Людвиг I, король Баварии, романтик и ценитель искусства, еще со времен восхождения на трон преследовал цель сгладить ярко выраженные в народе религиозные противоречия посредством доброжелательной веротерпимости. Верный сын католической церкви, он не хотел мешать протестантам и предоставил им равные права. Наряду с вопросами управления государством он с удовольствием посвящал себя служению музам. Архитекторы, скульпторы, художники, актеры и актрисы были его лучшими друзьями. Эта любовь к искусству осуждалась народными массами. Его считали человеком, который отошел от реальной жизни и живет в мечтах. В быту он был очень скромен и экономен, а на искусство не жалел ничего. Благодаря ему Мюнхен еще и сегодня является центром немецкого искусства.

С 1837 г., когда Министерство внутренних дел возглавил Карл фон Абель, между религиозными партиями возникли крупные разногласия. Абель поддерживал ультрамонтанские тенденции и не горел желанием потакать желаниям других.

До 1844 г. машина управления работала без особых сбоев. Однако события пошли другим путем, когда религиозные противоречия углубились. Мы католики, вы протестанты! Кто был виноват?! И, к сожалению, дело дошло до столкновений.

Таким образом, одностороннее отношение Абеля к религиозным вопросам вместо примирения внесло раскол. И так как волнениям не было конца, долготерпению короля пришел конец. Он объявил невозмугимо: «Так дальше дело не пойдет!» И это было еще слишком тактично...

Смена баварского правительства должна была произойти в высшей степени оригинальным способом. Одна совершенно неизвестная в Баварии женщина была послана судьбой, чтобы вставлять палки в колеса...

Лола Монтес или, как она себя называла, Мария-Долорес Поррис-и-Монтес, до своего появления в мюнхенских стенах вела беспокойную и авантюрную жизнь. Ее взрывной, капризный характер с примесью испанской крови не позволял ей вести оседлый образ жизни. Изменчивая судьба в самом деле намешала ей понемногу от всех национальностей и создала своеобразный ореол вокруг этой эксцентричной женщины. Никто не знал ничего определенного о ее происхождении. В своих мемуарах она утверждает, что она ирландка по отцу, испанка по матери, англичанка по воспитанию, француженка по характеру и космополитка в зависимости от обстоятельств. Особо примечательно ее замечание, «что она принадлежит всем нациям и никакой в особенности».

Родилась Лола Монтес в 1823 г. в Монтрозе, Шотландия, в семье английского офицера колониальных войск Джильберта. Ее мать происходила из старинного испанского рода. Вскоре после рождения и началась ее беспокойная скитальческая жизнь. В младенческом возрасте девочка отправилась с родителями в Андалузию. Но в Испании они остановились ненадолго, так как отец был послан в Индию, где он вскоре умер. До девяти лет Лола жила со своей матерью в Индии, а затем они вернулись в Европу. Обладавшую взрывным и необузданным характером девочку отдали в пансион в Бате, между Бристолем и Лондоном...

А после этого, уже в ранней юности, началась ее любовная и скитальческая жизнь. Лола танцует на сценах Лондона, Парижа, Варшавы, Петербурга и Москвы, а потом через Петербург отправляется в Берлин. Здесь она танцует на сцене дворцового театра в Сан-Суси. Потом быстро снимается с места и направляется в Лейпциг, Вену, Париж, Венецию, Феррау, Рим, Капую и Неаполь. В третий раз за свои 23 года попадает она в Париж, а затем через Марсель плывет в Барселону и Мадрид. Но на своей родине она задерживается недолго. Она еще посещает Севилью и некоторые испанские города, а потом снова отправляется во Францию, танцует в Бордо и, после небольшой остановки в Париже, через Баден-Баден и Гамбург в сентябре 1846 г. прибывает в Мюнхен.

В баварской столице никто поначалу не обратил внимания на иностранку. Кто бы мог подумать, что она будет способна за короткое время привести в смятение целый город! Везде, где бы она ни была, она поражала очарованием своей экзотической красоты. Люди собирались у афиш, глазели вслед красотке и узнавали, что она приехала развлекать мюнхенских горожан своими танцами. А что вскоре она заставит «танцевать» саму историю Баварии, никто об этом не думал!

Прежде всего Лола Монтес обратилась к придворному театр-интенданту и предложила заключить с ней контракт. Однако никто не хотел разговаривать с ней. Рассчитывая на свою всемирную известность, а кроме того, на свою внешность и темперамент, она решила пойти другим путем. Она хотела добиться своего вопреки всем инстанциям. Попросив аудиенции у короля, получила отказ. Позднее он все-таки ее принял. Ее настойчивость победила. Едва появившись в замке, она прямо-таки вступила в рукопашную с дежурным камердинером, который преградил ей путь. Король услышал и велел пропустить ее, сказав при этом: «Я ей сам задам!»

