник никак не мог понять. Лицо Штедке, всегда искривленное усмешкой, было для него, полковника фон Зангера, загадкой.

 

9

Самолет прошел над линией фронта на малой высоте. Тогда По-2 всегда летали так низко. Недоступные для зенитной артиллерии противника, быстро уходившие из радиуса действия автоматического оружия, эти небольшие тихоходные самолеты наводили страх на гитлеровских вояк, неожиданно появляясь неизвестно откуда, быстро исчезая неизвестно куда, наполняя воздушное пространство своеобразным рокотом.

Такой самолет По-2 летел сейчас не в целях разведки, не для бомбежки немецких траншей. Летчику предстояло на этот раз взять за линией фронта на борт одетого в полушубок человека, о котором ничего не было известно, кроме того, что он говорит по-русски с акцентом, что указывает на его иностранное происхождение…

Около двух недель Клос бродил по лесу, пока не наткнулся на партизанский отряд, который имел связь с Большой землей. Партизаны нашли его в лесу, потерявшего сознание, голодного, без документов. Когда Клос пришел в себя, он увидел наклонившиеся над ним бородатые лица, вспомнил Якубовского и понял, что попал к своим. Он попросил партизан сообщить в штаб армии, что «J-23» находится у них в отряде. Командир отряда, не задавая лишних вопросов, быстро связался по рации со штабом партизанского движения, расположенным за линией фронта, сообщил свои координаты.

Вскоре в лагерь прилетел По-2. Возвращаясь обратно с загадочным пассажиром на борту, самолет благополучно пересек линию фронта.

Когда он плавно заходил на посадку, Клос пытался разглядеть посадочную площадку. Но ему удалось увидеть только темную стену леса. Прифронтовой аэродром был хорошо замаскирован. Самолет приземлился, и Клос вылез из кабины «кукурузника», крепким рукопожатием поблагодарил неразговорчивого пилота. К нему подошел офицер Советской Армии в короткой меховой куртке.

— Пересадка, — сказал он поздоровавшись. — Другой самолет уже готов, ждем вас.

Всю дорогу до Москвы Станислав Мочульский крепко спал в самолете, а потом снова вздремнул и в машине, которая везла его с аэродрома. Его встречали, везли, передавали из рук в руки, не задавая лишних вопросов. Он думал, что его сразу отвезут в гостиницу, однако машина остановилась у подъезда какого-то административного здания.

— Полковник Якубовский ждет вас, — доложил сержант в бюро пропусков.

Действительно, полковник с нетерпением ждал Сташека, хотя время было позднее. Он усадил его в глубокое кожаное кресло, подал чашку черного кофе, в который подлил рому, и сказал:

— А теперь рассказывай…

Когда Сташек закончил свой рассказ, полковник произнес:

— Отдыхай, поправляйся, приходи в себя, затем изложишь доклад письменно, с выводами и предложениями. И мы направим тебя в Войско Польское, которое формируется в СССР. Надеюсь, будешь доволен, может быть, свидимся в Варшаве.

— Нет. Прошу вашего разрешения вернуться в Германию, где я был. Там я буду более полезен советскому командованию.

— Вернуться в Германию? Ты же разоблачен немцами как агент вражеской разведки.

— Нет, — ответил Сташек. — Разоблачен агент, который выступал под именем Ганса Клоса. А теперь у них может появиться настоящий Ганс Клос, которого большевики долго держали в заключении и которому удалось бежать. Я все продумал… Он расскажет, что большевистские следователи задавали ему идиотские вопросы о его родственниках, даже интересовались их болезнями, его детством, учебой. Он вынужден был неоднократно повторять свою биографию, останавливаясь на каждой мелочи, не понимая, для чего все это им нужно. При необходимости он поклянется, что никакой государственной тайны рейха не выдал… Понимаете?

— У тебя просто нервы не в порядке, — ответил полковник. — Тебя надо лечить. Поедешь в санаторий. Когда подлечишься, направим в армию.

Сташек ожидал подобной реакции Якубовского, но продолжал настаивать на своем, убеждать полковника в целесообразности своего, пусть рискованного и опасного, плана. Якубовский сопротивлялся, и тогда Мочульский предложил провести эксперимент.

— В течение нескольких дней, — начал излагать он свой план, — я буду внимательно присматриваться к настоящему Гансу Клосу, который все еще находится в заключении. А потом переоденете меня в его одежду и поместите в камеру как Ганса Клоса. Если его соседи по камере ничего не заметят…

— Пойми, — перебил его Якубовский, — они сидят вместе уже около года, ежедневно разговаривают между собой. Думаю, твой эксперимент не удастся.

— Если не удастся, я согласен на все, даже на санаторий. Но если все будет в порядке, то обещайте мне…

— Непостижимо! — сказал вдруг полковник. — Удивительная игра природы! Даже тембр голоса у вас одинаковый. Но в удачу я пока не верю…

— Если его соседи по камере примут меня за настоящего Ганса Клоса, то прошу вас устроить побег этим заключенным, конечно, поближе к фронту. Побег должен организовать Ганс Клос, то есть я, ваш покорный слуга. Согласны вы на такие условия?

— Как у тебя все просто, — улыбнулся полковник. — Ну хорошо, я доложу о твоей просьбе генералу. Если в камере получится по-твоему, то поддержу тебя…

Через несколько дней в камеру, где сидели четверо немцев, вошел солдат. Он вызвал Ганса Клоса, и тот недовольно буркнул, что ему все это надоело, снова надо идти на этот идиотский допрос. Войдя в кабинет начальника, где в это время находился полковник Якубовский, солдат доложил:

— По вашему приказанию заключенный Ганс Клос доставлен…

— Ну и как? — спросил Сташек, когда они с Якубовским остались одни. — Сижу с ними в камере уже десять дней. Вы наблюдали за нами? Видели их реакцию? Все в порядке?

— Генерал поручил это дело мне, — Якубовский не спеша набивал трубку, — под мою личную ответственность. Что я теперь должен делать?

— То, что обещали. А что немец? Видимо, он очень удивился, когда узнал, что его переводят на новое место.

— Нет, он привык и ничему не удивляется. Пока ты находился в его камере, с его товарищами, мы его допрашивали. Узнали кое-какие подробности.

— Знаю, читал протоколы допроса. Как вы советовали, я освежил в памяти несколько фотографий его родных и знакомых. Нетрудно запомнить лица людей, которых ты никогда не видел, труднее забыть тех, которых там знал, с кем встречался. Однако попробую… — закончил Сташек.

— Ты понимаешь, что тебе грозит в случае провала, чем ты рискуешь? Не настолько уж они наивны, чтобы сразу тебе поверить. Будут проверять, устраивать очные ставки, провоцировать. Ты и сам все это понимаешь. Я не могу больше тебя отговаривать. Находясь там, ты хорошо справлялся с выполнением заданий. Но теперь ты попадешь в другую, более сложную ситуацию. Будь осторожен. Это твое второе рождение, на третье не рассчитывай, согласия не дам.

— Третьего не будет. Поймите, пока все складывается удачно. Действовал вражеский агент под личиной Ганса Клоса. Был раскрыт, погиб. Я своими ушами слышал, находясь за старым гардеробом на чердаке, как оберштурмфюрер Штедке сказал: «Привел приговор в исполнение» или что-то в этом роде. А теперь у них появится настоящий Ганс Клос. Не придет же им в голову, что мы будем засылать к ним провалившегося агента. Не такие уж они идиоты, чтобы поверить в беспечность русской разведки. Вы в одном только должны мне помочь — при помощи нашей агентуры в Берлине пробраться в центральный архив абвера, где хранится папка с донесениями Ганса Клоса, написанными моей собственной рукой. На случай графологической экспертизы заменить их написанными кем-нибудь другим.

— Такое задание уже дано в Берлин. Через пару дней эвакуируем тебя вместе с теми заключенными немцами поближе к фронту. Нам только необходимо определить, на каком участке фронта и в какой момент вы должны будете совершить побег.

 

10

Клос и его «друзья», бежавшие из тюрьмы, пробирались ночами. Судя по артиллерийской канонаде, они находились километрах в двадцати от фронта. Они вышли к заброшенному хутору, где решили переждать.

Лохар отморозил себе ноги, и последние пять километров Ганс и Бруно несли его на себе. Подвал полуразрушенного дома стал для них пристанищем. Бруно начал ныть, проклинать тот день, когда они бежали из России, но сразу же развеселился, едва Ганс Клос обнаружил в подвале банку консервов и кусок сала.

— Что бы мы делали без тебя, Ганс? — сказал Генрих. — Когда доберемся до наших…

— Главное — не спешить, — сказал Клос. — Лучше подождем наших здесь. Лохару с его обмороженными ногами все равно не дойти, а наши уже недалеко. Мы должны продержаться.

Беглецы зарылись в солому. Лохар бредил, у него был жар. Клос с Генрихом и Бруно решили переждать здесь два дня и, если за это время немцы не займут поселок, попробовать пробираться дальше, к своим.

Но уже через день немецкие автоматчики, следовавшие за танками, вытащили их из укрытия. От резкого дневного света беглецы щурили глаза, переминались с ноги на ногу, но, увидев немецких солдат, обрадовались, поняв, что оказались среди своих. Кто-то из танкистов напоил их горячим кофе из термоса, угостил сигаретами. Подъехал «опель» одного из старших офицеров. Немцев, чудом спасшихся из большевистского ада, отправили в штаб армии. Их накормили, напоили, выдали одежду вместо лохмотьев, которые были на них. После этого солдат сопроводил их в подвал дома, который использовался как тюремная камера. В подвале было тепло и сухо. Гестаповец пытался что-то объяснить встревоженным немцам, но Клос успокоил их, говоря, что так и должно быть. Немецкое командование обязано проверить, не подослала ли большевистская разведка своих агентов в немецкий тыл.

В этот же день штурмбаннфюрер Мюллер приказал доставить их к себе.

— Вы утверждаете, — произнес он, пристально посмотрев на каждого из четырех немцев, доставленных к нему в кабинет, — что сбежали от русских и пробирались на запад в сторону фронта?

— Вас не совсем точно информировали, господин штурмбаннфюрер, — ответил Клос, пристукнув каблуками. — Сбежали мы в дороге с эвакуационного транспорта.

— Вы держитесь как настоящий солдат, — заметил штурмбаннфюрер. Он с интересом смотрел на этого молодого парня с безукоризненной выправкой.

— Я солдат вермахта! — доложил Клос.

— Солдат? — В голосе Мюллера прозвучала нотка недоверия. — И вас держали в тюрьме, а не в лагере для военнопленных?

— Это длинная история, господин штурмбаннфюрер. Я окончил подпольное немецкое юнкерское училище в Клайпеде, еще в Литве. Получил чин лейтенанта. Перед приходом большевиков в Литву имел задание перебраться в Вильно, но был завербован майором Хубертом для работы в абвере. Мой условный шифр «ХК-387». К сожалению, мне ничего не удалось сделать. Когда в Литву пришли большевики, меня арестовали вместе с моими родственниками. Нас отправили куда-то на восток. Мне удалось сбежать во время транспортировки. Я пытался перейти границу, но был схвачен. Это было в марте сорок первого года. Арестовали меня как штатского. Подолгу допрашивали, но ничего не добились и отправили в заключение, где мы, все четверо, и находились. Во время эвакуации мы совершили побег.

— Мы еще поговорим об этом, — строго сказал штурмбаннфюрер. — Ваше имя?

— Ганс Клос.

— Ганс Клос? — повторил Мюллер. — Где-то я уже слышал это… — Он поднял глаза и встретился с открытым взглядом молодого человека.

Клос насторожился.

— Может быть, господин штурмбаннфюрер знал кого-нибудь из моих родных? Мой отец имел поместье в Литве. Где он сейчас, мне неизвестно. Видимо, где-то с матерью и сестрами. В лучшем случае заготавливает лес где-нибудь в тайге. А может, вы были знакомы с доктором Хельмутом Клосом, моим дядей? Перед войной он был судебным заседателем в Кенигсберге.

— Глупости! — сердито сказал Мюллер, вдруг вспомнив рапорт Штедке двухмесячной давности. — Глупости, — повторил он. — Ваши имена? — обратился он к остальным. — Лохар Бейтз…

— Генрих Фогель…

— Бруно Дреер… — ответили те по очереди.

— Теперь напишите свои подробные биографии, с учетом всех деталей вашего пребывания в России. Кроме этого, каждый из вас составит список лиц, которые смогли бы подтвердить ваши показания. Надеюсь, понимаете, что, пока мы не убедимся в правдивости ваших показаний, вы будете изолированы.

Через три дня, уже в который раз, Мюллер читал показания четверых немцев, которым удалось бежать от русских. На его письменном столе, где лежали написанные этими людьми бумаги, находилась еще и папка, присланная ему из центрального архива абвера в Берлине. На ней была надпись готическим шрифтом, выполненная старательной рукой добросовестного писаря военного министерства: «Ганс Клос».

Штурмбаннфюрер Мюллер недавно ознакомился с содержанием этой папки и теперь с еще большим вниманием вчитывался в записи всех четверых немцев… Ганс Клос немного расширил свои показания, до этого изложенные при первом допросе.

Особое внимание Мюллера привлек фрагмент, в котором Клос сообщал о странных допросах советских офицеров, когда он находился в заключении. Они подробно интересовались его детством, каким-то малозначащими деталями. Например, Клос утверждал, что в течение нескольких недель он обязан был описывать своих родственников, а также коллег, с которыми учился в гимназии.

Дело остальных немцев было значительно проще.

Лохар Бейтз до войны был скупщиком железного лома в Литве, держал небольшую лавку металлических изделий на Вокзальной улице. Однажды кто-то из покупателей оставил у него в лавке сверток, о содержимом которого Бейтз ничего не знал. Это было уже после прихода в Литву русских. Через два дня к нему явились сотрудники НКВД и обнаружили в свертке части радиопередатчика, а его, Лохара Бейтза, забрали и посадили в городскую тюрьму, а потом эвакуировали в Саратов. Ему было предъявлено обвинение в сотрудничестве с немецкой разведкой, несмотря на его объяснения, что ему не было известно, что в этом свертке и кто оставил его в лавке. Жена Бейтза жила в Нюрнберге у своих родственников. Она уехала от мужа в Германию еще в тридцать восьмом году. Они не ладили между собой, однако она может подтвердить, что Лохар Бейтз — ее бывший муж.

Мюллер распорядился накануне послать телеграмму и получил ответ, что фрау Бейтз действительно проживает в Нюрнберге и в течение недели прибудет по требованию Мюллера.

Другой немец, Генрих Фогель, работал инженером на нефтеразработках в Болеславле. После семнадцатого сентября он подал ходатайство о возвращении в Германию. Советские власти отклонили его просьбу, он был нужен как инженер, работавший по контракту, заключенному еще с польским акционерным обществом и предусматривавшему срок его работы на нефтепромысле до сорок второго года. Но в сороковом году, после оккупации Германией Франции, когда он, напившись со своими приятелями в одном из львовских ресторанов, не в меру разболтался и начал убеждать своих друзей, что после Франции Гитлер нападет на Россию, его арестовали за антигосударственную пропаганду в общественном месте, судили и приговорили к нескольким годам тюремного заключения. Сидел он в разных тюрьмах и был доволен, что его не выслали на принудительные работы в какой-нибудь лагерь на севере, потому что холода он очень боялся.

Что же касается Клоса, то с ним Фогель познакомился в заключении. Клос уже находился там, когда арестовали Фогеля. Через несколько дней они оказались в одной камере, потом Фогеля перевели в другое место, но они встречались на прогулках и разговаривали. Немцы, сидевшие в одной тюремной камере, сочувствовали Клосу, которого ежедневно таскали на многочасовые допросы. Никто не знал, чего от него добиваются. Как-то Клос рассказывал в камере о своих родственниках, много говорил о кузине. Даже советовался с товарищами по камере, говорить ли всю правду русским…

Штурмбаннфюрер Мюллер начал перебирать лежавшие перед ним бумаги, чтобы найти протокол допроса Фогеля и именно этот раздел протокола. Наконец нашел это место и прочитал:

«Вопрос: Ежедневно ли вы встречались с Клосом в заключении в период между июнем сорок первого года и мартом сорок второго?

Ответ: Да, за исключением двух дней, когда находился в тюремном госпитале, в октябре или в ноябре. В июле и августе был вместе с ним в одной камере, а позже встречал его на прогулках в тюремном дворе. Помню, на рождество Ганс был дежурным, разносил по камерам еду».

Мюллер потер лоб, как будто бы этот жест мог помочь ему в размышлениях. Из личного дела Ганса Клоса следовало, что на рождество сорок первого года Клос уже был слушателем полугодичных курсов в школе офицеров абвера. Это могло означать, что слушателем был не Ганс Клос, а вражеский агент, ловко внедрившийся в абвер под его именем. Гестаповец сравнил показания молодого немца, чей открытый взгляд и армейская выправка так понравилась ему, с биографией в личном деле Ганса Клоса. Тексты биографии и показания были написаны совершенно разным почерком, и это подтверждало правильность выводов штурмбаннфюрера.

«Да, — подумал Мюллер, — почерк трудно изменить. Не может один и тот же человек писать по-разному».

В дверях кабинета появился дежурный эсэсовец. Он доложил, что прибыл человек, которого господин штурмбаннфюрер ожидает.

Мюллер приказал провести гостя в кабинет, посадил его в кресло, стоящее сразу за дверью, чтобы тот не был заметен, потом распорядился вызвать Ганса Клоса.

Поднимаясь по ступенькам узкой подвальной лестницы вслед за эсэсовцем, Клос строил всевозможные догадки, что его может ожидать. Проходя через первый этаж, он заметил, что двери на улицу полуоткрыты и около них нет охранника. Разведчик почувствовал неодолимое желание бежать и с трудом подавил его.

Эсэсовец открыл дверь кабинета штурмбаннфюрера и впустил Клоса.

— Прошу садиться! — Мюллер указал Клосу на кресло.

Клос подумал было, что на сегодня его проверка закончена, и расслабился, опустившись в кресло, но тут, словно удар бича, хлестнул окрик:

— Клос!

Это крикнул Штедке, встав с кресла, стоявшего за дверью, и направился к Клосу.

Ганс не спеша повернул к Штедке голову:

— Действительно, мое имя Клос. — Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он заметил, что Штедке остался все в том же звании оберштурмфюрера.

— Похож? — спросил Мюллер.

— Да! — ответил Штедке. — Но мало сказать «похож», он просто идеально похож, хотя… — Он на миг заколебался. — Профилем! Встать профилем! — крикнул эсэсовец. «Это удивительно!» — подумал он и спросил. — У тебя есть брат?

— Позволю заметить, господин оберштурмфюрер, — твердо сказал Клос, — я немецкий офицер и не привык, чтобы мне тыкали. Не имел чести пить с вами на брудершафт. — Он заметил, как с лица Штедке сползла самодовольная улыбка.

Слова Клоса несколько отрезвили оберштурмфюрера.

— Извините, господин Клос, — буркнул он, — но вы так похожи на одного человека, которого я знал, что диву даешься.

Мюллер, который молча наблюдал эту сцену, поднял телефонную трубку и только сказал:

— Ввести!

Открылась дверь кабинета. Вошел старый, коротко стриженный мужчина, которого сегодня ночью, не сказав ни слова, вытащили из постели, посадили в самолет и привез ли из Кенигсберга сюда, прямо в кабинет штурмбаннфюрера Мюллера.

Клос повернулся к нему. Колебание длилось не более полусекунды.

— Дядя Хельмут! — воскликнул он.

— Ганс! Мальчик ты наш! Ты жив! Мы уже не раз тебя оплакивали. Что с матерью? Отцом? Сестрами?

— Об этом позже, — сказал Мюллер. — Потом освежите свою память родственными воспоминаниями. Если хотите поговорить со своим племянником, господин доктор Клос, то прошу вас подождать его в гостинице. Через несколько минут он будет свободен.

Итак, план Станислава Мочульского удался. Во всяком случае, на этом этапе, когда Сташека приняли за настоящего Ганса Клоса.

Клос не мог не признать, что Мюллер хорошо все продумал. Два выпада подряд, и оба в тот момент, когда Клос был почти уверен, что испытания уже окончились. До него долетали отдельные слова Мюллера, который рассказывал о том, как агент большевиков внедрился в абвер под именем Ганса Клоса и как был обезврежен. Разведчик немного выждал, размышляя, как вести себя дальше в этой ситуации. Наклонил голову и обхватил ее руками, как бы удрученный неожиданным для него ударом, а потом воскликнул с возмущением:

— Кто бы мог подумать?! Кто этот человек, который посмел опозорить мое доброе имя?.. Теперь мне понятна цель тех многочасовых допросов русских, которые интересовались не только моим детством, родными, но даже кучером, который возил меня домой!.. Господа, поверьте, никакой государственной тайны я не выдал. Клянусь честью немецкого офицера…

— Господин Клос давно не был на родине. — На лице Штедке снова появилась кривая усмешка. — За это время многое изменилось. Мы теперь не очень верим в офицерскую честь и клятвенные заверения. У нас самый лучший аппарат в мире для раскрытия лжи и предательства. Называется он — СД. Нас теперь не обманешь, не обведешь вокруг пальца. Поэтому вашего двойника мы быстро раскрыли и ликвидировали.

— Господа, — сказал Клос, — я верю, что СД оправдает наши надежды… Когда вы убедитесь, что я настоящий Ганс Клос, прошу направить меня на Восточный фронт, хотя бы рядовым солдатом. Я должен отомстить, должен смыть черное пятно с моего доброго имени.

— Ваше образование, знание России, языка наших врагов, кажется, вы говорили, что кроме русского свободно владеете и польским, — все это пригодится отечеству. Прошу вас, господин Клос. — Мюллер показал ему какой-то лист бумаги. — Это мой рапорт на имя командования о восстановлении вас в чине лейтенанта. Абверу нужны такие люди, как вы, Клос. Я освобождаю вас из-под стражи. В ожидании ответа командования на мою просьбу и определения вас для дальнейшего прохождения службы разместитесь в нашей офицерской гостинице. «Я уверен, — подчеркнул Мюллер, — что мое предложение, касающееся вас, будет рассмотрено командованием и вопрос решится положительно. Я уже отдал приказ приготовить для вас офицерский мундир лейтенанта вермахта. Передаю вас, лейтенант Клос, под опеку оберштурмфюрера Штедке и надеюсь, что вы с ним поладите. Я рад за вас, лейтенант Клос, сердечно поздравляю и желаю дальнейших успехов на благо отечества.»

Клос оглядел себя в зеркало. Снова в немецком мундире. Нелегко это ему далось. Скоро ли конец его испытаниям? Он понимал, что должен быть настороже, особенно сейчас, в ближайшие дни. А что значил обмен взглядами между Штедке и Мюллером. Или это ему показалось? Он подумал, что стал слишком впечатлительным.

— Готовы, господин лейтенант? Можем ехать? — спросил Штедке.

— Да. Только мне хотелось бы скорее встретиться с дядей Хельмутом. Он ждет в гостинице…

Машина, на которой они ехали, вдруг неожиданно остановилась у подъезда дома с оригинальным порталом. Штедке открыл дверцу и пропустил Клоса первым. Войдя, Клос оказался в просторном зале и сразу же увидел Марту. Она молча стояла напротив входа, пристально всматриваясь в его лицо. И когда он прошел, не обратив на нее внимания, крикнула:

— Ганс!

Клос оглянулся, удивленный, и тогда она еще раз назвала его по имени.

— Фрейлейн хочет мне что-то сказать? — Лейтенант дотронулся рукой до козырька фуражки. — Действительно, мое имя Ганс.

— Я Марта Бехер. Не узнаешь… не узнаете меня, господин лейтенант Клос? — неуверенно произнесла Марта.

— Извините, фрейлейн, но это какое-то недоразумение. Я не имею чести знать вас.

Он услышал за собой шум открывавшейся двери. Оглянулся и первый раз в жизни увидел Штедке смеющимся. Подойдя к Марте, эсэсовец обнял ее за плечи и ласково потрепал по румяным щекам:

— Перестаю верить в инстинкт женщины… Убедилась теперь? Может быть, выпьем по рюмочке коньяку по случаю знакомства с лейтенантом Клосом?

Клос уклонился от приглашения, извинился, объяснив, что не располагает свободным временем: его ждет в гостинице дядя, которого он долго не видел и с которым хотел бы как можно быстрее поговорить.

Он сбежал вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, и, оказавшись на улице, с облегчением вздохнул…

 

II. Партия в домино

 

1

Шел декабрь 1942 года. Гитлеровские войска основательно увязли под Сталинградом. Почти все армейские сводки с Восточного фронта были краткими, неопределенными. Правда, в иных еще слышались отзвуки восхищения былыми победами немецко-фашистских армий. Однако многие немцы уже понимали, что войска фельдмаршала Паулюса, окруженные советскими войсками, вот-вот будут разгромлены на берегах Волги. Война близилась к поворотному пункту, сражения на Восточном фронте принимали все более ожесточенный характер. Газеты всего мира подсчитывали количество убитых и раненных на полях сражений, в воздушных и морских просторах, при высадке десантов и в окружении. Ежедневно назывались города и населенные пункты России, Африки, Греции, за которые шли бои.

И только никогда в газетах не было сводок с невидимого фронта, на котором находился Ганс Клос. Сражения там проходили без артиллерийской канонады, без танковых и пехотных атак. Но в штабах разведки нередко исключали из списков имена убитых и пропавших без вести, прятали их личные дела на полки сейфов. На этом фронте борьба велась в глубокой тайне, напряженная, острая, беспощадная… Не дать захватить себя врасплох, перехитрить противника, внедриться в его штабы, органы безопасности, не попасть в западню… То была трудная и опасная работа, и об этом как раз думал Ганс Клос, идя по улицам Вроцлава. В этом городе он по указанию Центра должен был обезвредить вражеского агента и спасти своих людей. В его распоряжении было всего три дня.

Он миновал Гинденбургплац и свернул в узкую улочку. Задержался около объявления, подписанного гауляйтером Ханке, оглянулся. Ничего подозрительного, никто за ним не следит. Вышел на Центральную площадь, смешался с толпою прохожих, суетившихся около витрин магазинов, где красовались рождественские елки. Мимо Клоса прошел унтер-офицер, по-армейски поприветствовал его. Пожилой, заросший бородой мужчина поднял с тротуара окурок сигареты. Девушка в потертом плаще с белым треугольником на груди, на котором отчетливо выделялась буква П, толкала тележку с углем по обочине дороги. Она посмотрела на Клоса и тотчас отвела взгляд.

Клос снова огляделся и направился к костелу. Центральный вход оказался закрытым. Разведчик толкнул боковую дверь и вошел внутрь.

Перед гипсовой фигурой святого Антония тусклым светом горела лампада. В глубине полутемного помещения, неподалеку от алтаря, стояли на коленях две пожилые женщины.

Клос старался идти бесшумно, но в зале с высокими сводами звук его шагов отдавался глухим эхом. Неожиданно заиграл орган. Торжественная мелодия Баха заставила обер-лейтенанта на минуту замереть. Потом по крутой деревянной лестнице он поднялся наверх.

Органист, к которому шел Клос, склонился над клавиатурой. Это был пожилой мужчина в темных очках. Он сразу же услышал шаги, пальцы его оторвались от клавишей и замерли в воздухе. Он медленно повернулся в сторону двери. Клос знал, что этот человек слепой, но в то мгновение ему показалось, что органист видит его.

— Это ты, Руди? — спросил органист. Клос молчал.

— Кто-то вошел, я слышал.

— Это я, — отозвался наконец обер-лейтенант и приблизился к слепому.

— Кто вы?

— Я привез вам низкий поклон от тети Сюзанны.

Мужчина помолчал, как бы не понимая, о ком идет речь. «Не мог же я ошибиться», — подумал Клос.

— Вы ее знакомый? — спросил органист.

— Нет, родственник, — ответил Клос.

— Она все еще страдает ревматизмом?

— С сентября чувствует себя лучше.

Значит, все в порядке. Можно говорить о деле. Органист приблизился к Клосу, его пальцы, словно искали что-то слегка коснулись погон офицера.

— Вы в мундире? — удивился он и через минуту проговорил: — Извините, я не должен был об этом спрашивать. Я ждал вас… Значит ли это, что «тетя Сюзанна»…

— Ничего не значит, — сухо ответил Клос. — Мне поручено принять решение на месте.

— Хорошо, — одобрительно проговорил органист. — Это хорошо, — повторил он еще раз.

— Прошу докладывать.

— Вы впервые во Вроцлаве?

— Да. Но какое это имеет отношение к делу?

— Для нас все важно, — ответил органист. — Вы знаете об Артуре Первом?

— Да. Докладывайте дальше.

— С самого начала?

— Желательно с самого начала.

— Хотите проверить меня?

Клос не видел его глаз за черными стеклами очков, но уловил в голосе настороженность.

— Нет. Проверять вас я не собираюсь, — ответил он. — Мне известно, что вам можно доверять.

— Благодарю… Час назад через тайник мною получено донесение от Артура Второго.

— Где находится тайник?

— Здесь, в костеле, под фигурой святого Антония. Что, это плохо?

— Пока не знаю… Продолжайте.

— За прошедшие три месяца мы проверили всех, кого можно было проверить.

— А что гестапо?

— 15 сентября, ночью, гестаповцы ворвались в квартиру руководителя группы — Артура Первого. В перестрелке он погиб.

— Это точно?

— Да.

— Значит, от него они ничего не могли узнать?

— Ничего, — утвердительно ответил органист. — Но утром 16 сентября были арестованы двое наших связных из вагоноремонтных мастерских. Это рабочие, которые бывали на Генрихштрассе.

— А что там находится?

— Управление союза поляков немецкого происхождения. Там знали не только Артура, но и арестованных. Центр считает, что в подпольной группе действует провокатор. Приказано приостановить ее деятельность.

— Однако группа действует?

— Да. После гибели Артура Первого донесения передает мне через тайник его заместитель Артур Второй. Он старается выявить предателя. Только нам непонятно, почему гестапо до сих пор не арестовало остальных участников группы, если гитлеровцы действительно располагают полной информацией о ее деятельности. Провокатору должно быть известно многое…

— Вы рассуждаете как новичок, — укоризненно проговорил Клос. — Гестапо не торопится, хочет выиграть время… Зачем арестовывать людей, если за ними установлено наблюдение? Гестапо важно выявить их контакты и явки. Провокатору пока еще не все известно… Кто такой Артур Второй?

— Наш старый сотрудник. Доверенное лицо Артура Первого. Вот его последнее донесение. — Органист подал листок тонкой бумаги. — Шифр знаете?

— Знаю.

В костеле было пусто и мрачно. Свет едва пробивался через витражи узких окон. Клос поднес донесение поближе к глазам, с трудом расшифровал длинный ряд цифр. Артур Второй сообщал, что принятые им меры приносят результаты. Гибель Артура Первого и арест его людей были не случайны. Удалось установить, кто предатель. Только один человек был связан с руководителем группы и рабочими вагоноремонтных мастерских. Условный шифр этого человека «А-3». Далее Артур Второй докладывал, что он отдал приказ ликвидировать предателя и просит дальнейших указаний и связи с Центром. Группа находится в безопасности и может продолжать действовать.

— «А-3» — предатель, — проговорил Клос.

— Артур Второй ошибается! — неожиданно воскликнул органист, теряя самообладание. Он взволнованно провел рукой по щеке, поправил сползшие с носа очки, — «А-3» не предатель. Она невиновна…

— «А-3» — женщина?

— Девушка. Я сам ее завербовал… Я хорошо ее знаю… Был знаком еще с ее отцом…

— Это не доказательство.

— Других доказательств у меня нет. — Органист опустился на стул и дотронулся пальцами до клавишей органа. — Других доказательств нет, — повторил он. — Я доверяю ей, она беззаветно предана нашему делу, а это больше, чем доказательство. — Слепой умолк, он ждал, что ответит Клос, но, не дождавшись, настойчиво добавил: — Прошу, чтобы Центр отменил приказ Артура о ликвидации «А-3».

— Слушайте меня внимательно. — Клоса все еще беспокоили глаза органиста. Он очень хотел бы увидеть их. — Если в группе Артура действует провокатор, то его людей уже ничто не спасет. Поэтому необходимо принять срочные меры, чтобы обезвредить предателя.

— Не спасет? — повторил органист.

— Их можно спасти, только если будет ликвидирован провокатор. Надо выдать им другие документы, помочь установить новые контакты или направить их в распоряжение другого подпольного Центра. Но я не доверю им ни одного нового адреса явки, пока не узнаю, что предатель ликвидирован. Если вы утверждаете, что «А-3» невиновна, значит, в группе Артура Второго действует другой провокатор. Вы кого-нибудь подозреваете?

— Нет, — ответил органист.

— Вот видите… А ведь предателем может быть каждый их них. И гестапо известно все, что делается в вашей группе. Не исключено, что за людьми Артура установлено постоянное наблюдение.

— Понимаю. Что надо сделать?

— Отправьте Артуру Второму ответ на его донесение от имени Центра. Пусть отменит свой приказ о ликвидации «А-3»…

— Благодарю.

— Я делаю это не ради вас. Просто принимаю во внимание ваше сомнение. Попробую сам разобраться в сложившейся ситуации. Кому еще, кроме Артура, известно о тайнике в костеле?

Органист молчал.

— Кто еще знает о нем? — повторил Клос.

— О тайнике известно также «А-3», — прошептал органист. — Это Лиза.

— Ах так… — Клос направился к двери. — Вы нарушили директиву Центра. Кто вам дал на это право? Почему раньше не доложили мне? Почему…

— Лиза — моя близкая родственница! — Органист уронил руки на клавиши органа. — Я уже сказал, что знаю ее много лет и ручаюсь за нее головой. Вы должны встретиться с ней. Знаете где?

— Знаю. В кафе «Дорота» на Франкфуртерштрассе.

Клос подошел к двери в тот момент, когда ее кто-то открывал. Он отскочил в сторону, машинально положив руку на кобуру с пистолетом. На пороге появился мальчик лет десяти.

— Это ты, Руди? — спросил органист.

— Я, дедушка, — ответил мальчик, не спуская глаз с Клоса.

— Кто это? — спросил Клос.

— Мои глаза и ноги, — ответил органист. — Это мой маленький связной, мой внук…

 

2

Кафе на Франкфуртерштрассе было единственным из многих небольших вроцлавских кафе, которые во время войны сохранили свой прежний вид. Пожилые мужчины играли здесь в шахматы и домино, попивая пиво или вино, иногда чай или суррогатный кофе.

В это уютное заведение нередко заглядывали находившиеся в отпуске солдаты и офицеры вермахта со своими девушками, и значительно меньше здесь было офицеров в коричневых мундирах.

В этот день в послеобеденное время в «Дороте» было немноголюдно. В нише за столиком сидел солдат вермахта и гладил коленки девушке. Около окна пристроился профессор фон Липке, находившийся на пенсии. Он часто играл здесь в домино с мужчиной в форме железнодорожника. Фон Липке, завсегдатай кафе, имел свой столик и коробку домино. Все знали, что живет он на скромную пенсию и подрабатывает в благотворительной организации по отправке посылок для фронтовиков.

Трудно было предположить, что этот пожилой человек, ходивший с тростью и выводивший каллиграфическим почерком номера полевых почт на посылках для солдат, руководил подпольной антифашистской организацией. Это был Артур Второй. Вот уже более месяца он вел искусную игру.

— «Пять — пусто»! — сказал он, хлопнув костяшкой домино по столу.

Мужчина в форме железнодорожника, Хорст Кушке, внимательно присматривался к своему партнеру. Эту фамилию он носил с тридцать девятого года. Имя Станислав он сменил на Хорста и долго не мог привыкнуть к этому.

— Ваш ход, господин профессор, — объявил он и посмотрел на кельнершу, которая прошла мимо них и поставила на соседний столик пивные кружки. — У меня «пусто — шесть»!

— Господин Кушке ошибся, — негромко сказал фон Липке. — Прошу докладывать… Что нового?

— У меня «пусто»!.. Транспорт из сорока восьми «пантер» прошел сегодня утром…

— В каком направлении?.. Ставлю «дубль — шесть»!

— На Харьков… У меня также шестерка, господин профессор!.. Послали бригаду для ремонта железнодорожного полотна на линии Острув — Калиш…

— Вы проигрываете, — сказал Липке. — Играете неосторожно, от случая к случаю. Так нельзя.

— Понимаю.

— Слушайте меня внимательно. Задание особой важности… — Липке говорил твердым голосом. Он никогда не терял самообладания, и Кушке, побаиваясь его, всегда восхищался им.

— Слушаю.

— Приведите приговор в исполнение. — Профессор внимательно смотрел на Кушке. — Приговор, — повторил он через минуту. — В нашей группе действует агент гестапо.

— Мне никогда не поручали таких заданий.

— Вот я тебе и поручаю. — Липке неожиданно перешел на «ты». — Слушай меня внимательно. Лессингерштрассе, 16, недалеко от Лессингсбрюке.

— Это он выдал Артура Первого?

— Не люблю лишних вопросов. Не «он», а «она»…

— Задание будет выполнено, — пообещал Кушке.

Липке не спеша укладывал костяшки домино в коробку.

— Снова вы, господин Кушке, проиграли партию, — объявил он. — До следующего раза.

— До следующей встречи, господин профессор.

— В обычном месте в девятнадцать, — негромко закончил профессор. — Здесь встречаться больше не будем.

— Понимаю.

Кушке вышел из кафе первым. В гардеробе плащ ему подала Елена. Он поцеловал ей руку, а потом, поскольку здесь, кроме них, никого не было, прикоснулся губами к ее волосам. Они были женаты уже двенадцать лет. Познакомились весной двадцать девятого года и летом поженились. Именно тогда она сказала: «Теперь ты будешь Хорстом. Так нужно, соглашайся». Елена и втянула его в подпольную организацию. Прежде она работала в польской библиотеке. Когда гитлеровцы начали повальные аресты, ей удалось спастись. «Мне просто повезло. Я родилась в рубашке», — иногда говорила она, но в последнее время к этому разговору возвращалась неохотно.

Она заботливо застегнула пуговицы на его плаще:

— Когда возвратишься?

— Поздно. Много работы. Не беспокойся, — ласково сказал он.

Елена не спросила, куда и зачем идет муж. Она никогда не спрашивала его об этом. «Мы не должны задавать лишних вопросов», — как-то сказала Елена. Она подала плащ уже другому посетителю и, усмехнувшись, поблагодарила Хорста за чаевые, которые он вручил ей.

В гардероб вбежал Руди. Он ожидал в дверях, пока девушка, выходившая из кафе с солдатом, поправляла волосы у зеркала.

— Есть хрустящая соломка! Прошу вас, фрейлен, — умоляюще сказал мальчик. — Возьмите, пожалуйста.

— С удовольствием, — ответила Елена. — Дай пачку… И передай там, что сегодня же отправлю дяде. Понял?

— Конечно, благодарю вас, фрейлен. — Руди выбежал, широко распахнув двери. Он всегда так делал. Ему нравился долгий и мелодичный звон подвешенного у двери колокольчика.

Елена осторожно раскрыла пакет, переложила в сумку старательно свернутый бумажный рулончик.

 

3

На кого работала Лиза Шмидт?

Клос никогда не относился к противнику пренебрежительно. Остановившись на углу Франкфуртерштрассе, около газетного киоска, он рассматривал яркие обложки журналов. На цветной фотографии красовался немецкий солдат, стоявший около горевшего танка со звездой.

«Если вроцлавское гестапо, — размышлял Клос, — имеет своего агента в группе Артура, оно не упустит удобного случая, чтобы ликвидировать ее. Но если группа у них уже в руках, то почему медлят с арестом остальных подпольщиков?»

Ответ напрашивался простой: гестапо хотело до поры до времени иметь противника, который действовал бы под его контролем. Так удобнее дезинформировать врага, выявить его контакты и связи с Центром.

Что известно гестапо? Возможно, что все люди Артура уже под наблюдением. А органист? За костелом не следили, Клос проверил это. Но враг мог действовать более хитро и коварно. Артур Второй посылает донесения через тайник в костеле. Возможно, за Артуром следят? Вероятнее всего, это так. Напрашивается предположение, что гестапо известно, где находится тайник. Но тогда непонятно, чего гитлеровцы ждут? Видимо, они еще не расшифровали систему связи с Центром. Но тогда почему они поторопились взять Артура Первого?

Вывод был ясен: Артур Первый раскрыл провокатора. Допустим, это Лиза Шмидт. Но с уверенностью этого сказать нельзя. Правда, аргументы Артура Второго кажутся серьезными. Лизе известна вся подпольная организация, значит, над органистом тоже нависла опасность. Что же делать? Клос мог бы принять самое простое решение: прекратить все контакты с группой. Но это означало бы, что ее люди окажутся брошенными на произвол судьбы и обреченными на бездействие. В таком случае гестапо подождало бы еще немного и, убедившись, что эти люди бесполезны, ликвидировало бы их… Клос не мог допустить подобного исхода. В его распоряжении оставалось еще целых два дня. Удастся ли ему выполнить задание? Он не имеет права полностью раскрываться перед этими людьми, каждый из которых мог оказаться предателем.

Что он может сделать теперь, чтобы обезвредить агента гестапо?

Клос закурил сигарету, купил «Фёлькишер беобахтер» и не спеша продолжал путь по Франкфуртерштрассе. На противоположной стороне улицы он заметил девушку. Это была Лиза Шмидт — стройная, модно одетая. Она куда-то спешила.

Почему Лиза предала, если конечно, она это сделала? Боязнь, страх перед гестапо? А может, она уже давно работает на них?

Зазвенел колокольчик над открываемой дверью кафе «Дорота». У Клоса мелькнула мысль, что Артур Второй не очень-то соблюдает осторожность. Он и его люди открыто приходят в это кафе, и гестапо не стоит большого труда установить за ними наблюдение…

Клос вошел в кафе следом за Лизой Шмидт. Гардеробщица улыбнулась, принимая от него плащ. Лиза Шмидт в это время уже говорила по телефону: «Прошу тебя, обязательно приходи, милый…» Сказав это, девушка повесила трубку и взглянула на Клоса. Вынула из сумочки деньги.

— Будьте добры, разменяйте, — обратилась она к гардеробщице. — Мне надо еще позвонить.

У Елены мелочи не оказалось. Клос сразу же подал девушке несколько мелких монет:

— Рад услужить вам, фрейлейн.

— Ах, как вы любезны, господин обер-лейтенант, — защебетала девушка. — Я в долгу не останусь, как только разменяю, сразу верну.

Клос вошел в небольшой зал кафе, присел за столик у окна, машинально открыл коробку с домино и начал забавляться черными костяшками.

Кафе было полупустое. Два старика играли в шахматы. Женщина в темном платье пила чай.

Клос взял костяшку «пусто» и приставил к «пусто — шесть», потом начал складывать домик. «Не люблю эту игру», — подумал он и поднял глаза. К его столику подходила Лиза Шмидт.

— Я пришла вернуть вам долг, — сказала она.

Клос тут же пододвинул девушке стул, и она села.

— Хотите еще раз подчеркнуть свою галантность, господин обер-лейтенант, — проговорила девушка, подарив ему очаровательную улыбку. — Кредитор имеет на это полное право. — Она опять мило улыбнулась.

Клос подумал, что пока все складывается неплохо, очень даже неплохо. Но его тревожила мысль, не видел ли его кто-нибудь в костеле. Может быть, Лиза уже успела описать его внешность? Нет, это исключено.

Он предложил девушке кофе и коньяку.

— Коньяк! — воскликнула Лиза. — Ручаюсь, что господин обер-лейтенант прямо с фронта…

Клосу требовалось немало усилий, чтобы поддержать беседу. Он уже давно не флиртовал с девушками. Но это не был пустой разговор. Оба начали вести игру…

— Да. С фронта, — ответил он. — Но как вы догадались?

— Только офицеры с фронта могут с легкостью отдавать за коньяк такое количество марок.

— Удобный случай, чтобы освободиться от этих бумажек. Находясь в отпуске, все мы мечтаем.

— О чем?

— Чтобы в уютном кафе, например «Дороте», выпить рюмочку коньяка с такой милой девушкой, как вы…

— Только об этом?

— Нет, не только, — ответил Клос. Он заказал коньяк и кофе, а когда кельнерша начала прибирать стол, добавил: — Домино, пожалуйста, оставьте.

Лиза внимательно приглядывалась к офицеру, но держалась настороженно. Ее кокетливая улыбка и милая наивность были только маской.

Клос подумал, что девушка начинает ему нравиться, но тут же отогнал эту мысль. Это могло осложнить дело.

— Вы тоже играете в домино? — спросила Лиза.

— Тоже? А кто еще? Позвольте мне угадать… Ваш нареченный, который воюет в Ливии?

— Нет, — усмехнулась Лиза.

— Оккупирует Францию? Грецию? Воюет в России?

— Нет, нет, нет.

— Понимаю. Он защищает отечество. Окопался здесь и играет в домино. Он что, болен? И вы, очаровательная фрейлейн, должны составлять ему компанию?

— Вы такой забавный, господин обер-лейтенант. Как ваше имя?

— Не столько забавный, сколько откровенный, — заметил он и встал: — Ганс Клос.

— Лиза Шмидт. Для друзей — просто Лиза.

— А для меня — Лиззи! Позвольте?

Она снова подарила ему очаровательную улыбку:

— Уже решился, Ганс… Атакуешь по-фронтовому. А про домино я спросила потому, что в это кафе приходят, как и в довоенное время, старики и старушки и целыми днями…

Клос представил себе, как выглядит Артур Второй. Видимо, такой же старик… Играя здесь в домино, он видит людей своей группы, но встречается ли он с Лизой в этом кафе?

— Старые люди любят играть в домино, — сказал Клос. — Служащие, вышедшие на пенсию, называют себя советниками, а учителя-пенсионеры представляются профессорами. Теперь они чинно сидят за мраморными столиками и играют в домино. Эта увлекательная игра занимает все их свободное время…

— Боевого офицера потянуло на философию, — с грустью произнесла Лиза. — Ганс, ты удивительный человек! Но слишком ли много ты философствуешь?

— Жизнь — это борьба, Лиззи, — продолжал Клос. — Эти старики тоже ведут борьбу. Они имеют равные шансы и, играя вслепую, не ведают, какими ценностями располагает противник. Они приглушенными голосами называют костяшки, а вместе с тем напряженно ожидают, когда же противник ошибается. Играют так, будто бы борются не на жизнь, а на смерть…

Девушка внимательно посмотрела на Клоса:

— О чем ты говоришь, Ганс?

— Об игре в домино. — Клос поднял рюмку. — За твое здоровье, Лиззи.

— Спасибо, Ганс. Не хотела бы играть в домино против тебя…

— Я также! Потерял бы голову, — рассмеялся Клос. Он снова входил в роль молодого офицера, ищущего развлечений. — Для такой игры у меня просто нет свободного времени. Я и во Вроцлав-то приехал ненадолго…

— По службе?

— Ты думаешь, что в это нелегкое время немецкие офицеры могут разъезжать для собственного удовольствия? Нет, я возвращаюсь на фронт из Берлина. Генерал позволил мне на несколько дней заехать во Вроцлав. Конечно, это далеко не отпуск, просто небольшая прогулка.

— Твой генерал отлично понимает, что нужно молодым офицерам.

— Да, ты права, — согласился Клос. — Генерал Эберхардт — добрый старик. — И он тут же будто бы с беспокойством посмотрел на девушку. Пусть она думает, что эта фамилия сорвалась с его уст случайно. — Но не будем больше говорить об этом… Совсем разучился общаться с девушками. Все еще не выходят из головы фронт, тяжелые бои под Сталинградом… Надеюсь, что ты все это уже забыла…

— Конечно. Я и не стремлюсь запоминать фамилии каких-то генералов, меня не интересуют ваши мужские дела. Я женщина, Ганс.

— Я сразу это заметил…

— Сразу?.. Хотел бы провести время с кем-нибудь во Вроцлаве?

— С тобой, Лиззи, — ответил Клос.

— Ты шутишь?

— Нет, не шучу. Когда я приехал во Вроцлав, то еще не предполагал, что встречусь с тобой. А через некоторое время…

— Но всего лишь полчаса, как мы познакомились в этом кафе…

— Через некоторое время, — повторил Клос, — я уже твердо решил, что встречусь с тобой. Увидел тебя на улице, Лиззи, и следил. Вот почему я и оказался на Франкфуртерштрассе.

— Следил за мной?

Клос услышал беспокойство в ее голосе.

— Да, — подтвердил он. — Не обижайся, Лиззи.

Но Лиза и не думала обижаться. Напротив, она нежно притронулась к его руке и сказала:

— Если хочешь, Ганс, я подарю тебе этот вечер.

Клос поднял рюмку с коньяком. Ему стало жаль девушку. А если она не предатель, если Артур Второй ошибается? «Ждать чуда?» — подумал он со злостью. Вспомнил Артура Первого. Они были знакомы, встречались когда-то в Варшаве, на явке в мастерской часовщика. «Никогда живым я им не дамся», — сказал тогда Артур. Кто же выдал его? Эта девушка, которая сейчас сидит рядом?

— Ты славная девушка, Лиззи, — сказал Клос, — и я хотел бы…

— Ни слова, Ганс, — прервала она его. — Заплати за коньяк и кофе.

Пока кельнерша отрывала продовольственные талоны и производила расчет, Клос мысленно повторил кое-что из сказанного Лизой Шмидт за столиком кафе и пришел к выводу, что если Артура Первого и рабочих из вагоноремонтных мастерских предала Лиза, то она обязательно сообщит гестапо и о своем разговоре в кафе с неким обер-лейтенантом. Хорошо было бы ему, Клосу, лично познакомиться с гестаповцем, который занимается делом Артура и его людей. Нужно лучше знать противника.

 

4

Гауптштурмфюрер Поллер был заместителем начальника вроцлавского СД. Еще до войны, будучи штатским, он познал вкус власти, занимая пост уполномоченного банка. Однако он всегда считал, что начальство недооценивало его. За шесть лет работы его доходы увеличились только на двадцать марок. Поэтому при первой же возможности он вступил в СС, а потом его, как одного из лучших функционеров, определили в СД. Здесь свою квалификацию и способности Поллер использовал в полной мере. Он был терпелив и послушен. Не оспаривал приказов вышестоящих офицеров, но и не выполнял их слепо.

В банке его научили, что слишком быстрая прибыль — это, как правило, небольшая прибыль. Когда акции повышаются, не следует спешить, нужно выждать. Полезно иногда упустить плотвичку, чтобы потом выловить карпа. Неоднократно повторял он про себя эту истину.

В гестапо говорили, что Поллер ловок и хитер, хватка у него бульдожья. Еще никто не выскальзывал из его рук.

Однако самому Поллеру все его успехи казались пока слишком незначительными. Он ожидал своего часа. Воображал, что его рапорт когда-нибудь прочитает Гиммлер. А может, и сам фюрер. Поллер уже представлял себе, как вытянется физиономия у его шефа, когда он, Поллер, получит вызов из Берлина. А вдруг его произведут в штандартенфюреры и назначат шефом вроцлавского СД? Он непременно должен им стать!

По утрам он с важным видом становился перед зеркалом, торжественно поднимал руку в гитлеровском приветствии. Штандартенфюрер Эрнст Поллер! Штандартенфюрер! Можно ли вообразить себе что-нибудь более значимое?

И вот пришел наконец его час! Поллер с утра до вечера торчал в своем кабинете и ждал. Если он выиграет, то его мечта исполнится. А выиграть он должен! Необходимо только терпение. Но сколько может ждать наиболее терпеливый из всех терпеливых, Эрнст Поллер?

В тот день, когда Клос встречался в «Дороте» с Лизой Шмидт, Поллер, как он считал, уже был готов завершить свою операцию. У него в руках были все козыри, детально разработанный план и достоверная информация агента. Оставалось только неторопливо, постепенно, но не позже, чем в ближайшие двадцать четыре часа, реализовать все это.

Следовало обезвредить не только противника, который свил себе гнездо во Вроцлаве, но и его агентуру… Может, только теперь и начнется его большая игра?..

Но с кем он имеет дело? Неужели такие качества Поллера, как его профессиональное умение, ловкость и хитрость, могут идти в сравнение с аналогичными качествами славян? Он рассмеялся, залпом выпил рюмку коньяку, закурил сигару и посмотрел на часы. Поднял телефонную трубку, набрал номер. Раздался длинный гудок. С минуту подождал, потом бросил трубку и нажал кнопку звонка. В дверях появился (Эрнст Поллер не терпел даже тридцати секунд задержки) его помощник Йоганн Брандт.

— Позвони на телефонный узел, — сказал Поллер, — не поврежден ли телефон 209-13. Не могу дозвониться.

— 209-13? — повторил Брандт. — Будет исполнено.

 

5

Наступали ранние зимние сумерки. Подул резкий восточный ветер. Люди поднимали воротники плащей, ускоряли шаг, торопились укрыться в подъездах.

В квартире Лизы Шмидт было тепло и уютно. Над широким диваном, прикрытым пестрой накидкой, висел портрет фюрера. Два глубоких кресла стояли у столика, на котором возле телефона лежала потрепанная «Майн кампф». Клос внимательно оглядел комнату. Видимо, так и должно быть: по-мещански, без особого вкуса, в соответствии с ролью, но с какой?.. Только одно не гармонировало с обстановкой: рождественская елочка в углу комнаты. Разноцветные блестящие шарики, ангелочек на верхушке… Клос усмехнулся: ну разумеется, как он сразу не подумал об этом?! Он притянул к себе Лизу.

— Не спеши, Ганс… — проговорила она мягким, ласковым голосом. — Тебе нравится у меня?

— Очень, — ответил он откровенно. — Ты очень нравишься мне.

Клос подошел к столику и взял в руки «Майн кампф». Книга была потрепана, видно, ею часто пользовались. Взглянув на телефон, запомнил номер — 209-13.

Девушка молчала, ждала чего-то.

— Ты, Лиззи, не жалеешь, что пригласила меня?

— Нет, нет! — весело ответила она. (Клос почувствовал, что ее веселость и радушие наиграны.) — Я рада, что ты пришел. Сейчас приготовлю поесть и выпить.

— Из праздничных запасов?

— Нет, к празднику я не готовлюсь.

— А где будешь на рождество?

Девушка удивленно посмотрела на обер-лейтенанта:

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Да так… — уклончиво ответил Клос. — Стараюсь вспомнить, где я видел подобную елочку?

— Смешно. Елка как елка. Тебе не нравится? Я каждый год наряжаю елку.

— И всегда так, как эту? У нас в доме была другая. Почти без игрушек, голые ветви, прикрытые ватой… Во всех немецких домах, где я бывал, елки строгие, без особых украшений.

— Не понимаю. — Лиза смотрела на него с беспокойством. — Что ты хочешь этим сказать?

— Такие же елочки, украшенные разноцветными блестящими шариками, с ангелочками, я видел только в Польше, Лиззи. Это польская елка. — И подумал: «Паясничаю, как клоун, или в самом деле стал сентиментальным. Чего хочу достигнуть? Эта девушка около двух лет добывает сведения нашей разведки. Но почему предала? Если бы я знал, что она невиновна, то немедленно ушел бы из этого дома. А может, остался бы? Она приглашает к себе немецких офицеров, приезжающих с фронта в отпуск, а потом просматривает их карманы или вызывает каждого на откровенный разговор. Но сообщает ли она в гестапо о тех, кто слишком болтлив и разглашает военную тайну? А если Артур Второй ошибается?»

— Хочешь, я сниму с елки эти забавные игрушки? — спросила Лиза.

— Не говори так, это расстраивает меня.

— Почему? Или ты думаешь, что немецким офицерам не могут нравиться польские елки? А польские девушки?

— Я был в Польше, Лиззи, — серьезно ответил Клос. — Они нас, немцев, ненавидят. Нередко стреляют в нас. — Он снова притянул ее к себе. — Поэтому мы так тоскуем по немецким девушкам.

Как же надоело ему притворяться! С каким удовольствием он задал бы этой девушке два-три вопроса по-польски!

Клос обнял и поцеловал ее. Лиза сидела с закрытыми глазами.

— Не нужно, Ганс, отпусти меня, — сказала она строго.

— Почему, Лиззи?

— Я обещала приготовить тебе что-нибудь поесть и выпить.

— Я не голоден.

— Наберись терпения, милый… У нас есть время. Очень много времени.

Клос погасил верхний свет, включил радио. Передавали очередную сводку командования вермахта… Ожесточенные бои в Сталинграде и ничего больше… А ведь советские войска наступали по всему фронту. Армия Паулюса была окружена. Однако гитлеровское командование не сообщало об этом…

Клос попытался настроить себя на отдых. Из кухни доносилось позвякивание тарелок. Он подумал, что вечер с такой очаровательной девушкой действительно мог бы стать приятным. Клос посидел, закрыв глаза, потом вскочил с дивана и начал прохаживаться по комнате. Заглядывал во все углы, за картины, коврики и шторы, искал, не спрятаны ли здесь микрофоны. Ничего не обнаружив, он выключил радио и снова присел на диван. Его охватило разочарование. Прошел уже целый день, а он ни на шаг не продвинулся к своей цели.

Лиза действительно умела вкусно готовить. Вино, правда, оказалось не лучшего качества, но колбаса в томатном соусе и пирожные собственного изготовления были очень вкусны. Для всего этого необходимо иметь дополнительные продовольственные карточки.

Клос пил много, она все время подливала в его бокал, но сама почти не пила. Беседу вела тонко, осторожно. Он подивился ее умению задавать вопросы, на первый взгляд невинные, без особых намеков и предположений. Казалось, она не слушает собеседника, давая ему понять, что ее, немецкую девушку, служебные дела офицера вермахта вовсе не касаются. Но ее интересовала каждая мелочь, и девушка упорно добивалась своей цели.

Клос решил облегчить ей игру. Он рассказал о своих фронтовых друзьях, которые с танковым корпусом недавно переброшены из-под Москвы на Дон, даже назвал их имена, прибавил несколько фамилий офицеров и номера их частей, направленных под Сталинград.

— А ты? — спросила Лиза. — Тебя туда не пошлют?

Клос рассмеялся:

— Не знаю. Если танковую дивизию, которая недавно находилась во Франции, направляют на Волгу, то, вполне понятно, каждого из нас может ожидать Восточный фронт… Но я вернусь, Лиззи. Мы еще увидимся.

— Все так говорят, — со вздохом произнесла девушка. — Все, с кем я общалась здесь. Приезжают на несколько дней в отпуск — и обратно на фронт. Иногда получаю от них письма: тот отморозил ноги, а этот тяжело ранен. Не получаю только извещений об их гибели. Такие извещения мне не присылают…

— Ты со многими была знакома?

— Это что — ревность, Ганс? А не кажется ли тебе, что слишком рано?

Он притянул ее поближе к себе, и в это время раздался. пронзительный звонок.

— Телефон? — спросил Клос.

— Нет, это в двери. — В ее голосе послышалось беспокойство: — Я никого не ждала. Подожди…

Лиза вышла в прихожую. Через дверь комнаты Клос увидел, как Лиза открыла. На пороге возник мужчина в форме железнодорожника.

Этого человека Клос не знал, и не успел рассмотреть получше его лицо, как вошедший грубо оттолкнул Лизу от двери.

— Лиза Шмидт? — спросил он громко.

— Да, это я. — Голос девушки дрогнул от испуга. — Слушаю вас.

— По приказу Артура… — начал мужчина.

Клос заметил в его руке пистолет и, мгновенно подскочив, захлопнул дверь, заслонил собой Лизу. Вальтер в его руке был уже наготове.

— Пистолет на пол! — крикнул обер-лейтенант. — Быстро!

Застигнутый врасплох, незнакомец растерялся и, не решаясь на схватку с немецким офицером, бросил оружие. Клос осторожно поднял пистолет с пола, не спуская глаз с железнодорожника.

— Теперь руки на затылок! — скомандовал он и добавил: — Надеюсь, Лиззи, ты пригласишь нас в комнату.

Он толкнул незнакомца к двери, посмотрел на белую как полотно Лизу. Только почувствовав, что напряжение спало Клос понял, в какой сложной ситуации оказался. Этот человек сказал: «По приказу Артура», следовательно, руководитель разведгруппы не отменил своего распоряжения о ликвидации Лизы Шмидт… Почему? Подвела связь? Не получил указания от органиста? А может, решил действовать вопреки приказу Центра, под свою личную ответственность? Так или иначе, но этот человек в форме железнодорожника был только исполнителем приказа своего руководителя.

Что должен в подобной ситуации предпринять немецкий офицер? Отдать незнакомца в руки полиции? Но об этом сразу станет известно гестапо. Артур не отменил своего приговора, может, он действительно уверен, что Лиза Шмидт предатель. Как она будет теперь себя вести? Вызовет полицию?

Клос еще не принял решения, хотя времени на размышление оставалось мало. Мужчина стоял около стены, заложив руки на затылок.

— Говори! — приказал Клос. Железнодорожник посмотрел на него с ненавистью:

— Ничего не скажу.

— Заговоришь в другом месте! — пригрозил Клос и обратился к Лизе. — Знаешь этого человека?

Лиза с трудом приходила в себя.

— Да… Нет… Что-то не припоминаю… — Девушка еще больше разволновалась.

— Вспомни, — настаивал Клос, — этот человек сказал что пришел по приказу Артура.

Лиза молчала. Клос наблюдал за ней с огромным напряжением. Его не интересовало, что будет говорить незнакомец. Клос ждал только, что скажет Лиза.

Девушка расплакалась. Это было настолько естественно, что Клос почти поверил в искренность ее слез.

— Скажу все, — плача, прошептала она. — Он брат Артура, а я совершила подлость.

Клос был готов поверить этому признанию, он даже снова почувствовал наплыв искренней симпатии к этой девушке, но что-то настораживало его. Она старалась спасти этого человека, но каковы истинные мотивы ее поступка? Если она работает на гестапо, то зачем ей защищать исполнителя приговора? Может, Лиза не доверяет ему, Клосу, и пытается выиграть время, чтобы продлить свою работу в группе Артура?

Лиза рассказала, что Артур был ее женихом, она обещала выйти за него замуж. Но он потерял обе ноги на фронте, и тогда… Девушка снова расплакалась:

— Я не смогла выполнить обещание. Не хотела губить свою молодость, а когда сказала ему об этом, то он…

Клос внимательно наблюдал за реакцией мужчины. Железнодорожник был достаточно сообразительным и сразу понял замысел Лизы, подхватил ее мысль.

— Артур перерезал себе вены, — продолжил он начатую Лизой сказку, — и скончался на моих руках. Я обещал отомстить за него — совершить акт правосудия над этой…

Клос сделал вид, что поверил. В данной ситуации это был наилучший выход. Положение создалось весьма пикантное. Три человека вели сложную игру. И только он, Клос, знал цену этой игре.

Клос снова почувствовал неприятный осадок: оба изворачиваются, говорят неправду, но надо дать им выговориться.

— Документы! — обратился Клос к железнодорожнику.

Тот подал паспорт.

— Хорст Кушке, — прочитал Клос, — родился в Бытоме. Силезец… Разрешение на оружие, конечно, не имеете?

— За кого вы меня принимаете? — возмутился Хорст.

— За бандита, который с оружием в руках ворвался в чужой дом и хотел убить беззащитную женщину.

— Я работаю на железной дороге и оружие ношу с разрешения местных властей. Мне поручена охрана вокзала.

Клос сравнил номер пистолета с номером, указанным в удостоверении на право ношения оружия.

— Значит, вы хотели убить женщину из оружия, которое носите легально? — Клос продолжал защищать девушку, хотя это было нелегко делать. — Позволишь позвонить по телефону? — обратился он к Лизе.

— Не делай этого! — умоляюще посмотрела она на него. — Не звони в гестапо. Ведь он…

— Что это значит?! — воскликнул Клос. — Может, ты хочешь, чтобы я отпустил его?..

— Да-да, пожалуйста, прошу тебя, отпусти его, — приглушенным голосом произнесла Лиза.

«Превосходно играет, — подумал Клос. — Успокоилась, и только губы слегка дрожат».

— Отпустить его я не могу, — ответил он жестко. — Этот человек пытался убить тебя. Неужели ты не понимаешь этого?

Девушка бросила взгляд на Хорста и снова посмотрела на Клоса.

— Я чувствую себя виноватой, Ганс. Ведь это из-за меня Артур… — Голос ее снова задрожал.

«Наивная мелодрама. Она принимает меня за сентиментального простака!» — усмехнулся он и предложил:

— Тогда сама позвони в гестапо…

— Ганс, — прошептала Лиза, — есть такой обычай — нельзя отказывать в просьбе накануне рождества.

— Прекрасно. Ну допустим, я отпущу этого человека, но где гарантия, что он снова не придет к тебе, когда меня здесь уже не будет?

— Не приду, — пообещал Хорст. — Очень сожалею теперь, что хотел убить фрейлейн Шмидт. Она совсем не такая, как я думал раньше. Артур ошибался…

«Перестал верить своему руководителю, — подумал Клос. — Видимо, Хорст порядочный человек. А Лиза? В одном я пока убедился: она великолепная актриса».

— Хорошо, — согласился обер-лейтенант. — Может быть, я неправильно поступаю, но не могу отказать тебе в просьбе, Лиза. Вы свободны, Хорст Кушке. Документы? Оружие? Нет, не протягивайте руку, не получите, во всяком случае, сейчас. — Заглянув в паспорт, он прочитал адрес. — Теперь я знаю, где вы живете. Прошу вас не выходить из дому, а я за ночь подумаю, что с вами дальше делать. И не вздумайте, Кушке, бежать из города.

За Хорстом закрылась дверь. Клос и Лиза остались вдвоем. Он наполнил рюмки вином, сел на диван и закрыл глаза. Разведчик был измучен. Минувшую ночь не спал, целый день бегал по Вроцлаву, а теперь еще это…

— Благодарю тебя, Ганс, — сказала Лиза, прижавшись к нему.

Как Клос хотел, чтобы Лиза была обыкновенной девушкой, никем больше, только девушкой, с которой он мог бы провести время!

— А тот рождественский обычай, — тихо сказал он, — не немецкий обычай, Лиззи.

— Прошу тебя, Ганс, не говори больше об этом, — шепотом произнесла Лиза. — Так хочется забыть обо всем…

Клосу очень хотелось бы верить, что Лиза искренна с ним хотя бы в эту минуту… Он выключил свет. Еще успел подумать, что ночью Лиза проверит карманы его мундира, чтобы убедиться, кто же такой в действительности Ганс Клос…

 

6

В семь утра город был еще погружен во мрак. Гауптштурмфюрер Поллер, который в этот раз позволил себе спать только четыре часа, приказал вызвать из следственного отдела полиции офицера Крипке. Поллер действовал быстро, не теряя ни секунды. Что-то непонятное волновало его, и это волнение требовало от Поллера необычной концентрации внимания. Он обладал интуицией, в которую слепо верил, и потому был убежден, что не допустит ошибки в задуманной операции.

— Прошу доложить, господин Крипке, как это было, — потребовал Поллер, когда в дверях появился упитанный офицер — один из тех старых полицейских служак, которые не были особенно уверены в себе, но имели собачий нюх. И сразу же добавил: — Благодарю за своевременное донесение в гестапо. Обещаю повышение по службе.

Полицейский расплылся в заискивающей улыбке.

— Мы почувствовали трупный запах, — начал он. — Это было в полдень. Осмотревшись, обнаружили труп мужчины в железнодорожной форме. У него был ужасный вид. Видимо, его сбросили с Лессингсбрюке прямо на волнорез. Но не это послужило причиной его смерти. Он был убит выстрелом в затылок с близкого расстояния. — Крипке взял сигару, предложенную ему Поллером. — В его кармане было двести марок, порядочная сумма… Паспорта он не имел, но при нем оказалось, служебное удостоверение на имя Хорста Кушке, — закончил Крипке.

Поллер взял в руки удостоверение и посмотрел на фотографию:

— Уточнили личность?

— Так точно, — подтвердил полицейский — Несомненно, это Хорст Кушке.

Гауптштурмфюрер молча дымил сигарой. Он должен был сопоставить факты. Эсэсовец был взволнован и зол, но сдерживался.

— Оставьте это мне, — сказал Поллер, указывая на удостоверение Кушке. — И пришлите материалы следствия. Делом об убийстве Хорста Кушке займется гестапо. Вы свободны, господин Крипке.

Поллер позвонил дежурному офицеру и приказал подать машину.

Люди толпились на трамвайных остановках. На Кайзербрюке машина с трудом пробилась через трамвайный затор.

Поллер посмотрел с моста на панораму города и вспомнил вдруг о листовках, которые перехватило гестапо. Они распространялись среди иностранных рабочих. «Вроцлав был и будет польским» — гласили листовки. Поллер о злостью стиснул зубы: «Негодяи! Этому никогда не бывать!»

Машина остановилась у подъезда старого каменного дома. На четвертом этаже Поллер громко постучал в дверь, на которой виднелась металлическая табличка с надписью: «Хорст Кушке». Дверь открыла бледная, убитая горем женщина, с опухшими от слез и недосыпания глазами. Поллер едва посмотрел на нее. Он знал о ней все или почти все от своего агента.

— Гестапо! — рявкнул Поллер и вошел в комнату. Не церемонясь, он принялся открывать шкафы и ящики, выбрасывать содержимое на пол. Все перевернул вверх дном, надеясь найти доказательства подрывной деятельности погибшего.

 

7

Клос спешил. В трамвае было душно и многолюдно. На Кайзербрюке образовался затор. Обер-лейтенант сидел во втором вагоне и просматривал газету. Еще на остановке, когда садился в трамвай, он проверил, не следят ли за ним. Длинная вереница трамваев скопилась на мосту. Люди выскакивали из вагонов, бежали по мостовой, спешили на работу. Клос взглянул на часы: трамваи стояли уже десять минут. Он подумал, что сначала необходимо пойти к органисту, может быть, ему что-нибудь известно, потом, однако, решил не менять своего прежнего плана. Следовало бы поговорить с Хорстом Кушке. Рискованно? Да. Но осталось только полтора дня, а он еще не довел дела до конца, не смог установить главного — кто предал Артура Первого и его людей?

А Лиза Шмидт? Она агент гестапо или нет? Он пытался хладнокровно взвесить все «за» и «против»… Она спасла Кушке, но если бы не сделала этого и предала его в руки гестапо, то не смогла бы продолжать работу в группе Артура. Но имело ли это какое-нибудь значение? Лиза знала, что Артур приговорил ее к смерти, а потому, как бы ни поступила, была бы разоблачена. Может, попытаться установить контакт с Артуром?.. Лиза поцеловала Клоса на прощание. Девушка казалась ласковой, искренней, чистосердечной. Но она казалась такой же откровенной и тогда, когда рассказывала сказку о своем женихе Артуре. Она хорошо провела свою роль. Что ж, если она агент гестапо, то агент особо опасный.

А Кушке? Трудно представить, чтобы он согласился выполнить приказ, отмененный Центром. Железнодорожник, видимо, хороший исполнитель, но и только. Сам он ничего решить не может.

Почему Артур не выполнил приказ? Конечно, в особых случаях это может быть оправдано. Однако он получил твердое указание Центра. Получил ли? А если органист не передал ему этого указания? Нет, нужно встретиться с Артуром и все выяснить! Правда, это крайне опасно. За Артуром наверняка следят… Даже не исключено, что он уже арестован гестапо. И каковы дальнейшие намерения гестапо?.. Остается только ждать и действовать в зависимости от обстановки…

Если бы подпольщики ликвидировали их агента, то гестапо арестовало бы всех людей Артура. Но группа Артура действует, следовательно, провокатор не разоблачен. Видимо гестапо старается выйти на связь с Центром и начать игру-дезинформацию. «А что, если самому пойти в гестапо, повидаться с нужными людьми и постараться выведать намерения противника? — размышлял Клос. — Нет, из этого ничего не выйдет!»

Трамвай с грохотом дернулся и поехал. Клос свернул газету и прошел на переднюю площадку. Он не знал Вроцлава, но точно изучил план города по карте. Еще два перекрестка, и он должен сойти. Отсюда до дома Хорста Кушке идти минуты две.

Поллер, не церемонясь, выдвинул кресло на середину комнаты. Вытянул ноги и внимательно осматривал свои сапоги. Он был одет в штатское, но в сапогах с высокими голенищами. Вилли плохо начистил их, получит сегодня в морду, мерзавец.

— Теперь поговорим, — произнес Поллер важно.

Елена, жена Кушке, стояла перед гестаповцем в халате и домашних туфлях. Поллер видел, страх в глазах женщины. Она безуспешно пыталась сдержать нервную дрожь. Елена поправила волосы, и этот жест напуганной женщины рассмешил гауптштурмфюрера.

— Ну, что вам известно, фрау Кушке? — спросил он.

— Ничего.

— Он не сказал, куда пойдет?

— Не говорил.

— Знакомые? Друзья?

— У него не было близких друзей, — ответила Елена.

— Вздор… Польские сказки. У меня к полякам особое отношение.

— Он не встречался с ними… — Елена расплакалась.

— Но-но, только без истерики… Немецкие женщины должны переносить подобное спокойно… А в вашем кафе? — крикнул Поллер.

— Иногда заходил, — прошептала Елена. — Что в том удивительного? Я ведь работаю в кафе гардеробщицей.

— Каждый порядочный немец, — проговорил Поллер, — имеет право зайти в кафе, выпить кружку пива и сыграть партию в домино. Ваш муж играл в домино?

— Иногда. Это единственное развлечение, которое он себе позволял. Но Хорст играл только на маленькие ставки. Он никогда не пил, был бережлив, не бросал денег на ветер! — Елена снова всхлипнула.

— Меня не интересуют ставки! — прокричал Поллер. — С кем он играл в домино?

Его не удовлетворили ответы жены Кушке. Не для этого он пришел, чтобы выжимать из этой женщины мелкие подробности. На всякий случай он пригрозил ей арестом.

— У меня есть достаточно поводов, — сказал Поллер, — чтобы арестовать вас. В данном случае — хотя бы под предлогом того, что вы не помогаете следствию, а только осложняете дело. Но на этот раз… — Гестаповец задумался, а потом резко спросил: — Любовницы у вашего мужа были?

— Нет, — ответила Елена.

— Вы уверены? А с некой Лизой Шмидт он встречался?

Елена не успела ответить, как раздался звонок. Поллер вскочил с кресла, схватился за кобуру:

— Ага! Нам представляется возможность познакомиться с приятелями господина Кушке! Откройте дверь, но только без глупостей. Если замечу, что подаете условный знак, стреляю без предупреждения.

Он встал сбоку от Елены. Она, с усилием открывая замок, посмотрела на Поллера и поняла, что он действительно выстрелит, если она не впустит того, кто пришел. Открыла дверь. На пороге стоял немецкий офицер, и Елена вздохнула с облегчением. Этого человека она не знала…

Когда дверь квартиры открылась, Ганс Клос сказал:

— Я хотел бы поговорить с господином Хорстом Кушке.

Елена отступила от порога, Клос вошел, и дверь за ним захлопнулась.

Перед Клосом стоял мужчина в штатской одежде, с пистолетом в руке.

Появление незнакомого немецкого офицера застало гауптштурмфюрера Поллера врасплох. Он не ожидал этого. Не менее поразили Поллера бесстрастный голос обер-лейтенанта, его спокойствие. Ни следа боязни, полная уверенность в себе… Это были качества, которые Поллер всегда ценил в людях.

— Кто вы? Прошу опустить оружие, не люблю, когда в меня целится штатский. — Клос говорил негромко, спокойно и уверенно.

Он сразу понял, что допустил ошибку. Не нужно было приходить сюда. «Этот человек из гестапо», — безошибочно определил Клос.

Поллер тут же подтвердил его догадку.

— Я не штатский, — проворчал он. — Я гауптштурмфюрер Поллер, из гестапо.

— Обер-лейтенант Клос. Рад вас видеть, господин гауптштурмфюрер!

— Да! Радость взаимная, господин обер-лейтенант, — с иронией проговорил Поллер. — Вы знакомы с господином Кушке?

Гауптштурмфюрер вложил пистолет в кобуру, вернулся к креслу и, поудобнее устроившись в нем, снова вытянул ноги. Но офицер, стоявший перед ним, пристально смотрел на гестаповца.

— Сегодня, — не торопясь, ответил он, — я намеревался нанести визит в гестапо вместе с Кушке, для этого, собственно говоря, и пришел сюда. — Это было, пожалуй, самое лучшее, что мог в создавшейся ситуации сказать Клос.

— Кушке больше уже никогда не придет к нам с визитом, — ответил Поллер, — а вам, господин обер-лейтенант, придется пройти со мной в гестапо для выяснения ряда обстоятельств.

Клос ответил сразу же:

— Ваш тон, господин гауптштурмфюрер, неуместен. Не забывайте, я офицер вермахта. И мне не понятно, почему Кушке…

Поллер перебил его:

— Тело этого человека сегодня утром выловили в реке. Он был убит выстрелом в голову и сброшен с моста. Теперь понятно? — вертя портсигар в руках, проговорил он. — Однако, господин обер-лейтенант, прошу сообщить мне, что вам известно о Кушке.

Клос выхватил из кармана вальтер, и гестаповец обеспокоенно заерзал в кресле.

Клос пододвинул себе стул, уселся напротив Поллера. Подал ему пистолет, который ранее отобрал у Кушке, а паспорт Хорста и удостоверение на право ношения оружия бросил на стол.

«В данной ситуации, — подумал он, — лучше всего не скрывать правду…»

Клос сообщил Поллеру, что вчерашний вечер он провел у некоей очаровательной, достойной фрейлейн. Он слово в слово повторил сказочку Лизы о женихе Артуре и несостоявшемся замужестве. Он вбивал в голову гестаповца, что Кушке хотел убить ее, мстя за своего брата, который якобы очень страдал и покончил с собой из-за нее. Разрешение на право ношения оружия Кушке имел…

— Наверняка фальшивое, — уверенно произнес Поллер.

Клос пожал плечами:

— Возможно… — Далее он объяснил, что отпустил Кушке и приказал ему не выходить из дому. Сегодня решил прийти к нему, чтобы сопроводить его в гестапо и подробно выяснить обстоятельства дела…

Рассказывая, Клос внимательно наблюдал за лицом Поллера. Верит ли ему гестаповец?

Однако лицо Поллера оставалось непроницаемым. Он внимательно выслушал Клоса, не задавая вопросов, и сказал:

— Ну что же, в связи с отсутствием Кушке вы поедете в гестапо со мной, господин обер-лейтенант, для выяснения этого дела. — Потом обратился к жене Кушке: — А вы не должны покидать дом до особого распоряжения. И если что-либо припомните…

Кабинет гауптштурмфюрера Поллера почти ничем не отличался от подобных кабинетов в гестапо. Большой письменный стол и бутылки коньяка в застекленном шкафу. Портрет фюрера. Два кресла и столик около дверей.

Клос сидел в кресле, поглядывая на этот столик. Поллер, как и следовало ожидать, сначала предположил, что это Клос расправился с Кушке. Обер-лейтенант ответил на это смехом, а потом потребовал, чтобы Поллер связался с генералом Эберхардтом и навел справки о нем, Клосе, о его лояльности и преданности рейху.

Поллер немедленно соединился по телефону с генералом. Эберхардт, старый офицер абвера, ненавидевший гестапо, похвально отозвался об обер-лейтенанте Клосе и потребовал, чтобы вроцлавская полиция немедленно оставила в покое сотрудника абвера.

Клос, наблюдая за гауптштурмфюрером, понял, что Поллеру ничего не известно о нем. Вероятно, Лиза не успела проинформировать гестапо.

Поллер, покручивая в пальцах сигару, задумчиво проговорил:

— Вся эта история кажется мне удивительно странной. Вы, господин Клос, были последним человеком, кто видел Кушке.

Клос решил перейти в наступление:

— А почему этот железнодорожник так интересует вас, господин Поллер, а не следователя Крипке?

Поллер по-прежнему не выпускал из рук сигару.

— Однако вы, господин Клос, весьма любопытны, — ответил он.

— Я офицер абвера, а вы играете со мной в кошки-мышки, задаете нелепые вопросы, забывая, что я сам занимаюсь подобными делами ежедневно.

Поллер рассмеялся:

— Как это понимать? Как предложение сотрудничать?

— Вряд ли я могу вам чем-нибудь помочь, — пожал плечами Клос. — Я во Вроцлаве проездом. И не намерен вмешиваться в ваши дела. А вы, господин гауптштурмфюрер, считаете, что я могу быть вам полезен?

Поллер промолчал, видимо, сочтя, что не стоит делиться с офицером абвера своими служебными заботами.

— Мне не нужна ваша помощь в расследовании этого дела, — ответил он. — Но на ваше содействие я рассчитываю… — И через минуту спросил, в упор глядя на Клоса: — Как имя женщины, с которой вы провели вчерашний вечер?

Этого вопроса Клос давно ожидал. Но его беспокоило, почему он был задан так поздно. Поллер должен был начать именно с него. А если не начал, то, значит, знал, о ком речь?.. Ответить на вопрос гестаповца он должен был немедленно, и он ответил:

— А разве вы, господин Поллер, всегда помните имя женщины, с которой провели время? Согласитесь, имя — это не главное для женщины…

— Да, да, вы правы, господин Клос. — Поллер снова рассмеялся. — Но в интересах дела вам все-таки следовало бы назвать ее.

— Что ж, если это так важно, постараюсь вспомнить… Это было неподалеку от Лессингсбрюке… Она назвала себя Лизой… — Говоря это, он внимательно наблюдал за Поллером. Знает ее гауптштурмфюрер или нет? Говорить дальше или промолчать?

Не успел он об этом подумать, как в дверь кабинета постучали. Послышался знакомый голос, и на пороге появилась Лиза Шмидт. Обер-лейтенант приподнялся с кресла, но она словно не видя его, спокойно доложила шефу:

— Господин гауптштурмфюрер, я принесла вам перепечатанные рапорты… — Потом, как бы только что заметив Клоса, воскликнула: — О, Ганс, вот не ожидала встретить тебя здесь! — Эти слова девушки прозвучали вполне естественно.

Поллер расхохотался и продолжал забавляться:

— О, да вы знакомы!.. Понимаю, понимаю, благодарю, Лиза… Сегодня вечером можешь быть свободна и, если договорилась с обер-лейтенантом…

— Договорилась, — ответила Лиза. — Не забыл, Ганс?

— Конечно помню. — Клос был взбешен. Дал провести себя как мальчишку. Он закурил сигарету и даже не посмотрел на Лизу, когда она выходила из кабинета.

— Это та самая девушка, с которой я провел вечер. Почему вы не допрашиваете ее? — напустился он на Поллера. — Значит, она уже раньше сообщила вам обо всем и вы, господин Поллер, все знали и дурачили меня…

— Не горячитесь, Клос, — рассмеялся Поллер. — У нас в гестапо особые методы. Не такие, как у вас в абвере.

— Слышал я о ваших особых методах!

— Нет, Клос. Я имею в виду вовсе не физические способы воздействия на преступников, напротив, сам я не очень одобряю это. У меня иные методы. Я предпочитаю иметь дело с интеллигентным противником.

— Что же это за методы?

— Если вы, господин Клос, встречаетесь с этой фрейлейн, то прошу вас понаблюдать за ней. Чем она интересуется… Может, настроениями среди военных… Или передвижением воинских частей…

— Но ведь она работает у вас в гестапо!

— Ну и что? Господин Клос, вы интеллигентный, разумный офицер, а иногда кажетесь… наивным простаком…

«Встреча с Поллером закончилась вничью», — подумал Клос. Проанализировав все происшедшее, он пришел к выводу, что первый раунд схватки выиграл все же Поллер. Клос, к сожалению, не сумел узнать, кто же агент гестапо в группе Артура. Он только выяснил, что Лиза Шмидт служит в гестапо… Но это еще не значило, что девушка работает на гестапо.

 

8

Приближалась развязка. Это требовало от всех, кто участвовал в игре, огромного напряжения сил, быстрых и решительных действий.

Клос из гестапо сразу же решил поехать к органисту. Петляя по Вроцлаву, он заметал следы, но не был уверен, что за ним не следят. Не исключено, что Поллер приказал своим людям не спускать с него глаз. Однако, кажется, слежки не было. Неужели гауптштурмфюрер так уверен в успехе своей операции?

В костеле у органиста Клоса ожидало донесение Артура, полученное, как обычно, через тайник под фигурой святого Антония. Руководитель группы докладывал о своем последнем решении. Оно было неожиданным. Артур утверждал, что согласно распоряжению Центра он отменил приказ о ликвидации Лизы Шмидт, а Хорст Кушке пытался привести приговор в исполнение самовольно, поэтому он, Артур, вынужден ликвидировать Кушке за нарушение приказа Центра. Теперь он уверен, что Лиза Шмидт — невиновна, а провокатором был Кушке. Группа снова в безопасности и может действовать. Артур просил дать ему новое задание и восстановить связь с Центром.

— Видите, — сказал органист, — я был прав, Лиза невиновна.

— Вы знали, что она работает в гестапо? — спросил Клос.

— Конечно, — ответил органист. — И мы считаем, что добились успеха, внедрив туда нашего человека.

Органист торжествовал. Рапорт Артура подтвердил его веру в невиновность Лизы. Группа Артура в безопасности, значит, снова можно действовать. Провокатор Хорст Кушке ликвидирован, теперь следовало бы восстановить связь с Центром.

Однако Клосу эта развязка показалась подозрительной. Он интуитивно чувствовал, что борьба с гауптштурмфюрером Поллером еще не закончена. Напротив, приближающийся последний раунд будет самым трудным. Клос тщательно анализировал сложившуюся обстановку. Он видел перед собой лицо органиста, глаза которого не казались ему незрячими.

Если Кушке, как докладывал Артур, действительно предатель, то Поллер после ликвидации своего агента должен был арестовать всех известных ему людей из группы Артура. Но этого не последовало. Он еще чего-то ждал? Провокатор хорошо знал Артура, Лизу и других членов группы. Они все были в руках гестапо, но Поллер почему-то их не трогал, хотя знал, что, если он запоздает, эти люди могут исчезнуть из города. Да и сам Артур должен был понимать, что в данной ситуации ему, Лизе и остальным членам группы необходимо скрыться, чтобы обезопасить себя. Однако руководитель группы спокойно гуляет по Вроцлаву, как будто бы ничего не случилось. Почему? Не понимает, что грозит ему и его людям? Ожидает связи с Центром и своим промедлением толкает связного «тети Сюзанны» на опасные действия?

Клос смял донесение Артура, зажег спичку. Вспомнил, каким было лицо Хорста Кушке в квартире Лизы, и подумал, что он, как ему показалось, порядочный человек. Если же провокатор не Кушке, то кто?

Подозрение родилось не сразу, и оно было страшным. Клос решил еще раз проверить себя.

Артур Второй… Что он за человек? О нем Клос знал так мало.

Непроницаемое лицо органиста повернулось в его сторону. Если бы Клос не знал, что этот человек слепой, то мог бы сказать, что чувствует на себе его пристальный взгляд. Информация Центра подтверждала, что органист — человек абсолютно надежный, патриот, антифашист.

— Какой ответ дать Артуру? — спросил органист, и Клос уловил в его голосе нотку беспокойства.

После долгого молчания Клос тихо сказал:

— Артуру ничего не сообщать. Прекратить с ним все контакты.

На лице органиста отразилось недоумение. Он потянулся рукой к очкам, потом нервно погладил волосы. На лбу его появились капли пота.

— Что это значит? — спросил он с тревогой.

— То, что я сказал. — Голос Клоса прозвучал сухо.

Органист с минуту молчал, а потом спросил:

— Мне вы тоже не верите? Вы понимаете, на что обрекаете этих людей? На одиночество! И не только на одиночество — они попадут в руки гестапо. Лиза, которую я знаю с детства… Артур Второй…

— Не волнуйтесь, все будет в порядке. Восстановим связь, когда потребуется. — Клос был сосредоточен и серьезен. Он понимал, что каждое его слово — приговор. — Сами вы немедленно должны покинуть Вроцлав, — добавил Клос. — У вас есть резервный адрес?

— Да, — ответил органист.

— А документы?

— Тоже.

— Тогда уходите сейчас же. Связь с вами восстановим немного позже. Достаточно будет, если пошлете доктору Бруке, Берлин, Лейпцигерштрассе, 29, свой последний анализ крови. Обратной почтой получите указания.

— Но зачем мне уходить из города? Хорст Кушке ничего не знал обо мне.

— Это приказ, — строго проговорил Клос, потом голос его смягчился. — Поймите, иначе я поступить не могу. Война жестока, а наша борьба в глубоком тылу врага не менее жестока и опасна для нас. — Прощаясь, он крепко пожал руку органисту: — До свидания. Не знаю, встретимся ли еще когда-нибудь, а если встретимся, то уже в свободной Польше.

— В свободной Польше, — повторил органист, дотронувшись рукой до очков.

Клос вышел из костела. Падал снег, дул пронизывающий ветер. Перед витриной антикварного магазина он увидел мужчину в форме организации Тодта и подошел к нему. Мужчина вынул коробку спичек, чиркал, чтобы поднести огонь к сигарете Клоса, но делал это неумело, спички гасли, и он бросал их на тротуар.

— Слушай внимательно, — говорил в это время Клос. — Сообщи ему: в пансионате «Элизабет», но без указания номера комнаты. Информацию он должен получить по телефону в девять вечера. Запомни номер телефона…

— Все будет в порядке, — ответил мужчина.

Потом он вскочил на подножку проходящего трамвая. Клос еще минуту видел его на задней площадке. Мужчина в форме организации Тодта спокойно вынул из кармана газету.

Клос усмехнулся. Этого парня он знал уже более года. Работал с ним еще в Варшаве, а сейчас Центр назначил его руководителем новой антифашистской подпольной организации во Вроцлаве.

Однако поединок с гауптштурмфюрером Поллером за группу Артура еще не был окончен. Последняя партия игры продолжалась.

 

9

Поллер был уверен, что операция завершится успешно. Никогда и ни одну операцию он не проводил с такой терпеливостью и рвением.

Конечно, он уже давно мог арестовать этих людей, но этим ничего не добился бы, кроме лишних хлопот. Подпольные организации и группы росли как грибы после дождя. Он, Поллер, все это учитывал, понимая, что примитивные методы борьбы не приведут к желаемым результатам в этой сложной игре.

Гауптштурмфюрер мечтал раскрыть систему связи вражеских агентов с Центром. Тогда он мог бы проникнуть в сеть противника и парализовать его руководство разведкой во Вроцлаве.

Поллер закурил сигару, глубоко затянулся, потом поднял телефонную трубку, хотя он редко связывался по телефону со своими агентами. Сейчас же, убежденный, что ему никто не помешает, он решил позвонить.

Послышался знакомый голос, который он так не любил. Поллер презирал людей, услугами которых пользовался. С удовольствием разделался бы с ними, если бы кому-то удалось их разоблачить как агентов гестапо или они оказались уже бесполезными для него. Хотя в данном случае он был доволен сообщением агента. «Однако же какой сукин сын этот тип, но он наш сукин сын, — подумал Поллер. — Главное — это несомненный успех операции».

— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Не нервничай! — голос его прозвучал в этот раз тише и спокойнее. — Никто из них не уйдет, еще есть время, по меньшей мере, до завтра. Контакт с их Центром — это для нас самое главное. Мы должны иметь их связного… Да, да, к костелу тоже надо присмотреться… Что еще? Говоришь, офицер из абвера… Да, он нам немного подпортил дело. На первый взгляд кажется наивным, но на самом деле хитер и ловок… Хорошо, хорошо, согласен. Можешь поохотиться за ним… Хайль!

Гестаповец положил трубку. Конечно, подобных типов не стоит благодарить, но в данном случае… Он встал, поправил мундир… «Дано ли будет мне право встать перед самим фюрером в мундире штандартенфюрера?» — с надеждой и тщеславием подумал Поллер.

День был тяжелым. Профессор фон Липке, входя в кафе «Дорота», не надеялся увидеть там Лизу. В гардеробе, как всегда дежурила Елена. Липке думал, что в связи с гибелью мужа она не выйдет на работу. Но Елена сидела на своем обычном месте с вязаньем в руках. Когда-то он спросил ее, что она вяжет, и Елена ответила: свитер для Хорста к рождеству. Сейчас свитер был почти готов, Елена прилаживала к нему рукава, и казалось, что, кроме этого, ее ничто не интересовало.

«А ведь Хорст убит», — подумал Липке, наклонившись, чтобы поцеловать женщине руку. Как-то не повернулся у него язык сказать: «Очень жаль мне, Елена, сочувствую твоему горю». Он только процедил: «Жестокая война, мы сражаемся». Оставив плащ, профессор вошел в небольшой зал кафе. Он всегда помнил, что говорил его предшественник, Артур Первый: «Не предпринимай ничего, пока не почувствуешь полной уверенности».

Но он, Артур Второй, не мог ждать. Каждая минута была дорога, надо было действовать быстро и решительно.

Лиза сидела за его столиком и забавлялась костяшками домино, складывала из них башенку.

Артур, как обычно, сел на свое место, не поздоровавшись с ней.

— Ты приказал меня убить, — негромко проговорила Лиза. Она была спокойнее, чем он. — Почему?

— Я не вызывал тебя на встречу. — Артур вынул сигару и осторожно огляделся. — Сколько раз предупреждал, что со мной нельзя встречаться без вызова! Зачем ты пришла сюда?

— Хочу знать, в чем ты меня подозреваешь?

Кельнерша принесла пиво. Над кружкой возвышалась шапка пены, и это раздражало Липке. Он не любил слишком полные кружки. Сделав несколько больших глотков, закурил сигару, а потом сказал Лизе, что больше не подозревает ее, что как руководитель группы оказался тогда в непредвиденной ситуации, потому что все говорило о том, что Лиза, которая знала Артура Первого и тех рабочих из вагоноремонтных мастерских, ведет двойную игру.

Лиза ужаснулась. Профессор жестом предупредил, чтобы она молчала… Нет, сам он так не считает, он только получил об этом информацию, которая, как, к счастью оказалось потом, была фальшивой…

Конечно, каждый может ошибиться, и он, Артур, проявил излишнюю поспешность. Но иначе он поступить не мог, ведь речь шла о судьбе всей их организации. Впоследствии, конечно, он отменил приказ, а Хорст Кушке пытался самовольно привести приговор в исполнение.

— Я тогда предупредил его, — продолжал Артур, — что приказ отменяется, поскольку было установлено, что полученная информация оказалась фальшивой. Однако Кушке все-таки пошел к тебе домой. Я подозревал его с самого начала, но хотел быть уверенным до конца, поэтому решил проверить. И я оказался прав: это он, Кушке, был их агентом, работал на гестапо, он и предал Артура Первого.

Профессор фон Липке, убеждая Лизу, нервничал и не мог поэтому следить за окружающим. Лиза слушала напряженно, не спуская с него глаз. Они не обратили внимания на проходившую мимо их столика Елену, которая возвращалась из буфета в гардероб, бесшумно ступая в мягких туфлях. Профессор заметил только ее спину и сразу же замолчал, но было поздно. Елена слышала его слова: «… Самовольно… пошел к тебе домой» и «это он… был их агентом». Елена без сил опустилась на стул около своего столика в гардеробе и уткнулась лицом в мягкую шерсть еще не оконченного свитера.

— Теперь тебе известно, как все это случилось. Не будем больше возвращаться к этому вопросу, — сказал Артур. — Докладывай, что у тебя нового.

Лиза рассказала Артуру, как произошла ее встреча с Клосом, как он спас ей жизнь, когда Кушке пришел к ней домой, чтобы убить. Обстоятельно доложила об их разговоре. Артур слушал ее с напряженным вниманием.

— Когда и где вы с ним договорились встретиться? — спросил Артур.

— Сегодня вечером, у меня дома, — ответила Лиза. — После девяти…

В это время в зале появилась Елена и подошла к их столику.

— Фрейлен, вас просят к телефону, — обратилась она к Лизе.

В гардеробе никого не было. Лиза подбежала к телефону и машинально хотела взять трубку. Но трубка лежала на телефонном аппарате.

— Никто тебе не звонил. Я только хотела поговорить с тобой.

Елена стояла около девушки. Они не были знакомы. Лиза не знала, что Елена работает в группе Артура. Не знала она и того, что Хорст, который хотел убить ее, был мужем Елены.

— А в чем дело? — спросила Лиза.

Елена говорила по-польски, обращалась к ней на «ты», и Лиза не скрывала своего удивления.

— Скажи, как мне связаться с Центром? — взволнованно прошептала Елена.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — сухо ответила по-немецки Лиза.

— Ты должна поверить мне, иначе мы все погибнем… Когда я проходила мимо вашего столика, то слышала, как он сказал, что Хорст, мой муж Хорст, был предателем, что хотел убить тебя самовольно, без его приказа… Это неправда!

Лиза направилась к двери, но Елена преградила ей дорогу.

— Клянусь всем, что дорого мне в жизни, — взволнованно говорила она, — Артур приказа не отменил. Клянусь, что Хорст невиновен. Я скажу тебе еще кое-что…

Лиза оттолкнула Елену.

— Вы с ума сошли!

… Она возвратилась к столику. Впервые после нескольких месяцев работы в группе ее охватил страх. Она вспомнила ненавистное лицо гауптштурмфюрера Поллера, закурила сигарету и глубоко затянулась, чувствуя на себе пристальный взгляд Артура.

— Что случилось? — спросил он с беспокойством.

Лиза передала ему, что говорила Елена. Девушка все еще верила ему. Артур слушал ее внимательно, и по его лицу нельзя было заметить, обеспокоен он или удивлен тем, что сообщила ему Лиза.

— Что же ты ответила ей?

— Ничего.

— Ты действительно знаешь, как связаться с Центром?

Этого вопроса она не ожидала. Он, руководитель группы, обязан был знать, кем и как передается информация в Центр.

— Я с Центром связи не поддерживаю.

Артур раскладывал костяшки домино.

— Это хорошо. А я как раз этого и боялся, — сказал он, видимо успокоившись. — Теперь понятно, что Хорст действовал не один. Елена пытается продолжить его работу. Нам нужно пресечь до конца действия вражеского агента. И сделаешь это ты, Лиза, — сказал он строго. — Приведешь приговор в исполнение. Она должна быть устранена. После выполнения приказа ночью мы покинем Вроцлав и будем в безопасности. Никто из нас не может больше здесь оставаться. Я приду к тебе домой около девяти… А теперь хорошенько запомни ее адрес…

 

10

Итак, Лиза должна была выполнить приказ руководителя группы. Как она это сделает? С какого расстояния выстрелит? Сначала она скажет: «По приказу Артура», а потом, сразу же с порога, сделает два выстрела. Артур сказал: «Лучше всего стрелять дважды, пистолет с глушителем».

Во время войны люди убивают друг друга. Но Лиза еще никого не убивала, и потому она даже не представляла, как будет жить потом. И существует ли вообще какое-нибудь «потом»? Доказана ли вина Елены?.. Хорст хотел убить ее, Лизу, а теперь она должна стрелять в его жену Елену.

«По приказу Артура…» А имеет ли он право единолично решать судьбу человека? Что она знает об Артуре Втором? Видимо, Артур Первый верил ему, если сделал его своим заместителем. Солдат обязан верить своему командиру. Она тоже солдат, и у нее нет другого выхода. Мать учила ее говорить по-польски, они вместе читали польские книги. «Люби свою родину, — говорила ей тогда мать. — Научись ненавидеть ее врагов».

Перед Гинденбургбрюке девушка села в трамвай. Елена уже должна быть дома. Лиза долго наблюдала за кафе «Дорота» и видела, как гардеробщица покинула его. Лиза вышла из трамвая на третьей остановке, без труда отыскала нужный дом и, не торопясь, поднялась на четвертый этаж. По дороге никого не встретила. Когда нажала на звонок, в душу ее снова вкрались сомнения. А если эта женщина все же невиновна?

Елена стояла на пороге. Глаза ее были воспалены, припухли, значит, она плакала. Увидев Лизу, Елена попятилась. Лиза машинально сунула руку в карман.

— По приказу Артура! — произнесла она громко и тут же почувствовала, как дрогнуло ее сердце и комок подкатил к горлу. Подняла пистолет, но выстрелить не смогла и опустила оружие.

— Стреляй! — воскликнула Елена. — Стреляй! — повторила она. — Почему не стреляешь?

Лиза подумала, что эта женщина может выбить пистолет из руки, и крепче стиснула вальтер. Артур Второй говорил: «Немедленно стреляй, не тяни, стреляй. Убивают те, кто не думает в этот момент». Но Лиза не могла не думать. Если бы эта женщина призналась, подтвердила свое предательство (люди перед смертью иногда говорят правду), тогда другое дело.

— Зачем предала?

— Все-таки сомневаешься? — Елена не тронулась с места. — Послушай. То, что сказал тебе Артур, неправда. Хорст пошел к тебе домой не по своей воле. Он получил от Артура приказ так же, как ты сегодня.

— Но Артур отменил приказ.

— Нет! Это неправда! Я точно знаю, что Артур получил указание Центра — отменить приказ. Это сообщение принес ему мальчик от органиста из костела. Артур встретился тогда с Хорстом, но не сказал ему, что Центр отменил приказ. Хорст был честным, преданным, исполнительным борцом за наше дело, поэтому Артур и ликвидировал его!

Лиза молчала, пораженная тем, что услышала. «Если это правда, если Артур… все кончено, — подумала Лиза. — Возможно, он сидит уже в кабинете Поллера и докладывает обо всем».

— Стреляй же! — снова в отчаянии воскликнула Елена. — Если не веришь…

Но Лиза уже не могла выстрелить. Она спрятала пистолет в карман.

И в эту минуту послышался шум моторов и скрежет тормозов. Им слишком хорошо был знаком этот звук. Машины гестапо так часто проносились по улицам их города. Елена отодвинула шторы, посмотрела в окно и увидела эсэсовцев и жандармов, которые выскакивали из грузовиков на тротуар, выстраивались вдоль улицы. Несколько человек вбежали в подъезд дома.

— Уходи на чердак, — сказала Елена, — там есть скрытый проход к соседнему дому. Спустишься в подвал и выйдешь на другую улицу.

— А ты?

— Я останусь здесь, задержу их. Сообщи обо всем в Центр… Прощай.

Убегая через небольшое окошко на чердаке, Лиза увидела эсэсовцев, стоявших вдоль улицы. Значит, Артур решил проконтролировать, выполнила ли она его приказ, а ее отдать в руки гестапо. «Он еще заплатит за это», — подумала девушка. Теперь Лиза точно знала, куда идти.

Существовал только один человек, который имел связь с центром. Он и должен принять решение о дальнейших действиях. Она взглянула на часы. Времени было в обрез, необходимо спешить. Она должна еще вернуться домой, вечером к ней придет обер-лейтенант Клос. Что ему сказать об Артуре? Ведь Клос — немецкий офицер, хотя и внушает доверие.

Органист был готов к отъезду. Руди стоял с ним рядом. Они уже были одеты, но органист все еще прощался с костелом, в котором провел большую часть своей жизни. Притронулся пальцами к клавишам органа. Подумал, что, может быть, ему не следует уходить. Возможно, произошла какая-то ошибка, недоразумение… Он никогда не боялся за себя, только судьба внука Руди беспокоила его. Мальчик нетерпеливо ожидал деда, переступая с ноги на ногу. Его ничуть не огорчал переезд из города в деревню, напротив, он был даже рад.

— Пора ехать, дедушка, — повторил Руди.

— Идем, — вздохнул органист.

В это время раздались быстрые шаги. Кто-то бежал вверх по лестнице. Руди открыл дверь и увидел Лизу. Они уже давно не встречались.

— Лиза! — вскрикнул он радостно. Лиза прикоснулась губами к его голове:

— Оставь нас с дедушкой, Руди.

— Ты поедешь с нами, Лиза?

— Оставь нас с дедушкой, — повторила она нетерпеливо. Мальчик вышел. В костеле было пусто, только какой-то мужчина в кожаном пальто сидел на скамейке невдалеке от фигуры святого Антония. Руди, как учил его дедушка, внимательно присматривался к незнакомцу.

— Я же предупреждал тебя, Лиза, — говорил в это время органист, — что нельзя приходить ко мне в костел.

— Знаю, знаю! Все мы очень осторожны, бдительны, хорошо конспирируемся, а врагу все известно, слышишь? Выходит, что мы работали на врага! — крикнула в отчаянии девушка.

— Что случилось, Лиза?

Она все рассказала ему, стараясь не упустить даже мелочей, — о себе, Елене, Хорсте, Артуре… У нее теперь не было сомнения: Артур Второй — предатель. Елена не могла быть предательницей… Артур не отменил своего приказа уничтожить ее, Лизу… А ей приказал убить Елену так же, как сам убил Хорста.

Органист, пораженный рассказом Лизы, в волнении снял очки. Лиза опустила голову. Она не могла спокойно смотреть в его открытые незрячие глаза.

— Значит, это он, Артур, — сказал органист. — Елена передала ему распоряжение Центра об отмене приказа, а он встретился с Хорстом и не сообщил ему… Да, это он… Тот человек был прав…

Теперь органист понял, почему связной Центра, Клос, не поверил в виновность Хорста. Если бы Хорст их предал, то Артур и его люди были бы арестованы…

— Кто был прав? — спросила Лиза.

— Человек, которого мы, очевидно, уже больше не увидим.

— Необходимо срочно обо всем сообщить в Центр! — воскликнула девушка. — Нужно что-то делать!

— У меня нет связи, — тихо сказал органист. — А когда ее удастся установить… — пожал он плечами.

Лиза ничего не понимала.

— Как, у тебя нет связи с Центром?

Органист молчал. Снова сел на стул и погладил пальцами клавиши. Как он проклинал теперь свою слепоту! Если бы он видел, то сам разыскал бы Артура и уничтожил его, этого предателя!

— Поедем со мной, Лиза, — сказал наконец органист. — это единственное спасение для тебя. Документы достанем.

— Нет, — ответила девушка. — Не поеду. Не имею права, пока не придет час расплаты с предателем.

Казалось, органист ее не понял.

— Рано или поздно, — сказал он, — с нами установят связь, тогда мы и доложим об Артуре…

— Не могу бежать, — сказала Лиза. — Неизвестно, кого еще из наших он выдаст гестапо… Может, пока не успел всех предать. Необходимо спасти их от ареста. И наконец, — добавила она, — ко мне сегодня вечером придет человек, которого он тоже намеревается ликвидировать. А этот человек спас мне жизнь.

Лиза была убеждена, что иначе она не могла поступить. Сунув руку в карман плаща, она коснулась холодного металла. Подумала, что в магазине всего три патрона.

Артур приказал ей стрелять в Елену дважды, а третий патрон…

— Побереги Руди, дядя, — сказала девушка и вышла. Органист даже не услышал, как закрылась за ней дверь.

Гауптштурмфюреру Поллеру теперь оставалось только ждать. В течение двух часов он не знал, чем себя занять. Налил рюмку коньяку, закурил сигару и задумался. Интересно, как поведет себя этот человек? Будет упрямым или сговорчивым?

Когда фон Липке доложил Поллеру, что связной Центра назначил ему встречу в пансионате «Элизабет», гауптштурмфюрер подумал, что наконец-то его операция увенчается успехом. Сами попались в расставленный капкан! Значит, его, Поллера, метод оказался эффективным. А штандартенфюрер, его шеф, уже высказал свое недовольство и потребовал ускорить арест этих людей… Теперь удастся обезвредить их всех… А может быть, еще подождать?

Если связной из вражеского Центра окажется не таким упрямым и расколется, то представится возможность продолжить игру и дальше. Поллер громко рассмеялся, довольный собой. Тогда он имел бы возможность проникнуть в подпольную организацию противника во Вроцлаве и войти в контакт с ее Центром. Отличная была бы игра! И он, гауптштурмфюрер Поллер, — король этой игры!

Его шеф, штандартенфюрер, как-то рассказывал, что нечто подобное удалось сделать гестапо в Бельгии, но там была английская разведка, славяне же более упорные противники. Правда, фон Липке — немец. Когда-то он был Липковским, но не знал ни слова по-польски. Конечно, успех операции — это успех не фон Липке, который… Поллер не мог даже допустить, чтобы какой-то Липке, хотя и «фон», способствовал его успеху. Он, Поллер, не потерпит этого!.. Гауптштурмфюрер выпил еще рюмку коньяку. Сегодня, накануне успешного завершения операции, он может позволить себе это удовольствие. Позвонил по телефону:

— Проверена ли охрана вокруг пансионата «Элизабет»?

— Все в порядке, господин гауптштурмфюрер. Мышь не проскочит, — услышал он в ответ.

— Мышь — это хорошо, — пробурчал Поллер.

Скоро специальный отряд гестапо нагрянет в пансионат «Элизабет» с истинно немецкой пунктуальностью… И тогда начнется допрос… Поллер погасил люстру и зажег настольную лампу. Проверил исправность рефлектора: свет должен бить прямо в глаза тому, кто будет сидеть на стуле около двери. Интересно, как будет держаться при этом фрейлейн Лиза? А ее возлюбленный, обер-лейтенант Клос? Поллер снова разразился смехом. Во время большого дела можно позволить себе и некоторое развлечение. Он докажет Берлину, генералу Эберхардту, шефу Клоса, как бывают неустойчивы офицеры абвера.

А в это время Клос ужинал в небольшом ресторанчике на Лессингерштрассе. Он долго рассматривал свою продовольственную карточку, разговаривал с кельнером, старательно отсчитывал талоны за ужин. Держался как фронтовой офицер в отпуске, который истосковался по вкусно приготовленным блюдам, любит посидеть в уютном ресторанчике, посмотреть на немецких девушек, не торопясь потягивая пиво и покуривая сигарету под тихие звуки музыки. Правда, здесь не было красивых девушек. Но Клос педантично соблюдал ритуал фронтовика и не упускал даже мелочей. Он играл свою роль, убежденный, что не допустит ни малейшей ошибки. Цена, которую он заплатил бы за ошибку или оплошность, была бы слишком высока.

Точно без пятнадцати девять обер-лейтенант оплатил счет, дал кельнеру на чай — не слишком много, однако вполне достаточно, чтобы человек в белой куртке вытянулся, пристукнув каблуками.

Клос вышел на улицу и сразу же убедился, что вопреки его предположению за ним не следят. Подумал, что он, видимо, переоценил противника, однако решил действовать осторожно, так, как если бы Поллер не уступал ему в мастерстве разведки. Клос вошел в цветочный магазин, купил три розы. Выбирая цветы, специально повернулся лицом к витрине, чтобы ему была видна улица. Однако за ним никто не наблюдал, ни один прохожий не задержался перед витриной цветочного магазина.

«Неужели Поллер и его люди не принимают меня во внимание? — подумал Клос. — Он строит свои планы без расчета на меня».

В подъезде дома, в котором жила Лиза, он также ничего подозрительного не заметил. Когда он позвонил, Лиза сразу же открыла дверь. Она была в пальто.

— Жаль, — сказала девушка еще в прихожей, — что не смогу провести с тобой этот вечер. Очень спешу.

Он преподнес ей розы.

— Спасибо, Ганс— Однако ее голос прозвучал сухо. — Ты очень внимателен. — Она, видимо, не знала, что делать с цветами. Положила их на столик около вешалки, потом взяла обратно и открыла дверь комнаты. — Я сейчас поставлю их в вазу.

Клос снял плащ, вошел за ней, сел на диван. Закурил сигарету. Даже расстегнул китель.

— Я же сказала тебе, — с отчаянием проговорила Лиза, — что у меня нет времени. — Она подбежала к нему: — Пойми меня, дорогой, ты должен уйти.

— Почему?

— Уходи, сейчас же уходи, — умоляюще сказала девушка, — я занята.

— Может, я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо, Ганс! — и, видя, что он не намерен подниматься с дивана, сказала резче: — Я занята по службе, понимаешь? Поллер поручил мне срочную работу.

— Хорошо, я позвоню ему. — Клос встал и подошел к телефону. — Надеюсь, немецкому офицеру, прибывшему в отпуск, он не откажет.

— Не звони! — крикнула девушка.

— Я чувствовал, что ты это скажешь. — Голос Клоса стал теперь более строгим. — Говори, что случилось?

— Не могу иначе! Верь мне, Ганс!

Он понял, что с ней происходит, но пока что не мог ей открыться. Не мог сказать всего, потому что еще не получил подтверждения ее невиновности. Только после этого можно будет принять окончательное решение. Но получит ли он своевременно это подтверждение? Возможно, противник не так уж глуп, чтобы попасть в примитивную ловушку. А тогда? Он должен будет уйти и бросить эту девушку на произвол судьбы. Но речь идет не только о нем или об этой девушке, а о более крупной ставке, поэтому он не может рисковать.

— Я прошу тебя, Лиззи, подождать еще немного, — сказал он спокойно.

— Зачем?

— Мне должны позвонить по твоему телефону. Это очень важный звонок.

— По моему телефону! Как ты мог?

Клос посмотрел на часы. Стрелки показывали ровно девять. Раздался телефонный звонок. Мужчина в форме организации Тодта был, как всегда, пунктуален. Клос машинально поднял трубку.

— Да, это я, — ответил он. — Добрый вечер. — Услышал несколько слов, которые для подслушивавшего их разговор ничего не означали. Это была дружеская беседа двух молодых людей, которые встретились во Вроцлаве, но для Клоса это имело огромное значение. Он теперь знал: задание выполнено, Поллер попался в ловушку. Он приказал своим людям окружить пансионат «Элизабет». Как раз в это время гестаповцы уже вытаскивали из пансионата жильцов, которых гауптштурмфюрер будет допрашивать всю ночь. Пусть себе ищет связного из Центра!

Клос положил трубку и впервые посмотрел на Лизу с нескрываемой нежностью. Бедная девушка, сколько она пережила! А Артур Второй? У Клоса оставалось еще несколько часов, чтобы расправиться с ним. Если не успеет он, то его приказ выполнит мужчина из организации Тодта.

Теперь необходимо спешить! Лиза немедленно должна покинуть Вроцлав. Клос представил себе, как она будет удивлена и обрадована, когда он сообщит ей пароль.

— Лиззи… — начал Клос. Девушка все еще стояла у двери.

— Подойди ко мне, Лиззи, будь умницей…

И тут оба услышали, как кто-то открывает дверь своим ключом. На пороге появился человек — спокойный, уверенный в себе…

Это был профессор фон Липке.

«Доложив Поллеру в гестапо об операции в пансионате „Элизабет“, он поспешил сюда. Зачем? Пришел один или оставил внизу охрану? — Это больше всего интересовало Клоса. — Если охрана внизу, то каким образом уйдет из дома Лиза? Поллеру, вероятно, известно, что я нахожусь в ее квартире… Артура необходимо ликвидировать…»

— Так вот в чем дело, Лиззи, — проговорил Клос. — Ты ждала этого господина… Что ж, прошу прощения…

— Лиза еще не познакомила нас. — Лицо Артура Второго было непроницаемым. — Мое имя Эрик фон Липке. Обер-лейтенант Клос, если не ошибаюсь?

— Вы хорошо информированы, господин Липке.

— Лиза — моя ученица, а я — учитель музыки. Она рассказала мне о вашем геройском поступке. Вы спасли ее от этого бандита Кушке.

— Вы преувеличиваете, господин учитель. — Клос сел за стол. Артур занял место напротив него. — Я, кажется, где-то видел вас, господин фон Липке. О, теперь вспомнил… В «Дороте»! Вы там частенько играете в домино.

— Да, вы не ошиблись. Я нередко бываю в этом кафе. В газетах почти нечего читать, нужно же где-то убивать время. — Он замолк на полуслове и вынул из кармана две сигары. Одну предложил Клосу. — Должен вам сказать, господин обер-лейтенант, что самые свежие новости всегда можно услышать именно в «Дороте» от подвыпивших солдат и офицеров, приезжающих с фронта в отпуск. Правда, это в основном фрагменты, обрывки из воспоминаний… но если есть немного смекалки и опыта… Представьте себе, что кто-то рассказал нам о своих приятелях, которые вместе со своей частью направлены под Сталинград… Еще кто-то добавил, что танковый корпус, в котором служил его друг, был до этого во Франции, а еще раньше воевал в Греции… Человеку, хорошо разбирающемуся в военном деле, будет ясно, что и это соединение также переброшено на Восточный фронт. Интересно, не правда ли, господин Клос?

— Действительно. И что же дальше?

— Если добавить пару генеральских имен, случайно названных в беседе, то нетрудно составить донесение: какие именно немецкие части оказались за последнее время на пути в Россию.

— Понимаю. — Клос усмехнулся и сунул руку в карман. — Это что, вступление к небольшому шантажу?

— Руки на стол! — крикнул Липке, выхватывая из кармана пистолет. — Стреляю без промаха, — сказал он угрожающе. И обратился к Лизе: — Посторожи, Лиза.

Девушка послушно отошла к двери. В руке она держала пистолет. Клос не ожидал, что и она вооружена. Однако на этот раз он недооценил господина фон Липке. А ведь тот был уже в его руках…

Теперь многое зависело от Лизы. Клос взял сигару и вынул из кармана спички.

— Сигара, — сказал он не торопясь, — успокаивает нервы и располагает к беседе. Так что советую и вам, господин Липке, закурить. «Неужели Лиза не понимает?»

Девушка продолжала стоять с пистолетом наготове. Она внимательно прислушивалась к их словам.

— Люблю иметь дело с интеллигентным противником, — ухмыльнулся Артур Второй.

— Я это слышал уже где-то в гестапо, — отпарировал Клос, затягиваясь дымом. — Фон Липке курит те же самые сигары, что и гауптштурмфюрер Поллер?

— Представьте себе, господин Клос, — неторопливо тянул Липке, — если бы то, что в минуту откровенности вы сообщили Лизе, дошло до гестапо, вы имели бы большие неприятности.

— Может быть. — Клос не терял выдержки и спокойствия. «Однако этот фон Липке чрезмерно активен. Торопится преподнести Поллеру еще один презент. А ведь если Поллер согласится на такой дешевый розыгрыш, то, видимо, ему ничего не известно о моей истинной роли в этой игре».

Артур Второй, не спуская глаз с Клоса, продолжал:

— Господин обер-лейтенант мог бы избежать этих неприятностей…

— Доставляя вам новую информацию?

— Вы, господин Клос, просто умница.

— Однако я хотел бы знать, для кого предназначена эта информация?

— Конечно, не для вашего командования. — Фон Липке был убежден, что крепко держит его в руках. — Как офицер абвера, вы, господин Клос, должны отдавать себе отчет в том, что у вас нет теперь другого выхода, кроме как работать на нас. Вам многое известно. И мы не меньше знаем о вас.

Клос посмотрел на Лизу.

— Вы, господин Липке, преувеличиваете мои возможности, — сказал он спокойно. — Преувеличиваете, — повторил еще раз. — Я мог бы согласиться помогать вам, если бы информация, о которой вы говорили, была правдивой. Могу вас заверить: она не соответствует действительности, просто была вымышлена мной, чтобы кое-кого проверить. — Он посмотрел на Лизу: — Я хотел убедиться, Лиззи, действительно ли ты работаешь на гестапо? — сказал Клос.

— Я не передавала этой информации Поллеру! — крикнула девушка.

— Я знаю, ты не передавала. Информацию в гестапо передал он. — Клос сурово посмотрел на Артура Второго. — На кого вы работаете, господин фон Липке? Как видно, на Поллера, на гестапо. Презираю людей, которые ведут двойную игру… — «Если Лиза ни в чем не виновна, то она должна наконец понять, кто такой Артур Второй», — подумал он. Резко вскочив с кресла, Клос выбил пистолет из руки Липке.

— Стреляй! — крикнул фон Липке Лизе. — Чего ты ждешь? Стреляй в него!

Лиза выстрелила дважды. Так наставлял ее Артур Второй, когда приказывал привести в исполнение приговор над Еленой. Она ни о чем не думала, только помнила, что стрелять нужно точно в цель.

Тело Артура осело на пол. Клос поднял его пистолет и положил в карман. Снова закурил сигару. Он чувствовал, что устал, но предстояло еще много работы.

Поллер, вероятно, ожидает доклада Липке… Необходимо игру с гауптштурмфюрером Поллером довести до конца.

Сначала Клос решил проверить, не окружен ли дом гестаповцами, а потом помочь Лизе выбраться отсюда в безопасное место.

— Спасибо, Лиззи, — нежно сказал он.

Но девушка все еще стояла с пистолетом в руке.

— Не подходи! — воскликнула она. — Думаешь, что выйдешь отсюда живым?

Клос смотрел на нее с удивлением. Неужели она ничего не поняла? Бедняжка! Видимо, она испытала потрясение. «Необходимо отправить ее на отдых», — подумал Клос.

— Уверен, что выйду, — спокойно ответил он. — Но сначала уйдешь ты, Лиззи. Слушай меня внимательно. Поедешь на Берлинский вокзал, вот тебе билет первого класса и документы на имя генеральши Тельхоф. Ты возвращаешься из Кракова, где навещала мужа в госпитале. Здесь квитанция на твой багаж в камере хранения. Багаж — это чемодан и кожаная сумка. На потайном дне сумки находятся инструкции, деньги, резервный паспорт на всякий случай, если тебе придется выехать на отдых в Швейцарию. Все это было приготовлено для тебя. — Он внимательно посмотрел на нее. — Лиза, опомнись, отдай пистолет, он тебе больше не нужен. Надеюсь, теперь ты все поняла?

Девушка медленно приходила в себя, еще не веря тому, что услышала от Клоса. И вдруг разрыдалась, что-то точно надломилось в ее душе.

Клос подал ей носовой платок:

— Вытри слезы. Успокойся. Ты держалась великолепно. Теперь нам нужно не только спокойствие, но также трезвый ум и хладнокровие. Поллер — это не фон Липке.

Клос поднял трубку и медленно набрал номер телефона. Как поведет себя Поллер? Ему остается поверить, другого выхода у него нет. Он не может не признаться, что Артур был его агентом. Но в данный момент важнее всего было убедиться, что дом Лизы не окружен гестаповцами.

Клос говорил нервозно, так, как должен был говорить человек, который только что ликвидировал вражеского агента. Он доложил Поллеру, что Лизы Шмидт дома не было, но в ее квартире он застал какого-то фон Липке. Этот человек предложил ему, Клосу, сотрудничать с вражеской разведкой. Конечно, как и подобает немецкому офицеру, Клос отказался от этого гнусного предложения и во время стычки застрелил негодяя.

На другом конце провода долго молчали.

— Почему не взял его живым? — послышался наконец голос Поллера.

— Я хотел арестовать его, — ответил Клос, — но агент был вооружен.

Поллер снова замолчал.

— Прошу оставаться на месте, — услышал Клос через минуту его голос. — Приедут мои люди и займутся убитым. А вас, господин обер-лейтенант, ожидает благодарность за мужество и бдительность. — В голосе Поллера не чувствовалось иронии.

Клос положил трубку.

— Лиззи, — сказал он, — поднимись этажом выше и подожди, пока не появятся люди Поллера. Потом незаметно выйдешь из дому и действуй так, как я только что говорил тебе. Не забудь, Берлинский вокзал…

— А как же ты, Ганс? — спросила она с беспокойством.

— Я подожду прихода людей Поллера и постараюсь задержать их. Тебя начнут разыскивать не раньше, чем через два часа, когда обнаружат, что ты не явилась домой. А ты в это время будешь уже в Берлине. — Он поцеловал ее на прощание. — Иди, уже пора, Лиззи, и будь осторожна. За меня не беспокойся. Мне ничто не угрожает…

Гауптштурмфюрер Поллер в это время допрашивал задержанных. Специальный отряд гестапо арестовал в пансионате «Элизабет» около тридцати человек. Это были солдаты и офицеры вермахта, прибывшие в отпуск, служащие из Берлина и несколько местных бюргеров.

Допрос каждого арестованного длился не менее часа, и в конце концов Поллер убедился в провале своей операции. Теперь его мечта о будущей карьере, о возможности стать штандартенфюрером и лично предстать перед самим фюрером стала нереальной.

Но гауптштурмфюреру и в голову не могло прийти, что его противником в партии, которую он проиграл, был Ганс Клос, обер-лейтенант абвера, находившийся в отпуске во Вроцлаве.

 

III. Последний шанс

 

1

Клос знал, что они приезжают в Варшаву утренним берлинским поездом. На вокзале было многолюдно и шумно. Спешили куда-то люди с чемоданами и мешками. Немецкие солдаты заняли перроны, загородили проходы в ожидании поездов, следовавших на восток или на запад.

Когда Клос вышел на перрон, из динамика послышался хриплый голос: «Внимание, внимание, прибывает поезд Берлин — Варшава». Он увидел группу встречающих офицеров: полковник, два эсэсовца и знакомый ему капитан Рупперт. На этого человека Клос больше всего рассчитывал, хотя до последней минуты сомневался в достоверности полученной информации.

Рупперт сразу же заметил Клоса. Стройный, щеголеватый, в новом мундире, он подошёл к Клосу, небрежно подняв руку в гитлеровском приветствии.

— Ганс, как дела? — игриво спросил он. — Что ты здесь делаешь?

— Ожидаю поезд на Радом, — ответил Клос. — Скоро должен подойти.

— И заодно решил увидеть нашего чудотворца, надежду рейха? Он уничтожит врага быстрее, чем все дивизии Роммеля, вместе взятые!

— Фон Хеннинг? — спросил Клос. — Я и не знал, что он приезжает сегодня.

— Не знал? — рассмеялся Рупперт. — Приезжает, и не один, а со своей белокурой дочкой. Так что имей в виду, Ганс…

Поезд медленно подошёл к перрону. Длинный состав с лязгом остановился под навесом вокзала. Пассажиры выходили на перрон и направлялись по лестнице в тоннель. И когда на перроне почти никого не осталось, в дверях одного из спальных вагонов появился высокий мужчина в чёрном плаще и широкополой шляпе. Вместе с ним из вагона вышла молодая девушка в очках, держа в руке дорожную сумку. Встречавшие офицеры тотчас же направились к ним. Охрана окружила их плотным кольцом.

Клос внимательно смотрел на фон Хеннинга, стараясь запомнить до мелочей черты его лица, особые приметы, чтобы при необходимости точно описать этого человека.

Так вот он какой, профессор фон Хеннинг, надежда третьего рейха! В Варшаве его будут охранять так же бдительно, как губернатора Франка на Вавеле. Агенты СД повсюду будут следовать за ним, неустанно вести охрану его резиденции. Испытания нового оружия, на которое возлагает большие надежды сам фюрер, будут проводиться под охраной специальных подразделений СС.

Ему, Гансу Клосу, предстояло во что бы то ни стало добыть секретные данные, касающиеся этого оружия, места и времени его испытания…

Задание это очень трудное. Но, даже рискуя жизнью, он обязан выполнить его.

Клос ещё раз окинул взглядом фон Хеннинга и его дочь, невысокую блондинку. Девушка была недурна собой.

Капитан Рупперт снова подошёл к Клосу.

— Ну как, Ганс, увидел? — спросил он.

— Увидел, — ответил Клос, — девушка интересная…

— Бенита фон Хеннинг? — Рупперт прыснул со смеху. — Ты серьёзно так думаешь, Ганс? Если хочешь, то могу познакомить тебя с ней у моей Ильзы.

— Почему бы нет?

И в этот момент Клос снова увидел фон Хеннинга. Капитан Рупперт поспешил к профессору. Ему было приказано не отходить от фон Хеннинга. Это было очень важно для Клоса, потому что могло стать решающим фактором в выполнении задания Центра… Но не струсит ли Рупперт? Никогда не угадаешь, на что способен человек, одетый в немецкий мундир.

Капитану Рупперту было что терять — карьеру, деньги отца и, наконец, свою возлюбленную Ильзу, дочь генерала фон Броха.

Клос видел Ильзу несколько раз. Высокая, стройная, знающая себе цену девушка, одна из тех, которые абсолютно уверены в том, что на их долю выпала историческая миссия. А может, то была только видимость? Определяя, что скрывается за внешним видом человека, и в особенности женщины, можно легко ошибиться…

Клос посмотрел на часы. Подходил поезд на Радом. Итак, обер-лейтенант едет в Радом, а о результатах операции узнает только на следующий день.

На перрон снова повалила толпа пассажиров. Все они куда-то спешили, нагруженные мешками и чемоданами, плохонько одетые, изнурённые повседневными заботами, запуганные. Однако эти люди не скрывали своей ненависти к оккупантам и где только можно саботировали распоряжения местных властей. Они с презрением смотрели на стройного, одетого с иголочки немецкого офицера, который спокойно прохаживался по перрону, чувствуя себя в этом городе как дома. Ощущая на себе их косые взгляды, Клос невольно поёживался. Но не мог же он сказать им, что он тоже поляк и что его родной город — Варшава.

Вечером того же дня Клос ужинал с шефом местного отделения абвера в Радоме.

 

2

В большой каменный особняк на Мокотувской улице в Варшаве вошёл солидный, модно одетый мужчина среднего возраста.

Особняк этот был ещё довоенной постройки, хорошо сохранившийся, с широкими, выложенными келецким мрамором лестницами, просторными вестибюлями и роскошными квартирами. Медные таблички на дверях указывали, что здесь живут аристократы. Только люди с большим достатком могли позволить себе жить в этом особняке, арендная плата за квартиры в котором значительно превышала месячную зарплату рядового служащего.

Солидный мужчина позвонил два раза в квартиру на третьем этаже. Через минуту дверь открылась. На пороге он увидел уже немолодую, но хорошо сохранившуюся женщину в вечернем, глубоко декольтированном туалете. Мужчина склонился над протянутой ему рукой, затем вошёл следом за женщиной в довольно безвкусно обставленную приёмную. Одним из предметов меблировки был большой бар с хрустальными рюмками, бокалами, бутылками коньяка и вина.

Две девушки, также в вечерних платьях, и мужчина в старомодном жакете не обратили на вошедшего внимания.

Гостеприимная хозяйка открыла зеркальные двери, занимавшие большую часть раздвижной стены зала, и пригласила всех в уютный просторный салон, в центре которого находился массивный стол для игры в рулетку.

Мужчины и женщины в вечерних туалетах окружили его. Крупье был в чёрном фраке и говорил по-французски.

Хозяйка усадила гостя в удобное мягкое кресло и, не сказав ни слова, скрылась за дверями. Пришедшего мало интересовала игра в карты или в рулетку. Однако он нередко бывал здесь, великолепно знал этот ночной притон и его постоянных обитателей. Он улыбнулся обаятельной, стройной девушке, которая появлялась здесь ежедневно, чтобы потом незаметно исчезнуть в сопровождении одного из выигравших джентльменов. Поклонился мужчине с экстравагантным галстуком, монополизировавшему почти весь варшавский чёрный рынок по продаже дамской галантереи. Пододвинул своё кресло так, чтобы наблюдать за игрой молодого человека в тёмном, хорошо сшитом костюме.

Солидному гостю многое было известно о нём, и пришёл он сюда только ради него.

Этим молодым человеком был капитан Рупперт. О его страсти к игре в рулетку было известно только старшим начальникам этого офицера инженерных войск.

Рупперт поставил кучу жетонов на двадцать третий номер и с напряжением следил за бегом шарика. Вот шарик проскочил его номер и остановился.

Крупье сгрёб жетоны молодого человека. Рупперт поднялся и неуверенным шагом направился к дверям. Солидный мужчина пошёл за ним. Встретились они у бара. Гость, не торопясь, наполнил рюмку коньяком и подошёл к Рупперту.

— Добрый вечер, господин капитан, — сказал он.

Рупперт не имел особого желания вступать в разговор.

Здесь он появлялся инкогнито, всегда в штатском, и никто не знал его. Поэтому он очень удивился, когда понял, что обращаются к нему.

— Откуда вы меня знаете? Кто вы такой?

— Моё имя Шмидт. — Гость поднёс рюмку к губам. — Правда, оно вам ни о чём не говорит, хотя мы знакомы с вами, господин капитан, очень давно.

— Но мне кажется, я впервые вас вижу, — ответил Рупперт.

— Это не совсем так. — Шмидт снова наполнил рюмку. — Проигрались?

— А почему это вас интересует? — с раздражением ответил Рупперт вопросом на вопрос. — Здесь не принято спрашивать об этом.

— Извините. — На лице Шмидта появилась улыбка, дружеская, сочувствующая. — Надеюсь, господин капитан проиграл меньшую сумму, чем в тридцать седьмом году. — Он сказал это твёрдо, но так тихо, что немец машинально повернулся к нему:

— Что это значит?

— Ничего… Если не считать того, что история может повториться.

Рупперт поставил рюмку на стойку и хотел уйти, но Шмидт повелительным жестом задержал его:

— Нет, господин Рупперт, вы не уйдёте. Мы сейчас немного вспомним прошлое. — Он огляделся и убедился, что на них никто не обращает внимания. — В тридцать седьмом году, — продолжил Шмидт, — вы, господин Рупперт, оказали ценную услугу польской разведке…

Лицо Рупперта от неожиданности окаменело. Стиснув зубы, он молчал. Потом сунул руку в карман. Шмидт ничем не высказал своего беспокойства, хотя отлично понял, что наступил решающий момент. Гитлеровец может выхватить пистолет и выстрелить… Уже много лет занимался Шмидт подобной работой, и ему нравилось лёгкое возбуждение, которое обычно появлялось в таких случаях… Он продолжал говорить ровным и спокойным голосом, как будто не замечая жеста Рупперта:

— Вы, господин капитан, получили тогда от польской разведки двенадцать тысяч марок за фотокопию секретного плана «А». Эта сумма была намного больше той, что вы проиграли у барона фон Мольтке…

Рупперт вынул из кармана портсигар и закурил сигарету. Шмидт с трудом скрыл усмешку. Он понял, что выиграл.

— Что вам нужно от меня? — спросил Рупперт, настороженно оглядевшись.

— Не торопитесь, капитан… — Шмидт тянул время. Немец оказался в сети и уже не выскользнет из неё. — А как чувствует себя Инга?

Инга — это была сестра Рупперта, которая работала в штабе вермахта. Использовать эту дополнительную карту не было особой необходимости, но Шмидт, как обычно, играл всеми картами.

— Инга теперь жена моего друга, — тихо ответил Рупперт.

— Как видите, я всё помню. Даже то, что тогда Инга, которая была машинисткой в министерстве…

— Хватит! — резко прервал его Рупперт. — Говорите, что вам от меня нужно?

— Да так, мелочь, — усмехнулся Шмидт. — Услуга мелкая и совершенно безопасная для вас, господин капитан. А потом мы обо всём забудем.

— А если я сообщу в гестапо?

— Пожалуйста, дорога всегда открыта. Только запомните, что у меня находится все ваши расписки о получении денег за переданную нам секретную информацию и это при необходимости станет известно не только гестапо…

— Кто вы?

— Это неважно, — ответил Шмидт и почти сразу же чуть слышно начал объяснять, что требуется от Рупперта: — Нас интересует новое оружие фон Хеннинга. Вы, как офицер инженерных войск, прикреплены к нему для оборудования испытательного полигона.

— Этого я не сделаю! — повышая голос, сказал Рупперт.

— Тише! Вы сделаете это, если не хотите иметь неприятности. Послезавтра я должен иметь план полигона и характеристику нового оружия. И ещё одна деталь… — Шмидт хорошо знал свою работу. Его требования были конкретными, предельно ясными. Он сообщил Рупперту о месте встречи, а потом сунул в его карман миниатюрный фотоаппарат.

Когда капитан покинул дом, Шмидт усмехнулся, совершенно спокойный и уверенный в успехе дела.

Рупперт вышел из дома на Мокотувской шатаясь, словно пьяный. Близился комендантский час, улицы были темны и безлюдны. Он плёлся по Волчьей в направлении аллей Уяздовских. Этот чужой, вражеский город представлялся ему сейчас страшным и грозным.

Рупперта обуял страх. Ему казалось, что из тёмных окон домов все смотрят на него, что каждая мысль, каждый поступок уже стали предметом тщательного изучения. Он почувствовал облегчение лишь услышал резкий окрик: «Хальт!» Патруль жандармерии осветил его лицо фонариком. Офицер показал свои документы, с высокомерием посмотрел на вытянувшегося перед ним вахмистра.

«Однако же это немецкий город», — подумал капитан. Но уже через несколько минут, когда снова оказался на аллеях Уяздовских, перестал в это верить. Он вспомнил, что в роскошном особняке, на аллее Роз, его ждёт Ильза. Как только он придёт к ней, она спросит: «Снова напился, Вилли?»

 

3

Клос с тревогой думал о задании, данном Адаму. Этот солидный на вид мужчина, с которым они сотрудничали уже несколько месяцев, возбуждал в нём непрерывное беспокойство, хотя Клос полностью доверял ему.

Адам относился к своей работе как к азартной игре, которая забавляла его и разжигала ненависть к врагу. Он был опытным разведчиком, превосходным специалистом, хорошо знающим своё дело, и выполнял порученные ему задания с большим старанием и профессиональным мастерством.

Ранним утром, вернувшись из Радома, Клос поехал на Мокотув. Небольшая антикварная лавка, находившаяся невдалеке от улицы Пулавской, не возбуждала ничьих подозрений. Когда-то здесь можно было купить хорошие старинные часы, приличную фарфоровую вазу, фаянсовый сервиз или библиографическую редкость из частных варшавских библиотек. Во время оккупации эта лавчонка не пользовалась успехом. Когда Клос вошёл в неё, там никого не оказалось, кроме Мартина. Он, как всегда, находился на своём месте за прилавком. Увидев вошедшего гостя, он запер дверь на ключ и пригласил его пройти во внутреннюю часть помещения. Они уселись на оттоманке, из которой торчали пружины, в небольшой комнатке, полной антикварных вещичек, пыли и паутины.

— Адам встретился с Руппертом, — сказал Мартин. — По его мнению, всё получилось удачно. Рупперт не пойдёт в гестапо, он трус, которого можно использовать в данной ситуации.

Мартин был полон оптимизма, но Клоса всё ещё не покидало беспокойство за успех операции.

— Центр торопит нас, — продолжал Мартин. — Он располагает информацией, что Хеннинг именно в Польше намеревается испытать своё ракетное оружие. Понимаешь, что это значит? Немцы уже начали готовить полигон.

— Слишком легко всё пошло у Адама, — проговорил Клос. — Боюсь лёгких побед. К тому же неизвестно, будет ли Рупперт иметь доступ к секретным документам профессора фон Хеннинга. И я ещё не уверен, что этот гитлеровец не пойдёт в гестапо.

— Не веришь Адаму? — спросил Мартин.

— Верю, — ответил Клос, — но не о том речь. Задание очень трудное… А что ещё сообщил Адам? Договорился он о следующей встрече с Руппертом?

— Да, договорился, — ответил Мартин. — Но на эту встречу с Руппером пойдёт не Адам. Ему лучше не поручать это. Мы должны быть осторожны. Адаму нужно на какое-то время покинуть Варшаву… А вот Анна…

Когда Мартин назвал имя девушки, Клос не выдержал и сорвался с оттоманки. Он сотрудничал с Мартином уже много месяцев, с того момента, как его, Клоса, прикомандировали к варшавскому управлению абвера. Но Мартину не всё было известно. Он не знал, что Клос знаком с Анной, что вот уже две недели они встречаются почти каждый день.

Клос не мог скрыть волнения. Мартин, чуткий, всё понимающий, внимательно наблюдал за Клосом.

— Ты что, знаешь Анну? — спокойно спросил он.

— Знаю, — ответил Клос.

— С ней ты не должен встречаться. Неужели ты не понимаешь, — сказал он чуть слышно, — что в твоём положении это слишком рискованно?

Конечно, Клос прекрасно понимал, что не имеет права глупо рисковать, но он не мог отказаться от встреч с Анной, а говорить об этом с Мартином ему не хотелось. Он безраздельно доверял товарищу, прислушивался к его советам, но…

— Почему именно Анна? — спросил Клос.

Антиквар пожал плечами:

— Кого ещё я могу послать? Анна опытная подпольщица, ей можно доверить это дело.

— Когда она будет у тебя?

— Сегодня вечером, — ответил Мартин. — Сегодня вечером я поручу ей это ответственное задание.

В первой половине дня Клос был занят. Он доложил своему шефу, полковнику Рецке, как прошла командировка в Радом, а потом позвонил Рупперту. Капитан был спокоен, видимо, смирился со своей участью.

— Хорошо, что позвонил, Ганс, — сказал он бодрым голосом, — я как раз хотел пригласить тебя на сегодняшний вечер. Ильза устраивает небольшой приём по случаю приезда фон Хеннинга. С ними она знакома ещё по Берлину. Мы будем рады, если ты придёшь.

Клос, не задумываясь, дал согласие, поблагодарил Рупперта за любезность. Однако это приглашение насторожило его. Он не доверял капитану, опасался, что тот ведёт двойную игру, боялся за Анну. Но задание Центра должно быть выполнено любой ценой, и Клос не имел права требовать от Мартина, чтобы тот освободил Анну от встречи с Руппертом. Да она и сама не согласилась бы на это.

Вечером Клос пришёл на Пулавскую. Он видел, как Анна вошла в антикварную лавку, и с нетерпением ожидал её. Наконец Анна появилась на трамвайной остановке. Она заметила Клоса и улыбнулась.

Клос подумал, что настанет когда-нибудь такое время, когда можно будет спокойно подойти к своей девушке, взять её под руку и проводить домой. Они сели в один трамвай: он — в отделение для немцев, она — в переполненный поляками конец вагона. Клос делал вид, что читает газету, а сам неустанно наблюдал за Анной.

Девушка оказалась втиснутой в угол между толстой жёнщиной с большим узлом и пожилым мужчиной, безуспешно пытавшимся опустить стекло.

Трамвай с грохотом пронёсся по мосту Понятовского, потом свернул на Зеленецкую и резко затормозил у остановки на Гороховской. Улицы предместья Варшавы — Праги — были хуже освещены, чем центр города. Людей почти не было. В вагоне стало свободнее. Анна опустилась на сиденье, теперь он мог видеть её лицо, но они посматривали друг на друга украдкой, как бы случайно. Неожиданно трамвай резко затормозил. Клос увидел перед собой безлюдную улицу, крытый грузовик и кордон эсэсовцев. Картина знакомая, повседневная, она всегда возбуждала в нём ненависть, бессильную злобу, когда немецкие солдаты хватали людей и прикладами, силой вталкивали в арестантскую машину.

В дверях вагона показался эсэсовец, который кричал: «Шнель! Шнель!» Перепуганные люди послушно выходили, понимая, что трамвай оказался для них неожиданной ловушкой, из которой почти не было возможности спастись.

Клос немедленно принял решение. Когда в вагоне уже почти никого не осталось, он подошёл к Анне, взял её под руку и они вместе вышли из трамвая. Эсэсовец с подозрением посмотрел на них, но чётко поприветствовал немецкого офицера. Толстая женщина, увидев это, сплюнула на мостовую. Долго ещё слышались грубые окрики эсэсовцев и женский плач…

— Как ты мог это сделать? — с упрёком спросила девушка.

— Если бы я этого не сделал, — ответил Клос, — ты уже была бы в полицейском участке.

— Сколько раз я говорила, что нам нельзя нигде, ни под каким видом показываться вместе!

— Да, ты права, Анна. Но это был особый случай.

Если бы в эту минуту их увидел Мартин, он также не одобрил бы рискованного поведения Клоса.

Но они всё-таки были вместе, шли безлюдной улицей предместья. Клос вёл Анну под руку и даже не думал о том, что за ними кто-нибудь может следить, что завтра рапорт о Клосе и Анне может появиться на столе его шефа, полковника Рецке, или штурмбаннфюрера Лотара.

Анна остановилась у подъезда старого кирпичного дома:

— Это здесь. Подруга уступила мне на время комнату. Она уехала в Краков. Зайдёшь?

Клос не смог воспользоваться её гостеприимством. Он был приглашён в этот вечер на приём к Ильзе, невесте Рупперта. Там он познакомится с Бенитой, и может статься, что дочери известного профессора фон Хеннинга понравится офицер абвера.

 

4

Особняк Ильзы фон Брох на аллее Роз был обставлен роскошно. Офицеры варшавского гарнизона завидовали капитану Рупперту, который удостоился чести быть женихом этой девушки. Дочь генерала, много денег, широкий круг знакомых… Ильза фон Брох нравилась как высокопоставленным офицерам из штаба, так и гестаповцам с Полицейштрассе.

В этот вечер хозяйка дома открыла приём танцем со штурмбаннфюрером Лотаром, господином с сухим квадратным лицом. Об этом офицере говорили, что он абсолютно бесстрастен, его не интересуют ни женщины, ни вино.

Танцующих было немного, большинство гостей предпочитало сидеть у бара. Среди офицеров в парадных мундирах выделялся своим тёмным костюмом профессор фон Хеннинг. Его дочь Бенита, в скромном платье, стояла около отца, внимательно наблюдая за обществом избранных господ, которые довольно часто бывали в этом доме.

— Я рад, что ты пришёл, Ганс, — сказал Рупперт. Он взял Клоса под руку и подвёл к Хеннингам. — Обер-лейтенант Ганс Клос, — представил он приятеля профессору.

Пожав сухую, вялую руку Хеннинга, Клос немного дольше задержал в своей руке мягкую ладонь Бениты. Её глаза пристально смотрели на него через очки, казалось, она хотела сказать: «Ты бы не заметил меня, не будь я дочерью фон Хеннинга».

Рупперт принёс наполненные вином рюмки, музыка умолкла, и около профессора появились Ильза и Лотар.

— Рад видеть вас вне службы, — сказал штурмбаннфюрер Клосу.

— Полагаю, что вы, господин штурмбаннфюрер, и здесь, как всегда, на службе, — сдержанно ответил Клос.

Лотар усмехнулся:

— В каком-то смысле вы правы, обер-лейтенант. Я всегда на службе, и в особенности там, где профессор фон Хеннинг.

Ильза громко рассмеялась:

— Может быть, господин профессор пригласит меня на танец? В Берлине, на вечере у отца, я видела, что вы отлично танцуете…

Профессор фон Хеннинг чопорно двигался в танце с Ильзой. Клос пригласил Бениту, осторожно привлёк её к себе. Девушка держалась надменно и официально, и он почувствовал её сопротивление.

— Мне кажется, — сказал Клос, — я где-то вас видел. — Только эта банальность и пришла ему в голову.

— Вы всегда с этого начинаете знакомиться с девушками?

— Нет, — ответил с улыбкой Клос. — С вами приятно танцевать, фрейлейн Бенита.

Проводив её к бару, обер-лейтенант наполнил рюмки:

— Долго вы намереваетесь пробыть в Варшаве?

— Не знаю. А почему вас это интересует?

— Я мог бы показать вам этот город.

— Вы полагаете, в нём есть что-нибудь интересное?

— Весьма возможно, — ответил Клос. — Но я сделал бы это не ради Варшавы, а чтобы видеть вас, Бенита. — Он почувствовал, что задыхается, произнося эти слова.

Мужчины всё чаще наполняли свои рюмки коньяком. Голоса звучали громче и громче. Клос прислушивался к разговорам, не сводя нежного взгляда с Бениты, которая была не слишком красивой, но обаятельной девушкой.

— Франц недавно возвратился из-под Курска, — щебетала какая-то фрейлейн неподалёку от них. — Сказал, что мы начинаем новое наступление против русских.

— Мой брат, — говорила другая, — прислал мне платье из Парижа. Если бы ты видела, какое это шикарное платье! Я только должна его укоротить, а эти местные портные…

— Уезжаю завтра, — сказал какой-то офицер вермахта, крепко сжимая руку своей спутнице. — Нам остался только один вечер, Берта.

— Какой ужас, милый, — послышался дрожащий голос девушки, — там, на Восточном, страшно…

Голоса гостей перекрыл громкий голос хозяйки дома, Ильзы.

— Пейте, господа! — говорила она. — В этом проклятом городе просто необходимо иногда напиться. — Она притянула к себе Рупперта, и они снова начали танцевать.

Фон Хеннинг и Лотар стояли неподалёку от бара. С наполненными рюмками в руках, оба казались важными и торжественными.

— Кто тот молодой офицер, который танцует с Бенитой?

— Обер-лейтенант Клос, — ответил Лотар. — Способный офицер. Из знатной немецкой семьи.

Лицо Хеннинга оставалось неподвижным, ничего не выражающим. Профессор выпил, поставил рюмку на стойку бара.

— В этом городе я не чувствую себя спокойно, — сказал он. — Перед отъездом из Берлина меня предупреждали, чтобы я был осторожным и бдительным.

— Не волнуйтесь, господин профессор. У меня преданные люди, которые понимают, что здесь — такой же фронт.

Клос продолжал танцевать с Бенитой, но думал об Анне. Конечно, ему очень хотелось побыть с ней в маленькой комнате предместья Варшавы, но он обязан был присутствовать на этом приёме, чтобы выполнить задание. Из этого дома он должен выйти последним и только вместе с Бенитой. Дочь фон Хеннинга может оказаться полезной, если Рупперт струсит и не выполнит данное ему Адамом поручение.

— О чём вы думаете, господин обер-лейтенант? — спросила Бенита.

— О вас, фрейлейн, — ответил он не колеблясь и ещё крепче прижал её к себе.

Теперь девушка была более податлива, не упиралась, но глаза её смотрели из-за очков внимательно и настороженно. Клос чувствовал на себе и другой взгляд — пристальный взгляд Рупперта. Капитан стоял у бара и рюмку за рюмкой пил коньяк. К нему подошла Ильза.

— Не пей больше, Вилли, — шепнула она, — на сегодня хватит. — Девушка хотела взять у него рюмку, но он отвёл её руку.

Ильза подошла к фортепьяно, ударила по клавишам и запела сильным низким голосом.

 

5

Встреча была назначена в кафе Помяновского. Клос, стоявший на противоположной стороне улицы Маршалковской, увидел входившего в кафе Рупперта. Через несколько минут появилась Анна. Девушка вышла из трамвая и скрылась в дверях кафе.

Наблюдая за кафе более получаса, Клос ничего подозрительного не заметил и пришёл к выводу, что за Руппертом не следят, а кафе не окружено агентами. Он решил ждать, хотя отдавал себе отчёт, что если просмотрел агентов гестапо, то уже ничего не сможет сделать, чтобы помочь Анне. «Интересно, — подумал он, — принёс ли Рупперт документы, касающиеся нового оружия и испытательного полигона?»

В это время Рупперт положил перед собой «Берлинер цайтунг», а поверх газеты — пачку сигарет «Приват». В пачке была микропленка, которую ему удалось заснять. Капитан нервничал, чувствовал себя загнанным в угол. Он был достаточно опытен, чтобы понимать, что ни одна разведка не выпустит жертву из своих рук. Конечно, он мог бы пустить себе пулю в лоб, но умирать не хотелось. Рупперт боялся смерти, и этот страх вызывал у него чувство отвращения к себе. Раздражала его и эта идиотская условность: лежащая на столе перед ним газета, пачка сигарет, пароль: «Мы встречались с вами в Берлине у Хорша». И отзыв: «Живу неподалёку, потому и хожу туда». А если появится тот самый человек, который шантажировал его в игорном доме? Тогда зачем пароль?

Рупперт увидел в дверях стройную, модно одетую девушку. Окинув взглядом кафе, она направилась прямо к его столику.

«А польки, однако, бывают симпатичными», — успел он ещё подумать, как эта девушка уже стояла перед ним с чарующей улыбкой и произносила пароль:

— Мы встречались с вами в Берлине у Хорша.

Рупперт вскочил со стула и ответил:

— Живу неподалёку, потому и хожу туда.

Девушка подала ему руку и, всё так же улыбаясь, села у столика.

— Пожалуйста, закажите кофе, — сказала она. — Держитесь так, как будто пришли на свидание к любимой девушке.

— Я не выношу, когда женщины вмешиваются в мужские дела, — недовольно проговорил немец.

— Ты, Вилли, совсем не изменился, — сказала девушка громко, когда к ним подошла кельнерша. — А что слышно у тётки Элизабет?

— Не знаю никакой Элизабет, — пробурчал он, когда кельнерша, приняв заказ, отошла от их столика.

— Я тоже не знаю, — ответила с лукавой улыбкой девушка и, быстрым движением взяв со столика пачку сигарет, положила её в дамскую сумочку. — Всё в порядке, как договорились? — спросила она строго.

— Нет, не все, — ответил Рупперт. — Сообщите своему шефу, что послезавтрашняя наша встреча будет последней. Больше я ничем не смогу вам помочь.

— Посмотрим, — ответила она спокойно. — Итак, послезавтра, в это же самое время?

Анна ушла. Рупперт подождал ещё несколько минут, хотя очень спешил. Он уже опаздывал, а профессор фон Хеннинг больше всего в людях ценил пунктуальность. Наконец капитан вышел из кафе и почти бегом направился в немецкий квартал. К счастью, он не заметил Клоса, всё ещё наблюдавшего за кафе.

Пройдя мимо охранника, сторожившего виллу Хеннинга, Рупперт вытер обильно выступивший на лице пот. Он с трудом владел собой и думал только об одном: хоть бы Бенита ничего не заметила. Бениту он боялся больше, чем её отца.

— Профессор ожидает вас уже десять минут, — сухо сказала девушка, подавая Рупперту руку.

Профессор фон Хеннинг занимал прелестный особняк на аллее Роз. В большой комнате, где ещё оставалась старинная мебель в стиле «рококо», размещалась приёмная профессора, в другой, значительно меньшей, — был его кабинет. Там стояли большой письменный стол, журнальный столик, два кожаных кресла и внушительных размеров сейф в углу.

— Прошу вас, господин капитан, запомнить на будущее, что я люблю пунктуальность, — сказал фон Хеннинг, не поднимаясь с кресла.

— Извините за опоздание, господин профессор, — ответил Рупперт.

— Вчера вы много пили, — продолжал профессор. — Прошу вас воздержаться от этого, пока не закончим испытания.

Они подошли к журнальному столику.

— Ознакомьтесь внимательно с этими документами, — распорядился фон Хеннинг. — Как опытный инженер-сапёр, вы должны знать, какого рода испытательный полигон необходим мне…

В эту минуту на пороге появилась Бенита.

— Звонят из Берлина, отец, — сказала она. — Никак не могу переключить.

— Прошу подождать меня, господин Рупперт, — проговорил профессор. — Это очень важный для нас звонок.

Капитан остался в кабинете один. Наконец-то у него появилась возможность окончательно выпутаться из сети, в которую он попал много лет назад. Сейчас он должен использовать этот, может быть, последний шанс, вряд ли когда-нибудь ему представится такая возможность. Правда, в его распоряжении мало времени, но он должен успеть сфотографировать секретные документы, касающиеся испытательного полигона и нового ракетного оружия.

Всё это он передаст им, чтобы уже больше никогда не видеть ни Шмидта, ни ту обаятельную девушку…

Рупперт наклонился над планами и чертежами. Миниатюрный фотоаппарат был у него в нагрудном кармане мундира. Наблюдая за дверью, прислушиваясь к шагам, он сделал несколько снимков, не подозревая, что за ним внимательно следят. В соседней комнате около скрытого портретом фюрера отверстия в стене стоял штурмбаннфюрер Лотар, рядом с ним — Бенита.

На лице Лотара появилась злая усмешка. Он не спускал глаз с Рупперта, который фотографировал секретные документы.

— Я подозревал, — сказал гестаповец, — что польская разведка снова попытается подкупить его. Однажды им удалось сделать это. Мы об этом узнали, к сожалению, слишком поздно, но всё же узнали…

— Что вы намерены теперь делать? — спросила Бенита.

— Посмотрим, фрейлейн Бенита, — усмехнулся Лотар.

 

6

Клоса не покидало беспокойство. Когда Мартин докладывал ему о первой встрече Анны с Руппертом, он в волнении ходил большими шагами по комнатке с антикварной утварью.

— Очень легко всё получается, — сказал Клос. — Боюсь, что слишком легко.

— Сомневаешься в подлинности этих документов? — спросил Мартин. — Я считаю, что это большая наша удача, хотя не все ещё планы и чертежи добыты.

Да, это была удача… Но почему Клос никак не мог успокоиться? Рупперт, как утверждал Адам, был завербован перед войной польской разведкой в Берлине, и немецкой контрразведке тогда не удалось напасть на его след. После ареста в Берлине Сосновского, польского резидента, Рупперта оставили в покое и до сего времени с ним не связывались, хотя не упускали из вида. Длительное время он служил в вермахте. Как будто бы всё в порядке…

Если такой опытный сотрудник разведки, как Адам, не допускал возможности какой-либо ловушки со стороны гестапо, следовательно, Клос мог спать спокойно. Нет, не мог, он слишком хорошо знает Рупперта.

Стоит немного попугать капитана, как он сразу же «расколется» и всё расскажет Лотару.

Если у штурмбаннфюрера Лотара появится хоть малейшее подозрение, то…

Завтра в двенадцать Рупперт должен снова встретиться с Анной в кафе Помяловского. Клос охотнее всего не допустил бы этой встречи, но что он мог предложить Мартину взамен?

Придётся снова торчать на Маршалковской и наблюдать за этим кафе. Нелегко заметить агентов гестапо, но если это всё-таки удастся, то он сможет предупредить Анну хотя бы за несколько минут до встречи.

— Нам необходимы ещё планы полигона и чертежи ракетной установки, — сказал Мартин. — И мы будем иметь их завтра, если не случится что-либо непредвиденное.

— В следующий раз кто-нибудь другой должен пойти на встречу с Руппертом, — проговорил Клос. — Анне необходимо на время покинуть Варшаву. Нельзя больше подвергать её такой опасности.

— Хорошо, хорошо, — согласился Мартин. — А как там у тебя с Бенитой Хеннинг?

— В ней не будет надобности, если Рупперт достанет все необходимые нам документы.

— И всё же пока не отказывайся от этой возможности. Мало ли что может случиться…

И Клос не отказался. Бените он звонил уже дважды. Они условились встретиться вечером. Он снова подумал, что Анне необходимо как можно быстрее уехать из Варшавы. Эта работа слишком опасна для неё…

Вечером Клос и Бенита бродили по безлюдным аллеям Уяздовским. Эта на вид беззаботная немка в очках была далеко не глупа. Клос говорил о разрушениях города, но Бениту это мало волновало. Напротив, она дала ему понять, что он слишком много говорит об этом… Что его тон…

Неужели Клос, увлёкшись, допустил ошибку? Он прекрасно понимал, что не имеет права ни на минуту расслабиться…

— Вам жаль Варшаву? — спросила Бенита.

— Нет, — спокойно ответил Клос. — Я человек не сентиментальный.

— Немцы иногда бывают сентиментальными, — возразила она, — это немецкая черта. Даже необходимость разрушения для нас, немцев, — необходимость эмоциональная.

— Может быть, — промолвил Клос и взял Бениту под руку. Она усмехнулась и прижалась к нему. Он подумал, что должен пригласить её к себе, однако сразу же отбросил эту мысль. Ещё неизвестно, будет ли она нужна ему.

В эту минуту послышались шаги патруля. Клос и Бенита уже подходили к углу улицы Пия XI, когда на противоположной её стороне показался какой-то человек Он шёл очень быстро, прижимаясь к стенам домов. Комендантский час давно наступил, и человек должен был спешить.

«Успеет, — подумал Клос, — его не заметят». Однако идущего увидела Бенита.

— Патруль! — громко крикнула она и указала на прохожего.

— Стой! — крикнул старший патруля, и жандармы бросились за ним.

Человек побежал. Жандарм снял с плеча автомат и хладнокровно дал по нему короткую очередь. Бежавший споткнулся и упал на тротуар.

— Пойдём, — сказал Клос, почувствовав капли пота на лице. Руку он держал на кобуре, которую (он только сейчас заметил это) инстинктивно расстегнул.

— Хотел стрелять? — спросила Бенита. — Из пистолета ты не попал бы в него…

Клоса переполняла ненависть к фашистам. Он видел близко лицо этой немки. Она сняла очки, и без них глаза её казались пустыми и бесцветными.

— Пойдём, — повторил Клос.

Бенита как ни в чём не бывало взяла его под руку. Прижалась ещё сильнее, дыша глубоко и взволнованно. И когда Клос дотронулся до её ладони, он почувствовал, что она липкая и холодная.

— Где ты живёшь?

— Ты не знаешь, где живёт профессор фон Хеннинг? Разве твой приятель Рупперт не сказал тебе?

Клос с трудом успокаивался. Он думал теперь только об одном: убивать, убивать, убивать фашистов…

— Рупперт мне не приятель, — ответил он. Каждое слово, произнесённое по-немецки, приносило ему боль. — Я просто с ним знаком, как и со многими другими офицерами.

— Что, он тебе не нравится?

— Нет. Я люблю людей с твёрдым характером.

— Я тоже, — сказала Бенита. — А у тебя, Ганс, характер твёрдый?..

 

7

Ранним утром следующего дня, когда Клос пришёл на работу в управление абвера, его вызвал полковник Рецке. Рецке был офицером старой школы, из тех, которые даже Канариса считали новым человеком и относились к нему свысока. Чопорный и суховатый полковник носил монокль, говорил кратко, по существу, только то, что считал необходимым. Любил выпить, но старательно скрывал это от подчинённых.

— Пойдёте к штурмбаннфюреру Лотару, — сухо сказал полковник. — В десять тридцать представитесь ему на Полицейштрассе.

— Слушаюсь, господин полковник.

— Эти люди имеют к нам какие-то претензии. Прошу выслушать их. Умеете молчать, обер-лейтенант?

— Так точно.

— Не вступайте ни в какие дискуссии с Лотаром, только выслушайте его. Абверу всё известно, и, когда нужно будет, мы примем меры. Ясно?..

В двенадцать часов Анна должна была встретиться с Руппертом в кафе Помяновского. Идя в гестапо к Лотару, Клос думал о том, что не сможет обеспечить охрану Анны, если штурмбаннфюрер надолго задержит его… Интересно, известно ли что-нибудь о Рупперте полковнику Рецке? В голове этого старого абверовца наверняка целый архив, но использует он только то, что выгодно ему и Канарису. Какую ставку они делают в этой игре? Клос уже давно подозревал, что Рецке ведёт сложную игру и считает абвер своей вотчиной. Удастся ли ему, Клосу, использовать это в своих целях?

Задержавшись у контрольного шлагбаума на аллее Шуха, Клос посмотрел вдоль улицы, которую помнил ещё с детства. На углу Литевской жила когда-то тётя Людка — сестра матери. Он подумал, что придёт время, когда уберут эти шлагбаумы и люди смогут спокойно ходить по городу…

Из только что подъехавшего грузовика эсэсовцы грубо выталкивали на булыжную мостовую людей. Пожилая женщина презрительно посмотрела на Клоса. Он пошёл дальше… Несколько минут ему пришлось ждать в приёмной, потом секретарша Лотара, сухопарая пожилая женщина с эсэсовским значком в петлице, которая смотрела на Клоса, как на призрак, пригласила его в кабинет штурмбаннфюрера…

Лотар представлял собой определённый тип гестаповца. Таких людей Клос относил к числу наиболее жестоких и опасных. Старый член НСДАП, убеждённый гитлеровец, он был недоволен, что до сих пор его обходили в повышении по службе, и ради личной карьеры готов был на любую авантюру, лишь бы доказать свою преданность фюреру. Перед приходом к власти Гитлера Лотар разъезжал по Германии как коммивояжёр небольшой парфюмерной фабрики. Не умея рекламировать товар, он всегда остро нуждался в деньгах. Его первым подвигом в СД было убийство в концлагере под Гамбургом своего бывшего хозяина. Потом он имел неприятности по службе…

Клос знал, что Лотар не терпит офицеров верхмахта, относит их к потенциальным предателям и часто повторяет, что фюрер тоже им не верит.

Лотар принял Клоса холодно. Встал, вскинул руку в нацистском приветствии и указал ему на кресло у письменного стола. Он не относился к тем людям, которые прямо говорили о том, о чём думают. За несколько лет работы в гестапо он воспринял все полицейские навыки: петлять, подслушивать, ходить вокруг да около, запугивать, выжимать из собеседника всё, что он может дать, не открывая как можно дольше своих карт, затаённых мыслей.

Лотар начал говорить о профессоре фон Хеннинге. Он не скрывал, что обратил внимание на флирт Бениты с Клосом. Факт, что Клос танцевал с дочерью профессора, а потом проводил её домой, вырос в этом кабинете до ранга перворазрядной информации, которой гестапо придавало важное значение.

Лотара интересовало, не получал ли он, Клос, от своего шефа каких-либо указаний относительно Бениты? Не говорил ли полковник Рецке о профессоре фон Хеннинге?

Слушая штурмбаннфюрера, Клос смотрел через большое окно во внутренний двор дома на аллее Шуха. Был уже двенадцатый час. Скажет ли наконец Лотар то, ради чего пригласил его сюда? Он объяснил Лотару, что от своего шефа не получал никаких указаний, кроме одного — внимательно выслушивать господина штурмбаннфюрера. Вместе с тем Клос позволил себе заметить, что охрана профессора фон Хеннинга — дело полиции. Что же касается Бениты, то он, Клос, действительно танцевал с девушкой, проводил её домой и приятно провёл с ней вечер…

Клос ждал, не задавая вопросов, потому что понимал: каждый его вопрос может возбудить подозрение гестаповца. Стрелки часов двигались неумолимо быстро. Клос подумал, что для беспокойства как будто бы нет особых оснований. Гестапо нередко предъявляло претензии абверу…

Но будет ли Лотар касаться в разговоре дела Рупперта? И почему его так заинтересовало знакомство Клоса с Бенитой?

И вот штурмбаннфюрер задал вопрос, и по его напряжённому голосу стало понятно: он решил затронуть проблему, ради которой и пригласил офицера абвера.

Прежде всего гестаповец хотел знать, располагает ли абвер информацией о поведении капитана Рупперта.

Услышав это, Клос почувствовал, как заколотилось сердце. Закурил сигарету, снова посмотрел на часы. Скоро половина двенадцатого. «Известно ли гестапо о встрече Рупперта с Анной?» — подумал он. На вопрос Лотара Клос ответил осторожно, согласно указаниям полковника Рецке:

— Капитан Рупперт был, насколько мне известно, всесторонне проверен СД.

— Прошу отвечать конкретнее, — потребовал Лотар. — Вы, обер-лейтенант, пытаетесь петлять, как и все офицеры абвера.

— Это безосновательное обвинение, — холодно ответил Клос. — Я не держу всех архивов абвера в голове и не хожу по пятам за капитаном Руппертом.

— Достаточно! — бросил гестаповец. Грузно опершись левой рукой о письменный стол, он величественно посмотрел на портрет фюрера и со злостью продолжал, повысив голос: — Абвер любит прятать концы в воду и держит свои архивы под семью замками. Вам не мешало бы знать, что офицер вермахта Рупперт ещё перед войной был завербован польской разведкой и помогал врагам рейха.

— Рупперт?! — Клос сделал вид, что страшно удивлён. столь неожиданным сообщением Лотара. Стрелки часов приближались к роковому часу. Видимо, гестапо всё же известно о встрече Рупперта с Анной… Он представлял себе Рупперта, входившего в кафе Помяновского, и гестаповцев, ожидавших там Анну. Лотар, конечно, устроил ловушку.

А может, он подозревает и Клоса? Дал распоряжение своим людям арестовать Анну и доставить её в гестапо, пока обер-лейтенант ещё будет находиться здесь. Как-то нужно предупредить девушку. Но как? До двенадцати оставались считанные минуты.

— Нам в абвере ничего не известно о предательстве Рупперта, — сухо ответил Клос. — Если вы раскрыли его шпионскую деятельность, то примите наши поздравления.

— Да, это я, штурмбаннфюрер Лотар, разоблачил Руперта, офицера вермахта! — ответил эсэсовец самоуверенно. — И запомните: это было сделано без помощи абвера! Ваша кухня не выполняет своих обязанностей! Можете, господин Клос, повторить это своему шефу, полковнику Рецке!

— А кто прикомандировал Рупперта к профессору фон Хеннингу? — спросил Клос. — Вы, господин штурмбаннфюрер, также должны были проверить его! — Он бегло взглянул на часы.

— Вы спешите, обер лейтенант? — Голос Лотара прозвучал с иронией.

— Да, спешу. Служба… — ответил Клос. — Что ещё я должён передать полковнику Рецке? — Было уже без пятнадцати двенадцать.

— Минуточку, Клос. Я хотел бы задать вам ещё пару личных вопросов. Вы дружили с Руппертом?

— Вы преувеличиваете, господин штурмбаннфюрер. Я только знаком с ним, как и со многими другими офицерами.

— Вы говорили с ним о профессоре фон Хеннинге?

— Я был тогда на приёме, — ответил Клос, — как и вы, господин штурмбаннфюрер. Он тогда представлял меня профессору и его дочери Бените.

Клос знал: именно сейчас Рупперт сидит в кафе, куда через несколько минут придёт Анна. Клос был уверен, что она не опоздает. Лотар не арестовал Рупперта. Выжал из него, вероятно, всё, что ему нужно, и теперь ожидает ареста Анны. Успеет ли Клос предупредить девушку?

— Вы арестовали Рупперта? — Клос задал всё-таки ему этот вопрос.

На лице Лотара появилась усмешка. Теперь и он посмотрел на часы.

— Вы что, считаете меня идиотом, Клос? Прошу передать полковнику Рецке, чтобы он перетряхнул свои архивы. Если найдёте что-нибудь о Рупперте, пришлите мне. Сожалею, что не очень много узнал от вас, обер-лейтенант Клос.

Клос встал.

Пять минут. В его распоряжении было ещё пять минут.

Длинный коридор. Лестница. Эсэсовец проверил документы. Снова коридор. Бежать нельзя, надо идти спокойно, чтобы не вызывать подозрения… Он миновал последнего охранника на выходе из гестапо.

Успеет ли? Уже почти двенадцать.

В эту минуту, когда Клос покидал здание гестапо на улице Шуха, в кафе Помяновского капитан Рупперт заказывал кофе. Он посмотрел в окно, разложил на столе газету и бросил на неё пачку сигарет. Жаль ему было эту девушку, которую в углу зала ожидали два агента Лотара, одетые в штатское.

Но больше всего он жалел себя. Вот до чего его довели! Он, капитан Вилли Рупперт, офицер вермахта, избранник генеральской дочери, должен сейчас разыгрывать в этом польском кафе роль подставного шпика, которого можно безнаказанно унизить и превратить в ничтожество.

Рупперт ненавидел их всех, подобных Лотару, в чёрных мундирах, с черепами на рукавах, грубых и надменных, уверенных в себе. Он презирал также поляков — и тех, которые когда-то принудили его к предательству, и этих, которые проходили теперь по улицам с понурыми взглядами, с трудом скрывая свой страх и презрение к немцам.

В кафе пожилой мужчина, фальшивя, наигрывал какую-то мелодию на пианино. У Рупперта был отличный слух, но он старался не обращать внимания на музыку и беспрерывно поглядывал в окно.

Эта девушка должна уже быть здесь. А может, она не придёт? Ему очень хотелось, чтобы она не пришла. Жаль, если она попадёт к палачам из гестапо… Однако Рупперта тут же охватил животный страх за свою судьбу. Лотар не поверит ему, скажет, что Рупперт обманул… Что ждёт его?

Двое агентов внимательно наблюдали за капитаном. Ему были знакомы такие лица — холодные, жестокие лица палачей. Оба одновременно посмотрели на часы. Гестаповцам не терпелось поскорее доставить жертву Лотару…

Клос сел на площади Унии в коляску велорикши.

— Быстро, ещё быстрее! — сказал он по-польски.

Он не обращал сейчас внимания на соблюдение конспирации. Рикша с удивлением посмотрел на странного офицера и нажал на педали. Быстро проехали Маршалковскую. Было уже пять минут первого. Клос сунул парню деньги и выскочил из коляски. Пройдя мимо кафе Помяновского, Клос взглянул в окно и с облегчением вздохнул, как будто сто пудов спало с его плеч. Рупперт сидел за своим столиком один. «Что случилось с Анной? Она не пришла вовремя?» — подумал Клос.

А в это время Анна шла по улице Волчьей в направлении аллей Уяздовских. Девушка спешила. Она прошла мимо группы людей, столпившихся около стены, где был приклеен приказ губернатора, и, когда вышла на Мокотувскую, неожиданно увидела, что улица безлюдна. Это всегда было тревожным признаком. Прохожих как ветром сдуло с тротуаров. Какой-то испуганный мужчина торопливо закрывал дверь своей жалкой лавчонки.

Анна остановилась. В эту минуту мимо неё пробежала растрёпанная и изрядно перепуганная женщина с буханкой хлеба, видневшейся из сумки.

— На углу Кручей облава! — крикнула она.

Обеспокоенная тем, что придётся идти в обход, а это значило опоздать на встречу, Анна свернула с Мокотувской, дошла до площади Спасителя, обходя опасное место, где жандармы обычно хватали людей. На тротуаре стоял мальчишка с газетами, выкрикивая: «Новый Курьер Варшавский!» На трамвайной остановке толпились люди, а на углу улицы пожилой мужчина в очках продавал папиросы собственного изготовления. Анна хорошо знала этого мужчину. Перед войной он был ответственным сотрудником лесохозяйственного министерства. Она улыбнулась ему и ускорила шаг.

Было уже десять минут первого.

Клос ждал. С какой стороны подойдёт Анна? Окружено ли кафе людьми Лотара? Или они ожидают только внутри? Он должен предупредить Анну раньше, чем её заметят гестаповцы…

Обер-лейтенант стоял у ворот. Проезжавший трамвай закрыл на минуту противоположную сторону Маршалковской, а когда он тронулся, Клос увидел Анну. Он через мостовую бросился к ней и чуть не попал под армейскую машину.

Анна была уже на краю тротуара, когда увидела Клоса. Идя ей навстречу, он прошёл близко-близко и так толкнул её, что у девушки упала сумка.

— Извините, пожалуйста, — громко сказал он, поднимая сумку. И добавил: — Не ходи, там гестапо!

Анна сразу же повернулась и скрылась в толпе прохожих. Клос остался один. Он свернул на улицу Пия XI, потом медленно вышел на безлюдную Мокотувскую, остановился, вынул из кармана портсигар. Руки его дрожали, когда он зажигал спичку.

«Успокойся, идиот, — подумал Клос. — Успокойся, она теперь в безопасности».

На стене старого кирпичного дома виднелась затёртая, но ещё достаточно заметная надпись: «Варшава борется».

 

8

В двенадцать сорок гестаповцы приблизились к ожидавшему их Рупперту.

— Хватит, пошли, — недовольно сказал один из них, — она уже не придёт.

Рупперт поднялся без особого желания. Он знал, что его может ожидать, но ещё на что-то надеялся, когда они вышли на Маршалковскую. Может быть, девушка просто опоздала и он её ещё увидит?

А в общем-то какое ему дело до этой польки? Прежде всего речь идёт о нём, Рупперте. Что будет с ним? Он не считал себя виновным в том, что она не пришла. А как ему хотелось жить спокойно, ни во что не вмешиваясь! Рупперт не любил гитлеровцев, но вовсе не симпатизировал и полякам. Они принудили его к сотрудничеству, а теперь он в руках Лотара. Отец Вилли Рупперта, промышленник из Рура, был прав, когда говорил, что человек только винтик в огромной, государственной машине и не может повлиять даже на собственную судьбу. И не нужно быть героем, следует иметь только много денег и жить в своё удовольствие. Но сейчас речь идёт о цене… Какую цену нужно заплатить за свою жизнь?

Лотар уже ждал их в кабинете. Он посмотрел на Рупперта стеклянным взглядом, закурил сигарету, но капитану не предложил.

— Рупперт, мы не позволим водить нас за нос! Ты обманул нас! — холодно сказал он.

Рупперт хотел возмутиться, крикнуть, что он немецкий офицер и не позволит так разговаривать с собой. Даже если его подозревают, то нельзя обращаться к нему на «ты». За польскую кампанию он получил Железный крест… Однако он ничего этого не сказал, а только пробормотал:

— Я действительно договорился с ней о встрече. Прошу мне верить! — Он почувствовал капли пота на лице, ладони стали влажными. «Увижу ли я ещё Ильзу?» — мелькнуло у него в голове.

Лотар внимательно наблюдал за капитаном. Состояние Рупперта тешило штурмбаннфюрера. Гестаповец всегда испытывал истинное наслаждение, когда его жертва трепетала от страха. Он не бил допрашиваемого, если в его глазах замечал страх.

Лотар понимал, что Рупперт не простой немец, он сын крупного промышленника из Рура и его следовало бы пощадить. Но гестаповец всегда оставлял за собой право решать судьбу людей и, если понадобится, был готов без колебания уничтожить свою жертву.

— Вспомни как следует, — процедил сквозь зубы Лотар, — ты никому не говорил о нашем разговоре?

— Нет, господин штурмбаннфюрер, никому.

— А своей Ильзе?

— Ильзе ничего не известно, — ответил Рупперт, едва сдерживаясь, чтобы не крикнуть: «Тебе-то что до этой девушки? Не смей называть её имя!»

— Ты уверен в этом?

— Уверен, господин штурмбаннфюрер.

В соседней комнате послышался душераздирающий крик, потом всё стихло. Рупперт вздрогнул. Ему показалось, что этот крик всё ещё продолжается.

Лотар усмехнулся.

— Даю тебе последнюю возможность, — сказал он. — Я не должен этого делать, ты этого не заслуживаешь, ты трус и предатель, но я жалею не тебя, а твоего отца. Если в течение двух дней не найдёшь эту польку…

— Как это сделать? — спросил Рупперт.

— Это твоё дело. Мы же не заставляли тебя брать деньги от польской разведки… Запомни, это твоя последняя возможность, Рупперт. В противном случае… ты знаешь, что тебя ожидает.

— Знаю, — упавшим голосом ответил Рупперт.

И он действительно знал. Перед его глазами возникли одиночные камеры, пустой двор с бурыми пятнами от крови на Полицейштрассе, где гестаповцы истязали и расстреливали свои жертвы. Ему послышались душераздирающие крики. Рупперт содрогнулся. Он не хотел умирать в застенках гестапо.

— Может быть, сумеешь проникнуть в их подпольную организацию, — продолжал Лотар. — Встретишь там своего старого знакомого Шмидта. Я очень хотел бы с ним поговорить.

«Значит, дают мне возможность искупить свою вину», — подумал Рупперт. Однако он не знал, что это только отсрочка приговора, уже вынесенного ему. Мелькнула мысль: «Скорее бы выбраться из этого мрачного кабинета, чтобы не видеть бульдожьей морды Лотара».

 

9

— Анне надо немедленно скрыться из города, — сказал Клос. — Лотару известна её внешность по описанию Рупперта.

Они сидели втроём в небольшой комнатке антиквара. Мартин расставлял шахматные фигуры на доске, потом передвигал их с места на место, как будто играя с противником. Анна положила руку на плечо Клоса.

— Преувеличиваешь, Янек, — улыбнулась она. — Если хочешь, я сменю причёску…

— Шутишь, Анна? Нельзя недооценивать Лотара и его службу.

Да, они несколько недооценивали противника. Годы оккупации научили их прежде всего ненавидеть фашистов.

— Со временем мы восстановим с тобой связь, — продолжал Клос. — Лотару теперь известно, что мы охотимся за Хеннингом и его чертежами. Он усилит охрану. Лотар — противник хитрый и осторожный.

— Я получил указания Центра. Нас торопят, — тихо заговорил Мартин, продолжая переставлять шахматы. — Планы испытательного полигона и данные нового ракетного оружия Хеннинга мы должны иметь полностью, любой ценой.

Так или иначе, Клос понимал, что все они, не щадя жизни, обязаны до самого конца войны выполнять свой долг перед родиной. Любое задание они должны выполнить во что бы то ни стало…

— Сообщи Адаму, что гестапо о нём известно, — сказал ему Клос. — И на время прекрати с ним контакты.

— Я уже это сделал. Каковы твои дальнейшие намерения?

— Мне будет нужна Анна, — сказал Клос.

— Ты же говорил, что она должна немедленно покинуть Варшаву и на время скрыться.

— Да, это так, она должна исчезнуть из города утром. — Каждое слово приносило ему боль. Он не имел права подвергать опасности девушку, но должен был это сделать. Только так можно было выполнить задание Центра.

— Я согласна, — сказала Анна.

Клос подумал, что она ещё не представляет себе той опасности, в которую её вовлекают. Она всегда с честью выполняла любое трудное задание и теперь верила в успех задуманной Клосом операции, хотя и не знала ещё, на чём основывается его замысел и какая роль отводится ей…

Раздобыть чертежи фон Хеннинга, касающиеся испытательного полигона и нового ракетного оружия, можно было только через дочь профессора. Эту хитрую, осторожную девушку в очках нельзя было недооценивать.

Бенита и Клос договорились по телефону встретиться вечером. Часы, висевшие на стене, пробили восемь, и тут же послышался стук в дверь.

— Отец приглашён сегодня на приём к своему старому другу, генералу фон Фалькенхейну. Надеюсь, он задержится там надолго. Наконец нам представился случай, чтобы побыть вместе, Ганс, — прошептала Бенита, когда Клос снимал с неё плащ. — Но я всё-таки немного боюсь…

— Чего ты боишься? — спросил Клос, провожая девушку в комнату, где был накрыт ужин.

Бенита бросила оценивающий взгляд на стол и улыбнулась Клосу.

— Боюсь тебя, Ганс, — ответила она, — ты такой интересный и сильный мужчина, а я…

— Зачем ты так, Бенита?

— А ты мог бы забыть хотя бы на этот вечер, что я дочь профессора фон Хеннинга?

— Об этом я даже не думаю, — ответил Клос, поймав себя на мысли, достаточно ли естественно он играет роль влюблённого. — Представь себе, я даже не думаю о том, что тебя охраняют лучше, чем любую другую девушку в Варшаве.

— Так ли это?

— Да, да! — быстро проговорил Клос и усадил её в кресло. Бенита через открытую дверь бросила взгляд в спальню, потом выпила рюмку вина. Клос уменьшил свет и включил музыку. Он пригласил девушку на танго. Бенита танцевала легко, и он почувствовал, как постепенно спадает её напряжение, исчезает настороженность, глаза из-под очков смотрят доверчиво и ласково. Она нежно прижалась к нему:

— Ты отлично танцуешь, Ганс.

— Ты тоже, Бенита.

— Я танцую редко. На школьных вечерах чаще всего сидела в сторонке, меня почти никто не приглашал.

— Не может быть! — шепнул Клос. — Ты ведь чудесная девушка, Бенита.

Девушка отодвинулась от него, не поверив его словам.

— Неправда! Зачем ты говоришь неправду? Я далеко не чудесная!

— Нет, правда, Бенита, — с жаром уверил он её. — Я понял это ещё там, на вокзале, когда увидел тебя впервые.

— Ты был на вокзале, когда нас встречали?

— Я случайно оказался там, — ответил он тихо и понял, что совершил ошибку. Именно этого не нужно было говорить. Во взгляде девушки вновь появилась отчуждённость.

Клос наполнил рюмки, Бенита снова выпила, однако была уже другой — настороженной. Он всё время чувствовал на себе её испытующий взгляд.

— Хочешь меня споить? — спросила она.

— А что в этом плохого?

— Да ничего, конечно, ничего. Давай ещё выпьем! — улыбнулась девушка и снова прижалась к нему. — Я редко пьянею. У меня крепкая голова. Правда, Ганс, у меня крепкая голова?

Потом она попросила принести ей стакан воды. Это была одна из возможностей, которую он так ждал. Клосу уже надоело играть роль влюблённого.

Он вышел на кухню, налил в стакан воды и вынул из кармана небольшую таблетку. Это снотворное должно было подействовать через несколько минут.

Клос не предполагал, что Бенита встала из-за стола и через открытую дверь видит, что он делает. Она была почти трезвой и всё поняла.

Когда Клос вернулся в комнату, она по-прежнему сидела на своём месте за столом и держала в руках пустую рюмку.

— Налей мне ещё, — игриво попросила Бенита, — я действительно хочу хоть один раз в жизни напиться.

Клос наполнил её рюмку вином и подал стакан с водой. Она взяла стакан, поднесла его ко рту и попросила:

— А теперь, Ганс, включи музыку.

Он на минуту повернулся к радиоле, и в этот момент Бенита вылила воду в цветочный горшок…

Снова зазвучало танго. Девушка как ни в чём не бывало прижалась к Клосу.

— Ты нравишься мне, Ганс, — нежно прошептала она. — Нравишься гораздо больше, чем Рупперт. Ты такой красивый и сильный. О, Ганс, — Бенита погрозила ему пальцем, — ты умеешь обвораживать девушек.

Она начала петь, потом вдруг умолкла. Клос в напряжении ждал, когда же подействует снотворное. Но девушка снова заговорила:

— Тебе нравится мой голос? Все говорят, что самое хорошее, что есть во мне, — это голос. Ну, обними же меня, Ганс, поцелуй… Какой ты робкий…

С этими словами Бенита упала в кресло. Клос был уверен, что она с трудом преодолевает сонливость.

— Ну налей, налей же ещё своей милой, которую ты так ловко увлёк с надеждой на взаимность.

— О чём ты говоришь, Бенита?

Девушка снова отпила вина:

— О боже, как у меня кружится голова, Ганс! Ты не представляешь, что делается вокруг! Что ты натворил со мной? Ну обними же меня и поцелуй…

Клос проводил её в спальню, уложил на кровать. Она ещё раз прошептала:

— Иди ко мне, милый, — и закрыла глаза.

Разведчик наклонился над девушкой. Бенита дышала спокойно и ровно, но он должен был выждать ещё немного, чтобы убедиться, что она уснула. Потом он открыл сумочку Бениты и нашёл ключ. Убеждённый, что она спит, вышел в соседнюю комнату.

В это время Бенита открыла глаза. В её руках оказался пистолет. Она всегда носила при себе оружие даже в Берлине, а уж здесь, в Польше, не расставалась с ним и ночью. Именно в тот момент, когда Клос подходил к большому гардеробу, Бенита появилась на пороге.

— Стой! — крикнула она. — Не двигайся!

Клос резко повернулся. Увидел глаза Бениты, холодно смотревшие из-под очков, и пистолет в её руке.

— Не нужно дурачить девушек, — тихо проговорила Бенита.

— Ты что, с ума сошла? — крикнул Клос. — Что ты делаешь?

— Не подходи близко, дорогой… Я в полном сознании, не выпила твоей микстуры. Как ты был неосторожен! — И через мгновение, видя, что Клос всё ещё стоит на месте, добавила: — Отца сейчас действительно нет дома. Ты всё хорошо продумал, Ганс. На кого ты работаешь? На тех же, что и Рупперт?

— Ты ведёшь себя как девчонка, — спокойно ответил Клос.

— Может быть, — рассмеялась Бенита. — Во всяком случае, я гораздо искреннее тебя. Не подходи ко мне, иначе закричу. Кто-нибудь из твоих соседей услышит… Так вот… Слушай меня внимательно. Ты должен рассказать мне всё, что знаешь. Я имею право спросить тебя об этом. Думаешь, что немцы проиграли войну? Всё кончено?

Клос молчал.

— Не хочешь говорить? А может быть, я соглашусь… сотрудничать с тобой? Об этом ты не подумал, Ганс? Ты только скажи, на кого работаешь? На англичан, американцев, а может быть, на русских…

Клос не отвечал, лихорадочно думая, как поступить. Он медленно подходил к Бените, внимательно следя за её лицом и пистолетом. Выстрелит или нет? Рука Бениты дрогнула, девушка попятилась. От большого гардероба её отделяло всего несколько шагов.

— Если ты не скажешь, я выстрелю.

Бенита подошла вплотную к гардеробу, прислонилась к дверце. Клос приближался к ней, считая секунды…

— Стой! — крикнула Бенита, и тотчас же дверцы гардероба неожиданно открылись и оттуда выскочила Анна, которая всё это время внимательно прислушивалась к происходившему.

Резким ударом Анна выбила у Бениты пистолет. Немка не успела даже крикнуть, как её рот был закрыт платком…

Бенита лежала теперь крепко связанная на кровати, её глаза горели ненавистью и отчаянием. Она злобно смотрела на Клоса и Анну, рывшихся в её вещах.

Увидев Анну в своём платье, плаще и очках, Бенита поняла замысел Клоса.

Анна и Клос вышли из квартиры, заперли двери на ключ.

— Пойми, Анна, — сказал Клос, когда они спускались по лестнице, — это опасно, но другого выхода нет. Быстро пройдёшь мимо охранника у входа в особняк Хеннинга. Он должен быть уверен, что ты дочь профессора Бенита, которая возвращается домой. Войдёшь в приёмную, потом в кабинет Хеннинга. Помнишь план, нарисованный Руппертом?

— Да, — прошептала Анна и крепко пожала его руку.

— В углу стоит сейф. Откроешь его вот этим ключом, сфотографируешь все документы, а потом выйдешь через кухню… Ты должна выйти из особняка в тот момент, когда будет меняться охрана… Я буду всё время наблюдать за тобой… При необходимости подстрахую. Всё поняла?

— Да, — ответила Анна.

— Возьми пистолет. — Клос подал ей вальтер и на прощание поцеловал девушку. — Помни, выйти из дома тебе надо через кухню. Там, где ограда ниже, переберёшься через решётку… Но только во время смены поста… Тогда они не смотрят во двор, слушают разводящего… Ну, иди, Анна, уже пора.

Ночь стояла тёмная. По безлюдной улице прошёл патруль. Несколько минут Анна и разведчик переждали под дерёвом. Затем девушка перебежала мостовую, а потом спокойным шагом подошла к охраннику, стоявшему у подъезда особняка Хеннинга.

Клос, с пистолетом в руке, укрывшись в тени дерева, не спускал с них глаз. Он почувствовал, как сильнее забилось сердце.

— Гуте нахт, фрейлейн, — поздоровался охранник, и Клос с облегчением вздохнул.

Анна подошла к двери, вынула из сумки ключ и вставила в замочную скважину. Казалось, на мгновение ключ застрял в замке, двери не открывались… Клосу показалось, что это мгновение длилось целую вечность.

«Лишь бы только охранник не подошёл к ней и не предложил помощь», — подумал Клос. Наконец дверь открылась, Анна вошла в дом.

Девушка прошла по коридору дома и вышла к приёмной, где размещался секретариат. Кабинет профессора был открыт. Анна старалась действовать по плану, разработанному Клосом. Сначала надо зашторить окна, зажечь свет, затем вынуть из сумки ключ от сейфа и спокойно, не нервничая и не торопясь, подойти к сейфу, стоящему в углу кабинета. Поворот ключа в замке, ещё один, однако дверца не открывалась. Анна почувствовала капли пота на лице… Прервала работу, чтобы успокоиться. Села в кресло, позволила себе несколько минут отдохнуть.

«Нужно всё делать спокойно, не торопясь», — подумала она и начала всё сначала. Дверца сейфа медленно, бесшумно открылась.

На средней полке лежали пронумерованные папки. Это были секретные документы профессора фон Хеннинга: план испытательного полигона, чертежи и описания новой ракеты, стартовой площадки, путей подъезда к полигону.

Анна спокойно разложила все документы на столе, вынула из сумки миниатюрный фотоаппарат, посмотрела на часы… Сколько ещё времени осталось до смены поста?

Клос ждал её, укрывшись за деревом, неподалёку от ворот особняка, с оружием наготове. Как мучительно медленно тянулось время! Никогда ещё ожидание на казалось Клосу таким долгим и трудным. Наконец он услышал рокот мотора, к дому подъехала открытая армейская машина, из неё выскочили жандармы.

Неужели Бенита солгала? Возможно, профессор Хеннинг не покидал особняка и вызвал жандармов… Нет, все как будто бы шло согласно плану. Это была смена поста. Жандармы встали друг против друга, разводящий выслушал рапорт и дал указания.

А в это время Анна, закончив фотографировать, аккуратно убрала в папки все документы, положила их обратно в сейф, закрыла его и вынула ключ из замка. Затем девушка погасила свет, расшторила окна, вышла в кухню, немного задержалась у дверей, заперла их ключом Бениты. Оказавшись во дворе, она услышала голоса охранников, увидела солдата, прохаживавшегося вдоль ограды. Нагнувшись, девушка перебежала внутренний двор — это был наиболее опасный момент. Перепрыгивая через решётку, ограждавшую дом, Анна зацепилась и разорвала платье. Бог с ним, с платьем! Она оказалась на соседнем дворе. Охранник подошёл в это время к подъезду…

Анна, прижимаясь к стене дома, вышла на улицу, где её ждал Клос. Он взял девушку под руку, и они вместе скрылись в темноте. Долго шли молча. Успокоившись, Анна прошептала:

— Всё в порядке. Документы у нас.

 

10

Утро выдалось солнечное. Анна с сумкой в руке стояла в небольшой комнатке антиквара. Мир казался ей теперь чудесным и радостным… Огорчало одно — она должна была покинуть Варшаву, правда на короткое время. А потом… потом она возвратится и увидит Янека.

Самое серьёзное задание Центра было выполнено. Секретные чертежи и данные об их новом оружии перестали быть тайной третьего рейха.

— Что будет с Бенитой? — спросила Анна.

— Полагаю, — буркнул Мартин, — что всё обойдётся без «похищения» этой немки. У нас и без неё много хлопот. Я послал людей на квартиру Клоса, её перевезут в безопасное место на Мокотуве.

— А потом?

— Не знаю, — пожал плечами Мартин. — Доложим в Центр. Исчезновение дочери Хеннинга поставит на ноги всё варшавское гестапо.

— А что мы сможем сделать? — спросила Анна. Мартин пожал плечами:

— Подождём решения Центра. Я очень боюсь за Янека. Теперь и Анна начала беспокоиться за Клоса. Когда они расставались, ей показалось, что он в полной безопасности. Но здесь, в Варшаве, Клосу каждую минуту и в любом месте грозила смертельная опасность.

— Позволь мне пока не выезжать из Варшавы.

Мартин не скрывал своего недовольства.

— Оставь эти глупости, — ответил он строго. — Сейчас же отправляйся на вокзал и уезжай в Радом. И если я ещё увижу тебя в Варшаве, буду считать это невыполнением приказа.

Анна вышла из антикварной лавки с чувством радости и грусти одновременно. Ей хотелось бы на прощание встретиться с Янеком. На улице не было видно немецких мундиров. Молодой человек, нёсший корзину с цветами, улыбнулся Анне, и она ответила ему радостной улыбкой. Девушка не торопилась, внимательно смотрела по сторонам, надеясь увидеть Клоса, хотя прекрасно понимала, что это почти невозможно, потому что он в это время находится на службе.

Она немного задержалась на трамвайной остановке. Подходил трамвай, и в эту минуту Анна увидела капитана Рупперта. Он сразу же узнал её. Надо было что-то предпринять. Убежать она уже не смогла бы. Трамвай остановился. Анна бросилась ко второму вагону, но Рупперт оказался около неё и схватил за руку.

— Отпустите меня! — закричала Анна.

Прохожие делали вид, что не замечают ничего. Трамвай тронулся.

— Отпустите меня! Я вас не знаю! — крикнула она и взялась за ручку двери вагона, но в этот момент на тротуаре появился патруль.

— Взять её! — приказал Рупперт.

Лотар поставил капитану задачу разыскать эту польку, и Рупперт сделал это. Когда капитан пришёл с рапортом к штурмбаннфюреру, он думал, что Лотар поблагодарит его может быть, на этом всё закончится и ему удастся вырваться из этой западни. Однако реакция Лотара была неожиданной.

— Ты болван! — крикнул Лотар.

Рупперт почувствовал, как у него задрожали руки. За последние два дня он привык к оскорблениям, думал, что уже не будет реагировать на грубость, однако скрыть раздражение не сумел. Рупперт едва сдержался, чтобы не сказать ему, этому надменному эсэсовцу, что он мерзавец, который не известно каким путём достиг власти над жизнью и смертью людей…

— Болван, — уже спокойнее повторил Лотар. — Кто тебе сказал, что её надо арестовывать? Ты должен был не спускать глаз с этой девки — это всё, что от тебя требовалось. А ты упустил такую возможность! Выследив её, мы могли бы выйти на их подпольную сеть… — Он сел за письменный стол и холодно посмотрел на Рупперта. — Кому ты теперь нужен, Рупперт? — резко прозвучал его голос. — Я могу предположить, что ты умышленно это сделал. Этот провал тебе дорого обойдётся! Напрашивается вывод, что ты ведёшь двойную игру…

Рупперт хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он почувствовал, как дрожат его колени. Он, капитан Рупперт, из знатного немецкого рода, стоит, вытянувшись как мальчишка, перед каким-то бывшим коммивояжёром, который держит его в руках!

А Лотар, чувствуя, как нарастает в нём ярость, уставился на него бесцветными пустыми глазами. Через несколько минут ещё большая ярость охватила его. Зазвонил телефон, и то, что услышал штурмбаннфюрер, окончательно, вывело его из терпения.

— Как, — заорал он в трубку, — пропала Бенита фон Хеннинг?! — Он брезгливо махнул рукой Рупперту, выпроваживая его из кабинета. Позднее он вызовет его ещё раз и выжмёт из этого предателя всё. А сейчас Лотару предстояло заняться другим, более серьёзным делом…

Профессор фон Хеннинг сообщил ему об исчезновении своей дочери. Как и при каких обстоятельствах она исчезла, Лотар не узнает до тех пор, пока не допросит охрану особняка профессора Хеннинга. Жандарм, который стоял на посту у ворот, клялся, что Бенита возвратилась домой около одиннадцати тридцати, как раз перед сменой караула. Все остальные жандармы, охранявшие особняк, также уверяли, что из дома никто не выходил и что в это время к дочери профессора никто не приходил. Сам профессор Хеннинг возвратился с приёма от генерала только ранним утром.

Но как же всё случилось? Каким чудом могла исчезнуть из дома Бенита? К кому она пошла? Может, её похитили? А если похитили, то как сумели усыпить бдительность охраны? А если жандармы были в сговоре? Нет, это исключено! Те, кто охраняли особняк профессора Хеннинга, — преданные люди Лотара, неоднократно им проверенные. Они не могли быть в сговоре.

То же самое спустя два часа Лотар доложил группенфюреру, когда тот вызвал его к себе, в огромный кабинет, окна которого выходили на безлюдную Полицейштрассе.

Группенфюрер сидел в кресле, холодно глядя на штурмбаннфюрера Лотара, который стоял навытяжку и думал, что он в сравнении со своим шефом простая пешка и группенфюрер в любую минуту может отправить его на Восточный фронт или приказать расстрелять в подвале. Это не возбуждало у Лотара протеста, только вызывало чувство страха, такого же страха, который появлялся у людей, стоявших по стойке «смирно» в его кабинете.

— Я сделал всё возможное, господин группенфюрер, — отрапортовал Лотар.

— Ничего вы, Лотар, не сделали, — холодно ответил шеф. — Если вы в течение двух дней не найдёте дочь Хеннинга, не хотел бы я оказаться на вашем месте. Что вам известно о Бените фон Хеннинг?

— Это наш агент ещё со времени её учёбы в политехническом институте в Берлине, — ответил Лотар.

— Могла ли она выйти из дома незамеченной?

На этот вопрос Лотар не ответил. Видимо, у неё была такая возможность, коль вышла. Но для чего она сделала это? Может быть, работала на разведку противника? Нет, это следует исключить…

Группенфюрер встал:

— Вы, Лотар, допустили небрежность по службе, если не сказать большего…

— Виноват, господин группенфюрер.

— Этим делом заинтересовались в Берлине. Новое оружие Хеннинга — надежда рейха, — вдалбливал он в голову Лотара. — Вы можете дать гарантию, что чертежи фон Хеннинга не попали в руки врага?

Лотар готов был выслушать грубую брань от шефа, но тот говорил спокойным тоном, и Лотар понимал, что ничего хорошего это не предвещает.

Группенфюрер поручил ему провести расследование по этому делу, допросить всех, кто имел хоть какое-нибудь отношение к Бените фон Хеннинг, и прежде всего обер-лейтенанта Клоса из абвера, который пытался за ней ухаживать.

Вместе с тем группенфюрер резко выразил своё недовольство Лотару:

— Как вы могли допустить такую идиотскую глупость с арестом той девушки из польской разведки? Необходимо было установить за ней неустанное наблюдение и проникнуть в их подпольную организацию.

Лотар отлично понимал это. Группенфюрер был прав. Ну что же, он, Лотар, ещё рассчитается за это с капитаном Руппертом.

Штурмбаннфюрер с головой окунулся в работу. Он пригласил к себе и профессора фон Хеннинга.

Профессор смотрел на Лотара свысока, давая ему понять, что это он, Лотар, несёт прямую ответственность за исчезновение Бениты фон Хеннинг.

— Нужно было лучше охранять мой дом, господин штурмбаннфюрер, — сухо сказал он. — Не тратьте время на разговоры со мной, возьмитесь как следует за работу, ускорьте следствие по этому делу.

— А может быть, ваша дочь вышла из дома рано утром, когда вы, господин профессор, только вернулись? — спросил с ехидцей Лотар.

— Глупости! Неуместные шутки! — проворчал профессор. — Не советую вам, Лотар, провоцировать меня. Когда я вернулся, Бениты уже не было дома.

— Что-нибудь пропало из её туалетов кроме вечернего платья, плаща и сумки?

— Нет, больше ничего не пропало, — со злостью ответил профессор. — Но Бенита имела при себе ключи от сейфа. Понимаете? Ключи от моего сейфа!

— Какая неосторожность, — сухо проговорил Лотар.

— Неосторожностью было поручать вам, господин Лотар, охранять меня и мой дом! — возразил профессор. Он покинул кабинет Лотара, даже не подняв на прощание руки.

Штурмбаннфюрер прекрасно понимал, что фон Хеннинг может позволить себе эту небрежность по отношению к нему. Он знал, что ещё перед войной учёного принимал в своём особняке, в Берхтесгадене, сам фюрер.

Лотар приказал вызвать к себе обер-лейтенанта Клоса, но перед этим решил ещё раз допросить девушку, которую схватил Рупперт. Как и следовало ожидать, она всё отрицала.

— Тот офицер ошибся, — тихо проговорила Анна. — Я его не знаю.

Лотар внимательно присматривался к девушке, сидевшей на стуле около дверей в его кабинете, и понимал, что в нормальной беседе из неё ничего не выжмешь. В этом случае необходимо было применить более суровые методы, которыми пользовались в гестапо. Но Лотар не был уверен, что эта хрупкая девушка выдержит пытки его молодчиков.

— Тебе остаётся одно: говорить правду и только правду, — сказал Лотар. — Нам нужно немногое — твои связи и адреса.

— Не знаю, ничего не знаю. Оставьте меня в покое.

— Советую тебе, милочка, вспомнить. Или мои молодчики… Ты знаешь, что они могут сделать. А пока мы покажем тебе людей, которые тоже утверждали, что ничего не знают. Посмотришь, что с ними стало.

Анна молчала. Гитлеровец наблюдал за ней, стараясь понять, какое впечатление произвели его слова на девушку.

— Ты кому передала документы, которые получила от Рупперта? — грубо спросил Лотар. — Кому, говори?!

Анна стиснула зубы. Девушка была очень бледна, в её глазах застыли страх и ненависть, но она молчала.

— Нам и так всё известно, — уже спокойнее сказал Лотар. — Если всё расскажешь, то через час выпустим тебя на волю. — Гестаповец наклонился над девушкой. В руке он держал горящую сигарету. — Где находится Бенита фон Хеннинг? — спросил он угрожающе.

— Ничего не знаю, — прошептала Анна. — Я не знаю никакой Бениты фон Хеннинг.

— Напрасно ты упираешься. Что ж, тем хуже для тебя. Через час заговоришь иначе.

На пороге появился эсэсовец и доложил о прибытии обер-лейтенанта Клоса.

— Пусть войдёт, — бросил Лотар и приказал увести Анну.

Они встретились в дверях. Анна не подняла даже головы, не взглянула на Клоса, боясь, что гестаповец поймёт что-нибудь по её глазам.

Кровь отхлынула от лица Клоса. Девушка заметила только, как он почти неуловимым жестом передвинул кобуру с пистолетом вперёд. Зачем он это сделал? Лотар тоже мог заметить это и насторожиться.

— Мы тут поймали одну птичку, — сказал Лотар. — Агента польской разведки, — объяснил он.

— Раскрыли всю их сеть? — Клосу каким-то чудом удавалось владеть собой.

— Нет.

— Сказала что-нибудь существенное? — спросил Клос.

— Скажет, — утвердительно произнёс Лотар.

Клос сел в кресло, не ожидая приглашения.

— Может быть, не стоило задерживать её, — спокойно сказал он.

— Прошу, обер-лейтенант, не вмешиваться в мои служебные дела! — выкрикнул гестаповец. Ещё не хватало чтобы какой-то щенок из абвера повторял ему, Лотару слова группенфюрера. — Не для того я вас вызвал, чтобы выслушивать ваши советы, как поступать с вражескими агентами, арестованными гестапо. — Он посмотрел на Клоса холодными, рыбьими глазами: — Вчерашний вечер вы провели с Бенитой фон Хеннинг, не так ли, господин Клос?

Клос спокойно закурил сигарету.

— Вас, господин штурмбаннфюрер, плохо проинформировали, — ответил он. — На прогулке с Бенитой я был позавчера. А в чём дело?

— Прошу отвечать на вопросы!

— Мне не нравится ваш тон.

— Привыкайте, господин Клос — Лотар заговорил теперь спокойнее. — Вы уверены, что выйдете отсюда так же просто, как и вошли?

— Думаю, что выйду, несмотря на ваш шантаж, — ответил Клос. — Прошу позвонить Бените и спросить у неё, была ли она со мной вчера.

— Бенита фон Хеннинг исчезла, — сказал штурмбаннфюрер, — и вы, Клос, — один из подозреваемых.

— Шутите, господин штурмбаннфюрер! — Теперь Клос повысил голос. Это был хорошо разыгранный взрыв недовольства офицера абвера. Клос знал, как разговаривать с типами, подобными Лотару. — Как вы смеете обвинять немецкого офицера?! Я вам не Рупперт, господин Лотар! Я сейчас же позвоню своему шефу, полковнику Рецке!

Его слова отрезвили гестаповца.

— Прошу вас, господин Клос, успокоиться, — сказал он примирительно. — Поговорим спокойно и разумно…

Лотар поинтересовался у него, что ему известно о Бените, как он познакомился с профессором фон Хеннингом…

Клос отвечал спокойно, стараясь не сказать лишнего. Его терзала мысль об Анне. Она здесь, в гестапо. Как вызволить её из лап Лотара? Клос понимал, что сделать это так же трудно, как трудно было раздобыть документы фон Хеннинга. Но он во что бы то ни стало должен вырвать её из рук палачей!

То же самое он повторил два часа спустя в небольшом, окружённом деревьями домике на Мокотуве, в котором жил Мартин. Мартин нервничал и в этот момент не хотел говорить об Анне. Он не любил рассуждать о несбыточных планах.

— Антикварную лавку и другие адреса явок, которые известны Анне, — сказал Мартин, — считать теперь полностью проваленными. Не исключено, что и ты раскрыт. Не знаю, как решит Центр, но, видимо, и тебе придётся выйти из игры.

Клос сидел напротив Мартина, закрыв глаза рукой.

— Анна ничего не скажет. Она до конца предана нашему делу, — проговорил он наконец.

Мартин надолго замолчал. Он знал, как в гестапо обрабатывают людей, чтобы добиться от них признания, поэтому был готов на всё. Отлично понимая Клоса, он в то же время отдавал себе отчёт в том, что в данной ситуации единственно правильное решение — на время прекратить деятельность группы.

— Если же… — наконец начал Мартин и, помолчав, добавил: — Тогда нам остаётся одно: ждать развития событий.

— Нет! — взорвался Клос. — Я не могу и не должен ждать!

— Но чем ты можешь помочь?

— Не знаю, — ответил Клос. — Пока не знаю, не в состоянии сейчас что-нибудь придумать.

 

11

Капитан Вилли Рупперт всё ещё не терял надежды. Верил: что-то должно произойти, такое, что поможет ему вырваться из этой проклятой западни. Сидя за пианино, он играл Моцарта, постоянно повторяя одни и те же пассажи, как будто бы ничего другого не помнил.

Ильза взволнованно ходила по комнате. Она подошла к Вилли, положила ему руку на плечо, но этим только рассердила его.

— Вилли, скажи наконец…

«Что я могу ей сказать?» — подумал Рупперт.

В этот момент послышался звонок в дверь. Ильза открыла. На пороге стоял штурмбаннфюрер Лотар. В шаге от него застыл ординарец. Рупперт понял, что дело близится к развязке.

Ильза оставила их одних. Рупперт встал и в упор посмотрел на Лотара. На какую-то минуту он почувствовал уверенность в себе.

— Что вы с ней сделали? — резко спросил он Лотара.

— С кем? — не понял тот.

— С той девушкой, которую я разыскал и доставил к вам?

Лотар скривил рот в усмешке:

— Она ещё интересует вас? Прекратите паясничать, Рупперт. Ваша полька ничего существенного не сказала, — со злостью добавил он. — Я устрою вам очную ставку, может, тогда она перестанет упираться и заговорит.

Несколько минут Рупперт молчал, потом закричал:

— Не хочу её видеть! Вы слышите? Не хочу!

— Спокойно, Рупперт. — Лотар смотрел на него с нескрываемым презрением.

Ему были знакомы подобные фокусы. Всякий трус способен на такие взрывы.

— Теперь вы будете делать то, что я прикажу, — властно сказал Лотар. — Ваша полька должна заговорить. Подозреваю, Рупперт, что и вы могли быть замешаны в похищении Бениты фон Хеннинг. Вы не очень искренни, а я не люблю людей, которые обманывают меня.

— Неправда! — Рупперт уже не владел собой. — Это подло — подозревать меня, немецкого офицера!

— Подло?! — повторил штурмбаннфюрер и ударил Рупперта по лицу.

Офицер попятился, готовый бросится на Лотара. Но он не сделал этого, только провёл ладонью по щеке и рухнул в кресло, обхватив голову руками.

— Как вы могли? — На пороге стояла Ильза.

— А вам я советую помолчать, — ответил Лотар и вышел в сопровождении ординарца.

 

12

У Лотара были все основания для беспокойства. Прошло несколько часов, а он ещё ничего определённого о дочери профессора не узнал.

Группенфюрер снова вызвал Лотара к себе и разговаривал с ним очень грубо.

— Вы идиот, Лотар! — сказал группенфюрер, едва штурмбаннфюрер закрыл за собой дверь кабинета своего шефа. — Идиот! — повторил он.

— Эта полька не хочет говорить, — пытался оправдаться Лотар. — Я допросил всех из охраны дома профессора, они действительно ничего не знают. Пусть ими занимается криминальная полиция.

— Вы плохо работаете, Лотар. — В голосе группенфюрера прозвучала нотка угрозы. — Только что я разговаривал с Берлином. Догадываетесь, что мне сказали?

— Так точно, догадываюсь, господин группенфюрер, — ответил Лотар, хотя ему уместнее было промолчать.

— Имейте в виду, вам несдобровать, если Бенита фон Хеннинг окажется в руках подпольщиков.

— Сегодня же сам допрошу эту несговорчивую польку! — пообещал Лотар.

Группенфюрер посмотрел на него с презрением:

— Боюсь, что после вашего допроса она вообще ничего не сможет сказать! Смотрите, Лотар, я отправлю вас на Восточный фронт! — угрожающе проговорил он. — Эту девушку, — продолжил он тихо, — завтра же утром выпустите на свободу…

— Слушаюсь!

— Установите за ней тщательное наблюдение. Поручите это своим людям. Имейте в виду, я расстреляю вас, если она исчезнет. Она будет искать контакты с подпольщиками и тем самым поможет нам выйти на агентурную сеть противника. А потом… Слушайте меня внимательно: если вражеская агентура действительно похитила Бениту, то не имел бы ничего против того, чтобы вступить с ними в переговоры относительно обмена Бениты фон Хеннинг на вашу польку…

Лотар пожал плечами:

— Но каким образом вступить с ними в контакт, господин группенфюрер?

— Это ваше дело! — резко ответил шеф гестапо. — Смотрите снова не наделайте глупостей…

Анна ничего не знала о разговоре этих гестаповцев, поэтому, когда ей вручили пропуск и её сумку, подумала: не сон ли это. Охранник открыл дверь и выпустил её на улицу.

Оказавшись на безлюдной аллее Шуха, Анна никак не могла поверить, что она на свободе. Идя по улице, она только сейчас почувствовала сильную усталость и пустоту. У неё болело всё тело, кружилась голова, её одолевала слабость, но всё же девушка была свободна.

Она ничего не сказала гестаповцам и потому была довольна собой. Однако Анну мучила тревога: почему её выпустили? Это чудо, но, как известно, чудес на свете не бывает… Анна знала, что из мрачного дома на аллее Шуха никого так просто не выпускают, в лучшем случае людей отправляют в концлагеря, а если кто-то и выходит оттуда…

Анна оглянулась. На улице появились прохожие. В нескольких метрах от неё шёл мужчина в плаще и шляпе. По другой стороне улицы — тоже мужчина в плаще и шляпе.

Агенты гестапо! Следят за ней, идут по пятам. Только теперь девушка начала всё понимать… Они хотят с её помощью выйти на след подпольной организации. Рассчитывают, что на свободе она будет больше им полезна, чем в заключении. Ускорив шаг, хотя ноги почти не слушались, Анна свернула на Маршалковскую, потом на Пия XI, и Мокотувскую. На мостовой она увидела мотоцикл. Мотоциклист в прорезиненном плаще ехал на малой скорости. Анне показалось, хотя она не была в этом уверена, что эти трое — мотоциклист и двое мужчин в плащах и шляпах — посмотрели на неё, потом друг на друга. Проехал крытый армейский грузовик.

Анна свернула за угол, смешалась с толпой. То, что она увидела, было ей давно знакомо. Молодой парень без ноги стоял у стены, пел какую-то грустную песню и протягивал кепку прохожим. Перед продовольственным магазином выстроилась очередь — давали маргарин. Двое мальчишек в стоптанных ботинках и залатанных штанах стояли в подворотне, засунув руки в карманы.

Анна не знала этих людей, но чувствовала, что здесь она среди своих, в безопасности. Достаточно сделать несколько шагов — и ты окажешься на площади Трех Крестов, где живёт её школьная подруга. Можно сесть в трамвай, поехать на Мокотув и увидеть Мартина, а может быть, и Янека. Где теперь этот Янек-Клос?.. Но она вдруг с горечью осознала, что не может этого сделать. К кому бы она ни пришла, с кем бы ни встретилась, все они оказались бы в опасности. За ней следят агенты гестапо. Анна снова оглянулась. Да, все они на месте: и мотоциклист, и двое мужчин в плащах и шляпах, и крытый грузовик.

Как от них избавиться? И есть ли возможность скрыться от этих людей? Она вернулась на Маршалковскую, на остановку трамвая, где было много народу. Осторожно осмотрелась. Кажется, их нет… Но через несколько минут на мостовой снова появился тот же грузовик. К трамвайной остановке подошёл один из тех мужчин в плаще и шляпе. Другой прохаживался по противоположной стороне улицы.

Анну охватило отчаяние. Охотятся на неё, обложили её со всех сторон, как зверя.

Трамвай со скрежетом затормозил и остановился. Анна ждала до последней минуты, пока вагон не тронулся, а потом вскочила на подножку, кто-то втянул её на площадку. Трамвай прибавил скорость. Анна, прижавшись к стеклу окна, наблюдала за улицей. Преследователей не было видно.

Но когда через две остановки она вышла из трамвая, агенты гестапо появились вновь. Она свернула на улицу Святого Креста, потом на Ясную. Вбежала в аптеку. Телефон был в углу. Анна, загораживая телефонный диск, набрала номер. Это был номер её подруги Малгоси, единственный номер, по которому в этой ситуации она могла позвонить. Мартину Анна звонить не могла.

— Малгося, — шёпотом проговорила Анна, когда подруга ответила.

— Это ты, Анна? — В голосе Малгоси слышался испуг.

Но в эту минуту Анна увидела через окно мужчину в плаще и шляпе. Появился также и мотоциклист. Значит, она не сумела уйти от них. Возможно, в окно они видели, как она звонит.

— Меня выпустили, — прошептала Анна, — за мной следят. Позвоню позже! — И повесила трубку.

Снова оказавшись на улице, девушка медленно плелась среди прохожих. Нигде невозможно было укрыться. Работали магазины, кафе, люди возвращались домой с работы. Продолжалась обычная жизнь оккупированного города. Анна же, измученная и усталая, помнила только об одном: она должна скрыться от преследовавших её гестаповцев, иначе она будет в своём городе как в пустыне.

Около тротуара по мостовой медленно двигался велосипедист-рикша. Анна остановилась.

— Пожалуйста, побыстрее, — сказала она, вскочив в коляску.

Рикша покатил вдоль улицы, потом свернул за угол и снова помчался прямо по мостовой. Анна не замечала, где они едут. Сунула парню смятую купюру, которая оказалась в сумке, и выскочила на многолюдной улице. Осмотрелась — ведь это Хмельная. Вошла в магазин, встала в очередь.

Агентов гестапо не было видно. «Неужели оторвалась от них?» — подумала Анна.

И тут через окно снова увидела двух мужчин в плащах и шляпах…

А в это же самое время в машине, которая медленно двигалась по мостовой, эсэсовец с микрофоном в руке докладывал:

— Вошла в магазин на Хмельной. К телефону больше не подходит.

 

13

Мартин не мог скрыть недовольства, увидев Клоса в двери своей квартиры на Мокотувской.

— Слишком часто приходишь, — ответил он на приветствие Клоса. — Я тебя хорошо понимаю, но нельзя нарушать правила конспирации.

Клос тоже понимал, что этого нельзя делать, но ему казалось, что он сможет что-то предпринять, чтобы спасти Анну, вырвать её из лап гестапо…

Но что именно он может сделать? Это главное, над чем он ломал голову.

— Меня вызывал полковник Рецке, — начал он рассказывать Мартину. — Из Берлина поступил приказ за двадцать четыре часа найти Бениту Хеннинг. Они согласны обменять её на Анну.

— Это невозможно, — ответил Мартин.

Клос всё понимал, однако цеплялся за эту мысль, как за последний шанс, чтобы спасти Анну.

— Как ты представляешь себе переговоры с Лотаром? — спросил Мартин. — Кто был посредником между нами? А Бениту мы не можем выпустить, слишком много ей известно. Но главное — из Центра мне сообщили, что дочь профессора Хеннинга ещё может быть полезна. И потом, — добавил Мартин, — мне поручено передать тебе благодарность за успешно проведённую операцию. Документы профессора очень пригодились.

— Не меня, а Анну надо благодарить за это, — ответил Клос.

Разговаривая, они продолжали внимательно наблюдать через окно за подъездом дома. Мартин заметил, как к дому подошла какая-то девушка. Он узнал её и сказал Клосу:

— Это Малгося, школьная подруга Анны. Она не знает тебя. — А потом пробормотал со злостью: — Все идут сюда, будто в костёл. Немудрёно, что нас может раскрыть любой агент гестапо.

Малгося пришла, чтобы сообщить Мартину о звонке Анны. Находясь в соседней комнате, Клос слышал весь разговор.

Реакция Мартина была мгновенной: он приказал Малгосе отдать ему ключ от квартиры, а самой срочно уехать из Варшавы.

— Если Анна знает твой телефон, — объяснил он, — ты раскрыта. Агенты гестапо, которые преследуют её, могли заметить номер телефона, когда она звонила тебе. Это очень опасно.

— Но Анна сказала, что ещё позвонит, — прошептала девушка.

— Думаю, что в её положении сделать это будет почти невозможно. — Голос Мартина был твёрдым. — Пойми, Малгося, пока мы не сумеем помочь Анне.

Девушка пыталась возражать, но Мартин строго прервал её. Он отвечал перед Центром за всех членов подпольной организации.

Когда Малгося ушла, Клос попросил Мартина:

— Разреши мне взять трех парней из диверсионной группы.

— Нет, — ответил Мартин, — я не могу рисковать людьми.

— Разрешите, и я спасу Анну.

— Ты только погубишь парней, подвергнешь опасности себя и её.

— Не беспокойся, всё будет в порядке. Я всё обдумал. Мы должны ей помочь.

— Гитлеровцы только и ждут, когда мы начнём действовать. Представляешь, как за ней следят? Нет, брат, мы не имеем права рисковать нашими людьми.

— Я пойду на квартиру Малгоси. Анна обязательно туда позвонит. Она будет пытаться как-то связаться с нами.

— Запрещаю тебе делать это, — строго сказал Мартин.

Мартин не был непосредственным начальником Клоса. Он был только руководителем подпольной разведгруппы, с которой Клос сотрудничал, а потому не имел права приказывать Клосу.

Клос положил руку ему на плечо:

— Ты же знаешь, Мартин, что я должен это сделать. Трое парней из диверсионной группы — и всё будет в порядке…

Мартин молчал.

Клос вышел из комнаты, имея твёрдое намерение выполнить свой план.

Он знал Ромека, одного из членов диверсионной группы. Надеялся, что тот согласится пойти с ним в квартиру Малгоси. Клос спрашивал себя, имеет ли он право поступать вопреки здравому смыслу и нарушать правила конспирации. Однако иного выхода, чтобы спасти Анну, он не видел…

Ромек чистил оружие. Другие два парня шептались о чём-то. Увидев Клоса, оба вскочили, спокойно выслушали его и сказали, что готовы к выполнению задания.

Вскоре все четверо оказались в квартире Малгоси. Началось томительное ожидание. Телефон долго не звонил. Пепельница уже до краёв была заполнена окурками.

Клос представлял себе, как Анна бродит по улицам города, падая от усталости, под неустанным надзором агентов гестапо. «Только бы позвонила!» — думал он, измученный томительным ожиданием. Он понимал, что гестаповцы могли заметить номер этого телефона, по которому Анна звонила уже один раз, и проверить его. Поэтому Ромек наблюдал в окно за улицей, оружие держал наготове, посматривал на часы и на тротуар, по которому время от времени проходили патрули.

Наконец тишину разорвал пронзительный телефонный звонок. Клос поднял трубку и услышал голос Анны, которая сообщила, где она находиться.

— Слушай меня внимательно, — сказал Клос. — Через пятнадцать минут, около здания больницы… — Он назвал улицу, и Анна повесила трубку.

 

14

Рупперт много выпил. Перевернул бутылку — она была пуста. С трудом встал с дивана и подошёл к пианино. Ударил по клавишам. Пальцы, однако, не слушались его. Ильза ушла из дома, даже не сказав куда, только с пренебрежением пожала плечами. Но он и так знал: побежала к своёму отцу.

Ему оставалось только одно, но он не мог решиться. Рупперт ещё надеялся на что-то… Снова ударил по клавишам, и вдруг послышался телефонный звонок. Рупперт встал, поднял трубку:

— Кто там ещё, какого чёрта? Что вам надо? — Потом вдруг он вытянулся в струнку и начал пальцами левой руки застёгивать пуговицы на мундире.

Голос генерала фон Броха отрезвил Рупперта.

— Я только что разговаривал с Лотаром, — генерал говорил пренебрежительно, с отвращением. — Надеюсь, Рупперт, вы знаете, как должен поступить немецкий офицер в подобной ситуации? Принимая во внимание моё доброе расположение к вашему отцу, даю вам полчаса. Думаю, этого вполне достаточно, чтобы сохранить честь немецкого мундира. — И генерал повесил трубку.

Что мог после этого сказать капитан Вилли Рупперт? На столе, рядом с телефоном, лежала кобура с пистолетом. Достаточно было лёгкого движения — и всё было бы кончено, всё осталось бы позади: и Ильза, и Лотар, и ненужная, глупая надежда. Однако он не мог решиться.

«Только не дома», — подумал Рупперт. Он застегнул пояс, поправил кобуру с пистолетом и вышел на улицу. Сел в машину, завёл мотор. Ему было безразлично, куда теперь ехать… Только бы скорее найти смерть…

В это время Анна шла по улице, которую ей назвал Клос. Она подошла к зданию больницы, оглянулась и снова увидела агентов гестапо. Они следовали за ней по пятам, держали её под наблюдением почти не таясь.

Анна вошла в пустой двор. В неосвещённых воротах стоял Ромек. Он схватил девушку за руку и втащил в какой-то подъезд.

Когда один из агентов, следивших за Анной, подошёл к подъезду, Ромек набросился на него и рукояткой пистолета ударил по голове. Послышался приглушённый крик, и гестаповец упал на мостовую. Анна и другой парень из диверсионной группы, Войтек, скрылись в глубине проходного двора. На проезжей части мостовой стоял велорикша. Войтёк подскочил к нему, Анна хотела сесть в коляску, но тут из-за угла появился мотоцикл, который резко затормозил. Автоматная очередь полоснула по внутренней части двора.

— Беги! — крикнул Войтек. Бросившись на мостовую, он выхватил из-под плаща автомат и дал очередь по мотоциклисту.

Перепуганные пешеходы скрылись в подъездах. Улица мгновенно опустела. Послышался скрип тормоза — это остановился гестаповский грузовик. Автоматные очереди секли воздух.

Анна бежала по безлюдной мостовой, думая о парнях из диверсионной группы, которые ради неё рисковали жизнью. Как она могла бросить их? С этой мыслью девушка остановилась на мостовой, не зная, что если бы пробежала ещё несколько десятков шагов, то увидела бы Клоса, ждущего её в машине за углом улицы… Но Анна не побежала, не смогла побежать, ибо на безлюдной, простреливаемой улице показалась машина Руперта.

Он увидел Анну, резко затормозил. Открыл дверцу и втянул девушку в машину. Анна не сопротивлялась, на это у неё уже не осталось сил. Подумала только, что снова окажется в гестапо на алее Шуха.

Девушка видела напряжённое лицо Рупперта, склонившегося над рулём. Машина всё набирала скорость. Анна сжалась в комок, втиснутая в спинку сиденья, потом почувствовала резкое торможение. Они оказались на набережной Вислы. Рупперт открыл дверцу машины.

— Беги! — крикнул он.

Анна бросилась бежать. Выбившись из сил, остановилась у какого-то подъезда. Прохожие не обращали на неё внимания. Все куда-то спешили. Анна думала о Клосе, Ромеке и Войтеке, которые, рискуя жизнью, спасли её.

Она не могла знать, что в эту минуту машина Рупперта была на мосту Понятовского. Не доезжая середины моста, водитель резко повернул руль, и машина, проломив парапет, рухнула вниз. По поверхности воды расплылись масляные круги.

Через какое-то время на мосту появились машины гестапо.

Лотар, упустивший вражеского агента, был взбешён.

Анна, которой удалось уйти от преследователей, на время покинула Варшаву. Клос был уверен, что ещё встретится с этой отважной девушкой.

 

IV. Ночь в больнице

 

1

Самые трудные — те минуты, когда уже ничего не можешь сделать и остаётся только украдкой поглядывать на часы.

Обер-лейтенант Клос нервничал. День был тревожным. Операция по захвату инженера фон Круцке была подготовлена тщательно, хотя времени для этого было мало.

Клос бросил взгляд на стрелки часов, равнодушно отсчитывающих время.

Закончить операцию по плану предполагалось не позднеё шести часов вечера. Около семи Ева уже вернётся в город.

В семь часов Клос должен быть на Бенедиктинской. Местом встречи избран небольшой кирпичный домик, в котором проживало несколько польских семей. В этой захолустной части города никто из немцев обычно не появлялся. Вход в домик был со двора, что давало возможность проникнуть в него почти незамеченным.

А если кто-нибудь из жильцов увидит Клоса на лестничной клетке? Что может делать немецкий офицер в этом убогом жилище на Бенедиктинской улице? Может быть, переодеться в штатское? Но стоит ли? После окончания операции необходимо сменить явку. Ева поступила неосторожно, назначая место встречи, но это не её вина — девушка ещё не имела опыта конспиративной работы.

Клос снова взглянул на часы. Было около двух. Ещё четыре часа…

Полковник фон Роде, шеф местного отделения абвера, внимательно посмотрел на Клоса.

— Господин обер-лейтенант не слушает меня, — сказал он.

— Слушаю, господин полковник. Вы говорили об инженере фон Круцке.

— Да, говорил. — Роде взглянул на часы. — Видимо, он уже выехал из Кельце. Надеюсь сегодня вечером увидеться с ним. Прошу вас, Клос, ещё раз проверить личные дела людей, выделенных для охраны полигона.

— Слушаюсь, — ответил Клос.

Он с облегчением покинул кабинет полковника фон Роде. Вернулся к себе, вынул из шкафа личные дела охранников, но думал только об операции, которая должна была вот-вот начаться.

Всё ли они предусмотрели? Операция готовилась в спешке. Вчера утром Клос узнал, что фон Круцке выезжает из Кельце сегодня днём, в два часа. В их распоряжении оставалось не более суток на подготовку.

Решено было захватить Круцке в пути от Кельце до полигона. Другой возможности не оставалось.

Только инженер Круцке и полковник Роде знали о том, когда начнутся испытания нового секретного оружия немцев под кодовым наименованием «Х-8». Но узнать что-либо определённое от полковника было так же сложно, как и похитить инженера Круцке с полигона, который днём и ночью охранялся подразделениями СС. Поэтому и было принято то единственное решение, которое диктовалось сложившимися обстоятельствами.

Дорога от Кельце до Божентова на восемнадцатом километре проходила вдоль леса и приближалась к лесничеству. Именно здесь необходимо было задержать машину, а Круцке доставить в домик лесника.

Выполнить это предстояло группе партизан из отряда Лиса. Клос приказал и Еве, связной отряда, принять участие в этой операции. Девушка должна была сообщить Клосу о выполнении задания. Сегодня обер-лейтенант пришёл на службу пораньше. Выждав какое-то время, он отправился на Бенедиктинскую. Его уже ждал Лис — молодой парень со светлой шевелюрой и по-детски округлым лицом. Он партизанил с самого начала войны.

— Всё будет в порядке, — заверил Лис. — И не такие задания выполняли…

Клос снова посмотрел на часы. Было около трех. Он подумал, что именно сейчас начнётся задуманная операция.

Ещё три часа. Клос решил пойти в казино пообедать и узнать от офицера штаба лейтенанта Барта о положении на фронте.

«Немцы на Дону, подходят к Сталинграду, — подумал Клос. — Как долго это будет продолжаться? Сталинград должен остановить наступление гитлеровцев».

 

2

Было три часа пять минут. Над лесом висели низкие, хмурые облака. Шоссе вилось между холмами и низинами.

Парни из отряда Лиса лежали в нескольких метрах от шоссе на возвышенности, поросшей густым кустарником. И только Лис и Барсук, более старший по возрасту, которого в отряде называли Дедом, в немецких касках и жандармских мундирах вышли на дорогу.

Ева поднесла к глазам бинокль. Вот со стороны Кельце на шоссе показалась едва заметная чёрная точка. Это, вероятно, машина инженера фон Круцке. А если там окажутся две машины, тогда и охранников будет больше, чем предполагалось. Ева внимательно посмотрела на ближайшую возвышенность.

Дикая груша, растущая там, вдруг резко наклонилась и почти сразу же выпрямилась. Это с наблюдательного поста, выдвинутого вперёд в сторону Кельце, подали сигнал о том, что всё в порядке: машина с фон Круцке проследовала, и проследовала одна.

Барсук и Лис поправили жандармские мундиры, подтянули пояса и уверенно зашагали по шоссе. Парень, лежавший около Евы, щёлкнул затвором автомата, приложил приклад к плечу. Ещё минута, две…

Машина резко затормозила. Трое эсэсовцев из охраны Круцке, сидевших на заднем сиденье, держали наготове автоматы.

— В чём дело? — обратился один из них к жандармам, подошедшим к машине.

— Кто из вас господин фон Круцке? — спросил по-немецки Лис. Эти слова он старательно заучивал всё утро, и даже акцент был теперь вполне сносный.

Высокий мужчина в плаще, сидевший около шофёра, открыл дверцу машины. Того как раз и ждали партизаны в засаде. Затрещали автоматы. Мнимые жандармы упали на землю. Лис выстрелил из пистолета, но это было уже лишним. Эсэсовцы не успели даже выскочить из машины. Только один из них вывалился на шоссе и пополз ко рву, но через минуту и он замер.

Барсук выстрелил в шофёра, который в страхе старался завести мотор. Круцке, побледневший от испуга, сидел в машине, не пытаясь даже выхватить из кармана пистолет.

Парни Лиса выбежали из укрытия к машине.

— Быстро уходим! — сказала Ева.

Шофёр, придя в себя, громко стонал.

— Пристрелить! — приказал Лис, но в эту минуту со стороны Божентова показались грузовики с солдатами. — Всем в лес! — крикнул Лис.

Два парня подхватили Круцке под руки и вытащили из машины. Ева пошла рядом с ними, неся тяжёлый портфель немца.

— Что вам от меня нужно? В чём дело? — повторял Круцке, не спуская глаз с Евы. — Я только инженер, немецкий учёный.

Никто ему не отвечал. Они побежали через редкий перелесок, за которым начинались поля и луга, тянувшиеся километра на два до большого леса. Бежали пригнувшись, подталкивая Круцке. Они были видны как на ладони. Как назло, окружающая местность была ровной, без каких-либо возвышенностей.

Со стороны шоссе всё отчётливее слышались крики немцев, потом затрещали автоматы. Огонь не достигал партизан, фашисты стреляли вслепую, для устрашения.

Над лесом взвилась красная ракета, и через несколько секунд — белая, выпущенная с левой стороны, почти над их головами. И тогда они заметили цепь немецких солдат. Немцы двигались по полю со стороны Божентова, отсекая от леса партизан, которых они хорошо видели. Затрещали автоматы, затарахтел ручной пулемёт. Партизаны бросились на землю, прижались к траве.

— Барсук и Ева, бегите со швабом к лесу! — крикнул Лис. — Мы постараемся задержать их!

Стрельба усилилась, пули ложились всё плотнее и ближе. Немцы также залегли. Они держали партизан под непрерывным огнём, не позволяя им даже поднять головы.

Парни из отряда Лиса стреляли всё реже, берегли патроны. Над лугом ежеминутно взвивались ввысь ракеты и медленно гасли, опускаясь на землю.

Было около шести часов.

 

3

Ровно в шесть вечера Клос покинул казино. Он однако решил не торопиться, выждать ещё час. Не хотел показываться там дважды… Он подумал, что нужно бы сменить конспиративную квартиру, лучше всего использовать для этого какую-нибудь небольшую лавку, кому какое дело, куда немецкому офицеру вздумается зайти по дороге.

Клос жил на первом этаже довольно приличного домика, который занимали исключительно немцы. Его сосед, капитан Эцкель, уехал в отпуск, и Клос был доволен, что наконец-то он побудет один в спокойной обстановке. Эцкель всегда возвращался со службы поздно, скучал, добивался дружбы с Клосом, предлагал распить бутылку коньяка и поиграть в шахматы, рассказывал о своей дочери, состоящей в союзе гитлеровской молодёжи.

Клос прилёг на кровать, не сняв кителя. Нетерпеливо посматривал на часы. Пятнадцать минут седьмого, половина седьмого… Своего ординарца Курта Клос отпустил до восьми вечера.

Курт проявлял трогательную заботу о своём офицере. Иногда Клосу казалось, что он о чем-то догадывается. Можно было заменить Курта каким-нибудь другим солдатом, не умеющим говорить по-польски. Однако ему жаль было этого скромного парня, к которому он уже привык и которому доверял.

Клос вышел из дома в начале восьмого. Смеркалось. Приближался комендантский час. Мимо Клоса прошёл жандармский патруль. Улица была безлюдна, только одинокая фигура маячила на тротуаре, но через несколько минут и она исчезла за углом дома.

Клос вышел на Бенедиктинскую, осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Вошёл со двора в подъезд небольшого каменного домика. На лестничной клетке было темно, скрипели деревянные ступеньки. Клос подошёл к двери и постучал условным стуком. Подождал. Потом постучал ещё раз. В квартире было тихо.

Клос нажал на дверную ручку — двери были заперты: Зажёг спичку и посмотрел на часы. Было уже половина восьмого…

Если Ева не появится…

Он подождал ещё несколько минут. Может быть, лучше вернуться на службу и поинтересоваться у полковника Роде, прибыл ли Круцке? Если его ещё нет, то Роде может позвонить в Кельце и узнать, в чём дело. Но почему ещё нет Евы? Что случилось?

Послышался стук кованных сапог по мостовой— это приближался жандармский патруль. Клос ускорил шаги. Жандармы не должны видеть его здесь. Он решил вернуться на Бекнедиктинскую через два часа, хотя ему нельзя приходить, если Еву схватили… Больше всего ему хотелось сейчас быть вместе с ними на шоссе, а не здесь, где он лишён возможности что-то предпринять и обречён на долгое ожидание.

«Да, война — это не только боевые действия», — подумал Клос.

В кухне Курт колдовал над ужином. Увидев вошедшего обер-лейтенанта, он встал по стойке «смирно».

— Кто-нибудь звонил? — спросил Клос.

— Нет, господин обер-лейтенант. Я пришёл только в восьмом часу, — лукаво улыбнулся Курт.

Клос вошёл в свою комнату, бросил фуражку и плащ на кровать и поднял телефонную трубку. Попросил соединить его с полковником фон Роде.

Дежурный ответил, что господина полковника на месте нет, что об обер-лейтенанте Клосе он не спрашивал, а только сказал перед уходом, что вечером должен встретиться с инженером Круцке.

«Неужели провал?» — подумал Клос.

На пороге стоял Курт с подносом в руках.

— Ужин готов, господин обер-лейтенант.

— Что-то не хочется, — сказал Клос.

Однако Курт настаивал:

— Господин обер-лейтенант обедал только в казино, а там известно как кормят. От вашей офицерской еды ноги протянешь.

— Хватит, Курт, оставь меня в покое, — с раздражением ответил Клос.

Он остался в комнате один. Сел за стол. Через секунду вскочил, снова сел… И вдруг послышалось хлопанье дверей, потом раздался чей-то голос в кухне. Кто-то пришёл к Курту? Но у Курта не было близких друзей, он сторонился даже ординарцев других офицеров.

— Господин обер-лейтенант, — сказал Курт, появившись на пороге его комнаты, — к вам пришла какая-то девушка.

— Кто? — машинально спросил Клос.

— Полька, — ответил Курт.

Ординарец был удивлён. Обер-лейтенант редко принимал девушек, и тем более никогда не приходили к нему польки.

Клос тоже не сразу догадался, что это могла быть Ева.

Когда девушка вошла в комнату, Курт мгновенно исчез.

Девушка была бледная, возбуждённая. Тяжело дыша, она прислонилась к стене.

Клоса охватило чувство радости, что Ева возвратилась, но уже через минуту он был вне себя от злости:

— Зачем ты пришла сюда? Сколько раз я говорил… Я ждал тебя в условленном месте… Инженера взяли?

— Операция провалилась, очевидно, все погибли, — с трудом вымолвила Ева. — Мы попали в облаву, не успели добежать до леса.

И только сейчас Клос заметил, что девушка ранена. Она упала на пол, пыталась встать, но не смогла. Клос легко поднял её, уложил на кровать, снял с неё куртку. Девушка застонала. Она лежала с закрытыми глазами, и Клосу показалось, что Ева уже не дышит. Пульс едва прощупывался. На правое плечо была наложена примитивная повязка, уже пропитавшаяся кровью. Клос подбежал к шкафу, отыскал бинты и сделал перевязку. Девушка застонала, когда он хотел её приподнять, а потом заплакала.

— Я сейчас же уйду отсюда, — прошептала она сквозь слёзы. — Меня ранили немцы на опушке леса. Но я всё же добралась до лесного домика, там меня перевязали… Янек, Янек, зачем я пришла сюда?

Клос никогда ещё не чувствовал себя таким беспомощным. Уже наступил комендантский час, и не было никого, к кому бы он мог обратиться за помощью. Все они остались там, на лугу около леса. Сколько потребуется времени, чтобы вновь установить связь с партизанским отрядом? Долго ли может протерпеть Ева? Откуда взять врача?

В эту минуту послышались голоса на кухне. Тяжёлые шаги приближались к двери его комнаты.

— Обер-лейтенант Клос у себя? — Это был полковник фон Роде.

Клос забеспокоился. Что он скажет, если сюда войдёт его шеф? Он вынул из кобуры пистолет… Если застрелить фон Роде и исчезнуть… А как же Ева? Девушка ранена, ей необходима помощь врача…

Послышался голос Курта:

— Господин обер-лейтенант дома, но у него девушка.

Клос вложил пистолет в кобуру. Мгновенно расстегнул пуговицы и снял мундир.

— Значит, девушка, — проговорил фон Роде, стоя, вероятно, посредине кухни. — Полька?

— Не знаю…

Клосу показалось, что он слышит дыхание Курта. Он решил выйти на кухню.

— Красивая, — добавил Курт.

— Солдаты должны отвечать только на вопросы… Постучите!

Клос отскочил от порога, потом крикнул:

— Кто там, Курт?

— Господин полковник фон Роде! — ответил ординарец.

Клос выждал ещё несколько минут и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.

— Хайль Гитлер! Рад вас видеть, господин полковник, но, извините, был не готов…

— Вижу, — сухо перебил его фон Роде. — Должен сказать вам, обер-лейтенант, что сейчас не слишком подходящее время, чтобы заниматься любовными утехами.

— Курт, открой-ка нам бутылку коньяка… Мы же не монахи, господин полковник. В этой проклятой стране…

Роде внимательно приглядывался к Клосу.

— Мне не нравится подобный тон у моих офицеров, — сухо сказал он. — А пить я не буду.

— Господин полковник, — продолжал Клос, — мы живём один раз!..

— Что-то я не узнаю вас, господин обер-лейтенант. — Роде говорил тихо, однако в его голосе звучала нотка угрозы. — Вы ещё будете иметь возможность повеселиться…

Клос тотчас же изменил тон.

— Что-нибудь случилось, господин полковник? — спросил он.

— Вы должны немедленно выпроводить эту девушку.

— Для этого потребуется около часа. Прошу понять меня, господин полковник.

Роде бросил взгляд на дверь комнаты Клоса, видно, хотел войти, однако не решился.

— Полька? — спросил он, почти не сомневаясь в этом.

Клос на мгновение заколебался. Сказать неправду было слишком рискованно.

— Да, полька, — ответил он сдержанно.

— Полька, — повторил фон Роде. — Поосторожнее с польками, господин обер-лейтенант. И прошу запомнить, я не люблю ни вульгарности, ни сентиментальности. Хайль Гитлер!

Клос с ординарцем остались на кухне одни. Курт по-армейски вытянулся, и Клосу показалось, что он чего-то ожидает. Объяснения? Благодарности? Указания? Клос положил руку на его плечо. У него не было времени для разговора с Куртом, который и так понял, что обер-лейтенант одобрил его поведение с полковником Роде.

Клос уже размышлял, что предпринять дальше… Оставалась единственная возможность — городская больница.

— Никого в квартиру не впускай, — сказал он Курту. — Ни под каким предлогом. Понял? Я скоро вернусь. К девушке на заходи, она спит. — Мундир он застегнул уже на лестнице.

 

4

Больница в Божентове — небольшое одноэтажное строение, ограждённое забором из колючей проволоки, — размещалась невдалеке от дома Клоса. До войны больных чаще всего возили в Кельце или Радом, и никто не проявлял особого интереса к больнице в Божентове. Сейчас в ней было около шестидесяти больных. Кровати стояли в палатах, коридорах, даже в двух врачебных кабинетах. Заведующий, он же главный врач, находился в небольшой комнате для дежурных.

Доктор Ян Ковальский окончил медицинский институт в тридцать восьмом году и был направлен на практику в Божентов. Он мечтал, что будет практиковаться под руководством опытных врачей, однако работать ему пришлось одному. Был ещё доктор Фейерс, но гитлеровцы вывезли его в гетто в Кельце. Теперь Ковальский сам ставил диагноз, делал уколы и ночами просиживал над медицинскими справочниками, стараясь найти ответы на вопросы, о которых в учебниках и не упоминалось. Так молодой практикант в течение двух лет стал заведующим больницей.

В тот вечер доктор Ян Ковальский, как всегда, находился в больнице. Медсестра Клара принесла ему чай. Эта девушка, лет двадцати, с большими выразительными глазами, с заплетёнными и красиво уложенными на голове косами, не имела почти никакого понятия о медицине и не могла даже самостоятельно сделать укол больному.

Ковальский промолчал.

— Я приготовлю вам ещё пару бутербродов, — продолжала Клара. — Мама привезла вчера из села небольшой кусочек свинины… Ведь кто-то должен заботиться о вас, пан доктор. Вы должны беречь себя.

— Как чувствует себя тот, из тяжелобольных? — спросил Ковальский.

— Всё ещё не пришёл в себя, — ответила Клара. — Как бы сегодня не скончался, лежит без сознания.

— Дай ему кордиамин.

— Вы же говорили, доктор, что это бесполезно.

— И всё же дай, — повторил Ковальский.

Кто-то без стука открыл дверь.

— О боже! — вскрикнула Клара, увидев немецкого офицера.

Это был Клос. Он подошёл к Ковальскому, который медленно поднимался со стула.

— Вы доктор? — спросил офицер по-польски.

— Да.

— Пойдёте со мной, — сказал Клос и тут же заметил беспокойство на лице Клары.

— Я хотел бы предупредить господина офицера, — начал доктор Ковальский, — что в больнице я единственный врач…

— Мне известно об этом, — сказал Клос и обратился к Кларе: — Прошу вас выйти. — Когда девушка скрылась за дверью, он продолжал: — Пан доктор, вы пойдёте со мной к больной. Возьмите всё, что нужно для перевязки раны.

— Лечить немецких граждан я не имею права.

— Заверяю вас, доктор, вам ничто не угрожает.

Доктор Ковальский положил всё необходимое в сумку.

— Господин офицер отлично говорит по-польски, — заметил он.

Не успел доктор открыть дверь, как на пороге появилась медсестра Кристина. Эта девушка была немного постарше Клары. Чистая, опрятная, стройная, с гладко зачёсанными волосами и бледными губами.

— Пан доктор, — сказала она, — привезли мужчину, тяжелобольного, без сознания. Какой-то крестьянин… — В этот момент она увидела Клоса и умолкла.

— Говорите дальше! — бросил Клос.

— Я уже сказала: тяжелобольной мужчина, без сознания.

— Положите его в коридоре, — распорядился доктор Koвальский. — А вас я прошу подождать минутку, — обратился он к Клосу. — Я должен осмотреть больного, которого только что привезли.

— Пять минут, не больше, — ответил Клос.

Больной вовсе не был похож на крестьянина. Его плащ и пиджак были не польского покроя. Доктор наклонился над больным. Симптомы были ясны. Почти как по медицинскому справочнику: отсутствие сознания, посеревшая кожа. Типичный коллапс.

— Шок, — сказал Ковальский сестре Кристине. — Посмотрите, вот здесь, на предплечье, небольшая рана. Необходимо перевязать.

В сторонке переминался с ноги на ногу крестьянин, не решаясь обратиться к доктору. Он долго мял в руках шапку и наконец спросил:

— Могу ли я ехать, пан доктор?

Ковальский только сейчас заметил его:

— Конечно, конечно!.. А где вы его подобрали?

— На поле, вблизи леса. Там был настоящий бой, потом немцы ушли, а он остался лежать в канаве… Наверное, не заметили его…

— Вы кому-нибудь сообщали об этом?

— Что я, совсем глупый? — крестьянин внезапно умолк, увидев Клоса, выходившего из комнаты для дежурных.

— Пять минут прошло, — сказал Клос.

Доктор Ковальский взял свою сумку и молча направился к выходу…

Когда они вошли в квартиру Клоса, Курт сидел на кухне и ужинал. Но можно ли было сказать с уверенностью, что он ещё не заглядывал в комнату, где находилась Ева? А доктор?.. Сейчас Ковальский увидит раненую девушку и всё поймёт. Что потом делать с Евой? Как переправить её в лес к партизанам? Если Лис убит, то для связи с партизанами потребуется не менее двух дней.

Клос посмотрел на часы. Фон Роде уже ждёт. Он пунктуален и придирчив. Подозревает ли он что-нибудь? Он предупредил тогда: «Поосторожнее с польками». Что бы это значило? А-а, да чёрт с ним!.. Главное — это Ева.

— Дайте какой-нибудь ремешок, — сказал доктор. Он отложил в сторону шприц и стал перевязывать раненое плечо Евы.

Девушка открыла глаза, Клос наклонился над ней.

— Янек, — тихо произнесла она и, увидев Ковальского испугалась: — Кто это?

— Доктор, — ответил Клос. — Ни о чём не говори.

Ковальский накладывал повязку на раненое плечо Евы.

Казалось, он не слушает их разговора, но, скорее всего, делал вид, что не слушает. Потом встал, закрыл свою сумку:

— Её необходимо доставить в больницу.

— Это исключено! Будете лечить здесь.

Ковальский пожал плечами. Сухим тоном он объяснил, что повреждена плечевая артерия, необходимо зашить её в течение двух часов, ибо, если кровотечение не будет остановлено…

— Операция сложная? — спросил Клос.

— Серьёзная. Прошу отвезти её в немецкий госпиталь.

«Притворяется этот Ковальский или действительно ничего не понимает?» — подумал Клос и спросил:

— Вы, доктор, сможете сделать эту операцию? — Он говорил почти шёпотом, чувствуя на себе пристальный взгляд Ковальского.

— Вы же знаете, господин обер-лейтенант, что о таких операциях я обязан докладывать немецким властям.

— Всё беру на себя.

— Тем не менее я подвергаю себя риску, — ответил Ковальский.

— Понимаю, но вы, пан доктор, и так уже многое знаете. — Клос почувствовал, что почти открывается перед ним. Но иного выхода не было.

— Хорошо, — согласился Ковальский, — давайте машину.

— У меня нет машины.

Клос позвал Курта. Ординарец спокойно доедал ужин. Казалось, его ничто не трогает. Клос приказал ему найти пролётку и отвезти девушку в больницу. Сам он уже должен был идти к полковнику Роде, потому Еву и пришлось передать в руки Ковальского и Курта. Когда он выходил из подъезда, к дому подкатила пролётка.

Старик, сидевший на козлах, увидев немецкого офицера, немного струсил и дрожащим голосом сказал Курту.

— Комендантский час ещё продолжается, но если господину солдату так необходимо…

«Всё в порядке, — подумал Клос, — только бы их не встретил жандармский патруль. Лишь бы только проскочили, а там доктор Ковальский сделает всё возможное, чтобы помочь Еве».

 

5

В больнице медсестра Кристина не отходила от мужчины, которого привезли в шоковом состоянии. Она сделала ему укол, а теперь прослушивала пульс и ждала, когда раненый придёт в себя. Она очень хотела, чтобы он открыл глаза и что-нибудь сказал. У него был интеллигентный облик, мужчина наверняка не был сельским жителем, больше всего он напоминал учителя гимназии.

Кристина проверила карманы его пиджака и плаща. Никаких документов, только пачка немецких сигарет, чистый носовой платок с вышитой монограммой «ИК» и два банкнота достоинством в одну марку. Девушка взяла раненого за руку — на пальце было золотое обручальное кольцо. И тут сестра заметила санитара Стефана. Он стоял за ней и внимательно смотрел на пострадавшего.

— Кто он? — спросил Стефан.

— Не знаю, — ответила Кристина. — Его привезли из деревни.

— Это его пиджак? — Стефан начал обшаривать карманы.

— Оставь, я ничего не нашла! — Она вдруг почувствовала прилив уже давно накопившейся неприязни к Стефану: — Где ты был вчера?

Парень безразлично пожал плечами:

— Не помню.

— Тебе бы всё шутить да отговариваться, — тихо произнесла Кристина.

— Если бы! — Стефан рассмеялся, потом обнял девушку за плечи: — Не сердись!

— Сегодня вечером придёшь ко мне? — спросила Кристина.

— Возможно, — буркнул парень, но Кристина уже отвернулась от него.

Мужчина приходил в себя. Он открыл глаза, и Кристина положила ладонь на его лоб.

— Где я? — прошептал неизвестный. — Что со мной?

Говорил он по-немецки. Однако Кристине показалось, что он понимает и по-польски. Она ответила, что он находится в больнице и вскоре будет здоров. Раненый закрыл глаза, и через минуту Кристина снова услышала его голос. Он бредил. Разобрать можно было только отдельные слова, какие-то числа… Раненый дважды повторил: «29 сентября или… через неделю». Потом снова потерял сознание.

Операционная, переоборудованная из бывшего врачебного кабинета, была крохотной.

Стефан закончил чистить операционные инструменты, а Вацлав принялся старательно укладывать их в застеклённый шкаф.

— Доктор Ковальский, — сказал Стефан, — любит, чтобы скальпели лежали по порядку, от маленького до большого. И рассортируй внимательно иглы. По крайней мере хоть это ты научился делать?

Вацлав молчал. Это был рослый парень, на лице которого застыло выражение беспокойства и страха. Стефан внимательно наблюдал за ним.

— Боишься? — спросил он.

— Чего?

— Интересно, долго ли тебе удастся обманывать нашего доктора? Ему-то ты можешь говорить, что учился на медицинском, но меня не обманешь, я всё вижу. Не думай, что я так прост.

— Но я в самом деле учился на медицинском! — обиженно ответил Вацлав.

— Может быть, пару месяцев. А потом сбежал, верно? Ну что ты за человек? Хотя бы выругался, чтобы я отцепился от тебя!

— Оставь меня в покое, — ответил Вацлав. Стефан подошёл, положил ему руку на плечо.

— Имя своё ты тоже сменил? — спросил он тихо.

Вацлав отскочил к двери. Замер, слегка подавшись вперёд, будто приготовившись к обороне, ожидая удара.

— Не бойся, парень… Слишком ты нервный да недоверчивый. Я свой человек, можешь мне поверить. Остерегайся только Ковальского и Клары.

— Оставь в покое Клару!

— Наконец-то вижу мужчину, — снова рассмеялся Стефан.

Вацлав вышел из операционной, захлопнув за собой дверь.

Стефан осторожно отодвинул штору и вгляделся в темноту. Ничего не увидел, кроме больничной ограды, хилых сосенок и спокойного звёздного неба.

На пороге операционной появилась Кристина:

— Снова ссорились?

Стефан махнул рукой, подошёл к девушке и нежно прижал её к себе.

— Крыся, — прошептал он, — у меня к тебе просьба. Я не могу выйти из больницы, а звонить не хотелось бы… Знаешь, как это бывает: торговля не ждёт, а человек должен жить на что-то.

Кристина молчала. Она знала, о чём он будет просить, и боялась этого. На лице Стефана появилась шаловливая улыбка.

— Почему молчишь? Сегодня я приду к тебе. И знаешь что?..

— Я больше не могу! — внезапно прервала его Кристина. Она хотела высказать ему всё, что накопилось у неё на душе за последние дни: — Я всю ночь не спала, жуткие мысли приходили в голову. А потом приснился страшный сон… Видела тебя в морге…

— Понимаю, Крыся, тяжело тебе. Но и ты пойми — идёт война, и даром ничего не даётся.

— Перестань! — воскликнула Кристина.

Но Стефан уже не слушал её. Он спросил о раненом, который бредил. Потом заговорил о Вацлаве. Парень всё меньше нравился ему. Стефан предупредил Кристину, что необходимо остерегаться его, ибо сейчас такое время… неизвестно, кто и что…

Кристина слушала, не понимая, что происходит со Стефаном, и облегчённо вздохнула, когда вошла Клара.

— Крыся, — позвала её Клара, — пойдём! Необходимо приготовить одиночную палату. Доктор привёл больную.

— Какую больную? — спросил Стефан.

Еву внесли в коридор и положили на каталку. Курт козырнул и вышел, а Ева, уже пришедшая в себя, осмотрелась.

В коридоре она увидела доктора Ковальского и Вацлава, а потом взгляд её упал на кровать, где лежал мужчина, подобранный в поле около леса и привезённый в больницу крестьянином.

Да, это был он, девушка не могла ошибиться… Её охватил страх, она хотела что-то сказать, попросить, чтобы её побыстрее убрали из коридора, но только пошевелила губами.

В это время лежавший на кровати мужчина открыл глаза. Увидев Еву, он приподнялся на локтях, а потом тяжело опустился на подушки.

— В операционную! — распорядился Ковальский. — Приготовить необходимые инструменты. Я сейчас приду.

Каталка, на которой лежала Ева, двинулась, подталкиваемая медсёстрами.

 

6

Клос задержался на пятнадцать минут. Фон Роде ждал его и, конечно, не мог не напомнить Клосу, что основным достоинством офицера абвера должно быть безупречное поведение и пунктуальность.

— Господин обер-лейтенант, видимо, не отдаёт себе отчёта, насколько важна сложившаяся обстановка, — сказал он.

Клос молчал. Он понимал, что речь пойдёт об инженере Круцке, а стало быть, не следует задавать лишние вопросы, ибо фон Роде всё анализирует: и слова, и жесты, а если у него возникло подозрение, он долго не забудет об этом.

В данный момент Роде хотел знать, где был Клос после обеда в казино.

Когда обер-лейтенант ответил, что после обеда он не выходил из дома, Роде как будто бы успокоился. Но потом, пожевав губами, добавил:

— Вы удивили меня сегодня, Клос. До сих пор я считал вас хорошо воспитанным офицером. Но, может ваша вульгарность была показной?

— Я чувствую себя виноватым, господин полковник, — произнёс Клос, и этот ответ понравился полковнику.

— Понимаю, — сказал фон Роде, — однако вы не должны вести себя как тупицы из СС. Вы же офицер абвера!

«Можно наступать, — подумал Клос, — Может быть, спросить, не подозревает ли он в чем-либо меня?»

Однако он счёл за благо промолчать. Это не давало фон Роде преимущества в беседе. Полковник должен будет сказать, о чём идёт речь и зачем он вызвал Клоса.

И действительно, сухим тоном, как будто бы читая лекцию, фон Роде объяснил, что сегодня, между пятнадцатью и шестнадцатью часами, бандиты задержали машину инженера фон Круцке.

Шеф местного отделения абвера располагал точной информацией. Оказалось, что шофёр автомашины остался жив и дал показания.

Роде не сомневался в том, что это нападение не было случайным. Бандиты ждали Круцке в засаде. Двое из них вышли на шоссе в жандармских мундирах, а немецким инженером занялась какая-то девушка.

Клос внимательно слушал, не задавая вопросов. Он понимал, что полковник ловит каждый его жест. Сам Роде держался так, как будто бы ожидал уточнения или дополнительной информации.

— Бандиты, — продолжал он, — перебили охрану Круцке, но при попытке скрыться сами попали в облаву.

— А Круцке? Что с Круцке? — спросил осторожно Клос, и в его голосе прозвучало подлинное беспокойство.

— К сожалению, он не найден, — ответил фон Роде. — не схвачена также и та девушка. — И через минуту добавил: — Я не думаю, чтобы Круцке ликвидировали. Скорее всего он нужен бандитам живым. Он знал всё о «Х-8» и точном времени испытания этого нового оружия. А как вы думаете, господин обер-лейтенант?

— Да, видимо, он был для них особо ценен, — ответил Клос.

— Испытание «Х-8», — продолжал фон Роде, — должно быть проведено с Круцке или без Круцке точно в назначенный срок.

— Когда? — спросил Клос и сразу же понял, что вопрос был лишний.

— В назначенный срок, господин обер-лейтенант, — повторил фон Роде.

— Обследована ли территория в районе лесничества?

— Да, солдаты прочесали лес, — ответил полковник и добавил: — Может быть, это было сделано слишком поздно. И тем не менее, нам многое известно. У нас есть показания шофёра машины, который был ранен и потерял сознание, но потом пришёл в себя. Он видел тех бандитов и сообщил нам о девушке, которая сопровождала Круцке. Наша основная задача, Клос, найти инженера во что бы то ни стало… А также ту девушку. Может быть, она была ранена в той перестрелке.

— Какое конкретно задание будет для меня? — спросил Клос.

— Мы с вами, обер-лейтенант, работаем вместе уже давно. Подумайте сами, кто мог сообщить партизанам о времени выезда Круцке из Кельце? В Божентове знали об этом только мы с вами.

— Понимаю, — спокойно ответил Клос. — Нужно будет подумать о людях в Кельце. Может кто-то из автобатальона… Или из местной офицерской гостиницы.

— Это также проверим, — кивнул фон Роде. — Прошу вас, Клос, докладывать мне обо всём, что вам удастся установить по этому делу, через каждые два часа. Да, ещё одно… о больнице можете не беспокоиться. Там действует мой агент «М-18». Если туда привезут кого-нибудь подозрительного, мне сразу будет доложено.

— Почему вы, господин полковник, вспомнили о больнице? — Клос с большим трудом сохранял спокойствие и безразличие.

— Любую случайность, — ответил фон Роде, — следует принимать во внимание.

Итак, в больнице действует агент абвера. Нет, этого Клос не мог предвидеть.

«М-18». Клос повторял, быстро идя по затемнённым улицам в направлении больницы. «М-18», вероятно, уже осведомлён о случившемся с Круцке и получил задание от шефа абвера.

Ева находится в больнице. Доложил ли агент о поступлении новой больной полковнику Роде? Хорошо, если он ещё успел. Но как установить, кто из больничного персонала — агент «М-18»? А если это доктор Ковальский? Тогда Клос будет разоблачён, а Ева… Абсолютно ясно, что будет с Евой… Если же это кто-либо из двух медсестёр… Необходимо установить немедленно, кто ещё работает в больнице.

Клос осторожно осмотрелся. Улица была тёмная и безлюдная. Вполне вероятно, что Роде приказал за ним следить. Клос решил пойти в больницу, хотя его шеф сказал, что исключил её из сферы его наблюдения.

Что делать? Выйти на связь с партизанским отрядом Лиса? Забрать Еву из больницы и бежать в лес к партизанам? Сколько потребуется для этого времени? И где теперь фон Круцке?

Можно положиться на Курта, которому многое известно. Но Роде кое-что мог бы узнать от солдата, если бы пригрозил ему отправкой на Восточный фронт.

Клос закурил, ускорил шаги. Самое главное — взять себя в руки, не принимать опрометчивых решений.

Если бы фон Роде было известно больше, он бы разговаривал с Клосом иначе. И уж тем более не стал бы информировать его о своём агенте в больнице.

«М-18» наверняка не имеет права звонить полковнику, следовательно, ему потребуется какое-то время, чтобы выйти в город и доставить донесение Роде. Значит, у Клоса тоже есть резервное время.

Доктор Ковальский приступил к операции. Кристина подготовила необходимые инструменты. Доктор спешил. Он тщательно вымыл руки, потом натянул резиновые перчатки.

— В тридцать восьмом году, по окончании медицинского института, — сказал он, — я ассистировал доценту Рутковскому при подобной операции. Вот уж не предполагал, что буду делать такую же операцию самостоятельно и в таких условиях.

— Сложная? — спросила с беспокойством Кристина.

— Да, нелёгкая. Задета плечевая артерия.

— Ранение? — Кристина спокойно раскладывала инструменты. — Эта девушка, видимо, не хотела бы надолго задерживаться у нас?

Доктор вскинул голову и хотел уже что-то сказать, но тут Вацлав вкатил в операционную каталку, на которой лежала Ева. Он помог перенести девушку на операционный стол. Вацлав был уверен, что доктор позволит ему остаться, как всегда при сложных операциях, но в этот раз всё было иначе. Ковальский велел ему вернуться в комнату для дежурных.

Вацлав молча вышел из операционной. Открыл регистрационный журнал больных. Занятый своим делом, он не сразу заметил, как в помещение бесшумно вошёл Стефан и остановился около стола. Вацлав закрыл журнал и вынул пачку сигарет.

— Закуришь? — спросил он, стараясь скрыть волнение.

— Какой ты сегодня любезный, просто приятно. А от сигареты не откажусь. Мои как раз кончилось. — Стефан открыл регистрационный журнал, лежавший на столе. — Что изучаешь два последних случая?

— О чём ты? — спросил Вацлав.

— Не прикидывайся. Я имею в виду ту девушку и мужчину.

Вацлав промолчал.

— Зачем тебе всё это нужно? — с насмешкой спросил Стефан. — Всё равно ума не прибавится.

— Отстань от меня!

— Кто ассистирует Ковальскому? — Стефан глубоко затянулся сигаретой. — Интересно, имеет студента медицины, но не пользуется его услугами…

— Какой же ты злой, — сказал Вацлав. — Разве ты не понимаешь, что квалифицированные медсёстры больше могут помочь при операции?!

— А та девушка выживет?

— Спроси об этом у Ковальского и не мешай мне работать.

— Слушаюсь, пан фельдшер, — рассмеялся Стефан и вышел из дежурки, хлопнув дверью.

Вацлав остался один. Он снова взял регистрационный журнал, потом встал и подошёл к телефону — громоздкому старомодному аппарату с ручкой, как у кофемолки. Сняв трубку, Вацлав минуту подержал её в руке.

Он не заметил Клоса, который тихо вошёл в комнату и уже несколько минут наблюдал за ним.

— Добрый вечер, — поздоровался обер-лейтенант.

Вацлав повесил трубку, повернулся и поклонился немецкому офицеру.

Клос спросил о докторе Ковальском, и Вацлав объяснил, что доктор сейчас оперирует, и уточнил, что операция тяжёлая, что накладывается шов на плечевую артерию и что больную привёз сам Ковальский в сопровождении какого-то немецкого солдата.

— А вы кто? — спросил Клос. Он сел около стола и открыл регистрационный журнал больных.

— Фельдшер.

— Имя, фамилия?

— Вацлав Стоковский. Я студент-медик. — Голос Вацлава заметно дрожал.

— Вы всегда так охотно предоставляете информацию немецким офицерам? Что ж, благодарю. — Он хотел ещё спросить Вацлава, кого оперируют. Если фельдшер назовёт имя Евы, значит, он и есть тот человек, которого Клос ищет. Однако Клос не успел задать вопроса — в дверях появился доктор Ковальский.

— Помоги перевезти больную в палату, — обратился доктор к Вацлаву, делая вид, что не замечает Клоса.

Вацлав вышел из дежурки, а Клос подошёл к доктору:

— Что с ней?

— Всё в порядке… Ещё не пришла в себя после операции. Прошу вас, если можно, сигарету.

— Долго она пробудет здесь?

— Во всяком случае, несколько дней.

— Когда я смогу её увидеть?

— Скоро, — ответил Ковальский.

«Не он ли? — подумал Клос. — Ему около тридцати. Каким образом мог завербовать его фон Роде? Запугать, шантажировать? Нет, скорее всего, это фельдшер… Он держался весьма странно. Почему так подробно информировал немецкого офицера, который не спрашивал его об этом?»

— Доктор, — сказал Клос, — я хотел бы ознакомиться с медицинским персоналом вашего заведения, Ковальский посмотрел на него с удивлением.

— Как представитель оккупационных властей? — с иронией спросил он.

Клос сделал вид, что не заметил этого:

— Сколько работников у нас в больнице?

— Больница небольшая. Две медсестры, фельдшер, санитар, вахтёр, ну и, конечно, я — доктор. Был ещё заведующий больницей, еврей… В настоящее время весь персонал на рабочих местах. Через час останутся на дежурстве сестра и санитар. Вот список наших сотрудников. — Ковальский подал Клосу листок бумаги.

Клос посмотрел список. Все эти фамилии и имена ни о чём ему не говорили.

Вацлава Стоковского он уже видел. Санитара звали Стефаном Вельмажем. Но агентом фон Роде могла быть и женщина… Кто-нибудь из медсестёр.

— Прошу вас, доктор, охарактеризовать вашего санитара, — потребовал Клос.

— Стефан Вельмаж, из местных жителей… — Доктор Ковальский, как видно, был не слишком разговорчивым.

— Сколько времени он у вас работает?

— Около трех месяцев. Был арестован, сидел в вашей… немецкой тюрьме и вышел не в лучшем состоянии.

— А что вы можете сказать о медсёстрах?

— Ничего, — ответил Ковальский. — Ничего существенного, пока не буду знать, с какой целью вы спрашиваете.

Клос понимал: этот человек действует осторожно и не даёт застигнуть себя врасплох.

Он остановился около столика с телефоном. Положил руку на телефонную трубку. Вацлав Стоковский стоял именно на этом месте, когда он, Клос, вошёл в дежурку. Звонил ли он? Может быть, докладывал кому-нибудь… например, полковнику фон Роде? Клос подошёл к окну и отодвинул портьеру. На улице стояла непроницаемая темнота.

В это время санитар Стефан Вельмаж убирал операционную.

Он подошёл к стоявшей в углу вешалке. Доктор Ковальский давно уже распорядился вынести её из операционной, но в дежурке тоже было мало места. Стефан полез в карман плаща, висевшего на вешалке, но тут же отскочил на середину комнаты, потому что открылись двери и вошла Кристина.

— Уже сдала дежурство? — спросил он.

— Да, — ответила она и добавила: — Умоляю тебя, не делай этого. Я не могу больше…

— Что-то ты в последнее время стала слишком нервной и впечатлительной, — сказал Стефан, и голос его был серьёзным. — Видимо, мы перестали понимать друг друга. Тогда нам лучше расстаться.

— Скажи проще: надоела я тебе.

— Нет, ты не поняла меня… Ты… женщина, которая может принести в жертву своего парня, ибо…

Кристина прервала его:

— Перестань! Ты всегда относился ко мне, как… А я всё сделала для тебя, слышишь, всё…

— Успокойся, зачем нервничать? Лучше посмотри, в дежурке ли ещё немецкий офицер.

— Хорошо, — ответила Кристина. — Но помни, что это в последний раз…

Стефан остался в операционной один. Сел на белый высокий табурет и закрыл лицо руками. Он устал, а ему предстояло дежурить ночью.

Стефану был хорошо известен режим больничной жизни, и он мог позволить себе поспать пару часов на дежурстве. Через минуту в операционной появится доктор Ковальский и отдаст последние распоряжения на ночь.

Но доктор и не собирался уходить из больницы. Ночь предстояла нелёгкая, и требовалось присутствие врача.

Больной из третьей палаты умер. Мужчина, лежавший в коридоре, снова потерял сознание. Состояние девушки после операции ещё вызывало беспокойство.

Ковальский начал врачебный обход.

В это время Вацлав Стоковский сидел в коридоре около кровати мужчины, привезённого из села.

А Клос ожидал, когда доктор вернётся после обхода, и ломал себе голову над тем, как выявить агента полковника фон Роде и обезвредить его.

Обер-лейтенант перерезал телефонные провода — это было единственное, что он мог пока сделать.

Не исключено, что больница уже оцеплена людьми фон Роде, а сам полковник только забавлялся с ним, Клосом, как кошка с мышкой.

Если агент «М-18» — доктор Ковальский, Клосу оставалось только ждать. Он сел около стола и раскрыл регистрационный журнал больных.

И в ту же минуту раздался пистолетный выстрел. Потом послышался топот и крик. Клос выбежал в коридор…

 

7

Полковник фон Роде разговаривал в своём кабинете с ординарцем Клоса. Курт был удивлён, но своего беспокойства не показывал. Он отвечал на вопросы уверенно, даже с усмешкой, что выводило шефа абвера из равновесия.

— Ты лжёшь! — сказал фон Роде. — Немецкий солдат должен говорить правду, и только правду. Не волнуйся, о нашем разговоре никто не узнает.

— Я говорю правду, господин полковник.

Солдат упрямо стоял на своём, и фон Роде подумал, не допустил ли он ошибки, вызвав этого ординарца. В общем-то полковник ничего не имел против Клоса, способного, преданного офицера, всегда чётко выполнявшего служебные задания. Правда, сегодня вечером его поведение вызвало у полковника некоторое беспокойство. Однако серьёзных оснований для подозрения не было.

Только вот девушка-полька в квартире Клоса… Почему полька? И именно сегодня, спустя два-три часа после того, как было совершено нападение на инженера фон Круцке. Полковник привык доверять своей интуиции, которая редко его подводила.

В Божентове только им двоим было известно время приезда Круцке. А если он подозревает Клоса несправедливо… Его ординарец может быть просто болтун. Нет, фон Роде не был шефом отделения абвера, если бы не проверил всё это.

— Я вызвал тебя не для того, — сказал фон Роде, — чтобы ты строил из себя идиота. Мне всё известно! Обер-лейтенант был откровенен… И мы решили проверить твою лояльность к великой Германии… Ну что, теперь будешь говорить правду?

Курт молчал. Он верил своему обер-лейтенанту.

 

8

В операционной на полу лежал труп санитара Стефана Вельмажа.

— Смерть наступила мгновенно, — сказал доктор Ковальский. — Выстрел в область сердца с очень близкого расстояния.

В дверях толпились сотрудники больницы. Клос видел лица медсестёр Кристины и Клары, а в глубине перепуганное, вспотевшее лицо Вацлава Стоковского.

Обер-лейтенант наклонился над мёртвым, быстро проверил его карманы. Ничего не обнаружил, кроме нескольких десятков злотых, паспорта, выданного оккупационными властями, и удостоверения личности, подтверждающего, что Вельмаж работает в больнице.

Кто убил этого парня?

Клос был уверен, что существует только один ответ: Стефана Вельмажа убил агента абвера. Только этот агент, действующий под псевдонимом «М-18», мог иметь оружие. Даже если кто-то из сотрудников больницы был подпольщиком, то маловероятно, чтобы ему разрешили носить при себе оружие.

Клос прекрасно знал, что в подобных случаях следует делать офицеру абвера: немедленно доложить своему шефу фон Роде, передать дело в руки абвера и гестапо. Однако сделать это Клос не мог, ибо в больнице находилась Ева, которой грозила смертельная опасность.

Начать следствие под свою личную ответственность — это был единственный выход в данной ситуации. Возможно, ему удастся не только найти убийцу, но и обнаружить агента абвера. При этом от Клоса требовались быстрые и точные действия.

Агент «М-18» может почувствовать опасность и скрыться из больницы, чтобы доложить о случившимся фон Роде. Следовательно, Клосу оставалось только одно…

— Никто не должен выходить из больницы, — строго сказал он и обратился к доктору Ковальскому: — Прошу дать необходимое распоряжение вахтёру на проходной. Я буду допрашивать всех по очереди…

Клос приказал медицинскому персоналу войти в операционную. Теперь они были в полном составе: две медсестры, фельдшер и доктор. Остался только вахтёр, которого Клос не принимал во внимание. Это был старик, который не покидал своего поста.

— Я хотел бы установить, — начал Клос, — где каждый из вас находился в момент выстрела…

Отвечали все по очереди. Медсестра Клара сказала, что уходила на склад за одеялами для больных из третьей палаты.

Медсестра Кристина находилась в перевязочной, готовила шприцы для уколов больным после операций.

Доктор Ковальский был в ванной.

Фельдшер Вацлав Стоковский признался, что, когда прозвучал выстрел, он находился в коридоре около кровати мужчины, привезённого из села. Вацлав утверждал, что больной мужчина в то время как раз пришёл в себя и может подтвердить, что он видел Вацлава именно в тот момент, когда раздался выстрел. Это было пусть слабое, но всё же алиби.

Фельдшер Стоковский с самого начала показался Клосу личностью подозрительной. Точно так же, как и любой другой человек, он мог войти в операционную и выстрелить в санитара. Но только он один находился в коридоре, и если он не убийца, то должен был видеть человека, выбегавшего из операционной после выстрела.

— Я должен допросить каждого. Буду вызывать вас по очереди в комнату для дежурных, — сказал Клос, — а пока можете заниматься своими делами… Вас, доктор Ковальский, прошу остаться… Это не допрос… Мне просто хочется поговорить с вами.

Ковальский закурил сигарету, потом подошёл к умывальнику, начал мыть руки.

— Мне кажется, — проговорил Клос, — что убийство санитара не очень удивило вас, пан доктор.

— Убийство теперь стало обычным делом. Когда вы, господин обер-лейтенант, доложите полиции о случившемся? — спросил Ковальский.

— Меня сейчас больше интересует девушка. Когда она сможет покинуть больницу?

Доктор пожал плечами:

— Точно не знаю, но думаю, что не раньше чем через два дня.

Клос внимательно наблюдал за Ковальским. Он не мог до конца понять этого человека. Иногда доктор казался ему человеком искренним, а иногда просто подозрительным.

— Вы, пан доктор, заинтересованы в том, чтобы убийца Вельмажа был найден?

Ковальский ответил не сразу.

— Надо бы из операционной убрать труп убитого, — пробурчал он. — А если говорить о сути дела… как-то ещё не думал об этом, господин обер-лейтенант.

Тот, кто застрелил Вельмажа, видимо, боялся санитара. И убийца пока что не покинул больницу, хотя, если бы захотел, мог бы убежать… Распоряжение, данное старику вахтёру, не остановило бы того, кто захотел бы исчезнуть из больницы. Клос сам убедился в этом, когда поговорил с вахтёром в проходной. Старик, сидевший в небольшом помещении, освещённом керосиновой лампой, заверил, что никого не выпускал из больницы, ибо пан доктор так велел. Но при этом вахтёр смотрел на немецкого офицера с таким презрением и ненавистью, как будто готов был наброситься на него.

Что же оставалось Клосу? Пригрозить всему больничному персоналу оружием? Абсурд!.. Положение было очень сложным. Но ещё больше оно осложнилось после разговора с Евой. Девушка лежала в одиночной палате с забинтованным плечом. Клос закрыл за собой дверь и склонился над Евой. Она спросила тревожно:

— Ты видел того мужчину в коридоре?

— Который лежит в конце коридора? Я не обратил на него особого внимания, даже не подходил к нему.

— Это он!

— Кто? — спросил Клос.

— Он, — повторила Ева. — Тот немец. Инженер Круцке… Когда мы захватили его и начали отходить к лесу, то попали в облаву. Немцы вели плотный огонь из автоматов. Лис приказал всем залечь, но, к сожалению, это было на открытой местности. Мне приказали доставить Круцке в домик лесника. Но я с ним не успела добраться до леса. На опушке появились два эсэсовца. Один из них бросил гранату. Она взорвалась очень близко от нас, и я подумала, что Круцке убит. Потом Лис сразил этих эсэсовцев очередью из автомата, а я доползла до леса и вышла к домику лесника… Оказалось, что Круцке жив. Один из крестьян нашёл его в канаве на лугу и привёз в эту больницу.

— Где портфель с документами? — спросил Клос.

— Не знаю, — ответила Ева. — Но главное — этот немец узнал меня.

Клос почувствовал страшную усталость. Ему казалось, что из этой тяжёлой ситуации уже не найти выхода. Всё, буквально всё складывалось против него и Евы…

 

9

Фон Круцке снова пришёл в себя. Увидел наклонившегося над ним доктора в белом халате, вспомнил, что видел уже этого человека, это было недавно, когда его, фон Круцке, привезли в больницу. Немец говорил с трудом, каждое движение причиняло ему боль. Он попытался приподняться, но обессиленный, снова упал на подушку.

— Я Иоганн фон Круцке, — прошептал он. — Прошу сообщить немецким властям…

Ковальский внимательно слушал его. Проверил пульс, потом приложил ладонь ко лбу немца.

— Прошу сообщить немецким властям, — повторил Круцке. — Вы понимаете, доктор, что я говорю?

— Понимаю, — ответил Ковальский. — Завтра сообщим. — Он знал немецкий, но пользовался этим языком только в редких случаях.

— Необходимо сообщить срочно! — настаивал Круцке. — Если вы этого не сделаете… Это ваша обязанность, доктор… Та девушка…

— Какая девушка? — будто бы не понял Ковальский.

— Вы доктор? — прошептал Круцке. — В этом городе немцы?

— Да, — ответил Ковальский. Круцке с облегчением вздохнул:

— Та девушка, что везли по коридору… Она была ранена…

Ковальский молчал.

— Была ранена, — повторил Круцке. — Я знаю… — он закрыл глаза, но Ковальский понимал, что немец не спит.

Ковальский повернулся и увидел в дверях больницы фигуру девушки. «Кристина? Клара? — подумал он. — Скорее, Клара. Кристина, пожалуй, повыше ростом». Медсестра с минуту постояла на пороге. Возможно, заметила во дворе доктора Ковальского. Когда вахтёр выглянул из своей проходной, девушки в дверях уже не было.

Ковальский не ошибся. Это была Клара. Девушка вернулась в коридор, постояла около двери комнаты для дежурных, в которой Клос уже допрашивал сотрудников больницы. Через несколько минут она вошла в операционную. Тела убитого Вельмажа уже не было, его унесли в морг.

Около окна стоял Вацлав. Он резко повернулся, когда услышал, как хлопнула дверь.

— Это ты, Клара? — проговорил он с облегчением. — он, наверное, арестует меня.

Вацлав дрожал от страха. Клара с жалостью посмотрела на него, подошла к нему поближе:

— Успокойся, возьми себя в руки.

— Слушай, — прошептал он, — этот немец действительно начал следствие? Но почему? Какие у него на это полномочия? Ведь он не из гестапо и не из жандармерии…

— Ты думаешь, что их очень волнует смерть поляка? Они могут всех нас расстрелять не моргнув глазом… или обвинить в убийстве Стефана.

— Да, но он уже начал допрос, — сказал Вацлав.

— Это, наверное, забавляет его. — Клара присела на низенький табурет и, приподняв голову вверх, смотрела на лицо Вацлава. — Ты был в коридоре, когда раздался выстрел, — негромко проговорила она. — Знаешь, кто убил Стефана?

Вацлав долго молчал.

— Не знаю, — наконец прошептал он.

— Мне казалось, что ты недолюбливал его.

Вацлав втянул голову в плечи. Он смотрел на девушку как зверь, попавшийся в капкан.

— Не бойся, — еле слышно сказала она, — я тоже не очень любила его.

Какое-то время оба молчали. Потом Вацлав наклонился к Кларе, протянул руку, как будто бы хотел обнять её.

— Оставь, Вацлав.

— Клара, ты же знаешь, давно уже знаешь…

— Я не хочу об этом говорить сейчас…

— Неизвестно, что будет с нами завтра, — вздохнул Вацлав. — Может быть, у нас осталась всего одна ночь.

— За себя я не боюсь, — ответила девушка. Вацлав отошёл от окна:

— Я знаю, о ком ты беспокоишься. О нём, о Ковальском?

— Да, о Ковальском, — подтвердила она. Вацлав внезапно повернулся.

— Этот докторишка… — со злостью прошептал он. — Ради этого докторишки ты могла бы даже убить…

В дверях появилась медсестра Кристина.

— Вацлав, тебя вызывает на допрос немецкий офицер, — сказала она. — Будь осторожен.

 

10

Инженера фон Круцке необходимо было уничтожить. Иного выхода не оставалось.

Клоса удивляло, что «М-18» до сего времени не предпринял никаких попыток, чтобы сообщить обо всём Роде. Если бы шефу Клоса стало известно о нахождении в больнице Круцке и Евы, он немедленно прибыл бы сюда. Кто бы из персонала больницы ни был агентом «М-18», непонятно одно: почему он притаился и не принимает никаких мер, чтобы связаться с полковником фон Роде.

А может быть, убитый Вельмаж и был агентом фон Роде? Задав себе этот вопрос, Клос, поразмыслив, ответил на него отрицательно. Никто из подпольщиков не мог ликвидировать предателя без приговора организации.

Нужно быть, наконец, безумцем, чтобы убить немецкого агента, когда в больнице находится офицер абвера. И тем не менее это произошло…

Все сотрудники больницы казались спокойными и даже безразличными, как будто бы смерть Вельмажа никого из них не касалась. Но так ли это? Какие отношения связывали, например, убитого с Вацлавом Стоковским? Они вместе работали, наверное, хорошо знали друг друга…

Клос посмотрел на руки Стоковского. Они дрожали, и фельдшер, видимо, заметив взгляд офицера, быстро спрятал их в карманы. На вопросы он отвечал не торопясь, но был чем-то взволнован. Клос понимал, что, если этот молодой парень не глуп, он ничего конкретного не скажет немецкому офицеру, даже если и знает что-нибудь.

Вместе с тем Клос понимал, что «М-18», беседуя с немецким офицером с глазу на глаз, не станет скрывать, что сотрудничает с немцами.

— Во время выстрела, — ещё раз повторил свой вопрос обер-лейтенант, — вы были в коридоре?

— Да, — ответил Вацлав.

— Что вы делали, когда раздался выстрел?

— Сидел около больного.

— И даже не повернулись на звук выстрела?

— Не повернулся, — ответил Вацлав.

Клос обыскал его, но ничего, кроме паспорта, не обнаружил.

— Это вы убили Вельмажа! — твёрдо сказал он.

— Нет! — крикнул Вацлав. — Я его не убивал!

— Садитесь. Скажите честно, кто первый появился в коридоре после выстрела?

— Все одновременно, — прошептал Вацлав.

— Но кто-то, однако, пришёл раньше? Хотя бы на секунду. Вспомните как следует.

— Кажется, доктор Ковальский, — ответил парень шёпотом.

— А потом?

— Медсестра Клара и вы, господин обер-лейтенант, вошли почти одновременно.

— А последней была медсестра Кристина?

— Да, — сказал Вацлав.

Это уже кое-что значило.

Наконец-то этот парень начал говорить более связно. Теперь Клосу надо было выяснить, какие отношения были у Стефана Вельмажа с Кларой и Кристиной. Голос Вацлава заметно дрожал, когда он говорил о Кларе. Он сказал, что Кристина была любовницей Стефана.

Клос угостил Вацлава сигаретой и отпустил:

— Это всё. Можете пока идти. Вас допросит ещё раз полковник фон Роде. — И добавил: — «М-18»…

Однако последние слова Клоса не произвели на Вацлава никакого впечатления. Он встал и спросил:

— Я могу идти?

Затем в комнату вошла медсестра Кристина.

Клосу был известен такой тип женщин: кроткие, послушные, обычно привязанные к одному мужчине. У Кристины были натруженные руки, гладко зачёсанные волосы и чистое, без следов косметики, лицо.

«Этой девушке, — подумал Клос, — видимо, нелегко было удержать около себя Стефана Вельмажа».

На вопросы обер-лейтенанта девушка отвечала сдержанно и без особого желания.

— Да, я была знакома со Стефаном Вельмажем уже два года… Да, я была его любовницей… Действительно, он сидел в тюрьме. За что? Напрасно господин немецкий офицер спрашивает меня об этом… Ничего интересного для немецких властей я сообщить не могу… — Она встала, выпрямилась и, презрительно посмотрев на Клоса, с вызовом сказала: — Больше я вам ничего не скажу. Оставьте меня в покое!

Клос вынужден был прикрикнуть на неё, чтобы не вызвать у девушки подозрения:

— Вы забываете, что говорите с немецким офицером!

— Я вас не боюсь, — ответила Кристина, — Мне теперь всё равно. Я знаю, как у вас там допрашивают и добиваются признания. Я готова на всё!

Её ответ был неожиданным для Клоса. Он не мог даже предположить, что эта кроткая молодая женщина могла решиться так разговаривать с немецким офицером.

Как и Вацлав, Кристина не обратила внимания на слова Клоса о полковнике Роде и агенте «М-18». Значит, она не могла быть немецким агентом.

Клос ничего не добился, а время шло…

Допрос медсестры Клары также не дал ничего нового. Клара повторяла, что, когда раздался выстрел, она находилась в бельевом складе.

— Кого из персонала больницы вы увидели, когда выходили из склада в коридор? — спросил он.

— Всех, — ответила не задумываясь Клара.

— Медсестру Кристину тоже?

— Да.

Она лгала. Вацлав Стоковский на допросе утверждал, что Кристина появилась в коридоре последней. Поэтому Клара не могла её видеть, когда выходила из склада.

— Вы лжёте, — сказал Клос.

Девушка молчала.

— Я думал, вы поможете мне найти убийцу.

На лице девушки появилась усмешка.

— Убийцы, — прошептала она, — находятся на свободе.

Клос почувствовал, как теплота подступает к его сердцу.

Нужно иметь исключительную смелость, чтобы сказать подобное немецкому офицеру. Однако девушка вела себя неосторожно.

— Может быть, это вы убили Вельмажа? — повысил голос Клос.

— Нет. Я не убивала, — спокойно ответила Клара.

— Это мы ещё выясним… Что вам известно об отношениях Вельмажа с медсестрой Кристиной?

— Ничего.

— Она была его любовницей?

— Не знаю. Вам бы лучше спросить об этом у неё.

— А Стоковский? Он дружил с Вельмажем?

— Возможно, — ответила девушка.

Клос подумал, что избрал не самый лучший способ допроса.

Впервые в течение этой ночи он понял, что, играя роль немецкого офицера, ничего не добьётся от этих людей. Они будут или молчать, или говорить неправду.

Только агент «М-18» вёл бы себя иначе с немецким офицером. Но кто из них агент фон Роде? Если это всё-таки Стоковский? Или… Он боялся даже подумать об этом, но и такое было вполне вероятно… доктор Ковальский?..

Клос решил рискнуть.

— Если это не вы, — сказал он Кларе, — то остаётся только одно — подозревать в убийстве доктора Ковальского. — И тут же он заметил в глазах девушки страх.

— Нет! — крикнула она. — Нет! — И добавила: — Если господин офицер так думает, то прошу арестовать меня!

Этот искренний порыв девушки не удивил Клоса.

«Она любит доктора», — подумал он и разрешил ей уйти. А сам, с беспокойством посмотрев на часы, попытался систематизировать факты.

После тщательного анализа Клос понял, что до цели ещё далеко. Вахтёр больницы, последний из допрашиваемых, также ничего нового не сказал. Он признался, что уважал Стефана Вельмажа как вежливого парня, однако об отношениях убитого и Кристины старик ничего не знал.

Клос начертил на листе бумаги план расположения больницы, обозначил очерёдность появления сотрудников в коридоре после выстрела. Ясно было одно: Кристина появилась в коридоре не последней. Он хорошо помнит, что, когда услышал выстрел и выбежал из дежурки, Кристина уже была в коридоре, он видел её.

Но тогда зачем лгал Стоковский, утверждая, что она пришла последней?

И вдруг неожиданная мысль возникла у Клоса. Но если эта мысль верна, тогда он должен не разыскивать убийцу… а защищать.

Он снова вызвал медсестру Кристину. Девушка, как и прежде, держалась спокойно и с достоинством.

— Мне осталось задать вам ещё один вопрос, — сказал он. — Кого из персонала больницы вы увидели в коридоре после выстрела, когда выходили из перевязочной?

Девушка с минуту молчала и наконец ответила:

— Никого.

— А Стоковского?

— Не помню.

— Стоковский утверждает, что он в это время находился около больного, лежавшего в коридоре.

— Если он это утверждает, то, значит, так и было, — спокойно сказала Кристина.

Клос хотел крикнуть ей, что она лжёт, но не стал. Он приказал ей выйти. Девушка покинула комнату, даже не взглянув на него. Он только видел её слегка ссутулившиеся плечи.

Итак, оставались доктор Ковальский и лежавший в коридоре немец, инженер фон Круцке. Этот человек располагает ценной информацией о новом оружии, которую ожидает Центр… Сколько погибло людей из подпольной организации, чтобы раздобыть эту информацию! Но какими бы ни были жертвы, задание Центра должно быть выполнено.

Круцке узнал Еву, поэтому его необходимо было устранить. Но прежде надо было получить от него нужную информацию об испытаниях нового оружия или хотя бы узнать время испытаний.

В дверях показался доктор Ковальский. С ним предстоял самый трудный разговор.

— Всех допросили, господин обер-лейтенант? — Доктор сел на стул и с наслаждением вытянул ноги. Он выглядел очень уставшим.

— Да, — ответил Клос.

— Теперь очередь за мной? — В голосе Ковальского сквозила ирония. — Я никак не пойму, зачем вы ведёте это следствие?

Клос с минуту присматривался к доктору, но лицо Ковальского было невозмутимым.

— Представьте себе, — сказал наконец Клос, — что найти убийцу для меня не самое главное.

— Я так и предполагал. — Ковальский встал и подошёл к телефону. Покрутив в руке перерезанный провод, он с недоумением посмотрел на Клоса:

— Вы, господин обер-лейтенант, боялись, что в больнице находится человек, который может вызвать… полицию?

«Как это понимать?» — подумал Клос, но всё же решил ответить откровенно:

— Девушка, которую вы, доктор, оперировали сегодня, участвовала в бою. Здесь, в больнице, её опознали.

Ковальский ничуть не удивился, услышав это.

— Я знаю, — ответил он. — Знаю даже, что она была ранена неподалёку от домика лесника…

— Вы узнали это от того немца?

— Да.

— Где он лежит?

— Я распорядился перенести его в перевязочную, — ответил доктор и добавил; — Что вы намерены делать?

— У меня нет выбора, — сказал Клос. — Завтра, даже сегодня здесь может появиться гестапо. Надеюсь, вы понимаете, чем это грозит…

— Кто вы? — спросил доктор.

— Не имеет значения… Важно только одно, доктор, — я вам поверил. Этого немца, Круцке, хотя это и нелёгкое дело, мы должны ликвидировать.

— Он находится под моей медицинской опекой, — прошептал Ковальский. — Я не знаю, просто не знаю… Нет, нет, я не могу это сделать! Вы должны понять меня. Я врач… Необходимо найти другой выход.

— Какой? Пан доктор, вы или слишком наивны, или…

— Что?

— Или вы агент гестапо.

Итак, все карты раскрыты, брошен последний козырь. Как ответит Ковальский?

Доктор рассмеялся.

— В больнице действует немецкий агент под псевдонимом «М-18», — добавил Клос.

— И вы думаете, что этот агент — я? — спросил Ковальский.

 

11

Полковник фон Роде не бездействовал. Он дважды уже разговаривал с Берлином, обещая, что в ближайшее время разыщет инженера фон Круцке. Полковник понимал: от этого зависит его карьера. Он приказал блокировать городок, начать облавы и обыски в городке, соседних сёлах и деревнях.

Результаты предпринятых действий были незначительными. Вечером жандармский патруль задержал на дороге, ведущей из Божентова к лесничеству, крестьянина, ехавшего на телеге с сеном. На сене были заметны пятна крови.

Роде решил лично допросить крестьянина. Это был мужчина среднего возраста. Перепуганный, он стоял перед немецким офицером, повторяя, что каждый день ездит из села в город, по пути заехал в придорожную закусочную и, как увидел жандармов, испугался и хотел убежать. Но он ничего плохого не сделал. Господин офицер может навести справки о нём в местной полиции. Он всегда своевременно сдавал сельхозпоставки немецким властям.

— Не валяй дурака! — рычал эсэсовец, которому фон Роде приказал вытянуть из задержанного всё.

Эсэсовец был мастером заплечных дел местной СД. Сам фон Роде недолюбливал подобные методы и не участвовал в таких допросах.

Полковник терпеливо дожидался конца допроса. Через час вызвал к себе допрашивающего.

— Ну как, сказал что-либо? — спросил Роде.

— Не слишком много… Сказал, что нашёл кого-то на дороге и завёз в больницу.

— Кого?

— Не знаю. Я даже не разобрал, в какую больницу… Вы же знаете, господин полковник, как говорят эти поляки.

— Допрашивайте его дальше.

Эсэсовец усмехнулся:

— Извините, господин полковник, но он уже больше ничего не скажет.

Роде едва сдержался, чтобы не накричать на этого молодчика в чёрном мундире.

— Я сам выясню, кого привезли в больницу, — только произнёс он. — Вы поняли? Сам, лично…

 

12

Клосу требовалось не менее двух дней, чтобы связаться с партизанами и вывезти Еву из больницы. А Круцке? Должен ли он был застрелить этого немца, застрелить лежавшего в кровати беспомощного человека? Может быть, лучше всего было бы переправить и его в лес к партизанам?

Пока что все усилия Клоса узнать, кто является агентом фон Роде, ни к чему не привели. Он не имел веских аргументов, одни противоречивые подозрения. Может ли он верить Ковальскому? Ответ был один: должен верить.

Все остальные сотрудники больницы, как убедился Клос на допросе, говорили неправду. Можно было уличить их во лжи, но что это даст? Если они порядочные люди, то всё равно не скажут правды немецкому офицеру.

Кристина утверждала, что непосредственно перед выстрелом была в перевязочной и готовила укол для Евы. Но потом оказалось, что укол Еве был сделан значительно раньше. Значит, Кристина сознательно не хотела говорить правду. Но почему?..

Клос ходил из угла в угол по комнате. Он никак не мог принять определённого решения. Не хватало ещё одного звена в этой цепи сложных событий. Он должен знать, успел ли агент «М-18» проинформировать обо всём фон Роде…

Именно в это время в дежурке появился Курт, ординарец Клоса. Он стоял на пороге по стойке «смирно» с таким же равнодушным видом, с каким всегда появлялся перед своим офицером.

— Разрешите доложить, господин обер-лейтенант, меня допрашивал полковник фон Роде. Он интересовался той девушкой, — продолжал Курт.

— Что ты ему сказал?

— Зачем вы, господин обер-лейтенант, спрашиваете об этом? Сказал то, что нужно… А потом я видел, как в гестапо доставили какого-то крестьянина, которого схватили на дороге из Божентова в лесничество.

— Благодарю тебя, Курт. Можешь идти.

— Я вам больше не нужен, господин обер-лейтенант?

— Нет, — ответил Клос. — Здесь ты уже не поможешь…

Он пытался хладнокровно и трезво оценить создавшуюся ситуацию.

Значит, арестован крестьянин, который обнаружил Круцке около леса… Что он может рассказать в гестапо? Только то, что привёз в больницу какого-то мужчину в тяжёлом состоянии. Не исключено, что на телеге остались какие-нибудь следы. Роде может догадаться, что в больнице находится именно инженер фон Круцке. Видимо, полковник ждал информации от своего агента «М-18» и, не дождавшись, сам прибудет в больницу. Он наверняка прикажет обыскать все палаты. И тогда обнаружат Еву и Круцке.

«Неужели нельзя ничего сделать? — подумал Клос. — Два года тяжёлой работы…»

Клос не принадлежал к тем людям, которые пасуют перед трудностями. Если есть хоть какой-нибудь шанс, хотя бы один на сто, даже на тысячу, он должен его использовать…

Ковальский не решился ликвидировать Круцке, однако Клосу ничего другого не оставалось, как довериться этому доктору… Все сотрудники больницы, кроме ещё необнаруженного агента «М-18», показали себя порядочными людьми.

Создавшаяся обстановка требовала от Клоса только одного: играть открытыми картами…

Доктор Ковальский находился в палате Евы. Он менял повязку на ране девушки. Ева, увидев вошедшего Клоса, улыбнулась.

— Вскоре в больницу могут прибыть немцы, — сказал Клос, подойдя к доктору. — А ваш пациент Круцке, пан доктор, выживет…

Лицо доктора выражало неуверенность. Но потом он встал, выпрямился как солдат.

— У меня, господин обер-лейтенант, есть просьба, — сказал он тихо. — Вы должны мне верить.

— Боюсь, что это уже поздно, — ответил Клос.

— Неужели мы ничего не сможем сделать? — с ужасом спросил доктор Ковальский.

— Кое-что попробуем сделать, — спокойно сказал Клос, посмотрев на часы. — Кому из своих вы, доктор, больше всего доверяете?

— Кларе, — без колебания ответил Ковальский и добавил: — Она — подпольщица. — И снова не сдержался: — Вы должны были доверять мне с самого начала!..

— Я не мог. Как вы думаете, пан доктор, не работают ли на немцев Стоковский или Кристина?

— Это исключено. Я обоих хорошо знаю. Им можно доверять. Стоковский родом из Варшавы, его родителей арестовали немцы, и он сменил свою фамилию. Правда, он немного трусоват, но это честный парень. Боялся Вельмажа, ибо тот что-то о нём знал и шантажировал его.

— Кто, по-вашему, пан доктор, убил Вельмажа?

— Не знаю. — Ковальский пожал плечами. — Это сейчас так важно?

— Да, и очень. — Клос ходил большими шагами по палате. — Если, пан доктор, это сделали не вы, то существует только одна версия, для нас благоприятная…

— Кто же? — спросил Ковальский.

— Я хотел бы об этом умолчать. Никогда не говорить. — Клос сел на кровать около Евы и погладил её руку. — У меня родился отчаянный замысел, пан доктор… Сумасбродная мысль… Если мы сумеем убедить полковника фон Роде… Доктор, вы способны пойти на риск?

— Я готов, — решительно ответил Ковальский.

— Я исхожу из реальных возможностей, — продолжал Клос. — Роде — противник серьёзный. Это опытный офицер абвера, его не так-то легко провести… — Клос говорил, а Ковальский и Ева слушали его с огромным вниманием. — Нам предстоит многое сделать, а время у нас ограничено. Вы, пан доктор, должны использовать также Стоковского…

— А Кристину? — спросил доктор.

— Нет, Кристину не следует посвящать в наш план. И учтите: если нам не удастся осуществить задуманное, я буду стрелять, буду обороняться… Тогда для вас останется единственная возможность спастись — бежать. Конечно, если успеете. Не исключено, что люди Роде окружают больницу.

— Вы имеете ещё ко мне претензии относительно Круцке? — спросил вдруг Ковальский.

— Нет, никаких претензий, — ответил Клос. — Мы тогда по-разному думали, может быть, вы и были правы. А теперь позовите, пожалуйста, Клару.

Молодая девушка очень удивилась когда увидела в палате Евы доктора Ковальского и Клоса.

— Клара, — сказал доктор Ковальский, — ты должна нам помочь.

Девушка не поняла.

— Ты должна помочь мне, — уточнил доктор.

Клос встал.

— Пани Клара, — сказал он, — я польский офицер. Вам предстоит сыграть роль моей возлюбленной, и сыграть как можно лучше…

 

13

Сотрудники больницы наводили порядок в палатах. Переставляли кровати и переносили больных. Делали это быстро и ловко, а Клара ежеминутно выбегала во двор и всматривалась в темноту. Наконец она крикнула:

— Едут!

В комнате для дежурных около стола сидел Клос, держа пистолет. Перед ним стоял доктор Ковальский. Клара пристроилась на маленьком стульчике около окна.

Послышался рокот моторов и скрип тормозов. Потом в коридоре раздались тяжёлые шаги. На пороге возник полковник фон Роде. Быстрым взглядом он обвёл комнату.

Увидев Клоса, полковник от неожиданности скривил лицо, пытаясь изобразить улыбку. Клос встал:

— Господин полковник, докладывает обер-лейтенант Клос…

— Ах, так… — Роде передвинул под руку кобуру с пистолетом. — Вы оказались быстрее, чем я. В чём дело, Клос?

— Благодарю вас, господин полковник, за похвалу… — отчеканил Клос, не обращая внимания на угрожающую нотку, прозвучавшую в голосе Роде.

— Похвалу!.. Все вон из помещения! — рявкнул Роде. — Ждите в коридоре, пока вызову. А вы, Клос, останьтесь! Прошу вас убрать оружие, Клос!

— Слушаюсь, господин полковник! Позвольте, господин полковник, доложить…

— Прошу ответить на мой вопрос! Как вы оказались в больнице?

Клос внутренне сжался, как пружина.

— Вы, господин полковник, мой прямой начальник… — сухо сказал он. — Однако я никому не позволю… — Он повысил голос, зная, что это действует в таких случаях лучше всего. Люди, подобные Роде, привыкшие кричать, сами воспринимали крик как должное.

— Я говорил вам, Клос, что больница находится в сфере моего наблюдения… — Фон Роде расстегнул кобуру, вынул пистолет и положил его на стол. — Вы, господин Клос, понимаете, что это значит?

— Вы, господин полковник, не даёте мне сказать. А я хотел бы объяснить вам обстановку.

— Хорошо, говорите! Только быстро…

— Сегодня, после обеда, — Клос старался говорить спокойно и деловито, — вы, господин полковник, застали меня дома с девушкой. Эта девушка работает в этой больнице…

— Ах, так… — удивлённо проговорил Роде.

— После встречи с вами, — не торопясь продолжал Клос, — я вернулся домой. Меня ждала Клара, моя возлюбленная. Она сообщила, что в больнице совершено убийство…

— Что?

— Да, убийство. И я, конечно, немедленно прибыл сюда. Хотел вам доложить об этом по телефону, но кто-то повредил телефонные провода… — Клос показал на телефон. — Тогда я решил, что лучше будет оставаться здесь, а потом…

Роде молчал. Клос чувствовал на себе его внимательный взгляд и понимал, что не имеет права даже на малейшую ошибку.

— Кто убит? — спросил Роде.

— Ваш агент, господин полковник, — спокойно ответил Клос.

Лицо фон Роде побагровело.

— Вельмаж? Откуда вам известно, что он был моим агентом?

— Ваш агент, господин полковник, должен был связаться со мной, когда я прибыл в больницу, и доложить о случившемся. Однако никто не доложил…

— Кто убийца, вы узнали?

— Именно для этого я и допрашиваю сотрудников больницы.

— Ах, допрашиваете, господин Клос… Теперь я сам займусь этим… — Он открыл дверь в коридор: — Доктор!

Ковальский вошёл в комнату для дежурных.

— Сегодня вечером, — Роде сверлил его взглядом, — сюда привезли человека, которого подобрал крестьянин около леса. Это правда?

— Да, — спокойно ответил Ковальский.

— Где он сейчас? — крикнул Роде.

— Умер. — Голос Ковальского не дрогнул. — Он был в шоковом состоянии и, не приходя в себя, умер от разрыва сердца. Утром я намеревался доложить об этом местным властям.

— Я хотел бы его увидеть.

— Это возможно. Труп ещё не отнесли в морг.

Роде направился к дверям. Задержался на пороге:

— Сколько человек работает в госпитале?

— Три медсестры, — ответил Ковальский, — и фельдшер. Был ещё и санитар, но теперь он мёртв.

— Знаю, что мёртв, какого дьявола!.. — Полковник терял самообладание. Он открыл дверь и приказал своим людям: — Перетрясти весь этот курятник!

Приближался критический момент. Жандармы врывались в палаты, где лежали больные. В третьей палате лежал средних лет мужчина.

— Умер полчаса назад, — сказал Ковальский. — Этого мужчину как раз и привезли из деревни в шоковом состоянии. Вполне вероятно, что он умер от страха. Его подобрали около леса, а там шёл бой. Так, по крайней мере, сказал мне тот крестьянин, который привёз его в госпиталь.

Роде наклонился над трупом.

— Это не фон Круцке, — произнёс он.

— А вы думали, что найдёте здесь фон Круцке? — изумлённо спросил Клос.

Роде не ответил. Он вышел в коридор. Открыл дверь пятой палаты и увидел сидящую около больного медсестру в накинутом на плечи белом халате. Клос сунул руку в карман и почувствовал холодный металл. Если Роде обратит внимание, что у сестры рука под халатом забинтована, то Клос будет стрелять…

Роде с минуту постоял на пороге, потом захлопнул за собой дверь… Заглянул ещё в морг… Два трупа лежали на носилках, прикрытые простынями.

— Не хотите ли, господин полковник, взглянуть на Вельмажа? — спросил Клос. Его сердце забилось ещё сильнее, хотя он знал: Круцке дали сильное снотворное, от которого тот долго не проснётся.

Роде махнул рукой и возвратился в комнату для дежурных. Он сел к столу и положил перед собой пистолет.

— Вы, обер-лейтенант, недооцениваете мои способности, — сказал Роде, пристально посмотрев на Клоса. — В этой больнице я должен выяснить ещё несколько щекотливых вопросов. Прошу позвать вашу возлюбленную…

Клара показалась на пороге. Клос с беспокойством следил за ней. Сумеет ли она сыграть свою роль? Не струсит ли?

— Подойди поближе, — сказал фон Роде. — Хороша! — буркнул он. — Вкус у вас, Клос, неплохой. Надеюсь, что девушка, которая спит с немецким офицером, не откажется помочь немецким властям.

Клара молчала. Она стояла у стола, внимательно глядя на полковника. Потом усмехнулась…

— Давно ты знакома с обер-лейтенантом? — спросил он.

— Два дня, — ответила девушка.

— Не слишком много для того, чтобы стать возлюбленной… Ну хорошо, скажи мне, ты знаешь, кто убил Вельмажа?

— Нет, господин полковник…

— Не знаешь! А как ты думаешь, кто мог это сделать? Клара пожала плечами:

— Мне трудно сказать… господин полковник.

— Трудно, — с иронией повторил Роде. — Такой девушке, как ты, нужно больше знать, это было бы лучше для тебя. Ступай, я ещё вызову тебя. Позови сюда доктора. — Роде закурил и, поколебавшись, предложил сигарету Клосу. — А эта девушка не могла бы заменить мне Вельмажа? — спросил полковник и тут же добавил: — Нет, не заменит. Но разве вас, обер-лейтенант, не интересует, почему я не хочу использовать вашу девушку в этом деле?..

Клос не успел ответить: в дверях появился доктор Ковальский.

Роде вопросительно посмотрел на него.

— Я мог бы продолжать следствие, — сказал полковник. — Но для этого у меня нет ни времени, ни особого желания. — Он достал часы. — Если в течение пяти минут вы не найдёте убийцу Вельмажа, я прикажу расстрелять весь персонал больницы. Вы поняли меня, доктор? Мой офицер, обер-лейтенант Клос, слишком гуманен, а я поступаю так, как поступают на войне. Итак, пять минут, доктор. Предупреждаю, без всяких там штучек! И не пытайтесь бежать, больница оцеплена моими людьми… А вам, Клос, жаль эту Клару? Может, вы хотите попросить, чтобы я пощадил её?

Клос молчал. Роде ничего не добился, но он способен на самые неожиданные поступки. И слов на ветер он не бросает.

Полковник внимательно смотрел на Клоса.

— Я не думаю, что у вас с Кларой — настоящая любовь, Клос, — проговорил он. — Видимо, просто небольшое развлечение, правда, господин обер-лейтенант?

Дверь с треском распахнулась. На пороге стояла Кристина. Девушка слышала весь разговор. Вид у неё был грозный и решительный. В руке она держала пистолет. Взгляд её был устремлён на полковника Роде.

— Руки вверх! — крикнула она. — Ни с места!

Роде тревожно посмотрел на свой пистолет, лежавший на столе, потом поднял руки. Клос сделал то же самое, глядя при этом на своего шефа.

Кристина бросилась к окну.

— Это я убила вашего агента! — крикнула она. — Я… Вы превратили его в предателя. Я любила его… Вы заплатите за это…

Не спуская глаз с полковника, она открыла окно.

Что она хотела сделать — стрелять в Роде и потом сбежать? Но было ли это возможно?

Эсэсовец, стоявший на посту около ограды больницы, не целясь, дал очередь из автомата, и девушка упала.

Роде схватил свой пистолет и тоже выстрелил в неё.

«Если бы Кристина этого не сделала, — подумал Клос, — мы погибли бы». Он знал, что теперь до конца жизни будет помнить медсестру Кристину.

Ночь прошла. Немцы покинули больницу. Полковник фон Роде вернулся в свой служебный кабинет. Открыв бутылку коньяка, он доложил по телефону в Берлин, что инженер фон Круцке ещё не найден.

Клосу предстояло как можно скорее переправить Еву и инженера Круцке в лес к партизанам и, доложив о происшедшем в Центр, приступить к выполнению следующего задания…

А 29 сентября 1942 года, когда под Божентовом начались испытания нового немецкого оружия под кодовым названием «Х-8», по полигону были нанесены мощные бомбовые удары советской авиации, которые превратили военный объект немцев в груду развалин.

 

V. Провал

 

1

Слепой старик заиграл на потрёпанном аккордеоне и хриплым голосом запел: «Вернись, поцелуй, пролей горючие слёзы, а я подарю тебе алые розы.»

Этого старика и его спутника — бедно одетого паренька лет шестнадцати — знали многие горожане. Их знали и крестьяне окрестных деревень, украдкой продававшие на городском рынке картофель и свёклу, а иногда достававшие для своих знакомых припрятанные в сене кусок сала, комочек масла или дюжину яиц.

Их знали и полицейские, которые важно прохаживались с заложенными за спину руками, готовые в любую минуту схватиться за пистолет.

Их знали и бабы, торговавшие из-под полы белым хлебом или другими мучными изделиями. Употребление белого хлеба и булок разрешалось только победителям-немцам, а нелегальная торговля изделиями из пшеничной муки грозила арестом и концентрационным лагерем. Такая же участь ожидала и тех, кто продавал мясо, которое через многих перекупщиков переправлялось в город, где действовала карточная система распределения продуктов.

Бродячего слепого старика, который играл на потрёпанном аккордеоне и пел грустные песни, и парнишку знали все, но никто не обращал на них особого внимания. Эта пара хорошо вписывалась в обстановку и облик оккупированного гитлеровцами города.

Стояла ранняя весна сорок третьего года. В то время по улицам городов бродило много нищих, бездомных полумузыкантов, полуартистов, одетых в потёртые армейские куртки и бесформенные головные уборы, напоминавшие конфедератки польских солдат.

«Живые символы побеждённой армии», — насмехались солдаты вермахта, проходя мимо и иногда бросая уличным музыкантам мелкие монеты.

Слепой старик только что закончил играть и петь. Потом, отложив аккордеон в сторону, он начал похлопывать себя по бёдрам окоченевшими от холода руками. Парнишка в это время собирал мелкие монеты, брошенные прохожими. Держа кепку, он ещё раз обошёл двор, но больше никто не бросил ему монет. Он поднял лежавший на земле аккордеон, подал старику трость и, взяв его под руку, скрылся с ним в тёмном подъезде.

Несколько крестьянских фурманок тряслось по булыжной мостовой главной улицы города. Вспотевший велорикша в гарусной шапке усердно нажимал на педали своего «такси». Развалившиеся в коляске унтер-офицеры вермахта хохотали, показывая пальцем на бегущую женщину. Она несла большую корзину, в которой из-под покрывала торчали пшеничные булки. Торговка бежала, не чувствуя под собой ног, расталкивая прохожих. Она выбила костыль у ковыляющего солдата, и хромой выкрикнул ей вслед проклятие. Но это проклятие мог услышать только пробежавший мимо солдата толстый полицейский. Он, сопя от напряжения, никого не замечал, кроме женщины, которая осмелилась торговать белым хлебом.

— Что случилось? — спросил слепой старик, услышав крики людей.

— Не поймал её толстый полицай! — ответил паренёк и даже присвистнул от удовольствия.

— Что случилось? — повторил ворчливый старик.

— О господи! — вскрикнул парнишка. — Полицай так спешил, что налетел на немецкого офицера. Ох и достанется же ему…

— Пойдём, — прервал его старик.

Паренёк послушно пошёл с ним. Они свернули на поперечную улицу, прошли мимо нескольких подъездов и остановились у небольшой лавки, торговавшей всем и ничем — липкой бумагой для мух, неизвестно кому нужной в это время года, шнурками, прищепками для белья, солёными огурцами.

— Всё в порядке? — спросил слепой старик.

Когда паренёк, внимательно осмотревшись вокруг, успокоил его, старик вошёл в лавку и, как будто неожиданно прозрев, прошёл уверенным шагом через всё помещение, подошёл к внутренним дверям, отодвинул полотняную штору.

Мужчина с кудрявыми волосами, увидев старика, отложил в сторону газету «Новый Курьер Варшавский», или, как его называли в народе, «Курвар», и вскочил.

— Наконец-то! — сказал он старику. — Давай!

Старик высыпал на стол горсть мелких монет, некоторые из них были завёрнуты в бумажку. Кудрявый мужчина развёртывал по очереди каждую бумажку, вынимал монету, внимательно осматривал листочек и бросал на пол. И только одна из последних бумажек, на которой было что-то написано, заинтересовала его. Он поднёс расправленный клочок к мигающему пламени карбидной лампы, прочитал его и сжёг. Затем пододвинул горсть монет, которые его не интересовали, к старику и с усмешкой заметил:

— Небольшой сбор у тебя сегодня, отец. — А потом добавил: — Позови паренька. Подкрепитесь немного, а после обеда пойдёте туда опять…

 

2

В кабинете оберштурмбанфюрера Гейбеля было темно и душно от табачного дыма. На креслах и стульях, собранных со всего этажа, сидели начальники служб безопасности городов и сёл округа.

— Господа, — начал шеф гестапо и внезапно замолчал, увидев в открытых дверях ещё одного из приглашённых, который осматривался в поисках свободного места. Гейбель указал ему кресло около себя: — Я уже подумал, Клос, что абвер не проявит особого интереса к нашему сегодняшнему совещанию.

— Наоборот, господин оберштурмбанфюрер, мой шеф, полковник Роде, придаёт большое значение борьбе с партизанами.

— «Партизанами»… — повторил Гейбель. — Послушайте только, господа, каким оригинальным языком говорит наш абвер! Но мы называем их иначе — лесными бандитами. Мы сражаемся с ними не на жизнь, а на смерть. И будем сражаться ещё более жестоко, для этого мы и собрались сегодня здесь…

Клос чуть не прыснул со смеху, но лицо его осталось неподвижным. Это бесконечное соперничество! Хотя в общем-то ничего плохого тут нет. Умело играя на антагонизме между службой безопасности и абвером, можно многого добиться.

Шеф Клоса, полковник Роде, ревниво относился к успехам Гейбеля. Он недолюбливал и этого гестаповца, и всемогущество службы безопасности, которая нередко преподносила ему неприятные сюрпризы. И не потому, что Роде был противником нацизма, нет, этого о нём нельзя было сказать. Чувство неприязни, которое испытывал Роде к шефу местного гестапо Гейбелю, напоминало состояние души старого аристократа, уже не имеющего большого влияния в обществе, но ещё гордящегося прошлым своего рода, знатностью фамилии, вынужденного, к сожалению, сидеть за столом рядом с выскочкой. Полковник Роде понимал, что их объединяли общие интересы рейха, ради которых он, старый прусский аристократ, должен был иногда унижаться, что не приносило ему ни радости, ни удовольствия.

Однако Гейбель не вёл себя как аристократ, который за столом, накрытым фамильным серебром, чувствовал себя властелином мира. Он обычно довольствовался кружкой пива в мюнхенской пивной, а отсутствие порядочности и умения вести себя в обществе старался восполнить своим высокомерием, спесивостью и агрессивностью.

Клос, внимательно наблюдая за этими двумя «властелинами мира», понимал, что, в сущности, они мало чем отличаются друг от друга. Оба они жестоки и беспощадны в подавлении всех, кто оказывает сопротивление нацистам, поэтому не имело особого значения, как они называли партизан, боровшихся против немецко-фашистских оккупантов. Каждый из них был готов со звериной жестокостью подавить партизанское движение и приписать себе успех, чтобы выслужиться перед фюрером.

— Вот район действия лесных бандитов, — послышался голос Гейбеля. — Не буду от вас, господа офицеры, скрывать, что их деятельность особенно усилилась после Сталинградской трагедии. Активность бандитских отрядов, — Гейбель подошёл к карте и потухшей сигарой показывал места, о которых говорил, — наблюдается в квадратах Е-5, Г-1, Ц-3. Следы местонахождения бандитов мы обнаружили в квадратах А-1, А-2, Г-4, где ещё месяц назад не отмечалось никаких инцидентов… Вопрос ясен: нужно положить конец наглости бандитов. Небольшие акции местного значения не приносят желаемого результата. Мы должны сконцентрировать наши усилия по борьбе с лесными бандитами. В ближайшую неделю начнём запланированную и детально разработанную операцию очищения нашего округа…

«Нужно предупредить командование партизанских отрядов, — подумал Клос, — особенно в квадрате А-2. Там находится Бартек со своим отрядом и радиостанция, через которую поддерживается наша связь с Центром. Возможно, операция против партизан начнётся через два-три дня, время ещё есть, чтобы предупредить товарищей, если только Гейбель сказал всё до конца. Но надеяться на это нельзя, на таком расширенном совещании он мог и умолчать о чём-то более важном. В подобных случаях обычно даётся конкретное указание непосредственно перед началом операции. А в данной ситуации, — думал Клос, глядя на сигару Гейбеля, блуждавшую по карте, — необходимо как можно быстрее передислоцировать в другое, более безопасное место радиостанцию и отряд Бартека. Сегодня же обо всём, о чём здесь говорили, нужно сообщить Филиппу. Он свяжется с отрядом Бартека. Лучше всего передать всё это вместе с данными о полигоне».

Из-за совещания у Гейбеля Клос не смог поехать на полигон, где проводились испытания нового тяжёлого танка. Но он понимал, что непременно должен туда успеть. Может, ему удастся сфотографировать, это новое бронированное чудовище — это был материал для информации штаба партизан и сообщения в Центр.

Кто-то прикоснулся к плечу Клоса.

— Закури, Ганс, — прошептал оберштурмфюрер Бруннер, протягивая ему кожаный портсигар с золотой монограммой.

Бруннер имел много золота, потому что оно легко доставалось ему. У него были золотые зубы, которые он вставил недавно, большой золотой перстень с печаткой, а на портфеле, портсигаре, служебной папке — золотые монограммы.

— Благодарю, — ответил Клос. Он закурил, с удовольствием вздыхая ароматный дым.

Этот Бруннер всегда вёл себя исключительно любезно по отношению к Клосу. Бруннер был единственным гестаповцем, к которому Клос обращался по имени и на «ты». Сначала Клоса беспокоило рвение, с каким Бруннер оказывал ему мелкие услуги. Клос боялся, не кроется ли за этим какой-нибудь подвох, но постепенно стал убеждаться в том, что Бруннер бескорыстен. Вместе с тем Клос всё же не исключал того, что этот гитлеровец себе на уме и может использовать дружбу в личных целях.

Бруннер не имел секретов от Клоса, не расспрашивал его о служебной деятельности в абвере, и это вполне устраивало Клоса.

Афишируя дружбу с Клосом, Бруннер тем самым подчёркивал свою неприязнь к Гейбелю, который не упускал случая, чтобы неодобрительно отозваться об абвере.

«А может быть, — подумал Клос, — Бруннер старается при помощи дружбы со мной выведать, над чем работает абвер?» Клос не исключал того, что Бруннер, раздобыв какую-то информацию, сразу же докладывал Гейбелю, хотя особых сенсаций в его рапортах быть не могло, поскольку обер-лейтенант Клос относился к категории тех офицеров, которые умеют держать язык за зубами…

Какая-то новая нотка в голосе Гейбеля оторвала Клоса от размышлений.

— Донесения наших агентов подтверждают данные радиопеленгатора, что на территории нашего округа действуют две агентурные радиостанции. Одну из них нам удалось обнаружить в квадрате А-2. Возможно, что противник передислоцирует радиостанцию в другое место, но об этом мы своевременно узнаем от нашего агента, внедрившегося в отряд этих бандитов. Мы могли бы ликвидировать вражескую радиостанцию уже сейчас, но пока не делаем этого, чтобы дать возможность нашему агенту обнаружить связи партизан с агентурой в городе, где они наверняка имеют своих информаторов…

«Видимо, Гейбель имеет в виду именно радиостанцию Бартека», — подумал Клос.

— Насколько я понял вас, господин оберштурмбанфюрер, — прервал он Гейбеля, — вы располагаете агентурой в партизанском отряде?

— Иногда и нам кое-что удаётся, Клос, — ответил за Гейбеля Рехот, его помощник.

— Я первый вас поздравлю, — без улыбки сказал Клос, — когда вы будете иметь радиостанцию в руках.

— Это мне нравится! Мы должны перед лицом испытаний забыть обо всех наших разногласиях и соперничестве. Ликвидация банд, в особенности тех, что наиболее опасны, которые не только совершают диверсионные акты, но и ведут разведку в нашем тылу, является общей задачей вермахта и службы безопасности! — Гейбель опустился в кресло, ожидая вопросов.

Дальнейшее Клоса не интересовало. Извинившись перед Гейбелем, он попросил разрешения уйти, объяснив это служебными обязанностями.

Войдя в коридор, Клос остановился около открытого окна и с наслаждением вдохнул чистый воздух.

— Действительно, там чертовски душно, — послышался голос за его спиной.

Даже если бы Клос не знал этого голоса, он всё равно почувствовал бы, что это Бруннер. Только Бруннер мог так бесшумно подойти с тыла. Бруннер любил подобные шутки и радовался, когда его неожиданно прозвучавший голос заставлял человека вздрагивать.

Клос не разделял таких шуток.

— Крадёшься как кошка, — заметил он с укором.

— Встретимся вечером, Ганс? Предстоит небольшой покер!

— Как всегда, у пани Ирмины?

— Да, завалимся к ней всей компанией, выпьем…

— Жаль, что не смогу, — ответил Клос. В его голосе прозвучало искреннее сожаление. Он хотел бы пойти к этой польке, которая всё больше интересовала его. Необходимо получше присмотреться к ней.

— Может быть, у тебя свидание? — спросил Бруннер.

— Ты же знаешь. — Клос беспомощно развёл руками, — что шеф прикомандировал меня к военному заводу.

— Что-то слышал. Кажется, испытание нового танка…

— Осторожно, Бруннер, — шутливо погрозил ему пальцем Клос. — Не пытайтесь вытянуть из меня военных секретов.

— Избави бог, Ганс, клянусь, это меня не интересует! — Бруннер громко рассмеялся.

«Пожалуй, слишком громко», — подумал Клос, медленно спускаясь по широкой лестнице здания гестапо.

 

3

Несмотря на беспокойство, с которым Клос вышел из кабинета Гейбеля, где ещё продолжалось совещание, он был в хорошем настроении.

Теперь он знал об облаве, которую немцы готовили против партизан, о той опасности, которая грозила его товарищам.

«Нужно немедленно предупредить об этом командование партизанских отрядов», — подумал Клос. Его беспокоил также гестаповский агент, подвизавшийся где-то вблизи радиостанции. Следовало сообщить товарищам и об этом.

Клос мысленно перенёсся в недавно прошедшие события.

Эта неделя была для него удачной. Инженер Мейер поступил легкомысленно, оставив его на пять минут в своём кабинете, где на письменном столе были разложены чертежи нового танка. Откуда мог знать инженер Мейер, что выделенный для его охраны офицер абвера использует эти пять минут для действий, не предусмотренных его служебными обязанностями?!

Небольшой, но очень точной микрофотокамерой, укрытой в пряжке пояса с надписью «С нами бог!», Клос успел заснять всё, что было необходимо. Специалисты вскоре получат её и используют по назначению. Не каждый день бывает такая удача!

Клос чувствовал, что на этот раз ему снова повезло. Поэтому он менее болезненно, чем обычно, переживал сегодня недобрые взгляды прохожих, которые боязливо уступали дорогу немецкому офицеру.

Он небрежно поприветствовал патруль, а потом, усмехнувшись, и полицейского в коричневом мундире. Усмехнувшись, потому что, увидев его, вспомнил позавчерашнюю сцену с другим полицейским, посиневшие губы которого задрожали от страха, когда Клос начал отчитывать его, не выбирая выражений. Полицейский тогда сразу же потерял уверенность, стал бормотать, что очень извиняется перед господином немецким офицером, что он преследовал торговку, которая…

— Это не повод, чтобы налетать на офицера! — прикрикнул тогда Клос на крепкого парня в полицейском мундире, готового расплакаться. Он потребовал у рьяного служаки документы, не спеша списал его фамилию и номер с услужливо поданного ему полицейского удостоверения. Слушая умоляющую просьбу полицейского извинить его, Клос подумал, что сейчас этот грозный блюститель порядка унижается перед немецким офицером, а вот с людьми, которые чем-то ему не угодили, он становится безжалостным. И когда Клос увидел, что прохожие с довольной улыбкой реагируют на инцидент с ненавистным полицейским, он получил истинное удовлетворение. Отпустил ретивого блюстителя порядка он только тогда, когда убедился, что женщина с булками, которую тот преследовал, скрылась…

Клос задержался около часовой мастерской и, пристально посмотрев на выставленные в витрине часы с двумя маятниками, проверил, правильно ли показывает время его «Омега».

Часы в витрине означали, что через несколько минут он может войти в подъезд дома номер 32, подняться на второй этаж и позвонить в дверь, эмалированная табличка на которой информировала, что зубной врач Ян Сокольницкий принимает пациентов ежедневно с десяти до семнадцати часов.

Если бы на витрине часовщика кроме часов с двумя маятниками был выставлен ещё и паяц с циферблатом на животе, Клос также сверил бы свою «Омегу», но прошёл бы мимо подъезда дома номер 32. Выставленный в витрине паяц, который для детей был развлечением, предупреждал бы разведчика о серьёзной опасности. Это означало бы, что или с Филиппом что-то случилось, или в опасности находится одна из линий связи, ведущей от Ганса Клоса, офицера абвера, к подпольной радиостанции.

Филипп, получая от Клоса добытые им агентурные данные, по специальному каналу связи передавал их на радиостанцию, которая информировала Центр, приближая день победы над фашистской Германией.

Около трех лет Станислав Мочульский, сотрудник советской разведки, активно действовал как офицер абвера обер-лейтенант Ганс Клос. Каждая неделя во вражеском окружении приносила ему новые испытания и давала бесценную информацию о планах и замыслах противника, требовала особой осторожности и хладнокровия, чтобы избежать подстерегающей на каждом шагу опасности. Он всегда помнил, что малейшая ошибка, допущенная им, неосторожно обронённое слово может означать провал, конец разведывательной работы в логове врага. Результаты этой работы на первый взгляд казались небольшими (не часто попадался инженер Мейер с новым танком!), но они помогали приблизить день победы.

Филипп был способным сотрудником, его опыт подпольной работы помог Клосу создать глубоко законспирированную сеть в тылу противника, которую нелегко раскрыть и тем более уничтожить.

Правда, нельзя было сбросить со счётов и обычную случайность. Клос уже давно работал в разведке и не мог позволить себе с пренебрежением относиться к случайностям, а потому старался предусмотреть и их.

Отогнав недобрые мысли, он нажал на звонок под эмалированной табличкой дантиста. Кто-то из пациентов, сидевших в приёмной зубоврачебного кабинета, открыл ему дверь и сразу же отошёл, увидев немецкого офицера.

— Спасибо, — произнёс Клос по-немецки и сел на свободный стул.

Мужчина с перевязанной полотенцем щекой отодвинулся, хотя места и без того было достаточно. В приёмной находилось не более десяти пациентов.

«Филипп, видимо, неплохой дантист. Где он научился этому ремеслу? — подумал Клос. — Ведь половину довоенной жизни он провёл в тюрьмах за коммунистическую деятельность».

Люди, ожидавшие приёма врача, сидели молча. Присутствие офицера в немецком мундире сковывало их.

«С каким удовольствием сбросил бы я этот ненавистный мундир! — подумал Клос. — Поговорил бы с этими людьми, послушал их забавные анекдоты о фюрере, узнал бы их мысли, услышал бы об успехах союзников на Восточном и Западном фронтах». И неважно, что эти сведения могли быть немного преувеличены и слишком оптимистичны. Главное не в точности этих сведений, а в том, что он, Клос, мог откровенно, не таясь, поговорить со своими соотечественниками, которые, как и он, ненавидели оккупантов. В их скрытых взглядах и в молчании Клос чувствовал невидимую стену между собой и этими людьми, измученными нелёгкой жизнью в оккупации. Он прекрасно понимал, что эта ненависть к немецким захватчикам останется до конца войны. А он ещё должен носить этот проклятый мундир, чувствовать себя в одиночестве, быть оторванным от родной среды, терпеть суровые взгляды соотечественников, которые видят в нём только офицера вражеской армии.

— Кто следующий? — спросил мужчина в белом халате и тут только заметил немецкого офицера.

— Пожалуйста, господин офицер, пожалуйста, — по-немецки сказал он, приглашая в кабинет обер-лейтенанта Клоса и беспомощно разводя при этом руками, как бы говоря ожидавшим пациентам: «Сами видите, иначе не могу».

— С удовольствием бы пробуравил ему зубки без бормашины, — проговорил мужчина с перевязанной щекой, когда за офицером закрылась дверь.

 

4

Приглашение Бруннера на покер было только предлогом. После нескольких выпитых бутылок коньяка ни у одного из немецких офицеров, находившихся в салоне Ирмины Кобас, не возникло особого желания садиться за карты.

Пани Кобас не скрывала, что выпитые бутылки — это только вступление к настоящему веселью, которое скоро начнётся.

Она порхала среди молодых офицеров, лучезарно улыбаясь и кокетничая. Её вечернее платье было глубоко декольтировано, однако не так вызывающе, чтобы кто-то из офицеров мог подумать, что пани Ирмина перешла дозволенные границы приличия. «Я женщина несколько легкомысленная, но весьма порядочная», — как бы стремилась подчеркнуть она.

Оберштурмбанфюрер Гейбель с минуту присматривался к Ирмине. В какой-то мере она интересовала его как женщина, но связывали их чисто меркантильные интересы. Правда, интересы не слишком легальные, однако не такие, чтобы могли скомпрометировать шефа местного отделения гестапо.

Инструкция тайной политической полиции не запрещала офицерам поддерживать контакты с поляками, а иногда даже способствовала этому в целях оказания взаимных услуг… Боже сохрани! Гейбель был опытным офицером полиции и не позволил бы себя поймать на компрометирующих его связях. А если благодаря посредничеству пани Кобас кто-то и вырвался из сырых подвалов здания сельскохозяйственной школы, где вот уже около трех лет размещается местное отделение гестапо, то, вероятно, эти люди не были особо опасными противниками рейха.

Гейбель усмехнулся, посмотрев на разрумянившуюся, разгорячённую от выпитого вина Ирмину Кобас, которая в это время включила музыку.

Послышались звуки танго. С обвораживающей улыбкой Ирмина обращалась к молодых офицерам, сердито покрикивала на неуклюжую служанку, которая разносила дымящийся бигос.

Глядя на стены, обвешанные картинами, Гейбель удивился: в квартире этой обаятельной женщины настоящие произведения искусства висят рядом с мещанскими, невыразительными картинами. Тонкий профиль девушки в позолоченной раме — работа какого-то мастера девятнадцатого века (Гейбель так разомлел от выпитого коньяка, что не желал встать, чтобы прочитать имя художника), а рядом с этим шедевром — низкопробная картина: печальный гураль на фоне гор в Закопане или Кринице.

— Пустые бокалы?! — воскликнула пани Кобас. — Сейчас, господа офицеры, мы наполним их! — Она направилась к буфету за бутылками, а Гейбель подумал, что Ирмина, хотя она своё тридцатилетие отметила задолго до войны, выглядит ещё по-девичьи молодо и очень… очень…

— Не могли бы мы найти более укромное местечко? — обратился Гейбель к Ирмине, с пренебрежением посмотрев на молодых лейтенантов, которые начали петь какую-то заунывную песню, и поняв, что вскоре эти офицеры повалятся под стол, а те, что потрезвее, пойдут по улицам города в надежде встретить более интересное дамское общество.

Пани Ирмина согласно улыбнулась. Гейбель встал, взял её под руку, и они вышли из салона.

В небольшой комнате, где они сели на диван, стояли на комоде часы в стиле «рококо». Гейбель дёрнул за свисавший шнурок и с интересом прислушался к мелодичному бою часов.

— Восхищаюсь вашим вкусом, пани Ирмина. Видимо, эти часики дорого вам обошлись?

— Нет, это семейная реликвия, — ответила она.

— В таком случае, у ваших родных был хороший вкус… Если бы вы, дорогая Ирмина, располагали ещё какой-нибудь подобной вещицей… — Проговорил он, уверенный, что Ирмина Кобас всё сделает для него.

Дружба с шефом гестапо позволяла пани Кобас иметь значительно больше таких «семейных реликвий», чем могла вместить её пятикомнатная, по-мещански обставленная квартира.

— Итак, — продолжил Гейбель, — вернёмся к нашим общим интересам…

— Сколько? — спросила пани Ирмина, прищуривая глаз.

— Я проверил. Это богатые люди.

— Война разорила даже богатых… Так сколько же?

— Вам, дорогая Ирмина, известна цена таких услуг, — сказал Гейбель. — Впрочем, общественное положение её мужа… Словом, так: десять тысяч злотых и двести долларов… Люблю круглые суммы.

— Большинство мужей, а мужчин я хорошо знаю, — усмехнулась пани Кобас, — не дали бы за такую жену и ломаного гроша. А граф желает заплатить за неё, но у него нет такой большой суммы. Он просто разорится… Между тем вам, господин оберштурмбанфюрер, как и мне, хорошо известно, что жена его невиновна и для Германии не представляет никакой опасности.

— Это не совсем так. Невиновных людей не задерживают на словацко-венгерской границе.

— Она только хотела повидать своих интернированных родственников в Венгрии…

— Вы же знаете, дорогая пани Ирмина, что любая услуга стоит денег, — сказал Гейбель со вздохом. Его забавлял этот торг.

— Всё это так. Но я только посредник. Граф действительно не может заплатить такую большую сумму. Согласитесь хотя бы ради меня на восемь тысяч злотых и сто долларов. Поверьте, я сама никакой выгоды тут не буду иметь. Просто хочу помочь отчаявшемуся человеку, который так любит свою жену. Аристократия может вам пригодиться, она ещё не утратила своего влияния.

— Хорошо, я не стану торговаться из-за злотых, — проговорил Гейбель, — пусть будет восемь тысяч и сто пятьдесят долларов.

— Какой вы, господин оберштурмбанфюрер, неуступчивый, — сказала Ирмина. Она подошла к секретеру, открыла шкатулку, подала Гейбелю пакет с деньгами.

— Считать не буду, я верю вам, пани Ирмина, — сказал гестаповец, принимая пакет из её рук. — Графиня будет освобождена из-под ареста на этой же неделе, но, поверьте, я делаю это только ради вас, дорогая Ирмина.

— Постараюсь, господин оберштурмбанфюрер, раздобыть для вас каминные часы в стиле «рококо», — улыбнулась пани Кобас. — Теперь, как никогда, можно купить настоящее произведение искусства за меру картошки.

— А я для вас, дорогая Ирмина, приготовлю флакончик парижских духов. — Гестаповец крепко пожал и поцеловал ей руку.

В этот момент вошёл Бруннер.

«Этот болван никогда не научиться приличным манерам, — подумал Гейбель. — Мог бы и постучать».

— Где же ваш приятель Клос? — спросила пани Кобас без тени замешательства. — Вы обещали его пригласить на сегодняшний вечер!

— Мне кажется, пани Ирмина, Бруннер хочет испортить нам вечер служебными делами, — проговорил Гейбель.

Кобас поняла, что должна оставить их одних.

— Что случилось? — ворчливо спросил Гейбель Бруннера, когда она вышла.

— Я должен был снять дантиста.

«Идиот или предатель?» — подумал Гейбель, глядя на Бруннера. Три часа назад было установлено наблюдение за домом номер 32 по улице Глувной. Один из лучших агентов Гейбеля под псевдонимом Вольф после трехмесячной слежки установил, что в городе под чужим именем проживает известный коммунистический деятель. Но вот, наконец, установлен его адрес и можно терпеливо ждать, когда в расставленную сеть попадут люди, связанные с большевистской агентурой, а этот Бруннер, не соизволив даже предупредить своего шефа, снимает дантиста!

Не исключено, что дантист лично поддерживал связь с неуловимой радиостанцией, работа которой не давала Гейбелю спокойно спать.

— Что значит «должен был»? — раздражённо спросил он Бруннера. — Или, может быть, вам Бруннер, надоела спокойная жизнь в этом городе? Соскучились по Восточному фронту? Кто вас научил, Бруннер, так бездарно работать? Снимать объект после трехчасового наблюдения — это просто идиотизм!

— Прошу вас, господин оберштурмбанфюрер, выслушать меня! Другого выхода не было. Мои люди засекли слепого музыканта, который нередко появлялся во дворе этого дома. Они наблюдали за ним из будки сторожа, который проболтался, что этот слепой музыкант приходит сюда два или три раза в день в сопровождении какого-то парнишки. Он играл на аккордеоне и что-то пел, из окон ему бросали завёрнутые в бумагу монеты. Чаще бросали из одного окна. Наши люди скрытно последовали за ним, чтобы выяснить, куда он пойдёт. Агент Руге справедливо предположил, что на листочках бумаги, в которые завёртывались монеты, могла быть зашифрована агентурная информация. Однако парень, сопровождавший слепого старика, заметил, что за ними следят. Тогда он вытащил из кармана старика какую-то бумажку и, делая вид, что прикуривает папиросу, поджёг её… Руге решил, что ждать больше нечего, и арестовал дантиста…

— Если всё это происходило на улице, то зачем было трогать дантиста?

— Видите ли, господин оберштурмбанфюрер, тот парень быстро исчез. Он убежал в соседний двор, а там был выход на соседнюю улицу. Его и след простыл. На том месте, где они стояли, мы подобрали полусгоревший клочок бумаги, тщательно осмотрели его. И что вы думаете?… Это действительно была агентурная информация, на которой сохранилось только несколько слов: «„J-23“ докладывает, что транспорт… танковой дивизии…» Теперь вы понимаете, оберштурмбанфюрер, что иного выхода у нас не было. Тот парень обязательно предупредил бы его. Не могли же мы ждать, пока дантист скроется!

— А музыкант? Он-то, надеюсь, от вас не убежал? А может ваш агент Руге позволил скрыться и ему?

— Когда начали стрелять по тому парню, старик что-то крикнул ему, когда же Руге подбежал, слепой был уже мёртв.

— Пойдёмте, Бруннер, — сказал Гейбель. — Разберёмся до конца в том, что вы натворили…

Ирмина Кобас не задерживала их. Она не стала напоминать Гейбелю о своей приятельнице графине, а Бруннеру — о его обещании пригласить к ней в дом симпатичного обер-лейтенанта Клоса.

— Нечего сказать, Бруннер, — недовольно ворчал Гейбель, захлопывая дверцу «мерседеса», — отличились вы. Как вы могли позволить сбежать тому щенку и прикончить старика, который нам очень пригодился бы?!

Бруннер молчал. Он хорошо знал своего шефа, возражать которому было бесполезно. Это могло ещё больше разозлить Гейбеля, и неизвестно, чем всё кончилось бы для Бруннера.

 

5

Клос не мог сосредоточиться. Он смотрел на шахматную доску, но, вместо того чтобы обдумать дальнейший ход игры с сидевшим напротив инженером Мейром, невольно старался подвести в памяти итоги прошедшего дня.

Прежде всего, совещание у Гейбеля. Перспектива потерять несколько часов в душном, прокуренном кабинете шефа гестапо не слишком-то радовала его. Но это на первый взгляд обычное совещание оказалось весьма полезным — он узнал об опасности, которая нависла над радиостанцией подпольной организации.

Из слов Гейбеля следовало, что СД удалось забросить его агента в группу обеспечения. Клос решил, что Филиппа он должен обязательно предупредить. Пусть даже ценой роспуска всей группы необходимо избавиться от гестаповского агента, который действует где-то вблизи от радиостанции. Только благодаря этой радиостанции опасная работа Клоса имела какой-то смысл.

Добытые с трудом, а иногда и с риском для жизни разведывательные данные передавались в Центр, а там сопоставление их с информацией, поступившей из других источников, позволяло определить обстановку на том или ином участке фронта, наличие сил и намерения противника. Случалось иногда, что возникала необходимость срочно передать по радиостанции добытые сведения. Так было и теперь, когда Клосу удалось узнать точные сроки испытаний модели нового тяжёлого танка инженера Мейера.

Необходимо было немедленно сообщить Филиппу о том, что эти мощные танки после испытания на полигоне демонтируют, не более суток они пробудут на заводских складах, а потом их отправляют вглубь Германии на доработку или в Рурский бассейн на военные заводы для серийного производства. И только массированный налёт советской авиации в указанное время может уничтожить все образцы этих танков вместе с документацией.

Время для радиопередачи было установлено — полночь. Значит, командованию оставались ещё целые сутки для подготовки к нанесению массированного бомбового удара, даже если бы испытания новых танков закончились сегодня. Филипп должен был успеть передать все эти данные в Центр. При своевременной информации Центра год упорной работы целого коллектива научных сотрудников, инженеров, военных специалистов под руководством Мейера пойдёт насмарку. А может быть, под бомбёжкой погибнет и сам создатель этого бронированного чудовища, ведь заводская гостиница размещается поблизости от заводских корпусов.

Клос ничего не имел против Мейера. Этот сорокадвухлетний инженер, сгорбленный, как шестидесятилетний старец, не вызывал у Клоса антипатии, а, напротив, даже возбуждал сожаление. Его незаурядный талант был поставлен на службу войне, сумасбродным планам нацистов покорить весь мир. Мейер (могло случиться и так) был противником всего этого, но, создавая новое оружие, укреплял фашизм, даже если сам и не был фашистом…

— Ваш ход, господин обер-лейтенант, — прервал мысли Клоса Мейер.

— Думаю, — ответил Клос. — Кажется, я попал в тяжёлое положение, придётся отдать фигуру.

— Скажите честно, Клос, — спросил Мейер, — вы думали сейчас о шахматах? Ваши мысли были где-то далеко-далеко. Семья?

— Что-то в этом роде, — ответил Клос, удивлённый проницательностью этого бледнолицего немца.

— Закончим игру ничьей? — предложил Мейер, убирая фигуры с шахматной доски. — Мне тоже трудно сейчас сосредоточиться. А когда-то играл на первой доске.

— Ну что же, — согласился Клос, — пусть будет по-вашему, Мейер. После такого успеха… Генерал будет восхищён вашим детищем. Если и дальше всё пойдёт так хорошо, то через несколько месяцев ваш новый танк перестанет быть только образцом и его запустят в серийное производство. Вы должны быть счастливы, дорогой Мейер.

— Я был бы счастлив, если бы знал, что это приблизит конец войны хотя бы на один день.

— Вы хотели сказать, — Клос уголками рта изобразил какое-то подобие улыбки и пододвинул инженеру пачку сигарет, — вы хотели сказать, господин Мейер, «если мой танк приблизит хотя бы на один день нашу победу»?

— А разве конец войны — это не победа?

— Вы правы, господин Мейер. Конец войны может означать только нашу победу.

Мейер испытующе посмотрел на Клоса, затянулся сигаретой и прищурил левый глаз.

— Если бы я не узнал и не полюбил вас за эти несколько дней, Ганс, я готов был подумать, что вы меня…

— Проверяю? Или как там у вас говорят среди инженеров, испытываю? Нет! — искренне рассмеялся Клос. — Таких специалистов, как вы, господин Мейер, проверяет другая служба. Наилучшая рекомендация вашей преданности нашему общему делу — ваш новый танк.

— Да? — с иронией спросил Мейер. — А если бы я проектировал тракторы для нужд сельского хозяйства или портовые краны?

— Да-да, ведь портовые краны Мейера…

— Тридцать второй год! Как давно это было! Вы, Клос, интересовались портовыми кранами?

— В сорок первом году я должен был защищать диссертацию в политехническом институте в Гданьске.

— Хотели защитить европейскую цивилизацию? — В голосе инженера прозвучала недвусмысленная насмешка. И вдруг он спохватился: — Я хотел бы просить вас, Ганс… Могли бы вы кое-что сделать для меня?

— Постараюсь, если это в моих силах.

— Прошу вас сказать мне… но только правду. Вы служите в абвере, вам многое известно, вы знаете значительно больше, чем пишут в газетах. Скажите честно, что было в Гамбурге? Это для меня очень важно: мои жена с ребёнком и родители живут в этом городе.

— Вчера, — ответил Клос, — на Гамбург был налёт авиации противника. Я слышал об этом налёте, но, к сожалению, не знаю подробностей. У нас в Гамбурге отличная зенитная артиллерия — костяк нашей противовоздушной обороны, так что нет оснований о чём-то беспокоиться. — «Боишься, наверняка боишься, — подумал он с удовлетворением. — Твоя жена. Твои родители… А что было в тридцать девятом, когда фашисты бомбили Варшаву? Или в сороковом, когда они разрушали Лондон? Или в сорок первом, когда они уничтожали города и сёла России? Там тоже были чьи-то жёны, дети и родители. Тогда господин Мейер, видимо, также не любил войны, но только сейчас он почувствовал страх за своих близких…»

Клос не мог сказать Мейеру о своих родных, близких, могилы которых невозможно будет даже разыскать. У него было желание потрясти этого немца, постучать кулаком по его затуманенной геббельсовской пропагандой голове. А ведь этот ум породил много научно-технических идей, смелых проектов, он мог бы служить мирному, созидательному труду так же, как служит сейчас войне.

Ему было жаль этого человека, попавшегося в паучью сеть фашизма, из которой нелегко выбраться.

Вместе с тем Клос испытывал удовлетворение, что сейчас немцы почувствовали страх и смертельную опасность. Вера многих из них во всемогущество нацистской Германии пошатнулась.

— Вы не хотите сказать мне правду… — нарушил тишину Мейер. — Один унтер-офицер в нашей столовой, он тоже родом из Гамбурга, сказал мне по секрету, что было там. Девять часов продолжался непрерывный массированный налёт… Начали его ночью англичане, а закончили днём американцы. Наш дом находится невдалеке от порта. Вчера целый день телефон не отвечал. Видимо, нарушена связь в городе.

«Что я могу ему сказать? — подумал Клос. — Надо ли утешать его? Унтер-офицер, видимо, имеет информацию, слушает зарубежные радиопередачи. Каждому немцу вдалбливают, что это пораженческая информация. За слушание лондонского радио этому унтер-офицеру грозит Восточный фронт, а это наверняка претит его желанию».

Клос многое сделал бы, чтобы помочь тому унтер-офицеру, который перестал верить гитлеровской пропаганде. Он родом из Гамбурга — города рабочих. Там гитлеровцы всегда проигрывали — гамбуржцы голосовали за социалистов и коммунистов.

Сегодня утром Клос просматривал армейский бюллетень с грифом «Совершенно секретно» и знал, что в результате налёта английской и американской авиации город Гамбург превратился в руины.

— Может быть, действительно прервана линия связи, — ответил Клос, — но это ещё не значит, что ваш дом не уцелел. Скажите мне ваш адрес в Гамбурге, имена родителей, жены и ребёнка. Попробую дозвониться через армейскую линию связи.

Мейер написал несколько слов на листке бумаги, вырванном из блокнота, и подал его обер-лейтенанту.

«Сегодня в полночь, — подумал Клос, — Филипп передаст по рации в Центр добытые сведения о новом тяжёлом танке немцев, а результатом этой передачи будет массированный налёт советской авиации на испытательный полигон и заводские ангары».

Уничтожение многомесячных трудов немецких специалистов во главе с Мейером по производству нового оружия было в тот период главной задачей Ганса Клоса.

— Проклятая война, — сказал Мейер, глубоко вздохнув. Потом, немного успокоившись, начал перебирать свои бумаги на письменном столе. И когда Клос был уже у выхода, он услышал дрожащий голос Мейера: — Вы должны, Клос, сказать мне правду! Только правду, умоляю вас!..

 

6

Паренёк плакал, не стыдясь слёз.

— Останусь здесь, — говорил он, вытирая рукавом щеки.

— Хорошо, останешься, — успокаивал его Бартек. — Пока останешься, а потом что-нибудь придумаем. Ешь, — пододвинул он ему тарелку горячего супа.

— Если бы я сразу прибежал к лавке, а не мотался по улицам, то предупредил бы Филиппа, а так…

— Иначе ты поступить не мог, — сказал Бартек. — Хорошо, что успел предупредить часовщика.

— Он выставил в витрине паяца, — сказал паренёк. — но разве это теперь поможет Филиппу?

— Перестань хныкать, — оборвал его Флориан, тот самый кудрявый мужчина, который принимал донесения от слепого старика в лавке.

Этот на вид суровый человек хотел своей строгостью помочь парнишке, на плечи которого легла непомерная тяжесть.

— Выспись, — сказал Бартек парнишке, бросив на деревянный сундук кожух.

В соседней избе, самой большой в лесничестве, в которой они находились уже третий месяц, радиотелефонистка Анка готовилась к передаче.

— Прежде всего передай последнюю информацию Филиппа, ту, от «J-23», — сказал Бартек.

— Постараюсь передать всё. — Анка начала уверенно постукивать телеграфным ключом.

Бартек какое-то время приглядывался к девушке, как будто хотел ещё что-то сказать, потом осторожно пододвинул два стула к окну, сел и указал место Флориану.

— Молодец! Успел нас предостеречь, — сказал он. — Арест Филиппа никак не связан с операцией, которую готовят немцы против партизан. В противном случае… — Он замолчал на полуслове.

— Ты имеешь в виду «J-23»? — спросил Флориан. — Кто он на самом деле?

Бартек пристально посмотрел на Флориана. Вопрос этот насторожил его. В рапорте Филиппа ясно сказано: «Не исключено, что в отряде действует провокатор, агент гестапо». А если это так, то у провокатора было достаточно возможностей, чтобы сообщить гестапо об отряде и выдать всех товарищей. Однако пока что ничего подобного не произошло. Что же означало предостережение Филиппа? Подозревал ли он кого-нибудь конкретно? К сожалению, Филипп больше ничего не скажет.

Под пристальным взглядом Бартека Флориан немного смутился. Хорошо знакомым Бартеку жестом он взъерошил кудрявую голову.

— Извини, Бартек, — сказал он, — глупо было спрашивать, кто такой «J-23»…

Эти слова Флориана успокоили Бартека.

— Сегодня, — сказал он, — Филипп должен был получить от «J-23» информацию о более точном времени бомбардировки испытательного полигона. «Тётя Сюзанна» ждёт от нас этого сообщения. К сожалению, от него мы ничего не получили.

— Есть ли возможность спасти Филиппа?

— Об этом подумают в штабе. Я знаю только одно: без человека, который встречался с Филиппом, мы не можем даже надеяться на это. Нам необходима помощь «J-23».

— Если его тоже ещё не раскрыли, — мрачно проговорил Флориан.

— Будем надеяться на лучшее. Ещё сегодня встречусь с руководством соединения. Меня вызывают на совещание. Удобный случай, чтобы предупредить товарищей из других партизанских отрядов о готовящейся операции СД. До моего возвращения ты принимаешь командование отрядом. В случае чего, ты знаешь, куда его вывести. Надо усилить дозоры со стороны железной дороги. Сейчас нужно быть особенно бдительными.

— Слушаюсь, — по-армейски вытянулся Флориан.

Анка закончила передачу, закрыла шкаф, в котором хранилась радиостанция, подошла к Бартеку:

— Что будем передавать в полночь? Выделен дополнительный сеанс. «Тётя Сюзанна» напомнила, чтобы мы непременно сообщили точное время бомбардировки полигона.

— Подумаем, как это лучше сделать, — сказал Бартек и похлопал её по плечу. — Если не получим необходимые сведения от «J-23», то свяжемся через три дня на резервной волне. А в полночь передадим, что произошёл провал. Арестован Филипп, а может быть, и «J-23». — Бартек прижал девушку к себе и нежно поцеловал. — Будем надеяться на лучшее, — сказал он уже в дверях. — Я ещё застану вас здесь, ждите…

 

7

— Янек, Янек! — кричала старушка, укутанная клетчатым платком, высовываясь из окна переполненного до отказа вагона узкоколейки. — Опоздает глупый мальчишка, опоздает! — голосила она.

До смешного маленький паровозик подал еле слышный гудок, вздрогнул, с большим усилием потянул за собой несколько вагончиков.

Паренёк лет пятнадцати бежал вдоль состава. Паровоз уже набирал скорость. Янек схватился за поручень последнего вагона, на мгновение повис, и наконец ему удалось взобраться на подножку.

— В порядке, — сказал Клос, глубоко вздохнув. — Успел сесть.

Старушка взглядом поблагодарила его и, как бы желая выразить признательность, передвинула в сторону свой узел, который давил ему на ногу.

В вагоне было тесно. Одежда, в которую облачился Клос, соответствовала облику оккупированного города. Благовоспитанный полковник Роде, шеф Клоса, открыл бы рот от удивления, если бы увидел своего офицера в полушубке с барашковой оторочкой, в бриджах, сапогах и кепке, небрежно сдвинутой набекрень.

Клос редко переодевался в гражданскую одежду. Это было слишком опасно. Правда, появление немецкого офицера в мундире на улицах города генерал-губернаторства было не менее опасным. На всякий случай Клос обеспечил себе надёжное алиби: позвонил Роде и сообщил: гестапо предполагает, что в окрестном лесу действует партизанская радиостанция. Жаль, если Гейбель ликвидирует её, а не абвер. Роде проглотил эту наживку, и тогда Клос сказал ему, что попытается добраться до этой радиостанции, опередив гестапо.

Роде одобрил намерения своего офицера, но на всякий случай предупредил Клоса, что тот делает это под свою личную ответственность.

Ну что же, завтра придётся доложить шефу, что радиостанцию, к сожалению, обнаружить не удалось. Получив это сообщение, Роде наверняка скривится и скажет, что он с самого начала не верил в успех этого предприятия. А если полковник будет в хорошем настроении, то похвалит Клоса за отвагу.

Но Клос должен найти радиостанцию, и сегодня же к ночи. Ему известно, что последний сеанс радиопередачи — в полночь.

Необходимо, чтобы его информация о времени выезда инженера Мейера с его новыми танками успела дойти до Центра. Там должны точно знать, когда направить бомбардировщики, чтобы превратить военный завод вместе с танками в развалины.

Узнать точно дату выезда инженера Клосу помог неожиданный случай. Спустя полчаса после того, как Клос покинул завод, он позвонил Мейеру и сказал ему, что армейская линия связи с Гамбургом так перегружена, что только в конце недели он сможет получить сведения о судьбе его семьи.

— К сожалению, слишком поздно, — ответил Мейер. — В четверг рано утром мы выезжаем. — Говоря это, инженер не мог даже предположить, что одной этой фразой он превращает завод вместе со своим новым оружием в груду дымящих развалин.

И для того чтобы это осуществилось, Клосу нужно было отправиться в лес и разыскать отряд Бартека.

Его гражданская одежда ни у кого не вызывала особого подозрения. Он преобразился в молодого человека, который вполне мог сойти за мелкого торговца.

Выезд Клоса в лес был последней возможностью спасти положение. Решился он на это только тогда, когда по дороге к Филиппу, как обычно, задержался около витрины часовщика, чтобы проверить время. Однако точное время в витрине часовой мастерской показывали не только старинные часы с двумя маятниками, но и уродливый паяц с циферблатом на животе.

Клос, не оглядываясь, прошёл мимо подъезда дома номер 32, остановил проезжавшего велорикшу и распорядился везти его в предместье города. Необходимо предупредить Филиппа. Но, подъезжая к домику, в котором у своей тётки проживал Филипп, Клос заметил чёрный «опель», так хорошо известный ему. В этой машине обычно ездил Бруннер. Хорошо заплатив велорикше, который, видимо, с удивлением подумал, зачем немецкому офицеру понадобилась эта прогулка, Клос снова возвратился в центр города.

Из первой попавшейся аптеки Клос позвонил по телефону. Ему ответили, что пан Козел выехал навестить больную бабушку и неизвестно, когда возвратится. Это был сигнал тревоги.

«Удалось ли Филиппу скрыться? — подумал Клос. — Какие звенья связи оказались прерванными? Случайный ли это провал, или результат тщательно подготовленной облавы гестапо?»

Он многое дал бы за то, чтобы получить ответ на эти вопросы. Хотелось верить, что явка у часовщика в безопасности. То, что часовщик успел выставить в витрине мастерской паяца, ещё не подтверждает этого. Если гестаповцы раскрыли конспиративные связи, то они могли взять часовщика, а в его мастерской оставить засаду.

«Другого выхода нет, — рассуждал Клос. — Нужно рисковать — поехать в лес и встретиться с Бартеком. Тогда таким путём можно будет передать информацию об отъезде Мейера, которую так ждут в Центре».

Он надеялся, что с помощью Бартека ему удастся восстановить прерванные связи разведывательной сети. Клос понимал, что слишком велик риск. Его тревожила мысль о намерениях гестапо начать операцию против партизан. Клос, правда, не очень-то верил хвастливым словам Гейбеля, но он не мог не принимать во внимание всё то, что слышал на совещании в гестапо.

Люди, охраняющие радиостанцию, были старательно подобраны и тщательно проверены, а Бартек достаточно осторожен. Он не станет держать в своём отряде того, кто возбудит хотя бы малейшее подозрение. Однако откуда эта уверенность у Гейбеля? Он знал гораздо больше, чем сказал на совещании…

«А может, — похолодел Клос, — всё это совещание было организовано Гейбелем, чтобы проверить меня?» Может, этому гестаповцу уже известна настоящая роль, которую играет Клос, и сейчас он пытается старательно продуманными действиями нанести решающий удар по разведывательной сети и посмотреть, как он, Клос, будет на это реагировать?

Нет, это исключено. И не потому, что у Гейбеля не хватает полицейского опыта для разработки и осуществления подобной операции, а потому, что если бы вся сеть была провалена, то первым арестовали бы его, Клоса.

Это было бы для Гейбеля слишком большой победой. Клос не мог бы тогда простить себе этой непоправимой ошибки…

— Возьмите, — предложила старушка Клосу яблоко. — Угощайтесь! Тоже едете до Трокишек?

Клос в ответ буркнул что-то невразумительное. Старушка расценила это как нежелание разговаривать и больше не трогала его.

В переполненном вагоне было тихо, никому из пассажиров не хотелось разговаривать. Лампа, подвешенная к потолку, придавала лицам людей необычный оттенок.

Клос вынул сигарету, закурил и заметил, что в пачке осталось только две штуки. Видимо, Курт позаимствовал. Его ординарец много курил и периодически таскал сигареты из пачки офицера. Наверное, Курту не хватало тех сигарет, которые ему выдавали. Клос закрывал глаза на поступки Курта. Он был уверен, что на Курта можно положиться. Когда Клос, уже переодетый в гражданскую одежду, выходил из дома, он встретил на лестнице Курта.

— Вы, господин обер-лейтенант, выглядите как настоящий партизан, — заулыбался ординарец. — Вам этот наряд идёт даже больше, чем мундир…

Был ли в этих словах скрытый намёк на то, что Курту что-то известно? Но эту мысль Клос тут же отмёл. Солдат сказал то, что взбрело ему в голову в тот момент. Курт почти не скрывал своего пренебрежения к армейскому мундиру.

Клос вспомнил, как вчерашним утром он ехал на заводской машине-амфибии на полигон, где испытывали мощную броню нового танка Мейера. На краю полигона, около зарослей, Клос приказал Курту остановить машину. Ему потребовалось не более двух минут, чтобы вынуть из тайника миниатюрный фотоаппарат и три раза щёлкнуть затвором.

Когда Клос вышел на дорогу, застёгивая мундир, Курт улыбнулся: «Господин обер-лейтенант скрылся за кустами, чтобы спрятаться от меня, а там, — показал он на приближавшуюся к танку группу людей, — вы могли бы запечатлеть нечто более интересное — целый штаб во главе с генералом. Я и сам с удовольствием сделал бы это…» «Что?!» — удивился Клос. «Я хотел бы поглазеть на генерала», — ответил откровенно Курт. Клос должен был призвать его к порядку. Но Курт не обратил особого внимания на выговор, сделанный ему Клосом. Он знал, что если бы обер-лейтенант хотел причинить ему неприятность, то мог бы сделать это уже давно.

Год назад Клосу было поручено разобрать два персональных дела солдат вермахта, у которых были найдены юмористические журналы, издаваемые польским подпольем на немецком языке. Солдаты, которым предъявили найденные у них журналы, в один голос утверждали, что они впервые видят «это свинство». Однако в деле Курта, паренька из Бытома, Клос обнаружил несколько любопытных записей: был арестован за анекдоты, несовместимые с честью немецкого солдата; получил предупреждение с рекомендацией о направлении на Восточный фронт за разговоры на польском языке.

Видимо, Курт не питал особой любви к Германии Адольфа Гитлера. И когда Клосу удалось как-то замять это дело, он взял солдата к себе в ординарцы. Перед этим он показал Курту компрометирующие его материалы. Самым маленьким наказанием, которое ожидало Курта, был бы штрафной батальон на Восточном фронте.

Курт понял, что обер-лейтенант спас его. Теперь он преданно служил своему офицеру. Был очень внимательным ординарцем, старался не задавать лишних вопросов. Между ними сложились почти товарищеские взаимоотношения, и Курт высоко ценил это. Он не дал бы втянуть себя в какую-либо авантюру против своего обер-лейтенанта. Клос неоднократно убеждался в этом.

Паровоз пыхтел на подъёмах, дёргался, выбрасывая красноватые искры. Состав двигался медленно, колёса постукивали на стыках рельсов.

Клос, прижавшись лицом к окну, всматривался в быстро густеющую темноту. Мелькали стволы деревьев и заросли кустов… Нет, Курт ни при чём. Клос отбросил все подозрения относительно Курта. Однако же Филипп арестован. Как это могло произойти? Случаен ли провал? Или это дело рук агента гестапо?… Тут было над чем подумать…

Он любил Филиппа, ценил его спокойный, выдержанный характер, умение владеть собой, интуицию и способность быстро ориентироваться в обстановке и принимать решения.

Когда-то, в доме его тётки, они сидели вместе до полуночи. Филипп тогда посмотрел на часы и сказал: «Вот и ещё один день прошёл, как подарок судьбы».

Клос отдавал себе отчёт, что Филипп живёт в постоянной тревоге, как бы ожидая чего-то худшего. Это требовало от него колоссального нервного напряжения. Не каждый мог бы так жить. Сам Клос не выполнил бы, наверное, ни одного задания Центра, если бы не верил в свою счастливую звезду и не решил бы, что после войны обязательно защитит диссертацию в политехническом институте в Гданьске. Он был абсолютно уверен, что ему удастся добиться этой цели.

После совещания у Гейбеля Клос поспешил к Филиппу, чтобы предупредить его об опасности, которая нависла над подпольной организацией. Когда они встретились в зубоврачебном кабинете, Клос пообещал ещё напомнить о себе, если удастся узнать о сроках окончания испытаний нового танка Мейера. «Информацию передам по назначению», — ответил тогда Филипп. Потом он попросил Клоса, чтобы тот вскрикнул, и, заметив его недоумевающий взгляд, объяснил: «Пациенты в приёмной удивятся, если ты не вскрикнешь от боли, сидя в кресле зубного врача».

Дверь вагона открылась, и внутрь ввалился тот самый паренёк, который в последнюю минуту успел вскочить на подножку вагона отходившего поезда.

— Янек! — воскликнула старушка в клетчатом платке. — Успел! А я уж думала, и что я буду делать со своими узлами без тебя?!

— В Трокишках — жандармы, — объявил Янек, тяжело дыша.

— Облава! — истерически крикнул кто-то. — Тормоз! Нужно остановить поезд!

— Тихо, — успокоил их Янек, — сейчас начнётся лес, там и остановим.

В вагоне началась суматоха. Люди принялись стаскивать с полок узлы и чемоданы, роняя их на других пассажиров, создавая ещё большую сумятицу и толчею…

Клос выскочил из вагона вместе со всеми. Он перешёл железнодорожное полотно и скоро обогнал своих спутников, которые с вещами тянулись через лес в сторону посёлка, подальше от железнодорожной станции, где орудовали жандармы.

Он быстро осмотрелся — за ним никто не шёл. Через небольшую просеку Клос углубился в заросли, вынул карту и компас. Посветил себе карманным фонариком, выбрал направление и двинулся по бездорожью.

 

8

Яркий, слепящий свет ударил ему в лицо. Филипп сощурил глаза.

— Выходи! — приказал гестаповец.

Филипп, опираясь руками о стены тесной и тёмной камеры, попытался встать. Ноги не повиновалась, были как ватные, локти скользили по выкрашенным масляной краской стенам. Грубый толчок гестаповца, схватившего Филиппа за воротник пиджака, заставил его поднялся. Филипп сделал один шаг, другой… Дотронулся до опухшего лица, которое было в ссадинах и кровоподтёках. Зашатался от слабости.

— Быстрее, быстрее, шевелись! — прикрикнул гитлеровец, выталкивая его в коридор.

Дверь камеры захлопнулась за ним. С противоположной стороны коридора два гестаповца волокли за ноги стонавшего мужчину. Его голова подпрыгивала на неровностях цементного пола.

Филипп с большим усилием поднимался по грязной узкой лестнице, пытаясь считать ступеньки: семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… Гестаповец постучал в какую-то дверь, открыл её, толкнул Филиппа внутрь помещения.

Внезапно Филипп перестал слышать свои шаги — ковёр приглушал все звуки. Он настороженно осмотрелся. Глубокие кожаные кресла, мягкий свет, дубовая мебель, большой письменный стол под портретом Гитлера.

— Прошу садиться, — услышал он тихий голос и только тогда заметил сидящего за столом мужчину в чёрном мундире. Это был оберштурмбанфюрер Гейбель. Филипп почти упал в кресло.

Гестаповец встал из-за стола, подошёл ближе к заключённому, присмотрелся к его изуродованному лицу. Теперь и Филипп заметил большие кровавые пятна на своём пиджаке. Лицо его ныло от боли.

— Бруннер! — крикнул Гейбель.

Из-за портьеры бесшумно появился Бруннер.

— Что вы с ним сделали? — спросил Гейбель. — Кто вам позволил? Избили человека до полусмерти. Прошу вас выйти из кабинета, я ещё поговорю с вами… Извините за столь грубое обращение, — сказал Гейбель, наклонившись над Филиппом.

— Что? — спросил Филипп, которому показалось, что он ослышался.

— Извините, — повторил Гейбель. — К сожалению, мы не сами подбираем сотрудников, работаем с такими, каких нам присылают. Закурить не желаете? Я хотел бы с вами спокойно поговорить. Но, если вы очень устали, мы можем отложить наш разговор до завтра…

Он подал дантисту сигареты и огонь и только потом закурил сам.

— Я не люблю, когда избивают людей, — тянул Гейбель, — и мне не хотелось бы снова отдать вас в руки моих сотрудников. Я лично предпочитаю деликатную беседу. Люблю разумные беседы между разумными людьми. Могу ли я считать вас разумным человеком, доктор?

— Да, — ответил Филипп, с наслаждением затягиваясь сигаретой.

— Я рад, — сказал Гейбель. — Назовите ваше имя, фамилию…

— Сокольницкий, Ян Сокольницкий, — ответил Филипп. Избитое лицо болело, и он говорил с большим трудом.

— Я спрашиваю о вашей настоящей фамилии, — усмехнулся Гейбель, а когда Филипп не ответил, добавил: — Однако вы, я вижу, не хотите быть разумным человеком. Но я не теряю надежды. — Оберштурмбанфюрер подошёл к письменному столу и открыл лежавшую на нём папку. — Вы, кажется, недооцениваете нас, — сказал он, — пан Сокольницкий, извините, пан Филиппяк… — Гестаповец пристально посмотрел в глаза измученного заключённого, втиснутого в кожаное кресло, и, не заметив в них ни тени заинтересованности, начал читать: — «Юзеф Филиппяк, родился 9 мая 1900 года в Лодзи. В 1924 году приговорён к тюремному заключению за коммунистическую деятельность на четыре года, в 1929 году — на пять лет, следующий приговор в 1936 году — восемь лет. Партийная кличка — товарищ Филипп». Верно?

— Я — Ян Сокольницкий, — с трудом ответил Филипп.

— Мы оба знаем, что это не так, что ваш паспорт фальшивый. Зачем вы упорствуете, доктор? Я лично питаю уважение к побеждённому противнику. Как я понимаю, вы проиграли. Нет смысла упираться. Нам всё известно. Ваша подпольная организация провалена. Искреннее признание смягчит вашу участь и подтвердит вашу лояльность, пан Филиппяк. Вещи, найденные во время обыска в вашем зубоврачебном кабинете, служат достаточным доказательством вашей подрывной деятельности.

— Мне ничего не известно об этих вещах, — сказал Филипп — Этот кабинет я снимал ежедневно на несколько часов.

— Не будем детьми, пан Филиппяк. Если вы сообщите имена своих сообщников и укажете, кто конкретно доставлял вам агентурную информацию, мы сохраним вам жизнь. Жизнь, а не свободу, конечно, ибо вы участвовали в заговоре против великой Германии… Ну так где находится радиостанция?

— Не знаю никакой радиостанции.

— Кто передавал информацию о движении наших войск?

— Не знаю, — повторил Филипп.

— Кто такой Янек?

Дантист упорно молчал. Гейбель пристально посмотрел на него, потом нажал кнопку звонка. И когда вошёл гестаповец, чтобы увести заключённого, Гейбель сказал:

— Хорошенько подумайте, пан Филиппяк. Даю вам время до завтра.

Как только за Филиппом закрылась дверь, из-за портьеры вышел Бруннер.

— Ничего существенного он не сказал, — пробурчал Гейбель.

— Если бы вы, господин оберштурмбанфюрер, позволили нашим парням ещё раз обработать его… — Бруннер пододвинул кресло к столу шефа, вынул кожаный портсигар с золотой монограммой и предложил Гейбелю.

— Я обязан доложить группенфюреру, — сказал Гейбель, беря сигару.

— Он должен понять, что у нас не было другого выхода.

— На вашем месте, Бруннер, — проговорил Гейбель, — я бы не очень на это уповал. Когда вам удалось завербовать Вольфа, мы надеялись, что нам удастся многое сделать. А что из этого получилось? Хорошо, что Вольф ещё не раскрыт в подпольной организации, куда он внедрился.

— Вольф старый агент, — сказал Бруннер. — Он работал ещё в политической полиции.

— Нужно признать честно, Бруннер, — продолжал Гейбель, — что мы испортили всё дело. Если бы не поторопились с арестом этого дантиста, то могли бы сделать значительно больше. Ликвидировать их агентурную явку в кабинете дантиста после всего лишь двухчасового наблюдения — это была большая ошибка, допущенная нами. Вы должны понимать это, Бруннер.

— Больше никого схватить не удалось? — спросил тот. Гейбель отрицательно покачал головой:

— Вольфу ещё предстоит как следует там поработать.

— Как, всё начать сначала? — удивился Бруннер.

— Не обольщайтесь, Бруннер. Чтобы локализовать Филиппяка, вам потребовалось четыре месяца. Теперь они будут более бдительными. Да, ещё одно: Вольф утверждает, что в кабинет дантиста иногда приходил какой-то немецкий офицер. Интересно, не правда ли?

— Всё может быть, а почему бы нет? Я сам вставлял золотые зубы в гетто. Тот жидовский дантист был настоящим мастером своего дела. Интересно, кому он теперь вставляет зубы?.. А может, есть смысл подключить к этому нашего приятеля Клоса? — усмехнулся Бруннер.

— Я тоже об этом думал. — Гейбель поудобнее развалился в кресле. — Но если мы втянем в эту историю абвер, то, следовательно, должны будем разделить с ним наши успехи. Я бы не хотел этого…

— Конечно, господин оберштурмбанфюрер, лучше делиться с ними нашими неудачами, — закончил мысль шефа Бруннер. — Позвольте мне ещё раз попробовать вытянуть из этого Филиппяка нужное нам признание.

— Только прошу вас, Бруннер, осторожнее, не до последнего вздоха. Нам мертвец не нужен, а тем более — нашему шефу. Группенфюрер предупредил, что этот Филиппяк может понадобиться ему в Варшаве, — добавил Гейбель. — Они там думают, что мы здесь, в провинции, плохо работаем. — Эсэсовец косо ухмыльнулся: у него вдруг возникло желание доставить неприятность Бруннеру.

— Что же, Бруннер, если потребуется переправить дантиста в Варшаву, я поручу это вам, — сказал он. — Вы же сами говорили, что группенфюрер должен понять нас. Вот вы лично и доложите, почему мы так поспешили с арестом Филиппяка. Думаю, что лучше вас, Бруннер, этого никто не сможет сделать…

В это время Филиппа уже доставили в камеру, бросили на жёсткий топчан.

«Что с Янеком? — подумал он, теряя сознание. — Откуда гестапо известен псевдоним Клоса?»

 

9

Ганс Клос два часа бродил по лесу, пока его не остановил повелительный окрик:

— Стой! Кто идёт?

Луч карманного фонарика осветил его лицо. Клос произнёс пароль, и остановивший его партизан сказал:

— Пойдёмте со мной.

Они шли приблизительно полчаса, потом из полумрака начали возникать контуры домиков.

В одном из них Флориан проводил совещание. Только что было получено сообщение: на железнодорожной станции Трокишки жандармы устроили облаву. Не связано ли это с предостережением о концентрации немецких войск? Наблюдательные посты необходимо выдвинуть ещё дальше на линию Трокишки — Домброва. Флориан приказал объявить во всех отделениях отряда состояние боевой готовности и предупредить людей о смене места стоянки.

— У меня двое раненых, — доложил Рудольф. — Это те, с узкоколейки, что с ними делать?

— Как стемнеет, отправь раненых в Рудки. Там их укроют наши люди. Не исключено, что отряду при отходе придётся форсировать Вислу. Поэтому необходимо подготовить все средства для переправы. Есть ещё вопросы? — спросил Флориан для порядка. Но вопросов не было, и командиры начали подниматься.

В избу вошёл старший дозора Куба. Он сопровождал незнакомого человека в полушубке. Это был Ганс Клос.

— Этого человека задержали в лесу, — начал докладывать партизан, — он назвал пароль и потребовал проводить его к командиру отряда. — Куба по-армейски вытянулся и прищёлкнул каблуками.

— Слушаю вас, — сказал Флориан. — Что вы хотели сообщить?

Клос показал взглядом на присутствовавших и, когда партизаны вышли, сел на табурет, пододвинутый Флорианом:

— Где Бартек? Я хочу говорить с ним.

— Я замещаю Бартека, можете говорить со мной.

— Я пришёл по поручению пана Козела.

— В порядке, — сказал Флориан. — Но тогда вам действительно лучше говорить с Бартеком, он скоро вернётся.

— Что значит «скоро»? — Клос посмотрел на часы. — Я должен увидеть его до полуночи.

— Понимаю. Но вам придётся подождать. Хотите есть? Могу предложить что-нибудь холодное, огня не разводим. А может, вы устали с дороги и хотите отдохнуть? — В дверях он заметил Анну: — Проводи нашего гостя наверх… Познакомьтесь — это наша Анка.

— Янек, — сказал Клос, пожимая руку девушке. — Если Бартек не придёт до половины двенадцатого, прошу разбудить меня несмотря ни на что.

Флориан остался один. Он очень хотел сейчас, чтобы Бартек побыстрее возвратился, потому что понимал: в случае облавы гитлеровцев придётся передислоцировать отряд.

«Уже половина десятого, — подумал Флориан. — Что же это за человек?.. Он назвал себя Янеком… Когда-то к нам приходила от Филиппа агентурная информация с такой подписью. Но это, возможно, совпадение. Имя Янек очень распространено в Польше. Необходимо, чтобы Анка сожгла все ненужные бумаги, в полночь наш отряд снимется с этого места».

В полуоткрытых дверях появился незнакомый тщедушный мужчина в гольфах.

— Что нужно? — спросил Флориан.

— Пан командир, позвольте мне отлучиться из отряда. Необходимо пополнить запасы продовольствия.

Перед отъездом Бартек запретил кому бы то ни было отлучаться из отряда, и потому Флориан возразил:

— Куда идти на ночь глядя? Разве комендантский час вас не касается? Пойдёте утром, если Бартек разрешит.

Говоря это, Флориан пытался вспомнить фамилию тщедушного снабженца.

— Я патриот, пан командир, каждый это подтвердит. Лесничий Рудзиньскии наговорил что-то на меня, поэтому и не отпускаете? Он мой тесть, зол на меня и всегда пытается подложить мне свинью. А с комендантским часом я как-нибудь справлюсь. Не могу больше ждать, мой товар, который я закупил в городе, испортится.

— Хватит, пан Заенц, — наконец вспомнил его фамилию Флориан. — Командир приказал никого из отряда не отпускать до его возвращения, и я обязан выполнить этот приказ.

Заенц вышел. Флориан решил немного вздремнуть, но тут вошли Анка и белобрысый мальчишка.

— Что случилось? — спросил сонным голосом Флориан. — Бартек возвратился?

— Этот парнишка хочет сообщить тебе что-то важное, — сказала Анка Флориану. — Поговори с ним.

— Ей богу, я не ошибаюсь! — с волнением воскликнул парнишка. — Поверьте мне, командир, вы же знаете, я никогда не обманывал.

— Никто и не думает, что ты обманываешь, — сказала Анка. — Но ты мог ошибиться.

— Ну перестаньте же! — с раздражением сказал Флориан. — О чём, собственно говоря, идёт речь? Выкладывай всё по порядку.

Паренёк, волнуясь, начал рассказывать о том, как два дня назад, на улице Глувной, полицейский преследовал торговку булками, на полном ходу грубо расталкивая прохожих. Он пнул даже хромого солдата, а потом в азарте преследования чуть не сбил с ног немецкого офицера, который остановил полицейского и строго его отчитал. Пригрозил даже пожаловаться на него начальнику полиции.

— Ну и что из этого? — не понял Флориан.

— Он утверждает, — сказала Анка, — что тот немецкий офицер и наш гость Янек, которого я только что уложила наверху спать, — один и тот же человек.

— Я присмотрелся к нему, когда он уже уснул, — добавил паренёк. — Тогда на улице, когда он отчитывал полицая, я стоял от него в пяти шагах.

«Этого ещё не хватало! — подумал Флориан. — И почему это Бартек так долго не возвращается?.. Значит, так. Янек хотел с ним встретиться, правильно назвал пароль. Это с одной стороны. Но с другой — провал Филиппа. Что теперь известно гестапо?! Неужели это новый удар?» — подумал Флориан и приказал позвать Франека и ещё двух парней, а потом привести и гостя.

— Что случилось? — спросил Клос, мгновенно проснувшись, когда девушка дотронулась до его плеча. — Вернулся Бартек? — И тут он заметил что-то тревожное в её взгляде и увидел партизан, которые держали оружие наготове.

— Нет, Бартек ещё не вернулся, — ответил Флориан. — Но мы хотели бы с вами поговорить.

— Это он, тот самый немец, я узнал его! — порывисто проговорил паренёк, стоявший рядом.

— Документы! — строго потребовал Флориан.

— Я жду Бартека, назвал пароль. Разве этого вам недостаточно?

— Возьмём сами, — сказал партизан с рябинками на лице.

Его рука молниеносно оказалась в кармане Клоса и наткнулась на пистолет. Партизан вынул его, бросил на стол. Паренёк подбежал к столу:

— Это для меня!

— Оставь, — сказал Флориан. — Предъявите ли вы документы добровольно?

— Я уже сказал, что ожидаю Бартека, — повторил Клос. — И вам также рекомендую подождать.

Клос оказался в довольно сложной ситуации. Он не мог сказать им всего, но и не должен был допустить, чтобы документ, который он взял с собой на всякий случай, если повстречаются немцы, попал в руки партизан.

Однако неожиданно его схватили стоявшие около него партизаны, а паренёк быстро ощупал карманы его куртки и вытащил офицерское удостоверение, блокнот и пропуск.

Флориан, приблизившись к карбидной лампе, прочитал:

— «Все немецкие гражданские, полицейские и военные власти обязаны оказывать обер-лейтенанту Гансу Клосу всяческую помощь, какую он потребует при выполнении специального задания. Полковник Роде». Ну и что ты теперь скажешь? — Флориан помимо воли перешёл на «ты».

— То, что уже сказал: я должен увидеться с Бартеком. Дело срочное.

— Что за специальное задание поручил тебе полковник Роде?

Клос молчал. Не скажешь, ведь, что он Янек, тот самый «J-23», который доставляет для их радиостанции наиболее ценную разведывательную информацию! Этот небольшой партизанский отряд имел задание осуществлять его радиосвязь с Центром.

Об этом Клос не мог сказать им даже в обычной обстановке, а тем более сейчас, когда ему известно, что в отряде находится предатель, агент гестапо.

«Раз агент существуют, — подумал Клос, — то он будет стараться помочь мне. Вряд ли он допустит, чтобы партизаны расстреляли немецкого офицера на его глазах. Он знает, что Гейбель не простит ему этого».

А если в отряде нет агента, если в опасной для отряда ситуации партизаны решатся на ликвидацию задержанного офицера? Но Клос надеялся, что они всё-таки дождутся Бартека. А если Бартек не вернётся до утра? Если потребуется срочно передислоцировать отряд? Не будут же они таскать его с собой?!

— Дело ясное! — сказал партизан с рябинками на лице. — Чего с ним возиться? В расход его!

— Отведи задержанного в подвал, — распорядился Флориан. — Да хорошенько охраняй! И без приказа — не трогать…

— Дело твоё, — заметил партизан, — но я на твоём месте… — Пистолетом он подтолкнул Клоса к двери.

— Ты прав, — сказала Анка, когда они с Флорианом остались одни, — мы должны подождать Бартека.

— Что-то здесь не так, — проговорил Флориан. — Ведь там, в абвере, не дураки сидят. Если бы они засылали агента в партизанский отряд, то обеспечили бы его такими документами, которые не вызывали бы у нас сомнений.

— Он хотел увидеться с Бартеком до полуночи! — вдруг как бы вспомнив о чём-то, воскликнула девушка. — Не он ли…

Флориан сразу её понял, но покачал головой:

— Да, но мы не нашли при нём никакой информации.

Лесник Рудзинский вошёл в избу без стука, молчаливый и, как всегда, чем-то недовольный. Он поставил перед Флорианом и Анкой кувшин с парным молоком.

— Пейте, пока тёплое, — сказал он. А через минуту добавил: — Пан комендант Бартек будет недоволен тем, что вы отпустили из лагеря…

— Кого? — спросил Флориан. Он сразу подумал о Гансе Клосе, офицерское удостоверение которого держал в руках.

— Да того проходимца, моего зятя, значит, Заенца…

— Снабженца? Я запретил ему отлучаться из лагеря.

— Однако в лагере его нет, — ответил Рудзинский. — Как только схватили того шваба, парни, наблюдавшие за Заенцом, поднялись наверх, чтобы послушать, как вы с ним будите разговаривать, а он, видимо, в это время и удрал… Но товар свой оставил.

— Что это за товар? Проверьте.

— Обыкновенная свинина, — флегматично ответил Рудзинский. — Но покажите мне другого такого торговца, который оставляет свой товар и убегает…

— Он ваш зять?

— То-то и оно, — ответил лесник, — не я его выбирал. По правде говоря, не зять это, а просто дрянь. Перед войной водился с полицаями, люди болтали разное, но народ просто так болтать, не будет…

Флориан оттолкнул Рудзинского и выбежал из избы.

— Сейчас же, немедленно организуйте розыск этого торговца! — крикнул он подбежавшим партизанам. — Усильте дозоры на подходах к шоссе, он наверняка убежал в ту сторону. А о его побеге я с вами поговорю!.. А ты куда? — крикнул он Анке. — Возвращайся сейчас же на своё место! Подготовь радиостанцию к передаче, через полчаса — твоё время. Сообщи, что новостей пока нет. Переходим на другую программу. Ясно?

 

10

Подпольщики подождали, пока из дома Ирмины Кобас вышли последние, изрядно выпившие немецкие офицеры. Через минуту неповоротливая служанка поднялась этажом выше, где, как было установлено раньше, она имела комнатку. И только после этого они поднялись по лестнице и позвонили.

Кобас открыла дверь. Она была уже в халате, на лице ещё оставалась не смытая косметика. Заметив в руках неизвестных оружие, Кобас попыталась захлопнуть дверь, но один из пришедших молодых мужчин, тот, что повыше, успел вставить ногу в образовавшую щель. Поражённая Кобас от страха даже не крикнула.

Они вошли в квартиру.

— Я… Я… — начала бормотать женщина. — У меня нет никаких денег…

— Дома одна?

— Да… Но я действительно…

— Нам не нужны ваши деньги, — сказал один из молодых мужчин, заметив удивление на её лице, которому расплывшиеся остатки косметики придали комический вид.

— Значит, вы хотите, — проговорила она шёпотом, — нет… Я ничего плохого не сделала, только занимаюсь торговлей… Я помогаю людям… Вы не имеете права… Не можете…

— Можем, — сказал высокий мужчина. — Можем, но не будем, по крайней мере, в этот раз. Мы хотим поговорить с вами, пани Кобас, исключительно в интересах помощи людям. Может быть, вы пригласите нас в комнату?

— Да-да, конечно, панове, пожалуйста, — заискивающе проговорила Кобас, с трудом приходя в себя от страха. Она поняла наконец, что эти парни пришли не грабить и не убивать её. — Извините за беспорядок в квартире.

И действительно, её небольшой салон, где она принимала немецких офицеров, выглядел так, как будто здесь недавно пронёсся ураган.

— Сами, панове, видите, они ведут себя как свиньи, — сказала Кобас и начала плакать. Слёзы потекли по её щекам, ещё больше размазывая остатки косметики.

Небольшого роста мужчина подошёл к буфету, взял недопитую бутылку коньяка, поискал взглядом рюмки. Не нашёл чистых и поднёс бутылку ко рту, отпил немного и передал её высокому напарнику.

— Кто вы, панове? — спросила сквозь слёзы Кобас.

— Видите наши визитные карточки? — показал высокий пистолеты. — Большего сказать не можем, вам достаточно и этого. Мы, пани Кобас, хотели бы помочь вам сделать небольшой бизнес. Надеемся, вы не будете возражать…

— Каким образом? — осторожно спросила Кобас.

— Наш приятель, Ян Борецкий, пошёл как-то на приём к дантисту. И случилось так, что врача арестовали. Вместе с ним были взяты и его пациенты, в том числе и наш приятель. Его нужно освободить.

— Понимаю, — сказала пани Кобас. — Но не знаю, смогу ли помочь вам в этом. Спрячьте оружие, я боюсь его, — уже спокойнее попросила она.

— А вы, пани Кобас, подумайте, мы за ценой не постоим.

— Вижу, вы парни деловые. Только зачем нагнали столько страху? — проговорила Кобас. — За услуги они берут большие деньги. В вашем случае — от пятидесяти до ста тысяч. Часть в злотых, а остальные в долларах или фунтах. Иначе не будут и разговаривать. Вместо денег может быть золото, например старинные ювелирные изделия, а в некоторых делах и это не помогает.

— Ну что же, мы согласны, — ответил тот, который был поменьше ростом. — Вот вы, пани Кобас, и заплатите столько, сколько они потребуют. Для вашего спокойствия могу добавить, что наш приятель не имеет ничего общего с тем дантистом. На этом листочке — все его данные: фамилия, имя, место рождения, место работы…

— У вас с собой эти деньги или драгоценности? — Ирмина Кобас приняла предложенную ей сигарету, прикурила, затянулась ароматным дымом.

— Всё это имеется у вас, пани Кобас, — ответил тот же мужчина. — Заплатите им из своих запасов.

— Вы хотите, чтобы я лишилась всех сбережений? — громко рассмеялась она. — Я не так глупа, как вы думаете, панове. Вы забываете, какое сейчас время. А потом ищи ветра в поле.

— Вы, пани Кобас, не совсем нас поняли, — вежливо сказал высокий мужчина. — Вы заплатите свои деньги, и никто вам их не возвратит.

— Хотите разорить меня, бедную одинокую женщину? Вы что, давали мне эти деньги? Я честным трудом всё это нажила! — она сделала широкий взмах рукой, указывая на мебель и картины.

— Не преувеличивайте, пани Кобас, — снова сказал мужчина пониже ростом. — Не только трудом… Состояние ваше нажито способами, недостойными честной польки…

— Чего вы хотите от меня? — прервала его Кобас.

— Заплатите подоходный налог, пани Кобас, — докончил он. — Выдадим вам на это квитанцию, пригодится после войны.

— Я постараюсь, но не знаю, смогу ли найти такую сумму.

— Такие деловые разговоры, как сегодня, — усмехнулся мужчина пониже ростом, — мы начинаем всегда с бритья головы виновницы. Но, учитывая, что вы, пани Кобас, приняли условия и готовы помочь в освобождении нашего приятеля, мы отступаем от этого обычая. Я уже не говорю о других мелочах, например о том, что в случае необходимости мы сожжём не только эту уютную квартирку, но и ваш магазинчик. Уверен, вам не хотелось бы этого. Думаю, что вы всё поняли и не будете вынуждать нас идти на крайность. — Мужчина вынул из кармана пистолет, подбросил его и поймал на лету.

— Постараюсь сделать всё, что в моих силах, — ответила Кобас.

— Я был уверен, что мы поймём друг друга и придём к соглашению. Вы, пани Кобас, весьма рассудительная женщина. Видимо, мы не должны напоминать вам, что наше задание срочное. — Незнакомец направился к дверям. — Да, вот ещё что. — Он повернулся и пристально посмотрел в лицо Кобас — Если вы надумаете сообщить о нашем сегодняшнем разговоре оберштурмбанфюреру Гейбелю или кому-то другому из своих немецких приятелей, то советую сразу же выбросить эту мысль. Жаль будет, если пани Кобас не доживёт до конца войны, правда?

— За кого вы меня принимаете? — воскликнула Кобас с возмущением. — Ведь я полька! Каким образом я должна сообщить вам о выполнении задания?

— Мы сами обратимся к вам, — учтиво поклонился ей мужчина уже у двери. — Прошу нас не провожать, дорогу мы знаем…

Ирмина Кобас осталась в прихожей одна. Она дотронулась ладонью до лица, поплотнее закуталась в халат. От волнения и усталости она всё ещё дрожала. Закрыла дверь на все три замка и массивную цепочку.

 

11

Клос сидел в углу полутёмного подвала на каком-то ящике, который партизан с рябинками на лице подсунул ему ударом ноги.

В подвале хранился картофель, огороженный досками. Клос машинально взял одну из картофелин. Он делал вид, что слушает партизана, который уже в течение часа не замолкал ни на минуту. Украдкой разведчик посмотрел на часы. До полуночи оставалось четверть часа.

— Думаешь, шваб, тебе удастся спастись? — спросил партизан. — Не рассчитывай на это. Отправишься на тот свет ещё сегодня. Я тебя вот из этого немецкого автомата и прикончу. А ты знаешь, откуда у меня этот автомат? Одна такая же дрянь, как и ты, по пьянке стреляла из него по детям, как по воробьям… Теперь этот жандарм из Гутиска давно уже в аду вместе с чертями. Я помог ему отправиться в пекло, а автомат взял, чтобы добивать всякую фашистскую нечисть.

Клос решительно встал. Партизан умолк, выпрямился, внимательно следя за движениями Клоса и направив на него автомат.

— Позови командира! — потребовал Клос. — Хочу ему кое-что сказать.

— Мог с ним поговорить и тогда, когда он хотел этого, а сейчас сиди и молчи. Командир занят, у него дела поважнее, чем заниматься с каким-то недобитым фрицем!

«Да, ситуация! — подумал Клос. — Если командир действительно куда-то ушёл, то мне некому сказать, что я „J-23“. А Бартек, видимо, ещё не вернулся. Иначе я не сидел бы здесь в подвале, под охраной этого разговорчивого парня, который держит меня под прицелом автомата».

Клос, расстроенный, снова сел на ящик, сунул руку в карман, вынул сигареты и спички, закурил. Партизан с завистью втянул в себя дым табака.

— Кури, кури, — пробурчал он, — это твоё последнее удовольствие. Я должен был отобрать у тебя и сигареты. А вот если бы я был на твоём месте, а ты на моём, то ты, дрянь…

Клос снова сунул руку в карман, вынул пачку сигарет и бросил партизану. Парень схватил её на лету. Он взял в рот сигарету, начал похлопывать руками по своим карманам в поисках спичек, а автомат зажал между коленями.