Но вскоре все изменилось. Когда Людвиг увидел красотку Лолу, одетую в испанский костюм, его гнев моментально испарился. Чувствительный к женским прелестям, король тотчас был очарован ее шармом, и он решил выслушать девушку. Видимо, особая склонность ко всему испанскому и решила дело. Врата рая раскрылись для прекрасной чужестранки необычайно быстро. Аудиенция длилась значительно дольше, чем обычно, если король их вообще давал, и имела далеко идущие последствия. Она послужила началом пресловутой трагикомедии, которая некоторое время давала пищу для занимательных и пикантных сплетен. Как же, ведь не простой смертный, а сам король был действующим лицом. Король и испанская танцовщица!

Едва эта просьба Лолы была удовлетворена, как она обратилась с другими. Стареющее сердце Людвига запылало. Решение придворного театр-интенданта было мгновенно отменено. На мюнхенской сцене стало на одну звезду больше, хотя дебют не принес подавляющего успеха. Реакция театральной публики была более чем скромной. Госпожа Молва успела поработать. «Организованный» свыше выход на сцену занимал зрителей не меньше, чем само выступление. Второе выступление испанской танцовщицы тоже не вызвало особого энтузиазма мюнхенцев.

Значительно большее внимание было приковано к ее экзотической красоте, чем к хореографическим талантам. И если Лола не удостоилась благоволения публики, то этим вечером она имела тот самый успех, перед которым меркнут все другие: она заслужила бурные аплодисменты одного человека – самого короля. Его взгляд знатока радовали грациозность ее фигуры, соразмерное движение всего тела, милое личико с ярко-голубыми глазами, тяжелые черные косы, соблазнительный ротик с бледно-перламутровыми зубками. Глядя на этот андалузский цветочек, стареющий король забыл о грузе прожитых лет, о достоинстве монарха. В его чувствах смешались ревность и страсть. Ее голос сирены заглушал все сомнения, сметал все преграды...

И король приблизил к себе иностранку. В этот момент он различал только соблазнительный волшебный свет, а не глубокие тени, которые омрачают саму любовную картину. Какая оригинальная женщина! Осмелилась отвергнуть все застывшие церемониальные догмы, чтобы приблизиться к нему только с единственным намерением – дебютировать на мюнхенской сцене...

Впечатление, которое она произвела на повелителя, не укрылось от ее глаз. Лола достаточно высоко оценивала свои прелести и уже не раз опробовала их: ее взрывной темперамент, соблазняющие движения тела, оригинальная манера вести себя уже не раз одерживали победы над мужскими сердцами. Но на этот раз ставка была неизмеримо выше! То, чего лишала ее до сих пор беспокойная бродячая жизнь, должна была подарить игра случая. И она хотела этим воспользоваться.

В придворных кругах эта связь короля с испанской танцовщицей осуждалась довольно снисходительно. Лола была не первой красоткой, воспламенившей сердце короля. Но когда она магической силой своего влияния полностью подчинила короля и поссорила его с придворными, официальное мнение резко изменилось. Даже королевские советники увидели, что такое положение серьезно задевает их.

И вскоре возмущение возникло и сверху, и снизу. Дикие слухи о разнузданности иностранки стали циркулировать в городе. Они обрушивались лавинообразно и находили самое невероятное продолжение в головах граждан. В Лоле уже видели немецкую Помпадур, которая хотела разрушить взаимопонимание и дружбу между повелителем и народом. Экстравагантные выходки новой возлюбленной Людвига давали множество поводов для пересудов и не давали успокоиться болтливым языкам. Из комически-балаганных сцен делались серьезные выводы о делах государственной важности. Красотка Лола стала героиней дня!

Вообще-то, по-человечески понятно, что король, которому она подарила позднее счастье, защищал ее от всех посягательств и даже в таких случаях, когда она была неправа. Появление Лолы на улицах Мюнхена было зачастую вызовом обычаям и нравам. Она выходила с кнутом, с сигаретой или даже с сигарой во рту и, естественно, уже одним этим нарушала все рамки приличий. Но, кроме этого, у Лолы была очень тяжелая рука! И она тотчас пускала ее в ход, если ей казалось, что ее законные права нарушаются. Пресловутые истории с оплеухами стали постоянным предметом рассмотрения полицейскими властями и послужили причиной публичных скандалов, которые королю удавалось замять только личным вмешательством.