Клос снова полез в карман, достал спички и сорвался с места. Партизан не успел даже сообразить, что произошло, как почувствовал, что прижат к полу.

Одного удара Клосу было достаточно, чтобы выбить оружие у парня и сдавить ему горло. Партизан захрипел и потерял сознание. Клос своим шарфом связал ему руки и осмотрелся, стараясь найти что-нибудь такое, чем можно было бы связать и ноги.

Нашёл какую-то верёвку, прочно связал своего пленника, поднял его автомат, отряхнулся. После борьбы с парнем сил у Клоса не убавилось, хотя партизан был физически крепким. Вот когда пригодилось Клосу умение пользоваться приёмами дзюдо, которым научил его во время шестимесячной подготовки инструктор!

Клос решил пробраться к радиостанции. Когда он первый раз разговаривал с Флорианом, то заметил тянувшиеся от шкафа провода антенны.

Выйдя из подвала, Клос поднялся наверх. Его беспокоила тишина в коридоре. Он слегка приоткрыл дверь комнаты, в которой должна была находиться радиостанция. Через полуоткрытую дверь заметил девушку, с задумчивым видом сидевшую на кровати. Неподалёку от двери стоял стол, на котором лежали его документы и пистолет.

Клос толкнул дверь и направил дуло автомата в сторону радистки. Девушка вскочила и потянулась к столу. Но Клос оказался проворнее. Он схватил пистолет и документы, спрятал их в карман, а дулом автомата указал девушке, чтобы она подошла к шкафу.

— Стреляй! — крикнула Анка. — Почему не стреляешь, ты… — Девушка запнулась, как бы подыскивая более подходящее слово для этого ненавистного ей немца.

— Жаль время, — спокойно сказал по-польски Клос. — Через три минуты, пани Анка, ваше время передачи. Прошу взять карандаш, записать всё, что я скажу, и зашифровать. И не медлите! Начинаю: «От „J-23“…»

— От «J-23»… — повторила девушка и радостно рассмеялась: — А мы-то думали…

— Торопитесь! Прошу записывать: «Объект, упомянутый в предыдущей информации, должен быть подвергнут массированной бомбардировке не позднее ночи со среды на четверг. Обязательно и непременно в это время. Фотокомплект, касающийся дела „М“, в пути».

«Мне ничего не оставалось, как довериться этой девушке, — подумал Клос, когда Анка шифровала донесение. — Просто не было иного выхода».

— Закончили, пани Анка? — спросил он громко.

Девушка кивнула. Она подошла к шкафу, где размещалась радиостанция, открыла дверь, надела наушники. Ключ радиопередатчика ритмично застучал.

— Всё в порядке, — с облегчением сказала она через несколько минут. — «Тётя Сюзанна» подтвердила приём.

— Доложите Бартеку, что завтра я буду ждать его в пункте три. Он знает, где это. — Клос повернулся к двери, за которой послышался какой-то шум, приподнял автомат. В дверях появился Бартек.

— Я так и думал, что ты приедешь, — сказал он, поздоровавшись с Клосом. — Тревожился за тебя. Боялся, что Филипп…

— У Филиппа провал, он арестован гестапо. — Клос присел на кровать и закурил сигарету.

— Филипп арестован? — удивился Бартек. — Я и не знал… Его нужно срочно спасать!

Клос забыл обо всём, что с ним произошло здесь до прихода Бартека. Всё необходимое передано в Центр. Он был убеждён, что бомбардировка военного завода, где испытывается новый танк инженера Мейера, будет осуществлена вовремя.

Теперь предстояло решить не менее сложную задачу — освободить Филиппа. Но как?

Бартек с минуту тихо разговаривал с Анкой, потом присел возле Клоса.

— Мы уходим отсюда в полночь, — сказал он. — людей, которые видели тебя, Ганс, я на всякий случай откомандирую в другой отряд. Постарайся что-нибудь узнать о Филиппе. Штаб решил, что если представится возможность, то мы должны пойти на риск, чтобы освободить его.

Бартек проводил Клоса до шоссе.

— Пока не знаю, смогу ли я сделать что-нибудь для Филиппа, — сказал, прощаясь, Клос, — но на всякий случай мне необходимо иметь под рукой в городе четырех отчаянных парней. Желательно, чтобы они говорить умели по-немецки. Если Филиппа будут перевозить куда-нибудь в другое место, что вполне вероятно, я дам тебе знать. И помни о связи со мной. Мне больше не хотелось бы искать тебя так долго в лесу. Не забывай, что офицеру абвера не всегда можно отлучиться на такое длительное время.

Расстались они у шоссе, договорившись о следующей встрече.

Когда Клос дошёл до железнодорожной станции Трокишки, уже начало светать. Подходил первый поезд.

Он благополучно добрался домой. Не стал будить Курта, который спал на кухне. Даже через закрытые двери было слышно, как ординарец похрапывает. На столике около кровати стоял приготовленный и давно остывший ужин и лежала записка, что звонил оберштурмфюрер Бруннер, который просил господина обер-лейтенанта связаться с ним.

Но только вечером Клос выбрал время, чтобы позвонить в гестапо.

Перед этим он должен был представить подробный рапорт своему шефу Роде о неудавшейся экспедиции, как он выразился, в лес. В результате практического обследования на месте он установил, что в этом лесном массиве значительной группировки партизан не должно быть. Не обнаружил он также и следа какой-либо радиостанции.

Роде, видя, что Клос от усталости еле держится на ногах, отослал его отдыхать.

— Когда вы, господин обер-лейтенант, отдохнёте, позвоните оберштурмбанфюреру Гейбелю, — сказал полковник. — У него к вам какое-то дело, но сначала отоспитесь. Пусть в гестапо не надеются, что офицер абвера по их первому зову прибежит к ним. О беседе с Гейбелем потом доложите мне.

Итак, последовав совету полковника Роде, Клос сначала как следует выспался, потом не спеша принял ванну и пообедал. И только после этого позвонил Гейбелю.

Оберштурмбанфюрер пригласил Клоса к себе в гестапо. Он был настроен воинственно.

— Я хотел бы сообщить вам Клос, что агенты Советов чёрт знает сколько времени работают под самым носом у абвера!

— А также и под носом у гестапо, — парировал Клос. — Вы, господин оберштурмбанфюрер, раздобыли что-нибудь интересное?

— Сейчас сами оцените. Мы схватили старого коммунистического деятеля, который, видимо, каким-то образом связан с этой бандитской радиостанцией.

— Он признался в чём-нибудь?

— Вы что, не знаете коммунистов? Они просто фанатики, всё отрицают, даже факты!

— Я думал, — сказал Клос, — что вам, господин оберштурмбанфюрер, удалось уже раскрыть всю их подпольную сеть, а не только одного агента…

— К сожалению, в наши руки, кроме этого дантиста, никто пока не попал. Их система предупреждения работает весьма оперативно.

— Может быть, вы поторопились с арестом этого дантиста?

— А вы считаете, что я должен был ждать, пока он скроется? Нет, мы выбьем из него всё, что нам нужно! А если нам это не удастся, то из него вытянут всё в Варшаве. Вскоре отправим его по требованию группенфюрера. Правда, я подумал, не стоит ли вам, господин Клос, перед отправкой дантиста в Варшаву побеседовать с ним? Может, вам удастся что-нибудь узнать?

— Как вы напали на его след? — спросил Клос. — Случайно?

— В гестапо не бывает случайностей. У меня более способная агентура, чем в абвере. Мой опытный агент Вольф в течении двух месяцев, как гончая собака, вынюхивал его след. Этот дантист, конечно, скрывался под вымышленной фамилией. К нему приходили лечить зубы также и немецкие офицеры… Мы с Бруннером убеждены, что из него можно выколотить весьма интересные сведения.

— А этот ваш агент… Вольф, или как там его настоящее имя… знает только о дантисте или и о тех немецких офицерах?

— Кое-что знает, — процедил сквозь зубы Гейбель. — Но абвер, а тем более вы, Клос, должны бы поинтересоваться этими офицерами вермахта.

Бруннер вошёл без стука, подталкивая кого-то в дверь. И только по светлому пиджаку, покрытому рыжеватыми пятнами крови, Клос понял, что это — Филипп.

— Где ты пропадал, Ганс? — весело спросил Бруннер.

— Обследовал окрестности, — спокойно ответил Клос. Он заметил во взгляде Филиппа странный блеск — Сказал этот бандит что-нибудь? — спросил Клос, указывая на дантиста.

— Это фанатик, — ответил Гейбель. — Бесполезно упираться, пан Филиппяк, — обратился он к дантисту. — Нам и так всё известно. Янек, о котором вы так упорно не хотите говорить, уже в наших руках. Не верите? Может быть, показать вам этого Янека? Но тогда у вас не останется шанса выжить. Ну так как, хотите, чтобы сюда привели вашего сообщника?

Жестоко истерзанный гестаповцами человек вдруг начал как-то необычно дрожать и шевелить распухшими губами. И только через минуту Клос понял, что Филипп смеётся.

— Приведите Янека, приведите, — смеясь, прошепелявил он (гестаповцы выбили у него передние зубы).

Этот неожиданный смех арестованного вызвал раздражение и замешательство у Гейбеля. Оберштурмбанфюрер рванулся с места, остановился посредине кабинета, не зная, что делать дальше. Выручил его Бруннер. Он широко открыл двери, вытолкнул Филиппа и крикнул конвоирам:

— Отвести в камеру!

 

12

Всё случилось так неожиданно, что Клос забеспокоился, успеет ли он на встречу, которую назначил ему Бруннер у Ирмины Кобас.

В этот раз на выпивке в домашней обстановке должны быть только они двое и хозяйка. Бруннер намеревался пить эту ночь до пяти утра, пока не начнёт светать, а потом ему предстояло отправиться в Варшаву для сопровождения опасного преступника.

Этим «преступником» был Филипп, и, таким образом, оставалась единственная возможность спасти его, когда его повезут в Варшаву.

Быстро выйдя из гестапо, Клос сел в коляску подвернувшегося велорикши и велел везти его к дому Ирмины Кобас. Подождав, пока парень отъедет, разведчик миновал дом, в котором проживала Кобас, и вошёл в магазин с вывеской «Галантерея». К счастью, Бартек был уже здесь. С ним пришли и те четыре парня, о которых просил его Клос.

План, придуманный Клосом, был простой, но рискованный. Он постарается напоить Бруннера, потом отправит его домой, а там его будут ждать переодетые в немецкие мундиры парни Бартека. Они отберут у Бруннера планшет с золотой монограммой, в котором находятся все документы, в том числе командировочное предписание о выезде в Варшаву и распоряжение начальнику тюрьмы, где содержится Филипп, о выдаче его Бруннеру.

Парни Бартека должны обезвредить Бруннера и ждать его водителя, который обычно заезжал за офицером домой. Водителя также следовало связать, а затем воспользоваться его машиной.

План действительно казался простым, но только на первый взгляд. Любая непредвиденная случайность могла помешать его выполнению. Например, в проходной тюрьмы мог в это время дежурить охранник, который лично знал Бруннера.

Арестованных обычно возят в легковой машине на заднем сиденье между двумя гестаповцами, а за легковой машиной следует полугрузовой «опель» с эсэсовцами. Поэтому было необходимо кроме группы, выделенной для похищения Филиппа, иметь ещё и отряд, который атаковал бы конвой и позволил легковой машине беспрепятственно скрыться.

Бартек в подобных операциях не был новичком. Он знал, как поступать в таких случаях. Клос и Бартек прекрасно понимали, что другой возможности спасти Филиппа не представится, поэтому необходимо было рисковать, но рисковать разумно.

Договорились, что группа Бартека будет ждать в магазине, который находится на полпути от дома Кобас до квартиры Бруннера. В случае каких-либо непредвиденных обстоятельств Клос успеет их предупредить.

Оставив Бартека, который должен был теперь в течение нескольких часов организовать две независимые друг от друга операции, Клос чёрным ходом вышел из магазина. Он был уверен, что Бруннер уже находится у Ирмины Кобас, но оказалось, что он пришёл первым.

Кобас обрадовалась приходу Клоса. Усадила его в самое удобное из своих кресел, подала кофе и коньяк. В течение пятнадцати минут она неустанно щебетала, кокетничая с обер-лейтенантом.

— Хорошо, что вы, господин обер-лейтенант, пришли раньше Бруннера, — услышал он новые нотки в её голосе. — Я хотела обратиться к вам с небольшой, но важной для меня личной просьбой.

— Если смогу, то пожалуйста.

— Я знала, что господин обер-лейтенант не откажет мне… Я хотела бы попросить о некоторой помощи. Вопрос, конечно, весьма деликатный, но могу заверить вас, что всё останется между нами. Видимо, вы слышали, — приблизила она своё лицо к Клосу, — об аресте дантиста Сокольницкого?

«Провокация? — мелькнула мгновенная мысль у Клоса. — Какая грубая работа! Зачем именно мне, офицеру абвера, она задаёт этот вопрос? Может быть, она агент Гейбеля? Пожалуй, нет! Она слишком болтлива и недостаточно умна для такой роли. Он просто поддерживает с ней дружеские связи на почве личных спекулятивных отношений. Но тогда что хочет Кобас от меня, почему её просьба связана с арестом Филиппа?»

— Слышал, — ответил он. — Ну и что из этого?

— В приёмной дантиста арестовали моего родственника, мужа моей кузины. Его имя Ян Борецкий. Это скромный, ни в чём не повинный человек, он никогда не вмешивается в политику. Работает служащим, у него трое детей… У него нет ничего общего с этим дантистом, просто разболелись зубы, вот он и пошёл тогда к этому врачу…

— Вы обратились не по адресу, пани Ирмина, — усмехнулся Клос. — Вы же прекрасно знаете, что такими делами занимается гестапо. Вам следует попросить Гейбеля или Бруннера.

«Неужели она принимает меня за идиота? — подумал Клос. — Хитрит пани Кобас. Делает вид, что дантист Сокольницкий её не интересует, а речь идёт якобы только о каком-то Яне Борецком. К этой дамочке следует в будущем хорошенько присмотреться».

— Гейбель и Бруннер — ведь это ваши друзья. Они лучше поймут вас. Если бы вы, дорогой обер-лейтенант, только замолвили словечко…

— Да, но вы, пани Ирмина, знаете их лучше, чем я!

— Моя кузина для спасения своего мужа ничего не пожалела бы… Отдала бы целое состояние.

— Понимаю, — строго ответил Клос, — вы хотите меня подкупить… Не ожидал я этого от вас, пани Ирмина. Мне ничего не остаётся, как уйти и сообщить об этом Гейбелю. — Клос встал, как будто бы действительно намеревался уйти.

— Господин обер-лейтенант, — Кобас была искренне поражена, — кто же здесь говорит о подкупе? Поверьте, я совсем не имела в виду вас, но те, из гестапо…

— О чём вы, пани Ирмина? — холодно проговорил Клос. — Вы хотите сказать, что немецкий полицейский аппарат — продажный? — Его всё больше забавлял этот разговор.

— Что вы, боже сохрани, господин обер-лейтенант, я не то хотела сказать! Я немного нервничаю, сама не знаю, что говорю. Хотела бы только помочь своей кузине, но не знаю, как это сделать. Прошу вас, не уходите, ведь вы договорились с Бруннером провести сегодняшний вечер у меня. — Звонок в дверь она восприняла как спасение. — Это Бруннер! Наконец-то! — радостно воскликнула она и умоляющим жестом приложила палец к губам.

Однако это был не Бруннер. Человека, которого Кобас проводила в комнату, Клос где-то видел, но только он никак не мог вспомнить где.

Кобас представила их друг другу:

— Вы не знакомы, панове? Это мой приятель, пан Заенц, тоже промышляет торговлей… А это обер-лейтенант Клос. Видимо, у пана Заенца срочное дело к оберштурмфюреру Бруннеру… Прошу вас подождать, он вскоре будет здесь.

— Рад познакомиться, — сказал Клос, — с благоразумным поляком. — Он лихорадочно пытался вспомнить, откуда знает фамилию этого человека и где встречал его.

— Очень мило, что господин обер-лейтенант считает меня благоразумным человеком, — спокойно ответил Заенц.

— Человек, который имеет дело с Бруннером, не может быть иным. Мне кажется, что я где-то уже…

— Да, это очень забавно, — ответил Заенц. — Мне ваше лицо, господин обер-лейтенант, тоже откуда-то знакомо. Да и чего удивительного, ведь наш городок небольшой, могли где-то и повстречаться.

Заенц потихоньку потягивал коньяк. Кобас вышла на кухню, чтобы приготовить кофе. У её прислуги был свободный день.

— Кажется, вспомнил! Мы с господином обер-лейтенантом имеем общих знакомых, — наигранно весело сказал Заенц. — Представьте себе, — продолжал он непринуждённым тоном, — мы лечим зубы у одного и того же дантиста!

— Что вы говорите? Это просто удивительно! — Рука Клоса не дрогнула. Он поднял рюмку коньяка и в этот момент вспомнил: это же снабженец, которого он видел в лесу, в партизанском отряде Бартека. Значит, это он… — Нет, пожалуй, я всё-таки вас не припоминаю, — ответил Клос.

— Господин обер-лейтенант, когда вы приходили к дантисту, то не обращали внимания на сидевших в приёмной пациентов. Или, может… я ошибаюсь? — Заенц как будто бы пожалел о сказанном. — Прошу прощения, господин обер-лейтенант, я вынужден покинуть вас. Необходимо ещё завершить кое-какие торговые дела.

— Но ведь вы хотели дождаться Бруннера, — вмешалась Ирмина Кобас. — А господин обер-лейтенант такой милый человек, и заверяю вас, пан Заенц, что он лично ничего не имеет против поляков.

— Да, догадываюсь, — неопределённо ответил Заенц, и эти слова прозвучали для Клоса как угроза. — И всё-таки я должен уйти, — закончил он.

К счастью, в дверь позвонил Бруннер. Клос пододвинул кобуру с пистолетом под руку, чтобы в случае необходимости можно было быстро выхватить его.

— Я должен с вами срочно поговорить, — сказал Заенц, едва Бруннер вошёл в комнату.

Но оберштурмфюрер отмахнулся от него. Он был слегка пьян, видимо, где-то уже выпил.

— Оставь меня в покое, Вольф, нашёл время для разговоров! Твоя сенсация может подождать и до завтра.

— Очень прошу вас, оберштурмфюрер, дело безотлагательное!

— Сначала выпей с нами. Ты, Вольф, заслужил это. Как ты думаешь, Ганс?

— Конечно, пан Заенц всегда успеет доложить тебе, Отто, — ответил Клос и усадил Вольфа в кресло.

— Друзья мои, мы должны сегодня напиться как следует. Завтра я уезжаю в Варшаву. Предстоит тяжёлый разговор с группенфюрером, такой, что врагу бы не пожелал… — Бруннер пододвинул к себе бутылку коньяка…

Пили молча. Бруннер что-то бормотал себе под нос. Заенц сидел насторожённый, напряжённый, сосредоточенный. Несколько раз он напоминал Бруннеру, что хочет о чём-то доложить ему.

— Пан Заенц! — произнёс громко Клос. — Вы пренебрегаете нами, не хотите выпить вместе с немецкими офицерами?

— Ты прав, Ганс, — поддержал его Бруннер. — Пей, Заенц, пей, Вольф, за наше здоровье! За свою сенсацию! Ирмина, музыку! Клос, дружище, прошу тебя, позвони моему шофёру, чтобы он подъехал за мной не к дому, а сюда. Однако подожди, я сам, пожалуй, позвоню. — Еле держась на ногах, он подошёл к телефону. — Ругге! Ты болван, Ругге! — крикнул он в телефонную трубку. — Подъезжай сюда, я тебе говорю, сукин сын, подъезжай сюда, я здесь, у Ирмины Кобас, знаешь, где она живёт? Как только приедешь, поднимайся наверх, получишь шнапсу.

— Я должен уйти! — вскочил Заенц.

— Никуда ты не пойдёшь, — с угрозой сказал Клос. — Пей!

И когда тот, отказываясь, затряс головой, Клос снова силой усадил его в кресло и заставил выпить водки. Потом он снова и снова наливал рюмки и заставлял Заенца пить, следя, чтобы тот пил до конца, и не давая ему закусывать.

— Господин Бруннер! — воскликнул Заенц. — Я не могу больше пить!

— Пей! — крикнул Клос, пододвигая ему стакан с водкой.

— Пей! — захохотал Бруннер.

Клос наклонился и рывком выдернул телефонный провод из розетки. Заенц, шатаясь, приблизился к Бруннеру:

— Я должен пойти к Гейбелю, прошу вас, господин оберштурмфюрер, отпустите меня. Этот Клос… — Внезапно он замолчал: Клос стоял напротив него с бутылкой водки.

— Что этот Клос? — спросил он с угрозой и прижал горлышко бутылки к губам Заенца. Заенц закашлялся и оттолкнул бутылку резким движением руки.

— Он… — начал Заенц, но не успел закончить: Клос ударил его в подбородок. Ещё два удара, и Заенц свалился на пол.

— Эта свинья, — сказал Клос недовольным тоном, — облила мне мундир! Не уважает немецких офицеров.

Но Бруннер не слушал его. Шатаясь, он направился в ванную.

— Что вы с ним сделали? — спросила Кобас. — Господин обер-лейтенант, что произошло? Вы всегда были таким спокойным!

«Снова риск, и риск безрассудный!» — с отчаянием подумал Клос и ответил по-польски:

— Через три дома отсюда находится галантерейный магазин. Прошу вас, пани Ирмина, немедленно пойдите туда, трижды стукните в окно и передайте записку.

Ирмина Кобас от удивления широко раскрыла глаза. Она была поражена, услышав польскую речь и необычную просьбу немецкого офицера.

Клос вырвал из блокнота листок и написал: «Всё перенести в квартиру пани Кобас, которая передаст вам эту записку. Она проводит вас к себе. Необходимо обезвредить обоих немецких офицеров и дождаться шофёра Бруннера. Мужчину в штатском — ликвидировать, это агент гестапо Вольф.» Поставил подпись — «J-23» и вручил записку Ирмине Кобас.

— Если вы кому-нибудь проболтаетесь… — начал он и замолчал, заметив, что Ирмина Кобас всё поняла и готова выполнить его поручение.

Выпроводив её, он налил рюмку коньяка и выпил.

Бруннер в это время находился в ванной, подставив голову под струю холодной воды.

Заенц лежал на полу без сознания.

Клос напряжённо ждал Бартека с его людьми. Ждать, к счастью, пришлось недолго. Бартек, как всегда, был аккуратен.

 

13

Через два месяца Клос должен был встретиться с человеком по фамилии Стефаньский.

Когда разведчик прибыл по сообщённому ему адресу, он увидел Филиппа.

Они долго молча пожимали друг другу руки. Клос рассказал Филиппу о событиях того вечера, от которого зависела их судьба.

После успешной операции партизан по освобождению Филиппа Бруннер получил от своего шефа Гейбеля солидную взбучку. Оберштурмбанфюрер обвинял Бруннера чуть ли не в предательстве. Но, спасая свою шкуру, оберштурмбанфюрер доложил группенфюреру в Варшаве, что дантист Филипп убит при попытке к бегству.

Все ценные картины и антикварные вещи из квартиры Ирмины Кобас, которую объявили соучастницей бандитов, сначала были переданы в распоряжение гестапо, а потом вывезены в Магдебург, к жене Гейбеля.

Агент Гейбеля предатель Вольф был убит на месте.

— К сожалению, — закончил свой рассказ Клос, — не знаю, что стало с Ирминой Кобас. Мы очень благодарны ей за оказанную помощь. Если бы Кобас не отнесла той записки Бартеку, то… лучше и не говорить о том, что могло бы случиться.

— Бартек тогда забрал Ирмину с собой в лес, — ответил Филипп. — Но она пробыла в партизанском отряде недолго. Мы достали ей новые документы и перебросили в Варшаву. При нашей помощи она открыла лавку на Керцеляке. Торгует поношенной одеждой и разными мелочами, а потихоньку скупает для нас у итальянцев и немцев оружие и собирает необходимую информацию. Она снова сколачивает состояние. Эта женщина не пропадёт.

Клос улыбнулся и на прощание крепко пожал руку Филиппу.

 

VI. Предпоследний сеанс

 

1

Ингрид приподняла бокал и с улыбкой посмотрела на Ганса Клоса. Это была улыбка избалованной женщины, убежденной, что, заигрывая с партнером, она ничем не рискует, и уверенной, что он не уйдет от нее.

— Ты сердишься, Ганс? — спросила она.

Клос подумал о том, что Ингрид чертовски хороша и обаятельна и это мешает ему. Если бы у нее не было таких больших голубых глаз!..

— На тебя невозможно сердиться, — ответил Клос. — Потанцуем?

— Нет. Кажется, ты хотел побыть со мной наедине.

Действительно, он этого хотел, и она обещала провести этот вечер с ним, но почему-то пригласила в «Золотой дракон» Шульца и Берту, неустанно щебетавшую и ревновавшую его к Ингрид. Когда Берта и Шульц танцевали, Ингрид не сводила с них глаз.

Клос же чувствовал на себе пристальный взгляд Берты, может быть, она тоже, как и Ингрид?.. Необходимо иметь в виду и такой вариант.

Уже вчера, получив наиболее трудное за последнее время и, может быть, даже самое неприятное задание Центра, обер-лейтенант Клос почувствовал, что снова начал очень опасную игру.

— О чем ты думаешь, Ганс? — спросила Ингрид. — Почему молчишь?

— Мечтаю о тебе, — ответил он с улыбкой.

Девушка в глубоко декольтированном платье пела на эстраде под музыку сентиментального танго. Свет был притушен. В полумраке танцующие пары на миг застывали на месте, а потом начинали плавно раскачиваться в такт музыке и снова замирали без движения.

— Мне нравится «Золотой дракон», — проговорила Ингрид. — Это лучший ресторан в Берлине.

В этом уютном заведении собирались сливки гестапо и СС. Высшие офицеры, приезжавшие в отпуск, находили здесь, в узких улочках Шарлоттенбурга, развлечение, выпивку и девушек. Им нравилась музыка, звучавшая в полумраке, их волновал чувственный, с хрипотцой, голос, доносившийся с эстрады. «Как я ненавижу их», — мелькнуло в голове Клоса, и он с трудом заставил себя улыбнуться. Посмотрел на Ингрид, на ее бокал, наполненный золотистым вином. Его мучили сомнения, но выбора у него не было.

— О чем задумался, Ганс? — повторила вопрос Ингрид и, прежде чем он ответил, тихо сказала, глядя на него большими голубыми глазами: — В последний раз я была здесь ранней весной, с Хейном. Тогда не танцевали, не слышно было музыки, вокруг царила мертвая тишина. В Германии еще не сняли траур после Сталинграда. Мы сидели, кажется, за этим же столиком, и Хейн, как и ты сейчас, — девушка нежно посмотрела на Клоса, — был обижен, что я взяла с собой Берту.

— Кто такой Хейн?

Взгляд Ингрид сделался печальным.

— На следующий день я вернулась в Стокгольм, — продолжала она, — и больше никогда его не видела. Он погиб спустя два месяца после нашей встречи.

Музыка умолкла. Берта и капитан Шульц, самый элегантный офицер абвера, как считали его друзья, возвратились к столику. Берта прижалась к Ингрид.

— Если бы ты видела, как танцует Отто! — защебетала она. — Он просто великолепен… Ты еще не выпила свое вино? Чем вы занимались?

Клос не слушал ее болтовни. Он думал о бокале Ингрид и о том, что напрасно колебался и не проявил решительности. Возможность была упущена.

— Не грусти, забудь о нем, — долетел до Клоса голос Берты. — Ты молода и красива, весь мир у твоих ног. Разве ты не видишь, как на тебя смотрят мужчины?.. Я слышала, как офицеры за столиками говорили о тебе. «Эта очаровательная девушка, — сказал солидный полковник, — шведская певица Ингрид Келд». А там, за третьим столиком…

— Меня это не интересует, — прервала ее Ингрид. Шульц уже второй раз пытался рассказать какой-то анекдот. Ингрид встала и пригласила Клоса на танец.

— Ты, Ганс, сентиментальный и робкий мужчина, — с иронией проговорила она. А когда он прижал ее к себе, добавила: — Однако сильный и дерзкий. А ведь познакомились мы только вчера.

— У меня не так много времени, — шепнул он и на этот раз не солгал.

— И ты надеешься добиться успеха? — с загадочной улыбкой спросила Ингрид, а он подумал, что эта девушка, о которой получено сообщение из Центра, нравится ему все больше. Лицо ее было так близко, что Клос мог заглянуть ей в глаза, но он, с усилием поборов себя, отвел взгляд. Девушку, которая ему так нравилась, он должен был убрать. Времени для этого у него оставалось очень мало, самое большее — двадцать часов.

— Выезжаю завтра ночью, — сказала она, — а точнее, рано утром. Может быть, встретимся в Стокгольме?

— Если только после победы.

— Ты веришь в победу?

— Я — немецкий офицер.

— А я, — рассмеялась Ингрид, — шведская подданная и могу не верить… Ты сердишься? — снова спросила она.

Если бы он не знал ее вины, то мог бы подумать, что в Центре допустили ошибку. Однако сомнений не было. Эта женщина предательница и приговорена к смерти, а в Берлине не было никого, кроме Клоса, кто мог бы исполнить приговор.

Приказ Центра он получил рано утром через старого Арнольда, единственного связного Клоса и его верного помощника. Это был человек абсолютно надежный, отважный, с огромным опытом, но уже немолодой и с подорванным здоровьем. Он собирался на заслуженный отдых, но никто не знал так хорошо Берлин, как он, и заменить его было некем.

Информация Центра была скупой, исчерпывающей. Арнольд дополнил ее сообщением доверенного человека, работающего на железной дороге, члена Компартии Германии.

Итак, Ингрид Келд, шведская певица, полтора года работала на польскую разведку. Завербовал ее один из сотрудников Центра, часто ездивший из Берлина в Стокгольм. Он познакомился с очаровательной шведкой в Париже. Она оказывала польской разведке большие услуги — доставляла важную информацию из Берлина в Стокгольм. Связные из Варшавы встречались с ней, когда она приезжала на гастроли в Берлин, а это бывало часто. Ингрид имела поклонников даже среди высших офицеров из главного управления имперской безопасности. Проверяли ее неоднократно, хотя она и пользовалась доверием. Однако, как было установлено позже, ее проверяли недостаточно тщательно…

Они танцевали медленное танго. Ингрид мило улыбалась, но не смотрела на Клоса, ее взгляд блуждал по залу. Разведчик подумал о том, что могло быть, если бы она знала о его намерениях… Какое счастье, что он раньше не встречался с Ингрид Келд и, следовательно, не подвергался опасности! Ни он, ни Арнольд…

— Как много здесь молодых мужчин, — проговорила она. — И сколько из них…

— Война, — коротко ответил Клос. Ему стоило больших усилий не поддаваться очарованию этой обаятельной девушки. Но он помнил приказ Центра и сообщение железнодорожника.

А было это так: три дня назад связной из Варшавы прибыл вечером на Остбанхоф. На перроне его должна была ожидать Ингрид Келд. Были условлены, как всегда, опознавательные признаки: связной должен держать в правой руке «Берлинер цайтунг» и, выходя из вагона, прикурить сигарету от зажигалки. Ингрид же должна держать «Берлинер цайтунг» и три красные гвоздики.

Клос точно представил себе эту сцену, он как бы видел ее и сейчас, когда смотрел в лицо Ингрид.

…Связной вышел из вагона одним из последних. Внимательно осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Слишком поздно почувствовал опасность… Увидев Ингрид Келд, державшую в руках газету и красные гвоздики, связной направился к ней. И в этот момент заметил ее едва уловимый жест, может быть, движение руки или наклон головы. В двух шагах позади нее стоял человек в кожаном пальто. А через несколько секунд связной увидел мужчину в такой же кожанке, стоявшего около лестницы, ведущей в зал ожидания вокзала. На лестнице маячили еще три субъекта в штатском. Связной понял: засада.

Ингрид все еще улыбалась. Разведчик соскочил вниз, на железнодорожное полотно. В этот момент прохрипел репродуктор: скорый Берлин-Прага… Связной перебежал полотно перед подходившим поездом, он еще имел шанс спастись, если другой перрон не был блокирован. Однако немцы все рассчитали точно. Положение было безвыходным. Двое, в черных плащах и серых шляпах, уже ожидали его. Разведчик увидел безлюдный перрон, гестаповцев с автоматами и вмиг выхватил пистолет.

Клос точно представлял себе, что думал в тот момент связной, открывший огонь из пистолета: думал, сколько в обойме патронов, чтобы последний оставить для себя, если не будет другого выхода. Он не имел шансов на спасение. Два гестаповца выбежали на перрон, третий приближался с автоматом. Связной, беспрерывно стреляя, выпустил почти всю обойму и приставил дуло пистолета к виску. В этот момент его сразила автоматная очередь.

Железнодорожник рассказал еще, что Ингрид и гестаповец, руководивший операцией, подошли к убитому разведчику. Гестаповец кричал на своих людей, он приказал обыскать карманы мертвого, а обаятельная шведка, не дрогнув, бросила красные гвоздики на труп. Этот жест показался Клосу особенно жестоким.

Не было никакого сомнения: предала Ингрид Келд. Ее принудили к этому? Шантажировали? Клос не очень в это верил. Могла же она и не приезжать в Берлин. Келд была шведской подданной, и в своей стране ей ничто не грозило. Видимо, она сотрудничала с гестапо добровольно. И это длилось уже не один месяц. Установлено также, что прежняя связная, которая встречалась с Ингрид во время последнего приезда в Берлин, была арестована гестапо сразу же по возвращении обаятельной шведки в Стокгольм. До сих пор не выяснены все обстоятельства ее провала, предполагалось, что это была случайность. Теперь же все стало ясным…

Двадцать часов… Если Клос за это время не успеет выполнить приказ Центра, то может погибнуть очередной связной. В радиограмме Центра, которую принял Арнольд, говорилось, что связная, следовавшая из Парижа в Варшаву, должна встретиться в два часа с Ингрид Келд на берлинском вокзале. А в четыре тридцать шведская певица собиралась выехать поездом в Стокгольм. За два часа до отъезда из Берлина она намеревалась выдать гестапо еще одну жертву. Центр уже не мог предупредить находившуюся в пути связную, и теперь ее жизнь целиком зависела от решительных действий Клоса. Если не ликвидировать предательницу… Нет, приговор должен быть приведен в исполнение!

— Почему ты молчал, Ганс? — спросила Ингрид, когда они возвращались к столику.

— Старался прилежно танцевать, — ответил Клос. Бокал Ингрид, наполненный вином, по-прежнему стоял на месте. Клос опустил руку в карман и нащупал крошечную таблетку, полученную от Арнольда. В ней содержался яд, действующий через три-четыре часа. Будет ли гестапо проводить следствие? Видимо, да. С этим нельзя было не считаться, хотя присутствие этого яда в организме трудно установить даже при вскрытии. У Келд много поклонников и соперниц в театре, и, скорее всего, там будут искать виновного, если только установят, что это убийство.

Случай для использования яда подвернулся неожиданно. Незнакомый обер-лейтенант, по-армейски прищелкнув каблуками, пригласил Ингрид на танец, а Шульц, боясь, что Клос может его опередить, потащил к эстраде Берту. Клос остался за столиком один. Он был уверен, что за ним никто не наблюдает. Бросил яд в бокал шведки. Вино не изменило цвета. Закурил сигарету и закрыл глаза. Задание выполнено. Действует ли этот яд безболезненно?

Оркестр опять заиграл танго. Декольтированная девушка на эстраде снова запела.

— Мечтаешь об Ингрид? — услышал Клос голос Шульца. Капитан вернулся к столику один, сообщил, что дамы покинули их на несколько минут и это подходящий случай, чтобы выпить без них. Он подозвал кельнера, который небольшими быстрыми глазами сверлил Клоса.

— Принеси что-нибудь покрепче, и побыстрее.

Клосу вдруг показалось, что кельнер о чем-то догадывается, и он посмотрел на него испытующим взглядом. Шульц рассмеялся.

— У тебя, Ганс, мало времени, — сказал он. — Начал ты только вчера, а чтобы покорить Ингрид, требуется долгая артиллерийская подготовка. После смерти Хейна еще никому завоевать ее симпатии не удавалось.

— Кто такой Хейн? — Клос задал капитану вопрос, на который не получил ответа от Ингрид.

— Тебе действительно ничего не известно? — Шульц знал все. — Хейн, — протянул он. — Хейн Кейтл — настоящая любовь нашей певицы. Достойный парень, перед войной учился в консерватории. Погиб два месяца назад в Польше. Я всегда говорил, что Варшава — это дьявольски опасный город… Он служил офицером у генерала фон Болдта. Старик его любил за послушание и исполнительность… Видел того молодчика, который пригласил Ингрид на танец? Это Столп, адьютант генерала Болдта и приятель Хейна. Они вместе воевали в Польше.

Музыка умолкла, и в это время послышалось пение. За соседним столиком офицеры пели охрипшими голосами.

— Она до сих пор верна Хейну, — прошептал Шульц. — Прославишься на весь Берлин, если тебе повезет. Живет она в его бывшей квартире, на Альбертштрассе. И хранит его вещи как память о нем… — Шульц загадочно улыбнулся. — Мало шансов у тебя, Ганс. Если только очень постараешься… Могу тебе еще по секрету сказать, что твое пребывание в Берлине близится к концу… Откуда знаю? Поверь, сам видел приказ на письменном столе генерала. Старик считает, что на фронте пользы от тебя больше, чем в Берлине. К тому же ты сам говорил, что не любишь этот город.

Клос молчал. В Берлине он находится два месяца, был направлен в III отдел референтуры «Восток». Отдел занимается личными делами офицеров абвера, находящихся на Восточном фронте. Клос считал, что ему оказано большое доверие, хотя возможностей для добывания ценной информации здесь было значительно меньше, чем он предполагал. Через Арнольда ему удалось передать в Центр списки офицеров абвера и их характеристики. Удалось также раздобыть данные о немецкой разведывательной сети в северной части Польши — это было все, что он мог сделать.

В управлении абвера существовало скрупулезное распределение служебных обязанностей. Аппарат адмирала Канариса работал в атмосфере строжайшей секретности, осуществляя всесторонний контроль за деятельностью каждого сотрудника. Малейшая неосторожность, любое лишнее слово возбуждали подозрение. Сложные интриги, борьба и конфликты с людьми Шелленберга и Кальтенбруннера особенно интересовали ближайшее окружение Канариса. Клос неоднократно докладывал Центру о внутренних распрях в немецкой разведке, о кровавой мести и ненависти, которыми жили агенты Канариса и Кальтенбруннера, боровшиеся за власть, за приближение к руководству, за раздел добычи. Он понимал важность этой информации, однако считал более полезным быть на фронте, в штабах боевых частей, там, где решается исход военных операций. Клосу не хватало контактов с боевыми друзьями. Ему тяжело было постоянно видеть вокруг себя тех, кого он ненавидел. Только во время коротких и редких встреч с Арнольдом он на минуту мог снять с себя маску и стать самим собой…

— Ты меня не слушаешь, — проговорил капитан. Шульц работал в управлении абвера с начала войны и играл на последнюю роль в интригах Канариса. Они подружились с Клосом, если это можно было назвать дружбой, однако элегантный капитан никогда, даже в пьяном виде, не выдавал своих секретов.

— Слушаю, слушаю, — ответил Клос, и в эту минуту возвратились Ингрид и Берта.

Ингрид, возбужденная, едва присев за столик, потянулась к бокалу, Берта снова защебетала, Шульц прыснул со смеху. Клос не мог понять, в чем дело. Он не спускал взгляда с бокала Ингрид. Она осторожно приподняла его, на миг задержала руку, а потом медленно поднесла бокал к губам. Клос тоже поднял свой бокал.

— За победу, — произнес он внезапно охрипшим голосом.

— За победу, — повторил Шульц, — и за здоровье наших дам.

Неожиданно Ингрид поставила бокал на стол.

— Выпей, — упрашивала ее Берта. — Тебе будет лучше, сразу обо всем забудешь. Помнишь, как мы тогда напились?

— Перестань! — раздраженно произнесла Ингрид. «Через минуту успокоится, — подумал Клос, — выпьет — и конец». Он хотел, чтобы это произошло как можно быстрее. Чувствовал, что его покидает уверенность, — он никогда не имел дела с ядом. И если не будет другого выхода, то придется застрелить эту певицу.

Снова послышалась музыка, и Ингрид решительно потянулась за бокалом. В эту минуту звуки фокстрота заглушил вой сирены — воздушная тревога. Музыка умолкла, в зале появился распорядитель в смокинге:

— Прошу всех в бомбоубежище!

Пары с танцевальной площадки уже теснились у выхода. Послышался глухой гул, потом грохот и беспорядочная стрельба. Зенитная артиллерия вела огонь короткими очередями. Посетители ресторана сорвались с мест. На столике остался полный бокал Ингрид. Клос, поднимаясь, нечаянно толкнул столик. Янтарное вино пролилось и потекло на пол.

 

2

Темные улицы были безлюдны. Клос свернул на Альбертштрассе, закурил сигарету и посмотрел на часы. Стрелка приближалась к одиннадцати. Спустя полчаса после бомбежки они вместе с Шульцем и Бертой проводили Ингрид домой. Клос надеялся, что певица пригласит его к себе. Но, несмотря на все старания Клоса, она согласилась встретиться с ним только на следующий день.

— Завтра я свободна, — проговорила Ингрид, — может быть, пойдем в кино на предпоследний сеанс?

— В кино… — разочарованно протянул Клос. Ингрид рассмеялась:

— Могу подарить тебе два часа, и только. Это все, что я в силах сделать…

Условились встретиться в половине седьмого около кинотеатра «Рома».

Ждать до утра? Нет, слишком велик риск… Клос решил привести приговор в исполнение в эту же ночь. К черту яд, который дал Арнольд! Пистолетная пуля быстрее решит задачу.

Клос подождал, пока Берта и Шульц скроются за углом дома на Кюрфюрстендамм, затем вернулся на Альбертштрассе, к дому Ингрид. Он был уверен, что подозрение не падет на него. Гестапо наверняка решит, что это дело рук вражеской разведки. Однако нельзя недооценивать противника. Старый Арнольд, который хорошо знал Берлин и имел огромный опыт, при их последней встрече сказал ему:

— Кажется, за мной следят. Мы должны сменить место нашей явки.

Обычно они встречались у Арнольда, в его маленькой мансарде, в доме неподалеку от автобусной остановки. Арнольд работал в пивном баре на Бисмаркштрассе. Он запретил Клосу появляться в этом заведении, которое в основном посещали иностранные рабочие. Клос только однажды видел Арнольда на работе: престарелый человек, ковыляя, разносил кружки пива, ставил их на деревянные столы. У стойки бара стояли трое парней, у каждого на пиджаке была нашита буква «П». Они говорили по-польски, и, когда хозяин бара, заискивающе кланяясь ему, немецкому офицеру, крикнул полякам: «Вон!» — Клос почувствовал, что парни смотрят на него с тяжелой ненавистью и презрением…

— Ты слишком сентиментален, — сказал ему тогда Арнольд. Теперь же, как бы продолжая тот недавний разговор, он негромко произнес: — А я не сентиментален, я просто устал. Если гестапо нападет на наш след, то мы на грани провала.

— Надо сменить место радиопередач, — сказал Клос.

— А кто будет переносить рацию?! — взорвался Арнольд. Клос задумчиво уставился в пол:

— Нелегкое дело. Понимаю. Но это необходимо сделать. Не медли. Враг не дремлет. Ингрид Келд не церемонится с нами… Если бы она знала, кто мы… Действительно ли ей ничего не известно? Центр уверяет, что мы в полной безопасности, но как знать…

«Если встречу кого-нибудь в подъезде дома на Альбертштрассе, сумею ли выполнить задание? — подумал Клос. — Все зависит от случая и удачи». Он не любил подобные операции, но сейчас у него не было выбора. Он должен делать все в одиночку, без охраны, в чужом вражеском городе.

В подъезде никого не оказалось. Клос посмотрел на список жильцов и увидел: «Хейн Кейтл, номер 40, четвертый этаж». Лестницы были широкие, покрытые мягкой дорожкой, как в солидных домах. Пистолет с глушителем он сунул в карман плаща. Подумал: «Выстрелю в нее и сбегу по этой лестнице. Шальная мысль. Может быть, отложить выполнение приказа до завтра? Но не застрелишь же ее на улице или в кино!»

Война продолжалась для Клоса даже в доме на Альбертштрассе. Он вспомнил о тех, кого предала Ингрид, и еще крепче сжал рукоятку пистолета. Он должен привести приговор в исполнение во что бы то ни стало. Клос не провел предварительной разведки. Он не знал, живет ли Келд одна, но предполагал, что это так… Шульц уверял, что у нее никого нет. На двери все еще висела медная табличка: «Хейн Кейтл». О его гибели в Польше сообщил Шульц. А через два месяца Ингрид стала предательницей. Существует ли связь между этими двумя фактами? Даже если и нет никакой связи, то теперь это уже не имеет значения. Клос не собирался заниматься психоанализом. Он твердо был намерен покарать предательницу.

Нажал на звонок. Тихо. Долго никто не отвечал. Наконец он услышал шаги, щелкнул замок. Клос снял пистолет с предохранителя, намереваясь через секунду выхватить его из кармана. Решил стрелять, не входя в квартиру.

На пороге стояла старая женщина в халате и ночном чепце.

— Вы к кому? — спросила она с удивлением.

Клос не ожидал этого и потому молчал в замешательстве.

— Это, вероятно, ко мне, фрау Шустер, — услышал он голос Ингрид. Она еще не успела снять платья, в котором была в ресторане.

Фрау Шустер что-то пробормотала и отошла от двери, но осталась в прихожей, и Клос чувствовал на себе ее острый и недовольный взгляд.

— А, это ты, Ганс? — удивилась Ингрид. — Однако, ты смелый! — В ее голосе не слышалось гнева, мягкая улыбка и приветливый взгляд немного успокоили Клоса.

Клос проговорил быстро и невнятно:

— Я должен был увидеть тебя еще раз…

— Ты, наверное, забыл, — прервала она его решительным тоном. — Мы условились встретиться завтра, у кинотеатра. Я удивлена, Ганс, но не сержусь и прощаю тебя… — Певица кивнула ему, не подав руки, и дверь захлопнулась.

В подъезде дома стоял привратник. Он внимательно посмотрел на Клоса. Обер-лейтенант подумал, что если бы он застрелил Ингрид и началось следствие, то этот человек точно описал бы в гестапо все его приметы. Плохо подготовленная операция приводит к провалу. Это элементарное правило конспирации почти всегда оправдывается.

Выполнение задания осложнялось. Фрау Шустер, хозяйка дома или родственница Хейна Кейтла, могла знать о завтрашней встрече Клоса и Ингрид. Что же делать? Необходимо продумать такой план действий, чтобы остаться вне подозрений, однако ничего не приходило в голову… Не торопясь, Ганс шел по Альбертштрассе и незаметно оказался на широкой улице, обсаженной деревьями.

С воем проскочила мимо полицейская машина. Клос увидел перед собой большой серый дом за массивной железной решеткой. Перед входом стоял охранник в мундире СС. Клос знал этот дом. В нем размещалось главное управление берлинской полиции. Он помнил фамилии и лица многих офицеров, работающих в этом здании.

Один из них — гауптштурмфюрер Мюллер, доверенный Кальтенбруннера, холодный и жестокий человек, старый контрразведчик, с большим опытом… Видимо, он организует акции, в которых принимает участие Ингрид Келд. Непростительной ошибкой было бы недооценивать такого противника. Клос многое дал бы за то, чтобы узнать намерения гауптштурмфюрера Мюллера. В берлинском гестапо у Клоса не было своих людей. Когда-то там была Эльза, он помнил ее — молодая блондинка с веснушками на лице. Она раздавила ампулу с цианистым калием, когда люди Мюллера в ее сумочке обнаружили копии секретных документов.

Клос прошел мимо охранника и посмотрел на темные решетчатые окна. В гестапо работают до поздней ночи; гауптштурмфюрер наверняка еще сидит в кабинете.

 

3

Келд не пришла. Клос ждал ее у кинотеатра «Рома» до семи вечера. Стоял в очереди в кассу, прохаживался перед входом, куря сигарету за сигаретой.

На следующий день Ганс будет занят на совещании в главном управлении. Он не сможет даже позвонить Ингрид, чтобы проверить, дома ли она, и узнать, почему не пришла на свидание.

Что же случилось? Где сейчас эта шведка? Осталась совсем немного времени, чтобы привести приговор в исполнение, а если она под охраной гестапо, то выполнение задания Центра существенно осложняется…

«Помни, что связная из Парижа прибывает в Берлин в два часа», — несколько раз повторил ему Арнольд. Только Клос мог еще спасти эту женщину.

Ингрид не пришла. Улица перед кинотеатром опустела, закрылись двери, начался предпоследний сеанс. Клос докурил сигарету и быстро пошел в направлении Альбертштрассе. Идти было не больше пяти минут, квартира Ингрид находилась недалеко от кинотеатра.

Взбежал по лестнице, позвонил в дверь. Ему снова открыла фрау Шустер.

— Это вы?! — сказала она с удивлением. — А где Ингрид?

— Именно об этом я хотел спросить вас! — ответил Клос.

— Она вышла из дому в седьмом часу. Сказала, что идет в кинотеатр «Рома», где вы договорились встретиться.

— Она не пришла.

— Может, изменила свое намерение? — В голосе фрау Шустер послышалось удовлетворение, хотя на лице ее появилось беспокойство. — Ингрид никогда не опаздывает, — прошептала она.

— Хотел бы я знать, где она сейчас находится.

— И я хотела бы знать это! — взорвалась женщина. — я говорю вам по-хорошему! Не пришла так не пришла. Не морочьте ей голову, оставьте ее в покое!

Клос почти ничего не выяснил. Может, Ингрид пошла к Берте? Может, гауптштурмфюрер Мюллер решил, что перед очередной операцией она должна находиться под охраной гестапо в безопасности? «…Связная из Парижа прибывает в Берлин в два часа…» Что еще возможно сделать? Не идти же ему в гестапо, чтобы застрелить Келд к кабинете Мюллера?!

Ганс вышел на улицу. В подъезде снова стоял привратник и старательно чистил трубку; в этот раз он даже не посмотрел на Клоса.

— Не заметили ли вы, — спросил у него обер-лейтенант, — куда направилась фрау Келд из сороковой квартиры?

Привратник молча взял сигарету, которой угостил его Клос, и спрятал трубку в карман.

— Видел, видел, — ответил он. — Пошла в направлении Бисмаркштрассе. Но недалеко ушла, подъехал черный «мерседес», выскочили двое и пригласили фрау Келд в машину.

— Люди были в форме или в штатском?

Привратник посмотрел на Клоса с подозрением:

— Нет, господин обер-лейтенант, они были в штатском.

— Фрау Келд ждала эту машину? — Вопрос был лишним; привратник только пожал плечами и ответил, что ему больше нечего не известно.

Клос не сомневался: гестапо! Мюллер должен быть уверен, он не любит рисковать. Ингрид Келд стала для Клоса недосягаемой. Приказ Центра остался невыполненным. Однако Клос не собирался отступать: связная должна быть спасена, только необходимо продумать надежный способ.

То же самое он повторил Арнольду, когда встретился с ним на квартире. Старик нервничал: прихрамывая ходил по комнате, открывал шкафчики и рассматривал какие-то бумаги.

— Проверяю, нет ли чего подозрительного, — проговорил он. — Каждый раз вечером просматриваю свои вещи. Радиостанцию не найдут, а если что… — махнул он рукой.

Клос присел на кровать:

— Твое мнение?

Арнольд только пожал плечами.

— Центр сегодня повторил приказ, — ответил он.

— Получил описание внешности связной?

— Не запрашивал, — ответил Арнольд.

— Запроси, и побыстрее.

— Могу вызвать Центр только в четыре часа.

— Это поздно. Что будем делать?

— Хочешь чаю? Правда, как всегда, эрзац. Могу еще угостить картофельными оладьями. Другого ничего нет.

— Что же будем делать? — повторил Клос. Арнольд молчал.

— Келд появится на вокзале в сопровождении гестаповцев, — рассуждал обер-лейтенант. — Может, выстрелить в нее в зале ожидания или на лестнице, ведущей на перрон?

— Это безумие, — возразил Арнольд.

— Да, в этом случае слишком мало шансов скрыться. Лучше появиться в штатском, стрелять необходимо с близкого расстояния, наверняка.

— Центр не утвердил бы этот план операции, — заметил Арнольд.

— Келд должна быть уничтожена, — произнес Клос твердо и решительно. — Речь идет не только о жизни связной, но и о документах, которые она везет. Сам понимаешь…

Арнольд принялся печь оладьи. Делал это умело и быстро.

— Люблю картофельные оладьи с джемом, — сказал он. — И вообще люблю все сладкое, только не могу на это тратить все талоны.

Клос встал.

— Что ты намерен делать? — забеспокоился Арнольд.

— То, что я уже тебе сказал. Не вижу другого выхода. Если б я был уверен, что Ингрид еще до двух вернется домой…

— Тогда? — Арнольд с аппетитом начал есть картофельные оладьи.

— У меня найдется несколько забавных игрушек из пластика, — спокойно сказал обер-лейтенант. — Я завел бы часовой механизм на определенное время, оставил бы их в квартире Ингрид, и бомбочка-сюрприз взорвалась бы. Но это только в крайнем случае, ибо жаль фрау Шустер, которая никуда не выходит из дому. Однако теперь…

— Ты всегда был слишком чувствительным, — проговорил Арнольд.

Стрелка часов приближалась к десяти, когда Клос снова появился в районе Шарлоттенбурга. Войдя в ресторан «Золотой дракон», он оставил в гардеробе плащ и небольшой увесистый портфель. Обер-лейтенант пришел в надежде увидеть Берту с Шульцем или Ингрид. Мюллер мог пригласить ее на ужин; он ничем не рисковал, ибо Келд и раньше появлялась здесь в сопровождении высокопоставленных офицеров СД. Ингрид не могла не проститься с Бертой, если не сделала этого раньше. В зале было душно и многолюдно: та же певица, то же самое танго и подвыпившие офицеры вермахта в парадных мундирах. Клос увидел Шульца, который сидел в одиночестве за тем же столиком, что и вчера.

— Привет, дружище! Ты один? — спросил Шульц, когда Клос подошел к столику.

— Как видишь.

— А Ингрид? — В голосе капитана прозвучала нескрываемая ирония.

— Вот ищу ее, — ответил Клос. — Как ты думаешь, что с ней могло случиться?

— Присаживайся и выпей. Это отличный коньяк, и подают его только по знакомству. Здесь было гестапо, мой дорогой. Фриц Шабе, помощник гауптштурмфюрера Мюллера, усиленно тебя разыскивал.

Клос потянулся за рюмкой. Силой воли он взял себя в руки, ни один мускул не дрогнул на его лице. Щульц, который внимательно наблюдал за ним, не заметил и тени беспокойства.

— Меня? — спросил безразлично Клос. — Чего они хотят? Какого черта?

— Они тоже хотели знать, что случилось с Ингрид Келд, — объяснил капитан. — Видимо, убеждены, что ты можешь что-то сказать им об этом.

— Только то, что она не пришла на свидание. А коньяк действительно превосходный. — Клос наслаждался его ароматом. — «Наполеон»?

— «Наполеон», — подтвердил Шульц. — И больше тебе ничего не известно об очаровательной шведке?

— Я не святой дух, — ответил резко Клос. — А что им нужно от Ингрид?

— Не догадываешься?

— Говоришь загадками. Я человек прямой и люблю ясность. Ну выкладывай, что тебе известно?

Шульц усмехнулся.

— Не очень много, — протянул он медленно. — Только то, что Фриц Шабе допрашивал привратника и какую-то фрау Шустер. Видимо, им очень нужна певица Келд.

— Господа из гестапо нередко ищут людей, которые уже находятся у них в руках.

— Ты смелый, Ганс, — прошептал Шульц. — Только не советую тебе говорить об этом Шабе. Думаю, что они имеют какой-то важный повод, иначе не стали бы интересоваться этой шведкой.

— Шабе сказал тебе что-нибудь конкретное?

— Нет. Только вел себя так, будто Ингрид убита, а он ведет следствие.

— Прошло уже больше двух часов, как она вышла из дому, — заметил Клос.

— Вот именно. Ты утверждаешь, что она не пришла на свидание. Может, договорилась с другим, например с Мюллером…

— Ты думаешь…

— Я ничего не думаю, — прервал его Шульц. — А вот, кажется, и Фриц Шабе…

Высокий гестаповец с глубоким шрамом на правой щеке подходил к их столику. Клос встречал его на совещании в управлении. Шабе подошел прямо к Клосу, представился и сказал:

— Вы, господин обер-лейтенант, были на Восточном фронте. Это хорошо. Такие, как вы, нужны в Берлине. — Голос его сделался тверже. — Я разыскиваю вас, господин Клос, уже целый час. Где Ингрид Келд?

— Я так же хотел бы это знать. — Клос спокойно поднял свою рюмку и пристально посмотрел на гестаповца. — Может, выпьете с нами? Это «Наполеон», отличный коньяк.

— Мне не до шуток! — Лицо Шабе оставалось неподвижным. — Дело государственной важности. Наш разговор носит официальный характер. — Тем не менее к столику он присел.

Шульц кивнул кельнеру, который тотчас же подал на подносе рюмку коньяка. Гестаповец не дотронулся до нее.

— Не понимаю! — Клос решил, что будет лучше всего, если он пренебрежет вопросами Шабе. — Фрау Келд вышла из дому около шести тридцати, а сейчас уже десять минут одиннадцатого. Могла зайти к своей подруге или…

— Нет, — резко прервал его Шабе. — Вы тоже что-то подозревали… Расспрашивали привратника…

— Она не пришла на свидание, — рассмеялся Клос. — Немного ревновал… Хотел знать, кого она предпочла мне…

— И поэтому вы спросили привратника, люди в черном «мерседесе» были в штатском или в форме?

— Именно поэтому.

— Что вы делали потом?

— Ничего. Прогулялся по улицам города, наконец пришел вот сюда… И все-таки я не понимаю…

— Не будем играть в жмурки, господа из абвера, — резко сказал Шабе. — Ингрид Келд должна была вернуться домой не позднее девяти вечера…

— Может быть, она пригласила и вас?

— Обер-лейтенант Клос, вы слишком много себе позволяете! Ингрид Келд нужна не мне, а рейху. Этого достаточно?

— Вполне, — ответил Клос. — Она ваш человек. С этого и следовало бы начать.

Шабе ударил кулаком по столу. Маска спокойствия спала с его физиономии.

— Пренебрегаете нами? Но если только вы увели из-под нашего носа эту девушку…

— Разрешите, господин штурмбаннфюрер, — шепнул Шульц, — доложить об этом подозрении адмиралу…

— Можете докладывать кому хотите!

— Успокойся, Шульц, — вмешался Клос. — Что касается меня, то я готов помочь вам, господин штурмбаннфюрер…

— Достаточно того, что вы не будете нам мешать, — довольно грубо ответил Шабе. — А может, все-таки она пришла к кинотеатру и встретилась с вами?

Собеседники пристально посмотрели друг на друга. Клос спокойно закурил сигарету и потянулся за рюмкой.

— При случае я отвечу вам, — сказал он, — как отношусь к людям, которые оскорбляют меня. Может быть, господин штурмбаннфюрер думает, что я послал тех субъектов в «мерседесе» за Ингрид, чтобы они привезли ее ко мне на свидание?

Шабе встал:

— Рекомендую вам, господа офицеры, никому не говорить о нашей беседе. Непременно разыщем эту девушку, даже если нам будут помогать господа из абвера, — подчеркнул Шабе, поправляя пенсне жестом своего фюрера. — Они любят ночные рестораны. И встречаются здесь, видимо, совершенно случайно…

Шульц подозвал кельнера и заказал бутылку коньяка. Казалось, разговор с Шабе не произвел на него впечатления. Как только штурмбаннфюрер скрылся в дверях, капитан заговорил о двух девушках, которые сидели в одиночестве за столиком около окна, — миловидных, похожих друг на друга пухленьких блондинках со стройными ножками. Шульц предложил им вместе повеселиться: время было не позднее и возвращаться в свою холостяцкую квартиру ему еще не хотелось.

— Пока мы в Берлине, — заметил он, — нужно использовать все возможности. Что касается Ингрид, то оставим ее Шабе. Пусть поищет…

— Разреши взять твой мотоцикл? — попросил Клос.

— Зачем? — с удивлением и настороженностью спросил Шульц.

Клос предвидел такую реакцию: анализируя разговор со штурмбаннфюрером, он пришел к выводу, что гестапо не знает, где находится Ингрид. А Шульцу что-то известно. Может быть, очередная интрига между Канарисом и гестапо? Но чтобы люди абвера похищали агентов Кальтенбруннера — такого еще не случалось. В конце концов Клосу было все равно, на кого она будет работать: на Канариса или Гиммлера. В Берлине Клос не имел союзников, там у него были только враги.

— Зачем тебе мотоцикл? — повторил Шульц. — Решил сам разыскать свою очаровательную Келд?

— Все может быть…

— Послушай, Ганс… Советую тебе остаться, повеселимся с этими девушками, отлично проведем ночь… Ни одна женщина не заслуживает того, чтобы ради нее рисковать карьерой.

— Даже карьерой? Что тебе известно?

Шульц неестественно громко рассмеялся:

— Почти ничего, дружище. Честно говоря, я не знаю, где находится Келд… И думаю, разыскивать ее бесполезно.

— Так дашь мне мотоцикл?

— Ты ужасно упрям! Что ж, возьми, погоняй немного по улицам, успокойся и отправляйся домой спать. Свежий воздух будет тебе полезен. А об Ингрид Келд забудь. Раз и навсегда забудь…

 

4

Клос оставил мотоцикл на углу Бисмаркштрассе. Ночь была тихая, луна висела над Берлином, освещая руины некогда жилых домов, фантастические контуры разрушенный зданий. Он облюбовал удобный наблюдательный пункт у витрины шляпного магазина, двери которого теперь были наглухо забиты досками. С этого места хорошо просматривалась Альбертштрассе. Был виден дом, где жила Ингрид. Он насторожился, когда возле подъезда дома остановилась автомашина. Из нее вышел Шабе в сопровождении эсэсовцев.

Клос понимал: если бы он приехал немного раньше и проник, как намечал, в квартиру Ингрид, он захватил бы певицу в врасплох.

Недавний разговор с Бертой помог Клосу выяснить некоторые обстоятельства, касающиеся Ингрид. Берта оказалась значительно любознательнее и умнее, чем он предполагал. Клос застал ее в театре и пригласил в небольшое кафе, в котором в эту пору сидели только пенсионеры и влюбленные. Берте не нужно было долго объяснять, в чем дело. Усмехнувшись, она сказала, что господин Шабе из гестапо уже допрашивал ее. Клос объяснил ей, что опасается за Ингрид, спросил, не поможет ли она в розыске своей подруги… Он попросил Берту сообщить об Ингрид все, что она знала, и девушка охотно начала рассказывать:

— Ингрид за последнее время очень переменилась. Особенно после смерти Хейна. У них была настоящая любовь. В этом году, осенью, во время отпуска Кейтла, они хотели пожениться. Ингрид согласилась жить в Берлине, хотя мечтала увезти своего возлюбленного в Швецию, вырвать из когтей войны. Хейн был незаурядным музыкантом, и служба в армии тяготила его. Я знала его давно, — продолжала Берта, — еще до того, как он познакомился с Ингрид. Хейн учился в консерватории, подолгу задерживался на лекциях, вообще не хотел идти домой. Он был в ссоре с отцом, который занимал высокий пост в гитлеровской иерархии на Востоке. Хейн не хотел принимать помощь от отца, он был до конца честным и благородным человеком, из тех немцев, которые… Конечно, это не значит, что я во всем соглашалась с ним, — быстро проговорила Берта.

Клос подумал о том, что после войны трудно будет избавить таких людей, как она, от страха, боязни и подозрений.

— Когда Хейн приезжал из Польши в отпуск, — продолжала Берта, — он рассказывал невероятные вещи о тех немцах, которые бесчинствовали в оккупированной стране. Страшно было слушать. Теперь могу сказать, он замышлял даже бежать в Швецию. Потом замкнулся, как-то изменился, молчал и только с Ингрид оставался прежним. Выехал на пару дней в горы и вернулся отдохнувшим. Помню, как мы снова провожали его в Польшу. На вокзале Ингрид плакала, хотя это бывает с ней редко, она не любит слез, а когда поезд скрылся, неожиданно разразилась руганью и ругалась так громко, что я испугалась и хотела бежать. «Ненавижу вашу Германию, — кричала она, — ненавижу вашу войну! Хотите завоевать весь мир, а приносите всем людям, и даже своему немецкому народу, нечеловеческие страдания и мучения! Германия проиграет войну, будет уничтожена, и чем быстрее, тем лучше!»

Через несколько дней после отъезда его в Польшу было получено извещение, что Хейн погиб в Варшаве: убит поляками. Горе подкосило Ингрид, она очень любила его. Теперь она стала неузнаваемой. Ни на один день не прерывала своих выступлений, жила только театром. Уединялась в квартире Хейна и никого к себе не допускала. Потом выехала в Швецию, а когда снова вернулась летом в Берлин, то даже не позвонила мне. Я встретила ее случайно в ресторане, недалеко от зоопарка, она была в обществе офицеров СД и, кажется, господина Шабе. Пьяная подошла ко мне. «За смерть Хейна я должна отомстить, — с ненавистью сказала она, — и я это сделаю во что бы то ни стало. Мир подл и жесток. Лучше не питать иллюзий».

Клос еще спросил Берту, часто ли приходилось видеть Ингрид в обществе офицеров СД. Она сказала, что раза два ее подругу приглашал генерал фон Болдт, бывший шеф Хейна. А с обер-лейтенантом Столпом она бывала в театре.

— Вы должны его знать, — настаивала Берта, — он при вас приглашал Ингрид в ресторане «Золотой дракон».

Генерал фон Болдт! Клоса давно интересовал этот старый пруссак, который никогда не питал особых симпатий к Гитлеру, правда, это не мешало ему точно выполнять все приказы фюрера. Болдт был одним из тех, кто разрушал Варшаву. Он же был командиром дивизии на Восточном фронте. Его дивизия бесчинствовала на оккупированной территории Украины. Потом старый генерал был переведен в ставку верховного командования вермахта, где и сейчас занимал важную должность. Исполнителен, педантичен, как каждый прусский генерал. Однако это не мешало ему быть одним из руководителей военной оппозиции Гитлеру, предчувствовавшей поражение на Восточном фронте. Могла ли интересовать его Ингрид? Или абвер, или главное управление имперской безопасности?.. А может быть, существует еще другой вариант? Гестапо… Мюллер любит устраивать провокации. Следует быть осторожным, чтобы не попасть в ловушку.

Клос продолжал наблюдение за домом, где жила Ингрид. Он насторожился, увидев выходивших из подъезда людей. Впереди шел Шабе, за ним фрау Шустер в сопровождении эсэсовцев. Старая женщина шла выпрямившись, высоко подняв голову, осторожно неся перед собой небольшую сумку. Зачем понадобилось Мюллеру задерживать эту старуху? Может, бедная фрау Шустер с перепугу сказала что-нибудь лишнее?

Когда автомашина с фрау Шустер и эсэсовцами скрылась за углом Альбертштрассе, Клос, подождав несколько минут, проскочил в подъезд, полагая, что гестаповцы не вернутся. Он намеревался выиграть время. На лестничной клетке было пусто. Ганс без труда отмычкой открыл квартиру Хейна Кейтла.

В прихожей, комнате и кухне горел свет — гестаповцы не выключили его. Всюду был беспорядок: кушетка, на которой спала фрау Шустер, разобрана, буфет раскрыт; посуда, салфетки, банки, скудные запасы продуктов разбросаны по полу. Такой же хаос был и в комнате.

Квартира была обставлена скромно, но уютно. Цветные плотные шторы закрывали двери на балкон; низкий стол, диван, два простых кресла; на стене — портрет молодого человека в спортивном костюме. Это был Хейн Кейтл. Ганс подумал, что в большинстве немецких квартир висят фотографии молодых парней в солдатских мундирах, и нередко в черных траурных рамках.

Вещи Келд были разбросаны по полу, выброшены из шкафов и ящиков. Гестаповцы вскрыли внутреннюю обшивку чемоданов, вспороли подкладку пальто, перевернули туалетный столик, раскрыли флаконы с духами и коробочки с кремом. Что они искали у своего агента? Значит не доверяли ей? Но она неоднократно доказывала им свою верность, предавая польских связных. Может быть перепроверяли, надеясь узнать о неизвестных контактах и связях Ингрид? Интересно, каковы были результаты обыска.

Клод опустился на пол и начал просматривать вещи Келд. Он знал, где у польских связных могут быть тайники, и не стал осматривать ее платья и мелкие туалетные принадлежности, гестаповцы уже тщательно их проверили. Из чемоданов и ящиков он вытащил и просмотрел пояса от платьев, потом отвинтил дверные ручки и скрупулезно обследовал их. Наконец нашел то, что искал: посеребренная дверная ручка была полой, внутри имелось достаточно места для тайника.

Разведчик усмехнулся: дверные ручки гестаповцы не догадались проверить. Он приподнял ножом тоненькую пластинку и осторожно вынул свернутую в трубочку бумажку. Текст был зашифрован, на оборотной стороне виднелась написанная, вероятно рукой Ингрид, фамилия Эдменд Кирхстховен. Известная фамилия. Кирхстховен был резидентом американской разведки в Швеции. От кого Ингрид получила шифровку? Кто пытался через нее установить связь с американской разведкой?

Клос расшифровывал письмо. Шифр был несложный, хотя требовал знания дела. Разведчик спрятал шифровку в зажигалку и намеревался выйти из квартиры.

Вдруг в прихожей послышался щелчок ключа в замке. Кто-то открывал входную дверь. Ингрид? Гестапо? Кто еще мог иметь ключ от этой квартиры? Ганс спрятался в кухне так, чтобы видеть, что делается в прихожей. На пороге он увидел человека, освещенного лампой с лестничной клетки. Клос сразу же узнал вошедшего. Это был обер-лейтенант Столп, адъютант генерала фон Болдта.

Он вел себя осторожно, старался действовать бесшумно. Закрыл за собой дверь, осветил прихожую электрическим фонариком. Еще минута — и он, вероятно, включит свет и обследует всю квартиру.

Клос молниеносно принял решение. Он вынул из кобуры пистолет, снял с предохранителя. Тихо пошевелился, чтобы вошедший догадался, что в квартире кто-то есть.

Когда Столп вошел в кухню, он неожиданно почувствовал, как что-то прикоснулось к его спине, и услышал голос:

— Не двигаться, лицом к стенке! Руки вверх!

Адъютант генерала выполнил приказание.

— Говори, — повелительно сказал Клос, держа палец на спусковом крючке пистолета и прижимая дуло к спине Столпа, — где Ингрид Келд?

— Не знаю.

— У тебя ключи — и ты не знаешь! Бесполезно отпираться. Тебя ничто не спасет! Считаю до трех и стреляю.

Столп молчал.

— Подумай. Могу ранить, потом вызову гестапо, — провоцировал его Клос. Он был уверен, что Столп боится Мюллера. — Раз… два… — начал он отсчитывать и еще сильнее надавил дулом пистолета на спину обер-лейтенанта.

— Не знаю, — прохрипел Столп, — я выполняю приказ.

— Чей?

— Генерала, — с трудом выдавил из себя адъютант.

Столп оказался трусливым офицером. «На месте генерала Болдта я приказал бы его расстрелять», — подумал Клос. Теперь он знал, кто использовал Ингрид для установления связи с американской разведкой в Швеции. Но почему Келд не доложила об этом Мюллеру? А может быть, доложила?

— Что тебе приказано искать?

Столп молчал.

— Говори!

— Письмо, — прошептал Столп.

Теперь Клос точно знал то, о чем ранее только догадывался.

— Не двигаться! — приказал он и медленно стал отходить к двери.

Столп, едва почувствовав это, мгновенно обернулся, чтобы броситься на Клоса. Но Клос оказался быстрее — тяжелый удар (не зря же он тренировался неделями) свалил Столпа на пол. Клос на секунду осветил его лицо фонариком, потом закрыл за собой дверь и спокойно спустился по лестнице вниз.

Клосу все было ясно. План действий созрел моментально. К сожалению, оставалось мало времени для выполнения приказа Центра.

 

5

Вилла генерала фон Болдта находилась невдалеке от центра города, в районе, который возник еще в тридцатые годы. Чтобы попасть туда, нужно было пересечь Тиргартен и оказаться на широкой аллее, спускавшейся под гору. Аккуратные, добротные, чистенькие, похожие друг на друга дома утопали в зелени садиков, огороженных с улицы металлическими сетками. Номер 58 находился недалеко. Клос притормозил мотоцикл, огляделся, сбавил газ и остановился. Оставив мотоцикл, не торопясь пошел по безлюдному тротуару. Было тихо, только изредка лаяли собаки.

План был небезопасен, приходилось рисковать, но другого выхода не было. Он должен убедиться, что Ингрид Келд находится у генерала фон Болдта, и узнать, когда ее выпустят. Клос полагал, что разговор с генералом будет нелегким, хотя у него в руках были все козыри. Не хватило только времени, чтобы до конца расшифровать письмо к резиденту американской разведки. Клос был уверен, что именно фон Болдт связывался с Кирстховеном через Ингрид. Столп накануне доставил певице шифровку. Но вскоре генерал узнал от Шульца, который играл в этом деле немаловажную роль, что Ингрид работает на гестапо. Боясь разоблачения, генерал решил принять меры предосторожности. Может быть, даже приказал ликвидировать Ингрид. Если бы Клос был в этом уверен! Ему были известны имена немецких генералов, которые после Сталинграда вступили в заговор против Гитлера. Они с надеждой смотрели на Запад, но были готовы до конца бороться на Востоке. Клос не мог не учитывать и возможность того, что Болдт договорится с Ингрид, а может быть, даже и с Мюллером…

При встрече с генералом он решил использовать все свои крупные козыри. А в том, что они крупные, Клос убедился, поговорив по телефону с фон Болдтом. Сначала он отправился к генералу на службу. Дежурный офицер принял его с удивлением и сообщил, что фон Болдта уже нет в штабе. Он выехал домой, но звонить к нему приказано только в исключительно важных случаях. Клос потребовал немедленно соединить его с генералом.

— Сегодня я никого не принимаю, — услышал он голос фон Болдта на другом конце провода после того, как представился.

— Я по делу, которое господин генерал поручил обер-лейтенанту Столпу, — тихо, но настойчиво сказал Клос.

В телефонной трубке замолчали: старый пруссак, видимо, задумался. Потом послышалось:

— Приезжайте.

У калитки стоял солдат. Услышав фамилию Клоса, он нажал на рычаг, дверь открылась. На лестнице, ведущей к вилле, его уже ждал обер-лейтенант Столп, голова адъютанта была забинтована.

«Узнает ли он меня? — подумал Клос. — А если и узнает…»

— Господин генерал ждет, — сказал Столп.

В прихожей Клос оставил плащ, на какую-то долю секунды заколебался, взять ли с собой черный портфель, подумал об игрушке из пластика, которая лежала в нем под бумагами. Если не будет другого выхода…

Огромный кабинет, тяжелая мебель, письменный стол, большой портрет Бисмарка. На стенах портреты Гинденбурга и Клаузевица. В своих личных апартаментах генерал фон Болдт не держал портрета фюрера. Сейчас он сидел в глубоком кожаном кресле за письменным столом, угрюмый, озабоченный, монокль несколько искажал его лицо. На Клоса генерал посмотрел как на провинившегося подчиненного, который набрался смелости, чтобы нарушить покой своего начальника. Девиз генерала Болдта был таким: «Пока я командую, не может случиться ничего чрезвычайного». Он не подал руки Клосу, только указал на кресло.

Обер-лейтенант понимал, что не стоит торопиться.

— Я приятель Ингрид Келд, — начал он спокойно и посмотрел на генерала. Лицо Болдта оставалось неподвижным. — Смею думать, — продолжал Клос, — что господин генерал располагает сведениями о судьбе этой девушки.

— Вы с ума сошли! — воскликнул генерал.

Клос подумал, что на его месте любой прусский офицер растерялся бы, лишился дара речи, если бы генерал разгневался. Но Клос не был прусским офицером, а неподвижное лицо Болдта возбуждало в нем лишь ненависть и презрение.

— Господин генерал может не соглашаться, — спокойно проговорил Клос — Но тогда я могу подумать, что обер-лейтенант Столп без вашего разрешения пытался проникнуть в квартиру Ингрид Келд, воспользовавшись ее ключами.

— Мои офицеры действуют только по приказу, — ответил генерал, закуривая сигару.

«Соблюдает лояльность». — подумал Клос и спросил:

— Позвольте закурить, господин генерал?

— Курите, — пробурчал фон Болдт, но сигару не предложил.

— Значит, — продолжал спокойно Клос, — обер-лейтенант Столп действовал по вашему приказу и искал в квартире Келд то, что вам нужно. Ключи от квартиры он мог получить только от самой Ингрид Келд, которая исчезла при загадочных обстоятельствах около восемнадцати тридцати.

— И что же искал, Столп? — Болдт испытывающе посмотрел на Клоса.

— Господину генералу лучше знать, — вежливо ответил Клос.

— Вздор! Не люблю инсинуаций, молодой человек.

— Может быть, гнев господина генерала, — спросил Клос, — вызван тем, что Столп не выполнил задания?

Они смерили друг друга пристальным взглядом. В жизни генерала фон Болдта еще не было случая, чтобы какой-то обер-лейтенант говорил с ним таким тоном.

— Собственно говоря, что вы хотите? — зло пробурчал генерал.

Клос усмехнулся:

— Не так много, господин генерал. Подтверждения, что Ингрид Келд находится в ваших руках, и сообщения о том, что вы намерены с ней сделать.

Генерал молчал. После некоторого колебания он предложил Клосу сигару и серебряный ножичек.

— Откуда вам известно об обер-лейтенанте Столпе? — спросил он.

— Я видел его в квартире Келд.

— Значит, это вы его так разделали?

— Да.

— Что вам еще известно?

— Многое, — ответил Клос. Он решил не раскрывать раньше времени свои карты.

— Вам ничего не известно, господин обер-лейтенант, — неожиданно сказал генерал. — Может быть, вы думаете, что вас увенчают лаврами в гестапо?

— Я не собираюсь ничего докладывать Мюллеру. Они разыскивают Келд сами.

Клос посмотрел на генерала и подумал, не допустил ли он какой-нибудь ошибки. Фон Болдт усмехнулся. Потом лицо старого пруссака изменилось, стало суровым, отталкивающим.

— Столп наговорил вам глупостей.

«Не верит, — подумал Клос, — что я нашел в квартире Келд шифровку, которую искал его адъютант».

— Если вы, господин Клос, порядочный немецкий офицер, а в этом я не сомневаюсь, то должны мне верить и понимать: все, что я делаю, я делаю для великой Германии. — Генерал гордо посмотрел на портрет Бисмарка. — Честь офицера обязывает вас к молчанию и послушанию.

«Старый осел! — подумал Клос со злостью. — Если бы ты знал, что в моих руках шифровка, направленная тобой американскому резиденту Кирстховену через Ингрид!.. — Он потрогал портфель, стоявший рядом, на полу. — Ты мог бы арестовать меня. Правда, дежурному офицеру штаба известно, что я отправился к генералу на дом… хотя он может и не сказать об этом». Клос принимал во внимание все мелочи.

— Итак, господин генерал не желает сказать, где находится Ингрид Келд?

— Нет. Могу вам, молодой человек, только посоветовать: забудьте о ней навсегда.

«Это уж слишком», — подумал Клос.

— И о нашем разговоре забудьте, — добавил генерал.

— Я бы с удовольствием забыл, господин генерал. С удовольствием, — повторил Клос — Если бы только был уверен…

— В чем?

— Что Ингрид Келд не выедет утренним поездом в Стокгольм.

Клос подумал, не сказал ли чего лишнего, — такое нескрываемое удивление выражало лицо генерала. Он пристально посмотрел на Клоса:

— Не понимаю.

— Мог бы я рассчитывать на такую любезность с вашей стороны?

— Мне больше нечего вам сказать, — резко ответил фон Болдт.

— Тогда, господин генерал, разрешите быть свободным?

— Больше вас не задерживаю.

«Мы оба допустили ошибку, — подумал Клос, застегивая плащ в прихожей. — Старый пруссак даже не пытался вытянуть из меня все, что я знаю. Если Ингрид признается Болдту, какое задание она получила от Мюллера этой ночью, то он может догадаться, о чем идет речь, и тогда я у него в руках. Но у меня есть еще главный козырь — шифровка. Только бы Болдт не отпустил Ингрид! Интересно, что теперь предпримет генерал?»

Генерал фон Болдт набрал только одному ему известный номер телефона. Долго ждал, пока не услышал на другом конце провода знакомый женский голос. Затем вызвал адъютанта и приказал проводить к нему в кабинет Ингрид Келд.

 

6

Ингрид Келд сидела в кабинете напротив фон Болдта.

— Курите? — спросил генерал.

— Могу не курить и не пить, — равнодушно, даже с пренебрежением ответила Келд. Она посмотрела на портрет Бисмарка: лицо железного канцлера казалось ей более симпатичным и человечным, чем физиономия хозяина кабинета.

— Не люблю воевать с прекрасным полом, — проговорил фон Болдт.

— Однако господину генералу это не мешает держать женщину в заключении в подвале собственного дома, — отпарировала Келд.

— Не будем играть в жмурки, дорогая Келд. — Старый пруссак вставил монокль в глаз и потянулся за сигарой. — Ставка больше, чем жизнь. Я не думаю ни о себе, ни о своих подчиненных, важнее всего — великая Германия. Вы добровольно взялись помогать нам и согласились передать мою шифровку… известному вам человеку в Стокгольме.

— Я бы выполнила ваше задание…

— Вы, кажется, шутите, — прервал ее генерал. — Мне доложили что вы… сотрудничаете с Мюллером. Это правда?

Келд колебалась недолго:

— Да, это правда.

Фон Болдт вздохнул и продолжал:

— Я не хотел верить в это даже тогда, когда получил донесение. Я не спрашиваю, почему вы так поступили, но требую ясных и честных объяснений. Свободу не обещаю, однако… дам вам шанс выжить. Прошу только честно ответить: что вы сообщили Мюллеру?

— Ничего, — ответила Ингрид.

— Лжете, — спокойным голосом произнес генерал. — Где шифровка?

— В моей квартире.

— Конкретно?

— Господин генерал, — Ингрид посмотрела ему в глаза, — я возвращу вам шифровку, если вы отпустите меня на свободу. Клянусь я не говорила о ней Мюллеру ни слова.

Ингрид хотела рассказать генералу о своих душевных переживаниях, но была уверена, что он этого не поймет. Что может знать прусский генерал о настоящей любви? Она жила лишь памятью о любимом, думала только о нем. «Мы имеем право ненавидеть», — сказал ей однажды Хейн. А когда он погиб, то она стала повторять другие слова: «Мы имеем право мстить». Месть сделалась смыслом ее жизни. Она предъявила счет убийцам своего возлюбленного… Не чувствовала ни угрызений совести, ни жалости, когда предавала очередную жертву Мюллеру. «Смерть Хейна Кейтла, — утверждал гауптштурмфюрер, — будет им дорого стоить. — И добавлял: — Понимаю и ценю вашу ненависть, госпожа Келд. Я тоже их ненавижу».

Почувствовав на себе пристальный взгляд генерала, Келд добавила:

— Я работаю с Мюллером только против убийц Хейна.

Генерал молчал. Его неподвижное лицо на миг прояснилось.

— Если бы я мог в это поверить! Красивая и увлекательная история. Но лживая, дорогая Келд. Честность и преданность доказываются иначе.

— Я думала, господин генерал, — тихо прошептала девушка, — что вы, начальник Хейна, поверите мне. — Хотя теперь Ингрид было все равно, поверит ли ей этот старый пруссак или нет. Ей не хотелось возвращаться в Стокгольм. Она боялась одиночества. Когда-то Ингрид просила Мюллера, чтобы он поручил ей более серьезное задание. Готова была даже отправиться в Варшаву, которую никогда не видела. Хотела побывать в городе, где погиб Хейн, увидеть людей, которые, может быть, и не стреляли в него, но радовались тому, что погиб еще один немец. «Я любила Хейна, он был дорог мне. Его убили, предали. Поэтому его врагов предаю и я», — неоднократно повторяла Ингрид. «Ничего ты не смыслишь в этой войне, — сказал ей однажды Хейн. — Ты только глупенькая шведка».

— Я доверяю сотрудникам гестапо, — внезапно проговорил генерал. Потом он спокойно произнес слова, от которых она пришла в ужас. — Доверяю женщине, — сказал генерал, — сотрудничающей с Мюллером, несмотря на то, что тот уничтожил близкого ей человека…

Ингрид показалось, что ее пробудили ото сна и вернули в жестокую действительность — обнаженную и лишенную всякого смысла.

— Что вы сказали?! — в ужасе вскрикнула Ингрид. — Хейна убили поляки!

Генерал был безжалостен.

— Это официальная версия, дорогая Ингрид, — ответил он. — У меня нет оснований скрывать от вас правду. Обер-лейтенант Кейтл оказался предателем. Он был связан с польским подпольем. Мюллер сам расстрелял его. Я предлагал предать его полевому суду, но у Мюллера свой метод расправы, и на войне он вполне уместен. Родственники Кейтла, и в особенности его отец, не очень-то огорчились, а вам… Я думал, Мюллер все рассказал вам…

Ингрид молчала. Она не могла плакать. Ей казалось, что она вновь слышит голос Хейна: «Ты только глупенькая шведка». Потом девушка подумала о тех людях, которых выдала гестапо. Вспомнила лицо убитого на вокзале связного, вспомнила, как Мюллер сказал: «Удалось». Мюллер любил лично расправляться с жертвами.

— Еще раз спрашиваю, — настаивал генерал, — где моя шифровка?

У Ингрид не было сил произнести хоть слово. Она никак не могла понять, что еще нужно от нее этому старому генералу. Вспомнила о его шифровке на имя резидента американской разведки Кирстховена. Посмотрела на старика с ненавистью.

— Не хотите говорить! — крикнул генерал, теряя самообладание. — Тогда, может быть, скажете, кто такой обер-лейтенант Клос? Почему он так интересуется вами?

Клос? Ей казалось, что вечер, проведенный с Клосом в ресторане «Золотой дракон», уже давно в прошлом.

— Клос не хотел, чтобы вы выехали ранним поездом в Стокгольм. Почему? Вы меня слышите?

— Слышу, — тихо ответила Келд. — Клос хотел… — Она подумала, что Мюллер, наверное уже разыскивает ее. И что еще один человек, которого она должна встретить на вокзале, находится в смертельной опасности. — Прошу вас, господин генерал, отпустите меня.

— Сначала вы расскажете все и ответите на вопрос: где шифровка? Подумайте, даю вам время до утра.

Подвал, в который ее снова доставили, был душным и сырым. Высоко над жестким топчаном виднелось наглухо закрытое, забранное железной сеткой небольшое окно. На каменный пол солдат поставил стакан чая и тарелку с хлебом, маргарином и джемом. Морить ее голодом, очевидно, не собирались.

— Не буду есть, — с раздражением сказала Ингрид.

Солдат, молодой парень в каске и с автоматом через плечо, посмотрел на нее с удивлением и нескрываемым интересом… Кажется, он видел ее на сцене. Но он никогда не имел дела с такими женщинами, как она, с женщинами недоступного ему мира.

— Прошу вас, фрейлейн, — мягко проговорил он. Потом бросил на топчан плащ: — Ночью холодно. — И вышел, осторожно закрыв за собой дверь.

В дверях было небольшое отверстие, через которое она видела темный коридорчик и сидящего на стуле у стены солдата. В доме было тихо. Ингрид металась по небольшому помещению между дверью и топчаном, считала шаги, стараясь ни о чем не думать, не чувствовать, не надеяться, и все же не теряла надежды. Стремилась выбраться из этой паутины. Ее снова охватила жажда мести, а потом… Она знала, что будет потом, но не чувствовала страха…

Через некоторое время Ингрид уже имела план; немного жаль было солдатика, который бросил ей на топчан свой плащ, но другого выхода не было, и она решилась…

Расстегнув блузку, она начала громко стучать в дверь и кричать.

Щелкнул замок. На пороге появился солдат с автоматом через плечо:

— Что случилось, фрейлейн?

— Мне душно! — крикнула она. — Нечем дышать. Прошу, откройте окно. Я сама не могу, высоко.

Солдат в смущении посмотрел на ее расстегнутую блузку, поднял глаза на наглухо закрытое окно, поставил автомат у стенки, встал на топчан и потянулся к защелке. Все произошло так, как она задумала. Солдат, с трудом открыв форточку, начал осторожно спускаться вниз, и в этот момент Келд схватила автомат и сильно ударила его прикладом по голове. Караульный сполз с топчана на пол. Глаза его были открыты, на лице застыло удивленное выражение.

Девушка быстро выбежала в коридор. Лестница вела в какое-то темное помещение. Ингрид нащупала двери, осторожно открыла их и оказалась в кухне. В окно была видна луна, висевшая над садом. В доме царила тишина. Келд была свободна. Через минуту она выскочит в окно, преодолеет металлическую ограду, окружающую виллу, окажется в неизвестном ей районе Берлина. До центра города она доберется пешком.

 

7

Вто время как Ингрид Келд разговаривала с генералом фон Болдтом, Клос шел длинным, ярко освещенным коридором здания абвера. Он оказался в первом секретариате. Капитан, сидевший за письменным столом, посмотрел на Клоса и поднял телефонную трубку. Доложил, подождал ответа и проговорил:

— Проходите!

Этот ритуал повторялся еще дважды. У каждой двери с автоматом наперевес стоял унтер-офицер, вытянувшийся, безразличный, словно каменная статуя.

Клос когда-то был у адмирала. Он знал этот ритуал, который теперь казался ему больше смешным, чем грозным. «Метод недоступности и страха», — подумал он, ожидая в последнем секретариате. За письменном столом там сидел уже не капитан, а подполковник.

Еще перед входом в здание абвера на автостоянке Ганс увидел Шульца и сразу понял, что генерал фон Болдт оказался быстрее его и, похоже, уже принял какие-то меры.

— Старик хотел тебя видеть, — сказал Шульц. — И чем быстрее, тем лучше.

Значит Болдт позвонил адмиралу! Может быть, это Канарис при помощи старых прусских генералов ищет контактов с американской разведкой? Клос понимал, в какой опасной ситуации он оказался. Адмирал — это не Болдт! Все козыри, которые Клос имел в руках, могут неожиданно обернуться против него. Тайные намерения шефа немецкой контрразведки трудно было угадать: этот старый игрок никогда ничего не делал так просто, сложные иезуитские интриги, которые он плел, всегда опасны.

Может быть, он настраивает Болдта против Гимлера или намеревается предать генерала, чтобы удостоиться еще большего доверия фюрера, ибо это он, а не Кальтенбруннер напал на след заговорщиков… Неизвестно, наконец, что ему сказал Болдт. Какой придерживаться тактики? Клос решил, что остался только один шанс…

— Портфель и оружие прошу оставить в секретариате, — потребовал подполковник, открывая широкие дубовые двери.

От порога до тяжелого письменного стола, расположенного в глубине огромного кабинета, было не менее двадцати шагов. Клос шел как на учебном плацу. Перед столом застыл на месте, глядя прямо в глаза маленькому, невзрачному адмиралу, сидевшему под большим портретом фюрера.

Шеф смерил Клоса строгим, недоверчивым взглядом. Своим видом он напоминал хищную птицу.

— Ганс Клос, — надменно протянул он, — на кого вы работаете?

Клос понимал, что ответ должен дать не колеблясь. Все зависит от того, как адмирал воспримет правдивость его слов.

— Работаю на вас, господин адмирал!

— Почему вы интересуетесь Ингрид Келд?

— Влюбился, господин адмирал!

Ответ Клоса был воспринят без особого интереса. Адмирал молчал, присматриваясь к Клосу, и, видимо, взвешивал каждое его слово, определяя, правдив ли ответ.

— Вы идиот, Клос! — выкрикнул он неожиданно.

— Так точно, господин адмирал, — не задумываясь подтвердил обер-лейтенант.

Появилась надежда: будет неплохо, если Канарис поверит, что Клос беспечный малый и неудачник в любви, запутавшийся в сетях очаровательной шведки и не имеющий понятия, о чем речь.

— Это мы проверим, — усмехнулся адмирал. — А теперь выкладывайте, что вам известно!

Необходимо было говорить быстро, уверенно, без запинок. Адмирал может заметить каждую фальшивую интонацию. Клос рассказал, как он после ресторана проводил Ингрид домой и как условился о свидании на следующий день у кинотеатра. Девушка не пришла. Она исчезла неизвестно куда. Он решил разыскать ее самостоятельно и с этой целью пошел к ней домой. Там застал Столпа, адъютанта генерала фон Болдта, который признался, что разыскивает по указанию шефа какое-то письмо.

— Я был уверен, господин адмирал, — продолжал Клос, — что речь шла о любовном письме генерала к Ингрид Келд. Госпожа Келд, видимо не пожелала возвратить это письмо, а генерал Болдт опасался компрометации. Подозреваю, что генерал принудил ее к переговорам и Келд в настоящее время находится у него дома. Признаюсь, что все это я делал из ревности… «Поверил ли? Есть ли надежда, что адмирал проглотил эту пилюлю?»

— Вы шантажировали генерала?

— Никак нет, господин адмирал, разве я могу позволить себе подобные действия по отношению к генералу?

Адмирал, прикрыв глаза, взвешивал каждое слово Клоса. Он выглядел уставшим, лицо его было серым, с мешками под глазами.

— Вы лжете, господин Клос, — сказал он. — Достаточно умело, но лжете. Вы не такой простак, какого стараетесь разыграть передо мной.

— Я искренне и честно рассказал все, господин адмирал! — воскликнул обер-лейтенант, еле сдерживаясь.

— Честность, искренность! — скривился адмирал. — На нашей службе! Слышал, слышал о вас, господин Клос. Хорошо… Я готов поверить в ваш цветистый рассказ. Допустим, что вы не хотели обидеть начальство… своими амурными глупостями. Но действительно ли это были глупости? — спросил он властным тоном. — Если мы оба что-то знаем, то запомните, что мне всегда известно больше. Поняли?

— Так точно, господин адмирал!

— Нужно больше молчать и меньше говорить — эту истину твердо должен усвоить немецкий офицер. А вы, господин Клос, кажется, ее забыли. Помните, что вы должны действовать только по моему приказу… И если я отдам такой приказ, вы обязаны немедленно его выполнить. А если вы попытаетесь ослушаться и начнете работать на кого-нибудь другого, то берегитесь — я найду вас даже под землей… Человек Мюллера говорил с вами и с Шульцем два часа назад, это правда?

— Так точно!

— Думаю, что людей Мюллера это интересует не меньше, чем нас. Версия же, что у генерала фон Болдта с Ингрид интимные отношения, как мне кажется, плод вашей фантазии. Может быть вам, господин обер-лейтенант, все это приснилось?

— Так точно!

Адмирал усмехнулся:

— Ваши эмоции, господин Клос, меня не волнуют, но об Ингрид Келд забудьте. Забудьте навсегда.

Клос вышел из кабинета адмирала, в секретариате взял свой плащ и портфель (его, видимо, не открывали). Если бы они заглянули в него, то он вряд ли вышел бы из этого дома. С облегчением подумал: «На месте». Не торопясь, прошел по коридору, минуя дежурных офицеров у дверей. Вздохнул полной грудью лишь тогда, когда оказался на улице. Но это было еще не все. Предстоящая ночь могла преподнести ему не один сюрприз.

Мюллер и его люди разыскивают Ингрид Келд по всему Берлину. Приказал ли гауптштурмфюрер наблюдать за ним? Если это так, то Клос должен оторваться от ищеек гестапо, пока будет добираться из управления до квартиры Болдта. Правда, он не был уверен, что это ему удастся. В конце концов он решил пойти домой и ожидать вызова Мюллера, а в том, что этот вызов скоро последует, Клос не сомневался.

«Самое плохое, — подумал он, — оказаться между Канарисом и Кальтенбруннером. Хотя в определенное время это может сыграть и положительную роль. Информация об интригах абвера и стремлении установить связь с американской разведкой в Стокгольме заинтересует Центр. Необходимо и дальше следить за действиями немецких генералов».

Он не доверял генералам, которые организовали заговор против Гитлера, вели тайные переговоры с американской разведкой и одновременно беспрекословно выполняли все приказы фюрера о ведении войны на Восточном фронте до последнего солдата. Нужно было раздобыть для Центра более подробную и достоверную информацию о связях абвера с американской разведкой. Гауптштурмфюрер Мюллер не дождется от него того, на что рассчитывает.

Клоса вызвали в гестапо значительно раньше, чем он ожидал. К подъезду дома на Кюрфюрстендамм подкатил черный «мерседес». Из него выскочил Фриц Шабе и, стараясь быть полюбезнее, пригласил Клоса в машину. Сидя между двумя эсэсовцами с неподвижными, как у охранников Канариса, лицами, обер-лейтенант анализировал события. Известно ли Мюллеру о его визите к генералу фон Болдту? И что делать с портфелем? Если он будет арестован, то портфель отберут, а в нем лежат его игрушки из пластика. И тогда… Клос почувствовал горечь во рту. «Неужели конец? Выдержу ли?»

В кабинете Мюллера горел яркий свет. Клос сидел на стуле посреди кабинета, держа портфель на коленях. Если что, он молниеносно приведет в действие взрывное устройство — и все взлетит на воздух. Эта мысль успокаивала Клоса. Он рисковал, как страстный игрок, но такой риск иногда помогал ему в трудной ситуации.

— Говори, где Ингрид Келд? — прорычал Мюллер. Клос молчал.

— Отвечай! — крикнул гестаповец. Методы допроса в гестапо были примитивны.

— Разрешите напомнить вам, господин гауптштурмфюрер, что вы разговариваете с немецким офицером, — твердо сказал Клос.

Казалось, что в этот момент Мюллер, рассвирепев, ударит его. Клос близко видел лицо, перекошенное от злобы, выкатившиеся глаза и прыгающий кадык гауптштурмфюрера. Однако гестаповец взял себя в руки.

— Вы отказываетесь отвечать, господин Клос, — процедил он сквозь зубы. — Мы не раз имели дело со всякими немецкими офицерами.

— Я не принадлежу к их числу, — спокойно ответил Клос. Хладнокровие и корректность Клоса снова вывели гестаповца из равновесия.

— О чем вы говорили с адмиралом? — грубо спросил Мюллер.

«Значит, ему что-то стало известно», — подумал Клос и сказал:

— Прошу вас позвонить адмиралу.

— Вы что, издеваетесь над нами? — рявкнул Мюллер. — Видимо, вы, господин Клос, никогда не имели дела с гестапо. Откуда у вас такая уверенность? Что вы вообще собой представляете?

«Время наступать», — решил Клос. Сорвался с места. Его грозный вид ничем не уступал Мюллеру.

— Стыдно за вас, господин Мюллер! — крикнул Клос. — Ведете себя как рядовой эсэсовец! Как вы смеете так относиться к немецкому офицеру, который намерен сотрудничать с вами?! Рассматриваете его как врага!

Мюллер опешил.

— Вы, господин Клос, хотите сотрудничать с нами? — спросил он. На его лице появилось удивление. — Может быть, сигару? — возмущенный вид и крик Клоса не произвели на Мюллера особого впечатления, хотя тон гауптштурмфюрера сразу же изменился.

— С удовольствием закурю, — ответил обер-лейтенант.

— Давайте поговорим спокойно и благоразумно. Садитесь, пожалуйста. Скажите, ваш разговор с адмиралом касался Ингрид Келд?

Клос затянулся дымом сигары.

— И да, и нет, — уклончиво ответил он. На лице Мюллера появилось недоверие.

— Как это понять?

— Адмирал, — медленно проговорил Клос, — хотел знать, почему вас интересует Ингрид Келд. Обругал меня и Шульца за то, что мы упустили ее. Он полагал, что ее могут использовать…

— Ах вот что!

Трудно было предположить, что Мюллер поверил.

— Значит, надо понимать так, что адмиралу неизвестно, где находится Келд? — спросил Мюллер.

— Да, он не знает этого, — ответил Клос и подумал: «Не исключено, что Канарис в какой-то момент может предать меня». Клос не доверял адмиралу. Он знал, что Канарис способен на любую подлость.

— Мы предполагали, — проговорил Мюллер, — что абвер приложил руки к этому делу, перехватил у нас агента. Позавидовал нашим успехам! Канарис захотел выслужиться перед фюрером. Думает, что только его служба работает. Но ему не удастся…

— Господин гауптштурмфюрер, — сказал Клос, понимая, что необходимо продолжать большую игру, — вчера вечером я был с Ингрид в ресторане «Золотой дракон». Видел, как она разговаривала у бара с каким-то молодым человеком в штатском…

Гестаповцы слушали с большим вниманием, а Клос продолжал свой рассказ:

— Поначалу я не придал этому особого значения, даже забыл об этом, и только сейчас мне пришло в голову: не связано ли с этим исчезновение Ингрид.

— Как выглядел тот человек? — спросил Мюллер.

— Высокий. Лицо худощавое, продолговатое. Глубокий шрам на щеке. Примерно как у господина Шабе…

Мюллер подозрительно посмотрел на своего помощника, на вспыхнувшем лице которого отразилось беспокойство.

— Правда, я не слышал всего их разговора, — продолжал Клос, но, когда проходил мимо, уловил несколько слов: «Завтра — в Потсдаме».

— Почему вы раньше об этом не доложили?

— Ревновал. Боялся за Ингрид. Думал, что они договариваются о свидании. Ночью объездил весь Потсдам…

— Ах так! Значит, вы ездили на мотоцикле в Потсдам?

— Да, — ответил Клос.

— Шабе, — позвал Мюллер своего помощника. — Отряд, и быстро в Потсдам!.. Не хотели бы вы поехать с нами?

— Нет. Думаю вернуться домой, — ответил Клос. — Полагаю, что мне достаточно на сегодня.

 

8

Клос не ожидал этого. Когда они подошли к гаражу, расположенному в глубине заброшенного двора, и он увидел их холодные, надменные лица, стало понятно, что самое опасное — впереди. Значит, они поджидали его неподалеку от здания гестапо. Они бросились к нему и подхватили под руки… Это были Шульц и Столп.

— Вы с ума сошли! — крикнул Клос.

Они молча втащили его в гараж и, неожиданно выхватив пистолеты, обезоружили.

— Ганс, — насмешливо произнес Шульц, — ты возомнил себя опытным разведчиком и вздумал нас провести. Говорил я тебе, не уходи из «Золотого дракона». Влип ты в паскудную историю, дружище…

— Работаете вместе? — утвердительно спросил Клос. — Я догадывался об этом.

— Не цацкайся с ним! — угрожающе крикнул Столп. — Это его работа! — Он провел рукой по своей забинтованной голове. — Говори, — повернулся он к Клосу, — о чем ты донес Мюллеру?

Клос неожиданно рассмеялся. Офицеры посмотрели на него как на сумасшедшего…

— Говори! — угрожающе повторил Столп.

— Глупые вы, — спокойно произнес Клос. — Если бы я рассказал Мюллеру все, что знаю, то вас бы не было здесь и вы не разыгрывали бы из себя героев. Убедитесь в этом через час. Мюллер не пойдет к Болдту и не встретится там с Ингрид Келд.

— Это теперь не имеет значения, — сказал Шульц. — шведка сбежала!

На этот раз ему удалось вывести Клоса из равновесия. Теперь все может провалиться! Вся искусно построенная конструкция распалась, как карточный домик. Ингрид Келд снова на свободе! Смертельная угроза нависла над связной! Над ним тоже!

— Идиоты! — выругался Клос. — Как вы могли позволить ей сбежать?!

Офицеры смотрели на Клоса с удивлением. Его возмущение было действительно искренним, в этом они не сомневались.

— Разве не ты помог ей сбежать? — с недоумением спросил Столп.

Они были уверены, что это сделал именно Клос, и не без оснований. Теперь они ничего не понимали.

— Не буду скрывать, — сказал Шульц, — все мы оказались в сложной ситуации. Ингрид Келд слишком много знает, да и тебе, Ганс, многое известно…

— Ты в наших руках, — докончил Столп и снял пистолет с предохранителя.

— Сожалею, Ганс, — Шульц тоже поднял пистолет.

— Спрячьте свои хлопушки. — В голосе Клоса не чувствовалось страха. — Вы идиоты, настоящие идиоты! Вся ваша офицерская амбиция, конспирация — детская забава, лакомый кусок для гестапо… Ведете себя как паяцы… Неужели ты думаешь, Шульц, что я не сумел себя обезопасить? В случае моей гибели шифровка на имя американского резидента Кирстховена сразу же попадет в нужные руки и об этом станет известно самому фюреру. Хайль Гитлер! — выкрикнул Клос.

— Хайль! — вытянувшись по струнке, ответили оба офицера.

Теперь Клос должен был выложить свои козыри. Ничего иного ему не оставалось…

— Тебе известно… о шифровке? — крикнул в страхе Шульц.

— Известно… и не только это. Могу спасти вас, идиоты, пока еще не поздно… Хотя пользы от вас как от козла молока… Никакой ценности вы, господа офицеры, не представляете.

Шульц сунул пистолет в кобуру. Столп после некоторого колебания сделал то же самое.

— Надеюсь, Ганс, мы останемся друзьями, — заискивающе произнес Шульц.

— Все может быть, — пожал плечами Клос.

Он долго еще размышлял о создавшейся ситуации и строил новые планы, как лучше выполнить приказ Центра. Теперь он должен точно установить: когда сбежала Ингрид Келд от генерала Болдта, при каких обстоятельствах это произошло и сколько еще времени осталось в его распоряжении. Главное — время… Успеет ли он привести приговор в исполнение?

 

9

Клос поднимался по лестнице дома на Альбертштрассе. Он понимал, что Ингрид может сделать одно из двух: или вернуться домой и позвонить Мюллеру, или с виллы Болдта пойти прямо в гестапо и вернуться с Мюллером за своими вещами. Чтобы добраться до центра города, ей потребуется около часа. На вокзале ей необходимо появиться в два часа, чтобы выдать связную из Парижа гестапо. Поезд Берлин — Стокгольм отходил в четыре утра. Видимо, эти два часа Ингрид проведет на вокзале. Клос посмотрел на часы: было пять минут второго. Если Ингрид вернется домой за вещами, то она должна быть здесь не позднее чем через двадцать минут.

И вдруг ему пришла в голову новая мысль: «Может быть, рискнуть?»

Дверь в квартиру была закрыта на ключ. Клос долго вслушивался в тишину, царившую в глубине квартиры, потом вынул из кармана свою отмычку. Замок на этот раз открылся легче, чем тогда. В квартире ничего не изменилось, беспорядок остался прежним: платья Ингрид валялись на полу. Клос подошел к телефону, набрал номер Мюллера. Он был уверен, что застанет гауптштурмфюрера в гестапо, ибо в это время Мюллер должен ждать сообщений от своей оперативной группы из Потсдама. Послышался треск. Видимо, Мюллер продувал телефонную трубку.

Изменив голос, Клос сказал:

— Госпожа Келд вернулась домой!

— Кто говорит? — спросил Мюллер.

Клос положил трубку. Если шеф гестапо клюнул на эту удочку, то он должен быть здесь через двенадцать минут.

Разведчик открыл свой портфель и поставил взрыватель в пластиковой игрушке на час тридцать пять. Проверил еще раз, не допустил ли ошибки.

На низком столике Клос увидел большую фарфоровую вазу. Удобное место для мины! Из этой комнаты никто не выйдет живым!

Когда все было сделано, Клос направился к двери, но в этот момент услышал щелчок замка. Едва он успел скрыться на балконе за шторой, как в комнату вошла Ингрид Келд. Клос посмотрел на часы — до взрыва шестнадцать минут. Она должна умереть!.. А он? Ему не успеть выйти из квартиры…

Ингрид тяжело опустилась в кресло. Он увидел, как затряслись ее плечи. Она плакала. Клос неожиданно почувствовал жалость, ненужную, необоснованную жалость.

Снова посмотрел на часы — оставалось всего четырнадцать минут до взрыва.

«Застрелю я эту шведку, и дело с концом, — подумал Клос. — Вот-вот должен появиться Мюллер. Крикнуть, чтобы она в испуге встала с кресла? Но я не смогу выстрелить в спину беззащитной женщины!»

Поздно! На лестничной клетке послышались голоса и шаги. Дверь открылась. Ингрид не заперла ее на ключ! На пороге стоял гауптштурмфюрер Мюллер.

— Наконец-то! — крикнул он. — В чем дело, Ингрид? Где вы были? Кто мне звонил только что? — Он сел в кресло, спиной к балконной двери. — Время еще есть. Рассказывайте, что случилось?

— Мне не о чем рассказывать, — спокойно ответила Ингрид.

— Как так? Не понимаю, Ингрид, я не узнаю вас.

— Оставьте меня в покое!

— Какого дьявола, что это значит? Собирайтесь! Время не ждет, едем на вокзал. По дороге Фриц купит три красных гвоздики. Сегодня будем осторожнее.

— Не рассчитывайте больше на меня, — ответила Ингрид. — Никуда я с вами не поеду и никого предавать не буду, все кончено.

— Что вы сказали? — рявкнул Мюллер. Он вскочил с кресла и с угрожающим видом подошел к Ингрид.

— Я уже сказала, что больше не намерена с вами сотрудничать. Это вы убили Хейна!

До взрыва оставалось десять минут. На лестничной клетке стояли гестаповцы, в прихожей — Шабе. Выход был только один — балкон. С балкона можно соскочить в последнюю минуту перед взрывом. Но Ингрид!..

«Предавала из мести, — подумал Клос. — А старый пруссак фон Болдт все рассказал ей…»

— Вы еще ответите мне за Хейна! — послышался голос Ингрид.

— Думаете, так легко уйти от гестапо? — спросил разгневанный Мюллер.

— Мне теперь все равно!

— Вы не представляете, что вас ждет, если откажетесь сотрудничать с нами, — сказал Мюллер. Потом, понизив голос, добавил: — Успокойтесь. Возьмите себя в руки. Даю вам три минуты… Одевайтесь. Едем на вокзал…

Мюллер вышел из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Клос услышал громкие голоса — Мюллер разговаривал с Шабе. Еще пять минут! Отодвинув шторы и держа в руке снятый с предохранителя пистолет, Клос появился перед Ингрид. Она даже не крикнула. Шведка хорошо владела собой.

— Тихо, — шепнул Клос и открыл дверь балкона. — Бежим!

— Вы?!

— Да. Один из тех, которых ты предавала. Быстро!

— Нет!

— Погибнешь через три минуты. Взрывчатка в вазе!

— Нет, — упрямо твердила Ингрид.

Послышались шаги Мюллера. Клос скрылся на балконе. Когда гауптштурмфюрер и Шабе вошли в комнату, Ингрид стояла у двери балкона.

— Вы еще не собрались? — крикнул Мюллер.

— Не собралась, — ответила Ингрид, — и не думаю собираться. — Девушка посмотрела на часы, и это было последнее, что она сделала…

Третья минута подходила к концу. Клос перескочил на балкон соседней квартиры. Двери были открыты. Осторожно передвигаясь на цыпочках, он вошел в чью-то спальню: на кровати храпел мужчина. Клос незамеченным вышел в коридор, открыл входную дверь…

Стрелка часов показывала тридцать пять минут второго, когда он был уже на Альбертштрассе.

Мощный взрыв потряс воздух, а через минуту послышался вой сирены автомашин гестапо.

Клос замедлил шаги… Шел спокойно, не торопясь, по безлюдной улице.

Ему некуда было спешить.

 

VII. Курьер из Лондона

 

1

— В Польше тоже есть аристократы, господин обер-лейтенант. Известно ли вам это?

Клос стоял перед большим резным письменным столом навытяжку, держа руки по швам и размышляя, к какой категории людей отнесли своего нового шефа, полковника Гофберга, начальника местного управления абвера, в распоряжение которого он прибыл неделю назад. Клоса не удивили слова шефа, произнесенные с абсолютной и непоколебимой убежденностью в том, что именно он, Гофберг, первый открыл, что среди поляков тоже есть аристократы.

— Так точно, господин полковник, — с улыбкой ответил Клос.

Воцарилась тишина. Гофберг перелистывал какие-то бумаги на письменном столе, будто не замечая присутствия своего офицера.

«Не ошибаюсь ли я? — подумал Клос. — Если Гофберг действительно болван, то откуда у него такие успехи? Руководимое им управление абвера относится к числу наиболее деловитых и оперативных. Казематы абвера в подвалах сельскохозяйственной школы не уступают застенкам гестапо. И заключенные здесь — не просто схваченные жертвы на улицах города во время очередной облавы». Клос достаточно долго работал в разведке, чтобы определить, какими делами занимается местное управление абвера, в котором он теперь служил. Клосу не нравились грузная фигура нового шефа, его жирное лицо и большие бесцветные глаза. А эти его наивные вопросы и умозаключения!.. При этом Гофберг относился к своим подчиненным высокомерно, стараясь при каждом удобном случае унизить их. Капитан Любке, возмущенный этим, был вынужден подать рапорт об отправке снова на Восточный фронт. После ранения капитан работал в офицерской школе абвера. Клос встретил его за два дня до отъезда, когда уже получил предписание о переводе в распоряжение полковника Гофберга.

— Будь осторожен, Ганс, — посоветовал капитан Любке Клосу, — Полковник — хитрая каналья. Да поможет тебе бог. — С тех пор как на фронте осколком мины ему оторвало кисть руки, капитан Любке стал религиозным. — Да поможет тебе бог, — повторил он.

Большего из Любке вытянуть не удалось. И только перед отъездом, крепко стиснув рукой пальцы Клоса, он снова предостерег его:

— Бойся полковника, Ганс, это опасная скотина.

— Вам, господин обер-лейтенант, известно дело «С-298»? — холодно спросил Гофберг, оторвавшись от бумаг. Его большие глаза остановились на лице Клоса. Он ожидал ответа.

— Что-то не припоминаю, — сказал Клос.

— Вы приняли сектор науки и техники. Это дело по вашей части. Насколько помню, я рекомендовал вам тщательно ознакомиться со всеми незаконченными делами сектора.

— Я здесь всего неделю, господин полковник. Может быть, я и просмотрел дело «С-298». Не могли бы вы напомнить, в чем его суть?..

— Я требую от офицеров, чтобы они свои обязанности знали четко… Сколько будет семью девять? — неожиданно спросил полковник.

Клос молчал. Гофберг недовольно повторил вопрос:

— Так сколько же будет семью девять? Отвечайте, господин-лейтенант!

Полковник впился пальцами в письменный стол, его глаза округлились, ресницы захлопали; казалось, он сейчас бросится на Клоса.

— Семью девять — шестьдесят три, господин полковник, — громко отрапортовал обер-лейтенант. «Хочешь иметь идиота, — подумал он, — пожалуйста».

— Так же точно, господин обер-лейтенант, вы обязаны отвечать, когда речь идет о вашей работе. Дело Латошека — это о чем-нибудь говорит вам?

— Нет. — Клос умышленно ответил так. Он хотел, чтобы Гофберг дал волю своему красноречию.

— Весной тридцать девятого года польский инженер по фамилии Латошек разработал технологию легкого сплава, прочного и устойчивого к высоким температурам. Надеюсь, вы представляете себе, какое это имеет значение для самолетостроения, в особенности для создания авиационных моторов? В октябре этого же года мы начали розыск документации на эту технологию, но безрезультатно. Свидетельства патентного агентства, как и следовало ожидать, были уничтожены или спрятаны. Лаборатория инженера Латошека на одном из военных заводов была разрушена за день до вступления наших войск в Польшу. Так вот, лаборатория была разрушена, а инженер исчез бесследно. Мы установили, что он не был мобилизован в армию. Однако на всякий случай проверили лагеря военнопленных. Во всем генерал-губернаторстве и на территориях, возвращенных рейху, гестапо располагает подробным описанием внешности инженера Латошека, его фотографиями и другими данными о нем. Арестовано триста шестьдесят четыре поляка, похожих на него, но никто из них, к сожалению, не оказался инженером Латошеком. Перед самой войной он проживал в Жешуве. В его доме мы содрали все обои, даже штукатурку, перекопали подвал, обследовали каждую доску пола, но ничего не нашли.

— Понимаю, — прервал Клос.

— Ничего вы не понимаете. Мы получили новую информацию. Недалеко отсюда находится село Пшетока и поместье с таким же названием — собственность некого польского аристократа Пшетоцкого. Поэтому я вам и сказал, что среди поляков тоже есть аристократы. Должен подчеркнуть, господин обер-лейтенант, что их аристократы — чаще всего немецкого происхождения.

— Так точно, — подтвердил Клос, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться.

— Не совсем точно, не следует преувеличивать. Не все они немецкого происхождения. Например, дочь этого Пшетоцкого вышла замуж за инженера Латошека. Мезальянс, не так ли, господин обер-лейтенант? Аристократ Пшетоцкий не одобрял этот неравный брак и не поддерживал связей со своим зятем, так утверждает наша агентура. В деле имеется протокол допроса, датированный октябрем тридцать девятого года. Наша служба установила недавно, что инженер Латошек с женой были в Пшетоке за день до вступления наших войск в Польшу. Тот болван, который осенью тридцать девятого допрашивал старика Пшетоцкого, не обратил внимания на то, что супруги Латошеки оставили ему свою дочь. Можно предположить, что если они доверили старику дочь, то наверняка оставили ему и еще кое-что. Документация на технологию инженера Латошека, господин обер-лейтенант, должна находиться в усадьбе Пшетоцкого.

— Усадьбу обследовали? — спросил Клос. — Пшетоцкого допросили повторно? — Он решил играть роль наивного подчиненного.

Полковник клюнул на удочку, и это обрадовало Клоса.

— Отличная мысль, Клос! — От удовольствия Гофберг даже часто-часто заморгал. И подумал, что стоит, пожалуй, написать господину Рейнеру отзыв о Клосе: «Способный, интеллигентный офицер». Снова обращаясь к Клосу, он сказал: — Если будет необходимо разобрать весь дом и перекопать всю усадьбу, то сделайте это. Вам известно, как выглядит то, что вы будите искать? Плоская коробка, в ней вся документация: чертежи, расчеты, описания. Все это может сгореть за пять минут. Но мне нужна документация, а не кучка пепла. Пшетоцкого мы всегда можем допросить. А что это даст? Я давно уже служу фюреру в этой паршивой стране и хорошо знаю поляков. От них ничего не добьешься. Молчание — это их хитрость.

— А если документация была уничтожена? — спросил Клос.

— Не исключено, — ответил полковник. — Хотя и мало вероятно. Пшетоцкий понимает, что эти бумаги представляют большую ценность. После войны он может выгодно продать их своим союзникам. Следует также иметь в виду, что если зять, даже нелюбимый, оставил ему бумаги на хранение, то старик Пшетоцкий наверняка спрятал их в надежное место. Эти польские аристократы тоже себе на уме, со своими амбициями и долгом чести.

— Понимаю.

— Хорошо, что начинаете понимать. Поезжайте в усадьбу Пшетоцкого. Возьмите с собой надежных людей. Поселитесь в его доме, а своих людей разместите где-нибудь неподалеку от усадьбы.

— Слушаюсь, господин полковник, — ответил Клос. — разрешите выполнять задание?

— Я еще не все сказал, — пробурчал шеф. — Возьмите с собой всю переписку и другие документы, относящиеся к этому делу. Постарайтесь на месте как следует их изучить. И больше пока ничего не предпринимайте без моего указания. Считайте, что вы в отпуске. В усадьбе будете находиться до тех пор, пока я не дам вам команду возвратиться. Думаю, что это продлится не более недели. Ждите моих указаний. Вы все поняли, господин обер-лейтенант?

— Так точно. Я должен ждать ваших указаний!

— Отлично, Клос! Устанавливайте там полевой телефон и поддерживайте со мной связь. Позже я пришлю в ваше распоряжение специального агента.

— Как я узнаю его?

— Он вам представится сам. Сошлется на меня. Возможно, вы будете нужны ему. Вы должны создать в усадьбе напряженную атмосферу. Ходите по всему дому, заглядывайте во все углы, но так, чтобы они не догадались, что вы что-то ищите. Если они догадаются, зачем вы прибыли в усадьбу, то могут уничтожить все документы инженера Латошека, и тогда вам не сносить головы. И помните, что для меня она никакой ценности не представляет. — Полковник подумал: «Может быть, направить в усадьбу кого-нибудь другого? Лучше было бы послать туда женщину». — А правда, — проговорил он, отвечая на свои мысли, — не лучше ли, господин обер-лейтенант, чтобы в этом деликатном деле участвовала женщина?

— Так точно! — выпалил Клос, прищелкнув каблуками. — Когда я должен выехать в усадьбу Пшетоцкого, господин полковник?

— Запомните раз и навсегда, молодой человек, что все мои приказы выполняются немедленно, — отчеканил Гофберг, приподнимаясь с кресла. — Через полчаса вас будут ждать автомашина с нужными людьми. Что вы здесь торчите? Отправляйтесь!

— Хайль Гитлер! — снова щелкнул каблуками Клос, четко повернулся и вышел.

Он не торопясь спустился по лестнице, держа в руках папку с бумагами по делу «С-298».

Неожиданный приказ о немедленном выезде в Пшетоку изменил все его планы. Любой ценой он должен был сообщить об этом Леону.

Гофберг не любил, когда медлили с выполнением его приказов. Он стоял у окна кабинета и смотрел на улицу. Подготовленная к отъезду автомашина с людьми была уже у подъезда.

«У меня есть еще минуты две», — подумал Клос, нажимая на ручку двери туалета. Скорее по привычке, чем по необходимости, он окинул взглядом тесное помещение, убедился, что здесь никого нет. На небольшом клочке бумаги, вырванном из записной книжки, быстро набросал несколько слов. Открыл крышку ручных часов, вложил внутрь свернутую бумажку. Часы, как и следовало ожидать, остановились.

…Солдаты с фельдфебелем в ожидании отъезда играли в карты. Они были так увлечены, что не заметили появления Клоса. Фельдфебель, зажав карты в руке, отрапортовал обер-лейтенанту, что группа телефонистов готова к отъезду. Он не спросил даже, куда ехать. Видимо, точное распоряжение было уже им получено раньше.

Водитель, с трудом развернув грузовик на узкой улочке перед зданием сельскохозяйственной школы, где размещалось управление абвера, затормозил на перекрестке широкой варшавской улицы, пропуская длинную колонну военных повозок. Клос бросил взгляд на ручные часы с таким недовольством, что искренности его беспокойства нельзя было не заметить. Часы стояли. Он громко выругался по адресу польского часовщика, который так плохо отремонтировал его хронометр, и повелительным жестом приказал фельдфебелю выйти из машины.

— Здесь, напротив, — сказал Клос, подавая ему часы, — есть часовой мастер. Отнесите и скажите, что вас прислал обер-лейтенант Клос, которому он недавно чинил эти часы, и если через пять минут они не будут готовы, то Клос сам расправится с ним.

Унтер-офицер взял под козырек и выпалил:

— Будет исполнено, господин обер-лейтенант! — Однако по его лицу было видно, что он не очень рад этому поручению.

Клос наблюдал за фельдфебелем до тех пор, пока тот не скрылся в дверях часовой мастерской. Разведчик подумал, что избрал не очень хороший способ передачи информации Леону, но иного выхода не было. Если фельдфебель не вернется через три минуты…

В дверях мастерской показался фельдфебель. Быстро подбежав к грузовику, он подал часы обер-лейтенанту:

— Мастер просил извинить его, часы действительно требовали небольшого ремонта. И если что, он всегда готов для господина Клоса основательно починить их бесплатно.

Клос пристально посмотрел на раскрасневшееся лицо фельдфебеля и с тревогой подумал, что этот тип, по его приказу войдя в мастерскую Леона, мог наделать много шума, угрожая, размахивая пистолетом. Многие немецкие офицеры при встречах с поляками именно так и поступают без всяких на то причин, желая показать, что они принадлежат к расе господ. Правда, не все немцы таковы. Среди них есть и мыслящие люди, насильно одетые в армейские мундиры, они ненавидят войну и стыдятся тех жестокостей и убийств, которые принес человечеству фашизм. Клос неоднократно встречался и с такими немцами, которые ненавидели фашизм, войну, но под страхом смерти вынуждены были сражаться «во имя победы великой Германии».

— Поехали! — громко крикнул он водителю.

 

2

Пан Пшетоцкий радостно улыбался, не зная, куда посадить Иоланту. Он решил, что старинное кресло, стоявшее в углу гостиной, у стены, на которой висели портреты предков хозяина дома, будет самым удобным местом для дорогой гостьи. Приподняв тяжелую латунную керосиновую лампу, он указал на кресло.

— Дай посмотреть на тебя, девочка моя. Когда же в последний раз видел тебя?.. Зося, — вспомнил он вдруг, — скажи там на кухне, чтобы приготовили что-нибудь для пани Кшеминьской на ужин… Садись, девочка моя. Устала с дороги? Ну как там в Кракове? Человек не видит света из-за этой проклятой войны, от страха носа не высунешь из этих четырех стен, даже в доме стало небезопасно…

— Что верно, то верно, дедушка, — прервала его Зося, вернувшись из кухни. — Уже готовится яичница для пани, сейчас принесут.

— Спасибо… Не помню, Иоланта, представил ли я тебе свою внучку. В такое тревожное время… отвыкли мы от гостей… Это Зося, Зося Латошек. — Он скривился нарочито: — Подумать только, дорогая пани, чтобы какую-то фамилию Латошек носила внучка польского шляхтича Пшетоцкого!

— Дедушка! — с упреком проговорила Зося, белокурая и голубоглазая семнадцатилетняя девушка. Ее нежная белая кожа была склонна мгновенно заливаться ярким румянцем, что придавало Зосе особое очарование.

— Рада познакомиться, — ответила Иоланта. — Отец мой часто вспоминал о вашей дочери, пане Елене, если не ошибаюсь.

— Не ошибаешься, девочка моя. Не знаю только, где она сейчас. С начала войны потерял ее и этого, как его… Латошека. Но довольно печальных воспоминаний! Зося, — он нежно поцеловал внучку в щеку, — прости старого склеротика… помнишь, я не раз говорил тебе о своем друге Генрике Кшеминьском, с которым мы в Вене в молодости проводили время? Гора с горой не сходится… Генрик поздно женился, любил холостяцкую жизнь, ой как любил, даже грех вспоминать при девушках. И поэтому у него такая молоденькая, чуть старше моей внучки, дочь. А моя Елена поспешила, — махнул рукой старик. Ему неприятно было вспомнить о неудачном браке своей дочери, но что было делать?..

Камердинер Ян принес на подносе тарелки с дымящейся яичницей и холодной закуской.

— Спасибо, но я совсем не голодна, — сказала Иоланта.

— Ешь, ешь, — потчевал старик. — В Пшетоке еще никто не ложился спать без ужина, а ты, девочка моя, с дороги. Пройти столько километров в такое время — это геройство. Рад, что Генрик не забывал обо мне. Пусть приедет в Пшетоку, вспомним молодость… Что у вас там за жизнь в закопченном городе? Голод… Но я рад, что хоть ты навестила старика.

— К сожалению, — сказала Иоланта, — я здесь долго не пробуду. Во всяком случае, не столько, сколько хотелось бы.

— И не думай об этом! Так быстро я тебя не отпущу. Отдохнешь, подышишь свежим воздухом, подкормишься деревенским хлебом. — Потом обратился к Зосе: — Уже поздно, займи нашу гостью, а я скажу Яну, чтобы приготовил комнату для паненки…

Девушки остались одни.

— Можем обращаться друг к другу по имени, — сказала Иоланта, — мы почти ровесницы. Как ты думаешь, твой дедушка меня не осудит, если я закурю?

— Кури смело, — ответила Зося и покачала головой, когда Иоланта поднесла ей маленький золотой портсигар. — Дедушка сам проверит, постелила ли тебе Марта постель и затопил ли Ян камин. Он переживает, что теперь никто не навещает нас, и очень рад гостям.

— Я таким его себе и представляла, — сказала Иоланта. — Помню его как в тумане… Столько времени прошло! Но я приехала не к нему. Не к нему, а к тебе, Зося.

— Ко мне? — удивилась девушка.

— Розмарин расцвел под окном, — сказала Иоланта, пристально глядя в глаза Зоси. — Не понимаешь?

— Я просто поражена. Не ожидала, что пани… что ты… — А потом добавила спокойно, но выразительно: — Это не розмарин, а барбарис.

— Все в порядке, — глубоко вздохнув, ответила Иоланта. — Я боялась, что ошибусь… Мне необходимо установить контакт.

— С кем? — спросила Зося.

— Ты же знаешь с кем. Зачем спрашиваешь? Я могу разговаривать только с доверенным лицом Бохуна.

— Сегодня уже поздно. Постараюсь завтра сообщить пану ротмистру…

— Так нельзя, Зося, — остановила ее Иоланта. — зачем ты раскрываешь его чин? Помни, что мы не должны говорить больше того, что нам известно. Если бы я попала в руки гестапо, то по твоей вине имела бы лишнюю информацию о доверенном лице.

— Но ты бы не выдала его гестапо!

— Не знаю, — ответила Иоланта. — Мы должны быть осторожными и лишнего не говорить. Одно слово может погубить человека, раскрыть всю подпольную организацию.

— Извини, — прошептала Зося. Она почувствовала, как ее лицо покрывается румянцем, и это еще больше обескуражило девушку.

— Глупенькая ты! — Иоланта нежно обняла Зосю. — Нечего передо мной извиняться. Знаю, что ты хотела как лучше. Мы с тобой пока еще необстрелянные солдаты, хотя у меня немного больше опыта. На те два года, — усмехнулась она меланхолично, — на которые я старше тебя. В этот момент вошел старик Пшетоцкий.

— Вижу, вижу, девочки подружились. Наконец-то Зося будет иметь подругу по своему возрасту. Мы живем на отшибе, на безлюдье, к нам мало кто приезжает, если только иногда заглянет кто-нибудь из соседей. Даже в преферанс не с кем сыграть. Правда, один из соседей с детства ходит к нашей Зосе, но…

— Дедушка!

— Ну хорошо, хорошо, только смотри, чтобы Иоланта не отбила твоего Эдварда… Красивая ты, пани Кшеминьская. Признайся, сколько кавалеров из-за тебя голову потеряли? — Он хотел еще что-то сказать, но неожиданно раздавшийся снаружи шум прервал его. Он подошел к окну и отодвинул занавеску.

Девушки услышали скрип тормозов резко остановившейся автомашины, а потом тяжелые шаги за дверью, выходившей в коридор.

Ян замер у порога:

— Немцы!

— Открой! — приказал пан Пшетоцкий.

Когда Ян скрылся в прихожей, старик подошел к Иоланте:

— Девочка моя, если тебе нужно что-нибудь спрятать… — И, когда Иоланта отрицательно покачала головой, облегченно проговорил: — Слава богу!

 

3

Клос зажмурился. В зале, освещенном несколькими керосиновыми лампами, было очень светло.

— Слушаю вас, — долетел до него негромкий голос.

Обер-лейтенант удивился: голос принадлежал невысокому, чисто выбритому лысоватому старику. Слушая Гофберга, Клос представлял себе гордого, высокого мужчину, с аристократической внешностью, коротко стриженного, с пышными шляхетскими усами. А увидел человека, одетого в поношенную домашнюю куртку, похожего на учителя гимназии или почтового служащего.

— Я хотел бы видеть пана Пшетоцкого, — сказал Клос по-немецки, решив не показывать, что знает польский язык.

— Слушаю вас, — повторил хозяин дома.

— Я получил приказ расквартироваться в вашем замке.

— В моем замке? — спросил Пшетоцкий на чистом немецком языке с венским акцентом. — Мой замок был сожжен. Сожгли его в тридцать девятом. Если вы говорите об этом доме, то это всего лишь скромный флигель. Когда-то здесь проживала моя прислуга. А что касается расквартирования… Ну что ж, вы теперь здесь хозяева. Только не могу понять, почему выбрали именно мой дом…

Слушая Пшетоцкого, Клос подумал: гордость это или бравада старого шляхтича? А может, хозяин просто хотел щегольнуть своей аристократичностью перед этими двумя молодыми женщинами? Если бы на месте Клоса был кто-нибудь другой в немецком мундире, то эти уловки могли для старика плохо кончиться. Немецких офицеров раздражает национальная гордость поляков.

— Вам помочь выбрать комнату? Или вы сами? Надеюсь, господин обер-лейтенант не займет мою спальню…

— Разместите меня где вам будет угодно. Я пробуду здесь несколько дней. Только прошу учесть, что в свою комнату я проведу телефонную связь.

— Зося, покажи пани Иоланте ее комнату, а Марте скажи, чтобы постелила господину офицеру в комнате в мансарде, где нет печки.

Клос, едва скрывая улыбку, повернулся к стене и сделал вид, что рассматривает портреты толстых усатых предков хозяина дома. Пшетоцкий отвел немецкому офицеру неотапливаемую комнату, питая надежду, что тот не вынесет холода и быстро покинет усадьбу.

— Кто кроме вас проживает в доме? — спросил Клос, садясь в удобное кресло около стены. Он заметил, что Пшетоцкому это не понравилось.

— Кроме меня — моя внучка, ее подруга пани Иоланта Кшеминьская, дочь моего старого знакомого, и прислуга: камердинер Ян, его жена, которая занимается кухней, и их дочь Марта, она исполняет обязанности служанки. Теперь нам не требуется большой штат прислуги…

Клос присматривался к висевшей на стене сабле прекрасной старинной работы. Ножны и рукоятка ее были покрыты искусной тонкой резьбой. Только теперь он понял, что поведение Пшетоцкого продиктовано не высокомерием и не кичливостью. Это был трезвый расчет, основанный на знании психологии. Старик интуитивно чувствовал, что с немецкими офицерами необходимо разговаривать свысока, ибо у них в крови — почтение к аристократам. Называя свой большой многокомнатный особняк скромным флигелем и утверждая, что в этих условиях не требуется большая челядь, Пшетоцкий как бы хотел спросить немецкого офицера: «А какая прислуга была у тебя в Германии?»

Теперь Клос другими глазами смотрел на невысокого старика с барскими манерами и повелительными нотками в голосе.

Ян что-то шепнул на ухо хозяину дома.

— Проводи пана офицера в его комнату, — сказал Пшетоцкий камердинеру. — А ваши люди, господин офицер, разместятся в другом флигеле.

Клос слегка поклонился и пошел за Яном. На лестнице он посторонился, чтобы пропустить спускавшихся сверху молодых женщин, которых перед этим видел в гостиной. Они прошли мимо, не удостоив его даже взглядом. Старшая, стройнее и обаятельнее, подчеркнуто демонстрировала свою надменность. Камердинер Ян, поднимаясь по лестнице с лампой, даже не оглянулся, идет ли за ним немецкий офицер.

Девушки застали старика Пшетоцкого в гостиной. Он нервно ходил взад и вперед, держа в зубах давно погасшую трубку.

— Зачем только принесло сюда этого немца? — спросила Зося.

— Сам об этом думаю.

— Если бы они намеревались выселить вас из Пшетоки, — проговорила Иоланта, — то вручили бы вам официальное распоряжение своего командования. Этот офицер, как видно, из вермахта. А они, как правило…

— С виду интеллигентный, вежливый, однако он все-таки шваб. Берегитесь его, девочки мои. Кажется, он по-польски не понимает, но осторожность никогда не помешает.

— А вы, дедушка… — начала укоризненно Зося.

— Я, паненки, святой, это совсем другое дело. Я старик, а что они могут сделать со старым человеком? Убить? Так ведь это — милость! Не нужно будет долго ждать ее, костлявую. Да что там! Твой отец, Иоланта, умел с ними обращаться. Помню, еще во время первой мировой войны, едем мы вдвоем — Генрик и я, от Пшетоки до Карчмисок. И вдруг останавливают нас немцы, приказывают высаживаться, им, видите ли, бричка потребовалась. А Генрик, твой отец, который в Вене имел адвокатскую практику и говорил по-немецки, как настоящий шваб, как закричит на них… Пятнадцать минут ругал немецкого лейтенанта, словно мальчишку.

— Ну и что? Не отдали бричку? — спросила Иоланта.

— Отдали, — со вздохом ответил старик. — Высадились и пошли, но Генрик поговорил с ними, и поговорил как следует!

— То были другие немцы, — сказал Зося. — А эти — фашисты.

— Пора спать, девочки мои, уже поздно, — по-отечески заботливо проговорил старик Пшетоцкий. — Утро вечера мудренее.

 

4

За два дня пребывания Клоса в Пшетоке ничего особенного не произошло. Скучая от безделья, обер-лейтенант несколько раз от корки до корки прочел дело «С-298».

Интересного в этих бумагах было мало, но одна информация привлекла его внимание. Железнодорожник Вацлав Трембицкий сознался на допросе, что последний раз видел инженера Латошека и его жену Елену на вокзале в Карчмисках. Пан инженер выезжал последним поездом в Краков. Он торопился, ибо утром здесь должны были появиться немцы. Перед отъездом Латошек очень беспокоился, успеет ли на львовский поезд.

«Столько неизвестных», — подумал Клос. Во всяком случае, эта информация, на которую не обратил внимания Гофберг, показалась обер-лейтенанту весьма ценной. Он подумал, что при удобном случае переправит ее в Центр.

Жизнь в доме Пшетоцкого протекала в неторопливом деревенском ритме. Подходил к концу ноябрь, заканчивались работы в поле. Дни были короткие, отсутствие электричества заставляло обитателей дома рано расходиться по своим комнатам на отдых.

На следующий день после прибытия в Пшетоку, согласно полученной инструкции, Клос приказал фельдфебелю протянуть в свою комнату телефонную связь и соединить его с Гофбергом. Он доложил полковнику обстановку, сообщил о своих намерениях, упомянул о подробностях, которые мало интересовали шефа, и в частности об образе жизни хозяина усадьбы, пана Пшетоцкого, и его отношении к немецким офицерам.

— Кто проживает в усадьбе? — спросил Гофберг.

— Пшетоцкий живет вместе с внучкой, о которой господину полковнику известно, — ответил Клос. — Приехала к ним в гости некая Иоланта Кшеминьска из Кракова. Кроме того, в доме есть прислуга: камердинер, кухарка, горничная — все они родственники. Кухарка Матильда — жена камердинера Яна Кшиволя, а горничная Марта — их дочь. Какие будут указания, господин полковник?

— Ожидать, — ответил Гофберг.

— Когда прибудет ваш человек, которому я должен помогать?

— Клос, — прохрипел полковник в трубку, — разве вам неизвестно, как должен вести себя офицер абвера?

— Я мучаюсь от безделья, господин полковник.

— Рекомендую длительные прогулки. Или раньше ложитесь спать, но больше не морочьте мне голову. Может быть господин обер-лейтенант соскучился по настоящей работе на Восточном фронте?

— Господин полковник, прошу понять меня правильно, — ответил Клос смиренным тоном. — Вы приказали создать здесь напряженную обстановку, которая помогла бы вашему человеку. Только я не представляю, что должен делать, пока ваш агент еще не прибыл.

— Уже одно ваше присутствие в усадьбе накаляет там атмосферу, — ответил Гофберг. — Ваши люди должны докладывать вам два раза в день и даже ночью, что они ели на обед и что хотели бы съесть на ужин. В тревоге и напряжении должны находиться все обитатели дома, а не мой агент. А может, господин обер-лейтенант желает, чтобы я прислал гувернантку, которая водила бы его за руку? С прежней работы мне характеризовали вас как самостоятельного, инициативного и смелого офицера. Запомните, следующую характеристику на вас буду писать я. Хайль Гитлер! — прорычал полковник и положил трубку.

Клос рассмеялся, достал сигарету, закурил. «Не подозревает ли что-нибудь Гофберг?» — подумал он. Может быть, кто-то из разведсети провалился? Не раскрыл ли он связь в часовой мастерской, а вся эта игра с усадьбой Пшетоцкого затеяна им, чтобы разоблачить его, Клоса, как агента польской разведки? А солдаты с фельфебелем, которые обжираются яблоками из господского сада, может быть, направлены шефом для того, чтобы следить за ним во все глаза, а совсем не для помощи? Когда утром Клос бесцельно бродил по усадьбе, он все время натыкался на кого-нибудь из солдат. Не исключено, что и они скучали от безделья, потому и заглядывали из любопытства в каждый угол. А если нет?

Какую цель преследовал Гофберг, расставляя капканы на своего офицера? Если действительно кто-то из подпольной сети провалился и выдал Клоса, то полковнику достаточно было бы установить наблюдение и засечь время появления обер-лейтенанта на связи у часовщика. «Нет, это маловероятно», — подумал Клос. Однако его беспокоила роль, которую ему поручил играть полковник Гофберг, поэтому Клос не мог не подозревать западни. Но, тщательно проанализировав обстановку, он пришел к выводу, что нет повода для волнений. Видимо, просто сработал инстинкт самозащиты разведчика, который уже много лет, облачившись в немецкий мундир, действует во вражеском стане. Поэтому даже небольшой сигнал вызывает настороженность и стремление к самозащите.

Гофберг всеми способами старался добыть бумаги инженера Латошка, что не удалось сделать предыдущим шефам местного управления абвера. Легкий, прочный и устойчивый к высокой температуре сплав, полученный польским инженером, был необходим для авиационной промышленности Рейха. Клос чувствовал, что в этом деле ему придется сыграть немаловажную роль. Как ни странно, именно те, кто считают себя людьми высшей расы, хотят использовать в своих преступных целях научные достижения славянского «недочеловека», рожденного в стране, которую они презрительно называют задворками Запада! Гофберг стремится добыть эти ценные документы, он уверен, что они скрыты именно в усадьбе Пшетоцкого, и доверил это важное дело ему, Клосу, который характеризовался по прежней службе в абвере как способный, исполнительный и смелый офицер. Полковник понимал, что инженер Латошек, спасаясь от немцев, оставил в Пшетоке самое ценное, что у него было: дочь и документацию на свое изобретение. Способ розыска этих бумаг, укрытых в усадьбе Пшетоцкого или в другом месте, свидетельствует о том, что Гофберг не такой уж простак, каким старается себя показать.

Неожиданный арест Пшетоцкого и обыск его усадьбы не принесли бы ожидаемых результатов, ибо польский аристократ мог перепрятать бумаги своего зятя в другое, более надежное место, у близких друзей, хотя на первый взгляд старик Пшетоцкий не был похож на человека, имеющего таких друзей. Он мог вывезти бумаги в разоренные немцами усадьбы и укрыть их в известном только ему месте.

Практически «перекопать всю усадьбу», как приказал Гофберг, возможно, но на это потребуется немало времени. А поэтому Гофберг выбрал, по его мнению, наилучший способ розыска документов: создать напряженную, обстановку в усадьбе, чтобы старик Пшетоцкий почувствовал, что спрятанным им бумагам грозит опасность.

Цель Гофберга — это цель Клоса. Он также стремился добыть документы инженера Латошека, чтобы переправить их в надежное место. Но в Пшетоке должен появиться еще кто-то, кто может не представиться Клосу и без его помощи использовать создавшуюся ситуацию, чтобы добыть эти ценные бумаги. Этот «кто-то» наверняка попытается принудить старика Пшетоцкого отдать их.

Если этот человек, продолжал размышлять Клос, не представится Пшетоцкому, то можно сделать вывод, что он знаком старику и знает, у кого хранятся документы. И Пшетоцкий, чтобы спасти от немцев бумаги, может решиться передать их этому человеку. Клос не должен допустить этого. Однако пока в Пшетоке не появился человек, который мог бы обратиться к старику Пшетоцкому за бумагами.

Иоланта Кшеминьская? Вряд ли она ведет игру. Клос заметил, что эта девушка держится гордо и независимо. Трудно поверить, чтобы старик доверил этой девчонке свою тайну, хотя она и была дочерью его близкого друга.

Зося? Девушка тоже с характером, открыто демонстрирует свой патриотизм. Не может быть, чтобы она… Хотя не исключено, что Зося причастна к тайне хранения бумаг отца.

Остается прислуга: Ян, сорокалетний камердинер Пшетоцкого, и его жена Матильда, молчаливая женщина с полными румяными щеками, которая почти не выходит из кухни. А может быть, Марта — их дочь, с каменным лицом стелившая ему постель и убиравшая комнату?.. Трудно поверить в такое.

Агент может появиться в Пшетоке неожиданно и скрытно. А он, Клос, не может даже принять каких-либо мер и вынужден только ждать указаний Гофберга.

 

5

Клос по-прежнему скрывал, что знает польский язык. Уже на второй день пребывания в усадьбе он понял, что его проверяют. Во время завтрака Пшетоцкий в непринужденном разговоре с обер-лейтенантом заметил по-польски:

— Пан поручик испачкал себе рукав джемом.

— Что? — спросил по-немецки Клос, невозмутимо глядя на Пшетоцкого.

Старик, извинившись, ответил, что он обращается к внучке.

Девушки переглянулись. Иоланта не могла скрыть иронической улыбки.

В течение дня Пшетоцкий еще не раз пытался проверить Клоса. А Зося, которая больше молчала, неожиданно сказала Клосу по-польски, глядя ему прямо в глаза: «Если бы ты знал, как я ненавижу тебя, шваб». Иоланта с ехидной улыбкой быстро «перевела», что Зося спрашивает, как давно пан обер-лейтенант не видел своих родных.

Убедившись, что немецкий офицер не понимает польского, все они стали свободно разговаривать при нем. У них не было особых секретов, и Клос, рассматривая семейный альбом хозяина дома, не подавал виду, что понимает их, однако, прислушиваясь к разговору, понял, что завтра в Пшетоку приедут какие-то люди. Одного из них Зося назвала Эдвардом, а другого — паном Маевским.

Зося Латошек была обеспокоена — не опасен ли визит этих людей в то время, когда в их доме проживает шваб? И не следовало ли организовать встречу в другом месте? Но Иоланта, успокаивая ее, сказала, что наоборот, присутствие в доме немецкого офицера будет наилучшей защитой, какую только можно себе представить. При это она напомнила Зосе китайскую пословицу, что вокруг светящегося фонаря всегда темно. И этого было достаточно, чтобы за ужином старик Пшетоцкий обратился к Клосу:

— Господин обер-лейтенант просил, чтобы я докладывал обо всех, кто приедет в усадьбу. Так завтра у меня будут гости, если вам это угодно.

Клос ответил, что не возражает против приезда гостей и не хотел бы своим присутствием нарушать традиции хозяина дома. Он только желал бы, чтобы гости не мешали ему исполнять служебные обязанности.

Ужин подходил к концу. Клос встал, учтиво поклонился, пожелал старику Пшетоцкому и девушкам доброй ночи и отправился в свою комнату.

«Значит, завтра, — подумал он. — Что это за люди и кто такие пан Маевский и его мнимый или настоящий племянник? — по отдельным словам, смеху и радости Зоси Клос понял, что ее что-то связывает с Эдвардом. — Может быть, он жених Зоси? — неожиданно мелькнуло в голове Клоса. — Что ж, человек, просящий руки Зоси Латошек, имеет моральное право на получение бумаг ее отца в приданое. Может, на этом и основывается провокация Гофберга?» А в том, что это провокация, Клос не сомневался.

«Глупец! — подумал он о себе. — Сочинил версию, не имея на то достоверных данных. Необходимо подождать до завтра, а сегодня ночью — побродить немного по дому. Гофберг прав: они должны ощущать присутствие немецкого офицера и бояться его». Неожиданно Клос услышал какой-то шорох за дверью. Он на цыпочках подошел к ней и рывком открыл. Перед дверью с тряпкой в руках стоял камердинер Ян.

— Прошу прощения, я протирал пыль, — смущенно проговорил он.

— Да, пыль, конечно, надо протирать, — заметил Клос. Он закрыл дверь, скатал из бумаги шарик и заткнул отверстие для ключа. Он чувствовал себя очень неуютно, когда знал, что за ним подглядывают.

 

6

Гости приехали к концу завтрака. Камердинер Ян учтиво проводил их в гостиную.

— Пан Маевский и пан Эдвард! — доложил он, открыв дверь.

Клос заметил, что Эдвард — двадцатисемилетний, крепко сложенный брюнет с усиками, в модных сапогах — сначала поприветствовал Зосю, поцеловал ее, как и подобает жениху, а потом поклонился старику Пшетоцкому.

Мужчина постарше, ротмистр Маевский — худощавый, сутулый, с буйными, но изрядно поседевшими волосами и морщинистым лицом, одетый по-охотничьи, — не мог скрыть своего удивления, когда увидел немецкого офицера.

— Непрошенный гость, — развел руками Пшетоцкий. — приехал два дня назад, и неизвестно, надолго ли. На вид любезный, ведет себя скромно. И ничего не понимает по-польски.

Ротмистр с упреком посмотрел на Зосю, которая хотела что-то сказать, и прервал ее на полуслове, подняв руку. Если бы Клос ничего не подозревал, он мог бы не обратить внимания на этот жест. Охотничья одежда Маевского скорее напоминала армейский мундир, а манера держаться выдавала офицерскую выправку. Клос решил, что Зося, видимо, подчинена ему по службе.

— Потом! — бросил Маевский, и Зося послушно замолчала.

Марта принесла приборы для гостей, положила на стол. Гости молча уселись, а Эдвард, закончив шептаться с Зосей, внимательно посмотрел на Клоса. Разговор не клеился. Присутствие немецкого офицера действовало на них как холодный душ. Клос не торопясь намазывал масло на хлеб, ел и старался как можно меньше говорить, а больше наблюдать и слушать. Судя по всему, этот пан Маевский не даст легко убедить себя, что присутствие немецкого офицера в этом доме явление случайное и что он не понимает по-польски.

Пшетоцкий нудно рассказывал какую-то историю об адвокате Кшеминьском, отце Иоланты, заставляя девушку подтверждать, что он говорит правду. Девушка делала это без особого желания. Она была раздражена. Слова старика были ей не по душе. Иоланта чего-то ждала. Это легко угадывалось по ее сосредоточенному, напряженному виду. Она была холоднее, чем обычно, но от этого ее внешность только выигрывала.

— Известно ли вам, пан Тадеуш, — спросил Маевский, когда ему удалось вставить слово, — что пан Венгожевский женится?

— Венгожевский? Боже мой! — ахнул от удивления старик. — На пять лет старше меня, и женится, вот чудеса! На ком же?

— На вдове. Ей под сорок, но она еще очень, очень…

— Подожди, подожди, дай вспомнить! Не Конопицкая ли?

— Пан Тадеуш, как всегда, попадает в десятку.

— Конопицкого я хорошо знал, царство ему небесное. Его земли прилегали к моим.

— Умнейший был человек!

— Что вы, пан Маевский, — возразил старик, — он добродушный был, но оригинал. Припоминаю, как-то приехал он ко мне в Пшетоку еще задолго до войны и начали мы о чем-то спорить… Я потом приказал Яну открыть все окна в доме, чтобы побыстрее проветрить…

Клос чуть не поперхнулся. Если бы это случилось, присутствующие догадались бы, что немецкий офицер понимает по-польски. На счастье, рассказ старика подействовал и на Маевского — он так и подскочил:

— Пан Тадеуш! Как можно?

Укоризненно посмотрев на Пшетоцкого, он окинул недоверчивым взглядом Клоса и попытался перевести разговор на другую тему. Старик, почувствовав это, решил не рассказывать больше о своих давних спорах с покойным соседом, и это успокоило Клоса.

— Хорошо, хорошо. Но тогда мне не хотели верить, а я все-таки оказался прав, — проворчал Пшетоцкий.

— Зачем вспоминать о прошлом? — примирительно спросил Маевский. — Зачем возвращаться к старому?

— Поляк задним умом крепок, — никак не мог остановиться Пшетоцкий. — А нужно было…

— К чему нам теперь вспоминать старые ссоры? — Маевский старался успокоить старика, как мог.

— Старые, не старые… А кто еще четыре года назад попрекал меня «народной демократией»? Россия большевистская или небольшевистская, но она всегда Россия, помилуй бог. Если бы тогда послушали меня, то сейчас у нас этого не было бы, — многозначительно заключил старик Пшетоцкий, укоризненно посмотрев на Клоса, который сидел с невозмутимым видом.

Клос взял кофейник и стал осторожно наливать себе кофе, стараясь не пролить ни капли на белоснежную скатерть.

— Дедушка, — включилась в разговор Зося, — он может догадаться, что речь идет о нем.

— Ты, девочка моя, не мешайся. Что ты можешь знать? — раздраженно ответил старик. Он понемногу начал успокаиваться, видимо поняв неуместность своих рассказов о прошлом, о каких-то предвоенных спорах. Он с усердием принялся поддакивать Маевскому, когда тот начал что-то говорить о разведении породистых лошадей.

На другом конце стола Эдвард, наклонившись к Иоланте, спросил:

— Не играла ли пани перед войной в теннис на варшавских кортах?

— Играла, но не часто и не помню, было это на варшавских кортах или на каких-то других. Я плохо знаю Варшаву. А почему вас это интересует?

— Кажется, я вас где-то встречал. Ваше лицо и глаза нельзя забыть.

— Это комплимент? — спросила Иоланта и, обратившись к Зосе, заметила: — Твой Эдвард опасный мужчина, присматривай за ним.

Клос внимательно приглядывался к этой паре. Иоланта улыбалась, но только одними губами, глаза ее оставались холодными, настороженными, серьезными. Манера Эдварда задавать вопросы загадочным и безразличным тоном беспокоила Клоса, только он не мог понять почему. Клос уже намеревался встать и выйти из-за стола, решив, что дальнейшее присутствие среди игнорировавших его собеседников ничего полезного не может дать, а только возбудит подозрение, когда Эдвард внезапно обратился к нему:

— Господин обер-лейтенант давно в Польше?

Молодой человек говорил по-немецки свободно, но не так, как поляки, которые учились этому языку в школе или университете. Его немецкий отличался австрийским акцентом. Клос был уверен в одном: Эдвард или имел хорошего преподавателя и феноменальную слуховую память, или несколько лет прожил в той местности Германии, где немцы говорят с австрийским акцентом. А может быть, немецкий — его родной язык?

— Несколько недель, — ответил Клос, обрадовавшись случаю, чтобы остаться за столом. Сначала ему хотелось спросить собеседника, где тот так хорошо научился немецкому, но после некоторого колебания разведчик передумал.

— А до этого где служили? — непринужденно продолжал Эдвард. — Если, конечно, это не военная тайна.

— Во Франции и в России, а до Польши — в Югославии, — солгал Клос. — Но в Югославии пробыл всего лишь несколько недель, — быстро добавил он, чтобы предвосхитить мысль собеседника о том, что немец, знающий язык сербов и хорватов, может понимать и по-польски.

Клос внимательно следил за движениями и взглядом Эдварда. Ему был знаком такой тип людей, их манера задавать вопросы, как будто бы не значащие, с иронией, с такими оговорками, как: «Если, конечно, это не военная тайна». Именно этим способом добываются иногда ответы на самые щекотливые вопросы. Клос сам прекрасно владел подобным методом и неоднократно использовал его в своей практике. Наконец, это чистое произношение с австрийским акцентом… Может быть, Эдвард тот самый человек, которому Клос при необходимости должен помочь? Или исполнитель сразу двух неизвестных ролей? «Может быть, он из разведки»? — подумал Клос, и ему захотелось продолжить разговор.

— Видимо, пану известно, как это бывает в армии, — сказал Клос. — Перебрасывают тебя с места на место, и не знаешь, где будешь завтра. Иногда, — добавил он доверительно, — человек даже не догадывается, зачем ему приказано быть в том или ином месте. Завидую вашей спокойной жизни здесь.

— Спокойной? — удивился Эдвард. — Не сказал бы…

— Вы говорите о… — Клос помедлил, как это делают воспитанные немецкие офицеры, боясь оскорбить чувства хозяина дома употреблением нежелательных слов, — о партизанах? Друзья меня предостерегали, что в этих местах действуют партизаны, но, как я вижу, они ошибались. Во всяком случае, сейчас здесь спокойно.

— В этом доме вы всегда можете быть спокойны, — ответил Эдвард и посмотрел на часы. — Дом пана Пшетоцкого отличается гостеприимством.

Клос, поняв его намек, встал:

— Благодарю за беседу. Должен проверить, чем занимаются мои солдаты.

Обер-лейтенант вышел во внутренний двор и пересек его, направляясь к другому флигелю, где расквартировались его подчиненные. Клосу было безразлично, чем они занимаются. Он полагал, что они, как всегда, играют в карты. Выйдя на середину двора, он заметил фигуру человека, быстро удалявшегося от боковых дверей флигеля, в котором жил Пшетоцкий, в сторону видневшейся вдали деревни.

У Клоса было острое зрение — даже с такого расстояния он узнал Яна, камердинера Пшетоцкого.

 

7

После ухода Клоса Пшетоцкий несколько минут сидел молча. Он не сразу понял, что присутствующие ожидают, когда он поднимется и выйдет из-за стола.

— Пан ротмистр, — произнес старик, вставая, — это, может быть, не мое дело, но я хочу высказать свое мнение: лично я против того, чтобы вы вмешивали девушек в вашу конспиративную деятельность. Она не для них.

— Если бы вы знали, какие они отличные подпольщицы! — ответил Маевский.

— Вот как, — проворчал старик, — они должны воевать, а вы — заниматься политикой?..

— Пани сменила пароль? — посмотрел Маевский на Иоланту, когда за стариком закрылась дверь. — Не хотели бы вы поговорить со мной о деле?

— Я должна убедиться, что говорю с доверенным лицом.

— Бохун, — ответил Маевский, — ротмистр Бохун. А это, — он показал рукой на Эдварда, — поручик Журав. Зося, — обратился Бохун к девушке, которая сидела и как будто бы не слушала их, — будь любезна, выйди в коридор и, если появится немец, дашь знать.

— Есть, — отчеканила девушка, как солдат, готовый выполнить приказ.

Когда Зося вышла, Иоланта подала руку ротмистру.

— Ягода, — сказала она, — курьер из Лондона.

— Теперь нам нужно убедиться, — проговорил молчавший до этого Эдвард, который, казалось, любовался только ее стройными ножками, — имеем ли мы дело с нашим доверенным представителем из Лондона.

— Разумеется. — Девушка открыла небольшой изящный портсигар, вынула сигареты, нажала шпилькой кнопку. Из плоского тайника вытащила половину долларового банкнота. — Этого достаточно? — спросила она.

Ротмистр вопросительно смотрел на Эдварда, который, подойдя к окну, скрупулезно соединял две половинки банкнота.

— Все в порядке, — проговорил наконец Эдвард. — Только беспокоит меня этот немецкий офицер. Может быть, за вами, пани Иоланта, следили?

— Меня он также беспокоит, — ответила она. — Но я не заметила, чтобы за мной следили. Видимо, вы догадываетесь, что я приехала не только к вам. Вы — последняя инстанция, может даже самая важная, а до этого у меня были дела в Кракове, Варшаве и Радоме. Если бы было что-то подозрительное… Меня там охраняли.

— Разумеется, — сказал ротмистр. — А у вас есть что-либо для нас или…

— Сейчас, — ответила Иоланта. — Прошу вас, панове, на минуточку отвернуться.

Когда они отвернулись к окну, Иоланта быстрым движением расстегнула юбку, сняла с себя широкий, чем-то наполненный пояс. Мгновенно вынула из него несколько холщовых мешочков. — Все в порядке, прошу вас, панове, — проговорила она.

— Мне сразу показалось, что пани не по возрасту полновата в талии, — сказал Эдвард. — А теперь вы снова приобрели изящную фигуру.

Девушка ответила на комплимент очаровательной улыбкой.

— Прошу все это пересчитать и написать расписку, — обратилась она к ротмистру, который вынимал из холщовых мешочков долларовые банкноты и золотые двадцатидолларовые монеты.

— Все в порядке. Хорошо, что пани начала с денег. Имеем приказ разговаривать о делах только с тем, кто представит вот это, — показал он на мешочки. — Как всегда, присылают слишком мало, — добавил он, подписывая размашистым росчерком расписку. — Вы там, в Лондоне, — медленно проговорил он, — думаете, что мы выбрасываем деньги на ветер. То, что вы даете нам, — это капля в море. Мы должны закупать оружие, а иногда — платить тому, кто помогает вытащить из лап гестапо ценного для нас человека. Если бы вы знали, сколько это стоит!

— Напишите все это в рапорте, — холодно бросила Иоланта. — А теперь к делу. — Она замолчала, посмотрев на дверь.

На пороге стояла Марта. Горничная наверняка заметила долларовые банкноты и золотые монеты.

— Простите, что помешала. Я могу убрать со стола и позже, — проговорила она и скрылась за дверью так же тихо, как и вошла.

— Не волнуйтесь, пани Иоланта, прислуга у Пшетоцкого неболтлива.

— Это ваше дело, я уеду, а вы останетесь. Но до отъезда вы должны помочь мне в одном важном деле. Знаком ли вам зять Пшетоцкого, инженер Латошек?

— Отец Зоси? — спросил Маевский. — Как-то раз я его видел. Вам известно, что старик Пшетоцкий был против этого брака?..

— Это меня не интересует, — прервала его Иоланта. — В Лондоне знают, что Латошек перед вторжением немцев в Польшу оставил Пшетоцкому важную техническую документацию на свое изобретение. Речь идет о каком-то сплаве, и он необходим союзникам, поскольку может помочь в достижении победы над Германией.

— Мне ничего не известно.

— А я слышал что-то об этой документации от старика Пшетоцкого, — сказал Эдвард.

— Мы знаем, что немецкая разведка разыскивает эти бумаги. Они не должны попасть в руки немцев. У меня приказ — доставить документацию инженера Латошека в Лондон.

— Говорила ли пани со стариком Пшетоцким об этом деле? — спросил Маевский.

— Я — с Пшетоцким? — удивленно приподняла брови Иоланта. — Разве вы не знаете, что мне запрещено раскрывать себя? Я не имею права говорить с ним об этом деле.

— А инженер Латошек, — спросил Эдвард, — в Лондоне?

— Не могу сказать ничего определенного, пан Эдвард, — ответила Иоланта.

— А откуда такая уверенность, — поинтересовался он, — что эти его бумаги действительно находятся у старика Пшетоцкого?

— Не будьте ребенком, пан поручик. Я знаю столько же, сколько и вы. У меня приказ — доставить документы Латошека в Лондон. И если я окажусь в опасности, то при любых обстоятельствах должна уничтожить их и не допустить, чтобы они попали в руки немцев.

— Пшетоцкий должен передать их подпольным властям Польши, — тихо проговорил Маевский.

— Пшетоцкий упрям и не любит, когда на него давят. Необходимо провести это дело с большой осторожностью, чтобы не обидеть старика и не спугнуть немецкую разведку! — Иоланта нервно забарабанила пальцами по столу. — Он может и не признаться, что документы зятя находятся у него.

— Пригласим Зосю, ведь это касается непосредственно ее.

Ротмистр встал и направился к двери, и в эту минуту она неожиданно открылась. На пороге стоял крепкий, рослый мужчина.

— Мое почтение, пан ротмистр. Целую ручки прекрасной пани. Прошу прощения, что без предупреждения.

— Как вы здесь оказались? — строго спросил Маевский.

— Пан ротмистр, как всегда говорит начальственным тоном, желая напомнить о том времени, когда я был у него рядовым. А теперь я имею небольшой личный интерес к пану ротмистру. Милая пани, позвольте представиться. Писарский Винцент, уроженец Карчмисок. — Он с галантностью поцеловал руку Иоланты.

— Известный контрабандист и спекулянт, — ехидно добавил Эдвард. — Король контрабандистов!

— Без таких деятелей, как я, пан поручик, — повернулся к нему Писарский, — люди в городе с голоду бы умерли. После войны поставят памятник неизвестному контрабандисту, попомните мое слово. Я мог бы предложить и вам кое-что, панове. Что бы вы сказали о транспорте с консервами! Свеженькие, гарантированные, переправлялись на Восточный фронт, но на одной из железнодорожных веток вагончик отцепился от состава. Случайность, совершенная случайность, — с удовольствием потер руки Писарский.

— Подумаем, пан Писарский, а почему бы и нет?

— Сегодня я буду ночевать здесь, — сказал гость. — У пана ротмистра есть время до утра, чтобы подумать. Только предупреждаю, что на этот товар уже имеются купцы… Вы расположились наверху? — спросил он и, не дожидаясь ответа, вышел из гостиной.

— Консервы из немецкого транспорта? — спросила Иоланта. — Они что, не охраняют его?

— Писарский ловко умеет подкупить жандармов и железнодорожную охрану. В Карчмисках все от него зависят.

Ротмистр вышел в коридор и через несколько минут возвратился с Зосей.

— Извините, пан ротмистр, — говорила она, — но я думала, что сказанное касается только немецкого офицера.

— Пустяки, Писарский ничего не слышал и ни о чем не догадывается, а если бы даже… то это его не интересует. Тебе известно что-нибудь о бумагах, которые оставил твой отец на хранение дедушке?

Зося ничего не знала. Она помнила только, что приехала в ту ночь в усадьбу с родителями. Вскоре пошла вместе с матерью спать, а отец закрылся с дедушкой в его кабинете. Это было еще в замке…

Маевский внимательно выслушал ее, потом коротко объяснил ситуацию. Когда он закончил, Зося спросила:

— Иоланта, скажи мне только одно: жив ли мой отец?

— Кто-то сообщил командованию, и, как мне кажется… Этого тебе достаточно?

— Нет. Жив ли он, жив ли?.. — голос Зоси дрогнул. — Если бы они были в Лондоне, то передали бы мне хоть весточку…

— Тебе, Зося, уже семнадцать лет, и ты приняла присягу солдата на верность родине в борьбе с фашизмом, а ведешь себя как ребенок. Мне ничего не известно о твоем отце. Я только получила приказ доставить его бумаги, вот и все.

— Ты даже не спросила у меня… — Зося посмотрела на Иоланту с упреком.

— Не имею привычки задавать вопросы без надобности.

— Как это без надобности?

— Пойми, Зося, — нетерпеливо ответила Иоланта, — тебя я совсем не знала, твоего дедушку почти не помнила. После сентября я первый раз приехала на родину. Была в Кракове, но даже не встретилась со своим отцом. Единственное, что я смогла сделать, — позвонить из автомата, услышать его голос и убедиться, что он жив. Я боялась даже говорить. Его телефонные разговоры могли подслушать. Теперь понимаешь?

— Зося, идет война, и нет времени для личных дел, — поучающе сказал ротмистр. Он взял девушку под руку и отеческим жестом погладил по голове.

— Значит пани Иоланта впервые на родине после злополучного сентября, когда на нас напали немцы? — спросил Эдвард.

Девушка отвернулась, вытирая слезы.

— Извините, — сказала она. — Что я должна делать?

— Выполнять приказ, — ответил ротмистр. — Ты должна передать дедушке распоряжение подпольного руководства Армии Крайовой. Но никаких подробностей, никаких имен.

— А может быть дедушка…

— Хочешь сказать, что он догадывается? Тем лучше. Ты уже взрослая, а эти документы принадлежат твоему отцу, и тебе должно быть небезразлично, в чьи руки они попадут.

— Верно. Но даст ли он их мне?

— Я убежден в этом, — ответил ротмистр, хотя прекрасно понимал, что старик Пшетоцкий так просто не расстанется с важными документами своего зятя. И убедить его будет нелегко.

 

8

Солдаты Клоса, скучая от безделья, действительно играли в карты. Увидев обер-лейтенанта, они хотели вскочить, но Клос остановил их взмахом руки. Поговорил немного с фельдфебелем, который расхваливал спокойную и сытую жизнь в Пшетоке и был готов, по его словам, остаться здесь до самого конца войны.

Клос слушал своего подчиненного невнимательно, ибо через его голову наблюдал за бричкой, въехавшей во двор усадьбы. Из нее вышел крепкий, рослый мужчина. Видно было, что люди Пшетоцкого хорошо знают его. Кто-то из конюхов подбежал к бричке, выпряг красавца-гнедого и, похлопав по крупу, отвел в конюшню.

Незнакомец на минуту задержался на крыльце флигеля, перебросился с Зосей несколькими словами и без колебаний вошел в дом. Даже с такого расстояния можно было заметить, что этот человек, державшийся свободно и уверенно, не был новичком в доме Пшетоцкого.

Фельдфебель еще о чем-то доложил Клосу, а потом спросил:

— Долго ли мы здесь пробудем, господин обер-лейтенант?

— Должен огорчить вас, — ответил Клос. — Видимо завтра покидаем Пшетоку. — И подумал: «Сегодня, не позднее ночи, все должно решиться».

Приезд еще одного гостя убедил его в этом. По всему чувствовалось, что заканчивается время томительного ожидания и наступает пора решительных действий.

Фельдфебель даже не старался скрыть недовольство, вызванное сообщением командира.

— Будут ли какие указания, господин обер-лейтенант?

— Да, да, — ответил Клос, и в эту минуту его осенила оригинальная мысль. — Да, да, — повторил он. — До моего особого распоряжения никто из находящихся в доме Пшетоцкого не должен покинуть Пшетоку. Всех, кто будет приезжать в усадьбу, пропускать беспрепятственно. Понятно? Вы отвечаете за все. Приведите в готовность своих солдат!

— А если кто-то попытается… — решил уточнить фельдфебель.

— Нет! — Клос сразу понял, что он хотел сказать. — Не стрелять! Принимайте любые меры, но не стрелять!

Клос пересек двор усадьбы и направился к конюшне, чтобы скрыться с глаз Зоси, сидевшей на крыльце и наблюдавшей за ним. Он оглянулся, чтобы еще раз убедиться, там ли еще эта девушка, но ее уже не было. Клос не сменил направления и пошел к конюшне, предполагая, что за ним могут следить из окна дома. Зайдя за угол конюшни, он в один прыжок оказался у стены флигеля.

Его заинтересовала дверь, из которой только что вышел камердинер Ян. Она была слегка приоткрыта. Клос вошел в небольшой зал, откуда винтовая лестница вела вверх. За дверью слышался какой-то грохот, оттуда доносился специфический запах, видимо, там была кухня — владения жены Яна.

Стараясь не шуметь, Клос поднимался по лестнице. Ступенька предательски скрипнула, и обер-лейтенант мгновенно остановился, боясь, что наделает много шума и раскроет себя. Опираясь руками о поручни, почти на весу, едва касаясь ногами ступенек, начал передвигаться к следующей площадке лестницы. Оказавшись у двери кухни, услышал голос кухарки.

На счастье, Клосу удалось вовремя скрыться за большим шкафом, стоявшим на площадке лестничной клетки.

— Кто там, — спросила женщина, высунув взлохмаченную голову из кухни. — Проклятые коты! — проворчала она и с треском захлопнула дверь.

Теперь разведчик мог осмотреться. Здесь было полутемно. Лестница вела вправо и выше, видимо на чердак. Клоса заинтересовало это и он прислушался. За дверью было тихо. Он нажал на ручку. Дверь была заперта, ключа в замке не оказалось.

Клос вынул отмычку, которую сделали по его заказу в Висбадене. Как-то, прохаживаясь по узким улочкам города над Рейном, около старого порта он заметил ремесленную мастерскую, расположенную в подвале. Над входом висела вывеска с изображением большого ножа. Клос задержался у витрины мастерской, где были выставлены образцы различных металлических изделий. Решил войти. Старый ремесленник в очках, беспрерывно спадавших с носа, оторвался от работы и с удивлением посмотрел на вошедшего немецкого офицера. Клос показал на выставленные образцы ключей различных размеров и конфигураций, спросил мастера, сможет ли он все это изготовить. А чтобы старик не донес в гестапо о подозрительном заказе клиента, заинтересовался, может ли тот выписать счет на воинскую часть. Мастер сразу же успокоился, понимающе подмигнул и ответил, что, если бы ему достали прочную сталь, он смог бы изготовить любые ключи и отмычки. Его мастерство превзошло все ожидания Клоса. На изготовленной мастером отмычке бородки ключей, зарубки, засечки и утолщения были подвижны и взаимозаменяемы. Благодаря такой отмычке для обер-лейтенанта Клоса больше не существовало замков.

Вот и теперь он снова мысленно поблагодарил старого мастера из Висбадена, когда после третьей попытки замок наконец уступил.

Клос оказался в чердачном помещении, о назначении которого нетрудно было догадаться. Старый письменный стол, поломанное кресло, высокий табурет, книжная полка, а на ней несколько запыленных скоросшивателей. Видимо, старик Пшетоцкий иногда просто уходил сюда вздремнуть.

Кроме двери, в которую вошел Клос, была еще и другая, ведущая, вероятно, в спальню старика.

Клос снова вынул из кармана свою отмычку. За дверями было тихо. Обер-лейтенант прислушался внимательнее и неожиданно замер. Где-то там скрипнуло кресло, стоявшее, видимо, близко к двери. Скрип стал громче. Потом Клос услышал, как открылась и закрылась внутренняя дверь.

— Разрешите к вам, вельможный пан? — прозвучал незнакомый Клосу голос.

— А, пан Писарский, каким ветром? — Это говорил старик Пшетоцкий. — Входишь без стука, как в спальню своей жены.

— Покорнейше прошу извинить, вельможный пан. Я не впервые у вас. Или вы уже забыли, кто такой Писарский? Купит, продаст, не обманет…

— Не всегда, не всегда, — возразил старик. — Присаживайся. Как было с тем маслом?..

— Масло то, вельможный пан, проклятые швабы реквизировали, истинный бог… Но нельзя же напоминать мне об этом до гроба! Половину денег я вам возвратил. Считайте, что это торговые издержки. Бывает и хуже.

— Торговые издержки за мой счет, — недовольно пробурчал старик. — А теперь чем я могу быть тебе полезен?

— Завтра среда, — сказал Писарский, — мы так условились. Хворост должен забрать, — рассмеялся он. — Но я пришел не для того, чтобы напомнить об этом. Имею твердую валюту, — прошептал он. — Советую купить, пока не подорожала.

— Пан Писарский всегда говорит мне так.

— И всегда я прав.

— Можно подумать… А цена?

Писарский так тихо назвал какую-то сумму, что Клос не расслышал.

— Дорого, — произнес Пшетоцкий. — Завтра чуть свет заберешь хворост, — твердо сказал он Писарскому. — О валюте подумаю. Да, еще вот что. Прошу тебя привезти то, что я заказал. Жена камердинера передаст тебе этот список.

— Привезу, а почему бы и нет? Писарский еще никогда не подводил и малым грошем не попрекал. А что до валюты, так пусть пан подумает как следует, а то поздно будет. Купцы всегда найдутся. А может быть, и вы предложите мне что-нибудь? Все, что хотите, я куплю. Даже какие-нибудь ценные бумаги, а почему бы и нет? На них тоже можно заработать. Или перепрятать в надежное место.

Клос, услышав это, от злости до боли сжал кулак. Неужели этот Писарский…

— Что пан Писарский сказал? — воскликнул старик. — Что он купит?

— Все куплю, вельможный пан, на чем только можно заработать.

— Откуда пану Писарскому известно о бумагах? Что это тебе пришло в голову?

— Да так, ничего. Разные бывают бумаги, например, какие-нибудь акции или чеки. Большевики придут — все можно потерять. А если англичане — то заработать. Конечно, я рискую при этом. Только доллары или еще какая-нибудь твердая валюта сейчас в цене.

— Уходи! — крикнул старик.

— Зачем кричать? — промолвил Писарский с угрожающей ноткой в голосе. — Писарский не из пугливых. Меня криком не возьмешь. Писарский знает столько, что…

— Пошел вон!

— Как вам будет угодно, пан Пшетоцкий. Я вас ничем не оскорбил. Купец не может оскорбить своих клиентов. Я еще вернусь. Писарский всегда возвращается и покупает товар подешевле.

Клос услышал, как тихо закрылась дверь. Потом раздались тяжелые шаги Пшетоцкого и его старческое посапывание.

Может быть, Писарский агент Гофберга? Мало вероятно. Но что это за намек на бумаги? И о каком хворосте шла речь? Клос решил, что стоит встретиться и поговорить с Писарским. Он еще раз окинул внимательным взглядом конторку, в которой находился. Никаких тайников, сейфов. Может, Пшетоцкий спрятал документы Латошека между повседневными бумагами, счетами, расписками в скоросшивателях? Это было на него похоже — старый шляхтич с его фамильной гордостью не мог допустить, чтобы бумаги какого-то там Латошека хранились отдельно от его повседневной хозяйственной переписки. Это не ущемляло его панского самолюбия, а немцы вряд ли стали бы искать там эти документы. Необходимо было все проверить, но не сейчас, ибо Пшетоцкий мог каждую минуту войти в свою конторку.

Отойдя на шаг от двери, Клос внезапно услышал за стеной негромкий голос Зоси:

— Можно, дедушка?

— Войди, войди, девочка моя. — Заскрипели пружины, видимо, старик снова уселся в кресло.

— Дедушка, — начала Зося без всякого вступления. (Клос понял, о чем она будет говорить дальше, и не ошибся.) — Отец, уезжая, оставил вам свои ценные документы. Я уже взрослая и просила бы вас, дедушка, передать их мне.

— И это все, что ты хотела сказать? — недовольно пробурчал старик.

— Да, дедушка.

— Неблагодарная девчонка! Без моего разрешения… Ведь ты ничего не знала и знать не могла. Кто тебя прислал?

— Этого я не могу сказать.

— Не можешь? Ты думаешь, я ничего не знаю, думаешь, что старик — совсем слепой? Я с ними еще поговорю, дорогая внучка. Я тебя предупреждал, просил…

— Дедушка, это мой долг.

— Только я один знаю твой долг! — раздраженно сказал Пшетоцкий. — Ты успешно закончила школу и после войны пойдешь учиться в университет. А пока учись у жены Яна вести домашнее хозяйство и готовить на кухне, это больше пригодится тебе в жизни, чем какая-то игра в конспирацию! Она не для молодой девушки. Твоя покойная бабушка имела трех кухарок, но, когда хотела сделать мне приятное, сама готовила паштет. Если бы ты знала, какой это был паштет!.. Строптивая ты, вся в мать. Елена также не слушала меня. И ее муж Латошек, твой отец, тоже упрямый.

— Не говорите так плохо о моих родителях.

— Я не хочу ничего слышать! Девчонку ко мне присылают, — фыркнул старик, — и я должен с ней вести переговоры! Старика Пшетоцкого не удастся провести, так и передай им. И скажи, что Пшетоцкий за свои семьдесят два года еще ни разу не нарушил слова, даже если дал его не аристократу.

— Но, дедушка, поймите, ведь речь идет о том, чтобы изобретение моего отца использовать в борьбе против фашизма. Эти бумаги доставят в Лондон. Союзники смогут…

— Мне лучше знать, что с ними делать! — Гордость и независимость прозвучали в словах старика. — Знаю я этих торгашей! Но я дал слово твоему отцу, что эти бумаги никому не отдам, и только после войны…

— А если это распоряжение моего отца?

— В письменном виде, с его собственной подписью, подтвержденной нотариусом? Вот видишь! Только после моей смерти, так и передай им. Если умру, то ты получишь их после окончания этой проклятой войны. Так я уже распорядился и написал в завещании, что они принадлежат тебе, если только не будет жив твой отец… Зося, — сказал старик мягче, — это все твое состояние, все, что осталось тебе от отца. Посмотри, что делается в мире. Ты еще вспомнишь мои слова. Перед смертью старый человек видит далеко. Твои друзья, как неоперившиеся птенцы, барахтаются в своем родном гнезде и совсем не думают о будущем родины. Я знаю, после войны никого из аристократов Пшетоцких не останется в Пшетоке. Но останутся поляки, которые будут строить новую Польшу. Ну хорошо, хорошо, не плачь, успокойся. Передай им, чтобы они сами пришли ко мне.

Клос решил, что оставаться дальше в этой конторке нет смысла. Быстро вышел из нее и запер за собой дверь. Все здесь должно остаться как было. Он скоро вернется сюда.

От площадки еще одна лестница вела вверх. Она, на счастье, не скрипела под ногами. Разведчик вспомнил, что в его комнате есть маленькая дверь, через которую можно попасть на чердак мансарды. Он уже побывал там и выяснил, что чердак мансарды не соединен с чердаком дома. Как же попасть туда? Клос начал спускаться вниз и тут увидел приставленную к стене деревянную лестницу. Значит, с чердака можно попасть на чердак дома с помощью приставной лестницы. Вскоре разведчик оказался на общем чердаке дома. Пригибаясь, протискиваясь между какими-то сундуками, чемоданами, кипами старых газет, он добрался до места, под которым располагалась его комната. Очевидно, документы Латошека не могут находиться здесь. Вероятнее всего, они укрыты где-то поблизости от спальни старика Пшетоцкого.

Передвигая какой-то сундук, Клос чуть не провалился в дыру.

Посмотрев вниз, узнал побеленный известью коридор, прилегающий к его комнате. Через несколько секунд через люк в потолке спустился вниз, открыл дверь своей комнаты и, вытянувшись на узком топчане, пролежал так, размышляя, около часа.

И когда прозвучал гонг на обед, у Клоса уже был готов план действий, хотя не все еще в нем было ясным и определенным.

 

9

Обедали молча. Разговор не получался. Зося опускала покрасневшие от слез глаза. Иоланта нервничала, покусывая губы. Только теперь Клос заметил, что они у нее тонкие и злые.

К концу обеда ротмистр спросил пана Пшетоцкого, можно ли поговорить с ним наедине. Хозяин пробурчал, что можно, но только не сейчас. После обеда он привык отдыхать. Старик молча встал и вышел к себе в спальню. Клос успел еще до того спросить разрешения у Пшетоцкого остаться в столовой, чтобы немного поработать со своими документами, так как в его комнате было очень холодно.

Клос уселся у окна за небольшой столик, предназначенный для игры в карты, вынул из портфеля папку с надписью: «Дело „С-298“», которую прихватил с собой. Углубившись в чтение бумаг, он внимательно прислушивался к разговору за общим столом, ожидая удобного случая, чтобы начать действовать. До него долетали только отдельные слова, но, когда он сопоставлял их с тем, что ему было известно, перед ним вырисовывалась ясная картина.

— Постараюсь убедить, чтобы добровольно… — сказал ротмистр.

— Принудим… — долетело произнесенное Эдвардом слово.

— Я должна, — сказала Иоланта, — получить их.

Клос заметил, что Эдвард поглядывает в его сторону, и решил, что наступил удобный момент действовать. Делая вид, что ищет какой-то документ в папке, он уронил несколько листков на пол. И, как он и предвидел, один из них отлетел к ногам Эдварда. Клос сорвался с места, чтобы собрать с полу бумаги, но постарался сделать это так, чтобы Эдвард успел первым поднять листок, лежавший у его ног.

Клос подошел к нему и взял документ. Посмотрев в лицо Эдварда, он понял, что тот обратил внимание на фамилию «Латошек», напечатанную крупными буквами и неоднократно повторенную в тексте. Поблагодарил Эдварда.

— Не за что, господин обер-лейтенант, — сказал Эдвард и тут же повернулся к Маевскому: — Не прогуляться ли нам? С удовольствием подышал бы свежим воздухом.

Маевский поднялся, не очень хорошо понимая, чего хочет Эдвард.

Когда они подошли к двери, обер-лейтенант Клос оторвал взгляд от бумаг.

— Извините, — сказал он, — забыл предупредить, я получил сообщение, что в окрестностях появились партизаны. В связи с этим я принял некоторые меры предосторожности. Моим солдатам приказано никого не выпускать из усадьбы. — Он заметил, как рука Эдварда невольно потянулась к карману брюк. — Если здесь раздастся хоть один выстрел, дом будет сожжен, а все находящиеся в нем будут считаться заложниками. Если вы желаете прогуляться по двору и подышать свежим воздухом, не возражаю, но если вы попытаетесь вызвать бандитов или бежать… — повысил он голос, — то будут приняты все необходимые меры. Поэтому я хотел бы предостеречь вас от каких-либо неразумных действий. Зачем вам это? Заверяю вас, что завтра запрет будет отменен и все, кто пожелают, смогут выехать из усадьбы.

— Это что, домашний арест? — спросил по-немецки Эдвард.

— Я все сказал, что считал нужным, — ответил Клос. Он снова углубился в бумаги и тут же услышал плач Зоси и щелчок зажигалки, Иоланта прикуривала сигарету.

— Не волнуйтесь, паненки, — спокойно сказал Маевский, — господин обер-лейтенант обещал, что завтра все будет по-прежнему. Ведь и так никто из нас не собирался покинуть этот дом. Немного проветримся и через несколько минут возвратимся.

После их ухода Клос встал, собрал бумаги в картонную папку, учтиво поклонился девушкам и начал подниматься по лестнице наверх. В коридоре он встретился с Яном, который с трудом передвигал большую деревянную кадку с пальмой, обтянутую железными обручами. Камердинер споткнулся и, если бы не помощь Клоса, уронил бы кадку с этим экзотическим растением. Ян с улыбкой поблагодарил Клоса, и эта улыбка на обычно неподвижном лице слуги удивила разведчика еще больше, чем слова, которые он произнес:

— Надвигается зима, необходимо перенести пальму в оранжерею. — Это было сказано по-польски таким тоном, как будто говорящий знал, что обер-лейтенант Клос понимает его.

Клос вошел в свою комнату и открыл отмычкой дверь, ведущую на чердак. Если все пойдет так, как он предусмотрел, то для тех, кто захочет прийти сюда, не должно возникнуть дополнительных трудностей. Еще раз он мысленно повторил все, что стало ему известно, и решил, что с этой минуты сам будет управлять дальнейшими событиями. Послеобеденный отдых старика Пшетоцкого предоставлял ему удобный случай, чтобы более тщательно обследовать конторку.

Клос еще не решил, как лучше до нее добраться — известным ему путем или по чердачному переходу мансарды, — как раздался стук в дверь.

— Войдите. Что вам угодно? — спросил он появившегося на пороге мужчину. Этого человека Клос уже видел: он высаживался из брички, а потом разговаривал со стариком Пшетоцким.

— Господин обер-лейтенант, — сказал вошедший, — позвольте представиться. — Он назвал имя и фамилию, добавив, что проживает недалеко отсюда, в Карчмисках.

И только теперь Клос вспомнил, что Писарского не было на обеде, видимо, обитатели дома не питали особого доверия к известному здесь торговцу.

— Вы пришли ко мне только для того, чтобы представиться?

— Простите, господин обер-лейтенант, мне стало известно, что мы находимся как бы под домашним арестом, и я хотел бы вас попросить…

— Мой приказ остается в силе. И до его отмены никто не покинет Пшетоку…

— Я должен завтра чуть свет выехать. Купил два воза хвороста и…

— Может быть, до завтра мой приказ будет отменен, — сказал Клос.

— Политика меня не интересует, господин обер-лейтенант. Я знаком со многими немецкими офицерами, спросите кого-нибудь из своих сослуживцев, которые уже давно здесь находятся. Писарский может пригодиться. Иногда необходимо послать посылочку домой в Германию… — Торгаш говорил на плохом немецком языке, мешая немецкие слова с польскими.

— Пан Писарский предлагает мне торговую сделку? Да вы просто спекулянт!

— Господин обер-лейтенант сразу с упреком… Я ничего вам не предлагаю, только — услуга за услугу. Господин обер-лейтенант не должен сердиться. Я не спекулянт, а неплохой посредник. Писарский все может сделать, что ему прикажут. Прошу вас спросить хотя бы полковника Гофберга. Вы, наверное, знаете его?

— Что вы сказали? — быстро произнес Клос. То, что он услышал, озадачило его. Неужели он ошибся в расчетах? Клос решил наступать на Писарского. — Так, может, вы и инструкции имеете для меня?

— Инструкции? — удивился Писарский. — Не понимаю. — Торгаш начал пятиться к двери. — Это какое-то недоразумение. До свидания, господин обер-лейтенант. Прошу извинить… — Он в испуге выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Клос не выдержал и рассмеялся. Подойдя к окну, он увидел, как Писарский перебежал двор усадьбы и скрылся в какой-то хозяйственной пристройке.

Разведчик решил проникнуть в контору старика Пшетоцкого чуть позже, а сейчас проверить, куда так поспешно скрылся человек, который охотно покупает и продает все, что попадает ему под руку. «И так же охотно продаст любого», — подумал разведчик, подходя к двери пристройки, за которой только что скрылся Писарский.

Больше всего удивила Клоса огромная куча хвороста снаружи, перед дверью. Он обошел ее и, поднявшись на цыпочки, заглянул в окно. Внутри никого не было видно. Но, внимательнее присмотревшись, можно было заметить ступеньки ведущей в подвал лестницы. С обратной стороны пристройки он увидел небольшое подвальное окошко. Клос наклонился и сразу же заметил Писарского, который оживленно рассказывал что-то мужчине в грязном фартуке. Под потолком на крюке была подвешена огромная свиная туша, которую этот мужчина, видимо, обрабатывал.

 

10

Эдвард сообщил ротмистру, какая фамилия неоднократно повторялась на листке бумаги, оброненном обер-лейтенантом Клосом.

— Ты не ошибся? — усомнился ротмистр.

— Нет. Я своими глазами прочитал: «Латошек», пан ротмистр. Больше всего, — сказал Эдуард, — меня беспокоит вот что… Помните, когда вошел Писарский, я сказал о нем, что он «король контрабандистов», а потом он сам начал говорить о памятнике неизвестному контрабандисту. Помните? Иоланта даже не среагировала на это.

— Не понимаю. На что она должна была среагировать?

— Это выражение оккупантов, пан ротмистр. Иоланта должна была спросить, что оно означает. А если не спросила, значит, она его не знает.

— Не слишком ли ты подозрителен? Они там, в Лондоне, знают о нас все, поскольку получают точную информацию.

— Я офицер контрразведки и не всегда должен верить на слово. Между прочим, пан ротмистр не обратил внимания на их разговор во время завтрака?

— Чей разговор? О чем ты говоришь?

— Извините, пан ротмистр, я не докладываю, а только мыслю вслух… Когда старик Пшетоцкий разговаривал с Иолантой, он что-то вспоминал о знакомстве с ее отцом. Сначала он рассказал, как они в Юрате, заговорившись, потеряли из виду восьмилетнюю Иоланту. Даже обратились за помощью к полиции, чтобы разыскать ее. Иоланта долго не могла этого вспомнить, но потом все-таки вспомнила и даже добавила какие-то подробности. Тогда Пшетоцкий ударил себя по лбу, кляня свой склероз, и сказал, что это было не в Юрате и потерялась не Иоланта, а какая-то Бася Козеловская.

— Может быть, она не хотела возражать старику?

— Все может быть, — ответил Эдвард. — Если бы не это, то дал бы голову на отсечение, что видел ее на варшавских теннисных кортах…

— Она же подтвердила, что была там.

— Да, это верно, — проговорил Эдвард. — Но сам я до войны никогда не был в Варшаве. Это значит, что я видел ее там уже во время войны, года полтора назад. А в это время, как известно, все варшавские теннисные корты заняли немцы и вход туда полякам был запрещен. Так почему же она утверждает, что ни разу не приезжала в Польшу, тогда как я точно видел ее в Варшаве?

— А если это была какая-нибудь другая девушка, похожая на Иоланту? — усомнился ротмистр. Подозрение Эдварда начинало беспокоить и его.

— Не кажется ли вам, пан ротмистр, что слишком много этих «может быть»?

— Но какие у тебя основания для подозрений? Она назвала пароль курьера из Лондона, предъявила половинку долларового банкнота, ты сам сверил его со своей половинкой. Привезла нам деньги. Кажется, все в порядке.

— Если бы я был уверен! — вздохнул Эдвард.

— У тебя есть еще какие-нибудь сомнения, которыми ты хотел бы со мной поделиться?

— Я и сам не понимаю. Ума не приложу, что к чему. Это только мое предчувствие, пан ротмистр. Я надеюсь, что вы скажете мне что-нибудь определенное. У меня нет конкретных доводов. Я работал в старой «двуйке», видимо, вам известно, что еще перед войной, в Гамбурге…

— Известно, говори по существу.

— Одна собака за версту чует другую. Как только я увидел этого немца, то интуитивно почувствовал, что он из наших.

— Из наших? — не понял ротмистр. — Поляк?

— Нет, нет, я не о том. Он из армейской контрразведки, из абвера. Видите ли, пан ротмистр, мне кажется, он умышленно обронил те машинописные листы с фамилией Латошека, чтобы я их прочитал.

— Какую цель он преследовал?

— Не знаю, — ответил Эдвард. — У меня есть кое-какие предположения. Пан ротмистр, я отвечаю за вашу безопасность…

— Поменьше обо мне, — прервал его ротмистр. — Если эти бумаги инженера Латошека так важны, то они не должны попасть в руки немцев.

— Так точно, пан ротмистр. Мы даже не можем передать их Иоланте, пока не убедимся, что она действительно курьер из Лондона.

— Верно, пан поручик. Но эти бумаги еще не в ваших руках. Они у Пшетоцкого, однако и это мы знаем не наверняка. Хотя он не отрицал этого, когда Зося обратилась к нему. Попытаюсь вытянуть из старика все, что ему известно о документах зятя.

— И еще одно, пан ротмистр, — это осадное положение. Для чего этот немец создал условия, связывающие наши действия? Хочет помешать нам выполнить задание? И наконец, если речь идет о нашей безопасности, то пан ротмистр может быть спокойным. Если что, сегодня в полночь подам условный световой сигнал с западной стороны крыши дома и через час в Пшетоке будет около двухсот наших людей.

— До полуночи все должно решиться, — проговорил ротмистр. Он даже представить себе не мог, что подобное решение принял и обер-лейтенант Ганс Клос.

— Разрешите, пан ротмистр, предложить вам план, хотя и весьма рискованный. Прошу вашего согласия.

— Докладывай, что это за план, — бросил ротмистр. — Только поторопись, у нас мало времени.

 

11

В конторке Пшетоцкого Клос не обнаружил ничего интересного, хотя тщательно обследовал пол, просмотрел ворох бумаг в скоросшивателях, проверил все шкафы и ящики. Бумаги были аккуратно подшиты и пронумерованы. Старик вел свое хозяйство с необыкновенной педантичностью.

Пришлось немного повозиться с замком письменного стола. Однако там, кроме старой пишущей машинки «Ундервуд», арифмометра, двух стопок бумаги и нескольких пустых картонных папок, ничего существенного не оказалось. После некоторого раздумья Клос решил спровоцировать мелкую кражу — папку и несколько листов бумаги спрятал за пазуху. Безуспешно искал он какой-нибудь тайник в столе. Заперев стол, он вышел на лестницу.

Еще раз проанализировал данные. Все сходилось. Теперь оставалось только завладеть документами Латошека и при первой же возможности переправить их в Центр, а также отыскать немецкого агента, который, видимо, уже прибыл в Пшетоку, но пока не дал о себе знать.

За стеной послышался скрип пружин кресла: видимо, старик Пшетоцкий еще не спал. Кто-то негромко постучал к нему в спальню.

— Войдите, — отозвался Пшетоцкий.

— Что-то стало у вас здесь свободнее, вельможный пан, — послышался приглушенный голос Маевского. — Ах да, вы же вынесли отсюда свою экзотическую пальму!

— Зима, пальма должна находиться в оранжерее. Но, видимо, пан Маевский пришел поговорить со мной не о пальмах и агавах. Прошу садиться. Я зол на вас. Первый раз в жизни не могу спокойно отдохнуть после обеда, так вы разозлили меня.

— Отдохнете. До ужина еще много времени. А у меня к вам дело. Мы знакомы, пан Тадеуш, уже много лет, всегда доверяли друг другу, хотя имели разные политические взгляды.

— Какие взгляды? Да у вас не было никаких взглядов! Могилу вы копали Польше. Польша для вас была разменной монетой, дорогой мой.

— Я не намерен с вами спорить, пан Тадеуш, — ответил Маевский.

— А кто позволил вам втягивать в это дело Зосю? Разве так поступают настоящие шляхтичи? Она еще ребенок, а вы, вместо того чтобы прийти ко мне и сказать, дорогой мой…

— Зося вполне взрослая девушка. Она уже полгода как состоит в подпольной организации. Вы не можете ей запретить служить отечеству.

— Не вам учить Пшетоцких, как служить отечеству!

— Я взываю к вашему патриотизму и гражданскому долгу, пан Тадеуш. Может быть, и вы присоединитесь к нашей борьбе.

— А что вы намереваетесь делать с этими бумагами? — с иронией спросил Пшетоцкий. — Может быть, в Карчмисках, в кузнице, собираетесь строить самолеты? Или продадите кому-нибудь?

— Пану Пшетоцкому не следовало бы забывать, что он разговаривает с комендантом округа Армии Крайовой, — с упреком ответил ротмистр.

— Знаю, с кем говорю! У вас паршивая конспирация, коль о ней известно каждому ребенку. Вы, пан Маевский, не ответили на мой вопрос.

— Документы будут переправлены в распоряжение нашего правительства в Лондоне.

— Почтой? — сыронизировал старик.

— Их доставит специальный курьер.