У Лолы была собака, которую она очень любила. Однажды, когда ей показалось, что та занемогла, она отдала ее в клинику для животных. Через некоторое время она осведомилась о состоянии своего четвероногого друга. Ветеринар без всяких околичностей ответил, что с собакой ничего особенного не произошло. Решив, что во всем виновато его недостаточное врачебное искусство, Лола дала ему оплеуху и тотчас забрала «больного» с собой. Оскорбленный ветеринар подал жалобу, и дело удалось замять только после вмешательства короля. Но Лола не сделала никаких выводов. Та же самая собака вскоре послужила причиной еще одного скандала. Местом действия на этот раз была улица, а противником – разносчик товаров. Дог Лолы напал на его собаку. Разносчик хотел по возможности осторожно растащить их при помощи палки. Но когда прекрасная андалузка увидела, что ее любимцу грозит опасность, она наградила мужчину звонкой оплеухой. После такого обхождения он тотчас сник и отступил. Окружившая их толпа повела себя так воинственно, что Лола была вынуждена искать убежища в находящейся поблизости ювелирной лавке, пока не прибыла полиция и не погасила начавшийся беспорядок. На королевскую фаворитку посыпались жалобы. Но и на этот раз ничего не произошло. За несколько талеров дело закрыли. Тем не менее ярость народа росла. Люди с возмущением спрашивали друг друга: «Сколько же еще эта иностранка будет безнаказанно издеваться над баварскими гражданами?!»

А бесстрашная Лола и не думала сдаваться. Как-то раз она захотела провести своего камердинера на бал-маскарад, где собирались только представители высшего общества и куда вход ему был запрещен. Лола обратилась к устроителю праздника с просьбой сделать исключение. В завязавшемся вслед за этим бурном обмене выражениями Лола буквально атаковала хозяина и его портного, вмешавшегося в ссору. Хозяин воспринял дамскую оплеуху довольно спокойно, а портной дал сдачи и просто выкинул красотку за дверь.

На этот раз ее выходка имела более серьезные последствия: Лола была приговорена к короткому заключению, но помилована королевским указом. Не удовлетворившись этим суровым предупреждением и его возможными последствиями, танцовщица сцепилась с почтовым служащим, Недостаточно быстро уступившим ей проход в почтовом отделении. Он тоже был отмечен нежной ручкой и тотчас пожаловался на нападение при исполнении служебных обязанностей. На этот раз Лола была задержана полицией. В ярости, как она считала, на бесконечные беспричинные преследования она изорвала в клочья акт задержания прямо на глазах у полицейского инспектора. За что снова подверглась наказанию. Мюнхенский полицай-директор барон фон Пехман, только недавно переведенный из провинции в Мюнхен, передал дело городскому суду, так как считал, что полиции с этим не справиться. Когда король услышал об этом новом, достойном сожаления происшествии, он вызвал к себе Пехмана, чтобы в какой-либо форме закрыть дело. В разговоре с ним король также хотел услышать мнение народа из уст своего главного полицейского. Немного помедлив, Пехман довольно дерзко ответил: «Ваше Величество! Вы потеряли самый дорогой бриллиант вашей короны – любовь народа!» Короля так разозлил этот ответ, что он закричал: «Вон! В провинции тоже хороший воздух!» После этого Пехман был изгнан и уволен.

Безусловно, такие стычки Лолы с жителями и властями должны были вызвать сильное раздражение. И начавшееся возмущение постепенно перешло в ненависть. Эта ненависть преувеличивала ее слабости и ошибки. Она превращала их в преступления, подлежащие судебному преследованию. И король также был втянут в серьезный конфликт. С одной стороны, его слабость к чарам Лолы не позволяла ему слишком сурово осуждать ее ошибки и совершенные глупости. С другой стороны, ему совершенно не хотелось из-за нее нарушать законы и создавать прецеденты, грозившие благополучию государства.

Вообще-то, большим несчастьем для короля и его фаворитки было то, что общественность принимала так близко к сердцу их отношения. А виновато в этом было в первую очередь бесцеремонное поведение Лолы. Из-за своих отношений с королем она постоянно была на виду, что способствовало более строгому наблюдению и суждению о ней широких масс. Создавалось впечатление, что отношения короля с дамой стали делом государственной важности! Поздняя страсть короля высмеивалась во всех слоях общества, и каждый считал себя вправе наводить критику.

С одной стороны, все это раздражало Лолу, а с другой – заставило задуматься о том, что ее положение при короле должно стать более прочным, чем оно было. Постепенно она стала даже подумывать о том, что ей, иностранке, предназначено играть определенную политическую роль здесь, в Баварии, и так долго подкармливала этой безумной мыслью свое болезненное честолюбие, что она стала навязчивой идеей.

Тому, что у нее возникло это заблуждение, способствовало внутриполитическое положение в Мюнхене. Раскол между партиями становился все более глубоким. Не утихали религиозные разногласия между католиками и протестантами. В обоих лагерях наделали много тактических ошибок, из-за которых только страдало всеобщее спокойствие в стране. Никто не хотел уступать.

Министерство под руководством Абеля поддерживало партию ультрамонтанов, которая ни на йоту не хотела поступиться своими правами. И все это было заложено в истории государства. К этой борьбе мнений примешались на самом деле не имеющие с ней ничего общего обстоятельства любовной связи короля с обворожительной испанской танцовщицей, которая к тому же не желала ничего другого, как быть его подружкой. Эта женщина совершенно не представляла той опасности, которую в ней видели.

Ложное представление об исходящей от нее опасности способствовало тому, что создавалось неправильное мнение, будто красотку Лолу поносит и преследует не столько народ, сколько духовенство и партия ультрамонтанов. Может быть, эта уверенность поддерживалась еще и тем, что многие граждане считали, что связь короля с этой чужачкой является несчастьем для страны. И вполне естественно, что осуждение духовенством моральной стороны проблемы находило широкий отклик. Но мысль о том, что ультрамонтаны или даже иезуиты выбрали Лолу в качестве своего орудия, является следствием переоценки ею своей личности и пустым тщеславием. «Лола сама рассказывала, что иезуиты еще во время ее пребывания в Париже устами русского графа Медема пытались обратить ее на путь истинный.

Лола не только отклонила предложение, но и доложила об этом Гизо, у которого деятельность некоторых русских дворян в Париже уже и так вызывала подозрения, что и послужило одной из первопричин для изгнания Ор– дена иезуитов из Франции» (Хайгель, «Людвиг I», Лейпциг, 1872). Она и в самом деле была уверена в своем влиянии на ход событий в государстве и со временем попыталась убедить своего друга короля в этом невероятном положении вещей. Ее способность логически мыслить явно была не на высшем уровне. Она хвалилась, что может выслать иезуитов из Баварии. Повсюду видела она угрозу: не только на улице, но и в темных углах своей комнаты. Этот совершенно враждебный ей мир в ее воображении принимал гигантские размеры. На каждом шагу она находила опасные для жизни происки вражеских агентов. Она явно перегибала палку, когда заявляла в открытую, что она противница Абеля, и этим только подливала масла в огонь...

И что совершенно немыслимо, вылетевшее в пылу споров слово пошло гулять дальше и разожгло в народе дух недовольства и сопротивления. Вскоре существовало одно всеобщее мнение: красотка Лола виновата в достойном сожаления упадке нравственности! Однако пока на нее распространялось благоволение короля, подступиться к ней было невозможно, и уязвить ее пытались с помощью невероятных сплетен и публичного презрения. Свара не ограничилась только стенами Мюнхена.

Слухи о ней быстро расходились по всей стране. К ним уже стали прислушиваться и за пределами княжества. Газеты ежедневно приносили читателям сногсшибательные известия об отступлении баварского двора под натиском Лолы, которая превратила стареющего короля в своего раба...

По всей вероятности, ее собственное положение при дворе выглядит очень сомнительно, так как она продолжает переоценивать себя. В действительно принадлежащих ее руке и появившихся в Париже в прошлом веке «Мемуарах Лолы Монтес» она пишет:

«Со мной говорили о политике, о католицизме, об ультрамонтанах, об иезуитах. Я показала себя хорошей католичкой и плохой иезуиткой. Тогда мне предложили стать лучше. Я спросила, как же я могу это сделать? „Вы должны перейти в нашу веру“.– „В вашу веру, господа хорошие?! Ладно, я попытаюсь, но я хотела бы только знать, к чему это приведет. Итак, вы говорите, что иезуиты хорошие люди... Но за дело религии, которая есть также и дело короля, за законный порядок, что то же самое для короля, вы принесли неисчислимые жертвы. Хорошо, я вам верю. Что я еще должна делать? Есть что-либо еще насчет веры?“– „Конечно, было бы неплохо, если бы вы и других заставили верить“.– „Других? Но что для меня вера других? Было бы смешно – беспокоиться еще и об этом. Да я совершенно не создана для этого, я в своей жизни многих сделала, скорее, язычниками, чем верующими“. „Не стоит глумиться, красотка,– было мне ответом,– речь не идет о чем-нибудь незначительном, вспомните о положении, которое вы занимаете!“– „Мое положение?“– „Ведь вы возлюбленная короля“.– „Но какое это имеет отношение к делу?“– „Вы идете с нами или вы уходите“.– „Подождите минуточку, господа, моего ответа не придется ждать долго: я не пойду с вами, а вот вы – уйдете!“

Тщеславие и переоценка собственной роли, которые явно просматриваются в приведенном отрывке, побудили Лолу обратиться к королю с новыми повышенными требованиями, так как она знала, что он был готов выполнить любое ее желание.