— Так… — протянул старик, — значит, снова предлагается дружба из Лондона. Как я сразу не догадался? Стало быть, Иоланта… Так вот что я вам скажу, пан Маевский, с адвокатом Генриком Кшеминьским, отцом Иоланты, я дружил до тридцать седьмого года, пока он, старый растяпа, не проиграл мой процесс. С тех пор мы не встречались и, видимо, никогда не встретимся.

— Это меня не интересует, — прервал ротмистр. — Так как же с документами?

— Как и должно быть. После войны передам их законному владельцу, инженеру Латошеку. Может, он отблагодарит меня за это. Если придут большевики, то он будет известным человеком, ибо всегда был красным. А если умрет или погибнет, то документы своего отца получит моя внучка.

— Документы Латошека разыскивают немцы, они могут отобрать их у вас. Спрашиваю в последний раз, пан Пшетоцкий, передадите ли вы эти документы представителям АК — законной власти Польши?

— Прошу вас, пан Маевский, не кричать, вы находитесь в моем доме. Я уже сказал свое последнее слово. А немцы никогда не найдут этих документов. Я больше не задерживаю вас, пан Маевский. До свидания. Надеюсь, как только обер-лейтенант отменит свой приказ, вы как можно скорее покинете Пшетоку!

Клос тихо вышел из конторки Пшетоцкого, осторожно спустился по лестнице. Он так задумался, что чуть не столкнулся с бежавшей на кухню Мартой. К счастью, она не обратила на него внимания.

Выйдя во двор, разведчик убедился, что его солдаты на своих местах, поговорил немного с фельдфебелем. Клос не спешил, хотел чтобы Маевский рассказал Эдварду о своей неудачной беседе с Пшетоцким. Клос оставлял им время для решительных действий. Они должны были сделать то, что прежде он планировал сделать сам. А пока он решил обследовать оранжерею, куда была вынесена пальма. И когда через полчаса, довольный результатами обследования, вошел в столовую, там уже никого не застал, все разошлись по своим комнатам.

Поднимаясь по лестнице к себе в мансарду, Клос пытался осмыслить, что же его так удивило в столовой. Это была какая-то деталь, мелочь. В столовой будто бы чего-то не хватало, но чего?

Войдя в комнату, он оставил дверь открытой. Это также входило в его план. Все шло так, как он предусмотрел. Некоторое время назад, выходя из своей комнаты он оставил на двери на чердак свернутый кусочек бумаги. Теперь его не было. Значит, кто-то туда входил. Этого Клос и ожидал. Машинописный лист с фамилией Латошека, подброшенный им в столовой Эдварду, действовал.

Клос остановился около письменного стола, вытащил из-за пазухи картонную папку с несколькими листами чистой бумаги, которую прихватил из конторки Пшетоцкого, и сел за стол, краем глаза наблюдая за дверью, готовый в любую минуту в случае опасности действовать. От человека, находившегося за дверью чердака, всего можно было ожидать.

Продолжая наблюдать, Клос торопливо заполнял один за другим листы бумаги всевозможными химическими, физическими и математическими символами и формулами, какие только приходили ему в голову. Вырисовывал чертежи и детали, не имеющие никакого смысла, а также изображал различные уравнения, извлекал корни, логарифмировал и интегрировал. Закончив заполнять девятый лист, решил, что этого достаточно, вложил их в папку и старательно запер ее в ящик письменного стола.

Некоторое время он сидел неподвижно. Снова проанализировал свои действия, которыми руководствовался, заполняя бессмысленными формулами и чертежами листы бумаги. Подумал тогда, что из-за чердачной двери кто-то мог за ним следить и внезапно напасть. И Клос вдруг вспомнил, чего не хватало в столовой, когда он зашел туда после оранжереи. Не было ранее висевшей на стене сабли с искусно инкрустированной рукояткой — висели только пустые ножны. Кто-то решил воспользоваться ею, значит, кому-то грозит смертельная опасность. Но не поздно ли он понял это?

Он с шумом сорвался с места, чтобы испугать человека, находившегося на чердаке, и закрыл дверь на ключ. Нельзя дать этому человеку уйти с чердака.

«Только бы успеть!» — думал Клос, спускаясь по лестнице. На первом этаже он остановился, припоминая, какая дверь ведет в спальню Пшетоцкого. В это время старик всегда отправлялся вздремнуть. «Видимо, эта», — решил Клос и негромко постучал. Тихо. За дверью ни звука. «Неужели опоздал?» — подумал он, нажимая на дверную ручку. Оказалось, что тревога была напрасной. Старик Пшетоцкий, укрытый клетчатым пледом, спал, размеренно посапывая.

Клос решил спрятаться и подождать. Неожиданно он услышал шорох за дверью и прижался к стене, затаив дыхание.

В дверь тихо проскользнула какая-то женщина и, не оглядываясь, решительно направилась к спящему Пшетоцкому. И в тот момент, когда она замахнулась саблей, Клос подскочил к ней, выбил из рук оружие и зажал рот. Сабля со звоном упала на пол. Клос втащил женщину к себе в комнату. Лишь здесь он отпустил ее и выхватил пистолет.

— Дурень! — крикнула Иоланта по-немецки.

— Молчать! Теперь я с тобой поговорю. Мне все известно! Ты — курьер из Лондона!

— Идиот! Зачем только Гофберг прислал тебя?! Твое дело — ждать! Ждать! — крикнула она истерично. — Ты ничего не должен предпринимать самостоятельно! Расстроил все мои планы! Ты за это ответишь!

— Как так ответишь? — сделал удивленное лицо Клос. — Это значит, что ты…

— Все еще не понимаешь? Я обер-лейтенант Хильда Киляр, из контрразведки.

— С этого и нужно было начинать. Почему ты не представилась мне по приезде в Пшетоку? — наступал теперь Клос.

— Я не обязана была этого делать. А ты не смог выполнить простого задания полковника Гофберга! Ну чего пялишь глаза на меня? Идем же! Нужно немедленно покончить с Пшетоцким. После смерти старика Зося по наследству получит документы своего отца. А если нам удастся заполучить их, то мы заслужим награду.

— Задание Гофберга уже выполнено, — спокойно ответил Клос. Он открыл ящик письменного стола, достал ранее положенную туда папку и подал ее обер-лейтенанту Хильде Киляр. — Это документы инженера Латошека. Завтра утром мы вручим их полковнику Гофбергу. Надеюсь, что за это он не разгневается и не отправит меня на Восточный фронт.

Пока Хильда перелистывала заполненные бессмысленными расчетами и чертежами листки бумаги, Клос подумал о том, какой будет реакция Гофберга, когда он получит их.

Клоса беспокоила мысль, почему полковник, отправляя его в Пшетоку, не сказал, что его агентом будет женщина. С какой целью он дезориентировал Клоса?

— Где ты их нашел? — спросила Хильда.

— Тайник с документами оказался на чердаке. Как видишь, мои методы и старания небезрезультатны.

— Надеюсь, Ганс, мы вместе вручим эти документы полковнику Гофбергу? — заискивающе спросила она.

— Думаю, что ты сама должна сделать это. Тебе было поручено это задание.

— Ты, Ганс, настоящий рыцарь! Я сразу и не заметила твоего благородства, недооценила тебя.

— Это недостаток многих моих приятелей, — ответил Клос.

— Думаю, что и полковник недооценивает твои способности. Я поговорю с ним. Ты предпринял оригинальный шаг, отдав приказ о запрете выезда из Пшетоки. Это заставило их поторопиться, они попытались склонить старика добровольно передать документы в руки курьера из Лондона… — Хильда громко рассмеялась. — Наивные эти поляки, поверили… Помоги, Ганс, по своей связи сообщить Гофбергу, что я выеду из Пшетоки завтра, но не раньше вечера. Мне приказано не деконспирировать себя и по возможности раскрыть всю подпольную группу поляков во главе с ротмистром Бохуном.

— А это не опасно, Хильда?

— Такая наша работа, Ганс. — Она закурила сигарету и глубоко затянулась. — Хотела бы я, Ганс, после выполнения задания встретиться с тобой. Не возражаешь? Ты мне очень нравишься.

— Расскажи, как все это было? Как взяли настоящего курьера из Лондона, ту самую Иоланту Кшеминьскую?

— Гофберг лично ожидал ее на вокзале, мы имели точную информацию о ее приезде из Лондона. Потом полковник сам ее допрашивал. Выбил из нее все, что она знала… Он умеет это делать.

— Понимаю, — проговорил Клос. Он едва сумел скрыть свою ненависть. Глотнув немного воздуха, с трудом изобразил на лице улыбку, чтобы Хильда не догадалась о волнении.

— Эта девушка была моего роста, даже чем-то похожа внешне.

— Ты отлично говоришь по-польски.

— А ты искусно притворялся, что не понимаешь по-польски. Я окончила польскую гимназию в Познани, но никогда не переставала быть немкой. С тридцать восьмого года работаю в разведке, служу у адмирала.

— Пойдем, — Сказал Клос. — Ты должна сообщить ротмистру, что располагаешь документами Латошека.

Выходя, Клос не стал запирать дверь на ключ — не было надобности больше задерживать человека, находившегося там. Может, это был ротмистр, а может, Эдвард, которым Иоланта должна была доложить о документах.

С порога Клос вернулся в комнату — зазвонил телефон.

— Это, вероятно, Гофберг, — проговорила Хильда. — Разреши, Ганс, мне? — Он кивнул, и она подошла к аппарату: — Обер-лейтенант Хильда Киляр слушает. Он разрешил мне, господин полковник. Хотела бы лично доложить, что ваше задание выполнено. Завтра вечером доставлю документы в условленное место. Позвольте, господин полковник, поблагодарить вас за обер-лейтенанта Клоса. Это превосходный офицер. Правда, немного пощекотал мне нервы, но, признаюсь, трудно сказать, что бы я делала без него. Очень способный, находчивый и смелый офицер. Слушаюсь, господин полковник. Хайль Гитлер!.. Ты доволен, Ганс? — спросила она улыбаясь.

А Клос думал о том, что эта молодая женщина, хотя она и хороша собой, должна будет погибнуть не позже завтрашнего дня. И он, Клос, ничего не сделает, чтобы помешать этому, ибо Хильда Киляр — опасный, смертельный враг.

Оставив ее на первом этаже, разведчик направился в гостиную. Ян, стоявший около окна, поклонился Клосу.

— Хорошо, что я вас встретил, Ян — проговорил Клос. — Передайте всем, что я отменил приказ и тот, кто желает, может выехать из Пшетоки. Поблагодарите также хозяина дома, пана Пшетоцкого, за гостеприимство. — Клос забеспокоился, понимает ли камердинер по-немецки и почему на лице его появилась улыбка. — Вы поняли меня, Ян? — переспросил Клос.

— Да, я вас понял, пан поручик, — ответил камердинер по-польски и, осмотревшись, серьезно добавил: — Прекрасная сегодня погода.

— В прошлом году, в это время, — начал машинально Клос и внезапно умолк, пораженный словами Яна. Потом, оглянувшись закончил по-польски: — шел дождь.

— Дождь со снегом, — добавил Ян.

— Все в порядке, — сказал Клос. — Ты от Бартека?

— Отвечая на твое последнее донесение через Леона, Центр информировал, что дело, о котором ты сообщаешь, не интересует их. Человек, которого ты назвал, работает за Уралом, а результаты его изобретения уже давно используются в военном деле.

— Это отец Зоси Латошек. Найди способ, чтобы сообщить ей об этом, — попросил Клос. Он достал из кармана плоскую коробку, запачканную землей. — Возьми и как можно быстрее сожги. Это документы на изобретение инженера Латошека. Лучше, чтобы их не было, коль они теперь не нужны. Да, присмотри за той пальмой в оранжерее, хотя надеюсь, что я не повредил корни. Жалко, если она засохнет. Чудесная пальма.

На лестнице показался Эдвард. Клос едва сдержал улыбку, заметив, что рукав поручика в извести. Ею побелены стены чердака, прилегающие к комнате Клоса.

— Ян, — спросил Клос, — где пан Маевский?

— У себя — ответил камердинер.

Клос учтиво поклонился Эдварду и направился к двери, он был уверен, что Иоланта-Хильда из имения живой не выйдет.

— Приготовьте машину, отъезжаем! — крикнул Клос фельдфебелю.

И когда вдали уже скрылись постройки Пшетоки, он подумал о девушке, которую не видел и никогда не увидит, — о настоящей Иоланте Кшеминьской, зверски замученной Гофбергом и его подручными.

 

VIII. Совершенно секретно

 

1

Инженеру Эрвину Рейли предсказывали блестящее будущее. Профессор Люббих предлагал молодому выпускнику политехнического института должность ассистента в своей лаборатории. Однако Рейли предпочитал работать на производстве. Он любил большие промышленные предприятия, размах, точность и организованность производства. В его устах слово «современность», которое он часто повторял, звучало как боевой призыв. С тридцать восьмого года он интересовался проблемами реактивных двигателей, предлагал всевозможные проекты, но каждый раз наталкивался на сопротивление, поскольку не имел поддержки, как это часто бывает у молодых, еще мало известных инженеров…

Эрвин был настойчив, обладал выдержкой и терпением. Ждал своего часа, верил, что он придет. И наконец настал день, когда ему предложили принять на себя руководство новыми, совершенно секретными предприятиями. Рейли понял, что наступило то время, когда он сможет применить свои научные познания и добиться известности в большом деле. Он работал днями и ночами, не покидая предприятий, разместившихся в предместье старого польского города, не замечая ни самого города, ни живущих в нем людей. Рейли с головой погрузился в работу. Его не волновали ни война, ни величие третьего рейха. Он думал только о реактивных двигателях.

Вскоре появились трудности, первые опыты не удавались, и тогда Рейли вспомнил о польском ученом, докторе Пулковском, о котором слышал еще до войны. Через некоторое время после назначения на должность директора секретных предприятий, беседуя с ответственным функционером гестапо, Рейли назвал фамилию доктора и попросил при возможности разыскать Пулковского и направить его на предприятие. Гестаповец записал что-то в блокнот. Через три месяца он позвонил:

— Пулковский находится у нас уже две недели… Что скажет на это инженер Эрвин Рейли?

— Прошу прислать его в мое распоряжение! — ответил инженер.

— Его необходимо подготовить, и подготовить как следует. — Гестаповец произнес это таким тоном, что Рейли не решился ни о чем спрашивать. Затем гестаповец сообщил ему, когда доставят Пулковского. Сказал «доставят», словно речь шла о какой-нибудь партии товара или багаже.

Рейли посмотрел на часы. Пулковский вот-вот должен прибыть. Он отложил бумаги и с удовольствием опустился в мягкое кресло. Кабинет его был обставлен скромно: простые стулья, обычная настольная лампа, мягкое кресло с подлокотниками, на котором любил сидеть Рейли. Эту удобную, недорогую мебель инженер сам смастерил в свободное от работы время.

Фрейлейн Крепке, пожилая немка из Восточной Пруссии, вошла в кабинет и, передвигаясь почти на цыпочках, поставила на столик чашечку кофе. Рейли не поблагодарил и даже не посмотрел на свою секретаршу. Он не выносил ее присутствия. Сухопарая старая дева была медлительна, тупа и бездеятельна. Рейли закрыл глаза и подумал о Данке… Обаятельная, нежная девушка! Когда Рейли уезжал из Гамбурга, друзья говорили ему, что польки не любят немцев. Тем не менее…

С Данкой он познакомился несколько дней назад. Выезжая после очередного неудачного испытания с территории завода, увидел ее. Она стояла у ворот. Стройная, миловидное лицо, большие голубые глаза, белокурая. Одета она была значительно лучше, чем другие девушки этого города. Директор остановил машину около нее, и она села. Данка свободно говорила по-немецки. Объяснила, что биржа труда направила ее на работу на этот завод. Легкая улыбка тронула ее губы… Пришла именно сюда, хотя могла найти работу и в другом месте.

Пообещав принять девушку завтра, директор предложил подвезти ее домой. Думал, что Данка откажется, однако она согласилась не задумываясь.

Девушка несмело пригласила его к себе домой. В квартире ее было очень уютно. Рейли понравилась свободная, не перегруженная мелочами, скромно обставленная комната — здесь все говорило о хорошем вкусе хозяйки.

На следующий день они встретились снова. Данка обрадовалась ему, была очень любезна, внимательна. Гость принес цветы и бутылку коньяка. Цветы хозяйка поставила в вазу на подоконник. Потом они сидели на диване, пили коньяк.

— Пани Данка совсем не такая, как другие польские девушки, — сказал Рейли. — Я понимаю, почему вы ненавидите немцев… Но это политика, а я не занимаюсь политикой. Вы тоже, правда?

Она кивнула. Потом они танцевали. Звучала негромкая музыка, свет был притушен. Рейли, прижимая Данку к себе, подумал, что неплохо было бы иметь такую секретаршу. Необходимые документы можно достать. Хорошо, если бы у нее оказалась немкой хоть бабка, пусть даже десятая вода на киселе… Теперь все его мысли были направлены на то, как бы избавиться от старой фрейлейн Крепке. А фрейлейн снова появилась в кабинете.

— Приехали из гестапо, — доложила она, оставив дверь открытой.

— Я неоднократно говорил вам, фрейлейн Крепке, закрывайте дверь, когда входите в мой кабинет. Это во-первых. А во-вторых, докладывая, называйте фамилии… Просите!

Гестаповец в ранге штурмфюрера вошел в кабинет директора, сопровождая Пулковского. Польский ученый показался Рейли очень старым. Лицо бороздили глубокие морщины, левую щеку пересекал красноватый шрам. Одежда мешком висела на нем. Он был худой и изнуренный, всего пугался. Рейли подумал, что Пулковский, видимо, принимает его за сотрудника гестапо, и решил отнестись к польскому ученому с уважением, если он этого заслужит…

— Прошу господина штурмфюрера подождать в приемной, — сказал высокомерно Рейли. — Если потребуетесь, я вас приглашу.

Он показал Пулковскому на кресло, стоявшее у письменного стола. Польский ученый несмело сел. Не зная, что делать с руками, положил их на колени, стесняясь грязной повязки на левой руке.

— Кофе, рюмочку коньяка? — спросил учтиво Рейли. Пулковский промолчал.

— Может быть, рюмочку коньяка и гаванскую сигарету? — Рейли громко, но добродушно рассмеялся: — Таких сигар пан доктор, видимо, давно не курил.

Пулковский разволновался, заговорил. Нетвердой рукой он держал рюмку, из которой расплескивался коньяк, и не перестал говорить. Утверждал, что гестаповцы — настоящие палачи, грубияны, бюрократы, ничего не понимающие в науке и технике.

Рейли подумал, что сам он принадлежит к той же категории людей науки и техники, что и его гость, и так же, как он, не терпит политики. Наверняка они могли бы договориться и легко понять друг друга.

Пулковский выпил коньяк, затянулся сигарой. Он чувствовал себя уже свободнее, не так, как минуту назад. Он внимательно посмотрел на Рейли:

— Чем обязан?

— Сколько вам лет, пан доктор?

— Сорок восемь, — ответил Пулковский, а Рейли подумал, что на вид ему можно дать больше шестидесяти.

— Я инженер, — объяснил Рейли, — и интересуюсь теми же проблемами, что и вы. О ваших научных работах я слышал еще до войны… — Он сделал паузу. Пулковский молчал. — Я не так давно назначен директором этих предприятий, понимаете? — продолжал Рейли. Он открыл ящик письменного стола и достал заранее приготовленную папку. — Здесь несколько чертежей. Это связано с вашей довоенной научной работой. Прошу посмотреть. Помните свое изобретение, запатентованное в тридцать седьмом году в Италии? Так вот, речь идет…

Пулковский бросил взгляд на чертежи, потом решительным жестом отодвинул их от себя.

— Я ничем не могу вам помочь, — твердо сказал он.

— Что? — Рейли громко рассмеялся. — Мне и так все известно! Ваш итальянский патент касался реактивного двигателя!

— Нет, — возразил Пулковский.

— Вы лучше помолчите! — крикнул Рейли, теряя самообладание. — Я создам вам, пан доктор, прекрасные условия для работы. Буду относиться к вам как к коллеге по науке, позабочусь о вашем здоровье…

— О моем здоровье? — проговорил Пулковский. — О нем уже позаботились ваши друзья из гестапо…

— Забудьте об этом. — Рейли с трудом успокоился. — Мы не гестаповцы, а ученые…

Пулковский ничего не ответил, и Рейли проговорил: — Ваша жена, пан Пулковский, находится в застенках гестапо.

Лицо польского ученого посерело, руки снова задрожали.

— Не волнуйтесь, — сказал Рейли. — Лучше подумайте. Даю вам на это немного времени. Вы останетесь на территории завода…

В эту минуту мощный взрыв потряс воздух. Послышался звон разбитого стекла. Взрывная волна ворвалась в кабинет, свет погас. За окном взметнулся вверх огромный столб огня и дыма.

— Пусковая установка! — в ужасе воскликнул Рейли. — Моя установка для запуска реактивных двигателей!

 

2

Обер-лейтенант Ганс Клос в парадном мундире стоял перед входом в особняк гауляйтера.

В железные ворота одна за другой въезжали автомашины, и охранники СС вытягивались по струнке.

Клос, не зная, чему обязан этим приглашением, посмотрел на часы, чтобы убедиться, точен ли он. Малоизвестный сотрудник абвера, он никогда по работе не был непосредственно связан с гауляйтером. Может быть, постаралась жена гауляйтера? Этой сухопарой немке, изображавшей из себя некоронованную принцессу, Клоса представил Бруннер во время концерта в офицерском казино. Когда пили кофе, жена гауляйтера кокетничала, улыбалась молодому обер-лейтенанту. Клос отвез ее домой. Прощаясь, она сказала: «Надеюсь еще раз увидеть господина обер-лейтенанта». И теперь это приглашение…

Клос решил воспользоваться случаем, чтобы подробнее узнать о реакции немца на диверсию на предприятиях Рейли. Шеф Клоса молчал, словно воды в рот набрал, а Бруннер, который вел расследование по линии гестапо, только повторял: «Мы их схватим».

Клос был обеспокоен. Взрывом оказались уничтожены склады и одна из стартовых площадок, но завод работал по-прежнему в напряженном ритме. Однако информация о проводимых испытаниях реактивных двигателей поступала весьма скудная. При встрече с Эдвардом он сказал: «Наши люди неплохо поработали, но это только начало. Теперь немцы усилят охрану».

Сотрудник Клоса Эдвард был толковым человеком. Правда, иногда он поступал неосмотрительно. Эдвард никак не мог понять, что добытая и вовремя доставленная информация — главное в его работе. По специальности он был учителем и на своих помощников смотрел как на школьников. «Казик выполнил задание на пятерку», — говорил он, хотя информация Казика, которого Клос, по условиям конспирации, никогда не видел, была неглубокой и недостаточно полной: они, например, до сих пор не имели точного плана расположения предприятий Рейли, не знали, где немцы держат доктора Пулковского.

В каждой радиограмме Центр запрашивал об этом польском ученом. Необходимо было выкрасть его у немцев, однако… Об этом «однако» Клос не хотел даже и думать. Согласился ли Пулковский работать на немцев? Эдвард был убежден, что Пулковский человек с характером и не станет сотрудничать с врагами. Но Клос лучше знал методы обработки в гестапо и не был уверен, что Пулковский их выдержит. Необходимо срочно добыть исчерпывающую информацию о польском ученом. А если Данке это не удастся…

Он снова подумал о Данке, поднимаясь по лестнице в особняк. У этой девушки были крепкие нервы: за те несколько месяцев, что они знакомы, она ни разу ни на что не пожаловалась. О себе Данка говорила мало. Он даже не знал ее настоящего имени, но был уверен в преданности и готовности девушки к самопожертвованию ради общего дела.

Разведчик посмотрел на себя в зеркало, висевшее в зале. Он давно научился владеть собой в любой ситуации, но всегда чувствовал необходимость внутреннего контроля, как актер перед выходом на сцену. При встрече с женой гауляйтера необходимо было так улыбнуться и поприветствовать ее, чтобы произвести на нее впечатление и понравиться ей. Он понимал, что любой неосторожный жест, неуместно сказанное слово могут выдать его. Трудно было скрывать ненависть к врагу.

Клос галантно поклонился, бережно пожал мягкую руку высокопоставленной дамы, а потом поприветствовал гауляйтера. В салоне было людно. Военные в парадных мундирах, партийные функционеры и дамы в вечерних декольтированных туалетах заполнили большой зал. Клос остановился около двери. Появились кельнеры с подносами. Взяв рюмку с коньяком, Клос окинул пристальным взглядом присутствующих, ища знакомых. Бруннер разговаривал с его шефом, майором Хоршем. На пороге появился инженер Пушке в темном костюме, с партийным значком в петлице. Этот заместитель директора Рейли давно интересовал Клоса. Толстый немец с бегающими глазами и расплывчатой улыбкой поздоровался с женой гауляйтера.

— А где господин Рейли? — спросила она.

— Должен вскоре прибыть, — услышал Клос ответ Пушке. — Директор любит опаздывать.

К гауляйтеру подошел высокий господин в штатском, средних лет, элегантно, даже немного вызывающе одетый. Клос никогда не встречал его, но, наблюдая за женой гауляйтера, понял, что этот гость будет главной персоной вечера. Хозяйка дома приветствовала его радостной улыбкой, но заметно было, что она чем-то встревожена.

— Рада видеть вас, господин Риолетто… Я уже начала беспокоиться.

«„Риолетто!“ — подумал Клос. — Что за имя?»

— Мог ли я не прийти? Такого приятного приказа я не получал давно.

— Это был не приказ, а покорнейшая просьба, — ответила хозяйка.

Рядом с гауляйтером стоял Пушке и пристально смотрел на нового гостя. Клосу показалось, что в глазах инженера появились удивление и страх. Подумав, что хорошо было бы узнать, почему напугался Пушке и что его так удивило, Клос решил запросить из Центра данные о человеке по имени Риолетто, хотя мало вероятно, чтобы о нем там знали… Более важная персона, считал Клос, в настоящее время инженер Рейли, о котором также было не много известно. Инженер из рейха, без особого прошлого… Сколько потребуется времени, чтобы добыть более подробную информацию об этом немце? Внезапно Клос увидел Рейли в дверях. К счастью, жена гауляйтера, встретив директора, подошла вместе с ним Клосу.

— Господа, вы не знакомы? Инженер Рейли… Обер-лейтенант Клос… Прошу вас, господин обер-лейтенант, помнить, что после ужина я приглашаю вас на танец, — прощебетала жена гауляйтера и оставила их.

Воцарилась тишина. Гауляйтер вышел на середину зала, рядом с ним стоял Риолетто.

— Господа! — сказал гауляйтер. — У нас в гостях известный оккультист, который может разгадать ваше настоящее и предсказать будущее. На сеансе профессора Риолетто в Берлине присутствовал сам фюрер. — Потом гауляйтер заговорил о значении познания тайн, предсказании будущего и мистицизме немецкого народа. — Господин Риолетто проведет два небольших сеанса, — закончил он.

— Шарлатанство! — громко произнес Рейли, обращаясь к Клосу так, чтобы услышал Риолетто.

— Но это действительно предсказание будущего, — проговорил Пушке, внезапно появившийся около них.

— А, Пушке! — пренебрежительно бросил Рейли. — Это типичный пруссак. Фанатик.

В это время Риолетто начал сеанс. Это было действо, рассчитанное на суеверных людей. Такое Клос видел не впервые. Однако он признал, что фокусы были весьма искусны. Они вызвали удивление и восторг присутствующих. Риолетто закурил сигару, открыл окно и выбросил ее на улицу. Все хорошо это видели. Затем Риолетто подошел к Пушке, который испуганно попятился, запустил руку в карман его пиджака и неожиданно вынул оттуда зажженную сигару. Присутствующие ахнули от удивления и зааплодировали.

— Браво, господин Риолетто! — восторженно проговорила жена гауляйтера. — Как вам удалось это? Ведь вы сигару только что выбросили в окно!

Рейли прыснул со смеху. Пушке был поражен тем, что увидел. Он залпом выпил рюмку коньяка, затем уселся в кресло, не спуская глаз с иллюзиониста. «Знают ли они друг друга?» — подумал Клос.

Риолетто продолжал сеанс. Он манипулировал картами, находил спрятанные предметы и угадывал чужие мысли на расстоянии. Клос смотрел на армейских офицеров и гестаповцев, которые протискивались к фокуснику, задавали вопросы и на лету ловили ответы. Риолетто очаровывал их и властвовал над ними. Только Клос и Рейли стояли в стороне. Клос почувствовал на себе пристальный взгляд фокусника. Он подумал, что ведет себя неосторожно, и присоединился к тем, кто окружил Риолетто.

Сквозь толпу протиснулся штурмбаннфюрер Бруннер.

— Господин Риолетто, — сказал он, — два дня назад бандиты взорвали важный военный объект. Не смогли бы вы…

— Просим вас… — подхватил гауляйтер.

— Для этого я должен иметь в руках какой-нибудь предмет или встретиться с человеком, который находился на месте взрыва, — ответил Риолетто.

— Я дам вам такой предмет, — сказал Брунер и подал ему служебное удостоверение убитого эсэсовца.

Клос протиснулся ближе к Риолетто и Бруннеру, понимая, что сейчас может произойти нечто необычное. Он не верил предсказаниям ясновидца, но что-то беспокоило его.

Риолетто взял в руки удостоверение, прикрыл глаза, взмахнул руками, завораживая присутствующих. Они затаили дыхание, ожидая, что скажет ясновидец. Но Риолетто вернул Бруннеру удостоверение эсэсовца.

— Что-то мне мешает, — тихо проговорил он.

Среди гостей послышался шепот, потом снова воцарилась тишина.

— Не понимаю, — проговорил гауляйтер.

— Точнее сказать, — объяснил Риолетто, — кто-то мешает мне. Здесь, в этом зале, находится человек, который участвовал в диверсии или даже организовал ее…

Клосу показалось, что воцарившаяся тишина тянется бесконечно. Он усмехнулся и в этот момент увидел улыбку на лице Рейли. Потом посмотрел на Пушке. Толстый немец был взволнован, он чего-то боялся. Почему? Клос хорошо знал, что Пушке не имел никакого отношения к диверсии на заводе.

— Кто этот человек? — властно спросил Бруннер.

— Не знаю, — спокойно ответил ясновидец. — Пока не знаю.

Окружившие Риолетто люди постепенно расходились.

Начался ужин. Как обычно бывает на приемах, здесь было изобилие закусок и спиртного. Охмелевшие выходили на улицу, и начиналась пальба, дикая, страшная, бессмысленная… Стреляли вдоль улицы, по окнам, из которых пробивался свет.

Клос пил с Бруннером, танцевал с женой гауляйтера и внимательно прислушивался к разговорам. Гестаповец разговаривал с гауляйтером. Обещал, что выжмет из Риолетто все, что он знает или предполагает о человеке, причастном к взрыву на заводе. Гауляйтер был трезв, и хвастовство Бруннера его раздражало.

— Господина Риолетто, — сказал он, — необходимо попросить о помощи вежливо, без грубостей. Вы поняли меня, Бруннер?

Подвыпивший Бруннер пробормотал что-то в ответ и отошел от гауляйтера. Услышав слова гауляйтера, Клос заинтересовался, почему он так опекает Риолетто. Клос постарался запомнить лицо молодого гестаповца Гляубеля, выделенного в распоряжение Рейли, или, вернее, для его охраны.

— У меня есть идея, — сказал Гляубель, обращаясь к гауляйтеру.

Клос не слышал их дальнейшего разговора, но понял, что с этим человеком необходимо считаться. Он более опасен, чем Бруннер.

В этот вечер Клосу удалось еще раз поговорить с Рейли. Это был нелегкий разговор. Создавалось впечатление, что директора военных предприятий интересовали только женщины. Говорил он о них много и охотно, с удовольствием вспоминал студенческие годы, потом сказал, что не выносит коньяка, и пошел искать водку. Клос наблюдал за ним, пока он, едва держась на ногах, упорно проталкивался через толпу гостей. Несколько пар танцевали, почти не слушая музыки. Раздавались громкие голоса подвыпивших гостей, среди которых выделялся баритон гауляйтера. Его жена, разгоряченная от вина подошла к Клосу и, загадочно улыбаясь, подхватила под руку.

— Идем, Ганс, к нашему ясновидцу, — прошептала она ему на ухо. Клос почувствовал на шее ее горячее дыхание…

— Рад с вами познакомиться, — сказал Риолетто. Он был совершенно трезв. — Вы, кажется, не верите предсказаниям?

— Наш ясновидец может предсказать вам будущее, — проворковала жена гауляйера.

— Сомневаюсь, — проговорил Клос и подумал, что инженер Рейли тоже не верит в это шарлатанство. Немка снова взяла его под руку, а Риолетто в это время пристально смотрел на него. Клос выпил в этот вечер немного больше обычного и потому должен был вести себя осторожнее, более внимательно контролировать свои поступки.

— Так вы действительно не верите? — повторил Риолетто.

— Ответьте ему что-нибудь, — защебетала жена гауляйтера. — Успокойте его.

— Я этого не люблю, — сухо сказал Клос.

— Боже мой, к чему здесь гордость? — рассмеялась немка. — Скажите же ему что-нибудь! Наш ясновидец желает слышать!

Риолетто извлек из кармана пиджака небольшой стеклянный шарик, завернутый в платок, положил его на столик.

— Ваше имя Ганс. Ганс Клос, — проговорил он. — Вы почти совсем трезвы. Пили немного. Вы умеете владеть собой.

— О да! — с готовностью подтвердила жена гауляйтера. — Боже! — вдруг воскликнула она. Инженер Рейли уже уходит! — И побежала к дверям.

Клос и Риолетто остались вдвоем.

— Не хотели бы вы, господин Клос, услышать что-нибудь интересное? — с улыбкой спросил Риолетто.

— Прошу вас, если вы хотите что-либо сказать…

Собеседники пристально посмотрели друг на друга. Риолетто опустил глаза. «Ничего не знает», — подумал Клос. Он поднялся с кресла:

— Моя жизнь, господин Риолетто, настолько проста, что вы не найдете в ней ничего интересного…

— Может быть, — ответил ясновидец. — Все может быть. — И в эту минуту он увидел господина Пушке, приближавшегося к ним. — Прошу вас, — пригласил Риолетто. — Могу предсказать ваше будущее…

— О нет! — крикнул Пушке. — Как-нибудь в другой раз! — И поспешно повернул к выходу.

 

3

Было уже поздно. Клос покинул особняк гауляйтера. Он выходил, когда Риолетто прощался с хозяйкой дома. Жена гауляйтера изрядно выпила, и можно было надеяться, что забудет о нем… Следовало бы еще потанцевать с ней — это было нужное знакомство, но уже не хватало сил. Болтовня опьяневшей немки казалась ему невыносимой. Бруннер торчал около окна. Клос увидел его, когда выходил на улицу.

Ночь стояла прохладная, как это иногда бывает в начале мая. Держа руки в карманах, Клос отошел на несколько десятков шагов и остановился за углом так, чтобы можно было наблюдать за выходом из особняка гауляйтера. Приехал ли Риолетто на автомашине? Если это так, то тогда вряд ли удастся выполнить задуманное…

Наконец разведчик увидел высокую фигуру предсказателя. Риолетто шел быстрым шагом, не оглядываясь. Клос осторожно тронулся за ним. На безлюдной улице появился патруль, который задержал Риолетто. Проверив его документы, солдаты взяли под козырек. Когда патрульные проходили мимо Клоса, Ганс небрежно поприветствовал их. Дальше он двигался осторожнее, хотя, судя по всему, Риолетто и не подозревал, что за ним следят. Предсказатель свернул на одну из параллельных улиц и через несколько минут оказался в районе вилл, заселенных немцами. Клос был удивлен, ибо полагал, что он остановился в гостинице…

Риолетто задержался около одной из вилл, уточнил номер, подошел к двери и позвонил. Клос издалека наблюдал за ним. Предсказатель ждал. Наконец дверь открылась, и Клос увидел на пороге господина Пушке, освещенного светом лампы. Ошибиться Клос не мог. Пушке несколько секунд постоял в дверях, а потом вместе с Риолетто скрылся в доме.

«Что объединяет этих людей? — подумал Клос. — Пушке был взволнован, чем-то напуган, когда увидел Риолетто в особняке гауляйтера. По их поведению не было видно, что они знакомы. И этот ночной визит к Пушке… Что все это значит? — размышлял Клос. — И как мне использовать этот визит в своих целях? Почему Риолетто сказал на приеме у гауляйтера: „Здесь, в этом зале, находится человек, который участвовал в диверсии или даже организовал ее…“? Кого он имел в виду? Что ему известно и что он может сказать Бруннеру?»

Клос задавал себе эти вопросы, возвращаясь в центр города. Эдвард проживал в доме номер 15, по улице Валовой, на втором этаже. Он уже спал, когда Клос постучал в дверь.

— Ты что, с ума сошел? Что случилось?

Клос присел на кровать и закурил сигарету. Молча смотрел на Эдварда, взволнованно ходившего по комнате.

Учитель приготовил чай. Разливая ароматный напиток по чашкам, он вопросительно взглянул на Клоса.

— Что случилось? — повторил он, когда они уселись за стол.

— У меня к тебе дело, — сказал наконец Клос.

— Может быть, нервы сдают? — с беспокойством спросил Эдвард. — Где ты был?

— На приеме у гауляйтера.

— И что же?

— Встретил там некоего Риолетто, который выдает себя за оккультиста — предсказателя будущего. Он просто шарлатан, темная личность и, скорее всего, агент гестапо. Не мог бы ты навести о нем справки? А так же о Пушке, заместителе директора военных предприятий Рейли.

— Попытаюсь…

— Лучше будет, если Пушке займется Данка.

— Снова Данка, — укоризненно произнес Эдвард. — Жаль мне эту девушку.

— Жаловалась?

— Она никогда не жалуется. Со вчерашнего дня Рейли взял ее к себе в секретарши. Вернее, она заменила старую немку, которой директор предоставил отпуск.

— Очень хорошо, — обрадовался Клос.

— Очень хорошо… Но когда-нибудь ты задумывался над тем, чего Данке это стоит?

— Нет, никогда. — Клос сказал неправду. Он много думал о Данке и всегда, когда думал о ней, проклинал офицерский мундир вермахта, который носил. — Она должна добыть нам точный план расположения всех военных предприятий Рейли.

— Не сразу, не сразу, — ответил Эдвард. — Пока ей не следует давать сложных заданий, пусть осмотрится на новом месте, чтобы не вызвать подозрений. Будет достаточно, если ей удастся установить контакт с доктором Пулковским.

— А кто выполнит это задание? План предприятий мы должны иметь в самое ближайшее время, — настаивал Клос.

— Это дело я поручу Казику, — ответил Эдвард. — Способный и смелый парень. Уверен, что задание выполнит.

— Все твои парни смелые и способные ребята. Я в этом не сомневаюсь, — пробурчал Клос. — Сразу видно, что ты учитель и любишь заранее ставить хорошие оценки своим ученикам.

 

4

Казик работал в железнодорожных мастерских, находившихся напротив предприятий Рейли. Из окон своей конторки, темной клетушки в бараке, он видел железнодорожные пути, паровозное депо, а в глубине — высокую стену, отделявшую территорию депо от построек завода. На работу он приходил за несколько минут до начала, но его шеф, господин Любке, рослый немец в запачканной куртке, всегда появлялся немного раньше, ожидал Казика в дверях конторки, посматривая на часы, и проверял, не опоздал ли парень на работу. Дел у Казика было слишком много. Он переписывал платежные ведомости, составлял списки рабочих, однако немец требовал точности, аккуратности и за малейшую ошибку наказывал — приходилось все переписывать заново. Часа на два Любке обычно оставлял Казика одного. Он отправлялся на вокзал, чтобы встретиться с приятелями, поговорить с начальником станции и выпить кружку пива в буфете. Это Казику и было нужно. В кабинете шефа стоял сейф, в нем хранились пропуска на предприятия Рейли, выдаваемые железнодорожникам, которых направляли работать на заводскую железнодорожную ветку.

— Вернусь через час, — сказал шеф.

Казик стоял около окна и, когда немец скрылся за складскими помещениями, вошел в его кабинет. Ключи от сейфа лежали в ящике письменного стола. Казик открыл стол. Долго возился с сейфом. Наконец дверца открылась. Найдя картонную папку с надписью «Пропуска», Казик выбрал пропуск на имя Ганса Мольке, спрятал в карман, аккуратно закрыл сейф и, положив ключи на место, выбежал из барака.

Сердце Казика сильно билось, когда он подошел к воротам завода и протянул пропуск эсэсовцу, стоявшему около проходной.

Вокруг было безлюдно. Эсэсовец испытывающе посмотрел на него и вернул пропуск, потом быстро ощупал одежду Казика.

— Обыскиваем всех, — заметил он. — Всех без исключения.

— Не мешало бы и поляков обыскивать.

— Не беспокойся, парень, мы знаем, что делаем… Все в порядке, — проговорил эсэсовец, и Казик почувствовал облегчение. В эту минуту через заводскую проходную прошел элегантно одетый мужчина. Эсэсовец встал по стойке «смирно», а мужчина (это был Риолетто) пристально посмотрел на Казика.

— Какая-то шишка из Берлина, — объяснил Казику эсэсовец.

Казик, миновав проходную, оказался на территории предприятия.

Широкая асфальтированная дорога вела вдоль производственных цехов, разбросанных по всей территории завода, к видневшемуся вдалеке большому административному зданию. Повсюду что-то беспрерывно двигалось: бежали по рельсам вагонетки, работали моторы. Люди в рабочих комбинезонах обгоняли Казика, не обращая на него внимания.

Он свернул в боковую аллею, намереваясь обойти всю территорию завода. Держался поближе к заводской изгороди из колючей проволоки. Знал, что где-то должны быть еще одни наглухо закрытые ворота, которые открывались только тогда, когда на завод приходил большой транспорт. Необходимо было установить точное расстояние от производственных цехов до этих ворот.

Проходя по узкой дорожке вдоль хаотически разбросанных заводских зданий, складов и деревянных построек, среди развесистых деревьев Казик увидел уютную виллу. Занимал ее, по всей вероятности, инженер Рейли, директор завода. Эдвард предполагал, что в этой вилле укрывают и доктора Пулковского.

Казик облюбовал себе удобный наблюдательный пункт и, прислонившись к глухой стене деревянного барака, вынул из кармана лист бумаги и карандаш и быстрыми, точными линиями начертил план заводской территории, отметил дорогу и расстояние от ворот до виллы, расположение производственных цехов, заводских зданий и административного корпуса.

Вдоль заводской стены прохаживал охранник, не обращая внимания на то, что делается на территории завода.

Увлеченный свои делом, Казик не заметил, что за ним наблюдает человек в грязном солдатском мундире, стоящий около глухой стены барака. Этот человек тихо подкрался к Казику, выхватил из кобуры пистолет и приставил дуло к спине парня. Казик мгновенно обернулся. На размышление у него оставалось всего несколько секунд. Броситься на гитлеровца? Но тот, быстро отскочив на несколько шагов, стоял, широко расставив ноги, и держал его на мушке. Охранник спокойно ходил вдоль заводской стены, не замечая их. Казик поднял руки.

— Попался, парень, — сказал немец. — Не двигаться! Давай сюда бумагу, быстро!

Ситуация создалась безнадежная. Казик подал гитлеровцу пропуск и лист бумаги с набросанным планом.

— «Ганс Мольке», — прочитал тот и потребовал: — Паспорт!

Казик заколебался. Заметил ли их охранник? Они находились в его секторе обзора, и не заметить их было нельзя. Не видя иного выхода, он подал немцу паспорт.

— «Казимеж Оконь». — Гитлеровец рассмеялся. — Паспорт не твой, краденый! Работаешь на товарной станции?

— Да, — ответил Казик и тут же решил, что больше ничего не скажет. Закрыл глаза и подумал: что бы ни случилось, это теперь уже не имеет никакого значения. Для него все кончено.

Немец осторожно сложил пропуск и паспорт. Долго молчал. Это продолжительное молчание удивило Казика. Он думал, что немец сейчас проводит его в караульное помещение, а потом в гестапо. Но гитлеровец почему-то колебался — боялся или не хотел принять решение. Показался охранник. Еще секунда — он повернется и увидит их.

— Ты свободен, — сказал немец. Казик не понял.

— Свободен и убирайся отсюда побыстрей, — повторил немец и возвратил документы. Он повернулся и, не оглядываясь, быстрым шагом направился в противоположную сторону.

Казик не верил своим ушам. Свободен! Ему казалось, что все это происходит во сне. Он не мог понять, почему немец так поступил… Ошеломленный, Казик не торопясь прошел через проходную у заводских ворот. За ним никто не шел и никто не наблюдал.

В железнодорожный барак он вернулся еще до прихода шефа. Успел положить пропуск в сейф. Дрожащими руками открыл в конторке окно и долго смотрел на товарные вагоны, которые переправлялись на заводскую железнодорожную ветку… Что делать? Бежать? Бежать, не доложив о случившемся Эдварду? Встреча назначена только на следующий день… Он снова сел за стол. Решил все спокойно обдумать. Может быть, он встретил порядочного немца и ему ничего не угрожает? Казик пожалел, что не имел при себе пистолета, тогда бы он чувствовал себя в безопасности. Однако Эдвард запретил приходить на работу с оружием.

Громко хлопнула дверь. Казик сорвался с места, решив, что это шеф, но увидел немца, который задержал его на заводской территории.

— Это ты? — произнес Казик с удивлением.

— Я, — ответил немец. — Здесь не опасно?

— Нет. Говори спокойно, — ответил Казик.

Немец вынул из кармана сложенный лист бумаги — тот самый, на котором Казик набросал план расположения завода.

— Я умышленно сразу не отдал тебе это, — сказал немец. Казик взял лист, повертел его, бесцельно переложил из руки в руку и спросил:

— Почему ты отпустил меня тогда и зачем возвращаешь сейчас этот план?

Немец молчал. Он, видимо, думал, как лучше ответить. Колебался, не был уверен, размышлял, стоит ли говорить открыто.

— Разные бывают немцы, — наконец осторожно начал он, — есть и такие, которым можно доверять. — Заметив на лице Казика сомнение, он улыбнулся и похлопал парня по плечу. — Не сомневайся. Я уже выбрал себе дорогу. То, что я не задержал тебя и возвратил твою бумагу, — мое личное дело. Я Гляубель, — медленно проговорил он, — запомни. Ты думаешь, что среди нас нет таких, которые хотели бы с вами сотрудничать? — Он извлек из кармана помятую газету, протянул Казику. Это была «Зольдатен цайтунг» — нелегальная газета, предназначенная для немецких солдат. На первой странице была помещена карикатура на Гитлера.

Казик, разглядывая карикатуру, подумал, что, если немец говорит правду, необходимо использовать его. Завербовать немецкого солдата — большое дело. Но что скажет Эдвард? Это сильнее всего беспокоило Казика.

 

5

Данка работала в секретариате Рейли целый день — с восьми утра и до позднего вечера. В течение дня она имела только два свободных часа, и даже их ей редко удавалось использовать для себя, чтобы уйти с завода. Рейли не любил, когда она отлучилась, если сам он находится в кабинете. Директор часто приглашал ее на обед, вместе они ходили ужинать. Рейли был неуступчив и требователен. Данка обязана была докладывать, где и с кем встречалась в городе, и каждая задержка вызывала у него раздражение.

Данка устала от всего этого. Товарищи обещали ей, что после выполнения задания она вернется к своим. Однако дело продвигалось медленно. Она печатала, регистрировала, отправляла документы, разговаривала с людьми, которые ожидали Рейли в приемной, но ни разу ей не удалось услышать или увидеть доктора Пулковского. Она не знала даже, в гестапо он или Рейли держит его на территории завода.

В тот день, когда Казик встретился с Гляубелем, Данке удалось отлучиться на два часа. На завод она возвращалась около пяти. Днем Рейли вызвали на какую-то конференцию, и потому Данка решила использовать эту возможность, чтобы зайти к Эдварду. Путь к нему был долгий: пришлось походить по городу, пересаживаться с трамвая на трамвай, чтобы убедиться, что за ней не следят. Учитель поручил ей навести справки о Пушке, заместителе Рейли, и велел прийти к нему на следующий день к часу.

Возвращаясь на завод, Данка придумала, что скажет Рейли, чтобы он разрешил ей отлучиться перед обедом на следующий день. Лучше всего сказать, что ей нужно в парикмахерскую. Рейли всегда хотел, чтобы она выглядела элегантно и красиво. Он даже написал своему другу в Париж, чтобы тот прислал французскую косметику и материал на платья. Данка посмотрела на часы: время приближалось к пяти, а до завода оставался еще немалый отрезок пути. Она опаздывала. Осмотрелась, вокруг никого не было видно. Трамваи ходили нерегулярно. И тут девушка заметила открытую машину, стоявшую у тротуара. Элегантно одетый мужчина, лицо которого показалось ей знакомым, усмехнулся, заметив ее.

— Подвезти пани на завод? — спросил он с легким иностранным акцентом.

— Откуда вы меня знаете? — удивленно спросила Данка.

— Мое имя — Риолетто, — ответил он с улыбкой. — Сегодня я был у господина Пушке и видел вас в секретариате.

Девушка села в автомашину рядом с ним.

— Должен вам признаться, — сказал Риолетто, легко управляя машиной, — что эта встреча не случайна…

Данка посмотрела на него с беспокойством:

— Вы следили за мной? — спросила и поняла, что ее вопрос неуместен.

Риолетто рассмеялся:

— Что вы! Я видел вас всего несколько минут… Вы произвели на меня сильное впечатление… Огромное, — уточнил он.

— Прошу прощения, господин Риолетто…

— Нет, нет, не за что, — ответил он. — Не сердитесь на меня. Может быть, такой способ знакомства кажется вам неестественным, но, поверьте, я не хотел вас обидеть. Это мой стиль, ведь я итальянец… Известно ли вам, фрейлейн, что я читаю мысли людей, предсказываю будущее? Это моя профессия…

— Необычная профессия, — проговорила Данка, чувствуя сухость во рту.

— Фрейлейн Данка…

— Откуда вам известно мое имя?

— Читаю в мыслях… Извините за шутку, узнал ваше имя у курьера. Мне известно, что вы новая секретарша директора Рейли, что вы не немка. Свободен ли у вас вечер сегодня?

— Трудно сказать. Спросите об этом у директора Рейли.

Подъехав к воротам завода, итальянец резко затормозил машину.

— Не балует меня счастье в этой стране, — грустно усмехнулся он. — Могу хотя бы надеяться?

Данка улыбнулась. Этот итальянец не был лишен обаяния.

Когда она вошла в секретариат, было уже три минуты шестого. Рейли стоял в дверях кабинета и ожидал ее.

— Опоздала, — с упреком сказал он. И недовольным тоном спросил: — Где ты была?

— У Кристины на обеде, — не колеблясь, ответила секретарша. — Кристина — моя школьная подруга. Могу же я встретиться с подругой?

— У тебя всегда найдется причина, — проворчал Рейли. — Сейчас ко мне доставят старого человека, — произнес он. — Это польский ученый. Пусть подождет в моем кабинете. Приготовь кофе, я скоро вернусь.

Данка с трудом скрыла радость. Только бы Рейли не возвратился слишком быстро, тогда она успеет сказать Пулковскому несколько слов.

Доктора Пулковского привел эсэсовец. Он остался в секретариате, а Данка вошла с ученым в кабинет. В ее распоряжении были считанные минуты. Двери, ведущие в кабинет, она оставила полуоткрытыми, чтобы не возбуждать подозрения у эсэсовца.

— Инженер Рейли скоро вернется, — громко сказала она по-немецки. — Подать кофе, господин доктор?

— Спасибо, — ответил Пулковский.

Данка подала ему чашечку кофе и наклонилась к нему.

— Пан доктор, — прошептала она по-польски, — мы скоро освободим вас, через несколько дней. Где вас содержат?

Тот посмотрел на нее с огромным удивлением:

— Кто вы?

— Это неважно.

— Под охраной, в соседнем доме, — прошептал он. — Но ничего не нужно делать. Я вынужден буду согласиться, ибо моя жена, понимаете, — голос его дрогнул, — моя жена…

В секретариате послышались шаги.

— Кофе крепкий, господин доктор? — громко спросила Данка по-немецки. — Может, добавить сахару?

На пороге кабинета появился инженер Рейли.

 

6

Эдвард ожидал Казика к двенадцати. А тот уже находился у ворот дома номер 15 и смотрел вверх. На подоконнике второго этажа стояла ваза с цветами. Занавеска была слегка сдвинута. Значит, все в порядке. Казик еще раз осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. В это время дня движение на Валовой улице всегда небольшое: проедет какая-нибудь автомашина, перед витриной магазина соберутся женщины, на мостовую выскочит ребенок.

Казик был в хорошем настроении. После вчерашнего случая на заводе Рейли он поверил в свое счастье. Благодаря тому немцу он не попал в гестапо, а остался на свободе и имеет возможность продолжать борьбу с фашистами. При встрече с Эдвардом Казик намеревался передать ему важную информацию. Задание было выполнено. План военного завода лежал у него в кармане.

Но если бы Казик присмотрелся повнимательнее, он мог бы заметить двух мужчин, стоявших в соседних воротах, и одного — на углу улицы Польной, около газетного киоска. На первый взгляд все было обычным, и Казик смело вошел в подъезд дома и поднялся на лестничную клетку, где находилась квартира Эдварда.

Эдвард встретил его на пороге. Когда Казик увидел Эдварда, настроение его стало еще лучше.

— Опоздал на восемь минут, — с упреком сказал ему Эдвард. — У нас мало времени.

Они вошли в комнату.

— Садись, — пригласил Эдвард. — Докладывай.

— Все в порядке. План завода у нас, но я хотел вам сообщить еще нечто важное, — таинственно проговорил Казик.

— Подожди! — Эдвард вел себя как учитель, экзаменующий ученика. — Так, это заводские ворота… — Он внимательно изучал план. — Через сколько минут появляется у ворот охранник?

— Охранник почти все время ходит вдоль стены, — не слишком уверенно проговорил Казик.

— Через сколько минут? — повторил вопрос Эдвард. Казик замялся, не зная, что ответить. Эдвард заметил ему, что задание выполнено, но не до конца, не хватает еще некоторых важных деталей. На подготовку к операции остается всего четыре дня, но многое еще неизвестно. Казик понимал это, но ему хотелось поскорее сообщить о другом.

— Разрешите доложить еще об одном важном деле? — нетерпеливо спросил он. — Мне удалось завербовать немца, работающего у Рейли.

— Что? — Удивление и беспокойство послышалось в голосе Эдварда. — Докладывай, как это тебе удалось. В твоем распоряжении пятнадцать минут. Слушаю…

Казик посмотрел на часы. Было половина первого.

В это время в кафе на Польной сидел Клос. Через полчаса должна была состояться его встреча с Эдвардом. Разведчик вышел из управления абвера немного раньше, прогулялся по городу, а потом зашел в это кафе выпить чашечку кофе. Окна кафе выходили на Валовую, и он мог наблюдать за улицей. Клоса что-то беспокоило. Пока не произошло ничего такого, что могло бы его насторожить, но Клос интуитивно чувствовал, что приближается опасность.

Вчера вечером в казино Клос случайно встретился с Бруннером. Эсэсовец был в приподнятом настроении, пил больше чем обычно. Похвастался, что напал на след, однако о подробностях умолчал.

— Ваша служба тоже занимается делом, — сказал он. — Для нас вопрос ясен, они в наших руках.

— Этих людей схватили? — спросил Клос.

— За твое здоровье, Ганс! — рассмеялся Бруннер. — Схватим, будь уверен. Гляубель уже установил с ними контакт.

— Что общего с ними у этого Гляубеля? — спросил Клос.

— А почему тебя интересует это, Ганс? — Бруннер снова наполнил рюмки. — Это моя тайна и мой неожиданный успех, и я не намерен ни с кем делиться ими.

— Превосходно, — ответил Клос. — А если мне уже известно кое-что?

— Уверен, что ты поделишься со мной, — прыснул со смеху Бруннер. — Товар на товар. Не возражаешь?

Что известно Бруннеру? Может быть, это провокация? Сам Эдвард вне подозрения. Люди его неоднократно проверены, никто не арестован, ни одного провала. Может быть, Данка была неосторожна? Центр снова интересовался доктором Пулковским. Установлен срок — четыре дня. Как выполнить это задание?

Официантка подала кофе. Он был чуть теплый и безвкусный. Клос отодвинул чашку и в этот момент увидел в дверях кафе Риолетто.

«Неужели я где-то допустил оплошность? — подумал Клос. — Или этот итальянец специально следит за мной?»

Риолетто направился к столику:

— Добрый день, господин обер-лейтенант. Если вы никого не ожидаете…

— Нет, — сухо ответил Клос. — Прошу вас.

Риолетто бросил на стол пачку оккупационных марок и подозвал официантку. Через минуту девушка поставила перед ним шоколадный напиток.

— Предпочитаю чашечку шоколада, — проговорил он. — его легче достать в этой стране, чем в Берлине.

Клос промолчал.

— Поверьте, господин обер-лейтенант, — протянул Риолетто, — я рад случаю встретиться с вами.

— Люблю случайные встречи, — ответил Клос, подчеркнув слово «случайные».

Риолетто рассмеялся:

— Вы слишком осторожны. Служите в абвере, правда?

— Почему вас это интересует?

— Да так. Понимаю, вы не верите в мои предсказания настоящего и будущего.

— Не верю.

— А вот Бруннер верит.

— Мой приятель Отто и я нередко расходимся во мнениях, — ответил Клос. — Я предпочитаю конкретные факты и доводы.

— Вы тоже занимаетесь расследованием этого дела? — спросил итальянец.

— Что вы имеете в виду?

— Диверсию на предприятиях Рейли. Я обещал Бруннеру помочь в поимке преступника.

Клос внимательно посмотрел на Риолетто и подумал: «Чего хочет от меня этот итальянец? Может, он работает на Бруннера? Или Бруннер приказал ему следить за мной?»

— Такое же обещание вы хотите дать и мне? — спросил Клос.

— Не исключено, — ответил итальянец.

— Зачем, господин Риолетто? Если вы работаете на нас…

— Это слишком громко сказано. — Риолетто потягивал шоколадный напиток. — Если я иногда помогаю, то это еще не значит… — И тут же сменил тему разговора: — Как чувствует себя очаровательная супруга господина гауляйтера?

Клос посмотрел на часы. Было без четверти час.

В квартире номер 15 по улице Валовой Эдвард в эту минуту тоже посмотрел на часы.

— Тебе необходимо уйти, — сказал он Казику. — Как ты мог допустить такую неосторожность с этим немцем? Это серьезная ошибка, ты раскрыл себя и потому не имел права приходить на явку!

— А что я должен был сделать?

— На время исчезнуть и выжидать. Ты не имел права без моего разрешения проявлять инициативу в этом деле!

— Немец отнесся ко мне с пониманием, не задержал и не отправил в гестапо, — пытался оправдать свои действия Казик.

— Вот и нужно выяснить, почему он так сделал. Отправляйся и жди моих дальнейших указаний!

В прихожей раздался резкий звонок. Эдвард не торопясь поднялся с кресла, обвел взглядом комнату. Быстро спрятал в тайник план завода. Потом, опустив руку в карман, подошел к двери.

— Кто там? — спросил он.

— Водопроводчик, — послышался голос за дверью. — Вода протекает на первый этаж.

Эдвард открыл дверь и отскочил к стене. В прихожую ворвались трое мужчин в штатском, с пистолетом в руках. Одним из них был тот самый немец Гляубель, о котором говорил Казик. Немец резким движением сбил с ног Эдварда, а остальные схватили Казика, когда он попытался выпрыгнуть в окно. Гестаповец ударил парня рукояткой пистолета по голове. Казик свалился на пол.

В комнату вошел Бруннер.

— Привести в чувство! — кивнул он на Казика.

Через несколько минут Эдварда и Казика усадили в кресла, приказав положить руки на стол.

Гестаповец с пистолетом в руке не спускал с них глаз, а Бруннер и Гляубель обыскивали комнату: выбрасывали из шкафа белье, обстукивали стены.

На ночном столике около кровати стоял небольшой будильник. Эдвард знал, что он спешит на две минуты. Стрелки приближались к часу, а Клос всегда был пунктуален. Осталось четыре минуты. Сначала Эдварда охватил страх, но потом он успокоился, постарался взять себя в руки. Надо предупредить Клоса. На подоконнике стояла ваза с цветами, занавеска была слегка сдвинута. Осталось три минуты…

— Подождем немного, — сказал Бруннер. — Надеюсь, что вы сами сообщите нам имена, адреса, явки своих людей. Но мы согласны встретиться с ними и здесь, тут так тихо и уютно. — Он пристально посмотрел на Эдварда. — Беспокоишься, правда? Ждешь визита? Это хорошо.

— Ничего я не жду и не понимаю, в чем дело, — спокойно ответил Эдвард. — Здесь какое-то недоразумение.

Гляубель расхохотался и подошел к окну.

— Недоразумение! — воскликнул он. — Лучше спроси этого парня, — указал он на Казика. — Еще вчера он говорил мне о таких делах, что…

— Отойди от окна, — приказал ему Бруннер, — и ничего не трогай. Каждая мелочь может служить сигналом.

Эдвард с нарастающим волнением смотрел на стрелки будильника, слышал мерное тиканье часов.

Двое гестаповцев обыскивали кухню. Брунер сбросил постель с кровати, а Гляубель осматривал оконные рамы.

Эдвард мгновенно принял решение. От окна его отделяло несколько шагов… Только бы успеть! Должен успеть прежде чем последует выстрел гестаповца. Он уперся ногами в пол, сильно оттолкнулся, подался всем телом вперед и, подскочив к окну, сбросил вазу.

В это время Клос как раз подходил к дому на Валовой. Оставив итальянца в кафе, он несколько минут еще раздумывал, идти ли на встречу с Эдвардом. Решил рискнуть… Центр дал всего четыре дня.

Он уже хотел свернуть к воротам, когда вдруг услышал звон бьющегося стекла и крик. Из окна второго этажа упала ваза, разбившись о плитки тротуара.

Клос посмотрел верх, на это окно, и прибавил шагу. Он шел по безлюдному тротуару. Неуловимым движением пододвинул поближе к руке кобуру с пистолетом. Случилось непоправимое. Он не думал о себе, беспокоился лишь об Эдварде, который успел столкнуть с подоконника вазу с цветами. И за это Эдвард заплатит дорого, очень дорого.

Улица Валовая была длинной. Он шел по узкому выщербленному тротуару мимо старых каменных домов с грязными, обшарпанными подъездами. Клос ускорил шаг, думая теперь о Данке. С какой стороны она пойдет на явку? Если со стороны Польной, то гестаповцы заметят ее и схватят. Если от парка, то он сам должен встретить ее и предупредить.

Тишину разорвал рокот моторов. На Валовой показались грузовики с жандармами.

«Облава! — подумал Клос. — Бруннер мог предположить, что человек, который должен явиться к Эдварду, заметит отсутствие сигнала на подоконнике и поймет, что явка провалена, но не успеет далеко уйти».

В нескольких метрах от Клоса затормозил грузовик, из него выскочили жандармы и перекрыли улицу. Тех, кто не успел скрыться в подъездах или спрятаться во дворах, жандармы сгоняли к грузовикам, запирали в лавочках и газетных киосках. Раздавались душераздирающие крики женщин — такие крики Клос не раз слышал на улицах польских городов… Он спокойно прошел мимо жандармов, те поприветствовали его, вытянув вперед правую руку. Клос еще некоторое время вынужден был оставаться молчаливым свидетелем облавы и грубого издевательства гитлеровцев над людьми.

Он задержался у витрины магазина детских игрушек на углу Валовой около небольшой площади. Решил переждать еще пятнадцать минут, может быть, Данка наконец появится. Девушку он увидел издалека. Уверенная в себе, элегантно одетая, Данка шла со стороны парка.

— У Эдварда провал, — шепнул Клос, поравнявшись с ней. — Через десять минут — в парке.

Девушка повернулась, быстрым шагом направилась в сторону парка и скрылась в толпе прохожих.

Клос закурил сигарету и не торопясь последовал в том же направлении.

В парке, около небольшого водоема, играли дети. Клос прошел мимо кафе, расположенного в оранжерее, и оказался на центральной аллее, засаженной высокими деревьями. Там он и увидел Данку. Она сидела на скамейке, держа в руке пудреницу. Осмотревшись внимательно вокруг, Клос подошел к ней:

— Позволите, фрейлейн?

— Пожалуйста, — ответила девушка.

Клос угостил ее сигаретой. До этого он никогда не встречался с Данкой днем и в таком людном месте. Теперь у них не было другого выхода. Данка игриво улыбнулась, прекрасно играя роль девушки, которая ищет острых ощущений, и немного подвинулась.

— Как это могло случиться? — тихо спросила она, не переставая кокетливо улыбаться.

— Не знаю. Не исключено, что все наши явки провалены.

— Эдвард будет молчать. Никакие пытки гестапо не заставят его выдать своих товарищей, — уверенно проговорила Данка и начала рассказывать о том, что узнала на заводе. Ей удалось установить, что Рейли и Пулковский через три дня выезжают на испытательный полигон.

— Пулковский согласился? — спросил Клос.

— Он надломлен, — ответил Данка. — Беспокоится за жену.

— С Казиком ты виделась?

— Нет.

— Необходимо выяснить, — проговорил Клос, — что с ним. Продолжай собирать информацию о Пулковском и об испытательном полигоне. Но в данный момент важнее всего установить, что с Казиком.

— Сегодня вечером я схожу к нему.

Клос подумал и сказал:

— Не уверен, нужно ли это, но иного выхода не вижу. Буду тебя прикрывать. — Потом он назвал ей место и время следующей встречи. Резервная явка находилась в безопасном месте — в старой заброшенной мастерской, расположенной в пригороде.

— Мы должны установить, — продолжал Клос, — откуда гестаповцы узнали адрес Эдварда. Пока еще я не имею понятия, как это сделать. Бруннер наверняка ничего не скажет.

Данка пожала плечами.

— Не знаю, чем тебе помочь, — сказала она. — Надеюсь, это последнее мое задание?

— Да. Потом переправим тебя к своим.

— Благодарю.

Клос намеревался уже встать, но что-то помешало ему… По аллее парка в их направлении шел предсказатель Риолетто. Кто этот человек на самом деле? Почему он так интересуется им, Клосом? Может быть, Риолетто следит за ним?

— Я его знаю, — сказала Данка. — Это итальянец Риолетто. Он пробовал ухаживать за мной.

— Это хорошо, — улыбнувшись, ответил Клос. Ему в голову пришла отличная мысль. Правда, был и определенный риск, но, чтобы выполнить задание, рисковать приходилось часто. — Послушай, Данка, — шепнул он девушке, — я сейчас уйду, а ты останешься и пригласишь его к себе домой на завтрашний вечер, примерно часам к восьми. Позднее я скажу тебе, что ты должна будешь делать…

Приблизившись к ним, Риолетто с деланным удивлением произнес:

— Боже, кого я вижу! Мы снова встречаемся! Я и не знал, что обер-лейтенант Клос пользуется таким успехом у самых интересных девушек этого города.

— Просто мне везет, — усмехнулся Клос.

— А меня счастье всегда обходит стороной, — посетовал Риолетто.

Клос посмотрел на часы и встал:

— Извините, мне пора.

— Вот теперь, — с довольной улыбкой произнес Риолетто, — я могу сказать, что и мне улыбнулось счастье. Вы позволите остаться с вами, фрейлейн?

Данка кокетливо улыбнулась в ответ.

 

7

В этой игре становилось все больше неизвестных. Арестованы Эдвард и Казик. Ясно, что Казик попался на удочку гестаповца и провалил явку, а это угрожало выполнению всей операции. Клос не сомневался, что Эдвард выдержит, он верил в него. Но что им еще известно? Не подозревают ли и его, Клоса? Что ему теперь делать? Уйти к своим? Нет, Центр на это не согласится. Необходимо оставаться здесь и довести партию до конца.

Может, это случайность? Но Клос не верил в такое: Бруннер никогда не действовал вслепую, видимо, он имел достоверную информацию. Кто же провокатор? Риолетто? Пушке? А если Данка? Чушь! Если бы Данка предала, то гестаповцы уже арестовали бы и его. Клос подумал о Гляубеле, вспомнил, как встретил его в первом часу. Теперь он был уверен, что их встречу Гляубель подстроил.

Зазвонил телефон. Клос поднял трубку и одновременно включил лампу на письменном столе. Звонить мог его шеф или Бруннер. Они знали, что Клос часто работает по вечерам в своем кабинете в управлении в абвере. Он услышал хриплый, видимо после вчерашней попойки, голос Бруннера.

— Хайль Гитлер, Ганс! Коротаешь время в одиночестве?

— Работаю.

Бруннер заговорил о каких-то глупостях, вспомнил официантку со стройными ножками, которая подавала им вчера в казино коньяк, а потом вдруг быстро спросил:

— Ганс, тебя интересует новая секретарша Рейли?

Для ответа у Клоса было не более секунды. Он подумал, что Бруннеру известно о его встрече с Данкой в парке, может быть, это работа Риолетто. Решил не уклоняться.

— Да, — ответил он, — очень интересует. А почему ты спрашиваешь об этом, Отто?

— Красивая девушка, — сказал Бруннер. — Хочешь отбить ее у Рейли?

— Не думал об этом.

— А о чем ты думаешь, Ганс?

— Думаю, что уже настало время нам обменяться информацией.

— Возможно, — ответил Бруннер, и в его голосе Клос услышал колебание.

«Что ему известно? — подумал Клос. — Что он успел узнать? Видимо, Гляубель доложил ему о встрече в пригороде. Мы совершили недопустимую ошибку. Данка не должна была появляться в квартире Казика».

В конце телефонного разговора Бруннер сказал:

— Доброй ночи, Ганс. Утро вечера мудренее, мы еще встретимся.

Клос положил трубку и снова проанализировал события сегодняшнего дня.

…До пригорода обер-лейтенант добрался около шести вечера, как было условлено с Данкой. Рабочие возвращались после работы с товарной станции и ближайшего завода предприятий Рейли. У продуктового магазина выстроилась длинная очередь; в подъездах и около витрин магазинов судачили женщины, ожидая своих мужей.

Казик проживал в небольшом доме, на углу Огородовой и Слизской. Клос, влившись в толпу прохожих, внимательно наблюдал за домиком и улицей. Наконец он увидел Данку. Девушка мгновенно скрылась в подъезде. Клос, передвинув кобуру с пистолетом поближе к руке, ждал. Мелькнула мысль, что он не должен был сюда приходить. Надо было послать кого-нибудь из группы Белого, с которым он недавно установил контакт.

Данка долго не появлялась. Клос начал беспокоиться, ибо и в квартире Казика гестаповцы могли устроить засаду. И вдруг неожиданно около него появился Гляубель. Гитлеровец тоже наблюдал за домиком, где жил Казик Оконь.

«Снова провал», — подумал Клос, но взял себя в руки. Им овладело холодное спокойствие.

— Хайль Гитлер, Гляубель! Что вы здесь делаете, в этом грязном и неуютном уголке пригорода?

— Прогуливаюсь, — ответил Гляубель. — А вы, господин обер-лейтенант?

— У меня, — рассмеялся Клос, — нет времени на прогулки. Больше работаю. А иногда люблю поохотиться.

— Поохотиться? — Гляубель внимательно посмотрел на Клоса. — Удивительно, что мы встретились именно в этом месте.

— Да, — ответил Клос в тон ему, — весьма удивительно.

Он поглядывал на подъезд. Данка не выходила. Возможно, у Казика все в порядке. Данка и Казик знают, что их подстраховывает Клос, но им ничего не известно о Гляубеле. Это беспокоило Клоса. Вскоре Данка должна выйти. Клос решил до конца ее охранять. Вот только знать бы, один здесь Гляубель или где-то поблизости находятся другие гестаповцы? Клос огляделся, однако ничего подозрительного не заметил. Значит, Гляубель один… Но вот наконец девушка вышла из подъезда. Она была совершенно спокойна.

— Очаровательная полька, — проговорил Гляубель, увидев Данку. — Обер-лейтенанта интересует эта девушка?

Клос не ответил Гляубелю.

…Обер-лейтенант сидел у себя в управлении абвера, готовил к утру отчет шефу Хоршу. Клос всегда исправно выполнял задания шефа, но сейчас не мог работать спокойно. Что предпринять? Они теперь поймут, что Данка, секретарша директора военных предприятий Рейли, имеет что-то общее с Казиком. Но Бруннер осторожен, он не будет торопиться с ее арестом. Может быть, пока не поздно, отправить Данку к своим? Клос был обязан именно так поступить в опасной для нее ситуации, но он не мог лишиться ее информации о докторе Пулковском и об испытательном полигоне реактивных двигателей. Намеченная операция должна быть выполнена.

Клос и Данка встретились в мастерской через час. Перед этим Данка долго бродила по городу, заходила в магазины, пересаживалась с одного трамвая на другой, пока, наконец, ей не удалось оторваться от Гляубеля. Она передала Клосу бесценный документ: копию совершенно секретного донесения Рейли в Берлин. Инженер докладывал, что испытание нового реактивного двигателя намечено на 10 мая. В тот день директор и Пулковский выезжают на полигон. Это был последний срок. А сколько еще предстояло сделать!

Клос поручил Данке рассказать директору Рейли, что она встречалась со своим старым приятелем Казиком Оконем. Пусть Рейли передаст это Бруннеру. Тогда, может быть, Бруннер поверит, что идет по ложному следу, и они выиграют время, которое решит все.

Данка выглядела очень уставшей. Она сказала Клосу, что пригласила Риолетто к себе на следующий день. Кроме Риолетто у нее будут и другие гости.

Клос открыл окно. Вечер был теплый, в небе перекрещивались яркие лучи прожекторов. Слышались отдельные выстрелы, доносились голоса пьяных солдат, горланивших какую-то песню. Обер-лейтенант снова уселся за письменный стол и склонился над бумагами.

Вошел дежурный унтер-офицер. Вытянувшись по стойке «смирно» в дверях, он доложил, что господина обер-лейтенанта желает видеть некий господин Пушке, вице-директор Роберт Пушке. Он спрашивает, примет ли его господин Клос.

Клос был удивлен. Сначала телефонный звонок Бруннера, потом визит Пушке… Что надо этому толстому немцу, приятелю предсказателя Риолетто? Клос приказал унтер-офицеру проводить господина Пушке в кабинет.

Включив люстру, Клос в ее ярком свете увидел гостя. Лицо Пушке было бледно-серым, под глазами набрякли мешки. Он грузно опустился в указанное ему кресло и положил дрожащие руки на стол.

— Рюмочку коньяка, господин Пушке?

Толстяк оживился. Выпил, похвалил коньяк. Французский! Он, Пушке, был во Франции еще в сорок первом, теперь его запасы коньяка давно иссякли.

— Что привело вас ко мне, господин Пушке? — спросил Клос, бесцеремонно прерывая воспоминания толстяка о Франции.

Пушке закурил сигару, долго наслаждался ароматным дымом, потом вынул из кармана опечатанную коробку и положил на письменный стол:

— У меня нет французского коньяка, но зато есть отменные гавайские сигареты. Если господин обер-лейтенант пожелает их принять…

— В чем дело, господин Пушке?

— Дело сложное, — начал немец, — и весьма деликатное. Я пришел именно к вам, ибо уверен, что обер-лейтенант Клос из абвера поймет легковерного немца, который против своей воли был втянут… да, втянут в сомнительную аферу…

— Говорите яснее, о чем идет речь? — резко спросил Клос.

— Господин обер-лейтенант, я пришел к вам как истинный немец…

— Конкретнее!

— Я хотел доложить, что предсказатель Риолетто — английский агент и давно работает против рейха.

Установилась тишина. Лицо Клоса не дрогнуло, и Пушке подумал, что его сообщение вовсе не заинтересовало обер-лейтенанта. Клос внимательно смотрел на своего гостя и думал: «Что это? Провокация? Сначала позвонил Бруннер, а потом пришел Пушке… С какой целью они делают это? Чтобы еще раз проверить меня? И это после двух лет службы в абвере?»

Пушке нетерпеливо ерзал в кресле. Наверное, ожидая вопросов, а может, думал, что ему скажут «спасибо» и отпустят домой.

— Почему вы не доложили об этом Бруннеру? — спросил Клос.

— Я думал, что в этом деле все равно: абвер или гестапо.

— Однако выбрали абвер. Но Бруннера вы знаете лучше. А на ваших предприятиях работает Гляубель.

— Я все расскажу, — вздохнул Пушке.

— Это совсем другое дело.

— С Бруннером я разговаривал вчера и позавчера… И не решился. Мне казалось, что с вами, господин обер-лейтенант, будет легче…

«Лжет или говорит правду? — подумал Клос. — Проверим».

— Пушке! — крикнул он внезапно.

Вице-директор вскочил с кресла и вытянулся по стойке «смирно». Это выглядело несколько комично, но Клос не удивился, ибо уже встречался с подобной реакцией немцев. Ее он не раз использовал в своих целях.

— Со мной не будет легче, — строго сказал Клос. — поняли?

— Так точно, господин обер-лейтенант, — отчеканил Пушке.

— Вы работаете на Риолетто? — спросил Клос.

Пушке на секунду растерялся, пошатнулся, но Клос и не подумал предложить ему сесть.

И вдруг Пушке расплакался. Это было омерзительно — плачущий толстый немец…

Его биография была проста и достаточно банальна. В тридцать девятом году некий берлинский лавочник давал ему в долг деньги. Сначала мелкие суммы, а потом более крупные. Пушке подписал вексель на несколько тысяч марок, и тогда появился ясновидец Риолетто…

— Я ничего не сделал во вред рейху, — плакал Пушке. — У меня был приятель в СС, он занялся тем лавочником, но вексель остался у Риолетто, который потом шантажировал меня, склонил к сотрудничеству и все время требовал…

— Чего? — сухо спросил Клос.

— Я сообщил ему только фамилии нескольких немецких инженеров, работающих в лаборатории профессора Люббиха в Гамбурге… Потом началась война, он потерял меня из виду, ибо я был направлен во Францию… А теперь снова… Он меня убьет, господин обер-лейтенант, — прошептал Пушке. — Я боюсь его.

Он в самом деле боялся Риолетто. Клос подал ему стакан воды. Потом попросил Пушке повторить все сначала. Он лихорадочно думал, что предпринять. Ситуация все усложнялась, и каждое неверное решение могло сорвать подготовленную операцию. Если Пушке говорит правду, то не следует передавать его в руки Бруннера, чтобы не поставить под угрозу жизнь Риолетто. А если Пушке лжет… Но не мог этот тупой немец так искусно играть…

Прежде всего необходимо проверить, кто этот итальянец в действительности. Если сотрудник разведки союзников, направленный сюда в связи с испытаниями реактивных двигателей на предприятиях Рейли, то они могли бы эту операцию провести совместно. Но для этого необходимо получить согласие Центра, а времени нет. И Клос решил рискнуть. Но как проверить, действительно ли Риолетто агент разведки союзников?

Пушке все изложил в письменном виде и подписал. Клос спрятал бумагу и приказал вице-директору отправляться домой. Там он придет в себя. И если Пушке дорожит своей жизнью, то пусть молчит. Пушке немного удивило решение Клоса, хотя он понимал, что у абвера свои методы работы.

— Не беспокойтесь, господин Пушке, — сказал Клос на прощание, — Риолетто будет арестован этой же ночью. У нас есть время. Что же касается вас… Вам придется отвечать за свои поступки. Все будет зависеть от вашего дальнейшего поведения: молчание и только молчание… Сами должны понимать…

— Да-да, — заискивающе ответил Пушке.

Клос проводил его до двери кабинета. Толстый немец, прощаясь, поднял руку в гитлеровском приветствии. Обер-лейтенант с иронией усмехнулся. Этот человек еще верил, что выживет в войне… Клос знал, что у Пушке нет никаких шансов на это, но не чувствовал к нему жалости.

 

8

День для Рейли начался неудачно. С самого утра Данка заявила, что хотела бы иметь свободный вечер. Она стояла на пороге кабинета, модно причесанная, в элегантном зеленом платье, которое особенно нравилось Рейли. Ему хотелось крикнуть: «С кем договорилась?» Но он, посмотрев на секретаршу, промолчал. Когда дверь, закрылась, в кабинете остался тонкий аромат духов.

Директор приказал вызвать Пушке и выслушал его рапорт о подготовке полигона к предстоящим испытаниям. Пока все было в порядке.

— Почти все готово, — доложил Пушке, и Рейли сорвал на нем злость.

— Смотрите, господин Пушке! — крикнул он. — Если что, я представлю вас к отправке на Восточный фронт! 10 мая рано утром полигон должен быть полностью готов к проведению испытаний. Вы говорили с доктором Пулковским?

— Да, он как будто согласился…

— Никаких «как будто»! — снова взорвался Рейли, но это не принесло ему успокоения.

Пушке даже не защищался. Он с опухшими глазами сидел в кресле, и казалось, вот-вот расплачется.

— Что с вами, господин Пушке?

— Да так, ничего, господин директор.

— Выглядите как баба.

Пушке начал что-то говорить об усталости, о том, что климат этой страны плохо на него действует. Люди живут здесь как в клетке, боятся выйти на улицу, запуганы.

— Надеюсь, вы-то, господин Пушке, не боитесь, — поддел его Рейли. — Я вас больше не задерживаю. Можете идти. — Однако уже на пороге он остановил его и спросил, что делал на территории предприятий Риолетто. Рейли видел этого господина в секретариате.

Пушке покраснел, замялся, а потом объяснил, что Риолетто приходил к нему извиниться за шутку на приеме у гауляйтера. Потом Пушке таинственно прошептал, что итальянец заигрывал с фрейлейн Данкой, видимо, она понравилась ему.

Это окончательно вывело Рейли из равновесия и вызвало у него очередную вспышку злости.

— Вон отсюда! — прокричал Рейли. — И не занимайтесь сплетнями! А если еще раз появится на территории моих предприятий этот шарлатан, я прикажу Гляубелю арестовать его!

Рейли остался в кабинете один. Он распорядился, чтобы Данка никого не впускала к нему и только в экстренных случаях соединяла по телефону. Директор, измученный подозрениями и догадками, был расстроен. А тут еще неопределенное сообщение Пушке о готовности полигона. Если испытание не удастся, Рейли потеряет доверие самого фюрера. На фронтах обстановка делается все хуже и хуже. Сколько километров от Берлина до Волги? Нет, немецкие войска стоят уже не на Волге. Он читал о новом сокращении фронта, об активной обороне и наступлении, о сражениях до последнего немецкого солдата. Рейли мало верил военным сводкам, он знал, что сведения там, как правило, преувеличены и раздуты геббельсовской пропагандой. У отца Рейли была большая карта, на которую он аккуратно наносил разноцветные флажки. Немецкие войска отступали на запад…

Вызвав Данку, Рейли попросил принести ему последний номер «Фелькишер беобахтер». Развернул газету и увидел на первой странице фотографию фюрера. Рейли принялся за передовую статью, но не успел дочитать до конца первый абзац, как в дверях появился Бруннер.

Штурмбаннфюрер вошел в кабинет без доклада. Рейли поднялся с кресла и вышел из-за письменного стола. Он почувствовал, что разговор будет длинным и неприятным. День, который так неудачно начался, не мог принести ему радости.

Бруннер безо всякого предисловия приступил к делу. Прежде всего речь шла о докторе Пулковском. Штурмбаннфюрер хотел знать, долго ли Рейли собирается держать около себя этого поляка. Директор ответил, что пока он не может сказать чего-либо конкретного. И действительно, все зависело от результатов испытаний на полигоне. А работы было так много, что казалось, ей не будет конца.

— Этот поляк много знает, но с нами делиться не хочет, — заметил Бруннер. — Вы должны, господин директор, вытянуть из него все необходимое, и конец. Даю вам на это три месяца, не более.

Рейли подумал, что гестаповец беспощаден, и хотел напомнить ему, что он, директор предприятий, имеет особые полномочия. Однако говорить этого не стал, а только спросил, что тот намерен делать с Пулковским.

Бруннер холодно усмехнулся и коротко ответил:

— Ликвидируем. Слишком много знает.

— А его жена? — спросил Рейли. Почувствовав сухость во рту, он наполнил рюмку.

— Мне тоже налейте, от коньяка не откажусь, — сказал Бруннер. — Его жены давно нет в живых.

Рейли смотрел на Бруннера и не мог скрыть отвращения. Он вообще ничего не хотел бы знать о том, что делается в гестапо. Его это не касается. У него есть любимая работа, которой он увлечен и которую выполняет исправно. У каждого свои обязанности, и нечего совать нос в чужие дела.

Рейли полагал, что разговор с Бруннером закончен, однако штурмбаннфюрер был иного мнения. На десерт он приготовил директору горькую пилюлю.

— Где и когда вы познакомились со своей секретаршей? — грубо спросил Бруннер.

— Прошу оставить мою секретаршу в покое! — крикнул Рейли, взбешенный вопросом гестаповца. Директор не намеревался защищать Пулковского, но Данку считал своей собственностью.

— Успокойтесь, господин Рейли, зачем так нервничать? — ехидно улыбнулся Бруннер. — Прошу ответить на вопрос.

— Направлена ко мне на работу биржей труда, — вяло проговорил Рейли. Он, который даже в кабинете фюрера не терял самообладания, не мог сейчас выпроводить из кабинета этого наглого гитлеровца. Рейли боялся гестаповца, однако попробовал защищаться и даже перешел в наступление.

— Как вы работаете, господин Бруннер? — повысил он голос. — До сего времени не нашли тех, кто совершил диверсию на моем заводе!

— Не волнуйтесь, мы уже схватили их, — ответил Бруннер. — А ваша секретарша встречалась с одним из них — Казимежем Оконем.

Рейли вспомнил эту фамилию и имя. Данка назвала их вчера вечером за ужином. Сказала, что хотела встретиться со своим старым приятелем, но не застала его дома.

Бруннер выслушал объяснение Рейли и не мог скрыть удивления.

— Вот как! — буркнул он. Рейли перешел в атаку.

— Цепляетесь к ни в чем не повинной девушке! — крикнул он. — Если бы Данка действительно сотрудничала с ними, она не назвала бы фамилию этого человека! — Он хотел сказать еще что-то, но холодный взгляд Бруннера заставил его замолчать.

— Вы слишком нервны и наивны, господин директор, — проговорил штурмбаннфюрер. — Рейхминистр повторял это неоднократно. Запомните, господин Рейли. — Гестаповец встал и направился к двери. — У вас с этой полькой интимные отношения, это правда? Прошу позвонить мне, если случится что-то необычное. Вы поняли меня, господин директор?

Рейли не ответил. Он и позже не мог себе объяснить, почему промолчал. Нужно было позвонить в Берлин, пойти к гауляйтеру и проучить этого нахального гестаповца…

Директор разлил коньяк по рюмкам и позвал Данку.

— Давайте выпьем, — предложил он.

Девушка холодно посмотрела на него, не понимая, что случилось, однако взяла рюмку и немного отпила. Рейли хотел сказать ей, что она очень нужна ему, но промолчал. Выпил одну рюмку, потом другую.

— Все это свинство, — с горечью проговорил он.

 

9

Риолетто явился в точно назначенное время с огромным букетом цветов. Иллюзионист полагал, что гости, о которых говорила Данка, уже собрались. К его удивлению девушка была одна, а на столе он увидел только два бокала для вина и две кофейные чашки.

— Будем вдвоем, — с кокетливой улыбкой проговорила Данка. — Вы огорчены?

— О нет! — итальянец с трудом скрыл удивление. — Фрейлейн Данка даже не представляет, какая это радость для меня.

Девушка улыбнулась. Она открыла ящик туалетного столика и бросила на стол колоду карт.

— Прошу вас, господин Риолетто, о небольшой любезности — предскажите мое будущее.

Она внимательно наблюдала за итальянцем, пока он перетасовывал и раскладывал карты. Его лицо было сосредоточенным и задумчивым. Он попросил ее вытянуть карту — оказался король пик. Риолетто удивился. У самой же Данки король пик ассоциировался с Рейли. Сегодня, когда она уходила с работы, директор ничего ей не сказал. Он даже не спросил, куда она идет. Такого прежде еще не случалось. Данка почувствовала жалость к Рейли, и на миг ее охватил стыд.

— Король пик, — сказал Риолетто. Открыл еще две карты и около короля положил даму треф. — Фрейлейн очень загадочная девушка, ведет опасную игру. Это правда? Я не ошибся? — итальянец посмотрел на окно. — Не очень плотно задернуты шторы, — заметил он. — С улицы виден свет. Вы не боитесь?

На это и рассчитывала Данка. Она подбежала к окну. Через неплотно зашторенное окно увидела трех парней, стоявших напротив дома. «На месте», — подумала она и задернула шторы.

— Теперь все в порядке, — сказал Риолетто и продолжал раскладывать карты. — Правду говоря, — негромко промолвил он, — предсказание на картах — это дело старых гадалок. Мне достаточно ладони, глаз, какого-нибудь предмета.

— Какого, например? — спросила Данка.

— Того, который вы больше всего любите, который для вас ценнее всего.

В эту минуту раздался неожиданный звонок.

— Однако же, — заметил Риолетто, — счастье мне не улыбается. Кажется, вдвоем нам побыть не удастся.

Данка открыла дверь. В комнату вошли трое мужчин.

Выхватив из кармана пистолет, Риолетто отскочил к стене, но один из вошедших сильно ударил его, и итальянец без чувств свалился на пол.

Вошедшие напоминали актеров, которым было приказано загримироваться так, чтобы их легче было запомнить. Один из них был в клетчатой куртке, у другого на глазу чернела повязка, щеку третьего пересекал шрам.

Крепкий парень в клетчатой куртке свалил Данку на диван, быстро связал и заткнул ей рот кляпом. Двое других привели в сознание итальянца.

— Пойдешь с нами, — приказал ему парень со шрамом на щеке и спрятал в карман небольшой пистолет, который Риолетто всегда носил с собой.

— Однако же, господа, — пытался разъяснить им Риолетто, — я итальянский подданный, занимаюсь оккультизмом и не вмешиваюсь в политику и в ваши дела.

— А оружие носишь, гестаповский шпик! — грозно прервал его парень с повязкой на глазу.

Итальянца вывели из квартиры во двор. Извилистыми, узкими, безлюдными улочками пригорода добрались до шоссе. Риолетто подумал, что достаточно будет пересечь шоссе, чтобы оказаться в лесу. Парень в клетчатой куртке, который, видимо, был старшим, часто поглядывал на часы.

— Скорее, скорее! — торопил он.

— Что вы намерены со мной делать? — с беспокойством спросил Риолетто.

— Ликвидировать за сотрудничество с гестапо.

Пошли быстрее. Риолетто незаметно отставал, стараясь оказаться последним. Человек со шрамом ударил его рукояткой пистолета в спину.

— Прошу меня не бить! — крикнул итальянец и потребовал: — Хочу поговорить с вашим командиром.

— А что ты скажешь командиру?

— Это не твое дело.

— Не тыкай, гитлеровская скотина, я с тобой на брудершафт не пил, — повелительно проговорил парень со шрамом.

Вышли на лужайку. В полумраке перед ними блеснула сероватая лента шоссе. Парень в клетчатой куртке остановился около придорожных кустов. Риолетто подумал, что если бы они намеревались ликвидировать его, то сделали бы это раньше, еще в квартире Данки. Несколько метров отделяли их от шоссе, но они чего-то ждали, как будто боялись выйти на дорогу, на которой не было никакого движения. Парень со шрамом снова посмотрел на часы.

— Пошли, — приказал он.

Когда они были уже на обочине дороги, неожиданно послышался рокот мотора, а потом острым лучом блеснули фары. Раздались выстрелы, парни скрылись в лесу, оставив итальянца на шоссе. Все это произошло за несколько секунд. Риолетто с трудом поднялся, когда автомашина резко затормозила около него. Итальянец увидел немецких солдат, потом услышал голос обер-лейтенанта Клоса:

— Вам повезло, господин Риолетто, мы успели вовремя.

— Что за чудеса? — ответил итальянец. — Удивительное совпадение! Благодарю вас, господин обер-лейтенант.

— Поговорим после, — сказал Клос.

Клос и Риолетто сели рядом на заднее сиденье. Оба молчали, понимая, что им предстоит долгий и трудный разговор. «Догадывается ли Риолетто? Можно ли ему доверять? Удастся ли договориться?» — думал Клос.

Автомашина остановилась у подъезда управления абвера, в коридоре никого не было, в кабинете Клоса на письменном столе горела лампа, а на журнальном столике стояли бутылки коньяка и две рюмки.

— А случилось это так, — начал Клос. — Фрейлейн Данка позвонила мне и сообщила о нападении в ее квартире. Я предположил, что бандиты будут стараться вывезти вас, господин Риолетто, в лес, и решил пересечь им дорогу. Это была единственная возможность спасти вас.

— Чудесный коньяк, — заметил итальянец, поудобнее усаживаясь в кресле. Собеседники еще по-настоящему не объяснились, проявляли взаимную осторожность, выжидали…

— Как они выглядели? — спросил Клос, открывая блокнот, чтобы записать приметы тех, кто напал на итальянца.

— Кто?

— Бандиты, которые схватили вас.

— Обыкновенные молодые парни, — ответил Риолетто.

— Сколько их было?

— Трудно сказать, я был почти без сознания.

— Лица? Характерные приметы?

— Было темно, — уклончиво ответил итальянец — боюсь, что ничего точно сказать вам не смогу… И вообще, об этом ли мы должны говорить?

— Вы правы, но нужно же было с чего-то начинать.

— С фрейлейн Данкой ничего опасного не случилось?

— Нет, — усмехнулся Клос.

— Я так и думал, — итальянец взял сигару. — Может быть, перестанем играть и откроем карты?

— Полагаю, что еще рано, — ответил Клос. Он встал, подошел к двери, резко распахнул ее и вновь закрыл. — Эти сигары, — сказал он, возвращаясь на место, — принадлежали господину Пушке. Он подарил их мне.

— Ах так? — с удивлением проговорил Риолетто.

— Господин Пушке, — продолжал Клос, — необыкновенно интересная личность. У него богатая биография. И он не лишен воображения. — Клос подал итальянцу аккуратно сложенные листки бумаги: — Прошу ознакомиться.

Риолетто внимательно прочитал признания Пушке, потом положил листки бумаги на стол и глубоко затянулся сигарой.

— Что вы намерены делать? — спросил он у Клоса.

— Признание весьма откровенное, не правда ли, господин Риолетто?

— Не могу ни подтвердить ни опровергнуть, — ответил Риолетто. — Что вы намерены делать? — повторил он вопрос.

— Представьте себе, что все было иначе, — проговорил Клос. — Старый агент английской разведки, господин Пушке, пытался завербовать порядочного итальянца Риолетто для работы против рейха. Но итальянец не согласился, тогда Пушке решил расправиться с ним и подослал к нему своих людей. И только благодаря бдительности обер-лейтенанта Клоса Риолетто был спасен.

— Мне очень нравится эта версия, — усмехнулся Риолетто. — Кто вы в действительности, господин Клос?

— Это пока не имеет значения. Вы задали, господин Риолетто, преждевременный вопрос, — ответил Клос. — Достаточно того, что я вас спас и немало рисковал при этом.

— Я тоже.

Клос снова наполнил рюмки коньяком и спросил:

— Что вы можете сказать о докторе Пулковском?

— Это известный польский ученый в области реактивных двигателей, — ответил Риолетто. — Ну что ж, может быть, начнем работать вместе?

— Согласен, — ответил Клос. — Приятно выпить за сотрудничество.

— За ваше здоровье, господин Клос, и за наш успех, — поднял рюмку Риолетто.

 

10

Игра приближалась к кульминации, карты были розданы. Клос понимал: ему удалось выиграть две предыдущие партии, но третья будет более трудной. Удастся ли дезориентировать Бруннера? Поверит ли он, что его противником в этой игре был толстяк Пушке?

Бруннер располагал существенными доводами, и нельзя было не принимать их во внимание. В его руках находились Эдвард и Казик. Клос сознавал, что опасность еще существует, хотя на явочную квартиру больше никто не явился благодаря Эдварду, который, рискуя жизнью, подал сигнал об опасности.

Эдвард и Казик, видимо, молчали, или гестаповцы еще не допрашивали их. Клос продумывал разные варианты, чтобы спасти их. Но главное внимание он должен был сконцентрировать на Пулковском и Рейли, которым предстояло вскоре выехать на испытательный полигон. Необходимо было все тщательно проанализировать, подготовить операцию и в тот же день закончить дело с Пушке.

Клос беспокоился также о Данке, о ее безопасности. Он должен был помочь ей исчезнуть 9 мая, накануне операции. Риолетто считал, что Данку необходимо переправить к своим раньше. Только еще не было известно, что предпримет Бруннер.

9 мая Клос позвонил Бруннеру. Услышав в трубке хриплый голос Бруннера, Клос сразу же предложил ему встретиться. Сказал, что у него важное дело.

— Важное — это хорошо, Ганс, — ответил Бруннер. — Ты действительно решил откровенно поговорить?

Вопрос Бруннера обеспокоил Клоса. Когда он вошел в гестапо, в кабинет штурмбаннфюрера, Бруннер был не один. Рядом с ним сидел Гляубель. Оба испытующе посмотрели на Клоса.

— Выкладывай, дружище, что там у тебя? — бесцеремонно начал Бруннер.

— Не торопись, не торопись, Отто. Как твои дела с диверсией на заводе?

— Я говорил, — вмешался в разговор Гляубель, — нужно было еще подождать с засадой на Валовой. Этот Оконь сам бы рассказал мне все.

— Чушь! — гаркнул Бруннер. — Мы схватили опытных подпольщиков. Изолировали этого Оконя и его сообщника, и точка. Через день-два схватим и ту, как ее там, ту… польку. — Бруннер внимательно посмотрел на Клоса, но ничего не смог прочитать на его лице.

— Ты можешь девушку арестовать, — спокойно сказал Клос. — Но какое у тебя для этого основание? Одни сплетни.

— Сплетни! — вскочил Бруннер. — За ней могут стоять главные действующие лица. Ты, Ганс, тоже волочился за этой полькой. Не увиливай, говори, что тебе известно?

Клос взял сигару, спокойно закурил.

— Видишь ли, Бруннер, — сказал он, — я хотел бы иметь гарантию, что это будет не только твой успех.

— Надеешься заранее получить аванс?

— Возможно, — ответил Клос.

— Должен предупредить тебя, Ганс, — твердым голосом сказал Бруннер, — наш приятель Гляубель имеет свою оригинальную концепцию, которая могла бы коснуться и тебя.

— Шутишь, Бруннер, — ответил Клос, ощутив легкое беспокойство. Никогда нельзя недооценивать противника. — А что бы ты сказал, — нарочито тянул он, — о господине Пушке?

— Пушке? — удивился Бруннер и посмотрел на Гляубеля: — А что ты думаешь о нем?

Гляубель пожал плечами:

— Никогда не интересовался этим человеком.

— Я располагаю весьма интересными материалами, — проговорил Клос. — Нет сомнения, что Пушке передал одной их иностранных разведок совершенно секретные сведения о военных предприятиях Рейли. Вчера он пытался завербовать известного вам итальянца Риолетто.

Клос внимательно наблюдал за лицами и реакцией гестаповцев. Оба были ошеломлены.

«Что предпримет Бруннер? Отдаст ли приказ о немедленном аресте Пушке? — подумал Клос и посмотрел на часы. — Риолетто должен успеть, кажется, продумали все детали, хотя риск огромен».

— Арестуешь Пушке? — спросил Клос.

— Посмотрим, — недовольно ответил Бруннер. — Не люблю спешить, тем более в таком деликатном деле.

Влажные от волнения руки Клос сунул в карманы и снова посмотрел на часы, висевшие на стене. Риолетто уже должен быть в квартире Пушке, чтобы оставить там компрометирующие документы: рапорт Рейли в Берлин, сообщение о его выезде на испытательный полигон и сведения о продукции предприятий…

— Советую тебе, Отто, немедленно арестовать этого предателя, — сказал Клос.

— Я ценю твои советы, Ганс, — усмехнулся Бруннер. — И не забываю о помощи друзей.

— Благодарю, — ответил Клос. — Не возражаешь, если я доложу об этом своему шефу?

Вечером Клос вышел из здания гестапо. Ему предстояло еще встретиться с Данкой, а потом его ожидала беспокойная ночь. Клос не любил тревожных ожиданий. Он предпочел бы принять непосредственное участие в любой операции или открыто, с оружием в руках, сражаться с врагом на фронте.

На улице Баштовой он увидел Риолетто. Итальянец ожидал его у цветочного павильона.

— Как? — спросил Клос.

— В порядке. Однако же, отвратительная это работа, — ответил итальянец. — Пушке вернулся домой на десять минут раньше… Он даже не защищался, а только кричал, ужасно кричал. Все это длилось несколько секунд…

— Отвратительная работа, — повторил Клос. — Вам предстоит разговор с Бруннером. Он будет нелегким.

Риолетто понимающе кивнул:

— Знаю. Я готов. И когда только закончится эта проклятая война?

— Закончится. Поражение фашизма неминуемо, — ответил Клос.

— По профессии я химик, — сказал Риолетто, — и мечтаю снова заняться своим любимым делом.

Быстро опускались сумерки. В пригороде было безлюдно, здесь даже армейские патрули появлялись редко. Клос пришел в заброшенную мастерскую за две минуты до условленного срока. Присел немного отдохнуть. Наконец-то наступил последний вечер перед операцией. Данка возвратится к своим… Задание Центра должно быть выполнено.

Данка прибежала, еле переводя дыхание.

— Думала, что опоздаю, — проговорила она, — и не найду тебя. Рейли не хотел меня отпускать, как будто чувствовал, что больше никогда меня не увидит.

— За тобой никто не следил? — спросил Клос.

— Как будто бы нет, — неуверенно ответила Данка. Она вспомнила, что, когда свернула с Польной на Огродову, заметила силуэт мужчины, показавшегося ей знакомым. Больше она никого не видела. Немного поболталась по городу, ибо не было полной уверенности, что за ней не следят.

— Пойдешь к Мартину, — сказал Клос, — и узнаешь, как обстоит дело с готовностью к операции. Центр благодарит тебя.

— Спасибо, — шепнула Данка. — Что будем делать с Рейли?

Ответить Клос не успел. Услышав шорох, негромкие шаги, а потом грохот — кто-то налетел на ведро. Клос резко повернулся и увидел Гляубеля, который стоял с пистолетом в руке.

— Руки вверх, Клос! И ты тоже! Выше, выше ручки! — властно скомандовал Гляубель. — Я не ошибся. Теперь вы в моих руках… Провалился ты, Клос…

Клос мгновенно бросился на пол. Падая, схватил какой-то железный прут и швырнул его в гестаповца.

Гляубель выстрелил, но промахнулся. Клос выбил пистолет из его руки. Это произошло в считанные секунды, но Клосу они показались вечностью. Гляубель был сильным и ловким. Он вырвался из рук Клоса и отскочил к двери. Клос молниеносно поднял пистолет. Они выстрелили одновременно — он и Данка. Гестаповец медленно осел на землю…

— Торопись! — сказал Клос. — Иди немедленно к Мартину. Помни, что завтра рано утром проводим операцию.

 

11

Пулковский и Рейли выехали в намеченное время под охраной эсэсовцев. День стоял по-весеннему теплый, шоссе тянулось через лес, потом по холмистой местности, на которой раскинулись зеленые поля и луга, покрытые легкой дымкой.

Старый ученый молча сидел около Рейли, глубоко вдыхая свежий воздух. Давно уже он не видел настоящего леса и зеленых полей, много месяцев был лишен свободы и чистого воздуха.

— За три дня все закончим, — сказал Рейли.

— Освободят ли мою жену? — спросил Пулковский. Рейли молчал. Он должен был ответить: «Да, конечно, ее выпустят сразу же после окончания испытаний», но, посмотрев на польского ученого, не смог произнести ни слова. Вспомнил, что Данка сегодня не вышла на работу, даже не попрощавшись с ним, и его охватило беспокойство: вероятно, с ней что-то случилось. Может быть, ее арестовали.

Когда подъезжали к лесу, водитель автомашины прибавил скорость и вдруг неожиданно резко затормозил. Дорогу перекрывал шлагбаум. Двое жандармов подошли к автомашине.

— Документы! — строго потребовал один из них.

— Какие документы? Дано указание не задерживать нас! — крикнул Рейли.

Один из эсэсовцев, сидевших в автомашине, поднялся и властно сказал жандарму:

— Подними шлагбаум, не задерживай!

В этот момент прогремели выстрелы. Жандармы бросились на землю и открыли огонь. Из-за пригорка около шоссе застрочил ручной пулемет. Эсэсовцы свалились в придорожный ров, ни один из них не успел выстрелить. Пулеметная очередь скосила всех. Голова водителя склонилась на руль, по виску побежала струйка крови.

Рейли выхватил пистолет из кармана, но не успел снять с предохранителя, как вдруг увидел Данку. Она спускалась с пригорка с автоматом в руке. Послышался ее голос:

— Не стрелять!.. Вы свободны, доктор Пулковский, — сказала Данка, подойдя к автомашине, и посмотрела на Рейли. На лице директора застыло выражение безграничного удивления.

 

12

В это самое время в квартире на втором этаже дома номер 15 по улице Валовой раздался звонок. Двое гестаповцев, которые сидели за столиком и играли в карты, сорвались с места и выхватили пистолеты.

— Спокойно, — проговорил один из них, обращаясь к Эдварду и Казику. — Застрелю на месте, если только попытаетесь встать и подать голос.

Эдвард с беспокойством посмотрел на дверь. Это кто-то из его людей? Не может быть. Все предупреждены. На явку никто не пришел. Тогда кто?

Гестаповец толкнул его рукояткой пистолета в спину и показал на дверь.

Эдвард, не торопясь, повернул ключ в замке и открыл дверь, чувствуя спиной прикосновение дула пистолета.

На пороге стоял почтальон.

— Здесь проживает господин Эдвард Кадя? — спросил он. В эту минуту гестаповцы захлопнули за ним дверь. Почтальон увидел вооруженных мужчин.

— В чем дело? — спросил он с беспокойством. — Я принес посылку для господина Кади.

— Давай ее сюда, — потребовал один из гестаповцев. Почтальон подал опечатанную картонную коробку небольшого размера со старательно написанным адресом.

— Я пойду, — сказал он, — только прошу расписаться в получении.

— Останешься здесь! — грубо приказал гестаповец.

— Господа, в чем дело? Я должен разносить еще письма!

— Подождешь, — властно сказал другой гестаповец. Он взял посылку, положил на стол и начал вскрывать.

Почтальон бросил быстрый взгляд на Эдварда и Казика.

— Ложись! — прошептал он громко.

И в ту же секунду раздался взрыв. Черный дым окутал помещение. Послышались стоны гестаповцев, грохот падающей мебели и звон разбитого стекла. Эдвард, Казик и почтальон поднялись с пола. Черные от копоти, они выбежали на лестничную клетку.

В кабинете обер-лейтенанта Клоса в управлении абвера зазвонил телефон. Клос поднял трубку.

— Обер-лейтенанту Клосу я предсказываю долгую жизнь, — послышался голос Риолетто. — Поздравляю!

Это означало: все живы, операция прошла успешно, задание выполнено.

Клос усмехнулся и положил трубку. Подошел к окну, открыл его и глубоко вдохнул свежий воздух. Он выиграл еще одну партию. Но сколько их впереди? Игра продолжается. Война еще не закончилась.

 

IX. Пароль

 

1

Обер-лейтенант Ганс Клос открыл глаза. Яркий свет ослепил его. «Что это за бункер? — подумал он. — Как я оказался здесь?» Он представил себе сырые, шероховатые стены железобетонного убежища, и ему захотелось прикоснуться к ним. Неожиданно по левой руке разлилась острая боль, его охватил жар, вновь закружилась голова, и Клос потерял сознание.

Лишь через несколько часов Клос пришел в себя. Медленно, с трудом открыл глаза и осторожно осмотрелся. Яркого ослепительного света не было.

«Видимо, зашло солнце», — мелькнуло у него в голове. Через узкую амбразуру виднелась какая-то местность, покрытая мглой. Он не мог понять, знакома ли она ему. «Необычная панорама», — подумал Клос. Он постарался припомнить, как оказался здесь.

— Обер-лейтенант Клос… — послышался вдруг женский голос.

Женщина в бункере? Нет, наверное, это его ординарец Курт.

— Курт, — прошептал он и не услышал своего голоса.

— Обер-лейтенант Клос, — снова прозвучал женский голос. Казалось, что говорившая стоит где-то рядом, надо только оглянуться — и увидишь ее. Но почему так трудно повернуть голову?

И вдруг он увидел перед собой лицо женщины — оно то появлялось, то исчезало. Иногда казалось, что женщина находится где-то за стеной, а голос слышится рядом. Что-то мелькнуло перед его глазами, и возникло неясное очертание женской фигуры. Клос почувствовал нежное прикосновение прохладной и мягкой женской руки. Все это было как во сне. Много лет назад — пятнадцать, а может, и больше — он болел скарлатиной, лежал в комнате с зашторенными окнами и ждал, чего-то ждал. А когда пришла мать и приложила прохладную ладонь к его лбу, он понял, что именно этого материнского прикосновения ему не хватало.

«Мама, я очень болен, мама», — захотелось ему сказать. Но слабость не позволяла произнести даже слово…

Снова в поле зрения появилась женщина. И вдруг ему стало ясно: так и есть, он находится не дома, а в железобетонном бункере. Голова его забинтована, только для глаз оставлена узкая щель, через которую он может видеть то, что перед ним. А наклонившаяся над ним женщина — вовсе не его мать. Это молодая девушка. Из-под белой шапочки с красным крестом выглядывают пряди темных волос.

— Как вы чувствуете себя, господин обер-лейтенант? Можете говорить?

Клос понял, о чем она спрашивала, хотя это был какой-то другой язык, не тот, на котором говорила с ним мать. Он отлично понял, что сказала эта девушка. Но кому? Ему? Удивительно, она обращалась к какому-то обер-лейтенанту Клосу, а он не Клос, а девятилетний Сташек Мочульский, больной скарлатиной…

Клос услышал, а вернее— почувствовал, что девушка отошла от него. Увидел перед собой небольшую часть подоконника, а под ним несколько ребер отопительной батареи. Начал их считать — раз, два, три…

Через несколько часов (а может, дней) он снова услышал чей-то голос. Не открывая глаз, прикоснулся ладонью к лицу и не ощутил на нем бинта. Медленно открыл глаза, увидел мужчину в белом халате, накинутом на армейский мундир, а рядом с ним — девушку с темными прядями, выбивавшимися из-под белой шапочки с красным крестом. Золотое пенсне на носу мужчины забавно дрожало при каждом движении его головы.

— Наш обер-лейтенант приходит в себя, — сказал он.

— Где я нахожусь?

— В госпитале в Висбадене, господин Клос.

— Как я здесь оказался?

— Разбомбили ваш поезд, — ответил доктор. — Вам повезло. Только двадцать четыре пассажира остались в живых.

— У меня все болит. Ощущение такое, что меня избили.

— Сильные ушибы, общая контузия и сотрясение мозга. Теперь вас не тошнит?

— Нет, только не могу вспомнить, как я попал в этот поезд.

— Из ваших документов следует, что вы ехали во Францию.

— Вы все время говорили о Париже, — включилась в разговор медсестра. — О каштанах на площади Пигаль.

— О каштанах? — удивился доктор.

— А что я еще говорил? — Клос хотел приподняться, но, почувствовал острую боль под ключицей, свалился на подушку.

— Спокойно, вам еще нельзя резко двигаться, — предостерег доктор. — Кости у вас целы, но вы, господин обер-лейтенант, получили много ушибов. Мы подобрали вас в двадцати метрах от железнодорожной насыпи. Взрывной волной вас выбросило из вагона.

— Я еще что-нибудь говорил?

— Какие-то глупости, — пренебрежительно сказала медсестра. — Половину я не смогла понять. Вы говорили тогда на нескольких иностранных языках, кажется, и на польском.

— Не волнуйтесь, — успокоил его доктор. — Это нормальное явление при сотрясении мозга. Могу заверить, что никакой военной тайны обер-лейтенант Клос на выдал, а если бы вы и сказали что-нибудь лишнее, то никто бы в это не поверил, ибо вы были контужены, а при контузии, как правило, наступает функциональное расстройство нервной системы.

— Как долго я нахожусь в госпитале? — спросил Клос.

— Три дня. Через две недели направим вас на комиссию. Но особо на нее не рассчитывайте. Сейчас не те времена… Отправят вас на фронт, и не исключено, что на Восточный…

— Буду только рад, — сказал Клос. — Я уже имею направление в воинскую часть, вскоре должен быть там.

Доктор пожал плечами, золотое пенсне на его носу дрогнуло, он поправил его левой рукой, и только теперь Клос заметил, что вместо правой руки у доктора пустой рукав.

— Пусть будет так, как вам хочется, — сказал доктор. — Сестра, с завтрашнего дня для больного — усиленное питание, он должен набраться сил. Господин обер-лейтенант очень спешит на фронт. — Врач повернулся и направился к двери. За ним вышла и медсестра.

Клос обвел взглядом палату. В ней стояли четыре белые кровати, все были заняты. Раненые, перебинтованные с ног до головы, лежали словно мумии, один — с подвешенной на вытяжке ногой. Слышалось его тяжелое дыхание, переходящее в хрип. Потом установилась тишина.

Клос прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что случилось три дня назад. Поезд, мягкое купе пульмановского вагона, голубоватый полумрак, какой-то офицер, развалившийся на диване. Полковник. Клос назвал себя, полковник тоже представился. Что он сказал? Какую назвал фамилию? Этого Клос никак не мог вспомнить. Начался обычный разговор. Полковник угостил его сигарой. Он не мог уснуть, и общение с обер-лейтенантом, видимо, утешало его. Наконец Клос вспомнил. Полковника звали Теде. Он говорил тогда, что слишком многих молодых офицеров направляют сейчас в охранные войска на оккупированные территории, вместо того чтобы посылать на фронт в действующую армию. Полковник Теде считал, что это недопустимая ошибка командования, ибо тыл разлагает молодых офицеров и только на фронте, в боях, они могут закалиться, проявить мужество и отвагу, применить свои военные знания, показать свою преданность фюреру и великой Германии и продвинуться по службе. Клос соглашался с ним. Это он хорошо помнит.

А что было перед этим? Он сел в этот вагон в Мюнхене в последнюю минуту, когда поезд уже тронулся. Почему ждал до последней минуты? В этом кроется какая-то загадка, но какая? Он помнил, что прибыл на вокзал раньше, около получаса прохаживался по перрону от газетного киоска до подземного перехода. Кого-то ждал? Он хорошо помнит, что купил пачку сигарет в киоске и выкурил несколько штук и только потом вскочил на подножку вагона уже тронувшегося поезда. Кого и зачем ждал? Сейчас, лежа на госпитальной койке, он бессмысленно смотрел на батарею под подоконником. Потом перевел взгляд выше. На подоконнике стоял горшок с геранью. Он где-то видел такой цветок, но где это было? И там он стоял не на подоконнике.

И вдруг Клос вспомнил и отчетливо представил себе небольшую витрину антикварного магазина и на углу улицы Пулавской в Варшаве. Между китайским фарфором и старинной турецкой саблей стоял горшок с таким же цветком — это был сигнал: вход в магазин свободен. Он вошел туда около пяти, когда хозяин уже опускал жалюзи и собирался закрывать магазин.

За полчаса до этого шеф Клоса, полковник Роде, вручил ему приказ о командировке. В главном управлении абвера вдруг вспомнили, что обер-лейтенант Клос когда-то принимал участие в переброске агентов за линию фронта, и решили использовать его опыт во Франции.

Итак, обер-лейтенант Клос направлялся для дальнейшего прохождения службы в воинскую часть, дислоцированную в Сен-Жиле, в Нормандии. Он пришел в антикварный магазин, чтобы через связного сообщить в Центр о неожиданно полученном приказе немедленно выехать в Нормандию. Полковник Роде решил в последний раз использовать своего доверенного офицера и поручил ему по пути доставить посылку своей семье в Мюнхен.

— Как долго ты будешь в Мюнхене? — спросил Клоса антиквар.

— Не более одного дня. В пятницу я должен прибыть в штаб армии, в Сен-Жиль.

— Что это такое — Сен-Жиль?

— Какой-то убогий приморский городок в Нормандии, — пожал плечами Клос. — Посмотри на карте.

— О твоем отъезде немедленно передам в Центр, — сказал антиквар. — Инструкцию получишь в Мюнхене. Выедешь из Мюнхена послезавтра последним парижским поездом. На перроне к тебе подойдет наш человек и скажет, что делать дальше.

— Как я опознаю этого человека?

— Он сам подойдет и спросит: «Не едете ли до Сен-Жиля?»

Значит, цветок, подобный тому, который стоит на подоконнике госпитальной палаты, он видел в витрине антикварного магазина. Клос припомнил, что, когда приехал в Мюнхен и пришел в заставленную тяжелой мебелью квартиру полковника Роде, он увидел его жену, толстую кокетливую немку. Ее гостеприимством он не воспользовался, а переночевал в гарнизонной гостинице и утром отправился на вокзал.

В этот день последний парижский поезд отходил в шестнадцать пятьдесят. Клос поставил чемодан в свободное купе, вышел из вагона и начал прохаживаться по перрону, от железного барьера подземного перехода до газетного киоска и обратно. Мимо проходили незнакомые люди, но ни один из них не подошел и не спросил: «Не едете ли до Сен-Жиля?»

И когда на дальнем семафоре уже загорелся зеленый сигнал, Клос увидел выбежавшего из туннеля молодого железнодорожника. Инстинкт безошибочно подсказал ему, что это тот человек, которого он ждал. Раздался пронзительный гудок паровоза, поспешно захлопывались двери вагонов. Парень также опознал Клоса.

— Ваша служебная командировка, господин обер-лейтенант, — сказал он тихо, без вступления и пароля, — была для нас неожиданностью. Контакт на месте в Нормандии. Вас найдут. Ждите. Только запомните пароль. Вам скажут: «В Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль». Вы ответите: «Сюзанна любит их только осенью» и добавите: «Она пришлет вам свежую партию». Запомнили? Повторите, господин обер-лейтенант.

Клос не успел повторить. Поезд тронулся, медленно набирая скорость. Он вскочил на подножку ближайшего вагона и увидел, что молодой железнодорожник скрылся в толпе на перроне.

Войдя в вагон, в тамбуре обер-лейтенант встретил кондуктора, который строго сказал ему, что прыгать на подножку вагона на ходу поезда очень опасно.

Клос молча выслушал нравоучение добродушного старика, повторяя про себя пароль и отзыв: «В Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль». — «Сюзанна любит их только осенью. Она пришлет вам свежую партию»…

Вдруг Клоса охватило беспокойство. «Сейчас, сейчас… Что сказал тот доктор с пустым рукавом? Нет, не он, а медсестра… Необходимо спросить ее, что я еще говорил, когда был в бреду. Она что-то сказала о каштанах. А если она донесла куда следует о странных словах контуженого офицера? А успокаивающий тон однорукого доктора был только игрой, чтобы усыпить мою бдительность?»

Центр предвидел все возможные, даже самые неожиданные ситуации, когда готовил его к разведке в глубоком тылу — в самом логове фашистской Германии. Он научился разбираться в людях, был хладнокровен, выдержан, не поддавался на провокации. Но он не мог даже предположить, что наступит момент, когда он утратит контроль над своими мыслями, окажется в зависимости от слов, случайно оброненных в бреду или при потере сознания, вызванной сотрясением мозга…

Эта медсестра говорила об иностранных языках. Может быть действительно в горячке он что-то произнес по-польски. Ему на миг представилась детская комнатка с окном, завешенным клетчатым одеялом. Показалось, что он, все еще мальчишка, больной скарлатиной, лежит в кроватке… Вот подошла к нему мать и положила нежную прохладную руку на его лоб. Если он говорил по-польски и называл себя поручиком Клосом…

Правда, трудно поверить, чтобы кто-либо в госпитале, передислоцированном, как и многие другие немецкие полевые госпитали, ранней весной сорок четвертого года в глубокий тыл, прислушивался к бормотанию контуженого офицера. А пароль? Если в бреду он назвал пароль? Но одни только слова о каштанах на площади Пигаль не должны были вызвать подозрение.

— Приятель, — услышал он шепот. — Приятель, есть закурить?

Клос повернулся. Раненый сосед, с подтянутой кверху ногой, смотрел на него просящим взглядом.

— Не знаю. — Клос с трудом перевернулся на бок, выдвинул ящик тумбочки. Увидел свой портфель, пачку сигарет и спички. Те самые, которые купил в киоске на перроне вокзала в Мюнхене.

— Прикури, — прохрипел сосед, — не могу двигаться.

— Попробую. — Клос медленно стащил с себя одеяло, которое показалось ему жестким и колючим, осторожно приподнялся на кровати, опустил на пол сначала одну, а потом другую ногу. У него закружилась голова, но он удержался и сел. Непослушными руками зажег спичку, прикурил сигарету, потом, держась за кровать, встал и сделал шаг в направлении раненого с поднятой кверху ногой. Тот глубоко затянулся, закашлялся, едва переводя дыхание.

Клос, сидя на кровати и касаясь босыми ногами холодного пола пытался вспомнить дальнейшие события того дня, когда он сел в поезд. Он помнил, что, время от времени поддакивая полковнику Теде, слушал его рассказ о каких-то походах и приключениях. Помнил еще, как поезд подошел к перрону разрушенного вокзала в Висбадене, как солдаты и офицеры выскакивали из вагонов и бежали в сторону барака, где располагалась железнодорожная станция с буфетом. Он тогда еще подумал, что не мешало бы и ему заглянуть в буфет, чтобы выпить кружку пива и хоть немного отдохнуть от монотонной пустой болтовни полковника. Теде считал себя знатоком женщин и объяснял Клосу, в чем состоит преимущество рыжих над блондинками и брюнетками. Заметив, что обер-лейтенант смотрит в окно, полковник Теде, как бы угадывая его намерения, предупредил, что не следует выходить, ибо поезд стоит здесь только две минуты. И действительно, едва полковник проговорил это, как поезд тронулся.

Что произошло через несколько минут после отхода поезда, Клос никак не мог вспомнить. Раздался оглушительный взрыв, сразу же погас свет и вспыхнуло пламя. Клос бросился к окну, но на него свалилось что-то тяжелое. Послышался крик полковника Теде. Взрывной волной Клоса выбросило из окна вагона… Потом, словно в тумане, перед глазами возник бункер, стоящий на подоконнике горшок с геранью. Закружилась голова, все поплыло…

— Господин обер-лейтенант, разве так можно? — В голосе медсестры послышался упрек и беспокойство. — Вам еще нельзя вставать. Прошу немедленно лечь в постель. И кто разрешил здесь курить? Пожалуйста, отдайте сигареты.

— Я почти здоров, — виновато проговорил Клос. Теперь он разглядел, что медсестра не так молода и обаятельна, как ему показалось тогда в бреду. Огрубевшие руки, бледное, усталое лицо, опухшие от бессонных ночей глаза. — Я сейчас лягу в постель, — покорно добавил Клос, — если вы приложите свою прохладную ладонь к моему лбу, как это было час назад. Видимо, у меня снова жар.

— Это было не час назад, — заботливо улыбнулась, приложив к его лбу руку, сказала сестра, — а позавчера. Вы тогда звали свою мать и решили, что моя рука — это рука вашей матери.

— Мать? — удивился Клос. — Я говорил по-немецки?

— Конечно. — Теперь в ее голосе он услышал удивление. — А на каком еще языке вы могли ее звать?

Прикосновение ласковой руки женщины упокоило Клоса, он закрыл глаза и сразу же уснул, куда-то провалился.

 

2

Шел дождь. Лейтенант Эрик фон Ворман сидел у окна вагона. Каким унылым казался ему пейзаж за окном! Лейтенант со злостью подумал о своем попутчике, который посоветовал ему выйти из вагона поезда на разрушенной станции в Висбадене, чтобы выпить кружку пенистого пива. Фон Ворман не особенно любил пиво, но тут не стал возражать. Решил утолить жажду, вновь ощутить горьковатый, терпкий вкус пива. Может быть, Эрик фон Ворман не захотел бы пива, если бы не сытный завтрак в день отъезда в обществе мюнхенских приятелей, который очень затянулся… А после изрядной попойки Эрика всегда мучила невыносимая жажда. И когда он влил в себя литровую кружку эрзац-пива и выбежал на перрон, то увидел медленно удалявшийся красный фонарь хвостового вагона. Эрик бросился за поездом, прыгнул на ступеньку этого вагона. Он проклинал эту кружку пива, невыносимую жажду, попойку с мюнхенскими приятелями и приказ командования об отъезде к новому месту службы в какую-то захолустную дыру на Атлантическом валу. Его больше устраивал спокойный Мюнхен, где благодаря протекции отца-генерала, выходца из прусской семьи, он разбирал бумаги в местном управлении абвера. Правда, в Нормандии его ждала совсем другая работа. Там никто не будет угождать ему как сыну известного генерала фон Вормана. Теперь к нему будут относиться с недоверием, ибо его отец попал в опалу, осмелившись в чем-то не согласиться с начальником генерального штаба и высказать свое особое мнение, за что был отправлен на Восточный фронт, в морозную Украину, где должен был искупить свою вину.

Молодой фон Ворман считал себя чуть ли не врагом нацизма, хотя сам он никому в этом не признавался. После недолгого юношеского увлечения национал-социалистской идеологией он понял, что с гитлеровским сбродом ему не по пути, хотя это вовсе не означало, что он не разделял идей третьего рейха о завоевании мира. Ворман считал, что приходящее в упадок поместье его отца в Восточной Пруссии не мешало бы поправить рабочей силой из числа славянских рабов и военнопленных. Он также не имел ничего против того, чтобы генерал фон Ворман и его наследники получили право на колонизацию обширных пространств Украины.

Радость по поводу первых побед немецкой армии быстро прошла, и третий рейх вспомнил о старом генерале-пруссаке фон Вормане. Генерал, давно мечтая сделать из своего сына Эрика настоящего офицера, обеспечил ему протекцию для спокойной, безопасной, почти штатской работы в Мюнхене. Теперь все это кончилось.

Пейзаж за окном вагона был серый, монотонный, совсем не такой, как на цветных фотооткрытках, которые в детстве коллекционировал Эрик. Он никогда не интересовался Францией и к тому, что не было прусским или баварским, относился свысока, даже с презрением.

Фон Ворман посмотрел на часы. Если верить расписанию, то через сорок минут он прибудет в Сен-Жиль. Но поезд опаздывал. Лейтенант открыл окно. Холодный влажный ветер ударил ему в лицо. Вскоре должно показаться море. Вот из-за поворота появились стрельчатые крыши домиков прибрежных поселений, а вдали, на первом плане, темно-коричневые, вросшие в грунт нагромождения железобетонных укреплений— Атлантический вал, который должен сдержать наступление англичан и американцев. Сдержит ли?

Объявили, что поезд подходит к Сен-Жилю. Эрик фон Ворман достал с верхней полки свой элегантный чемодан.

Вечером лейтенант пришел в казино, расположенное в ресторанном зале бывшей комфортабельной гостиницы с претенциозным названием «Мажестик». Старую вывеску никому не хотелось снимать, и она висела над входом в казино. Ему вспомнились вопросы, которые он задавал себе, увидев из окна вагона первого класса железобетонные укрепления на берегу моря, которые тянулись вдоль прибрежной полосы. «Удержат ли они англосаксов? Воспрепятствуют ли высадке морских десантов?»

Лейтенант налил в бокал вина. Оно показалось ему терпким, горьковатым. Вспомнил о своем отце — где-то там, в снежных полях Украины, он «эластично сокращает линию фронта», как это подает геббельсовская пропаганда. Не нужно быть большим стратегом, чтобы понимать, что это означает для немецких войск. Фон Ворман с детства помнил разноцветные флажки на больших штабных картах своего отца. Тогда старый пруссак еще надеялся сделать из своего сына настоящего офицера.

Краем глаза фон Ворман заметил входившего в казино полковника Элерта, своего нового шефа. Быстро развернув армейскую газету, с деланным любопытством он начал читать сообщения двухдневной давности. Подумал, что в эту дыру, куда его заслали, даже газеты приходят с большим опозданием. Лейтенант не имел желания встречаться и разговаривать с полковником Элертом. Не нравились ему фамильярность, развязная веселость, вульгарные манеры шефа. Примитивный, невоспитанный, грубый, — так оценил его Эрик после первой встречи, когда Элерт, просматривая документы сказал: «Лейтенант Ворман». Тогда Эрик поправил его: «Моя фамилия фон Ворман». Но Элерт как будто бы этого не услышал и в разговоре еще дважды назвал его просто Ворманом.

Несмотря на то, что Эрик умышленно закрылся газетой, полковник заметил его и подошел к столику.

— Можете сидеть, лейтенант, — сказал он, когда фон Ворман встал перед неожиданно появившимся полковником по стойке «смирно». Элерт ногой пододвинул стул, бесцеремонно уселся и, не спрашивая разрешения, налил себе бокал вина. — Все еще в одиночестве? Еще ни с кем не подружились? Если не возражаете, то я познакомлю вас со своими сослуживцами.

— Благодарю вас, господин полковник, я уже представился своему непосредственному начальству, — холодно ответил лейтенант. — В казино я случайно.

— Вы должны с кем-то подружиться. Здесь без приятелей сойдешь с ума. Такое захолустье!

— Я никогда еще не сходил с ума, господин полковник.

— Понимаю, — рассмеялся шеф. — Одиночество — самое лучшее и надежное общество. А может быть, лейтенант любит сам себе рассказывать анекдоты? — съехидничал полковник. — Не забывайте, что мы, офицеры абвера, должны находиться в близких контактах с людьми. И в нашей службе, дорогой Ворман, мы не может делить время на служебное и личное. Помните об этом.

— Так точно! — ответил лейтенант. Как же он ненавидел сейчас этого наглого, самодовольного солдафона! По какому праву Элерт осмеливается поучать его, фон Вормана? Отчитывает его, как мальчишку.

Полковник Элерт пристально посмотрел на фон Вормана:

— Ну и прекрасно, лейтенант. Советую вам побродить по Сен-Жилю, осмотреть достопримечательности, хотя в этой дыре нет ничего интересного. А через день-два приступим к важному делу.

Даже не кивнув ему, полковник встал и направился к выходу.

Эрик отложил газету, окинул взглядом зал. За соседним столиком капитан инженерных войск рассказывал двум обер-лейтенантам о своих приключениях в публичном доме в Гавре. У стойки бара безусый эсэсовец забавлялся с полноватой блондинкой в форме вспомогательной службы.

Фон Ворман, почувствовав, что за ним кто-то наблюдает, оглянулся. За столиком у окна сидел в одиночестве, как и он, мужчина в мундире организации Тодта. И когда незнакомец заметил, что фон Ворман обратил на него внимание, он встал и подошел к нему:

— Извините, господин лейтенант.

— Слушаю вас.

Мужчина в мундире организации Тодта проговорил, неуверенно улыбаясь:

— Разрешите присесть к вашему столику? Я тоже недавно приехал и коротаю время в одиночестве. Никого здесь не знаю. Служил в генерал-губернаторстве…

Эрику показалось, что этот человек чем-то напуган.

— Прошу, — пожал он плечами. — Если вы считаете, что вдвоем будет веселее, то присаживайтесь. — Лейтенант вспомнил совет Элерта о необходимости близких контактов с людьми. Пусть будет так.

— Моя фамилия Ормель, — представился мужчина, продолжая улыбаться. — Буду рад, если господин лейтенант выпьет со мной рюмочку коньяка. Я в этом захолустье уже три дня и знаю, что здешнее вино гадкое, но коньяк… — Он щелкнул пальцами, подзывая проходившую официантку: — Два коньяка, милочка! Довоенного, — добавил он и рассмеялся, явно довольный своим остроумием.

И только теперь, пристально присмотревшись к Ормелю, фон Ворман заметил шрам у левого угла его рта и туго натянутую складку кожи, из-за чего и создавалось впечатление, что этот человек все время улыбается.

— Фон Ворман, — представился Эрик. — По правде говоря, я люблю одиночество. А коньяк пить с вами не буду, с заказом вы поторопились.

— Ну что ж, выпью один, — сказал Ормель. Он пододвинул фон Ворману пачку сигарет, но Эрик даже не обратил на это внимания. Тогда Ормель закурил сам и полюбопытствовал: — Вы приехали сегодня утром?

— Почему это вас интересует? — спросил Эрик, поправив монокль. — А если и сегодня, то что из этого?

— Ехали через Париж?

— Разве есть другая дорога?

— Видимо, у вас было мало времени, чтобы увидеть настоящий Париж.

— Вы полагаете, что этот город весьма интересен?

— В Париже, — сказал Ормель, смотря прямо в глаза фон Ворману, — самые лучшие каштаны на площади Пигаль.

— Самые лучшие каштаны на площади Пигаль? — повторил фон Ворман. — Может быть, но почему именно мне вы говорите об этом?

Ормель разразился смехом. Этот смех показался Эрику каким-то неестественным, как будто даже вынужденным.

— Если бы вы подольше побыли в Париже, то заметили бы, что на площади Пигаль не только самые лучшие каштаны, но и… — Он придвинулся к лейтенанту, как бы намереваясь что-то сказать ему на ухо, но Эрик сдержал его:

— Догадываюсь, что вы хотите сказать, но меня не интересуют женские прелести.

Официантка поставила перед ними две рюмки коньяка. Ормель выпил одну, потом другую и, недовольно посмотрев на фон Вормана, неожиданно встал.

— Рад был познакомиться с господином лейтенантом! — сказал он и замолчал, ожидая ответа.

Фон Ворман подумал, что если его собеседник подаст руку, то он сделает вид, что не заметил ее. Он холодно кивнул, прощаясь, а посмотрев в зеркало, висевшее напротив его столика, заметил, как Ормель, рассчитавшись за коньяк, быстро направился к выходу. Фон Ворман подумал, что неплохо было бы проследить, куда так заспешил этот человек, тогда как всего пять минут назад он неторопливо говорил что-то о каштанах и женщинах на площади Пигаль.

Лейтенант вышел из казино. На улице была кромешная тьма. Он не мог сразу сориентироваться после яркого света ресторана. В прифронтовом городке строго соблюдалась светомаскировка. Через несколько секунд, заметив фигуру быстро удалявшегося мужчины, пошел следом за ним.

Ормель шел быстро, не оглядываясь. И вдруг внезапно скрылся во мраке. Фон Ворман немного переждал. Попытался закурить сигарету, но при порывистом морском ветре сделать это оказалось нелегко. Он постарался запомнить место, где скрылся мужчина в форме организации Тодта.

Это была большая серая вилла за высоким решетчатым забором. Плотно зашторенные окна, как и в других домах прифронтового городка, не пропускали света. Играла музыка, слышался приглушенный шум голосов.

Лейтенант подошел ближе и увидел надпись над входом: «Пансионат „Лё Тру“».

 

3

Жанна Моле, хозяйка пансионата «Лё Тру», пользовавшегося недоброй славой среди жителей Сен-Жиля, провожала последних гостей. С сожалением покидал ее заведение двадцатидвухлетний летчик с детским, покрытым пушком лицом, то и дело заливающийся краской, как девушка.

Подойдя к зеркалу, Жанна Моле посмотрела на свое бледное от усталости лицо. «Надо бы пойти к косметичке и привести себя в порядок, — решила она. — Если удастся операция с тюрьмой, то отправлюсь в Гавр и потрачусь на самую лучшую косметичку». Мадемуазель Моле мечтала поскорее принять горячую ванну, чтобы смыть вместе с косметикой грязь от липких поцелуев, обнимавших ее мерзких рук и похотливых взглядов людей в ненавистных ей мундирах. И тут она вспомнила, что в ее будуаре, откуда доносились звуки патефона, находится еще один посетитель. Взглянув на себя в зеркало и поправив прическу, она, улыбаясь, открыла дверь. Капитан инженерных войск вскочил с дивана и окинул ее масленым взглядом.

— Наконец-то, Жанна, я жду вас целую вечность!

Капитан внешне не был похож на человека нордической расы. Из памяти молодой женщины вылетело даже его имя. Известно было только, что он строит вторую линию обороны где-то в районе Сен-Жиля. Поэтому, а вовсе не ради его лысой, как колено, головы, обвислых, как у бульдога, и нечисто выбритых щек и кривых коротких ног позволила она ему остаться здесь подольше. Это знакомство может оказаться для нее полезным. Центру небезынтересно знать об этих укреплениях на Атлантическом валу. «Из этого убогого офицерика с вечно потными ладонями удастся кое-что вытянуть», — подумала Жанна.

Ловко выскользнув из его рук, она громко рассмеялась и ласково похлопала его по шершавым щекам.

— У меня к вам небольшое дело, господин капитан. И поэтому я разрешила вам остаться.

— А я думал… — глубоко вздохнул сапер и облизнул пересохшие губы.

— На вашем месте я бы не теряла надежды, — рассмеялась Жанна, — но дело прежде всего. — Она открыла большой гардероб с зеркалом, достала с полки завернутый в бумагу отрез яркого цветного материала. — Привезла из Парижа специально для вас, господин капитан. Нравится?

— Да. Но больше нравитесь мне вы! — Капитан наклонился и жадно поцеловал ее руку.

— Сколько лет вашей жене? — охладила она его пыл.

— За сорок.

— А какой она комплекции?

— Худая, сухопарая, не то что вы, дорогая Жанна.

— Тогда этот материал ей подойдет, и надеюсь, что понравится. И еще французские духи. Какой запах вы любите?

— Тот, который у вас.

— О, это будет стоить значительно дороже, но вам я никогда не отказывала в кредите. Надеюсь, вы в ближайшее время не уезжаете?

— Что вы! У меня здесь столько работы, что хватит на полгода. А если бы вы, дорогая Жанна, разрешили, то я бы остался навсегда. — И он снова попытался обнять ее.

— Ну что вы, господин капитан! — Жанна вежливо отстранила его руки. — Оказывается, вы такой же, как и все мужчины, да еще и страшный лгунишка.

— Жанна, как вы можете! — прохрипел он и, пытаясь поцеловать женщину, обхватил ее за талию.

Хозяйка пансионата незаметно для лысого капитана нажала ногой кнопку, укрытую под ковром. Подавляя в себе чувство брезгливости, она все же позволила ему поцеловать себя. «Когда же наконец явится эта Марлен?» — мелькнуло у нее в голове.

Раздался стук, и дверь открылась. На пороге стояла толстая прислуга.

— Рыбу привезли, мадемуазель.

— Проводи господина капитана, — сказала Жанна, поправляя прическу.

— Нам всегда кто-нибудь мешает, дорогая Жанна. До завтра.

Измученная Жанна опустилась в кресло, прислушиваясь к стуку закрываемой двери. Потом подошла к окну и, убедившись, что капитан вышел из пансионата, поднялась по лестнице.

Услышав ее шаги, Анри открыл дверь. Он держал в зубах черную, прокуренную трубку.

— Ну что? — спросил он.

— Работы у них еще на полгода. — Жанна подошла к умывальнику и умылась. — Дай, пожалуйста, сигарету, — обратилась она к мужчине в мундире организации Тодта, сидевшему у окна. — Ну как, встретился с ним? — поинтересовалась она, когда тот давал ей прикурить.

— Жан-Пьер, видимо, провалил все дело, — сказал Анри. — Теперь кусает себе локти.

— Почему провалил? — пожал плечами Жан-Пьер. — Я установил контакт с молодым офицером, как и ожидалось. Правда, он был не обер-лейтенант, а просто лейтенант. Но я проверил, что за это время больше никто из немецких офицеров в Сен-Жиль не приезжал.

— Он ответил на пароль? — спросила Жанна.

— Нет. Видимо, это не тот человек. Поторопился я с паролем. Если догадается…

— Как он себя вел? Ничего не заподозрил?

— А дьявол его знает! Этакий пижон с моноклем в глазу. Надутый, как индюк, и почти не улыбался. После того как он не ответил на пароль, я попытался отвлечь его внимание и начал рассказывать, чем занимаются молодые француженки на площади Пигаль. Но он не стал слушать и сказал, что это его не интересует. И вообще, он не стал больше со мной разговаривать.

— Думаю, что Жан-Пьеру необходимо выехать из Сен-Жиля на некоторое время, — забеспокоилась Жанна.

— Нет, — сказал Анри, — это исключено. Завтра проводим, как и было намечено, нападение на городскую тюрьму. В любой день Марка могут вывезти оттуда. Если мы не сделаем этого завтра, будет уже поздно. А Жан-Пьер в этом деле необходим — его мундир организации Тодта, удостоверение личности, отличное знание немецкого… Ясно?

— Ты прав, Анри, — согласился Жан-Пьер, — я должен остаться и принять участие в операции. Может быть, мы напрасно нервничаем. Тот фон Ворман не проявил особого интереса ко мне и не обратил внимания на пароль.

— Ну хорошо, — сказал Анри. — Поговорим о завтрашней операции. — Он положил на стол спичечную коробку, из которой перед этим вытряхнул все спички. — Предположим, что это здание мэрии, — начал он. — Камеры тюрьмы выходят в сторону улицы Республик. Ты, Жан, подъедешь на грузовике и остановишься здесь, — положил он спичку около коробки. — Остальное мы берем на себя…

 

4

В тот день лейтенант фон Ворман был в приподнятом настроении. Он вспомнил о совете полковника Элерта и решил прогуляться по городу, чтобы ознакомиться с Сен-Жилем и его жителями. Это пустое, по его мнению, времяпрепровождение мало интересовало его, однако он увлекся прогулкой по приморскому городу и неожиданно стал свидетелем и участником серьезного происшествия. Эрик решил пройти до самого конца бульвара, там улица переходила в обычную дорогу, обсаженную платанами. Изумительной красоты побережье, где должны были бы располагаться богатые виллы и пансионаты, занимали убогие домики с развешанными во дворах рыбацкими сетями. Возвращаясь, лейтенант фон Ворман решил немного отдохнуть и выпить рюмочку коньяка и свернул с бульвара на улицу Республик, где еще было открыто уютное кафе.

Вдруг он увидел, как к мэрии подъехала грузовая автомашина. Невдалеке послышались выстрелы и крики. Со стороны школьного здания бежали солдаты.

Когда началась стрельба, Эрик, к своему удивлению, не почувствовал страха, наоборот, это возбудило в нем интерес. Предположив, что партизаны пытались напасть на тюрьму, где, как известно, содержались государственные преступники, он выхватил пистолет, из которого с самого начала войны еще ни разу не выстрелил, и побежал в ту сторону, где слышалась стрельба.

Какой-то солдат выпустил осветительную ракету, и в ее свете лейтенант увидел грузовик и мужчину, который пытался на ходу вскочить на подножку. От Эрика до этого мужчины было не более десяти метров. Фон Ворман выстрелил несколько раз и с удовлетворением увидел, как мужчина, уцепившийся уже за дверцу грузовика, вдруг разжал пальцы и свалился на мостовую. С грузовика раздались выстрелы. Ни одна из пуль не задела фон Вормана, но уже сам факт, что в него кто-то стрелял, привел Эрика в волнение.

Он подбежал к группе солдат, склонившихся над раненым, лежавшим на мостовой, приказал развернуть его так, чтобы от уличного фонаря на него упал свет, увидел лицо и сразу же узнал: этот человек вчера подсел к его столику в кафе и заговорил о каких-то каштанах на площади Пигаль.

Мужчина был еще жив, и фон Ворман распорядился отнести его в находившийся рядом тюремный госпиталь. Несколько минут он говорил с врачом в мундире унтерштурмфюрера СС, а потом, злорадствуя, что может разбудить шефа, решил доложить полковнику о происшествии. Однако, к его разочарованию, полковник Элерт еще не спал. Он сидел за письменным столом, держа рюмку коньяку в руке, и изучал какие-то документы.

— А, господин лейтенант, садитесь, — без всякого интереса проговорил он, даже не послушав официального рапорта о прибытии.

Через несколько минут Элерт уже знал о попытке нападения на тюрьму. В этом городе такого еще не случалось. «Видимо, — подумал полковник, — среди арестованных находится крупная рыба, если французы осмелились напасть на тюрьму, расположенную в самом центре города». Он пытался еще что-то вычитать из протокола, лежавшего перед ним на письменном столе, но ничего интересного не обнаружил. Не перебивая выслушав фон Вормана, что немало удивило лейтенанта, Элерт спросил:

— Вы думаете, из этого типа удастся что-нибудь вытянуть?

— Он в тяжелом состоянии, господин полковник. Я ранил его в голову и грудь, а один из солдат продырявил ему автоматной очередью живот. Я разговаривал с врачом тюремного госпиталя — раненый в безнадежном состоянии.

— В безнадежном?

— Да. — Фон Ворман пожал плечами. — Проживет часа два-три.

— Итак, господин Ворман…

— Фон Ворман, господин полковник.

— Прошу не перебивать, лейтенант Ворман. Итак, с этим бандитом вы встречались в кафе еще вчера и он вызывал у вас подозрение. Потом, как вы утверждаете, он направился в пансионат «Лё Тру». Это весьма интересно. Почему сразу не доложили? Повторите еще раз, что он говорил.

— Он сказал, что в Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль.

Полковник поднял телефонную трубку.

— Машину! — коротко бросил он. — Поедем в госпиталь и там поговорим с раненым.

— Извините, господин полковник, когда вы упомянули о пансионате «Лё Тру», вы сказали: «Это весьма интересно». Должен ли я так понимать, что…

— Вы ничего не должны понимать, лейтенант Ворман. Понимать могу только я, ваш шеф. А вы обязаны беспрекословно исполнять все мои приказы и распоряжения.

Может быть, именно выказанное полковником пренебрежение к фон Ворману заставило лейтенанта в дальнейшем самостоятельно вести игру в этом деле. Он многое дал бы за то, чтобы сбить спесь с этого кичливого полковника-грубияна.

Тюремный госпиталь размещался в темном и сыром подвале, окрашенном в белый цвет. Три топчана, покрытых грязноватыми грубошерстными одеялами, колченогий стол со шприцами и убогими медикаментами — вот и все, что было тут.

Когда Элерт и фон Ворман вошли в подвал, они услышали хриплое дыхание человека, неподвижно лежавшего на топчане и бессмысленно смотревшего в потолок. Врач в эсэсовском мундире, на который был наброшен белый халат, повернулся, увидев вошедших офицеров.

— Агония, — коротко бросил он.

— Сделайте ему какой-нибудь возбуждающий укол, — сказал Элерт и добавил: — Такой укол, чтобы он мог говорить. Мертвые меня не интересуют.

Врач с размаху всадил иглу шприца в предплечье тяжелораненого.

Полковник наклонился над лежащим. На секунду глаза раненого ожили. Он посмотрел на Элерта, потом опустил ресницы.

— Где я нахожусь? — негромко спросил он по-французски.

Фон Ворман быстро перевел это полковнику, но Элерт сделал знак, чтобы он замолчал. Раненый вздрогнул. Его руки блуждали по одеялу, как будто бы чего-то искали, пальцы сжимались и разжимались.

— Больше он ничего не скажет, господин полковник, — заметил врач.

Элерт отвернулся, поискал что-то на столе, открыл из пузырьков и понюхал.

— Спирт? — спросил он, а когда врач кивком подтвердил это, добавил: — Попробуем. Люблю простые способы оживления.

— Это для него смертельно, — предупредил врач. — Каждая капля спирта…

— Влейте это в его горло. Какая разница — двумя часами раньше или позже?

Эрик отвернулся, намереваясь выйти, но полковник схватил его за руку:

— Вы куда, лейтенант Ворман? Учитесь — вам пригодится. Это наша настоящая работа, а не та, что в Мюнхене. Или, может быть, вам не нравятся мои методы?

Ворман посмотрел шефу прямо в глаза:

— Нет, господин полковник.

— Привыкайте, — с укором проговорил Элерт.

Он подошел к врачу, чтобы помочь ему разжать стиснутые зубы раненого. Поперхнувшись спиртом, умирающий жадно хватал воздух. Глаза его оставались закрытыми.

— В Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль, — четко проговорил Элерт над ухом раненого.

— Сюзанна любит их только осенью, — прошептал мертвеющими губами раненый, а потом добавил: — Она пришлет вам свежую партию.

Умирающий открыл глаза. Увидев склонившихся над ним немецких офицеров, он почувствовал опасность. На его лице отразились беспокойство и ненависть. Полковник схватил умирающего за плечи и безжалостно потряс:

— Говори, кому предназначается этот пароль? Будешь жить, если скажешь. Уже и так много сказал. К своим больше не вернешься. Они убьют тебя… — Он почувствовал бесполезность дальнейших усилий и отпустил несчастного. — Больше нам здесь делать нечего, — бросил он фон Ворману, — пошли.

— Я вас предупреждал, что это смертельно, — проговорил врач в эсэсовском мундире и прикрыл грубым одеялом лицо умершего.

В автомашине полковник Элерт закурил сигарету, глубоко затянулся и выпустил клубы дыма прямо в лицо лейтенанту.

— Прошу вас, господин лейтенант, запомнить, что для меня вы только лейтенант Ворман. Никаких «фон» я не признаю. Ясно? И еще я был бы вам очень признателен, если бы вы покончили с этим свинством, — показал он на монокль, вставленный в глаз лейтенанта, и замолчал, как будто ожидая реакции Вормана. — Что же касается дела, прошу забыть о том пароле. Я займусь этим сам. Хочу лично попробовать вкус каштанов с площади Пигаль, — проговорил полковник, явно довольный собой. — Вы поняли меня, лейтенант Ворман?

— Так точно, господин полковник.

Однако Эрик не собирался забывать тот пароль. Он подумал, что ему представился случай, может быть единственный в жизни, чтобы показать этому грубияну Элерту, кто настоящий офицер абвера.

Ворман узнал от людей Элерта, сновавших по городу, что полковник приказал им обращаться ко всем офицерам ближайших гарнизонов со словами: «В Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль». Это была грубая работа. Даже его, фон Вормана, остановил какой-то подозрительный тип и спрашивал о каштанах.

— Прочь, идиот! — раздраженно сказал ему лейтенант. — и чтобы ты больше не показывался мне на глаза!

Фон Ворман сам был не против того, чтобы попытать счастья и найти человека, который ответил бы на эту фразу о каштанах. Он верил в свою счастливую звезду, которая до сих пор хранила его от вражеской пули.

Кто не знал лейтенанта фон Вормана, тот, наблюдая за ним, мог бы подумать, что это необычайно общительный, компанейский человек — пай-мальчик, а не офицер абвера. Он часто посещал ближайшие армейские гарнизоны, с удовольствием вступал с людьми в контакты, вел пространные беседы, угощал вином и коньяком, непременно рассказывал о своих приключениях, девушках и, конечно, о самых лучших в Париже каштанах на площади Пигаль.

Даже когда Эрик поехал в гости к своей сестре Ренате фон Ворман, певице, которая услаждала жизнь немецких офицеров в Гавре, и застал у нее какого-то полковника Теде, он не отказал себе в удовольствии использовать эту возможность. Когда они остались наедине, он между прочим упомянул и о каштанах, но безрезультатно. Теде, как и многие другие, не понял, о чем идет речь. Пришлось объяснять ему, что на площади Пигаль не только самые лучшие каштаны, но и прелестные француженки.

Фон Ворман не терял надежды, что встретит того, кто ответит ему на пароль, а тогда… Что будет тогда, он еще и сам не представлял. Во всяком случае, он не побежит докладывать об этом полковнику Элерту, который все успехи сразу припишет себе и не даст ему, фон Ворману, отличиться.

О нет, не так уж наивен лейтенант фон Ворман! Если он встретит человека, который ответит ему на пароль, то попытается выйти на вражескую подпольную сеть и только потом преподнесет тщеславному полковнику Элерту неожиданный сюрприз и тем самым утрет нос этому грубияну, который с таким пренебрежением относится к нему, родовитому Эрику фон Ворману.

А может быть, поступить иначе? Положение немецких войск на Восточном фронте ухудшилось, да и на Западе англосаксы готовятся открыть второй фронт. Что будет дальше, трудно предугадать. Поэтому излишнее рвение и проявление патриотизма может привести к нежелательному результату. Молодые офицеры вермахта теперь больше нужны на фронте. Как знать, чем все кончится, если фюрер проиграет войну… Необходимо побыстрее разыскать того, кто мог бы ответить на пароль отзывом: «Сюзанна любит их только осенью…» Это нужно использовать с выгодой для себя.

Лейтенант заказал вторую рюмку коньяка и тут увидел, как в казино вошел, оглядываясь по сторонам в поисках свободного места, какой-то незнакомый фон Ворману капитан авиации. Ворман жестом показал ему на свободный стул за своим столиком.

Летчик был в приподнятом настроении, шутил, много говорил, и с лица его не сходила улыбка. Он прибыл с Восточного фронта и не скрывал радости, что ему повезло.

— За ваше здоровье, господин лейтенант! Только во Франции немецкие офицеры чувствуют себя отлично. Они живут! Тут и вино, и девушки. Не поверите, — наклонился капитан к лейтенанту, — там, в этой проклятой Польше, люди боятся высунуть нос на улицу.

— Господин капитан, вы давно из генерал-губернаторства? — спросил Эрик.

— Десять дней назад покинул убогое местечко в Польше, где прослужил около года, так и не запомнив его названия. Получил недельный отпуск — и вот я во Франции! Как вы думаете, хватит мне недели? Наш фюрер, видимо, был прав, когда говорил, что это гниль, — он на секунду замешкался, — но боевому офицеру не мешает попробовать этой парижской гнили с ее французскими прелестями.

— В Париже самые лучшие каштаны на улице Пигаль, — сказал Эрик и внимательно посмотрел в глаза капитану.

— Каштаны? — удивился капитан. — Вы любите жареные каштаны, господин лейтенант? Я только один раз попробовал их, и мне они показались прескверными. Но если речь идет о площади Пигаль…

— Знаю, знаю, там прелестные француженки, — прервал его Эрик. — Извините, но мне пора, — сказал он, чувствуя усталость и разочарование.

 

5

Клос был обеспокоен. Он торопился, как можно быстрее добраться до Сен-Жиля. Видимо, Центр сообщил по своим каналам о его выезде и кто-то уже ожидает его. Если он снова лишится связи… Об этом лучше не думать. Уже дважды с ним такое случалось, и он знал, что, когда агент теряет контакт с Центром и вынужден все брать на себя, он чувствует полное одиночество и его работа практически теряет смысл. Но и в такой обстановке разведчик обязан продолжать выполнение задания с учетом сложившихся обстоятельств, надеясь на память и отработанный механизм безошибочного самостоятельного принятия решения, запоминая и фиксируя все, что может быть полезным для Центра. Сознание того, что с трудом и риском добытая ценная информация, которую не передадут в Центр вовремя, окажется уже ненужной, не может не беспокоить и не волновать настоящего разведчика. Поэтому Клос стремился быстрее приехать в Сен-Жиль и установить контакт с тем, кто должен был по приказу Центра помочь ему в выполнении нового задания.

Вчера он удивил медицинскую комиссию госпиталя, где все еще находился после контузии, тем, что отказался от положенного ему отпуска и попросил как можно быстрее отпустить его в часть согласно имеющемуся у него служебному предписанию. Комиссия, которая еще не встречалась с подобным служебным рвением, восприняла просьбу Клоса как признак еще продолжавшегося шока после контузии. Однако, посоветовавшись, врачи решили: если обер-лейтенант Клос чувствует себя уже здоровым и настаивает на выписке, он может отправляться в свою часть.

Как назло, поезд, в котором ехал обер-лейтенант, прибыл в Париж почти с двухчасовым опозданием. Клос никого не спрашивал о причинах опоздания — и так все было понятно. Когда поезд приближался к Парижу, в окнах вагона мелькали разбомбленные пригородные вокзалы, разрушенные пристанционные постройки, дома, целые железнодорожные составы, наскоро восстановленные мосты. Авиация англосаксов действовала безнаказанно.

Поскольку в Сен-Жиль предстояло прибыть только через четыре часа, Клос решил, что неплохо было бы еще до приезда в Нормандию, из Парижа, сообщить Центру о своих дорожных приключениях и о том, что он прибудет в назначенное место с двадцатидневным опозданием.

Год назад он был в Париже. Клос знал, что где-то в Восемнадцатом округе находится конспиративная квартира. Он смутно припомнил небольшую третьеразрядную гостиницу. В вестибюле ее пол был выложен терракотой. Клос помнил также полную регистраторшу, мимо которой надо было молча пройти, прежде чем откроешь дверь с надписью: «Администрация». И это все.

Клос вошел в метро, посмотрел на маршрутную схему, пытаясь найти нечто такое, что напомнило бы ему о той гостинице. Он быстро нашел то, что искал: «Анвер» — так называлась станция. Теперь он все вспомнил. По выходе из метро необходимо пересечь улицу и идти по правой стороне тротуара в сторону музея, за белым зданием которого находилась улица… И он вспомнил, что эта улица Труа Фрер, а гостиница — «Идеаль».

Осторожно, с каким-то внутренним волнением, Клос вошел в вестибюль гостиницы, увидел терракотовый пол и узкое окошечко регистратуры. Неожиданно из окошка показалась голова незнакомого мужчины.

— Вы к кому?

— К хозяину, — ответил обер-лейтенант и направился к двери администратора.

— Вы куда? — спросил мужчина. — Разве вы не знаете? Он уже полгода как депортирован. — А потом, разглядев мундир немецкого офицера, мужчина добавил: — Я новый владелец гостиницы и ничего общего не имею…

Когда он закончил объяснение, Клоса уже не было в вестибюле. Так исчез единственный шанс связаться с Центром и доложить о положении, в котором он оказался в силу обстоятельств.

Действительно ли прежнего владельца гостиницы депортировали или, может, по приказу Центра изменился адрес конспиративной квартиры?

Клос зашел в первый попавшийся ресторан, наскоро пообедал и отправился в небольшой кинотеатр. Во время демонстрации военной хроники зрители, не стесняясь, свистели и хохотали. Клос с удовлетворением отметил, что еще год назад ничего подобного в Париже не было. Когда он вышел на улицу, уже стемнело. Идя к станции метро, Клос купил у уличного продавца жареные каштаны. Необходимо попробовать, действительно ли они самые лучшие на площади Пигаль.

Поезд Париж — Сен-Жиль вышел с опозданием. Двигался он медленно, ибо англичане снова разбомбили какую-то узловую железнодорожную станцию и мост на пути следования. И лишь только ранним утром следующего дня обер-лейтенант добрался до места назначения.

В комендатуре Клос узнал, что полковник Элерт выехал по заданию и возвратится только во второй половине дня. Клос оставил в проходной свой чудом уцелевший после бомбежки чемодан (его вытащили из-под груды обломков) и вышел на улицу, чтобы осмотреть город. Моросил мелкий дождь, сырой ветер с моря проникал сквозь тонкий плащ. «Холоднее, чем в Польше», — подумал Клос. Он оказался напротив гостиницы «Мажестик», у входа которой на обычной доске было написано кривыми буквами: «Офицерское казино». Решил войти, чтобы выпить что-нибудь горячего и отогреться.

В конце зала какой-то щуплый лейтенант с моноклем в глазу пытался играть сам с собой на бильярде. Шары с треском валились в лузу.

Клос выпил поданную ему чашечку кофе, рюмку коньяка, но все еще чувствовал себя продрогшим. «Видимо, еще не окреп после госпиталя», — решил он. Подошел к бильярдному столу.

— Сыграем? — предложил Клос.

Лейтенант ни слова не говоря, подал ему кий и мел.

Начали первую партию. Ее Клос позорно проиграл. Лейтенант с моноклем молча, даже не улыбнувшись, записал результат на черной доске, висевшей на стене. Клос предложил реванш. На этот раз щуплому лейтенанту поначалу не везло, но к концу Клос снова уступил ему.

— Выпьем, — предложил победитель. — Мое имя фон Ворман. Эрик фон Ворман.

— Рад познакомиться — обер-лейтенант Ганс Клос. Позвольте мне, как проигравшему, угостить вас, господин лейтенант фон Ворман.

— Вижу вас впервые, господин обер-лейтенант, — проговорил Ворман, когда они уселись за маленький столик с мраморной столешницей и металлическими ножками.

— Это естественно, — ответил Клос. — В Сен-Жиль я прибыл два часа назад. Не успел даже представиться своему шефу.

— Значит приехали только что, господин обер-лейтенант! — уточнил фон Ворман. — Если вы прибыли в распоряжение полковника Элерта, то мы — коллеги. — И добавил: — Я рад, что наконец-то буду иметь приятного партнера для игры в бильярд.

— Мне тоже приятно было познакомиться с вами, господин фон Ворман. Но, как вы убедились, бильярдист я слабый, дважды проиграл.

— Нет ничего удивительного, что вы, господин обер-лейтенант, проиграли. Я отличный игрок. В этом паршивом городишке можно умереть со скуки, если бы не этот стол… — указал он на бильярд. — И еще в этом казино всегда в избытке выпивка. Вы откуда приехали? — спросил неожиданно фон Ворман.

— Из госпиталя, — ответил Клос. — Из Висбадена. — Он рассказал фон Борману, как разбомбили поезд, которым он должен был приехать в Сен-Жиль еще три недели назад.

Фон Ворман в свою очередь поведал Клосу, как оказался здесь. В этой ужасной дыре, где нет ни одного порядочного человека.

— Так значит вы, господин обер-лейтенант, как говорят фронтовики, побывавшие после ранения в госпитале, — выздоравливающий, — витиевато проговорил фон Ворман. — Завидую вам. Видимо, получили отпуск и прекрасно провели время.

Клос ничего не ответил, и Эрик продолжал:

— Готов биться об заклад, что господин обер-лейтенант провел отпуск в Париже. Для нас, немцев, Париж, что называется, настоящий рай на земле.

— Великолепно сказано! Но думаю, Париж — это нечто большее… — усмехнулся Клос.

— Париж, Париж, сладкий Париж… — вздохнул фон Ворман и, наклонившись к Клосу, тихо проговорил: — В Париже самые лучшие каштаны на улице Пигаль…

Клос онемел. Это было так неожиданно, что в первую минуту он не мог произнести ни слова. Чтобы Центр имел двух агентов в офицерских мундирах абвера, да еще в таком убогом месте как Сен-Жиль? Такое казалось ему невероятным. Однако же пароль произнесен правильно и он должен ответить. Клос колебался, интуитивно чувствуя недоверие к этому тщедушному лейтенанту. Но вместе с тем Клоса сверлила мысль, что не один он боец подпольной армии, одетый в мундир офицера вермахта. Есть и другие. Может, фон Ворман — один из них?

Лейтенант вынул из глаза монокль и нервно крутил его в костлявых пальцах, пристально глядя в лицо Клосу и с нетерпением ожидая, что он скажет.

— Сюзанна любит их только осенью, — спокойно ответил Клос, даже не посмотрев на фон Вормана. Большим усилием он скрыл нервную дрожь. — Она пришлет вам свежую партию.

— Ну, кажется, все в порядке, обер-лейтенант Клос. Ваше имя Ганс, да? — Фон Ворман снова вставил монокль в глаз.

— Да, — ответил Клос машинально. — Какие передали для меня инструкции?

— Опоздал ты, Ганс, — сквозь зубы процедил Эрик. — Слишком поздно. Это плохо.

Клос подумал, что фон Ворман напоминает ему змею, которая ужалив свою жертву, наслаждается победой. Однако тут же отмел это сравнение.

Оба одновременно повернулись и увидели в двери унтер-офицера, который, прищелкнув каблуками, доложил:

— Просят к телефону господина лейтенанта фон Вормана.

— Мы еще поговорим, Ганс, у нас так много дел, которые необходимо обсудить. Надеюсь, ни один из нас не собирается покидать Сен-Жиль, правда? — И, не дожидаясь ответа, фон Ворман последовал за унтер-офицером.

Идя в штаб, Клос размышлял о встрече в казино с лейтенантом фон Ворманом.

Несколько лет тяжелой и опасной работы в самом логове врага научили его необходимости доверять каждому, кто назовет пароль. С какими только людьми не приходилось ему встречаться, поддерживать контакты и сотрудничать! С босяками, аристократами, женщинами легкого поведения, незаурядными интеллектуалами и неграмотными батраками…

Внешний вид и манеры еще ничего не значат. И если фон Ворман наш человек и скрывается под маской немецкого офицера-аристократа, то нельзя не признать, что его прикрытие весьма удачно. А это самое важное для разведчика. Сжиться со своей маской и вести агентурную работу — это большое искусство, здесь нужны огромная сила воли, выдержка и смелость.

…Полковник Элерт бегло просмотрел документы, поданные Клосом, потом внимательно окинул взглядом стройную фигуру молодого офицера.

— Ожидаю вас почти месяц, господин обер-лейтенант Клос, почти месяц, — подчеркнул полковник.

— Прибыл прямо из госпиталя. Отказался от отпуска.

— Это указано в ваших документах. Достойно похвалы. Прошу садиться. Сигару или сигарету? — Полковник прикурил от огня, поднесенного Клосом. — Я просил, чтобы прислали офицера, который знаком с переброской агентов. Имеете ли вы подобную практику?

— Да, я занимался подготовкой агентов в Кольберге, в школе абвера.

— Прекрасно. Ваш опыт нам необходим. Дело не терпит отлагательства. Только не думайте, господин обер-лейтенант Клос, что вы приехали отдыхать. Англосаксы готовятся высадить морской десант. Это точно установлено разведкой, только нам еще не известно, где и когда это начнется. Может быть, на Балканах, а может, в Марселе или Тулоне, но не исключено, что и здесь, на побережье, в Сен-Жиле. Мы должны точно знать о времени и месте высадки англосаксов, поэтому необходимо как можно быстрее забросить наших агентов в Англию. Видимо, вам известно, что я полковник Элерт. И должен вас предупредить, господин обер-лейтенант, что перед моей фамилией нет никакого «фон». Я родом из Брема, из семьи торговцев и не терплю пижонов и аристократов, которые спят с моноклем в глазу и ходят так, будто на них римские доспехи…

Клос усмехнулся — полковник нарисовал точный портрет фон Вормана.

— Господин полковник, я также недолюбливаю пижонов и аристократов.

— Ну и прекрасно. Кажется, мы поняли друг друга. В нашей работе, обер-лейтенант Клос, не всегда бывают чистые руки и деликатные манеры… Сегодня вы можете заняться своим устройством. Вам выделят подходящую квартиру, познакомьтесь с этими убогими местами, а завтра приступайте к работе. В помощники дам вам некоего лейтенанта Вормана. Фон Вормана, — поправился полковник с усмешкой. — Потом вы узнаете, что это за тип. Его отец генерал, достаточно известная личность. — На мгновение шеф помрачнел, а потом, как бы отметая недобрые мысли, добавил: — Но его отпрыск до этого не дослужится. Как говорят там, в генерал-губернаторстве: «На злотый амбиции и на грош амуниции». Надеюсь, вы, господин обер-лейтенант, понимаете, что я хочу этим сказать?

— Так точно, господин полковник. Я отлично вас понимаю.

Унтер-офицер из интендантства предложил Клосу проводить его в выделенную квартиру, но обер-лейтенант, поблагодарив, отказался от помощи. Распорядился только, чтобы на квартиру доставили его чемодан.

После шквального ветра и четырехбального шторма на море погода понемногу устанавливалась. Прояснялось. Сквозь поредевшие тучи прорезались бледные лучи солнца. Без особого труда Клос вышел на нужную улицу и отыскал виллу под номером 5, где ему была выделена квартира. Старая женщина — хозяйка и единственная жительница виллы — молча провела его в дом и показала комнату, из которой через большое венецианское окно можно было обозревать приморскую панораму — расположенный террасами городок Сен-Жиль, а за ним синеватую даль моря. Она сняла с огромной кровати ярко-красное покрывало, а со стены — фотографию мужчины в мундире французского офицера времен первой мировой войны, с молодцевато подкрученными усами, и тихо закрыла за собой дверь.

Клос прилег на кровать и мгновенно уснул. Разбудил его тихий стук в дверь. Он встал, повернул ключ в замке. На пороге стояла молодая женщина.

— Доставили ваши вещи, — сказала она.

— Я был уверен, — проговорил Клос, — что в этом доме проживает только одна старая дама, та самая, которая проводила меня в эту комнату.

— Да, вы не ошиблись, — ответила женщина. — Позвольте войти. Я вышла в город за покупками и, пользуясь случаем, решила навестить вас.

— Прошу, прошу… — Клос пододвинул ей кресло. — Не ослышался ли я? Вы пришли меня навестить?

— Сен-Жиль небольшой городок, господин обер-лейтенант. И, как говорят, земля слухом полнится. Приезд каждого нового человека не может не привлечь внимания здешних обывателей, а ваш унтер-офицер из интендантства — человек не из скрытных. Поэтому нетрудно было узнать, что имя вновь прибывшего офицера Ганс Клос.

— Не понимаю, — сухо проговорил он, — зачем вы пришли? Кого ищите? Ну и что из того, что мое имя Ганс Клос? — Обер-лейтенант внешне был спокоен, но внутренне напряжен до предела.

— Я пришла навестить обер-лейтенанта Клоса и теперь уж точно знаю, — сделала она упор на слове «точно», — что именно вам я должна кое-что сообщить.

— Прошу, говорите, — произнес Клос и уже по ее губам понял, что она хочет сказать.

— В Париже самые лучшие каштаны на площади Питаль.

Клос вынул сигарету, закурил сам и угостил женщину. Решил выиграть время. Он понимал, что вокруг него затягивается сеть.

— Итак, вы пришли, чтобы сообщить мне, какие вкусные каштаны на площади Пигаль? Я недавно был в Париже, пробовал каштаны, и кто знает, действительно ли они самые лучшие на площади Пигаль? Думаю, что они не очень отличаются от каштанов с площади Опера.

— Пожалуйста, не притворяйтесь, господин обер-лейтенант, — сказала женщина серьезно. — Две следующие части пароля вам хорошо известны, как и мне.

— Пароля? Прекрасно, мадемуазель. Но вы отдаете себе отчет в том, что если я не получу от вас точных объяснений по этому вопросу, то прикажу немедленно арестовать вас?

— Понимаю, — забеспокоилась она. — Видимо, случилось несчастье и кто-то уже приходил к вам с этим паролем…

Клос молчал. Может быть, это провокация? Если так, то шитая белыми нитками. Хотя Элерт не похож на такого простака, чтобы подсылать эту женщину. И вдруг Клоса пронзила мысль: «А фон Ворман? Не провокатор ли он? Если так…»

Гостья не выглядела запуганной. Она держалась свободно, уверенно, хотя в глазах ее можно было заметить тревогу.

— Вы ведете опасную игру, я офицер абвера.

— Мне это известно. Прошу выслушать меня внимательно. — Она подошла к двери, открыла, снова закрыла ее и заперла на ключ. — Три недели назад нам не были известны ваше имя и фамилия. Мы имели только ваши приметы. Наш человек был неосторожен. Выполняя задание, он был тяжело ранен и попал в руки немцев. Они могли вытянуть из него пароль. Каждый, кто обратиться к вам с этим паролем, — провокатор.

— Итак, вы…

— Вы можете найти меня в пансионате «Лё Тру», мое имя Жанна Моле. Дорогу в пансионат вам покажет каждый немецкий офицер.

— Не понимаю, о чем вы говорите?

— Когда поймете, пожалуйста, приходите.

— А если я прикажу вас арестовать?

— Вы не сделаете этого, «J-23». Понимаю, что ситуация глупая, она противоречит здравому смыслу и тем более всем правилам нашей работы, но у меня не было другого выхода и я боялась, что кто-нибудь меня опередит. А теперь прошу вас, выйдите из дома и посмотрите, не крутится ли вокруг кто-нибудь подозрительный. В ближайшее время я вас навещу, если все будет в порядке. Я отношусь к тем женщинам, которых нередко можно встретить в обществе немецких офицеров, — сказала она со злостью.

Улица была безлюдной.

— Прошу вас все выяснить, и как можно быстрее. Желательно — не позже сегодняшнего вечера, — предупредила женщина уже из прихожей. — Если случилось что-либо опасное, то решим вместе, что делать дальше. Без нас вам не обойтись. Вы немец?

— Нет, — ответил он машинально и сразу же понял, что одним этим словом выдал себя Жанне Моле, поэтому продолжать игру нет смысла. — Случилось нечто опасное, — тревожно проговорил Клос, — очень опасное. Приду к вам сегодня вечером, если представится возможность. — Это означало, что он придет, если до того времени Ворман не выдаст его полковнику Элерту. Другими словами — придет, если будет жив, ибо взять себя живым он не даст.

Жанна на прощание только кивнула. Она также все поняла.

 

6

Клос сидел в казино и ждал фона Вормана. Больше ему ничего не оставалось. После ухода Жанны он отправился в управление и там узнал, что полковник Элерт выехал сразу же после разговора с ним и возвратится только утром. К сожалению, ему не удалось вытянуть из неразговорчивого службиста с нашивками фельдфебеля, встречался ли полковник перед выездом с лейтенантом фон Ворманом. Правда, это еще ни о чем не говорило, ибо Ворман мог встретить Элерта где-нибудь в городе. А может, они поехали вместе?

Клос несколько часов бродил по Сен-Жилю, заглядывал в кафе и рестораны, но нигде не встретил щуплого лейтенанта. Вероятнее всего, решил он, вечером Ворман придет в казино.

Клос допил уже третью рюмку коньяка, когда в дверях казино показался фон Ворман. Наконец-то! Клос почувствовал некоторое облегчение. Эрик, остановившись на пороге, окинул быстрым взглядом зал, как будто кого-то искал, и, заметив Клоса, без колебаний направился к нему.

— Вино или коньяк? — спросил Клос.

— Конечно, коньяк, — сказал Зрик, обратив внимание на три пустые коньячные рюмки, стоявшие на мраморной поверхности столика. — Вижу, ты напрасно время не теряешь! Я бы с удовольствием что-нибудь съел. Ты уже ужинал?

— Да, — солгал Клос. — Здесь ужасно скучно. Не знаешь, где в Сен-Жиле можно по-настоящему развлечься?

— Все зависит от того, как ты хочешь развлечься, — ответил фон Ворман. — Есть, как тебе известно, бильярд. С удовольствием составлю компанию. Но я думаю, что перед этим нам следовало бы кое о чем поговорить.

— О чем? — удивился Клос.

— Полагаю, что мы должны закончить нашу прошлую беседу.

— Извини, но я что-то не припомню, о чем мы тогда говорили. Кажется, об игре в бильярд?

— Слушай, Ганс, — помрачнел фон Ворман, — я не принадлежу к тем людям, которые любят шутки. Это не в моем стиле. Кажется, сегодня утром мы сказали друг другу достаточно много.

— О чем ты говоришь?

— О площади Пигаль, где продают самые лучшие каштаны.

— Правильно! — Клос как будто бы что-то вспомнил. — Действительно, сегодня утром ты плел какую-то чушь о каштанах! — Обер-лейтенант громко рассмеялся.

— Ты, Ганс, играешь, и очень неосторожно. — Ворман медленно тянул коньяк. — Утром ты безошибочно ответил на пароль. Думаю, что полковника Элерта заинтересует этот факт. Он ищет человека, которому известен пароль.

— А ты, Эрик, сегодня, видимо, выпил лишнего, — жестко сказал Клос. Он почувствовал прилив уверенности. Со слов фон Вормана ему стало ясно, что лейтенант не сообщил Элерту об их утренней беседе, значит, не все еще потеряно.

— Понимаю. — Ворман снова отпил глоток коньяка. — Только не считай меня дураком, Клос. Тебя кто-то предупредил? — Не ожидая подтверждения или отрицания, он продолжал: — Пароль знали только мы двое — Элерт и я. Мы с ним допрашивали в больнице человека, который назвал этот пароль мне. А должен был — тебе! Кажется, я выражаюсь ясно?

— Допустим.

— Две недели я ждал того, кто ответит мне на пароль, и вот появился ты, Ганс Клос. Ты скажешь, что Элерт, без конкретных доводов мне не поверит. — Фон Ворман медленно допил коньяк. — Возможно, ты и прав, но если он даже и не поверит мне, то твоя карьера все равно закончена…

— Однако ты еще не доложил Элерту.

— Да, не доложил. И как ты думаешь, почему? Мне некуда спешить. Время работает на меня, Ганс. Но это не значит, что я не сделаю этого. Ты должен хорошенько подумать и поторопиться.

— Поторопиться?

— Представь себе, что у меня нет желания о чем-либо докладывать Элерту. Представь себе также, что я не буду и тебе мешать в выполнении задания. А может быть, — фон Ворман понизил голос, — я перестал верить в победу рейха, гитлеров, элертов и подобного сброда и готов сотрудничать с тобой?

— И конечно, не даром, милейший фон Ворман?

— Фон Ворман не откажется, будь уверен… На кого ты работаешь? Я лично предпочел бы сотрудничать с англосаксами, но не хотел бы, чтобы твоими патронами были большевики.

— Ведь они же союзники, — сказал Клос. Он не мог понять, к чему, собственно говоря, клонит фон Ворман.

— Тоже мне союзники! — пренебрежительно ответил лейтенант. — Сегодня союзники, а завтра… Еще неизвестно, что завтра скажут англосаксы. Во-первых, я хотел бы знать, на кого ты работаешь? Во-вторых, с кем сотрудничаешь здесь? И в-третьих… ну, о третьем поговорим позже.

— Осторожничаешь, будто только вчера начал служить в абвере. Не думаешь ли ты, что я чем-то обязан тебе и должен открывать карты?

— У тебя нет другого выхода, Ганс.

— Ты уверен? Могу и поискать.

— Сбежать, все бросить к чертям? Это на тебя не похоже. Ты не такой человек, чтобы ретироваться с полпути. К тому же твои хозяева не были бы довольны, если бы ты замолчал — именно сейчас, когда ты им так необходим. Высадка англосаксов или, как там у вас говорят, «открытие второго фронта» не за горами, это вопрос месяца, а может, недели. Вам нужна информация об Атлантическом вале. Не так ли?

— Ты уже ответил на свой вопрос. Убежден, что я работаю на англичан?

— А другого и быть не может, на кого же еще работать? — Лейтенант усмехнулся, разлил коньяк по рюмкам. — А теперь перейдем к третьему вопросу, дорогой Ганс. Родовое поместье фон Ворманов под Инстербургом требует больших капиталовложений. В интересах Германии необходимо, чтобы это имение укреплялось и приносило как можно больше доходов. А для этого мне необходимо не менее десяти тысяч долларов. И это только для начала. Назовем это первым взносом.

— Не кажется ли тебе, дорогой лейтенант фон Ворман, что это шантаж?

— Я не люблю этого слова, Ганс. Запомни, фон Ворман никогда никого не шантажировал. У него чистые руки. Это просто гонорар за мое молчание и сотрудничество. Ведь ты тоже не даром работаешь? Уверен, что я могу пригодиться вам так же, как и ты.

— Дорого себя ценишь.

— Не дороже, чем ты себя. Думаешь, ты не стоишь того?

— Это меня не касается.

— Даю тебе на размышление неделю, самое большее — десять дней. Надеюсь, этого тебе достаточно, чтобы раздобыть доллары? И тогда мы поговорим о моем сотрудничестве более конкретно.

— А если я не принесу деньги?

— Ну что ж, если не принесешь, то мне не останется ничего иного, как доложить обо всем полковнику Элерту. Но заверяю тебя, что это только в исключительном случае, если не будет другого выхода. Я сделаю это без всякого удовольствия и с большим сожалением. За твое здоровье, Ганс! — поднял он рюмку. — Да, вот еще что! На тот случай, если ты попытаешься убрать меня, ну, например, если меня собьет случайно какая-нибудь автомашина или подстрелят французские партизаны, не сомневайся, я все предусмотрел. Наша беседа записана подробно, и запись передана в надежные руки. И в случае моей смерти… сам понимаешь, все это окажется в руках Элерта. А теперь выпьем за наше будущее сотрудничество. Не хочешь? Тогда я выпью один. Теперь я могу ответить на вопрос, с которого началась наша беседа. Ты спросил, где можно весело провести время в Сен-Жиле. Советую тебе пойти в пансионат «Лё Тру». Это заведение посещают многие наши офицеры. Скажу тебе еще, что человеку, который по ошибке пришел ко мне с паролем, было известно это место. Но будь осторожен. Пансионат «Лё Тру» известен также и полковнику Элерту.

Клос медленно пил коньяк, присматриваясь к тонким, костлявым пальцам фон Вормана, барабанящим по мраморной поверхности столика.

— Что ж, с удовольствием воспользуюсь твоим советом, — сказал он. Потом решил сделать приятное Ворману: — Ты серьезный противник, Эрик, и ты прав. У меня нет иного выхода, кроме как согласиться на сотрудничество с тобой. А что касается денег…

Фон Ворман прервал его:

— Не вздумай со мной торговаться, дорогой Ганс. До свидания. Надеюсь, что завтра мы сыграем с тобой неплохую партию в бильярд…

Клос остался один. В казино было шумно, накурено. Кто-то завел патефон. В углу пьяные танкисты орали во весь голос баварские песни. Клос подозвал официантку, чтобы расплатиться, но оказалось, что фон Ворман уже сделал это.

Клос вышел из казино. На улице было темно, с моря дул холодный влажный ветер. Падали мокрые хлопья снега и таяли, не достигая земли.

Ему открыла толстая, усатая, как гусар, горничная пансионата. Она приняла у него плащ и фуражку, указала на стеклянную дверь, из-за которой доносились хриплые звуки патефона. Когда Клос появился на пороге небольшого салона, никто не обратил на него внимания. Три капитана весело хохотали, слушая Жанну Моле. Какой-то штурмфюрер СС пытался расстегнуть платье смазливой блондинки, а лейтенант в летной форме, с наивным детским лицом и пробивающимся на щеках и над губой пушком, один танцевал фокстрот, ежеминутно натыкаясь на мебель.

— О! К нам пожаловал новенький! — воскликнула Жанна и, покачиваясь, подошла к Клосу, держа бокал вина. — Прошу вас представиться и присаживаться к нам. Вам вино или коньяк? — Женщина с трудом удерживала равновесие, казалось, она изрядно выпила.

Клос назвал себя и поцеловал ей руку.

— Мой приятель, — сказал он, — посоветовал мне посетить ваш пансионат, мадемуазель Моле.

— Прекрасно. Это самое уютное и веселое место в Сен-Жиле, — промычал молодой летчик, приблизившись к Клосу.

— Если бы не Жанна, — заплетающимся языком проговорил капитан с нашивками инженерных войск, в избытке нежных чувств от изрядной порции алкоголя обнимая Клоса, — то можно было бы сдохнуть от скуки в этой убогой дыре. Да здравствуют прелестные француженки, господа! Выпьем за тех, кто нас услаждает!

Жанна подсела к Клосу.

— Вы господин обер-лейтенант, недавно приехали, правда? — весело защебетала она. — У вас есть жена? Жена, которой покупают французские духи и изменяют во Франции? Духи вы можете достать у меня, а что касается измены… — Она игриво прижалась к нему и спросила: — Потанцуем?

У Клоса закружилась голова. В этот вечер он выпил немного больше обычного, а темп, с которым опорожнялись бутылки в пансионате «Лё Тру», привел его в ужас. Вскоре он заметил, что куда-то исчезли эсэсовец и его блондинка, а их место на диване занял молодой летчик, который тут же сладко захрапел. Какой-то капитан, приблизившись к Клосу, с завистью сказал, что обер-лейтенант, как только что прибывший, имеет шанс остаться в пансионате до утра.

— Это нечто вроде крещения в Сен-Жиле, — рассмеялся он. — Каждый из нас получил это крещение, за исключением той обезьяны, — указал он на лысого капитана, который увивался около Жанны и умолял «Дорогая Жанна, вы же мне обещали!»

В полночь гости начали расходиться, и, когда Клос встал, к нему подошла Жанна.

— Вы не хотите остаться, господин обер-лейтенант? — ласково спросила хозяйка и взглянула ему прямо в глаза.

Лысый капитан с ненавистью посмотрел на Клоса:

— Почему он? Вы же мне обещали, мадемуазель Моле…

— Терпение, капитан… До свидания, господа офицеры, надеюсь, что снова увидимся завтра.

И когда дверь за лысым капитаном, с треском захлопнулась, Жанна с облегчением вздохнула и сняла руки с плеч Клоса. Веселость мгновенно слетела с нее.

— Так будет лучше, — сказала Жанна, устало улыбаясь. — Пусть тебя принимают за моего поклонника. — К удивлению Клоса, она была совсем трезвой. — Дай, пожалуйста, сигарету. Ну как, рассеялись твои сомнения? — А когда он кивнул, показала на лестницу: — Пойдем, с тобой хочет поговорить наш товарищ.

Анри, прохаживаясь по комнате, ожидал их наверху.

Черная, прокуренная трубка, густые темные волосы над низким лбом… Клос ни минуты не сомневался — это тот самый человек, с которым год назад он встретился в небольшой комнатке администратора гостиницы «Идеал» в Париже.

— Мне сообщили, что ты депортирован, — крепко стиснул он руку французу.

— Это правда, — ответил Анри. — Но я сбежал с транспорта. А теперь вот здесь. Хотя ненадолго. — Он рассказал Клосу обо всем, что случилось в городке до его приезда. — Несколько недель назад в Сен-Жиле арестовали Марка, руководителя здешней подпольной организации. Попался он по-глупому. У него был фальшивый, но достаточно надежный паспорт. Стремясь побыстрее добраться до Гавра, Марк попросил одного из водителей грузовой автомашины подвезти его. Оказалось, что этот спекулянт нелегально перевозил партию консервов, украденных с немецкого продовольственного склада. Водителя и всех пассажиров немцы схватили и держат в заключении. Пока они не догадываются, кто попал в их руки, и после проведенного следствия, до суда, держат Марка в городской тюрьме. Марк многое знает не только о здешнем подполье, но и о конкретных людях, которые поддерживают связь с нашим Центром через филиал в Швейцарии. Поэтому Центр приказал любой ценой освободить Марка из тюрьмы. Мы получили информацию о твоем приезде в Сен-Жиль и надеялись как можно быстрее установить с тобой контакт, ибо твоя помощь при подготовке операции была нам необходима. Но Жан-Пьер поторопился и проявил неосторожность: зная пароль, случайно встретил фон Вормана, проговорился, а потом, при неудачном нападении на тюрьму, был тяжело ранен и схвачен немцами. Не исключено, что они вытянули из него и пароль и отзыв.

Клос коротко рассказал о своих встречах и беседах с фон Ворманом, а также о существующем, как ему кажется, конфликте и неприязни между полковником Элертом и лейтенантом с моноклем.

— Все это, как и шантаж фон Вормана с долларами, — подвел черту Клос, — дает нам выгодные шансы для игры.

— Слишком рискованная игра, — заметила Жанна, — но другой возможности у нас нет.

— Будем исходить из того, — проговорил Анри, — что Ворман еще ничего не доложил Элерту, ибо он постарается извлечь из этого материальную выгоду для себя. Но нельзя исключать и того, что Ворман работает, например, на службу безопасности, а при помощи шантажа и предложения сотрудничать попытается проникнуть глубже в нашу подпольную сеть. Так или иначе, но он для нас опасен, слишком много знает, и с этим мы не можем не считаться. Его нужно убрать.

— Прошу обратить внимание еще на один факт, — сказала Жанна. — Сегодня в разговоре с Клосом капитан-сапер сказал, что был в Гавре вместе с Ворманом, сестра которого выступает там с гастролями.

— Так, так, — задумался Клос. — Не исключено, что у своей сестры Ворман спрятал написанный им полковнику Элерту рапорт… Мне пришла в голову, — начал он медленно, — интересная мысль. Правда, план мой несколько сумасбродный и дьявольски рискованный для Жанны. Но если бы она согласилась, то мы имели бы верный шанс.

— Если необходимо… — пожала плечами Жанна. — Не знаю, поверите ли вы, но иногда мне становится не по себе…

— Не хандри, Жанна, — прервал ее Анри, — не одной тебе тяжело! — Он набил трубку свежей порцией табака, затянулся, выпуская клубы ароматного дыма. — Продолжай, Ганс. В прошлом году в Париже, помнится, у тебя тоже была интересная мысль… С тех пор мне нравятся твои мысли. Но не забывай, что речь идет не только о тебе. Самое главное — освободить Марка из тюрьмы.

— И это я учитываю, — твердо ответил Клос и поделился с ними своим планом.

 

7

За четыре дня не произошло ничего существенного. Клос виделся с фон Ворманом довольно часто. В управлении лейтенант, как будто бы ничего не произошло, холодно докладывал Клосу о состоянии подготовки группы агентов к переброске в Англию. В полдень они чаще всего играли в бильярд, но Ворман ни разу не вспомнил об их разговоре, если не считать одной фразы, брошенной мимоходом между ударами кием по шару:

— Десять дней — это максимальный срок, Ганс.

Отношения между лейтенантом фон Ворманом и обер-лейтенантом Клосом как по службе, так и во внеслужебное время выглядели вполне нормальными. Вечерами Клос бывал в пансионате «Лё Тру». Его посещения этого заведения не вызывали подозрений, ибо в салоне Жанны Моле ежедневно появлялись немецкие офицеры разных рангов и должностей. А тот факт, что его дважды оставляли в пансионате на ночь, не мог возбудить ничего, кроме ревности, у остальных завсегдатаев, привыкших к беззаботным развлечениям и выпивкам.

На пятый день, как и было условлено, Клос вырвался из управления и отправился в ближайший бар. Анри, которого после встречи в «Лё Тру» Клос не видел, сидел в углу и потягивал вино, уткнувшись во французскую бульварную газетку.

— То, что ты просил, Жанна достала, — проговорил он, не глядя на Клоса. — На столике под газетой найдешь завернутый в салфетку ключ от квартиры фрейлейн Ренаты фон Ворман, а также ее адрес в Гавре. Ежедневно с десяти до одиннадцати она выступает в офицерском казино.

Не сказав больше ни слова и не удостоив немецкого офицера даже взглядом, Анри встал из-за столика и подошел к стойке, за которой восседала еще моложаво выглядевшая француженка. Клос, использовав момент, когда Анри, расплачиваясь, заслонил собой хозяйку бара, взял ключ из-под газеты.

Закончилась нудная канцелярская работа в управлении абвера, единственным разнообразием в которой были ежедневные представления рапортов полковнику Элерту о подготовке агентов. Теперь можно было приступить к реализации первого пункта намеченного плана, который в разговоре с Жанной и Анри Клос назвал несколько сумасбродным и дьявольски рискованным.

Старенький разбитый автобус доставил Клоса в Гавр в девять часов. Сначала обер-лейтенант зашел в офицерское казино, чтобы увидеть певицу, в квартиру которой он намеревался проникнуть и попытаться найти то, что его так беспокоило.

Рената фон Ворман была полной, тяжеловесной, рыжеволосой девицей с писклявым голосом. Она спела сентиментальную песенку о немецком солдате, который привез своей девушке губную помаду из Франции, шубу из России, шелк из Греции. Растроганные офицеры долго аплодировали певице, вызывали ее на бис, стараясь аплодисментами и выкриками отогнать грустную мысль о том, что песне недостает последнего куплета, в котором девушка должна получить извещение, что ее любимый Фриц пал смертью храбрых за великую Германию и фюрера.

Рената фон Ворман жила недалеко от парка в большом современном доме, в основном заселенном немцами. В вестибюле вместо обычного привратника дремал толстощекий солдат.

Клос прошел мимо и на лифте поднялся на третий этаж. Квартира Ренаты была небольшая, но достаточно уютная, скромно меблированная. По всему чувствовалось, что здесь живет одинокая женщина.

Он внимательно осмотрел все, проверил шкафы и чемоданы. Клос все делал очень аккуратно, чтобы хозяйка, когда вернется, не заметила, что кто-то побывал в ее квартире и рылся в вещах. Клос заглянул даже в кладовку и ванную, ощупал платья и белье рыжеволосой сестры лейтенанта фон Вормана, но того, что искал, не обнаружил. Снял со стены репродукцию какого-то французского художника, однако и здесь ничего не нашел. Порылся в корреспонденции в ящике письменного стола — и ничего, снова ничего. Поиски тайника не принесли результатов.

«Первый пункт плана не выполнен, — подумал Клос. — Что это — неудача или неверный расчет?» Он был недоволен собой. Собрался уже уходить и тут услышал шаги за дверью, потом в замке щелкнул ключ. Это не могла быть хозяйка, часы показывали только четверть одиннадцатого. Едва Ганс Клос успел скрыться за портьерой, как открылась дверь и вошел офицер в мундире полковника. Вошедший с удивлением осмотрелся (Клос не успел погасить свет). Его Ганс узнал сразу — это был полковник Теде. Они вместе ехали в одном купе в том поезде, который разбомбили. Теде был здесь своим человеком. То, что он владел ключом от квартиры певицы, подтверждало это. Полковник возвратился в прихожую, потом снова вошел в комнату, уже без плаща и фуражки. Клос вспомнил, что, когда они ехали в поезде, Теде громко восхищался рыжеволосыми девушками. «Теперь понятно, о ком шла речь», — подумал Клос.

Полковник подошел к бару, достал бутылку вермута, наполнил бокал янтарной жидкостью, приподнял его и пристально посмотрел на свет, а потом, смакуя, выпил до дна.

Этого момента и ожидал Клос. Удар ребром ладони, удар, которому некогда обучил его тренер, был неотразим. Теде упал на ковер, уткнувшись лицом в разлившийся вермут. Теперь не скроешь, что кто-то был в квартире. Однако полиция должна быть убеждена, что это обычное ограбление. Клос увидел на туалетном столике деревянную шкатулку. Она оказалась заполнена кольцами, браслетами, брошками. Он высыпал содержимое и увидел на дне письмо. Белый конверт, четкая надпись: «В случае моей смерти передать лично полковнику Элерту». Конверт был опечатан сургучной печатью с гербовым оттиском.

В ближайшей подворотне Клос выбросил драгоценности Ренаты, а потом зашел в какое-то кафе, чтобы прочитать написанный рукой лейтенанта фон Вормана рапорт на имя полковника Элерта. Лейтенант тогда сказал правду. В рапорте он с педантичной точностью описал содержание беседы с Клосом. В конце письма объяснил, почему сразу не доложил об этом. Из объяснения следовало, что фон Ворман намеревался проникнуть во вражескую разведывательную сеть, подробнее разработать ее и потом доложить обо всем господину полковнику Элерту.

«Очень кстати», — подумал Клос. Объяснение фон Вормана еще раз убедило его, что чувствительного родовитого лейтенанта-аристократа интересовали прежде всего наличные деньги и спасение собственной шкуры.

Клос старательно сжег письмо и конверт, проследив, чтобы не осталось и кусочка бумаги, потом остановил проезжавшего мотоциклиста и, узнав, что он следует в Сен-Жиль, попросил подвезти.

Итак, первый пункт плана был успешно выполнен. Утром Клоса ожидало продолжение этой рискованной игры.

 

8

Фон Ворман был удивлен ранним и неожиданным визитом Клоса.

— Это ты, Ганс! Прошу, располагайся как дома. — Он проводил гостя в большую комнату, загроможденную иконами и картинами на библейские темы. В заставленной старинной мебелью комнате было темно, неуютно. Ворман усадил Клоса на диван с изрядно потертой обивкой. Во многих местах через обивку вылезали сухие водоросли.

— С чем пожаловал? — спросил Эрик, вставляя монокль в глаз.

«Действительно ли он близорук?» — подумал Клос и молча подал Ворману серый пухлый конверт.

— Так быстро? — удивился Ворман. Он вытряхнул на стол содержимое. Длинными, костлявыми пальцами с жадностью и быстротой начал пересчитывать зеленоватые купюры. Последний банкнот он со злостью бросил на стол:

— Что это значит, Клос? Здесь только три тысячи. А я согласился на десять тысяч.

— Больше пока, к сожалению, раздобыть не удалось.

— В твоем распоряжении еще четыре дня. Надеюсь, твои друзья помогут. Предпочитаю все десять или… — Он отодвинул пачку долларовых банкнот в сторону Клоса: — Можешь это забрать!

Клос с трудом скрыл удовлетворение. Этого он и ждал. Честолюбие лейтенанта взяло верх над жадностью к деньгам. Фон Ворманы не торгуются. Если бы Ворман взял деньги, у Клоса не было бы другого выхода, кроме как убить его на месте. А теперь игру можно продолжать. Только Ворман не знает, что в этой игре он мышка, а Клос — кошка.

— Как знаешь, — безразлично сказал Клос. Не снимая лайковых перчаток, собрал банкноты, вложил их обратно в конверт.

— Помни, — отозвался фон Ворман, — что этот срок последний и пролонгации не будет. — И добавил своим обычным тоном: — Выпьешь? Отличный «Наполеон».

— С удовольствием, — ответил Клос и, пока Ворман доставал из бара бутылку коньяка, быстро засунул конверт с долларами под обивку дивана как можно глубже.

Полковник Элерт склонился над разложенной на письменном столе большой картой побережья Южной Англии и Северной Франции. «Все складывается как надо, — подумал Клос. — Видимо, на карту нанесены оборонительные сооружения».

— Прошу, прошу, Клос. Только что намеревался вызвать вас. Намечен срок переброски наших агентов, разработайте вместе с Ворманом детальный план.

— Боюсь, господин полковник, что установленный срок переброски агентов придется изменить. — И, отвечая на вопросительный взгляд Элерта, Клос добавил: — Я хотел бы доложить вам, господин полковник, о весьма важном деле.

Элерт закурил сигару и испытующе посмотрел в лицо своего офицера.

— Слышал, что господин обер-лейтенант не прочь развлечься — вы частый гость в пансионате «Лё Тру». Видимо, вы пользуетесь успехом у прелестных француженок.

— Как раз по этому важному делу я и пришел.

— Может быть, вы хотите, чтобы я был доверенным лицом в ваших сердечных делах? — В голосе Элерта прозвучала нескрываемая ирония.

Клос молча открыл портфель и вынул кусочек микрофильма, завернутый в тонкую бумагу. Подал Элерту.

— Что это?

— Это один из фрагментов карты, которая лежит перед вами, господин полковник, с нанесенными пунктами высадки групп наших агентов на побережье Англии.

— Откуда это у вас? — тихо спросил полковник. Лицо его наливалось кровью.

— Результат моих сердечных успехов, — спокойно ответил Клос. — Я нашел этот кусочек микрофильма в пудренице некоей Жанны Моле, хозяйки пансионата «Лё Тру».

Полковник тяжело опустился в кресло за письменным столом.

— Этот кусочек я оторвал от целого рулончика микрофильма.

— Понимаю, — сказал Элерт, — я так и думал. Вы, господин обер-лейтенант, как я вижу, специалист в своем деле. Если бы я знал это раньше… Эта мадемуазель давно у нас на примете. — Полковник со злостью сбросил с письменного стола штабную карту. — Теперь она бесполезна. Вам известно, кто имел доступ к этой карте? Я, вы и Ворман. Это значит, что один из нас… Что вы предлагаете, обер-лейтенант?

— Вести себя спокойно, как будто бы ничего не случилось. Необходимо только сменить место и срок переброски агентов, информировать Вормана о дате операции, конечно фальшивой, и подождать, что будет дальше.

— Согласен, Клос. Но думаю, что необходимо поговорить и с этой мадемуазель Моле. Насколько мне известно, Ворман не бывает в пансионате. Видимо, он встречается с ней в другом месте.

— Господин полковник прекрасно информирован.

— Вормана я как-то не принимал во внимание, но к пансионату «Лё Тру» уже давно присматриваюсь. Сейчас же едем в это заведение!

Двери им открыла Жанна. Клос вошел первым, за ним Элерт, держа руку на кобуре, следом — три сотрудника Элерта, одетые в штатское. Увидев их, Жанна артистически выразила недоумение:

— Не понимаю, что все это значит? Чему обязана?

— Ведите нас, Клос. А вы, мадемуазель Моле, сейчас все поймете. Оружие у вас есть?

Не успела она ответить, как один из агентов в штатском подбежал к ней и быстро обыскал. Не найдя оружия, отрицательно покачал головой.

— Вы оскорбляете меня, господа! В чем дело? Обер-лейтенант Клос может подтвердить…

Офицеры абвера вошли в комнату. Клос увидел пудреницу на туалетном столике, молча подал ее Элерту. В ней полковник нашел то, что и должен был найти.

Жанна опустилась в кресло, закрыла лицо руками. «Она хорошая актриса», — подумал Клос.

— От кого, мадемуазель Моле, вы получили этот микрофильм? Кому должны были передать его? — строго спросил Элерт.

— А если я не скажу? — тихо проговорила Жанна.

— У тебя нет выбора, Жанна, — сказал Клос. — Это я нашел микрофильм в твоей пудренице. Расскажи все и получишь шанс спасти жизнь.

Все шло по заранее разработанному сценарию. Жанна, особо не отпираясь, призналась, что микрофильм, как и многие другие материалы, получала через тайник, устроенный в развалинах небольшого дома по дороге в Корниш. Она не могла точно сказать, кто доставил в тайник микрофильм, но убеждена, что это — немецкий офицер. Этот офицер работает на англичан и давно собирается бежать в Лондон. В ближайшее время у берегов Нормандии должна появиться английская подводная лодка…

Жанна еще не закончила говорить, как агент Элерта, шаривший по квартире, подал полковнику лист бумаги. Клос вздохнул с облегчением: еще позавчера он сам принес и спрятал его в квартире Жанны. Это был лист, в котором на машинке, стоящей в управлении, где работал фон Ворман, было напечатано всего два слова.

— Прошу вас, обер-лейтенант, прочтите это! — У Элерта заблестели глаза.

— Ничего не понимаю, — ответил Клос спокойно. — «Жду». И все? Что же в этом особенного?

— Подпись! Важна подпись! «J-23». Уже целый год мы охотимся за этим агентом. Теперь схватим его! — Полковник обратился к Жанне: — Кому вы передавали полученные материалы?

— Я доставляла их, — покорно ответила Жанна, — в тайник на кладбище около костела капуцинов. Кто забирал их оттуда, мне неизвестно.

— Почему не отнесли этот микрофильм?

— Не успела. Как раз сейчас собиралась пойти к условленному месту на кладбище.

— Хорошо, мадемуазель Моле. Доставите микрофильм, как обычно, в тайник. Потом возвращайтесь домой и никуда больше не выходите. Если попытаетесь бежать…

— Куда я могу бежать? — спросила Жанна. — Везде немцы. — Она выглядела совсем надломленной.

— Насколько мне известно, — сказал Клос, — господин полковник направил сегодня Вормана для инспекции в район Корниша. Пользуясь отсутствием Вормана, следовало бы посмотреть, что хранится в его квартире.

— Вы думаете, он такой глупец? — спросил Элерт. — Однако вы правы, Клос, посмотреть действительно нужно.

— А этот тщедушный лейтенантик в самом деле глупец, — говорил полковник два часа спустя, вытаскивая из-под обшивки дивана пачку долларовых банкнот. — Отпечатки пальцев на банкнотах послужат доказательством измены Вормана.

Однако полковнику Элерту не удалось предать лейтенанта фон Вормана военно-полевому суду. До поздней ночи Элерт, выкуривая сигару за сигарой, ожидал, чем закончится операция на кладбище около костела капуцинов. Потом ему доложили, что французские партизаны обстреляли мотоцикл, на котором ехал фон Ворман. Водитель мотоцикла, к счастью, отделался легким ранением, а лейтенант, сидевший в коляске, был убит.

В ту же ночь, когда местная жандармерия была сконцентрирована вокруг кладбища около костела капуцинов, отряд французских партизан напал на городскую тюрьму, расположенную в другом конце города, и, перебив охрану, освободил всех заключенных. И более того, мадемуазель Жанна Моле ускользнула от жандармов и исчезла, как будто растворилась в тумане.

Взбешенный полковник Элерт приказал обыскать весь город, но поиски не принесли результата.

В течение недели гитлеровцы следили за кладбищем около костела капуцинов, однако за микрофильмом, оставленным в тайнике мадемуазель Моле, никто не пришел.

— Мы слишком поторопились, — с огорчением сказал Элерт, когда понял, что акция провалилась. — Осталось утешаться тем, что проклятый агент «J-23» уничтожен раз и навсегда французскими партизанами.

Обер-лейтенант Клос кивнул, соглашаясь с полковником, и подумал, что теперь он и Жанна в безопасности.

 

X. Именем закона

 

1

В это раннее утро Клос должен был решить несколько вопросов с начальником местного гарнизона. Воспользовавшись случаем, он вышел из управления абвера немного раньше, чем обычно. Его шеф, брюзгливый полковник фон Осецки, сухой как жердь, с вечно кислой физиономией из-за больной печени, выехал во Львов на совещание руководителей управлений абвера «Ост». Клос мог уйти со службы, никому не докладывая.

Он отказался от услуг останавливавшихся перед ним велорикш, по привычке пристально всматриваясь в лицо каждого, чтобы проверить, нет ли среди них знакомых, которые могли бы за ним следить. Убедившись, что никто из этих парней в гарусных фуражках ему не известен, спокойно свернул на улицу Кошикову.

Обер-лейтенант задержался перед витриной обувного магазина, чтобы убедиться, не идет ли за ним кто-нибудь. На витрине стояли модные сапоги, так называемые офицерки, которые предпочитали в то время носить молодые люди. Изящная линия сапог покоряла даже немецких офицеров. Многие из них прохаживались в офицерках, пошитых умелыми варшавскими мастерами. Клос же и не думал заменять поношенные, но определенные уставом армейские сапоги, голенища которых спускались гармошкой до щиколоток. Он не любил мундир, но вынужден был носить его в строгом соответствии с требованиями правил ношения военной формы.

Клос пересек улицу Мокотувскую и вышел на Кошикову, где движение было меньше. Несколько прохожих в штатском, боязливо прижимаясь к стенам домов, были готовы в любую минуту скрыться в подъездах. Немцев в форме встречалось немного, хотя это был центральный район Варшавы, где в основном проживали военные.

В эту пору немецкие чиновники сидели за письменными столами многочисленных в этом районе польской столицы учреждений, усердно, с педантичностью составляли всевозможные справки, донесения, сводки, доклады и рапорты, которых все больше требовал ненасытный Берлин.

Деревья на аллеях Уяздовских зазеленели. Клос полной грудью вздохнул свежий воздух. Безлюдная улица чем-то поразила его. Он ощутил беспокойство, но не мог понять причины своего волнения. И когда на бешеной скорости с ревом пронесся черный «мерседес» с фашистским флажком, Клос понял, что пришло время действовать. Он не видел ни одного армейского мундира, ни одного флага с черной свастикой. Не слышал он и топота подкованных жандармских сапог. Казалось, что аллеи Уяздовские остались такими же, как до войны, — тихими, привлекательными, спокойными. Только когда проскочивший мимо него черный «мерседес» визгливо затормозил, вылетая на аллею Шуха, он вспомнил, в чьих руках находится Варшава. Клос повернулся в ту сторону, где медленно поднимался черно-красно-белый шлагбаум и трое эсэсовцев в касках проверяли документы у пассажиров автомобиля.

«Усиленная охрана и повышенная бдительность после удачного покушения польских партизан на одного из высших офицеров немецкого штаба не помогут им, — с удовлетворением подумал Клос, — ибо приговоры польского подполья будут исполняться и впредь».

Обер-лейтенант перешел на другую сторону улицы, издалека заметив сидящего на скамье старого, скромно одетого человека, с окурком, прилипшим к губам. Подлясиньский, как всегда, был пунктуален.

Никому, кто наблюдал бы за ними в эту минуту, не могло прийти в голову, что этот скромный старый человек — типичный польский пенсионер — и тот щегольски одетый, энергичный офицер, лицо которого могло бы красоваться на обложках гитлеровских журналов как идеальный пример чистой нордической расы, — могут иметь между собой что-то общее.

Старик, заметив, что офицер закурил сигарету, встал со скамейки и пошел следом за ним на приличном расстоянии, вероятно надеясь, что немец не докурит сигарету и бросит окурок на тротуар. Даже самый опытный шпик не мог предположить, что в окурке, который старик поднял и положил в металлическую коробочку для табака с вытесненным на крышке портретом моряка, находится ценная информация для Центра. Но если бы она оказалась в руках немцев, то это стоило бы жизни как офицеру, бросившему недокуренную сигарету, так и старику, поднявшему окурок.

На счастье, за ними никто не наблюдал, а если бы кто-то и видел эту сцену, то вряд ли он понял, что этих двух людей что-то объединяет.

Клос прибавил шагу. Вспомнил, что его ожидают у начальника гарнизона. Ему предстояло допросить двух немецких солдат, которых патруль задержал за то, что они, напившись, проклинали войну, национал-социалистическую партию и фюрера. Чем он может помочь этим беднягам, обманутым и оболваненным геббельсовской пропагандой, у которых, хотя и поздно, на многое открылись глаза.

Клос внимательно перечитал донос на солдат какого-то усердного шпика, записи их показаний в следственных протоколах. Он старался по возможности смягчить участь этих парней, но это мало помогало солдатам. Было ясно, что их ожидает полевой суд и, в лучшем случае, штрафной батальон на Восточном фронте.

Клос подумал, что Подлясиньский, видимо, уже дошел до полуразрушенного каменного дома на улице Мокотувской, высыпал на кухонный стол окурки, среди которых только один, брошенный Клосом, представлял особую ценность. По условленной пометке на фильтре сигареты старик обнаружит именно этот окурок, отделит тонкий слой папиросной бумаги и прочитает написанную бисерным почерком зашифрованную информацию о немецкой подводной лодке «U-265», которая проникла в Северное море и представляет опасность для военных транспортов союзников.

А может быть, Подлясиньский прошел мимо дома на Мокотувской, свернул на Вилкую и там, поднявшись по лестнице, одним из четырех ключей на его связке открыл дверь, на которой прибита небольшая медная табличка с надписью: «Феликс Житогневский».

«Подлясиньский? Почему именно Подлясиньский? — задумался Клос. — Настоящая ли это фамилия?» Когда он думал об этом человеке, то всегда называл его Подлясиньским. А иногда Юзефом. Этот невзрачный старичок с аллей Уяздовских, подбирающий окурки, брошенные немецкими офицерами, пользовался четырьмя фамилиями в зависимости от обстоятельств и сложности задания.

Подлясиньский — скромный пенсионер, набожный человек, в период службы в магистрате ежедневно заходил на утреннюю мессу в костел.

Совсем другой Феликс Житогневский, снимающий квартиру на улице Вилкой. И никому в голову не могло прийти, что в стене между расположенными рядом квартирами Подлясиньского и Житогневского существует скрытый переход через гардероб.

Житогневский — легкомысленный мелкий землевладелец, который не брезгует торговлей с немецкими интендантами и, каждый раз бывая в Варшаве, пользуется услугами казино, открытого оккупационными властями для немецких офицеров. Он в свою очередь является совершенной противоположностью Франтишеку Булому.

Франтишек Булый, владелец четырех пароконных подвод, которые он называет экспедиционными платформами для перевозки грузов, ежедневно от десяти до четырех сидит около телефона в своей конторе, называемой для солидности «Транспортное бюро по перевозке грузов», и принимает заказы на доставку мебели или поставляемого в обязательном порядке картофеля. Оборотистый мелкий буржуа, выдавший себя за сторонника оккупантов, но в душе ненавидевший немцев, обогатился благодаря тому, что военные власти не восстановили в городе никакого транспорта, кроме гужевого. Может ли этот человек, который с высокомерием вынимает из кармана жилетки толстую пачку немецких марок, иметь что-нибудь общее с предателем и ренегатом Виталисом Казимирусом?

Когда-то был Виталис Казимирус поляком — теперь стал литовским националистом и прислуживает немцам как консультант управления имперской безопасности по делам оккупированных литовских территорий. Многие с завистью смотрели на Казимируса, который так ловко устроился в управлении имперской безопасности.

Клос всегда восхищался Подлясиньским. Он сам давно перевоплотился в немца, с успехом играл роль офицера абвера, с образом которого слился воедино… но Подлясиньский играл сразу четыре роли, и каждая из них была связана со смертельной опасностью.

Погруженный в свои мысли, Клос не заметил, что уже подошел к зданию комендатуры — резиденции начальника гарнизона. Солдат, проверив пропуск и отдав честь, открыл перед ним двери.

 

2

Все было так, как Клос и предвидел. Юзеф Подлясиньский вошел в грязный подъезд полуразвалившегося каменного дома на Мокотувской, прошел через первый и второй внутренние дворы и только в третьем, поговорив немного с дворником, посмотрел на окно своей квартиры. Занавеска была задернута, значит, все в порядке.

На сегодняшнюю встречу с Клосом Подлясиньский не взял с собой Мундека, семнадцатилетнего паренька с улицы Людной, который всегда сопровождал его, идя на расстоянии тридцати метров, готовый в любую минуту в случае опасности выхватить парабеллум из кармана брюк. Юзеф предупредил Мундека, что в полдень к нему должен прийти Адам. Юзеф боялся, что тот не застанет его дома. А это могло осложнить дальнейшую передачу информации, полученной от Клоса. Подлясиньский попросил Мундека, чтобы он при необходимости задержал Адама.

Старик уверенно вошел в дом. Если бы им грозила опасность, Мундек сделал бы все возможное, чтобы предупредить его об этом. Юзеф поднялся в квартиру по наружной лестнице. Открыл дверь, которая вела прямо в небольшую кухню. Мундека не было. Парень показался только тогда, когда Подлясиньский, разобрав кучу окурков, нашел именно тот, который был нужен, достал из кухонного шкафчика старую пишущую машинку и начал расшифровывать информацию.

— Адам приходил? — спросил Юзеф.

— Приходил, — ответил Мундек. — Через полчаса он посетит пана Житогневского.

— Прекрасно. Ты свободен. Можешь еще поспать. — Выпроваживая парня из кухни, Юзеф знал, что тот спать не пойдет, а будет бдительно охранять его.

У Мундека были отличная реакция, острый взгляд, беспредельная преданность делу борьбы с фашистами и ненависть к врагу. Юзеф без колебания вверял ему свою жизнь. Однако и его он не имел права посвящать в детали шифра. И чем меньше Мундек будет знать, тем лучше. Ему и так многое известно, хотя бы то, что Подлясиньский и Житогневский — один и тот же человек. Этого скрыть от него не удалось.

Еще больше знает Адам. Ему известны все четыре ипостаси Подлясиньского. Но Юзеф безгранично верит Адаму. Два года отсидели они вместе в одной камере тюрьмы в Равиче. Два года, день и ночь один на один с этим человеком — этого достаточно, чтобы узнать его и поверить ему.

Перевоплощения Юзефа были хорошо известны и Клосу. Но не Юзеф решал, можно ли доверять Клосу, за него это решил Центр. Восемь месяцев назад Подлясиньский получил срочную шифровку Центра, в которой говорилось, что с этого дня он со своими людьми переходит в распоряжение «J-23», офицера разведки.

А через два дня, когда Юзеф, перевоплотившись во Франтишека Булого, отдыхая, занимался любимым делом — кормил лебедей в Уяздовском парке, — молодой офицер в мундире вермахта неожиданно подсел к нему на скамейку и на чистом польском языке произнес пароль. С этого времени они поддерживали постоянный контакт. Каждый раз при встрече этот офицер сообщал ему номера телефонов и адреса важных немецких функционеров, указывал тайники, где находились донесения агентов, или, как сегодня, в окурке передавал личную информацию.

Едва Юзеф закончил шифровку донесения для передачи в Центр, как раздался приглушенный звонок. Не беспокоя Мундека, он открыл дверцу гардероба, вошел внутрь, отодвинул его заднюю стенку и оказался в подобном же, хотя более элегантном и стильном, гардеробе в спальне квартиры Феликса Житогневского. На ходу накинул на себя пестрый шелковый халат, который сразу же изменил его облик. Сгорбленный старик пенсионер остался где-то там, за стеной, а здесь оказался солидный делец, который живет беспечно, всегда имеет деньги и знает, как их делать.

Через глазок входной двери Мундек увидел околыш шапочки Адама, потом и его лицо. Все в порядке, Адам пришел один.

— Газовый счетчик, вельможный пан, — плутовски усмехнулся Адам, когда ему открыли дверь. Он никогда не забывал произнести эту фразу, хотя она предназначалась не хозяину квартиры, а кому-то другому, кто мог бы в это время оказаться на лестнице. Адам осветил электрическим фонариком газовый счетчик, аккуратно записал цифры, заполнил квитанцию на оплату израсходованного газа. С благодарностью получил от хозяина квартиры деньги и небольшую карточку, которую сунул за околыш шапочки.

— Как дела, Адам?

— В порядке, Феликс. Когда меня отправишь в лес, как обещал? Скоро мозоли будут на ногах от хождения по этим лестницам.

— Не торопись, Адам. Я помню о своем обещании. Но ты мне пока нужен здесь. Не забыл, где должен быть через неделю?

— Помню. В экспедиционном управлении.

Они крепко пожали друг другу руки. Визит инкассатора из газовой конторы длился немного дольше, чем положено. Они оба были опытными конспираторами и хорошо знали, что даже такая мелочь, как задержка инкассатора в чужой квартире может показаться кому-нибудь подозрительной и стать причиной непоправимого несчастья.

После ухода Адама Житогневский подумал: «Нет даже времени поговорить о деле со своим человеком».

И жаль ему стало Адама, с которым они два года вместе просидели в тюремной камере в Равиче.

 

3

Клос быстро закончил работу в гарнизонной комендатуре. На этот раз ему пришлось разбираться с тремя фронтовиками, находившимися в краткосрочном отпуске. Фронтовики, видимо не без оснований, нагрубили унтер-офицеру жандармского патруля, обозвав его грязной свиньей. Оскорбленный унтер решил приписать им политическое дело.

Клос вынужден был призвать ретивого жандарма к порядку. Унтер покраснел от ярости, когда обер-лейтенант Клос в нескольких словах объяснил ему разницу между фронтовыми солдатами, которые на неделю вырываются из пекла Восточного фронта, и жандармской крысой, которая с начала войны торчит в глубоком тылу и вымещает свою злобу на солдатах, проливающих кровь за фюрера.

Солдат он приказал выпустить, а унтера предупредил, что если тот еще раз самовольно задержит фронтовиков, пребывающих в отпуске, то будет наказан в дисциплинарном порядке.

В ходе разбирательства дела Клос, к своему удовлетворению, получил от болтливых солдат-фронтовиков ценную информацию о дислокации двух танковых полков и одной пехотной дивизии на Восточном фронте, а также об угнетенном настроении солдат от понесенных потерь в последних боях.

Может быть, это и не было открытием, ибо Центр имел более обширную информацию о положении на фронте. Но Клос никогда не упускал случая, чтобы информировать Центр даже о таких мелочах, которые могут послужить подтверждением ранее добытых сведений и помочь командованию уточнить расположение немецких войск на том или ином участке фронта.

Какой вклад внес он сам в разгром гитлеровских войск? Над этим Клос никогда не задумывался. Знал, что таких, как он, патриотов, ведущих тайную войну с врагом, много. Он понимал, что основной удар наносят те, кто с оружием в руках сражается на фронте против гитлеровцев. Но сознавал также, что благодаря таким, как он, действующим в логове врага, они могли побеждать с меньшими потерями и это придавало Клосу сил.

Разведчик вышел на ярко освещенную солнцем площадь перед зданием гарнизонной комендатуры. Что сделать? Пойти в управление абвера уже поздно, да и шеф вернется только к вечеру. Мрачная комната в офицерской гостинице тоже не привлекала его. Решил отправиться в казино.

— Господин обер-лейтенант, — услышал он чей-то голос за спиной и обернулся. Перед ним стоял один из солдат, освобожденных из-под ареста по его приказанию.

— Слушаю.

— Благодарю вас от себя лично и от своих друзей, — проговорил фронтовик. — Они очень спешили на поезд, а мой отходит через два часа. Специально задержался, чтобы выразить вам нашу признательность, господин обер-лейтенант.

— Что же вы не поехали с ними? Вы ведь из Австрии?

— Да, я родился в Вене, — ответил солдат, — но с тридцать восьмого проживал в Гданьске, на Хорст-Майер-штрассе, и мне кажется…

— Что вам кажется? — спросил с усмешкой Клос, хотя интуитивно почувствовал, что хочет сказать солдат.

В тридцать восьмом году фрау Билдтке, вдова советника гданьского сената, предложила Клосу остановиться у нее на квартире, но, узнав, что он — поляк, тут же отказала ему, Клос вынужден был искать другую квартиру. В то время в Гданьске поляку было трудно найти жилье. Гданьские газеты открыто выступали против поляков и Польши. Наконец ему удалось найти небольшую комнатку в мансарде дома старого железнодорожника, который, несмотря на разгул коричневого террора, не снял со стены в своей небольшой столовой фотографию Карла Либкнехта. Это и было на Хорст-Майер-штрассе.

— Так что же вам кажется? — повторил вопрос Клос и почувствовал, как капельки холодного пота покатились по спине. Провокация? Может, он раскрыт? Не потому ли полковник фон Осецки так неожиданно выехал?

— Простите, господин обер-лейтенант, видимо, я ошибся, — виноватым тоном проговорил солдат. У парня было открытое, интеллигентное лицо в веснушках. — Мне просто показалось, что я где-то видел вас раньше. Но этого не может быть! Тот был поляком!

— Кто тот, говорите точнее! — Клос почувствовал, как напряжение спало. Парень видел его издалека и не был уверен, что обер-лейтенант Ганс Клос может иметь что-нибудь общее с каким-то поляком, у которого в окне мансарды до поздней ночи горел свет.

Клос попросил солдата подробнее рассказать о том поляке, так удивительно похожем на него, обер-лейтенанта. Сам Клос вспомнил молодого студента из Гданьска, который любой ценой хотел научиться у немецкого профессора строить корабли. Ему стало жаль этого парня, одетого сейчас в солдатский мундир.

— Вы действительно уверены в этом сходстве? — спросил у него Клос. И тогда тот кивком подтвердил, Клос добавил: — Это ошибка. Если бы я и тот поляк сейчас встали рядом, то вы заметили бы, что мы с ним вовсе не похожи друг на друга.

Воспоминания этого бывшего гданьского студента, который действительно в тридцать восьмом году видел в окне Клоса, до поздней ночи сидящего над книгами, взволновали разведчика. К счастью, сам солдат не заметил этого.

— А вы знаете, господин обер-лейтенант, — сказал солдат при прощании, — железнодорожника, который сдавал комнату тому поляку, вскоре арестовали. И он больше не вернулся.

— Вот как? — спросил Клос с удивлением, как будто бы не понимая, о чем идет речь.

— Да, в сентябре тридцать девятого, после присоединения Гданьска к рейху, его арестовало гестапо.

— Значит, заслужил, — холодно проговорил Клос и строго, по-военному отдал честь солдату, который заторопился на свой поезд.

Клос быстрым шагом пересек площадь, направляясь в казино. Всю дорогу его не покидало воспоминание о худощавом старике в очках с металлической оправой. Клос искренне жалел этого доброго человека, погибшего в застенках гестапо.

 

4

Адам Прухналь решил, что пора пообедать. Он пересек площадь перед зданием гарнизонный комендатуры, хотя не любил ходить этим путем, ибо там всегда крутилось много немцев. Вот и сегодня в центре площади какой-то солдат с веснушчатым лицом о чем-то докладывал высокому обер-лейтенанту, а взвод жандармов усаживался в грузовик. Однако форменная шапочка и подлинный паспорт гарантировали Адаму хотя и относительную, но безопасность. Небольшой ресторан, куда направлялся Прухналь, почему-то назывался «Клубным», хотя его посетители вовсе не были членами каких-либо клубов. В меню, написанном мелом на черной доске у входа, посетителям предлагалась обильная, но однообразная пища: картофельные котлеты и оладьи, картофельный суп, кислые щи, галушки из тертого картофеля, клецки из муки и вареного картофеля. Адам не интересовался меню, и не ради картофельных оладий или котлет приходил он в этот ресторанчик. Хотя клецки для виду решил съесть. И когда расплачивался по счету с официанткой Стасей, передал ей вместе с деньгами небольшую карточку, которую молниеносно выхватил из-за околыша своей шапочки.

Он не сказал, что девушка должна делать с этой карточкой, ибо Станислава Зарембская (псевдоним «Зенба») сама точно знала, как поступить. Вот уже несколько месяцев она доставляла по известному ей адресу зашифрованные донесения. Даже не набросив плаща, она выбегала на улицу, пересекала трамвайную линию перед облепленным людьми трамваем и выходила на Польную, к дому 26. От «Клубного» до этого дома было не более трехсот метров. Вывеска, прикрепленная с правой стороны подъезда, гласила, что женский портной Марьян Сковронек принимает в починку и перелицовку одежду, но готов также шить по заказу из материала клиента.

Девушка знала, что войдя в подъезд, необходимо свернуть направо и трижды позвонить в дверь на первом этаже — два коротких и один длинный звонок. Так было и в этот раз. Через минуту после звонка дверь ей открыл мужчина.

— Костюм готов? — как обычно, спросила Стася и услышала ответ, который и ожидала:

— Будет готов через неделю.

Прощаясь, девушка положила в руку портного карточку. Их взгляды встретились, и в этот момент ей показалось, что в его глазах был ужас…

«Видимо, мне это померещилось, — успокаивала себя девушка, торопливо возвращаясь в ресторанчик. — Если бы что-нибудь случилось и мне грозила бы опасность, то буквы „К+М+Б“, символ трех польских королей, написанные на дверях мастерской портного Марьяна Сковронека, были бы стерты».

Девушка бежала не переводя дыхания, ибо хозяин «Клубного», господин Вархол, не должен был знать о том, что она отлучалась.

Второпях она забыла о требованиях конспирации, о которых ей говорили в подпольной подофицерской школе. Она очень спешила после встречи с портным и не заметила, что за ней по пятам следуют двое подозрительных мужчин.

 

5

Два часа спустя гауптштурмфюрер Нейман, посвистывая, шел по коридору здания гестапо на аллее Щуха. В лифте он с удовольствием посмотрел на свое отражение в большом зеркале. Ему казалось, что лифт спускается слишком медленно. Хотелось как можно быстрее попасть в кабинет штандартенфюрера Лютцке.

Увидев Неймана в дверях кабинета, штандартенфюрер не проявил особой радости. Его бледное лицо с припухшими глазами, как всегда, ничего не выражало. Он спокойно выслушал сообщение Неймана о связной, доставлявшей зашифрованную информацию в мастерскую портного Марьяна Сковронека. Во время доклада штандартенфюрер Лютцке, не прерывая Неймана, поигрывал золотым автоматическим карандашом.

— Что вы предлагаете? — спросил он, когда Нейман закончил доклад.

— Искать следующее звено подпольной организации.

— Сколько еще может быть этих звеньев? — Грифель, вытесненный из карандаша штандартенфюрера, упал на гладкую поверхность письменного стола и медленно покатился с сторону сжатой в кулак руки Неймана. Тот услужливо подал его шефу. Лютцке даже не поблагодарил своего подчиненного, продолжая смотреть на него бесцветными рыбьими глазами.

— Трудно сказать, — осторожно начал Нейман. — В прошлом году в Берлине нам удалось раскрыть большую подпольную сеть коммунистов. К сожалению, руководитель сети ускользнул от нас, он покончил жизнь самоубийством. От связного, которого мы тогда случайно схватили, до заместителя руководителя подпольной организации было ни больше ни меньше как двенадцать звеньев. Надеюсь, господин штандартенфюрер понимает, какая это нелегкая работа…

— Ближе к делу, — прервал его Лютцке. — За берлинскую организацию вы получили благодарность, а теперь я хотел бы знать, на что вы способны здесь, на моем участке.

— Постараюсь…

— Мне нужны не старания, а ваша конкретная работа, господин Нейман. Меня не интересует просто какой-то там руководитель подпольной сети. Надеюсь, вы понимаете, о ком идет речь. Мне нужен неуловимый агент «J-23». Уже несколько раз мы были близки к цели, но он всегда ловко уходил от нас. Две недели прошло, как вы засекли радиостанцию вражеской агентуры… Теперь вам наконец-то удалось напасть на след связной, которую вы могли схватить и раньше, если бы обработали как следует того портного. И вы еще хотите, господин Нейман, чтобы я был вами доволен.

— Боюсь, что из этого… — начал Нейман, но не закончил фразу. За время двадцатилетней службы в политической полиции он научился мыслить и рассуждать так, чтобы не обидеть старших по должности. Его шефами были до этого воспитанные господа с безупречными манерами, получившие степени и звания в высших учебных заведениях Бонна или Гейдельберга. А теперь он должен работать под руководством этого неуча, который смотрит холодными рыбьими глазами и считает, что единственно верный метод — это «выжимание» или пытки. Нейман решил сменить тон разговора. Никакого «боюсь» — с таким, как Люцтке, нужно говорить прямо.

— Нет, господин штандартенфюрер, — сказал он, — из Сковронека мы ничего путного не выжмем, ибо ему неизвестно даже имя связной, которая раз в неделю приносила зашифрованные донесения.

Люцтке заморгал белесыми ресницами. На его бесцветных губах появилось что-то вроде усмешки.

— Достаточно, все ясно, — произнес он тихо. — Разрешаю вам действовать самостоятельно, если речь идет о методе. Но в любом случае я должен иметь этого «J-23». Вы, господин Нейман, отвечаете мне за это. И запомните: времени у нас мало. Сколько вам необходимо для выполнения этой операции?

— Два месяца, — ответил Нейман. — Это минимум.

— Даю вам две недели, не больше. — Люцтке постучал карандашом по письменному столу. — И только благодаря тому, что я питаю к вам доверие, добавляю вам еще одну неделю. Итак, господин Нейман, три недели, и ни дня больше.

Нейман возвращался довольный, хотя срок, установленный штандартенфюрером, был нереальным. Нейман знал, что такие акции необходимо проводить деликатно, с тонким расчетом, без торопливости. Излишняя поспешность может только вспугнуть крупного зверя, на которого Нейман собирался охотиться.

Сразу же после возвращения от Люцтке он собрал совещание сотрудников отдела. Игра, которую предстояло начать с неуловимым агентом «J-23», требовала полного напряжения всех сил, знаний и полицейского опыта. Задание было сложным и опасным. На совещание пригласили даже уличных полицейских шпиков, в чью задачу входило неустанно шнырять по городу, подслушивать разговоры в переполненных трамваях или очередях за хлебом.

— Господа, — начал Нейман, когда приглашенные перестали двигать стульями, усаживаясь в его кабинете. — Господа, — повторил он и с усмешкой обвел взглядом невзрачные серые лица своих агентов, которые, растворившись в толпе, должны были оставаться незаметными, но до предела внимательными, с обостренным слухом и зрением. Эти качества профессионального полицейского шпика Нейман всегда воспитывал в своих подчиненных. И теперь, на совещании перед выполнением ответственного задания, он снова напомнил им об этом.

Тридцать два опытных тайных агента, не слишком ретивых, но преданных, готовых выполнить любое задание, умеющих при необходимости метко стрелять и бить без угрызения совести и без жалости свою жертву, ждали указаний. Большую часть из них составляли специально обученные полицейские из местных немцев и предателей, услужливо работающие на гитлеровцев, вскормленные на польском хлебе, готовые на любые преступления. Именно на таких больше всего и рассчитывал Нейман. Знание польского языка, традиций, обычаев, взаимоотношений и связей, а также умение и возможность проникновения в польскую среду и общественные места, где появление немцев в мундирах вызывало настороженность и отчуждение у поляков, давали возможность людям Неймана успешно творить свое черное дело.

На них Нейман имел особые виды, решив, что после успешного выполнения задания штандартенфюрера Люцтке предложит шефу план, который он вынашивал со времени прибытия в генерал-губернаторство. Он намеревался создать из этих предателей тайную «польскую» организацию, в которую втягивалась бы польская молодежь, готовая биться против немцев. После нескольких удачных операций под руководством Неймана они могли бы завоевать доверие и выйти на действующее подполье польских патриотов и тем самым помочь гестапо в его ликвидации.

Об этом коварном плане у Неймана еще будет время подумать. А пока он должен прежде всего закончить операцию с вражеской радиостанцией, на след которой случайно напал перед отъездом в Варшаву.

Портной Марьян Сковронек — человек рассудительный. Подобными эпитетами определял Нейман людей, которых в основе своей презирал и ненавидел. При аресте Сковронек имел возможность сопротивляться, но струсил, сразу сдался и передал врагу рацию, чтобы, как он выразился, «не искушать судьбу». Сковронек старался выжить любой ценой. Он согласился также сообщить шифр, которым пользовался при кодировании, и работать на радиостанции под контролем и по заданию немцев.

Штандартенфюрер Люцтке считал, что вместо портного к вражеской радиостанции необходимо подсадить кого-либо из своих людей. Нейман не без труда убедил его не делать этого. Он по опыту знал, что работа телеграфиста на ключе для знающих так же индивидуальна, как и почерк в письме, а поэтому будет безопасней, если Сковронек останется на своем месте и будет продолжать, как будто ничего не случилось, получать от связной донесения, шифровать и передавать их Центру противника, но в измененном содержании. Это будет дезинформация врага. Штандартенфюрер согласился с Нейманом, хотя был недоволен, что тот перехватил у него инициативу.

Каждый раз, когда портной работал на радиостанции, около него неотступно находились два человека Неймана. Внешне в судьбе Сковронека ничего не изменилось. Нейман обещал ему сохранить жизнь, правда, в будущем он и не собирался выполнять это обещание. Он знал, что судьба предателя предрешена и возмездие придет. Это был приговор с отсрочкой выполнения. Рано или поздно организация, на которую работал Сковронек, узнает правду, а тогда…

Итак, Сковронек оказался в руках Неймана. Теперь та девушка, Станислава Зарембская… Уже с первых дней наблюдения было установлено, что единственно возможное место контакта — ресторан «Клубный», где связная работала официанткой. Она снимала угол у дворника дома напротив ресторана, нигде не бывала, ни с кем не встречалась после работы. Дворник, у которого она проживала, был парализован, не выходил из дому, его обязанности выполняла жена, полная женщина с грубоватым голосом и примитивным мышлением.

Нейман был педантичен, даже из мелочей старался извлечь пользу. Он установил наблюдение за женой дворника, хотя, как потом выяснилось, оно не принесло ожидаемых результатов. Оставалось одно — ресторан. Нейман послал туда своих шпиков, которые вынуждены были без особого желания глотать картофельные котлеты и оладьи ради выполнения задания и во славу фюрера. Он лично нанес визит владельцу ресторана «Клубный» господину Вархолу и без особого труда склонил его к сотрудничеству. Один из агентов Неймана был принят на должность кассира; до сих пор эту работу выполнял сам владелец. Нейман пригрозил Вархолу, что если он проговорится кому-либо из персонала, кем в действительности является «кузен», работающий кассиром, то ему несдобровать, свою жизнь он закончит в концлагере.

Теперь Нейману оставалось только ждать и собирать информацию о девушке. Станислава Зарембская была дочерью крестьянина из-под Вжешни. Во время тяжелой зимы сорокового года родители ее умерли. Больше гауптштурмфюреру Нейману ничего установить не удалось.

До вторника все было тихо. Нейман начал опасаться, что владелец ресторана Вархол, этот хитрый тип, обвел его вокруг пальца. Но в тот же день после полудня зазвонил телефон и Нейман услышал в трубке прерывающийся от волнения шепот одного из своих агентов, наблюдавших за рестораном: «Он в наших руках!»

Теперь оставалось только схватить того, кто был связан с официанткой ресторана и передавал ей донесения.

Задержанный молодой человек в форменной шапочке оказался в действительности служащим магистрата. Сначала была установлена его фамилия — Прухналь, а потом по картотеке полиции выяснили, что Адам Прухналь числился в списках судимых в свое время за подрывную коммунистическую деятельность.

Нейман, как гончий пес, почувствовал, что напал на верный след. Он был убежден, что не потеряет его.

 

6

Клос с усталым видом вышел из кабинета полковника фон Осецки. Старый пруссак, свеженашпигованный поучениями и указаниями на совещании в управлении абвера в Берлине, около трех часов мучил Клоса, а вместе с ним и руководителей других отделений наставлениями о необходимости «усиления борьбы с большевистской агентурой, которая все больше дает себя знать».

Фон Осецки проинформировал о создании в СССР польской дивизии. Гитлеровская разведка раздобыла также сведения о наличии при дивизии штаба по координации действий с партизанами и польским подпольем на оккупированных территориях. После доклада фон Осецки началась неуверенная, несмелая дискуссия, из которой следовало, что варшавский отдел абвера располагает слишком малым количеством радиопеленгационного оборудования, ограничен в деньгах и агентах. Пользуясь случаем, шеф поблагодарил Клоса за создание явки для связи с агентами абвера.

Если бы полковник знал, для чего в действительности служила эта грязная четырехкомнатная квартира в полусгоревшем доме неподалеку от гетто…

В квартире, снятой за счет абвера, под полом в ванной комнате иногда оказывались документы, за которые абвер и гестапо дали бы большие деньги. Случалось, обер-лейтенант Клос принимал в этой квартире завербованных служащих немецких частных фирм и государственных учреждений. Встречался также с людьми, за головы которых в генерал-губернаторстве была объявлена награда в десятки тысяч злотых. Неоднократно Клос принимал здесь, в находившейся под опекой абвера квартире, курьеров Центра. В случае потери контактов они именно здесь могли восстановить их и получить новые указания.

Клос принял благодарность шефа как должное. Каждая такая похвала в присутствии ответственных сотрудников абвера только укрепляла его авторитет и безопасность и не давала повода кому-либо сомневаться в его преданности служебному долгу. Офицер, которого благодарил за верную службу сам полковник фон Осецки, являлся, по существу, неприкосновенной личностью, и никто не имел права подозревать его в чем-либо.

Выходя из здания абвера после совещания, Клос вдруг заметил, что на деревьях почти совсем распустились листья. Приближалось лето.

А в это время Юзеф Подлясиньский, теперь уже как Франтишек Булый, должен был находиться в конторе транспортного бюро. Клос позвонил из первой же телефонной будки.

— Я хотел бы попросить привезти для меня две тонны угля первого сорта, — сказал он в трубку, когда услышал голос Юзефа.

Тот узнал Клоса по голосу, но ничем не показал этого.

— По какому адресу?

— Аллея Роз, 127.

Это означало, что Клосу необходимо встретиться с Юзефом в условленном месте около пруда в Уяздовском парке. А цифра подтверждала, что встреча должна состояться в течение ближайшего часа. Если бы Клос назвал двузначную цифру, это указывало бы, что их встреча состоится послезавтра, но в этом случае нужно было установить время числом вязанок дров, которые необходимо привезти.

Булый ожидал Клоса в Уяздовском парке, как было условлено, на скамейке около пруда. Одет он был скромно, но представительно, как и полагалось владельцу четырех конных повозок. Шеф бюро спокойно вынимал из бумажного пакетика кусочки хлеба, крошил их и бросал проголодавшимся лебедям, плавающим в запущенном пруду.

— Передал ли в Центр мое последнее донесение о подводной лодке «U-265»? — спросил Клос, глядя куда-то в пространство.

— Передал, — ответил Булый, не переставая крошить хлеб.

— Непонятно, — задумчиво произнес Клос. — Это было неделю назад, а вчера подводная лодка под этим номером торпедировала суда конвоя, следовавшего в Мурманск. Это не геббельсовская пропаганда, а официальное сообщение бюллетеня абвера.

— Может быть, не удалось засечь и уничтожить эту подводную лодку?

— Все может быть. Как бы там ни было, необходимо перепроверить, дошло ли до Центра наше донесение. При необходимости повтори еще раз. Эта подводная лодка имеет свою базу где-то у северного побережья Норвегии.

— Хорошо, все сделаю. Какие еще будут указания?

— Как только я уйду, посмотри вот это. Передай сегодня же.

— Что с радиостанцией?

— Пока все в порядке, — ответил Клос, подавая Подлясиньскому спичечный коробок. — Никак не могу понять систему передачи. Если из Центра поступят какие-либо распоряжения…

— Предлагаю встречу в кафе в полдень. Если возможно, то на террасе. Там всегда в это время много посетителей. Подсяду к тебе, если будет что-то важное.

Клос поднялся со скамейки и не спеша пошел по главной аллее парка. Из какой-то боковой дорожки ему прямо под ноги выбежал малыш лет четырех и чуть не упал, но Клос подхватил его на руки. Детская гримаса при виде мундира и плач ребенка растревожили его душу. Мальчик вырвался из рук офицера и с плачем побежал к матери.

Клос привык к тому, что его армейский мундир вызывает страх и ненависть у взрослых. Но он особенно болезненно воспринимал все, когда дело касалось детей. «Тяжело в таких ситуациях не выходить из своей роли», — подумал Клос, направляясь в казино, где он условился встретиться с лейтенантом Тичем. Ему вспомнился солдат с веснушчатым лицом. «Если когда-нибудь провалюсь, — подумал Клос, — то только из-за какого-нибудь непредвиденного глупого случая». Даже опытный разведчик не застрахован от этого и иногда не отдает себе отчета в том, что многие могут его знать. Каждый из них может представлять для Клоса угрозу. Солдат, несколько дней назад остановивший Клоса посреди ярко освещенной солнцем площади перед зданием комендатуры, вывел его из равновесия на добрых два часа, напомнив о гданьском железнодорожнике. Но бывают и худшие моменты. Например, неожиданная встреча, происшедшая полгода назад в Варшаве. Тогда Клос условился встретиться с Бруннером и двумя другими гестаповцами около Центрального вокзала. Они должны были сопровождать какого-то прибывшего из Берлина партийного босса, отправлявшегося на охоту в Беловежскую пущу. Клос нетерпеливо ожидал Бруннера, который, как обычно, не отличался пунктуальностью и опаздывал. Злой и промерзший, в коротком охотничьем полушубке, переступал Клос с ноги на ногу. (Время от времени он специально переодевался в штатское. Его работа в абвере, где он считался специалистом по Польше, позволяла ему иногда проводить такой маскарад.) Клос стоял и злился, как вдруг неожиданно за его спиной кто-то воскликнул: «Янек!»

Как во сне, он припомнил эту девушку… Имя девушки было Кристина, он она просила называть ее Крыхой. Познакомились они еще осенью тридцать девятого, когда после отступления из Косчежины Янек искал контакта в Варшаве с какой-нибудь польской подпольной организацией. Крыха была родственницей хозяина дома, в котором он нашел приют и убежище. Не установив нужных связей, он решил через Словакию и Венгрию переправиться во Францию. Однако вскоре ему удалось связаться с одной только что созданной патриотической организацией и по ее приказу возвратиться в Косчежину, потеряв из виду Крыху.

Время почти полностью стерло из его памяти события тех дней — две или три недели, несколько вечеров, посвященных составлению планов перехода в Словакию и Венгрию, намек на какой-то роман с девушкой, два-три поцелуя, но больше всего возвышенные, патриотические разговоры о борьбе с фашизмом, о будущем Польши.

И вот теперь, когда Клос ожидал людей, одетых в черные гестаповские мундиры, она внезапно увидела его. Он намеревался сразу же распрощаться с девушкой и сказать, что очень спешит, но тут как раз подъехала автомашина с Бруннером и его агентами и остановилась прямо перед ними. Бруннер, слащаво усмехаясь, крикнул: «Ганс, не соблазняй польских девушек!» — и почти силой втянул его в автомашину.

В глазах девушки Клос увидел презрение. Если бы она имела оружие, то застрелила бы его на месте. Долго преследовал Клоса уничтожающий взгляд Крыхи. Он боялся, что больше никогда не встретит эту девушку и в ее глазах навсегда останется предателем и гестаповцем. Возможность таких встреч всегда беспокоила Клоса и ставила в ложное положение перед людьми, ранее знавшими его, что в присутствии немцев было особенно опасно.

Пребывание во Франции или в России, куда время от времени бросала его судьба, не было столь опасным, как здесь, на польской земле.

Лейтенанта Тича в казино еще не было. Клос неторопливо потягивал эрзац-пиво, улавливая обрывки разговоров за соседними столиками. Один из них особенно заинтересовал Клоса. Майор танковых войск с покрасневшим то ли от загара, то ли от чрезмерно выпитого алкоголя лицом рассказывал что-то капитану интендантской службы, которого Клос знал.

— Знаешь, братец, сколько наших погибло в одной только Хорватии? Двадцать процентов личного состава. Это равносильно тому, что каждого пятого поставить к стенке и… тра-та-та-та. Но это, братец, только средняя статистика, черт бы ее побрал… В некоторых пехотных батальонах не осталось ни одного солдата.

Капитан интендантской службы что-то сказал на ухо танкисту и тот стал говорить тише.

Клос решил использовать этот случай. Он подошел к столику, за которым сидели майор и капитан, отозвал раскрасневшегося танкиста в сторону.

— Обер-лейтенант Клос из абвера, — представился он. — Хотел бы обратить ваше внимание, господин майор… Вы слишком громко говорите о служебных делах, которые являются военной тайной. К счастью, я сидел ближе других к вашему столику, но там мог сидеть кто-либо другой. Надеюсь, господин майор понимает, о чем идет речь.

— Мне кажется, что в офицерском клубе… — пробормотал майор.

— Мог сидеть тот, — прервал его Клос, — кто подал бы на вас рапорт. И я должен вам напомнить, что за распространение пораженческих слухов и преувеличение наших потерь на фронте карают сурово.

— Однако же…

— Прошу вас, господин майор, не забываться. — Клос не намерен был уступать раскрасневшемуся танкисту и решил использовать свое служебное преимущество. Это было его личное возмездие. — Здесь мог находиться также и враг, — продолжал Клос. — Враг может быть везде. Вы забыли, что сказал доктор Геббельс по этому поводу?

Лицо майора еще больше побагровело и начало приобретать синеватый оттенок.

— На этот раз будем считать инцидент исчерпанным, господин майор. Понимаю, что офицер, который только что вернулся с фронта, испытывает желание высказаться, похвалиться победами, но и о победах также, — добавил он поучающим тоном, — прошу говорить тише.

«Разрядив» обстановку, Клос отошел к своему столику, оставив озадаченного, слегка покачивающегося на нетвердых ногах майора. Полученная от танкиста информация о тяжелых потерях немецких войск в Хорватии будет передана куда следует.

Увидев вошедшего в казино Тича, Клос махнул ему рукой, показывая на столик. Краем глаза заметил, что майор жестом подозвал капитана и оба поспешно покинули казино. Безусловно, майор спросил интенданта, кто такой этот наглый обер-лейтенант. Капитан, выслушав танкиста, обязательно ответит: «Обер-лейтенант Клос. Это опасный человек, фанатик-нацист». Может быть, напуганный майор где-нибудь расскажет об этом инциденте, это было бы на руку Клосу.

Клос думал об этом, слушая журчащий, как вода из крана, голос лейтенанта Тича. До войны Тич был аптекарем в небольшом баварском городке. Он недавно пожаловался Клосу, что его группа слежения никак не засечет вражескую радиостанцию, которая приводит в бешенство немецкое командование. Но что он может сделать, когда радиостанция действует на нескольких густо населенных улицах центра города?! И действительно, каждый вторник, но всегда в разное время она исправно работала. Тич не имел возможности использовать все свои пять пеленгаторных автомашин в течение всего дня, ибо они нужны были в других местах. А когда однажды он при помощи обер-лейтенанта Клоса стянул все имеющиеся пеленгаторы, намереваясь засечь неуловимую радиостанцию, она, как назло, молчала.

Тич заметно оживился, его глаза заблестели, когда официантка предложила господам офицерам жареную баранину и по рюмке коньяку. Этот щуплый лейтенант всегда поражал Клоса прожорливостью. Клос импонировал ему своим служебным положением в абвере и умением обращаться и приобретать друзей. Доброжелательную дружбу Клоса он принимал как дар. Клос никогда не подчеркивал своего преимущества, наоборот, он давал Тичу добрые советы, оказывал помощь по службе и старался делать это таким образом, чтобы лейтенант мог принять его мысли за свои собственные и поверить, что он сам способен решать возникающие проблемы. Взамен этого Клос получал свободный доступ в помещение, где размещалась станция слежения Тича, что позволяло ему обеспечивать безопасность своей радиостанции.

— Посоветуй, Ганс, что я должен делать, чтобы у меня не забирали сотрудников? — спрашивал Тич плачущим голосом, приканчивая уже третью порцию баранины. — Сегодня я снова вынужден был передать четырех своих парней в распоряжение гестапо. Этот Нейман ужасный человек, а наш шеф Осецки все время уступает штандартенфюреру Лютцке, как будто бы он его лакей.

— Зачем Нейману твои люди? — спросил без особого интереса Клос.

— Дьявол его знает! — фыркнул лейтенант. — Замышляет какую-то грандиозную акцию. Его интересуют абоненты электростанции и газового завода, он хочет устроить нечто вроде тотальной проверки.

Мутным взглядом лейтенант смотрел на официантку, убиравшую со стола тарелки. Клосу показалось, что Тич раздумывает, не заказать ли ему еще чего-нибудь. И, как бы угадывая мысли Клоса, лейтенант заказал пиво.

— Знаешь, Ганс, — сказал он, сдувая пену с поданной ему кружки, — меня чертовски раздражают эти полицейские, которые только и умеют, что задерживать мелких злодеев и альфонсов. Напялили черные мундиры и корчат из себя асов разведки.

— Ты прав, — проговорил Клос, думая над тем, что это за акция, которую затевает кривоногий гауптштурмфюрер.

Клос не мог недооценивать Неймана и его агентов, он слишком хорошо знал этих людей — исполнительных, терпеливых, упрямых. Понимал, что именно такие бывают самыми опасными противниками.

 

7

Голос Лютцке по телефону не предвещал ничего хорошего.

— Иду, господин штандартенфюрер, — ответил Нейман.

В этот раз он не воспользовался лифтом, так как не спешил предстать перед бесцветными рыбьими глазами своего шефа. По центральной лестнице два эсэсовца волокли вниз избитую в кровь девушку. Видимо, какая-то важная птичка, если ее так допрашивали наверху. Обычно допросы проводились в подвале здания бывшего польского министерства просвещения и вероисповедания. Девушка судорожно вцепилась в перила лестницы. Один из эсэсовцев начал выламывать ей пальцы. Нейман с отвращением отвернулся. «Используют свои любимые методы, — подумал он с сарказмом. — Но из этой девушки они не вытянут больше ничего».

Если бы это дело было поручено ему, он не стал бы ее арестовывать…

Эта картина натолкнула его на мысль о проводимой им акции, о которой через минуту он доложит штандартенфюреру.

Нейман недолюбливал своего шефа. Ему всегда казалось, что, если бы не подвижные руки штандартенфюрера, в которых он неустанно вращает какой-нибудь предмет, Лютцке напоминал бы своим видом гробовщика.

Нейману все было ясно. Установлено, что с официанткой из ресторана «Клубный» связан некий Адам Прухналь, двадцати восьми лет, числившийся в картотеке польской довоенной полиции как судимый ранее за коммунистическую деятельность. Уже неделя как он находится под неустанным наблюдением. Одновременно тщательно проверяются все те, с кем он встречался во внеслужебное время.

Нейман интуитивно чувствовал, что инкассатор газового завода Прухналь получает донесения на одной из квартир в своем районе. Этот район расположен в центре города и охватывает несколько прилегающих к нему улиц. По приблизительным подсчетам — это три с половиной тысячи квартир. Если бы удалось установить, в каком из этих домов Прухналь бывает четыре раза в месяц (донесения доставляются регулярно каждую неделю), дело было бы ясным… Лютцке, конечно, предложит арестовать этого инкассатора. На прошлой неделе Лютцке уже внушил Нейману эту мысль.

— Поверьте мне, господин штандартенфюрер, — ответил тогда Нейман. — конечно, мы можем поймать в сеть плотвичку, но тогда ускользнет налим. Этот «J-23» действительно опасный агент. Нам удалось расшифровать текст его последнего донесения. Ему уже известно об успешной боевой операции подводной лодки «U-265», хотя в последней сводке нашей контрразведки об этом еще не упоминается. В донесении он передал информацию, что для оснащения немецких войск вводятся скорострельные пулеметы со специальным охлаждением, приспособленные для африканских условий, и пообещал сообщить более подробные боевые данные об этом оружии.

— Не нужно меня убеждать, — раздраженно сказал Лютцке, — что агент «J-23» опасный противник. Мне это и так известно. Я не буду вмешиваться в то, как вы расставляете сети, но следует поспешить, ибо ваш налим снова улизнет.

Нейман, использовав случай, упросил шефа разрешить ему взять людей из абвера, ибо акция, которую он намерен осуществить, не имеет себе равной с теми, что проводились раньше. Три с половиной тысячи квартиросъемщиков, не считая членов их семей и временных жильцов… Даже если исключить детей, остается около десяти тысяч человек. Необходимо было установить их личности, проверить документы, ибо среди них могли оказаться люди с фальшивыми паспортами, офицеры-резервисты, освобожденные из лагерей военнопленных, или люди, скрывающиеся от немецких властей. Довоенная прокоммунистическая деятельность Прухналя наводит на мысль, что агент «J-23» может быть связан с крайне левыми кругами подпольных организаций, а поэтому необходимо найти среди этих десяти тысяч человек таких, которые до войны были замешаны в коммунистической деятельности.

Как Нейман и предполагал, секция, занимавшаяся изучением контактов и связей Адама Прухналя, не принесла ничего нового. Но инстинктивно Нейман чувствовал — вражеский агент связан с одной из тех трех с половиной тысяч квартир. На основании тщательной проверки счетов за электроэнергию и газ гестапо старалось установить, действительно ли инкассатор приходил в одну из этих квартир чаще, чем раз в месяц. Но установить это не удалось.

Тогда Нейман выдвинул другую концепцию. Радиопередатчик выходит в эфир каждый вторник, в тот же день Станислава Зарембская доставляет донесение портному Сковронеку. Перед этим, тоже во вторник, она встречается с Адамом Прухналем. Маловероятно, чтобы Прухналь, получив от нее донесение, долго ходил по городу с таким важным материалом или перепрятывал его в какой-нибудь тайник. Правдоподобно также, что Центру вражеской агентуры необходимо регулярно иметь свежую информацию от своего агента. Все это указывало на то, что инкассатор получает донесения каждый вторник и доставляет их через связных на радиостанции. Эта гипотеза позволяла замкнуть кольцо вокруг четырехсот квартир. Но если бы Нейман ошибся в своих расчетах, то это привело бы его на ложный путь и провалило всю акцию, так грандиозно задуманную им. На всякий случай три его агента по пятнадцать часов в сутки копались в картотеках жильцов, проживающих в тех четырехстах квартирах, пытаясь найти хотя бы какие-нибудь данные, позволяющие Нейману напасть на след агента «J-23».

Нейман был убежден, что это единственно возможный способ выполнить задание шефа, схватить главного агента и раскрыть всю вражескую подпольную сеть.

Нейман стоял перед обитой дермантином дверью приемной штандартенфюрера. Эльза, коротконогая, грудастая секретарша Лютцке, не говоря не слова, показала ему на дверь шефа. «Плохой признак», — подумал Нейман. Идеальной секретарше всегда передавалось настроение штандартенфюрера.

 

8

Лютцке в этот раз забавлялся зажигалкой. Его длинные костлявые пальцы судорожно вращали небольшой золотой предмет, который словно прилипал к его рукам. Нейман с трудом оторвал от них взгляд.

— Слишком долго длится ваша акция, господин Нейман, — проговорил штандартенфюрер почти шепотом. В этот раз он даже не предложил ему сесть. — Читал ваш последний рапорт. Много работы, вернее — видимости работы. Письма, счета, списки жильцов, фамилии, имена, пустые, никому не нужные бумажки, а агент «J-23» до сих пор не схвачен… Что вы торчите как свечка? Садитесь! Последние донесения вражеского агента о наших потерях в Югославии, а также о переброске специальных групп на южный участок фронта соответствуют действительности. Что вы думаете об этом? Не кажется ли вам, что этот «J-23» работает лучше вас, господин Нейман?

— Разрешите доложить, господин штандартенфюрер… — Нейман с облегчением расслабился и переступил с ноги на ногу. — Ни одна из этих информаций вражеского агента не попадает в руки большевиков. Используя раскрытый нами шифр, мы передаем в их Центр ложные донесения, которые дезинформируют вражескую разведку.

Лютцке с недоверием отнесся к сообщению Неймана.

— Не забывайте, господин Нейман, что вражеский агент на свободе и активно действует. И до тех пор, пока мы не обезвредим его, мы не можем спать спокойно. Не думайте, Нейман, что там, в большевистском Центре, сидят глупые люди. Они быстро поймут, что мы подсовываем им дезинформацию, и тогда всему конец… и вам тоже, Нейман. А агент «J-23» быстро сориентируется, поймет, что здесь что-то не так, и перестанет пользоваться радиостанцией, размещенной в квартире портного. Вы можете дать гарантию, что агент «J-23» не имеет резервного радиопередатчика? Нет! И что нам остается? Тот радист, из которого вы уже больше ничего не вытяните? А что известно об официантке из ресторана? Она получает шифрованные донесения от агента, которые исправно доставляет в портновскую мастерскую для передачи в Центр. Я верю, что вы, господин Нейман, горите желанием как можно быстрее схватить вражеского агента, но на таких крупных налимов не охотятся с удочкой, стоя часами на одном месте на берегу. Вам известно, что такое спиннинг?

— Возникли непредвиденные трудности, — удалось наконец вставить Нейману. — Тот инкассатор не появился в течение последнего месяца ни в одной из квартир, за которыми мы ведем тщательное наблюдение. Видимо, их агентура законспирирована глубже, чем мы предполагали. Но это только вопрос времени. Налим должен попасть в расставленные нами сети.

— Не забывайте, господин Нейман, что у нас мало времени. Поэтому вы должны поторопиться со своей акцией. Если схватим агента «J-23», считайте, что остальные в наших руках, а если даже кому-то из них и удастся уйти, то это небольшая трагедия — одной плотвой меньше… Он слишком хорошо информирован. Не исключено, что агент связан с немецкой военной администрацией или у него там есть свои доверенные люди, которые его информируют. Мы обезвредим их, если только схватим главного агента «J-23».

Нейман хотел было сказать, что поспешность в этом деле не принесет желаемых результатов и может только повредить выполнению акции, что не следует отрывать от клубка нитку, которую они схватили. Но он не сказал этого, ибо знал, что штандартенфюрер не любит, когда его поучают.

Лютцке, нахмурившись, стучал костлявыми пальцами по поверхности письменного стола.

— Я спрашиваю вас, господин Нейман, известно ли вам, что такое спиннинг? Не люблю, когда мои подчиненные не отвечают на вопросы. Хищную рыбу, дорогой Нейман, ловят на блесну. Бросают леску с небольшой блестящей рыбкой, которая кружится в воде и соблазняет хищника. И когда он захватит блесну, то главное не зевать, быстро подсечь и торопясь наматывать леску на катушку спиннинга.

— Значит, приманка? — догадливо спросил Нейман. Штандартенфюрер усмехнулся впервые в этот день, и Нейман подумал, что, видимо, ошибался в оценке способностей своего шефа. «Хищную рыбу ловят на блесну? Что ж, неплохая идея».

— Я понял вас, господин штандартенфюрер! — выпалил Нейман. — Разрешите подбросить этому налиму небольшую блестящую рыбку? Надеюсь, что живец будет схвачен и проглочен.

— Прекрасно. И что вы конкретно предлагаете?

— Можно было бы вызвать этого «J-23» на встречу с представителем их Центра в целях, скажем, срочной передачи новых инструкций. Это рискованно, но игра стоит свеч.

— Неплохая мысль, господин Нейман. Люблю, когда мои подчиненные думают.

— Правда, мы рискуем раскрыть нашу акцию. — Нейман решил проверить реакцию штандартенфюрера. — Не исключено, что «J-23» имеет договоренность со своим Центром, где и когда встречаться в таких случаях.

— Если бы в тридцать втором году наш фюрер не рисковал и не уничтожил своих противников, — поучающе проговорил штандартенфюрер, — то мы не были бы сегодня хозяевами Европы.

Нейман понял, что его самостоятельности в операции по обезвреживанию вражеского агента «J-23» пришел конец и что теперь он должен прислушиваться к словам своего шефа. Решение за него принял другой, и ему, Нейману, остается только беспрекословно выполнять полученные приказы.

— Вы свободны, господин Нейман. Желаю вам удачи, — монотонно проговорил штандартенфюрер.

Нейман встал, пристукнув каблуками, отдал честь и вышел из кабинета шефа.

 

9

Клос понимал все тонкости игры Неймана и, как всегда в минуты наибольшей опасности, рассуждал хладнокровно и спокойно, намечая себе план действий на ближайшее время. Нейман действительно в чем-то просчитался, но угроза не миновала, необходимо было соблюдать чрезвычайную осторожность.

Клос допил кофе, оставил на столике деньги и вышел из кафе. Гардеробщики, видимо, обсуждали последние события на фронте, где немецкие войска продолжали «эластично сокращать» линию фронта. И когда он появился перед стойкой гардероба и попросил свою фуражку и плащ, они громко заговорили о погоде. В зеркале он увидел, что черный «опель» Неймана и грузовик с эсэсовцами проскочили мимо кафе.

Обер-лейтенант решил пройтись пешком. До встречи с Подлясиньским оставалось около получаса, и Клос мог еще раз проанализировать события последней недели.

Когда они в прошлую среду встретились в Уяздовском парке около пруда с лебедями, его удивило беспокойство, охватившее Юзефа. Он принес в условленное время полученное обычным путем распоряжение Центра, чтобы «J-23» явился в указанный день в ресторан «Клубный» с белой гвоздикой в качестве опознавательного признака.

«Куда я должен приколоть эту гвоздику? — подумал Клос, когда прочитал сообщение, написанное на обрывке газеты, оставленной на скамейке в парке. — Этот цветок мне не очень нравится».

Клос решил, однако, пойти в «Клубный», но без гвоздики, ибо цветок на армейском мундире выглядел бы нелепо. Он хотел со стороны посмотреть, с кем ему предстоит иметь дело, кто его противник. Он полагал, что все это закончится только наблюдением и выяснением, что за человек должен с ним встретиться. Но неожиданно увидел старого немца с гвоздикой в петлице пиджака, которого мгновенно схватили тайные агенты. Старый немец кричал, что он доктор Мауэр из организации Тодта и личный друг министра Шахта.

При входе в ресторан Клос заметил Неймана и понял все. Значит, вот на чем была основана гигантская акция в берлинском стиле, которую тот подготовил. Но какое отношение эта акция имела к газовому заводу и электростанции, о которых говорил ему в казино лейтенант Тич? Клос не мог этого понять и решил спросить Юзефа.

«Возможно, — подумал он хладнокровно, — это провал или Юзефа, или радиостанции». Если бы Юзефа схватило гестапо, Клос не мог бы сейчас спокойно пройти по улице. Скорее всего, он сидел бы в заключении на аллее Шуха, а в лучшем случае — в тюремной камере абвера.

Значит, радиостанция. Служба безопасности располагает собственной аппаратурой радиопеленгации, и она могла засечь радиостанцию и без пеленгаторов лейтенанта Тича. Правда, они обязаны были информировать об этом абвер.

Но Клос не раз был свидетелем того, что ревнивый и завистливый штандартенфюрер Лютцке действовал скрытно и самостоятельно, подолгу не информируя абвер, желая приписать успехи операции только себе. А может, Нейман случайно напал на след радиостанции? Но этого Клос никогда не узнает. Радиста он и в глаза не видел. Лишь когда они с Юзефом переходили улицу Польную, Подлясиньский показал ему вывеску мастерской Сковронека. Тогда Клос одернул его, так как не хотел знать больше того, что ему положено. Контакт с радистом поддерживал Юзеф, а точнее — его агентурная сеть, о которой Клосу тоже было мало известно, ибо он не хотел знать этого по соображениям конспирации. Если допустить, что радиостанция раскрыта случайно в результате неожиданной операции по розыску передатчика или скрывавшихся евреев, то агентурная сеть уже должна находиться под наблюдением гестапо.

Несомненно одно — до Юзефа они пока не добрались. Но опасность не миновала, и Клос должен свернуть все свои четыре агентурные квартиры и подыскать более безопасное место. Лучше всего было бы на какое-то время исчезнуть из Варшавы, а если удастся, то и предупредить всех своих разведчиков.

Клос, анализируя все это, присел на террасе кафе и осмотрелся. Юзефа не было. Клос вышел на улицу, чтобы посмотреть, не идет ли Юзеф, и то, что он неожиданно увидел, его очень взволновало: элегантно одетый Юзеф, размахивая зонтиком, переходил площадь и в этот момент ему преградили дорогу трое жандармов.

«Полный провал», — с тревогой подумал Клос, увидев, как Подлясиньский подал жандармам свои документы.

Проверив документы, жандармы пропустили Юзефа, а унтер-офицер патруля откозырял ему.

— Волновался за тебя, — сказал Клос, когда Подлясиньский подсел к его столику, положив на свободный стул шляпу и зонтик.

— В этом не было надобности, — усмехнулся Юзеф. — Виталис Казимирус, консультант главного управления по делам оккупированных литовских территорий, — человек, которому унтер-офицер жандармского патруля обязан был отдать честь как доверенному лицу немецких властей. При виде удостоверения главного управления имперской безопасности все они дрожат и вытягиваются по стойке «смирно». И только формально проверяют документы, чтобы соблюсти видимость выполнения служебных обязанностей… Ну а что в «Клубном»? — спросил Юзеф.

— Арестовали какого-то доктора Мауэра, который явился в кафе с приколотой к лацкану пиджака белой гвоздикой. Сам гауптштурмфюрер Нейман присутствовал при этом.

— Не означает ли это, — спросил Юзеф, — что в их руках наша радиостанция и шифр?

— Об этом мы должны были догадаться раньше — уже тогда, когда до Центра не дошла наша информация о немецкой подводной лодке, базирующейся у берегов Северной Норвегии.

— К счастью, на мой след они не напали, но впредь надо быть осторожнее. — Юзеф с легкой улыбкой поклонился знакомой блондинке, вошедшей в кафе в сопровождении какого-то штурмфюрера СС. Юзеф ни о чем не забывал, входя в новую роль. Поклон девице означал, что он ни на минуту не переставал быть старым гулякой и ветрогоном, каким и должен быть Виталис Казимирус.

Никому, кто смотрел на этих мужчин — обер-лейтенанта вермахта и элегантно одетого господина, которые, казалось, мирно о чем-то беседовали, — не могло прийти в голову, что этим двоим угрожает смертельная опасность.

— Понимаю, — ответил Клос. — Видимо, тебя они не приняли в расчет. Твои четыре квартиры и разные фамилии позволяют тебе уходить из поля зрения наших противников.

— Это означает, — сказал Подлясиньский, — что Адам не провален. Ему известны все мои четыре конспиративные квартиры и перевоплощения. Благодаря этому он имеет возможность, не вызывая подозрения, раз в неделю посещать меня и получать агентурные донесения вместе с оплатой за газ или электричество.

— За газ? — спросил Клос. Он вспомнил, что говорил ему лейтенант Тич о какой-то акции Неймана среди абонентов газового завода.

— Адам работает инкассатором. Это его настоящее, еще довоенное занятие.

— Адама необходимо предупредить, ибо его могут схватить люди Неймана, — с тревогой сказал Клос. Он передал Юзефу разговор с лейтенантом Тичем о готовящейся акции Неймана. — Необходимо помочь Адаму уйти в лес.

— А связная?

— Как быть со Станиславой Зарембской, должен решить Адам. И если он доверяет ей…

— Хорошо. Он завтра будет у меня.

— Пусть оба немедленно уходят в лес. Но сначала передадите еще одно донесение в Центр.

— Ты с ума сошел! Это опасно, если они засекли радиостанцию…

— Если радиостанция и радист в их руках, то наверняка это донесение не дойдет до Центра, как не дошло ни одно из тех, которые были переданы нами за последние три недели. Это значит, что наше донесение обязательно получит гауптштурмфюрер Нейман. Сообщите в донесении, что «J-23» не мог явиться на встречу в условленное место, ибо в назначенный день находился в служебной командировке в Штеттине. И что он просит информировать о времени и месте следующей встречи с представителем Центра.

— Хочешь выиграть время?

— Да. Вам необходимо иметь время, чтобы уйти из Варшавы, не подвергая себя опасности. Не забудь захватить с собой копии моих донесений за последние три-четыре недели. Передай их Бартеку, у него должен быть новый шифр и радиостанция. Все это срочно сообщите в Центр.

— А ты? — с тревогой спросил Юзеф.

— Я остаюсь. Должен помочь бедняге лейтенанту Тичу. Парень никак не может расшифровать систему передачи вражеской радиостанции, — с усмешкой ответил Клос. Он встал и слегка поклонился Юзефу Подлясиньскому. На прощание молча пожали друг другу руки, и каждый подумал, увидятся ли они еще когда-нибудь…

 

10

Бартек не был в восторге от приказа, полученного в прошлую ночь. От него требовалось срочно отозвать своих людей с запланированного задания и спешно готовить посадочную площадку. На счастье, поблизости не было немецких охранных войск, и он мог организовать все это в течение дня. Ничего не поделаешь, приказ есть приказ. А он был лаконичен: «Приготовить посадочную площадку для самолета. Ожидается представитель Центра».

С наступлением темноты собрались на большой поляне Козенецкой пущи. В выкопанных рвах уже лежал хворост, политый бензином, готовый вспыхнуть, как только послышится гул приближающегося самолета.

Ночь спустилась темная и прохладная. Адам, не привыкший к таким условиям, продрог.

— Беспокоюсь о Юзефе, — волновался он. — Что с ним могло случиться? Почему не пришел, как условились?

— Не каркай, — сердито ответил Бартек, — а то накаркаешь! Четвертый раз уже предупреждаю тебя об этом.

— Юзеф сказал, что мы встретимся здесь. Уже ночь, а его все нет. Неужели что-нибудь случилось? — не унимался Адам.

— Снова за свое? — проворчал Бартек и подал ему тлеющий окурок. — Затянись поглубже, может, успокоишься.

Некоторое время сидели молча. В глубине леса тревожно покрикивала сова.

К Бартеку подошел молодой партизан:

— Извините, товарищ командир, но если через полчаса не прилетит… Скоро уже будет светать.

И в это время послышался рокот мотора приближающегося самолета. Паренек, не ожидая приказа, побежал к посадочной площадке. Выложенный огромной буквой «Т» хворост, облитый бензином, мгновенно воспламенился, языки пламени взметнулись вверх. Летчик, заметив условный сигнал, повел самолет на посадку…

Бартек подбежал к самолету и помог выбраться из кабины грузному мужчине в полушубке. Партизаны выгружали оружие, боеприпасы и переносили их на заранее подготовленные крестьянские повозки.

Представителя Центра Бартек проводил в лесную избушку.

— Если хотите кого-нибудь перебросить на Большую землю то поторопитесь, — сказал гость, — самолет сейчас отлетает.

— А вы остаетесь? — удивился Бартек. Представитель Центра кивнул в ответ. В эту ночь Бартек больше ничего от него не узнал.

Утром капитан Антонов сказал Бартеку, что прибыл по делу провала их агентуры.

— Быстро реагируете, — проговорил Бартек. — О том, что кто-то из варшавской подпольной сети провалился и немцы напали на след нашей радиостанции, я информировал Центр четыре дня назад.

— Кто провалился?

— К сожалению, еще не установили. Только можем подозревать. Неожиданно к нам прибыл радист из Варшавы.

— Интересно, — отозвался капитан Антонов. — Его я хотел бы выслушать в первую очередь.

— Это невозможно. Радист в тяжелом состоянии. Ранен при побеге и чудом добрался до своего дяди в Козеницах. Я очень беспокоюсь о Юзефе и Мундеке. Они уже должны были прибыть. Тогда вся наша агентурная сеть была бы в сборе.

— К сожалению, не вся, — ответил Антонов, — не хватает «J-23».

 

11

После завтрака началась беседа с разведчиками. Бартек принимал в ней участие, хотя и не очень понимал смысла каверзных вопросов капитана Антонова. По правде говоря, представитель Центра поначалу не понравился Бартеку. Суховатый, мнительный, недоверчивый… Бартеку казалось, что и на себе он чувствует его пристальный, сверлящий взгляд. «Ну что ж, — подумал командир отряда, — такая у него работа».

Представитель Центра беседовал со Стасей Зарембской. Девушка старалась отвечать на его вопросы как можно точнее и подробнее и заметно волновалась, ибо тон капитана Антонова обескураживал ее.

— Ты утверждаешь, что об опасности тебя предупредил Адам?

— Да, — ответила она.

— Он говорил, что за тобой следят? И как давно?

— Нет, этого он не говорил. Только приказал немедленно уходить в лес. Мы условились встретиться на станции в Пырах.

— С кем ты еще была связана?

— Только с Адамом и Сковронеком.

— Тебе известно, кто такой «J-23»?

— Нет.

— Не замечала ли сама, что за тобой следят?

— Нет, но теперь я понимаю, что, очевидно, допускала ошибки, а должна была быть более внимательной и бдительной. Я всегда очень торопилась доставить донесение портному во время работы. Мы с Адамом полагали, что так будет безопасней.

— А у портного Сковронека все было в порядке?

— Я старалась быть осторожней и каждый раз проверяла сигнал. На дверях, как обычно, были написаны мелом буквы «К+М+Б». Если грозила опасность, то этого знака на дверях не должно было быть. — Девушка замялась, и капитан Антонов заметил это.

— Ты уверена, что этот знак был? — спросил он.

— Был, я хорошо помню, только мне показалось, что Сковронек при последних встречах был чем-то взволнован, чего-то боялся, у него были такие испуганные глаза…

— Когда ты это заметила?

— Две или три недели назад.

Представитель Центра поблагодарил девушку за информацию и попросил позвать Адама.

Когда Станислава выходила, Антонов напомнил девушке, что ей не следует пока отлучаться из лагеря.

— Не преувеличиваете ли? — спросил его Бартек после того, как она вышла.

— О чем ты? — удивился Антонов, пристально посмотрев на Бартека. — Кто-то из них предатель. Вот уже пять недель, как радиостанция передает в Центр дезинформацию. Понимаешь? Необходимо тщательно проверить вашу агентурную сеть и обезвредить того, кто предал. Что со Сковронеком?

— У него фельдшер. Пополудни будем иметь возможность выслушать и его… Садись, Адам, — обратился он к входящему Прухналю, пытаясь этим смягчить неприятное впечатление от предстоящего разговора.

— Когда Юзеф сообщил об опасности? — последовал первый вопрос.

— В прошлый вторник. Я пришел на квартиру, где он проживал под именем Виталиса Казимируса, как обычно, снял показания счетчика и получил по счету за газ.

— Юзеф предупредил тогда, что за вами следят?

— Да. Приказал мне уходить в лес и забрать с собой Зарембскую, если я ей доверяю. У меня не было повода не доверять девушке.

— Он сказал, какая конкретно опасность угрожает вам?

— Нет, Юзеф никогда не говорил лишнего.

— А фамилия, имя? Неужели никого не называл?

— Нет. Сказал только, что нам угрожает опасность и может случиться провал агентурной сети.

— Однако он приказал тебе, несмотря на опасность, передать еще одно донесение в Центр. Что тебе известно о содержании этого донесения?

— Ничего. Донесения всегда были зашифрованы.

— В гестапо имеются неплохие специалисты по дешифровке.

— Вы подозреваете меня? Разве можно этим шутить?!

— Никто тебя не подозревает. Успокойся и возьми себя в руки.

— Если бы я был агентом гестапо, то уже давно выдал бы Юзефа. Только я один из всей нашей агентурной сети… — начал он и замолчал, вспомнив, что Юзеф еще не появился здесь.

— Да, конечно, — проговорил капитан Антонов, — только ты один из всей сети знал все четыре его квартиры и фамилии, которые он менял.

— Если вы меня подозреваете…

— Адама я знаю восемь лет, — сказал Бартек. — Если это имеет для вас какое-то значение, то могу поручиться за него.

Адам вышел.

— В этой истории мне что-то не нравится, — сказал Антонов. — Юзеф предупреждает их об опасности, а сам куда-то бесследно исчезает. Радиостанция целый месяц дезинформирует Центр, передает фальшивые донесения, а радист появляется у вас целый и невредимый.

— Это не совсем так, — возразил Бартек. — Он был серьезно ранен при побеге и чувствует себя очень плохо… Настораживает прежде всего сообщение Зарембской о том, что Сковронек был взволнован и чего-то боялся.

— Вот здесь как раз и зарыта собака, — отозвался Антонов. — Нам еще не все известно, и мы должны это выяснить. Логично было бы только одно объяснение: предал тот, кто знал Юзефа Подлясиньского. Позднее кому-то удалось напасть на след радиостанции, может быть, даже захватить ее вместе с радистом. Допустим, что Юзеф вне подозрения. Тогда следует предположить, что он получал донесения, уже кем-то препарированные, и, ничего не подозревая, передавал их на станцию, которая и дезинформировала Центр.

— Давайте не будем спешить с выводами. Подождем, что скажет радист, — заметил Бартек.

Сковронек наконец пришел в себя, хотя был еще слаб, рана беспокоила его.

— Когда я работал на передатчике, отстукивая последние слова донесения в Центр, — рассказывал он тихим голосом, — то услышал, как кто-то ломится в дверь. Это были немцы. Стереть на дверях условный знак уже не было возможности. Согласно инструкции, я пытался уничтожить прежде всего шифры. Бросил в камин их и донесение, которое получил в тот день. Но, как назло, поджечь не удавалось. Тогда решил полить керосином. Открыл двери на кухонную лестницу, но услышал, что и там немцы. Несколько солдат и два офицера… А потом вошел еще один в черном мундире. — Портной с трудом на миг прикрыл глаза, а потом снова открыл. — Когда вошел тот гестаповец в черном мундире, один из офицеров начал ему докладывать. Я запомнил даже фамилию того офицера: обер-лейтенант Клос… И тогда я, использовав замешательство, выскочил в окно. Едва я спрыгнул на землю, как почувствовал, что ранен, хотя выстрелов не слышал…

— Как фамилия того немецкого офицера? Повтори еще раз, — потребовал Антонов.

— Клос, — ответил слабеющим голосом портной. — Обер-лейтенант Клос.

Бартек, когда Сковронека унесли, хотел сказать Антонову, что он не раз встречался с Клосом, знает и ценит его. Но представитель Центра, как бы угадывая его мысли и упреждая, проговорил:

— Каждый агент может оказаться в безвыходном положении, а когда провал неминуем, у него остается выбор: или погибнуть, или предать. В последнем случае агент продолжает работать, но уже под руководством вражеской контрразведки.

— Не верю, чтобы «J-23»…

— Теперь все становится ясным. Немцы опасались, что рано или поздно мы поймем: «J-23» дезинформирует Центр. Боясь за свою шкуру, Клос вторгается в квартиру портного, где находится рация, чтобы ликвидировать радиста, который мог как-то сообщить в Центр о предательстве «J-23». У нас нет оснований не доверять портному.

Бартек кивнул, хотя уверенность, с какой этот человек высказал суждения, поразила его. Он обрадовался, когда вошел Адам и прервал их разговор. Адам сообщил, что прибыл Мундек, который всегда охранял Юзефа. Паренька пригласили к Антонову, однако он ничего вразумительного сказать не мог. С Юзефом он расстался около недели назад и с тех пор не видел. Он думал, что Юзеф уже в лесу, в партизанском отряде. И он, Мундек, пробирался в лес, но в Карчеве, где задержался на ночь, попал в облаву. Жандармы ходили по деревне, обыскивая каждый дом. Оказалось, что искали продовольствие.

— Видел ли ты того немецкого офицера, с которым встречался Юзеф? — спросил капитан Антонов.

— Да, — ответил паренек.

— Мог бы его узнать?

— Конечно.

— Завтра поедешь в Варшаву.

Бартек понял наконец, что имел в виду представитель Центра.

— Хотите, чтобы Мундек уничтожил «J-23», если он окажется предателем?

— В таких случаях нам предоставлено право выносить приговор именем закона, — сурово ответил Антонов. — А Мундек, как ты сказал, хороший стрелок.

— Но доказательства, какие доказательства?! — крикнул раздраженно Бартек.

— Идет война. Мы не имеем права подвергать опасности наших разведчиков. Именем закона…

 

12

Нейман был готов согласиться со своим шефом. Да, он идиот, дал себя провести. Но он был уверен, что уже держит в руках неуловимого «J-23», а этот хитрый вражеский агент ловко обвел его вокруг пальца и оставил в дураках.

Штандартенфюрер Лютцке раздраженно ходил по кабинету и выговаривал Нейману, что если ему удастся отделаться за эту глупую аферу отправкой на Восточный фронт, то это будет для него счастьем, он может считать, что родился в рубашке, ибо сам он штандартенфюрер Лютцке, уверен, что для таких людей, как Нейман, единственное подходящее место — концентрационный лагерь.

А вся эта свистопляска началась из-за этой злополучной Эльзы, коротконогой секретарши штандартенфюрера. Помилуй бог, откуда Нейман мог знать, что эта девица — племянница самого гауляйтера?

Когда Нейман получил последнее предназначенное для передачи во вражеский Центр донесение о том, что «J-23» не мог явиться на встречу, ибо находился в служебной командировке в Штеттине, Нейман понял, что наконец-то ему представился счастливый случай, о котором он так долго мечтал. Подтверждалась его версия о том, что таинственный «J-23» состоит на службе в войсках, иначе он не мог выезжать в командировки по территории генерал-губернаторства.

Установить же, кто из немецких служащих в Варшаве был в этот день в Штеттине, людям Неймана не представляло большого труда. И через несколько часов все стало ясно. Единственной особой, которая находилась в служебной командировке в Штеттине, была именно Эльза Кемпке, секретарша штандартенфюрера Лютцке.

Нейман радовался, что наконец-то он утер нос своему шефу, которого недолюбливал за заносчивость и грубость. Представлял себе мину этого так называемого штандартенфюрера, когда тот услышит от него, что неуловимый агент «J-23» и его секретарша — одно и то же лицо.

Действительно, он позволил провести себя как мальчишку. «J-23» понял, что история с гвоздикой — провокация, шитая белыми нитками, и решил дать Нейману щелчок по носу. Но не Нейман же придумал, что надо поймать хищную рыбу на блесну. Он полагал провести свою акцию спокойно, без шума, шаг за шагом, как уже не раз делал.

Неожиданно ко всему этому приплелось еще идиотское недоразумение с абвером. Случилось так, что, когда Нейман лично принес составленное им донесение в мастерскую портного и присматривался к работе Сковронека на телеграфном ключе, контролируя точность передачи текста во вражеский Центр, в дверь квартиры неожиданно ворвались два офицера абвера. И он, опытный контрразведчик, должен был выслушивать нравоучения этого мальчишки Клоса, что СД работает, как в собственном доме, бесцеремонно, не уведомляя абвер, а это приводит к недоразумениям и распылению сил. В общем-то эти слова были справедливы. И потом еще побег радиста! Казалось, что этот тип уже полностью в руках Неймана, совсем подавлен, не способен ни на какие действия и будет беспрекословно выполнять все его указания, а однако же…

Теперь вражеский Центр не поверит в достоверность донесений, хотя они и передавались тем же самым шифром и на той же волне. То, что передача последнего донесения прервалась на половине, несомненно, послужит своеобразным сигналом об опасности.

— Прибыл человек из Берлина, господин Нейман, чтобы навести порядок в нашей службе контрразведки. — Штандартенфюрер Лютцке говорил тихо, вполголоса. — Поначалу вам удалось добиться определенного успеха в операции, вы захватили вражескую радиостанцию с радиотелеграфистом. Еще тогда я советовал вам, господин Нейман передать этого типа в руки парней из гестапо на Полицейштрассе. Они бы выбили из него все, что нужно. Однако вы не послушались, надеясь на свои глупые методы. Варшава — это вам не Берлин, где вы могли экспериментировать.

— Вы же одобрили мой план, — возразил Нейман. — Мы передали четыре агентурных донесения, которые должны были дезинформировать Центр вражеской разведки, и это был уже значительный успех.

— Вы думаете, что там сидят глупые люди, которые до сего времени не поняли, что мы подсовываем им фальшивки? Не сегодня, так завтра они догадаются об этом. А их агент «J-23» будет действовать и дальше, ибо вы, господин Нейман, не годитесь ему и в подметки. Он провел вас как мальчишку!

— Если бы не идиотское столкновение с офицерами абвера… — Нейман еще пытался оправдаться, но интуитивно уже чувствовал, что сейчас штандартенфюрер произнесет то, чего Нейман больше всего боится.

— Нужно было бы предвидеть, — проговорил сурово Лютцке, и Нейман с облегчением вздохнул: пронесло.

Он решил потянуть время. Идеальный способ — общие рассуждения, легкие возражения и полное согласие, хотя бы внешне, но согласие с шефом.

— Позвольте, господин штандартенфюрер, заметить, что вы не возражали против того, чтобы я не информировал абвер об операции с радиостанцией.

На лице Лютцке появилась легкая гримаса, подтверждающая, что он понял намек Неймана.

— Что-то не припоминаю. А если даже… Но вам тоже казалось, что мы сами проведем эту акцию и обойдемся без помощи тех интеллигентов из вермахта. Что с радиотелеграфистом? Еще не схвачен?

— Нет. Я наказал охранника Лепке за потерю бдительности. Мы схватим его во что бы то ни стало.

— Меня это не интересует! Хватит балагана! Вы, господин Нейман, и за это в ответе. Необходимо арестовать остальных агентов вражеской разведывательной сети — ту официантку из ресторана и инкассатора из управления газового завода.

Нейман почувствовал, как по его телу пробежала дрожь. Все же самое худшее не минует его.

— Это невозможно, — с трудом выдавил из себя Нейман, боясь сказать, что они тоже сбежали.

— Что значит невозможно? Снова хотите предложить мне свои методы? Ничего из этого не выйдет! Мы должны их схватить и узнать кто такой «J-23». Вы, господин Нейман, лично несете ответственность за это.

— Никакие методы я не собираюсь предлагать, господин штандартенфюрер, они сбежали! — выпалил Нейман, смотря прямо в округлившиеся от удивления, всегда холодные глаза Лютцке. — Мы только что установили, инкассатор Прухналь сел в какую-то автомашину. А девушка, та официантка, сбежала через запасный выход ресторана, и след ее простыл.

— Как так?! — раздраженно воскликнул контрразведчик. — Вы что, господин Нейман, шутите?

— Нисколько, господин штандартенфюрер.

— Ну что ж, — после некоторого молчания произнес Лютцке. — Вашей дальнейшей карьере, Нейман, пришел конец. Этого вам не простят в Берлине. Вон из кабинета! — И штандартенфюрер указал ему на дверь.

— Хайль Гитлер! — ответил Нейман и вышел.

 

13

Клос был озабочен. Прошло уже десять дней после встречи с Юзефом, и с тех пор от него не было никаких вестей. Разведчик понимал, что Юзеф не мог позвонить ему в управление абвера и сказать: «Все в порядке. Снял другую квартиру, получил новый паспорт». Он не мог также прислать весточку по почте. Правда, в нескольких местах города имеются тайники, через которые можно было бы передать информацию. И наконец, существует явочная квартира на Бонифратерской, на границе с гетто, в которой Клос организовал пункт встреч для агентов абвера. «Тетя Сюзанна» знает, что в нечетные числа, между семью и девятью вечера, там можно застать обер-лейтенанта Клоса. Но почему Центр молчит, не устанавливает с ним контакта? За это время накопилось немало ценной информации, которую следовало бы передать в Центр. Наиболее важная — о портном Марьяне Сковронеке, который, согласившись работать на гестапо, вдруг внезапно сбежал, и именно в тот момент, когда Клос по просьбе лейтенанта Тича помогал ему в захвате радиостанции и, встретив там Неймана, принялся отчитывать его…

Клос медленно шел по улице, размышляя, что делать дальше. Он должен был проверить еще один из тайников, расположенный в стене полуразрушенного дома с глубокими выбоинами от артиллерийских снарядов. В третьей выбоине, считая от подъезда дома, могло оказаться донесение, вложенное агентом, которого он никогда не видел в лицо. Он оглянулся — улица была безлюдна. Пошарил рукой в тайнике, но тайник был пуст. Снова осмотрелся, и у него возникло ощущение, что за ним кто-то следит. Может быть, сдают нервы? Улица по-прежнему была безлюдна. По правой ее стороне тянулась длинная кирпичная стена. Вот на улице появилась извозчичья пролетка. По мостовой громко постукивали копыта тощей лошаденки. Клос внимательно посмотрел на пролетку, но ничего подозрительного не заметил и не спеша продолжал идти в сторону центра города, однако чувство тревоги его не покидало.

«Бедный лейтенант Тич, — думал Клос, стараясь отвлечься от назойливого, ничем не обоснованного предчувствия, — бедный Тич не получит теперь столь ожидаемого отпуска и не поедет в свой баварский городок с орденом».

Тич легко поверил, что вражеская радиостанция работала во время восхода и захода луны. Был уверен, что сам открыл это. Торопился как можно быстрее перехватить инициативу у Неймана и обнаружить радиостанцию. Мечтал выслужиться перед командованием. Клос же руками лейтенанта Тича стремился уничтожить радиостанцию, которая попала к Нейману и передавала дезинформацию в Центр.

На лице полковника фон Осецки появилась легкая усмешка, когда обер-лейтенант Клос докладывал ему о захвате вражеской рации и столкновении там с представителем службы безопасности гауптштурмфюрером Нейманом, который действовал тайно от абвера. Одобрив действия обер-лейтенанта Клоса, шеф высказал свое недовольство тем, что лейтенант Тич провел операцию с радиостанцией без согласования с командованием. Поэтому на отпуск лейтенант пусть не рассчитывает и довольствуется только двумя дополнительными порциями тушеной баранины в офицерском казино.

Клос улыбнулся, представив себе лейтенанта Тича за этой трапезой. И в этот момент неожиданно раздался выстрел. Клос машинально упал на мостовую, успев заметить, как какой-то парень быстро перебежал улицу и скрылся в развалинах дома, мимо которого только что проходил Клос. Из-за угла дома выбежали несколько жандармов. Вахмистр с рыжими усами подбежал к Клосу и помог ему подняться.

— Господин обер-лейтенант ранен?

— Нет, к счастью, нет.

— Это в вас стреляли?

— Возможно. Он одет в красный свитер. Побежал в ту сторону. — Клос показал рукой в противоположную от полуразрушенного дома сторону.

Жандармы бросились в указанном направлении.

«Надеюсь, — подумал Клос, — что в эту пору никто не ходит в красном свитере».

Услышав топот удалявшегося жандармского патруля, разведчик отряхнул мундир и остановил проезжавшего велорикшу.

— На Бонифратерскую! — Он решил ехать на запасную явку, хотя узнал паренька, который стрелял в него и скрылся в полуразрушенном доме.

Это был Мундек, которого Юзеф называл «Моя охрана». Клос видел его дважды и сейчас не мог ошибиться.

Он обошел полуразрушенный дом на улице Бонифратерской, вошел в подъезд и по каменным ступенькам лестницы спустился в подвал.

Теперь ему было ясно, что случилось. Видимо, Юзефа схватило гестапо.

«Тетя Сюзанна» поняла, что получила дезинформацию, и не дала ввести себя в заблуждение. Клос знал, что в таких условиях прием может быть только один — уничтожить предателя. И он сам бы в подобной ситуации поступил так же.

Но он отдавал себе отчет в том, что здесь какая-то роковая ошибка или провокация. Он не был предателем и любой ценой должен был доказать Центру. Если бы пришлось стоять перед судом… Но никто не будет заниматься открытым разбирательством. На это нет времени и возможности.

Клос спускался по лестнице почти бесшумно, внимательно прислушиваясь. Никто за ним не шел. Он не мог даже допустить мысли, что тот паренек стрелял в него без приказа. Может, кто-нибудь и здесь ожидает его, чтобы привести приговор в исполнение. С лестничной площадки ничего не было слышно, но Клос знал, что если за дверью стоит человек, то он стоит там не шелохнувшись, затаив дыхание.

Тогда он с шумом начал открывать дверь соседней квартиры. Вошел и с треском захлопнул ее. Теперь уже нельзя было тянуть. Несколько шагов отделяло Клоса от балкона конспиративной квартиры. Перемахнул через перила, выдавил стекло балконной двери и с криком: «Руки вверх!» ворвался в столовую. Тишина. Он окинул взглядом комнату — никого. То же самое в прихожей, кухне и остальных комнатах.

Все было в порядке. Проверил двери. Заперты. Все оставалось на своих местах, как и было раньше, после его ухода из квартиры. Он отодвинул защелку. Как было условлено, двери по нечетным дням должны быть незаперты. Что может случится, если тот паренек придет сюда? Видимо, снова попытается выполнить полученный приказ уничтожить Клоса. Клос мог бы без труда обезвредить этого парнишку, а при необходимости — застрелить. Так он и сделал бы, если бы действительно был предателем, за которого его принимают. Но он не предатель. Поэтому он не может убить паренька, но не должен дать убить и себя. Клос понимал, что у каждого разведчика может создаться безвыходная ситуация, когда он может погибнуть. Но только не при таких обстоятельствах, как сейчас. Разведчик всегда подвергается риску и опасности — это входит в его работу и жизнь.

Его ставка всегда больше, чем жизнь. Но чтобы погибнуть так глупо, от руки своего товарища?

Медленно он начал расстегивать мундир, потом вошел в комнату, где был расположен тайник, вытащил из шкафа одеяло и уложил его на диване так, чтобы можно было подумать, будто там лежит человек.

Через полчаса на лестничную площадку третьего этажа, стараясь не шуметь, поднялся молодой человек в кожаной куртке. С минуту он прислушивался у двери, потом вынул пистолет и надел на него глушитель. Паренек осторожно нажал на дверную ручку, и дверь без скрипа легко открылась.

В прихожей никого не было. Луч электрического фонарика ничего подозрительного не высветил. Полуоткрытые двери вели в квартиру. Паренек, увидев на диване фигуру человека, прикрытого одеялом, и офицерские погоны на немецком мундире, висевшем на стуле, выстрелил несколько раз. Выстрелы были бесшумные и не могли привлечь чьего-либо внимания.

И тут сильный удар в подбородок отбросил парня к дверям. Пистолет выпал из его руки.

Когда зажегся свет, Мундек увидел мужчину, одетого в армейские брюки и сорочку. Он не мог ошибиться — это был тот самый немец, которого нужно убрать согласно полученному приказу. К удивлению оглушенного ударом Мундека, этот человек подошел к нему и помог подняться, а потом сказал на чистом польском языке:

— Я не мог поступить иначе. Должен тебе объяснить, что случилось. Но прежде всего скажи, что произошло с Юзефом.

Но на этот вопрос паренек не смог ответить. Как и Клос, он понятия не имел, что с Юзефом.

А Юзеф после некоторых перипетий благополучно добрался до партизанского отряда. Там он встретился с капитаном Антоновым и Бартеком. Объяснил им, как радист Марьян Сковронек внезапно был схвачен людьми Неймана и под угрозой смерти вынужден был передавать дезинформацию в Центр, а при первой же возможности сбежал.

«J-23», зная о провале радиостанции и дезинформации, передаваемой в Центр, принял меры, чтобы уничтожить радиостанцию и тем самым прервать передачу ложных сведений в Центр. Предателем «J-23» не был.

Было принято решение: Юзефу немедленно выехать в Варшаву, чтобы помешать Мундеку выполнить приговор, вынесенный именем закона Гансу Клосу, разведчику под условным шифром «J-23».

И в то время когда Клос объяснял Мундеку, в чем заключалась ошибка, которая повлекла за собой провал радиостанции, Юзеф уже был в дороге — он спешил на явочную квартиру на улице Бонифратерской в Варшаве.

 

XI. Железный крест

Заяц-русак, прижав уши, стремглав бросился в лесную чащу, но поздно, раздался выстрел. Заяц закружился на месте и упал.

Оберст Герберт Рейнер, закинув ружье за плечо, важно вставил монокль в глаз.

«Шестой», — не без удовольствия подумал он и медленно направился к убитому зайцу. Граф Эдвин Вонсовский слегка задержал его движением руки:

— Мужики подберут, господин полковник.

Из зарослей показался штандартенфюрер Дибелиус. Помахав им издали рукой, прокричал:

— Как всегда, у нашего Герберта верный глаз и твердая рука!

Длинная меховая шуба, грузная фигура и широкие приподнятые плечи делали штандартенфюрера похожим на медведя. Двигался он медленно, как бы боясь потерять равновесие в глубоком снегу, доходящем ему до колен.

«Неуклюжий, словно пляшущий медведь», — подумал Вонсовский.

— Вы, господин полковник, настоящий король сегодняшней охоты, — сказал он громко, обращаясь к Рейнеру. — Однако все мы изрядно промерзли и устали.

— Вы здесь хозяин, дорогой кузен. Надеюсь, не обиделись за столь фамильярное обращение к вам? Кажется, я говорил тебе, Макс, — Рейнер повернулся к Дибелиусу, который уже выбрался из сугроба и, топая ногами, стряхивал с высоких сапог снег, — что мы с господином Вонсовским породнились?

— О, господин полковник, вы оказываете мне большую честь! — наклонил голову Вонсовский.

— Говорил, говорил, и не раз, — усмехнувшись, ответил Дибелиус. И, обращаясь к Вонсовскому, добавил: — А время уже позднее, и я чувствую запах вашего славного бигоса.

Вонсовский махнул рукой группе мужиков, стоявших, неподалеку от саней. Раздался звук охотничьего рожка. Из зарослей выходили запоздавшие охотники.

— Прошу всех к саням, господа, — пригласил Вонсовский. — Я же поеду верхом: должен присмотреть, чтобы не подгорел бигос.

Вонсовский легко вскочил на коня. Несмотря на свои пятьдесят лет, он еще сохранил ловкость движений былого кавалериста, победителя нескольких международных состязаний. Махнув компании рукой, пришпорил гнедого и поскакал напрямик через лес — хотелось быть на месте раньше всех, и не столько из-за бигоса, сколько из-за визита еще одного гостя.

Перед охотничьим домиком Вонсовский легко соскочил с седла и, хлопнув коня по разгоряченному крупу, направил его к привязи.

В большом зале, украшенном охотничьими трофеями хозяина, уже сидел молодой человек, с которым граф Вонсовский должен был встретиться.

Камердинер Франтишек Жребко — под этим именем вот уже два года скрывался майор Рутинский, бывший ответственный работник реферата «Запад» второго отдела генерального штаба и в течение многих лет начальник капитана Вонсовского, сотрудника того же отдела, — подавал зажженную спичку молодому обер-лейтенанту вермахта.

— А некоторым неплохо живется, граф, — сказал Клос, вставая навстречу Вонсовскому.

— Вы это обо мне? — спросил Эдвин, пожимая ему руку. — Вы должны поторопиться: через несколько минут они будут здесь.

— Ничего, — ответил Клос. — Я здесь по службе. Должен сопровождать одного из ваших гостей. — Он вытащил из портфеля небольшой пакет и подал его Вонсовскому: — Это деньги, которые вы просили. Тетя Сюзанна оказалась на этот раз добрее.

— У меня тоже есть кое-что для вас, — сказал Вонсовский, подавая несколько фотографий ставки Гитлера. — Думаю, это очень обрадует и тетю Сюзанну. Вы можете взять их с собой.

Клос протяжно свистнул. Затем спросил:

— Вам известно о «волчьем» логове — резиденции нашего любимого фюрера?

— Сейчас… — начал Вонсовский, но в это время послышались близкие звуки колокольчиков, фырканье лошадей, громкие крики и топот. — Лучше послезавтра в обычном месте.

— Прошу все хорошенько спрятать, — сказал Клос. — Лихо не спит, бродит вокруг.

— Будьте спокойны, здесь ищут только водку, а ее предостаточно в этом доме.

Франтишек бросился к гостям, чтобы помочь им освободиться от тулупов, натянутых поверх военных шинелей. Клос взглядом отыскал Рейнера, по-уставному щелкнул каблуками и передал ему пакет.

— Ужасно, — пробормотал Рейнер, ознакомившись с приказом, привезенным Клосом. — Обидно мне, друзья мои, обидно и особенно неудобно перед вами, дорогой кузен. Но приказ есть приказ…

— От генерала? — спросил вполголоса Дибелиус. — Нет, не сумел ты воспитать этого старого болвана!

— Прошу вас, очень прошу, друзья мои, — продолжал Рейнер, — не обращайте на это внимания. Вы же знаете, что наше начальство всегда требует нас на службу тогда, когда нам меньше всего этого хочется. Служба не дружба.

— Как это досадно, — пробормотал Вонсовский, протягивая Рейнеру обе руки, будто желая обнять его. — Знаю, что значит приказ, сам когда-то служил в армии его императорского величества Франца-Иосифа, кстати в одном полку с вашим шефом, генералом Верлингером. Прошу вас при случае передать ему мой привет и наилучшие пожелания. Надеюсь, что он еще не забыл меня.

— Да, он с большой теплотой вспоминает о вас, — ответил Рейнер. — Пойдемте, Клос, а то даже и не понюхаем славного бигоса господина графа. Давайте выпьем на прощание. — Он широко раскрыл двери, ведущие в столовую.

При виде мисок с бигосом и всевозможных закусок у обоих офицеров, отвыкших за четыре года войны от такого обилия яств, заблестели глаза.

— Итак, господин оберст, до следующей охоты, — сказал Вонсовский. — Сезон только лишь начинается.

— Ха! — усмехнулся Дибелиус. — В этой паршивой стране мы не имеем времени, чтобы охотиться на зайцев, потому что охотимся на людей! — Он рассмеялся, явно довольный своей, остротой.

Уже идя к выходу, Клос заметил, как Вонсовский, взяв под руку Дибелиуса, которого даже среди эсэсовцев называли не иначе как «кровавый Макс», любезно вел его в столовую. Этот фамильярный жест в отношении шефа СД и окружной полиции не удивил Клоса, так как он знал, что Вонсовский уже был знаком с Дибелиусом раньше.

Разомлевший от тепла, царящего внутри «мерседеса» полковника, и несколько удивленный молчанием Рейнера, дремавшего на заднем сиденье под убаюкивающий шум мотора, Клос впал в полусонное состояние. Однако образ Вонсовского — бывшего сотрудника второго отдела, а в настоящее время члена группы под кодовым наименованием «Ванда», куда входил и он, Клос, — навязчиво стоял перед ним.

«Неплохой актер, — подумал он, борясь с охватившей его сонливостью. — Интересно все-таки, действительно ли Вонсовский граф?» Клос не мог даже предполагать, что тому, кого он считал неплохим актером, вскоре предстоит сыграть последнюю, и главную, роль в жизни. А ему, Клосу, выпадет нелегкая задача режиссера в этой драме.

Снег хрустел под сапогами двух солдат, охранявших небольшую станцию и десятикилометровый отрезок железнодорожного полотна, находившегося недалеко от охотничьего домика графа Вонсовского. Солдаты проклинали своего командира, рябоватого ефрейтора, который в такой холод послал их в наряд. Но они не были наивными простаками, как, впрочем, и не были юнцами, слепо выполняющими приказ. Они прекрасно знали, что нести службу на этом участке небезопасно, ибо в любую минуту можно получить шальную пулю от притаившегося в кустах партизана.

Не сговариваясь, они свернули с железнодорожной насыпи и направились в сторону села, до которого было не более километра. Солдаты отлично знали, что эта прогулка для них менее опасна и более выгодна, чем хождение по железнодорожным путям, охрану которых они так или иначе не в силах обеспечить вдвоем.

И вот жители села, среди ночи разбуженные стуком ружейного приклада в двери, были вынуждены извлекать из своих тайников сало и другие припасы. Упиваясь покорностью безоружных крестьян, солдаты грубо кричали: «Шнель, шнель!» Если говорить откровенно, это была просто месть за то, что они не могли так же лежать в постели, укутавшись теплой периной, а вынуждены бродить ночью в этом холодном, чужом краю. Солдаты устали от насмешек рябого ефрейтора, который в любую минуту мог подать на них рапорт, от боязни попасть на Восточный фронт, в страну, где люди так же недружелюбны, а холод еще более ощутим.

— Завтра пошлю своей Гретхен посылку, — сказал один из солдат. — Немного солонины и чулки.

— Ты что, забыл, что нашему ефрейтору нужен гусь? — остановил его другой.

— Придется уважить этого мерзавца…

— Тихо! Слышишь, музыка…

Вскоре солдаты увидели в одном из домов незатемненное окно и услышали шум голосов. Стуча коваными каблуками, они поднялись по ступенькам на веранду. На их стук в дверь никто не отозвался, что было весьма странно. Низкорослый солдат с разбегу толкнул дверь и чуть не кубарем влетел в помещение. Вид офицерских шинелей на вешалке и шапок с эмблемами СС должен был бы отрезвить их, но, взбешенные тем, что к ним никто не вышел, они устремились к внутренним дверям, из-за которых доносились громкий смех и музыка. Низкорослый распахнул двери небольшого зала.

— Тихо! — крикнул он и внезапно умолк.

Другой, находясь еще в прихожей и не понимая, почему замолчал его напарник, громко скомандовал:

— Зашторить окно! — и, переступив порог, замер.

Штандартенфюрер Дибелиус, пошатываясь, поднялся, сделал шаг им навстречу.

— Господин штандартенфюрер, — пробормотал солдат, который вошел первым, — мы не знали, что…

— Молчать! — крикнул Дибелиус. — Я не разрешал вам говорить! Запомните: там, где я нахожусь, выполняется мой приказ, понятно?

Солдаты попятились.

— Кто вам позволил отойти? — закричал Дибелиус. — Отправлю на Восток! — Он едва не задохнулся от крика.

— Но, дорогой Дибелиус, — успокаивал его Вонсовский, — эти солдаты не имели плохих намерений. В конце концов, это хорошо, что немецкие солдаты заботятся о точном выполнении распоряжении властей. Это моя вина: так редко бываю в этом домике, что даже не распорядился, чтобы зашторили окна. Франтишек, — обратился он к камердинеру, — проследи, чтобы в следующий раз…

— Так точно, господин граф.

— А теперь убирайтесь! — закричал Дибелиус.

— Минуточку, — сказал Вонсовский. Солдаты остановились в недоумении. — Франтишек, — обратился граф к камердинеру, — проводи этих парней на кухню, пусть им дадут что-нибудь поесть и водки, чтобы разогрелись и выпили за здоровье господина штандартенфюрера Дибелиуса.

— Вы обезоружили меня, дорогой Вонсовский, совсем обезоружили. Идите, — широким жестом он указал солдатам на дверь, — и никогда больше не интересуйтесь светомаскировкий в этом доме и не беспокойте моего друга господина Вонсовского. Знаете ли вы, тупицы, мы установили с господином графом, что в тысяча девятьсот одиннадцатом граф и я жили в Мюнхене на одной улице, питались в одном и том же ресторане, ходили в один и тот же бордель — и не знали друг друга. — Пьяным жестом он попытался обнять Вонсовского.

Офицеры встали, поднимая бокалы. Дибелиус схватил стакан, налил его до краев и с размаху стукнул о бокал Вонсовского. Кто-то из молодых офицеров затянул корпорантскую песню. Дибелиус грузно опирался на плечо Вонсовского.

— Друзья, — пробормотал штандартенфюрер, — кажется, я выпил немного лишнего. Покажите, где у вас туалетная комната, — обратился он к Вонсовскому.

Дибелиус неверной походкой пошел в указанном направлении, открыл кран и подставил под широкую струю воды лицо, массируя ладонями одутловатые щеки. Потом, не оборачиваясь, потянулся в сторону полки с полотенцами, но внезапно поскользнулся на мокром полу, упал и вдруг почувствовал неодолимое желание уснуть. И это ему, может быть, даже и удалось бы, но капающая из крана вода не давала покоя. Борясь с охватившей его сонливостью, он поискал взглядом, за что бы уцепиться руками, увидел раковину. И схватился за ее край, но сорвался и снова упал. Раковина под тяжестью его тела отделилась от стены, открыв темную нишу.

Сначала Дибелиус решил, что ниша — плод его воображения. Встал он неожиданно легко. Ударил себя несколько раз по лицу, окончательно прогоняя опьянение, и снова посмотрел в сторону ниши, но она не исчезала. Все еще не веря глазам, протянул руку и, нащупав какой-то предмет, вытащил его. Им оказалась аккуратно запечатанная, как будто только из банка, толстая пачка стодолларовых банкнот.

Снова просунув руку в нишу, Дибелиус извлек оттуда пачку сигарет. Пачка была открыта, но в ней вместо сигарет оказалось несколько роликов узенькой фотопленки. Дибелиус сразу отрезвел. Он присел на край ванны, на минуту задумался, пристально глядя на банкноты и коробку от сигарет. Затем положил найденные предметы в нишу, подтянул раковину. Она встала на свое место неожиданно легко.

— Не Рейнер король сегодняшней охоты, а я — штандартенфюрер Макс Дибелиус, — сказал он, обращаясь к своему отражению в зеркале. Отражение заморгало небольшими, но теперь уже действительно трезвыми глазами.

В столовой никого не было — это было ему на руку. Дибелиус подошел к висящему на стене старомодному телефонному аппарату и потребовал немедленно соединять его с Варшавой.

Дежурный быстро отозвался, на телефонный звонок.

— Шесть человек охраны! — приказал Дибелиус и повесил трубку, не желая давать объяснения.

Гости графа уже собирались уезжать. Поочередно подходили к Вонсовскому и пожимали ему на прощание руку, а тот с обаятельной улыбкой говорил каждому, что это он должен их благодарить за оказанную честь.

Дибелиус устроился в глубоком кресле, стоящем около камина, вытянул перед собой ноги и грыз незажженную сигару.

— Вы не едете, господин штандартенфюрер? — обратился к нему щуплый полковник саперных войск с длинной морщинистой шеей ощипанного индюка, на которой болтался Железный крест.

— Что-то забарахлил мотор в моей машине, — солгал второпях Дибелиус.

— Мы с удовольствием подвезем вас, — предложил майор авиации.

— Благодарю, — ответил Дибелиус. — Я уже позвонил, чтобы за мной прислали другую машину. Подожду. Если, конечно, позволит хозяин.

— Конечно, господин штандартенфюрер, — сказал граф. — Если вы неважно себя чувствуете…

— Чувствую себя превосходно. Давно не чувствовал себя так хорошо.

— Я имел в виду, — уточнил Вонсовский, — предложить вам комнату для гостей. Франтишек хорошо натопил. Отдохните, господин штандартенфюрер, а утром приятнее ехать. Лес, покрытый снегом, выглядит прекрасно.

— Хорошо, господин Вонсовский, — согласился Дибелиус. — Однако я не могу себе позволить заснуть этой ночью даже в столь прекрасной комнате, которую так хорошо натопил ваш Франтишек. Я должен еще поработать.

За окном заурчали моторы отъезжающих автомашин. Дибелиус, удобно расположившись в кресле, дымил сигарой, которую только что прикурил от горящей головешки из камина.

— Вы необыкновенный человек, господин Дибелиус, — вздохнул Вонсовский, опускаясь в кресло напротив. — После такого дня вы еще думаете работать? Но я верю вам, хотя полчаса назад готов был дать голову на отсечение, что вы пойдете спать. Это и есть характерная особенность настоящего немца, у которого служебные обязанности превыше всего. Если бы мои соотечественники следовали тому же правилу, может быть, история была бы к ним более снисходительна. Но что поделаешь, мы любим слишком много говорить и митинговать…

— Но вы также любите поесть и попить — это мне нравится.

— Может быть, еще выпьем немного наливки? Готовил ее Франтишек по рецепту своей матери, которая служила экономкой в имении моей матери, графини фон Эксендорф.

— С удовольствием отведаю наливки с такой родословной.

Франтишек как будто только этого и ждал. В руках у него оказался поднос, на котором стоял хрустальный графин, полный сверкающей рубином жидкости, и два тяжелых хрустальных бокала.

— За ваше здоровье, господин Вонсовский, — поднял бокал Дибелиус. Посмаковал, причмокнул с одобрением. — Стало быть, это через свою мать, графиню фон Эксендорф, вы породнились с оберстом Рейнером?

— Если хотите точно, — сказал Вонсовский, — то это только деликатность господина полковника заставляет его называть меня кузеном. Десятая вода на киселе, как говорится о таком родстве.

— Но однако же в ваших жилах течет и немецкая кровь. Хотелось бы знать сколько?

— Ровно столько, чтобы заслужить уважение и доверие немецких офицеров. Если бы не фатальный исход мировой войны, может быть, мы служили бы с ними в одном полку. Уже тогда, как помню, в двенадцатом или тринадцатом году, многие просвещенные офицеры задумывались об объединении всех немцев под скипетром одного императора.

— И только нашему фюреру удалось сделать реальностью мечты ваших сослуживцев. Хотя вы ведь наполовину немец…

— Боюсь, — прервал его Вонсовский, — что я немец только на сорок девять процентов. Ибо сегодня в моих жилах течет не менее одного процента алкоголя. Извините, что прервал вас, господин Дибелиус.

— Глупости, Вонсовский. Вернемся к этому разговору еще не раз, даю вам слово. Вам еще предстоят беседы со мной.

Послышался все нарастающий шум моторов.

— Ну, наконец-то! — сказал Дибелиус. — Приехали. Еще минута — и вы, господин граф, потеряли бы терпение. — Энергичным движением он подхватил Вонсовского под руку.

Эсэсовец гауптштурмфюрер Адольф Лехсе вошел в дом, отряхиваясь от снега. Лицо Дибелиуса, до этого такое кроткое и добродушное, мгновенно изменилось.

— Теперь, дорогой мой Вонсовский, пройдем в вашу ванную комнату. — Штандартенфюрер расстегнул кобуру и вынул пистолет. — Пойдешь и ты, Лехсе, увидишь кое-что весьма любопытное.

К счастью, Дибелиус не заметил Франтишека, который выходил из кухни и вовремя сумел спрятаться в тени лестницы.

Дибелиус, подобно опытному цирковому фокуснику, медленно приближался к умывальнику. Плавным движением он потянул за край раковины.

— Что, удивлены, Вонсовский?

— Тайник? — Граф надел пенсне, удивленно, как будто бы не доверяя сам себе, подошел ближе.

— Вы как будто ничего не знаете?

— В охотничьем домике я бываю редко. Мое постоянное местожительство в Варшаве. А старые дома всегда хранят какие-то забавные тайники.

— Конечно, конечно, — усмехнулся Дибелиус. — В особенности, если на этих банкнотах, — он достал из тайника и поднес банкноты к глазам Вонсовского, — стоит дата выпуска: 1938, 1939 и даже 1940 год. О! Какие же тайны хранят эти старые, редко используемые охотничьи домики!.. — Из пачки сигарет штандартенфюрер вытряхнул на ладонь, ролики микрофильма. — Правда, Вонсовский?

— Судя на глаз, здесь немало денег, — ответил Вонсовский, закуривая сигарету.

Но Дибелиус уже перестал играть.

— Бери его! — крикнул он и с силой толкнул Вонсовского к Лехсе, стоявшему в дверях ванной комнаты.

— Удивительный способ благодарить за гостеприимство. — Вонсовский стряхнул пепел с отворота пиджака. — Думаю, что я могу взять свою шубу?

— Замолчи! Я тебя еще поблагодарю. Старуха фон Эксендорф не поможет тебе.

— Конечно, — сказал Вонсовский. — Вы не дали мне возможности вовремя объяснить, что этой ванной пользуется прислуга, а моя — наверху.

Лехсе вдруг вспомнил про камердинера. Он с выхваченным из кобуры пистолетом бросился в кухню, но через минуту возвратился. Открытое настежь окно объяснило ему все.

— Сбежал, — сказал Лехсе, — и совсем недавно.

— Видимо, это Франтишек, — сказал Вонсовский. — Просто не верится. Тогда понятно, почему он сбежал. Неприятно мне, господин штандартенфюрер, что в моем доме находился человек…

— Замолчи! — процедил сквозь зубы Дибелиус. — Выясним все в Варшаве. — И, не глядя на Вонсовского, направился к выходу.

Два солдата из железнодорожной охраны, нагруженные добычей, отошли уже на порядочное расстояние от охотничьего домика.

— Посмотри, Хорст! — сказал низкорослый, показывая на слабый свет в окнах. — Господа между собой всегда договорятся. Как стал графом, так он теперь может быть даже и поляком.

Но высокий не поддержал разговора — был занят усмирением гуся, который хлопал крыльями, пытаясь вырваться из его рук, скрюченных от холода.

Оберст Рейнер дрожащими руками застегивал пуговицы кителя и громко ругал своего ординарца, толстого фельдфебеля, который возился с приготовлением утреннего кофе.

Рейнер подошел к окну, отодвинул штору. На темном зимнем небе еще блестели звезды. Старомодные часы на комоде, в стиле бидермейер (Рейнер «унаследовал» эту квартиру вместе с мебелью от какого-то адвоката, который был переселен в гетто), показывали без пятнадцати пять.

— Клаус, ты ленивая свинья!

— Так точно, господин оберст! — ответил ординарец. В руках он держал небольшой поднос с чашкой кофе и двумя пряниками. Из-под шинели, наброшенной на длинную ночную рубашку, выглядывали домашние туфли. — Могу быть свободен, господин полковник?

Свободен — это значит вернуться в теплую кровать в комнате для прислуги, за кухней, в то время как он, полковник Рейнер, из-за этого идиотского телефонного звонка и пьяного бреда обезумевшего Дибелиуса должен тащиться на другой конец города. Это займет не менее часа туда и обратно и около часа, чтобы добиться чего-нибудь вразумительного от штандартенфюрера, и времени на то, чтобы выспаться, совсем не будет.

— Нет, — проворчал он недовольно. — Хватит тебе спать, Клаус. Лучше почисти ковры, натри до блеска полы. Вернусь, все проверю.

— Так точно, — ответил Клаус без энтузиазма и переступил с ноги на ногу, как бы желая продемонстрировать, что с удовольствием бы пристукнул по-солдатски каблуками, если бы на ногах были сапоги, а не домашние туфли.

Обжигаясь, оберст выпил чашку черного кофе — заспанный Клаус забыл, как всегда, положить сгущенного молока.

«Видимо, от употребления моей порции молока он так и растолстел», — подумал Рейнер, спускаясь к машине. Около ворот, урча мотором, стоял его «мерседес». Шофер, не обращая внимания на приказ экономить бензин, прогревал мотор на полных оборотах.

Отрывисто бросив шоферу адрес — аллея Шуха, — Рейнер погрузился в мысли о том, что будет, если полученное четверть часа назад сообщение Дибелиуса окажется правдой, а не чудовищной шуткой штандартенфюрера. Его охватил ужас.

Взбегая на третий этаж по широкой мраморной лестнице особняка бывшего польского министерства вероисповедания и общественного просвещения, где размещались сейчас служба СД и окружная полиция, он еще надеялся, что все это чудовищное недоразумение, следствие неумеренного употребления спиртного в охотничьем домике. Но когда открыл дверь в приемную и встретился с холодным взглядом рыбьих глаз гауптштурмфюрера Лехсе, который даже не соизволил встать навстречу ему, полковнику, а только движением головы дал понять, что Дибелиус ожидает его в кабинете, Рейнер понял, что необходимо быть готовым к худшему.

Лицо штандартенфюрера Дибелиуса не предвещало ничего хорошего. Рейнер тяжело опустился в кожаное кресло, стоявшее около письменного стола.

— Ты сошел с ума, Дибелиус. Скажи, что это неправда, — тихо произнес Рейнер без особой надежды на подтверждение.

Дибелиус молча пододвинул к нему коробку с сигарами. Поднес огонь, чтобы Рейнер прикурил.

— Этого не может быть, — сказал Рейнер, чувствуя, как вдруг воротничок его мундира, сшитого по размеру, стал в одну минуту тесным. — Это не укладывается в голове.

— Однако же… — Через широкий письменный стол Дибелиус подал Рейнеру напечатанный на машинке лист: — Прочитай.

Это был протокол, составленный в довольно-таки лапидарном немецком стиле, с изложением всего случившегося в охотничьем домике Эдвина Вонсовского и подробным описанием ванной комнаты и ниши, обнаруженной за умывальником.

Рейнер, вынимая сигару изо рта, заметил, что его рука дрожит.

— Может быть, в самом деле это его камердинер?..

— Наши специалисты, — не дал ему закончить Дибелиус, — с полной уверенностью утверждают, что как на банкнотах, так и на эбонитовых кассетах микрофильма обнаружены отпечатки пальцев Вонсовского.

— Только его? — в изумлении спросил Рейнер.

— Нет, есть и другие. Но, к сожалению, не его камердинера. Я приказал взять отпечатки пальцев с графина и подноса. Правда, сам он успел сбежать, но я уже имею карточку для его опознания.

— Какой же он был неосторожный!

— Нет, тайник был прекрасно замаскирован. Могу тебе сказать, что открыл я его совершенно случайно. А что касается камердинера, то дело здесь нечистое. Один из моих подчиненных — работник архива — клянется, что видел его где-то. И наконец, уже то, что он сбежал, говорит само за себя: видимо, он сообщник.

— А микрофильмы? Что на них заснято?

— Какие-то планы и фрагменты системы укреплений. Нам, правда, еще не удалось установить, представляют ли они какой-либо один объект или что-то большее. Во всяком случае, ясно одно, что это оборонительные сооружения. Кроме того, заснята схема организации берлинской полиции, сфотографирована часть списка лиц, облеченных особыми полномочиями специального представителя рейха по распределению продовольствия, список офицеров СД, работающих в специальных группах. Как видишь, немало.

— Слишком односторонне, — сказал Рейнер.

Однако он понял, что его опасения были несколько преувеличены. В итоге это дело оказалось в руках Дибелиуса, которому, по всей вероятности, невыгодно было предавать его огласке, поскольку у Вонсовского бывали многие.

— Ситуация не из веселых, — сказал Дибелиус, прерывая размышления Рейнера. — Правда, он не мой кузен, но должен заверить тебя, что никакое родство не будет приниматься во внимание. — Он не сумел скрыть иронии. — Однако… — понизил голос, — скажу тебе, Рейнер, первый раз в жизни я счастлив, что мой отец был массажистом, а не бароном.

— Мы с ним только в дальнем родстве…

— Знаю, знаю, — прервал его Дибелиус. — Впрочем, речь идет не о родстве. Достаточно и тех отношений, в которых ты был с ним. И не только ты.

— Конечно, — ответил холодно Рейнер, — ты тоже. Вспомни, ведь именно ты представил его мне.

— Не помню, — скривил в гримасе губы Дибелиус. — Нам нет сейчас смысла упрекать друг друга. Если хочешь знать, то я познакомился с ним на приеме у губернатора. Представила нас его жена.

— Я видел его еще раньше, в Берлине. Заверяю тебя, что это было в очень солидном доме.

— Тем лучше, — сказал Дибелиус. Он встал и потянулся, как человек, который выполнил тяжелую работу. А на вопросительный взгляд Рейнера ответил: — Тем лучше, что не только мы влипли в эту историю. Большинство высших чинов там, в Варшаве, нередко бывали у него на приемах или в жолибожской вилле, или в особняке в Вонсово. Ох уж этот наш офицерский снобизм! Венский граф, кровь аристократа! Его дед, вероятно, купил титул, разбогатев на поставках портянок для армии. Но наши офицеры, в особенности те, которые считаются воспитанниками старой школы…

— Оставь это, — оборвал его Рейнер, удивляясь твердости своего голоса. — То, что ты сказал сейчас, поможет нам выкрутиться.

— Ты думаешь, нам это удастся? — спросил Дибелиус. — Поразмыслим лучше… Нам известно, что Вонсовский был знаком с более высокопоставленными лицами, чем мы. Я располагаю информацией из абсолютно верных источников, что его приглашали даже в Вавель, ты же помнишь, это было в то время, когда замышляли создать что-то вроде правительства в этой стране. От нас многое зависит, чтобы с выгодой раскрыть это необычное дело.

— А что конкретно? — спросил Рейнер.

— Предлагаю, — сказал Дибелиус, — взаимное сотрудничество. Я хочу в этом деле дать возможность отличиться молодежи. Мой заместитель Лехсе так и рвется к работе. Ты мне тоже говорил о каком-то интеллектуальном офицере. Этот твой, как там его, Клос, что ли, должен быть безукоризненно честным и высоко эрудированным, чтобы раскрыть сети Вонсовского, а также достаточно осторожным, чтобы не замешать наших людей в это дело. Моему Лехсе можно доверять. Он как верный пес.

— Не могу сказать этого о Клосе, — ответил Рейнер. — Самостоятельный, очень самостоятельный, но, на счастье, его поведение не вызывает никаких подозрений.

— Очень важно, — сказал Дибелиус, — чтобы он не был слишком честолюбив. Понимаешь, что я имею в виду? — Не дожидаясь ответа на свой вопрос, он встал из-за стола и сел в кресло напротив Рейнера. С размаху хлопнул его по колену: — Предлагаю задание ему изложить именно так…

— Вы нездоровы, господин обер-лейтенант? — спросил Курт, ставя возле кровати Клоса вычищенные до блеска сапоги. — Может, сходить в аптеку?

— Благодарю, я вполне здоров. Принеси мне лучше завтрак, сейчас я встану. Была какая-нибудь почта?

— Вы забыли, видимо, господин обер-лейтенант, что сегодня воскресенье.

— А у тебя никогда не трещала голова с похмелья? — с улыбкой спросил Клос.

— Может быть, принести вам простоквашу?

Курту так хотелось чем-нибудь угодить своему хозяину, что он даже не подумал о своем послеобеденном отдыхе. Правда, когда Клос спросил его, не желает ли он развлечься, Курт чистосердечно признался:

— Конечно, хотелось бы сходить в кино, если господин обер-лейтенант позволит. Что же касается похмелья, то, по-моему, лучше всего простокваша, хотя, когда я был в России, научился там и кое-чему другому. Лучше всего огуречный рассол, — закончил Курт.

Клос решил, что позволит Курту пойти в кино, но скажет ему об этом только после обеда — пусть парень хоть еще немного позаботится о своем начальнике. И пусть думает, что обер-лейтенант Клос в прошлую ночь изрядно выпил, хотя в действительности это было не так.

Неожиданности начались в ночь на субботу. Он крепко спал, когда затрещал телефон, поставленный им на пол около кровати.

— Тетя Ванда тяжело заболела, — послышался голос в телефонной трубке. — Ее увезли в госпиталь в Варшаву.

— Was? — гаркнул он в трубку, как и подобает немецкому офицеру, внезапно разбуженному глубокой ночью.

— Проведать ее можно в воскресенье в госпитале Езуса, — сказал кто-то по-польски, будто и не слыша окрика.

Клос снова крикнул по-немецки, что это ошибка и польская наглость, а потом с размаху бросил трубку на рычаг телефона.

Для тех, кто прослушивал его разговоры, должно быть ясным; какой-то поляк по ошибке соединился с квартирой немецкого офицера и получил надлежащую отповедь. Но Клос уже не мог сомкнуть глаз в эту ночь. Псевдоним Ванда имел ротмистр Вонсовский, которого он видел несколько часов назад в его охотничьем домике. А госпиталь в Варшаве мог означать только одно: арест. Голос майора Рутинского, состоявшего камердинером у Вонсовского, Клос узнал сразу. Информация о возможности посещения означала контакт. Количество букв в последнем слове, услышанном в телефонной трубке, означало время.

Итак, в воскресенье, в пять часов, в ранее условленном месте встретится Клос с тем, кто сообщит ему подробности ареста Вонсовского. Лишь в воскресенье, в пять пополудни, а сейчас только наступал рассвет субботнего дня. Он вспомнил Вонсовского, который так недавно обнимал штандартенфюрера Дибелиуса, и сейчас этот самый Вонсовский…

Нет, все это не укладывается в голове. Что могло быть причиной провала? Неужели Дибелиус, приехав на охоту, заранее задумал арестовать Вонсовского? Что могло попасть в его руки? Может быть, те две пачки стодолларовых банкнот, которые привез ему Клос?

С чувством облегчения он вспомнил, что деньги передал Вонсовскому завернутыми в газету. К тому же он был в перчатках и не мог оставить отпечатков пальцев. Но есть Вонсовский, который его знает. Он, безусловно, твердый человек и опытный офицер разведки, но всякое бывает.

Дибелиус хвалился, что у него начинали говорить даже самые стойкие. Одновременно возникает другая загадка: как удалось избежать, ареста Рутинскому? А может быть, Дибелиус арестовал и его, а тот продал ему Клоса, а телефонный звонок — цена, которую Рутинский уплатил Дибелиусу за спасение своей головы? Но Клос тут же отказался от этой мысли.

На всякий случай он убрал, как мог, в квартире, пользуясь тем, что Курт еще спал, сжег над пепельницей несколько тонких листков бумаги с заметками, содержание которых знал на память, и отправился на службу.

Фельдфебель Патшке, начальник тайной канцелярии, подбежал к Клосу в коридоре.

— Шеф желает вас видеть, господин обер-лейтенант, уже дважды справлялся о вас.

Клос в изумлении посмотрел на часы. Сержант понял его жест:

— Нет, вы не опоздали, это Рейнер явился слишком рано.

Клос постучал в массивные двери. Вытянулся, подойдя к письменному столу полковника.

— Прошу вас, садитесь, господин обер-лейтенант. У меня к вам долгий разговор.

Обходительный тон, безупречные манеры, только какая-то тревога в глазах. Неужели Рейнер чего-то боится? Полковник жестом пригласил обер-лейтенанта в кресло. Столь любезным он еще никогда не был.

— Я очень ценю ваше отношение к службе и доверяю вам, господин Клос. А поэтому приступим сразу к делу. Задание, которое я хочу вам поручить, очень важное и весьма деликатное. Именно поэтому я и решил доверить его вам, надеясь, что вы, как настоящий немецкий офицер, отличитесь. При этом удачно выполненное задание может принести вам награду фюрера — Железный крест; провал может стоить вам жизни. И не только вам, господин Клос. Но вам в особенности, запомните это, — подчеркнул Рейнер.

— Люблю рисковать, — ответил Клос, — риск — благородное дело.

— Мы арестовали опасного агента, господин обер-лейтенант. Арест был произведен ведомством нашего друга Дибелиуса. Но, принимая во внимание важность этого дела, дальнейшее расследование мы решили проводить вместе. Это касается как службы безопасности, так и абвера. Поэтому я хотел бы это деликатное дело поручить именно вам, господин Клос, и весьма опытному, имеющему многолетнюю практику криминальной работы офицеру СД гауптштурмфюреру Лехсе. Вы его знаете?

— Да, знаю. Но кого арестовали? — спросил Клос, уже почти уверенный в своих предположениях.

Не отрываясь от бумаг, лежащих на столе, Рейнер рассказал Клосу о том, что произошло в охотничьем домике. При этом он не сумел скрыть своей неприязни я Дибелиусу, которому только благодаря сильному опьянению удалось открыть тайник. Затем Рейнер сообщил, что камердинер Вонсовского скрылся, и описал содержание тайника, но в какой-то момент внезапно остановился на полуслове.

— Все подробности найдете вот в этих бумагах. А сейчас хотел бы особо обратить ваше внимание, господин обер-лейтенант, на деликатность этого дела. Как вам известно, Эдвин Вонсовский аристократ, состоящий в родстве с двумя весьма знатными немецкими фамилиями. Было бы досадно и прискорбно, если бы… — Он замолчал.

Клос кивнул головой в знак того, что все понял.

— Прошу извинить меня, господин оберст, — медленно начал он, делая вид, будто слова даются ему с трудом. — Когда я приехал к вам с приказом генерала Верлингера, мне показалось странным, что Вонсовский находится с штандартенфюрером Дибелиусом в самых дружеских отношениях. Если мое впечатление было ложным…

— Нет, не было, Клос. Мы часто бывали у него все, а том числе и я. Вонсовский также посещал дом варшавского губернатора, а однажды был приглашен даже в Вавель. И скажу вам больше, я видел его в Берлине в доме… — Оберст вдруг заколебался: — Все дело в том, что ни один из этих визитов не должен быть связан с делом Вонсовского, не должен! Вы поняли? Если вы, господин обер-лейтенант, в чем-то сомневаетесь, скажите сейчас же. Я еще могу освободить вас от этого деликатного задания.

— Не имею никаких сомнений, — ответил Клос, — если речь идет о верности нашему фюреру, господин полковник.

— Этого мне вполне достаточно. С понедельника вместе с Лехсе можете приступить к выполнению задания. Не спешите, действуйте внимательно и осторожно. Я хочу, чтобы вы, господин Клос, правильно меня поняли. Мы с Дибелиусом не имеем права щадить врагов рейха, независимо от их положения и родственных связей. Однако мы не можем позволить, чтобы это скандальное дело бросило тень на ни в чем не повинных людей, которые, может быть, легкомысленно поддались личному обаянию Вонсовского, оставаясь при этом порядочными немцами и национал-социалистами. Какими методами будете вести следствие, это ваше личное дело. Но одно должно быть вне всякого сомнения: действовать надо эффективно, беспощадно в отношении врагов, с соблюдением необходимой тайны…

Зазвонил телефон. Рейнер поднял трубку. Клос заметил, что кровь отхлынула от лица оберста.

— Он как раз у меня, дорогой Дибелиус. Даю ему соответствующие указания. — Он положил трубку, подошел к Клосу, который был вынужден стать по стойке «смирно», пристально посмотрел ему в глаза: — Теперь многое зависит от вас, господин обер-лейтенант. Наступил решающий момент в вашей карьере. Горе тому, кто не замечает этого вовремя. Штандартенфюрер Дибелиус лично информировал меня, что планы, обнаруженные в тайнике охотничьего домика Вонсовского, содержат сведения о расположении оборонительных сооружений вокруг главной ставки нашего фюрера…

Это было в субботу. Выйдя от Рейнера, Клос только на минуту забежал на службу, чтобы отдать распоряжения своему помощнику, молодому лейтенанту Гейслеру, относительно текущих дел.

Теперь необходимо было все тщательно обдумать. Клос не мог себе простить, что во время последнего посещения охотничьего домика не забрал микрофильмы. Однако еще есть шанс скопировать их в начальной фазе расследования, хотя сделать это будет очень трудно, так как Дибелиус и Лехсе знают уже о ценности этой пленки. Но об этом потом. Сейчас самое важное — Вонсовский. Клос почти ничего не знал о нем. Когда несколько месяцев назад один из связных Центра информировал его, что через «тетю Сюзанну» принята одна из берлинских резидентур довоенной польской разведки вместе с ее филиалами в Варшаве, Вене и Кракове, он не скрывал своих опасений. Но несколько, месяцев работы с Вонсовским, который руководил вместе с майором Рутинским варшавским филиалом, несколько успокоили его.

От Вонсовского он неоднократно получал очень ценные материалы, порой полностью разработанные проблемные доклады, основанные на подробной агентурной информации, накапливаемой в течение длительного времени. Кроме того, Вонсовский благодаря своим связям сумел сблизиться с некоторыми высокопоставленными лицами, чья болтливость позволяла получать секретную информацию, которую использовали не только военные, но и дипломаты союзников.

Поэтому провал Вонсовского — серьезный удар для «тети Сюзанны». Шансов вызволить его из лап Дибелиуса почти не было. Симпатизируя Вонсовскому, Клос тем не менее понимал, что не личность его представляет наибольшую важность, а деятельность, которая теперь навсегда прекратилась. Под угрозой и безопасность Клоса. Правда, это только предположение, но основания для него все же есть.

Вонсовский был профессионалом разведчиком, много лет играл роль богатого мота, как и подобает выходцу из аристократической семьи… Может быть, ему будет жаль расставаться с удобствами и привилегиями своего графского статуса и он согласится выдать Дибелиусу своих друзей, а может быть, он так вошел в роль, что захочет продолжать игру, но только уже под контролем гитлеровцев? Клос достаточно хорошо знал тайны своей работы и ясно представлял опасность, которую несет в себе такая игра. Не раз он встречался с агентами, работающими для двух, трех и более разведок, которые в определенный момент начинали проводить собственную линию.

Из ближайшей аптеки Клос позвонил Лехсе. Тот уже знал, с кем ему предстояло работать, и отнесся к Клосу свысока. Это было даже на руку Клосу, ибо роль помощника гауптштурмфюрера была ему выгодна.

Клос даже не заметил, как задремал. Разбудил его Курт, который принес на подносе тарелки. Было около четырех часов. Клос быстрее обычного пообедал, оформил Курту увольнительную в город и поехал на Мокотовскую.

В небольшом уютном кафе он увидел сидящую возле окна девушку, которая, попивая эрзац-кофе, рассматривала лежащий перед ней журнал «Курьер варшавский». Рядом лежали зеленая дамская сумочка и две зеленые скрещенные перчатки. Он подождал, пока девушка выпила кофе и вышла. Клос двинулся за ней. Девушка свернула на Волчью улицу, пересекла Вороновскую и Маршалковскую, задержалась, как будто бы сверяя адрес, перед серым домом на Познаньской. На втором этаже она вошла в квартиру, оставив дверь приоткрытой.

Майор Рутинский ждал его в большой мрачной, загроможденной мебелью комнате. Не говоря ни слова, пододвинул Клосу стул, из сиденья которого торчала морская трава.

— Это должно было когда-то случиться, — сказал он. — Вы хотите знать, как это произошло?

— Знаю, — ответил Клос. — В понедельник вместе с гауптштурмфюрером Лехсе начинаю следствие по этому делу.

— За это нужно благодарить всевышнего, — промолвил Рутинский.

— При чем тут бог? — раздраженно пожал плечами Клос. — Не думаете ли вы, что у меня будет возможность спасти его? Не исключено, что первым, когда его начнут избивать, будет названо именно мое имя.

— Эдвин не скажет, ничего не скажет.

Клос усмехнулся. Он видел людей, казалось бы, сильных и честных, которые умоляли, чтобы их казнили, а когда приближалась смерть — предавали самых близких им людей, обрекая их на такие же муки.

— Знаю его с пятнадцати лет, еще по Берлину и Гамбургу. Если не сможет выдержать, то раздавит ампулу, скрытую под пломбой зуба. Могу вас заверить, что Эдвин не утратит хладнокровия. Если бы мы могли что-нибудь сделать для него…

— Что? — усмехнулся Клос. Рутинский раздражал его. — Организовать нападение? Отбить его с оружием в руках?

Рутинский молчал. Клосу стало жаль его, он почувствовал что-то вроде угрызений совести. Но тот не заметил этого.

— Вы же знаете, — сказал Рутинский, — Эдвин Вонсовский — благороднейший человек. Как вы думаете, почему он работает с нами? Карьера? Плевал он на карьеру! Как мне кажется, он вообще не любил военную службу. Деньги? Смешно. На берлинскую группу Эдвин истратил больше своих денег, чем государственных. Так что и это отпадает. Он ненавидел нацистов, и я со всей ответственностью могу это подтвердить. Эдвин был настоящим актером, которому не суждено было сыграть роль на сцене. Он играл ее в жизни и готовился к будущим «выступлениям» со всей серьезностью и необыкновенной старательностью. В 1935 году, после ликвидации нашей прежней сети, мы решили создать хотя бы какую-нибудь легальную организацию, которая позволила бы нам действовать. Создали фиктивное торговое предприятие: гамбургское южноамериканское общество по закупке и продаже кофе. Это была надежная ширма для нашей настоящей деятельности. Так вот Эдвин действительно начал торговать кофе. Мало того, стал одним из ведущих предпринимателей в этой отрасли торговли. Мог бы быстро нажить состояние. Вы понимаете, к чему я клоню?

— Нет, — откровенно признался Клос.

— Мы не можем спасти Эдвина. А впрочем, я не знаю, хотел бы он этого сам или нет. Известно ли им, — Рутинский вдруг резко изменил тему разговора, — что содержат микрофильмы?

— Да, — ответил Клос.

— Тем лучше, — пробормотал Рутинский. — Если мы не можем спасти Вонсовского, то должны помочь ему сыграть еще одну роль, самую главную в его жизни.

Клос начал кое-что понимать.

— Вы хотите, чтобы Вонсовский начал называть своих сообщников?

— Да, — ответил Рутинский. — Надо, чтобы он выдал сообщников, на которых вы ему укажете — огромную шпионскую сеть, в которой появится несколько их сановников, а там пусть грызутся между собой…

— Нет, я предлагаю другой вариант, — тихо сказал Клос, чувствуя внезапный прилив симпатии к Рутинскому. — Думаю, что это будет наилучший выход из создавшегося положения, — продолжал Клос. — Заговор, внутренний заговор. Что вы скажете на это?

— Вы имеете в виду донесения Эдвина три месяца назад? О попытке группы берлинских генералов установить контакты с представителями союзников в Стокгольме?

— Не беспокойтесь, я думаю не о настоящем заговоре. Тех, кто в действительности готовит заговор против Гитлера, оставим в покое, а для Дибелиуса и Рейнера приготовим нечто другое.

— Ну что ж, остановимся на этом, — ответил Рутинский. — Доложим Центру. Попросим одобрить план и список кандидатов. — Он как-то сразу ожил, помолодел. — Главное, чтобы Эдвин точно понял, что мы от него хотим, чтобы он сказал не больше того, что нужно.

Клос возвращался с Волчьей в приподнятом настроении. План, который они обсуждали с Рутинским, только на вид казался безумным. Механизм террора третьего рейха был так сложен, связи между отдельными звеньями так запутаны, а разделение обязанностей было столь неясным, что игра, которую он намеревался начать, стоила свеч.

Вонсовский, даже обезоруженный, изолированный в тесной камере, лишенный друзей и связей, изобличенный как враг рейха, может еще поразить противника, и он это наверняка сделает. А сегодня Клосу предстояло выполнить одно важное дело. Он взял рикшу и приказал везти его в Жолибож. Доехав до площади Инвалидов, пошел вниз по течению Вислы узкими, темными улочками пригорода, но скоро понял, что здесь ему делать нечего: перед виллой в стиле модерн, которая, как ему было известно, принадлежала Вонсовскому, двое полицейских в темно-синих мундирах грели руки над чуть тлеющим костром. Теперь быстро к зданию абвера.

Через полчаса в полугрузовой «шкоде» с шестью охранниками Клос подъехал к вилле Вонсовского. Оставив охрану во дворе, он пошел к особняку, вызвал из кухни перепуганную старушку служанку и велел проводить его в кабинет графа. Служанка рассказала ему, что со времени ареста господина графа еще никто не появлялся в доме, чему Клос очень обрадовался. Дибелиус приказал охранять виллу в Жолибоже, предполагая, что только там Вонсовский может хранить интересующие его документы.

Громоздкий письменный стол, такие же кресла и шкафы. И только простой вращающийся американский стул, стоящий около письменного стола, явно не соответствовал обстановке. Ящики стола были не заперты. Содержимое их Клос решил проверить позже. Прежде всего необходимо найти тайник, где Вонсовский хранил бумаги, которые, по мнению Клоса, необходимо было уничтожить.

Клос отодвинул шкаф от стены, по очереди приподнял картины, висящие на стенах, потом свернул ковер и, подсвечивая электрическим фонариком, метр за метром обследовал пол, но все безуспешно. Потеряв надежду на успех, сел на вращающийся стул у письменного стола и приготовился осмотреть содержимое его ящиков. И вдруг Клос вскочил: а американский стул, который так бросился в глаза при входе в кабинет графа! Клос поставил стул на письменный стол, ощупал обитые кожей спинку и сиденье, но ничего подозрительного не обнаружил. Он перевернул стул вверх ножками, осмотрел шурупы, скрепляющие стальной диск. Интуитивно почувствовал, что идет по правильному пути. От легкого поворота острием перочинного ножа подался первый шуруп…

Под стальным диском находилась небольшая металлическая коробка. Клос даже не стал ее открывать, а сунул в карман, твердо уверенный в ценности ее содержимого. Ввернув обратно шурупы, он решил проверить письменный стол, открыл верхний ящик — и вдруг услышал шум мотора автомашины. Клос погасил электрический фонарик, приоткрыл штору и выглянул на улицу. Он увидел ясно выделяющийся на снегу силуэт черного «мерседеса». Шофер услужливо открывал дверцы автомашины высокому сгорбившемуся человеку. Начиналась захватывающая игра.

Кабинет, куда ввел Вонсовского рослый эсэсовец, был светлым и просторным. Через окно, не завешенное шторой, лился яркий солнечный свет. Эдвин прикрыл глаза ладонью.

— Садитесь, — буркнул человек за большим письменным столом.

Синеватая щетина на щеках, тяжелые, опухшие веки, узкий лоб, сросшиеся брови, нос с горбинкой. Совсем не нордического типа был этот гауптштурмфюрер СД, к которому доставили Вонсовского.

— Садитесь, — повторил он властно.

Вонсовский вспомнил, что видел этого человека в ночь после охоты: тогда он приехал с отрядом эсэсовцев, вызванных по телефону Дибелиусом.

— Я не привык к такому тону, — сказал холодно Вонсовский, — и в особенности когда так обращаются ко мне низшие чины. — Он высокомерно посмотрел на офицера СД, сидящего за столом. Лехсе вскочил как ошпаренный, вытянулся, стараясь казаться выше своих жалких 165 сантиметров. Побагровев от злости, высоко подняв голову, он угрожающе двинулся на Вонсовского, чтобы заставить его силой сесть.

— Я знаю, как мне обращаться с гнусными шпионами.

— Этих знаний, очевидно, недостаточно у вас, господин Лехсе. — Вспомнил наконец этого типа и его имя. Санаторий люкс в Саксонии полтора года назад, ежедневные процедуры, так называемый шотландский бич — струя то холодной, то горячей воды, бьющая под большим давлением. Небольшой толстый Лехсе визжал как поросенок под водяной струей. — Неужели вы не узнаете своего старого знакомого? Как там ваши нервишки?

Узнал. Вонсовский почувствовал это по выражению его лица.

— Не понимаю, — ответил Лехсе, — что вы хотите этим сказать, господин Вонсовский.

— О-о-о! «Господин»! Это уже хорошо. Но когда вы начнете говорить «господин граф», тогда, может быть, мы придем к какому-либо взаимопониманию.

— А что значит «этих знаний, очевидно, недостаточно у вас»? — Лехсе старался понять намек Вонсовского.

— Это значит, — ответил спокойно Вонсовский, садясь в кресло и положив нога на ногу, — что вы больше ничего от меня не узнаете. Я требую, чтобы мне прислали парикмахера, белье и одежду, а также обеспечили приличное питание. В противном случае я отказываюсь отвечать на ваши вопросы. Можете доложить об этом моему другу штандартенфюреру Дибелиусу.

Вонсовский слегка поклонился, давая понять, что беседа окончена. Любой ценой он хотел вывести из терпения этого маленького самодовольного толстяка.

— Молчать! — закричал Лехсе, теряя самообладание. — Ты, паршивая свинья, думаешь, что мы здесь разговариваем с тобой на равных?! Сейчас узнаешь, что это не так. Дубинки моих молодчиков скоро докажут тебе это! — Эсэсовец сделал глубокий вдох, как будто бы хотел что-то сказать, но неожиданно открылась дверь, в комнату вошел обер-лейтенант Клос.

Внезапный приход Клоса настолько поразил Лехсе, что он добрую минуту стоял с полуоткрытым ртом. Вонсовский обернулся и встретился взглядом с молодым офицером абвера.

«Даже глазом не моргнул», — с удовлетворением отметил Клос. Безразлично посмотрев на Вонсовского, он небрежно заметил:

— Не нервничай, Адольф. Вижу, уже начал без меня. Я же говорил тебе, что буду рад работать вместе. Ну и как твой «пациент»? Видимо, не очень разговорчив? — Клос прохаживался из угла в угол. — Думаю, господин Вонсовский поймет, что лучше говорить, чем молчать. — При этом Клос выразительно посмотрел на Вонсовского, взглядом подчеркивая всю значимость фразы.

— Может быть, попробуешь ты? — Лехсе не скрывал насмешки.

— А почему бы и нет? — ответил Клос. — Не желает ли господин граф отдохнуть? — обратился он к Вонсовскому, указывая на удобное кресло, стоявшее в углу комнаты. Краем глаза заметил, что лицо Лехсе наливается кровью.

— Вермахт, сразу видно, вермахт, — сказал Вонсовский, садясь в кресло.

— Не забудь пригласить меня, когда запоет эта пташка, — проговорил Лехсе, не скрывая раздражения, и вышел, резко хлопнув дверью.

Наконец-то они остались одни.

— Рюмку коньяку, граф? — Клос открыл бар, стоявший около окна. Он боялся, что Лехсе подслушивает, а может быть, даже наблюдает за ними. Слишком много ходит слухов о тайнах комнат в здании на аллее Шуха, где велось следствие, чтобы не поверить в это. Вонсовский должен все это понять. — Итак, коньяк? — повторил Клос.

— Натощак? — спросил Вонсовский.

— Вы не получали завтрак?

— Приносили какую-то бурду, даже не подумал взять ее в рот. Я пытался только что объяснить вашему приятелю, гауптштурмфюреру, что, пока не будет должного обращения…

— Признаться, все это забавно. Думаю, будет возможным создать вам более сносные условия. Ваше общественное положение, граф, влияние, широкие связи обязывают нас к соответствующему обращению с вами. А впрочем, вы, граф, незаурядный шпион.

— Обвинение в шпионаже еще нужно доказать, даже в Германии.

— Вы ошибаетесь, доказательства могут быть именно в Германии. В тайнике в вашем охотничьем домике найдены стодолларовые банкноты и кассеты фирмы «Агфа», на которых были обнаружены отпечатки ваших пальцев, граф. Это очень неосторожно с вашей стороны. Разве вас никто об этом не предупреждал?

— Да, — ответил Вонсовский, — видимо, я действительно допустил неосторожность. — Усмехнулся. Его забавляла эта игра. Он еще не знал, к чему клонит человек, одетый в мундир немецкого офицера, с отвагой и выдержкой которого он не раз уже сталкивался. Но сейчас ему казалось, что Клос втягивает его в какую-то взаимную игру.

— Мы дважды произнесли в нашей беседе слово «шпионаж». К чему бы это?

— Не знаю, — ответил Вонсовский. — Может быть, у вас вызывает сомнение мое немецкое происхождение?

— Возможно, — сказал Клос. — Попробую применить для сравнения сведения из области медицины. Две совершенно разные болезни могут вызывать похожие симптомы. Неопытный врач, ставя диагноз, решит, видимо, что это та болезнь, которая чаще всего встречается. Судя по симптомам, сказал бы такой врач, мы имеем дело со шпионажем.

— А что сказал бы опытный врач? — Вонсовский почувствовал, что приближается важный момент в их беседе.

— Не исключал бы этой возможности, но принял бы во внимание также и другую. Видимо, задумался бы над тем, не называется ли эта болезнь внутренним заговором.

— Интересно, — промолвил с любопытством Вонсовский. — Очень даже интересно.

— В особенности, — продолжал Клос, — если этот врач примет во внимание непокорность пациента, его положение, надежду на чью-либо помощь. Помощь невозможна, господин граф. — Клос наклонился к Вонсовскому, почувствовав, что наступило время, чтобы сообщить ему, что акция была согласована с Рутинским: — Вашему камердинеру, и, очевидно, сообщнику в преступных действиях, удалось скрыться, но не рассчитывайте на то, что он сумеет вызволить вас отсюда. Ни один из ваших влиятельных друзей не пошевелит и пальцем, чтобы вас защитить. Наоборот, постараются забыть, что были с вами знакомы. Помощь со стороны исключена, — повторил Клос. — Единственный, кто может вам помочь, — это вы сами. Обратите на это особое внимание, граф. Необходимо считаться с тем, что ничего не дается даром в этом мрачном мире, — продолжал Клос. — Я мог бы вам обещать обхождение, соответствующее вашему положению и возрасту, если бы вы дали слово, что больше не будете укрывать своих соучастников в заговоре против законной власти рейха и нашего фюрера Адольфа Гитлера. Вы хорошо меня поняли?

— Кажется, да.

— Я не требую немедленного ответа. Вы должны серьезно подумать, многое вспомнить. Мы поможем вам в меру наших сил и возможностей. Вчера вечером я был в вашем особняке в Вонсове, осмотрел кабинет. У вас хорошая мебель. Письменный стол — настоящий Хиппендэйл, а американский вращающийся стул — прелесть, хотя явно не гармонирует с остальной мебелью, он слишком служебный… Подумайте об этом. Ваше признание будет весьма важным и полезным для нашего общего дела.

— Я подумаю, господин обер-лейтенант.

— Тогда завтра жду ответа, — сказал Клос. Подошел к двери, широко открыл ее. Два эсэсовца встали навытяжку, увидев обер-лейтенанта Клоса. — Проводите арестованного! — бросил им и опустился в кресло, в котором еще минуту назад сидел Вонсовский.

Теперь необходимо выяснить, не заподозрил ли чего-либо Лехсе. Вонсовский понял все безошибочно.

«Что будет завтра?» — подумал Клос. Не вставая с кресла, он потянулся к пачке сигарет, оставленных на столе Лехсе, и закурил.

Увидев вчера ночью черный «мерседес» около особняка Вонсовского, а через минуту полковника Рейнера, выходящего из автомашины, Клос понял, что дело осложняется. И когда, как бы не зная, кто перед ним, направил луч электрического фонарика прямо в глаза Рейнеру, то заметил в его лице тот же страх, который впервые наблюдал у него в субботнее утро в кабинете.

— Вы напугали меня, господин Клос, — сказал оберст. — Не думал, что встречу вас здесь.

— Долг службы, господин полковник, — ответил Клос. — Нас с вами привела сюда одна цель. Вы тоже решили ознакомиться с документами, лежащими в ящиках письменного стола? Думаю, что вам следует осмотреть и виллу Вонсовского в Жолибоже.

— Этим займется Дибелиус, — ответил Рейнер. — Нашли что-нибудь интересное?

— Думаю, да. После изучения и отбора нужных документов доложу вам, господин полковник. Но, может быть, вы пожелаете ознакомиться с этим раньше?

Рейнер минуту помолчал.

— Нет, господин Клос, я вам доверяю. Но хотел бы вас кое о чем попросить. Это касается меня лично, — с трудом выдавил из себя оберст.

Клос почувствовал, что Рейнеру необходима его помощь, наводящий вопрос, который помог бы выбраться из этой щепетильной ситуации, но решил промолчать.

Наконец оберст решился:

— Если вы, господин Клос, обнаружите среди найденных бумаг какую-либо корреспонденцию из Вены, в особенности от родственников фон Эксендорф… — Оберст запнулся.

— Понимаю! — Клос решил ему помочь. — Это не должно касаться следствия, в лучшем случае не следует вносить это в протокол по делу Вонсовского.

— Верно, Клос. Я не сомневался в вашей деликатности. Не хотелось, чтобы семейство, с которым случайно породнился этот прохвост, — заверяю вас, это вполне достойная немецкая семья, преданная рейху и фюреру, — имело какие-либо неприятности.

— Простите, — проговорил Клос, — но я хотел бы вас спросить: это ваши родственники?

— Это не имеет значения. Главное, мы не должны допустить, чтобы уважаемые немцы имели неприятности только потому, что шпион…

Клос почувствовал: наступил подходящий момент, чтобы внушить Рейнеру одну весьма важную мысль.

— Итак, господин полковник, — Клос выждал, пока Рейнер закурит сигару, — вы убеждены, что мы имеем дело со шпионажем?

— А вы сомневаетесь?

— Я не хотел бы делать поспешные выводы. Вы же сами, господин полковник, предостерегали меня от этого, однако…

— Если это не шпионаж, то что тогда?

— Я тоже об этом думал, господин полковник, — медленно ответил Клос, давая Рейнеру возможность самостоятельно сформулировать мысль. — Кто знает, может быть, мы напали на след государственного преступления. Обнаруженные планы укреплений вокруг ставки фюрера, списки немецких офицеров высокого ранга…

— Перестаньте, Клос! — истерически закричал Рейнер. — Замолчите! — А потом тихо добавил: — Хотелось, чтобы вы ошиблись. Этого не может быть.

Из задумчивости вывел Клоса голос Лехсе:

— Ну и как успехи, Ганс?

— Думаю, что для начала неплохо, только следовало бы перевести арестованного в более приличную камеру, обеспечить одеждой и бельем, едой из ресторана.

— Я должен получить на это разрешение Дибелиуса, — неуверенно ответил Лехсе.

— Если этой ценой получим нужную информацию…

— Я слышал, как ты его допрашивал. У абвера иногда можно кое-чему поучиться. Не знал, что ты к тому же обладаешь навыками медика.

— Каждый из нас пользуется своими методами, дорогой Адольф, — сказал Клос, смотря ему прямо в глаза. Лехсе даже не пытался скрыть, что подслушивал его беседу с Вонсовским. — Видишь ли, Лехсе, — обратился к нему Клос, — я хочу поделиться с тобой некоторыми своими соображениями. А впрочем, — он махнул рукой, как бы неожиданно изменив свое решение, — может быть, я ошибаюсь, поговорим об этом после допроса Вонсовского…

— Ты говоришь это так, будто уверен, что Вонсовский во всем признается.

— Надеюсь, просто надеюсь, дорогой Адольф.

Лехсе вышел из кабинета штандартенфюрера пораженный столь не свойственной шефу обходительностью. Просто не верилось! Дибелиус, имевший обыкновение распекать гауптштурмфюрера в присутствии рядовых эсэсовцев, сегодня ходил вокруг Лехсе, как около самого дорогого гостя.

— Помните, господин Лехсе, — Дибелиус встал, жестом разрешая гауптштурмфюреру сидеть в кресле, — я не случайно выбрал именно вас. Хотите вы этого или нет, но мы должны сотрудничать с абвером. Знаю, знаю, вы мне скажете, что ничего хорошего в этом нет, но что делать! На счастье, обер-лейтенант Клос, которого Рейнер дал вам в помощники, господин Лехсе, офицер дисциплинированный и, как заверил Рейнер, имеет чувство меры и умеет не переступать границу дозволенного.

— Он желторотый юнец, господин штандартенфюрер. Вы же знаете: эта интеллигенция пользуется своими методами.

— Так, так, Лехсе, вы это метко подметили. Узнаю старого служаку. Нас, мастеров своего дела, эти щенки, даже самые интеллигентные, не смогут провести. Надеюсь, вы понимаете меня, господин Лехсе? — Шеф похлопал его доверительно по плечу.

— Да, да, господин штандартенфюрер.

— Итак, я надеюсь, что мы договорились, — продолжал деловито Дибелиус. — Все методы хороши для достижения цели. Я не против, чтобы Вонсовского своевременно брили и кормили. Не пойму только одного — почему покойника нужно подкармливать? Он же не такой идиот, чтобы не понимать, что его ожидает завтра. Но бог с ним! Лишь бы только он все рассказал! Об этом вы, господин Лехсе, должны позаботиться. Нужно уметь отделить зерно от шелухи. В материалах этого дела, которым, несомненно, заинтересуются в Берлине, не должны фигурировать имена немцев, преданность которых фюреру и немецкой нации общеизвестна. Однако это не означает, что мы должны быть снисходительны к врагам рейха. Вам необходимо любой ценой выжать из Вонсовского имена его агентов, контакты и связи с вражеской разведкой. Как вы думаете: он работает на американцев или на англичан?

— Скорее всего, на большевиков. — Лехсе решил, что может позволить себе подобную шутку.

— Я так же думаю! — рассмеялся Дибелиус. — И еще одно, Лехсе, пусть только это останется между нами, старыми эсэсовцами. За нашими приятелями из абвера необходимо смотреть в оба. Они охотно примазываются к нашим успехам и еще охотнее сваливают на нас свои провалы.

— Благодарю за доверие, господин штандартенфюрер.

— Доверие необходимо ценить, дорогой Лехсе. — И, как будто бы случайно вспомнив, добавил: — Скажу вам по секрету, что после успешного окончания этого дела похлопочу за вас перед рейхсфюрером. Уже давно вы, господин Лехсе, этого заслуживаете.

Чувствуя прилив энтузиазма, Лехсе приказал, чтобы ему немедленно доставили Эдвина Вонсовского, но ему ответили, что полчаса назад арестованный вызван на допрос к обер-лейтенанту Клосу. Лехсе, в душе проклиная усердие этого мальчишки Клоса, вдруг вспомнил, что еще до встречи с Вонсовским он намеревался позавтракать. Но, увы, что теперь делать?

В это время обер-лейтенант Клос вел допрос графа. Эдвин Вонсовский был чисто выбрит, из-под клетчатого спортивного пиджака выглядывала белоснежная сорочка. Свежее, загорелое лицо, пышные, холеные усы и отсутствие галстука придавали ему вид святого Витоса.

— Надеюсь, что на сей раз вы позавтракали с большим аппетитом? — спросил Клос.

— Да, — ответил Вонсовский. — После хорошего завтрака неплохо закурить сигару, чтобы лучше думалось.

Клос протянул ему кожаный портсигар. Вонсовский взял сигару, отгрыз кончик и прикурил от поданного Клосом огня.

— Ну, так что вы надумали, граф?

— Постараюсь удовлетворить ваше любопытство, господин обер-лейтенант.

— Я не сомневался в вашем благоразумии. И пока отсутствует Лехсе, приступим к делу. — Допуская, что если не Лехсе, то кто-либо другой наблюдает за ним, Клос не мог изменить способа своей беседы с Вонсовским. — Я говорил вам еще вчера, что внимательно ознакомился с содержимым ящиков письменного стола в кабинете вашего особняка. Среди многих интересных документов, к которым мы еще не раз вернемся, я нашел массу визитных карточек. — Он вытащил из кармана и равнодушно бросил на стол карточки так, чтобы Вонсовский смог прочитать написанные там фамилии.

— Да, — ответил небрежно Вонсовский, — у меня бывало немало именитых господ. — Его взгляд мгновенно пробежал по разбросанным по столу визиткам.

— Эти визитные карточки только некоторых высокопоставленных господ, хотя у вас дома бывали и многие другие.

— Когда вы достигнете моего возраста, у вас также будет немало друзей из числа знатных господ.

— В особенности вы много имели знакомых среди высокопоставленных немецких офицеров, — уточнил Клос, — и не только вермахта, но, видимо, не все они были вашими друзьями?

Клос заметил, что при словах «высокопоставленные офицеры» Вонсовский сделал жест, как будто бы хотел что-то уточнить, но только улыбнулся.

— Со многими я познакомился во время войны, с некоторыми из них мы даже стали друзьями.

— И поэтому они решили, что вы будете надежным посредником в заговоре против нашего фюрера?

— Видимо, поэтому, — широко улыбнулся Вонсовский.

В этот момент в дверях появился Лехсе. Он был немного взволнован.

— Ну и как, Ганс? Как твои знаменитые методы? Беседовал с графом о медицине?

— В этом не было необходимости, дорогой Адольф. Граф Вонсовский сам согласился все рассказать.

— Да, господин гауптштурмфюрер, — подтвердил Вонсовский, — расскажу все, что знаю. Но прежде прошу подать кофе.

— Стенографа! — крикнул Лехсе, открывая дверь в соседнюю комнату. — Пошлите ко мне сейчас же стенографа! Стенографа и чашку кофе!

— Целый кофейник, — поправил Клос. — Боюсь, дорогой Адольф, что господин Вонсовский слишком много может нам рассказать.

Разрабатывая вместе с майором Рутинским план операции, Клос рассчитывал прежде всего затянуть следствие, создать у абвера и гестапо впечатление о существовании широко разветвленного заговора с участием высокопоставленных лиц, привлекать к ведению дела все более и более высокие инстанции, что утоляло бы существо вопроса в куче входящих и исходящих бумаг, противоречивых инструкций. Не имея возможности предпринять какие-либо практические шаги для спасения Вонсовского, Клос старался хотя бы оттянуть на несколько месяцев неминуемый приговор, а в худшем случае, хотя этой мысли он никогда не допускал в своем сознании, гарантировать легкую смерть. Могло же быть такое, что у кого-либо из высокопоставленных лиц не выдержат нервы и будет отдано распоряжение замять это дело и тайно убрать болтливого заключенного. Клос надеялся, что этой операцией ему удастся вызвать отставку нескольких влиятельных офицеров, создать в их среде атмосферу угрозы и неуверенности, что с моральной точки зрения не пройдет бесследно для измученных войной и чувствующих первые признаки неизбежного поражения высших кадров службы безопасности и высокопоставленных офицеров вермахта.

Поэтому не случайно Клос и Рутинский так тщательно подбирали влиятельных лиц, чьи имена при помощи трюка с визитными карточками были сообщены Вонсовскому. Это были: полковник фон Вейшекер, который в первые дни сентября тридцать девятого года отдал приказ о расстреле трехсот катовицких харцеров; майор Штукгарт, известный своей жестокостью в Бельгии и Голландии; генерал Верлингер, о котором в донесении Центра говорилось коротко: палач Боснии; Ганс Липке, оберштурмбанфюрер СД, организатор массового уничтожения евреев в Белостоке; Грубер и Келлер, штурмбанфюреры СД, командиры известных своей жестокостью карательных отрядов, действовавших на западных землях Украины и Белоруссии.

Вонсовский не обманул надежд Клоса. Уже во время первого допроса он «признавался»:

— С полковником фон Вейшекером познакомился в Гразу, в санатории для высших офицеров. Это было в феврале, точнее, в начале марта сорок первого года. Подружились мы быстро, и через неделю после знакомства он пригласил меня к себе. Там уже находились несколько высших офицеров. Мы обсуждали возможность выгодного для Германии окончания войны. Полковник Вейшекер был убежден, что устранение Гитлера создаст необходимые предпосылки для соглашения с англосаксами. Припоминаю его формулировку: «После устранения бесноватого фюрера англичане согласятся с нами вести переговоры». Он спросил меня, не согласился бы я в качестве посредника установить контакт с английским правительством. Предполагалось, что с этой целью я выеду в Будапешт, где, используя связи своих друзей среди венгерской аристократии, попробую выяснить мнение Черчилля…

Клос склонился над письменным столом, просматривая показания Вонсовского. Десять дней назад стенограф торопливо записывал показания полковника Вейшекера, а через три дня после этого Клос, войдя случайно в комнату, где проходил допрос, увидел человека с изуродованным, беззубым лицом, который судорожно моргал, когда эсэсовец выливал на его голову ведро воды.

— Вейшекер начинает «петь», — сказал с усмешкой Лехсе.

Этот изуродованный человек был действительно полковник Вейшекер, когда-то элегантный офицер, каким в свое время знал его Клос.

Перевернув несколько машинописных листов, Клос нашел признание полковника, который когда-то гордился тем, что он, старый гитлеровец, принимал участие еще в мюнхенском путче. А теперь, в сущности, только «пел». Не только признавался в своей виновности перед фюрером, но и предавал других.

На миг Клосу стало жаль этого до неузнаваемости изуродованного человека, но он сразу же вспомнил о трехстах четырнадцатилетних парнишках из Катовиц, о массовых приговорах военного суда, председателем которого был Вейшекер. Приговоренных было немало, и приговор был всегда один и тот же: смерть через повешение.

Клос, который, казалось бы, уже достаточно насмотрелся и многому научился, содрогнулся при одной мысли об этом. Все они: Штукгарт, Липке, Келлер, попав в руки «кровавого Макса», признавались теперь во всем, выдавали своих «сообщников», нимало не думая о том, что те уже завтра или послезавтра станут предметом обработки специалистов типа Лехсе. Только Грубер избежал этой участи — погиб за день до ареста от пули патриота одной из подпольных организаций. Удивительно, что даже эта случайная в общей цепи событий смерть сыграла свою роль. Именно Дибелиус узнал, что якобы участники широко разветвленного заговора против фюрера решили убрать Грубера, дабы воспрепятствовать его аресту. Повсюду велись поиски участников покушения, чтобы подтвердить эту догадку, но, к счастью, среди случайно задержанных не оказалось тех, кого можно было бы обвинить в убийстве. Работали лихорадочно. И теперь только один Клос допрашивал Вонсовского, правда в присутствии стенографа, но, несмотря на это, граф отлично понимал его. Лехсе же занимался теми, о ком упоминал в своих показаниях Вонсовский.

Когда на допросе Вонсовского всплыло имя генерала Верлингера, Клос испугался, что хватил через край. Паренек-стенограф, который до этого с точностью автомата записывал все, не проявляя никакого интереса, сейчас был заметно взволнован. Сломал поочередно три остро очиненных карандаша и попросил минутного перерыва, чтобы снова подготовиться к работе. Кто же не слышал о генерале Верлингере, о котором гитлеровские газеты писали, что он герой кампании на Балканах, которому сам фюрер прикалывал «Дубовые листья» к кресту с бриллиантами! Клоса одолевали сомнения: что, если в верхах поймут всю несостоятельность подобного — чтобы старый прусский генерал, получавший от фюрера только награды, мог участвовать в заговоре! Когда, докладывая Дибелиусу, Клос попытался дезавуировать показание Вонсовского, тем самым ставя под удар весь свой план, его охватило на миг отчаяние. Однако решительное: «Об этом не должна болеть ваша голова», произнесенное штандартенфюрером, вернуло его к жизни.

— Чем ближе к фюреру, тем больше врагов, — сказал назидательно Дибелиус.

Четырьмя днями позже все немецкие газеты, а также продажный «Новый варшавский курьер» опубликовали на первых страницах обведенную черной рамкой фотографию тощего старика с моноклем в глазу. Генерал Верлингер — как это с глубоким прискорбием сообщалось в специальном коммюнике отдела контрразведки — был убит русскими бандитами где-то под Смоленском. Гитлеровская машина работала на полных оборотах.

Клос закрыл папку с протоколами допроса и посмотрел на часы. Лехсе запаздывал. Что могло его задержать? Клосу было необходимо, чтобы на сегодняшнем допросе Вонсовского обязательно присутствовал гауптштурмфюрер Лехсе. Клосу стало известно, какую роль сыграл его шеф в ликвидации греческого движения Сопротивления, и обер-лейтенант решил использовать в своих целях несколько документов, найденных под стальным диском американского вращающегося стула в кабинете Вонсовского.

Дверь открылась, и появился Лехсе. Через минуту эсэсовец ввел Вонсовского. Другой здоровенный эсэсовец внес кофейник и чашки. Клос указал Вонсовскому на постоянное его место — глубокое кресло в углу комнаты, — слушая одновременно Лехсе.

— Я только что от Дибелиуса, получил приказ сегодня же перевести Вонсовского в камеру предварительного заключения абвера.

— Да? — удивился Клос. — Мне ничего об этом не известно.

— Видимо, это согласовано с Рейнером, — пробормотал Лехсе. Он тоже был поражен решением своего шефа, ибо не привык к тому, чтобы Дибелиус добровольно выпускал жертву из своих рук. — Теперь только ты будешь опекать Вонсовского, — с особой интонацией подчеркнул Лехсе.

В дверь постучал стенограф, через минуту он уже сидел за своим столом, ожидая приказа приступить к работе.

— Первый раз встречаюсь с такой заботой о моей персоне, — сказал Клос, мрачнея. Он не притворялся. Ему и в самом деле не нравилось это распоряжение. «Неужели о чем-то догадываются? — подумал Клос. — Ну что ж, все, что ни делается, к лучшему. Тогда нужно поторопиться». — Но какое это имеет значение? — произнес он громко. — Как твои дела? — обратился он к Лехсе.

— Липке оказался твердым орешком. Когда пришел в себя, то отказался от своих прежних показаний. Но будь спокоен…

— Я вполне спокоен. — Клос посмотрел на Вонсовского. Граф сидел в кресле, держал в зубах погасшую сигару и смотрел на клочок серого зимнего неба за окном. «Неужели задумал сбежать? — испугался Клос. — Забыл, что находимся на четвертом этаже?»

Но Вонсовский, как будто бы чувствуя беспокойство Клоса, отвел взгляд от окна, налил в чашку немного кофе, посмаковал.

— В прошлый раз кофе был крепче, — промолвил Вонсовский, еще раз удивив Клоса своим спокойствием.

— Ты говорил мне по телефону, что хочешь что-то выяснить, — отозвался Лехсе. — В таком случае к твоим услугам. А то я чертовски устал.

— Понимаю, — ответил Клос. Взглядом подал знак стенографу и обратился к Вонсовскому: — Меня заинтересовало одно несоответствие, граф.

— В моих показаниях? — удивился Вонсовский. — Этого не может быть, — что-то вроде многозначительной улыбки появилось на его лице, — я тщательно их продумал.

— Несоответствие обнаружено между вашими показаниями, — Клос опустил взгляд на бумаги, — и протоколом обыска, произведенным в особняке в Вонсове в день вашего ареста. Так, штандартенфюрер Макс Дибелиус и присутствующий здесь гауптштурмфюрер Адольф Лехсе утверждают в протоколе, что в тайнике вашей ванной комнаты нашли доллары, а также кассеты микрофильма.

— Я подтвердил это.

— Знаю, — ответил Клос. — Речь идет о той сумме, которая там была. Вы сознались, что там было десять тысяч долларов и микрофильм.

— Да, — подтвердил граф, — две пачки по пять тысяч долларов каждая. В стодолларовых банкнотах.

— Неправда! — вмешался Лехсе. — В обеих пачках было только пять тысяч. Очевидно, вы ошиблись, господин Вонсовский.

— Я не мог ошибиться. Обе пачки привез в день ареста человек, к которому я питаю полное доверие. Он уже не впервые выполняет подобные поручения. Для соблюдения формальности я пересчитал одну из пачек. В ней было пятьдесят стодолларовых банкнот.

— Я не мог, ошибиться, — сказал Лехсе. — Сразу же по приезде в Варшаву пересчитал обе пачки. В них было ровно пять тысяч долларов. Перед этим, — он на миг заколебался, — они лежали в моем портфеле, который в течение часа был при мне.

— Оставим пока этот вопрос, — сказал Клос. Заметив минутное колебание Лехсе, подумал: «Зерно посеяно, теперь необходимо время, чтобы оно проросло». — Для меня остается неясным еще один вопрос, господин Вонсовский. Три дня назад вы показали, что донесение на имя начальника штаба местного гарнизона в Вене переслали в сентябре при посредничестве одного из ваших друзей. На следующий день вы опровергли прежнее свое заявление, сообщив, что в донесении содержалась инструкция для группы заговорщиков в Вене на случай удачного покушения на жизнь нашего фюрера. При этом вы упустили из виду одну существенную деталь.

— Я все сказал, — ответил с беспокойством Вонсовский.

— К сожалению, нет. Вы не назвали имя человека, который передал это донесение. Во время обыска в вашем кабинете, когда я сидел на американском вращающемся стуле и просматривал бумаги, мне попали в руки два конверта с адресами. Я должен вам помочь вспомнить?

— Тот человек… — начал непринужденно Вонсовский, всматриваясь в лицо Клоса, как будто бы ища в нем ответа, — тот человек, — повторил еще раз, — не знал, что посылает. — Вонсовский явно тянул время. Взгляд Клоса, обращенный в сторону допрашиваемого, подтверждал, что ему все понятно. — Я просил бы, — продолжал Вонсовский, — разрешить мне не упоминать имя этого человека.

— Вы должны сейчас же назвать это имя! — крикнул Лехсе.

— Хорошо, господин обер-лейтенант, — ответил Вонсовский, — но я должен вас предупредить, что вы еще пожалеете о том, что задали мне этот вопрос. Отправил это донесение ваш непосредственный шеф.

— Кто? — с удивлением спросил Клос. Он вскочил с места и начал ходить по комнате, разыгрывая перед Лехсе высшую степень растерянности и волнения.

— Да, — подтвердил Вонсовский, — это был оберст Герберт Рейнер.

Лехсе молча встал, открыл дверь, жестом подозвал эсэсовца и приказал проводить арестованного. Стенограф, как будто испуганный тем, что произошло, поспешно собирал свои бумаги.

После ухода Вонсовского Лехсе тяжело опустился в кресло напротив Клоса.

— Для меня вопрос ясен. Теперь я понял, что искал Рейнер в охотничьем домике на следующий день после ареста Вонсовского. Благодарю тебя, Ганс, за то, что ты вовремя помешал ему изъять эти документы.

— Просто не верится, — сказал Клос, — чтобы оберст Рейнер был предателем.

— Ты еще молод, Ганс, а я старый полицейский. Факты говорят за себя. Мы не должны поддаваться сентиментальности.

— Ты прав, но не знаю, как теперь поступить. Ведь я должен сообщать Рейнеру о каждом новом имени, названном Вонсовским.

— Предлагаю отстранить Рейнера от участия в следствии, — ответил Лехсе. — Доложим Дибелиусу, пусть решает.

— Да, — сказал Клос, — теперь дело за Дибелиусом. Хотя не знаю, должен ли я сообщать ему все. Я имею в виду эту историю с долларами. Я верю, Адольф, что, когда ты проник в тайник, там было пять тысяч. Но Вонсовский утверждает, что десять. Я должен говорить правду.

Лехсе, ерзая на кресле, умоляюще смотрел на Клоса.

— Среди бумаг Вонсовского, — продолжал Клос, — я нашел также вот эти расписки. — Через широкий письменный стол он пододвинул их Лехсе. — Подпись на всех расписках идентична, кажется, она мне знакома.

— Это подпись Дибелиуса, даю слово! — ахнул Лехсе. — Подожди, ведь это же долговые расписки. Шесть тысяч марок, — прочитал он вполголоса, — двадцать тысяч злотых. Это невозможно!

— Ты удивлен?

— Теперь мне понятна просьба Дибелиуса, с которой он обратился ко мне еще в начале следствия. Вот почему он стал таким вежливым и обходительным. Значит, он действительно был должником Вонсовского. Слушай, Ганс, я не понимаю только одного: он же должен был помнить об этих долговых расписках. Почему же тогда он арестовал Вонсовского? Мог просто застрелить его там, на месте. К чему он вызывал меня?

— Не забывай, что граф вращался в высших кругах общества. И не так-то просто было убрать его потихоньку. Кроме того, ты же сам мне говорил, что Дибелиус был тогда пьян. А может быть, рассчитывал на то, что, не выпуская дела из своих рук, вернет долговые расписки и никто о них не узнает. Не случайно же на вилле в Жолибоже его сотрудники тщательно осматривали стены и вскрывали пол в поисках тайников. Так же основательно обыскивали и особняк в Вонсове, только, на счастье, я оказался там первым. Видишь, Адольф, я предчувствовал все это и на всякий случай не включил этих расписок в протокол следствия. Надеюсь, ты не в обиде на меня. Теперь я отдаю их тебе, делай с ними что хочешь. Полагаюсь на твой опыт. Если решишь подать рапорт на меня за укрытие вещественных доказательств…

— Не беспокойся, Ганс, рапорта не подам, должен буду обратиться к рейхсфюреру.

— В обход служебным правилам? — спросил с беспокойством Клос. — А если мы ошибаемся? А если подписи Дибелиуса подделаны? Вдруг по не известным нам причинам Вонсовский просто солгал? Что тогда?

— Почему он должен лгать?

— Не знаю, — беспомощно развел руками Клос. — Его показания уличают высокопоставленных офицеров.

— Они признались, все признались, — рассмеялся Лехсе, — а ты еще в чем-то сомневаешься.

— Да, — сказал тихо Клос, — они признались.

Глядя на гауптштурмфюрера, Клос подумал, что и Лехсе признался бы, если попал бы в руки такого же специалиста, как он сам. Клос готов был дать голову на отсечение, что при первом же испытании толстый Лехсе рассказал бы все, что знал, а может быть, и больше. А чтобы избежать допроса третьей степени, он сознался бы, что лично намеревался убить Гитлера.

— Видимо, действительно нет другого выхода, — сказал громко Клос.

Зазвонил телефон. Лехсе поднял трубку. С выражением безграничного удивления положил ее на место.

— Звонил Дибелиус. Потребовал, чтобы мы оба сопровождали Вонсовского в камеру предварительного заключения абвера. Ты что-нибудь понимаешь?

— А ты? — ответил Клос. — Советую проверить, заряжен ли твой пистолет.

Эсэсовец вытянулся, увидев пропуск, предъявленный обер-лейтенантом Клосом, другой открыл перед ним тяжелые дубовые двери. Он оказался в большом зале. Вдоль колоннады стояли неподвижные, как статуи, эсэсовцы в стальных шлемах, с автоматами, готовые немедленно открыть огонь.

Штурмбанфюрер в черном мундире еще раз внимательно осмотрел его пропуск, что-то сверив с листком бумаги, который держал в руке.

— Все правильно, господин обер-лейтенант, — сказал он, — прошу сдать оружие. Пожалуйста, проходите дальше. Все это займет немного времени.

Клос подал ему кобуру с пистолетом и в сопровождении эсэсовца прошел в большой зал без окон. Простые колонны серого мрамора вдоль стен, темный гранитный пол, на центральной стене — черный орел, держащий в когтях свастику. Все это напоминало больше гробницу, чем приемный зал. Все присутствующие, вызванные для вручения наград, молчали.

Клос сел около майора с повязкой на голове. Еще раз мысленно перебрал в памяти все последние события, которые привели его в этот зал, где через несколько минут кто-то из гитлеровских руководителей приколет к его мундиру Железный крест.

Когда Клос решил сделать оберста Рейнера причастным к делу Вонсовского, он почувствовал нечто вроде угрызений совести, хотя не питал никаких симпатий к своему шефу. Информации Центра о его «подвигах» в Греции было достаточно, чтобы не церемониться с этим элегантным и благовоспитанным оберстом. А через два часа он уже совсем не чувствовал к нему жалости: ведь именно он, Рейнер, отдал приказ убить его и Лехсе…

Сценарий был подготовлен в спешке, предлог шит белыми нитками, а спектакль разыгран неточно.

Заняли места в тюремной автомашине: Лехсе — в кабине рядом с шофером, Клос с Вонсовским и двумя эсэсовцами — в крытом кузове. Выглянув в заднее окошко, Клос увидел следующий за их машиной полугрузовой «опель» с жандармами. Все стало ясным: если «опель» «затеряется» — это будет означать, что их решено уничтожить. С самого начала Клос считался с этой возможностью, ибо, находясь в самом центре событий, узнал слишком много и был опасен для своего шефа.

На минуту Клос отвернулся, намереваясь сесть ближе к Вонсовскому и сказать ему по-польски, чтобы в случае стрельбы спасался бегством. А когда снова посмотрел в окошко, то «опеля» уже не было видно.

Дальнейшее произошло молниеносно: тележка с овощами, кем-то направленная прямо под колеса тюремной машины, попытки шофера избежать столкновения и две автоматные очереди. Шофер, падающий на приборный щиток автомобиля, и неестественно скрюченный Лехсе. Выбив стекло, отделяющее его от шофера, Клос быстро перебрался в кабину, но взрыв гранаты вырвал заднюю дверцу кузова. Взрывная волна выбросила Клоса из кабины на, мостовую. В этот момент он увидел человека о светлом плаще и сдвинутой набок кепке, который, упирая в бедро автомат, поливал свинцом автомобиль. Клос бросился к человеку. Неизвестный направил автомат в сторону Клоса, но тот ловким движением выбил оружие из его рук. Крепко вцепившись друг в друга, они покатились по мостовой. Остальные гитлеровцы, атаковавшие машину, внезапно скрылись за углом дома. Прохожие, перепуганные стрельбой, укрылись в подъездах и нишах ворот, а на мостовой остались лежать только Клос и человек в светлом плаще.

— Доннер веттер! Отпусти! — простонал человек в плаще по-немецки.

Клос еще сильнее прижал его к мостовой. Через несколько минут подъехал «опель» с жандармами. Не все получилась так, как задумал Рейнер. Правда, погиб Вонсовский, который теперь уже ни о чем не расскажет. Но уцелел он, Клос, и гауптштурмфюрер Лехсе, которого только ранили.

Через два дня Клос представил находящемуся в госпитале Лехсе показание схваченного «партизана», и это было единственное правдивое показание во всей этой истории: человек в светлом плаще, бывший уголовник, состоящий на службе в полиции и абвере, получил приказ атаковать вместе с группой переодетых в штатское полицейских тюремную машину и убить Вонсовского, Лехсе и Клоса. Приказ отдал оберст Рейнер. Перед тем как поехать в госпиталь СС, чтобы рассказать об этом Лехсе, Клос не мог отказать себе в небольшом удовольствии. Он позвонил адъютанту Рейнера и попросил доложить шефу, что обер-лейтенант Клос через четверть часа доставит арестованного «партизана». Через некоторое время позвонил адъютант и дрожащим от волнения голосом сообщил Клосу, что оберст Рейнер застрелился в своем кабинете.

Открылись массивные дубовые двери приемного зала. В сопровождении двух эсэсовцев показался незнакомый Клосу старший офицер СС со знаками различия группенфюрера. Все присутствующие в зале как по команде сорвались с мест и вытянулись в струнку.

— Господа, — обратился он к стоящим навытяжку офицерам, — на вашу долю выпало огромное счастье: вы удостоились большой чести, отличившись перед рейхом. Сам фюрер — Адольф Гитлер поручил мне вручить вам эти награды. Прошу вас пройти за мной.

Все направились к массивным дубовым дверям приемного зала, над которыми распростерлась черная фашистская свастика.

 

XII. Кафе Росе

Каждое дуновение теплого, влажного ветра приносило с собой из лабиринта тесных улочек, застроенных небольшими домами, запах гнилой рыбы.

Клос задержался на узкой лестнице с выщербленными ступеньками, бросил взгляд вниз, на плоские крыши домов прибрежного района, где изредка выделялись пятна зелени, а потом с видом скучающего туриста осмотрелся вокруг.

Какой-то тип, преследующий его по пятам, тоже остановился, не пытаясь даже скрыть этого. Опершись о стену полуразвалившегося домика, он вытирал вспотевшее лицо ярко-зеленым платком.

На какой-то момент Клосу даже захотелось посмотреть, на что способен его преследователь. И если бы он побежал вниз по лестнице, то сумел бы оторваться от шпика и скрыться в извилистых улочках. Но он отбросил эту мысль. Незнакомец — сотрудник турецкой тайной политической полиции, — в общем-то, не мешал Клосу, и в случае необходимости он проведет этого тщедушного человечка с торчащими, как у тюленя, усиками.

Клос направился под гору, откуда доносился скрежет движущегося трамвая. Краем глаза заметил, что его «ангел-хранитель» последовал за ним.

Вид улицы с каждым шагом менялся. Дома стали чище, запестрели рекламы. Он вышел на площадь с фонтаном, где, несмотря на послеобеденное время, было многолюдно. Шпик немного приблизился к нему, боясь потерять из виду.

Клос увидел торговые ларьки, где вчера ему так ловко удалось ускользнуть от этого назойливого человечка, сопровождавшего его во всех прогулках по городу.

Раздвинув штору из нанизанных на шнуры ярких бус, он оказался в мрачном, лишенном окон помещении. Мужчина в восточных шароварах, с волосатым торсом, покрытым капельками пота, перевертывал над пылающей жаровней нанизанные на вертеле куски мяса, лука и чеснока.

Клос сел за низкий столик под вентилятором, который едва вращался, как будто не в силах был рассекать густой от жары воздух.

Мужчина, увидев нового клиента, оставил жаркое и бросился ему навстречу. Смахнул привычным движением крошки, которых на столе не было, замер в поклоне.

Клос по-английски попросил подать ему что-нибудь закусить, но тот только покачал головой. Он повторил просьбу по-французски и по-немецки, но мужчина только развел беспомощно руками. Он не понимал, что от него хотят. Тогда Клос вынужден был спросить его об этом по-польски. В этот момент раздвинулась штора из цветных бус и в дверях показался знакомый Клосу шпик, которому, видимо, надоело ждать на жаре.

Он тяжело опустился на табурет на другом конце стола, за которым сидел Клос, и бросил хозяину несколько слов.

Тотчас же ему подали кружку пенистого пива и цинковую тарелку с ломтями запеченного мяса, кусок пшеничного хлеба и небольшой пучок лука.

«Если бы я сейчас встал, — подумал Клос, — то этот тип махнул бы на меня рукой». На его лице словно было написано, что сейчас никто не сможет принудить его оставить дымящуюся баранину и запотевшую кружку пива.

Хозяин ресторанчика снова подошел к Клосу, и тот показал на цинковую тарелку и кружку пива своего соседа. Хозяин слегка ударил себя ладонью по лбу и радостно закудахтал по-своему.

Отпивая небольшими глотками крепкий, сладкий и ароматный кофе, дополнительно заказанный им, Клос заметил, как шпик, видимо ограниченный в деньгах, с завистью поглядывал на медный кофейник. И тут Клос вспомнил, что при последней их встрече он обещал штандартенфюреру Рейсману привезти из Стамбула килограмм настоящего кофе.

Через два часа после беседы с генералом Эберхардтом Клос оказался в большом кабинете штандартенфюрера Рейсмана, вся обстановка которого состояла из четырех глубоких мягких кожаных кресел и небольшого столика для кофе (хотя слово «беседа» не вполне соответствовало действительности, так как единственное, что позволили сказать Клосу: «Яволь, герр генерал!»).

Эберхардт без какого-либо вступления сразу же сообщил обер-лейтенанту Клосу, что по просьбе СД он направляется в распоряжение штандартенфюрера Рейсмана.

— Они там, в СД, нуждаются в таком человеке, как вы, господин Клос, — сказал генерал. — Вы владеете несколькими языками и вполне светский человек.

«С каких это пор СД стала нуждаться в таких людях?» — подумал про себя Клос.

И первое, о чем спросил его Рейсман, когда Клос вошел в его кабинет, было:

— Вы когда-нибудь носили смокинг, господин обер-лейтенант?

— Так точно! — ответил Клос.

— А фрак? — снова спросил Рейсман.

— Только один раз в жизни. — ответил Клос.

Фрак был взят напрокат во время последнего перед войной новогоднего бала в Варшавском политехническом институте, куда он, Клос, перебрался, когда жизнь в Гданьске стала невыносимой. Танцевал на балу со Стэней, красивой, хотя немного худощавой, дочерью хозяйки квартиры, где снимал комнату вместе со своим приятелем. Стэня была подругой приятеля, окончившего медицинский факультет и дежурившего в то время в госпитале. Навсегда остались в памяти и лакированные ботинки, также взятые напрокат, которые были дьявольски тесными.

— Вполне достаточно, — сказал Рейсман. — После нашей беседы пойдете в магазин и купите себе несколько штатских костюмов. А теперь — к делу…

Предложение, если можно назвать это предложением, сделанное ему штандартенфюрером Рейсманом, этим «серым кардиналом» в иностранном отделе СД, руководимом лично Кальтенбруннером, было чрезвычайно интересным.

Клос должен был в ближайшие дни выехать в одну из нейтральных стран, где не падают бомбы и люди не знают, что такое светомаскировка и пронзительный вой сирен, где можно пойти в магазин и купить себе все без карточек.

«Действительно ли есть еще на свете такие места?» — подумал Клос.

Наконец была названа эта страна: Турция, и город: Стамбул.

— Дело вам поручается весьма деликатное, господин обер-лейтенант, — медленно продолжал Рейсман попивая небольшими глотками итальянский вермут. — Деликатное, но и крайне срочное. В наше представительство в Стамбуле, формально им является консульство, проник вражеский агент. Много важной информации попало в руки англичан. Прежде всего нам было необходимо установить, где находится источник утечки этой информации. Теперь мы знаем совершенно точно, что это консульство в Стамбуле.

Естественно было бы спросить меня: почему бы не отозвать весь персонал стамбульского представительства в Берлин? Мне не следовало бы вам отвечать на этот вопрос, но я отвечу.

Во-первых, потому, что предатель, работающий в консульстве, не выполнил бы приказа о возвращении в Германию, ибо он поймет, что в Берлине его ожидает заслуженное наказание. Но дело даже не в этом. Рано или поздно справедливость немецкого рейха восторжествовала бы и кара настигла его в любом месте земного шара. Речь идет о другом: турки неслыханно дорожат своим нейтралитетом, хотя он недостаточно устойчив. Чем ощутимее наши успехи на фронте, тем больше у нас друзей в Турции. Хотя, к сожалению, Германия уже давно не имеет побед, а сталинградское несчастье вызвало заметный рост антинемецких настроений. Туркам достаточно теперь малейшего предлога, чтобы в чем-то обвинить нас.

Отзыв Гранделя — извините, я не сказал вам, господин обер-лейтенант, что это шеф нашего консульства в Стамбуле, — вместе со всем персоналом мог бы создать трудности в аккредитовании вновь назначенного немецкого консула. Стамбул нам необходим не столько, может быть, с политической точки зрения, сколько с экономической — промышленное сырье, редкие металлы из Южной Африки или Латинской Америки. Откуда бы мы все это получали, если бы не Стамбул? — вздохнул Рейсман…

Итак, задание Клоса заключалось в том, чтобы обнаружить в немецком Консульстве в Стамбуле агента английской разведки Интеллидженс сервис и, как деликатно определил Рейсман, обезвредить его.

Что же касается выполнения первой части задания — обнаружить агента, — то в этом не было расхождений между Рейсманом и Клосом, обер-лейтенантом вермахта, откомандированным в распоряжение штандартенфюрера СД, и агентом польской разведки, выступающим под кодовым наименованием «J-23».

В выполнении же второй части задания штандартенфюрера — обезвредить обнаруженного агента — их интересы совершенно расходились.

По указанию Центра, выявив союзнического агента, Клос должен обеспечить его надежную охрану или в крайнем случае предупредить об опасности. А в Берлин надлежит отправить сообщение, что агент английской разведки — это один из сотрудников немецкого консульства.

«Да, — подумал Клос, — это будет нелегкая задача». Однако он сразу же согласился на выполнение весьма «деликатного» задания Рейсмана. Впрочем, штандартенфюрер дал ему недвусмысленно понять, что он и не ожидал другого ответа.

В соответствии с указанием Рейсмана Клосу предстояло в течение трех-четырех дней ознакомиться с персональными делами сотрудников немецкого консульства в Стамбуле, с сотнями агентурных донесений, или, попросту говоря, доносов. Из этого хаоса злобных, завистливых и клеветнических измышлений Клосу необходимо было выбрать все, что пригодилось бы ему для решения задачи, поставленной руководством.

После этого Клос должен был штудировать рапорты и отчеты торговой миссии, касающиеся торговли джутом, так как Рейсман решил послать его в качестве эксперта по делам джутового объединения. Два вечера потерял Клос на изучение биржевых бюллетеней, способов определения разнообразных сортов сырья и источников его поставки.

Изучение этого аспекта деятельности торговой миссии навело Клоса на мысль: искать агента нужно, пожалуй, прежде всего среди лиц, заключающих сделки с оплатой наличными с передачей денег из рук в руки.

Ввиду частичного эмбарго наиболее выгодные сделки заключаются именно таким путем, а порядочные суммы в твердой валюте проплывают через эти нечистые руки. «Необходимо будет еще раз разобраться в этом механизме», — подумал Клос. Опыт подсказывал ему, что там, где в игру входят нелегально добытые деньги, легче будет обнаружить оплачиваемого агента…

Клос допил кофе и еще раз бросил взгляд на шпика. Тот это заметил, но нисколько не смутился. Не спеша доел мясо, дочиста вытер цинковую тарелку куском пшеничного хлеба.