Она думала, что если она занимает такое высокое положение, ей и надлежит заниматься чем-либо более серьезным. Она хотела не менее как помочь своему другу королю в управлении государством, а для этого ознакомиться с механизмом управления. Она также одолевала короля просьбами прибавить к ее имени и положению титул графини. Она надеялась, что благодаря этому сможет стать одним из советников короля и отрицательное отношение к ней членов правительства сойдет на нет...

Людвиг был готов исполнить и это ее желание. Разве он не подарил своей фаворитке небольшой дворец на Барер-штрассе и не назначил ей ежегодную ренту в 70000 гульденов, а также пожизненную пенсию как артистке придворного театра, а также дорогие платья, изысканные драгоценности, экипаж и небольшую придворную конюшню, а также заказал ее портрет для дворцовой галереи?.. Так пусть же завистники злятся, услышав о ее возвышении, которое будет только венчать все эти сокровища!

Однако перед этим Лоле надо было решить проблему гражданства. И здесь были препятствия, которые требовалось преодолеть. Ведь гражданство, дающее возможность осуществить свои общественные и личные права, получали либо при рождении, либо путем натурализации. Иностранцы тоже могли получить баварское гражданство по особому запросу Государственного Совета, на что в случае положительного решения издавался подписанный королем декрет. Сам Госсовет ничего не решал. Король мог и сам, вопреки даже мнению большинства, в качестве верховной власти пожаловать гражданство. Тогдашний министр иностранных дел Баварии граф Отто фон Брай-Штайноург писал о чрезмерных притязаниях фаворитки монарха:

«Претензии фаворитки возрастают постоянно, тем более что король ни в чем не может отказать ей. Будучи безродной, она потребовала у баварского Госсовета своей натурализации, чтобы получить затем дворянский титул. В феврале 1847 г. министру иностранных дел поступило подписанное королем указание подготовить для сеньоры Лолы Монтес декрет о гражданстве, как это до сих пор делалось в исключительных случаях и в качестве награды отличившимся за особые заслуги на службе Баварии. Прежде всего, у таких людей проверялось наличие прежнего гражданства. Что касается Лолы Монтес, то совершенно неизвестно, свободна она или замужем, испанка или англичанка. У нее же не было никакого другого документа, кроме проездного билета через территорию княжества Рейсс.

В таких условиях выдача грамоты о гражданстве должна была считаться недостаточно обоснованной, а также незаконной, что заседание Госсовета единогласно и признало. Протокол заседания был передан Его Величеству». Однако аналогичный приказ поступил вторично со следующей припиской: «Тотчас же утвердить мое решение по прилагаемому протоколу заседания Госсовета и без всяких возражений. Мюнхен, 10 февраля 1847 г. Подпись: Людвиг».

В это же время граф Брай получил личное послание короля: «Министру графу фон Браю. Бавария является монархией. Король повелевает, а министры исполняют. Если кто-то из них считает, что идет против своей совести, он сдает портфель и оставляет свой пост. Король не позволяет министрам предписывать, что ему делать. Что я уже говорил прежним министрам, разъясняю теперь новым. Подпись: Людвиг».

Граф Брай тотчас представил королю набросок требуемого документа для Лолы Монтес, однако одновременно подал прошение об отставке, которое немедленно было удовлетворено.

Другие министры, также подписавшие протокол: фон Абель, фон Шренк, фон Гумппенберг и граф Зайнсхайм – также направили прошение об отставке. Абель, который знал, что он уже некоторое время не пользуется милостью короля и что его время прошло, хотел перед уходом еще раз показать в истинном свете свои заслуги перед страной и короной, и был духовным вдохновителем меморандума в адрес короля, в котором он, наряду с честолюбивым самовосхвалением, не только восставал против формы, но и против самих условий предоставления гражданства и против регламентации королем деятельности Госсовета.

В не выражающем никакого почтения послании говорится:

«Мюнхен, 11 февраля 1847 г.

Наисветлейший, Всемогущественнейший Король!

Всемилостивейший Король и Повелитель!

В общественной жизни бывают такие моменты, когда человек, использующий бесценное доверие своего монарха в высоком призвании управления государством в различных отраслях, стоит перед печальной необходимостью выбора между отказом от данной им священной присяги верности, привязанности и естественной благодарности, требующих от него безоговорочного выполнения долга, и добросовестным выполнением этих обязанностей, не обращая внимания на то, что это может вызвать неудовольствие возлюбленного монарха.

В таких условиях не подписавшие декрет, в соответствии с Высочайшим указом Его Величества, о предоставлении сеньоре Лоле Монтес баварского гражданства, вынуждены все-таки подчеркнуть, что все они не способны на предательство восхваляемых самим Вашим Королевским Величеством священных принципов, хотя их решение и не могло ни на что повлиять.

Предоставление гражданства в этом случае, как записано в акте заседания Госсовета от 8-го числа текущего месяца рукой королевского советника фон Маурера и объявлено во всеуслышанье, является величайшим бедствием, которое только могло случиться с Баварией. И это убеждение разделяется всеми членами Госсовета, оно является также мнением всех верноподданных Вашего Величества, и не было даже нужды устраивать заседание Госсовета, чтобы обосновать это непоколебимое убеждение нижеподписавшихся.

С октября прошедшего года внимание всей страны приковано к Мюнхену, и во всех концах Баварии обо всем, что здесь происходит, выносятся суждения как в кругу семьи, так и в общественных местах. А из этих суждений создается общественное мнение, которого следует опасаться.

Почтение к монарху постоянно убывает, слышатся только выражения недовольства и постоянные упреки. При этом глубоко задета национальная гордость, так как баварцы считают, что ими правит иностранка, чья репутация в глазах общественного мнения чрезвычайно низка, и пока ничто не может поколебать их мнения.

Такие люди, как епископ Аугсбургский, неоднократно доказавшие преданность Вашему Величеству, проливают горькие слезы при мысли о том, что происходит и к чему это может привести. Ваши вернейшие подданные, подписавшие этот документ, являются свидетелями глубоких переживаний и горьких сетований указанного епископа.

Князь-епископ Бреслау, узнав о распространившемся здесь слухе, дал указание разузнать подробности, а затем, определив собственное мнение, издал указ, где этот слух, выдававшийся за достоверный, был объявлен клеветой, и выражалось решительное осуждение его распространения.

Его послание больше не тайна, и вскоре оно будет известно повсюду – а каковы последствия? Зарубежные газеты ежедневно помещают похабнейшие анекдоты и злобные нападки на Ваше Величество. Прилагаемый номер «Ульмер Хроник» тому пример. Все принятые полицией меры не смогли помешать распространению этого листка: он с жадностью перечитывался населением. Впечатление, которое эти новости оказывают на народ, совершенно однозначно – и оно поддерживается ежедневно, и скоро соответствующее мнение больше никогда и ничем нельзя будет изменить.

Подобное мнение распространилось от Берхтесгадена и Пассау до Ашаффенбурга и Цвайбрюккена. В самом деле, оно уже распространилось по всей Европе и совершенно одинаково как в хижине бедняка, так и во дворце вельможи. Это касается не только славы и чести правительства Вашего Величества – это дело всего королевства. Прибавьте к этому ликование тех, кто пытается расшатать трон и чьей основной жизненной необходимостью является дискредитировать в глазах общественного мнения политику королевства.

При этом, однако, не забудьте боль и отчаянье тех, кто искренне привязан к Вашему Величеству и кто не закрывает глаза на опасности, грозящие, может быть, королевству в скором будущем и в огромных размерах.

Еще надо принять во внимание, что терпение людей не беспредельно при таком длительном и беспрепятственном воздействии на них враждебной пропаганды, а власть становится при этом все более беззащитной. И где же тогда искать помощи, если придет неслыханная беда? А этот последний оплот уже достаточно шаткий...

То, что верноподданно нижеподписавшиеся осмеливаются донести в печали разбитых сердец Вашему Величеству, не является плодом прорицаний. Это печальный вывод из наблюдений, которые они – каждый в своей области – ежедневно делали в течение многих месяцев.

Чего при таких обстоятельствах ждать от следующей сессии ландтага, совершенно ясно: его члены будут действовать, находясь под впечатлением последних событий.

Каждый из верноподданно нижеподписавшихся готов в любой момент с радостью пожертвовать жизнью и благосостоянием за Ваше Величество. Они думают, что уже неоднократно предоставляли Вам возможность убедиться в этом.

Основной задачей своего послания они считают попытку открыть глаза Его Величеству на происходящее вокруг него и в стране, а также заверить его, что им, как и любому верному баварцу, прежде всего дороги слава и величие, а также счастье и светлое будущее их возлюбленного короля.