Клоса охватило какое-то чувство жалости к этому человечку. Собственно говоря, он мог бы даже сказать ему: «Знаешь, дружище, посиди-ка ты здесь еще часок-другой, а я тем временем закончу свои дела и вернусь обратно. И никто не узнает, выходил ли я из этого заведения».

Клос не успел еще постучать по цинковой тарелке, чтобы пригласить хозяина, как тот сам возник около его столика.

Выйдя из ресторанчика, Клос медленно направился под гору. У него было еще несколько часов свободного времени, да, собственно, он уже и не боялся, что турецкая полиция узнает о его маршруте. Ведь нет ничего удивительного в том, что представитель немецкого министерства экономики посетит торговую миссию Германии. Правда, он идет туда только на другой день после своего приезда в Стамбул, вместо того чтобы начать именно с этого.

Клос остановился перед железной балюстрадой. Под ним бурлила многолюдная улица, переходящая в мост, перекинутый через залив Золотой Рог и соединяющий западный район города с европейским Стамбулом. Улица не была похожа ни на Елисейские Поля, ни на Унтерден-Линден, ни на Оксфорд-стрит, но вместе с тем напоминала каждую из них. Именно там, вблизи пристани, откуда отплывает паром до Ускудара, старой азиатской части города, где живут богатые греческие купцы, владельцы огромных складов, расположенных на главной улице, разместилась немецкая торговая миссия.

Клос вынул из футляра свою лейку и сделал несколько снимков. Спускаясь вниз, он заметил, что шпик, следующий за ним, делает какие-то пометки в блокноте зеленого цвета.

Неожиданно Клос вспомнил о Марте Ковач. Может быть, потому, что тогда ее плащ, сумка и туфли были точно такого же зеленого цвета. Он подумал о Марте Ковач, хотя мог поклясться, что это было не настоящее ее имя.

Марта не была красивой, но она выделялась необыкновенной элегантностью, которая так редко встречалась у женщин Центральной Европы на третьем году войны. Сейчас он мог бы присягнуть, что тогда, на перроне Варшавского вокзала, она подмигнула ему и заняла место в вагоне первого класса поезда Варшава — София. А может быть, ему все это только показалось?

Он стоял тогда на перроне, всматриваясь в красный свет семафора, внешне спокойный, но не очень уверенно чувствующий себя в штатском костюме, от которого уже давно отвык. Клос старательно скрывал свое беспокойство, для которого были основательные причины.

Предоставленный в распоряжение Рейсмана, Клос стал зависим от него и чувствовал за собой постоянное наблюдение. Только однажды ему удалось незаметно позвонить Людвику, который исполнял в последнее время функции связного с Центром, и сообщить ему при помощи заранее обусловленного кода о намерениях своих берлинских хозяев. Ему было известно только о дне и часе отъезда. На крайний случай между Клосом и Центром применялась проверенная система передачи информации: продавец газет или сигарет на перроне вокзала. В том, что отъезжающий покупает у него что-либо, нет ничего удивительного. В момент уплаты очень удобно переброситься несколькими словами или передать незаметно небольшую записку с обусловленным текстом. В этот раз, как назло, на перроне не было видно человека, который смог бы проинформировать Клоса о его связях в Стамбуле, и он не знал теперь, сможет ли рассчитывать на помощь Центра.

Дважды уже случалось так, что Клос работал, не имея с Центром связи, и он прекрасно понимал, что нет ничего хуже для разведчика, чем оказаться в такой ситуации. Правда, в данном случае речь шла не об инструкциях Центра, ибо условия выполнения задания Рейсмана уже определяли, как он должен себя вести. Сам факт направления его из Германии в Стамбул необходимо использовать с наибольшей выгодой, прежде всего для выполнения указаний Центра, размышлял Клос, не желая признаться, что без установления связи с нужными ему людьми трудно будет выполнить это нелегкое задание в чужом, неизвестном городе.

Клос с трудом скрывал свое раздражение, прохаживаясь по перрону Варшавского вокзала. Уже несколько минут, как погас красный и зажегся зеленый сигнал над железнодорожными путями, где стоял его поезд. Клос нетерпеливо оглядывался вокруг, но не было никого, кто хотя бы отдаленно походил на ожидаемого им человека.

Раздался сигнал к отправлению, поезд медленно тронулся. Клос поднялся на верхнюю ступеньку, готовясь захлопнуть за собой дверь, как вдруг увидел выбегающего из туннеля подростка в клетчатой кепке. Он не мог ошибиться — это был тот, кого он с таким нетерпением ждал. Может быть, этого парнишку задержала облава в городе, а возможно, только в последний момент он получил инструкции.

Поезд набирал скорость. Паренек бежал изо всех сил вдоль состава, громко выкрикивая: «Кафе Росе!», как будто это был наиболее сенсационный заголовок из ежедневной варшавской газеты. Он увидел Клоса, и еще громче закричал: «Кафе Росе!», потом замедлил бег и, успокоившись, повернулся и пошел к туннелю.

Клос не знал, что означали слова «кафе Росе», но не сомневался, что они предназначались именно ему. Он двинулся по коридору к своему купе. Там увидел девушку в зеленом плаще. Она сидела в углу и смотрела в окно, за которым мелькали какие-то железнодорожные склады. Легким кивком она ответила на приветствие Клоса.

Итак, это была Марта Ковач. Он узнал ее имя только после нескольких часов пути. Марта показалась Клосу довольно скрытной и весьма неглупой. Она не проявляла особого желания поближе познакомиться со своим спутником, очевидно испытывая его выдержку и проверяя бдительность. И только за несколько десятков километров до венгерской границы она начала проявлять странное волнение. Клос насторожился. Когда же, выйдя в коридор, чтобы пройти в вагон-ресторан, он заметил за неплотно зашторенной дверью одного из соседних купе штандартенфюрера Рейсмана, все стало на свои места.

Сценарий был продуман тщательно. Волнение Марты Ковач по мере приближения поезда к венгерской границе все нарастало.

Наконец, заикаясь, она призналась ему, что везет с собой сигарет больше, чем это предусмотрено таможенными правилами, и не был бы господин Клос так любезен…

Он знал, что если согласится провезти нелегально через границу несколько блоков сигарет, то поневоле станет ее сообщником.

На территории Венгрии Марта Ковач признается, что является агентом какой-нибудь иностранной разведки, а в пачках сигарет спрятаны секретные документы или пленки микрофильмов. Правда, это был бы слишком дешевый шантаж. «Вы, господин Клос, должны будете мне помогать, иначе…» — угрожала бы ему Марта Ковач.

Присутствие Рейсмана в поезде и факт, что Марта Ковач путешествует с оружием (когда она вышла на минуту из купе, Клос осмотрел ее муфту и обнаружил в ней пистолет), исключали предположение, что она агент союзнической разведки или какой-либо подпольной антифашистской организации.

Клос мог бы отказать в просьбе Марты Ковач и тем самым сорвать весь искусно составленный план Рейсмана. По его одолевали сомнения: во-первых, не ошибается ли он, считая Марту Ковач сотрудницей гестапо; во-вторых, он понимал, что если СД решит еще раз его проверить, то для этого найдет в любое время другой, более подходящий случай.

Итак, Клос «был любезен» и принял от Марты Ковач несколько блоков сигарет. Осмотрев их, он обнаружил, что на одном целлофан был приклеен неровно, он показал его Марте.

— Открыть этот блок или будем искать в других? — спросил он.

— Нет! — воскликнула Марта.

Клос сорвал целлофан и, не спуская с нее глаз, начал вынимать из блока поочередно пачки сигарет. Внутри одной из них почувствовал что-то твердое.

— Микрофильм, — скорее подтвердил, чем спросил Клос. — На кого вы работаете? Предупреждаю, что мы еще находимся на территории рейха и на ближайшей же станции я вызову полицию.

Марта рассмеялась.

— Не удалось, Клос, — ответила она. — А я надеялась, что сумею завербовать тебя работать для английской разведки. — Она снова рассмеялась. — Пойдем к нашему шефу, штандартенфюреру Рейсману, он ждет тебя…

— Да, забавная история, — усмехнулся Клос.

Следуя за Мартой, он подумал, что ситуация была бы действительно забавной, если Марта Ковач, так же как и он, выступала в двойной роли. Но об этом он никогда не узнает…

Когда Клос остановился около балюстрады моста, чтобы посмотреть на мутные воды залива, он тут же увидел своего изрядно уставшего спутника. Видимо, шпик, занятый мыслями, слишком быстро шел за ним.

До условленной встречи с консулом Гранделем оставалось двадцать минут, и Клос решил дать возможность шпику еще раз немного передохнуть.

Советник консульства Витте невесело поднимался по ступенькам лестницы, думая о том, что вызов к шефу не предвещает ничего хорошего.

Три месяца назад Грандель, так же как и сегодня, перед началом работы вызвал его к себе в кабинет и сообщил, что министерство иностранных дел Германии в целях экономии валюты решило отозвать в Берлин семьи сотрудников, находящиеся за границей. Тогда едва удалось убедить шефа до начала школьных каникул оставить жену и детей Витте в Стамбуле. Хотя заботы о семье и обременяли Витте, но им здесь было безопаснее, чем в Германии, где часто бомбят, в особенности сейчас. Да, налеты англо-американской авиации участились, а триумф немецкого оружия, в который три года назад Витте свято верил, теперь полностью развеян. И если говорить правду, то Витте уже давно не верил в победу великой Германии, но только не знал твердо времени окончательного ее поражения.

«Неужели Грандель снова намерен возвратиться к тому неприятному разговору? Или, может быть, он получил новые указания из министерства? — со страхом думал Витте. — Ведь теперь, — размышлял он, — пребывание моей семьи в Стамбуле не стоит рейху ни пфеннига. Может быть, ссылка на экономию валюты лишь предлог, а как только я отправлю жену и детей в Германию, их объявят там заложниками?! Или в Берлине узнали, что комиссионные за срочную доставку мной из Турции в Германию марганцевой руды слишком высоки, даже принимая во внимание военное время и то обстоятельство, что это Стамбул?..»

— Трудно, — промолвил вслух Витте.

Но если в действительности там, в Берлине, намерены это сделать, продолжал он размышлять, то он, Витте, постарается максимально отсрочить это решение, а потом, распродав весь собранный им секретный материал по экономике Германии какой-нибудь иностранной разведке, уедет из Европы и терпеливо дождется окончания войны.

Это решение несколько приподняло его настроение. Правда, Витте ожидала неприятная встреча с Эльзой фон Тильден, секретаршей шефа, черствой и надменной старой девой, до конца преданной национал-социализму. «Нет ничего хуже, чем фанатичная нацистка, оставшаяся в старых девах», — обычно говорил он жене, когда был абсолютно уверен, что их никто не подслушивает.

— Хайль Гитлер, фрау Эльза, — невозмутимо приветствовал он секретаршу. — Вы не знаете, зачем пригласил меня старик?

— Господин консул ожидает вас уже пять минут, — ответила она холодно.

Он открыл обитую дерматином дверь и вошел в кабинет шефа. Грандель молча указал ему на кресло возле письменного стола и с минуту еще просматривал утреннюю почту. Отметив что-то важное для себя на полях последнего документа, снял очки, не торопясь включил вентилятор и только тогда посмотрел на своего советника.

— Вы все приготовили к приему? — спросил консул.

— Конечно, — ответил Витте, довольный тем, что беседа началась вопросом, к которому он был готов. — Повара и кельнеры заказаны, господин консул, приглашения на прием разосланы. Однако… — Он внезапно замолчал, посмотрев в водянистые глаза своего шефа. Во взгляде советника были одновременно исполнительность и преданность подчиненного, желание сообщить что-то конфиденциальное. — Опасаюсь за гостей, — закончил Витте ранее начатую фразу. — Мне звонил секретарь мэра города и сообщил, что мэр в день приема в консульстве должен быть в Анкаре. Видимо, на приеме будет только горстка наших друзей — представители фирм, с которыми мы поддерживаем торговые связи.

— Это вас удивляет, господин Витте? — приподнял брови Грандель. — Как только на фронте происходят какие-либо перемены не в нашу пользу, турки сразу же присылают на прием второстепенных представителей. Дорогой мой Витте, я уверен, что недалеко то время, когда мэр города и наиболее выдающиеся и знатные господа Стамбула еще будут наперебой просить у нас аудиенции. Для этого достаточно будет только одного победоносного наступления нашей доблестной армии. Вы же знаете этих торгашей с восточных базаров, господин советник, — пренебрежительно бросил Грандель. — А пока необходимо вести себя так, будто мы этого не замечаем. Прием должен быть скромным, и это понятно: наша страна находится в состоянии войны и мы не можем позволить себе роскоши, хотя все должно быть в наилучшем виде. Вы понимаете, господин советник, что я имею в виду? Приглашайте на прием, кого вы сочтете нужным. Помните, что рядовые клерки знают подчас больше, чем их шефы, а держать язык за зубами они еще не научились.

— Я тоже так думаю, господин консул.

Грандель забарабанил пальцами по стеклу на письменном столе. Он внимательно всматривался в лицо своего советника.

Молчание длилось недолго, а Витте уже почувствовал ползущий по всему телу страх. В один миг пожалел обо всем: о своем заработке, о приезде в Стамбул, даже о том, что явился по требованию консула в его кабинет.

«Сейчас войдет Петерс», — промелькнуло в голове Витте.

Петерс официально числился шофером консула, но никто в консульстве не имел представления, кто на самом деле этот невысокий господин с квадратной челюстью и приплюснутым носом бывшего боксера, никогда не вынимающий рук из вечно чем-то набитых карманов.

Неоднократно Витте задумывался над тем, кто же руководит в консульстве: Грандель или шеф службы безопасности Петерс, без которого не мог бы существовать этот клочок немецкой территории в центре чужого города.

На счастье, не открылась дверь кабинета консула и в ней не появился Петерс.

— Еще один вопрос, господин советник, — проговорил Грандель. — Вы по-прежнему поддерживаете связи с Христопулисом?

— Вы же знаете, господин консул, что это относится к моим служебным обязанностям, — ответил Витте, тщетно пытаясь унять дрожь в голосе. — Только благодаря ему мне удалось так быстро отправить последнюю партию марганцевой руды в Германию.

— Да, но он неплохо на этом заработал, — пробурчал консул и махнул рукой, как будто хотел дать понять, что дело не в этом. — Вы встречаетесь с ним там, где и прежде?

— Да, в кафе Росе.

— Это прекрасно, — сказал консул. — Я надеюсь, что вы, господин советник, будете там еще до нашего приема. Был бы очень рад, если бы госпожа Росе изъявила желание пожаловать к нам на прием. Приглашение вы должны ей вручить лично. Вы меня поняли? Только лично, — повторил еще раз консул. — Я думаю, что знакомство с госпожой Росе будет весьма полезным для нашей работы…

«Все понятно», — подумал Витте. Он знал от Христопулиса, что старый Грандель уже давно охотится за прекрасной хозяйкой ночного кабаре.

Будучи вышколенным немецким чиновником, Витте с каменным лицом соглашался с длинными и туманными рассуждениями своего шефа о выгодах, которые принесет консульству расширение круга знакомств при помощи госпожи Росе. Одновременно он готов был казнить себя за то проклятое парализующее чувство страха, которое охватило его несколько минут назад.

Как будто помолодев, Витте вскочил с кресла, когда Грандель закончил свою тираду.

— Конечно, господин консул, я не только лично вручу приглашение госпоже Росе, но и шепну ей, что для господина консула это очень важно…

И все же предчувствие не обмануло его. Уже открывая дверь кабинета, он услышал слова консула, сказанные им мимоходом и без особого желания:

— Да, Витте. Я забыл вам сказать, что министерство экономики присылает к нам своего представителя для инспекции. Он появится со дня на день. Вы должны будете заняться им.

— Хорошо, господин консул, — проговорил Витте, пошатнувшись, и закрыл за собой дверь.

В секретариате он встретился с холодным, пронизывающим взглядом фрау фон Тильден. Она напомнила ему энтомолога, осматривающего наколотого на булавку овода, а оводом был он, Витте.

Гостиница, где остановился Клос, находилась в тихом районе недалеко от центра европейской части города. Он занял номер на втором этаже, с большим окном и балконом. С балкона был виден узкий отрезок голубого Босфора. Далеко, на краю горизонта, высились стройные башенки минаретов и купола византийских храмов, перестроенных в мечети. Перегнувшись через перила, можно было разглядеть подъезд к гостинице, усыпанный крупным гравием, и ряд развесистых каштанов. Под одним из них стоял молодой человек, очень напоминающий пристойного цирюльника в небольшом городке. Он курил сигарету с длинным мундштуком и машинально разгребал перед собой острым носком светло-желтого башмака гравий.

Клос заметил его сразу же после выхода из консульства.

«Видимо, заменили мне шпика, пока я был у Гранделя», — подумал Клос.

Затем он внимательно обследовал комнату. Хотя Клос не намечал каких-либо важных встреч в гостинице, все равно надо было знать, не установлены ли здесь микрофоны и скрытые фотокамеры. Внимательный осмотр комнаты ничего не дал. Кожаные чемоданы, купленные по указанию Рейсмана, стояли точно на том же месте, где он оставил их по приезде.

Но что-то было не так — Клос это чувствовал. Еще раз внимательно осмотрев чемоданы, он заметил, что замок одного из них, который обычно неплотно закрывался, сейчас был сильно прижат. Значит, прибывшим в Стамбул представителем немецкого министерства экономики заинтересовались. Клос усмехнулся: что здесь было бы, если бы турецкая полиция узнала истинную цель его приезда?

Вчера при выходе из вокзала среди торговцев-лоточников, назойливо предлагавших неказистый товар, носильщиков, готовых поднести его чемоданы, а также агентов, рекомендовавших приезжим гостиницы, Клос заметил мрачного типа, нацелившего на него объектив фотоаппарата. Очевидно, этот человек хотел сойти за обычного уличного фотографа, но подозрительным было то, что, вручая Клосу фирменную визитку, он обратился к нему с немецким акцентом. Вчерашние и сегодняшние прогулки по городу в сопровождении шпиков говорили сами за себя.

Клос подошел к небольшому чемодану, осмотрел его, открыл. Как будто все было в полном порядке. Сорочки, носки, носовые платки уложены как и прежде. Только исчез куда-то волос, вложенный между вторым и третьим носовым платком.

Итак, все ясно… Осматривать другой чемодан уже не было смысла. Теперь Клос точно знал, что кто-то копался в его чемоданах, но ничего не нашел.

Единственная вещь, обнаружения которой стоило бояться, — это небольшой пистолет с глушителем, пронесенный им через таможенный досмотр в футляре лейки. Теперь Клос не расставался с ним ни на минуту.

«Что же делать дальше?» — подумал Клос. Он мог не обратить внимания на случившееся, однако решил использовать этот случай, чтобы познакомиться с администрацией гостиницы. Позвонил горничной и попросил ее пригласить к нему администратора. Через несколько минут тот стоял уже в дверях.

— Вы меня звали, сэр? — спросил он по-английски.

— Если вы администратор…

— Я хозяин гостиницы. Вы чем-нибудь недовольны, сэр?

— Конечно. Приезжая из Германии, ведущей войну с большевизмом, я надеялся, что в этом городе отнесутся ко мне как к представителю дружеской страны и что меня будут принимать здесь почетные господа из государственных и других ведомств. Поэтому я хотел бы избежать всевозможных провокаций. По крайней мере здесь, в гостинице, хотелось чувствовать себя в безопасности. Можете ли вы как хозяин этой гостиницы гарантировать мне это? Или же я должен подыскать другую гостиницу?

— К сожалению, я не совсем вас понимаю, — чуть заметно усмехнулся хозяин.

— Кто-то рылся в моих вещах, — глядя ему в глаза, твердо произнес Клос.

— Надеюсь, вы ошибаетесь, сэр, — спокойно отпарировал хозяин гостиницы.

— Нет, я не ошибаюсь.

— Может быть, горничная, убирая номер, неосторожно передвинула ваши вещи? — продолжал объяснять хозяин. — Но заверяю вас, что этого больше не повторится. Я дам необходимые распоряжения. Между прочим, я, должен вас предупредить, что и в других гостиницах полиция также наблюдает за иностранцами. Трудно поверить в это, не правда ли, сэр?

Хозяин гостиницы улыбнулся, учтиво откланялся и, не сказав больше ни слова, вышел из номера, тихо закрыв за собой дверь.

Откровенно говоря, этот предупредительный господин не очень понравился Клосу. За его вежливостью скрывалось что-то, чего Клос сразу не в состоянии был понять. Что же касается чрезмерного любопытства турецкой полиции, то он был прав. Может быть, этот господин и сам работал на полицию? Во всяком случае, его интерес к приезжему иностранцу, который занял дорогой и комфортабельный номер, был налицо.

Еще вчера, сразу же по приезде, Клос, делая вид, что ищет в справочнике номер телефона немецкого консульства, отыскал адрес кафе Росе, затем на плане Стамбула он нашел улицу, на которой должно находиться это кафе, и пошел в город. Он потратил не менее часа на то, чтобы оторваться от вчерашнего шпика с торчащими усиками. Кафе оказалось сравнительно недалеко от гостиницы, в одном из переулков, выходящих на улицу, ведущую к вокзалу.

В первую минуту Клос подумал, что ошибся адресом — так не походил этот домик цвета охры на кафе в европейском понимании этого слова.

Однако небольшая эмалевая табличка с надписью: «Кафе Росе» — подтверждала, что он не ошибся, а маленькие буковки под названием ночного кабаре на эмалевой вывеске объяснили необычный внешний вид этого заведения: «Частный клуб».

Клос постучал деревянным молоточком, подвешенным к дубовым дверям, и через минуту увидел грузную женщину в распахнутом домашнем халате, с большим носом и седыми усами.

Только сейчас Клос начал догадываться, что слово «частный» на вывеске не точно выражает характер этого заведения.

Появившаяся в дверях особа заговорила быстро по-турецки, пытаясь что-то объяснить ему, но, убедившись, что ее усилия напрасны, попыталась закрыть дверь.

Клос придержал дверь и сначала по-английски, а потом по-французски пытался объяснить этой женщине, по-видимому прислуге, что он хотел бы видеть мадемуазель Росе. Но его слова не действовали на женщину, которая размахивала руками и беспрерывно что-то говорила.

В это время на верхней ступеньке лестницы показалась молодая дама с высоко зачесанными белокурыми волосами.

— Это ночное кабаре, и сейчас оно закрыто, — сказала она по-французски с иностранным акцентом. — Моя компаньонка пытается вам объяснить это. Кроме того, как вы видите, это частный клуб, который обслуживает только своих членов.

— Извините, пожалуйста, мадемуазель, — ответил Клос. — Но мой приятель, который посоветовал мне кафе Росе, ничего об этом не говорил.

— Ваш приятель? — с удивлением спросила женщина. — Он член нашего клуба? Можно узнать, кто он?

— Мой приятель Теодор, — ответил Клос.

— Ах, так! — воскликнула она. — Вы друг Теодора? Это совсем другое дело. Прошу вас.

Мужское имя, которое для конспирации ежемесячно менялось, было первым паролем, обязательным для всех агентов Центра, и Клос хорошо помнил об этом. Не так важно содержание разговора агента, даже язык, на котором он говорил. Главное и обязательное — точно назвать при встрече мужское имя.

В данный момент это было имя Теодор.

Комната, куда привела Клоса молодая особа, была типичным, даже чересчур типичным, будуаром кокотки. Стены, обитые розовым дамастом, такие же шторы, большое овальное зеркало в раме. Гора цветных подушек на низкой широкой французской кровати. Только темно-ореховый письменный стол больших размеров явно не соответствовал убранству комнаты.

Молодая особа пододвинула Клосу пуф, покрытый шкурой какого-то зверя, подошла к зеркалу, поправила непокорную прическу. Ее нельзя было назвать красавицей, даже сказать, что она хороша собой. Но в ней было что-то особенное, привлекательное, женственное, что так притягивает мужчин. «Во вкусе пожилых господ», — подумал Клос.

— Итак? — Она повернулась в его сторону.

Это было ее первое слово, которое она произнесла, уже находясь в своем будуаре. Она не хотела первой называть следующие слова пароля и ждала, что скажет Клос.

— Теодор не мой приятель, — начал Клос.

— Но он все же ваш кузен? — спросила она.

— Двоюродный брат моей матери, — ответил Клос.

— Все в порядке! Ты — «J-23»! — с радостью промолвила женщина. — А я — Росе. Мы получили информацию о том, что ты приедешь в Стамбул. Шеф приказал, чтобы я оказывала тебе всевозможную помощь.

Она открыла нижние дверцы письменного стола, вынула бутылку и стаканы:

— Немного виски?

— Почему немного? — спросил Клос.

— Можешь пить сколько хочешь, но я надеюсь, что ты приехал в Стамбул не для того, чтобы увлекаться шотландскими напитками? Тебе что-нибудь требуется? Может быть, деньги?

— В данный момент я ни в чем не нуждаюсь. Может быть, потом, — задумчиво ответил Клос.

Он коротко, без особых подробностей, объяснил Росе цель своего приезда, потом спросил, известно ли ей что-нибудь о немецком консульстве в Стамбуле.

— Несколько сотрудников консульства — члены нашего клуба, — ответила она. — А сам господин консул весьма расположен ко мне, даже, как мне кажется, обожает меня. Может быть, ты хочешь, чтобы я заинтересовалась более подробно?

— Нет, пока нет. Может быть, мне необходимо будет установить контакт с рядом лиц. Но раньше я хотел бы осмотреться.

— Представься шефу. Он уже знает, что ты приехал, — посоветовала Росе. — А я должна, видимо, распорядиться, чтобы тебя впускали в клуб беспрепятственно, хотя лучше, если бы тебя ввел в клуб кто-либо из твоих немецких друзей. Осторожность никогда не помешает. В Стамбуле, — продолжала она, — действуют независимо друг от друга по меньшей мере шесть иностранных разведок, не считая турецкой полиции и армейской контрразведки. Недавно турки с большим шумом выдворили из Стамбула маньчжурского консула. Сейчас, сейчас! — воскликнула она, вспомнив что-то. — Это непременно заинтересует тебя. Я получила недавно сообщение из Центрального банка, что кто-то из сотрудников немецкого консульства имеет в турецком банке свой лицевой счет. Правда, этот сотрудник работает только на себя. Может быть, я не должна тебе об этом говорить, но подрабатывает он на комиссионных, на взятках и тому подобное. Постараюсь узнать, кто это, и если удастся, то представлю тебе выписку из его счета. Я думаю, что весьма неплохо иметь в таких случаях козла отпущения.

— Вижу, что для тебя не существует тайн в нашем ремесле, — заметил Клос. — А что касается козла отпущения…

— Дорогой мой, — прервала его Росе, — вот уже двенадцать лет, как я работаю в этой области, и думаю, что кое-чему научилась.

— Неужели? — искренне удивился Клос, а потом добавил: — Что же касается козла отпущения, здесь необходимо быть осторожным. А вдруг этот тип работает на кого-либо из союзников, а его накопления в банке — это деньги, полученные от них на оказанные услуги?

— Пожалуй, нет, — ответила Росе после недолгого раздумья. — Англичане ведут себя весьма осторожно. Предпочитают переводить гонорар своим агентам в английский банк.

Клос должен был признать, что она права. Он решил спросить ее еще об одном человеке, чье имя часто упоминалось в рапортах советника немецкого консульства в Стамбуле.

— Тебе что-нибудь говорит имя Христопулис?

— Да, конечно, — ответила Росе. — Сам познакомишься с ним — он постоянный гость нашего клуба. Очаровательный человек, — усмехнулась она. — Грек с турецким подданством. Юрист по образованию, но не имеющий практики, а впрочем, кто его знает. У нас все называют его «господин адвокат». В действительности же он связан с турецкой полицией, посредник, комиссионер — называй как хочешь, — всегда при деньгах, имеет личную машину новейшей модели — «ягуар», — окружен самыми красивыми в этом городе женщинами. Иногда он располагает весьма интересной информацией, которую всегда готов продать любому, кто хорошо заплатит. Владеет свободно двумя иностранными языками. Ходят слухи, что он английский резидент, хотя это маловероятно.

Росе проводила Клоса до лестницы, улыбнувшись, кивнула ему на прощание.

— До вечера, — сказала она.

Клос посмотрел на часы. Уже около семи. День был знойный, но к вечеру жара заметно спала.

Клуб госпожи Росе открывался в восемь, но он намеревался прийти позже. Разговаривая в немецком консульстве с советником Витте, Клос поинтересовался, где можно хорошо провести время вечером, спровоцировав его, чтобы он назвал кафе Росе. Предупредительно вежливый советник сразу же понял его как мужчина мужчину и вызвался сопровождать в клуб госпожи Росе.

Шпик все еще торчал под каштаном, но у Клоса уже не было необходимости скрывать, как он намеревается провести сегодняшний вечер: ночное кабаре госпожи Росе, вероятно, также находится под постоянным наблюдением турецкой полиции. Он сообщил по телефону администратору, или, вернее сказать, владельцу гостиницы — ибо, кроме него, в регистратуре Клос больше никого не встречал, — что намеревается немного вздремнуть, и попросил разбудить его в начале десятого и заказать такси.

— Если вы желаете развлечься, сэр, — сказал хозяин гостиницы, — то рекомендую вам посетить превосходное ночное кабаре недалеко от нашей гостиницы. И тогда такси вам не понадобится. Кабаре называется «Кафе Росе», но прошу вас не придавать значения названию, это не…

— Благодарю вас, — сухо прервал его Клос. — Я подумаю о вашем предложении.

Клос лег, но уснуть не мог. Его раздражал этот предупредительный и назойливый господин — владелец гостиницы «Ориент».

Витте заметил серебристо-серый лимузин Христопулиса недалеко от террасы модного кафетерия. Это был удобный случай поговорить с греком раньше, чем тот встретится с представителем министерства экономики Германии. Витте поспешил в кафетерий, но Христопулиса там не застал. Набросав несколько слов на листке бумаги, он подсунул его под стеклоочиститель «ягуара». Витте гнал от себя мысль, что молодой человек, с которым он два часа назад разговаривал в кабинете консула, приехал специально затем, чтобы скрупулезно разобраться в его злоупотреблениях, допущенных им в ущерб рейху. Осторожность никогда не помешает, решил Витте. Правда, Христопулис не из болтливых, но, если ему хорошо заплатят, он, не моргнув глазом, выдаст любой секрет. Поэтому лучше заранее принять нужные меры. Береженого бог бережет.

Консул Грандель необычайно любезно отнесся к гостю из Берлина и посоветовал Витте оказывать «всевозможную помощь доктору Клосу».

Витте, обменявшись с Клосом несколькими общими фразами, понял, что он в целом неплохо разбирается в вопросах внешней торговли, представляет трудности получения дефицитного сырья или материалов, на которые наложено эмбарго, знает толк в расчетах, кредитах, комиссионных и тому подобном.

Хотя Витте условился с Клосом прийти в кафе Росе около десяти, сам был там уже к часу его открытия. Он заметил на стоянке автомашин «ягуар» Христопулиса, — значит, грек нашел за стеклоочистителем его записку.

Толстая особа с усами стояла перед входом в ночное кабаре и приветствовала Витте как старого знакомого, помогла ему снять плащ, выразила радость снова видеть «господина посла». Она так называла всех сотрудников иностранных представительств в Стамбуле, приходящих в кабаре.

В большом зале, именуемом завсегдатаями кабаре зеркальным, сонная девица, в шароварах, с полузакрытым лицом, сервировала стол. Другая девица, тоже с закрытым лицом, полуобнаженная, плавно, как будто бы нехотя, раскачивала бедрами на небольшой эстраде в такт монотонной восточной мелодии, доносившейся из небольшой ниши, где три сидевшие рядом девушки перебирали струны неизвестных Витте инструментов.

Витте осмотрелся вокруг. За низким столиком сидели несколько упитанных мужчин с восточной внешностью и громко над чем-то смеялись, но Христопулиса среди них не было. В зале, где обычно играли в карты, его также не оказалось. Тогда Витте вспомнил, что Христопулис может быть наверху, в личных апартаментах хозяйки ночного кабаре. Он был одним из тех знакомых Витте, кто имел право подниматься на этаж выше.

Кабаре госпожи Росе, вопреки слухам, в общем-то было вполне приличным заведением. Пожалуй, никто из завсегдатаев не мог похвастаться интимными связями с какой-либо из очаровательных танцовщиц или служанок. И только немногие удостаивались чести подниматься в апартаменты хозяйки кабаре.

Витте вздрогнул. Кто-то неожиданно дотронулся до его плеча. Он резко повернулся.

— Все в заботах? — спросил его Христопулис. — Вы, господин советник, сейчас похожи на человека, которого аллах испытывает заботами, — уточнил свой вопрос грек.

Он пододвинул к себе низкий пуф и уселся около Витте, положив небольшую холеную руку ему на колено. В полумраке засверкал всеми цветами радуги большой бриллиант на его пальце.

Когда-то Витте спросил Христопулиса о стоимости этого перстня, на что тот небрежно ответил, что цена ему — два-три каменных дома в центре города.

— Аллах посылает заботы, но аллах и освобождает от них, — шутливо заметил Христопулис, беря с подноса кельнерши, склонившейся над их столиком, два хрустальных бокала, наполненных до половины коричневатой жидкостью. — Выпьем за ваше здоровье, господин советник. Еще ничего лучшего не придумано от земных забот.

— Аллах запрещает пить, — едко ответил Витте.

— Ну что вы, господин советник! — блеснув белыми зубами, засмеялся Христопулис. — Аллах смотрит на это сквозь пальцы, в особенности когда пьют за успех выгодного дела. Я всегда был уверен, что вы, господин советник, обладаете незаурядной способностью заключать весьма выгодные сделки. Или, может быть, я ошибаюсь? Вы, господин Витте, может быть, слышали старую легенду об одном человеке, который продавал верного пса? — не дождавшись ответа, продолжал Христопулис. — Это был очень преданный пес, он всегда возвращался к своему хозяину. И его можно было снова продавать. А он снова возвращался…

— Оставьте эти анекдоты, господин Христопулис! — с раздражением отозвался Витте. — Уже не раз я слышу ваши восточные сказки. Создается впечатление, что вы все кому-то подражаете.

— Все мы кому-то подражаем, — спокойно согласился Христопулис. — Вот, например, вы, господин советник, тоже…

— Христопулис, прошу вас! — взорвался Витте. — Вы что, хотите, чтобы мы поссорились?!

— С чего вы это взяли? Я совсем не хочу потерять своего лучшего клиента. Может быть, нам и сегодня удастся выгодно предать своих псов. Мы должны об этом хорошенько подумать, господин советник.

— Перестаньте валять дурака, господин Христопулис, — вздохнул Витте. — Мы должны на какое-то время воздержаться от сделок. Вы же отлично понимаете, что вам неплохо живется за моей спиной. И еще неизвестно, как пойдут у вас дела с моим преемником…

— Что, вас отзывают в Берлин? — встрепенулся Христопулис.

— Пока нет, но приехал некто из Берлина и, возможно, захочет кое-что выяснить. Этот тип не похож на человека, который понимает шутки.

— А он знает цену деньгам? — спросил Христопулис и на вопросительный взгляд Витте добавил: — Как вы думаете, смог бы он отличить сто долларов от долларового банкнота?

— Для вас, господин Христопулис, все так просто… Вы думаете, что все можно продать и купить. Я же не могу предложить ему взятку! Этот молодой человек кажется… — Витте задумался, подбирая слово, — слишком идейным. А такие не берут, — скривил он губы в иронической усмешке.

Христопулис громко рассмеялся:

— Ох уж эта ваша европейская сентиментальность! — Он подвинулся ближе к Витте: — Запомните на всю жизнь: все берут. Только одно неизвестно: сколько? — Щелкнул перед Витте золотым портсигаром: — Может быть, закурите? — Блеснуло пламя зажигалки. — Конечно, вы не можете так просто положить ему деньги в карман, но для этого существуют различные способы. Аллах запрещает пить, аллах не разрешает курить. Что еще запрещает аллах, Витте? Не следует ли вам поразмыслить? — Христопулис кивнул на завешенную портьерой дверь, ведущую в игральный зал. — Итак, Витте, азартная игра. Вы же можете проиграть ему немного денег! Пригласите его в этот зал. Если хотите, я могу вам в этом помочь.

— Я уже пригласил его, — ответил Витте на предложение Христопулиса. — Он будет здесь, — посмотрел на часы, — менее чем через час.

Витте почувствовал облегчение. Уже не первый раз присутствие этого циничного грека действовало — на него успокаивающе. Поднял хрустальный бокал, в котором кусочек льда почти совсем растаял:

— За ваше здоровье, господин Христопулис. За ваши отличные идеи.

Краем глаза Витте заметил спускающуюся сверху мадемуазель Росе в длинном элегантном закрытом платье. Она уже подходила к их столику. Витте поднялся, поцеловал ее нежную руку и спросил, получила ли она приглашение.

Росе утвердительно кивнула.

— Господин консул просил передать вам, что ваше присутствие на приеме доставило бы ему особую радость. Можем ли мы надеяться?..

— Да, если мне ничего не помешает, я буду на вашем приеме, — ответила Росе.

Она присела на край пододвинутого ей Христопулисом пуфа, как будто хотела подчеркнуть, что намеревается удостоить их своим присутствием не более минуты.

Витте поспешил сообщить, что позволил себе пригласить в клуб представителя немецкого министерства экономики, который прибыл по важным делам в Стамбул.

В этот момент одна из девушек подошла к их столику, держа на подносе телефонный аппарат.

— Это вас, господин советник, — обратилась она к Витте.

Без особого удивления он взял из ее рук телефонную трубку: не первый раз звонили ему по телефону в кабаре. Сам консул знал, где вернее всего можно найти советника в этот поздний час.

Но сейчас это был не консул. Витте услышал только одну фразу, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать всеохватывающий страх.

— Вы себя плохо чувствуете? — спросил его Христопулис.

— Держу пари, — Росе лучезарно улыбнулась, — что это звонила дама. Только женщина может произвести такое впечатление.

— Да, это была женщина, — машинально подтвердил ее предположение Витте.

Он сказал правду. Но то, что он услышал, не имело ничего общего с делами, на которые намекала Росе.

Звонившая женщина сказала только одну фразу:

— Я знаю, кому принадлежит лицевой счет в Центральном банке за номером 115/185.

Но этого было вполне достаточно, чтобы Витте покрылся холодным потом, ибо он хорошо знал, кто владелец пятидесяти двух тысяч фунтов стерлингов, лежавших на этом счету.

«Откуда она узнала, что это мой вклад? С какой целью сообщила об этом? Может быть, это шантаж? Кто эта женщина?» — мучительно думал Витте.

— Видимо, это тот человек, которого вы ожидаете? — вывел его из задумчивости Христопулис. Грек показал на появившегося в дверях молодого человека в безукоризненно сшитом костюме.

— Да, — ответил Витте. — Хэлло, Клос!

Молодой человек подошел к их столику, галантно наклонился над протянутой ему рукой мадемуазель Росе, пожал руку Христопулису и дружески похлопал Витте по плечу.

— Как здесь уютно, — сказал он улыбаясь и сразу же обратился к Христопулису: — Видимо, вы — господин Христопулис, благодаря которому советник Витте так умело и быстро устраивает дела с отправкой марганца в Германию?

— Всегда готов служить моим немецким друзьям, — улыбнулся Христопулис.

— Прошу вас, господин Клос, поближе познакомиться с господином Христопулисом, — защебетала Росе, — человеком, который познал все тайны этого города.

Потом она встала и, кивнув им головой, подошла к стойке, у которой работала официантка. Клос проводил ее взглядом, а затем, закурив сигарету, предложенную ему Христопулисом, сказал:

— Я хотел бы вас предупредить, господин Христопулис, что меня не очень интересуют тайны этого города. Однако я с большим удовольствием при вашем посредничестве установил бы деловые контакты в здешних торговых сферах.

— Христопулис знает здесь всех, — вставил Витте.

— Да, я знаю многих, — усмехнулся грек, — в особенности если это выгодно, и не знаю никого, если это не представляет для меня интереса.

— Думаю, что мы договоримся с вами, господин Христопулис, — ответил Клос.

— Все зависит от товара, который вас интересует, — уточнил Христопулис и резко переменил тему разговора: — Давайте отложим все это до завтра. Не каждый же день вы, представитель великой Германии, видите соблазнительных восточных красавиц. Знаете ли вы, что мадемуазель Росе должна была получить специальное разрешение полиции?

— На показ этих девушек? — уточнил Клос.

— Что вы, на это не требуется разрешения. А вот на танцы с закрытым лицом… В Турции уже двадцать лет, как женщинам не разрешается закрывать лица, но Росе всего может добиться.

— Не хотите ли вы, господин Христопулис, этим сказать, что госпожа Росе как-то связана с турецкой полицией? — спросил многозначительно Клос.

Христопулис странно усмехнулся и вместо ответа принудил их выслушать длинную, восточную историю, из которой следовало (если Клос правильно ее понял), что не тот человек опасен, который как-то связан с полицией, а тот, который работает на полицию.

«Предостерегает он меня или издевается?» — подумал Клос, всматриваясь в подвижное лицо грека.

Клос прибыл на прием в немецкое консульство в точно назначенное время и оказался первым гостем. Консул Грандель, любезно пожимая ему руку, почему-то не представил его сотрудникам консульства. Но его секретарша, сухопарая фрау фон Тильден, одетая в строгий серый костюм, напоминающий мундир, со значком гитлеровской партии в петлице, не скрывала иронической улыбки.

— Пунктуальность — это исключительная особенность немецких офицеров, — промолвила она, направившись к Клосу.

Под предлогом, что он хотел бы осмотреть сад во дворе консульства, Клос избавился от ее общества.

Оказавшись в уединенной беседке, он попробовал подвести итог своего трехдневного пребывания в Стамбуле. Трехкратное посещение консульства позволило ему узнать всех его сотрудников. Кроме Гранделя, Витте и фрау фон Тильден в игру входил еще и Петерс — неразговорчивый, с виду подозрительный, всегда смотрящий исподлобья тип. Из этой четверки Клос должен был выбрать одного, кого он представит штандартенфюреру Рейсману как разоблаченного агента английской разведки. Пятый же сотрудник консульства — советник Бейтз — уже третий месяц лежал в стамбульском госпитале. Поэтому его можно было спокойно исключить из игры. Кроме того, по данным Рейсмана, английский агент действовал в консульстве еще две недели после того, как Бейтза отправили в госпиталь.

Теоретически агентом Интеллидженс сервис мог быть каждый из этой четверки — все они имели непосредственный доступ к секретным документам.

Но задача Клоса прежде всего заключалась в том, чтобы обезопасить настоящего агента, и поэтому оставались уже только три кандидата на роль мифического английского агента.

Пока ему удалось в какой-то степени узнать только одного советника Витте. Немаловажную роль в этом сыграл покер в кафе Росе. После первой же распасовки карт Клос понял, что Витте намеренно старается проиграть ему. Это насторожило Клоса.

Клос хорошо играл в покер, он любил момент неторопливого открытия своих карт, минуту мгновенного решения — продолжать игру или же своевременно выходить из нее. Он любил также миг, когда решался идти на блеф. И поэтому без труда понял, что Витте и Христопулис подыгрывают ему.

Клос решил подшутить над Витте: горка банкнот, так неудержимо росшая перед ним, вдруг оказалась собственностью советника консульства. Растерянность, с которой он должен был принять выигрыш, повеселила Клоса.

Однако шутка имела и свою обратную сторону: она стоила Клосу едва не половины полученных им командировочных. Но он утешил себя тем, что слух о его проигрыше быстро дойдет до англичан, которые не упустят случая одолжить ему денег и попытаются завербовать. Сделают они это наверняка при помощи своего агента в немецком консульстве, что даст возможность Клосу не только узнать его, но и оградить от провала, исключив из числа сотрудников, подозреваемых СД в предательстве.

Улучив момент, Росе сообщила Клосу, что ей известно имя человека, который имеет лицевой счет в стамбульском Центральном банке. Это весьма устраивало Клоса, поскольку именно этого человека можно было обвинить в предательстве. Но к ним подошли гости, и Росе вынуждена была переменить тему разговора. И только когда Клос наклонился, чтобы на прощание поцеловать ей руку, она шепнула ему:

— Сообщу тебе об этом на приеме в консульстве.

Итак, уже сегодня он будет знать имя владельца лицевого счета в Центральном банке. А может быть, Росе принесет ему весточку от своего шефа в Стамбуле, который по указанию Центра обязан всемерно ему помогать в выявлении английского агента. Хотя отношения между союзническими разведками не всегда были идеальными, в момент опасности они неоднократно действовали сообща.

«Другое дело, — подумал Клос, — если бы удалось добраться до английского резидента в Стамбуле, но это не так-то просто».

Клос не мог действовать в этом направлении, ибо это не могло быть осуществлено без риска демаскировать себя, на что — он это отлично понимал — Центр никогда бы не согласился.

Сквозь редкие ветки деревьев Клос заметил спускающихся в сад гостей Гранделя. Через несколько минут он познакомился с господином Той Фунли, маленьким толстячком китайцем, представляющим императора Маньчжоу-Го, и его женой, миловидной японкой. Вскоре к ним подошел консул Грандель в сопровождении смуглого представительного господина.

— Позвольте, господин Клос, — сказал консул, — представить вас нашему другу, князю Мжаванадзе.

— Я рад, бесконечно рад познакомиться с вами, господин Клос, — улыбнулся князь. — Мне приятно пожать руку человеку, который прибыл из страны, несущей на своих плечах всю тяжесть борьбы с большевизмом.

— Знаете ли вы, господин Клос, — вставил консул, — что князь — потомок царей и единственный легальный претендент на трон?

— Сам фюрер обещал князю, что скоро он вступит на трон Грузии, — вставила стоящая рядом фрау фон Тильден таким тоном, как будто бы только от обещания фюрера зависело пожалование царского трона этому грузину.

Клос, естественно, ответил, что знакомство с князем для него большая честь.

Грандель, кивнув им, поспешил приветствовать новых гостей, а князь повернулся к стоявшему за ним мужчине, который минуту назад внимательно смотрел на Клоса, как будто хотел хорошо запомнить его, а сейчас приглушенным голосом что-то говорил князю по-грузински. Это был Пауль, верный слуга князя.

— Прошу извинить меня, — обратился князь к Клосу. — Появился посол Японии. Я должен с ним поздороваться. Думаю, что мы с вами еще увидимся, господин Клос, — добавил он любезно. — Прошу вас пожаловать ко мне в любое удобное для вас время.

Он кивнул Паулю, и тот незамедлительно подал Клосу небольшую визитную карточку князя.

И снова Клос оказался в обществе сухой, как щепка, фрау фон Тильден.

— Посол Японии дал понять князю, — поведала она величайшую новость, — что только он, князь, будет признан претендентом на трон будущей, свободной от большевизма Грузии.

— Вы действительно верите, уважаемая фрау Тильден, — Клос решил подразнить ее, — что этот опереточный князь когда-нибудь сядет на трон?

— Фюрер обещал ему это, — с твердой уверенностью ответила фон Тильден. — Фюрер сдержит свое слово. Разве вы, господин Клос, сомневаетесь в этом?

— Вы не совсем меня поняли, фрау фон Тильден, и боюсь, что вы не понимаете нашего фюрера. Только английские скауты сдерживают свое слово, и то не всегда. А наш фюрер не является английским скаутом. Он сдержит слово, если это будет в интересах рейха, но нарушит его, если это будет более выгодно нам. Неужели вы не поняли до сих пор, на чем основывается наша новая национал-социалистская мораль?

Фрау фон Тильден робко посмотрела на него. То, что говорил Клос, можно было понять двояко: или как циничное признание преданности закоснелого гитлеровца, или… Она решила об этом даже не думать — такое замешательство отразилось на ее лице.

Из глубины сада показался Витте. Дружески помахал Клосу рукой. Фрау фон Тильден попыталась скрыться, но Клос остановил ее вопросом:

— Не пришла ли на прием госпожа Росе?

— Неужели и вы, господин Клос, стали ее поклонником? — скривила она рот и, не дождавшись ответа, направилась к зданию консульства.

— Ну как, познакомились уже с князем? — спросил Витте. — Интересная личность, не правда ли?

— Не только князь, но и тот, его…

— Вы имеете в виду Пауля? Это тень князя. Он его шофер, камердинер и друг. Как и князь, происходит из знатного грузинского рода. Князь взял его с собой на прием по личной просьбе консула. Пауль будет гвоздем программы развлечений на сегодняшнем приеме. О! — показал он на группку гостей в другой стороне сада. — Кажется, Пауль уже начал. Вы, господин Клос, должны обязательно это посмотреть. — Витте направился в сторону гостей, но вдруг, как будто бы что-то вспомнив, остановился: — Да, чуть не забыл. Господин Клос, мне очень неприятно за вчерашнее. Я не хотел вас обидеть.

— Не понимаю, — ответил Клос, хотя прекрасно понял, что имел в виду Витте.

— Вы проиграли вчера мне очень много денег, — продолжал тот.

— Стоит ли об этом говорить, — небрежно махнул рукой Клос.

— Да, но я же знаю, как мало вам платят. Вы же очень ограничены в валюте… — Витте умолк, ожидая, что Клос поможет ему закончить мысль.

Вчера, беря со стола стопку банкнот, выигранных у Клоса, Витте с упреком посмотрел на Христопулиса. «Вот видите, что вы натворили? — казалось, говорил этот взгляд. — Вместо проигрыша я выиграл».

— Ну и что же, может быть, это к лучшему, — произнес Христопулис. — Раз он проиграл, то будет испытывать денежные затруднения, и вот тогда верный друг предложит ему взаймы. Вы одолжите ему денег и возьмете расписку, — наставлял Витте Христопулис.

Теперь Витте ждал момента, когда Клос вынужден будет обратиться к нему за деньгами. Но Клос молчал. Тогда Витте решил атаковать его в лоб:

— Прошу вас, господин Клос, сказать, откровенно, как у вас с деньгами.

— Честно говоря, не очень густо, — ответил Клос.

Он весь насторожился, ожидая, что ответит ему Витте. Если тот предложит ему денег, то, очевидно, он и является агентом, которого необходимо Клосу обезопасить.

— Прошу вас, — сказал Витте, подавая Клосу пачку банкнот.

— Что это? — Клос сделал вид, что не понимает.

— Пятьсот фунтов. Немного больше, чем вы проиграли.

— Это ни к нему. Я не могу… — На мгновение Клос заколебался.

— Не беспокойтесь, господин Клос, — заверил его Витте. — Считайте, что я даю вам их взаймы. Я все предусмотрел и даже приготовил расписку, в которой не указан срок возврата долга. Отдадите, когда вам удобно будет. Но, может быть, вам необходимо больше? — Он вынул авторучку и подал ее Клосу.

— Согласен, — бросил Клос, ставя на протянутой бумажке неразборчивую закорючку. — А теперь пойдемте посмотрим на развлечения сегодняшнего вечера.

— Да-да! — торопливо согласился Витте. На его лице появилось заметное удовлетворение.

«Он полагает, что купил меня», — подумал Клос.

Приближаясь к группе гостей, собравшихся возле развесистого дуба, Клос отметил про себя, что среди них нет Росе.

А на то, что происходило под дубом, действительно стоило посмотреть.

Маленькая миловидная жена консула Маньчжоу-Го стояла, прислонившись к стволу дерева. Пауль с расстояния десяти метров бросал в ее сторону ножи. Стальные лезвия окружали уже почти половину фигуры хрупкой японки. Очередной нож воткнулся в ствол чуть выше правого уха маленькой консульши. Три следующих ножа, брошенных один за другим в течение двух секунд, вонзились в ствол с точностью машинной строчки около шеи и плеч бесстрашной женщины.

Гости бурными аплодисментами одобряли ее мужество.

И только сейчас Клос заметил, что Пауль бросал ножи вслепую — его глаза были завязаны цветным платком.

— У вас бесстрашная жена, — обратился Клос к китайцу со сморщенным как печеное яблоко лицом.

Консул вместо ответа улыбнулся загадочной азиатской улыбкой.

— Госпоже консульше опасность не грозит, — тихо сказал Мжаванадзе. — Пауль никогда не промахивается. Знают ли об этом мои враги?

— Не хотел бы я быть вашим врагом, — заметил Клос.

— Это зависит только от вас, господин Клос, — ответил ему тихо Мжаванадзе.

Клос не успел еще подумать о том, что значат эти слова, как его внимание привлекла фрау фон Тильден. Чем-то взволнованная, она торопилась к гостям.

— Господин консул… — обратилась она к Гранделю и что-то зашептала ему на ухо.

Клос услышал только слова «Росе» и «в беседке». Но и этого ему было достаточно. Он быстро направился вслед за вышедшим из толпы консулом. Фрау фон Тильден шла впереди Гранделя.

В беседке, где Клос недавно искал уединения, теперь лежала неподвижная Росе. Она была мертва. Петля из цветной шали плотно прилегала к ее нежной шее. На полу лежала открытая дамская сумочка. Губная помада, пудреница, кошелек с деньгами, французский паспорт — все было на месте.

Машинально Клос посмотрел фамилию в паспорте: Росе — Мария Ляурин, родилась в 1908 году. «Ей было всего тридцать пять лет. Но она выглядела еще моложе», — подумал Клос и концом шали накрыл ее лицо.

— Боже мой, — причитал Грандель, — я так всегда старался избежать скандала. — Что же сейчас делать?

— Думаю, необходимо вызвать полицию, — сказал Клос.

— На территорию консульства?

— Вы просто ошалели! — воскликнула фрау фон Тильден.

Клос посмотрел на нее с удивлением. Крепкие нервы, однако, у этой нацистки.

— Боюсь, — со вздохом произнес Грандель, — что не удастся избежать вызова полиции, хотя она и окажется в весьма затруднительном положении, ибо почти все присутствующие на приеме иностранцы пользуются дипломатическим иммунитетом. Не могли бы вы, господин Клос, помочь нам в эту трудную минуту? Мы с фрау Тильден пойдем, — кивком головы консул показал в сторону гостей, которые смехом и аплодисментами награждали ловкость Пауля и отвагу консульши, — и попробуем подготовить их к тому, что произошло. А вы, господин Клос, позвоните в полицию, хорошо?

В это время Клос заметил на полу беседки смятую бумагу и, как будто бы обронив носовой платок, наклонился, чтобы поднять ее. Он спрятал поднятую бумагу вместе с носовым платком в карман и только тогда ответил, что готов помочь консулу во всем.

Фрау фон Тильден вышла из беседки первой. Грандель и Клос шли в нескольких шагах от нее.

— Клос, — консул схватил его за локоть, — прошу вас ответить: это с вашего позволения, или, может быть, вы сами?..

— Неужели, господин консул, вы подозреваете меня в убийстве женщины, которую я вижу второй раз в своей жизни? — изумился Клос.

— Я уже старый человек и давно работаю за границей… — Грандель остановился посреди аллеи. — После случившегося я могу ожидать наихудшего — отставки или чего-либо в этом роде. Может быть, даже турки потребуют, чтобы я покинул Стамбул как персона нон грата. Они готовы теперь придраться к любому случаю. Но я представляю в этом городе Германию. Поэтому прошу вас, господин Клос, быть со мной откровенным. Я не знаю ни вашего положения, ни цели вашего приезда в Стамбул. Я, конечно, понимаю, что в работе СД или гестапо бывают всякие нюансы. Но я здесь представитель Германии и должен все знать…

— Если бы я был направлен в Стамбул теми ведомствами, которые вы так неосторожно называете, — ответил холодно Клос, — то, заверяю вас, господин Грандель, я не пришел бы к вам об этом докладывать. Могу сказать вам только одно: я не убивал Росе. И прошу вас больше не делать намеков, относительно моей миссии в Стамбуле.

Клос без труда нашел рабочую комнату фрау фон Тильден, где был установлен коммутатор. Прежде всего он вынул из кармана бумагу и расправил ее. Это был желтый конверт с фирменной надписью: «Центральный банк — Стамбул». Содержимое этого конверта предназначалось ему. Но конверт был пуст. Выписка из банковского счета, на которой значилась фамилия владельца, исчезла.

Росе убили именно потому, что она знала эту фамилию. Она, видимо, была так неосторожна, что показала человеку, которого это касалось, свою осведомленность…

Клос оборвал все телефонные провода — он понимал, что ему нужно спешить, — потом быстро возвратился в сад и сообщил консулу, что кто-то повредил телефон.

— Позвоню из ближайшего автомата в городе. — И, не ожидая ответа консула, выбежал на улицу.

Первым делом Клос должен был немедленно попасть в кафе Росе, а точнее, в будуар хозяйки клуба. Только после этого можно было звонить в полицию.

Через редкую решетку сада Клос заметил своего «ангела-хранителя», увлеченно беседующего с жандармом, стоящим около сторожевой будки.

Клос прошел вдоль изгороди до ближайшего поворота и, оглядевшись, перелез через ограду. Спокойно пройдя стоянку такси у края тротуара, он остановился около пивного бара. Попросил шофера первой попавшейся автомашины подвезти его к гостинице, но вскоре остановил машину, желая часть дороги пройти пешком. И когда такси скрылось из виду, Клос повернул в сторону кафе Росе.

Войдя в кафе, он дружески кивнул привратнице, стоявшей у входа, подошел к бару, выпил две рюмки коньяку и, когда погас свет и зажглись прожектора, осветив небольшую эстраду, на которой обнаженная девушка лениво покачивала бедрами в такт музыке, прошмыгнул, как ему показалось, никем не замеченным к лестнице, ведущей в комнату хозяйки.

Двери комнаты были заперты, но Клос без труда открыл их. Войдя в будуар, он сразу же направился к письменному столу и, опустившись на колено, принялся открывать верхний ящик письменного стола.

И в этот момент он почувствовал, что ему в спину уперся ствол пистолета, и вдруг неожиданно нажим стал ослабевать.

— Ах, это вы! — услышал он удивленный голос. — Что вы здесь делаете, господин Клос? — Обернувшись, он увидел танцовщицу. — Я вас знаю, — произнесла девушка. — Росе показывала мне вас. — Она сообщила первую часть пароля.

— Ты — шеф? — спросил Клос с удивлением.

— О нет! — рассмеялась она. — Но шеф вас, господин Клос, хорошо знает. Что-нибудь случилось?

Клос рассказал о событиях в консульстве.

— Скоро в кафе появится полиция. Уничтожь здесь все, что могло бы скомпрометировать Росе, и сообщи обо всем шефу, — закончил он.

Девушка молча кивнула, вытирая слезы.

— Бедная Росе, — с грустью произнесла она и добавила: — Она здесь ничего не хранила. Мы имеем сейф в банке. Я опорожню его завтра же утром, если получу на это разрешение шефа.

— Мне необходимо, посоветоваться с шефом. Можешь ли ты свести меня с ним?

— Я постараюсь передать ему вашу просьбу, а шеф сам решит, нужна ли встреча, — ответила девушка.

Клос успел вернуться в консульство до прибытия полиции. Гости, разбившись на небольшие группы, о чем-то перешептывались. Кельнер молча разносил наполненные рюмки.

Клос застал консула в его кабинете. Вместе с секретаршей они бросали в пылающий камин какие-то бумаги. Комната была полна дыма. Клос молча открыл окно.

— Я хотел бы, господин консул, поговорить с вами наедине, — тихо произнес он.

Грандель молча кивнул и под каким-то предлогом выпроводил фрау фон Тильден из кабинета.

— Что-нибудь важное, Клос?

— Да. Это дело государственной важности. Прошу вас, вот мои полномочия. — Он подал Гранделю небольшое удостоверение личности, выданное ему имперской службой безопасности.

Грандель надел очки, осмотрел со всех сторон поданный ему документ, несколько раз прочитал текст.

— Я вас слушаю, господин Клос. Выходит, я не ошибался относительно вашей миссии. Готов оказать вам всемерную помощь. Что вы хотите?

— Я должен вам, господин консул, доверительно сообщить, что в консульстве действует агент английской разведки.

— Это исключено, — воскликнул Грандель, резко выпрямившись в кресле. — Я доверяю своим сотрудникам, — сказал он тихо, но в его тоне уже не было прежней уверенности.

— Видимо, следовало бы сказать: доверяли, — строго поправил его Клос. — Мы точно установили, что агент действует именно здесь, на территории консульства. Я не могу вам сказать, господин консул, как мы установили это. Но агент действует именно у вас, или рядом с вами, или… — повысил голос Клос.

— Или?.. — повторил, словно эхо, Грандель.

— Или английским агентом являетесь вы, господин Грандель, — заключил Клос.

Заметив, как побелело лицо консула, Клос ни на шутку испугался: сердечный приступ Гранделя не входил в его планы. Поэтому Клос постарался смягчить жестокость своих слов.

— Прошу вас, господин консул, успокойтесь. Это только шутка. Вернемся к более важному делу. Я догадываюсь, кто может быть английским агентом. Правда, я еще не располагаю достоверными фактами, но это дело ближайших дней.

— Прошу вас, господин Клос, немедленно сказать, кто это — Петерс или Витте? А может быть, советник Бейтз? — с волнением спросил Грандель, еще на что-то надеясь.

— Деятельность английского агента продолжалась еще две недели после того, как советник Бейтз попал в госпиталь.

— Значит, кто-то из этих двоих?

— А кого бы вы назвали, господин консул? — ответил Клос вопросом на вопрос.

Для выбора мифического агента у Клоса оставались только двое: Петерс и фрау фон Тильден. Компрометация консула Гранделя, который мог иметь солидную поддержку в Берлине и лично у министра иностранных дел рейха Риббентропа, не достигла бы цели. Им не мог быть и Витте, поскольку Клос не сомневался, что тот является настоящим английским агентом.

Вначале Клос решил, что наиболее подходящая кандидатура Петерс — на одного гитлеровца было бы меньше. Однако нельзя было не принимать во внимание удивительную бездарность Петерса, который, работая в консульстве, не сумел напасть на след английского агента. А кто-то присланный на его место, возможно, будет выполнять свои обязанности более умело и усердно, а это небезопасно.

Итак, остается секретарша консула фрау фон Тильден.

— Прошу вас, господин Клос, говорите же, — в голосе Гранделя чувствовалось нетерпение.

— Хорошо, — вздохнул Клос. — Английским агентом, по всей вероятности, является ваша секретарша, господин консул.

— Вы с ума сошли! — усмехнулся Грандель. — Отдаете ли вы себе отчет в том, что, подозревая фрау фон Тильден, вы тем самым компрометируете и меня как консула? Разве вам, господин Клос, неизвестно, что вот уже полтора года после смерти моей жены я и фрау фон Тильден…

Этого Клос действительно не знал. Было необходимо мгновенно перестроиться.

— Я не должен вам говорить об этом, господин консул, но заверяю вас, что, кроме ваших близких отношений с этой женщиной, мне ничего не известно. Не имею пока никаких доказательств. Это только подозрения. Хотя есть полное основание думать, что предположения меня не обманывают. Допускаю, что, может быть, меня ввели в заблуждение, поэтому я готов со всей ответственностью еще раз проверить все подозрения, и если окажется, что я действительно допустил ошибку, то я готов принести вам свои извинения. Обещаю вам также, что если я ошибся, то в моем рапорте в соответствующие инстанции об этом инциденте не будет ни слова. Но если моя первая предварительная версия будет неопровержимо подтверждена, то, кроме дружбы, которую я питаю к вам, господин консул, еще существует…

— Вы непременно ошибаетесь, господин Клос, — прервал его Грандель. — Она предана партии, руководит нашей национал-социалистской организацией в консульстве. Перед этим была весьма доверенным лицом у нашего посла в Анкаре. С тридцать четвертого года безупречно служит Германии за границей. Неоднократно проверялась службой безопасности… Вы непременно ошибаетесь, господин Клос, — подчеркнул Грандель последние слова.

— Я хотел бы, чтобы это было так, — ответил Клос. — Хотя бы в отношении вас, господин консул.

Раздался стук в дверь. На пороге появилась фрау фон Тильден.

— Господин консул, — доложила она, — прибыл инспектор полиции, он хотел бы вас видеть.

— Хорошо, я иду, — поднялся Грандель.

Фрау фон Тильден не спеша подошла к письменному столу, села в кресло своего шефа. Вынула из портсигара сигарету, закурила.

— Нам предстоит веселая ночь, — вздохнула она. — Инспектор полиции начитался криминальных романов и пытается раскрыть причину смерти Росе. Но искать причину убийства содержательницы этого… — она на мгновение запнулась, — этого веселого заведения в Стамбуле… — Она пожала плечами.

— Все полицейские ищут причины, — отозвался Клос.

— Не будьте наивным. Вы здесь находитесь вполне достаточно, чтобы понять, что кафе Росе — это центр здешнего шпионажа. И чем раньше поймет это инспектор полиции, — продолжала фрау фон Тильден, — тем лучше. Но я хотела вас спросить, господин Клос, тот клочок желтой бумаги, который вы подняли в беседке, был конверт? Конвертом с фирменной надписью банка? — Она глубоко затянулась сигаретой.

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, — ответил Клос. — Если вы считаете, что я намерен скрыть какие-то вещественные доказательства, то прошу вас сообщить об этом полиции.

— Фи, — возмутилась фрау фон Тильден, — не думаете ли вы, господин Клос, что я намерена выносить наши внутренние немецкие дела на этот восточный базар? Дело в том, что этот конверт был в сумочке хозяйки этого веселого заведения. Когда она приехала в консульство и подошла к зеркалу, чтобы поправить прическу, ее сумка открылась и я увидела там такой же конверт. Я знаю, что это за конверт, и поэтому он так бросился мне в глаза. Когда позже мы снова осмотрели ее сумку, то конверта там уже не было.

— Кто еще, кроме вас, мог видеть этот конверт? — спросил Клос.

— Как представитель министерства экономики, вы, господин Клос, весьма любопытны, — иронически усмехнулась фрау фон Тильден и отрывисто добавила: — Все. Петерс был в раздевалке, принимал верхнюю одежду от гостей. Господин-консул осыпал комплиментами эту миловидную женщину. Советник Витте вместе со своим другом также находились около нее. Были еще и другие гости, имен которых вы даже не знаете. А мадемуазель Росе стояла у зеркала и довольно долго наводила красоту. Может быть, это ее и погубило. А вы, господин Клос, разве не заметили, что советник Витте был не в духе на сегодняшнем вечере? Он не присутствовал даже на захватывающем аттракционе Пауля.

— Но вас там тоже не было, — заметил Клос. — Кроме того, вы первая обнаружили мертвую Росе.

— Да, но не менее чем через две минуты после убийства. А трюки Пауля я уже неоднократно видела.

— О! Вы, однако, наблюдательны! — воскликнул Клос.

— Да, это результат моей многолетней работы секретаршей, господин Клос. И заметьте, я считаюсь неплохой секретаршей. Да, еще об одном. Это я договорилась с консулом, чтобы не оглашать вашего имени на сегодняшнем приеме. Гости, пользующиеся дипломатическим иммунитетом, уже покинули консульство вот через те двери. — Она указала на небольшие двери около библиотеки. — И вам, господин Клос, я советую выйти из консульства незамеченным. Спокойной ночи.

Ошибся, где-то допустил ошибку. Клос понял это еще в кабинете Гранделя. Странная беседа с фрау фон Тильден и ее предложение покинуть консульство незамеченным и тем самым избежать встречи с инспектором турецкой полиции еще более усилили беспокойство Клоса.

Через железную ограду сада он увидел полицейскую автомашину и своего «ангела-хранителя», прислонившегося к кирпичной стене дома. Шпик не проявлял особого беспокойства, так как знал, что Клос находится в консульстве. Стараясь остаться незамеченным, Клос направился к противоположной стороне. Но и здесь уже стоял полицейский.

Оставался только один путь — через соседний с консульством сад.

Клос вынужден был возвратиться обратно. Он подошел к дубу, где несколько часов назад стояла маленькая очаровательная жена толстого китайца.

Обогнув беседку, около которой Клос заметил человека в штатском, он оказался перед невысокой каменной стеной. За стеной тоже был сад, очень запущенный — видимо, здесь не было настоящего хозяина.

Клос сориентировался, что если он пойдет налево, то попадет на улицу, где расположена стоянка такси, которая находится вдали от поста полицейского.

Прыгая со стены, Клос зацепился за что-то и упал, подвернув ногу. Поднялся, огляделся вокруг и направился налево, намереваясь выйти к стоянке такси. Для предосторожности вынул из заднего кармана брюк пистолет и снял его с предохранителя. Неожиданно он вышел к невысокой ограде сада, за которой была уже знакомая ему улица. Все вокруг было спокойно, и Клос решил, что опасность непосредственно ему не грозит. Поэтому он поставил пистолет на предохранитель, сунул его в карман, стряхнул с брюк кирпичную пыль и направился к гостинице.

Неожиданно за углом темной пустынной улицы в глаза ему ударил ослепительный луч света.

Клос понял, что только теперь начинается настоящая игра, враг застал его врасплох, безоружным, и эта ошибка может стоить ему жизни.

Серебристый продолговатый предмет промелькнул в нескольких сантиметрах от Клоса, ударил в стену и со звоном отскочил.

Клос рванулся вперед, краем глаза заметив в десяти — двенадцати метрах от себя мужчину, который собирался бросить в его сторону второй нож.

Последние сомнения рассеялись — это был Пауль. Клос упал, снова вскочил на ноги, держа в руках горсть мелких камней. С размаху бросил их в сторону нападающего, но не попал и снова был вынужден отскочить в сторону, чтобы уклониться от следующего броска. Удивительно то, что ни один нож не попал в цель, а ведь Пауль мог метать их без промаха.

Клос, в смокинге, на фоне белой стены был отличной мишенью для нападающего, который действовал в быстром темпе. Клос начинал уставать, к тому же боль в ноге, поврежденной во время прыжка со стены, давала о себе знать.

Не успев увернуться, Клос получил удар в предплечье и, когда он инстинктивно приложил руку к ране, увидел приближающегося к нему Пауля с занесенной для последнего броска рукой. Дальше произошло что-то неожиданное. Пауль вдруг скорчился и со стоном упал на мостовую. И только теперь Клос заметил мужчину, уже почти скрывшегося за углом.

Зажав рану, Клос как можно быстрее пошел в гостиницу. На счастье, за конторкой администратора никого не было, и ему не пришлось отвечать ни на чьи вопросы. Никем не замеченный, он добрался до своего номера. Только теперь Клос осознал до конца, что еще несколько минут назад был на волосок от гибели, и все из-за ошибки, допущенной им в консульстве.

Не случайно человек князя Мжаванадзе пытался его убить именно после того, как он обвинил в шпионаже фрау фон Тильден. А из этого следует, что именно она и есть агент Интеллидженс сервис, а ее шеф — князь Мжаванадзе.

Только один вопрос для Клоса был не совсем ясен: как удалось Мжаванадзе так быстро отреагировать на его разговор с Гранделем?

«Видимо, — подумал Клос, — секретарша подслушала мой разговор с консулом и быстро доложила князю. Если князь еще оставался после приема в консульстве, то она могла это сделать без особого труда. Вот тогда-то Мжаванадзе и отдал приказ Паулю уничтожить Клоса. Но если инспектор турецкой полиции допрашивал гостей, бывших на приеме в консульстве, и прежде всего лиц, не пользующихся дипломатическим иммунитетом, то мало вероятно, чтобы Паулю было позволено покинуть здание консульства».

Вероятно, фрау фон Тильден, называя инспектору полиции имена лиц, приглашенных на прием, умышленно не упомянула о князе и Пауле, что дало им возможность избежать встречи с инспектором и незаметно покинуть территорию консульства. Но тогда непонятно, продолжал размышлять Клос, откуда же Мжаванадзе узнал о его разговоре с консулом.

Все эти мысли роем проносились в голове Клоса, пока он перевязывал себе руку. На счастье, рана была неглубокая, и Клос подумал, что это, пожалуй, весьма дешевая расплата за допущенную им ошибку. Если бы не помощь незнакомца, кто знает, чем бы все это кончилось.

Думы его были прерваны телефонным звонком.

— Звоню вам от имени Теодора, — услышал он незнакомый голос и только через некоторое время осознал, что с ним говорят по-польски.

Клос буквально онемел от неожиданности.

— Алло, ты меня слышишь? — спросил тот же голос. — Как ты себя чувствуешь? Как рана?

— Ничего опасного, — ответил Клос. — Может быть, ты поднимешься ко мне? Только прихвати что-нибудь выпить на радостях.

— Хорошо. Принесу тебе не только бутылку, — послышалось в трубке.

Через некоторое время раздался тихий стук в дверь. Открыв ее, Клос остолбенел. На пороге с бутылкой вина и перевязочными материалами стоял хозяин гостиницы «Ориент»…

— Прежде всего, — спокойно сказал он, — покажи мне свою рану, «J-23».

И только через час оживленной беседы, беспорядочных вопросов и ответов двоих соотечественников, которые наконец могли наговориться на родном языке, шеф стамбульской резидентуры польской разведки перешел к делу.

— Росе допустила непростительную ошибку, а точнее, две, — промолвил он. — Она любила дешевые эффекты. Поэтому, когда узнала, что владельцем счета помер 115/185 — в Центральном банке является советник Витте, решила проверить, какое впечатление произведут на него полученные ею сведения. С этой целью она подошла к его столику именно в тот момент, когда ее помощника, девушка-танцовщица, сообщала по телефону Витте, что знает, кому принадлежит указанный счет в банке. Другая неосторожность, — продолжал шеф, — заключается в том, что Росе решила прийти на прием в консульство, вместо того чтобы доставить выписку из банковского счета Витте другим путем или просто передать ее мне. Она не предполагала, что Витте раскрыл ее игру.

— Думаю, что все было иначе, — не согласился с ним Клос. — Витте сначала мог ничего не знать о настоящей роли Росе. Видимо, ее ошибка состояла в том, что она не закрыла свою сумку, где был конверт с банковским счетом Витте, в то время, когда поправляла свой туалет перед зеркалом в гостиной консульства.

Далее Клос коротко рассказал шефу о своих наблюдениях в консульстве, о том, что фрау фон Тильден проявила чрезмерное любопытство относительно убийства Росе и фирменного конверта Центрального банка, который лежал в ее сумке.

— Витте, — продолжал Клос, — видимо, увидел этот конверт в сумке Росе, сопоставил это с телефонным звонком в клубе и все понял. А когда она, уверенная в себе, не подозревая опасности, пошла с ним в беседку консульского сада, удушил ее. Я же, — медленно продолжал Клос, — после того как Витте одолжил мне деньги, был убежден, что именно он тот человек, которого необходимо оградить от подозрений. Если бы я раньше знал, — заключил Клос, — что князь Мжаванадзе является шефом здешней разведывательной сети англичан, то…

— И если бы ты из кафе Росе возвратился в номер своей гостиницы, а не в консульство… — вставил шеф, посмотрев на часы. — Сейчас ты поедешь к князю Мжаванадзе. На всякий случай я отвезу тебя на своей машине.

— К князю? В такой поздний час? — удивился Клос.

— Князь ждет тебя, — ответил шеф.

Автомашина остановилась перед виллой в псевдовосточном стиле, которая показалась Клосу знакомой. Освещенные окна на верхнем этаже говорили о том, что хозяин виллы еще не спит.

— Я заеду за тобой примерно через час, у меня есть еще некоторые дела, — сказал шеф. — Раньше не выходи, жди моего приезда.

— А консул? — спросил Клос. — Я должен его успокоить, чтобы совесть у него была чиста перед фюрером.

— Успеешь это сделать завтра.

— Завтра я хотел заняться советником Витте.

— Об этом не беспокойся. Витте я займусь сам! — решительно сказал шеф. — Он убил Росе, — добавил он, как бы объясняя этим свое решение.

Двери виллы открыл Пауль.

— Князь вас ожидает, — сказал он, как будто ничего не произошло. Голова его была перевязана, и сквозь бинты проступало красное пятно.

Мжаванадзе стоял в дверях своего кабинета в накинутом на плечи цветном халате, из которого выглядывала белоснежная рубашка. Он молча пропустил Клоса вперед, жестом указав на глубокое кресло под большим невключенным торшером. Князь тщательно закрыл за собой двери, налил два бокала из стоящей на столе бутылки и только тогда сел в кресло напротив Клоса.

— Прошу вас, господин Клос. Я даже не предполагал, что мы так скоро встретимся.

— Простите, князь, что время оказалось не столь подходящим для визита, — ответил Клос.

— Это я должен извиниться за столь неприятный инцидент, господин Клос, — продолжал князь. — Я очень рад, что вы остались живы.

— Если бы вы знали, как я рад!

Оба рассмеялись, понимая друг друга.

— Нас обоих подвели нервы, — продолжал Мжаванадзе.

— Да, — подтвердил Клос, — я едва не поплатился жизнью за свою ошибку. И был на волосок от смерти, когда ваш Пауль пригвоздил меня к стене. Подозревая меня, вы, князь, также совершили ошибку. Я же решил, что советник Витте ваш человек, и поэтому намеревался его охранять…

— Когда вы приехали в Стамбул и я получил вот это, — князь положил на стол пачку фотографий, на которых был запечатлен Клос на стамбульском Главном вокзале, — мне известна была только первая часть вашей роли. Я предполагал, что вы не тот человек, за которого себя выдаете. — Князь усмехнулся: — Откуда я мог знать, что вы, господин Клос, намеревались обезопасить моего агента, действующего в немецком консульстве?!

— У нас с вами, князь, ничья, — заметил Клос. — Все свои подозрения относительно фрау фон Тильден беру обратно. Полагаю, что английским агентом, действующим в немецком консульстве, для Берлина будет советник Витте. Но вашему, князь, настоящему агенту, фрау фон Тильден, необходимо на какое-то время прекратить свою деятельность. Надо дать понять контрразведке в Берлине, что исчезновение Витте означает конец деятельности английской агентуры в немецком консульстве в Стамбуле.

— Разумеется. Однако вас, господин Клос, не удивляет, откуда я так быстро узнал о беседе с Гранделем, во время которой вы высказали свое подозрение относительно фрау фон Тильден? — спросил князь улыбаясь.

— Видимо, она подслушивала.

— Она? Нет. Жаль, что уже так поздно, но все же попробуем, — ответил князь.

Он подошел к выключателю, повернул его. Зажглась большая электрическая лампа торшера, возле которого сидел Клос. Одновременно он услышал необычные звуки: какие-то скрипы, шарканье ног, тяжелые вздохи человека.

— Господин консул нервничает, не может уснуть, и все это из-за вас, господин Клос, — заметил князь. А потом торжествующим тоном добавил: — В консульстве вмонтировано одиннадцать микрофонов, три — в кабинете консула. Теперь вам понятно?

— Когда вы успели сделать все это?

— О, это было еще до войны. В этом районе тогда устанавливали газовое оборудование. Все было так просто… Правда, это устройство имеет и свои недостатки, — продолжал князь, — ибо консул Грандель не имеет привычки читать вслух свои совершенно секретные документы. Тогда мы используем нашего агента фрау фон Тильден.

— Ваше оборудование, князь, имеет еще один недостаток, — уточнил Клос. — Из-за него я едва не сломал себе ногу. Если вы не прикажете закопать провод в своем саду, его может обнаружить даже глуповатый гитлеровец Петерс.

Только теперь Клос понял, почему вилла князя показалась ему знакомой: мимо нее он дважды проходил сегодняшней ночью. Это было единственное здание в восточном стиле на правой стороне улицы, около стоянки такси. Только запущенный сад отделял его от виллы консульства.

— Вы ликвидируете советника Витте? — вдруг спросил Клоса князь.

— А вы что-нибудь имеете против этого? — ответил Клос.

— Нет. Просто предлагаю небольшую сделку. Вы оставляете в покое моего агента фрау фон Тильден, а взамен мы передаем полное досье на советника Витте. Ваши шефы в Берлине, получив подробные материалы, будут вами довольны. Я не спрашиваю вас, господин Клос, кем вы являетесь на самом деле. Я хочу только иметь гарантию, что фрау фон Тильден…

— Дорогой князь, — заметил Клос, — человек, который привез меня к вам в своей машине, а перед этим предупредил вас о моем визите, знает о вас столько, что…

Князь Мжаванадзе не дал ему закончить:

— Вы забыли, господин Клос, что здесь вы одни. — Князь громко рассмеялся, потом приподнял бокал и произнес: — Выпьем за успехи союзников!

Выпили. Князь подошел к окну, посмотрел на ясное, безоблачное небо. Занималось тихое, солнечное утро.

— Вы, господин Клос, еще долго задержитесь в Стамбуле? — спросил Мжаванадзе.

— Да, видимо, еще несколько дней, хотя моя миссия уже почти закончена. Правда, я должен еще купить килограмм настоящего кофе для штандартенфюрера Рейсмана, а может быть, я куплю ему целых два килограмма…

 

XIII. Кузина Эдит

 

1

Монотонно постукивали колеса поезда. Хорошо было бы уснуть, но сон не приходил. Эдит закрыла глаза, делая вид, что спит. Может быть, молодой лейтенант наконец перестанет говорить? Он следует на Восточный фронт и теперь неуемной болтовней пытается заглушить свой страх перед скорой встречей с русскими.

— Не хотите ли закурить, фрейлейн? — спросил он, не обращая внимание на ее молчание. Видимо, заметил, что девушка не спит.

— Благодарю, — ответила Эдит, поплотнее закутываясь в черный плащ армейского образца. Она не имела особого желания вести разговор с этим милым и весьма порядочным на вид молодым человеком, сидящим напротив в их купе первого класса поезда Берлин — Львов. «Берлин — Львов», — мысленно повторила Эдит. Такое название еще значилось на табличках каждого вагона, хотя поезд уже давно не доходил до Львова. Осталось только название этого крупного железнодорожного узла и большого города, который уже несколько месяцев находился в руках русских. Эдит почувствовала в эту минуту, что она боится, очень боится, как и молодой лейтенант.

Страх охватил ее еще две недели назад, когда начальник небольшой железнодорожной станции неподалеку от Вены, где она служила, вручил ей запечатанный пакет.

— Мы должны расстаться с тобой, Эдит, — грустно сказал он и поскреб небритую щеку протезом правой руки, обтянутым кожаной коричневой перчаткой. — Очень жаль, Эдит, но ты едешь на Восток, в распоряжение штаба армии. — Его покрасневшие от недосыпания светло-голубые глаза выражали печаль и беспокойство.

— Приказ есть приказ, — сказала тогда Эдит. Она открыла пакет, где лежало предписание командования, и прочитала название города, расположенного в самом центре генерал-губернаторства, куда в назначенный день и час она должна прибыть в качестве телефонистки штаба армии.

Русские уже захватили правый берег Вислы, а Эдит Ляуш все еще верила, что неудачи немецких войск на фронте — явление временное и вскоре придет день их победоносного наступления. Девушка не боялась фронта: еще в 1940 году она добровольно пошла в армию и непременно хотела быть поближе к району боевых действий.

Теперь же, получив предписание, Эдит Ляуш вовсе не обрадовалась: она уже была в этом городе около четырех лет назад и то, что случилось тогда с ней, осталось в памяти на всю жизнь.

Она помнит, как вошла в темный подъезд солидного дома, в котором жила. Поляков давно уже выселили, и там проживали только немцы. Эдит была простой телефонисткой и занимала небольшую комнатку на втором этаже, которая, по-видимому, предназначалась для прислуги хозяина.

Была поздняя ночь. Эдит очень устала на службе, ей хотелось побыстрее лечь в постель и уснуть.

Это произошло, когда она начала подниматься по широкой мраморной лестнице с претенциозными фигурами полуобнаженных женщин, стоящими в нишах стены до лестничной клетки третьего этажа. Сделав несколько шагов по лестнице, она вдруг услышала выстрел. На третьем этаже хлопнула дверь, раздался еще один выстрел. Девушка прижалась к стене, заметив мужчину, приближавшегося к ней большими скачками, выхватила пистолет из кобуры и истерично крикнула:

— Руки вверх!

Мужчина выбил из рук Эдит оружие и, с силой оттолкнув девушку в сторону, бросился к двери ведущей на улицу. Она успела заметить его искривившееся от ярости или страха лицо. Полы черного плаща, какие носят офицеры СС, хлестнули ее по лицу. Она хотела поднять выбитый из ее рук пистолет, но сапог мужчины прижал ее ладонь к ступеньке лестницы. Все это произошло мгновенно. Эдит вскрикнула от боли. Когда она пришла в себя, мужчины в подъезде не было. Девушка с трудом поднялась на второй этаж и постучала в ближайшую дверь, недоумевая, как мог человек, живущий за этой дверью, не слышать выстрелов и ее крика. Когда открылась дверь и она узнала в заспанном мужчине в расстегнутой на груди пижаме щуплого капитана инженерных войск Шнейдера, нервы ее не выдержали. С плачем девушка свалилась у его ног…

Воспоминания о прошлом тревожили ее, и она отгоняла их, словно назойливую муху. Открыла глаза. Лейтенант как будто только того и ждал.

— У меня в термосе горячий кофе, не хотите ли?

— Сначала я бы закурила, — сказала Эдит, и, пока лейтенант давал ей сигарету и подносил огонь, перед ее глазами все еще стояла та страшная картина, которую она не могла забыть. Теперь она снова ехала в этот город.

— Не засните с горящей сигаретой, будьте осторожны, — заметил лейтенант, деликатно прикоснувшись к ее плечу.

Эдит вздрогнула от неожиданности. Ей стало жаль этого парня, который направлялся на Восточный фронт. Неизвестно, останется ли он в живых. Может, погибнет, а может, возвратится без руки или ноги, с обмороженным лицом или изуродованный ожогами. И ей стало стыдно, что она избегала разговора с этим молодым офицером.

Девушка почувствовала с первой минуты, что нравится ему. Это знакомство могло быть последним его общением с женщиной перед тем, что ждало его там, на фронте… Мысли снова вернули ее к воспоминаниям о прошлом, они терзали душу и вызывали сострадание к лейтенанту. И как будто бы опомнившись, она улыбнулась и ласково посмотрела на него:

— Вы прямо из дома?

— Да, — ответил лейтенант и помрачнел.

Ей было знакомо такое состояние человека. Она понимала, что это значит на пятом году войны. Разбитый бомбежкой город и родной дом, погибшие где-то на русских равнинах брат и отец… Эдит не спрашивала о подробностях, ибо они могли сильнее ранить душу офицера. Она положила свои нежные ладони на руки лейтенанта, ласково заглянула ему в глаза и сказала, хотя сама мало верила в это:

— Мы еще будем наступать. Германия не капитулирует.

Неожиданно поезд резко затормозил. Их бросило друг к другу, и Эдит оказалась в объятиях лейтенанта. Поезд еще раз дернулся и со скрежетом остановился. Офицер отпустил девушку. Лицо его залилось краской, он засмущался, как мальчишка.

— Что-то случилось, — проговорил он наконец. — Пойду узнаю. — И выбежал из вагона.

Эдит поудобнее устроилась на диване. Этот беспомощный лейтенант позабавил и немного разволновал ее. «Ведет себя как ученик перед экзаменом», — улыбнулась она и вдруг подумала, что, наверное, сильно постарела. А ведь этот лейтенант может быть моложе ее всего на несколько лет. Девушка машинально взяла в руки иллюстрированный журнал. На первой странице — фотография немецкого солдата, обнимавшего детей у новогодней елки. Жирным шрифтом цитата из выступления фюрера: «Победим или погибнем». Эдит пришло в голову, что это «или» все чаще стало появляться в официальных выступлениях руководителей рейха, и это поразило ее и еще больше поколебало уверенность в победе.

— Сейчас тронемся, — сказал лейтенант, появившись в купе. Он уже успокоился, а может, это только показалось ей. — Снова эти бандиты, — продолжал лейтенант. — Пытались взорвать железнодорожное полотно, но не удалось. Хотя лично я, — он широко, по-мальчишески улыбнулся, — не имел бы ничего против. — И добавил, отвечая на ее вопросительный взгляд: — Подольше бы побыл с вами, фрейлейн. А к русским я не очень спешу.

«Действительно, — подумала Эдит, — ведет себя как мальчишка перед экзаменом, к которому не готов».

 

2

Унтер-офицер из железнодорожной охраны говорил взволнованно, сбивчиво. Воротник его куртки был расстегнут, а голова под шапкой повязана платком, закрывавшим уши. Выглядел он как старуха, но ни обер-лейтенант Клос, ни майор Брох не придавали этому никакого значения.

— Это случилось ранним утром, как раз во время смены караула, — докладывал унтер-офицер. — Дьявол их знает, откуда им стало известно время смены. Налетели внезапно, убили фельдфебеля Трошке, тяжело ранили солдата Грубера. К счастью, наши на станции услышали выстрелы, дрезина стояла наготове, на месте мы были через несколько минут. Но бандиты уже скрылись в лесу. И в тот момент, когда мы совещались, что делать дальше, неожиданно на железнодорожной насыпи раздался оглушительный взрыв. Солдаты соскочили с дрезины. Я подал команду: «Ложись!» Думал, что произойдет следующий взрыв. Тогда бы нам всем не собрать костей.

— Был только один взрыв, — сказал Клос, — часть заряда не сработала. Поврежден небольшой отрезок пути, и движение поездов может продолжаться.

— Вы не задумывались, обер-лейтенант, над тем, как они могли пройти через заминированное поле? Ведь единственный подход к железнодорожной насыпи со стороны леса и реки должен быть заминирован. Всыплю я этому Шнейдеру! К счастью, все обошлось благополучно, хотя фельдфебель Трошке погиб. Иначе следовало бы отдать под трибунал саперов, которые забыли поставить мины на подходе к железной дороге.

— Извините, господин майор, — сказал Клос. — Шнейдер и его саперы не виноваты. Только вчера я инспектировал этот район, он был заминирован.

— Хотите сказать, что партизанам известна схема минирования?

— Не исключено, — поморщился Клос и внезапно умолк, ибо из остановившегося несколько минут назад поезда вышел какой-то лейтенант, подошел к разговаривающим офицерам и обратился к старшему:

— Господин майор, что случилось?

Но Брох махнул рукой:

— Не волнуйтесь. Все в порядке. Можете возвращаться. Сейчас ваш поезд отправляется.

Раздался тихий гудок. Паровоз будто опасался громким звуком вызвать из окрестных лесов грозных партизан.

Брох взял Клоса под руку и проводил к своей машине. Мотор работал ритмично, водитель не глушил его, чтобы сразу тронуться.

— Это уже вторая диверсия на железной дороге, — проговорил Брох. — Почему именно здесь?

— Вы удивлены? Эта самая важная линия связи с фронтом.

— Фронт все ближе и ближе, — с унынием произнес майор. — Верите ли, обер-лейтенант, что когда-то мы были под Москвой?

— Не вижу повода для пессимизма, — сказал Клос, кивнув на прислушивавшегося к разговору водителя.

— Поехали! — бросил Брох, когда зарокотал мотор, заглушая их слова, сказал: — Благодарю, Клос.

— Абвер должен оберегать моральное состояние армии, — с усмешкой ответил обер-лейтенант.

Вскоре машина въехала на улицу города, вымощенную булыжником.

— Остановись, — толкнул майор водителя в плечо, — здесь у меня небольшое дело… Не забыл, Ганс, о встрече Нового года? Будет сюрприз.

— Жду с нетерпением, господин майор. Как условились, около одиннадцати можем начать наш грандиозный ужин.

— Честь имею, Клос, — кивнул Брох. — Теперь нам остается только напиться…

«Бедный Брох, грустно тебе, — думал Клос, проходя мимо убогих домишек предместья. — Ты слишком интеллигентен, слишком добр, ты не даешь обмануть себя геббельсовской пропагандой относительно „эластичного сокращения фронта“ и „победоносного отрыва от войск противника“.

Чувствуешь, что все разваливается, близится крах, но ничего не делаешь, чтобы ускорить эту развязку».

Клос с уважением относился к Броху, ценил его объективность и, если можно так выразиться, порядочность. Брох вел себя непосредственно, легко сближался с молодыми офицерами. В его годы, с его жизненным опытом и знаниями, он мог быть уже генералом. Когда-то он служил в контрразведке, подавал большие надежды, мог стать незаурядным штабистом, но его расхождения во мнениях с руководством, критика действий фюрера, о чем кто-то услужливо донес куда следует, помешали его офицерской карьере.

Все они, когда-то молодые офицеры времен первой мировой войны, будущие кадры рейхсвера, а ныне костяк командования немецкой армии, послушно исполняют приказы, не думая о Германии. И если бы некоторые из них решились на протест и активные действия (Клос вспомнил о прошлогодних августовских событиях), они могли бы еще добиться своей цели, устранить бесноватого фюрера и, как надеялись некоторые немецкие генералы, спасти третий рейх от окончательного разгрома.

Клос пересек небольшую площадь, на которой торчали обгоревшие развалины синагоги. Он свернул в узкую улочку, безлюдную в эту пору. Уже начинало светать, но еще был комендантский час. Обер-лейтенант прошел мимо деревянного, когда-то окрашенного в желтый цвет домика с вывеской часовщика, внимательно осмотрелся, сделал еще три шага вдоль высокого решетчатого забора и, нажав на калитку, которая легко уступила, оказался в небольшом дворике. Из окна домика пробивался слабый луч света. Клос три раза стукнул в оконную раму, а когда открылась дверь, уверенно ступил в полутемный большой коридор, прошел через две тесные комнаты в пристройку, прилегающую к магазину часовщика, освещенную трепетным пламенем карбидной лампы.

Мужчина с землистым лицом и глубоко запавшими глазами снял наушники, положил их около коротковолновой радиостанции и вопросительно посмотрел на Клоса.

— Снова не удалось, — сказал Клос со злостью. — Кого вы посылаете на эту операцию? Железная дорога — это важный объект оперативного значения. Взрыв слегка повредил часть рельса, и только.

— «Тетя Сюзанна», — часовщик провел ладонью по глазам, как бы пытаясь снять сонливость, — требует, чтобы мы с этим объектом покончили не позднее 7 января.

Клос усмехнулся. Он всегда улыбался, когда слышал это «тетя Сюзанна», и сам не раз употреблял это условное название своего Центра. Угостив радиста сигаретой, внимательно смотрел, как тот глубоко, жадно затягивается дымом, и только сейчас, очевидно, заметил озабоченность, чрезмерную усталость на посеревшем лице этого человека. Он пожалел, что не сумел воздержаться от упрека, хотя часовщик не обиделся, ибо понимал, как важно это задание.

— Устрой мне встречу с Бартеком, — сказал Клос, направляясь к выходу, — я сам поговорю с ним о задании Центра.

 

3

Повторный приезд в этот город генерал-губернаторства не радовал Эдит. Не прошло и получаса, как она почти все знала о своей соседке по квартире и новой подруге.

Грета была рада знакомству с Эдит Ляуш. Они были ровесницами, и через несколько минут, когда Эдит разместилась в этой скромно меблированной комнате в гостинице для сотрудников железнодорожной службы армии, Грета предложила ей обращаться друг к другу по имени. Она рассказала Эдит, что несколько дней назад ее соседку отправили в Германию в связи с нервным расстройством.

— Я рада, что буду с тобой, — тараторила Грета. — как мне надоела та сумасшедшая! Все ее раздражало — дым от сигареты, беспорядок в комнате, а однажды, когда я по ошибке взяла ее полотенце, она чуть не убила меня! Спала с пистолетом под подушкой. До этого она была в Минске, работала в гестапо, всегда имела при себе оружие. Больная, совсем больная. Мы все здесь становимся больными от угара этой войны. Этот проклятый город! Все время слышишь о нападениях и диверсиях каких-то бандитов. Не проходит и дня, чтобы кто-нибудь из наших не погиб.

— Знаю, — кивнула Эдит, — я уже была здесь. Не люблю этот город.

Раскладывая в гардеробе свои вещи, девушка снова вспомнила о том, что произошло с ней почти четыре года назад, ночью…

В ту ночь вместе со щуплым капитаном Шнейдером, который едва сумел успокоить ее, они поднялись наверх.

На третьем этаже, в представительских апартаментах, проживал вместе с семьей местный гауляйтер, которого как раз вызвали в Берлин по поводу «решения» еврейской проблемы. Местные евреи, ютившиеся в тесных улочках пригорода, были перемещены в еврейские гетто Варшавы и Лодзи.

В апартаментах оставались жена гауляйтера, высокая блондинка с красивыми, гладко причесанными волосами, которую Эдит видела уже раньше, и их дочь двухлетняя голубоглазая плакса. Когда Эдит со Шнейдером поднялись на третий этаж, она заметила, что у стоявшей в нише гипсовой статуи отбита рука. Дверь в квартиру гауляйтера была приоткрыта. Капитан Шнейдер вошел первым, с пистолетом наготове. Луч фонарика выхватил из темноты кровать со смятой постелью, разбросанные вещи, перевернутую мебель. От неожиданности капитан погасил фонарик и схватил Эдит за руку.

— Спуститесь в мою квартиру и позвоните в гестапо! — А когда Эдит сделала шаг вперед, Шнейдер задержал ее: — Прошу не входить! Хозяйка квартиры и девочка убиты.

— Это польские бандиты, — сказала Эдит.

— Похоже на обычное ограбление, — ответил Шнейдер и добавил: — Гауляйтер неплохо обогатился при ликвидации евреев.

Эдит хотела возразить, ибо тогда ей и в голову не могло прийти, чтобы немецкий босс, назначенный на должность самим фюрером и партией, мог заниматься обычным грабежом. Но не возразила, не смогла выдавить из себя ни слова.

Как же она ненавидела тогда поляков, этих диких недочеловеков, которые, как бандиты, вламываются ночью, убивают немецких женщин и детей!..

Грета заметила, что Эдит не слушает ее, и замолкла.

— Продолжай, продолжай, — попросила Эдит, как бы испугавшись тишины. Вспоминая происшедшее, она слушала болтовню Греты. Девушка говорила о том, что лучше всего не усложнять свою жизнь: надо не думать о войне, ни о чем не вспоминать, веселиться, пить, брать от жизни все, что можно. Грета была сентиментальна. Случайные мимолетные связи с мужчинами она считала увлекательными приключениями, большой любовью, как бы забыв, что пять минут назад, рассказывая о Хорсте или Фридрихе, также говорила: «Это была самая большая любовь в моей жизни». Грета считала, что нашла в лице Эдит верную подругу по легкой жизни, пьяному угару, ночным попойкам в офицерском казино.

Эдит не упрекала ее за это, не хотела разочаровывать, только подумала, что, видимо, и та соседка по комнате вела такой же, как и Грета, легкий образ жизни.

Эдит даже была довольна, что Грета не переставала болтать, давая ей возможность еще раз мысленно вернуться к событиям почти четырехлетней давности…

В этом городе Эдит тогда пробыла недолго. Через несколько дней после той памятной ночи она получила пакет с предписанием на выезд. Была в Солониках, потом в Южной Франции и, наконец, попала в Вену. Видела оккупированную Европу, «новый порядок», установленный немцами.

В тот день забавный капитан Шнейдер проводил ее на вокзал, ухаживал за ней с галантностью венского судебного заседателя (он был заседателем до войны).

Эдит удивлялась тогда, зачем он провожает ее закоулками и узкими улочками, думала, что Шнейдер, минуя центр города, петляет длинной дорогой, чтобы подольше побыть с ней наедине. Это немного забавляло Эдит, но, когда они дошли до вокзала, расположенного на возвышенности, и увидели раскинувшийся внизу город с квадратной центральной площадью, она поняла, что венский блюститель закона хотел избавить ее от излишних переживаний и трагических воспоминаний, свидетельницей которых она здесь была.

Девушка обратила внимание на треск винтовочных выстрелов. Это ее насторожило. На площади, у белых стен костела, она увидела мечущихся, падающих на землю людей и стреляющих солдат.

— Пятьдесят, — сказал Шнейдер. — В отместку за убитую жену и дочь гауляйтера.

— Какой ужас! — заметила Эдит, но не потому, что сожалела о расстрелянных поляках, а ради соблюдения элементарной справедливости.

Шнейдер на это ничего не ответил, вероятно вспомнив, как тогда, в ночь убийства, у него с языка сорвались слова осуждения гауляйтера. А может, он боялся Эдит? Или для него это было элементарной справедливостью, что за убитую немецкую женщину и ребенка расстреляно пятьдесят поляков? Но кто совершил убийство?..

Он посмотрел на часы, и Эдит поняла: необходимо спешить на поезд…

Полотенца и другие туалетные принадлежности уже были разложены по местам, свежее постельное белье лежало на кровати, не так давно принадлежавшей женщине, которая не выдержала пребывания в России и Польше и была отправлена в Германию.

Грета с усердием бросилась помогать Эдит натянуть пододеяльник на одеяло и при этом беспрерывно говорила. На этот раз о каком-то достойном молодом человеке, на которого имеет виды. Однако он совсем не обращает на нее внимания, не то что другие офицеры.

— Высокий, интересный блондин, — рассказывала Грета. — Я просто без ума от него! В его лице — что-то таинственное и недосягаемое. — В этом году ей не удалось соблазнить его, но в следующем, Грета поклялась, она обведет вокруг пальца этого недотрогу обер-лейтенанта.

— Как его имя? — заинтересовалась вдруг Эдит.

— Обер-лейтенант Ганс Клос. — Грета была немного удивлена, когда Эдит вдруг оживилась, услышав это имя. — Ты знаешь его?

— Боже мой, Ганс! Прошло столько лет! Узнает ли он меня?

— Ты действительно знаешь его, Эдит? Это кремень, а не мужчина.

Эдит усмехнулась, вспомнив о чем-то хорошем. Наконец-то среди мрачных воспоминаний этого дня мелькнуло что-то светлое. Она бросилась к чемодану, достала конверт с пачкой фотографий, долго перебирала их и нашла старый, пожелтевший любительский снимок.

— Посмотри, это он?

— Ну что ты, это какой-то мальчишка!

— Фотография тридцать шестого года, — уточнила Эдит. Посмотрела на обратную сторону снимка и прочитала вслух надпись: — «На память незабываемой, милой Эдит — Ганс».

— Похож?

— Как будто бы похож, — ответила Грета. — Ну ладно, отдаю тебе Ганса, он твой. У меня есть в запасе еще один офицер, — добавила она с каким-то неестественным оживлением. — Это Бруннер, из гестапо, тоже на вид представительный, крепкий мужчина… — И, заметив, что Эдит продолжает смотреть на фотографию, вздохнула: — Тебе представляется удобный случай, моя дорогая, чтобы убедиться, держат ли мужчины свое слово.

 

4

У Клоса был тяжелый день. С самого раннего утра его вытащили на этот злополучный участок железной дороги, чтобы он на месте ознакомился с результатами диверсии польских партизан. А потом, едва он успел побриться и проглотить кусок хлеба с искусственным медом, его вызвали к генералу. Обжигая губы, Клос торопливо выпил чашку суррогатного кофе. В штабе армии он в течение двух часов вынужден был выслушивать нравоучения и советы, касающиеся постановки минных полей, безопасности воинских эшелонов. Узнал он также и о новой дислокации артиллерии в полосе армии, а эти сведения наверняка заинтересуют «тетю Сюзанну». Потом добрался до комендатуры, откуда должен был поехать на другой конец города, на интендантский склад, где его ожидало несколько бутылок вина, подаренных интендантом за небольшую услугу, когда-то оказанную ему Клосом. На складе было шумно, суетно — интенданты расфасовывали по ящикам водку, консервы и сигареты в увеличенном по случаю Нового года количестве. И тогда щедро одаренный несколькими бутылками вина и двумя коробками сигар обер-лейтенант вспомнил о Курте, который куда-то запропастился, хотя должен был ждать его в комендатуре. Клос подумал, что ординарец, воспользовавшись отсутствием командира, забежал в казино к своей девушке. Решив разыскать его, позвонил в казино, не замечая, что около него стоит фельдфебель Якобс с какими-то срочными бумагами, требующими подписи обер-лейтенанта.

— Отнеси эти бутылки на квартиру, — сказал Клос Курту, когда тот, смущенный, явился из казино. — Одну бутылку можешь взять себе, выпейте с Маргаритой за мое здоровье.

— Спасибо, господин обер-лейтенант! — Курт пристукнул каблуками, явно довольный своим командиром. Ему снова повезло.

— Только не забудь: квартира должна блестеть, как твоя медаль!

— Будет сделано, господин обер-лейтенант. Разрешите идти?

Курт встал по стойке «смирно», отдал честь и резко повернулся, едва не сбив с ног штурмбаннфюрера Бруннера, который неожиданно возник в дверях.

— Привет, Ганс. Я должен с тобой поговорить. Слышал о диверсии польских бандитов? Все-таки преподнесли они нам новогодний подарочек.

— Надеялись на большее, — ответил Клос, пододвигая стул.

— Ничего. После Нового года мы сдерем с них шкуру. Стягиваем резервы со всего генерал-губернаторства. — Бруннер начал прохаживаться по комнате, заложив руки за спину.

— Поговорим об этом после Нового года, — уклонился Клос.

Бруннер посмотрел на него с удивлением, еще с минуту постоял на середине комнаты, как будто бы чего-то ожидая.

— Хайль Гитлер! — сказал он наконец, помедлив, но вышел только тогда, когда на столе Клоса зазвонил телефон. И если бы не вышел, то мог бы заметить беспокойство на лице Клоса.

— Обер-лейтенант Клос? Говорит Эдит Ляуш, — услышал Клос в трубке, и его рука дрогнула.

— Минуточку, — ответил он. Отложив трубку, вытер вспотевший лоб, закурил сигарету и только тогда, когда почувствовал, что владеет собой, спросил: — Это действительно ты, Эдит?

— Ты не ошибся, Ганс, это я. Не ожидал? Я тоже не думала, что встречу тебя, да еще в этом городе…

Она сказала, что случайно узнала о его пребывании здесь и хотела бы как можно скорее встретиться. Он поддакивал, заверяя, что также мечтает о встрече с ней. Сказал, что с тридцать шестого года, с тех пор как они познакомились во время каникул, оба, видимо, очень изменились. Потом, не отдавая себе отчета, пригласил ее к одиннадцати вечера, назвал адрес, согласился, может быть даже с излишним энтузиазмом, чтобы она взяла с собой и свою подругу, которая, как сказала Эдит, мечтает с ним познакомиться… Еще несколько раз повторил, что он рад, что это чудесно — снова встретиться со своей кузиной (пожалуй, больше, чем с кузиной, добавила Эдит), и только потом смог, наконец, положить трубку и подумать о создавшейся ситуации. В какую-то минуту ему захотелось немедленно скрыться, бросив все. Затем Клос подумал, что похож же он на того Ганса, прошло восемь лет, невозможно, чтобы…

— Эдит Ляуш — это младшая дочь тети Хильды, — проговорил он вполголоса, и стоявший рядом фельдфебель Якобс, не расслышав, наклонил к нему свое толстое бабье лицо:

— Слушаю вас, господин обер-лейтенант…

— Ничего, ничего. — Клос подошел к вешалке, надел плащ, даже не стараясь скрыть своего волнения.

— Господин обер-лейтенант желал прочитать и подписать этот проект инструкции. — Фельдфебель замер перед ним с покорностью, типичной для мелкого служащего, каким он был до войны.

— В новом году, — ответил Клос, и фельдфебель Якобс воспринял это как шутку.

Клос выслушал от секретаря канцелярии новогодние поздравления и пожелания, потом зашел в кабинет шефа, чтобы поздравить его с наступающим Новым годом, поцеловал в подставленную щечку рыжеволосую Фредкен, его секретаршу, не забыв взглянуть на разложенные перед ней бумаги, ибо его сверлила одна мысль: он должен все узнать об Эдит Ляуш.

 

5

Клос пришел домой уставшим. Не торопясь открыл дверь своей комнаты, такой огромной для одного человека. Когда-то перед войной в этом невзрачном здании из красного кирпича размещалось ремесленное училище, а теперь в бывших его классах расквартировали немецких офицеров. Сначала он чувствовал себя в этом помещении, где с успехом можно было поселить два взвода солдат, не совсем уютно, но потом привык.

Сняв сапоги и сбросив мундир, Клос лег. Он сделал все возможное, что необходимо было сделать. А теперь оставалось только ждать. Удастся или не удастся? Может быть, все произойдет сегодня. Тем лучше, это был последний день 1944 года, принесшего ему немало неожиданных острых переживаний, волнений и успехов. На этот раз тоже должна быть удача! «Столько раз удавалось», — успел он еще подумать перед сном.

Разбудил его стук в дверь. Словно во сне, крикнул:

— Войдите!

В дверях стоял его ординарец Курт.

— Принесли от часовщика, — сказал он равнодушно.

— Благодарю, Курт. — Клос принял из его рук большой старомодный будильник. — Ты свободен до утра. Пойди к своей Маргарите. Подожди, — добавил Клос, — ведь ей необходим новогодний подарок, — и подал плитку шоколада.

Курт не выразил особой благодарности по этому поводу. Он знал, что обер-лейтенант не любит, когда его благодарят. Поняв, что командир предпочитает остаться один, Курт вышел из комнаты, подумав, что если он сейчас занесет Маргарите плитку шоколада, то она еще успеет испечь к новогоднему вечеру шоколадный торт, который он очень любил.

Клос подождал, пока в длинном, мрачном, запыленном коридоре стихнут шаги Курта. Только после этого запер дверь на ключ, подошел с будильником к окну. Скорее по привычке, чем по необходимости, положил на подоконник пистолет. Одно движение — и тыльная часть будильника отскочила. Вынув из тайника туго свернутый рулончик тонкой бумаги, Клос прочитал строчки, написанные мелкими буквами: «У тети Хильды ревматизм. Последнее письмо — в тридцать восьмом, встреча — в тридцать шестом в небольшом имении дяди Вейсенберга. Прогулки на лодке по пруду. Признание в любви в стогу сена. Беседка в саду. Луна».

— Немного, — пробурчал Клос, — но неплохо и это.

Он задумался. Ему вспомнились недели, проведенные в тесных комнатах здания управления военной контрразведки. Советский офицер часами допрашивал человека, на которого к счастью или несчастью, он был так поразительно похож. Он должен был только слушать и присматриваться через стекло, которое для того человека было обычным зеркалом следить за игрой мускулов его лица, за его жестами, манерой курить. И в какой-то день он представил себе, что уже более двух месяцев присматривается к Гансу Клосу, изучает его, но еще ни разу не видел, как он улыбается, смеется. Сказал об этом офицеру контрразведки, который допрашивал настоящего Клоса. И тот при очередном допросе старался сделать все, чтобы вызвать улыбку или смех на озабоченном лице немца. Офицер рассказывал забавные анекдоты, но лицо настоящего Ганса Клоса по-прежнему оставалось неподвижным.

— Не удалось рассмешить, — сказал офицер. — Будешь улыбаться по-своему. Не думаю, что там представится слишком много поводов для смеха.

Поводы были, но сегодня вечером, видимо, будет не до смеха. Клос старался вспомнить, что тот немец говорил об Эдит. А немец говорил без желания. Не понимал ни вопросов, которые ему задавались, ни их цели. Он не мог знать, что там, за зеркалом, боясь пошевелиться, чтобы не скрипнуло кресло, кто-то сидит и внимательно изучает его. Однако кое-что удалось тогда узнать и об Эдит…

Теперь Клос старался все это вспомнить. Иногда его охватывало отчаяние, что он не может в деталях представить себе, как во время лодочной прогулки по пруду, покрытому тиной, Эдит, пытаясь сорвать лилию, наклонилась и с криком свалилась в воду. Тот Ганс, конечно, должен был тогда спасти ее. Эдит не умела плавать, он вытащил ее из воды в мокром, прилипшем к телу платье, покрытом зеленой тиной («И почему мне эта проклятая тина влезла в голову?» — проговорил громко разведчик.) Эдит тогда попросила его отвернуться (того настоящего Ганса Клоса, родившегося в Клайпеде 5 октября 1921 года). Девочка сняла платье, прополоскала, разложила на солнце, чтобы высохло, а сама зарылась в стог свежего сена и позвала его. Тогда ли впервые Ганс Клос поцеловал Эдит Ляуш? А может быть, чуть раньше? Что он сказал ей? Ему было пятнадцать лет, а ей — тринадцать…

Еще раз он прочитал текст сообщения Центра, который извлек из будильника: о ревматизме тети Хильды, письме, прогулке на лодке, беседке и луне. Потом вынул зажигалку и сжег записку. Крышка будильника снова встала на свое место, и никто не мог догадаться, что этот всегда барахливший старый будильник, который Курт неоднократно проклинал и уже без всякого желания носил к часовому мастеру, служил переносным тайником для связи Клоса с Центром.

Обер-лейтенант накрывал на стол. Ставил бутылки, бокалы и рюмки, тарелки с приготовленными Куртом бутербродами с мясными консервами, с джемом и думал, почему в тридцать восьмом году прекратилась переписка Ганса Клоса с Эдит Ляуш. Если бы он мог хотя бы немного поговорить с тем немцем, который теперь находился где-то в России! Он обеспечен всем необходимым, с ним вежливо обращаются. «Будем его беречь, не дай бог, еще простудится, — сказал начальник управления, когда они прощались. — Неизвестно когда, но этот немец еще может нам пригодиться». Они получили от него еще некоторую информацию, но как можно передать чувства пятнадцатилетнего парнишки к тринадцатилетней девчонке в таком коротком сообщении?! Если бы он знал тогда, что встретит Эдит Ляуш и что эта девушка еще будет помнить Ганса Клоса… Он был подготовлен к встрече с ее дядей Хельмутом, судебным заседателем, часами всматривался в морщинистое лицо старого прусского бюрократа, изображенного на фотографии, чтобы узнать его с первого взгляда. Но Эдит — не старый господин с острым носом и бородавкой на подбородке. Правда, он видел и фотокарточку Эдит, но припоминал ее как в тумане. Блондинка с длинными, толстыми косами. Восемь лет… Тринадцатилетняя девочка теперь превратилась в женщину. Видимо, она очень изменилась.

«Я вправе ее не узнать, — успокаивал он себя. — А она, узнает ли она меня? Ганс Клос тоже мог измениться за восемь лет. Неоперившийся мальчишка стал настоящим мужчиной, а особые приметы…» Подошел к зеркалу и присмотрелся к своему шраму под правым ухом.

Стол был накрыт. До прихода гостей оставалось еще не менее часа. Если не опоздают… Нет, Эдит не опоздает, она так хотела его увидеть.

Какая она — красивая, стройная? Тот немец говорил, что она милая, обаятельная. Но можно ли верить впечатлению пятнадцатилетнего мальчишки? По любительской, не очень выразительной фотографии немногое можно понять. Правильные черты лица, голубые или серые глаза, густые пышные волосы. «Видимо, красивая», — подумал он, и это как бы успокоило его, хотя в общем-то ему было безразлично, действительно ли кузина Клоса, Эдит Ляуш, красивая. Его обучали несколько месяцев, испытывали его хладнокровие, выдержку, стойкость и интеллигентность, способность пойти на риск, проверяли знание немецких обычаев, традиций и языка а теперь он должен освежить в памяти какие-то мальчишеские воспоминания, но не свои, а человека, в которого по иронии судьбы он перевоплотился.

Вдруг его поразила неожиданная мысль: действительно, и как он не подумал об этом раньше? Настоящий Ганс Клос в тридцать восьмом году сдал экзамен на аттестат зрелости, окончил лицей и поехал учиться в Гданьский политехнический институт. Станислав Мочульский тоже обучался в этом институте, но осенью тридцать восьмого года переехал в Варшаву. Ярость гданьских гитлеровцев, их ненависть к полякам из Поморья, которые поселились в формально свободном городе Гданьске, начали приобретать такие размеры, что он должен был выехать в Варшаву.

Кто знает, если бы он остался в Гданьском институте, то, может быть, встретился бы там с настоящим Гансом Клосом. Видимо, оба были бы удивлены таким поразительным, почти неправдоподобным сходством. Два человека разной национальности, из которых один, считая себя представителем высшей расы, был бы оскорблен, если бы узнал, что его двойник — простой поляк, представитель народа, по мнению нацистов, обреченного на вечную службу немцам. Тот Ганс Клос наверняка был среди тех гитлеровских молодчиков, которые, как на параде, в коричневых рубашках и с фашистскими повязками на рукавах, оглашали улицы города бравыми криками и освещали их огнем факельных шествий, пикетировали польские учреждения. Член тайной ячейки гитлеровской национал-социалистской партии в Клайпеде и курсант подпольного немецкого юнкерского училища наверняка не стоял тогда в стороне…

А она, Эдит? Какая была она? Во вспомогательный армейский отряд вступила добровольно. Может, как и другие молодые люди, пропитанные духом национализма и оголтелого гитлеризма, хотела вложить свой кирпич в строительство здания тысячелетнего рейха? Или сделала это для того, чтобы ее мать («Больная ревматизмом моя тетя Хильда», — подумал разведчик с улыбкой) могла пользоваться лучшими продовольственными карточками, дающими право на получение двадцати граммов масла вместо маргарина?

Видимо, все именно так и было: Ганс Клос с фотографией Эдит в портфеле приехал в Гданьск. Но потом увлекся другой девушкой в институте. Поэтому переписка с Эдит, которая длилась около двух лет, могла неожиданно прерваться. Может быть, новая девушка Ганса, студентка, тоже участвовала в ночных факельных шествиях по улицам города, выкрикивая до хрипоты антипольские лозунги на бесконечных митингах молодых гитлеровцев? Или она была дочерью какого-нибудь солидного бюргера, добродушной мещаночкой, а может, дочерью вдовы служащего, сдававшей комнатки одиноким студентам? Кто она была? Говорил ли об этом Ганс Клос при допросе? И задавали ли ему такие вопросы?

В голове все перепуталось: воспоминания, предположения, догадки. Потом он опомнился, ведь все это не касается Эдит, а если бы он был в действительности Гансом Клосом, то их обоих не интересовали бы эти проблемы.

Довольно! Он уже более четырех лет носит имя Ганса Клоса, и сейчас нет необходимости предаваться воспоминаниям. И теперь, все проанализировав и взвесив, он пришел к убеждению, что для Эдит Ляуш он должен быть настоящим Гансом Клосом, хотя эта игра, которая начата им еще четыре года назад, очень рискованна. Он стал спокойным и расчетливым, как это всегда бывало с ним перед решением сложной задачи.

Вспомнилась недавняя акция польских партизан на железной дороге. Клос перепроверил мысленно, не допустил ли какой-либо ошибки. Чего в связи с этим от него хочет Бруннер? Эта важная в оперативном отношении ветка железной дороги должна быть взорвана! «Тетя Сюзанна» требует ускорить акцию партизан. Значит, в этом есть необходимость.

Когда после телефонного разговора с Эдит Клос выбежал из штаба и направился к часовщику, чтобы получить от «тети Сюзанны» дополнительные сведения к информации о ревматизме, пруде, лодке, прогулке и луне, там его уже ждал Бартек. Клос любил этого тонкого, умного, выдержанного, смелого человека, с которым уже давно сотрудничал и которому доверял. За голову Бартека, командира партизанского отряда, прославившегося многими боевыми действиями против немецких оккупантов (в некоторых из них принимал участие и Клос), полиция и СД обещали большие деньги. Совсем недавно круглое крестьянское лицо Бартека смотрело на Клоса с плакатов, расклеенных немцами по всему городу, пока их не закрыли другие объявления и предупреждения, касающиеся розыска польских «бандитов» или извещавшие об очередной расправе над «террористами», которые подняли руку на представителей немецкого народа…

Однако Бартек не обращал внимания на угрозы оккупантов. Даже в самое трудное время, пренебрегая опасностью, он приезжал на крестьянской фурманке на городской базар, одетый в деревенский кожух, и растворялся в толпе.

Бартек был невесел. Часовщик вынужден был рассказать ему о последней неудаче на железной дороге. Бартек оказался от предложенной ему сигареты, свернул из газеты самокрутку с едким самосадом, подождал, пока все часы в магазине пробьют три, и только тогда доложил о случившемся. Оказалось, что не весь динамит взорван, что во время акции на железной дороге пропал один из партизан.

— Кто? — спросил Клос. Людей Бартека он знал только по псевдонимам.

— Флориан, — ответил Бартек. — Ужасно, если он попал в руки немцев. Он может проговориться, что мы располагаем немецким планом минных полей.

— Попытаюсь узнать, что с ним, — сказал Клос. — Пока что, как мне известно, после взрыва никого из партизан немцы не схватили. Я прибыл на место через четверть часа после вас… — Клос перешел к самому главному: — Приказано, чтобы мы любой ценой довели операцию на железной дороге до конца в течение трех дней, но без лишних потерь с нашей стороны. Немцы не ожидают повторения налета. Необходимо использовать момент. Думаю, что надо провести повторную операцию в течение ближайших двух-трех дней, лучше ночью. Эту важную для немцев железнодорожную ветку необходимо во что бы то ни стало прервать.

Затем Клос сообщил Бартеку новые данные о схеме минирования полей и о том, что на столе Фредкен, секретарши его шефа, удалось увидеть расписание движения важнейших железнодорожных эшелонов. Предложил начать операцию по взрыву железной дороги с ликвидации одного из них…

Бартек оживился. Диверсии на железных дорогах — это его дело. Он начал проводить эти операции, когда в группе насчитывалось всего лишь восемь человек. Теперь в отряде около двухсот и на его счету свыше двух тысяч пущенных под откос железнодорожных вагонов с военным грузом, продовольствием и снаряжением. Обговорили еще проведение отвлекающей атаки небольшой группой партизан, чтобы обеспечить внезапность проведения главной операции. Установили время и место следующей встречи. Клос хотел бы знать, когда будет предпринята очередная попытка. На это время он должен иметь абсолютное алиби.

В конце встречи, скрывая беспокойство, он с юмором рассказал Бартеку о неожиданном появлении «кузины» Эдит.

— Будь осторожен, — предупредил его Бартек, — это может быть провокацией.

— Понимаю, стараюсь быть бдительным, — ответил Клос. — И так все четыре года…

Бартек наполнил стаканы самогоном. Они молча выпили, потом крепко, по-мужски пожали друг другу руки. Слов не требовалось — они знали сокровенные желания и мечты друг друга.

 

6

Майор Брох был уже слегка пьян. Он с шумом, бесцеремонно ввалился в комнату, с удовлетворением посмотрел на батарею бутылок на столе и поставил рядом с ними еще одну — пузатую, темно-зеленую, с серебристой фольгой.

— Шампанское! Чудесно! — воскликнул Клос.

— О бокалах тоже не забыл. Это мой новогодний сюрприз. Но для тебя, Ганс, я приготовил еще кое-что… Дорогой друг, официально это будет через пару дней, но сейчас под большим секретом могу тебе сообщить… — Он с таинственным видом показал подписанный шефом главного управления абвера приказ о повышении Клоса в чине. — Поздравляю… Капитан Клос!

«Все-таки повысили меня в чине, — подумал Клос. — Видимо, за варшавскую операцию». Если бы руководство абвера знало, что он «раскрыл» тогда как грозных врагов рейха самых верных, преданных фюреру и жестоких палачей. Если бы знало… Если бы знало, что несколько часов назад он передал важную информацию польским партизанам и что по разработанным им планам пошел под откос не один воинский эшелон гитлеровцев… Уже четыре года он находится среди врагов. И они принимают его за своего. Этих фанатичных гитлеровцев, которые вершат свои дела в абвере или гестапо, он обводил вокруг пальца, обманывал, выявлял и делал из них предателей рейха. А они, не подозревая этого, награждают орденами и повышают в чине и должности его, их смертельного врага. Вспомнилось ему несколько эпизодов из прошедших четырех лет. Промелькнули мысли о действиях и обстановке, которые казались тогда безвыходными, грозившими поражением, провалом, смертью. Когда он, приступив к этой нечеловечески сложной работе, впервые увидел себя в зеркале в мундире немецкого лейтенанта, то подумал, что было бы хорошо, если бы ему удалось продлить этот маскарад хотя бы в течение года. Через два года, когда он был уже в звании обер-лейтенанта, его подобные опасения не волновали. Находясь в логове врага, чувствуя на каждом шагу опасность провокации, раскрытия и провала, он был, казалось, необычайно везучим, счастливым, но это могло внезапно кончиться, и тогда его ожидало самое худшее.

А теперь Брох, тот самый Брох, который прошел войну, был дважды ранен, участвовал во многих военных кампаниях и дослужился только до майора, приносит приказ командования о производстве его, Клоса, в чин капитана.

— Ты не рад, Ганс? В твои годы… Мне уже сорок семь лет, а я только майор. Я не завидую, поверь, я от всей души поздравляю тебя, ты уже давно заслужил повышение.

— Всем известно, господин майор, что вы — блестящий офицер вермахта.

— Конечно, — Брох сделал кислую мину. — Всем это известно, даже всему миру. — Наклонясь к Клосу, он докончил шепотом: — Еще в декабре тридцать девятого года я говорил, что думаю о плане нападения на Россию, о безумстве фюрера страдающего манией величия и мирового господства. Теперь всем ясно, что я был прав, большевики уже у Вислы, через месяц будут на Одере, а через два месяца… Будем смотреть правде в глаза, капитан Клос. Эта война проиграна, русские не отступят, потребуют полной капитуляции. Они вскоре будут в Берлине. А потом что?

— Господин майор, — спокойно ответил Клос, — я очень уважаю вас и думаю, что здесь нет более доброжелательного человека, чем вы. Но прошу вас понять: я служу в абвере и не хочу, чтобы напоминал мне об этом мой друг, человек, которого я уважаю и ценю.

— Дорогой Клос, — задумчиво произнес Брох, — я люблю Германию и предвижу, что будет вскоре.

— Не стоит впадать в пессимизм. — Клос постарался придать своему голосу теплое и доверительное звучание. В эту минуту он хотел, чтобы Брох считал его идиотом или трусом, лишь бы только не сообщником во взглядах, проявление которых расценивалось как предательство. — К счастью, у нас достаточно вина, господин майор, чтобы забыть об этих грустных мыслях, возникших под воздействием минутной слабости. — Клос чувствовал: все, что он говорит, может вызвать только отвращение и омерзение.

Этот человек разочарован, потерял веру в величие Германии и наверняка уже стал врагом нацизма. Однако он, Клос, не может протянуть ему руку дружбы, оказать полное доверие. Наоборот, Клос должен создать ситуацию, в которой Брох будет слабее. Легкомысленная искренность не забывается. Брох должен об этом помнить, в будущем, может, он будет осторожнее, а в непредвиденной ситуации, если Клос в ней окажется и его судьба будет зависеть от Броха, он промолчит. Благодаря этому Клос сможет и дальше выполнять свою трудную миссию агента «J-23» в ненавистном немецком мундире. Клос не мог позволить себе искренней дружбы даже с человеком, который заслужил эту дружбу и доверие, ибо это могло угрожать самому главному — выполнению задания и его безопасности.

Майора Броха он действительно уважал и стремился как-то скрасить горечь от этой предновогодней беседы.

— Мои девушки уже должны сейчас прийти, — весело сказал он.

— Будут женщины? — Брох, как тонущий, ухватился за спасательный круг, явно довольный сменой темы разговора.

— Это мой новогодний сюрприз, господин майор. Вообразите, неожиданно объявилась здесь моя кузина. Мы не виделись восемь лет, я даже волнуюсь.

— Не стоит! — успокаивал его Брох. — Она хорошенькая?

— Пытаюсь представить себе, как она теперь выглядит, — ответил Клос и, заметив удивление Броха, добавил: — Ей было тогда тринадцать лет. Боюсь, не узнаю ее.

В этот момент кто-то постучал в дверь. Клоса неожиданно осенила игривая мысль. Он, как мальчишка, намеревающийся сотворить веселую шутку, приложил палец к губам и спрятался за портьерой. Броху понравилась эта затея. Жестом показав Клосу, чтобы он поглубже спрятался, майор сам открыл дверь.

— Прошу, прошу, входите, располагайтесь как дома, дорогие девушки, — пригласил он. — Ганс сейчас вернется.

Когда через неплотно задернутую портьеру Клос увидел стоявшую к нему спиной светловолосую девушку и хотел уже выйти из укрытия, показалась другая — тоже блондинка. «Которая же из них?» — мелькнуло в голове Клоса.

— Эдит! — воскликнул он, неожиданно выходя из-за портьеры.

Одна из девушек резко повернулась.

— Ганс?! — Голос ее прозвучал неуверенно.

Клос с трудом ослабил мускулы на лице и усмехнулся, опасаясь, что она не поверит этой улыбке.

— Столько прошло времени, и вдруг такая встреча, — произнес он. — Не узнаешь?

— Да, господин обер-лейтенант очень изменился, — прощебетала Грета.

— Это Грета, о которой я говорила тебе, — сказала Эдит. — Прошу познакомиться. Она давно об этом мечтала.

— А откуда фрейлейн Грете известно, что я очень изменился? — спокойно спросил Клос.

— Видела вашу фотографию.

— Фотографию? Какую фотографию? Где? — Клос был насторожен, хотя улыбка не сходила с его лица. «Провокация? — подумал он. — Видимо, Бартек был прав, когда предупреждал меня. Что им известно?»

— Ганс, ты уже забыл? — огорчилась Эдит. — Это та фотография, которую ты подарил мне еще в тридцать восьмом году…

— Возможно, Эдит. Сколько лет прошло… — проговорил он, лихорадочно стараясь припомнить себе, говорил ли тот немец, настоящий Ганс Клос, об этой фотографии. Кажется, говорил… Это было перед окончанием лицея, когда он собирался на каникулы. В то время он встречался и с дядей Хельмутом…

Эти размышления не мешали Клосу быть гостеприимным и любезным с девушками, которые с удивлением смотрели на богато накрытый стол. Он хотел, чтобы Брох как можно быстрее занялся Гретой и они ушли из комнаты. Ему казалось, что если он останется наедине с Эдит, то ему удастся убедить ее в том, что она действительно разговаривает с Гансом Клосом, наперсником ее детских забав, героем юношеского романа.

Брох шепнул что-то на ухо Грете и крикнул Клосу, что они на время покинут их, пойдут навестить Шнейдера в его квартире в соседнем доме. Клос и Эдит остались одни.

Какое-то время они сидели молча. Клос не мог произнести ни слова.

— Как себя чувствует тетушка Хильда? — наконец вымолвил он.

— Ты не забыл мою маму? Она часто вспоминала о тебе. Бедная, в последнее время она так была больна, что даже не вставала. — Эдит внимательно присматривалась к нему, как будто искала и не могла найти чего-то близкого в лице сидевшего рядом с ней молодого мужчины в мундире обер-лейтенанта.

Клос понимал, что должен вести себя так, чтобы напомнить ей того юного Ганса Клоса, хотя не он, а тот юноша целовал ее в стогу сена и клялся в вечной любви.

— Тетушку все мучит ревматизм? — спросил Клос заботливо, желая проверить ее реакцию. Он не мог теперь молчать, он должен убедиться, что она принимает его за того Ганса Клоса.

— И это ты помнишь, Ганс? Я думала, что ты совсем о нас забыл.

В этот момент Клос понял, что какая-то невидимая стена, стоявшая до этого между ними, вдруг рухнула. Как будто бы внешне ничего не изменилось. Так и должны были вести себя после долгой разлуки люди, которые когда-то любили друг друга и сохранили в себе это чувство.

— Я ничего не забыл, Эдит. Я очень любил тетушку Хильду и одну из ее дочерей. — Клос почувствовал, что наступила пора взять руку Эдит.

Она не отняла руки. Приветливо улыбнулась, может быть, в этот момент на нее нахлынули воспоминания.

Так их и застали улыбавшиеся, раскрасневшиеся с мороза Брох и Грета, которые тянули упиравшегося Шнейдера.

— Представьте себе, он еще намеревался работать в предновогоднюю ночь! — произнес с иронией Брох.

— Ну как, вспомнили о своих былых чувствах? — игриво спросила Грета.

— Конечно, — ответил Клос. — И больше того, я попросил Эдит, чтобы она была сегодня хозяйкой вечера.

— И представьте себе, я приняла предложение Ганса с большим удовольствием, — поддержала его Эдит. И вдруг ее взгляд встретился со взглядом Шнейдера. И тот не успел произнести даже слова, как она бросилась к нему. Шнейдер был ошеломлен и счастлив. Он высвободился из объятий Эдит и с интересом оглядел ее.

— Фрейлейн Эдит немного пополнела, но по-прежнему обаятельна, — улыбнулся Шнейдер.

— А я только сегодня думала о вас, о прежних наших встречах, — проговорила Эдит.

Перебивая друг друга, они начали вспоминать о трагической истории той кошмарной ночи, о том, как он провожал ее на вокзал.

Провозгласили тост за неожиданное стечение обстоятельств, которое позволило им снова увидеться. Теперь она была счастлива, что возвратилась в этот город, встретилась со своей давней девичьей любовью, Гансом («Моим нареченным, — сказала со смехом Эдит. — Не забыл, Ганс, что обещал на мне жениться, когда подрастешь?»), и человеком, который относился к ней, как к родной дочери, капитаном Шнейдером. Шнейдер немного поморщился, хотел сказать, что никогда не считал Эдит своей дочерью, но после первой рюмки смирился со своей ролью, только попросил, чтобы Ганс и Эдит поклялись, что примут от него родительское благословение.

Потом Брох выдержал и, конечно под большим секретом, сообщил всем о том, что Ганс Клос удостоен повышения по службе и произведен в капитаны. По очереди и все вместе его поздравляли и желали дальнейших успехов. Эдит подошла к Гансу с рюмкой вина, а разгоряченная Грета потребовала, чтобы они поцеловались.

— Помнишь, Ганс, когда мы целовались в последний раз?

Он ответил:

— Да, при расставании, когда покидали поместье дяди Вейсенберга.

Однако Эдит утверждала, что Ганс выехал раньше, чем она, и что именно тогда она поцеловала его на прощание.

Теперь Ганс окончательно убедился, что опасность миновала: Эдит не очень хорошо помнила, кто из них в то лето первым покинул поместье дяди.

В разговорах и воспоминаниях они не заметили, как подошла полночь. За минуту до двенадцати Брох принялся открывать бутылку шампанского. Из приемника уже доносились первые удары часов, когда он наконец-то справился со своей задачей, о чем свидетельствовал громкий «выстрел» вылетевшей из бутылки пробки.

Майор разливал шипучее шампанское по бокалам, а Шнейдер, войдя в роль крестного отца, сказал:

— Тихо, дети мои, наступает Новый год! С Новым годом! С новым счастьем!

— Сначала поприветствуем штурмбаннфюрера Бруннера! — послышался в это время чей-то голос. Мужчина в мундире гестаповца, уже изрядно выпивший, стоял в дверях, широко расставив ноги, чтобы не упасть.

— Герман! Как хорошо, что ты пришел! — обрадовалась Грета, хотя остальные не выразили особого восторга, увидев столь бесцеремонного гостя. Если бы Бруннер не был сильно пьян, он заметил бы, что его приход испортил настроение присутствующим. Однако он, чмокнув Грету, бесцеремонно развалился на диване, потребовал рюмку водки и что-то пробормотал о своем чутье, которое никогда его не подводило, когда речь шла о застолье.

— Я еще не представил тебе, Герман, мою кузину, — сказал Клос, и в этот момент заметил что-то настороженное во взгляде Эдит.

Она пристально приглядывалась к Бруннеру, как бы стараясь отогнать прочь какие-то тревожные мысли, и с трудом заставила себя улыбнуться, когда Бруннер подошел к ней с рюмкой.

— За здоровье представительниц прекрасного пола! — произнес он и замолчал неожиданно, выронив из руки рюмку. Неуклюже наклонился, чтобы собрать осколки стекла, а когда выпрямился, Эдит заметила, что его взгляд сделался как будто бы трезвее. И если сначала девушка была склонна подумать, что ошиблась, что никогда не видела этого человека, то теперь была почти уверена, что это он.

— Мне кажется, я где-то вас видела, господин штурмбаннфюрер, — сказала она и, заметив холодный блеск в тусклых глазах Бруннера, сразу же пожалела о сказанном, хотя была довольна, что никто из присутствующих не обратил внимания на это.

— За фюрера, за победу, за здоровье господ офицеров! — произнесла тост Грета, подняв свою рюмку, и вдруг умолкла, услышав пронзительный вой сирены, которого она так боялась.

Из приемника донесся голос диктора:

— Внимание, внимание! Воздушная тревога! Воздушная тревога!

Электрическая лампочка над столом погасла, но через минуту снова загорелась. Одновременно раздались тяжелые взрывы, а потом отдаляющийся рокот самолетов. Молча все спустились в бомбоубежище. На лестничной площадке Эдит прижалась к Клосу.

— Мне страшно, — прошептала она.

— Немного отваги, дорогая, — ответил Клос. — Бомбят железную дорогу или вокзал, но не город.

Эдит только покачала головой, боясь сказать, что она имела в виду не бомбежку.

 

7

Грета была расстроена. Новогодний вечер был испорчен. Из бомбоубежища они поднялись через час, но уже без Бруннера, который куда-то исчез во время воздушной тревоги. Казалось, ничего особенного не случилось, но веселье уже было омрачено. Шнейдер вспоминал о своих прогулках по Вене, пытался развеселить всех пением, но это не помогало.

Все понимали, что в их жизни, в жизни немцев, которые недавно господствовали над всей Европой, что-то надломилось. Кто-то решил испортить им празднование Нового года, и они не могли помешать этому.

«А что же наша противовоздушная оборона?» — думал Шнейдер, хотя точно знал, что артиллеристы получили приказ не раскрывать своих позиций перед ожидаемым большим наступлением русских на фронте.

«Сколько раз я говорил, что война с Россией — это самоубийство», — с горечью думал Брох.

Хотя хозяин вечера, обер-лейтенант, а теперь уже капитан Клос, горячо просил гостей остаться, даже завел патефон с раздобытыми где-то пластинками последних берлинских модных мелодий, все с облегчением вздохнули, когда Эдит Ляуш предложила разойтись.

Неудавшийся новогодний вечер и невыносимый холод в комнате взбесил Грету. Полька, их прислуга, не только не натопила печь, но даже не явилась на работу, и вдобавок выяснилось, что она украла у Греты две банки консервов. Эдит хотела растопить печь, но оказалось, что кончился запас угля. Не раздумывая, девушка порубила на части табурет, на котором стоял таз для умывания. В конце концов можно будет умыться, поставив таз на стол. Тепла от растопленной печки хватило только на то время, пока они вспоминали о встрече Нового года. В комнате снова стало холодно, через незаклеенные щели в оконных рамах проникал морозный ветер. Девушки лежали на своих кроватях под тонкими одеялами и дрожали.

Грета попросила Эдит перебраться к ней на кровать. Укрывшись двумя одеялами, они почувствовали, что стало немного теплее, и снова разговорились о новогоднем вечере, о своих впечатлениях, о гостеприимстве Ганса Клоса. Эдит подумала о Бруннере. Хорошо, что никто не обратил внимания на ее слова и реакцию штурмбаннфюрера. Если бы Грета что-то заметила, Эдит пришлось бы сейчас выдумывать для нее какую-нибудь глупую историю, ибо сказать Грете правду о Бруннере она не могла. Грета вряд ли поверила бы ей. «Не ошибаюсь ли я?» — засомневалась Эдит. Этот вопрос терзал ее с самого новогоднего вечера.

Когда они вместе с Гансом возвращались домой (Брох с Гретой и Шнейдер шли впереди чтобы, как сказал тогда капитан инженерных войск, дать возможность влюбленным остаться наедине и объясниться), Эдит пыталась рассказать ему о Бруннере, о своих подозрениях, которые мучили ее. Начала даже что-то говорить, но прервала себя на полуслове, а на вопрос Клоса ответила, что расскажет ему об этом в другой раз. Она хотела заинтриговать его, чтобы он с нетерпением ожидал следующей встречи. Ганс ничего не сказал девушке, только крепко обнял, и ей показалось, что не было у них восьмилетней разлуки, что только вчера они расстались, а сегодня встретились и теперь всегда будут вместе.

«Глупая, сентиментальная идиотка, — подумала о себе Эдит, — не могу не думать нежно и ласково об этом человеке, который пробудил в душе воспоминания и чувства восьмилетней давности».

Она заметила, а когда Клос обнял ее, особенно ясно почувствовала, что нравится ему, что он стал совсем другим, не таким, каким был в тридцать шестом году. Юношеский пыл, восторженные разговоры и бесконечный поток заверений о своих чувствах — это все в прошлом. Теперь в нем были солидная сдержанность, мужская уверенность и нежность. Это волновало ее, и она никак не могла заснуть. Его ласковый взгляд, трогательная заботливость, нежное прикосновение глубоко запали в ее душу и сердце.

«Просто вырос, возмужал, — подумала она. — А потом война. Все изменилось, стали почти неузнаваемыми».

Неизвестно почему, она вдруг подумала о прежней соседке Греты, о которой та говорила утром. Грета тогда сказала: «Мы все здесь становимся больными от угара этой войны…» А Ганс — он тоже больной? Эдит неоднократно присматривалась к нему в течение новогоднего вечера — спокойный, движения размеренны, никакой таинственности, о которой говорила Грета. Осталось ли в нем что-нибудь от того юношеского задора, о котором теперь они вспоминали с улыбкой? Когда он начал говорить о своей учебе в Гданьском институте, Эдит хотела спросить, кем была та девушка, по вине которой она не получила ответа на свое последнее письмо, но сдержалась.

Эдит Ляуш уже не была тринадцатилетней девчонкой, начитавшейся романтических повестей, ожидающей своей первой любви. Сейчас она взрослая женщина, познала немало в жизни, год назад пережила смерть человека, которого любила. Она понимала: то, что связывало ее когда-то с пятнадцатилетним юношей, могло стать каким-то мостиком к новому сближению, если этого захочет Ганс. Пусть он будет таким, какой есть. Пора забыть о том наивном мальчишке.

Полгода жизни с Рудольфом, закончившиеся его самоубийством (из материалов следствия она узнала, что ее Руди, который в течение этого полугода и словом не обмолвился о политике, был замешан в заговоре против фюрера), позволили, как ей тогда казалось, забыть о девичьей любви к пятнадцатилетнему мальчишке. И когда она услышала произнесенное Гретой имя обер-лейтенанта Ганса Клоса, то ее удивило только стечение обстоятельств, а дарственная надпись на его фотографии больше растрогала сентиментальную Грету, чем ее. И когда вместе с Гретой они пошли в квартиру Ганса и из-за шторы вышел человек, который произнес только одно слово: «Эдит», — она почувствовала, как забилось ее сердце.

Грета размеренно дышала, свернувшись в клубок, прижавшись к ней, как ребенок.

«Я хотела бы иметь ребенка, — подумала Эдит. — Ребенка, похожего на Ганса». Эта мысль рассмешила ее.

— Боже мой, — громко произнесла она, — я даже не спросила, может быть, он женат?

Девушка внезапно услышала какой-то шорох за окном. Или ей это только показалось? «Видимо, прислуга возвращается» — подумала она в полусне и решила, что отдаст Грете свои консервы, чтобы она не обвиняла в краже и без того запуганную женщину. И в этот момент раздался звон разбитого стекла в окне, а потом тишину разорвала автоматная очередь… Перепуганная Грета сидела на кровати и истерично кричала.

Эдит сорвалась с места, пытаясь вспомнить, куда она положила пистолет, и вдруг пожалела, что не держит оружия под подушкой, как та неизвестная ей девушка, бывшая соседка Греты, которую из-за психического заболевания отправили в Берлин. И когда Эдит наконец нашла свой пистолет, она услышала за окном тяжелые шаги, громкие голоса патрульных и стук в дверь.

— Минуточку, — спокойно ответила она, набросила на плечи плащ, надела сапоги и только тогда подошла к двери.

Несколько перепуганных и также наспех одетых людей ввалились в комнату, а кто-то из них уже на пороге сказал:

— Я врач! Кому оказать помощь?

Включили свет. И тогда Эдит увидела, что ее постель, на которой она сначала лежала, собираясь спать, и откуда потом перебралась к Грете, чтобы спастись от холода, была пробита пулями из автомата. Эдит успела только подумать: «Кто-то хотел меня убить», а потом словно куда-то провалилась… Придя в себя, она увидела наклонившегося над ней мужчину, который назвался врачом.

— Теперь легче, фрейлейн Эдит? Ничего опасного, только потеря сознания. Обычная реакция. Шок.

 

8

1 января Клос встал поздно, побрился, съел яичницу с ветчиной, приготовленную Куртом, поговорил со своим ординарцем о вчерашнем новогоднем вечере. Курт был счастлив — проспал всю ночь напролет возле своей Маргариты. Он принес кусок шоколадного торта, чтобы господин обер-лейтенант («Господин капитан», — поправился Курт, ибо о присвоении нового звания Клосу он уже знал) тоже попробовал. Клос отведал торт, похвалил кулинарные способности подруги Курта. Услышал, что тот собирается на ней жениться, но, конечно, только после победного окончания войны. Потом ординарец начал пересказывать своему командиру всевозможные слухи, которые ходили среди солдат и унтер-офицеров. Клос, как всегда, выслушал его внимательно, ибо благодаря словоохотливости Курта не раз получал ценную информацию.

— Этой ночью снова напали бандиты, — сказал Курт.

— Правда? — без особого любопытства спросил Клос.

— Девушки жили неподалеку от вокзала. Одна из них только вчера приехала… Не понимаю, господин капитан, как можно поселять девушек в комнате на первом этаже?

— Так-так, — забеспокоился Клос. — Это девушки из казино?

— Нет, — ответил Курт, — это телефонистки из штаба. Вы их наверняка не знаете. Одна из них уже давно здесь работает, таскается с Бруннером, — сказал он, таинственно подмигнув Клосу.

Клос больше уже не слушал ординарца. Быстро допил кофе, доел кусок торта Маргариты, которая несомненно станет неплохой женой, если, конечно, не будет откладывать замужество до «победного» окончания войны, в которое уже потеряли веру многие немцы.

«Видимо стреляли в Эдит, — подумал Клос. — Кто? Неужели Бартек решил, что мне угрожает опасность? Нет, не может быть, чтобы Бартек предпринял эту акцию без согласования со мной. А если он узнал что-нибудь особенное, весьма опасное для моей жизни?»

В эту минуту он вспомнил: забыл спросить Курта, что же случилось с девушками. Он не хотел допустить мысли, что Эдит могла быть убита.

— Они чуть не умерли со страху, — рассказывал Курт. — Да и кто бы на из месте не испугался? Но им повезло — остались целы и невредимы.

— Слава богу, — искренне произнес Клос. Он оделся и отпустил Курта.

Ему хотелось поскорее увидеть Бартека, но встреча, как они условились, должна была состояться только вечером. К часовщику также нельзя было идти средь бела дня. А если это действительно провокация? Но с какой целью? Он не видел никакой связи между неожиданным появлением кузины Эдит и покушением на ее жизнь. Надо было бы сейчас же пойти к ней, может, что-нибудь прояснится. Приход кузена, близкого для нее человека, она воспримет как нормальное явление. Но Клос понимал, что пошел бы к ней, даже если не было бы этого неожиданного нападения.

Он действительно тревожился за Эдит, ибо его не покидала мысль, что девушка, когда он провожал ее в новогодний вечер, хотела о чем-то рассказать ему.

Грета еще спала. С приходом Клоса она встала, не обидевшись, что он разбудил ее. Сумбурно описала ему события этой ночи. Потом сняла одеяло с кровати Эдит и показала пробоины от автоматных пуль.

— Обещали дать нам другую комнату, теперь мы будем жить на третьем этаже.

Клос не воспользовался приглашением Греты остаться и выпить с ней чашечку кофе, прошел мимо охранника, которого поставили около дома, наискосок пересек улицу и направился в сторону вокзала. В постройках бывшей товарной станции размещался телефонный узел штаба, где Эдит в этот день дежурила.

Когда Клос постучал в дверь, она ответила: «Войдите!», не отрывая взгляда от переговорного пульта со штекерами. Соединив каких-то абонентов, Эдит повернулась и увидела Ганса, стоявшего в дверях. Она не могла ошибиться: он беспокоился о ней, а теперь от радости, что видит ее, не может сказать ни слова. Девушка сняла наушники и сделала шаг к нему. И он пошел ей навстречу. Остановились посреди комнаты. Девушка молча обвила руками его шею.

— Ганс, — прошептала она, — может, это и глупо, но ужасно было подумать, что я могла умереть и никогда больше тебя не увидеть. Ты беспокоился обо мне, правда?

— Конечно, очень беспокоился, Эдит! — Впервые за долгое время обер-лейтенант ответил искренне. Он действительно беспокоился о ней.

Напрасно, возвращаясь поздней ночью домой, он пытался думать об ожидающих его заданиях. Отогнать образ этой девушки ему не удавалось. Мнимая кузина Эдит понравилась ему. В течение этих четырех лет ему нравились многие девушки, они его обожали, но все складывалось как-то обычно, без особых чувств. Война требовала сдержанности, сокращала время, не оставляла надежды на серьезные отношения. Он чувствовал обычно угрызения совести, всегда помнил о чести и долге и никогда не терял контроля над собой.

Но теперь как-то неожиданно возникло теплое чувство к Эдит Ляуш. Девушка нравилась ему, и он ничего не мог с этим поделать. Парадоксально, но, думая о ней, он боялся торопить события. Ему хотелось максимально продлить момент, ведущий к сближению. Однако он понимал, что должен остаться по-прежнему один, ибо нет пока на свете женщины, которой он мог бы доверить свою тайну.

Он пробыл с Эдит еще час. Беседовали на разные темы, стараясь не вспоминать о событиях этой ночи. Эдит говорила о службе, с юмором рассказывала о своем последнем поклоннике, тщедушном инвалиде, влюбленном в нее без памяти. О прошлом восьмилетней давности не вспоминали, и Ганс был этим доволен. Во время разговора никто из них ни словом не обмолвился о своих чувствах, хотя оба понимали, что в их жизни что-то произошло.

Собираясь уходить, Клос спросил с улыбкой, о чем она хотела сказать ему в новогоднюю ночь. Вместо ответа она также с улыбкой промолвила, что ничего особенного сказать не хотела. А потом, пытаясь сгладить свою неловкость, спросила, что он делает завтра пополудни. Сама она будет свободна и с удовольствием навестит его дома.

— Эдит, — спросил он, — то, что ты хотела мне сказать, имеет какую-нибудь связь с теми роковыми выстрелами? Предполагаешь ли ты, кто мог в тебя стрелять?

— Не надо! — крикнула она, а потом спокойно спросила: — Ты не хочешь, чтобы я пришла к тебе?

— Я буду с нетерпением ждать тебя, Эдит. — И Клос хотел ее поцеловать, но в этот момент зазвонил телефон и Эдит отошла от Клоса.

 

9

Штурмбаннфюрер Бруннер старательно обрезал кончик гаванской сигары. Не торопясь закурил, с наслаждением затянулся и выпустил колечко ароматного дыма. Бруннер был старым, опытным гестаповцем. Полицейскую службу он начал еще в догитлеровские времена и знал, что ничто так не действует на психику людей, вызванных на допрос, как бесконечно долго тянущаяся минута перед первым вопросом. У сидевшего напротив него майора Броха были покрасневшие глаза, он, видимо, плохо спал в эту ночь.

«Сначала его необходимо спросить об этом, — подумал Бруннер. — Ничто так не сбивает с толку, как невинный вопрос перед допросом»

— Я понимаю, господин штурмбаннфюрер, что нельзя столько пить, — сказал Брох, — но настоящему мужчине трудно сдержаться.

— Пили еще и после воздушного налета? — спросил Бруннер.

— Сначала ждали вас, господин штурмбаннфюрер, а потом немного выпили. Для меня этого было уже достаточно.

— Служба! Нельзя забывать о службе, господин майор, — громко рассмеялся Бруннер и затянулся сигарой. — А потом?

— Что потом? — не понял Брох.

— Что делали после налета?

— Вместе с Клосом и Шнейдером проводили наших девушек. Потом возвратились обратно. Клос сразу же пошел к себе. Я решил еще немного прогуляться и проводил Шнейдера, который живет неподалеку, за мостом.

— Когда вы узнали о покушении на фрейлейн Ляуш?

— А что, уже известно, что стреляли именно в нее?

— Вы не ответили на мой вопрос, господин майор.

— Полчаса назад, когда был на обеде в казино. После моего возвращения домой ординарец доложил, что я должен явиться к вам.

— Ваш ординарец ошибся, — проговорил Бруннер, — я просил вас, господин майор, не явиться, а просто прийти ко мне. Однако вернемся к новогоднему вечеру. Итак, вы проводили девушек, а потом, видимо, разговаривали? О чем?

— Мне кажется, что господин штурмбаннфюрер должен спросить меня, не встретили ли мы каких-нибудь подозрительных типов около дома этих девушек.

— Мне лучше знать, о чем спрашивать! — с раздражением ответил Бруннер.

— Не вижу связи между…

— Сначала стреляет, а потом признается, — загадочно сказал Бруннер, внимательно присматриваясь к Броху. — Стреляет, — повторил он, — или, — он повысил голос, — оставляет портфель с бомбой и часовым механизмом.

— Что за шутки?! — взорвался Брох, вскочив со стула. Бруннер сидел неподвижно, молчал. Брох опустился на стул, будто придавленный его сверлящим взглядом.

«Догадываюсь, к чему клонит Бруннер, — думал Брох. — К покушению на Гитлера. Гестапо известно все и даже то, что я знал двух участников заговора. Правда, это было давно, но…»

— Не помню точно, о чем мы говорили, — сказал Брох после некоторого молчания. — Кажется, вспоминали сорок первый год, когда мы на фронте продвигались вперед со скоростью пятьдесят километров в сутки.

— Опасные воспоминания, — усмехнулся Бруннер.

«Как долго, — подумал Брох, — такие люди, как этот гестаповец, держащий в зубах сигару, надутый, как индюк, поскольку он знает, что за ним стоит мощный аппарат террора, как долго такие будут править Германией? Это все из-за них: невзгоды, горечь поражения, миллионы невинных жертв. Сумеет ли Германия подняться после войны?»

— Те, которые не нюхали пороху, — ответил он язвительно, — еще пытаются говорить об опасности. Шнейдер и я — старые фронтовые офицеры, нам не раз угрожала смерть. Мы знаем, что такое опасность… У вас есть еще какие-нибудь вопросы ко мне, господин штурмбаннфюрер?

— Шнейдер был в этом городе еще в сорок первом году. Вспоминал ли он об этом? — Бруннер сверлил острым взглядом Броха.

— Не понимаю, к чему вы клоните. Если в чем-то подозреваете Шнейдера, то говорите прямо…

— Это пока все. Благодарю вас, господин майор. — Слово «пока» он произнес с ударением. Брох не должен быть слишком уверенным в себе. — До встречи, — протянул ему руку гестаповец.

— Хайль Гитлер! — ответил Брох, подняв правую руку в гитлеровском салюте, как бы не заметив протянутой ему Бруннером руки. Он резко повернулся и направился к двери, делая вид, что не заметил и усмешки, появившейся на лице Бруннера.

После ухода Броха штурмбаннфюрер о чем-то задумался. До прихода Шнейдера оставалось еще четверть часа. Затянулся ароматным дымом сигары и с удовольствием смотрел на пепел, который не падал. Только в добротных сигарах пепел держится до конца. Бруннер любил хорошие гаванские сигары и курил только такие. Он поднял трубку и, набрав какой-то номер, попросил соединить его с капитаном Клосом. «Это будет неплохой сюрприз», — подумал он, ожидая, пока на другом конце провода кто-нибудь возьмет трубку. Наконец услышал голос Клоса.

— Извини, Ганс, что беспокою в праздничный день, но ты же знаешь, что в нашей службе нет праздников. Прежде всего, хотел бы тебя поздравить со званием капитана, забыл вчера это сделать, много выпил. Надеюсь, ты не обиделся за мое вчерашнее вторжение?.. Соскучился по тебе, дружище. Знаешь, просто жить не могу без тебя. Кстати, кое-что приготовил, что может заинтересовать тебя. Во время акции на железной дороге позавчерашней ночью схвачен партизан. Он у меня. Спрашиваешь, говорит ли? Будь спокоен: поет. Ты же знаешь, что я умею заставить петь даже тех, у кого вообще нет слуха и голоса. Прошу тебя, Ганс, заглянуть ко мне, когда будешь свободен. Прочитаешь показания, а может, захочешь сам допросить его? — Он положил трубку, посмотрел на часы. Шнейдер уже должен прийти.

«Сказала ли Эдит Ляуш о своих подозрениях Шнейдеру? — подумал Бруннер. — Если сказала, это может осложнить дело. Нужно подобрать что-нибудь компрометирующее Шнейдера. Правда, существует еще Клос, — размышлял штурмбаннфюрер, — однако неправдоподобно, чтобы Эдит доверилась ему. Кузина, давнишняя юношеская пылкая любовь. Сентиментальность! Чушь! Признание этого партизана должны убедить Клоса. Он очень заботится о своей карьере и не станет рисковать ради защиты какой-то кузины…»

Бруннер вспомнил о своем разговоре с Эдит. Он специально пошел к ней, должен был пойти. А может, там… была не эта девушка? Он видел ее только какую-то секунду, да и то в темноте. А если это все-таки она? Могла ли она через столько лет узнать его? И кто бы ей поверил, что тогда она видела и запомнила именно его?

Бруннер понимал, что должен действовать осторожно. Бывший гауляйтер занимает сейчас большой пост в Берлине. Следственные материалы об убийстве его жены и дочери с целью ограбления могут быть извлечены из архива и на основании показаний новых свидетелей… Кто знает, что там еще может быть в архиве?

Эдит Ляуш служила в этом городе в сороковом году, а в сорок первом уехала отсюда. Несмотря на вопросы Бруннера, она не могла вспомнить какого-либо инцидента, который произошел в то время в городе. Может, ей действительно ничего не известно о той страшной трагедии в доме гауляйтера, выявления которой так боялся Бруннер?

Однако вчера на новогоднем вечере у Клоса, когда он подошел с рюмкой в руке к Эдит, ему показалось, что она посмотрела на него как-то по-особому. Правда, сегодня она смотрела уже по-другому, вернее, делала все возможное, чтобы избежать его взгляда.

Она сказала, что познакомилась со Шнейдером еще раньше, когда в первый раз была в этом городе. «Нужно допросить Шнейдера, — подумал Бруннер. — От того, что скажет Шнейдер, будет зависеть дальнейшая судьба Эдит Ляуш и Ганса Клоса». Это показалось Бруннеру настолько забавным, что он даже рассмеялся, не сводя взгляда с тлеющей сигары, которая в эту минуту имела вид светло-серого, даже беловатого столбика пепла. Он перестал смеяться лишь тогда, когда снизу позвонил охранник и доложил, что прибыл капитан Шнейдер.

 

10

Клос решил пойти пешком. Правда, это был немалый отрезок пути, но он любил прогуливаться, если хотел поразмыслить, в чем-то убедиться, принять решение. Сегодня он должен обдумать и решить два важных дела.

Капитан был в настроении, чувствовал себя легко, спокойно. Ему было приятно, что под сапогами хрустит снег, что метель прекратилась и бледное январское солнце выглянуло из-за облаков. Все было бы хорошо, если бы не предчувствие непредвиденной опасности.

Даже звери и птицы выработали в себе инстинкт, предупреждающий об опасности, а он в течение этих четырех лет сумел ли создать в себе такую же систему предосторожности?

Он хотел бы не придавать особого значения предчувствиям и принять их за иррациональные, противоречащие его натуре, которая любит, чтобы все было просто и понятно. Однако опыт учит, что нельзя недооценивать даже едва уловимых сигналов об опасности.

Началось это вчера пополудни, после прихода Эдит. Он ждал ее и немного беспокоился, хотя для этого не было особых оснований. Все произошло так, как и должно было произойти. В тот вечер, ласково посмотрев на Ганса, Эдит спросила:

— Хочешь, я останусь у тебя?..

Потом оба долго молчали. Он смотрел на лежавшую рядом девушку, восхищался ее красотой и уже почти не думал о войне, о грозящей опасности. Он видел, что она нежна и доверчива, мечтал о том, чтобы ответить ей тем же, хотя понимал, что такое невозможно. Когда Эдит проснулась среди ночи и оба закурили, он неожиданно для себя начал декламировать стихи, которые хорошо помнил.

— Это Гейне, — сказала Эдит. — Ты знаешь стихи Гейне?

— А что? — поспешно, как будто схваченный на месте преступления, спросил Ганс. — Остались в памяти еще со школы, — сказал он и начал мысленно считать годы, чтобы убедиться, что настоящий Ганс Клос мог знать эти стихи со школьной скамьи. К счастью, все совпало. Ганс мог знать эти стихи, хотя Эдит это совсем не интересовало.

— Моя мать тоже любит Гейне, — доверительно проговорила Эдит. — Она не отдала книгу его стихов даже тогда, когда подобные книги в Германии сжигали.

— Думаешь, это хорошо? — спросил Клос.

— Не знаю, — ответила она неуверенно, — сама не знаю.

И Клос поверил ей: она действительно не знала.

Когда Эдит снова уснула, он выругал себя за ту минуту слабости, которая привела его к потере самоконтроля. Офицер абвера Ганс Клос мог знать стихи Гейне со школы, но не имел права их декламировать. Может быть, именно в этот момент он впервые почувствовал ту опасность, в суть которой невозможно проникнуть, но которая существовала. Он хотел бы быть более искренним в отношениях с Эдит. Эта душевная потребность накапливалась в нем в течение многих лет, с тех пор как он надел мундир немецкого офицера и вынужден был лгать, фальшивить, притворяться, маскироваться, выдавать себя за того, кого ненавидел. Однако он не мог довериться даже ей. Должен выдержать до конца. «Может, когда-нибудь после войны», — подумал Клос.

— Прошу тебя, Эдит, приготовь ужин, — сказал он, выставив перед ней все домашние запасы продуктов, когда они окончательно проснулись. — Я должен еще кое-что сделать.

Она с удовольствием согласилась, признавая за собой право приготовить ужин своему возлюбленному, не спрашивая, куда и зачем должен он пойти. Она считала, что это его мужское дело, в которое она, как настоящая немка, не должна вмешиваться. А может, Эдит просто полагала, что дела, которые он решает, касаются фронта, а сегодня она не хотела думать о войне.

В небольшой комнатке, прилегающей к магазину часовщика, Бартек, как обычно, ожидал Клоса, дымя своей едкой махорочной самокруткой. Операция была назначена на 2 января. Подпольщики готовили мины, безотказные в действии.

Оптимист Бартек верил в успех, заранее радовался, что вместе с железнодорожным полотном взлетит на воздух немецкий воинский эшелон под шифром «Е-19». Все транспорты, обозначенные литерой «Е», как было установлено, следовали на восток из Рурского бассейна с танками, артиллерией, амуницией и боеприпасами. Был разработан детальный план операции: начало атаки — в двадцать два пятьдесят восемь, за семь минут до прихода воинского эшелона. Чтобы отвлечь внимание немцев, за полчаса до операции специальный отряд атакует пост жандармерии в Грудках.

Клос одобрил выбор места отвлекающей атаки — семь километров от железнодорожной станции. Немцы сразу услышат выстрелы, однако дорога до места операции займет немало времени. В конце встречи Бартек как бы между прочим сказал Клосу, что провал Флориана оказался при проверке ложной тревогой и, видимо, провокацией Бруннера. В действительности Флориан, который при выполнении боевого задания повредил себе ногу, отстал от отряда. В такой ситуации, боясь облавы немцев, он с трудом сумел выбраться из опасного района и благополучно добрался до усадьбы каких-то своих родственников и у них в погребе переждал до утра.

Что же тогда беспокоило Клоса? Когда вчера Бруннер позвонил и со свойственной ему развязностью сообщил, что схваченный партизан находится у него, Клос был убежден, что в руки гестапо попал Флориан, и единственное, что Клос мог бы сделать, это попытаться вырвать его из лап Бруннера, передать дело абверу и как можно дольше тянуть следствие, надеясь, что в суматохе перед ожидаемым наступлением русских жизнь Флориану удастся спасти. Итак, если это не Флориан, то кто тогда находится в руках Бруннера? И почему такое торжество в голосе гестаповца? Может, схватили человека, ничего общего не имевшего с партизанами? Однако Бруннер уверенно сказал тогда, что схваченный партизан уже «поет». И почему Бруннер, обычно боявшийся, как бы тот или иной его успех не был приписан службе абвера, вдруг настойчиво просил Клоса приехать к нему и лично допросить партизана?

Все эти выкрутасы Бруннера, видимо, не случайны. Они насторожили Клоса. Он знал цену его лживой дружбе. Этого жестокого и хитрого гестаповца Клос ненавидел.

— Не могу понять вас, господин капитан, — сказал ему утром майор Брох, — почему вы подружились с этим негодяем?

Брох рассказал Клосу, как Бруннер допрашивал его. Что мог означать этот идиотский допрос? Почему Бруннер так интересовался содержанием их разговора в новогоднюю ночь, когда они возвращались, проводив девушек? Может, этот гестаповец подозревает, что в Эдит стрелял кто-то из них? А может, считает, что это сделал он, Клос? Клос не раз чувствовал на себе испытующий, острый взгляд Бруннера. Не исключено, что это была провокация. А если Эдит его сообщница? Агент гестапо?

Нет! Такого быть не может! Клос за долгие годы своей разведывательной работы научился разбираться в людях, чувствовал фальшь и предательство. Он не мог допустить, чтобы Эдит… А почему, собственно говоря, нет? Ведь сам он уже четыре года живет под чужим именем. Разве он один такой? Женщины — актрисы от рождения и неплохие разведчицы. Эдит красивая девушка, и это помогает ей. Мужчины всегда охотно доверяются хорошеньким женщинам…

Однако не может быть, чтобы Эдит… Он почему-то был уверен в ней. Возможно, Бруннер просто провоцирует его?..

Тогда, в новогоднюю ночь, Клос попросил Эдит, чтобы она принесла ему фотографию, которую он якобы прислал ей когда-то. Вчера пополудни девушка сказала, что не смогла найти эту фотографию, очевидно, она где-то затерялась. Действительно ли это так? Допустим, что она говорит правду, но живет она не одна, а с Гретой, которая, как говорил его ординарец, таскается с Бруннером. Снова Бруннер… Возможно, именно так и должна выглядеть сеть, затягивающаяся вокруг жертвы, которую непременно хотят поймать.

Тогда что же мог означать допрос Броха и Шнейдера? Капитан встретил Шнейдера, когда тот возвращался от Бруннера. Шнейдер был вне себя от злости и проклинал гестаповца.

— Эта скотина провоцировал меня, принуждал говорить неправду… — И только выпив рюмку коньяка, Шнейдер взял себя в руки. Сообщил, что Бруннер интересовался, при каких обстоятельствах он познакомился с Эдит Ляуш, а когда Шнейдер рассказал ему историю об ограблении и убийстве жены и ребенка гауляйтера, Бруннер сразу изменился, не стал больше ничем интересоваться и прекратил допрос.

— А каким образом Бруннер принуждал вас говорить неправду? — спросил Клос.

— Он задал мне вопрос: встречался ли я когда-нибудь с фрейлейн Ляуш после ее выезда из этого города в сорок первом году? Я ответил чистую правду: только в последнюю новогоднюю ночь у капитана Клоса. Он располагает данными о нас из служебной картотеки. На основании сведений о службе фрейлейн Ляуш и моей Бруннер пришел к заключению, что в сорок третьем году мы в одно время были в Киеве. Может быть, действительно, это было так, но я не имел понятия, что и она в это время была там…

«А если Бруннер подозревает капитана Шнейдера в каком-нибудь нечистом деле и об этом стало известно Эдит, и поэтому он пытался ее убить? Неправдоподобно, хотя теоретически возможно», — думал Клос, поднимаясь по широкой лестнице здания, в котором работал Бруннер.

— Наконец-то Ганс, — вставая из-за стола, произнес Бруннер. — Не мог тебя дождаться, дружище. Представь себе, только что звонил к тебе на квартиру и был приятно удивлен, услышав нежный голос какой-то девушки, которая сказала, что ты пошел ко мне. Поздравляю тебя, Ганс. Только жаль, что ты раньше мне не сказал, что у тебя будет твоя возлюбленная. Возможно, что я отговорил бы тебя от этого. С возлюбленными всегда столько хлопот, Ганс. Поверь мне, старому, опытному холостяку.

— Ты пригласил меня, чтобы поговорить об этом?

— Садись, садись, дружище. — Это совсем не праздный разговор. Я не намерен шутить, Клос. Поверь, можешь иметь неприятности с этой девушкой. А я знаю, что ты не любишь их…

— Дай мне сигару, Герман, у тебя они всегда добротные — настоящие гаванские.

— Что ты хочешь этим сказать, Ганс? — скривившись, процедил сквозь зубы Бруннер.

— Ничего, — ответил капитан. — Просто во время серьезных разговоров люблю курить сигары. А прежде чем ты начнешь разговор со мной, может, пожелаешь сообщить о результатах следствия по делу покушения на жизнь телефонистки Эдит Ляуш? Вопрос приватный, спрашиваю на правах кузена и… — понизил он голос, — ее нареченного.

— Вот об этом я и хотел предупредить тебя, Ганс. Ты совсем не знаешь, что делается вокруг тебя. Умоляю тебя, ради нашей дружбы, оставь в покое эту девушку. О твоей связи с ней все останется между нами. Об этом больше никто не должен знать. Но и ты со своей стороны не должен давать повода к сплетням. Советую тебе прекратить связь с Эдит Ляуш.

— Не понимаю, Герман, говори яснее.

И тогда Бруннер приказал привести схваченного партизана. Прежде всего Клосу в глаза бросилось то, как одет этот человек. Лысеющий мужчина был, как ни странно, в чистой сорочке и непомятом костюме. И никаких следов гестаповских допросов. Клос не раз видел жертвы гестаповцев после допросов в этом здании и в бессильной злобе сжимал кулаки. А этот «партизан» совсем не был похож на тех, кого ранее здесь видел Клос. Он подумал, что Бруннер совершил непростительную для него ошибку. А когда выслушал показания этого человека, настолько гладкие, что было ясно — они заранее подготовлены и вызубрены, то разгадал всю игру Бруннера. Дело о взрыве на железной дороге, как видно, мало интересовало гестаповца. Мнимый партизан выдавал себя за адъютанта командира партизанского отряда Бартека.

Когда Клос попросил описать внешность Бартека и тот сказал: «блондин», то капитан понял, что имеет дело с провокатором. Бартек на фотографиях и в объявлениях о розыске «бандита», расклеенных немцами, был блондином, но вот уже более года, как у него крашеные черные волосы. Суть показаний Васяка, по кличке Гжмот (так назвался задержанный), была совсем в ином. Васяк утверждал, что Бартек собирался встретиться с женщиной, которая сотрудничает с большевистской разведкой. Эта женщина, конечно, молодая и недавно приехала в этот город, в котором бывала раньше. Именно тогда она была завербована, а сейчас работает где-то в местной немецкой администрации. Васяк назвал даже имя этой женщины. Клос усмехнулся: имя ее, конечно, Эдит. Спектакль Бруннера с «партизаном» — грубая фальшивка.

Попросив увести Васяка, Клос сел напротив Бруннера и, не говоря ни слова, взял вторую сигару. Курил молча. Он понимал игру Бруннера. Ему не хватало только одного немаловажного элемента в этой игре. Он вспомнил события новогодней ночи и один пустяк, на который до этого как-то не обратил внимания. Бруннер подошел тогда к Эдит и вдруг неожиданно уронил рюмку. Когда он неуклюже наклонился, чтобы собрать осколки, руки его дрожали. Все подумали, что Бруннер изрядно пьян. Теперь Клос понимал: Бруннер узнал тогда Эдит и она вспомнила его. Это и было последним звеном загадки. Так вот почему Эдит не хотела сказать Клосу о своем открытии и о том, что случилось тогда в доме гауляйтера! Ее это открытие тяготило, она не допускала и мысли, что офицер гестапо и есть тот бандит и убийца, которого она заметила в ту роковую ночь у квартиры гауляйтера. И еще одно: неожиданная гримаса на лице Бруннера, когда Клос обратил внимание на добротные гаванские сигары, которые всегда курит штурмбаннфюрер. Видимо, и в этом кроется какая-то загадка.

— Ну и что скажешь теперь? — самодовольно прищурив глаза, спросил Бруннер, отгоняя рукой голубоватый дым.

— Что ж, услуга за услугу, — усмехнулся Клос. — Только что ты меня предостерегал, теперь я вынужден предостеречь тебя. Представь себе, что идёт Бруннер по дороге и видит что-то похожее на яйцо, такое беленькое, кругленькое. Берет его, а оно вдруг взрывается и отрывает ему руку. Это, как ты понимаешь, Бруннер, граната!.. Помни, я предостерег тебя, дружище. Лучше не дотрагивайся, а то можешь сильно пострадать. Надеюсь, ты понял меня.

— Но я не могу оставить без внимания признание этого партизана, — проговорил Бруннер.

— Можешь продиктовать ему другое признание, такое же «достоверное», как и это. Думаю, что этот тип долго не проживет.

— Я надеялся, Ганс, что ты будешь на моей стороне, но, как вижу, ошибся. Хочешь выступить против меня?

— Меня не интересует антипатия, которую некоторые питают к блондинкам. Но предупреждаю, не делай легкомысленного шага. Помни о яйце, которое может взорваться в руках. Вот и все, дружище Бруннер. Позволь взять еще одну сигару на дорогу. Они действительно превосходны и не каждому немецкому офицеру по карману. — Клос решил добить Бруннера. Напоминание о сигарах должно звучать для гестаповца так: подобные сигары во время войны доходят в цене до астрономических размеров, и нужно быть очень богатым человеком, чтобы позволить себе курить их. Именно это хотел сказать Клос. Штурмбаннфюрер Бруннер должен понять, что эти слова касаются его.

 

11

В квартире Клос застал Курта за стиркой занавесок, которые с тех пор, как Клос поселился здесь, никто никогда не стирал, но ни он, ни Курт не видели в этом особой необходимости.

— Фрейлейн поручила, — ответил Курт на вопросительный взгляд своего командира.

Ординарец отдал Клосу записку, оставленную Эдит. Она сообщала, что будет на дежурстве до полуночи и надеется, что Клос навестит ее. Он хотел пойти к ней сразу же после обеда, принесенного Куртом из казино, но внезапно был вызван в штаб, где почти до десяти часов вечера пришлось просидеть над картой — необходимо было нанести доставленные недавно авиаразведкой данные о концентрации русских войск на Висле.

И уже в пути, переходя через железнодорожную насыпь, задумавшись и чуть не попав под маневровый паровоз, капитан увидел, что оказался на том участке железной дороги, где намечалось провести партизанскую диверсию. Он посмотрел в ту сторону, боясь увидеть что-нибудь непредвиденное, грозившее сорвать операцию, но все говорило о том, что немцы ни о чем не догадываются. Охранник спокойно прохаживался у шлагбаума возле переезда, где пролегали рельсы двух железнодорожных линий, ведущих в сторону фронта.

Громыхание маневрового паровоза заглушило шаги Клоса, когда он входил в помещение телефонной станции, где за переговорными пультами хлопотали телефонистки. Он подошел к Эдит и ласково провел рукой по ее лицу.

— Ганс! — произнесла она радостно. — Какой ты холодный! Я рада, что ты пришел. Я так волновалась…

— Надеюсь, теперь ты успокоилась, Эдит…

Беспрерывно звонили телефоны. У Эдит не было ни одной свободной минуты. Не снимая наушников, она пододвинула ему блокнот и карандаш:

— Чтобы тебе не было скучно, будешь моим секретарем. Клос открыл блокнот и увидел фотографию, хотел взять, но Эдит не позволила.

— Не узнаешь? Ведь это твоя фотография. Ты подарил мне ее на память в тридцать восьмом году.

Клос внимательно присматривался к этому незнакомому лицу. Он в эти годы выглядел, кажется, совсем иначе.

— Каким я был тогда мальчишкой! — произнес Клос, посмотрев на Эдит. — Совсем неоперившийся птенец.

Монотонно тикающие часы, висевшие на стене, показывали десять двадцать четыре. Осталось еще полчаса. Задумавшись, Клос не заметил, что кто-то открыл дверь. Послышался голос Бруннера:

— Не ожидал, что встречу тебя здесь, Ганс!

Клос не торопясь повернулся в сторону Бруннера:

— Не послушал моего совета, не сделал выводов из сказки о яйце, которое оказалось гранатой.

— Довольно шуток! — резко произнес Бруннер. — Эдит Ляуш, вы арестованы!

И только сейчас Клос заметил, что Бруннер не один. Двое эсэсовцев в касках, надвинутых на глаза, стояли в дверях.

Эдит какое-то время не могла прийти в себя.

— Господин Бруннер, вы что, с ума сошли? — произнесла она наконец.

— Спокойно, Эдит, — вмешался Клос. — Пожалуйста, занимайся своей работой. А ты, Герман, выпроводи этих людей в коридор. Когда понадобятся, позовешь их. Если ты этого не сделаешь, я вынужден буду все высказать при них. Предупреждаю, что это для тебя кончится плохо.

— Согласен, но только на пять минут, — проворчал Бруннер и жестом приказал эсэсовцам выйти. Те вышли, не сказав ни слова. — Ляуш обвиняется в сотрудничестве с большевистской разведкой.

— Это клевета! — сорвалась с места Эдит, но Клос успокаивающим жестом вернул ее на место.

— Все понятно, Бруннер: арестуешь фрейлейн Ляуш, а когда будете переходить через железнодорожную насыпь, она будет убита «при попытке к бегству». Васяка, твоего «партизана», конечно, тоже уничтожат, если уже не уничтожили, но он оставит документ, обвиняющий Эдит… Однако ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что после смерти Эдит Ляуш никого не останется, кто узнал бы того бандита, который четыре года назад в этом городе в целях грабежа убил женщину и двухлетнюю дочь высокопоставленного функционера рейха. Мы оба знаем, Бруннер, что убийца тот человек, который все эти годы после того грабежа и убийства курит такие дорогие сигары, которые даже старшему офицеру не по карману.

— Это он! — истерично воскликнула Эдит. — Теперь я точно знаю: это он убил жену и дочь гауляйтера!

— Прошу тебя, Эдит, успокойся, — уговаривал ее Клос. Когда он снова повернулся к Бруннеру, у того в руках поблескивал пистолет. Но Клос, как бы не замечая пистолета, направленного на него, поудобнее уселся на стуле и пристально посмотрел на Бруннера.

— Спрячь свою игрушку, — произнес он спокойно. — Не думаю, Бруннер, что ты совсем лишился рассудка и полагаешь, что я такой идиот, что не приготовился к серьезному разговору с тобой. Кроме Эдит Ляуш был еще один свидетель, о котором ты не знаешь, это дворник того самого дома…

Только это могло отрезвить Бруннера. Клос понимал, что Бруннер в настоящий момент не сможет проверить это. Главное сейчас, чтобы он спрятал оружие.

— Его сообщение, — тянул далее Клос, — а также показания Эдит Ляуш находятся в пакете, который в случае моей внезапной смерти будет вручен некому лицу в Берлине. И ты, Бруннер, прекрасно знаешь, о ком я говорю. Этот человек давно ищет убийцу своей жены и ребенка, а также украденные у него в доме золото и бриллианты. Думаю, Бруннер, ты не такой дурак, чтобы не понять этого. Так что спрячь свою игрушку, которую держишь в руке, и благодари бога, что еще можешь дожить до седин, ибо смерть моя, как и смерть Эдит Ляуш, может дорого тебе обойтись, ты поплатишься за это своей жизнью.

Бруннер без особого удовольствия спрятал пистолет. И теперь перед Клосом стоял осунувшийся человек, с умоляющим взглядом. Мундир свисал с его плеч. Казалось, что Бруннер постарел на несколько лет. Руки его дрожали. Он даже не пытался скрыть своего волнения и боязни.

— Ганс, — пробормотал он, — мы всегда были друзьями, ты не сделаешь этого…

— Не сделаю, — ответил Клос, — если ты сейчас же уберешься отсюда вместе со своими эсэсовцами, уничтожишь фальшивое признание своего «партизана» Васяка и забудешь раз и навсегда об Эдит Ляуш.

— А гарантия? Какая гарантия для меня?.. — начал Бруннер.

— Никаких гарантий, — холодно закончил Клос. — Уходи, не хочу тебя видеть. Но сначала попроси извинения у фрейлейн Ляуш за нанесенное ей оскорбление, ведь ты обвинил ее в сотрудничестве с вражеской разведкой.

— Прошу извинить меня, фрейлейн Ляуш, — сказал Бруннер и, отдав честь, вышел, споткнувшись о порог.

— Ганс, Ганс, — проговорила Эдит, — ты снова спас мне жизнь! Как тогда, когда я тонула в пруду.

Зазвонил телефон. Эдит сняла трубку и пододвинула Клосу блокнот и карандаш.

— Телефонограмма, пиши: «Передать начальнику станции, чтобы задержал воинский эшелон „Е-19“, который должен отправиться через пять минут. Первым пропустить специальный поезд номер 1911, следующий с рабочими на строительство прифронтовых укреплений», — медленно диктовала Эдит. Закончив, она схватила блокнот, в котором был записан текст телефонограммы. Клос задержал ее руку.

Он сразу понял, что произойдет через несколько минут: партизан уже не предупредить, и вместо воинского эшелона в воздух взлетит специальный поезд. Сотни людей, погруженных в товарные вагоны и направленных на работы, будут подорваны и вместе с вагонами рухнут в тридцатиметровый ров каменоломни. Сноп огня, грохот взрыва, скрежет падающих вагонов, стоны раненых, изуродованные тела…

— Не передавай этого приказа, Эдит, — тихо сказал Клос. Сначала она подумала, что он шутит, хотела ответить, что сейчас не время для этого. Невыполнение приказа грозит ей серьезными служебными неприятностями. Воинский эшелон через несколько минут должен отправиться, и у начальника станции не останется времени, чтобы задержать его, но по лицу Клоса Эдит поняла — он не шутит.

Девушка схватила один из телефонных штекеров, намереваясь вставить его в гнездо и вызвать железнодорожную станцию. Клос перехватил ее руку с резкостью, какой она не ожидала. Она увидела, что ее Ганс целится в нее из пистолета. По его лицу поняла: если она попытается передать этот приказ…

И только грохот проследовавшего и уже приближавшегося к переезду эшелона «Е-19», который она должна была задержать, вывел ее из оцепенения.

— Ганс, — произнесла она с удивлением, — я не понимаю…

Он посмотрел на часы… И в этот момент раздался оглушительный взрыв. Земля содрогнулась. Через выбитые стекла в помещение ворвался порывистый ветер, взметнул вверх разложенные на столе бумаги.

— Слушай внимательно, — долетел до нее как бы через слой ваты голос Клоса. — Теперь у нас нет другого выхода, надо уходить. Я укрою тебя в надежном месте, там переживешь войну. Поверь, я очень люблю тебя, потом все объясню.

— Стреляй! — услышала она свой голос. — Почему не стреляешь?.. Ты хочешь предложить мне сотрудничество? Потребуешь, чтобы я вместе с тобой взрывала немецкие поезда, убивала немецких солдат? Кто ты такой? Как твое настоящее имя? Ты не немец…

— Теперь это не имеет значения. Я люблю тебя и хочу спасти твою жизнь. Если ты останешься, Бруннер ликвидирует тебя как агента вражеской разведки и я не смогу тебе помочь.

— Бруннер убийца, грабитель и подлец, но он немец… Трус, ты даже не можешь застрелить меня! Ненавижу, слышишь, ненавижу тебя! — крикнула девушка и, рыдая, бросилась в его объятия.

«К Бартеку! — лихорадочно думал Клос. — Мы должны добраться к Бартеку». Он постарался вспомнить, не оставил ли в своей квартире чего-нибудь такого, что могло бы подвергнуть его людей опасности. Кажется, нет, он всегда был осторожен. И тут в голове мелькнула мысль, что наконец-то он перестанет быть Гансом Клосом. Он почувствовал облегчение.

Прижавшаяся к нему Эдит вдруг ощутила под рукой что-то холодное. Это ее отрезвило. Она выхватила пистолет из кобуры и отскочила на два шага. Подняла руку, целясь в Клоса, но рука ее дрогнула, и пистолет упал на пол. Она не могла выстрелить в него.

— Беги! — крикнула девушка. — Беги один! — И резко отвернулась, как будто предчувствуя, что в дверях появится штурмбаннфюрер Бруннер. — Хорошо, Бруннер, что ты пришел. Я хотела тебе сказать, что твои подозрения меня не касаются. Ты же ответишь за убийство той женщины и ребенка. А ты, Ганс… — повернула она голову в его сторону, но не успела больше ничего сказать.

Раздался выстрел Бруннера. Гестаповец хладнокровно вложил пистолет в кобуру.

— Она не передала приказ о задержании воинского эшелона «Е-19», и партизаны пустили его под откос. Она действительно работала на вражескую разведку…

Клос подошел к бездыханной Эдит и накрыл ее плащом.

 

XIV. Двойной нельсон

 

1

Клос открыл окно. Дым ворвался в купе вагона, занавеска от ветра взметнулась вверх, лежавшие на столике газеты и сигареты слетели на пол. Плотная пелена дыма закрыла все вокруг, и Клос не видел ничего, кроме сигнальных огней да неясных контуров каких-то строений.

Он посмотрел на девушку, сидевшую напротив. В скромном коричневом платье она выглядела значительно элегантнее, чем в мундире. Клос почувствовал на себе ее пристальный взгляд и подумал, что допустил уже вторую ошибку за те два часа, что провел вместе с ней в купе вагона скорого поезда, следующего из Берлина через Познань, Варшаву и далее на Люблин и Львов, пересекая с севера на юг оккупированную Польшу.

Первую ошибку Клос совершил буквально через две минуты после того, как поезд отошел от Берлинского вокзала. Он стоял перед окном и вдруг увидел лучи прожекторов, перекрещивающиеся в небе, а потом услышал грохот взорвавшихся бомб. Поезд тронулся, стремясь быстрее вырваться из огненного кольца. Клос упивался этим зрелищем, на мгновение забыв о присутствии девушки, которая внимательно наблюдала за выражением его лица.

Заметила ли она его радость? Неужели ей удалось то, что не удавалось до этого никому, — застать врасплох Ганса Клоса, когда он, расслабившись на миг, потерял над собою контроль? А ведь он всегда, в любой ситуации владел собой, ни на минуту не забывая, кто он. Она ничего не сказала, но… Ганна Бесель — небезопасный противник. Она не просто миловидная девушка, с которой приятно путешествовать в одном купе, а офицер немецкой разведки. Она его враг, хитрый и опытный, может быть, даже один из наиболее опасных противников, с которым ему, Клосу, приходилось до этого встречаться.

Ганна Бесель сидела непринужденно и курила, мастерски пуская кольца ароматного дыма.

— Тебе душно, Ганс? — спросила она Клоса. — Если хочешь, можешь открыть окно.

— Нет, благодарю тебя… Послушай, Ганна…

— Снова! — с досадой прервала она Клоса. — Ты забываешь, что я теперь не Ганна, а Ева.

«Входит в роль», — подумал Клос и вспомнил о настоящей Еве, замученной в берлинском гестапо. Той, настоящей Евы он почти не знал — видел ее однажды в коридоре военного министерства в Берлине и не предполагал, что она… Он понял это позднее, когда увидел ее вечером около портрета Фридриха Великого, висящего в коридоре, недалеко от двери, ведущей в интендантство, где господствовал полковник Люфт. Ева Фромм работала у Люфта секретаршей по рекомендации СД и была допущена к секретным документам. Маленькая, неприметная, ничего собой не представляющая, она сидела часами, склонясь над пишущей машинкой, не поднимая глаз даже тогда, когда кто-то входил в приемную полковника Люфта. Клос даже не помнил ее лица…

В тот вечер он засиделся допоздна над составлением каких-то списков. Закончив работу, Клос приоткрыл дверь, ведущую в коридор, увидел Еву, стоящую около портрета… Спустившись через несколько минут вниз, увидел ее снова. Двое верзил, обязанности которых он хорошо знал, держали Еву под руки. Когда они грубо вталкивали ее в машину, она была бледная, перепуганная насмерть. Невдалеке стояла другая машина. Около водителя сидела молодая женщина в мундире. Клос не знал тогда, что ее имя Ганна Бесель.

О дальнейшей судьбе Евы он узнал только через два дня. Будучи вызванным к полковнику Лангнеру, одному из заместителей адмирала Канариса, Клос застал в его кабинете Ганну Бесель и капитана Больдта, которого хорошо знал по совместной работе в отделе «Восток» абвера.

— Это капитан Клос, — сказал Лангнер, обращаясь к Ганне Бесель. — Он один из наших наиболее способных офицеров. Поэтому я выделил его в ваше распоряжение, майор, на время этой весьма сложной операции.

Клос молчал. Он знал, что прусские офицеры, а Лангнер был пруссаком, не любят, когда подчиненные задают им вопросы. Они должны уметь молча слушать, что им говорят, время от времени напоминая о своем присутствии и беспрекословном повиновении коротким и звучным: «Так точно».

— Вы, господин Клос, работали в Польше и поэтому снова отправитесь туда же, — продолжал Лангнер. Кратко и точно он изложил суть дела: — Два дня назад была арестована Ева Фромм, за которой велось длительное наблюдение. Будучи немкой и, кроме того, дочерью офицера, она работала на иностранную разведку. — Лангнер не пытался скрыть своего возмущения: — Переписывая на машинке секретные документы, она закладывала лишний экземпляр и оставляла его в тайнике, устроенном за портретом Фридриха Великого! Однако ее допрос не дал желаемых результатов — Ева Фромм не призналась, на кого она работала и кто пользовался тайником. Не призналась, — повторил полковник, а Клос в это время подумал, что надо обладать поистине неиссякаемым мужеством и бесстрашием, чтобы пройти через все муки ада и… ничего не выдать. — Она показала, что встретила неизвестного мужчину, который дал ей инструкции и деньги. Потом она уже больше никогда его не видела. Время от времени в тайнике за портретом она находила для себя очередное задание. Это явная ложь, — бросил оберст, — но, к сожалению, Ева Фромм уже действительно больше ничего не скажет. С нею слишком жестоко обошлись на допросе. — Снова на лице Лангнера появилось пренебрежительное выражение. — Видимо, вы понимаете, что все это значит, — медленно промолвил он. — Кроме того, неизвестно, кто из сотрудников военного министерства мог знать о тайнике за портретом.

Клос попросил разрешения закурить. Это было единственное, что он мог себе позволить.

— Итак, — продолжал Лангнер, — Ева Фромм в день ареста оставалась одна в кабинете полковника Люфта для выполнения срочного задания. Ее шеф был так неосторожен, скажем прямо, слишком доверчив, — подчеркнул полковник. — Он так доверял своей секретарше, что даже не закрывал сейф. Ева Фромм имела возможность заснять на микропленку секретные схемы наших оборонительных укреплений на Западном фронте.

В кабинете воцарилась тишина. Больдт равнодушно смотрел в пространство, Ганна Бесель демонстративно рассматривала Клоса, отчего капитану было как-то неловко.

— Этот микрофильм, — полковник повысил голос, — видимо, находится уже у агента иностранной разведки, ибо наши люди сразу после ареста Фромм вскрыли тайник, но там уже ничего не было.

В кабинете снова стало тихо. Клос не знал, на кого работала Ева — на американцев, на англичан или на русских, но он думал сейчас о ней, как о солдате, погибшем в бою.

— И вот в связи с этим делом, — продолжал Лангнер, — майор Бесель и капитан Клос должны будут выехать в Польшу. Там, в генерал-губернаторстве, есть небольшое местечко Лиско-Здруй, где размещается дом отдыха для офицеров. Мы предполагаем и даже уверены, что в ближайшее время в Лиско-Здруе появится агент противника, полковник Конрад, и что цель его приезда — встреча со связным их разведки в Берлине, который должен доставить микрофильм с планами укреплений на нашем Западном фронте.

«Откуда это вам известно?» — хотел спросить Клос, но промолчал. Он понимал, что на этот вопрос ему не ответят.

— Мы располагаем точной информацией, — продолжал Лангнер. — В Лиско-Здруе уже более пятнадцати лет работает наш агент. Он отлично законспирирован, член польской подпольной сети. Его имя Плюш. Прошу вас, господин Клос, запомнить это имя — Плюш.

— Так точно, — отозвался Клос и добавил: — Понимаю, мы должны убрать Конрада и его агентурную сеть, — прекрасно понимая, что он едет туда совсем не за этим. Клос продемонстрировал перед Лангнером полное отсутствие сообразительности, которое так ценят в своих подчиненных прусские офицеры.

— Вы же, господин Клос, работаете не в гестапо! — бросил пренебрежительно Лангнер. — Майор Бесель будет играть роль Евы Фромм и послезавтра выедет в Лиско-Здруй, чтобы вручить Конраду пленку с нашими оборонительными укреплениями. Вот этот микрофильм. — Лангнер бросил, на стол катушку с микропленкой. — Вы, господин Клос, будете действовать в роли офицера безопасности. По приезде установите контакт с нашим агентом Плюшем и обеспечьте успешное возвращение Конрада в Англию. — Лангнер громко рассмеялся: — Наконец-то они будут иметь планы наших оборонительных укреплений! Вы понимаете, конечно, господин Клос, что передача этого микрофильма английской разведке осуществляется для дезинформации противника, — уточнил Лангнер, явно недооценивая сообразительность своих офицеров.

Операция была хорошо продумана, должен был признать Клос, и, когда в кабинете снова воцарилась тишина, он рискнул задать вопрос:

— А если появится их настоящий связной из Берлина и предупредит Конрада об аресте Евы Фромм?..

— Вот именно в этом-то все и дело, — ответил Лангнер. — Тогда необходимо его убрать прежде, чем он встретится с Конрадом, и во чтобы то ни стало изъять у него настоящий микрофильм с планами оборонительных сооружений. И ваша задача, Клос, не допустить, чтобы он попал в руки врагов. От этого зависит успех всей нашей операции и безопасность майора Ганны Бесель.

Клос хорошо понимал, что Ганна Бесель там, в польской разведке, должна будет играть ту же роль, что и он, Ганс Клос, в абвере, поэтому он обязан помешать ей, но так, чтобы на него не пало и тени подозрения…

— О чем так задумался, Ганс? — неожиданно услышал он голос Ганны.

— Поездка через территорию генерал-губернаторства небезопасна, — ответил Ганс первое, что пришло ему на ум.

— Ты боишься? — удивилась Ганна.

Клос промолчал. Ганна Бесель продолжала играть и, как показалось Клосу, пыталась его на что-то спровоцировать.

«Может быть, она меня в чем-то подозревает? — подумал Клос. — А может, подозрение возникло в Берлине?» Вот уже несколько часов Клос искал ответы на эти вопросы. Он знал, что игра, которую он ведет, небезопасна, но пока не видел причин для того, чтобы поддаваться панике; человек, который теряет самообладание, как правило, допускает ошибки и чаще всего проваливается…

— Это увлекательная игра, — услышал он голос Ганны. — Ты знаешь, что особенно меня занимает? Это то, что я, женщина, приношу больше пользы здесь, чем многие мужчины на фронте, а вместе с тем вся моя жизнь — риск, а я не чувствую страха, даже когда удваиваю ставку. Все оплатится жизнью сполна!

«Провинциальная Мата Хари», — подумал Клос с презрением. Он хорошо знал, как дорого расплачиваются за такую игру, и ежедневно проклинал мундир, который вынужден носить, и свою работу в этой проклятой войне.

— Ты любишь соперничать с мужчинами? — спросил. Клос, лишь бы что-то сказать Ганне.

— Конечно. С удовольствием, например, с тобой, — ответила Ганна Бесель.

— Да, но мы с тобой — на одной стороне, — возразил Клос, едва сдерживая волнение. — Давно ты работаешь в разведке? — уже спокойно спросил он.

— Такие вопросы задавать не следовало бы, но я могу тебе ответить: с тридцать восьмого. — Она громко рассмеялась: — Уверена, что больше, чем ты. В тридцать восьмом приехала в Германию. Я немка из Аргентины, оттуда и мое знание языков…

— Ну и как, пригодились?

— Конечно. У меня исключительные способности к иностранным языкам, мой дорогой Ганс. Я владею даже польским.

Клос подумал, что без знания польского языка ей трудно было бы выполнить задание Лангнера. Вместе с тем это обстоятельство значительно усложняет его задачу. В обстановке подпольной борьбы с оккупантами он должен будет найти путь, ведущий к английскому агенту Конраду, обезвредить немецкого агента Плюша — и сделать это быстро, чтобы разрушить планы абвера…

Поезд замедлил ход. Клос отодвинул занавеску и вместо города увидел нагромождение развалин, освещенных луной. Он прильнул к окну, чтобы Ганна не могла видеть его лица, так как не был уверен в том, что его не выдаст неосторожное движение губ и выражение лица…

— Что это? — спросила Ганна Бесель.

— Варшава.

— Ах да! — воскликнула майор Бесель. — Это же бывшая столица Польши, которая теперь навсегда останется германской провинцией. Как ты думаешь, Ганс, долго ли мы простоим здесь?

— Надеюсь, что нет, — ответил Клос, и на этот раз совершенно искренне.

 

2

На вокзале у Клоса предстояла встреча. И здесь он опять допустил ошибку… Впрочем, через несколько минут допустил еще одну — недооценил сообразительность и бдительность «провинциальной Мата Хари».

Матей должен был ожидать его на перроне. Клос послал ему из Берлина открытку, в которой заранее условленным кодом сообщил дату и время прибытия поезда в Варшаву. Однако перрон, к сожалению, был пуст. Но все обошлось благополучно: буквально тут же появился Матей в черном пальто и такой же шляпе.

Клос держал во рту незажженную сигарету, и Матей очень услужливо, даже слишком услужливо, подскочил к нему и протянул зажигалку. Они находились рядом буквально каких-нибудь две секунды.

— Еду в Лиско-Здруй, — тихо сказал Клос. — Жду тебя послезавтра. Речь идет об установлении контакта с Конрадом. Точно я не знаю, кто он…

Матей не торопясь направился вдоль состава.

Клос возвратился к своему вагону, около которого суетился грузный, широкоплечий господин в тирольской шляпе. Обливаясь потом, он тащил увесистые чемоданы, выкрикивая какие-то немецкие ругательства.

— Даже носильщиков нет в этой проклятой Варшаве! — ворчал толстяк.

Клос помог ему внести вещи в купе и таким образом завязал знакомство с господином Гебхардтом, который, как оказалось позже, также ехал в Лиско-Здруй.

Поезд тронулся. Клос, оставаясь в тамбуре вагона, мог еще видеть край аллеи Третьего Мая, а потом уже с моста бросил прощальный взгляд на Вислу и на предместье Варшавы — Прагу.

— Однако же увлекла тебя эта Варшава! — услышал он за своей спиной. Мгновенно повернулся: Ганна Бесель уже в который раз преподносит ему сюрприз!

— Когда-то я провел здесь месяца два.

— Как видно, поляки — любезный народ, — съехидничала майор Бесель. — Стоит только выйти на перрон, как кто-то услужливо дает прикурить немецкому офицеру.

— Может быть, он немец, — равнодушно ответил Клос. — Ты не очень наблюдательна.

— Может быть… А теперь не забудь: в Лиско-Здруе мы не знаем друг друга. Оба приезжаем в дом отдыха. Помни, что там каждую минуту может появиться их настоящий связной из Берлина. И чтобы не было недоразумений, повторяю еще раз: я беру на себя руководство всей операцией.

Клос ответил, что приказ есть приказ и он ему подчиняется. Ганна говорила еще что-то, но он больше ее не слушал. Они стояли в тамбуре вагона около дверей. «Стоит только передвинуть защелку на „Открыто“ — и… — промелькнуло в голове Клоса. — Если ее убрать сейчас, поверят ли, что это был несчастный случай? Может быть, поверят… Огромный риск, но при удаче наверняка еще одна провокация абвера провалится в самом начале». Решил. Передвинул защелку на «Открыто» в уверенности, что Бесель не заметила быстрого движения его руки…

— Мы должны быть осторожными, Ганс, — промолвила Ганна, — ибо каждая ошибка может нам дорого стоить. — Она отошла от двери, а потом быстро переставила защелку на «Закрыто».

«Интуиция? Предчувствие? А может быть, подозрение», — не переставал мучительно думать Клос, когда возвратился в купе. Здесь уже разместился со своими чемоданами господин Гебхардт, Он жаловался на то, что железнодорожники в Берлине ввели его в заблуждение и поэтому он вынужден был ехать до этого проклятого Лиско-Здруя с пересадкой в Варшаве. Впрочем, нужно ли ему вообще проводить свой отпуск на территории генерал-губернаторства? Он удивляется, как мог на это согласиться. Он, высокопоставленный чиновник, советник министерства пропаганды рейха, мог бы выехать куда-нибудь в горы или даже на французское побережье, а вместо этого едет в какой-то Лиско-Здруй. Может быть, его потянули в эти места военные воспоминания? Он хорошо помнит то время, когда участвовал в блицкриге тридцать девятого года и часть этой кампании провел около Лиско-Здруя. Это было незабываемое время настоящих мужских переживаний. Да, действительно незабываемое… Обрушив на них лавину слов, Гебхардт достал из чемодана бутылку французского коньяка и металлические стопочки. Вскоре они медленно тянули ароматный напиток, а Гебхардт все рассказывал и рассказывал о себе, даже о том, что на вокзале в Лиско-Здруе его будет ожидать машина одного высокопоставленного господина.

— Это мой близкий приятель, — продолжал Гебхардт, — и порядочный немец, который имеет теперь друзей в каждой оккупированной стране. — Он громко рассмеялся: — Поедете вместе со мной и увидите, какой я гонщик. Это мое увлечение.

Автомашина действительно ждала Гебхардта. Толстяк сел за руль. Ехали с вокзала по широкому шоссе, обсаженному деревьями, потом внезапно открылся небольшой городок в долине среди отлогих гор, покрытых густым лесом. На полях виднелись стога, а жнивье, тянувшееся до самых склонов гор, напоминало о наступающей осени. Проехали извилистые улочки, застроенные одноэтажными деревянными домиками, уже глубоко осевшими в землю и открыто показывающими свою ветхость.

Гебхардт прибавил газу, машина выскочила из лабиринта улиц, и через несколько минут они оказались перед двухэтажным домом, стоявшим у подножия горы в густом парке.

— Именно здесь, — сказал с радостью Гебхардт, — здесь мы будем отдыхать. — И нажал на сигнал.

 

3

Их пребывание в Лиско-Здруе мало походило на отдых. Клос предполагал, что Ганна Бесель проинформирует его о деталях предстоящей операции и что он будет равноправным партнером в ней. Однако сразу же стало ясно, что ему предназначена роль значительно скромнее: выполнение отдельных поручений. Он должен был установить контакт с агентом абвера Плюшем, но не знал, каким способом Ганна Бесель намеревается выйти на Конрада и его агентурную сеть.

Клос ожидал Матея, без которого не мог что-либо предпринять. А времени было так мало: день, может быть, два!.. Но Клос не терял надежду на лучшее. Он решил: если Ганна не раскроет своих карт, ему придется следить за каждым ее шагом. Клос думал об этом, прохаживаясь по широкому коридору дома отдыха, стены которого были увешаны картинами, прославляющими немецкие победы на всех фронтах. Но вот он остановился перед дверью комнаты Ганны Бесель, открыл ее.

Майор Бесель сидела перед зеркалом и расчесывала волосы.

— Мне очень приятно, Ганс, что ты пришел, — сказала она не поворачиваясь. В ее голосе чувствовалась язвительная насмешка. Знакомые немцы редко разговаривали с Клосом подобным тоном, и это еще больше его обеспокоило и насторожило. — Ты решил уделить мне внимание и посмотреть, как я устроилась? Но я же предупреждала тебя, чтобы ты не афишировал наше знакомство.

— Меня очень огорчает такое безразличие, — вздохнул Клос.

— Я должна тебя видеть столько, сколько требует дело, — ответила Ганна.

— Но мне этого недостаточно.

— Что это? — Майор Бесель посмотрела на него с усмешкой. — Признание?

Клос молчал.

— Ну хорошо, допустим… Но ты, Ганс, ведешь себя как мальчишка, которому не дали денег на кино. Я тебе уже говорила, что ты интересный парень, но служба требует… Ты не женат? — вдруг спросила Ганна.

— Нет.

— Может быть, у тебя есть невеста?

— Тоже нет.

— Удивительно. Немногие офицеры в твои годы не имеют любимых девушек на родине.

Клос вынужден был сменить тему разговора.

— Когда ты пойдешь туда? — спросил он Ганну. Он действительно не знал, пойдет ли она куда-либо, но справедливо предполагал, что ей необходимо установить с кем-то контакт или иметь адрес, который помог бы выйти на встречу с Конрадом.

— Когда я туда пойду? — спросила Ганна и рассмеялась. — Очевидно, скоро, мой дорогой Ганс. У нас очень мало времени, потому что тот, третий, на кого работала Ева Фромм, может появиться здесь каждую минуту.

— Он мог даже приехать вместе с нами, — вставил Клос.

— Принимаю и это во внимание, — ответила она холодно. — Если он приехал, то ему известен тот же пароль, который знаю я, и, видимо, он осведомлен об аресте настоящей Евы Фромм…

«Ведь знает какой-то пароль, — подумал Клос, — и, наверное, уже установила контакт. По всей вероятности, эту информацию она получила от Плюша».

— Тебе, Ганс, необходимо побыстрее встретиться с Плюшем, — посоветовала Ганна, как будто угадав его мысли.

— Да, но я хочу быть уверенным, что ты в безопасности, — ответил Клос. — Ты же можешь оказаться в ловушке, а я обязан охранять тебя.

Она громко рассмеялась:

— Этого от тебя не требуется, мой дорогой. Я сама позабочусь о себе. А теперь прошу тебя, Ганс, дай мне возможность одеться.

«Ничего не добился», — подумал Клос. Оставалось только одно — следить за Ганной и терпеливо ждать Матея, зная, что майор Бесель постарается в самое ближайшее время установить связь с людьми Конрада.

К счастью, из окна комнаты Клосу хорошо виден вход в дом отдыха. Это был отличный наблюдательный пункт, который он не имел права покидать ни на минуту. Здесь входили и выходили офицеры в мундирах и в штатском, ковыляли раненые (как здесь говорили: «Герои победы Германии»).

Среди отдыхающих Клос увидел Гебхардта, который оживленно с кем-то беседовал, оглушая окружающих громким смехом. Впервые Клос подумал о Гебхардте с профессиональным интересом, хотя ему казалось малоправдоподобным, чтобы польская или английская разведка могла завербовать такого типа. «Маска?» — подумал Клос. Но он уже видел столько людей!.. И снова его мысли вернулись к Ганне: она все еще не доверяла ему, в этом у него не было сомнения. Откуда это недоверие?

Темнело. Клос отошел от окна вглубь комнаты, закурив сигарету, но продолжал следить за происходящим на улице. Может быть, майор Бесель не так уж спешит начать выполнение задания, как это ему показалось? И в этот момент Клос увидел Ганну. Она спустилась с лестницы и быстрым шагом направилась к воротам парка. Что-то поразило Клоса в ее внешнем виде. Когда он спустился вниз и пошел следом за ней темной аллеей, ведущей в городок, понял, в чем дело: она была одета как простые польские девушки. Не было сомнения в том, что Бесель вышла «на работу».

Клос следовал за ней, но так, чтобы она его не заметила, хотя это было и нелегко, ибо он понимал, что имеет дело с опытным разведчиком… Узкие улочки городка петляли, неожиданно заканчиваясь захламленными дворами.

Клос понял, что Ганна пытается запутать следы, соблюдая профессиональную осторожность. Он еще раз убедился, что имеет дело с опытным и хитрым противником. Вдруг она остановилась, внимательно осмотрелась. Клос едва успел отступить в тень одноэтажного домика. В это время Ганна скрылась в темноте какого-то дворика. Немного подождав, он подошел ближе. Увидел, как она постучала в дверь полуразвалившегося домика и скрылась в темноте.

— Добрый вечер, — услышал Клос из полуоткрытой двери. Ганна говорила по-польски без акцента. — Я пришла от Юзефа…

По всей вероятности, это была часть пароля. Дверь закрылась, послышалось лязганье засова. В закрытом занавеской окне он увидел только две тени — Бесель и сгорбленной старухи. Клоса охватила непреодолимая ярость. Что из того, что он узнал адрес явки?! Ганна Бесель уже начала операцию, проникла в польскую подпольную организацию; она, возможно, сейчас установит связь с агентом из Лондона, а он, Клос, не может помешать ей в этом! Не пойдет же он к незнакомым людям и не скажет: «Будьте осторожны, это немецкий агент!» Ему нельзя рисковать, ибо перед ним стоят важные задачи и война еще не окончена.

Ожидать майора Бесель уже не было смысла. Клос установил все, что мог. Он закурил сигарету и посмотрел на часы: было необходимо успеть встретиться с Плюшем — «нашим агентом, который служит Германии уже пятнадцать лет», как сказал Лангнер.

Плюш работал в небольшом ресторанчике в Лиско-Здруе под названием «Курортный». Клос добрался туда без особого труда. Зал ресторана был обширный, но полупустой, официанты медленно сновали между столиками. Клос сел за столик, вынул из кармана фотографию Плюша, которую вручил ему в Берлине Лангнер, и еще раз взглянул на нее. Так и есть, этот! Лысеющий человек, уже за сорок, толстые губы, очки… Клос повелительно махнул ему рукой. Официант сразу подошел к столику.

— Я вас слушаю, господин капитан. — Он говорил по-немецки почти без акцента.

Клос повертел портсигар:

— Ваше имя Плюш, это точно?

Официант утвердительно кивнул.

— Я от Курта из Берлина, — назвал Клос пароль, который дал ему Лангнер.

— Мы не можем здесь разговаривать, — шепнул Плюш. — Я сейчас подам вам кофе. Или, может быть, что-нибудь покрепче?

— Можно рюмку коньяку.

— У нас коньяк французский, господин капитан, — громко ответил Плюш и тихо добавил: — Конрад уже приехал. Я только боюсь, что меня начинают подозревать. Завтра в восемь на старой пристани. Вы знаете, господин капитан, где это?

— Найду, — коротко ответил Клос.

 

4

К старой пристани вела извилистая тропинка, которая пересекала луг и скрывалась в зарослях ивняка, росшего по берегу небольшой речушки. Клос вышел к месту встречи с таким расчетом, чтобы оказаться там первым. Обошел вокруг длинного деревянного сарая, где хранились байдарки, заглянул через узкое окошко внутрь, а потом уселся на ветхую лавочку под деревом, откуда можно было хорошо видеть дорогу, ведущую из городка.

Клос решил вытянуть из Плюша как можно больше информации. Особенно его интересовали пароль и связи, которыми пользовалась Ганна Бесель. «Плюша позднее необходимо будет убрать. Но лучше, если этим займутся люди Конрада. Если я доберусь до них…» — размышлял Клос. Обстановка все усложнялась, а прошедший день почти ничего не принес, что помогло бы выполнению задания…

Сразу же после завтрака Клос направился на городской вокзал, если можно так назвать деревянный барак, поставленный на развалинах сожженного здания.

Матей, в той же самой одежде, что и в Варшаве, уже стоял около расписания поездов. Это было очень неосторожно — прийти на встречу в том же самом черном пальто и шляпе. Но Клос ничего ему не сказал, так как им предстояли дела поважнее. Матей сообщил Клосу, что с Конрадом можно встретиться только с разрешения Центра, поэтому необходимо подождать еще два-три дня, чтобы получить явку.

На это Клос ответил, что Бесель уже начала расшифровку Конрада и его людей в Лиско-Здруе, а он, Клос, должен еще ждать!..

Матей выслушал все молча и ограничился обещанием приехать через два дня.

— Только не появляйся снова в этой одежде! — бросил с раздражением Клос. — И постарайся разузнать все, что возможно, о некоем господине Гебхардте из Берлина. Он когда-то был уже в этих местах…

Даже не посмотрев на Матея, Клос направился к выходу. И когда открывал дверь, то заметил в окне, выходящем на перрон, лицо Ганны Бесель. Сомнений больше не было: она действительно следила за ним. Клос почувствовал что-то неладное и встревожился не на шутку.

На перроне Варшавского вокзала, хотя тогда и было темно, характерная фигура, необычная одежда Матея и его неожиданная услуга немецкому офицеру могли ей запомниться. А сейчас она снова увидела его здесь… Игра становилась небезопасной.

По возвращении в дом отдыха, не заходя в свою комнату, Клос постучался к Ганне. Она уже была на месте, впустила его, указала на стул, а сама села на ручку кресла.

— Ну как провела вчера время? — спросил он Ганну.

— Ничего, все обошлось, — холодно ответила она. — Пароль был в порядке, приняли за свою. Еще недолго — и доберусь до Конрада.

— Думаешь, он еще не появился?

— Наверняка нет, — ответила Ганна. — Но будь спокоен, я точно узнаю, кто это. — Она сказала «узнаю», а не «узнаем». Клос ответил на это только незаметным кивком. — А у тебя, Ганс, как дела? Что ты можешь мне сообщить?

— Договорился с агентом Лангнера, Плюшем, встретиться сегодня в восемь вечера на старой пристани.

— Хорошо. И больше ничего? — спросила она со значением.

«Как быть дальше?» — заколебался Клос. Показная искренность иногда приносила пользу, но… он не знал, как поступить в данной ситуации.

— Зачем ты за мной вчера следил? — строго спросила Ганна.

— Когда ты это заметила? Когда входила в домик? А может быть, увидела меня в окно? Я еще долго торчал там. Ты могла оказаться в опасности, и я должен был тебя охранять. Неужели ты этого не понимаешь?..

— Я же тебе говорила, Ганс, что ты должен делать только то, что я тебе прикажу, — с укором проговорила Ганна.

— Я полагаю, — твердо ответил Клос, — что Лангнер никогда бы мне не простил, если бы тебя убили! А ведь могло случиться так, что их настоящий агент установил связь раньше… Я боялся за тебя, Ганна…

Она молчала, а Клос ждал, скажет ли Ганна что-либо о его встрече на вокзале. Она не промолвила ни слова… А это значительно хуже.

Неожиданно раздался стук в дверь.

— Пройди в ванную! — приказала Ганна. — Я не хочу, чтобы тебя здесь видели.

Клос проскользнул в ванную, запер за собой дверь и, к своему удивлению, услышал голос Гебхардта.

— Вы обещали, госпожа Бесель, выпить со мной рюмочку вина.

— Да, господин советник. Только прошу вас, спуститесь вниз, я сейчас же приду, — ответила Ганна.

«Заинтересовалась уже Гебхардтом, а мне не сказала об этом ни слова. Может быть, уже послала сообщение в Берлин?» — подумал Клос.

Все это Клос перебирал в памяти, ожидая встречи с Плюшем. Тучи закрыли луну, и старая пристань погрузилась в темноту. Поднялся сильный ветер, зашумели деревья над рекой. Клос закурил сигарету и подумал, что теперь его хорошо видно каждому идущему по тропинке. Однако Плюш появился совсем с другой стороны. Видимо, была еще одна дорога между деревьями.

— Полковник Лангнер передает вам благодарность, — сказал Клос, обращаясь к Плюшу. — Вашей информацией вы оказали большую услугу Германии.

Снова от порыва ветра зашумели деревья, но сквозь этот шум Клос услышал какой-то шорох. Ветер затих, снова наступила тишина. Старая пристань, погруженная в темноту, была безлюдна.

— Я должен вам сообщить, господин капитан, — начал нервозно Плюш, — весьма важное…

В это время раздались один за другим два выстрела, да так близко, что Клос заметил вспышку огня в кустах около реки… Плюш вскрикнул, ноги его подкосились, и он ткнулся лицом в песок.

Клос мгновенно упал на землю, выхватил из кобуры пистолет, выстрелил не целясь, хотя прекрасно понимал, что это бесполезно. Они стояли рядом, Плюш и он, оба курили, оба были видны как на ладони, но выстрелы были предназначены для Плюша, а не для него, Клоса. Кто стрелял? Люди Конрада? Но они не могли знать о его встрече на старой пристани. Может быть, следили за Плюшем, подозревали его в предательстве?.. Хотя это было маловероятным.

Клос склонился над немецким агентом, пощупал пульс. Плюш был мертв. Ситуация для Клоса значительно осложнилась. В его присутствии был убит агент немецкой разведки. Необходимо будет как-то все это объяснить, а если при этом удалось бы бросить подозрение на Ганну Бесель… Он обшарил карманы Плюша, вынул бумажник, сигареты и даже записную книжечку официанта — все это следовало тщательно изучить. Труп Плюша Клос оставил на прежнем месте.

Снова показалась луна, и ее свет вырвал из ночной темноты реку, зеленый луг и пустую старую пристань…

 

5

Клос повернул ключ в замке и вошел в комнату. Он сильно устал, но отдыхать не было времени: ему предстояла неотложная беседа с Ганной Бесель. Не включая свет, присел на кровать, пытаясь проанализировать все случившееся. Речь шла не только о Конраде и срыве планов абвера, но и о нем лично. Клос прикрыл глаза и в этот момент услышал голос Ганны Бесель:

— Включи свет, Ганс.

Он быстро подошел к выключателю. Ганна здесь! Значит, она наверняка копалась в его вещах. Не было ли там чего-либо компрометирующего? В пачке сигарет «Юно» находится шифр. «Как неразумно было, — укоризненно подумал Клос, — оставлять его там…» Но он не мог поступить иначе, потому что это был новый шифр и он не успел еще запомнить его.

«Может быть, ее сейчас же застрелить? — мелькнуло в голове. — Но тогда всему конец. Останется только одно — уходить к партизанам».

Клос зажмурился от яркого света, а когда открыл глаза, Ганна Бесель, в ночном халате, медленно приближалась к нему…

— Ты что-то не очень любезен, Ганс. Может быть, ты не рад мне? Удивлен?

— Ты же видишь, что я от неожиданности просто растерялся, — ответил Клос.

— Что тебе сообщил Плюш? — деловито спросила она.

— Плюш, к сожалению, ничего не успел мне сообщить. Он убит…

— Каким образом? — удивилась Ганна. — И что же ты предпринял, чтобы выяснить причину этого необычного происшествия?

— Я не имел для этого возможности. Понимаешь, убийца скрылся в зарослях. Видимо, он отлично знал местность, и я не мог его преследовать.

— И это говорит офицер абвера! — возмутилась Ганна. — Кому ты сообщал о предстоящей встрече с Плюшем?

— Тебе, — спокойно ответил Клос.

— А кому еще?

— Больше никому. Ты что, не доверяешь мне, Ганна?

— Ева, а не Ганна! Запомни, ты это наконец. Нет, Ганс, я доверяю тебе, но я работаю не первый день в немецкой разведке… — Она сунула руку в карман, вынула оттуда небольшой пистолет и подбросила его на ладони.

— Это же мог сделать их настоящий связной из Берлина. Да, только он мог это сделать. — Клос старался сохранить спокойствие.

Ганна молчала.

— Прошу тебя, Ганна, убери эту игрушку! — повысил голос Клос. — Я не люблю, когда женщина забавляется подобными вещами.

— А я люблю. Немецким женщинам это к лицу, — с вызовом ответила Ганна. — А может быть, Ганс, ты все-таки скажешь мне, что ты делал сегодня на вокзале?

Клос громко рассмеялся, и смех ему удался.

— Я люблю провинциальные вокзалы. Разве в этом есть что-нибудь плохое?

— И ты очень любишь встречаться с незнакомыми людьми на вокзалах. Советую тебе, Ганс, быть со мной более откровенным.

— Я с тобой вполне откровенен, Ганна. Но что ты хочешь? Я предпочитаю, чтобы ты приходила ко мне без оружия.

— Видишь ли, Ганс, я не люблю терять доверия к своим помощникам.

Теперь наступление и только наступление.

— По какому праву ты говоришь мне это? Не потому ли, что ты женщина? — возмущенно спросил Клос.

Видимо, она еще не была окончательно уверена в своих подозрениях.

— Ну хорошо, все ясно, — пробормотала Ганна. — Относительно Плюша мы еще поговорим.

— Когда ты условилась встретиться с Конрадом? — продолжал наступать Клос.

— Об этом ты узнаешь в свое время, мой дорогой Ганс, — ласково ответила Ганна.

В это время раздался стук в дверь.

— Теперь я тебя прошу спрятаться в ванной, — сказал Клос.

В дверях стоял капитан Больдт. «Видимо, Лангнер уже не доверяет Ганне, — подумал Клос, — если присылает еще и этого! А может быть, Больдт… Нет, это невозможно».

— Хайль Гитлер! Я рад тебя приветствовать, дружище Больдт.

— Ты удивлен, Клос?

— Честно говоря, да. Ты приехал меня заменить? Или, может быть, привез новое задание?

— Ни то и ни другое, мой дорогой Ганс. Я просто приехал на отдых.

— На такой же отдых, как и я?

— Не будь слишком подозрительным. А где прекрасная госпожа Бесель? Я не застал Ганну в ее комнате.

Улыбаясь, Ганна выпорхнула из ванной.

— Я здесь. — В ее голосе не слышалось смущения.

Больдт поцеловал ей руку.

— Прекрасный халатик! Видно, вы здесь неплохо устроились!.. Я хочу поговорить с тобой, Ганна… Прошу извинить, Ганс, что мы оставим тебя одного.

Оставшись один, Клос подошел к окну и невольно подумал, что, может быть, он последний вечер в немецком мундире… Однако он твердо знал, что не отступит так просто, и если придется уйти к партизанам, то только тогда, когда уже не будет другого выхода. Если, конечно, еще будет возможность уйти.

Для чего приехал Больдт? Может быть, Ганна уже послала донесение в Берлин и, не доверяя ему, Клосу, просила полковника о помощи? Почему Больдт решил говорить только с Ганной? Как Ганна Бесель представит Больдту убийство Плюша на старой пристани? Все это не могло не тревожить Клоса.

Прошло два дня, а Клос так еще ничего и не добился. Он знал не больше, чем до приезда в Лиско-Здруй. А Матей молчал. Клос разделял осторожность тех людей, которые, рискуя жизнью, борются в подполье против немецких оккупантов, и понимал, что для установления связи необходимо время.

На безлюдной аллее, ведущей в город, Клос неожиданно заметил знакомую фигуру. «Куда это господин Гебхардт спешит в такой поздний час?» — подумал Клос.

Он схватил фуражку и через несколько секунд уже шел следом за Гебхардтом, который, как оказалось, не намеревался идти в город. С шоссе он свернул на проселочную дорогу, ведущую к лесу. Поведение советника было более чем странным. Немец, идущий в поздний час в лес в генерал-губернаторстве, — этого Клос еще не встречал. Видимо, Гебхардт хорошо знал дорогу, потому что шел уверенно, не останавливаясь, а потом тропинкой, бегущей вдоль деревьев, добрался до двух могил, заброшенных в поле, и здесь резко свернул в лес.

Клос следовал за ним по пятам, из предосторожности передвинув поближе под руку кобуру с пистолетом.

Тропинка то терялась в зарослях, то появлялась снова, пока не вышла на поляну, густо заросшую высокой травой.

Из-за деревьев показалась луна, и Клос, стоя у края поляны, отчетливо видел Гебхардта, который, как ему показалось, выполнял какой-то таинственный ритуальный обряд.

Он подошел к одинокому развесистому дереву и, старательно отмеривая шаги, направился в сторону Клоса, затем под прямым углом свернул влево, остановился и вынул из-под плаща какой-то предмет, напоминающий в темноте небольшую саперную лопатку. Гебхардт сбросил плащ, шляпу, пиджак и с усердием начал копать. При этом он громко сопел и работал так неуклюже, что Клос с трудом сдерживал смех. Толстяк часто прекращал работу, ползал на коленях по траве, разгребал руками землю, как будто что-то искал. Затем начинал снова копать. Работал все с большим напряжением сил, но, как видно, безрезультатно.

Кажется, подумал Клос, господин Гебхардт еще не раз вернется на эту поляну, а ему, Клосу, придется проследить за этим. Странное поведение чиновника из министерства пропаганды весьма заинтересовало Клоса.

 

6

В большом зале дома отдыха танцевали отдыхающие. Когда Клос возвратился с лесной прогулки и проходил через танцевальный зал, ему даже и в голову не пришло, что через минуту он будет танцевать с Ганной Бесель. Когда он брал ключи, она неожиданно появилась рядом. В глубоко декольтированном вечернем платье Ганна ничем не напоминала ту скромную девушку, которая прошлым вечером шла темными улицами городка.

— Мне очень хочется потанцевать с тобой, Ганс, — сказала она.

Голос ее был мягкий, заискивающий. Клос просто не узнавал ее. Он посмотрел на свои сапоги, потом на Ганну Бесель и без особого удовольствия согласился.

Она мило улыбалась, прижимаясь к Клосу. Танцевала легко, была нежной, но Клос понимал, что ее перевоплощение так же небезопасно, как и два часа назад.

— Ты, Ганс, любишь вечерние прогулки, — прошептала она, и в ее голосе не чувствовалось насмешки. — Я очень сожалею, что тебе не пришло в голову пригласить меня с собой.

— Да, я как-то не догадался об этом, — буркнул Клос, думая: о чем она говорила с Больдтом?

Больдт также был здесь, в зале. Клос заметил его не сразу. Больдт сидел в одиночестве за столиком и улыбался, глядя на них.

— О чем ты думаешь, Ганс? — услышал Клос голос Ганны.

— О том, что ты все еще не доверяешь мне…

— Ах, ты снова об этом! Я не люблю злопамятных мужчин… Неужели ты не понимаешь?

— Чего?

— Что ты нравишься мне…

— Как партнер?

— Может быть, и как противник. — Это была снова та хладнокровная и расчетливая Ганна Бесель, которую он знал.

— А тебе не пришло в голову, — перешел в атаку Клос, — что я выполняю приказы только Лангнера? — Это прозвучало достаточно внушительно, он не зря так долго носит немецкий мундир.

Ганна смутилась.

— Давай не будем об этом говорить, — прошептала она. — Сейчас такая прекрасная ночь. И хорошая музыка.

— И прекрасная девушка… — добавил в тон ей Клос.

— Спасибо тебе, Ганс. Может быть, хочешь немного передохнуть? — спросила Ганна.

— Можно, если ты не против…

— Скажи мне, где ты был?

— Зачем это тебе? — удивился Клос.

— Да так, может быть, я просто ревную, — с улыбкой ответила Ганна.

— Снова ты мне не доверяешь, — вздохнул Клос.

— Перестань! Лучше обними меня покрепче…

Однако Клос не успел исполнить ее желание, потому что музыка внезапно смолкла. Они возвратились к столику, к улыбающемуся Больдту, который уже спешил налить бокалы. Выпили. По-видимому, Больдт перед этим уже выпил изрядно. Лицо у него было красное. Он говорил об огромном доверии, которое питает полковник Лангнер к Ганне и Клосу, и его уверенности в том, что они не только настигнут Конрада, но и разоблачат английского связного. Больдт бормотал какие-то проклятия и многозначительно заявил, что тот, третий, может быть, уже здесь, хотя он, Больдт, лично в этом не уверен.

— Они допустили непоправимую ошибку, убив Плюша, — заявил авторитетно Больдт. — Они не понимают, что тем самым очистили путь Ганне к Конраду.

Клос не мог представить себе, откуда в голове Больдта появилась такая мысль, тогда как в действительности все, вероятно, было иначе. Он посмотрел на Ганну и увидел, что она загадочно улыбается. Когда снова заиграла музыка и Больдт пригласил ее, она танцевала иначе, чем с Клосом, — была сдержанна и холодна.

За столиком около окна одиноко сидел Гебхардт. Клос посмотрел на его усталое лицо и дрожащую руку, в которой тот держал кружку пенистого пива. И вдруг Клосу пришла в голову дерзкая мысль использовать эту ситуацию — хотя она была рискованной, — чтобы ускорить ход событий, если, конечно, господин Гебхардт примет в ней участие.

Клос встал и направился к его столику.

— С вашего позволения, господин Гебхардт?

— Прошу вас! Может быть, кружку пива? — громко осведомился советник.

— Нет, благодарю вас.

— Тогда сигару?! Настоящая гаванская.

— Благодарю, я курю только сигареты, господин Гебхардт, но другие привычки у нас с вами почти одинаковые.

— А именно? — с удивлением спросил Гебхардт.

— Мы любим с вами ночные прогулки, господин советник.

Гебхардт долго молчал. Медленно потягивал пиво, а потом посмотрел покрасневшими глазами на Клоса:

— Что вы имеете в виду, господин капитан?

Взгляд Клоса излучал такую невинность, которая могла растрогать любого.

— Да ничего особенного. Только то, что я сказал: мы с вами любим ночные прогулки… — И, заметив смущение Гебхардта, Клос решил нанести ему решающий удар: — Вы, господин советник, необычайно храбрый человек… Немногие из нас, немцев, отважились бы здесь, в генерал-губернаторстве, в одиночестве отправиться ночью в лес.

Удар достиг цели, Гебхардт съежился и наклонился над столом, пытаясь понять, что же известно Клосу и что ему надо от него.

«Теперь в состоянии неуверенности и отчаяния необходимо оставить его одного», — подумал Клос, поднялся из-за столика и по-прусски прищелкнул каблуками.

— Я к вашим услугам, господин советник! Надеюсь, что при следующей встрече мы побеседуем более подробно, — откланялся Клос.

Гебхардт также поднялся и что-то пробормотал, но Клоса рядом уже не было.

Танцующие возвращались к своим столикам.

— Я, кажется, уже пьян, — проговорил заплетающимся языком Больдт и опустился на стул.

— А ты, Ганс, не пей. Прошу тебя, не пей. Я так хочу еще потанцевать! И конечно, только с тобой! — умоляла Ганна.

Она была неутомимой, а его ноги словно налиты свинцом. Танго еще можно было протанцевать, но когда заиграли вальс, ему пришлось собрать все свои силы.

— Влево, Ганс, влево. Я хочу, чтобы закружилась голова… А у тебя когда-нибудь кружится голова? — щебетала Ганна. — Видимо, только тогда, когда выпьешь?.. Посмотри, Больдт уже пьян.

И действительно, Больдт, качаясь, направился к выходу, с трудом лавируя между танцующими парами.

— Теперь мы одни, — прошептала Ганна.

Клос танцевал с ней, не зная, на что она в действительности рассчитывает и почему так странно ведет себя. Возможно, это только игра…

Клос забыл — а может быть, просто хотел забыть — о том, что Ганна — враг, когда они стояли вдвоем в коридоре и она вдруг попросила:

— Поцелуй меня, Ганс, прошу тебя, поцелуй именно сейчас, потому что, может быть, потом у меня уже никогда не будет такого желания…

 

7

В свете занимающегося дня все выглядело иначе. Клос чувствовал, что приближается развязка. Ганна Бесель, как предполагал он, удачно выполнила задание и получила возможность встретиться с Конрадом. Он же, Клос, ничего не добился…

Матей мог появиться только после обеда; до этого Ганна уже могла закончить свою операцию: сообщить Конраду дезинформирующие союзников сведения. Судьба третьего, настоящего связного Конрада, ожидаемого здесь из Берлина, была уже предрешена.

Клос достоверно знал, что этим неизвестным товарищем по оружию не может быть Гебхардт. Но кто же тогда? Оставалось только одно: не спускать ни на минуту глаз с Ганны Бесель, пойти на любой риск, лишь бы только сорвать ее планы.

Он занял свой наблюдательный пункт у окна. На скамейке, под ласковыми лучами солнца, дремал советник Гебхардт, лениво переговаривались отдыхающие. Прошел почти час, прежде чем он увидел Ганну… Снова она была скромно одета: прежнее простое платьице, — гладко причесанные волосы и полное отсутствие косметики.

Клос смотрел на нее с холодной ненавистью. Она остановилась около советника; видимо, они говорили о погоде, ибо Гебхардт показывал свернутой газетой на солнце и весело улыбался, но эта веселость была явно показной.

Дождавшись, когда Ганна свернула на дорогу, идущую в город, Клос вышел из комнаты. Теперь необходимо было соблюдать предельную осторожность. Она не должна знать, что за нею следят. Он пошел, скрываясь в тени деревьев, не подозревая о том, что за ним на довольно значительном расстоянии следовал Гебхардт.

Как только Ганна свернула на узкую, едва заметную тропинку, тянувшуюся вдоль ограды кладбища, Клос понял, что дальше идти за ней нет смысла. Эта тропинка ведет к лесу. Поскольку Клос знал другой путь, которым можно дойти раньше Ганны, он и решил воспользоваться им. Клос быстро шел по краю крутого обрыва, поросшего редкой травой, порыжевшей от солнца, не боясь, что Ганна его увидит, ибо тропинка, по которой она шла, проходила ниже, вдоль высохшего русла протоки. Он хорошо знал эту дорогу и справедливо полагал, что имеет достаточно времени для обдумывания сложившейся обстановки и своих предстоящих действий. Клос достал сигарету и, разминая ее, задумался: не застрелить ли Ганну Бесель здесь же, прямо в лесу, или лучше пойти по ее следам и выйти на Конрада, а там вместе с ним решить судьбу Ганны? Но этим он деконспирировал бы себя перед Конрадом, что было весьма небезопасно в той дьявольски сложной обстановке, потому что сам Конрад мог уже стать приманкой в руках абвера (и тогда Клос вместо Ганны доставил бы англичанам план оборонительных укреплений, сфабрикованный в отделе дезинформации), а это означало бы, что абверу удалось выполнить свою задачу. А может быть, только Плюш мог установить связь с Конрадом? Снова загадка. Но кто же убил Плюша? Клос был достаточно опытным разведчиком и попытался связать воедино все события. О его встрече с Плюшем знала только Ганна. Плюш был именно тем человеком, который мог помочь выйти на Конрада. А если Ганна, ожидая Клоса в его комнате, полураздетая, хотела всем своим видом показать доверие и убедить его, что она не покидала дома отдыха?.. Вывод напрашивался сам собой, однако у Клоса не было уверенности, что в Плюша стреляла Ганна. Допустить такую версию можно только в том случае, если предположить, что Ганна Бесель — польский агент, а он, Клос, — закоренелый гитлеровец. Тогда ее поступок мог бы быть именно таким. Но ведь в действительности все было наоборот…

Клос услышал звук чьих-то шагов, посмотрел в ту сторону, откуда они раздавались, и увидел советника Гебхардта. Толстяк оглядывался по сторонам, как будто кого-то искал. А искать он мог только Ганну Бесель или его, Клоса. Было ли это только наблюдением? По-видимому, нет, так как правая рука советника засунута в карман пиджака, в котором наверняка лежал пистолет.

Клос ощутил знакомый ему внутренний холодок — сигнал опасности. Развязка — он это чувствовал — близка. Видимо, настало время начать запланированную операцию. Ускорили ее начало, как понял теперь Клос, те два недвусмысленных вопроса, которые он задал Гебхардту в ресторане дома отдыха. Если бы Клос знал, чего опасается советник!

С наступлением темноты Клос должен будет встретиться с Матеем — вот, возможно, тот помог бы ему выяснить причину страха чиновника из министерства пропаганды…

Клос подождал, пока советник скроется в лощине, прорезанной руслом протоки. Потом отряхнул мундир от стебельков травы, смял сигарету, которую так и не закурил, и двинулся под гору. На какое-то время забыв, зачем он здесь, почему вдруг спускается по обрывистому склону, подумал о том незабываемом времени, когда он, будучи харцером, вместе с другими ребятами совершал походы в Высокие Татры. Физическая закалка, полученная в юности, помогала ему теперь преодолевать крутой склон, чувствовать себя сильным и подвижным. Но когда он закончил подъем и занял позицию, удобную для наблюдения за Ганной, то почувствовал усталость и одышку. Он уже не семнадцатилетний харцер Сташек с Кошчежины. Теперь он разведчик «J-23», мужчина, который, возможно, вынужден будет убить молодую красивую женщину, не чувствуя при этом никакой жалости, подчинив все только одной цели — помешать агенту немецкой разведки выполнить задание абвера и одновременно отвлечь от себя подозрение.

Вдали показалась Ганна. Она шла не торопясь, чувствовалось, что устала, хотя тропинка вдоль протоки была не такой уж крутой на подъеме.

«Видимо, Ганна Бесель не имела харцеровской закалки. Да и где она могла ее получить? В Аргентине? Аргентинская немка, завербованная абвером! Откуда она знает польский?» — размышлял Клос.

Ганна остановилась напротив его укрытия. Может быть, она заметила его? Или здесь она условилась встретиться с Конрадом? Это не совсем устраивало Клоса. Гебхардт тоже был где-то поблизости…

Ганна села на пенек, сняла босоножки, высыпала из них песок. Потом достала из небольшой сумочки пудреницу, попудрилась. Эти невинные, чисто женские действия заставили Клоса почти забыть о том, что девушка — доверенная полковника Лангнера, майор абвера, преданная нацистка и его смертельный враг. Он чувствовал, что и Ганна, даже в минуты близости, неустанно контролировала себя так, будто видела в нем своего врага.

Положив пудреницу в сумку, Ганна энергичным жестом перекинула ремень через плечо, поднялась и быстро зашагала вперед, как бы спохватившись, что потеряла слишком много времени. И снова она стала майором Ганной Бесель, которую так хорошо знал Клос.

Клос решил, что, как только он ликвидирует Ганну Бесель, ему сразу же необходимо будет избавиться от Гебхардта, который может появиться с минуты на минуту. И действительно, вскоре он услышал его посапывание. Толстяк с трудом поднимался в гору. Остановившись на деревянном мостике, перекинутом через высохшую протоку, и облокотившись о перила, он вытирал клетчатым платком вспотевшее лицо.

Как можно бесшумнее Клос двинулся по одной из параллельных тропинок. Он выбрал наиболее крутой подъем, рассчитывая, что отобьет охоту у советника из ведомства колченогого шефа пропаганды взбираться в гору. Этим он преследовал и другую цель: блики солнца, пробивающегося сквозь листву деревьев, не давали возможности Гебхардту стрелять прицельно. «Поэтому, — подумал Клос, — он подождет моего возвращения где-то поблизости, надеясь, что я его не заметил».

Пройдя еще метров пятьдесят, Клос скрылся за штабелем бревен и только тогда решил спуститься вниз. Предчувствие его не обмануло: Гебхардт не стал стрелять в лучах ослепительного солнца, боясь промахнуться.

Неужели же два вопроса, заданные вчера вечером, заставили Гебхардта охотиться за Клосом? Эти мысли невольно пришли в голову Клоса, когда он, теперь уже торопясь, пробирался через заросли, чтобы догнать Ганну Бесель.

Увидел он ее на маленькой полянке. Она стояла на крыльце небольшого домика, очевидно кого-то ожидая. Клосу показалось, что она ждет именно его, а это значило, что Ганна действительно не доверяет ему. Отбросив эту мысль, как маловероятную, он решил продолжать следить за ней. Для этого ему надо было незаметно подкрасться к домику. Клос пополз по-пластунски краем поляны к штабелям дров, сложенным невдалеке от лесного домика, чтобы оттуда одним прыжком оказаться у его глухой стены. Он полз так тихо, что даже слышал монотонное жужжание пчел и едва слышный шелест листьев. Еще двадцать… десять… пять метров до штабелей, где он будет в безопасности. Наконец прыжок — и он у цели.

Первое, что увидел Клос, — была Ганна Бесель и направленные на него автоматы, которые держали двое молодых парней. Рука Клоса машинально потянулась к кобуре с пистолетом, но невольно остановилась на полпути.

— Ты прав, Ганс, — сказала Ганна, — теперь уже поздно. — А потом добавила: — Я была уверена, что ты пойдешь за мной, и ты удивил бы меня, если бы отказался от своего намерения.

Один из парней автоматом прижал Клоса к дереву и не спеша вынул из его кобуры пистолет. Другой стоял в трех метрах от Клоса с нацеленным на него автоматом. Ганна Бесель также была вооружена. В ее маленькой руке тяжелый парабеллум выглядел как-то странно. Он хотел ей об этом сказать, но произнес совсем другое:

— Я хотел бы поговорить с тобой, Ганна.

— О чем? — удивилась она, приподняв плечи. И, не дожидаясь ответа на свой вопрос, бросила: — В расход его! — Она резко повернулась к молодым парням и еще раз повторила: — В расход, расстрелять!.. — Посмотрела на часы и добавила: — Но сделаете вы это только через час после моего ухода.

Даже не взглянув на Клоса, она повернулась и вошла в домик.

— Ну ты, фриц, пошел! — Один из парней подтолкнул Клоса пистолетом.

Из открытого окна домика до Клоса донеслось: «Послушай, Ганна…» «Это, видимо, Конрад», — мелькнула у него мысль. Как много он дал бы сейчас за то, чтобы оказаться там, в этом маленьком домике среди леса!

— Не задерживайся, иди быстрее! — приказал другой парень, идущий за Клосом с автоматом наготове. По голосу Клос понял, что этот паренек очень волнуется.

«Может быть, — подумал Клос, — я буду его первой жертвой».

Они отошли к краю поляны.

— Здесь, — сказал первый паренек, совсем еще мальчик. — Отсюда будет виднее, как она выйдет. Тогда засечешь время, — закончил он, обращаясь к своему напарнику.

Второй партизан, похожий на студента, с узким нервным лицом и прищуренными глазами близорукого человека, только кивнул головой.

«Итак, Ганна Бесель оказалась более ловкой», — подумал Клос. Вынул из кармана пачку сигарет, протянул стоявшим рядом парням. Те с презрением пожали плечами. Клос старался обдумать все спокойно, хотя обстановка и не располагала к этому. Во всяком случае, в его распоряжении час. За это время Ганна успеет возвратиться в Лиско-Здруй. Видимо, она беспокоится о своем алиби. Или, может быть, она получила еще какое-либо задание?

Обрывок услышанной им фразы вызывал смутную тревогу. Он не мог понять почему.

Ганна приказала его расстрелять — это логично, если предположить, что она раскрыла его.

Его встречи с Матеем были слишком заметны, а Ганна Бесель («Послушай, Ганна…» — снова вспомнил Клос эти слова) весьма опытный противник, чтобы не связать воедино его контакты с Матеем и попытки вытянуть из нее что-либо о встрече с Конрадом. А тут еще этот микрофильм, неизвестно куда исчезнувший из тайника за портретом Фридриха Великого… Может быть, в этом она тоже его подозревала? А если это так, то почему она приказала убрать его польским партизанам? Почему не сделала этого сама? Ведь тогда она выглядела бы в глазах полковника Лангнера как преданная и бдительная нацистка. Возможно даже, что она получила бы за это награду.

Погруженный в свои мысли, Клос даже не заметил, как Ганна вышла из лесного домика. И только вопрос вооруженного парня: «Сколько времени?» — вывел его из задумчивости.

— Четверть одиннадцатого, — ответил второй партизан.

Ганна, даже не посмотрев на Клоса, скрылась в лесной чаще.

— Скажи ему по-немецки, что мы прикончим его ровно через час, — обратился один из партизан к другому.

Тот попытался составить фразу на немецком языке, используя скудный школьный запас слов. Но вдруг он умолк на полуслове, услышав Клоса, сказавшего на чистом польском:

— Зря стараешься, я все понимаю. Вы не убьете меня.

Слова эти, произнесенные человеком, одетым в мундир офицера вермахта, ошеломили парней. Но, несмотря на это, они не опустили автоматы, направленные на Клоса.

— Значит, ты все понимаешь? — спросил все так же по-немецки парень, похожий на студента. — Господин офицер все понимает? — быстро поправился он по-польски.

— Хлопцы, — сказал серьезно Клос, — я должен увидеть полковника Конрада.

— У нас приказ, — ответил один из них.

— Конечно, я понимаю вас, но прошу хотя бы сообщить ему, что хочу поговорить с ним по неотложному делу. Поверьте, это важнее, чем наша с вами жизнь. Вы еще успеете меня расстрелять. А сейчас проводите меня к полковнику! — твердо закончил он.

— Мы не имеем права нарушить приказ! — отрезали партизаны.

— Ну если не хотите меня туда проводить, то попросите полковника Конрада выйти ко мне. Пусть один из вас пойдет и позовет его.

— Он думает, что с одним из нас ему легче будет справиться, — усмехнулся парень с детским лицом.

— Вы можете меня связать, — подсказал им Клос.

Один из парней начал отстегивать ремень. Клос шагнул в его сторону, заложив руки за спину, напряг мускулы. Инструктор в военных лагерях под Ереваном называл этот прием «захватом самурая». И когда Клос почувствовал ладони паренька на своих руках, молниеносно присел, выбрасывая одновременно руки вверх. Тело паренька описало дугу и грузно упало, ударив по коленям товарища, стоящего рядом. Этого было достаточно, чтобы скрыться в чаще леса. Клос только услышал, как автоматная очередь разорвала лесную тишину. Но он уже был вне опасности. По крайней мере, на этот раз.

 

8

Смеркалось. Матей встал с небольшого валуна, аккуратно отряхнул брюки и поднял лежащий рядом зонтик. Он выглядел как пожилой человек, находящийся на отдыхе в Лиско-Здруе.

— Теперь тебе известно все о Гебхардте, — сказал Матей, обращаясь к Клосу. — Не забыл пароль для Конрада?

— Меня прислал к вам Жук, — повторил Клос. — Если бы я знал этот пароль раньше… — глубоко вздохнул он.

Матей повел плечами:

— Ты же знаешь, что раздобыть пароль было нелегко. Что же ты теперь намерен делать?

— Прежде всего отоспаться. У меня был тревожный день. Мне еще предстоит незаметно проскользнуть в свою комнату, привести в порядок изрядно помятый мундир и собраться с мыслями, чтобы хорошо продумать, как закончить операцию.

Клос осторожно прошел мимо портье, дремавшего у доски с ключами. Он намеренно не взял ключ от комнаты, справедливо полагая, что Ганна и Гебхардт решат, что его нет в номере. Открыть дверь комнаты ему не составило труда.

Вычистив мундир, Клос искупался и вытянулся на широком диване. Он снова задумался о Ганне Бесель.

После разговора с Матеем Клосу стало ясно, почему советник Гебхардт сегодня стрелял в него.

По правде говоря, Клос тогда не придал этому серьезного значения. Больше того, он совсем забыл о Гебхардте, хотя знал, что толстяк около мостика будет ждать его возвращения. Всецело занятый мыслями о том, как бы вырваться из рук партизан, Клос не думал о Гебхардте. Его снова спасла интуиция. Когда он подбежал к мостику, яркий солнечный свет ослепил его, моментально напомнив ему обстоятельства, при которых точно такая же картина произошла полтора часа назад. Он перескочил через перила мостика именно в тот момент, когда раздался выстрел.

Гебхардту не удалось совершить очередное убийство, охраняя свои ящики с драгоценностями, зарытые в лесу. Из рассказа Матея и своих наблюдений Клос так представлял себе эту историю. Сентябрь тридцать девятого года. Батальон пехоты 202-го полка гитлеровской армии занимает городок Лиско-Здруй. Обер-лейтенант Гебхардт, подыскивая место для постоя своим солдатам, случайно оказывается в доме, где хранится богатая коллекция фарфора. Гебхардт, будучи знатоком, не мог не обратить на нее внимания. Через несколько дней хозяин и его семья были зверски убиты неизвестными, а фарфор бесследно исчез.

Клос вспомнил, что Гебхардт еще в поезде рассказывал о какой-то невероятной истории, случившейся с ним в тридцать девятом году в лесах около Лиско-Здруя. Тогда якобы он, Гебхардт, с небольшой группой немецких солдат столкнулся с превосходящими силами вооруженных поляков, и только ему одному удалось остаться в живых. «Неужели такое с ним произошло? — подумал Клос. — А если это так, то не может быть, чтобы вся группа немецких солдат, с которыми Гебхардт пробирался через окрестные леса, погибла в бою с поляками. Сейчас, сейчас… Матей рассказывал, что местные жители видели какие-то ящики, которые в спешке выносились из дома коллекционера, и что за этим приглядывал генерал. Тогда многое становится ясным…»

Уже засыпая, Клос вспомнил неизвестно почему слова, услышанные им в лесном домике: «Послушай, Ганна…» «Почему Ганна?» — успел он подумать, прежде чем заснул.

 

9

Было семь или начало восьмого, когда Клос проснулся. Бреясь и одеваясь, он еще раз перебрал в уме все подробности плана, который через несколько минут намеревался осуществить.

Он нажал на ручку двери комнаты Ганны. Дверь открылась без труда.

— Это ты, Больдт? — услышал он ее голос. — Хорошо, что пришел. Ты не знаешь, вернулся ли Клос? Я что-то беспокоюсь о нем.

— Напрасно беспокоишься, — спокойно произнес он, остановившись возле ее кровати с пистолетом в руке.

Внезапное появление Клоса ошеломило ее. Она резко приподнялась, но потом без сил упала на подушку. Неверным движением руки она пыталась нащупать что-то в изголовье кровати. Клос быстро вырвал подушку из-под головы Ганны. Парабеллум лежал там, где он и предполагал. Клос с размаху бросил его под гардероб.

— Ты очень груб, Ганс, — усмехнувшись, сказала Ганна. — Жаль, что ты не был таким с самого начала. Люблю настоящих мужчин.

— Одевайся! — коротко бросил Клос.

— При тебе, — она еще на что-то надеялась, — не могу, я же все-таки женщина. Ты меня смущаешь, Ганс.

— Как хочешь, — ответил Клос, вынимая из кармана небольшой пистолет с глушителем.

Энергичным движением она сбросила с себя одеяло. И уже через минуту стояла около Клоса в том же самом платье, что и вчера, в легких босоножках.

— Накинь плащ, я возьму тебя под руку, а вот эту игрушку, — он показал на пистолет, — буду держать под плащом, точно около твоего сострадательного сердечка, обеспокоенного отсутствием Ганса Клоса. И тут же выстрелю, если только почувствую, что мое присутствие мешает тебе.

— Куда мы пойдем? — спросила Ганна.

— Ты все узнаешь, — ответил Клос.

Он полуобнял ее. Ганна почувствовала, как холодный металл прикоснулся к ней под плащом.

Так, вдвоем, они прошли через коридор и холл, никого не встретив, кроме портье и уборщицы.

— Куда меня ведешь?

— Почему ты хотела, чтобы те люди убили меня? — вместо ответа спросил Клос.

— У меня не было другого выхода. Ты едва не сорвал мне выполнение задания. Моя задача намного важнее, чем жизнь какого-то офицера абвера.

— А потом, — вставил Клос, — доложила бы полковнику Лангнеру, что я шпион, который изъял из тайника за портретом Фридриха Великого настоящий микрофильм с планами наших оборонительных укреплений?

— Да, по-видимому, я должна была это сделать, — ответила Ганна. — Наши шефы любят, когда государственные преступники несут заслуженную кару.

— Но ты же не предполагала, что я доверенное лицо Евы Фромм и изъял из тайника этот микрофильм! — спросил Клос.

— Нет, — ответила она, — и не могу сейчас этого предполагать.

Они уже подходили к мостику над ручьем, где Гебхардт пытался убить Клоса. «Он будет дьявольски поражен, — подумал Клос, — когда снова увидит меня».

— Теперь видишь, куда мы идем? — спросил он Ганну.

— Ты можешь убить меня и раньше.

— Ты действительно не понимаешь, куда мы идем? — с удивлением спросил ее Клос. — Мы идем к полковнику Конраду.

— Ты что, с ума сошел? Хочешь меня предать? — воскликнула Ганна со страхом. Однако что-то в ее голосе заставило усомниться в искренности произнесенных слов. Клос почувствовал, что у нее как-то сразу спало напряжение и она больше ничего не боится. — Ты прекрасный парень, Ганс, а сейчас стал совсем замечательным, — с улыбкой промолвила Ганна.

— Ты ведешь себя так, будто не знаешь, что там ожидает тебя.

Она рассмеялась громко, но как-то нервозно.

— Пароль! — услышали они рядом с собой.

Из-за деревьев вышел вооруженный партизан. Клос с облегчением отметил, что он не из тех двоих, что вчера охраняли его. Теперь и партизан заметил немецкий мундир Клоса.

— Скажи парню пароль и объясни ему, что я не могу поднять руки вверх, — обратился Клос к Ганне.

— К Конраду! — отрывисто произнесла она. — Проведи нас к Конраду. Доложи, что пришла Ганна.

— Ганна? — повторил громко Клос. — Может быть, Ева?

Она молчала.

И вдруг Клос все понял. Это было невероятно. Это было необходимо проверить.

— Ганна? Ты снова здесь? — Перед ними стоял невысокий лысеющий мужчина.

Вместо ответа она сбросила со своих плеч плащ.

— «Меня прислал к вам Жук», — назвал пароль Клос.

— «Жук говорил мне о вас», — ответил Конрад.

Теперь Ганна ничего не понимала. Она смотрела на Клоса широко раскрытыми от удивления глазами. Конрад жестом отпустил парня с автоматом.

— Эта женщина, — сказал Клос, когда партизан скрылся за деревьями, — Ганна Бесель и служит… — Внезапно он оборвал фразу на полуслове.

Ганна рассмеялась. Конрад с улыбкой смотрел на Клоса.

— Уберите оружие, пока оно вам не понадобится, — обратился он к Клосу. — А теперь прошу вас пройти в мою обитель, выпьем немного перед отъездом: через два часа улетаю… Я должен вам рассказать… Я должен вам рассказать, Клос, — еще раз повторил Конрад, — как все это обстоит на самом деле. Ганна была завербована в Аргентине, а точнее говоря, мы разрешили ей пойти на вербовку абвером. Эта способная девушка вскоре стала доверенным лицом полковника Лангнера и при случае оказывала нам неоценимые услуги.

— Я должен был догадаться об этом раньше, — невольно вырвалось у Клоса.

— Для этого ты слишком мало знал, — вставила Ганна.

— Все мы работаем на ощупь, — добавил Конрад. — Мы едва не ликвидировали вас, капитан. Вы должны были погибнуть вместе с Плюшем.

— Вы получили настоящий микрофильм? — спросил Клос.

— К сожалению, нет, — ответила Ганна вместо Конрада. — Ева Фромм была в действительности нашим агентом, но в тайнике за портретом, куда она положила пленку, ее не оказалось. Правда, мы не поддались на фальшивку, которую приготовил нам абвер. Это тоже кое-что значит.

— Но вы бы не отказались получить настоящий план оборонительных сооружений немцев, которые засняла на микропленку Ева Фромм? — спросил ее Клос.

— Он у тебя? — недоверчиво спросила она Клоса. — Неужели это ты изъял его из-за портрета?

Клос отстегнул пряжку пояса, на котором было написано: «С нами бог», вынул из тайника небольшой рулончик, завернутый в тонкую бумагу, и передал его Ганне.

— Мы никогда не забудем этого, господин Клос, — сказал Конрад, принимая из рук Ганны драгоценный рулончик.

— Мы — союзники. — Клос приподнял стакан, наполненный жидкостью цвета слабого чая. — Кроме того, мне было бы очень жаль, если бы труды Евы Фромм пропали даром. Эта девушка дорого заплатила за нашу будущую победу.

Об этой маленькой скромной девушке Клос думал все время, пока ожидал на лесной поляне Ганну, с которой Конрад пожелал поговорить наедине.

Наконец она, мрачная и молчаливая, подошла к Клосу. А потом, уже в пути, доверительно взяла его под руку.

— Я сейчас скажу тебе, Ганс, то, чего не должна бы говорить.

— Пожалуйста, не утруждай себя. Я знаю. Конрад приказал тебе завербовать меня для вашей службы, не так ли? При следующей оказии доложишь ему, что задание выполнить не удалось, и не будем больше возвращаться к этому вопросу.

— Может быть, это и к лучшему, — усмехнулась Ганна.

— А теперь мы должны подумать над презенте для твоего шефа, — сказал Клос.

В двух словах он рассказал ей о Гебхардте. Вместе они разработали план, как заставить Гебхардта перейти к действию. Его нужно обезвредить, ибо этот толстяк из министерства пропаганды, имеющий свободный доступ и в военное министерство, использует все возможности, чтобы перед полковником Лангнером предстать незаурядным героем, разоблачившим опасного государственного преступника.

В тот же день вечером в ресторане дома отдыха капитан Клос подошел к столику, за которым Гебхардт уже заканчивал свой ужин.

— Вы не хотели бы поговорить со мной, господин Гебхардт, о некоторых ящиках с драгоценным фарфором и о двух немецких солдатах, которые погибли при их сопровождении? — спросил спокойно Клос.

Гебхардт, недолго думая, опрокинул столик и мгновенно выхватил пистолет. Но выстрел раздался еще до того, как он нажал на спусковой крючок. Капитан Больдт, сидевший за соседним столиком вместе с Ганной Бесель, не без основания считался отличным стрелком. За то, что он помешал сбежать опасному шпиону и предателю Гебхардту, ему была объявлена благодарность самого полковника Лангнера.

 

XV. Операция «Дубовый лист»

 

1

С небольшой рыночной площади в центре городка мост через реку Рэга и юнкерский особняк, в котором расположился штаб дивизии, были видны как на ладони. Вплоть до темнеющего на горизонте леса тянулись луга, покрытые островками тающего буро-серого снега. В этом году уже первые дни марта предвещали приход ранней весны.

Клос смотрел на мост, на реку, на шоссе, мелькающее среди деревьев, и думал о танковых частях, которым предстояло открыть путь к Поморью и на Щецин. Танки должны были форсировать реку, выбить немцев из небольшого городка Форбург, который когда-то назывался исконным польским именем Осек, и преследовать их через Дюберитз, или Добжице.

Нет ничего удивительного, что генерал Пфистер, командующий немецкой гренадерской дивизией, а скорее, ее жалкими остатками после боев за Поморский вал, придает такое важное значение мосту через реку. «Взорвать или удержать, но ни в коем случае не отдавать врагу!» — таков его приказ.

Откуда-то издалека слышался глухой гул артиллерийской канонады; каждый немецкий гренадер чувствовал, что враг уже рядом, и даже генерал Пфистер и эсэсовец Куссау уже не верили в то, что Рэга может стать тем рубежом, который преградит путь вглубь рейха. «Держитесь до последнего, на вас смотрит сам фюрер!» — зачитал сегодня генерал телеграмму из ставки Гитлера. А потом добавил: «Удержать во что бы то ни стало или взорвать!» Да, взорвать, чтобы через этот мост не могли прорваться советские танки Т-34, наводящие ужас на гитлеровцев. Поэтому было отдано распоряжение генерала заминировать мост, а командиру подразделения охраны — ждать у телефона дальнейших приказаний генерала…

От центральной площади городка звездообразно разбегались улочки, одна из которых называлась Дюберитзштрассе, или по-польски Добжицкая.

Клос еще издали прочитал название улицы, но подошел ближе, чтобы в этом удостовериться и убедиться, что за ним не следят, хотя в этом прифронтовом городке, который уже завтра снова станет польским, никто не обращал внимания на капитана вермахта.

От моста поднималась в гору, а затем тянулась через всю Добжицкую улицу вереница беженцев. Тележки, которые чаще всего тащили женщины, толпа стариков и детей, с завистью поглядывающих на окна еще не покинутых жителями домов, счастливые обладатели велосипедов, стремящиеся пробиться вперед, в голову этой беспорядочной колонны…

Время от времени толпа уплотнялась, раздавались предупреждающие окрики, и тот, кто не успевал сойти на обочину дороги, терял свои пожитки под гусеницами бронетранспортеров и противотанковых орудий, спешащих на восток.

Солдаты в касках понуро смотрели на толпы беженцев. Теперь отступали немцы. Клос не чувствовал к ним жалости: наконец свершилось то, чего он ждал не один год.

Клос прибавил шагу. Дом под номером 64 должен быть где-то в конце улицы. «Живет один, в укромном месте», — сказал связной, передавая Клосу адрес подпольщика.

Дивизия генерала Пфистера прибыла в городок днем раньше, как второй эшелон обороны, но Клос за двенадцать часов своего пребывания уже успел собрать немало сведений, которые могли быть полезными командованию советских и польских войск, наступающих на этом участке фронта. Он полагал, что через польских патриотов сможет связаться с командованием и передать собранную им информацию. Прежде всего это были сведения о системе обороны моста и о полке немецких гренадер из резерва главного командования, который ночью перебросили в лес Вейперта. Сообщил об этом генерал Пфистер, когда вызвал к себе Клоса и капитана Куссау, прикомандированного к ним из дивизии СС, разгромленной на Висле. Пфистер — типичный пруссак, образец вымуштрованного офицера вермахта, для которого ничего, кроме обстановки на вверенной ему полосе обороны, не существует.

— Я ожидаю от вас, господа офицеры, точного выполнения моих приказов, — заявил Пфистер.

Ответив: «Так точно», Клос осмелился спросить:

— Господин генерал, вы полагаете, что противник прорвет нашу оборону на реке?

— Я так не думаю, — ответил Пфистер. — Но я должен предвидеть любую ситуацию. Этот мост должен быть взорван прежде, чем они овладеют им. Но приказ на его уничтожение могу отдать только я, и я отдам его немедленно, если наступит критический момент.

Генерал сообщил, что в его распоряжение выделен из резерва полк гренадер, который в настоящее время дислоцируется в лесу Вейперта, затем Пфистер заговорил о деле обер-лейтенанта Кахлерта.

— Предать его военно-полевому суду и расстрелять! — заявил генерал тоном, не допускающим возражений.

Клос понимал: возражать, высказывать свое мнение сейчас бесполезно, тем более что эсэсовец Куссау явно доволен таким решением. Он не любил Кахлерта. И в этом не было ничего удивительного. Кахлерт, студент из Вены, был одним из наиболее способных офицеров дивизии и не очень скрывал свое пренебрежение к гестаповцам.

— Кахлерт, — медленно продолжал генерал, — вопреки моему приказу сдал большевикам деревню Кляудорф.

— Он не мог там удержаться, — не выдержал Клос. — И он занял более выгодные оборонительные позиции.

Генерал посмотрел стеклянными глазами на Клоса:

— Вы что, забыли приказ фюрера, господин капитан? Может быть, вам об этом напомнить?

Клос замолчал. Он подумал о Симоне, маленькой француженке, которая работала в казино дивизии. Она и Кахлерт любили друг друга и мечтали, чтобы война скорее кончилась.

Вот и нужный ему дом. Небольшой, деревянный, окруженный садиком, металлическая табличка с фамилией хозяина. Прочитал: «Томаля». Дверь открыл седой мужчина лет под шестьдесят. Его лицо показалось ему таким близким, что Клос, вопреки инструкции, произнес первую часть пароля по-польски:

— Вы навещаете тетку Эльзу в Берлине?

— Да, — ответил тихо Томаля. — Тетка Эльза проживает на Александерплац.

Он провел Клоса в небольшую комнату. Вышитые коврики, атласные подушки. Только висящий на стене образ Матки Боски Ченстоховской явно контрастировал с этим, по-немецки мещанским, уютом.

Томаля поставил на стол бутылку вина и две рюмки. Его недоверие к Клосу постепенно исчезало.

— Хорошо, что ты пришел, — промолвил он наконец. С первой же минуты Томаля обращался к Клосу на «ты». — Завтра мы начинаем операцию «Дубовый лист».

— Что это за операция?

— Разве тебе об этом ничего не сказали? — В голосе Томали снова прозвучало недоверие.

Клос спокойно закурил сигарету.

— Я прибыл сюда только вчера.

Он внимательно наблюдал за Томалей. Клос знал по опыту, что в разведке всегда наиболее трудно и опасно установление новых контактов. Томаля уже с первых минут вызвал у него доверие, но Клос все-таки соблюдал осторожность.

— Речь идет о том, чтобы захватить мост на реке Рэга в момент начала наступления и удержать его до прихода наших войск, — объяснил Томаля. — Мы не должны допустить, чтобы немцы уничтожили его.

— Кто будет выполнять задание? — спросил Клос.

Томаля некоторое время молчал.

— Послезавтра в четыре утра на поляне на западной окраине леса Вейперта высадится группа наших парашютистов. Я проведу их через лес к Форбургу. Атакуем охрану моста именно в тот момент, когда начнется наступление наших войск.

Клос вскочил со стула, быстро заходил по комнате. Через лес Вейперта! Это же безумие! В лесу немецкий гренадерский полк!

— Операцию необходимо отменить! — крикнул Клос. — И немедленно изменить план!

Томаля смотрел на него с удивлением, не понимая, в чем дело.

— Что случилось? — спросил он Клоса.

— А то, что через лес Вейперта не проскользнет и мышь.

— Лес был чист. Об этом я сам лично сообщил командованию наших войск, — возразил Томаля.

— Да, но только до сегодняшнего дня, — уточнил Клос.

Рюмка в руке Томали заметно задрожала.

— Я уже не могу ничего сделать, чтобы приостановить операцию, — с горечью сказал Томаля. — Связист, который был сброшен с радиостанцией месяц назад, находится в Добжице, но я не знаю где.

— Как это не знаешь? Ты не имеешь связи? — с удивлением спросил Клос.

— Только через нашего человека в Добжице. Его имя Вейс. Он навещал меня один раз в неделю. Но теперь все дороги перекрыты немцами, и нет никакого сообщения…

— Необходимо сейчас же кого-то послать к этому Вейсу. Ты знаешь, где его можно найти? — с тревогой в голосе спросил Клос.

— Да, я знаю его адрес. — Клос понимал, что Томаля не должен говорить ему об этом, но ситуация была исключительно серьезная. — Баутзенштрассе, двадцать восемь.

— Необходимо немедленно кого-то послать. Это всего лишь около двадцати двух километров, — повторил Клос.

Томаля молчал. И только сейчас Клос заметил, что у его далеко не молодого собеседника, уставший вид: под глазами синие круги, губы сухие. «Держится из последних сил», — подумал Клос.

— Каких и сколько людей ты имеешь в своем распоряжении? — спросил его Клос.

— Новых, — ответил Томаля. — Только новых. Когда-то здесь жило немало поляков, — заговорил он быстро. — Целая улица — Добжицкая, это были настоящие поляки. Но они не дождались. Я, видимо, тоже не дождусь.

— Что это за люди? — повторил Клос.

— Польская девушка Янка, работавшая у соседей, которые уже давно сбежали. Мой внук Эрвин, ему шестнадцать лет. Еще двое польских парней, вывезенных сюда на работы, но я не смогу так быстро их разыскать.

— Понятно. — Клос прошелся по комнате. Остановился перед групповой фотографией, висящей над комодом.

— Местная польская колония, — тихо проговорил Томаля. — Из тех, кто на фотографии, остался здесь только я. Может быть, кто-то из них и выживет там, в аду концентрационного лагеря…

— Ты должен послать Янку и своего внука, — посоветовал он Томале, — другого выхода я не вижу. Пусть они пробираются в Добжице двумя разными дорогами. Хоть один из них должен дойти. И обязательно сегодня. Вейс еще, успеет передать по рации наше донесение.

— Эрвину только шестнадцать… — прошептал Томаля. — И Янке не больше…

— Понимаю, понимаю. Но ты сделаешь так, как я сказал, — настойчиво повторил Клос. — И помни, что, если мы вовремя не сообщим о гренадерах, наши парашютисты погибнут в лесу Вейперта, а немцы успеют взорвать мост.

— Их сейчас позвать? — спросил Томаля.

— Нет, немного позже. Они не должны меня видеть, — ответил Клос.

— А как мы узнаем, что наше донесение передано и операция отменена?

— Два раза ежедневно в 7:30 и в 20:00 на волне пятнадцать мегагерц наши передают девять тактов полонеза ас-дур Шопена. Если будет исполняться полонез, то операция состоится. Если нет — операция отменяется, — пояснил Клос.

— Ну а если наша группа не сумеет предотвратить взрыв моста, что тогда?

— Об этом мы еще должны подумать, — ответил Клос. — В донесении нашему командованию необходимо указать другое место высадки десанта. — Он вынул из полевой сумки топографическую карту и долго ее изучал. — Может быть, южнее Форбурга, вернее, Осека, — поправился Клос.

Томаля протирал свои очки.

— Может быть, — сказал он, — может быть, если и там к этому времени не будет немецких войск.

Улицы и поля, покрытые еще снегом, застилал туман. Клос стоял на рыночной площади и с изумлением оглядывался вокруг. Через минуту он понял, что его так удивило. На востоке молчала артиллерия. «А это, по-видимому, означает, — подумал он, — что завтра или послезавтра… Итак, самое позднее послезавтра, через два часа после высадки группы парашютистов… А сейчас во что бы то ни стало необходимо отменить операцию».

 

2

Казино штаба дивизии временно размещалось в особняке; вход в него был из другого просторного зала, в котором постоянно несли службу дежурный офицер и два унтер-офицера. Генерал Пфистер лично подбирал помещение для казино.

— Место, где будут отдыхать офицеры, — повторял неоднократно генерал, — должно быть чистым, уютным и приятным.

О чистоте и уюте в казино заботилась миловидная француженка Симона. Кахлерт познакомился с ней, когда дивизия находилась во Франции, и генерал позволил ему взять девушку с собой и определить на работу в штаб дивизии. Эта хрупкая брюнетка с большими глазами всегда удивляла Клоса. Она относилась ко всем, кроме Кахлерта, с той сухостью, даже враждебной любезностью, какую нередко встречали немцы в ресторанах и кафетериях Парижа.

Все посетители казино быстро привыкли к Симоне, даже полюбили ее, каждый по-своему. Начальник штаба дивизии, который был интеллигентным человеком, как-то сказал, что эта девушка — талисман дивизии.

Кахлерт, с которым Клос подружился, если слово «дружба» было здесь уместным, однажды сказал ему, что он никогда не будет говорить с Симоной о войне, и если это произойдет, то только тогда, когда они поселятся в Париже или в его родной Вене. Но не будет никакого «тогда»: Пфистер отдал приказ о расстреле Кахлерта. И Клос понимал, что нет никакого шанса изменить решение генерала.

Когда Клос возвратился от Томали и спустился в казино, там еще никого не было. Симона стояла за стойкой бара и вытирала рюмки. Она делала это быстро, умело, как будто ее больше ничего не интересовало, кроме этих рюмок.

Клос сел за столик. Симона подошла к нему с подносом в руке, на котором были порция дымящегося гуляша и рюмка коньяку.

— Прошу вас, присядьте.

— Благодарю, — тихо ответила Симона. Никогда еще, обслуживая в казино немецких офицеров, она не присаживалась к столикам. — Господин капитан… — обратилась она на ломаном немецком языке, потом вдруг перешла на французский и продолжала быстро говорить: — Господин капитан, ради бога, что они хотят сделать с Рольфом?

Клос молчал. Он понимал, что должен ей об этом сказать, но не хватало сил.

— Ганс, — тихо шепнула девушка. Она знала его имя, но никогда не называла так. — Ганс, — повторила снова Симона, — я слышала, как Себерт, адъютант генерала, говорил, что они расстреляют Рольфа. Это правда?

Клос молчал.

— Прошу вас, ради бога, скажите, это правда?

— Да, Симона…

— Необходимо что-то сделать! — Это был крик ее души. — Ему необходимо помочь, нужно просить генерала. Он не захотел меня принять, часовой сказал, чтобы я уходила прочь. Они не должны его расстрелять… Прошу вас, господин капитан, сделайте же что-нибудь, вы же можете! — умоляла Симона.

Клос не хотел ее обманывать.

— Я бессилен, Симона, — ответил он тихо. — Я ужа пытался кое-что предпринять… — Слова застряли у него в горле.

— А Рольф считал вас своим другом, — укоризненно сказала она по-немецки и сразу же перешла на-французский: — Вы презираете меня, не правда ли? Все вы ненавидите таких, как я и Рольф. Мне больше никого не нужно, кроме него. Он не должен погибнуть, вы слышите, господин Клос, эта грязная война не сможет отобрать его у меня!

Клос молчал.

— Вы, господин капитан, жестоки и холодны, как и каждый пруссак! — В ее глазах появились слезы. — А я думала…

В дверях казино появился Куссау. Выбросил руку в приветствии и с наглой усмешкой посмотрел на Клоса и Симону.

— А он? — неожиданно спросила Симона. — Может быть, он захочет помочь?

— Это безнадежно, Симона, — уверенно ответил Клос.

Однако она не поверила ему и направилась к столику эсэсовца. Встала около капитана Куссау, так же как недавно стояла около Клоса. До Клоса доносились обрывки их диалога — по-школьному мягкое немецкое произношение Симоны и грубый берлинский акцент пруссака.

— Я имею к вам большую просьбу, господин капитан, очень большую, — обратилась она к Куссау. — Очевидно, вы догадываетесь, что речь идет о Кахлерте. Только вы, господин капитан, можете мне в этом помочь.

— Хорошо, мы еще поговорим об этом, — ответил Куссау, поудобнее устраиваясь в кресле, — мы еще поговорим с тобой, девочка… Ты можешь подать что-нибудь повкуснее, чем этот гуляш? Может быть, сосиски? Вчера ты подавала нам превосходные сосиски с горчицей.

— Для вас, господин капитан, с удовольствием, — ответила Симона.

Она быстро скрылась за буфетом, а Куссау с презрением усмехнулся.

Клос встал. С каким бы удовольствием он подошел к этому надменному эсэсовцу и сказал ему так, чтобы услышала Симона: «Не обманывай девушку, не пользуйся случаем! Ты же хорошо знаешь, что не поможешь Кахлерту, ибо ты сделал уже все, чтобы он был расстрелян!» Но Клос молчал, он должен был молчать. Острое столкновение с Куссау было весьма рискованным, так как усложнило бы ему выполнение главного задания. Клос уже давно научился сдерживать себя. На войне нет ничего более важного, чем вовремя сдержать себя, быть хладнокровным, не поддаваться эмоциям. Но…

Симона подала сосиски. Куссау намазал их горчицей. Француженка стояла около него в ожидании.

— Еще одну рюмку коньяку! — повелительно сказал Куссау. — А о Кахлерте, моя девочка, мы еще поговорим с тобой попозже… Попозже, в моей комнате. Если, конечно, ты сама пожелаешь.

Клос поднялся в свою комнату. Из окна виднелась река, мост и опушка леса. Далеко на горизонте пылало зарево, мигающие трассы тянулись вверх, ярко вспыхивали и искрящимися звездами падали вниз, оставляя за собой дымящиеся полосы погасших огней осветительных ракет. Там был фронт.

«Если бы удалось сохранить этот мост, — подумал Клос, — танковые части смогли бы выйти на оперативный простор, пройтись по тылам вражеских войск и совершить прыжок к Поморью».

Как теперь оценивает сложившуюся обстановку генерал Пфистер? Когда он отдаст приказ о взрыве моста? Если бы он смертельно не боялся Гиммлера, то наверняка уже отдал бы приказ об уничтожении моста, не считаясь даже с тем, что отрезал бы путь для обратного отхода немецких частей, находящихся на другом берегу реки. Может быть, он уже принес их в жертву? Он прекрасно понимал, что рубеж на реке Рэга уже невозможно удержать, но он обязан был сдерживать наступление врага.

Клос посмотрел на часы. Было около восьми. Он включил радиоприемник, настроил его на условленную волну. Некоторое время слышался только треск, потом через шум радиопомех едва пробились первые такты полонеза. Видимо, донесение еще не получено. Да оно и не может быть получено: ведь Янка и Эрвин отправились в путь только три часа назад. В Добжице будут не раньше чем в полночь, а когда еще Вейс передаст указание радисту? «Успеет ли?» — подумал Клос. Он снял мундир и прилег на кровать. Вскоре его разбудил стук в дверь. На пороге стояла Симона.

— Я пришла к вам, господин капитан, — сказала она смущенно.

Клос вскочил с кровати.

— Прошу вас, Симона, садитесь… Я сейчас…

Она присела около Клоса, покорно улыбаясь. Закурила сигарету. Он увидел ее бледное лицо, когда подавал прикурить.

— Я пришла к вам, но могла пойти и к нему, — прошептала она. — Я знаю, что вы не любите подвергать себя риску, но если бы вы захотели… Может быть, все это оплатится, — смущенно добавила Симона.

Клос заметил, что она с трудом сдерживает слезы, губы ее дрожат, и когда через минуту она улыбнулась, то это стоило ей больших усилий.

— Симона… — начал он, но сразу же понял, что она не поверит ему.

— Может быть, все это оплатится, — повторила она еще раз. — Я готова на все… Рольф сидит в подземелье. Я просила, чтобы меня пустили к нему, но они… Ну хотя бы разрешили мне повидаться с ним. Ганс! Ты не откажешь мне, правда, не откажешь?.. Ты же любил Рольфа, и я тебе немного нравлюсь.

— Симона! — произнес твердо Клос. — Собственно говоря, чего ты ждешь? Жалости?

— Нет! — резко ответила она. — Не жалости. На это я не рассчитываю. Я знаю, что ничего не делается даром… Я готова… Но вы не должны его убивать! Это невозможно, чтобы вы его убили! Это бесчеловечно! Почему должен погибнуть Рольф? Я не могу в это поверить… Если невозможно его освободить, то помогите ему бежать… Ганс! Иначе…

— Симона, я думаю, тебе следует обратиться к генералу. Хотя не питай особых иллюзий, — сказал Клос с сожалением.

— Ты не хочешь, отказываешься мне помочь?

Клос молчал.

— Ты не желаешь, — повторила она. — Ты еще пожалеешь об этом, слышишь, Ганс? Все вы об этом пожалеете. За рекой стоят русские!

— За рекой не только русские, но и поляки, Симона, — поправил он.

— Все равно! Тогда вы будете просить пощады. — Она достала пудреницу, вытерла слезы и, даже не посмотрев на Клоса, вышла из комнаты.

Клос тихо открыл дверь и встал на пороге. Куссау размещался на этом же этаже, через две комнаты от Клоса. Симона остановилась перед дверью эсэсовца, постучала, вошла… Клос еще долго стоял и ждал. Закурил сигарету, погасил свет и присел около полуоткрытой двери. Ему не хотелось спать. На востоке тускнела луна, умолкли артиллерийские раскаты.

Симона не вышла из комнаты эсэсовца Куссау.

 

3

Указание Клоса идти двумя разными дорогами выполнить не удалось. К Добжице действительно вели две дороги: шоссе и мощеный тракт через лес Вейперта, где расположился немецкий гренадерский полк. Янка и Эрвин решили идти по шоссе. Эрвин пошел первым, а через час тронулась в путь и Янка.

Томаля передал им пароль и приказал выучить на память донесение, которое они должны передать связному радиста. Он поцеловал внука, руки его дрожали, говорил с трудом.

— Твоя мать погибла, — прошептал Томаля, — отец… дай бог, чтобы он вернулся. Будь осторожен…

— Ничего со мной не случится, дедушка, — успокоил его внук.

Эрвин казался уверенным в себе. В форме гитлерюгенда он ничем не отличался от подростков, громко салютующих на улицах и отбивающих шаг в повседневных маршах во время учений. Уложил в рюкзак хлеб и смену белья, на улице Добжицкой смешался с толпой беженцев, наплывающих с востока непрерывным потоком. Прошел мимо конных повозок, ручных двуколок и ускорил шаг, когда почувствовал на себе чьи-то усталые взгляды, молящие о помощи.

Беженцы двигались медленно, молча. Но если кто-то, запряженный в повозку, останавливался, чтобы передохнуть, и создавал тем самым затор на дороге, раздавался громкий крик, потом слышался плач детей в столкнутых на обочину повозках. Придорожные дома были наглухо закрыты, а если кто-то сворачивал в сторону, чтобы устроиться на ночлег, то за ним сразу же тянулись и другие — в этой толпе не было ни общности, ни одиночества. Все они шли в неизвестность и не могли еще поверить в то, что случилось самое худшее. Они тревожно оглядывались назад, и видели только вспышки осветительных ракет на горизонте. Иногда в толпу беженцев врезался военный мотоциклист, или же их оттесняли на обочину грузовики и бронетранспортеры. Они видели солдат в касках с автоматами в руках, движущиеся орудия, но уже перестали верить в то, что когда-нибудь будет сдержан вал, накатывающийся с востока.

Эрвин вскоре заметил, что на него не обращают особого внимания, хотя он и выделялся в этой толпе. Парней в его возрасте здесь было немного, а мужчины, преимущественно престарелые, были в штатском рванье. Никаких военных мундиров, которых еще два дня назад он столько видел в своем местечке! Исчезли гитлеровские молодчики из СА, функционеры гитлеровской партии, железнодорожный персонал. Толпа немцев, вдруг лишенная униформы, как-то сразу преобразилась, посерела, осунулась.

Паренек ускорил шаг. Он горел одним желанием: как можно быстрее добраться до Добжице. До этого дед не давал ему каких-либо заданий; он только научил его говорить по-польски, рассказывал об истории Польши и происхождении их семьи. Эрвин жил как бы в двух мирах: в школе и дома. Читал только по-немецки, ибо польских книг, кроме библии, дед не держал в доме, имел приятелей, гордившихся фашистскими победами, которым он никогда не радовался. Эрвин знал, что его отец служил в вермахте, а когда пришло официальное извещение о том, что ефрейтор Ганс Томаля пропал без вести, дед шепнул внуку, что Янек, «по-видимому, находится у наших». Отец был одновременно Гансом и Янеком, да и он, Эрвин, по существу, забыл о своем польском происхождении, которое сейчас усложняло ему жизнь. Окружающая его действительность, рассказы деда и польская речь, которую он не всегда понимал, приводили его в изумление и ставили в тупик. Польское происхождение для него было давно минувшим прошлым, историей, какой-то забытой сказкой. В его глазах настоящей силой были немцы, и только сейчас, когда вдруг изменился мир, а вспышки ракет на востоке извещали о приближении настоящей силы и мощи, которая перестала быть сказкой, все, что он видел и слышал, приобрело реальность. Оказалось, что дед, спокойный, престарелый человек, уже многие годы боролся за то, чтобы здесь была настоящая Польша и чтобы он, Эрвин, наконец освободился от своей двойственности и мог говорить и думать на своем родном языке. Он не знал, что теперь будет с теми, кто бежит на запад, с кем он провел вместе столько лет. Шагая по шоссе, Эрвин думал об Эльси, которая вместе с родителями ушла из Осека и, видимо, находится где-то здесь, в этой толпе беженцев.

Наступали сумерки, Эрвин уже подходил к голове колонны, к повозкам, которые тянули измученные люди, как вдруг ему в глаза ударил ослепительный свет фонарей. Они вырывали из темноты лица идущих людей, упирались в повозки, обшаривали обочины и придорожные кустарники. Сообразил, в чем дело, но было уже поздно. На перекрестке стояли грузовики, жандармы в касках преградили дорогу. Эрвин попытался отскочить в сторону, но луч фонаря настиг его, ослепил. Он почувствовал себя совершенно беспомощным.

— У меня нет одного легкого! — кричал какой-то мужчина. — Я же не могу носить оружия. Я даже не могу ходить.

— Мы это проверим! — рассмеялся жандарм и с силой толкнул человека к грузовику.

Эрвин встал перед жандармом и выбросил руку вперед, приветствуя его.

— Хайль, — важно ответил ему жандарм. — Этот, кажется, уже в мундире. Как твое имя?

— Эрвин Томаля.

— Куда идешь?

— В Дюберитз, к дяде.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— Все в порядке. Годишься. Твои ровесники уже давно на фронте.

— Мой дядя очень больной, — попытался увильнуть Эрвин.

— В грузовик! — повелительно крикнул жандарм, и паренек послушно полез в кузов.

«Удастся ли теперь сбежать?» — промелькнуло в его голове.

Грузовик тронулся вдоль колонны беженцев на восток, миновал Форбург, проехал по мосту через реку и скрылся в лесу.

— Везут на убой, — вздохнул какой-то мужчина, сидящий рядом в кузове. — На погибель…

Эрвин думал о Янке. Может быть, ей удастся? Возможно, они не трогают девушек…

Янка шла в это время в общей толпе беженцев, думая лишь о том, чтобы слиться с этими изнуренными людьми, не торопясь следовать вместе с ними, не вырываться вперед, не обгонять повозок… Сорвала с платья и плаща отличительный знак «П» и пожалела о том, что не прихватила с собой каких-либо вещей или хотя бы рюкзак, потому что все здесь несли чемоданы и узлы, часто останавливаясь передохнуть на обочине дороги. Она мысленно повторяла слова донесения, чтобы, ничего не забыть: «Лес Вейперта занят немцами, высадка невозможна, предлагаю другое место…» Должна добраться с этими указаниями к Гансу Вейсу, Баутзенштрассе, 28. Повернулась назад и увидела яркое зарево на востоке. Еще два часа назад она думала, что вскоре возвратится в свой родной Люблин, а теперь плетется на запад в толпе женщин и детей, которые впервые за годы войны узнали, что такое ужас отступления. Она шла легким, свободным шагом и вдруг почувствовала на себе чей-то внимательный взгляд… Видимо, она чем-то отличалась от толпы. Какая-то женщина тащили за собой повозку, над которой было сооружено что-то похожее на соломенную крышу.

— Ты здесь одна, девочка? — спросила она.

— Мои родственники впереди колонны, — ответила Янка. Она говорила по-немецки с акцентом, но это не возбуждало подозрения.

— Помогла бы немного!

Янка впряглась в повозку рядом с женщиной. Теперь она ничем не отличалась от беженцев, и на нее никто не обращал внимания.

Остановились. Где-то вдали вспыхнули лучи света, на обочине дороги стоял черный грузовик.

— Давай передохнем, — сказала женщина.

— Я должна найти своих, — прошептала Янка.

— Помоги мне еще, — попросила та. — Далеко они не уйдут. Все встретимся там, в Дюберитзе.

В этот момент из повозки высунулась девочка. Она протерла глаза и, когда луч света на миг вырвал из темноты лица идущих людей, посмотрела на свою мать и на Янку.

— Мама! — крикнула она. — А что здесь делает эта полька, работавшая у Гинтеров?

— Полька?! — женщина удивленно посмотрела на Янку. — Ты полька? Поэтому не хочешь помочь мне? Где твой опознавательный знак?

— Я…

— Ждешь своих, да? — Усталость и ненависть слышались в голосе этой женщины. — Теперь смотришь на нас и радуешься, что мы погибаем с голода и от усталости?

С грузовика, стоящего на обочине, соскочил жандарм.

— Здесь, здесь! — кричала женщина. — Она полька!

Янка, недолго думая, оттолкнула кричавшую женщину, перепрыгнула через кювет и увидела перед собой стену черного леса. На миг ее коснулся луч фонаря; когда до опушки оставалось совсем немного, услышала за собой сухой треск автоматной очереди и пронзительный окрик по-немецки. Она не чувствовала страха, только сильно билось сердце и пот заливал глаза. Ветки кустарника хлестали ее по лицу, ноги увязали в грязи. Жандармы уже приближались к опушке. Они шли развернутой цепью. Янка поскользнулась и упала в яму с сухими листьями. Затаила дыхание. Жандармы прошли мимо и углубились в лес.

— Проклятая полька! — услышала она.

Через некоторое время преследователи вернулись к шоссе, так и не обнаружив ее убежища.

Двинулась в путь, когда предутренний свет вырвал из темноты силуэты деревьев и поблескивающую между ними ленту шоссе. Шла медленно по опушке леса, который был для нее хорошим укрытием. Вдруг лес неожиданно кончился, она вышла на открытую поляну и увидела перед собой Добжице. На шоссе никого не было. И только перед самым городом она заметила двух молодых немецких солдат, но они не обратили на нее внимания, хота после проведенной в лесу ночи вид Янки был далеко не блестящим: грязное, помятое платье, взлохмаченные волосы…

Вот и Добжице. Шла узкими, безлюдными улочками по мостовой, заваленной обрывками бумаги, пакетами, тряпками, всевозможной рухлядью, выброшенной из домов. Двери некоторых из них были открыты настежь. Она проходила мимо, читая на углах домов названия улиц. Баутзенштрассе! Она не имела понятия, где может быть эта улица.

Престарелая женщина тащила на плечах узел. Когда Янка попросила ее показать дорогу, она положила свою ношу на землю и внимательно посмотрела на девушку, но все же объяснила, как пройти на Баутзенштрассе.

Улица лежала в развалинах. Неужели и номер двадцать восьмой тоже?.. К счастью, нет, он уцелел. На втором этаже Янка заметила медную табличку: «Ганс Вейс».

Наконец добралась! Она поправила прическу, немного передохнув, нажала на кнопку звонка. Так, как ей рекомендовал это сделать старый Томаля: три звонка коротких и один длинный… Открыл ей дверь человек в черном мундире. Она не успела даже подумать, что ей предпринять — войти или убежать, как он втолкнул ее в прихожую. Другой с пистолетом в руках уже ждал их в дверях.

— Поймали птичку! — разразились они громким смехом и ввели ее в небольшую комнату. На полу, среди выброшенного из гардероба белья, книг и бумаг, сидел пожилой мужчина, по его лицу текла кровь.

— Ну, господин Вейс, — сказал гестаповец с пистолетом в руке, — теперь будешь говорить. Кто эта девушка?

Вейс молчал.

Другой немец, в мундире штурмбанфюрера, подошел к Янке, стволом пистолета приподнял ее голову.

— Послушай ты, малютка… Меня зовут Кнох. Запомни это имя, и если еще проживешь пару недель, то я буду сниться тебе по ночам. Запомнила? Как тебя зовут? — гаркнул он. — И отвечай сейчас же, кто тебя прислал?!

Янка закрыла глаза. Ей казалось, что она снова в лесу и падает в яму, которая была очень глубокой. Она даже не почувствовала удара, который отбросил ее на пол.

 

4

Клос посмотрел на часы: было около одиннадцати утра. По шоссе снова тянулась колонна беженцев, нехотя отступая на обочину, когда появлялись мотоциклисты. Добравшись до леса, Клос свернул в сторону и узкой тропинкой углубился в чащу. Заглушил мотор. Здесь наверняка никто его не увидит. Из внутреннего кармана плаща извлек новый регистрационный номер для своего мотоцикла, укрепил его и возвратился обратно на шоссе. Если теперь кто-нибудь в Добжице и запишет этот номер — не страшно. Он должен быть в Добжице как можно раньше, чтобы отыскать этого Вейса и установить контакт с радистом. Если это будет невозможным, тогда… На этот случай Клос имел особый план, точнее, набросок плана, хотя он понимал всю его рискованность…

Во-первых, необходимо встретиться с Вейсом. Выяснить, почему Эрвин и Янка не дошли до цели. Может быть, их задержали в пути? Или они не застали Вейса? Клос еще на что-то надеялся, когда в 7:30 утра включил радиоприемник и настроился на нужную волну. Но опять сквозь шум и треск послышались звуки полонеза. Значит, операция не отменена!

В четыре утра парашютисты высадятся на западной опушке леса Вейперта и неожиданно столкнутся с солдатами гренадерского полка. Немцы взорвут мост. Клос не должен допустить этого! Необходимо что-то предпринять.

Добжице не входил в полосу действия дивизии, в которой служил Клос, поэтому он должен был придумать какой-то предлог, чтобы выехать в этот прифронтовой городок. В то время, когда Клос размышлял об этом, неожиданно появился фельдфебель и сообщил, что его вызывает генерал.

В кабинете Пфистера уже находились несколько офицеров, в том числе сияющий от удовольствия Куссау, обер-лейтенант Вальтер и капитан Коэллер, а также командир подразделения охраны моста майор Фогель. Генерал Пфистер склонился над картой.

— Наступление противника ожидается в ближайшие дни, — объявил он, — а может быть, даже в самые ближайшие часы. Фюрер придает особое значение оборонительной линии по реке Рэга… Мы получили приказ: ни шагу назад! — Он посмотрел на офицеров.

Они стояли неподвижно, и никто из них не намеревался произнести хотя бы слово. Только Куссау кашлянул одобрительно. Клос смотрел в окно на мост и мучительно искал предлог: как объяснить свой выезд в Дюберитз, где можно было выяснить все вопросы. Но ничего не мог придумать: чувствовал, что генерал вряд ли разрешит ему покинуть штаб. Однако оказалось, что искать какой-либо предлог нет необходимости… Прежде всего Пфистер огласил, или, вернее, повторил, приказ для командира подразделения охраны моста майора Фогеля: «Мост взорвете только по моему личному распоряжению, которое получите, когда наступит непосредственная угроза пригороду со стороны танков противника». Генерал уже больше не верил в возможность удержать линию обороны по реке Рэга. Затем он отпустил Фогеля и приказал то, о чем Клос даже и мечтать не мог: он поручил Вальтеру, Коэллеру, Куссау и ему выехать немедленно в инспекционную поездку по частям дивизии. Клосу был определен гренадерский полк в лесу Вейперта. Лес Вейперта! Западный район Добжице. Он не имел права изменить маршрут, но необходимо было рискнуть.

Клос забежал в казино позавтракать. Там уже сидел Куссау, допивая поданный ему чай, а Симона стояла около него.

— Сегодня придешь снова, — сказал Куссау.

— А что с Рольфом? Вы должны сейчас же пойти к генералу! Вы же обещали.

Куссау поставил стакан на столик, встал и рассмеялся:

— Ты прекрасная девушка, Симона… Ты мной недовольна?

— Да! — вскрикнула Симона. — Вы же обещали…

Но он уже не слушал ее. Кивнул Клосу и вышел из казино.

Симона молча подала капитану тарелку супа. Клос торопился, обжигал губы. Она стояла около бара, напряженная и неподвижная. Что он мог ей сказать? Что нет надежды на спасение Рольфа? Что Куссау жестоко обманул ее?..

Клос, не говоря ни слова, вышел из казино. У него было очень мало времени. Он намеревался еще встретиться с Томалей, потом проехать через лес Вейперта, провести инспекцию гренадерского полка, снова вернуться на шоссе — и в Добжице.

Томаля ничего не знал об Эрвине и Янке. За эту ночь он постарел на несколько лет.

— Я не должен был его посылать, — сказал он тихо. — Не должен. Теперь уже никто не сможет мне вернуть внука. — Клос хотел утешить его, но тот только махнул рукой. — Но я не теряю надежды. Меня трудно сломить: жизнь приучила к худшему. Не будем больше говорить об этом. Одно из двух: или Эрвин и Янка не сумели дойти до Добжице, или Вейс не избежал провала…

— Все это необходимо уточнить. Я обязан немедленно выехать в Добжице, — сказал Клос.

— Ты? — удивился Томаля.

— Да. Дай мне пароль и адрес.

— Ты не должен этого делать.

— Другого выхода нет. Если я отыщу Вейса и он не провалился, прикажу ему немедленно передать наше донесение командованию. Но если не удастся…

— Это рискованно, ты можешь попасть в руки гестапо, — предостерегающе проговорил Томаля.

— Не попаду! — твердо ответил Клос. — Я не могу позволить себе этого. Я вернусь сюда в любом случае. Подготовь хотя бы пять человек из тех поляков, которым ты доверяешь. Ты поддерживаешь связь с этими людьми?

— Конечно. Что я потом должен делать?

— Ждать меня здесь. Эти люди должны быть абсолютно надежными: не исключено, что придется открыться перед ними, если Вейс арестован. А теперь прошу — пароль и адрес!

Клос приближался к Добжице. Шоссе снова заполнили толпы беженцев и санитарные машины с ранеными. Только изредка навстречу им, в сторону фронта, двигались бронетранспортеры. Клос, лавируя в этой толчее, подъезжал к перекрестку. Уже виден был Добжице, расположенный на плоской равнине; два жандарма с трудом справлялись с напряженным движением. Беженцев оттесняли на обочину дороги, проверяли документы у водителей военных грузовиков. Клос вынул приказ генерала на инспекционную поездку и снизил скорость, когда проезжал мимо жандарма, с которым объяснялся какой-то господин в тирольской шляпе, доказывавший, что у него в Дюберитзе живут родственники.

— 148-я дивизия! — крикнул Клос.

Вскоре он затормозил около первых домов городка, который казался вымершим. И только рядом с большим домом стояли грузовики, на которые полицейские и гестаповцы грузили какие-то сундуки.

«А, бежите! — подумал Клос. — И никогда уже больше не вернетесь». Он подумал также о том, что, может быть, сейчас выполняет последнее свое задание на этой стороне фронта.

За рыночной площадью начинался лабиринт узких улочек. Которая из них Баутзенштрассе? Увидев паренька в форме гитлерюгенда, он обратился к нему с вопросом.

Паренек услужливо показал налево.

Теперь необходимо соблюдать предельную осторожность. Клос был уверен, что если Вейс провалился, то гестаповцы не будут устраивать засады в его квартире. Но надо быть готовым к любой неожиданности.

Клос еще издали заметил, что нужный ему дом — угловой. Свернул на поперечную улицу и, не выключая мотора, поставил мотоцикл около стены какого-то здания. Осторожно подошел к дому. Ничего подозрительного: безлюдная, выгоревшая улица, на тротуарах брошенные второпях старые вещи, клочья гитлеровских плакатов, содранных со стен. Поднялся на второй этаж; на двери медная табличка: «Ганс Вейс». Вынул из кобуры пистолет, снял с предохранителя. Нажал кнопку звонка: три коротких, один длинный. Быстро прижался к стене. Тот, кто появится в дверях, может заметить его только через несколько секунд. Дверь открылась. Клос увидел молодого гестаповца с пистолетом в руке. Несколько секунд колебался… «Засада! Полный провал!» — мелькнуло в голове.

Выстрелил. Нажал спусковой крючок именно в тот момент, когда гестаповец заметил его. Тот упал без звука на пороге двери, а Клос мгновенно сбежал вниз по лестнице. Выбежал второй гестаповец, на ходу выстрелил. Пуля просвистела над головой Клоса, со стены посыпалась штукатурка. Клос оглянулся, увидел стрелявшего, — взял его на прицел, но гестаповец с погонами штурмбанфюрера скрылся в проеме двери.

«Заметил меня», — подумал Клос.

Он подбежал к мотоциклу, включил на полные обороты мотор и погнал его по безлюдной улице.

«Теперь только взять себя в руки, успокоиться и как можно быстрее выбраться из города, но только другой дорогой. Штурмбанфюрер, вероятно, уже поднял тревогу. Сколько потребуется ему времени, чтобы выслать своих людей в погоню? Три-четыре минуты… У Вейса наверняка есть телефон. Автомашины уже вышли, а если они имеют в своем распоряжении еще и оперативные… Будем считать, что имеют… Видимо, отдали уже распоряжение всем постам задерживать мотоциклистов. Может быть, бросить мотоцикл? Нет, еще рано», — напряженно размышлял Клос.

Остановился, закурил, вынул из кармана карту.

«Отступая, не следует слишком спешить», — вспомнил он незыблемое правило. Торопятся только любители, но не профессионалы. Зачем сказал жандарму на шоссе: «148-я дивизия»? Теперь будут искать в дивизии. Хотя и так искали бы там, ибо других воинских частей в окрестности города нет. Теперь вся надежда на успешное наступление наших войск. А пока необходимо найти дорогу, которая еще не оцеплена жандармами и где «нет полицейских постов». Этим условиям отвечала только одна — проселочная дорога к лесу Вейперта.

Мотоцикл за несколько минут миновал улицы городка и выехал на широкую аллею с богатыми виллами, уже покинутыми владельцами. Добравшись до лесочка, подступавшего к самому шоссе, Клос почувствовал себя в относительной безопасности и решил проанализировать события, разыгравшиеся несколько минут назад.

Мотоцикл с жандармом он увидел, когда тот внезапно выскочил из-за поворота; машинально передвинул кобуру поближе под руку, расстегнул — пистолет вынимался свободно. Знает ли о нем этот жандарм? Нет, это маловероятно, ибо прежде всего гестаповцы предупредили контрольные посты на шоссе, а с жандармами у них нет радиосвязи. Видимо, этому жандарму еще ничего не известно, но если он потребует документы, его придется убрать.

Немец курил сигарету, автомат был перекинут через плечо. Он заметил встречный мотоцикл в последнюю минуту и не успел даже вскинуть руку, как тот проскочил мимо. Клос видел его еще несколько секунд в зеркальце, потом он скрылся из виду.

«Можно было бы выстрелить, — подумал Клос, — но если бы я промахнулся, жандарм наверняка погнался бы за мной… А так он почти не видел моего лица и, самое большее, мог только заметить номерной знак мотоцикла… — Клос улыбнулся: — Хорошо, что вовремя заменил регистрационный номер».

Он выехал на лесную дорогу, ведущую к шоссе, а через несколько минут увидел и само шоссе, по которому беспрерывно тянулась колонна беженцев.

 

5

Клос поставил мотоцикл во дворе, постучал. В дверях появился Томаля. Вошли в темную прихожую, остановились.

— Там полный провал, — тихо сказал Клос. — Я не мог этого предотвратить, не имел даже возможности увидеть Вейса.

Томаля молчал. Теперь, когда Клос немного привык к темноте, он увидел, что старик плакал.

— Они ждут тебя, — сказал наконец он.

— Сколько их?

— Трое. Остальных не удалось разыскать.

— Надежные?

— Знаю их около двух месяцев. Выполняли обычные задания, приносили информацию. Один — из Варшавы, двое — из Кельце.

— Говорил им что-нибудь?

— Нет. Только то, что их ожидает важное задание. Они готовы ко всему.

— Ну хорошо, пойдем к ним.

— Намерен деконспирироваться?

— Все может быть. Послушай… если вы соединитесь с нашими, а я… останусь еще на этой стороне фронта, то этих троих необходимо будет направить в глубокий тыл немцев, и кто знает… может быть законсервировать до самого конца войны… Это очень важно на будущее, — подчеркнул Клос.

Томаля открыл дверь в комнату. В косых лучах заходящего солнца Клос увидел троих с буквами «П» на рукавах блуз. Появление немецкого офицера поразило их. Двое словно онемели, а третий в испуге вскочил на подоконник, но его остановил повелительный голос Томали:

— Куда? — И через минуту: — Закрыть окно! Обсудим подробности операции.

Клос угостил парней сигаретами. Все они были очень молоды, самому старшему — не более двадцати лет.

— Эвард Сасик, — представился он. — Из Варшавы.

— Чем занимался? — спросил его Клос.

Тот повел плечами, ответил:

— Немного работал в слесарной мастерской.

— Был в подполье?

— Да, десять месяцев. Работал на заводе.

— На каком?

— Как на каком? На оружейном.

Томек Пакуля и Болек Скалка были односельчане. Они не показывали носа за пределы своей Кельчизны и только недавно силой были пригнаны сюда. По их лицам было видно, что они хотели о чем-то спросить Клоса, но не осмеливались, а он не спешил что-либо выяснять…

— Операция, которая нам предстоит, серьезная и опасная, — начал Клос, — можно погибнуть или попасть в руки врага. Если кто-либо из вас хочет отказаться, можно сделать это сейчас.

Все молчали.

— В четыре утра в западном направлении от леса Вейперта высадятся наши парашютисты. Их задача помочь нашим наступающим войскам: не дать немцам взорвать мост через реку Рэга и удержать предмостный плацдарм, пока не будет прорван фронт и не подойдут наши танки. Они должны пробраться незаметно к реке в шестом часу утра. — Клос немного помолчал, а потом решительно закончил: — Вы проведете их через лес Вейперта. В этом лесу расположился немецкий гренадерский полк…

— Как же мы это сделаем? — спросил Томаля.

— Существует только один способ: проводить их как группу пленных поляков. Кто из вас знает немецкий? — спросил Клос.

Кроме Томали немного говорил по-немецки Сасик.

— Это рискованно, — высказал свое мнение Томаля, — очень рискованно. Но есть ли другой выход? Может быть, капитан и прав? Но кто в прифронтовой полосе сопровождает пленных на передовые линии? Конечно, можно сказать, что их ведут в штаб дивизии. Но поверят ли в это немецкие посты в лесу Вейперта? Не потребуют ли документов? Или какому-нибудь сверхбдительному гестаповцу придет в голову поднять телефонную трубку и справиться!..

Но Клос избрал путь через вторую линию обороны немцев именно потому, что фашисты считают: никто не отважится на такие неслыханно дерзкие действия.

— Уверен, что это удастся. Другого такого случая не будет! — твердо сказал Клос.

— Если бы даже и не было никакой надежды, — ответил за всех Томаля, — то все равно мы пошли бы. А немецкие мундиры? — вдруг спросил он. — Где мы возьмем немецкие мундиры?

— У тебя есть хотя бы какое-нибудь оружие? — вместо ответа спросил его Клос.

— Два автомата в тайнике и один пистолет.

— Не густо, но думаю, что хватит. Мундиры раздобудем на полевом складе дивизии. Еще необходима какая-нибудь повозка, на которой подвезете хотя бы пять комплектов обмундирования к месту высадки парашютистов. Тех, кто из них знает несколько слов по-немецки, переоденете в мундиры.

— Склад… мундиры… повозка… Когда ты успеешь все это сделать? — спросил Томаля.

«Действительно, когда?» — подумал Клос. Это был рискованный план, на исполнение которого почти не оставалось времени.

— Вещевой склад дивизии, — сказал Клос, — находится на окраине города, почти около леса. Охраняет его только один караульный. Главное в том, чтобы не попасть на смену караула.

Он посмотрел на часы. Сколько еще времени в запасе? Клос был убежден, что гестаповцы из Добжице обязательно появятся в штабе дивизии. Хотя сначала, может быть, будут его искать в полку и в городе. Если придет тот гестаповец, который мог видеть его на лестничной площадке, то возвращение в штаб невозможно.

«Переход границ дозволенного риска», — как говорят об этом в Центре. Не, несмотря на все это, Клос должен вернуться в штаб. Он подумал о том, что в течение четырех лет службы ни разу не спасался бегством. Необходимо выдержать до конца.

Клос посмотрел на парней, молча слушавших его. Понимают ли они все трудности предстоящей операции? Как доберутся до западной опушки леса Вейперта? Они должны идти ночью, с повозкой, в которой будет несколько комплектов немецкого обмундирования, и изображать беженцев, а может быть, лучше военный патруль? Потом им надо свернуть в лес, пройти как можно, дальше на запад и ждать…

Клос встал.

— Пошли, — сказал он. — В конце Кобургштрассе находится небольшая роща. Вы знаете, где это?

— Да, — ответил Томаля.

— Я подъеду на мотоцикле. Тогда вы…

Вещевой склад дивизии, как обычно в полевых условиях, был временным и представлял собою палатку, окруженную небольшим ограждением из колючей проволоки. К столбу была прибита табличка: «Вход воспрещен». Караульный неторопливо прохаживался по дороге, тянувшейся от Кобургштрассе вдоль леса. Он считал, как и все фронтовики, что служба в тылу — это вроде как отдых.

Подъезжающего Клоса он увидел значительно раньше, чем успел выплюнуть изо рта сигарету и погасить ее сапогом. Клос притормозил, не заглушая мотора.

— Курите на посту!.. — крикнул он.

— Честь имею доложить, господин капитан…

В это время из-за деревьев показался Сасик. Охранник, стоя навытяжку перед Клосом и глядя ему прямо в глаза, не мог видеть парня. Несколько секунд… Клос прибавил газу — и рев мотора заглушил крик падающего от удара немца.

В палатке было темно. Фонарик Клоса осветил кипы старательно уложенного обмундирования.

— Гимнастерки, брюки, шапки, шинели. Не забудьте также пояса! Томаля, найди шинель с погонами фельдфебеля. Такую, которая подходила бы по размеру… Ты будешь командовать. Больше смелости… Идите смелее, на вопросы отвечайте четко негромко… У нас нет времени на то, чтобы подготовить какие-либо документы. Все должно удаться. Помните об этом…

Примеряли шинели, подбирали по размеру шапки.

— Быстрее! На складе все должно выглядеть так, как будто бы здесь был грабеж, бандитский налет. А пока об этом узнают в штабе дивизии, пройдет не менее двух часов. Можете быть спокойными — они не успеют предупредить патрулей в лесу Вейперта. Да и навряд ли это им придет в голову.

Наконец-то! Они пошли сначала по опушке леса в направлении шоссе.

Клос вскочил на мотоцикл и лугом добрался до улицы, параллельной Кобургштрассе. Уже смеркалось, на востоке стояла тишина; эта тишина казалась более грозной, чем глухой гул орудийной канонады, к которой все привыкли. Завтра рано утром, когда высадится десант на западной опушке леса Вейперта, вновь начнется артиллерийская подготовка, польется стальной дождь, уничтожающий на своем пути все живое, крушащий мощные оборонительные укрепления немцев. Потом ринутся танки, пойдет пехота. Но до завтрашнего утра еще осталось несколько часов, которые необходимо выжить. За это время будет решаться судьба моста через реку Рэга, а следовательно, и успех наступления…

Клос подъехал к штабу дивизии. Миновал ворота, ведущие во двор особняка, и только тогда вспомнил о регистрационном знаке на мотоцикле. Забыл заменить… Надо же допустить такую непростительную ошибку! Повернуть обратно? Нет, уже поздно. Увидел издалека капитана Коэллера, который соскочил с мотоцикла, махнув ему рукой, и направился к дверям особняка.

Клос обвел взглядом двор. Увидел черный «мерседес». «Уже успели…» — подумал он. Единственное свободное место было около боковой стены правого крыла особняка; в стене не было окон, только чуть пониже уровня земли виднелись узкие проемы окошек подвального помещения особняка. Казино!

Нужно было вновь рисковать. Он поставил мотоцикл вплотную к стене, сорвал фальшивый номерной знак. На мгновение задумался. Что с ним сделать? Согнул, закопал недалеко от стены, притоптал землю сапогом.

Клос не заметил Симоны, которая внимательно наблюдала за ним через узкое окошко казино.

 

6

Два штурмбанфюрера из Добжице, Кнох и Лехман, прибыли в штаб дивизии несколькими минутами раньше Клоса. За истекшие два часа они сделали все возможное для розыска человека, одетого в мундир вермахта, которому удалось выбраться из засады и убить гестаповца Фрица Шальбе. Они понимали, что напали на след опасного преступника, точнее, на вражеского агента, переодевшегося в немецкий мундир. Следствие в Добжице заняло у них не более часа. Первую информацию, хотя и недостаточно точную, они получили от паренька из гитлерюгенда, на которого Кнох наткнулся на углу Баутзенштрассе.

— Ты не видел, случайно, мотоциклиста в форме немецкого офицера? — спросил он паренька.

Тот рассказал все, что знал, но при этом добавил, что не уверен, был ли это офицер, и не обратил внимания на номерной знак его мотоцикла. Но он точно помнил, что мотоциклист проезжал мимо него только один раз.

Необходимо было опросить все контрольные посты на дорогах, ведущих из города. Кнох и Лехман переговорили не менее чем с десятком жандармов. Но немногие из них выполняли распоряжение о записи регистрационных номеров проходящего автотранспорта. «Приказ был недостаточно точным, — объясняли жандармы. — Речь шла о подозрительных».

И только сообщения с двух контрольных постов: одного — на шоссе, идущего с востока к Форбургу, другого — на тракте из Дюберитза к лесу Вейперта — содержали, как показалось гестаповцам, более или менее ценную информацию.

Жандарм с поста восточного шоссе доложил, что он видел мотоциклиста, который издалека показал ему разрешение на проезд и крикнул: «148-я дивизия». Другой жандарм, дежуривший на тракте, также видел немецкого офицера на мотоцикле, который, не задерживаясь, проскочил, на большой скорости мимо него.

— Как так, не задерживаясь? — закричал Лехман. — А вы там для чего? Пойдете под суд.

Оба жандарма запомнили только несколько цифр регистрационного номера: 3, 8 и, кажется, 7. Это уже кое-что.

Лехман и Кнох разослали имевшихся в их подчинении гестаповцев по полкам 148-й дивизии, а сами направились в ее штаб. Принял их командир дивизии генерал Пфистер без особого желания. Гестаповцы подробно доложили ему о случившемся, но, к их удивлению, генерал не проявил к этому особого интереса.

— У меня в дивизии, — сказал старый пруссак, — ничего подобного не могло произойти. Я хорошо знаю своих офицеров.

— Однако все же случилось, — не без ехидства ответил Кнох. — Установлено точно, что мотоцикл был из 148-й дивизии. Нам известны некоторые цифры номерного знака: 3, 8, 7.

— Это ваша обязанность, можете искать. Я отвечаю за фронт! — отрезал генерал.

— Может быть, господин генерал, целесообразно будет обратиться за помощью к рейхсфюреру Гиммлеру? — спросил с иронией Кнох.

Пфистер смягчился. Вызвал дежурного офицера и приказал ему установить имена офицеров, которые в течение последних нескольких часов пользовались служебными мотоциклами. Через некоторое время дежурный офицер доложил: капитаны Коэллер и Клос, обер-лейтенант Вальтер и гауптштурмфюрер Куссау.

— Куссау нас не интересует, — сказал Кнох. — Что же касается остальных, то желательно, чтобы они были вызваны в штаб.

— Вызовите всех, — обратился Пфистер к дежурному. — Если они все подозреваются, то Куссау также должен быть в штабе. А сейчас извините, я больше не располагаю временем, — добавил генерал.

Сначала все пошли осматривать мотоциклы. Клос видел, как они выходили от генерала. Он сразу узнал Кноха. Предстояло в считанные минуты решить: идти ли на смертельный риск или немедленно покинуть штаб дивизии.

«На что я еще могу рассчитывать? — размышлял Клос. — Может быть, Кнох не узнает? Он видел мое лицо каких-нибудь две секунды». Клос был тогда в шлеме и больших мотоциклетных очках. Однако он не был уверен в том, что Кнох не узнает его. Но он должен рискнуть. Ему нельзя сейчас спасаться бегством, необходимо дождаться десантников и всеобщего наступления.

Симона стояла около бара.

— Коньяк? — спросила она равнодушно. — Ужин?

— Если можно, коньяк. Поужинаю немного позже.

Девушка поставила перед Клосом рюмку.

— Позже? — спросила она. — Вы думаете, что еще будет это «позже»?

— Не понимаю! — удивился Клос.

— Дежурный офицер сказал мне, зачем приехали сюда гестаповцы из Дюберитза, — ответила Симона.

— Это правда? — Клос спокойно попивал коньяк. — Ну и зачем же?

— Вы не знаете?

— Еще нет.

— Удивляюсь вашей выдержке и хладнокровию, — тихо произнесла Симона. — Кто вы на самом деле?

— Мы давно уже знакомы, Симона, и ваш вопрос кажется странным.

— Кто убил гестаповца в Дюберитзе? Тот, кто ехал на мотоцикле. Этого человека разыскивают. Если бы гестаповцы узнали, что один немецкий офицер заменил номерной знак на своем мотоцикле по приезде в штаб дивизии, то, видимо, им бы стало все ясно. — Она сказала это по-французски. — Я видела этого офицера!

— Интересно, это очень интересно. — Клос отодвинул от себя пустую рюмку. — Ну и что дальше?

— Этот офицер был не очень осторожен. Закопал номерной знак под моим окном у стены казино. Я могла бы его показать, номер помню точно: 3837. Вы согласны, господин капитан?

Клос молчал.

— Прошу вас, скажите же что-нибудь!

Он повел плечами:

— Мне нечего сказать. Что вы намерены теперь делать, Симона?

— Мне противна ваша грязная война, — прошептала она, — но, как вы полагаете, это сообщение могло бы быть достаточной платой за жизнь Рольфа?

Клос молчал.

— Ну как вы думаете? Жизнь за жизнь! Это было бы справедливо, не правда ли?

Клос встал. Просить? Убеждать? Разъяснять, что этим она ничего не добьется? Он посмотрел на лицо Симоны. Под ее глазами были темные круги, губы, не тронутые помадой, слегка потрескались.

— А что потом? — спросил ее Клос. — Как можно будет жить после этого?

Внезапно послышался гул авиационных моторов, близкие взрывы сотрясли стены особняка.

— Они неплохо знают цели, не правда ли? — тихо промолвила она.

«Может быть, ее застрелить? — подумал Клос. — Нет, я не должен этого делать».

Услышал, как хлопнула входная дверь; на пороге появился штурмбанфюрер Кнох. Еще ближе взрыв — посыпались осколки разбитого стекла… Кнох посмотрел на Клоса, потянулся к кобуре.

— Руки!.. — крикнул он.

Он не успел сказать больше ничего. Прозвучали два выстрела. Кнох замертво свалился на пол.

Симона неподвижно стояла около бара, прикрыв ладонью рот.

Из казино Клос поднялся наверх; у него в комнате спрятаны несколько предметов, которые не должны попасть в руки гестаповцев: непроявленный микрофильм, новый шифр, миниатюрный фотоаппарат…

Он уже спустился на первый этаж, когда ему встретился посыльный.

— Вас вызывает генерал, — обратился он к Клосу.

— Буду через пять минут.

— Генерал требует немедленно. Он сказал, что вы ему нужны по очень важному делу.

— Хорошо. Сейчас буду…

В коридоре показался генерал Пфистер.

— Прошу вас, Клос, зайти ко мне.

«Ну, теперь все», — подумал Клос и пошел вслед за генералом. В кабинете было уютно и тихо. Пфистер закурил сигарету.

— Через минуту, — сказал он, — все будут здесь. Следствие ведет штурмбанфюрер Кнох из Дюберитза. Как вы полагаете, господин капитан, может ли быть правдоподобным, чтобы кто-то из наших офицеров…

Клос молчал.

— Завтра или не далее как послезавтра начнется наступление, — медленно проговорил Пфистер. — Я не должен допустить, чтобы в нашем штабе что-то случилось. Вы понимаете меня, господин Клос?

— Да.

— Поэтому я решил, что от имени нашего штаба вы примете участие в расследовании этого необычного дела. Сейчас я об этом поставлю в известность Кноха.

— Возможно ли это, господин генерал, я же нахожусь в числе подозреваемых, — сказал Клос.

— Какой вздор, — решительно махнул рукой генерал. — Вы же, господин Клос, офицер нашей контрразведки.

В дверях показался адъютант.

— Офицеры ожидают вас, господин генерал.

— Просите.

Клос, не спрашивая разрешения, закурил сигарету. «Теперь все кончено… поздно», — промелькнуло в голове Клоса.

Первым в кабинет вошел Лехман, за ним — все, кто пользовался в течение последних часов мотоциклами; Коэллер, Куссау, Вальтер… Куссау был заметно пьян.

— А где Кнох? — спросил генерал.

— Появится с минуты на минуту, — ответил Лехман. — Я уже послал за ним своего человека…

— Тогда прошу вас, начинайте. — Пфистер нетерпеливо посмотрел на часы. — Ах да… Я должен сообщить вам, что от моего имени в следствии примет участие капитан Клос. Он будет меня информировать о ходе следствия и в конце доложит о результатах.

— Как это можно, господин генерал? — с удивлением проговорил гестаповец. — Я должен напомнить, что капитан Клос является одним из…

— Прошу вас, господин Лехман, начинайте, — прервал его генерал.

— Необходимо подождать Кноха. Он видел того человека, — настаивал гестаповец.

— В моем распоряжении слишком мало времени, — раздраженно проговорил Пфистер, усаживаясь за письменный стол.

— Прошу, пусть каждый из приглашенных офицеров назовет трассу, по которой проезжал сегодня на мотоцикле, — начал Лехман.

— Я был в лесу Вейперта, — отозвался первым Клос.

— А я ездил по подразделениям дивизии. — Куссау широко расставил ноги. — Намотал немало километров, изрядно устал.

— Прошу поточнее… — сказал Пфистер.

Однако Куссау не успел удовлетворить просьбу генерала. В кабинет, запыхавшись, вбежал один из подчиненных Кноха.

— Господин генерал, штурмбанфюрер Кнох убит!

Генерал сорвался с места:

— Как это убит? Во время «налета»?

— Нет, господин генерал. Застрелен в казино.

— Прошу всех за мной! — повелительно сказал Пфистер.

Никакого шанса на побег… В зале столпились уже офицеры штаба дивизии, создав своеобразные шпалеры, через которые шел генерал со своей свитой, Лехман не отставал от Клоса, капитан чувствовал на себе пристальный взгляд гестаповца.

На полу в казино лежал Кнох. Врач наклонился над ним. Увидев генерала, он поднялся и отошел в сторону.

— Смерть наступила несколько минут назад, господин генерал, — отрапортовал он. — Два выстрела. Оба в область сердца.

Клос в этот момент увидел Симону: она продолжала стоять около бара, а рядом с ней был гестаповец в черном мундире.

«Все уже рассказала? Нет, не может быть», — подумал Клос.

Гестаповец вытянулся по стойке «смирно».

— Она должна была видеть убийцу, господин генерал.

— Призналась?

— Нет, она заявила, что расскажет обо всем только в вашем присутствии, господин генерал.

— Тогда пусть говорит. — Пфистер даже не посмотрел на Симону. Казалось, он совсем не замечает ее.

Девушка подбежала к генералу:

— Господин генерал…

— Ну и кого же вы видели? — нехотя пробормотал он.

Около него стоял Лехман и смотрел на Симону, как охотник на добычу. Немного в стороне стоял Куссау, за ним — Коэллер и Вальтер, а около окна — Клос… Что делать, если она обо всем расскажет? Конечно, стрелять. Сначала в Лехмана, потом в Куссау. Во всяком случае надо как можно дороже продать свою жизнь…

Все молча стояли и ждали, что скажет девушка.

— Господин генерал, — начала наконец Симона, — прошу вас дать обещание, что вы отмените свой приказ и сохраните жизнь Рольфу Кахлерту. Тогда я расскажу обо всем, что знаю…

— Пообещайте, господин генерал, — шепнул ему Лехман.

Пфистер выпрямился и холодно посмотрел на девушку.

— Я ничего не могу вам обещать, — сухо сказал он. — Обер-лейтенант Кахлерт два часа назад расстрелян.

Казалось, что она сейчас упадет. Посмотрела на гауптштурмфюрера Куссау, потом на Клоса.

— Он расстрелян, — повторила она. — Больше не живет…

— Кто убил Кноха? — Лехман повысил голос почти до крика.

— Скажу, — вдруг вскрикнула Симона, — все скажу! Думаете, я буду молчать? Нет, я скажу, кто убийца! Это он, господин генерал. — Она протянула руку в сторону Куссау. — Пусть теперь расплачивается! Я была здесь и все видела…

Куссау, еле стоящий на ногах, выхватил пистолет из кобуры.

— Ты лжешь! — крикнул он. Не целясь, он выстрелил. Вальтер и Коэллер вырвали из его рук пистолет, но выстрел оказался смертельным. Симона опустилась на пол… Лехман и врач склонились над ней. Пфистер даже не посмотрел на убитую.

— Куссау… — прошептала, умирая, Симона.

Лехман вытащил из кармана фартука Симоны согнутый номерной знак.

— Это тот самый номер, — сказал он.

— Вы ей верите? — Куссау пытался вырваться из рук Коэллера и Вальтера. — Это она была большевистским шпионом, это она убила Кноха…

— И она ездила сегодня на мотоцикле, так? — с иронией вставил Лехман. — Ты дал ей номерной знак, чтобы она его спрятала. Она сотрудничала с тобой!

— Лехман, ты сошел с ума, — взвыл Куссау, как затравленный зверь.

— Куссау провел с ней эту ночь, — сказал капитан Коэллер.

— Достаточно! Все ясно! — спокойно проговорил генерал. — Арестуйте его и допросите как следует. Полевой суд дивизии вынесет ему приговор. Следствие продолжать и вести его, как я приказал…

— Допросим его вместе, — сказал Лехман, обращаясь к Клосу. — Для этого потребуется немало времени, господин капитан, но мы должны вытянуть из него все, что известно этому изменнику.

Клос не слушал гестаповца. Он смотрел на убитую Симону.

 

7

Слившись с толпою беженцев, участники операции благополучно добрались до леса Вейперта. Теперь же ждали на западной опушке, укрывшись в зарослях кустарника. Луга и пустошь тянулись до самого Добжице. Волновались: высадятся ли десантники, как было запланировано? А если ветер снесет парашюты на восток, на лес, где расположился немецкий полк, или на юг в направлении шоссе, которое беспрерывно патрулируют жандармы?

Томаля раздал карманные фонарики: три короткие вспышки означали, что парашютисты находятся над местностью, где их ожидают.

Самолеты появились раньше, чем предполагали подпольщики. Через минуту раздались взрывы бомб. Начался пожар, который неожиданно осветил лес, послышались автоматные очереди и грохот зенитных установок. На западе пылало зарево — это горел Добжице.

В этот момент подпольщики увидели купола парашютов, медленно опускающихся на землю. Десант высаживался под аккомпанемент взрывов, раздававшихся где-то в центре бушующего пожара. Высадились точно в назначенном месте. Заметили мигающие огоньки, разбросанные, словно светлячки, по поляне, — они то ярко загорались, то внезапно гасли, становясь все ближе и ближе к приземлившимся парашютистам. Подпольщики выбежали из кустарника навстречу десантникам. Еще раз повторили свои световые сигналы… Издалека еще доносились взрывы. Где-то прострочила автоматная очередь, потом наступила тишина…

— Кто вы? — прозвучал голос из темноты.

— Дубовый лист, — ответил Томаля.

Молодой десантник в каске подошел к старику.

— Командир группы десантников поручик Кожух, — представился он, взяв под козырек.

Томаля стоял по стойке «смирно», молчал — он не мог оторвать взгляда от шинели и каски с белым орлом.

— Не думал, что дождусь, — тихо проговорил он. Сделав над собой усилие, собрался с мыслями и точно доложил обстановку.

Поручик слушал молча и недоверчиво.

— Нас заверили, что лес Вейперта чист. — Он еще раз посмотрел на карту.

— Был чист. Но сейчас в нем немцы. Нам не удалось установить с вами радиосвязь, чтобы предупредить об этом и предложить другое место высадки.

Десантники уже собрались вокруг них. Проверили: приземлилась вся группа.

— Кто из десантников знает немецкий? — спросил Томаля.

Утвердительно ответили уроженец Шленска и абитуриент из Люблина. Парни Томали принесли немецкие мундиры. Сасик и Скалка, а также два десантника должны были выступить в качестве конвойных.

— Ребята, — приказал поручик, — снимите пояса. Автоматы и пояса спрятать под шинели. Гранаты — в карманы. Если потребуется, то я стреляю первым.

Двинулись прямо на лес Вейперта.

Поручик посмотрел на часы:

— Два часа. Должны успеть.

Шли лугом, потом опушкой добрались до лесного тракта. Вдруг неожиданно блеснули лучи рефлекторов, осветившие Томалю и двух парней из конвоя. Мотор вездехода застонал на полуоборотах и заглох. Офицер выскочил из машины. Томаля подал команду «Стой!» и доложил. Он когда-то служил в кайзеровских войсках, поэтому его рапорт был безупречен.

— Сопровождаете в штаб дивизии, — повторил офицер СС. — А откуда?

— Это специальная диверсионная группа, — повторил Томаля слова, которым научил его Клос перед выходом на операцию. — Схватили их на юго-восточной окраине Дюберитза. Они из диверсионного вражеского десанта…

Офицер СС смотрел на них с недоверием. Что-то ему не нравилось, возбуждало подозрение. В машине остался только один водитель, к нему подошел десантник — солдат из Шленска. Эсэсовец прошел вдоль группы «пленных». Остановился около поручика:

— Офицер? — Тот молчал. — Отвечай!

— Не понимаю по-немецки.

Эсэсовец сорвал с его плеча планшет. Раскрыл. Осветил фонариком. Увидел на карте лес Вейперта и обозначенную синим карандашом западную опушку.

— Что это значит? — Поручик молчал. — Кто может перевести? — крикнул фашист.

Около него вырос Сасик. Немец спросил:

— У тебя русское оружие? — Сасик не понял вопроса. — Отвечай!

— Я не знаю. — Это было единственное, что Сасик мог произнести на немецком языке.

— Документы! — обратился немец к Томале. Он передвинул кобуру с пистолетом под руку, беспокойно оглядываясь.

Теперь у них не было выбора. Поручик принял решение — не вынимая руки из кармана, он выстрелил в немца. Паренек из Шленска ударил прикладом водителя. Наступила тишина…

— Нам повезло, — сказал поручик, — что они были одни. Но там, в лесу?

Томаля пожал плечами:

— Мы должны рискнуть. Это единственный выход…

Двинулись дальше. Песчаная дорога вела через лес. На полянах виднелись контуры военных машин и темные силуэты людей. Здесь никто не разжигал костров. Под деревьями прохаживались часовые, которые бросали на проходящих внимательные взгляды. Десантники старались не смотреть на немцев… Руками, заложенными в карманы шинелей, которые без поясов висели на них как мешки, крепко сжимали шероховатую поверхность гранат… Казалось, что у этой дороги не будет конца. Взобрались на песчаную возвышенность, все дальше углубляясь в густые заросли, проходили мимо военных грузовиков и штабных автомашин…

Поручик, следуя за Томалей, старался все запомнить. «Никаких укреплений, — подумал он, — видимо, еще не успели…»

Какой-то немецкий офицер подошел к Томале:

— Что это за сброд?

— Поляки. Пленные, господин обер-лейтенант, — быстро ответил Томаля.

— Куда вы их ведете? На первую линию обороны? Вы что, сошли с ума? — закричал офицер.

— В штаб дивизии, господин обер-лейтенант.

— Что вы с ними возитесь? Прикончите их здесь, на месте!

— Не имеем права. У нас приказ: сопроводить их в штаб! — отчеканил Томаля.

Офицер удивленно пожал плечами и отошел в сторону.

Двинулись дальше, поручик еще раз с беспокойством посмотрел на часы. На востоке царила тишина, но он знал, что пройдет еще совсем немного времени — и… Им предстояло миновать небольшой отрезок пути вдоль позиций гренадерского полка…

 

8

— Вы с ума сошли! — Лицо капитана Куссау было покрыто обильным потом. — Это не я, не я, понимаете? Шпион на свободе! — Он с трудом переводил дыхание. — А вы меня здесь…

Лехман ударил его по лицу. Куссау свалился со стула; через минуту он с трудом поднялся с пола. В разорванной на груди рубашке, с разбитыми в кровь губами, он выглядел страшно. Несколько секунд Куссау стоял неподвижно, угрожающе упершись взглядом в Лехмана. Казалось, что он бросится на гестаповца, но он, только покачнувшись, снова опустился на стул, тяжело дыша.

— Ну, теперь ты скажешь? — крикнул Лехман. — Если скажешь всю правду, то, может быть, и останешься в живых. Давно на них работаешь?

— Можете проверить, где я был в этот день после обеда, — прошептал Куссау наконец.

— Ты же сам сказал, что под Дюберитзом.

— У старого приятеля — лесника…

— Не беспокойся, завтра он все выложит на допросе, — с усмешкой сказал Лехман.

— Идиот! — крикнул Куссау. — Проклятый идиот!

Лехман снова ударил с размаху. Куссау отлетел к двери.

Клос посмотрел на часы. Уже должны быть! Через несколько минут он увидит в окно, как они будут входить во двор особняка. Охрану штаба уберут без особого труда.

Нельзя допустить, чтобы генерал Пфистер успел отдать приказ о взрыве моста… Десантники должны снять посты и захватить предмостный плацдарм. Но долго ли они смогут продержаться? Первая линия немецкой обороны могла оказать упорное сопротивление… А если они не прошли через лес Вейперта?

— Клос, — сказал Лехман, — эта свинья не хочет ни в чем признаваться. Думаю, он все еще не понимает, что его ждет. А ведь он должен об этом знать…

— Идиот, проклятый идиот! — пробормотал опять Куссау.

— А теперь попробуй ты, — сказал Лехман, обращаясь к Клосу. — Он изрядно измучил меня.

В этот момент Клос увидел их. Они смело вошли во двор. Томаля перебросился несколькими словами с часовым, потом остановил группу невдалеке от особняка. Клос заметил рослого парня, судя по всему, командира десантников; он внимательно осмотрелся вокруг, взглядом указал на пост, где стоял солдат, вооруженный ручным пулеметом. «Начинается», — промелькнуло в голове Клоса.

Томаля разделил группу, пятеро в сопровождении одного «конвоира» двинулись к особняку. Это не возбудило у немцев никакого подозрения.

— Клос, — сказал Лехман, — начинай же наконец…

В этот момент к труппе «пленных» подошел капитан Коэллер, дежуривший в штабе.

«Сейчас, сейчас…» — подумал Клос.

Польский офицер выхватил из-под шинели пистолет, выстрелил. И началось… Ручной пулемет был моментально уничтожен взрывом гранаты. Эсэсовцы из охраны штаба отстреливались, укрывшись за грузовиками. Из особняка выбегали немецкие офицеры и падали от метких выстрелов десантников.

Поручик с группой солдат уже штурмовал особняк.

— Поляки! — взревел Лехман. — Предательство!

Куссау бросился к окну. Лехман попытался задержать его, но Куссау неожиданно схватил со стола пистолет и спрыгнул во двор.

— Стой, Куссау! — закричал Лехман. — Клос, стреляй!

Куссау уже был внизу. На ходу он выстрелил в бегущего парашютиста, но промахнулся и через минуту упал, подкошенный автоматной очередью.

— Однако, — удивленно протянул Лехман, — он не предатель… Но кто же тогда?

Клос выбежал из комнаты. В коридоре никого не было, внизу раздавались выстрелы, десантники уже штурмовали большой зал особняка.

Кабинет генерала был в другом конце коридора; когда Клос подбегал к двери, особняк внезапно задрожал, посыпались стекла из окон, гул артиллерийской канонады донесся с востока.

Началось наступление!

Клос с силой толкнул дверь, ведущую в кабинет генерала. Пфистер сидел неподвижно за письменным столом, как будто все, что происходило там, внизу, совсем его не касалось.

Клос стоял в дверях, тяжело дыша.

— Прошу вас, господин капитан, доложите, — обратился к нему генерал, — что там происходит?

Клос отрапортовал. Он никогда еще не находился в таком идиотском положении. Он лихорадочно соображал, что предпринять.

Если Томаля не появится здесь через минуту, Клос вынужден будет сам помешать Пфистеру отдать приказ о взрыве моста. Война еще не окончена, и он не имеет права деконспирироваться, но бывают ситуации…

— Десант! — проговорил генерал. Вернее, он кричал, чтобы Клос мог его услышать среди оглушительных взрывов: — Наступление началось, прошу соединить меня с охраной моста!

Клос подошел к телефону. Теперь как раз время пустить в ход оружие. Пистолет Пфистера лежал на письменном столе, он не успеет дотянуться до него…

— Быстрее, Клос! — торопил его генерал.

Клос поднял трубку и отстегнул кобуру. В этот момент с шумом открылась дверь. На пороге стоял Томаля, а за ним — польский офицер.

— Руки вверх! — крикнул Томаля на безукоризненном немецком языке. — Руки вверх — оба!

Пфистер повиновался.

— Я командир дивизии, — сказал он, как будто бы требуя, чтобы те тоже представились.

— Знаю, знаю, — пробормотал Томаля. — Прошу вас, господин генерал, взять трубку и вызвать в штаб командира саперов. — Щелкнул предохранитель пистолета Томали. — Ну, побыстрее!

— Я не сделаю этого!

— Вам что, надоело жить?

Пфистер поднял трубку.

— Соедините меня с Четвертым, — пробормотал он.

Это было весьма рискованно. Томаля не был уверен в том, что генерал не отдаст приказа о взрыве моста. Но бесспорным было одно: если охрана моста останется без командира, это облегчит выполнение задания. Ну а если генерал, вместо того чтобы сказать: «Прошу прибыть в штаб», прикажет: «Взорвать!»? Если он не испугается угрозы?.. Понимает ли Пфистер, что в этом случае он погибнет? А может быть, Томаля знает лучше психику немецких генералов, чем он, Клос?

Ждали молча несколько секунд.

— Фогель, — услышали они голос Пфистера, — прошу вас немедленно прибыть в штаб.

Однако Томаля оказался прав!

Генерал положил трубку.

— Я был принужден это сделать, подчиняясь насилию, — оправдывался генерал Пфистер.

— Вы останетесь здесь, — сказал польский офицер, обращаясь к Томале. — Сторожите их.

«Все идет так, как запланировали, — подумал Клос. — Сейчас будет разыгран побег Пфистера, чтобы я мог и дальше действовать, оставаясь вне подозрений».

Клос подошел к окну. Во двор особняка въезжала автомашина майора саперных войск Фореля. Ее сразу же окружили десантники. Через несколько минут она с отрядом польских солдат уже следовала к предмостному укреплению. Мост был спасен.

Артиллерийская канонада постепенно утихала, только слышался треск пулеметов и автоматных очередей.

— Можно закурить? — спросил Клос. Это был условный сигнал.

— Курите, — спокойно ответил Томаля.

Клос подошел к нему и одним быстрым движением свалил с ног. «Не слишком ли ушиб его? — подумал Клос. — Нет, видимо, нет…» Выхватил автомат из рук Томали.

— Бежим, господин генерал!

Спустились вниз по лесенке и через казино вышли на задний двор особняка. Потом, пробежав узкой дорожкой вдоль берега реки, никем не замеченные, добрались до леса Вейперта.

Когда они поднялись на пригорок и увидели внизу реку, городок и поля, тянувшиеся вдоль берегов, к окраинам Осека уже подходили танки… Польские и советские танки свободно шли через мост…

«Какая жалость, — подумал Клос, — какая жалость, что я не могу здесь остаться».

— Вы, господин капитан, спасли мне жизнь, я так благодарен вам! — сказал генерал. — Но я могу надеяться, что?.. — Он замолк на полуслове.

Клос молчал.

«Боишься, что трусость твоя станет известна! — подумал Клос. — Бойся, бойся, так нужно! Пока ты необходим мне — обеспечишь надежное алиби».

— Будьте спокойны, господин генерал, никто не узнает о том, что случилось в штабе, — заверил его Клос. — Даю вам слово немецкого офицера.

Генерал Пфистер глубоко вздохнул.

 

XVI. Осада

 

1

Шел снег с дождем, бушевал шторм. Клос поднял воротник плаща и прибавил шагу. Кругом было тихо. Двери домов заперты, окна наглухо закрыты. Девушка со знаком «П» на рукаве плаща пробежала по тротуару и скрылась в подъезде. Послышался хрипловатый голос из мегафона:

— «Ахтунг, ахтунг… Комендант полиции и СС города Тольберга приказывает; завтра, 18 марта 1945 года, женщины с детьми до пятнадцати лет должны прибыть в шесть утра в порт. Повторяю…»

«Решили эвакуировать город… — усмехнулся про себя Клос. — Думают удержать? Надолго ли?» Советские и польские войска прорвали Поморский вал. Седьмого марта польские солдаты вышли к Балтике, хотя приморские города все еще удерживают немцы. Используя заранее подготовленную систему укреплений, гитлеровцы упорно сопротивляются. Гиммлер запретил даже думать о капитуляции. Значит, и этот город, как и многие другие, придется брать с боем. Клос понимал, что и его ожидает еще немало испытаний.

Посмотрел на часы. Через десять минут он должен докладывать командующему обороной Тольберга полковнику Броху о разработанных им мероприятиях.

А вечером он снова вернется на Кайзерштрассе, где в подвале разрушенного во время налета каменного дома его ждет радист, сержант Косек, заброшенный в тыл немцам неделю назад, когда польская дивизия подошла к Тольбергу. Радист ежедневно выходил на связь. Таким образом все приказы Броха становились известны польскому командованию.

В адъютантской Броха Клос застал штурмбанфюрера. Бруннера, который сообщил, что полковник появится через несколько минут, а за это время они, Бруннер и Клос, смогут спокойно поговорить. Он угостил Клоса сигарой и подошел к большому плану города, висящему на стене. Клос внимательно наблюдал за штурмбанфюрером: военные дороги не раз сводили его с Бруннером. Клосу всегда удавалось перехитрить врага. Но никогда, даже в последние минуты борьбы, нельзя расслабляться, терять бдительность.

— Дела неважные, — сказал наконец Бруннер.

— Да, неважные, — подтвердил Клос.

Бруннер подошел к окну, встал спиной к Клосу: он не хотел, чтобы капитан видел его встревоженное лицо.

— Что ты собираешься делать? — тихо спросил он Клоса.

— Ничего. А ты, Отто?

— Не желаешь раскрывать свои карты? — Бруннер старался говорить спокойно. — Уже завтра морская дорога может быть блокирована. Суда, которые выйдут из порта в море рано утром, видимо, будут последними.

— Возможно… — Клос не хотел высказываться определеннее, опасаясь провокации.

Штурмбанфюрер резко повернулся.

— Ну и что? — спросил он. — Пойдем — как бараны на убой…

— Боишься?

— А ты? Может быть, хочешь сказать, что не боишься, Клос?

— Собственно говоря, чего ты хочешь, Отто?

Видимо, Бруннер что-то задумал, но ему необходима помощь. Однако почему он обратился именно к нему, Клосу? И что он, Клос, должен ответить? Какую позицию занять в этой небезопасной игре? Сообщника Бруннера? Или лояльного немецкого офицера?

Штурмбанфюрер молчал, внимательно глядя на Клоса.

— У меня отличная идея, — сказал наконец Бруннер.

— Какая?

— Подожди… — Бруннер, видимо, еще что-то взвешивал. — Запомни, Клос, что я не люблю шуток. Я наблюдаю за тобой уже давно. И подумал как-то: а не стоит ли покопаться в твоем прошлом?..

— Это меня не тревожит. Можешь копаться сколько угодно. И скажи своему Груберу, чтобы прекратил следить за мной…

— Значит, об этом тебе известно… Не обижайся, Ганс. Предлагаю мир, а не войну…

— Говори прямо, чего ты хочешь.

— Это весьма сложное дело, дорогой Ганс… Ты слышал что-нибудь о профессоре Гляссе?

— Глясс? Конечно слышал. Известный физик, кажется, живет здесь, в Тольберге. Он проводил какие-то научные опыты и руководил заводом, где изготовлялись основные части пульта управления Фау-1 и Фау-2. — Клос был достаточно осведомлен о деятельности Глясса. Но с какой целью Бруннер заговорил о нем? Если это не провокация, то дело представляется весьма интересным. — Да, я слышал о Гляссе, — повторил Клос. — Так в чем же дело?

Но этого он не узнал: вошел полковник Брох и пригласил их в свой кабинет.

Командующего обороной Тольберга Клос знал так же хорошо, как и Бруннера. Когда-то они вместе воевали на Восточном фронте. Войну с Советским Союзом Брох считал безумием. «Это закончится трагично», — говорил он, выпив, в кругу друзей. Брох был кадровым офицером вермахта, незаурядным военным специалистом и безупречно выполнял каждый приказ сверху. Его сухощавое лицо казалось сейчас, когда он стоял за письменным столом в своем кабинете, почти безжизненным. Сухо и равнодушно он сообщил Бруннеру и Клосу, что Гиммлер категорически приказал: ни шагу назад.

— Танковые части противника, — продолжал он столь же сухо, — вышли на шоссе, ведущее в Штеттин, и, таким образом, последняя дорога на запад оказалась перерезанной. Остался только морской путь, по крайней мере, пока еще остался. Эвакуация должна продолжаться во что бы то ни стало.

Бруннер и Клос доложили обстановку в городе. Штурмбанфюрер, как руководитель местных отрядов СС и полиции, сообщил, что в городе царит полный порядок. Расстреляно двадцать мужчин, которые пытались пробраться на отплывающее судно. Все они были годны к службе в армии, но, видимо, уклонялись от мобилизации. Были расстреляны две женщины, пытавшиеся посеять панику среди жителей города.

В ответ Брох только кивнул.

Послышался грохот артиллерийских залпов. Завыла сирена. От близких взрывов зазвенели стекла в окнах. Брох присел к письменному столу, протянул офицерам сигареты. Он не намеревался спускаться в укрытие, не теряя времени приступил к рассмотрению плана эвакуации населения.

— Гражданское население города меня меньше всего интересует, — сказал Бруннер. — Самое важное — это завод.

— Да, конечно, — подтвердил Брох, — но необходимо установить какой-то порядок. Женщины и дети…

— Хорошо, я этим займусь…

— Вы, Бруннер, займетесь заводом, — бросил сухо полковник. — Мы имеем строгий приказ рейхсфюрера: эвакуировать все станки и оборудование. И обеспечить, чтобы профессор Глясс был благополучно доставлен в порт на первое же отплывающее судно.

— Отряды СС ночью окружат порт… — начал Бруннер.

— Нет. Охраной порта займутся солдаты вермахта! — твердо сказал Брох.

Их взгляды на миг встретились и разошлись. Клос подумал, что Бруннер запротестует, но штурмбанфюрер только пробормотал:

— Как вам будет угодно, господин полковник.

— Вы отвечаете за завод и за профессора Глясса, — заключил Брох. — На этом все.

Бруннер многозначительно посмотрел на Клоса. Но и без этого Клос уже начал понимать, что к чему. Снова завыла сирена, а через несколько минут заговорила артиллерия. Брох открыл окно, в комнату ворвалось:

— «Ахтунг, ахтунг! Все мужчины от 15 до 60 лет обязаны сегодня явиться в комендатуру города».

— Что вы, господин полковник, намереваетесь с ними делать? — спросил Клос.

Брох удивленно посмотрел на него.

— Фольксштурм, — ответил он, закрывая окно. — Всех отправлю к каналу. Там наиболее уязвимое место обороны. Настоящая дыра.

«Ведь ты же считаешь себя честным немцем, — подумал Клос, — а посылаешь стариков и детей на верную гибель. Во имя чего? Чтобы удержать город еще один день?»

— С военной точки зрения… — начал было Клос.

— Знаю! — внезапно оборвал его Брох. — Ну и что из этого, господин капитан?

— Ответ напрашивается сам собой, — спокойно сказал Клос.

— Нужно ли сейчас об этом говорить? — сухо возразил полковник. И добавил уже другим тоном: — Мы не можем ничего сделать. Имеем строгий приказ. Неужели вы, капитан, не понимаете? Каждый из нас может думать что хочет, но это не имеет никакого значения. Главное — приказ. Я доложил рейхсфюреру, что оборона города, по моему мнению, нецелесообразна. Рейхсфюрер назвал меня пораженцем. Я вынужден оборонять город любыми средствами, выполняя мой солдатский долг. В этом случае я не несу никакой ответственности. Никакой! — повторил он и умолк, как будто ожидая поддержки со стороны Клоса. — Пожалуй, нам больше нечего сказать друг другу, — заключил он после некоторого молчания. — Я ожидаю донесения о положении на пятом участке обороны. Что нам известно о противнике, действующем в направлении канала?

Клос подумал, что необходимо как можно быстрее использовать эту брешь в обороне. И обязательно продолжить беседу с Брохом, но только при других обстоятельствах…

 

2

Сержант-радист Косек, круглолицый, курносый, крепко сложенный паренек, великолепно устроился в подвале разрушенного дома. Среди старой мебели, сваленной в кучу, он разыскал стол, два стула и даже кресло-качалку, соорудил себе топчан.

— Есть такое твердое армейское правило, — объяснял он Клосу, — устраиваться на каждом новом месте постоя как у себя дома. Конечно, только в том случае, когда известно, что через час или два никуда дальше не двинешься. Я, пан капитан, уже не раз был командиром отряда связистов и знаю, что к чему…

Клосу казалось, что сержант Косек недооценивает той серьезной опасности, которая постоянно грозит ему в этом подвале, откуда он каждый вечер посылает в эфир: «„Висла“, „Висла“, я — „Искра“. Перехожу на прием». Усиленные патрули жандармов кружили по соседним улицам, немецкий пеленгатор мог в любое время обнаружить местонахождение радиостанции. Но на лице Косека не заметно было и тени беспокойства.

Вечером, когда Клос спустился в подвал, сержант немедленно подал ему уже расшифрованную радиотелеграмму.

Задание было сформулировано просто, но в действительности являлось чрезвычайно сложным для выполнения: приостановить демонтаж завода и во что бы то ни стало предотвратить эвакуацию профессора Глясса. Кроме того, сообщалось, что сын профессора, обер-лейтенант Глясс, на Висле был взят в плен и находится в лагере военнопленных.

Как в сложившейся ситуации приступить к выполнению задания и выполнимо ли оно вообще?

Уже несколько дней Клос искал возможность проникнуть на завод, но все безуспешно. Он не мог найти даже предлога, чтобы поточнее обследовать территорию этого секретного предприятия. Капитан стоял около небольшого зарешеченного окошка, выходящего во двор, и тщетно пытался найти правильное решение. Кругом царила тишина, на город опускались сумерки…

— Долго мы еще будем здесь, пан капитан? — спросил сержант.

— Сегодня мы уходим отсюда, — ответил Клос не поворачиваясь.

И вдруг он увидел девушку. Она была в расстегнутом плаще с опознавательным знаком «П» на рукаве. Видимо, она долго бежала, потому что дышала тяжело хватая воздух открытым ртом. Внезапно девушка остановилась, увидела табличку с надписью: «Осторожно! Мины!», которую для предосторожности повесил Клос, и потом не раздумывая бросилась к двери, ведущей в подвал… Через несколько секунд во дворе показался эсэсовец. Он тоже на миг оторопел, увидев табличку, но все-таки побежал за девушкой.

Сержант посмотрел на Клоса. Капитан кивнул ему вытащил из кобуры пистолет и снял с предохранителя. Косек приоткрыл дверь, в руке он держал десантный нож. Коридор подвала был узкий и длинный. Девушка бежала, спотыкаясь в темноте. Когда она оказалась около двери их убежища, Косек схватил ее за руку и втолкнул внутрь подвального помещения. Она упала на пол. Эсэсовец увидел Косека, но не успел даже крикнуть. Клос только услышал звук падающего на цементный пол тела.

Клос и Косек наклонились над потерявшей сознание девушкой. Клос был сильно расстроен.

Неожиданно прибавилась еще одна забота. Мало того, что необходимо сменить место пребывания радиста, теперь придется тянуть за собой и эту девчонку! Если бы она была надежной, то можно было бы выпустить ее отсюда и не подвергать себя излишнему риску. Но как узнать, кто она?

Тем временем девушка пришла в себя.

Она огляделась вокруг, увидела автомат, лежавший на стуле, двух мужчин в немецкой форме и в страхе закрыла глаза.

— Не бойся нас, — проговорил сержант, — и успокойся. Так откуда же ты?

— Из Варшавы, — прошептала она тихо.

— Где работаешь?

— У профессора Глясса.

Это было невероятно…

Нелегко преодолеть недоверие Барбары Стецка (так звали девушку), ничего не говоря о себе и ничего не объясняя. Но Клосу в конце концов удалось убедить ее, что перед ней поляки «с той стороны». Сначала она объяснила, почему ее преследовал эсэсовец. Жена профессора Глясса послала ее в аптеку. Когда она добежала до центральной площади, завыла сирена, и она увидела наши самолеты — последние слова она особенно подчеркнула. Переждала налет в подъезде, а когда вышла, увидела на тротуаре листовки. На улице никого не было, и она подняла одну из них. Листовки на польском и немецком языках призывали местное население прекратить бессмысленное сопротивление… Она решила собрать их побольше, чтобы потом пронести на завод. И тут ее заметил эсэсовец. Убегая от него, она свернула на Кайзерштрассе, увидела этот разрушенный дом…

— Мне уже пора возвращаться, — забеспокоилась девушка. — Госпожа Глясс очень мнительная, во всем меня подозревает.

Чтобы принять окончательное решение, Клос хотел знать как можно больше подробностей о работе и быте профессора Глясса. Барбара отвечала с удивлением, не понимая цели этих вопросов. Когда Клос спросил о заводе, она на миг заколебалась.

— Послушай, девушка, — обратился к ней сержант, — ты догадываешься, для чего мы здесь? Хочешь нам помочь?

Она утвердительно кивнула головой и начала говорить:

— На заводе работают поляки, французы, русские, югославы… Никто из них не имеет права покидать лагерных бараков. Я многих из них знаю, знакома и с вахтерами, потому что довольно часто бываю на заводе: фрау Глясс посылает меня с поручениями к своему мужу. — Девушка рассказала Клосу о существующей на заводе нелегальной организации.

Возникал план операции, в которой Барбара Стецка должна была сыграть не последнюю роль…

 

3

Профессор Глясс с грустью наблюдал, как рабочие со знаками «П» и «Ост» на рукавах комбинезонов демонтируют оборудование завода. Перед войной на этом заводе выпускались радиоприемники, теперь он стал одним из важнейших предприятий военной промышленности. Это он, Глясс, разработал уникальную схему выпускаемой продукции и в своей лаборатории испытывал новые модели ракет. И вот теперь завод эвакуируют. Успеют ли? Ему казалось, что рабочие делают все слишком медленно, что они не успеют подготовить к отправке даже наиболее ценные станки. Безусловно, приказ об эвакуации следовало отдать раньше. Он сказал об этом Бруннеру, когда тот пришел к нему в кабинет.

— В половине четвертого я пришлю за вами грузовики, — сообщил Бруннер.

— Я не успею к этому времени подготовиться, — ответил Глясс, не глядя на гестаповца. Он презирал таких людей, как Бруннер, но старательно это скрывал.

— Вы должны успеть, господин профессор. А что не успеем эвакуировать, то уничтожим.

— Вы хотите уничтожить завод?

— Конечно. Все поднимем в воздух. А вы думали, что оставим полякам?

Это заявление Бруннера грубо напомнило Гляссу о жестокой действительности. До этого профессор все еще считал, что положение не столь катастрофично.

— Что будет с рабочими завода? — спросил он.

— О ком это вы, профессор? Об этом сброде? Я сам займусь ими…

— И все же я хотел бы знать, — настаивал Глясс. На самом деле это была чистейшая ложь, ему совершенно безразлично, что с ними произойдет, он только хотел заранее снять с себя ответственность…

Бруннер усмехнулся:

— Вам, профессор, следует больше думать о станках. Да и о себе тоже. Вы один из тех счастливчиков, которых мы обязаны эвакуировать. Прошу вас, господин Глясс, вовремя подготовить к эвакуации всю научную и техническую документацию и немедленно сжечь то, что не сможете взять с собой. — Штурмбанфюрер погасил в пепельнице недокуренную сигарету и вышел из кабинета.

Начальника отдела энергетики завода, инженера Альфреда Кроля, он застал в дежурке, когда тот через усилитель передавал распоряжения рабочим.

— Повторяю, — говорил Кроль, — что иностранным рабочим запрещено покидать предприятие без специального разрешения. Каждый самовольный выход будет считаться побегом. Напоминаю, что югославский, рабочий Христо Третнев за попытку к побегу был вчера приговорен к смерти. — Кроль выключил микрофон.

Бруннер усмехнулся и кивнул ему одобряюще.

— Все в порядке, инженер Кроль, — сказал он. — Об этом следует им повторять неустанно.

Кроль с трудом встал: два месяца назад в полевом госпитале под Минском ему ампутировали правую ногу и он еще не привык к протезу. Бруннер, конечно, знал о нем все: и то, что Кроль получил Железный крест за битву под Москвой, и то, что он не вступил в ряды национал-социалистской партии, и то, что у его двоюродного брата, работающего на этом же заводе, мастера Кроля, мать полька. Но, несмотря на это, необходимо было относиться к инженеру Кролю с достаточным уважением и одновременно держать его крепко в руках. Сейчас он был нужен, очень нужен.

— Вы закончили минирование завода?

— Так точно, — ответил Кроль. И добавил: — Я выполнил приказ.

— А теперь внимательно выслушайте меня: в половине четвертого прибудут грузовики.

— Так рано?

— В половине четвертого. — Бруннер посмотрел на часы. — До этого необходимо вооружить всех немцев, работающих на заводе. Оружие уже доставлено. Все они должны будут выехать на грузовиках в порт.

— А иностранные рабочие?

— Вы что, господин Кроль, шутите? Почему вас беспокоит судьба этих людей? — удивился Бруннер.

— Я работал вместе с ними. И многие из них хорошие специалисты.

— Ну хватит! — резко оборвал его Бруннер. — Все они останутся здесь.

— Не понимаю…

— Скоро все поймете. Только без глупостей. Здесь фронт, Кроль, а вы знаете, что на фронте приказы выполняются беспрекословно.

— Да, знаю. — В дверях он обернулся. — Это все? — недовольно спросил он.

— Все. Ключ от склада с оружием у начальника охраны завода.

— Знаю.

Бруннер покинул завод, а Кроль, опираясь на трость, пошел по заводскому цеху, вдоль станков, подготовленных к демонтажу. Он старался не смотреть на рабочих, даже прибавил шагу, хотя это удавалось ему с трудом. Он чувствовал на себе их пристальные взгляды, его охватывал страх, ненависть, жалость. Эти люди погибнут, и их смерть отяготит его совесть. В сущности, он не жалеет их. Просто не хочет лишних неприятных воспоминаний. В конце цеха, около выключенного пульта управления, отгороженного от машинного отделения стеклянной стенкой, он увидел своего, двоюродного брата Яна Кроля. Они не любили друг друга, но между ними существовала родственная связь, которую они не хотели или не умели порвать. Поэтому не было ничего удивительного в том, что их судьбы складывались по-разному. Альфред окончил военное училище, Яна исключили из университета. Альфред стал офицером и пошел на фронт, Ян был рабочим, позднее мастером на тольбергском заводе. Он стал осторожнее, все реже говорил о своем польском происхождении. Профессор Глясс отозвал его из армии как ценного специалиста.

Ян Кроль был широкоплечим, высоким мужчиной, с седеющими волосами. Он набивал свою трубку, когда в дверях пульта управления появился Альфред.

— В половине четвертого прибывают грузовики, — сказал он.

Ян предложил Альфреду присесть.

— А что будет с ними? — спросил Ян, указывая на рабочих.

— А как ты думаешь? — в свою очередь спросил инженер. — Их эвакуируют? Иди разрешат им остаться здесь?

— Третьего выхода нет.

— Нет, есть! — Альфред неожиданно зло рассмеялся. Чего он достиг за годы войны? Только потерял ногу, а каждый гестаповец называет его холуем. И он сделал то, чего раньше никогда бы себе не позволил: рассказал Яну, что ожидает рабочих завода.

Ян побледнел:

— Что ты сказал?.. Неужели они совершат это преступление? — почти беззвучно прошептал он.

— Не знаю, — спокойно ответил Альфред, и вдруг его охватил страх. Как он мог об этом рассказать? Именно ему, Яну! — Слушай, Ян, — тихо проговорил он, — это не наше дело. Еще осталось несколько часов… Прошу тебя, никому об этом ни слова… — Ян молчал. — Почему ты так смотришь на меня? Ну скажи хоть что-нибудь!.. — Альфред терял самообладание. — Я не преступник, я честный офицер…

— А что будет с тобой завтра? Или через два дня? Выдержишь? — спросил наконец Ян.

— Не знаю.

— Я тебя спрашиваю, выдержишь ли ты? Ты видел их преступления раньше и видишь сейчас. Война проиграна, и немцы за все должны будут ответить.

— Немцы?! — крикнул Альфред. — Какие? Я? Ты? Почему я? Я был только офицером! Ко мне тоже не было доверия — они всегда напоминали мне о твоих польских родственниках…

— Я мешал твоей карьере?

— Да, мешал.

— А теперь послушай! — Ян набил трубку и закурил. — Слушай внимательно. Ты просто тряпка, дрянь…

Альфред вскочил с места.

— Сядь. Хочешь выжить? Конечно хочешь… Но если даже и выживешь, то после того, что здесь произойдет, тебя найдут везде, понимаешь?

— Никто меня не будет искать.

— Нет, будут, ты глубоко ошибаешься. Но я могу дать тебе шанс…

— Ты что, в уме? Кто ты такой?

— Да, могу. Хотя мне лично от тебя ничего не нужно. Речь идет только о тех, кого хотят уничтожить.

— Что ты хочешь от меня? — спросил с тревогой Альфред.

— Ты должен принести мне схему минирования завода.

— Я этого не сделаю.

— Подожди, не спеши с ответом. Скажи, в котором часу немцы, работающие на заводе, получат оружие и где это оружие сейчас находится?

— Я ничего тебе не скажу. Я ухожу. — Альфред схватил свой костыль и заковылял к выходу.

— Остановись и подумай. Ты всегда успеешь уйти… — И Ян спокойно добавил: — Я хочу спасти тебя, Альфред. Я всегда считал, что ты вообще-то порядочный человек. Ты можешь мне ничего не говорить.

Заметно волнуясь, Альфред стучал костылем по полу:

— Что ты намерен делать?

— Не знаю. Может быть, ничего.

— Неравноценный обмен — я даю тебе все, а ты…

— Я тоже дам тебе кое-что. Я видел списки на эвакуацию. Ты в них не включен. Профессор Глясс не считает тебя ценным специалистом. Ты только простой инженер-электрик…

— Это ложь! — вспыхнул Альфред.

— Это правда. Ты остаешься здесь… Понимаешь, что это значит?

Воцарилась тишина.

— Хорошо, — сказал наконец Альфред. Он тяжело опустился на стул около пульта управления. — Минирование завода уже закончено. Достаточно только соединить контакт в сейфе профессора Глясса, чтобы через три минуты произошел взрыв.

— Кто должен это сделать?

— Не знаю. Ему еще останется три минуты, чтобы покинуть территорию завода.

— Тебе прикажут это сделать, и ты не успеешь спастись… Ну а что с оружием? — деловито спросил Ян.

— Оружие хранится на складе у начальника охраны завода. В два сорок пять оно будет роздано тем немцам, которые считаются надежными.

…Тяжелые корпуса станков уже были сняты с цементных оснований. Два инженера в форме гитлеровской партии, Кох и Струдель, следили за приготовлением очередного транспорта и поторапливали рабочих. Глухие удары молотков сливались с криком, доносившимся из мегафонов.

Мастер Кроль, медленно идя по цеху, отыскивал в толпе тех рабочих, с которыми должен был поговорить. Поляк Станислав Огнивек, русский Толмаков, француз Пауль Левон… Эти люди были руководителями тайной организации, созданной два месяца назад на заводе. Началось все с простых приятельских отношений между этими людьми, с долгих вечерних бесед в бараке. Постепенно подобрали и других рабочих, на которых можно было положиться, и начали действовать; организовывали саботаж на заводе, побеги иностранным рабочим. Было нелегко… Профессор Глясс создал очень точный технический контроль, лагерь усиленно охранялся. Однако многие детали, изготовленные на заводе в Тольберге, шли в брак, в металлолом.

Станислав Огнивек перед войной был студентом политехнического института в Варшаве, Толмаков, уже пожилой человек, когда-то работал на одном из киевских заводов, а Левон был рабочим из Лиона. Но, несмотря на разницу в летах, различное образование и национальность, они отлично понимали друг друга.

Кроль нашел их среди рабочих, подозвал к себе.

— Вы все трое, — сказал он — пойдете со мной.

— Зачем вы их забираете? — спросил Струдель.

— Разобрать часы в помещении пульта управления.

— Тогда все в порядке, — махнул рукой немец.

Ян проинформировал их точно и кратко. Все были готовы к тому, что услышали, неоднократно обсуждали подобную возможность, хотя в глубине души верили, что ваши войска подойдут быстрее, чем немцы успеют эвакуировать завод.

— Что мы можем сделать, — вздохнул Левон, — погибнем ни за что…

— А ты хочешь, чтобы мы сидели сложа руки и ничего не делали? Шансов на успех у нас мало, но попробовать стоит, — сказал Огнивек.

Кроль и Толмаков были такого же мнения. Приземистый лысеющий Толмаков заявил, что нужно заняться конкретными делами, а не философствовать.

План действий был достаточно ясен: Огнивек, окончивший перед войной школу младших офицеров и поэтому считавшийся среди них военным специалистом, взял на себя руководство всей операцией. Точно в два сорок, то есть за пять минут до раздачи немцам оружия, он с двумя помощниками обезоружит начальника охраны завода и заберет у него ключи от склада. Двадцать пять человек под командованием Толмакова возьмут со склада оружие, затем изолируют немцев, работающих в подвальных помещениях завода. Левон и его французские товарищи должны будут обеспечивать операцию Огнивека и заняться неорганизованными рабочими, чтобы не допустить паники.

Оставалось еще немало деталей, которые необходимо было согласовать. Но в первую очередь предстояло решить вопрос: что делать дальше? Если им удастся вооружить иностранных рабочих и занять завод, то долго ли они смогут обороняться? Час, два? А что потом? Взлететь вместе с заводом на воздух?

— Если бы мы имели связь с нашими с той стороны… — с сожалением вздохнул Огнивек.

Они смотрели через стеклянную стенку на цех готовой продукции, на людей, демонтирующих станки, пытались представить ход операции…

— Смотрите! — вдруг крикнул Огнивек — Барбара! Как она здесь оказалась?

И действительно, по цеху шла Барбара Стецка.

 

4

Клос был вынужден пойти на риск, потому что не видел другого выбора: только Барбара могла проникнуть на завод.

…Клос свернул на широкую аллею, вдоль которой тянулись богатые особняки. Через минуту он увидит профессора Глясса, будет беседовать с ним, и результат этой беседы невозможно предвидеть. Он может сыграть только на одном: сын Глясса в советском плену. Он сообщит об этом профессору и прямо скажет, что… Риск огромный, и, если Глясс не согласится, останется только одна возможность… Ему не хотелось об этом думать. Мысленно он был с Барбарой Стецка. Пробралась ли она на завод? Установила ли связь с подпольной организацией? Существует ли эта организация на самом деле? Насколько она сильна?..

Небо перечеркнули длинные полосы прожекторов. С запада доносился грохот орудий и минометов. Успеют ли наши начать наступление через канал, прежде чем фольксштурм заполнит брешь, образовавшуюся в районе завода?.. Через два часа Косек начнет радиопередачу. Не запеленговали ли его немцы? Все это тревожило Клоса.

Вилла Глясса ничем не отличалась от других таких же вилл, окруженных садиками. Вокруг было тихо, безлюдно. Толкнув калитку, Клос нажал на кнопку звонка. Дверь открыла жена профессора…

— Слушаю вас, — проворчала она недовольно.

— Капитан Клос из комендатуры гарнизона, — представился он. — Я хотел бы видеть господина профессора.

— Прошу вас, проходите.

Капитан вошел в комнату, осмотрелся. Открытые шкафы, на полу чемоданы, белье… В углу Барбара перекладывала бумагой тарелки. «Уже возвратилась с завода», — подумал Клос.

— Укладываемся, — сказала фрау Глясс. — Как страшно… — И приказала Барбаре: — Побыстрее! Так не закончим и до утра…

Профессор принял Клоса в своем кабинете. Здесь еще все оставалось на своих местах: книги — в огромных тяжелых шкафах, глубокие кресла — около небольшого круглого столика, картина — над письменным столом… Глясс предложил Клосу рюмку коньяку.

Клос положил на стол пачку американских сигарет.

— Может быть, закурите, господин профессор?

— Благодарю вас, с удовольствием, — ответил Глясс, с удивлением рассматривая сигареты. — Военный трофей? — спросил он.

— Допустим. — Клос взвешивал каждое слово, даже интонацию, которые имели в этой беседе огромное значение. — Вы отбываете завтра, господин профессор?

— Да.

— Видимо, вы отдаете себе отчет в том, что это морское путешествие будет небезопасным…

— Да, конечно. А что, собственно, сегодня не опасно? Однако чем я обязан вашему визиту?

— В нескольких словах это трудно объяснить, господин профессор, — ответил Клос. — В этом году вы будете отмечать что-то вроде юбилея, не правда ли?

— Вы, господин капитан, видимо, шутите…

— Нет. Десять лет назад доцент Глясс провел два месяца в берлинской тюрьме за то, что помог своему товарищу, который…

— Об этом всем давно известно, — прервал его профессор.

— Да. Конечно. Но я подумал, что вы об этом уже забыли… Потом ваш блестящий талант физика без остатка был отдан третьему рейху. Награды, премии… Наконец, этот завод.

— Вы удивляете меня, господин капитан. Может быть, вы имеете задание проверить мою лояльность?

— Я только размышляю, — ответил Клос, чувствуя, что с каждой минутой риск все возрастает. — Неужели у вас ничего не осталось от тех лет… Ваш лучший друг, доктор Борт…

— Хватит! — Глясс встал, подошел к окну. Видимо, удар пришелся в цель. — Я думал, что контрразведка третьего рейха занимается более важными делами, чем моя особа. Неужели он все еще ничего не понял?

— Да, по-видимому, — ответил Клос. — Доктор Борт, господин профессор, был расстрелян в Гамбурге. Разве вы об этом не знаете?

Глясс открыл дверь, выходящую из кабинета на веранду. Стоял, повернувшись спиной к Клосу, и смотрел на опустевший сад.

— Закройте дверь, господин профессор!

Глясс резко повернулся:

— Что это, провокация?!

Потом все же закрыл дверь и возвратился на прежнее место.

Клос включил радио — послышались звуки армейского марша.

— Я понимаю, вы можете принять это за провокацию. Такая возможность теоретически существует. Представьте себе, что кто-то вам скажет: профессор Глясс, вы не подлежите эвакуации. И не только для того, чтобы оградить вас от рискованного путешествия, но и для того, чтобы спасти кое-что и, главное, вашу жизнь…

— Представляю себе, — сказал Глясс, уже успокоившись, — что может быть, если я расскажу об этом в гестапо.

— Я предвидел такой вариант и заранее обеспечил себе алиби.

— Могли бы просто блефовать, — уточнил Глясс.

— Как в покере, — добавил Клос. — Проверять после открытия карт, если до этого доходит дело.

Глясс снова наполнил рюмки.

— Видите ли, господин капитан, — начал он, — я, собственно говоря, математик и люблю теоретические рассуждения. Исходя из этого, я предполагаю, что беседующий со мной должен, во-первых, иметь право задавать такие вопросы, а во-вторых, предоставить какую-то гарантию.

— Вы имеете в виду гарантию на сохранение вашей жизни? Или речь идет только о данном мною шансе?

— Это слишком неопределенно и весьма загадочно, господин капитан. Это, скорее всего, указывает на отсутствие у вас козырной карты. Но предположим, что я не фанатик и что теоретически я склонен к рассмотрению различных ситуаций…

— Это уже что-то, — сказал Клос.

— Я склонен только к рассмотрению отдельных вариантов, — повторил профессор, — и только с людьми, которым это поручено. Вместе с тем не следует забывать, что для немца сейчас самое большое достоинство — сохранить верность рейху.

— Верность? И во имя этого вы согласны пойти на все, господин профессор, даже на полную капитуляцию?

— Вы, господин капитан, слишком далеко заходите. Это весьма рискованно.

— Мы говорим об этом теоретически, господин профессор, — напомнил Клос.

— Теперь вы отступаете. — В голосе профессора Клос почувствовал нотки разочарования. — Однако я хочу быть уверенным, что имею дело с доверенным человеком.

— А если бы это было так? Смогли бы вы принять конкретное предложение?

— Возможно, но только в определенных границах, — ответил Глясс.

— Предложение весьма простое. Вам не следует эвакуироваться, господин профессор.

— От кого исходит это предложение?

Клос снова включил радио. Армейский марш зазвучал еще громче.

— Что вам известно о сыне, господин профессор?

Глясс сорвался со стула.

— О, боже мой! — Подлинная боль прозвучала в голосе профессора. — Я почти ничего не знаю о сыне. Он погиб четыре месяца назад на Восточном фронте. Я до сих пор не могу поверить в его смерть. Он жив? Прошу вас, говорите же быстрее, он жив?

— Да, он жив, — сказал Клос. — Он в плену.

Глясс опустился на стул. Закрыл лицо руками, потом вытер платком глаза.

— Это правда? — спросил он дрожащим голосом. — Откуда эти сведения?

— Такие вопросы излишни. Полагаю, что вы понимаете это, господин профессор?

— Да, конечно, понимаю, — тихо, почти шепотом сказал Глясс.

— И если вы, господин Глясс, попытаетесь кому-либо рассказать об этом, то…

— Я все понял! — торопливо перебил Глясс Клоса.

— Война — это суровая действительность, профессор, — медленно проговорил Клос. — Вы же выпускаете на заводе не детские игрушки, а устройства для ракет, которые уже падают на Лондон.

— Да, это мне известно.

— Речь идет теперь о том, чтобы фашисты не могли больше использовать ваш талант для производства подобной продукции.

— Понимаю, я все понимаю, — повторил Глясс.

— Я надеюсь, господин профессор, что мы договорились с вами обо всем, — уверенно заключил Клос. — Я понимаю, что это не так-то просто — не эвакуироваться, Завтра я снова вас побеспокою. Поэтому предлагаю: за два часа до начала эвакуации мы встретимся с вами на углу Поммернштрассе и Гинденбургплац. Согласны?

Профессор встал. Казалось, он совсем забыл о присутствии Клоса.

— Курт жив, — шептал он. — Курт жив…

 

5

Клос сидел в темной каморке на единственном стуле стоявшем около кровати. Барбара плотно закрыла окно, потом подошла к двери и осторожно повернула ключ в замке. В комнатах Гляссов было тихо.

— Профессор отправился спать, — прошептала Барбара, — он всегда в это время дремлет. Фрау Глясс в столовой.

Она присела на кровать. Клос не видел ее лица, только заметил, как судорожно сжимают руки девушки металлические прутья, на которых лежал узкий матрац.

…После разговора с Гляссом Клос вышел на улицу, а потом возвратился обратно. Они условились, что Барбара оставит открытым окно в своей комнатке за кухней.

— Ну рассказывай, — обратился к ней Клос.

Барбара говорила очень тихо. Те, на заводе (она не называла их имена), отнеслись к ее сообщению с недоверием. Они приняли это за возможную провокацию, даже ликвидация эсэсовца их ни в чем не убедила. Она долго уговаривала их принять ее предложение. Наконец большинство из них согласились установить контакт. Это был единственный выход. Им действительно нечего было терять. Если они останутся без поддержки, то все равно погибнут, а завод будет уничтожен. Далее Барбара рассказала о плане, разработанном подпольной группой. Он слушал ее внимательно, иногда задавая вопросы, на которые Барбара чаще всего не могла ответить. Кто из немцев, работающих на заводе, имеет оружие? Сколько рабочих насчитывается в подпольной организации? Известна ли им система заводской сигнализации?

Клос понял, что на успех можно надеяться лишь в том случае, если выступление будет хорошо подготовлено. «Может быть, — подумал он, — это моя последняя операция…»

— Ты должна пойти на завод еще раз, — сказал он Барбаре.

Она кивнула, потому что уже договорилась с мастером Кролем, что за полтора часа до начала операции один из них, Кроль или Левон, будет ждать ее в условленном месте.

— Скажешь им, — медленно проговорил Клос, — что их план в основном принят. Но только в основном. Я постараюсь вовремя прибыть на место и буду лично руководить операцией. Для этого необходимо, чтобы не в два сорок, а ровно в два двадцать пять группа из двух-трех человек сняла охранника у ворот завода. Это необходимо сделать так, чтобы немец не успел выстрелить. В два тридцать мы проникнем на территорию завода. В это время должно начаться выступление рабочих. Передай им также, что я установил связь с нашими. Понимаешь?

— Да, конечно.

Клос посмотрел на часы. Он должен еще встретиться с полковником Брохом, а потом пойти на Кайзерштрассе, выслушать донесение Косека и отдать ему распоряжения. Наступление через канал на этом участке должно начаться не позднее чем в два часа. Это была рискованная операция, но другого выбора не было. Клос закурил сигарету. Пламя зажигалки на миг осветило усталое лицо Барбары.

— Держись, девочка! — подбодрил ее Клос. — Я зайду за тобой в два часа, будь в это время около окна.

Клос заколебался. Может быть, не брать ее на завод? Нет, она должна пойти с ним. Там, на заводе, его никто не знает.

— Что было в квартире Глясса после моего ухода? — спросил он.

— Профессор сказал жене: «Не укладывайся, мы остаемся». Она кричала, протестовала, тогда он положил руки ей на плечи и произнес: «Курт жив. Он в плену». Профессор говорил еще что-то, но я не могла разобрать. Потом фрау Глясс расплакалась, сидя на большом, уже упакованном чемодане, а он возвратился в свой кабинет.

Они услышали, как кто-то вошел в кухню.

— Это жена профессора, — шепнула Барбара. — Готовит лекарство для мужа.

— Помни, — тихо проговорил Клос, — там, на заводе, должны быть готовы точно в указанное время. Пусть ждут меня. Самое важное — бесшумно снять охрану у входа.

Снова послышались шаги. Клос встал, подошел к окну. В этот момент послышался крик фрау Глясс.

— Фриц! — звала она. — Фриц!

Через минуту она снова была на кухне.

Клос едва успел выпрыгнуть в окно, как фрау Глясс застучала в дверь комнаты прислуги.

— Открой, — кричала она, — открой немедленно!

Клос скрылся в темноте сада. Барбара открыла дверь своей комнаты.

— Зачем запираешься? Кто у тебя был?

— Никого.

— Где мой муж?

— Видимо, господин профессор спит в своем кабинете, — как можно спокойнее сказала Барбара.

— Его нет! — Фрау Глясс вернулась в кабинет мужа.

Барбара последовала за ней. Дверь на веранду была открыта, ветер сдул бумаги с письменного стола, около дивана стояли ночные туфли профессора Глясса.

— Может быть, вышел на минуту? — предположила Барбара.

— Без туфель? — Фрау Глясс выбежала на веранду, потом в сад. И снова раздался ее крик: — Фриц! Фриц!

Вскоре она возвратилась в кабинет, ее глаза были полны слез.

— Боже мой! Боже мой! — причитала она. — Что с ним случилось?

Фрау Глясс подошла к телефону, с трудом набрала номер.

— Говорит жена профессора Глясса, — с волнением проговорила она. — Я хотела бы поговорить со штурмбанфюрером…

Бруннер появился в квартире Глясса буквально через несколько минут. Не снимая фуражки, он прохаживался по кабинету профессора и, казалось, без особого внимания слушал рассказ фрау Глясс. Он взял в руки ночные туфли Глясса, затем покопался в бумагах и в ящиках письменного стола и приказал двум солдатам внимательно осмотреть сад. Затем сел в кресло и вытянул перед собой ноги в начищенных до блеска сапогах.

— Вы сказали, фрау Глясс, что здесь был капитан Клос?

— Да, — прошептала она.

— Это очень интересно. Они разговаривали в кабинете? Случайно, не знаете, о чем?

— Я не подслушивала, господин штурмбанфюрер.

— Жаль. Что было дальше?

— Я уже говорила. — Она приложила к глазам платочек. — Муж сказал мне, чтобы я прекратила сборы.

— Почему?

— Не знаю. Я его не спрашивала об этом. Он только сказал мне, что Курт жив. Вы понимаете? Сколько времени мы ничего не знали о нашем сыне! Хотя он и в плену, но все-таки жив.

— Откуда ему это известно?!

Фрау Глясс пожала плечами:

— Может быть, через Красный Крест?

— Вы шутите, фрау Глясс?! Вам сказал муж о Курте после ухода Клоса?

— Да.

— А что было дальше?

— Я выбежала на веранду, спустилась в сад, а потом постучала в комнату прислуги. Дверь была заперта. Мне показалось, что я слышала голоса и что у нее кто-то был.

— Позовите ее! — раздраженно приказал Бруннер.

Он взял Барбару за подбородок, слегка похлопал ладонью по щеке:

— Что тебе известно, милочка?

— Ничего, господин штурмбанфюрер.

— Не лги. У тебя был твой парень?

— Нет… Мой парень работает на заводе. Видимо, госпоже Глясс это показалось.

Бруннер снова похлопал ее по щеке, но уже значительно сильнее.

— Немцам не может казаться, дубина… Когда последний раз видела профессора?

— Когда он пошел спать в свой кабинет, — спокойно ответила Барбара.

— Мы еще проверим, не лжешь ли ты? Скажи мне…

Бруннер не успел задать вопроса. В кабинет вбежал эсэсовец, что-то шепнул Бруннеру и вышел. Штурмбанфюрер вскочил и снял фуражку…

— Пошла вон! — приказал он Барбаре и обратился к фрау Глясс: — Мы должны быть мужественными, мы немцы. Ваш муж убит. Только что недалеко от ограды сада найден его труп. Вы должны пойти со мной. Необходимо произвести опознание.

 

6

Клосс должен был представить Броху доклад о положении на наиболее уязвимом участке обороны вдоль канала. О нем не случайно так беспокоился полковник. На следующий день, а может быть, раньше он намеревался послать туда два батальона фольксштурмовцев, но в то же время надеялся, что противник не начнет наступление с форсирования водной преграды. Нужно было приложить все силы, чтобы еще более уверить полковника в этом. Между каналом и заводом тянулись заливные луга, которые пересекал только противотанковый ров, за ним располагались позиции пехоты с фаустпатронами. Клос считал, что эти препятствия будут преодолены без особых затруднений и, если наступление начнется вовремя, наши войска через час должны выйти к заводу.

Брох сидел, склонившись над картами, он даже не поднял головы, когда капитан вошел в кабинет.

Клос доложил:

— На пятом участке обороны не замечено какого-либо движения противника.

— Все в порядке, — проговорил полковник, указывая Клосу на стул. — Я думаю, наступление начнется в районе казарм и вокзала. На их месте я поступил бы именно так. Это даст нам возможность удержать порт и завод по крайней мере до вечера следующего дня. А потом…

Раздался телефонный звонок, полковник снял трубку. По-видимому, донесение, передаваемое по телефону, было весьма важным, ибо Брох не прерывал говорящего, а его лицо принимало все более озабоченное выражение. Может быть, докладывают о Гляссе?

«Профессора убили? Или похитили? Кто? Для чего? Зачем?» — размышлял Клос, сидя перед Брохом.

— Хорошо. Все понял… Прошу взять с собой отряд жандармов и взвод солдат. Обо всем докладывать мне лично. — Брох положил телефонную трубку. — Пеленгаторы засекли вражескую радиостанцию, — сказал он. — Она работает здесь, в городе. Просто не верится.

Клос с трудом сдержался. Самое главное — ничем не выдать себя и успеть на Кайзерштрассе раньше, чем там окажутся немцы. Через полчаса Косек выйдет в эфир, и, если он не успеет передать командованию, что наступление необходимо начать ночью, все может провалиться — немцы опомнятся и предпримут контрмеры.

— Солдаты через час начнут прочесывать квадрат, в котором обнаружен радиопередатчик противника, — сказал Брох.

Клос встал:

— Я должен возвратиться на пятый участок обороны, господин полковник. Я могу идти?

Брох в знак согласия кивнул головой. Неожиданно в дверях появился Бруннер. Небрежно бросив; «Хайль Гитлер», он сразу же обратился к Клосу:

— Ты торопишься, Ганс?

— Да, тороплюсь.

— Однако тебе придется задержаться. Я хотел бы, — он подошел к письменному столу Броха, — сделать весьма важное сообщение, господин полковник, и задать в вашем присутствии несколько вопросов капитану Клосу.

Брох устало посмотрел на него:

— Что еще случилось? Докладывайте. Только я хотел бы вам напомнить, что у нас нет ничего более важного, чем оборона города.

— Это касается профессора Глясса. — Бруннер кратко доложил о случившемся, особо подчеркнув, что страшно изуродованный труп ученого найден недалеко от ограды сада.

Брох выслушал сообщение довольно равнодушно, лишь на мгновение выразив недоумение, что сильно задело Бруннера.

— Вы представляете, что это значит? — кипятился он. — Необходимо об этом немедленно доложить рейхсфюреру.

— Ну и, докладывайте. Это ваше дело. — Брох явно не хотел вмешиваться. — А какое отношение к этому имеет Клос?

— Дело в том, что капитан Клос за несколько минут перед смертью Глясса был на вилле у профессора.

Брох пожал плечами:

— Ну и что? Господин Клос, вы были там?

— Да, был, — спокойно ответил Клос. — Возвращаясь с пятого участка обороны, я вспомнил, что еще не успел передать ему нечто важное, и решил это сделать. — Клос был уверен, что фрау Глясс наверняка передала Бруннеру то, что ей сказал муж после его ухода.

— О чем ты разговаривал с профессором? — спросил Бруннер.

— Это не имеет никакого отношения к смерти Глясса! — резко оборвал его Клос. Он посмотрел Бруннеру прямо в глаза: — Но если вы находите это важным, я могу сказать. Во время боев за Померанию я встретил одного офицера из 148-й дивизии, который был близким приятелем молодого Глясса. Он рассказал, что сын профессора был ранен и попал в плен. Так как я собирался тогда ехать в Тольберг, он попросил меня передать это старику Гляссу. — Клос придумал эту историю, пока ожидал вызова к полковнику.

— Почему ты раньше не рассказал об этом профессору? — не унимался Бруннер.

— Должен признаться, как-то совсем забыл об этом, — сказал Клос, обращаясь к полковнику Броху.

— После твоего ухода, — медленно проговорил Бруннер, — профессор сказал своей жене, что он отказывается от эвакуации.

— Мне об этом он ничего не говорил.

— Неужели? — с насмешкой спросил Бруннер.

Обстановка накалялась. Необходимо было переходить в наступление.

— А теперь, Бруннер, я хочу задать тебе несколько вопросов.

— По какому праву?

— Господа, — сказал Брох, которому эта история, видимо, начинала надоедать, — не забывайтесь: вы находитесь в кабинете начальника. Выясняйте свои отношения где-нибудь в другом месте.

Брох дал понять таким образом, что его совершенно не интересует дело Глясса. Клос и Бруннер вышли в адъютантскую.

— Где обнаружили труп профессора? — спросил Клос.

— За забором сада. Там, где начинаются луга.

— Странные убийцы… Они не пожелали убить Глясса в его доме. Что ты на это скажешь, Бруннер? — с иронией спросил Клос.

— Я не люблю такого тона, Клос.

— Ты забыл, Бруннер, что сегодня уже один раз упоминал имя профессора Глясса. Тогда он был еще жив.

— Ты хочешь выступить против меня? — сказал Бруннер.

— Я хотел бы посмотреть на труп Глясса, — спокойно ответил Клос.

— Пожалуйста. Ты можешь это сделать в любое время. Труп профессора уже опознан его женой.

Тело убитого было изуродовано до неузнаваемости. Клос смог только узнать домашнюю куртку профессора, в которой он принимал его в кабинете, и сорочку — темно-синюю, с мягким воротником.

— Вскрытие трупа, конечно, не сделали? — сухо спросил Клос. — И не провели никакого обстоятельного обследования?

— Нет.

— Жена профессора опознала труп мужа только по домашней куртке и сорочке?

— Да.

— Ты мог бы избавить ее от этого кошмарного зрелища, Бруннер. Это было излишне. Как ты думаешь, с какой целью профессор надел сорочку наизнанку?

Они смотрели в упор друг на друга. В глазах Бруннера Клос заметил страх и ненависть.

— Может быть, ты на это ответишь? — тихо спросил штурмбанфюрер.

— Может быть, и отвечу, — сказал Клос, — но только не сейчас. У меня нет свободного времени.

Клос вышел из штаба. Город был погружен во мрак. Кругом царила мертвая тишина. Клос посмотрел на часы: через несколько минут Косек начнет передачу в эфир. Он должен сообщить командованию обстановку в городе, положение на заводе. А это значит, что радиопеленгаторы с абсолютной точностью установят местонахождение радиостанции.

В подвале разрушенного дома его уже ждал сержант Косек. С трудом переводя дыхание, Клос объяснил создавшуюся ситуацию.

— Прошу вас, пан капитан, напишите мне текст радиограммы, — сказал сержант, старательно набивая свою трубку.

— Хорошо, будем передавать. А потом уничтожим все шифры, документы, радиостанцию, — решил Клос, быстро набрасывая на листке бумаги текст. — Вызывай.

В это время послышался шум моторов грузовиков, проезжающих по Кайзерштрассе.

— Все, — сказал Клос. — Теперь не успеем.

— Время передачи наступило, — спокойно сказал сержант и подсел к радиопередатчику. — Прощу вас, пан капитал, не оставайтесь здесь, уходите. Я справлюсь один.

— Ты что, с ума сошел? Как я могу?..

— Уходите, и как можно быстрее, — повторил Косек. — Я все передам, а там видно будет. Вам необходимо быть на заводе.

Снова послышался шум моторов.

— Бессмысленно погибать двоим, — сказал сержант. — Идите, пан капитан. — Он достал рюкзак и вытащил из него гранаты. Положил около себя автомат. Делал все не спеша, продуманно.

Клос понимал, что Косек прав. Каждый из них должен до конца выполнить свой долг. Таков закон войны. Но в то же время Клос чувствовал, что не сможет оставить одного этого бесстрашного парня. Косек уже надел наушники и рукой еще раз показал капитану на дверь. И вдруг Клосу пришла невероятная мысль. Шанс на удачу был мал, но все же он решил рискнуть. Сержант уже передавал сообщение в эфир, он даже не обернулся, когда Клос выходил из комнаты. Выйдя в темный длинный коридор, Клос нашел убитого им два часа назад немца и втащил его в комнату.

Грузовики остановились на Кайзерштрассе, послышались голоса, топот сапог. Клос ударом ноги открыл дверь подвального помещения, где находился Косек. Сержант к этому времени уже закончил радиопередачу.

— Какого черта вы здесь торчите? — закричал он, не соблюдая уже никакой армейской субординации.

— Снимай с него мундир и быстро переодевайся! — приказал Клос. Он погасил керосиновую лампу, сорвал штору с окна.

Немцы были уже во дворе… Клос нажал на спусковой крючок автомата — стрелял прицельно, короткими очередями. Теперь он думал о том, как выиграть этот бой, видел мушку прицела и фигуры бегущих вражеских солдат. Сержант уже застегивал эсэсовский плащ и через минуту встал рядом с капитаном. Немцы залегли во дворе, открыв беспорядочную стрельбу. Пули крошили стену над окном подвала.

— Хватит! — приказал Клос.

Немцы продолжали стрелять, короткими перебежками приближаясь к входной двери подвала.

— Косек, гранаты! — крикнул Клос.

Они выбежали в коридор. Когда в дверях показался первый немецкий солдат, Клос метнул гранату. Взрыв рванул по каменному перекрытию, обломки ударили по стенам коридора. На какое-то время воцарилась тишина. Немцы отскочили от двери.

— Теперь бросай ты, — сказал Клос и указал на дверь того помещения, где был передатчик. Только сейчас сержант понял план капитана. Он бросил гранату и припал к земле. В комнате, где они только что находились, раздался взрыв. Немцы, оцепившие двор, увидели клубы дыма, валящего из узкого окна подвала.

Клос и Косек перебежали в самое дальнее помещение подвала. Прошло несколько минут, прежде чем немцы решились войти в подвал. Как и предвидел Клос, обнаружив разбитую радиостанцию и изуродованный труп, они решили, что радист сам подорвал себя гранатой.

Клос окинул взглядом сержанта, застегнул пуговицу на его плаще и открыл дверь. В коридоре, заполненном немецкими солдатами, было черно от дыма.

— Проверить все помещения! — скомандовал Клос.

«Как хорошо, — подумал он, — что сюда прислали солдат вермахта, а не СС».

Какой-то унтер-офицер посмотрел на него с удивлением, но встал по стойке «смирно», когда Клос подошел к нему и сказал почти шепотом:

— Что за балаган? Наведите порядок и доложите по всей форме.

Они вышли на улицу, не торопясь миновали военные грузовики… Клос устало закрыл глаза и подумал, что ему снова повезло, невозможное стало возможным.

— Передали сообщение? — спросил он сержанта.

— Так точно, пан капитан, — ответил Косек. И добавил: — Я думал, что это мой последний выход в эфир. Прошу извинить меня, пан капитан…

Клос посмотрел на часы. До выступления рабочих на заводе оставалось четыре часа.

 

7

Инженер Альфред Кроль шел по безлюдным улицам Тольберга. От завода до штаба было не так уж далеко, но сегодня эта дорога казалась ему слишком длинной. Конечно, он мог бы позвонить в штаб, и они немедленно бы приехали. Но он решил пойти лично. По дороге Кроль старался ни о чем не размышлять, ничего не взвешивать, потому что знал: он не сможет изменить своего решения, как не сможет стать другим человеком. Он уже миновал Гинденбургштрассе и на минуту остановился перед гимназией имени Бисмарка. Здесь когда-то он сдавал экзамен на аттестат зрелости, здесь поступил в гитлерюгенд, приходил сюда позже, уже как офицер, чтобы рассказать молодежи о фронтовых испытаниях. За углом, на улице, носящей красивое название Гольденштрассе, раньше жила Инга. Она погибла в Гамбурге во время налета вражеской авиации летом сорок третьего. Они дали друг другу слово, что после войны поселятся здесь, в Тольберге, в уютном домике на берегу моря. Инга верила в победу, уговаривала его вступить в партию. Потом был фронт и снова Тольберг, но уже без Инги… Как может он, фронтовой офицер, инвалид войны, награжденный Железным крестом, в последний день отбросить свое прошлое, забыть все, что было смыслом его жизни, только ради того, чтобы выжить?! Как он может вдруг изменить свои убеждения?! А может быть, утром все-таки пойти к антифашистам, положившись на польское происхождение своих родственников Кролей? Нет! Никогда! Кроль не любил Бруннера, как и других эсэсовцев, которые относились к нему с пренебрежением и, по существу, никогда до конца не доверяли ему. Но они были все же немцами; его связывает с ними общая судьба войны.

Размышляя так, Кроль все же не мог заглушить голос мучившей его совести. Шестьсот рабочих завода погибнут, и его, инженера Альфреда Кроля, могут привлечь к ответственности за это преступление. А потом сгорит завод, будет разрушен весь Тольберг и все то, что было смыслом его жизни. Да, будет именно так. Фюрер приказал: «Все уничтожать, жечь, оставлять пустыню…» Выживут только крысы. Но он, Альфред Кроль, должен быть твердым до конца. Он не имеет права еще раз поддаться минутной слабости, которая овладела им во время разговора с братом.

Он вспоминал строгое, напряженное лицо Яна, не прошла для него незамеченной и встреча рабочих, в помещении пульта управления, заметил он и польку, служанку профессора Глясса. Что же намереваются делать те, приговоренные к смерти? Видимо, они не доверяют ему, Альфреду Кролю. Его душила ненависть. Он выдал им военную тайну, а они забыли о нем, отбросили его, как вещь, отслужившую свой срок. И вот теперь он оказался в вакууме. Тех троих, которые встретились у пульта управления с Яном, он знал в лицо, они уже давно работали на заводе — поляк, француз и русский. Не было сомнения в том, что они участвовали в заговоре, а кто, собственно говоря, из рабочих не участвовал в нем? Эта на первый взгляд неорганизованная толпа с опознавательными знаками «П» и «Ост» теперь казалась Альфреду Кролю мощным, организованным коллективом.

Он уже намеревался возвратиться в дежурное помещение, как вдруг заметил, что Левон, осторожно оглядываясь, направился к выходу из цеха. Кроль поковылял за ним. На заводском дворе было безлюдно. У погрузочной платформы стояли еще пустые вагоны. Между вагонами мелькнула фигура француза. Он шел в направлении канала. Кроль знал, что на берегу, у стены, ограждающей завод, не было охраны. Не задумал ли француз сбежать? Если это так, то он не будет ему мешать. Пусть даже он и преодолеет стену, по которой тянутся провода с током высокого напряжения… Линию фронта ему перейти не удастся, а в городе его обязательно схватят.