Они также полностью отдают себе отчет во всей важности последствий и возможного резонанса этого послания и надеются, что Его Величество обратит на него свое Высочайшее благоволение. В противном же случае, если Ваше Королевское Величество не изволит обратить свое Высочайшее внимание на всю значимость и правдивость приведенных доводов, то им остается исполнить всего лишь долг на их поприще, что для них весьма горестно, и просить Его Величество об отставке с занимаемых ими постов, что они делают со смертельной грустью в сердце. Фон Абель, фон Шренк, фон Гумппенберг, граф Зайнс-хайм».

Король был страшно разгневан этим меморандумом, который содержал множество скрытых упреков и о котором Трайчке сказал, «что история немецкой монархии еще не знала ничего подобного». 16 февраля Людвиг подписал приказ об увольнении министров, а управление Госсоветом передал протестанту фон Мауреру. Маурер тотчас подписал декрет о гражданстве, отклоненный его предшественником. Воля короля была исполнена. Лола Монтес была пожалована всеми правами графини Ландс-фельд.

Но история с «меморандумом» на этом не закончилась. При получении рукописи монарх спросил: «Это единственный экземпляр?» Абель ответил утвердительно. Тем не менее через несколько дней пресловутый документ появился в печатном виде во всех ведущих газетах Германии и других стран. Так, например, «Везерцайтунг» получила экземпляр, написанный неумелой детской рукой...

Людвиг был особенно возмущен этим предательством своего министра и на одном из вечеров в присутствии фаворитки воскликнул: «Я изгнал всех своих министров! Правление иезуитов в Баварии закончилось!»

Обычно такой умный и проницательный, повелитель теперь, казалось, попал под влияние замыслов своей куртизанки и изменил представление об окружающей действительности!

24 февраля король назначил барона фон Цу-Рейна министром финансов и по делам религий. А Маурера – министром юстиции. То, что невозможно было добиться официальным путем, удалось красотке Лоле: правление Абеля было низвергнуто! На аудиенции с новыми министрами Людвиг сказал: «Не стоит думать, господа, что государством нужно управлять по-другому. Мы только сбросили балласт!»

Таким образом, бразды правления перешли к либералам. Тем не менее надежды короля на улучшение общего положения в стране так и не осуществились.

Настоящие неприятности еще только начинались! «Министерству Утренней зари», как повсюду стали называть новеньких, не пришлось порадоваться плодам недолгого правления. Подрывная деятельность противоположного лагеря еще только начинала сказываться...

Самым критическим днем стало 1 марта. На этот раз раздор в народе был посеян в стенах университета. Самый любимый студентами преподаватель, профессор Эрнст фон Лазолкс, несомненно, из наилучших побуждений, подал в сенат предложение, чтобы университет, в качестве главного в государстве хранителя духовности, выразил свою признательность бывшему министру Абелю за его постоянные выступления в защиту нравственности и морали.

Заявление профессора было поддержано профессорами фон Филиппсом, фон Моем и Хефлером.

Как только король узнал об этом проекте, он тотчас ответил увольнением всех четверых. Как только студенты в понедельник утром узнали об этом, они бросились на Людвигштрассе, где жили профессора Лазолкс и Хефлер, и устроили демонстрацию в их защиту. А когда они отправились с той же целью к дому профессора Филиппса, то по пути были остановлены другими преподавателями и ректором Браумюлем, попытавшимися их утихомирить. Сначала студенты разошлись, однако в два часа дня собрались снова и направились к вилле графини фон Ландсфельд, чтобы вручить ей протест, так как они считали ее виновницей увольнения профессоров.

Лола появилась у окна, высунула язык, выпила бокал шампанского, затем швырнула его на улицу. Потом она погрозила студентам кинжалом и пистолетом и принялась на глазах у всех бить тайного любовника лейтенанта Ни-ссбаума, которого она, видимо, хотела в этот момент удержать и утащить в глубь апартаментов...

Своим наглым поведением фаворитка короля спровоцировала открытое возмущение.

Ряды демонстрантов, лишь в значительной степени состоявшие из студентов, тотчас пополнились за счет зевак и прохожих. Позднее пехота и кавалерия заняли всю Терезиенштрассе, и беспорядки в городе продолжались до позднего вечера. Нарушители порядка появлялись в различных местах города и разбивали витрины и фонари. Короля, который пешком отправился к дому графини, на этот раз приветствовали без подобающего ему почтения и радости...

На следующий день волнения стихли, так что вечером Лола совершенно спокойно появилась в своей ложе в театре.

Некоторое время казалось, что все препятствия остались позади. Лето прошло без особых потрясений. Короля снова с воодушевлением приветствовали, где бы он ни появился, и это очень вдохновляло его. В некоторых слоях общества создалось убеждение, что «Министерство Утренней зари» укрепило свои позиции и эффективно занимается государственными делами. Но вскоре выяснилось, что это впечатление обманчиво.