Левон остановился у стены. Кроль, приблизившись к нему насколько было возможно, заметил в стене пролом; он был настолько мал, что вряд ли через него мог пролезть взрослый человек. Но через пролом можно было разговаривать с тем, кто находился по ту сторону стены. Левон нетерпеливо прохаживался вдоль стены, потом присел на камень. Кроль ждал. Вдруг он услышал женский голос, который показался ему знакомым. Да, это была служанка Гляссов. Она не знала французского, а Левон, видимо, не говорил по-польски.

Как и следовало ожидать, они готовили выступление. Девушка объясняла, что рабочим в первую очередь необходимо снять охрану у главного, входа; к 2:30 надо занять склад с оружием и разоружить тех немцев, которые уже вооружены.

— А твой немецкий офицер надежный человек? — спросил Левон.

— Да, вполне надежный, — ответила девушка. — Ему можно доверять.

— Это наша единственная возможность, — проговорил француз, — иначе все погибнем. Надеюсь, ты понимаешь, что будет, если гестапо узнает об этом?

— Да, я все понимаю, — прошептала она.

Немецкий офицер! Нашелся немец, который поверил, что можно предательством спасти себе жизнь. А если гестапо об этом уже известно? Может быть, кто-то уже доложил об этом? Эти мысли терзали Кроля все время, пока он шел в штаб.

Бруннер принял его, стоя посреди кабинета, уже в фуражке и плаще: он куда-то спешил.

— Ну, в чем дело? — резко спросил он. — Зачем вы покинули завод? Почему не предупредили по телефону? Вам известно о том, что профессор Глясс убит?

Кроль пошатнулся и, не ожидая приглашения, опустился на стул. Глясс убит? Они его убили. А он еще колебался!

Кратко, как на фронте перед боем, он докладывал факты. Назвал имена, повторил разговор, услышанный им около заводской стены между французом и девушкой. Никого не щадил. Выдал также и брата. Рассказав все, он вдруг почувствовал себя счастливым и, успокоившись в первый раз за несколько дней, облегченно вздохнул.

Бруннер слушал не прерывая. Временами на лице его появлялась ироническая улыбка.

— Вы исполнили свой долг, инженер Кроль, — высокопарно сказал Бруннер, — вы оказались порядочным немцем. — И строго спросил; — Кто сообщил этим людям о подробностях плана эвакуации завода?

— Я, — ответил Кроль. — Я рассказал об этом своему брату.

— Ладно, — махнул рукой Бруннер. — Рейх вам это простит. Вы же не могли предположить, что ваш брат окажется предателем?!

В кабинете у Броха Кролю пришлось повторить свой рассказ.

— Вы заслужили эвакуацию, — проговорил Брох, — хотя раньше вас не было в списке. — Это прозвучало как издевательство. — А что вы думаете обо всем этом, господин Бруннер?

— Думаю, что знаю, кто тот немецкий офицер, — ответил штурмбанфюрер. — Вы, господин полковник, также хорошо его знаете.

— Кто он?

— Это капитан Клос.

— У вас есть доказательства?

— Они у меня будут, — уверенно ответил Бруннер, посмотрел на часы и направился к выходу. — Беру людей и немедленно выезжаю на завод.

— Прошу вас, задержитесь на минуту… — Полковник хотел что-то сказать, может быть, отдать другой приказ, но воздержался. — А впрочем, можете ехать. — И когда они уже были в дверях, добавил: — Не верю, никак не могу поверить, что это он…

Эсэсовцы на грузовиках уже ожидали около штаба. Бруннер и Кроль сели в отдельную автомашину; ехали молча. Артиллерия умолкла, улицы были темны и безлюдны. Вот и главные ворота завода.

Эсэсовцы плотной цепью окружили цех готовой продукции. Кроль услышал голос Бруннера:

— Немедленно уберите охрану у ворот, всех в засаду. Будьте готовы…

В главном цехе завода уже раздавались зловещие команды эсэсовцев:

— К стенам, к стенам! Немцы — на середину цеха, остальные — к стенам.

Эсэсовцы били рабочих прикладами автоматов, вытаскивали людей, спрятавшихся за станками и оборудованием. Бруннер внимательно наблюдал за действиями солдат. Вдруг он выхватил из кобуры пистолет и дважды выстрелил… Раздался крик, потом наступила тишина.

Рабочие стояли вдоль стены с заложенными за затылок руками, а посредине цеха в группе немецких мастеров и инженеров Кроль увидел своего брата.

— Пойдемте! — приказал Бруннер. И добавил: — Покажите тех, кого называли в штабе.

Первым Кроль увидел поляка Огнивека. Из его щеки, рассеченной ударом приклада, текла кровь.

— Этот, — показал на него Кроль.

Потом был француз Левон с мертвенно-бледным лицом, русский Толмаков, плюющий кровью, и, наконец, Воннэ…

— А где ваш брат? — внезапно спросил Бруннер.

Альфред Кроль понимал, что, начав выдавать этих людей, он вынужден будет назвать и брата. Он подошел к группе немцев:

— Вот этот.

— Какая же ты все-таки дрянь! — проговорил Ян Кроль.

Бруннер ударил его в лицо. Эсэсовцы прикладами загнали подпольщиков в дежурное помещение. Штурмбанфюрер поставил их к стене и молча прохаживался вдоль шеренги, самодовольно улыбаясь. Остановился перед Огнивеком.

— Имя? — строго спросил он.

Огнивек молчал.

— Я тебя спрашиваю; как твое имя? — повторил раздраженно Бруннер и, не дождавшись ответа, ударил его рукояткой пистолета.

Огнивек, заливаясь кровью, упал на пол…

— Облейте его водой, — приказал штурмбанфюрер. Потом он подошел к мастеру Кролю: — Ты знаешь, что тебя ожидает?

— Знаю.

— У нас умирают медленной смертью.

— Не беспокойся, я буду умирать не торопясь.

— Ничего, мы тебе поможем умереть побыстрее… Как имя офицера, с которым состоишь в заговоре?

— Я не знаю никакого офицера, — спокойно ответил Кроль.

Снова удар рукояткой пистолета. Ян Кроль покачнулся, но не упал.

— Это только для начала, — угрожающе бросил Бруннер, — невинное вступление к драме!

Потом он подошел к французу Левону:

— Что тебе сказала полька, работающая у Гляссов?

— Я не видел никакой польки, — ответил Левон.

— Инженер Кроль, подойдите поближе и повторите, что вы слышали.

— Они условились о времени выступления, — начал Кроль. — Девушка должна была вернуться на завод вместе с немецким офицером.

— Как имя этого офицера?! — гаркнул Бруннер.

— Не знаю, — прошептал Левон.

Штурмбанфюрер подошел к Воннэ:

— Это твоя девушка? Подумай, что я могу с ней сделать, если ты не будешь говорить правду. — Взял Воннэ за подбородок: — Итак, хорошенько подумай, что ее ожидает.

 

8

Было уже около двух, когда Клос вновь оказался у окна комнатки Барбары. Вилла Гляссов погружена в темноту, на улице безлюдно и спокойно. Сержант Косек, все еще в мундире эсэсовца, остановился около дома.

Барбара уже ждала их.

— Все в порядке, — проговорила она. — Я разговаривала с Левоном, передала ему распоряжение. Они будут готовы к 2:30, как договорились.

— На заводе была? — спросил Клос.

— Нет. Мы встретились у пролома стены.

— За вами никто не следил? За тобой никто не шел?

— Нет. Думаю, что нет.

Клос посмотрел на часы. Они должны были подойти к заводским воротам ровно в 2:30. Времени было вполне достаточно, даже имелся небольшой резерв.

— Наши уже должны начать, — тихо проговорил сержант.

— Надеюсь, что ждать осталось недолго, — успокаивающе ответил Клос и замедлил шаг.

Хорошо ли они подготовились там, на заводе, к выступлению? Может быть, стоит появиться раньше? Ему вдруг показалось, что он совершил какую-то ошибку, что-то упустил из виду.

— Кто тебе сообщил, — обратился он к Барбаре, — о плане эвакуации завода?

— Мастер Ян Кроль.

— Немец?

— Да, по польского происхождения.

«Какая жалость, что было так мало времени! Не мог даже встретиться с этим Кролем, поговорить с рабочими на заводе», — подумал Клос.

Дворами Барбара вывела их на узкую улочку, тянувшуюся вдоль заводской стены. Зловещая тишина на канале начинала беспокоить Клоса. На севере, над морем, небо немного прояснилось и казалось совсем белым. Подходили к караульному помещению…

— Косек, — сказал Клос, — отстань на несколько шагов от нас и, если случится что-то неожиданное, действуй по обстановке…

— Есть, пан капитан.

Остановились, наблюдая за входными воротами. Охраны не было.

— Все в порядке, — вздохнула Барбара. — Пойдемте… Они убрали охрану, как договорились.

— А где же они? — тихо сказал Клос. — Их не видно у ворот… Может быть, ожидают в проходной?

Клос расстегнул кобуру, снял пистолет с предохранителя.

Внезапно из-за кустов, растущих вдоль дороги, ведущей к заводу, появились эсэсовцы. Клос не успел даже выстрелить — удар прикладом по затылку свалил его на землю… Двое эсэсовцев подхватили потерявшего сознание Клоса, двое вели под руки Барбару, а остальные окружали Косека, прижатого к стене. Сержант бросил гранату — эсэсовцы отпрянули, залегли, потом снова открыли огонь. Косек опустился на землю, теряя сознание. Он успел еще подумать, что первый раз в жизни не выполнил точно приказа…

Бруннер уже ждал Клоса. Когда его ввели, лицо штурмбанфюрера расплылось в довольной улыбке.

— Ну что, Ганс, — сказал Бруннер, — все-таки я был прав. Ты проиграл, твоя карта бита. Девчонку к стенке! — крикнул он властно, даже не посмотрев на нее. Его интересовал только Клос. — Ты, Клос, порядочная дрянь, — процедил он сквозь зубы. — Ты как та крыса, убегающая с тонущего корабля. Думал, что выживешь? И пошел ва-банк? Это рискованно, Клос… С какого времени ты им служишь, отвечай?!.

Клос молчал некоторое время, но не потому, что колебался: решение им было уже принято. Да, конспирация здесь уже была излишней. Какой теперь смысл выдавать себя за немецкого офицера?!

— С самого начала, Бруннер, — сказал он громко. — С той минуты, как надел ваш мундир. Я — офицер советской разведки.

В дежурке воцарилась тишина. Приговоренные к смерти люди с удивлением и восхищением смотрели на этого человека в помятом немецком мундире. Он представлял ту мощь и силу, которая была уже совсем близко. Это чувствовали все: и подпольщики, и эсэсовцы, и Бруннер, который молчал, пораженный. Если бы Клос признался в том, что он продался им только несколько дней назад и что он пошел на это лишь бы только выжить, штурмбанфюрер почувствовал бы облегчение. Но оказывается, что этот человек в мундире офицера вермахта все время искусно играл с ним. И побеждал. Этот поляк так умело обводил немцев!..

— Неужели ты поляк? — Бруннер все еще не мог в это поверить.

— Да, я поляк.

И тут Бруннера взорвало.

— Ты за все заплатишь, — рычал он, — но сначала выложишь мне все, что знаешь! Связи! Контакты! Агентурную сеть!

— Зачем это тебе, Бруннер? — В голосе Клоса прозвучала нескрываемая насмешка. — Через несколько часов сам будешь все выкладывать.

Штурмбанфюрер бросился на него, но не успел ударить. Посыпались стекла, казалось, что дежурка закачалась и как бы повисла в воздухе. Снаряды ложились все ближе и ближе…

Вбежал эсэсовец.

— Господин штурмбанфюрер! — закричал он в панике. — Звонили из штаба! Вражеские флот и авиация блокировали порт!

Лицо Бруннера исказилось от ужаса.

— Охранять их! — бросил он. — Ждите моего приказа! — Вынул из кобуры пистолет. — А ты, — обратился он к Клосу, — пойдешь со мной!

В кабинете профессора Глясса было уютно и спокойно. Глубокие кожаные кресла стояли около небольшого низкого столика, рядом с сейфом. Через стеклянную стенку Клос видел заводской цех, рабочих, стоящих вдоль стены, эсэсовцев с автоматами.

«Недооценил противника», — подумал Клос. Эту ошибку он переживал особенно болезненно.

— Садись, — отрывисто бросил Бруннер. Сам тоже сел, держа пистолет наготове. — Хочешь закурить?

— Да.

— У тебя нет больше шансов на спасение, дорогой Ганс, — проговорил Бруннер. — Я восхищен твоим самообладанием. Ты долго, очень долго скрывался под маской немецкого офицера. Однако по происхождению ты все же немец, правда?

— Нет.

— Я не верю тебе… Впрочем… Ты думаешь, что я не успею? — вдруг он изменил тон. — И тебя… и всех их… — Он сделал неопределенный взмах рукой. — В моем распоряжении еще достаточно времени. Поляки не форсируют канал…

— Ну и что из этого? — спросил Клос. — Допустим, ты успеешь взорвать завод, но и сам отсюда уже не выберешься. Порт блокирован…

Бруннер молчал.

Вновь начался артиллерийский обстрел, послышалась отдаленная трескотня автоматов. На лице штурмбанфюрера появилось беспокойство.

— Ганс, — обратился он к Клосу, — твое положение безвыходное, но… мы так давно знаем друг друга… Неужели мы не смогли бы договориться? — Бруннер внимательно наблюдал за Клосом.

— Ты сменил тон, это уже неплохо.

— Обстоятельства меняются ежеминутно. Я не так уж глуп…

Еще один час! Клос понимал: во что бы то ни стало необходимо выиграть этот час, от которого зависела жизнь шестисот рабочих и его жизнь тоже.

В дверях появился эсэсовец.

— Прибыли грузовики, — доложил он.

— Пошел вон! — прорычал Бруннер. — Зачем мне теперь грузовики? Может быть, вывозить оборудование завода в порт, блокированный противником?

— Что думаешь делать с заводом? — спросил Клос.

Бруннер усмехнулся:

— Это зависит от многих обстоятельств… И от тебя тоже… У меня есть деловое предложение.

— Думаешь, я буду с тобой торговаться? — спросил Клос.

— Думаю, что да, Ганс.

— Ты имеешь в виду завод и рабочих?

— Нет, не только это, Клос. У меня есть еще кое-что не менее ценное… Ты можешь дать мне гарантию?

Клос молчал.

— Гарантию, полную гарантию, Ганс?! — повторил Бруннер. — Ты понимаешь, что достаточно мне только отдать распоряжение — и в одну секунду будет покончено и с рабочими, и с заводом, и с тобой.

— Конечно, ты можешь сделать это, Бруннер, — согласился Клос. — Ну а что потом? Что будет с тобой?.. Правда, ты еще имеешь в запасе Глясса. Думаешь откупиться?

— Откуда тебе известно об этом?

— Ты, Бруннер, симулировал убийство, а потом где-то спрятал профессора. Но работа грубая.

— Ты имеешь в виду оплошность с сорочкой, да? Глупости… Американцы или англичане озолотят меня за Глясса…

— Будь спокоен, теперь уже не озолотят, — уверенно сказал Клос. — От них мало что зависит. Речь идет только о том, чтобы его не эвакуировали.

— Ты шутишь, Клос? Рабочие, завод и Глясс… Не много ли только за одну мою жизнь? Не много ли? — повторил он еще раз. — Только я знаю, где сейчас находится профессор Глясс. Лучше закури еще сигарету, дорогой Ганс, и мы продолжим разговор.

Клос сунул руку в карман.

— Руки на стол! — крикнул в испуге Бруннер.

Клос вынул из кармана спички.

— Ты стал чертовски нервным, Бруннер, — проговорил Клос. — Твои эсэсовцы обыскали меня тщательно. А офицеры польской разведки не обладают сверхчеловеческими возможностями.

— Ну так продолжим? — спросил Бруннер, явно волнуясь за исход разговора.

— Ну и каналья же ты, Отто! Еще вчера спрятал профессора, чтобы уже сегодня торговаться. И меня хочешь втянуть в свою авантюру.

Штурмбанфюрер криво усмехнулся:

— Думаю, союзникам будут нужны хорошие немецкие ученые.

— Глубоко заблуждаешься, Бруннер.

В этот момент мощный взрыв потряс заводскую стену. Треск автоматных очередей все отчетливее слышался со всех сторон.

«Форсировали канал и захватили немцев врасплох», — подумал Клос.

Зазвенели стекла, с потолка посыпалась штукатурка, на минуту свет погас, потом вспыхнул снова.

Бруннер вскочил с кресла. Клос мгновенно воспользовался этим, с силой опрокинул стол на гестаповца и схватил его пистолет.

— Не двигаться, Бруннер! Я тоже никогда не промахиваюсь…

— Ты ошалел, Клос! — в испуге произнес штурмбанфюрер. — Ведь мы же можем договориться.

В цеху раздались выстрелы. Потом послышался пронзительный крик.

— У меня Глясс, — тихо проговорил Бруннер.

Треск автоматных очередей, взрывы гранат с каждой минутой приближались.

— Слушай, Бруннер! — твердо сказал Клос. — Сейчас ты включишь микрофон на письменном столе Глясса. Немедленно вызовешь офицера, который минировал завод.

— Да…

— Как его имя?

— Кроль, инженер Кроль…

— Тоже Кроль? Теперь все понятно… Прикажешь ему выключить сеть минирования! Если ты этого не сделаешь, я застрелю тебя!

Бруннер подошел к письменному столу. Не спуская глаз с Клоса, держащего наготове пистолет, включил микрофон. Он кричал изо всех сил, но его голос терялся в нарастающем грохоте разрывов.

— Ничего не получается, Ганс, меня не слышат, — прошептал Бруннер. — Чего ты боишься? Договоримся… Завод не взлетит на воздух.

— Я не люблю сюрпризов. Где пульт управления?

Штурмбанфюрер не успел ответить. С грохотом открылась дверь — на пороге стоял инженер Альфред Кроль. Клос еще успел отступить назад и встать за Бруннером, приставив пистолет к спине гестаповца. Кроль с порога видел только штурмбанфюрера и стоящего за ним задержанного немецкого офицера. Он ни о чем не догадывался.

— Это тот самый Кроль? — шепотом спросил Клос. — Ну, говори!

— Где находится пульт включения сети минирования завода? — спросил Бруннер инженера Кроля.

— В сейфе профессора Глясса. Но мы можем также включить сеть со двора, когда будем покидать завод. Я подключил дополнительный провод…

— Немедленно уничтожьте его! — приказал Бруннер.

— Что?

— Выключить всю сеть минирования! — крикнул штурмбанфюрер, чувствуя под лопаткой холодное прикосновение пистолета.

Близкий взрыв потряс стены; в окно влетели клубы дыма и пыли. Короткие автоматные очереди затрещали во дворе завода. Бруннер зашатался, немного отклонился в сторону, и Альфред Кроль увидел пистолет в руке человека, о котором знал, что он враг Германии.

— Предатель! — закричал он. — Предатель! — Выхватил из кармана пистолет, который несколько минут назад получил от начальника охраны завода, и, не целясь, выстрелил в Клоса.

По коридору уже бежали эсэсовцы!

— Здесь поляк! — кричал Альфред Кроль. — Поляк!..

Бруннер подбежал к окну, выбил стекло и скрылся в темноте заводского двора.

Альфред Кроль, уже не глядя на Клоса, подошел к сейфу, достал из кармана ключ. Через минуту он соединит провода — и все, наступающие и обороняющиеся эсэсовцы и рабочие, будут погребены под развалинами завода. Клос с трудом поднялся с пола. Он не чувствовал боли, не слышал взрывов гранат, только видел спину Кроля и тяжелую дверцу сейфа… Правая рука его висела безжизненно. Левой рукой он потянулся к пистолету, лежащему на полу, и вдруг Кроль резко обернулся. Клос бросился на него, нанес удар. Кроль отчаянно сопротивлялся…

Наступающая польская пехота уже достигла заводского двора. Автоматные очереди сметали с пути эсэсовцев. В проеме разбитой ограды показался танк Т-34. Атакующие группы солдат уже проникли в главный цех завода.

Эсэсовцы упорно оборонялись, отстреливаясь до последнего патрона. Толпа рабочих атаковала их внутри цеха…

Огнивек и Левон, отобрав пистолеты у немецких инженеров, пытались пробиться к кабинету Глясса. В дыму и пыли они не различали лиц, видели только мелькающие тени, которые мгновенно исчезали в полумраке… Вбежав в кабинет, они увидели открытую дверцу сейфа, провода и инженера Кроля, который, лежа на полу, пытался дотянуться до пистолета. Но тщетно… Клос выбил оружие из его руки. Тогда Кроль из последних сил вскочил и бросился к сейфу. Левон выстрелил. Кроль словно повис в воздухе, как будто преодолевая невидимое препятствие, и через секунду безжизненно рухнул на пол. Это был последний выстрел в битве за завод.

В кабинет Глясса уже входили солдаты в польских мундирах. Вбежал молодой капитан. Он с удивлением смотрел на Клоса, который при помощи Левона и Огнивека поднимался с пола.

— Кто это? — спросил он.

Ему не успели ответить. В кабинет вошел полковник. Капитан вытянулся перед ним, пытаясь доложить, но тот только махнул рукой.

— Оставьте нас одних! — приказал полковник.

— Я думаю, — с трудом произнес Клос, — что теперь смогу наконец снять этот проклятый мундир.

Полковник подошел к окну.

— К сожалению, мы еще не поймали Бруннера, товарищ Клос, — произнес он.

Профессор Глясс проснулся только рано утром. Он открыл глаза и увидел над собой низкий, плохо оштукатуренный потолок. Кровать, на которой он лежал, ничем не напоминала диван его домашнего кабинета. Он ничего не мог вспомнить… Как он здесь оказался? Сколько времени прошло с тех пор, как он лег спать в своем кабинете? С трудом встал, подошел к узкому зарешеченному окошку. Увидел улочку, которая была ему знакома… Изо всех окон большого каменного дома, стоящего напротив, свисали белые простыни…

Профессор услышал топот сапог. Там, внизу, проходил отряд солдат, но это были уже не немцы. Они громко пели. Профессор не понимал слов. Он просунул руку через решетку и с силой толкнул оконную раму. Разбитое стекло полетело вниз, на тротуар…

 

XVII. Встреча в замке

 

1

Войска шли на запад. 16 апреля 1945 года одна из дивизий Второй армии Войска Польского форсировала Нысу Лужицкую. Танки двигались в направлении Дрездена, а на восток тянулись толпы пленных. Война продолжалась. Дивизии СС упорно сопротивлялись, в штабах вермахта еще думали о контрударах, которыми надеялись задержать наступление русских на Берлин. Фельдмаршал Шернер готовил контрнаступление немецких войск на северном участке фронта.

В небольшом немецком городке размещался штаб Второй армии Войска Польского. На центральной площади были поставлены дорожные указатели: «На Дрезден», «На Будишин».

Грузовики с солдатами проезжали мимо остовов подбитых немецких «тигров», вмятых в землю противотанковых орудий и обгоревших машин, двигаясь на запад по шоссе, извивавшемуся в горах, как белая лента.

Из окна домика, расположенного неподалеку от дороги, были хорошо видны шоссе, панорама городка и темный массив леса, в котором еще гремели бои.

Офицер в звании майора отвернулся от окна и посмотрел на пленного, которого допрашивал. Допрос длился уже несколько часов. Майор чувствовал усталость, но, когда задавал вопросы по-немецки и замечал в глазах пленного боязливое удивление, его охватывала особая радость, какой в штабе армии никто, кроме него, не мог испытывать.

После стольких лет ношения немецкого мундира он мог наконец быть самим собой. Не играть, не притворяться, не бояться, что его может выдать неверный жест, неосторожно оброненное слово.

Пленный сидел на стуле, ожидая вопросов. Это был немецкий офицер в чине капитана, по фамилии Бролль, и если бы майор назвал свою фамилию, которую носил в вермахте, и сказал бы: «Я — Ганс Клос», то оказалось бы, что где-то они встречались и у них есть общие знакомые. Капитан Бролль служил в абвере и мог дать важную информацию. Майор Клос должен быть деликатным и терпеливым.

Этого же мнения придерживался и сидевший за столом полковник, изнывавший от жары. Расстегнув китель, он вытирал с лица пот. Стояли на редкость теплые апрельские дни.

— Повтори вопрос, — обратился он к майору.

— Спрашиваю еще раз, — строго произнес майор, — где Ринг спрятал документы?

Бролль молчал. На его лице появилась усмешка. Он провел ладонью по заросшим щекам.

— Господин майор говорит по-немецки, как…

— Говорю как умею, — прервал сухо майор и подумал: «действительно ли этот Бролль не знает, где спрятаны документы, или притворяется?» Ответы Бролля казались искренними, однако он мог просто тянуть время. Майор знал, что люди абвера, если это необходимо могут вести искусную игру.

Капитан Бролль в это время пытался понять, какое значение для польской разведки имеют документы Ринга — архивы абвера во Вроцлаве.

Майор не раз слышал о полковнике Ринге, когда находился на разведывательной службе в абвере. Ринг занимался подготовкой агентов, которые должны были остаться в Польше, хорошо законспирироваться и ждать приказа действовать. Клосу необходимо было добыть из архива абвера списки этих агентов и установить место их пребывания.

— Клянусь, мне ничего не известно об этих документах, — повторил еще раз Бролль.

Майор прислушался к интонации его голоса. Немец говорил спокойно, уверенно.

— Вы утверждаете, что с полковником Рингом встретились впервые в Бишофсфельде?

— Так точно, — ответил Бролль.

— Лжете! — повысил голос майор. — В январе вы участвовали в совещании офицеров разведывательной службы абвера во Вроцлаве…

— Да, — прошептал Бролль. — Откуда вам об этом известно? — Теперь он снова чего-то боялся и терял уверенность. — Но я…

— Будете говорить правду?!

— Тогда на совещании мы с полковником Рингом обменялись всего лишь несколькими ничего не значащими словами. Я встретил его позднее в Бишофсфельде за два часа до прихода ваших войск. Он имел личную охрану…

— И вез архив?

— Да. Я обеспечил его бензином. И он сообщил тогда, что спрячет архив где-то неподалеку от этой местности. Но не сказал, где именно.

— Может быть, вспомните?

— Господин майор, — голос Бролля прервался от волнения, — я говорю правду… Вам и так многое известно, а я…

— Что еще сообщил вам Ринг?

— Что кто-то из его людей там оставлен для охраны архива, — выдавил из себя немец.

— Где этот человек остановился?

— В Бишофсфельде, у своего родственника, тоже Ринга, аптекаря. Вернее, в его семье, ибо аптекаря призвали в армию.

Майор задал еще несколько вопросов. Бролль повторял те же ответы. Вполне допустимо, что он действительно не знал, где архив. Ринг был опытным офицером абвера. Почему он должен был информировать обо всем этого человека? А то, что оба служили в военной разведке, еще ни о чем не говорит.

Полковник тоже пришел к выводу, что пленный немец рассказал все, что ему известно. И когда Бролля увел конвой, полковник пододвинул майору стакан с чаем. Чай был уже холодный и слишком сладкий. Молчали. Никто из них не хотел первым высказать то, что каждому одновременно пришло в голову. Полковник достал фляжку и разлил по стаканам водку. Издалека доносились раскаты артиллерийских выстрелов.

— На северо-западе… — заметил майор.

— Поручик Новак обследовал окрестности Бишофсфельда, — сказал полковник. — Обнаружил старинный замок, озеро, лесной массив. Но никаких следов архива.

Оба хорошо понимали, что люди Ринга, оставленные для охраны архива, почувствовав опасность, скорее уничтожат его, чем отдадут вражеским войскам.

— Мы должны во что бы то ни стало найти этот архив, — повторил уже в который раз полковник.

Майор подошел к окну, посмотрел на дорогу, бегущую на запад, и подумал, что, видимо, ему снова придется перевоплощаться в Ганса Клоса, теперь уже капитана, облачаться в ненавистный мундир вермахта.

— Я должен вернуться. Другого выхода не вижу.

Послышался тихий голос полковника:

— Я не могу тебе приказать. Решай сам. Ты у них на подозрении — это слишком опасно.

— В Бишофсфельде наши войска…

— Наши! — буркнул полковник. — Но ты же не в гости едешь к командиру танкового корпуса! Не забывай, там фронт! Дьявол его знает, что может случиться.

Майор улыбнулся. Как всегда, начиная планировать какую-нибудь новую операцию, он не колебался, был уверен в себе. Он уже думал о деталях, взвешивал все «за» и «против», ибо чаще всего от них зависело выполнение задания.

— Мне нужна надежная легенда, — сказал он. — Например, такая: выходил из окружения, кругом были вражеские войска, вынужден был переодеться в штатское, пробирался в штаб фельдмаршала Шернера… В общем, что-нибудь вроде этого.

— В твое распоряжение выделяю поручика Новака. Боевой, смелый офицер. Он будет поддерживать связь с командованием наших войск. Дашь ему необходимые инструкции. Это человек верный, не подведет.

Майор молчал. Он снова стал немецким офицером Гансом Клосом, хотя нелегко было перевоплотиться в этот образ. Вскоре наступят сумерки, поручик Новак подвезет его к окрестностям Бишофсфельда. Далее уже чувствовался фронт — придется добираться без проводника. Клос потер ладонями шершавые щеки. Хорошо, что несколько дней не брился. Он должен быть заросшим, измученным и голодным. Ему необходимо выглядеть так, как выглядит человек, который уже много дней бродит по лесам, пытаясь выйти из окружения…

— Значит, нам ничего не известно о родственниках Ринга в Бишофсфельде? — переспросил он еще раз.

Полковник отрицательно покачал головой.

 

2

На одной из узких улочек, неподалеку от центральной площади Бишофсфельда, находилась аптека под вывеской «Аптекарь Густав Ринг». На площади теперь стоял польский танк, а перед зданием, в котором еще недавно располагался немецкий штаб, прохаживался солдат с орлом на каске. Из окон домов свисали белые флаги. Жители городка сидели в своих домах и с тревогой прислушивались к доносившимся с улицы звукам. Проезжали грузовики с солдатами, по мостовой грохотали артиллерийские орудия, танки, иногда звучали песни. Слова песен на незнакомом жителям языке казались грозным предвестием мести за преступления, совершенные гитлеровцами. На самом же деле солдаты чаще всего пели любимую песню мирного времени «За горами, за лесами танцевала Малгожатка с гусарами».

Инга Ринг стояла у окна и через неплотно закрытые шторы смотрела на солдат, проезжавших по улице. Тревожные мысли не покидали ее. Все солдаты выглядели одинаково суровыми. Стремились вперед, на запад, вглубь Германии, а их триумфальный победный марш был настолько уверенным и неотвратимым, что вызывал у немцев страх за будущее. Инга Ринг вдруг почувствовала себя настолько старой, что не захотелось больше жить. Ей было всего семнадцать лет, но за последние два дня она словно пережила личную катастрофу.

Во-первых, пришли они. Это было так неожиданно! Еще две недели назад она просто не могла в это поверить и потому сейчас особенно остро переживала страх и горечь поражения.

Незадолго до их прихода на несколько часов заехал ее дядя. Он привез письмо и сообщил, что отец Инги попал в окружение под Вроцлавом. Дядя ежеминутно поглядывал на часы и, даже не попрощавшись, выбежал из дома, как только подъехала машина с охраной.

Шенк, который после ухода ее отца в армию принял на себя аптеку, повсюду кричал, что победа Германии не за горами. Но с появлением первого же русского танка он снял со стены портрет фюрера и вывесил в окнах белые простыни.

Анна-Мария Элькен (может быть, до этого ее звали по-другому) закопала в саду свой эсэсовский мундир и объявила себя медсестрой из Гамбурга, на что имела надлежащие документы.

Старая кухарка Берта согласилась, чтобы Анна-Мария пожила пока у них. Только одна она верила в чудо. Над ее кроватью все еще висела небольшая фотография Гитлера. Вернее, висела до обеда, ибо фрейлейн Элькен, не спрашивая Берту, вечером сняла со стены фотографию фюрера и сожгла ее.

Казалось, что все, чем они жили столько лет, вдруг так неожиданно перестало существовать.

Инга Ринг никогда не забудет тех нескольких часов перед вступлением советских и польских войск в ее родной город, который до этого, по словам Геббельса, был неприступной крепостью Германии. Теперь здесь воцарилась тишина. О войне напоминали только полуобгоревшие дома, разрушенные артиллерийскими снарядами стены, намертво ставшие на перекрестках разбитые немецкие танки, орудия и машины. И белые флаги во всех окнах. Огненный вал линии фронта катился все дальше вглубь Германии. И только изредка слышались отдаленные глухие артиллерийские раскаты, напоминавшие, что война еще не окончена.

На улицах Бишофсфельда около домов толпились еще не освободившиеся от пережитого страха и трусливо ожидавшие решения своей судьбы немцы. Многие из них еще вчера носили мундиры национал-социалистской партии, фольксштурма или СА. Никто из них в тяжелое время не думал об обороне города, а только спасал свои шкуры. Местная функционерка национал-социалистского женского корпуса фрау Медель, в ярком платье, тащила из овощного магазина в подвал мешок с картофелем. А блок-фюрер НСДАП прохаживался важно, как на параде, но выглядел бродягой в своей залатанной старой куртке и изрядно поношенных ботинках.

— Что стало с немцами? — спросила Инга.

Шенк только махнул рукой и молча отошел от окна.

По вроцлавскому шоссе тянулись колонны советских и польских войск. Загоревшие и почерневшие от порохового дыма и дорожной пыли, с суровыми лицами, с оружием, готовым к бою, солдаты уверенно двигались на запад. Улицы городка были безлюдны, дома наглухо закрыты. Потом появился первый танк. Он остановился на середине центральной площади. Инга видела, как поворачивается его башня с орудийным стволом.

Ночь прошла без сна, в страхе ожидания и неизвестности. Слышались топот сапог по каменной мостовой, автоматные очереди, голоса на чужом языке. Берта, Шенк, Анна-Мария и она, Инга, боясь зажечь свет, закрылись в большой комнате. Разговаривали тихо, почти шепотом, настолько были перепуганы неожиданными поражением немецкой армии, что не осмеливались встать и подойти к окнам или дверям.

Инга подумала, что совсем недавно немцы были на Украине, в Польше, ходили днем и ночью по улицам городов и сел, чувствовали себя господами. А теперь… Эти мысли не приносили ей облегчения, напротив, вселяли неуверенность и страх.

— Почему все так случилось? — прошептала она. — Ответьте, что произошло с нами, немцами?

Все промолчали. Анна-Мария беспрерывно курила, нервно ходила по комнате и наконец осмелилась подойти к окну.

— Будьте осторожны, фрейлейн, — с беспокойством предупредил Шенк, — могут заметить.

Утром Инга выбежала в сад. День был ясный, солнечный, по-настоящему весенний, вершины гор в эту пору красочны, величавы. Она заглянула в беседку, где любила когда-то сидеть и мечтать, и вдруг остановилась как вкопанная. Крик замер на ее губах. На земле лежал Марта. Платье женщины было разорвано, а левая рука перевязана тряпкой. Когда Инга наклонилась над ней, Марта открыла глаза.

— Марта, Марта… — прошептала девушка, не веря себе. Она виделась с Мартой каждую неделю, по воскресеньям бегала к ней в замок Эдельсберг, где в одном из флигелей в уютной маленькой комнатке чуть ли не со дня своего рождения жила Марта. Когда-то, во времена, которых Инга уже не помнила, муж Марты был управляющим имением графа. Затем муж умер, а Марта осталась на правах вечной нахлебницы. И когда граф с семьей покинул замок и уволил всех слуг, она единственная не пожелала выехать, несмотря на приближение фронта. Ей просто некуда было ехать. Инга просила ее, чтобы она переселилась к ним в дом, ибо Марта была дальней родственницей Рингов, но Марта не захотела этого и осталась в замке. Она слишком привыкла к своей небольшой комнатке во флигеле.

— Поляки, — прошептала Инга, — тебя ранили поляки. Сейчас заберем тебя домой и сделаем перевязку…

— Только не к вам, — тихо ответила Марта. — Не хочу к вам.

Инга не понимала, почему Марта отказывается. Подумала, что, может быть, она бредит или настолько пришла в себя, что имеет силы вернуться в замок.

— Девочка моя, — прошептала Марта, — никто не должен знать, что я была здесь. Слышишь, никто, кроме тебя, милая Инга.

И потом Инга узнала самое страшное. Марта с трудом, нескладно и сбивчиво, повторяя по нескольку раз одни и те же слова, рассказала ей все. Это не поляки стреляли в нее. Стрелял полковник Ринг, дядя Инги, тот самый Ринг, которого Марта знала почти с детства…

А было все так. Пополудни Марта услышала рокот моторов. Стоя в дверях флигеля, она приготовилась к худшему, ибо подумала, что это русские или поляки. Однако старушка увидела немцев. Они выпрыгивали из грузовика, а из легковой автомашины вышел офицер, которого Марта сразу же узнала — это был полковник Ринг. Она хотела пойти ему навстречу, но заколебалась, не зная почему, и осталась стоять на пороге, хотя интуитивно чувствовала, что здесь что-то не так, и только машинально попятилась вглубь темного коридора.

Эсэсовцы держали наготове автоматы, а мужчины в рабочей одежде выгружали из кузова какие-то ящики. Марта увидела, что Ринг показывает им вход в подвал замка, тщательно замаскированный в парке и известный только графу, владельцу замка, и еще нескольким доверенным лицам. Рабочие подняли цементную плиту, спустили ящики в подвал, а потом, когда они вышли наверх, Марта услышала короткие автоматные очереди. Она не хотела верить, не могла даже себе представить… Рабочие, насмерть сраженные пулями, падали на землю, а один из них, тяжело раненый, попытался отползти, но полковник Ринг добил его выстрелом из пистолета. Тела убитых эсэсовцы погрузили на автомобиль.

Один из эсэсовцев подбежал к Рингу и показал ему на дверь во флигеле. Слов его Марта не слышала, но была убеждена, что эсэсовец заметил ее.

Старушка подумала, что безопаснее будет в парке, и выбежала из флигеля. В это время она услышала окрик Ринга и заметила, как он поднял пистолет. Она побежала в парк, где росли густые, как в лесу, деревья, но не успела сделать и десяти шагов, как почувствовала удар в плечо, а потом по нему потекло что-то теплое, липкое. Закружилась голова, и, теряя сознание, женщина упала на землю. К счастью, Ринг не поинтересовался, жива ли Марта. Он не сомневался, что его выстрел был метким.

Когда старая женщина пришла в себя, было уже тихо, но возвратиться в замок она побоялась и скрылась в беседке, чтобы немного переждать.

В глубине парка находился небольшой домик, в котором когда-то жил садовник. Инга отвела туда раненую Марту, пообещав никому не говорить об этом: ни Берте, ни Шенку, ни Анне-Марии. Девушка украдкой принесла из дома одеяло, приготовила Марте кое-что из еды, а потом сделала перевязку. Когда-то окончила курсы медсестер и умела это делать.

Наступили сумерки, по мостовой снова загрохотали артиллерийские орудия, бронетранспортеры, грузовики с солдатами, певшими незнакомые песни. Инга стояла у окна и, глядя на улицу сквозь неплотно прикрытые шторы, старалась ни о чем не думать. Мысли в голове перепутались, в душе было пусто, на сердце лежал тяжелый камень от того, что случилось в замке и что пережила Марта.

— Отойди от окна, — услышала она голос Шенка. — Вчера у Познеров нашли оружие, обыскивают все дома.

— Пусть обыскивают. Пусть приходят и к нам, — раздраженно ответила Инга. Их страх, их беспокойство возбудили в ней только ненависть. — Пусть приходят, и, может быть, все это кончится. Мне теперь все равно: что будет, то и будет.

Анна-Мария Элькен подошла к Инге и положила ей руку на плечо.

— Перестань, не распускай нервы, — укоризненно-успокаивающе проговорила она. Голос Анны-Марии был тих, но тверд. — Ты же взрослая девушка…

— Замолчи! — раздраженно прервала Инга. Как же она ненавидела их: Шенка, Анну-Марию, Берту и своего дядю Ринга, который, трусливо убегая, стрелял в старую Марту! Девушка отошла от окна и в полумраке увидела их перепуганные, побледневшие лица. — Неужели все немцы так же трусливы, как и вы? — спокойно спросила она. — Думаю, что не все.

— Не впадай в истерику! — На лице Анны-Марии появилось что-то вроде усмешки. — Просто мы хотим выжить. И не больше…

— Выжить! Выживете, если не умрете от страха. А в особенности ты боишься, как бы тебя не разоблачили. Какая ты медсестра из Гамбурга?!

— Мои документы в порядке, — ответила Анна-Мария.

— Конечно, в порядке, ты заранее об этом позаботилась! Все вы теперь в порядке. Притихли, как овечки… — Инга хотела еще что-то добавить, но в эту минуту послышался стук в дверь. Стук был ненастойчивый, тихий, даже несмелый, однако все примолкли, убежденные, что сейчас произойдет самое худшее…

— Откройте, господин Шенк, — проговорила наконец Анна-Мария.

— Почему именно я? Лучше будет, если женщина…

Инга с презрением посмотрела на них и вышла в прихожую, чтобы открыть дверь. Время тянулось бесконечно долго. Наконец они услышали голоса, а потом на пороге, опираясь на плечо Инги, появился молодой мужчина, небритый, в изорванной и грязной одежде. Все с облегчением вздохнули. Этот человек, кем бы он ни был, не показался им грозным и опасным. Однако все понимали, что его присутствие в доме может принести им беду. Молодой человек с трудом выпрямился, встал по стойке «смирно» и вскинул руку в гитлеровском приветствии.

— Хайль Гитлер! — выкрикнул он.

Все промолчали, хотя еще три дня назад каждый из них ответил бы так же.

— Что вы хотите? — спросил Шенк неуверенным голосом.

— Увидел вывеску: «Аптекарь Густав Ринг», — ответил мужчина. — У меня уже нет сил идти дальше. Сегодня вторник?

— Нет, четверг, — ответила Инга, пристально всматриваясь в лицо незнакомца. В нем было что-то особенное, что вызывало доверие. Девушка подумала, что этот человек, видно, не из трусливых.

— Потерял ориентировку во времени, — тихо проговорил он. — Если четверг, то вот уже десять дней, как я только ночами пробираюсь, словно разбойник…

— Кто вы? — Голос Шенка прозвучал уже тверже, однако незнакомец в упор посмотрел на него, и Шенк трусливо отвел глаза.

— Кто я такой? — переспросил пришедший. — Если бы меня схватили русские, то не задавали бы такого вопроса. Они давно в городе?

— Здесь не только русские, но и поляки, которые разыскивают таких, как вы. Если вас обнаружат в нашем доме, то это принесет нам большое несчастье. Пожалейте хотя бы этого ребенка, — указал Шенк на Ингу.

— Обо мне можете не беспокоиться! — выкрикнула девушка.

Мужчина приблизился к Шенку и пристально посмотрел на него.

— А вы кто такой? Имя, фамилия? — спросил он повелительным тоном, как человек, который привык отдавать приказы и получать точные ответы.

Шенк выпрямился, встал по стойке «смирно»:

— Шенк. Вильгельм Шенк.

— Вы что, не немец?

— Нет, я немец.

— Тогда покажите, как приветствуют порядочные немцы! Ну, я жду! — Это была не просьба, а приказ.

Шенк пристукнул каблуками и выкрикнул:

— Хайль Гитлер! — Теперь он входил в свою роль и казался другим человеком.

Берта также была взволнована. Заискивающе пододвинула незнакомцу стул и предложила поесть.

Настроение у всех изменилось. Грохот моторов и голоса, доносившиеся с улицы, казались теперь не такими страшными. Только на губах Анны-Марии Элькен застыла ироническая усмешка. Она с интересом приглядывалась к прибывшему незнакомцу.

— Допустим, — проговорила осторожно Анна-Мария, — что мы примем вас и окажем гостеприимство…

— Почему ты за всех говоришь? — прервала ее Инга.

— А ты что, хочешь на улицу его выгнать?

— Нет.

— Тогда сиди тихо. — Анна-Мария снова обратилась к незнакомцу: — Однако мы хотели бы знать, с кем имеем дело и кому собираемся помочь…

Берта поставила на стол тарелку с супом, и мужчина с жадностью набросился на еду. Молча он выскреб остатки супа с тарелки и повернулся к Анне-Марии.

— Во-первых, — проговорил он тихо, но настойчиво, — кто вы такая и как вас величать?

— Она медсестра из Гамбурга! — выкрикнула неожиданно Инга.

Анна-Мария заколебалась, потом решительно встала и, пристально посмотрев на незнакомца, доложила:

— Анна-Мария Элькен, оберштурмфюрер СС. Последнее место службы — главное управление имперской безопасности.

Мужчина не спеша вытер губы салфеткой.

— Капитан Ганс Клос, офицер контрразведки при штабе 175-й дивизии.

— В нашей группе армий, — утвердительно сказала фрейлейн Элькен.

— Оказывается, вы неплохо информированы.

— Совершенно верно. Почему же вы в таком виде и откуда пробираетесь?

— Это что, допрос? — Клос усмехнулся. — Мы попали в окружение, десять дней плутали по лесу, подвергая себя смертельной опасности, с трудом пробивались к своим. До Одера — в мундирах, а потом — кто как мог и каждый в отдельности на свой страх и риск.

— И конечно, случайно оказались в этом доме?

— В доме, где в настоящее время тоже достаточно опасно, — вмешался в разговор Шенк.

— Полковник Гельмут Ринг служит там же, где и я, так у кого же, как не у его родственников, я мог искать укрытия? Этого достаточно?

— Вы знаете моего дядю? — спросила Инга.

— Знаю. Это преданный фюреру офицер.

Инга неожиданно сорвалась с кресла и с презрением посмотрела на незнакомца.

— Преданный! — крикнула она. — Вы говорите, что он преданный офицер?! Все вы одинаковы! Трусливые зайцы!

— Ты не имеешь права так говорить о своем дяде! — повысила голос Берта.

— Не имею права? — Инга уже теряла самообладание. — Ты считаешь, что стрелять в старых немецких женщин — достойное занятие для преданного офицера и настоящего мужчины?

— Что ты плетешь? Кто тебе это сказал? — В голосе Шенка прозвучала нескрываемая угроза. — Твой дядя никогда не стрелял в женщин.

— Стрелял! Стрелял в старую женщину! В немку! — прокричала Инга, пятясь к стене. Ее охватил страх. Шенк, Берта, Анна-Мария грозно приближались к ней.

— Кто тебе это сказал? — Шенк схватил ее за плечи.

— Говори все, что знаешь! — В голосе Анны-Марии появились металлические нотки.

— Скрываешь от нас какую-то тайну! Лжешь или фантазируешь… — послышался сердитый голос Берты.

— Нет! — прокричала Инга. — Я не лгу. Он стрелял в замке Эдельсберг… — И тут же замолчала, ибо поняла, что сказала слишком много лишнего.

Но они все наседали на нее и засыпали вопросами. Инга молчала, прижатая к стенке. Клос, который с безразличным видом стоял в стороне, вдруг приказал, не повышая голоса:

— Прекратите этот унизительный допрос!

Все с удивлением повернулись к нему.

— Прошу вас, господин капитан, не вмешиваться! Это наше семейное дело! — выкрикнул Шенк.

— Я сказал вам: прекратите этот унизительный допрос, — повторил Клос. — Инга никому не раскроет своей тайны. Правда, Инга?

— Правда, — ответила она тихо и посмотрела на него с признательностью.

 

3

Инга проводила Клоса в отведенную для него комнату. Она постелила ему на диване. Капитан внимательно присматривался к девушке. Что ей известно? Что случилось в замке Эдельсберг? Клос предполагал, что там произошло что-то важное. Он должен узнать об этом. Может, его предположения подтвердятся? Чем вызвана такая бурная реакция Шенка, Берты, Анны-Марии? Напрашивается вывод: им тоже что-то известно или они хотели бы знать, что произошло в замке. Не оставил ли полковник Ринг кого-нибудь из них в замке в качестве сторожевого пса для охраны архива? Но кого — Шенка, Анну-Марию или…

Капитан достал сигареты. Увидев их, Инга попросила у него закурить.

— Ты куришь? — спросил Клос и сразу же понял, что допустил оплошность. Естественно, она могла удивиться: откуда у людей, попавших в окружение и укрывавшихся в лесах такое продолжительное время, оказались сигареты? — Старый запас, — машинально сказал он. — Уберегли от противника полковой продовольственный склад.

Можно было бы тщательно обыскать весь замок. Новак уже установил контакт с командованием воинской части, расположенной в окрестностях этого городка. Докладывая командиру полка о том, что прибыл с особым заданием, он, конечно, ничего не сказал о Клосе. Клос встретился с Новаком перед тем, как прийти в дом Ринга. Разговаривал с ним в подъезде какого-то дома, хозяин которого сбежал вместе с отступавшими немцами. Этот подъезд показался Клосу удобным местом для будущих встреч с поручиком.

Новак был взволнован. Рассказал Клосу о разговорах в штабе полка. Его командир потерял связь с дивизией. Ситуация на фронте осложнилась. Разведкой установлено, что на южном участке фронта концентрируются немецкие танковые части, и неизвестно, откуда они там появились. Поэтому неудивительно, что командир полка принял Новака без особого восторга. Он высказал свое недовольство также в адрес некоторых вышестоящих штабов, которые вместо противотанковых орудий присылают к нему офицеров с особыми заданиями.

Командир полка будет явно раздражен, если попросить его дать солдат для обыска замка, однако просьбу офицера, прибывшего с особым заданием, выполнит… Но стоит ли в данной ситуации обращаться к нему с такой просьбой? Можно провести обыск в замке скрытно, правда, это займет немало времени. А если ничего не будет обнаружено, то это только всполошит тех, кто спрятал и охраняет архив полковника Ринга… Нельзя исключить и то, что немцы в критический момент могут попытаться уничтожить архив.

Клос решил все проверить сам. Если бы он мог узнать, что в действительности известно Инге и кто оставлен в замке сторожевым псом полковника Ринга!

Инга, неумело затягиваясь дымом сигареты, стояла около дверей. Клос подошел и положил ей на плечо руку. Девушка не отстранилась, молчала.

— Может быть, присядем?

— Нет. Я уже должна идти.

— Подожди немного… Та женщина, в которую стреляли в замке, еще жива?

Глаза Инги выразили настороженность и недоверие.

— Почему вы об этом спрашиваете?

«Значит, жива, — подумал Клос. — В противном случае Инга ответила бы по-другому. Она не боится выдать тайну своего дяди, ибо ей ничего об этом не известно, она только страшится за судьбу этой женщины, в которую стреляли в замке».

— Спрашиваю потому, — ответил Клос, — что, если она жива, ей грозит опасность. Она жила в замке?

— Да.

— И видела… — тянул Клос, стараясь представить себе эту сцену. Вспомнил допрос пленного. Капитан Бролль говорил тогда о двух грузовиках и легковой автомашине. — И видела, — повторил Клос, — как к замку подъехали два грузовика и легковая автомашина. Из них выгрузили тяжелые ящики и…

— Откуда вам это известно? — воскликнула пораженная девушка, посмотрев на него с удивлением.

«Итак, старая женщина знает, где спрятаны ящики с документами», — заключил Клос. Однако он понимал, что нет смысла задавать девушке еще какие-нибудь вопросы.

«Сколько потребуется людей, чтобы обстоятельно обследовать замок — здания, парк, пристань на берегу реки, подвалы и подземные переходы? Мы не должны спешить, — размышлял он, — но немцы… могут в любое время уничтожить архив, если заподозрят опасность». Проанализировав все это, Клос решил, что в данной ситуации самое главное — разыскать ту женщину из замка. Инге известно, где она находится. Но скажет ли об этом девушка ему? Нет, скорее всего, нет, ибо, если он об этом спросит, у нее возникнет еще большее подозрение и недоверие. Можно приказать Новаку допросить Ингу в штабе полка. Но это тоже рискованно… На все требуется много времени и терпения, а результаты…

— О чем вы думаете, господин капитан? — спросила Инга.

— Береги себя, — ответил Клос. — И если тебе понадобится помощь…

— Благодарю, — прошептала она и скрылась в темном коридоре.

Через несколько секунд он услышал ее крик. Бросился к дверям, выхватив на ходу пистолет. Пучок света, пробившийся из комнаты, пересекал коридор.

— Ничего опасного не случилось, — прозвучал спокойный, но язвительно-насмешливый голос старой Берты. — фрейлейн Инга слишком нервная. Не узнала меня в темноте.

Капитан возвратился в комнату, погасил свет и открыл окно. В доме стояла тишина, но он был убежден, что здесь по крайней мере два человека чувствуют себя напряженно: Инга и тот, кому полковник Ринг приказал охранять архив. Не ошибся ли он, предположив, что человек, оставленный Рингом, находится в этом доме? Нет, Клос чувствовал, что не ошибается. Он готов был держать пари, что здесь кто-то есть и человек этот опасен.

Клос присел на диван, внимательно вслушиваясь в тишину. Где-то скрипнула дверь, а может, окно. На улице была непроглядная темнота. Ему показалось, что кто-то прошмыгнул у стены дома. Инга? Или Берта? Не только он хотел бы знать, где сейчас находится женщина из замка. Человек Ринга будет пытаться исправить ошибку своего шефа и устранить эту женщину.

Клос приблизился к окну. Он стоял так некоторое время, всматриваясь в темноту, и вдруг увидел вдалеке, в горах, окружавших местность, тонкие длинные лучи яркого света. Потом поблизости раздались залпы противотанковых орудий, послышались частые очереди тяжелых пулеметов и разрывы артиллерийских снарядов. Это означало, что линия фронта, которая несколько часов назад проходила далеко к западу от Бишофсфельда, неожиданно переместилась к городу.

Понимая, что задание необходимо выполнить как можно скорее, он выскочил через окно и прижался к стене. Улица была безлюдная и темная. Только южная сторона неба ярко освещалась вспышками ракет и длинными лучами прожекторов. Грохот артиллерийских выстрелов все нарастал и громовым эхом раскатывался где-то в горах.

 

4

Вдоль шоссе тянулась темная аллея вековых деревьев. Мрачно высился черный замок Эдельсберг… Очертание стен и башен на фоне полыхающего огнем неба производили гнетущее впечатление.

Клос вынул из кармана пистолет и снял его с предохранителя. Под ногами во дворе шуршал гравий. Капитан сделал несколько шагов в направлении подъезда, потом внезапно отскочил за дерево, внимательно и напряженно наблюдая за входом в замок. Окна повсюду были наглухо закрыты. Но, когда он проходил мимо ворот, ему показалось, что в одном из них на первом этаже мелькнул свет. Капитан остановился, ожидая, что будет дальше. Свет снова блеснул в окне правого крыла. Кто-то находился в замке.

Новак ожидал Клоса, как условились, у ворот. Доложил, что командир полка не захотел с ним даже говорить о каком-то замке. В полку был горячий день. Удалось установить связь с командованием дивизии. Идут жестокие оборонительные бои с наступающими на южном участке фронта немецкими танковыми частями. Полк, по-видимому, оставил Бишофсфельд.

— Надо было объяснить командиру полка, с каким заданием ты прибыл, — с укором произнес Клос.

— Не имею на то права, пан майор, — прошептал Новак и потом спросил Клоса: — А что известно о положении на фронте?

— Видимо, генерал Шернер решил любой ценой пробиться на юг Германии, — предположил Клос. — Сражение может продлиться несколько дней.

— А если немцы ворвутся в город?

— Думаю, что ненадолго. Я останусь здесь. А ты покинешь Бишофсфельд вместе с полком, — принял решение Клос. В данной ситуации не было другого выхода.

— Пан майор останется в городе один?

— Этого я не боюсь. Я всегда был один, — усмехнулся Клос. — Если ситуация не изменится, то встретимся завтра. Будешь мне нужен. Спроси командира полка, сможет ли он выделить в наше распоряжение на несколько часов отделение солдат.

— Сомневаюсь.

— Понимаю. Если бы я был на его месте, я также не дал бы ни одного, — проговорил Клос.

Свет в окне замка неожиданно погас, потом снова зажегся. Клос осторожно пересек двор и подошел к выходу. Тяжелая дверь, ведущая в коридор, была полуоткрыта. Он прошел мимо нее, обошел вокруг здания и обнаружил то, что искал: черный ход. Он был заперт, но Клос никогда не расставался со своей универсальной отмычкой, при помощи которой мог открыть почти любой замок.

Узким коридорчиком разведчик вышел в небольшой зал. Продвигался вслепую, ибо нельзя было зажечь даже карманный фонарик. Он не намеревался обыскивать весь замок. Хотел только обнаружить человека, которого полковник Ринг оставил в замке.

Отблески выстрелов изредка на мгновение освещали широкую лестницу. Осторожно, на цыпочках, капитан поднялся наверх.

В коридоре на втором этаже было светлее. Большие окна выходили на южную сторону. Клос снова увидел полыхающее небо. Яркие ракеты, зависая в стороне города, выхватывали из темноты массив леса и контуры зданий.

Клос обратил внимание на множество закрытых дверей вдоль коридора. Внимательно прислушиваясь, осторожно прошел мимо них. Везде царила тишина. И только в конце коридора он увидел единственную, слегка приоткрытую дверь. Через щель заметил слабый свет, который вскоре исчез. Видимо, кто-то пользовался зажигалкой. Мелькнула чья-то темная фигура. Уверенно, ничего не подозревая, человек приближался к двери… Клос, прижавшись к стене, напряженно ждал у двери… Дверь заскрипела, и он увидел человека с пистолетом. Клос резко ударил его по руке, раздался приглушенный крик, пистолет упал на пол…

— Руки вверх! — Крикнул Клос.

Перед ним стояла Анна-Мария Элькен в дождевом плаще и темном берете. Клос был удивлен, ибо полагал встретить здесь кого угодно, но никак не ее. Хотя уже с самого начала, придя в дом Ринга, он подозревал, что полковник Ринг может поручить охрану архива только верному ему человеку, может быть даже женщине. Фрейлейн Элькен посмотрела на него с презрением и ненавистью.

— Случайный гость Рингов, — прошептала она. — Ну, стреляй! Чего ждешь?

Клос поднял с пола пистолет и втолкнул немку в комнату, из которой она только что вышла. Осветив ее электрическим фонариком, подошел к окну, чтобы задернуть шторы. Повернул выключатель. Ярким светом вспыхнула под потолком хрустальная люстра… Городская электростанция исправно работала. Комната была небольшая, но достаточно просторная и уютная. Около окна стоял письменный столик, в углу — диван и два кресла. На стене висел в позолоченной раме большой портрет Бисмарка.

— Садитесь, — приказал Клос, — и говорите все, что вам известно. — Он был намерен вытянуть из нее необходимые сведения. Если Ринг оставил ее здесь, то она должна знать место, где спрятан архив. — Закурите? — спросил он.

— С удовольствием, — ответила Элькен, пристально посмотрев на Клоса. — Господин капитан весьма любезен.

— Благодарю, — усмехнулся Клос. Не опуская пистолета, он подал ей сигарету и дал прикурить. — Если фрейлейн Анна-Мария расскажет всю правду, — сказал он, — она может надеяться…

Глубоко затянувшись дымом, Элькен внезапно разразилась саркастическим смехом:

— Всю правду! Сразу видно, что вы офицер абвера! А не считаете ли вы, господин Клос, что я, как оберштурмфюрер СС, могла бы задавать вопросы вам?..

Что ей известно? О чем она думает? За кого принимает его, Клоса? Как он должен вести себя, чтобы внушить ей доверие и вытянуть из нее все, что она знает об архиве Ринга?

— Я могла бы, — протянула она, — поиграть с вами в прятки, поводить за нос. Рассказать господину капитану необычную историю, почему я выбралась на прогулку в замок Эдельсберг. Но я не буду этого делать. Я знаю, что полковник Ринг может доверить важное дело только исполнительному и преданному офицеру.

Клос был удивлен. Видимо, она принимает его за доверенного человека Ринга. Может быть, провокация? Кто в действительности эта Анна-Мария?

— Зачем вы пришли в замок?

Женщина казалась уставшей. Она швырнула недокуренную сигарету на пол.

— Я уже сказала… Не имею желания выдумывать какую-нибудь банальную историю. Решила играть с вами в открытую. Не вижу другого выхода, господин Клос. Вы считаете себя исполнительным и преданным немцем?

— Что это значит?

— Да ничего… Вы решили быть лояльным до конца? А потом погибнуть, попасть в плен или пустить себе пулю в лоб? — В ее словах звучала неподдельная ирония. В этом было что-то интригующее и настораживающее.

Клос подумал, хотя не был еще полностью уверен, что, может быть, фрейлейн Элькен работает на англичан?.. Эта мысль показалась ему весьма забавной и неправдоподобной. Он с трудом сдержался, чтобы не засмеяться.

— Вам, кажется, смешно, господин Клос. Я предпочла бы беседовать с вами не под дулом пистолета. Уберите его. Мы должны серьезно поговорить. Представьте себе, что капитан Ганс Клос, вместо того чтобы выполнить задание, полученное от полковника Ринга, оказывается в какой-нибудь нейтральной стране с портфелем, набитым ценными бумагами и деньгами…

«Начинаешь слишком примитивно», — подумал Клос.

— Весьма интересно, — буркнул он. — По чьему поручению оберштурмфюрер Элькен рисует передо мной такие захватывающие перспективы?

Она была недурна собой и, как видно, не из трусливых, спокойно смотрела на пистолет в руке Клоса.

— Допустим, — произнесла она медленно, — что кто-то обратился к вам с деловым предложением.

— Кто конкретно?

— Тот, кто с удовольствием купил бы некоторые бумаги, которые в настоящее время не имеют никакой ценности для Германии… как и для полковника Ринга, спрятавшего их в этом замке.

«Любопытно, — думал Клос, — на кого она все же работает: на американцев или на англичан? Скорее всего, архивом абвера интересуется американская разведка. Американцы были бы рады заполучить его любым способом, но вовсе не для того, чтобы потом передать русским или полякам — союзникам по антигитлеровской коалиции. Однако не исключено, что предложение Элькен может быть провокацией».

— Откуда вам известно, что Ринг спрятал архив в этом замке? — спросил он.

— Не разыгрывайте комедии, господин капитан. Этой информацией мы обязаны глупой девчонке Инге. А ваше присутствие в замке подтверждает, что вам об этом архиве известно еще больше. Полковник Ринг поручил охрану архива именно вам, господин Клос, вам, сотруднику абвера!

Клос молчал.

— Предлагаю вам выгодную сделку, — продолжала она, — подумайте, Клос.

— В городе русские и поляки, — сказал капитан. Он вовсе не имел намерения раскрыть свои планы этой немке. Игра казалась ему весьма забавной, однако пока она не принесла результата. Клос лишний раз убедился, что архив Ринга необходимо охранять также и от американской разведки.

— Достаточно будет того, что вы скажете, где хранится архив, — медленно проговорила она. — А о русских и поляках не беспокойтесь. Мы сможем обойтись без них.

— А почему вы думаете, — остро бросил Клос, — что со своим «деловым предложением» обращаетесь по адресу?

— Потому что именно вы, господин Клос, а не кто другой проникли в замок, ибо боялись, что кто-то может воспользоваться информацией Инги. Вы, вероятно, успели ликвидировать ту женщину, о которой она говорила. Хотели избавиться от свидетеля…

— Вы уверены в этом?

— Уверена. Я не ошибаюсь, — ответила она безразличным тоном. — Ну и как? Согласны на деловое предложение, господин Клос? Только, будьте любезны, увольте меня от пустой болтовни.

Итак, по существу, уже не о чем было говорить с этой самонадеянной немкой. Ясно было одно: архив спрятан где-то в замке, а человека Ринга здесь нет… Если этим человеком не является сама фрейлейн Элькен.

— Довольно! — сказал Клос, стараясь говорить как можно равнодушнее. — Пора возвращаться.

Анна-Мария посмотрела на него с удивлением:

— Что это значит?

— Это значит, что мы возвращаемся. Быстро! Марш вперед!

— Если ты решил меня убить по дороге, то лучше сделай это здесь, на месте.

— Иди без разговоров…

Женщина шла не торопясь, изредка оглядываясь. В ее глазах стояли страх и недоумение.

Они прошли коридор, потом банкетный зал… Когда оказались за дверями, Элькен остановилась.

— Вы, абверовцы, любите стрелять своей жертве в спину, не так ли? — сказала она со злой усмешкой.

«А если она американка? — подумал Клос. — Воюем против общего врага, однако же…»

— Не задерживайся! — буркнул он.

— Остановись, не делай глупостей.

— Иди вперед и не разговаривай! — прикрикнул Клос. Вышли во двор замка. Под ногами назойливо шуршал гравий. И когда они оказались на центральной аллее, Элькен неожиданно бросилась бежать, прячась за деревьями. Если бы Клос хотел, он без труда подстрелил бы ее. Но он как раз ожидал этого, предполагал, что она попытается скрыться.

Клос спокойно спрятал пистолет в карман и прибавил шагу. Необходимо дать Элькен время и проследить, что она будет делать дальше.

Если бы Клос мог предвидеть ее последующие действия, он не был бы так спокоен…

 

5

Приближение фронта чувствовалось все сильнее. Шли жестокие бои с немецкими танковыми частями, стремившимися прорваться на южном участке фронта.

Подходя к дому Ринга, Клос отчетливо слышал автоматные очереди, разрывы мин и снарядов. Где-то за темным массивом леса грохотала тяжелая артиллерия. Желтый столб огня поднялся высоко в небо. Положение на фронте могло осложниться в любой момент, но он не хотел допускать и мысли, что немцам удастся пробиться на юг.

Окно в его комнате было полуоткрыто, в доме стояла тишина, но Клос не верил этой тишине. Не спят. Ожидают. Надеются еще раз увидеть в своем городке солдат вермахта. Он подумал о женщине, раненной в замке Эдельсберг, о которой говорила Инга. Видимо, она перебралась поближе к дому Ринга, встретилась с Ингой и укрылась где-то здесь. Но где? Нет никакого сомнения, что человек полковника Ринга тоже хотел бы об этом знать. Может быть, он, Клос, допустил ошибку, не приказав поручику Новаку обследовать соседние дома? Необходимо во что бы то ни стало найти эту женщину, но так, чтобы не раскрыть себя. А если немцы, хотя бы на несколько часов, действительно вернутся в город?

Он обошел дом и оказался в саду. Здесь Клос еще не был. Узкая тропинка вела к беседке. Он заглянул внутрь. Посветил себе электрическим фонариком и увидел на земле среди засохших листьев окровавленную тряпку. Похоже, что эта женщина была здесь… От беседки тропинка тянулась дальше, вглубь сада… За густыми кустами сирени капитан увидел небольшой домик, огороженный деревянным забором. Наверное, это был домик садовника. Окно было зашторено, двери открыты. Клос вошел в домик. Свет от лампы, стоявшей на подоконнике, падал на кровать, на которой лежала старая женщина. Она была мертва. В ее грудь по самую рукоятку был воткнут нож…

Клос испытал острое чувство вины: этого он не предусмотрел, не подумал о том, что человек, оставленный здесь полковником Рингом, окажется быстрее и решительнее его, Клоса. Не следовало ходить в замок Эдельсберг, нужно было остаться в доме аптекаря и предупредить действия противника.

Вероятно, эта женщина, поняв, что ей грозит опасность, пришла к Инге, рассказала ей все и просила сохранить это в тайне. Если бы он успел вовремя… Его охватило холодное спокойствие, как бывало всегда, когда он чувствовал, что его ждет борьба с коварным, готовым на все противником.

Из сада Клос через окно возвратился в свою комнату, сел на диван и закурил сигарету. Курить не хотелось, но он был так измучен, что заснул бы в любую минуту, а это могло погубить его. Время наступило тревожное.

Где-то вдалеке грохотала артиллерия, а в доме по-прежнему было тихо, но он теперь больше, чем когда-либо, был уверен, что тишина эта обманчива.

Что сейчас делает Элькен? Почему она спрашивала об этой женщине? Кто из них убил ее? Берта? Шенк? Или кто-нибудь еще?

Медленно тянулось время. Начинало светать, на улице посерело, утренняя мгла рассеивалась. Клос закрыл глаза и на минуту забылся…

Услышав тихий скрип двери, он мгновенно сорвался с дивана.

Снова стало тихо… Через открытое окно виднелась покрытая зеленью долина, вдали возвышались вершины гор, на лугах еще лежала мгла. Перестрелка на фронте как будто бы утихла, это могло означать, что атаки немцев отбиты, но не исключено, что польские войска покидают город.

Неожиданно в коридоре громко хлопнула дверь. Клос услышал душераздирающий крик. Он бросился в коридор, но потом остановился и пошел шагом, надевая на ходу пиджак. Нащупал в кармане пистолет. Другой пистолет, вальтер, он держал за голенищем правого сапога. Услышав чьи-то шаги в конце коридора, Клос прибавил шагу и через минуту оказался на пороге открытой двери в столовую. Здесь собирались все: бледная, с испуганными глазами, Инга, одетый по-походному Шенк, настороженная, как всегда, Анна-Мария и Берта, как обычно, в платье, с подвязанным фартуком.

Кричала Инга. Когда Берта захотела к ней подойти, девушка стремительно отскочила к стене.

— Все вы чего-то ждете, не спите! — она резко повернулась к Анне-Марии, бросила: — Это ты! Ты выходила из дома. Я все слышала!

— Инга, помилуй бог, что случилось?

— И вы еще спрашиваете? А может, это господин Шенк? Посмотрите, он не успел даже раздеться!

Шенк только пожал плечами.

— Я понесла ей поесть, — продолжала Инга. — А она…

— Кто она? — раздраженно спросила Берта.

— Марта Стаудинг. Теперь я могу все сказать. Марту ранили в замке, а я укрыла ее в доме садовника. Но кто-то из вас узнал об этом и убил ее. Это я, я во время виновата! — Девушка резко отвернулась к стене и разрыдалась.

— Конечно, — произнесла Берта, — это ты виновата. Нужно было рассказать нам, что случилось в замке с Мартой, мы бы взяли ее к себе домой. А убили ее, наверное, поляки или русские, которые находятся в городе.

— Поляки! Русские! — прокричала Инга. — Это не они стреляли в нее в замке. Это немцы!

Клос почувствовал на себе испытующий взгляд Анны-Марии. Она как бы спрашивала его: «Это ты убил?»

— Это сделал кто-то из вас! — снова закричала Инга.

— Не впадай в истерику! — Берте удалось наконец приблизиться к девушке. — Чего ты хочешь? Справедливости? Ее нет теперь! Здесь поляки, русские…

Неожиданно все притихли. Застыли на месте. Послышался топот сапог, а потом громкий стук в дверь.

— Откройте! — по-польски крикнул кто-то за дверью.

«Неужели поручик Новак решился на этот шаг без приказа? — подумал Клос. — Видимо, обстановка на фронте ухудшилась, и он хочет помочь мне выбраться из города». Капитан почувствовал на себе острый взгляд Анны-Марии, и его охватило беспокойство.

Инга открыла дверь. Клос увидел на пороге капрала и двух солдат. Они были в касках, с автоматами наготове. Клос подумал, что сейчас войдет и Новак, но поручик не появился.

— Фрицы проклятые, руки вверх! — крикнул капрал и усмехнулся. — Как там по-вашему? Хенде хох!

Все подняли руки.

— Ну, швабы, предупреждаю, без всяких там фашистских штучек. Кто тут из вас Клос?

— Я, — ответил капитан.

Солдаты бесцеремонно обыскали его. Они действовали четко, по-военному. Из кармана пиджака Клоса вынули парабеллум, из-за голенища сапога — вальтер. Отобрали документы.

Клос посмотрел на Анну-Марию и вдруг понял: она должна была нейтрализовать его, а может, даже уничтожить… А как она могла это сделать? Конечно, руками польских солдат!

— Целый арсенал, — сказал капрал, принимая от солдата оружие, отобранное у Клоса. — А теперь — марш к дверям… Кто хозяин дома? — обратился он к Шенку.

— Я только помощник аптекаря, господин офицер, — заискивающе ответил Шенк. — Хозяйка дома — вон та девушка, — указал он на Ингу.

Капрал посмотрел на девушку:

— Ну, если еще одного найдем в твоем доме, то несдобровать тебе. Твое счастье, что мы не швабы. Они за такие дела ставили всех к стенке. — Он подтолкнул Клоса в спину, и они вышли на улицу.

Уже было совсем светло. Снова послышался грохот артиллерии. На центральной площади города, недалеко от них, разорвался снаряд. Комья земли и камни взлетели вверх. Немецкая артиллерия интенсивно обстреливала город, снаряды густо ложились на площади, разрушали здания. На их глазах обвалилась наружная стена большого каменного дома, от поднятой пыли стало темно. Потом пыль осела, и все увидели, как через развалины пробивается польский танк, расчищая дорогу грузовикам с солдатами. Полк отходил на север…

— Пан капрал, — шепнул один из солдат, — майор приказал этого фрица расстрелять, если нам не удастся доставить его в штаб.

Положение, в котором оказался Клос, все больше осложнялось. Его охватила ярость. Это было невероятно — он мог погибнуть от пули своих. Однако он не намеревался выходить из игры, решил бороться до конца. Клос шел, заложив за голову руки, чувствуя прикосновение автомата. Если сказать этим польским парням, кто он такой на самом деле, они вряд ли поверят ему.

Капрал колебался. Этот старый фронтовик не торопился выполнять приказ, о котором напомнил ему солдат.

— Может быть, все-таки удастся доставить его в штаб, — неуверенно проговорил он.

Прибавили шагу. Артиллерийская канонада умолкла, затарахтели пулеметы, засвистели пули, послышались близкие разрывы ручных гранат. Видимо, уже начались уличные бои. Улица по которой они шли, была пока безлюдной, но в любую минуту и на ней мог вспыхнуть бой.

Показалась отходящая польская пехота. Солдаты укрывались за разрушенными стенами, в обгоревших домах, упорно отстреливались и снова отходили все дальше в тыл.

— Не успеем, — спокойно сказал капрал. — Видимо, штаб уже переехал. Что будем делать?

Вошли в подъезд ближайшего дома. Клос подумал, что в данной ситуации капрал прав. Когда автоматная трескотня и винтовочные выстрелы начали стихать, послышался приближающийся рокот моторов. Немецкие танки ворвались на улицы города. Необходимо было действовать решительно.

— Хлопцы, — сказал Клос по-польски, — вы должны во что бы то ни стало доставить меня в штаб полка. Если штаб сменил свое место, то мы найдем его немного позже.

— Ты говоришь по-польски? — воскликнул капрал.

— А мало ли фрицев говорит по-польски? — вставил солдат, который, обыскивая Клоса, нашел в его сапоге вальтер. — Хочет спасти свою шкуру, фашист проклятый. Да что с ним возиться, обуза, и только!

— Не делайте глупостей. — Клос обращался только к капралу. — Никто вас за это не похвалит. Опомнитесь.

Капрал внимательно присматривался к нему.

— У меня приказ, — твердо сказал он. — Здесь фронт, а ты…

— Еще сбежит в пути, — снова заговорил тот же солдат и щелкнул затвором автомата…

Клос посмотрел на улицу, увидел бегущих польских солдат.

— Хлопцы, — воскликнул он, — я же…

Солдат прервал его на полуслове:

— Сам признался, что ты капитан Ганс Клос.

Еще несколько секунд, и Клос не выдержал бы: ударил бы капрала и выскочил из подъезда на улицу. Но он не имел права так рисковать. Оба солдата держат автоматы наготове, подстрелят его, как куропатку.

И случилось почти невероятное: в эту минуту Клос увидел бежавшего по мостовой поручика Новака.

— Новак! — крикнул он изо всех сил.

Поручик остановился, узнав голос Клоса, и стремглав бросился к подъезду.

— О боже, — прошептал он с удивлением, совсем не по-военному. — Я уже совсем потерял надежду.

— Великолепно пан поручик обеспечивает мою безопасность!

Автоматная трескотня заметно усилилась, а через несколько минут неожиданно утихла. Невдалеке на мостовой разорвалась мина, и копоть покрыла их лица. На объяснения с Новаком не оставалось времени.

Капрал и оба солдата, ничего не понимая, вернули Клосу оружие и документы. Потом Новак приказал им подождать в подъезде и вышел с Клосом на улицу. Все ближе становился рокот моторов.

— Уходи из города, — повелительно сказал Клос. — Я остаюсь здесь. Доложи командованию, что архивом Ринга интересуется американская разведка. Документы спрятаны где-то в замке Эдельсберг. Постараюсь установить их точное местонахождение.

— Разрешите, пан майор, остаться с вами, — попросил Новак.

— В этом нет необходимости. Займись капралом и двумя солдатами. Проведи их в тыл, и чтобы о случившемся — ни слова. Понял?

— Будет исполнено, пан майор.

— А теперь быстро расскажи, как все было?

Новак с удовольствием передал бы Клосу все с подробностями, но на это не было времени. Оставались считанные минуты. Поэтому, стараясь быть кратким, он рассказал, что рано утром ему вместе с посыльными из батальона, оборонявшего южный участок пригорода, удалось пробиться к командиру полка. Немецкие «фердинанды» уже ворвались в город, телефонисты снимали линию связи. Командир полка и начальник штаба, склонившись над картой, ни на кого не обращали внимания.

— Командир полка, — говорил Новак, — наконец заметил нас. «Вы еще здесь? — грозно спросил он. — Хотите попасть в руки немцев?» Я доложил ему, что получил приказ о необходимости информировать командира полка о задании, с которым прибыл в полк. «Раньше нужно было об этом докладывать, — недовольно ответил майор. — Теперь уже поздно. Не хочу ни о чем знать, у меня достаточно своих забот». И тут перед штабом, — продолжал Новак, — как бы в подтверждение этих слов, разорвался артиллерийский снаряд. Посыпались осколки стекол, дым и пыль ворвались в комнату. Штабные карты и бумаги полетели на пол. Майор выругался, и мы втроем начали собирать разбросанные документы. Начальник штаба складывал их в какой-то ящик. Я поднял с пола смятый лист бумаги. Увидел несколько слов, написанных по-немецки, прочитал: «В аптеке Ринга укрывается офицер немецкой разведки капитан Ганс Клос». Я бросился к командиру полка: «Пан майор, что это такое?» Он махнул рукой: «Это? Ах да… Забавная история! Чей-то донос. Этот клочок бумаги был привязан к камню и подброшен к штабу. Постовой принес его. Я приказал капралу и двум солдатам арестовать этого абверовца и доставить в штаб… а если не успеют, то…» Не дослушав майора, почти не владея собой, я крикнул: «Пан майор, это же… провокация!..» Он насторожился: «Что вы сказали, пан поручик?» Я в отчаянии продолжал: «Ганс Клос, пан майор, это наш…» Майор удивился, но сразу же понял, в чем дело. «Пошли вы к дьяволу! Не могли доложить раньше? Немедленно нагоните капрала и его солдат, — приказал он, — может, еще успеете…»

Новак успел. Не хотел бы он еще раз пережить те минуты. Он бежал по середине обстреливаемой улицы, не обращая внимания на разрывы снарядов и свист пуль. Кто-то крикнул: «Ложись!», кто-то пытался его задержать… А когда он услышал грохот моторов и выстрел немецкого танка, который разрушил наружную стену дома, то потерял всякую надежду…

— И в этот момент я услышал ваш голос, пан майор, — с волнением закончил поручик.

— Все ясно, — строго сказал Клос. — А теперь иди к капралу и его солдатам. Они ждут тебя в подъезде.

Итак, Анна-Мария подбросила донос. Что ж, она действовала решительно и расчетливо. С ее точки зрения — даже разумно. Она, видимо, предполагала, что если в город вернутся немцы, то Клос станет для нее опасным противником, ибо она принимала его за человека полковника Ринга.

Клос усмехнулся. Неизбежное столкновение с Элькен интриговало его.

— Ты еще здесь? Немедленно уходи, — повторил он Новаку, а потом заботливо добавил: — Постарайся выйти целым и невредимым, желаю тебе благополучного возвращения в штаб армии. — Может быть, это прозвучало не слишком тепло, но сейчас Клос не смог найти других слов.

Он знал: то, что ожидает его, не менее опасно, чем отход с последними отрядами польских солдат на север.

Капитан стоял в воротах и смотрел на безлюдную улицу. Новак с капралом и двумя солдатами скрылись за углом полуразвалившегося дома. Из тумана, пыли и дыма вынырнул немецкий танк. В город снова вернулись гитлеровцы.

«Все-таки им удалось», — подумал Клос и пошел в том направлении, где наступали гренадеры последнего воюющего фельдмаршала рейха.

 

6

Город, как по мановению волшебной палочки, неузнаваемо изменился. Исчезли с балконов белые простыни, окна в домах были открыты настежь. На центральной площади развевался флаг со свастикой.

Ганс Клос неторопливо шел по улице, по которой недавно отходили польские части.

На углу, около разрушенного здания, лежала мертвая женщина. Клос видел, как эсэсовцы остановили бронетранспортер, выволокли эту женщину из дома и расстреляли.

Полковник, командир танковой дивизии, к которому провели Клоса, строго сказал:

— С каждым, кто не уберет вывешенные простыни и не будет приветствовать немцев, мы поступим также же решительно и безжалостно! Мы должны быть жестокими, — строго продолжал он. — Вся трагедия этой войны состоит в том, что до сих пор мы, немцы, не были достаточно твердыми и безжалостными до конца.

Этот человек не был фанатичным гитлеровцем, но исправно выполнял свой воинский долг. Он не кичился особой верностью фюреру, но и не строил из себя наивного простака. Худощавое, неподвижное лицо прусского офицера было непроницаемо. Он принял капитана Клоса, так, как будто ожидал его. И когда Клос проанализировал еще раз разговор с командиром дивизии, он пришел к выводу, что тому уже что-то о нем было известно. Полковник проверил его документы, задал необходимые вопросы: из какой воинской части, когда вышел из окружения, какие подразделения противника встречал по дороге, зачем остановился в замке Эдельсберг.

Клос отвечал уверенно, кратко, по-военному. Оказалось, что полковник служил когда-то в 175-й дивизии и неплохо знал ее офицеров. В частности, вспомнил о Бруннере.

— А где сейчас Бруннер? — спросил он.

Клос подумал, что он также хотел бы знать, где Бруннер… Он очень надеялся, что в штабе фельдмаршала Шернера его нет…

— Не знаю, господин полковник, — ответил Клос, — я не с ним выходил из окружения.

Труднее Клосу было объяснить, как ему удалось вырваться из рук поляков. В таких случаях Клос имел железный принцип: старался, чтобы его сообщения больше соответствовали действительности. Он допускал, что полковник может допросить кого-нибудь из домочадцев Ринга, если уже не допросил раньше… Клос рассказал точно, как его арестовали и как во время конвоирования в польский штаб он сбежал, когда артиллерийский снаряд разворотил стену дома на той улице, по которой вели его поляки.

— Вам повезло, господин капитан, — пробурчал полковник. — Как вы считаете, кто на вас мог донести в польский штаб?

Полковник также интересовался Анной-Марией Элькен, хотя открыто не называл ее фамилию. Он только попросил сообщить обо всех, с кем Клос встречался в доме Ринга. Каждое слово в беседе с полковником имело важное значение. Было весьма удивительно, что командир танковой дивизии требовал такой точной информации о людях в доме Ринга.

Наконец полковник заявил, что направит Клоса в оперативную группу штаба фельдмаршала Шернера.

И только теперь Клос решился спросить командира дивизии о положении на фронте. Пруссак посмотрел на него холодными стеклянными глазами.

— Нет никакого положения, — пробормотал он. — Фронта, по существу, вокруг нас нет. Только несколько дивизий еще продолжают сражаться… Прошу уладить все свои личные дела и утром отправиться в штаб группы армий для дальнейшего прохождения службы. Там такие офицеры, как вы, господин Клос, нужны.

Клос получил новый мундир вермахта, побрился, начистил до блеска сапоги. И когда увидел себя в зеркале снова в таком же мундире, как и раньше, то подумал, что видит чужого человека. Он был уверен, что ему больше не понадобится играть роль, от которой он недавно избавился, но сейчас все повторялось…

Мундир был великоват, не по росту, а сапоги немного жали.

Эсэсовцы с бронетранспортеров не отдавали чести армейским офицерам, делая вид, что не замечают их. Они с тревогой посматривали на север, откуда доносились громовые раскаты артиллерийской канонады. Теперь она слышалась все ближе и ближе, и это наводило страх на немцев. Как долго это еще продлится? Неделю? Две? Вполне достаточно, чтобы погибнуть, но Клос не имел особого желания погибать сейчас, когда победа над гитлеровской Германией была близка.

Он подошел к дому Ринга. Кого теперь он застанет там? Интересно, появится ли человек Ринга в штабе Шернера? А Анна-Мария?

Входные двери были открыты. Из столовой доносились голоса Берты и Инги. Кто-то из них завел патефон… послышались хриплые звуки заигранной пластинки… Через два-три такта музыка прекратилась.

— Зачем выключила? — донесся голос Берты.

— Оставь меня в покое.

— Не рада, что вернулись наши?

— Не знаю, — ответила Инга. — Кажется, к нам кто-то вошел. Может быть, это Анна-Мария?

— А ты бы хотела, чтобы это был капитан Клос?

Значит, фрейлейн Элькен еще нет дома… Клос нажал на ручку двери, ведущей в ее комнату. Дверь не была заперта на ключ. Он заглянул в гардероб. Увидел чемодан, спрятанный за диваном. Без особого труда открыл его, быстро просмотрел содержимое, надеясь найти что-нибудь интересное. Белье, косметика, гитлеровская «Майн кампф», банка кофе… Чемодан не имел двойного дна. Клос изучил все с особой тщательностью, особенно предметы дамской косметики. Открыл тюбик губной помады, осмотрел расческу, снял колпачок с флакона французских духов «Шанель» и крышку коробочки с кремом. Ничего подозрительного. Клос внимательно осмотрел банку с кофе. Ему была известна система применения тайников, используемых в польской и немецкой разведках, но с американской встречаться еще не приходилось, ибо до этого он не имел дела с американцами. Обследуя «Майн кампф», он случайно столкнул на пол банку с кофе. Она выкатилась на середину комнаты. И когда Клос поднял ее, он догадался… Боковая стенка отскочила, открыв тайник… «Неоспоримое доказательство», — подумал Клос.

В тайнике он обнаружил туго свернутый рулончик микрофильма. Требовалось более внимательно изучить пленку, но времени на это не оставалось. Сначала Клосу показалось, что на микропленку засняты какие-то промышленные объекты. Он склонился над открытым чемоданом, чтобы уложить все вещи так, как они лежали до этого, и неожиданно услышал скрип дверей. Резко повернулся, но не успел выхватить из кобуры пистолет, хотя не был уверен, что это следовало сделать. На пороге стояла Анна-Мария Элькен в мундире оберштурмфюрера, с оружием наготове.

— Убери свою игрушку, — безразлично сказал Клос.

— Уже успел побывать в штабе Шернера и переодеться в новый мундир? Думаешь, тебе удастся изловить меня, как курицу? Не такая уж я идиотка, как тебе кажется.

— Я восхищен твоей смелостью и выдержкой! — Слова Клоса прозвучали в этот раз искренне. — Давно работаешь на янки?

Выстрелит или нет? По лицу Элькен видно, что она выстрелит без колебаний. Секунды тянулись медленно, а положение казалось безнадежным.

Он пристально наблюдал за правой рукой Анны-Марии, которая твердо держала пистолет, направленный на него. Палец руки лежал на спусковом крючке…

И в эту минуту неожиданно в дверях появилась Инга. Девушка молниеносным ударом выбила оружие из руки Анны-Марии. Пистолет упал на пол.

— Я слышала, — проговорила взволнованным голосом Инга, едва переводя дыхание, — как господин Клос сказал: «Работаешь на янки».

— Благодарю тебя, Инга. — Клос поднял с пола пистолет. Он посмотрел на Анну-Марию. С удовольствием сказал бы ей: «Видишь, идиотка, что ты наделала?»

— Я спасла вам жизнь, господин капитан? — спросила Инга и с гордостью приняла его благодарность. — Я так рада, что поляки отпустили вас.

— Я сбежал, — уточнил Клос, продолжая держать в руке пистолет Анны-Марии, не спуская с нее глаз.

Что сказать Инге? Как ей объяснить положение, свидетелем которого она стала? Может быть, сказать, что Анна-Мария просто пошутила? Но поверит ли? Скорее всего, нет.

После некоторого замешательства Элькен взяла себя в руки.

— Гитлеровская змея, — процедила она сквозь зубы, посмотрев на Ингу.

Девушка не обратила на это внимания.

— Господин капитан ведет себя так… как будто… — Инга не закончила. — Ведь она хотела вас убить!

И это была правда. Инга спасла ему жизнь. Трудно придумать более глупое положение, в котором он оказался.

В эту минуту послышался рокот мотора. Возле дома остановился «мерседес». Инга подскочила к окну.

— Дядя! — крикнула она.

«Этого еще не хватало, — подумал Клос. — И так на сегодня слишком много. Американский агент, молодая немка, спасшая мне жизнь, и наконец эта хитрая и коварная лиса из абвера. Полковник Ринг не так-то прост».

Инга выбежала из комнаты, оставив дверь открытой. Анна-Мария уселась на диван и попросила сигарету. Видимо, ей было нечего терять, и она попытается сыграть свою последнюю роль в этой игре.

Клос стоял около открытой двери. Он слышал разговор Инги и Ринга, далеко не сердечный разговор. Полковник сначала старался быть вежливым, по-родственному милым со своей племянницей.

— Как чувствуешь себя, Инга? Видишь, я вернулся раньше, чем предполагал. — Он наклонился, чтобы поцеловать ее.

Девушка отскочила от него:

Ринг был поражен необычным поведением своей племянницы.

— Ты что, с ума сошла? Что случилось?

— А то, что ты стрелял в старую Марту!

Клос через открытую дверь увидел лицо Ринга. Полковник от неожиданности покраснел и не сказал ни слова.

— Говори правду, — повторила Инга, — ты стрелял в Марту?!

— Она жива?

— Не знаешь? Ты же сам приказал добить ее сегодняшней ночью.

— Ах так! — Ринг снова пытался приблизиться к девушке и успокоить ее, но Инга опять отскочила в сторону. — Ну хорошо, — бросил он, — потом я все тебе объясню. Будь умницей, возьми себя в руки и не нервничай…

Клос подумал, что было бы лучше, если бы Инга помолчала, но девушка не собиралась этого делать.

— Как ты можешь так говорить? Она мне все рассказала! Какой же ты мне после этого дядя?!

Клос понял, что теперь Инге грозит смертельная опасность. Достаточно было посмотреть на лицо Ринга, чтобы убедиться в этом. Полковник из абвера уже принял решение…

Клос настежь открыл дверь и встал на пороге, намереваясь прервать эту сцену.

Ринг сразу же заметил его:

— Кто это?

— Капитан Клос, — ответила Инга. — Он только что разговаривал с американским агентом, с Элькен. Я спасла ему жизнь, ибо эта американка пыталась застрелить его. Господин Клос поблагодарил меня, но не был слишком откровенен… Прекрасное общество здесь собралось, ничего не скажешь, — добавила Инга.

— Ступай в свою комнату и жди, пока тебя позовут, — грубо бросил Ринг. Потом, не обращая внимания на Клоса, прошел в комнату Анны-Марии. — Приветствую вас, оберштурмфюрер Элькен, — сказал он. — Мы познакомились в штабе перед тем, как покинуть Бишофсфельд. Помните?

Анна-Мария с беспокойством посмотрела на Ринга, в ее глазах загорелись какие-то искорки. Клос с интересом ожидал, как она будет вести себя. Может, попытается сыграть ва-банк или будет молчать до конца, все отрицать?

— Капитан Клос, — повернул Ринг к нему голову, — вы уже все выяснили?

— Нет еще. Хотел доложить командованию, господин полковник…

Ринг как бы снова забыл о его присутствии.

— Мы не можем либеральничать с врагами рейха, госпожа Элькен. Вы немка?

— Нет! — Анна-Мария встала. — Я офицер американской разведки.

Клос помимо своей воли усмехнулся. «Союзник, — подумал он. — Необходимо отдать ей должное, она не струсила, держалась твердо и бесстрашно. Значит, решила играть ва-банк. А Ринг? Как теперь будет реагировать полковник абвера?»

Ринг был поражен. Видно, он ожидал от нее не признания, а просьбы. Такие, как он, нередко теряют самообладание, оказавшись в непредвиденной ситуации.

— Ах так, — пробормотал он, — значит, офицер американской разведки? Это забавно! Давно уже в СС? — И, не ожидая ответа, снова обратился к Клосу: — Как видите, враги внедряли таких агентов в СС, где их труднее было разоблачить.

Клос, несмотря на сложность ситуации, едва не рассмеялся, подумав, что не хотел бы оказаться в шкуре Ринга.

— Я не желаю больше отвечать на ваши вопросы, — заявила Анна-Мария.

— Это мы еще посмотрим, — угрожающе сказал Ринг. — Я выжму из тебя все, что ты знаешь… Зачем прибыла в замок Эдельсберг?

— Чтобы повидаться с вами, господин Ринг, — издевательским тоном ответила Элькен.

«Твердый орешек, — подумал Клос. — Не выходит из роли».

Лицо Ринга побагровело. Однако полковник не возмутился, не закричал. Клос отлично понимал, что если бы сейчас был не сорок пятый год, то судьба Анны-Марии была бы предрешена. Тогда и она держалась бы иначе.

— Что за фамильярность? — пробурчал Ринг. — Мы отучим тебя от наглости, милая фрейлейн.

— Не успеете. Мои шефы, — тон Анны-Марии был теперь более спокойным и деловым, — поручили мне познакомиться с полковником Рингом. Тогда, в штабе, у нас с вами было слишком мало времени, чтобы хорошо узнать друг друга и серьезно поговорить о деле.

— Интересно, что же это за дело?

— Мои шефы рассчитывают на благоразумие полковника Ринга, — продолжала Анна-Мария. — Они знают о вас довольно много и ценят боевой опыт, который вы приобрели на Восточном фронте. — И добавила: — Прошу сигарету.

Ринг, не говоря ни слова, достал из кармана портсигар и предложил ей сигарету.

Ситуация изменилась. Клос понимал, что эта неожиданная перемена чревата для него опасностью. Элькен была ловким игроком, она учитывала малейшую мелочь.

— В замке Эдельсберг, — начала она без всякого вступления, — полковник Ринг и его люди укрыли архив абвера…

Реакция была мгновенной. Полковник выхватил пистолет. Клос сделал то же самое, еще не зная, как поступит, если Ринг попытается стрелять в Элькен. Однако Анна-Мария была спокойна и искусно владела собой. Клоса удивили ее хладнокровие и бесстрашие.

— Не делайте глупостей, — сказала она. — Вы же знали, что замок Эдельсберг находился в полосе наступления русских. Как вы могли такие важные документы укрыть у них под носом? Может, вы специально это сделали, чтобы архив попал в их руки? Это так? — Теперь Элькен пыталась взять на себя роль обвинителя.

— Никто не знает, где он находится, — сказал Ринг.

— Глупости! Не русские, так поляки найдут архив, и вас тоже. И тогда вам несдобровать. У тех и у других свои расчеты, которые не совпадают с мнением моих шефов. Если вы передадите архив нам, то получите полную гарантию безопасности вместе со своими офицером капитаном Клосом.

— Напрасно стараетесь! Хотите воспользоваться плодами нашей работы?

Клос подошел к окну. Результат этого разговора становился для него все более ясным. Теперь только одно волновало его — что предпринять, чтобы архив не попал в руки американцев или не был уничтожен немцами.

Анна-Мария Элькен, которую несколько минут назад он хотел спасти, стала для него грозным противником. Ринг располагает достаточной охраной и транспортом, чтобы изъять архив из укрытия и перевезти его в полосу наступления американских войск.

Клос любой ценой не должен был допустить этого. Возможно, что Ринг постарается привлечь капитана на свою сторону, если не удастся, то подкупить, в худшем случае — уничтожить. Другого выхода у него нет. Клос был уверен, что Ринг захочет поговорить с ним с глазу на глаз. Так и случилось. Полковник прекратил беседу с Анной-Марией, позвал Берту и приказал запереть американку в кладовке, дверь которой выходила в коридор.

— Охраняй ее как следует, чтобы не сбежала, — предупредил он Берту. Потом спросил: — А где Шенк?

— Не знаю, я с утра его не видела, — ответила Берта и положила тяжелую руку на плечо Анны-Марии.

Офицеры остались одни. Полковник долго молчал, потом на его лице появилась доброжелательная улыбка.

— Много о вас слышал хорошего, господин капитан. Вы отличный офицер абвера, один из тех, на кого можно положиться, — сказал он. — Как вы здесь оказались?

— Пробирался из окружения.

— Понятно, но как вы попали в этот дом?

— Я был уверен, что родственники полковника Ринга окажут помощь и укроют меня, ибо в городе уже были поляки.

— И только?

— Так точно. — Клос заметил, что Ринг потянулся к кобуре с пистолетом. Капитан быстро опустил руку в карман и крепко сжал рукоятку вальтера. — Я думаю, господин полковник, — сказал он сухо, — что вам теперь не избавиться от меня.

— Я и не собирался этого делать, — ответил Ринг, не снимая руки с кобуры. — Итак, ваше мнение?

— У меня нет своего мнения. Я немецкий офицер, который выполняет приказы. — Это прозвучало не слишком убедительно, но в этот момент Клос мог только показать себя дисциплинированным и исполнительным немцем. Для него это был день парадоксальных ситуаций, которые заранее невозможно предвидеть.

— Не валяйте дурака! — повысил голос Ринг. — Нам обоим хорошо известно, что архив не должен попасть в руки поляков или русских. В этих документах содержится информация о людях, которые нам потребуются в будущем. Надеюсь, господин капитан понимает это?

— Безусловно. Отлично понимаю. Начинаю понимать также, что господин полковник решил передать архив американцам.

Воцарилось долгое молчание.

— Может быть, вы, господин Клос, видите другой выход? — отозвался наконец Ринг. — Мы не можем действовать вслепую. Война приближается к концу, но, к сожалению, не в пользу Германии. Кто знает, как сложатся отношения между победителями. И не исключено, что эта американка Элькен рано или поздно может оказаться нашим союзником.

«Ты на это очень надеешься, — подумал Клос. — Старая мечта немцев вбить клин между союзниками по антигитлеровской коалиции и руками англосаксов возродить старую Германию».

— Господин полковник верит американским гарантиям?

— Нет, не верю. Но если это шанс, то шанс единственный. Пока другого нет.

— Этот шанс, как мне представляется, просто предательство! — Слова Клоса прозвучали как приговор гитлеровцу.

Ринг не решился выхватить пистолет из кобуры.

— Не люблю высокопарных слов, Клос. Считайте, что вы этого не говорили, а я не слышал, — сказал он.

— Допустим, что я не говорил этого. — Клос подготавливал новую позицию для наступления. — Полагаю, что вам, господин полковник, следует начать со мной переговоры, ибо по счастливой случайности мне известно многое. Однако я тоже хотел бы иметь гарантии. Могу ли я рассчитывать на это?

— Гарантии те же самые, что и для меня, — ответил Ринг.

— Нет. Вы, господин полковник, в лучшей ситуации. Я желал бы услышать о моих личных гарантиях.

И тут Ринг снова потянулся к кобуре с пистолетом. Клос оказался проворнее. Вальтер со снятым предохранителем был уже в его руке.

— Я стреляю метко, господин полковник, — уверенно проговорил Клос. — Не думаю, что вам будет лучше от такой трагической развязки.

Ринг с трудом приходил в себя.

— Мы слишком нервничаем и теряем самообладание. Скажите, Клос, более конкретно, что вы хотите?

— Гарантию, личную гарантию, — повторил Клос. — Такую гарантию, которая убедила бы, что полковник Ринг не будет пытаться устранить меня. Короче: прошу назвать точное место, где спрятан архив.

— В другой ситуации я приказал бы расстрелять вас, Клос… Предлагаю вывезти архив из тайника вместе.

— Этого для меня недостаточно, полковник Если вы не скажете, где спрятан архив, то американский агент Элькен с соответствующим донесением будет доставлена под охраной в штаб группы армий фельдмаршала Шернера. — Клос хладнокровно шантажировал Ринга, хотя не был уверен, что это принесет необходимый результат.

— Блеф! — буркнул Ринг.

— Нет, только выгодная сделка. Я должен иметь твердую гарантию, что не останусь в дураках или меня не подстрелят где-нибудь на обочине дороги.

— Слово немецкого офицера, — твердо сказал Ринг. Клос искренне рассмеялся:

— Вы шутите, господин полковник! Что мне ваше офицерское слово?!

— Архив спрятан в замке Эдельсберг.

— Об этом знает даже американская разведка, — ответил с иронией Клос.

— От Инги, да? Это все Марта выдала… А Инге известно, кто убил Марту?

— Нет, этого она не знает, — ответил Клос.

— А вы?

— Мне известно. Хотя этот человек неплохо играл свою роль. Вы не боитесь его?

Собеседники молча смотрели друг на друга. Тот человек, о котором оба теперь думали, находился где-то здесь, в городе, он был опасен для Ринга. Но для Клоса это был верный шанс… Да, верный, но воспользоваться им Клос не желал.

— Чушь! — бросил резко Ринг. — Хотя, сказать по правде, я не хотел бы непредвиденных осложнений.

— Где конкретно спрятан архив в замке? Полковник все еще колебался.

— Допустим, что архив укрыт в парке замка Эдельсберг, в подвале старой часовни. Этого вам достаточно?

— Какие доказательства?

— Вы, кажется, шутите, капитан Клос?

«Выигран ли раунд?» — подумал Клос. Он не был уверен, что Ринг сказал правду. Но если это все-таки правда, то как он сможет использовать признание Ринга? И успеет ли он вообще принять какие-либо меры, чтобы Ринг и американский агент Элькен не вывезли архивные документы?

С севера снова доносился грохот артиллерийской канонады. По улицам города двигались немецкие орудия, бронетранспортеры, шла пехота, но эта пехота, как увидел Клос из окна, выглядела изрядно потрепанной в боях и значительно более приунывшей, чем те передовые отряды, которые недавно занимали Бишофсфельд. Пожилые солдаты и желторотые юнцы в обвисших мундирах в молчании продвигались в направлении линии фронта, который снова подступал к городу.

Ринг приказал Берте привести Анну-Марию. Американка, едва вошла в комнату, сразу же догадалась, что сделка состоялась. Сказала, что с удовольствием выпила бы кофе и даже чего-нибудь покрепче, ибо в той кладовке было отвратительно душно и тесно. Обращалась она только к Рингу, считая его уже своим подчиненным.

Клос с любопытством наблюдал за властной и самоуверенной Элькен, за сникшим и не протестующим Рингом. Полковник вызвал Берту и отдал распоряжение. Потом все уселись за стол и начали разговор о конкретных делах.

Анна-Мария любила точность. Она спрашивала Ринга о наличии грузовиков, об охране и о возможности движения в юго-западном направлении. Выразила недовольство, что Ринг не слишком хорошо знает обстановку на фронте и не может ничего сказать о расположении советских и польских войск. Ринг сначала несмело, а потом все настойчивее стал возвращаться в разговоре к вопросам гарантий. Это все сильнее беспокоило его, ибо Элькен как-то уходила от этой темы. Ее больше всего интересовал архив и отправка его к американцам.

— Доставите архив и сдадитесь в плен американцам, — сухо, почти в приказном тоне сказала Анна-Мария.

— Мы должны быть уверены. Нам необходимы гарантии.

— Ни у кого теперь нет уверенности, господин Ринг, и у меня тоже. Кроме того, у вас нет выбора. Что же касается гарантий, то получите их на месте, когда доставите архив.

— Мы, немцы, будем воевать до конца, — бравировал полковник.

— Воюйте, если вам хочется, за своего фюрера и великий рейх, который уже распадается, как карточный домик.

— Не забывайте, госпожа Элькен, что мы можем уничтожить архив и ликвидировать вас, как агента вражеской разведки.

— Этого вы, господин Ринг, не сделаете. Вам это невыгодно. Война уже проиграна Германией, и кто знает, чем это кончится. Может быть, мы понадобимся друг другу.

— Блеф, — пробормотал Ринг.

— Все мы понемногу блефуем, — рассмеялась Анна-Мария. — У меня, как видите, карты не крапленые.

В эту минуту Берта внесла на подносе кофейник, бутылку вина, две чашки и две рюмки. Обвела удивленным взглядом сидевших за столом.

— Подайте еще один прибор, — бросил Ринг, даже не взглянув на Берту.

Клос подумал, что полковник Ринг допустил серьезный промах. Достаточно было посмотреть на Берту, чтобы понять, что делается в душе старой кухарки. Она молча вышла из комнаты, чтобы через минуту вернуться с третьей кофейной чашкой и рюмкой.

Клос был почти уверен, что Берта, которая снова над своей кроватью повесила портрет фюрера, пойдет теперь в немецкую комендатуру на центральной площади города. С минуту он колебался, не предостеречь ли Ринга, но понял, что тем самым может допустить непоправимую ошибку. Судьба полковника Ринга мало беспокоила Клоса. Главное — это архив, и еще… и еще он должен был обезвредить Анну-Марию Элькен, которая, казалось, совсем не замечала его. Не обратила она внимания также на выражение лица Берты, не увидела ненависти в глазах старой женщины.

«Союзница, — подумал Клос, — серьезный противник, но допустила ряд существенных ошибок, которые могут дорого обойтись ей».

Он выпил рюмку терпкого вина, встал из-за стола и отошел к двери.

— Куда вы, Клос? — грозно спросил Ринг. — Скоро все мы выйдем из этого дома, вот только подъедут грузовики и охрана.

— Господин полковник уже успел позаботиться о грузовиках и охране? — усмехнулся Клос.

— Не беспокойтесь. Это мое дело.

— Обо мне тоже не беспокойтесь, полковник Ринг.

 

7

Инга находилась в своей комнате. И когда Клос вошел, девушка стремительно сорвалась с дивана. Ее глаза были наполнены слезами.

— Оставьте меня в покое! — крикнула она.

Клос присел на диван и притянул к себе Ингу. Ему жаль было эту девушку. Он видел, как она переживала смерть Марты Стаудинг, и был благодарен ей за то, что она спасла его.

Воспитывал Ингу отец — фанатичный гитлеровец. Она училась в немецкой школе и ходила на собрания гитлеровской молодежи, однако в ней осталось еще что-то благородное, и это рождало надежду…

— Ты видела Берту? — спросил Клос.

Инга молчала. Клосу было известно, что кухарка Берта заглядывала к ней в комнату, а потом вышла в город. Это было совсем недавно. Она не разговаривала с девушкой. И вообще эта старая женщина не имела желания с кем-либо разговаривать. Предпочитала оставаться в одиночестве.

— Слушай, Инга, — сказал Клос, — уходи из этого дома. Спрячься на время у какой-нибудь подруги или знакомых.

— Я? Зачем? — Ее глаза заблестели. — К чему эта забота? Вы беспокоитесь о моей судьбе?

— Да. Ты спасла мне жизнь, а теперь я хочу отблагодарить тебя и сохранить твою жизнь. Тебе грозит смертельная опасность.

— Мне? Прошу вас, оставьте меня в покое! Я теперь никому не верю. Когда-то верила отцу и дяде, а теперь мне все равно.

— Знаешь, почему убили Марту?

Инга опустила голову на подушку. Клос погладил ее по волосам и подумал, что потребуется слишком много времени и усилий, чтобы переубедить такую девушку, как она.

— Марта многое знала, — продолжал медленно Клос. — Видела, как Ринг и его люди расстреляли рабочих, которые закопали ящики с архивом под часовней в парке.

— Неправда! — крикнула Инга. — Они спрятали ящики в подвале замка. Вход со двора, направо от ворот… — Она внезапно соскочила с дивана и с ужасом посмотрела на Клоса.

Значит, Ринг сказал неправду, он чего-то опасался. А скорее всего, полковник был намерен уничтожить Клоса, прежде чем извлечет архив из подвала замка. Это означало также, что и Инге грозит серьезная опасность.

— Уходи отсюда, и как можно быстрее, — повторил Клос девушке. — Постарайся выйти из дома так, чтобы никто не заметил.

— Вы сошли с ума, — прошептала она.

— Нет, не сошел. Ты находишься среди людей, которые способны на все. Тот, кто убил Марту, не будет церемониться и с тобой.

— Кто убил Марту?

Клос встал и прошелся по комнате.

— Пойми, Инга, тебе слишком много известно. Уходи отсюда.

— Нет.

— Пойми ты, девочка, эти бандиты готовы на любое преступление.

— О ком вы говорите, господин капитан? — настороженно спросила она. — Вы имеете в виду немцев?

— Фашистов, — ответил Клос.

Инга отошла к двери и, еще стоя на пороге, посмотрела на него горящими глазами.

— Я — немка. И вы — тоже. Есть же немцы, которые не убивают, не предают интересы Германии, не вступают в заговор с американцами, не продают государственных тайн, которые борются…

— Инга! — крикнул Клос, но ее уже не было. Он увидел девушку в окно. Она бежала по самой середине улицы в направлении центральной площади, видимо в немецкую комендатуру. Солдаты с бронетранспортера наблюдали за ней.

Клос с сожалением подумал, что ему не удалось спасти эту наивную девушку.

Он вышел в коридор. Клос был уверен, что осталось уже не так много времени до появления человека, которого Ринг хорошо знал, но о котором не хотел говорить. Капитан понимал, что исполнение последнего акта будет весьма трудным и опасным, но не имел еще определенного плана действий.

Он подошел к двери, ведущей в комнату Анны-Марии. Ринг и Элькен разговаривали достаточно громко, и это давало возможность все разобрать.

— Когда Инга говорила о замке Эдельсберг? — услышал он голос Ринга.

— Вчера вечером.

— Шенк был при этом?

— Да, был.

— А Клос?

— Нет. — Голос Анны-Марии дрогнул. — Не доверяете? — спросила американка. — Подозреваете? Подозреваете в нелояльности. Это теперь модно в немецкой армии.

Ринг рассмеялся:

— Клос больше уже не увидит замка Эдельсберг, моя дорогая.

Потом послышался смех Анны-Марии. Клос с удивлением отметил, что ее реакция не доставила ему удовольствия. Собственно говоря, чего еще можно было ожидать от этой американки? Что она будет его защищать? Или предостережет Ринга? У Элькен не было особого повода, чтобы питать симпатию к нему, Гансу Клосу.

Клос возвратился в комнату Инги, оставив двери полуоткрытыми. Вынул из кобуры пистолет, снял с предохранителя и ждал. Был уверен, что Ринг будет искать его, и не ошибся. Через несколько минут в коридоре послышались шаги. Пустота в доме, видимо удивила полковника.

— Берта! — крикнул он. — Инга! Где вы? Капитан Клос!

Клос услышал голос Анны-Марии:

— Кажется, мы оба допустили непоправимую ошибку, господин полковник. Никого не нужно было выпускать из дома.

— Чушь! — раздраженно крикнул Ринг. Он открывал по очереди двери, ведущие в комнаты. Когда он появился на пороге комнаты Инги с пистолетом в руке, Клос ударил полковника по руке. Ринг успел выстрелить, но промахнулся. Пистолет упал на пол.

— Просчитались, Ринг, — спокойно сказал Клос. — Меня не так легко ликвидировать.

— Через несколько минут подъедут машины и охрана! — Ринг пытался взять себя в руки. — Поедем вместе. Обещаю вам полную безопасность, господин Клос.

— Вы теперь, никуда не поедете, полковник Ринг.

— Где Инга?

Клос пожал плечами.

— Боитесь Инги, — твердо сказал он. — Если она не будет глупой… — Он умолк, внезапно увидев в дверях Анну-Марию.

Американка сразу же оценила ситуацию.

— Господа офицеры никак не могут договориться, — с иронией произнесла она.

— Господин Клос сошел с ума! — пробурчал Ринг.

— Полковник Ринг решил ликвидировать меня, — усмехнулся Клос. — Вы об этом знаете, фрейлейн. Но, как видите, ему это не удалось.

Американка пристально посмотрела на офицеров, увидела в руке Клоса пистолет, направленный на Ринга.

— Мне, господа офицеры, все равно, кто из вас передаст архив американцам. Если ты знаешь, — обратилась она к Клосу, — где спрятан архив, то можешь застрелить Ринга, и мы отправимся за документами вдвоем.

— Идиоты! — со злостью крикнул Ринг. — В машине мои люди! А где находится архив, известно только мне!

— Полковник Ринг забыл кое о ком, — спокойно заметил Клос. — Например, о Берте и Шенке.

— Предатель! — Казалось, Ринг сейчас бросится на Клоса, не обращая внимания на грозящую ему опасность. — Этот проклятый идиот Шенк донес!

— Не было надобности. Это уже сделала Берта, — уточнил Клос.

Анна-Мария подошла к тому месту, где лежал на полу пистолет Ринга, наклонилась.

— Не трогай, — предупредил Клос, — не советую этого делать.

— Хочешь передать нас в руки гестапо? — Она смотрела теперь на Клоса с нескрываемой ненавистью.

Ответ оказался излишним. Послышался рокот мотора, у подъезда остановилась машина, а через минуту раздались тяжелые шаги. Открылись входные двери.

На пороге стоял помощник аптекаря Вильгельм Шенк в мундире штурмбаннфюрера.

Увидев его, Клос подумал: «Ничто так не возвеличивает немцев, как мундир».

Это был другой человек, не тот, от которого еще вчера Клос требовал уважения к гитлеровскому приветствию. Вот кого оставил полковник Ринг для охраны архива, спрятанного в замке. Вильгельм Шенк не мог не выполнить свое задание до конца. Стоя на пороге, он держал пистолет наготове. Он сразу оценил ситуацию, и на его лице появилась гримаса, напоминающая усмешку.

— Капитан Клос показал себя настоящим, преданным немцем… — произнес он. — А ты, Ринг, предатель. Не думал я, что ты так быстро изменишь и продашься американцам. Ты перестал верить фюреру и рейху. — Потом Шенк обратился к Анне-Марии: — Я догадывался, кто ты, гадюка.

Ринг молчал. Он хотел что-то сказать, но Шенк не дал ему это сделать.

— Архив не попадет в руки американцев, а тебя, Ринг, будет судить военный трибунал за предательство, — медленно цедил штурмбаннфюрер. — Твоей Инги, — обратился он снова к Рингу, — уже нет в живых. Правда, жаль, ибо она была гораздо порядочнее, чем ты, но другого выхода не было, слишком многое ей было известно.

Полковник Ринг бросился на пол, где все еще лежал его пистолет, но не успел дотянуться: Вильгельм Шенк выстрелил в него, не целясь.

— Так поступают с предателями, — сурово сказал он. Клос знал, что сейчас Шенк выстрелит и в Анну-Марию.

Элькен тоже почувствовала это. В ее глазах не было страха. Прижавшись к стене, она ждала.

Клос увидел, как Шенк сделал шаг к Анне-Марии, держа в руке пистолет, и капитану ничего другого не оставалось, как нажать курок. Стрелял он очень метко…

Шенк упал, и Клос увидел, как удивленно расширились глаза американки. Удивление сменилось безграничной радостью. Эта женщина уже успела проститься с жизнью.

Послышались шаги. Это шли люди Шенка, которых штурмбаннфюрер оставил в машине на улице. Их было двое.

Клос посмотрел в окно. В машине никого не осталось. Шенк был настолько уверен в себе, что не захватил большой охраны.

Капитан подал Анне-Марии пистолет Ринга:

— Лучше целься, а потом быстро к машине!

— Понимаю, — прошептала американка.

Секунды казались минутами. Эсэсовцы должны уже подняться по лестнице, войти в комнату, их шаги и голоса слышались в коридоре. Клос посмотрел на Анну-Марию. Она держалась спокойно. Пистолет в ее руке дрожал.

Анна-Мария и Клос выстрелили почти одновременно. Оба эсэсовца свалились на пол. Клос и американка выбежали из дома, сели в машину. И только оказавшись на шоссе, ведущем в замок Эдельсберг, посмотрели друг на друга. Клос сильнее нажал на педаль газа. Мотор машины грозно ревел. На шоссе, блестящем под лучами заходящего солнца, никакого движения не было.

Выехали на дорогу, обсаженную вековыми липами. Клос затормозил машину. Теперь они могли спокойно закурить. Он угостил Анну-Марию сигаретой. Курили молча, глядя на замок, силуэт которого резко выделялся на фоне темного леса. За ним вдали, в голубом небе, высились вершины гор.

— Что ты теперь намерен делать, Ганс? — спросила Анна-Мария. — Каким образом доставим архив американскому командованию?

— Ты шутишь, — с улыбкой ответил Клос.

Она недоуменно взглянула на капитана:

— Ты что, не знаешь, где спрятан архив в замке?

Клос внимательно посмотрел на Анну-Марию Элькен и рассмеялся.

— Знаю. Но архив, дорогая «союзница», будет передан в надежные руки. Ты все еще не поняла?

Он увидел широко открытые от удивления глаза Анны-Марии.

— Капитан Клос, ты выиграл раунд. А я так надеялась… Теперь могу признаться, Ганс, или как там тебя зовут, я не жалею об этом. Совсем не жалею, — повторила Элькен.

 

XVIII. Разыскивается группенфюрер Вольф

 

1

Это было в первые дни мая 1945 года. Долго не наступающая весна внезапно одарила землю теплом, как будто желая вознаградить за продолжавшийся до конца апреля холод.

Солдаты разгромленных немецких дивизий, сбросив с себя уже никому не нужные армейские шинели, беспорядочно брели по дорогам в расстегнутых суконных мундирах. Те, кто еще два дня назад маршировали по улицам города, подавляя в себе бравыми криками охватывающее их сомнение, теперь уже, не договариваясь, готовили белые простыни и повязки.

Хотя кое-где уже были сняты портреты фюрера и убраны с видных мест ярко оформленные издания «Майн Кампф», а артиллерийская канонада слышалась все ближе, в этом небольшом городке на западе Германии еще продолжали действовать многие официальные учреждения третьего рейха.

В красном кирпичном здании около кафедрального собора помещалось гестапо. Флаги с черной свастикой свисали над подъездом, а забор и стены были оклеены плакатами, призывающими к борьбе за каждую улицу, за каждый дом и угрожающими смертью каждому, кто осмелится усомниться в победе великой Германии. Рядом были вывешены списки «проклятых предателей и изменников, врагов немецкого народа» — солдат, которые самовольно сложили оружие, или престарелых больных людей, пытавшихся уклониться от мобилизации в фольксштурм.

…В штабе, размещенном в здании школы, верховодил генерал Вильман, командовавший дивизией, а точнее, остатками дивизии, которой была поручена оборона этого города. Генерал не был похож на фанатика, готового сражаться до конца. Он устало приподнялся с кресла, в котором только что дремал, протер припухшие и покрасневшие от бессонницы глаза и нехотя начал натягивать на себя китель. Клосу стало жалко этого старика. Он отошел от окна и помог генералу надеть мундир.

Клос оказался в штабе случайно. Он прибыл в городок одним из последних самолетов, успевших вылететь из окруженного Берлина. Переполненный офицерами, которым удалось получить фиктивные предписания для следования в не существующие уже в большинстве случаев воинские части, он благополучно приземлился на аэродроме небольшого городка на западе Германии. На попутной грузовой машине Клос добрался до центра города, где было по-мирному тихо. Клос подумал о том, что хорошо было бы сейчас на автомашине или хотя бы на мотоцикле выехать на восток, навстречу своим…

На стене, оклеенной объявлениями, его взгляд привлек яркий плакат:

«Никакой капитуляции. Сражаться до последнего солдата. Приказ фюрера — не уступать ни пяди земли, пока жив хоть один немецкий солдат. Выполним свой долг до конца. Смерть предателям и дезертирам! По моему приказу сегодня были повешены три изменника. Каждого предателя ожидает такая же участь.
Группенфюрер СС Вольф».

Значит, Вольф находится в этом городе! Это меняло все планы Клоса. Одно из последних заданий Центра в том и состояло, чтобы точно установить местонахождение некоторых военных преступников, которые должны были ответить за свои злодеяния перед польским судом. Вольф занимал в их числе одно из главных мест. «Значит, еще рано снимать немецкий мундир», — подумал Клос. Он должен выполнить последнее задание Центра.

…Клос без труда нашел штаб дивизии и представился генералу Вильману. Тот не задал ему никаких вопросов, а только сказал:

— Мне нужен офицер связи, и вы, господин Клос, останетесь здесь, при штабе.

Всю ночь, объезжая передовые позиции на мотоцикле, управляемом капитаном Клосом, генерал Вильман пытался разобраться, какими силами располагает вверенное ему воинское соединение, которое по штабным документам числилось дивизией. «Неужели он действительно собирается оборонять этот город?» — подумал Клос.

По данным разведки, американские войска находились в двадцати пяти километрах западнее города. Следовательно, сегодня или завтра они уже будут в городе.

— Куда поедем теперь, господин генерал? — спросил Клос.

Кивком головы Вильман указал направление. Клос включил мотор, мотоцикл резко рванул вперед. Оказавшись на небольшой треугольной площади около почты, генерал приказал остановиться. Вдали стояли несколько танков. Двое танкистов лежали в тени своих машин, окрашенных в зеленый цвет, другие, раздетые до пояса, обливались водой из шланга. Какой-то солдат, сняв нижнюю рубашку, внимательно осматривал ее швы, другой, подложив себе под голову кожаный шлем, грелся на весеннем солнце.

— Что случилось? Какого дьявола вы здесь стоите? — закричал Вильман.

— А тебе-то что, дерьмо ты эдакое, — раздраженно ответил один из танкистов. Но, заметив генеральские погоны, мгновенно поправился: — Извините, господин генерал, — «дерьмо» — это не к вам.

— Клос! — приказал генерал, не оборачиваясь. — Прошу записать имя и звание этого негодяя.

— Ну, капитан, пишите. Полковник Лейтцке, командир танковой бригады, состоящей в данный момент из пяти «тигров», награжденный Железным крестом с «Дубовыми листьями», трижды раненный, — с издевкой засмеялся танкист. — Что же вы не пишете?

— Если вы сейчас же не уберетесь с этого места, — продолжал кипятиться Вильман, — я прикажу расстрелять вас без суда!

— Уберемся, — ответил тот неожиданно спокойно и устало, вытер ладонью лицо, размазывая копоть. — Сейчас прикажу своим людям залить водой баки танков. И если моторы заведутся, то тронемся. У нас нет ни капли бензина…

Вильман понимающе посмотрел на полковника и, не сказав ни слова, направился к мотоциклу.

Выехали на главную улицу и увидели нескольких бегущих подростков в форме гитлерюгенда, каждый из которых держал в руках тяжелый фаустпатрон. Клос проскочил мимо них на полном ходу и въехал на тротуар, преграждая бегущим путь. Старшему пареньку было около шестнадцати лет, остальным не более тринадцати-четырнадцати.

— Куда спешите? — спросил их Клос.

— Получили приказ не допустить американцев к мосту, — вытянувшись, ответил старший. — Кажется, в предместье уже появились американские танки.

— Возвращайтесь обратно, — сказал им спокойно Клос. — Я отменяю полученный вами приказ. Кто вам его отдал?

— Группенфюрер Вольф! — выпалил старший. — Приказано сражаться до последнего солдата.

— Я командующий обороной этого города, — вмешался генерал Вильман, — а вы еще не солдаты, вы только кучка сумасбродных щенков. Ваши фаустпатроны уже не спасут положения. Самое большее, что может случиться, — так это то, что танки противника сделают из вас мармелад. Возвращайтесь немедленно по домам, и чтобы никто из вас не посмел высунуть и носа на улицу!

— Но ведь это приказ фюрера… — запищал маленький очкарик.

— Считаю до трех, — сказал Клос. — Положите фаустпатроны к стене — и быстро по домам. В противном случае, — отцовским жестом он начал расстегивать пряжку ремня, — каждый из вас получит десять ударов по заду.

Пареньки в испуге клали фаустпатроны к стене. Одни это делали с некоторым колебанием, другие — с явным облегчением.

Генерал Вильман смотрел на что-то висящее в разбитой витрине магазина. Потом он резко отвернулся. Клос увидел солдатские ботинки. Переведя взгляд выше, он увидел, что на крюке висел человек в поношенном мундире фельдфебеля. Кто-то содрал с его мундира погоны, оторвал гитлеровского орла над карманом. К грязным ботинкам была прикреплена бирка с надписью: «Повешен по приказу группенфюрера Вольфа. Такая же участь ожидает всех дезертиров».

Клос нажал на педаль — мотоцикл рванулся вперед. Но через несколько секунд мотор начал работать с перебоями и наконец совсем заглох.

— Кончился бензин, господин генерал.

Вильман понимающе кивнул головой, вылез из коляски и медленно побрел к зданию, где располагался штаб.

Когда вошли в кабинет, генерал, не снимая кожаного пальто, бессильно опустился в кресло. Потом взял бутылку спиртного, налил полстакана, залпом выпил и обратился к Клосу:

— Вы знаете этого Вольфа?

— Нет, — ответил Клос. — Видимо, он только вчера прилетел из Берлина.

— Ведь вы тоже прибыли из Берлина, — сказал генерал и, задумавшись, замолчал на некоторое время. Потом, придвинув Клосу бутылку и стакан из толстого стекла, добавил: — Похоже, что он хочет оборонять этот город.

— Американцы находятся не более чем в пятнадцати километрах отсюда, — проговорил Клос, — а если верить тому, что говорили те сорванцы с фаустпатронами, то, по-видимому, уже вскоре появятся их парламентеры. Если в это время раздастся хоть один выстрел…

— Хватит! — крикнул Вильман, неожиданно сорвавшись с места. Он ударил кулаком по столу так, что зазвенело стекло. — Хватит этого свинства! Я сыт по горло!.. Больше не раздастся ни одного выстрела! — Генерал несколько раз прошелся из угла в угол, потом остановился около радиоприемника и машинально повернул ручку включателя.

— Можно ли договориться со штабом армии, Клос? — спросил генерал.

— Радисты со вчерашнего дня пытаются установить связь. На нашей волне работает какая-то русская радиостанция, — ответил Клос.

— Тогда я сам приму решение! — сказал Вильман так твердо, как будто решение уже было принято им давно. Он хотел еще что-то сказать, но внезапно умолк и усилил громкость передачи.

— «Говорит радиостанция „Гамбург“! Внимание! Внимание! Говорит радиостанция „Гамбург“! — услышали они голос, доносившийся из радиоприемника. — Мы обращаемся к Германии, ко всему немецкому народу, к солдатам и всему гражданскому населению. Через минуту будет передано важное правительственное сообщение…»

Грянули барабаны и трубы. Клос узнал первые такты седьмой симфонии Брукнера. На фоне постепенно утихающей музыки опять послышался голос диктора:

— «Сегодня рано утром покончил с собой фюрер немецкого великого рейха Адольф Гитлер. Он погиб на боевом посту, сражаясь до конца против большевизма. Погиб, как подобает солдату, обороняя с оружием в руках столицу Германии — Берлин. Согласно завещанию фюрера, власть принял адмирал Дениц. Гросс-адмирал Дениц с сегодняшнего дня является президентом рейха. Доктор Геббельс назначен канцлером, рейхслейтер Борман стал председателем национал-социалистской партии, а Зейс-Инкварт — министром иностранных дел…»

Треск атмосферных разрядов заглушил слова диктора.

— Ну вот и конец, — проговорил генерал Вильман. — Конец, — повторил он еще раз. — Я приму все условия американцев. Впрочем, они поставят только одно условие: безоговорочную капитуляцию.

— А пока появится их парламентер, группенфюрер Вольф успеет послать на смерть еще несколько сот солдат, — отозвался Клос. — В городе осталось еще достаточно уличных фонарей, на которых можно повесить солдат, уже по горло сытых этим адом.

Вильман не слышал последних слов Клоса.

— Конец. Такой бесславный конец… — прошептал генерал. — Ни один немец, — сказал он, обращаясь уже к Клосу, — не погибнет больше в этом городе. Даю вам, Клос, честное слово. — Подойдя к столику, он наполнил стаканы. — А сейчас, — сказал он, — я хотел бы вас кое о чем попросить. Конечно, я мог бы вам приказать, но хочу, чтобы вы восприняли это как мою просьбу. Прошу вас собрать побольше людей с оружием, всех, кого только можно. Возьмите тех танкистов около почты и саперов, которые расположились перед костелом Святого Себастьяна. Они пойдут с вами, если вы объясните им, в чем дело. Окружите большое красное здание около кафедрального собора — там сейчас находятся все из СД, там должен быть и группенфюрер Вольф. Необходимо сделать все возможное, чтобы не дать им скрыться. Ясно?

— Так точно, — ответил Клос. — Все ясно, но только уже поздно.

Вильман вопросительно посмотрел на него:

— Смерть фюрера освободила нас от присяги. Я подпишу капитуляцию города и выдам их американцам. Я должен помешать Вольфу и дальше творить безумства. Это будет мой личный презент для янки. Рано или поздно они должны будут понять, что вермахт всегда был против этих бешеных гитлеровских псов.

— Всегда ли? — Клос не скрывал уже иронии. — Может быть, только с тех пор, как стало известно, что война проиграна?

 

2

Они сидели вчетвером в подвале здания гестапо, куда в течение последних одиннадцати лет бросали измученных заключенных, обреченных на смерть или высылку в концентрационный лагерь. Подвал мог быть последним редутом обороны в этом городе. Они понимали, что выбраться из города уже невозможно. Правда, предусмотрительный штурмбанфюрер Олерс спрятал в нише за батареей центрального отопления несколько солдатских мундиров вермахта, хотя понимал, что вряд ли представится возможность воспользоваться ими.

Эсэсовец в клеенчатом плаще с трудом протиснулся сквозь узкую дверь, наполовину заваленную мешками с песком.

— Господин штурмбанфюрер, — обратился он к Фаренвирсту, — честь имею доложить…

— Кончай с этими глупостями и забудь наши прежние звания! Понял?

— Солдаты вермахта окружили здание, — продолжал докладывать эсэсовец. — Они блокировали главный выход.

Вормитц жестом отпустил эсэсовца.

— Что мы предпримем? — обратился Вормитц к своим товарищам.

— Генерал Вильман решил выслужиться перед американцами, — недобро усмехнулся Олерс.

— Это точно, — кивнул в знак согласия Вормитц. — Но как бы там ни было, мы должны немедленно что-то предпринять. Что вы скажете на это, господин фон Любоф?

— Думаю, что мы слишком поспешили с теми пленными. Если Вильман выдаст нас американцам, мы еще поплатимся за это.

— Что вы плетете, Любоф? — с раздражением произнес Вормитц. — Вы же знаете, что это был приказ группенфюрера Вольфа. Что же касается расстрела пленных, то группенфюрер Вольф лично был исполнителем этой акции. Мы к этому не имеем никакого отношения. Вы поняли меня?

— Конечно. Мы выполняли только приказы и не должны отвечать за наших шефов. Пусть ищут Вольфа.

— Пусть ищут! — засмеялся Олерс. — Он у них значится в списках так называемых военных преступников. Суд, а потом смертный приговор.

— Сначала его надо найти, — прервал Вормитц. — А это не так-то просто. Не думаете ли вы, господа, что шофер, который привозил его с аэродрома, — эсэсовец при этом скривил губы в усмешке, — должен бесследно исчезнуть? Американцы могут из него выбить все, что ему известно о группенфюрере Вольфе.

— Я возьму это на себя. — Фон Любоф поднялся с ящика, на котором сидел, вынул из кобуры пистолет и направился к двери. — Дорогие друзья, — добавил он, уходя, — по моему мнению, в данной ситуации сопротивление бессмысленно. Нужно спасаться, другого выхода я не вижу.

— Ты прав, — кивнул Фаренвирст. — Вывесим белые флаги и — никаких геройских жестов. Продемонстрируем американцам свою лояльность, Расскажем им все, что знаем о группенфюрере Вольфе. У нас нет серьезных причин и дальше укрывать его.

 

3

Клос посмотрел из окна на квадратный двор бывших армейских казарм. Американский офицер стоял на ступеньках своего джипа и принимал «парад» немецких солдат с ведрами и метлами в руках. Он подал рукой сигнал, и они двинулись в его сторону, браво чеканя шаг. Отряд остановился перед машиной американского 1-го лейтенанта.

Клос отвернулся. Вид унижения этих недавних убийц в шинелях не радовал его так, как он этого ожидал. «Очень быстро, — подумал он, — это стало повседневным ритуалом».

Четыре дня назад, выполняя последний приказ генерала Вильмана, Клос с отрядом солдат вермахта окружил красное здание около кафедрального собора, а сегодня… Он невольно мысленно возвратился к тем незабываемым дням.

…Генерал Вильман в окружении своего штаба перед выставленным на середину площади столом ожидал американцев, которые должны были принять у него капитуляцию гарнизона. Встретив офицеров армии-победительницы, он отстегнул ремень с пистолетом и подал их американскому капитану, который не знал, что с ними делать. Началось разоружение гарнизона; на площади рос штабель винтовок и автоматов, фаустпатронов и пистолетов… Солдаты даже не пытались скрыть свою радость, что наконец-то кончилась эта бойня и они остались живы. Но больше всего потряс Клоса тот момент, когда из-за угла дома показался первый американский танк. Как только он появился на площади, как будто по команде из всех окоп показались белые флаги, сделанные из скатертей и простынь, прикрепленных к палкам, удилищам, рукояткам от половых щеток.

«Стоило, — подумал тогда Клос, — пережить войну хотя бы для того, чтобы увидеть сегодняшний позор Германии».

Это было четыре дня назад. Еще позавчера были слышны до поздней ночи радостные крики и песни солдат. Американцы праздновали победу. Не так представлял себе Клос этот день. Он думал, что будет среди своих. Конечно, он мог бы без особого труда избежать плена и в первые же часы после вторжения американцев перебраться на Лабу. Его отделяло от нее всего лишь восемнадцать километров. Хотя Клоса и тянуло к своим, он решил оставаться здесь. Пребывание в этом лагере для военнопленных, где разместили всех, невзирая на ранги, — солдат и офицеров вермахта и СС, а также несколько штатских, в том числе бургомистра и крайслейтера, — предоставляло ему, Клосу, пожалуй, единственный шанс разыскать группенфюрера Вольфа.

Из нескольких случайно услышанных разговоров между Олерсом и Фаренвирстом он понял, что Вольф находится здесь, в лагере. Но странным было то, что, как выяснил Клос, ни один из офицеров никогда не видел группенфюрера.

Клос снова посмотрел в окно.

Он видел, как поднялся шлагбаум главных ворот и негр-часовой в белой каске пропустил во двор автомашину. Из комендатуры выбежал 1-й лейтенант Левис и бросился пожимать руки двум офицерам, вылезавшим из тесной машины.

Клос отошел от окна и направился в зал, где разместились военнопленные немецкие офицеры. Он растянулся на своих нарах, не обращая внимания на приятельское приветствие полковника-танкиста, того самого, который два дня назад так неучтиво обошелся с генералом Вильманом. Старик до сих пор был обижен на него, но полковника Лейтцке это мало трогало.

— Вы не могли бы составить мне партию, господин Клос? — обратился к нему полковник.

— Может быть, но немного попозже, — ответил капитан.

— Хандрите? — спросил полковник. — Лучшее средство против хандры — это сыграть партию в шашки.

Лейтцке в первый же день смастерил доску, на которой нарисовал черно-белые клетки, собрал пуговицы от мундиров (единственное, что можно было найти в избытке в лагере) и теперь мучил всех, приглашая составить ему партию, поскольку играл он неважно, постоянно допуская одни и те же ошибки.

— Нам нельзя поддаваться отчаянию, — сказал он с напыщенным видом, подражая старческому хрипловатому голосу генерала Вильмана. — Мы должны думать о будущем Германии.

— Хорошо, что вы помните об этом, господин Лейтцке, — услышал Клос за спиной. В дверях стоял генерал Вильман, которому американцы возвратили ремень, как только он был назначен ими комендантом лагеря.

— Старый идиот, — проворчал Лейтцке и повернулся спиной к Вильману.

Генерал сделал вид, что не расслышал его слов.

— Капитан Клос, — сказал он, — я хотел бы с вами поговорить, но предпочел бы… — Генерал выразительно посмотрел на отвернувшегося полковника.

— Если речь идет о вашем вчерашнем предложении, господин генерал, то я заранее хочу сказать, что не согласен.

Вильман, когда американский офицер предложил ему принять функции коменданта лагеря, тотчас же обратился к Клосу с предложением быть его офицером связи. Он считал, что ему, немецкому генералу, неловко лично поддерживать связь с каким-то там 1-м лейтенантом, хотя бы даже и армии-победительницы.

Клос сразу же отклонил его предложение, однако Вильман не обиделся на него. Почти два дня он провел в обществе капитана и проникся к нему симпатией.

— Нет, Клос, — сказал он, — я не намерен возвращаться к тому предложению, но был бы весьма рад, если бы вы согласились пойти со мной прогуляться.

— В этом нет надобности. — Лейтцке медленно встал и почесал заросшую грудь. — Можете говорить здесь, я пойду немного проветрюсь. — Он вынул из-под подушки шашечную доску, мешочек с пуговицами и самым неожиданным образом пристукнул каблуками перед Вильманом. — Господин генерал, прошу вас позволить мне отлучиться! — отчеканил он, отдавая честь. Потом хрипло рассмеялся и выбежал.

Вильман тяжело опустился на нары полковника Лейтцке и с грустью покачал головой.

— Поверьте мне, господин Клос, это был отличный офицер. Жаль, что он так теряет голову… Я хотел бы с вами поговорить по весьма серьезному делу, которое не дает мне покоя.

— Я вас слушаю, господин генерал, — ответил Клос.

— Вы, наверное, помните — это было в тот день, за два часа до нашей капитуляции, — я приказал вам окружить здание гестапо? Тогда вы говорили о каких-то военнопленных, которые работали на фабрике по изготовлению армейской амуниции…

— Да, разумеется. — Клос присел рядом с генералом.

— Но в этом лагере кроме русских, поляков и итальянцев были также и англичане… — Генерал внезапно замолчал.

— Это имеет какое-либо значение? — прервал затянувшуюся тишину Клос.

— Да, — ответил генерал. — То, что в этом лагере были англосаксы, усложняет наше положение и представляет нас в невыгодном свете.

Клос вопросительно посмотрел на генерала.

— Разве вам неизвестно, господин капитан, что этих пленных, всех до одного, уничтожили за три часа до прихода американцев? Потом их свалили в общий ров, присыпали тонким слоем земли, таким тонким, что два десятка солдат из нашего лагеря, которых сегодня рано утром доставили туда на грузовиках, сумели за пять часов откопать пятьсот трупов.

— Грубая работа! — сорвался с места Клос. — Как они могли, эти идиоты, поступиться чисто немецкой аккуратностью в этом деле?! Почему они не исключили из группы славян господ англосаксов? Убить, черт их побери, поляков и русских, это еще куда ни шло, а вот англичан!.. Это действительно ставит нас в невыгодное положение.

— Клос, — прервал его Вильман, — вы меня не поняли. Я, наоборот, осуждаю это преступление.

— Вы всегда это осуждали или только сейчас?! — спросил его Клос.

— Я никогда не позволял себе делать то, что противоречило законам войны, и не отдавал, приказов о расстреле военнопленных, — взволнованно проговорил Вильман.

Клос постепенно успокоился. Он был зол на себя за то, что не смог сдержаться и проявил излишние эмоции. Еще минута — и он себя бы выдал. И уж тогда наверняка не смог бы разыскать группенфюрера Вольфа.

— Извините, господин генерал, нервы… Я очень устал.

— У всех нас теперь надорванные нервы, мой мальчик, — по-отечески тепло сказал Вильман и положил руку на его плечо.

— Приказ о расстреле военнопленных отдал группенфюрер Вольф? — спросил Клос.

Генерал в подтверждение кивнул головой.

— Теперь мы должны думать о будущем нашего народа, о будущем Германии, — сказал он.

— Что вы намереваетесь делать, господин генерал? — уже по-деловому спросил Клос.

— Мы скоро будем им нужны, — продолжал философствовать Вильман. — Мы им, а они нам.

— О ком вы говорите? — Клос понимал, кого имеет в виду генерал, но он хотел услышать ответ.

— О них, — пренебрежительно кивнул Вильман на окно, за которым стоял американский военный полицейский в белой каске. — Я говорю об американцах. И поэтому, — добавил генерал, — мы должны выглядеть перед ними как можно чище, лояльней. Нам необходимо отречься от таких, как Вольф. Вермахт, — вдруг заговорил он высокопарным тоном, — не расстреливал военнопленных. Это делали военные преступники, такие, как Вольф…

«Ведь знает, что это не так, — подумал Клос, — но красивыми фразами пытается заглушить угрызения совести».

— Я думаю, нам надо помочь американцам найти группенфюрера Вольфа, который, как я предполагаю, находится в этом лагере. Мы должны им его выдать. Но нужно, чтобы это исходило не только от меня, но было решением всего офицерского корпуса. Что вы скажете на это, Клос?

— Вы когда-нибудь видели Вольфа? Вам известно хотя бы, как он выглядит? — Клосу была необходима любая, даже минимальная, информация о группенфюрере. Для этого он здесь и остался.

— Нет, — ответил генерал, — я никогда его не видел.

— А может быть, вам известно, господин генерал, под каким именем он числится здесь, в лагере, и какой на нем мундир?

— Не имею понятия, — ответил генерал. — Но я думаю, что мы должны вместе его разыскать. И тогда…

Открылась дверь. Полковник Лейтцке возвращался в зал со своей шашечной доской. Ему, видимо, так и не удалось найти партнера.

— Ну и как, господа, обсудили все свои секреты? Быстро же вы договорились выдать их американцам. Приехали какие-то два молокососа, от которых за километр смердит разведкой. Они уже собрали всех офицеров внизу. Мне приказано передать, что они с нетерпением ждут вас. Вызывают по списку — одного уже начали допрашивать. Штурмбанфюрера Фаренвирста, если я не ошибаюсь.

— Пойдемте, Клос, — сказал Вильман, поднимаясь с нар. — Странные манеры у этих американцев. Они должны были начать допрос с меня — я имею высшее офицерское звание в этом лагере.

— Нужно было меня расстрелять там, около почты, — вмешался Лейтцке. — Тогда бы вас, господин генерал, вызвали в первую очередь, так как их прежде всего интересуют военные преступники.

 

4

Двое американцев, приехавшие на автомашине, — Робертс и Карпинский — были представителями службы безопасности. Об этом они сообщили 1-му лейтенанту Левису, который встречал их у двери комендатуры.

— Нас прежде всего интересуют военные преступники, — подчеркнул цель визита Карпинский.

— О'кей! — понимающе ответил Левис. — Меня предупредили о вашем приезде. Большой зал и прилегающие к нему комнаты в вашем распоряжении.

— Вы приготовили к нашему приезду что-нибудь кроме комнат? — спросил Робертс.

— Найдется пара бутылочек еще из старого запаса, — улыбаясь ответил Левис, но, заметив, что прибывшие офицеры не склонны к шуткам, сразу же переменил тон: — Вам, видимо, уже известно о раскопках в лесу за фабрикой?

— Мы еще поговорим об этом! — оборвал его Карпинский.

— Офицеры размещены в том крыле. В остальных помещениях — солдаты, — докладывал Левис. — Однако не исключено, что среди рядовых могут скрываться и офицеры, которые сменили свои мундиры. Возможно, что это офицеры СС.

— Все может быть, — ответил Карпинский. — Этим мы займемся позднее. Надеюсь, у нас полный комплект местной СД?

— Да. Генерал Вильман сделал из них букет и преподнес его нам в подарок. За это он получил благодарность: мы назначили его немецким комендантом лагеря.

— Начнем со старших офицеров, — сказал Карпинский. — У вас есть список?

— Да. Прошу вас пройти в мою комнату. Кстати, может быть, выпьете по рюмочке?

— Можно, но только по одной, — ответил Карпинский.

— Ты очень спешишь добраться до этих убийц, — с оттенком иронии произнес Робертс.

— Прежде всего меня интересует один из них! — резко бросил Карпинский. — Если только он находится в этом лагере…

— Вы имеете в виду группенфюрера Вольфа? — вмешался Левис. — А не стоит ли объявить в лагере, что тот, кто его укажет, получит вознаграждение?

Но идея Левиса не получила одобрения у прибывших офицеров.

Первым, кого вызвали на допрос, был штурмбанфюрер СД Фаренвирст. Немец вошел в сопровождении солдата военной полиции.

— Фамилия, имя, звание? — отрывисто спросил Робертс.

Он был зол на Карпинского за то, что тот не захотел поддержать предложение Левиса перенести допрос на вечер. После осмотра выкопанных изо рва трупов он имел только одно желание — напиться.

— Фаренвирст Отто, штурмбанфюрер.

— С какого года в партии?

— С 1933-го, в СС — с 1936-го.

— Семейное положение?

— Женат, шестеро детей.

— Прохождение службы?

— В тридцать шестом переведен из СА в СС, в сороковом — в СД. Во время войны находился только в России и Польше.

— Хватит! — прервал его Карпинский. — Скажите, вы знали группенфюрера Вольфа?

— Так точно! — быстро ответил немец, как будто ждал этого вопроса.

— Опишите его наружность!

— Блондин, с вытянутым лицом, худощавый, без особых примет, — охотно докладывал Фаренвирст. — Рост около 180 сантиметров, возраст — не более сорока.

— Он в лагере?

— Не знаю, я его не видел. В лагере находятся сотни людей.

— Ты лжешь! — крикнул Робертс. — Отвечай! Он скрывается под другим именем? В чужом мундире?.

— Не знаю, — ответил тот с безразличным видом.

— Об этом тебе тоже ничего не известно? — Карпинский бросил на стол пачку фотоснимков состоявшейся утром эксгумации трупов военнопленных, расстрелянных фашистами.

— Нет, неизвестно, понятия не имею, — прошептал гестаповец.

— В городе было пятьсот военнопленных. Что с ними случилось?

— Я не занимался рабочими-иностранцами.

— Однако тебе известно, что они работали на фабрике по изготовлению амуниции?

— Могу только еще раз заявить, что лично я не имел никакого отношения к этим иностранцам. Я выполнял только приказы своего непосредственного начальника группенфюрера Вольфа.

— Кто занимался военнопленными? — спросил Карпинский. Слово «занимался» он произнес с особой интонацией.

— Я не смогу ответить на этот вопрос.

— Советую тебе хорошо подумать, Фаренвирст. В твоих же интересах помочь нам найти вашего шефа.

— У него тоже было начальство, — сказал уходя Фаренвирст Карпинскому. — Я заранее знаю, как все будет, когда мы наконец поймаем его. Он также будет говорить, что выполнял приказы.

Когда Фаренвирст скрылся за дверью, Робертс недовольно процедил:

— По-моему, ты слишком увлекаешься розысками этого Вольфа. Может быть, потому, что те, расстрелянные, в большинстве своем поляки и русские?

Карпинский только пожал плечами. Он не чувствовал себя поляком, почти не знал языка своих предков, хотя его отец неплохо говорил по-польски. Он разыскивал бы группенфюрера Вольфа с неменьшим рвением, если бы расстрелянные военнопленные были, например, суданцами. Карпинский не мог понять, для чего немцы расстреляли этих военнопленных за несколько часов до капитуляции города и за три дня до окончания войны. Чудовищность этого преступления, его бессмысленность выходили за рамки здравого смысла. Он знал, конечно, что Вольф занесен в списки военных преступников и его выдачи добиваются прежде всего русские и поляки, ибо именно в Восточной Польше и на Западной Украине он совершил наиболее тяжкие свои злодеяния.

Сначала Карпинский и Робертс вместе допрашивали военнопленных. Однако они пришли к обоюдному согласию, что процесс предварительных допросов можно значительно ускорить, если вести эту работу отдельно друг от друга.

Робертс перешел в соседнюю комнату, а всегда готовый к услугам 1-й лейтенант Левис быстро подыскал ему среди своих парней такого, который мог вести протоколы допросов.

Уже через несколько часов американские офицеры установили невероятный факт. Из более чем ста допрошенных эсэсовцев только четверо лично видели группенфюрера Вольфа и могли описать его внешность. Это были Фаренвирст, Вормитц, Олерс и Любоф.

Карпинский приказал Левису усилить охрану лагеря: если Вольфу донесут, что им усиленно интересуется американская разведка, этой ночью он может попытаться скрыться. А завтра с самого утра он, капитан Карпинский, специально займется всеми теми, кто хоть немного похож на Вольфа согласно описанию его примет, полученных от четырех гестаповцев.

Удивительное совпадение в подборе слов при описании примет Вольфа, которыми пользовались те четверо офицеров СС на допросе, не внушало ему доверия. Не исключено, что они сговорились между собой давать ложные показания, касающиеся наружности шефа, чтобы его скрыть. Как еще можно объяснить факт, что никто, кроме них, не видел Вольфа и не мог описать его внешность. Шофера, который ездил на аэродром за группенфюрером, нашли в одной из комнат здания гестапо с простреленным затылком. Это также не могло быть случайностью.

— У меня есть кое-что интересное для тебя, — проговорил возбужденно Робертс, входя в комнату Карпинского. — Приказ о расстреле пятисот военнопленных отдал лично группенфюрер Вольф.

Карпинского весьма заинтересовало сообщение Робертса. Вместе с тем он заметил, что немецкий офицер в звании капитана, которого он вызвал на допрос, внимательно прислушивается к их разговору. «Может быть, он что-нибудь знает о Вольфе? Нужно будет его хорошенько потрясти», — решил Карпинский.

— К сожалению, он не видел его, — продолжал Робертс. — Это офицер связи. Он случайно был на линии, когда Вольф разговаривал с каким-то офицером из батальона охраны лагеря. Он слышал только его голос и, к сожалению, не помнит даже имени офицера, который разговаривал с Вольфом. Офицер не хотел выполнять приказ без письменного подтверждения, но Вольф резко оборвал его и приказал сейчас же уничтожить военнопленных, а письменное подтверждение обещал немедленно послать с мотоциклистом… Это все, что удалось узнать.

— Не так уж много, — проговорил на чистом английском языке немецкий офицер. — Итак, господа, вы пока не нашли никого, кто бы видел группенфюрера Вольфа?

Американцы посмотрели на него с таким удивлением, как будто он свалился с луны.

— Может быть, вы, капитан, тоже его разыскиваете? — спросил наконец Карпинский.

— Удивительно то, — продолжал немец, — что никто не видел Вольфа.

— А те четыре эсэсовца? — не согласился с ним Робертс.

— Фаренвирст, Олерс, фон Любоф и Вормитц, да? Этого следовало ожидать, — ответил немец.

— Извините, — вмешался Карпинский, — кто здесь задает вопросы? Кто вы, собственно говоря? Ваше имя, капитан?

— Ганс Клос.

— Вы прекрасно говорите по-английски, — проговорил Робертс и предложил немецкому капитану сесть. — Из абвера?

— Так точно.

Робертс достал сигареты.

— Может быть, закурите, господин капитан? В данный момент мы являемся как бы коллегами, хотя не так давно боролись друг против друга. Вы армейский специалист, а мы ценим хороших специалистов. Я надеюсь, что мы получим от вас немало интересных сведений.

— Не думаю, — вежливо отклонил Клос это предложение. — Я могу быть вам полезным лишь в том деле, о котором вы только что говорили.

— Вот и хорошо. Считаю, мы с вами договорились, — сказал Робертс. — Где вы служили?

— В основном в Польше и в России, в связи с тем что… — Клос на мгновение заколебался: он не хотел сообщать американцам о себе ни на йоту более того, чем требовала необходимость. — В связи с моим знанием славянских языков, — закончил он.

— Вы имели неплохую разведывательную сеть на Востоке, не правда ли?

— Да, — ответил Клос. — Мы имели самую мощную армию, правили всей Европой; у нас был фюрер…

— Поговорим лучше о делах вашей разведки. Как у вас с памятью? — прервал его Робертс.

— Не очень хорошо, — пробормотал Клос. И подумал, что той информации, которая им так нужна, они наверняка от него не получат.

— В этом далеко не лучшем мире, — сказал Робертс, — ничего не делается быстро и задаром. Я прекрасно понимаю, господин капитан, что вашу память необходимо освежить. Я не думаю, что вам нравится долгое пребывание в этом лагере…

Воцарилась тишина. Карпинский, делая вид, что перебирает какие-то бумаги на письменном столе, с нескрываемой недоброжелательностью посмотрел на своего коллегу.

— Я думаю, что мы еще поговорим с капитаном на интересующую тебя тему, — остановил он Робертса. — А сейчас я предлагаю заняться другим.

— Группенфюрером Вольфом? Мне также хотелось бы поговорить на эту тему, — вставил Клос. — Хотя сейчас…

— А вас пока никто не спрашивает, чего вы хотите, — прервал его Карпинский.

Он почувствовал к этому немецкому офицеру ничем не объяснимую симпатию и не хотел рвать ту тоненькую нить доверительности, которая возникла между ними. Карпинский был зол на себя за то, что дал возможность втянуть себя в этот бесполезный разговор с немецким офицером, а еще больше на Робертса, который, конечно, не мог отказать себе в удовольствии продемонстрировать свою политическую дальнозоркость. Они не раз яростно спорили об отношениях с Россией в послевоенное время. Карпинский верил в идею Рузвельта о дальнейшем сотрудничестве двух великих держав, Робертс был ее ярым противником. «Мы помогали России, чтобы она победила Германию, но кто поможет нам справиться с Россией?» — обычно говорил он.

— Капитан Клос, знали ли вы группенфюрера Вольфа? — спросил Карпинский.

— К сожалению, нет.

— Почему «к сожалению»?

— Вольф — военный преступник. Он отдал приказ о расстреле польских и советских военнопленных.

— А также нескольких десятков итальянцев и англичан, — вставил Робертс.

— Прежде всего это были русские и поляки.

— Значит, вы знаете и об этом? — удивился Карпинский. — Откуда?

— Я пытался помешать этому преступлению, но, к сожалению, опоздал: приехал в лагерь через два часа после этой бойни. Я предлагал генералу Вильману начать с лагеря военнопленных, а потом уже захватить здание гестапо. Но Вильман настоял на своем. Он боялся, что если мы начнем с лагеря, то упустим гестаповцев и тогда вряд ли уцелеем.

— Мне кажется, — улыбнулся Робертс, — что вы являетесь противником гитлеровцев. С каких это пор?

— Вольф, — спокойно продолжал Клос, как будто бы не расслышав его вопроса, — вероятно, находится в этом лагере. Те четыре эсэсовца, о которых вы здесь упоминали, наверняка знают, под каким именем он скрывается. А может быть… — Клос заколебался и умолк.

— Я не уверен, что Вольф находится в этом лагере. В панике, которая охватила город в первые часы после нашего вступления, он мог легко ускользнуть. Но для чего вы, господин капитан, пытаетесь разыскать Вольфа? Может быть, это старые счеты абвера с гестапо? — допытывался Робертс.

— Я полагал, что он вам необходим больше, чем мне, — спокойно ответил Клос.

— Что это, предложение о сотрудничестве? — Робертс не скрывал иронии. — Мы готовы принять его, но не только по вопросу, касающемуся Вольфа. Надеюсь, вы меня поняли, господин капитан?

— Вы, господин Клос, упомянули о какой-то возможности, но до конца ее не раскрыли. Вы говорили также о тех четырех эсэсовцах, которые уже давно знают Вольфа и… — начал Карпинский.

— Понимаю, — прервал его Клос, — но я не имею никаких доказательств. Это только мое предположение. Хотя, может быть, один из них все-таки Вольф?

— А может быть, Вольф — это вы? — рассмеялся Робертс. — Вы соответствуете тому описанию, которое они дали. Ну хватит! — Он стал серьезным. — Мы остановились на вашем предложении о помощи в деле Вольфа. Но прошу вас, Клос, не забывать также о том, чего мы касались до этого. И советую вам, господин капитан, отнестись ко всему тому, о чем мы здесь говорили, со всей серьезностью. А теперь возвращайтесь к себе.

После ухода Клоса Робертс послал мотоциклиста за пивом.

— Мы должны немного отдохнуть, — сказал он Карпинскому. А потом, открывая консервную банку, спросил напрямик: — Как тебе понравился этот Клос из абвера?

— Кто знает, может быть, он действительно хотел нам помочь в розыске Вольфа? — в свою очередь спросил Карпинский. — Как ты думаешь, Робертс?

— Помнишь тот указатель, который приказал поставить старик Паттон, когда мы перешли голландскую границу: «Внимание, вы пересекли границу европейской цивилизации. С этого места начинается страна варварства». Ты страдаешь манией преследования. Этот Вольф не выходит у тебя из головы. Рано или поздно мы его найдем. Он от нас никуда не уйдет. Но нельзя забывать и о других, не менее важных делах. Этот капитан абвера хочет нам слишком дорого продать себя, а может быть…

— Что ты имеешь в виду?

— Немцы недооценили славян и их разведку. За это они дорого заплатили.

— Это ты, Робертс, страдаешь манией преследования, — улыбнулся Карпинский. — Допускаешь, что офицер побежденной армии должен радоваться предложению о сотрудничестве с победителями. Может быть, он отъявленный фашист и ненавидит нас или просто ему все уже надоело… Такое может случиться и со мной, — сказал он, немного помолчав. — Долго здесь не выдержу. Осточертела мне эта работа.

— Ты преувеличиваешь, старик, — махнул рукой Робертс. Он встал, походил по комнате и добавил: — Ну что ж, продолжим. В зале нас ожидают около тридцати человек.

 

5

В течение двух часов немецкие офицеры, вызванные на допрос, давали обстоятельные показания, отвечая на все вопросы Робертса и Карпинского. Их лица были хмурые, иногда равнодушные, а подчас откровенно враждебные. Одним из последних, кого допрашивали в этот день, был полковник Лейтцке. Карпинский начал с вопроса, который задавал всем:

— Что вам известно о Вольфе?

— Только то, что он возглавлял местное гестапо и теперь его разыскивают. Я не имею никаких причин, — добавил он через минуту, — чтобы покрывать таких людей, как Вольф, Он опозорил честь немецкой армии.

— Жаль, господин полковник, что вы раньше не пришли к такому умозаключению, — заметил Карпинский.

Лейтцке молчал, внимательно присматриваясь к американским офицерам.

— Вы, очевидно, антифашист? — рассмеялся Робертс.

— Я никогда не любил Гитлера, но я офицер и обязан был выполнять приказы.

— Все вы теперь так говорите, — вставил Карпинский и обратился к Робертсу: — У тебя есть к нему еще какие-либо вопросы?

— Что вам известно, господин полковник, о Клосе? Где его встречали? Не заметили ли чего-нибудь особенного в его поведении? — спросил Робертс.

Не догадываясь о цели этих вопросов, Лейтцке ответил, что знает Клоса не так давно. Ему известно только, что он служил в Польше и в России, получил Железный крест, что в абвере было не столь частым явлением.

— Больше ничего? А что вы лично о нем думаете?

— Ничего, — ответил Лейтцке. — У меня нет о нем определенного мнения, так как он не был в моем подчинении.

Робертс посмотрел на полковника с иронией:

— Можете идти, на сегодня хватит. Пройдет не так уж много времени, и мы научим вас кое-чему.

Лейтцке встал по стойке «смирно», отдал честь американским офицерам и, пристукнув каблуками, скрылся за дверью. Они остались одни. Робертс разлил коньяк по стаканам.

— Выпьем, Карпинский! — сказал он. — Я только что разговаривал с генералом по телефону. В штабе был офицер из русского представительства. Он заявил, что, по их данным, в нашей зоне находится этот самый группенфюрер Вольф. Они располагают весьма точной информацией. Что ты думаешь об этом?

— Если он здесь, — ответил Карпинский, — то мы должны его найти.

— Конечно. Но откуда русские об этом узнали? Мы должны это установить.

Карпинский сел за письменный стол и начал перекладывать какие-то бумаги.

— Не могу забыть, — вдруг тихо проговорил он, — как выкапывали изо рва трупы военнопленных. Их изуродованные лица, окровавленные тела, изодранная в клочья одежда… Страшное зрелище. Зачем Вольф приказал это сделать?

— Мне кажется, — пренебрежительно заметил Робертс, — что ты, Карпинский, совершил непростительную ошибку, поступив на службу в контрразведку американской армии.

— А может быть, это ты, Робертс, допустил ошибку? — спокойно ответил Карпинский.

Робертс промолчал. Он подошел к окну и посмотрел на огромный двор, где 1-й лейтенант Левис муштровал своих подопечных. Перед ним стояли в строю военнопленные, вооруженные ведрами, щетками, метлами. Строй был такой ровный, подтянутый, что даже самому строгому капралу не к чему было бы придраться.

— На кра-ул! — кричал Левис.

Военнопленные поднимали перед собой метлы, щетки и ведра. Левис прохаживался вдоль строя с выражением крайнего удовольствия, пристально всматриваясь в застывшие лица военнопленных.

— Неплохо, неплохо, — бормотал он. — Из вас можно будет сделать людей. Наверное, когда-нибудь мы составим из вас целую армию.

Потом они бегали по двору, ползали по-пластунски, атаковали казарменные постройки.

— Левис неплохой парень, — заметил Робертс.

— Вымещает на них свою злобу, — сказал Карпинский, подходя к окну. — Это не метод воспитания.

— А какой бы ты предложил метод? — спросил Робертс. — Что бы ты с ними делал? Это они выполняли приказы Вольфа. Забыл?.. Может быть, ограничиться только тем, чтобы они вовремя вставали в строй? Или приказать готовить из них будущих капралов?

Лейтцке возвратился в казарму и застал там Клоса, наблюдающего в окно за забавами Левиса.

— Я уже насмотрелся на это, — проговорил Лейтцке. — Отвратительно. Унижает человеческое достоинство.

— А что может случиться с ними за этот час, — спросил Клос, резко отвернувшись от окна, — после стольких лет войны? А если бы вместо Левиса все это делал немецкий капрал, то, видимо, вы, господин полковник, были бы довольны.

Лейтцке молчал. Он присел на нары и старательно делил сигарету на три части.

— Давайте не будем об этом, Клос, — проговорил он. — Я прекрасно понимаю, что это было бы таким же свинством.

— С каких пор вы стали это понимать? После Сталинграда, где нас здорово потрепали?

— А вы, господин Клос, когда изменили свои взгляды? — спросил Лейтцке.

Клос молчал.

— Давайте вообще не будем говорить на эту тему, — предложил Лейтцке, подавая Клосу треть сигареты. — Война проиграна, но это еще не последняя война Германии. Мы не должны допускать, чтобы унижали немецких солдат. Они еще будут нам нужны.

— Какой вздор, — прервал его Клос. — То, что вы говорите, господин полковник, верно по отношению к солдатам, а не к бандитам и убийцам, которые почти сплошь составляют нашу армию.

— Я думаю, — возразил Лейтцке, — об очищении наших рядов от преступников.

— Не поздно ли?

— Нет, это никогда не поздно. Американцы разыскивают Вольфа. Его необходимо выдать им, чтобы к тем, кто — останется, относились так, как они того заслуживают. Мы должны узнать, где он находится и под каким именем скрывается.

— Вы тоже, господин полковник, — рассмеялся Клос, — хотите иметь в руках козырь, да?

— Нет, я хочу спасти честь немецкой армии.

— Вы шутите, полковник. Никто из нас теперь уже ничего не спасет.

 

6

Клос бродил по двору, по коридорам зданий, заглядывал в лица офицеров и солдат, слушал, о чем они говорят, угощал сигаретами. Кто же из них Вольф? Многие, переодевшись сейчас в солдатские мундиры, наверняка служили в СС и СД, убивали и отдавали приказы об убийствах, и Вольф легко мог укрыться среди них.

Карпинский продолжал допрашивать пленных немецких офицеров. Их ответы в большинстве своем были однообразны.

Американцы выходили из себя, теряя терпение и надежду узнать что-либо существенное о группенфюрере.

Вольфа видели только те четыре гестаповца, а они, казалось, только насмехались над теми, кто их допрашивал.

Штурмбанфюрер Олерс на большинство вопросов отвечал: «Не знаю».

— Я ведал только административно-хозяйственными делами. Мне ничего не известно о взрыве на фабрике. Вольф лично отдал об этом приказ.

— Какой невинный младенец! — кричал Карпинский. — А как был доставлен газ «циклон» в лагерь? Кто подсчитал, сколько потребуется газа и во сколько обойдется убийство каждого военнопленного?

— Я был лишь простым служащим, — стоял на своем Олерс. — Работал за письменным столом и занимался этим только теоретически.

— Ты, чиновничья крыса! Отвечай, под каким именем скрывается Вольф? — сорвался Карпинский.

— Не знаю.

— Ты же признался, что Вольф приехал из Берлина за два дня до капитуляции. Где он сейчас?

— Не знаю.

— Видел его?

— Очень редко. У меня было много работы. — В голосе Олерса звучала нескрываемая ирония.

— Говоришь, было много работы! — кричал Карпинский, уже не владея собой. — Ты подписывал смертные приговоры! За два часа перед нашим приходом ты подписал двадцать девять приговоров!

— Я не подписывал, — упорствовал Олерс. — Зачем вы на меня так кричите?

Карпинский вдруг почувствовал себя усталым и беспомощным. Этот человек, так же как и его друзья Вормитц, Любоф и Фаренвирст, ускользал, умело лгал, и не было способа заставить его говорить правду. «Может быть, посадить его в подвал гестапо, — подумал Карпинский, — и поступить с ним так же, как это делали они?..» Но он чувствовал, что не сможет этого сделать. С трудом владея собой, он продолжал задавать вопросы.

— Ты сказал, — снова начал Карпинский, — что Вольф блондин, с продолговатым лицом, около ста восьмидесяти сантиметров роста, в возрасте около сорока лет. Ты сможешь его опознать?

На лице Олерса появилась усмешка, которая мгновенно погасла.

— Отказываешься? Это будет тебе дорого стоить.

— Я не отказываюсь, — проворчал Олерс. — Но сначала покажите мне его.

Карпинский открыл дверь. В соседнем зале стояли несколько человек, которых он выбрал среди сотен пленных. Их внешний вид в какой-то степени совпадал с приметами Вольфа, о которых говорили гестаповцы.

— Который? — угрожающе бросил Карпинский.

Гестаповец молчал.

— Который?! — крикнул Карпинский. — Который из них?

— Клянусь, — ответил Олерс, — что среди них нет группенфюрера Вольфа.

В дверях стоял Робертс, с усмешкой наблюдая за этой сценой.

— Послушай, Олерс, — проговорил он, — тебе известно, сколько ты проживешь, если не покажешь нам Вольфа?

Гестаповец вдруг взорвался:

— Хотите меня уничтожить? Без суда и следствия, без приговора, без вины? Вы никогда не найдете Вольфа! Никогда!

— Теперь ты показал свое истинное лицо, — проговорил Карпинский. — Отправить всех обратно в лагерь! — приказал он и подошел к телефону: — 1-й лейтенант Левис? Когда будет готов карцер? У меня уже есть для вас первый клиент — штурмбанфюрер Олерс. На какое время? Пока не начнет говорить правду.

1-й лейтенант Левис также проводил допросы, но только по своей инициативе, называя это «частным переучетом на складе». Когда позвонил Карпинский, Левис беседовал с неким Фогелем, унтер-офицером вермахта. Доложив Карпинскому, что карцер будет готов дня через два, Левис приказал Фогелю подойти ближе к столу.

— Ну что, Фогель? — спросил он. — Что мне с тобой делать? — Его забавляло перепуганное лицо пленного.

— Не могу знать, господин офицер, — тихо произнес немец.

— Ты утверждаешь, что твое имя Фогель и ты являешься унтер-офицером вермахта?

— Так точно.

— Повтори еще раз это.

— Я Эрнст Фогель, — повторил тихо пленный.

— Ты проиграл, браток, — фамильярно проговорил Левис. — Один из твоих дружков во всем признался. Твое имя не Фогель, а Шикель, ты не унтер-офицер вермахта, а сотрудник местной СД.

Фон Шикель, побледнев, опустил голову. Казалось, что он вот-вот упадет.

— Я вижу тебя насквозь, браток, — медленно проговорил Левис. — Недаром пятнадцать лет я был владельцем ресторанчика в Техасе. Мне достаточно только взглянуть на человека, чтобы понять, с кем я имею дело.

— Я только выполнял приказы, — прошептал Шикель. — Был младшим офицером.

— Так-так, но я знаю, где ты выполнял эти приказы. В концентрационном лагере… Не упирайся. Этажом выше работают два американских офицера из службы безопасности и вылавливают таких, как ты. Я могу отослать тебя к ним, слышишь? Но я могу этого и не делать, если ты согласишься принять одно мое условие… Почему ты не спрашиваешь, какое это условие?

— Я догадываюсь, господин 1-й лейтенант, — ответил Шикель.

— Другого ответа от полицейского я и не ожидал, хотя ты очень спешишь. Шикель! Тебе необходимо быть в лагере своим человеком, все слышать и все видеть. У меня здесь должен быть полный порядок и спокойствие. Никаких попыток к побегам. Если хотя бы трое пленных задумают о чем-то договориться между собой, то третьим среди них непременно должен быть ты, Шикель, ясно?

— Яволь, господин 1-й лейтенант.

— Если будешь стараться, — добавил Левис, — то, может быть, окажешься не в последней группе пленных, которые будут освобождены из лагеря. А сейчас сгинь с моих глаз. Впредь будешь подметать только в моем кабинете.

Оставшись один, Левис удобно развалился в кресле, довольный собой. У него была теперь своя служба разведки, и, значит, ему, парню из Техаса, удастся сохранить порядок в этом сумасшедшем лагере.

 

7

Замысел был рискованным, но Клос уже привык к риску. Дни, проведенные в лагере, убедили его в том, что он найдет Вольфа лишь в том случае, если создаст такую ситуацию, в которой группенфюрер вынужден будет сам открыться. Он разработал детальный план и приступил к его выполнению. Правда, ему была необходима помощь американцев. Поразмыслив, Клос решил переговорить с Карпинским. Случай вскоре представился.

— Я хотел бы поговорить с вами, господин капитан, — обратился к нему Клос.

— В чем дело? — Карпинский посмотрел на него с удивлением. — Зайдемте ко мне.

— Нет-нет, — тихо проговорил Клос. — Я хотел бы сказать всего несколько слов в отношении Вольфа. Я хотел бы вам помочь в его розыске.

— Зачем это вам? — В голосе Карпинского слышалось явное недоверие. Он спросил «зачем», а не «как».

— Мотивы не так уж существенны.

— Прошу вас принять во внимание, — сказал сухо американец, — что я не очень доверяю так называемым добрым немцам, которые только вчера перестали быть гитлеровцами.

— Я понял вас.

— Тогда говорите конкретно, что вам известно о Вольфе, а остальным я займусь сам.

— Мне, по существу, ничего не известно.

— Тогда чего же вы хотите?

— Я просил бы вас, господин капитан, провести небольшой эксперимент, может быть небезопасный для меня.

Карпинский внимательно посмотрел на Клоса.

— Эксперимент? — повторил он. — И я должен вам верить?

— Я рискую большим, доверяя вам, господин капитан, — сказал Клос. — И прошу вас только об одном, чтобы все это осталось между нами.

— Я не верю ни одному немецкому офицеру, — пробормотал Карпинский.

— Речь идет не только о немецких офицерах, — возразил Клос.

— Ну хорошо, говорите наконец, что же это за эксперимент?

План Клоса был несложным, но весьма рискованным.

Карпинский слушал с удивлением: этот молодой немецкий офицер, отлично говорящий по-английски, отличался не только смелостью, но и тонким умом. Он ненавидел Вольфа… Но была ли это только ненависть?

В тот же вечер Клос приступил к выполнению своего плана. Нелегко было убедить Олерса, Вормитца, Любофа и Фаренвирста встретиться с ним. Но они в конце концов согласились, когда Клос намекнул, что желает сообщить им нечто весьма важное.

В одном из крыльев здания был открыт вход на чердак. Американские охранники, даже те, которые делали ночной обход коридоров, никогда не заглядывали на низкий, темный, заваленный рухлядью, чердак. Когда Клос взобрался по крутой лестнице, четверо гестаповцев уже ждали его. На старом столе стояла свеча, а узкое окошко в крыше было тщательно замаскировано.

— Что вы от нас хотите? — спросил Олерс, когда Клос уселся на пол и закурил сигарету.

Начиналось самое трудное. От того, убедит ли он их, зависел успех его плана.

— Я пришел, чтобы вас предостеречь, — начал он решительно.

— А нам нечего бояться! — усмехнулся Фаренвирст.

— Сейчас не время для шуток. — Голос Клоса прозвучал сухо и спокойно. — Собственно говоря, речь идет не только о вас. Группа офицеров во главе с генералов Вильманом хочет выслужиться перед американцами.

— Вильман, — вставил Вормитц, — начал выслуживаться еще перед капитуляцией. Он запер нас, как крыс, в здании гестапо. Случайно, вы, Клос, не знаете, кто из его офицеров руководил этой операцией?

— Вы считаете, что это сейчас очень важно? — в свою очередь спросил Клос. «Известно ли им, что это был я?» — пронеслось у него в голове.

— Важно или неважно, — сухо сказал гестаповец, — главное — установить, кто был этот офицер.

— Давайте не будем заниматься мелочами. Так вот, группа офицеров во главе с Вильманом намеревается выдать американцам группенфюрера Вольфа. — Клос полагал, что его слова произведут должное впечатление, однако на лицах четырех гестаповцев появилась только ироническая улыбка.

— Пусть они сначала его найдут, — проворчал Олерс, но замолк под строгим взглядом Вормитца.

— Почему вы обращаетесь с этим к нам? — спросил он Клоса.

Клос ожидал такого вопроса и заранее подготовился к ответу.

— По двум причинам. Во-первых, вы были ближайшими сотрудниками группенфюрера, и, во-вторых, только вы смогли бы ему помочь.

— Вы так уверенно говорите, Клос, как будто мы знаем, где сейчас скрывается Вольф, — сказал Олерс.

На его лице появилась та же усмешка.

— Только вы знаете, находится он в лагере или нет, — ответил Клос. — Существует опасность, что Вильман или американцы могут его обнаружить. Чтобы этого не случилось, вы должны помочь ему бежать из лагеря. Я уверен, что и вам удастся скрыться.

— Бежать! — рассмеялся Вормитц. — Вы что, сошли с ума, Клос? Выход из лагеря охраняется днем и ночью, кругом колючая проволока…

— Я бы не стал встречаться с вами, — прервал его Клос, — если бы не был уверен, что побег из лагеря возможен. Я сейчас все объясню. Одного моего солдата определили на работу в котельную. Желоб, по которому доставляется в котельную уголь, выходит за ограждение лагеря. Надеюсь, вы понимаете? Достаточно выгрести уголь, проползти по желобу около тридцати метров — и вы на свободе. Правда, подъем достаточно крут, но там есть крюки, за которые можно зацепить веревку. Вчера я был там и все видел, — добавил Клос.

Он обязательно должен склонить их к побегу. Если они поверят ему, то непременно сообщат об этом Вольфу, и тогда он вместе с ними появится в установленное время в котельной. План казался простым и вселяющим надежду на успех. Тем более что эти четверо гестаповцев не надеялись на то, что американцы выпустят их из лагеря.

Гестаповцы молчали, размышляя над предложением. Клос пытался угадать о произведенном впечатлении по выражению их лиц, но они были непроницаемы.

— Ну что ж! — сказал наконец Вормитц. — А каков шанс на успех этого побега, если мы поверим вам, Клос?

— Огромный, — ответил капитан. — Я же говорил вам, что все осмотрел сам. В доме моих друзей будут приготовлены для нас гражданская одежда и необходимые документы. Несколько дней мы сможем там переждать, а потом…

Гестаповцы все еще колебались.

— Зачем вам, господин Клос, все это нужно? — бросил Олерс. — Почему вы не спасаете свою собственную шкуру? Наконец, почему вы возвратились обратно, если уже выходили из лагеря?

Эти вопросы Клос также заранее предвидел.

— Мне не грозит никакой опасности, — с уверенностью ответил он, — но меня раздражают эти свиньи, которые не сумели сдержать фронта и теперь преклоняются перед американцами. Они готовы лизать им сапоги за пачку сигарет или плитку шоколада.

— Да, — вздохнул Олерс, — никто не хочет получать по морде.

— Я скажу вам больше, — медленно проговорил Клос. Он решил теперь быть «откровенным». — Вы спрашивали, кто тот офицер, который выполнял последний приказ генерала Вильмана, Это был я…

— Что-о? — изумился Фаренвирст. — Ты паршивая свинья!

— Спокойно! — вмешался Вормитц. — Я знал об этом, но ждал, когда Клос скажет сам. Почему вы это сделали?

— Это был приказ, а вы понимаете, что значит приказ для немецкого офицера. Кроме того, — добавил Клос, — я думал, что Вильман будет сражаться до конца. Но как видно теперь, я глубоко ошибался.

Вновь подал голос Вормитц, который, видимо, был руководителем этой четверки.

— Мы согласны, — произнес он. — Когда назначим побег?

— Завтра вечером нас будут ждать. За вами и за группенфюрером сразу же ухожу из лагеря я и тот солдат, который показал мне дорогу. Предлагаю сразу же после вечерней переклички собраться в котельной. Успеете ли вы, господа офицеры, сообщить об этом группенфюреру Вольфу? — озабоченно спросил Клос.

Никто из них ему не ответил.

«Первый раунд выигран, — подумал Клос, осторожно спускаясь по крутой лестнице чердака. — Если они поверили, то уже завтра вечером Вольф будет у меня в руках. А это значит, что он окажется в руках американцев, а потом они передадут его нам. Но не откажутся ли эти четверо от своего решения?»

Клос не заметил скорчившегося под лестницей человека. Это был Шикель, шпик 1-го лейтенанта Левиса, который слышал слова Клоса: «Завтра вечером в котельной».

 

8

Левис торжествовал. Завербованный им шпик выдержал первое испытание и сразу же донес о побеге, подготавливаемом офицером вермахта. Левис решил не докладывать об этом ни Карпинскому, ни Робертсу и лично арестовать беглецов, чтобы ни с кем не делиться своим успехом. Он был любителем кино, ему нравились драматические концовки, и поэтому он решил подождать до вечера, а когда участники побега соберутся в котельной, во главе группы военной полиции ворваться туда и арестовать их. Однако совершенно случайно он оказался там значительно раньше.

Клос ждал в котельной еще до вечерней переклички, с нетерпением посматривая на часы. Придут ли? И увидит ли он наконец группенфюрера Вольфа? Или, может быть, Вольф один из четверых? Если так, то кто же?

Он заранее согласовал с Карпинским систему сигнализации, так как понимал, что малейшая ошибка может погубить весь план. Неуловимый Вольф был противником, которого нельзя недооценивать. Доверится ли он своим бывшим подчиненным? Поверит ли в то, что действительно есть шанс на побег?

Клос взял лопату и начал отгребать уголь: он не хотел возбуждать подозрение у Вольфа. Вдруг он услышал скрип двери, повернулся и увидел на пороге солдат военной полиции. Неужели Карпинский решил выйти из игры? Ну и черт с ним…

1-й лейтенант Левис стоял, широко расставив ноги, и улыбался.

— Ну что, попался, братишка? — спросил он торжествующе. — Захотелось подышать свежим воздухом, да?

Солдаты поволокли Клоса по двору. Он даже не заметил, как из казармы вышли Вормитц и Олерс и, увидев его в окружении американцев, возвратились обратно.

Клос был доставлен в кабинет Левиса. 1-й лейтенант приказал:

— Отвечай, кто еще с тобой должен был бежать из лагеря?

— Я ничего вам не скажу. — Клос был взбешен: так хорошо продуманный план провалился.

— Отвечай! — крикнул Левис, убежденный, что немецкий офицер немедленно сознается и он, Левис, одержит над ним свою первую победу.

В дверях появился капитан Карпинский.

— Что это за спектакль, Левис? Немедленно освободите этого офицера! — приказал он тихо, но таким тоном, что Левис перепугался не на шутку.

Клос понял, что не Карпинский, а Левис без ведома своих начальников помешал ему выполнить намеченный план. Он вышел из кабинета, а трактирщик из Техаса лишний раз убедился, что не следует заранее радоваться успехам.

— Вы идиот, Левис! — кричал Карпинский. — Кто вам разрешил арестовывать этого Клоса? Почему вы ничего мне не доложили?

— Готовился побег из лагеря, — прошептал Левис.

— Не было никакого побега! — рычал Карпинский. — Вы слышите, не было!

Теперь уже Левис ничего не понимал. Он тяжело дышал, вытаращив на капитана покрасневшие глаза.

— Вы, господин капитан, хотите сказать, что я был обманут? Что мой осведомитель ввел меня в заблуждение?..

Карпинский только махнул рукой.

— На будущее, — бросил он еще раз, — не смейте заниматься самоуправством! Вы поняли меня, Левис?

Карпинский вышел из кабинета, хлопнув дверью. Ему предстояла неприятная беседа с Робертсом, который не любил, когда в лагере происходило что-либо без его ведома.

— Мы договорились работать совместно, — тихо проговорил он, когда Карпинский вернулся в кабинет. — Что за история с этим Клосом?

— Небольшой эксперимент, который на этот раз не удался, — объяснил Карпинский. — Может быть, попробуем его повторить?..

— Не информируя об этом меня?

— Можешь быть спокоен, все будет тебе доложено, — сказал сухо Карпинский.

— Буду надеяться. А что касается Клоса, то, с твоего позволения, я также займусь им. Только иначе. Этот человек может быть для нас весьма полезным, но следует ему разъяснить, что нам нужен не только Вольф, пожалуй, даже прежде всего не Вольф. Понимаешь?

— Не совсем, — ответил Карпинский.

…После ухода капитана Левис вызвал фон Шикеля к себе в кабинет. Он имел теперь возможность дать себе волю выместить досаду на шпике.

— Ты дурень, ты идиот! — кричал он. — Не было никакого побега, слышишь? Ты обманул меня! Если хочешь выйти из этого лагеря живым, то не позволяй себе никогда ничего подобного!

— Но, господин 1-й лейтенант, — оправдывался Шикель, — их там было пятеро. Я знаю их всех по именам: Клос, Вормитц…

Он не успел закончить, как сильный удар бросил его на пол. Левис был трактирщиком из Техаса и не любил, когда его обманывали.

 

9

Удастся ли еще раз уговорить их бежать? Поверят ли они, что его провал был случайностью, что путь через котельную может быть использован по-прежнему? Клос обещал Карпинскому, что попробует еще раз, хотя не очень надеется на успех.

К удивлению Клоса, Олерс, которого он встретил на следующий день утром на казарменном дворе, легко согласился возобновить переговоры.

— Конечно, конечно! — сказал он с усмешкой. — Мы тоже хотели бы встретиться и поговорить с вами, Клос.

Какое-то странное чувство не давало покоя Клосу. Почему только эти четверо? Почему никто другой среди многих десятков сотрудников службы СС и гестапо никогда не видел Вольфа? Многое казалось ему странным в этой истории.

Условились снова встретиться на чердаке. Клос сообщил об этом Карпинскому, но, как ему показалось, американец выслушал его довольно равнодушно.

— Вряд ли теперь это удастся, — неуверенно проговорил он и, помолчав, добавил: — Почему вы, господин Клос, так стремитесь найти Вольфа?..

Было уже совсем темно, когда Клос осторожно поднялся на чердак. Дверь была закрыта, но когда он слегка постучал, ему сразу же открыли. Клос увидел четверых гестаповцев, сидящих в глубине помещения на старых ящиках. Он сказал им: «Добрый вечер», но не получил ответа. Глядя на их лица, Клос понял, что они приготовили ему какой-то сюрприз. Может быть, ретироваться? Нет, уже поздно, да и было ли когда-нибудь такое, чтобы он, Клос, прерывал начатую игру?

Узкое окошко чердака было завешено чем-то темным, и Клос подумал, что стоит ему сорвать эту тряпку, как Карпинский со своими людьми тотчас же появится здесь. Но это он сделает только в крайнем случае. А пока надо надеяться на успех.

— Мы ждали вас, Клос, — прервал наконец молчание Олерс. В его голосе слышались угрожающие нотки.

— Мы были уверены, — добавил тотчас же фон Любоф, — что вас отпустят.

— Да, мне удалось выкарабкаться, — сказал Клос, делая вид, что не замечает тона Любофа. — Я просто пришел раньше условленного времени. Они не смогли меня ни в чем уличить. Никто не подозревает ни вас, ни группенфюрера.

Он заметил, как гестаповцы усмехнулись. «Не переиграл ли? Не слишком ли наивно веду себя? Может быть, на этот раз недооценил противника?» — подумал Клос.

— Мы верим вам, Клос, верим, что вы настоящий немец и неплохой друг. — Вормитц уже не скрывал иронии. — Вам великолепно удалось сделать из этих американцев законченных ослов, чего они вполне заслуживают.

— Господа, — Клос решил взять инициативу в свои руки, — только мы впятером знали точное время побега. — Посмотрел на них и снова заметил на их лицах ироническую усмешку. — Только мы пятеро, — повторил он. — Значит, один из нас предатель. Мы должны выяснить, кто он. Спасение жизни группенфюрера Вольфа настолько важное дело, что необходимо исключить излишний риск.

«Убедительно ли я говорю?» — подумал Клос. Через минуту послышался голос фон Любофа.

— Ну что ж, Клос, вы облегчили нам задачу, — начал он. — Представьте себе, мы тоже пришли к убеждению, что среди нас находится предатель. Мы даже знаем, кто он. Не интересует ли вас это, господин Клос?

Из темноты чердака вышел человек, угрожающе нацелив на Клоса пистолет. Клос тотчас же узнал его: Бруннер! Итак, в этом же лагере, вероятно переодевшись в форму рядового вермахта, скрывается его давнишний непримиримый враг.

— Узнаете? — спросил Олерс. — Сегодня утром я случайно встретил своего старого приятеля Бруннера, который, как оказалось, хорошо знает вас, Клос, и он был настолько любезен, что объяснил нам, для чего вы так усердно хотите помочь нам.

При этих словах гестаповцы разразились смехом.

— Спокойно, не вздумай бежать, мой дорогой приятель, — проговорил Бруннер. — Если будешь кричать и звать на помощь, я застрелю тебя на месте. Понял?

Клос молчал. Он понимал, что Бруннер может его застрелить. У Клоса не было возможности дотянуться до окна, чтобы сорвать штору и тем самым подать сигнал тревоги Карпинскому. Ситуация была безнадежной.

— Ну, давай кончай! — проговорил Вормитц.

Бруннер закурил сигарету.

— Сейчас, одну минуту… Я слишком долго ждал этого. — И, повернувшись к Клосу, сказал: — Тебе всегда везло в жизни, Ганс. Пять лет ты ловко водил нас за нос, но теперь тебя уже ничто не спасет.

— А тебя, Бруннер, уже давно следовало бы вздернуть, — вставил Клос, — и будь уверен, в конце концов ты этим и кончишь. Я очень сожалею, что не нашел группенфюрера Вольфа, но то, что не удалось мне, удастся кому-нибудь другому.

— Вы никогда не найдете его, — уверенно сказал Вормитц.

Клос присел на ящик спиной к окну. Он держался так, как будто ему ничто не угрожало и он не знал, что через минуту может погибнуть. Удастся ли ему выиграть хотя бы несколько минут?

— Вы хотите убить меня сразу, — спросил Клос, — или, может быть, соизволите поговорить со мной? Я мог бы вам рассказать кое-что интересное.

— Нас больше ничего не интересует, — прервал его Бруннер. — Ты уже не спасешь свою подлую шкуру.

— Может быть, рассказать кое-что о тебе, Бруннер?

— Глупости! — прервал Олерс. — Неужели американцы тоже хотят сотрудничать с польской разведкой? Это меня удивляет.

— Это вас беспокоит? — спросил Клос. Он говорил не торопясь, взвешивая каждое слово. — Помните, что моя смерть никого из вас не спасет от ответственности за преступления и тем более не поможет вам скрыть Вольфа.

— А может быть, сказать ему, где находится Вольф? — спросил вдруг Фаренвирст. — Ведь у нас существует традиция: те, кто погибают, узнают перед смертью всю правду.

— В этом нет необходимости, — проговорил Вормитц.

Клос пристально посмотрел на них: Вормитц, Олерс, фон Любоф, Фаренвирст… И вдруг все понял.

— Ну, Ганс, — прошипел Бруннер, угрожающе наклонившись над сидящим Клосом, — все теперь вспомнил? Подвел итог? Надеюсь, не забыл и тот городок на Висле? И свою кузину Эдит? И Кольберг? А теперь конец, Ганс.

Бруннер торжествовал. Наконец настал долгожданный день, когда он может свести с Клосом все счеты!

— Стреляй, Бруннер! — крикнул Клос и, внезапно наклонившись, резким движением выбил из руки Бруннера пистолет.

Все, что произошло потом, заняло не более двух секунд. Тяжелый удар свалил Бруннера на пол, четыре гестаповца бросились к Клосу, но он уже держал в руке пистолет, направленный в их сторону. Быстрым движением стянул с окна штору и бросился к выходу, держа пистолет наготове, а они, медленно, шаг за шагом, подступали к нему, вне себя от бешенства, решившись уничтожить его даже ценой собственной жизни. Клос выстрелил в окно, потом, медленно отходя назад, толкнул ногой дверь чердака и скатился по ступенькам лестницы вниз.

Когда полиция появилась в коридоре последнего этажа, Клос укрылся в темной нише под лестницей, ведущей на чердак. Солдаты во главе с Робертсом и Карпинским торопливо пробежали вверх. Клос, переждав еще минуту, бесшумно двинулся темным коридором.

«Видимо, они должны окружить здание, — подумал Клос. — Я бы в таком случае приказал перекрыть все выходы…»

Клос вышел на пустой двор. Прожекторы освещали проволочные ограждения и ворота лагеря. Здание комендатуры не было освещено, только в двух окнах на верхнем этаже, горел свет.

Каким путем бежать? Клос внимательно посмотрел на здание комендатуры; в дверях стоял солдат. Одно из темных окон на нижнем этаже было открыто. Клос влез через окно в комнату, чтобы в относительной безопасности обдумать план дальнейших действий.

Он знал, где находится кабинет Робертса и Карпинского. Как и предполагал, его дверь была открыта. «Слишком спешили по тревоге», — подумал Клос. На вешалке около двери висел плащ и фуражка американского офицера. Это было как раз то, что он искал.

Через несколько минут он снова шел по двору. Уже все успокоилось, только по колючей проволоке, ограждающей лагерь, скользили длинные лучи прожекторов. Клос в форме американского офицера не спеша подошел к воротам лагеря, остановился невдалеке от часового, закурил сигарету. Потом, не прибавляя шагу, прошел ворота, небрежно приветствуя вытянувшегося по стойке «смирно» американского солдата, стоящего на посту. Перед Клосом открылось темное пустое пространство. Он был на свободе. От реки Лаба его отделяло восемьдесят километров.

В это время на чердаке вдоль стены стояли четыре гестаповца и Бруннер, освещенные ярким светом электрических фонариков. Капитан Робертс с пистолетом в руке задавал вопросы.

— Отвечайте, кто стрелял?

Все молчали. Перепуганные гестаповцы смотрели на американцев, ничего не понимая.

— Где оружие? — кричал Робертс.

— Вы же знаете, — ответил наконец Вормитц.

— Не стройте из себя идиотов! — Робертс начал терять самообладание. — Отвечайте на вопросы! Кто из вас имеет оружие?

— Оружие забрал капитан Клос, — проговорил Олерс, стараясь выговорить это имя с надлежащим уважением.

Робертс с удивлением посмотрел на Карпинского, как будто хотел сказать: «Видишь, к чему все это привело?!»

— Где Клос? — спросил Робертс.

Гестаповцы действительно не знали, где сейчас Клос.

— Он ушел отсюда перед вашим приходом, — ответил наконец Олерс. — Вам лучше знать, где он.

Робертс встал перед Бруннером.

— А как твое имя? — спросил он. — Я что-то тебя раньше не видел.

Бруннер понимал, что скрывать настоящее имя уже нет никакого смысла.

— Штурмбанфюрер Бруннер.

— Ах так! А может быть, ты группенфюрер Вольф?

— Нет! — крикнул Бруннер. — Нет! Можете спросить Клоса.

— Мы спросим и его, — отозвался Карпинский, — но прежде всего ты расскажешь нам обо всем.

— Мне не о чем вам рассказывать, — прошептал Бруннер. — Я только сожалею об одном, что не успел убить Клоса.

Теперь уже американцы, ничего не понимая, удивленно смотрели на Бруннера как на сумасшедшего.

 

10

Через несколько дней в лагерь прибыл лично генерал Гаррис. Робертс и Карпинский ожидали его у входа в комендатуру. Гаррис, невысокий мускулистый мужчина с лицом, напоминающим бульдога, молча поприветствовал их.

— Все приготовили? — спросил он.

— Так точно! — заверил его Робертс.

Левис приготовил прием для высокопоставленного гостя как настоящий трактирщик из Техаса.

Гаррис внимательно присматривался к расставленным на столе напиткам, взял одну из бутылок и налил немного спиртного в рюмку.

— Все в порядке, — сказал он. — Через несколько минут они должны быть здесь. Прошу вас, господа, садитесь, Штаб нашей армии согласился на приезд двух офицеров военной миссии из-за Эльбы. Они утверждают, что группенфюрер Вольф, которого мы обещали им выдать как военного преступника, находится здесь, в нашем лагере.

— Мне ничего об этом не известно, — проговорил Робертс. — Мы разыскивали Вольфа, но, к сожалению, пока безрезультатно.

Гаррис окинул своих подопечных холодным взглядом.

— Я не очень доволен вами! — бросил он укоряюще. — Вас провели, как младенцев.

— Я сделал все возможное, чтобы разыскать Вольфа, — оправдывался Карпинский.

Гаррис только махнул рукой.

— Если Вольф действительно находится здесь, господин Карпинский, то вы немедленно возвратитесь в Штаты.

— А я больше ни о чем другом и не мечтаю, — ответил капитан.

В дверях появился сержант.

— Они приехали, — доложил он.

Лицо Гарриса изменилось до неузнаваемости, когда два ожидаемых офицера вошли в зал. Его сердечная добродушная улыбка должна была свидетельствовать о радости, с какой он встречал союзников.

Советский офицер был в чине полковника, за ним стоял Клос в мундире Войска Польского со знаками различия майора. Карпинский и Робертс смотрели на него как на явление с того света.

— Это вы! — воскликнул наконец Карпинский. — Презабавная история!

Робертс прыснул со смеху.

— Этот раунд вы выиграли, Клос, — проговорил он.

— И следующий раунд я тоже выиграю, — ответил Клос и добавил: — Я привез вам ваш плащ и фуражку.

Генерал пригласил всех к столу. Выслушав рассказ Карпинского о Клосе, он не спускал глаз с молодого польского офицера.

— Итак, господин Клос, вы утверждаете, — проговорил генерал, когда уже все тосты, обычные в таких случаях, были исчерпаны, — что в нашем лагере скрывается группенфюрер Вольф. Но нам об этом, к сожалению, ничего не известно.

— Прошу вас, господин генерал, — сказал Клос, — вызвать известных вам четырех эсэсовцев: Вормитца, Олерса, Любофа и Фаренвирста.

Робертс вышел из зала, чтобы выполнить указание генерала, а Гаррис снова наполнил рюмку Клоса.

— Я не хотел бы, господин Клос, — сказал он, — иметь в вашем лице своего противника.

— Это зависит от вас, господин генерал, — ответил Клос.

В зал вошли в сопровождении конвоиров четыре гестаповца.

— Ну и кто же из них Вольф? — спросил Гаррис. — И какие на это вы имеете доказательства?

— Минуточку! — ответил Клос и подошел к гестаповцам. Они смотрели на него с нескрываемой ненавистью. — Встаньте в другом порядке, — потребовал Клос, — так же, как это было на чердаке, когда я разгадал вашу тайну: первым — Вормитц, вторым — Олерс, третьим — Любоф и четвертым — Фаренвирст.

— Что это значит?

Клос подошел к учебной доске, висящей на стене, взял кусочек мела и написал одно под другим все четыре имени:

Вормитц

Олерс

Любоф

Фаренвирст.

Потом в каждом имени стер все буквы, кроме первых. На доске осталось слово ВОЛФ.

— Вот они, — произнес Клос, указывая на четырех гестаповцев, — и есть группенфюрер Вольф, который сам по себе не существовал. Мы требуем передать нам этих господ, им не удастся скрыть свои преступления за именем своего мифического шефа.

Ссылки

[1] Чин в войсках СС, соответствующий чину обер-лейтенанта.

[2] Чин в войсках СС, соответствующий чину майора.

[3] Чин в войсках СС, соответствующий чину генерала пехоты.

[4] Чин в войсках СС, соответствующий чину капитана.

[5] Чин в войсках СС, соответствующий чину полковника

[6] На этой улице (польское название — аллея Шуха) находилось варшавское управление гестапо. — Прим. ред.

[7] Чин в войсках СС, соответствующий чину генерал-лейтенанта. — Прим. ред.

[8] Чин в войсках СС, соответствующий чину подполковника — Прим, ред.

[9] Национальное польское кушанье из мелко рубленного мяса и тушёной капусты. — Прим. ред.

[10] «Двуйка» — второй отдел (разведка) генштаба довоенной польской армии. — Прим. ред.

Содержание