Красотка Лола упивалась своим триумфом и приставала к королю с просьбами привести к ней в салон всех министров. Людвиг, как всегда, безоговорочно поддержал ее притязания. А когда ему приводили доводы с целью избежать ее общества, он говорил в ответ: «А что бы было со всеми этими благородными дамами, если бы они прошли через такие же испытания, когда их молодыми, прекрасными и беспомощными отправили бы кружить по всему свету? И действительно ли они выше и лучше? Знаю я их всех и не очень высоко ценю их якобы совершенную добродетель!»

Король еще не замечал, что после попранного ради нее закона авантюристка стала действовать по принципу: «Весь мир принадлежит мне». Она совершенно хладнокровно использовала свою красоту и очарование своего тела для достижения собственных целей. Она знала, чего добивается! Только король еще не догадывался, что «мечет бисер перед свиньей»! И он усиливал натиск на министров и просил их бывать у Лолы, однако так и не встретил понимания.

Фон Маурер совершенно откровенно объявил, что будет держаться как можно дольше от общества новоиспеченной графини. Лола восприняла это как личное оскорбление и стала копать под Маурера так энергично, что в конце концов король уволил его. Для него единственным мерилом верности его ближайшего окружения была готовность общаться с его любовницей!

30 ноября 1847 г., видя неприязненное отношение к нему короля, Маурер был вынужден подать в отставку. Одновременно с ним сложил с себя обязанности барон фон Цу-Рейн. «Министерство Утренней зари» просуществовало так недолго, что и речи не могло быть о какой-либо созидательной работе по уже разработанным новым направлениям.

На этот раз формирование кабинета было доверено королем князю Эттинген-Валлерштайну, и одно из ведомств было отдано, ко всеобщему сожалению, государственному советнику фон Берксу, постоянному спутнику Лолы по конным прогулкам. Но из этого ничего не получилось. В верхних слоях общества не утихало негодование в связи с происшедшими событиями. Повсюду шла скрытая борьба, которая раньше или позже должна была привести к взрыву. При этом только ничтожная часть населения была по-настоящему в курсе коренных разногласий между партиями. У основной массы отсутствовали элементарные политические знания. Их просто увлекали за собой ведущие партии, как это было во все времена.

Напрасно вновь пришедшие к власти пытались привлечь внимание народа к проблемам правительства и вызвать политическую активность. Либерально настроенные круги мечтали об изменениях и охотно обсуждали это за кружкой пива. Напротив, клерикальная пресса хорошо знала свои цели. Полная гнева, она бичевала «измену принципам прежнего легитимизма, эту ересь прошлого века». А декрет короля об установлении равных условий для деятельности всех партий усилил недовольство ультрамонтанов.

С каждым днем нарастало возбуждение, вызываемое шумными и безрассудными проповедниками. Лолу уже совершенно открыто обвиняли в грубом вмешательстве в государственные дела. Ее упрекали в наглом и вызывающем поведении и жаловались на роковое влияние этой гетеры на повелителя, который променял любовь своего народа на чужестранную блудницу. Во всех концах города и во всех слоях общества протестовали. Скандальные пересуды стали темой дня. При этом была и группа конъюнктурщиков, которые одолевали красотку Лолу просьбами, так что та начала думать, что действительно что-то может решить. Народ называл ее «правительницей».

Свои письма мюнхенскому деловому миру она подписывала по-французски «Мэтресс дю руа» (куртизанка короля), пока король не запретил ей это безобразие. Армия тоже не признавала ее.

Офицеры в открытую судачили о «шлюхе» короля. А когда последний узнал об этом, он издал приказ, запрещавший любое упоминание об этой щекотливой теме. Это ничего не изменило. Анекдоты все равно распространялись. Только теперь довольно прозрачно говорили о «герре Майере» и его «Пепи»...

Между тем наступил год всеобщего помешательства. В германских землях он начал свои гастроли на сцене под названием «Мюнхен». По ничтожному поводу палка попала в колесо и заклинила его... Между сыновьями музы начались распри, перешедшие в возмущение, перенесенное со скоростью ветра во все слои общества...

Отношение студенчества к подружке короля было разным. Некоторые члены содружества «Палация» были ей преданы. Они, однако, вскоре были исключены из него, «потому что были замешаны в участии в сборищах на вилле графини Ландсфельд».

Изгнанные образовали новое общество под названием «Алеманния», которое вскоре стало играть роль свиты куртизанки. Доходило до жестоких столкновений между студентами и членами общества. Пререкания начинались при выходе из университета. «Алеманния» попала в число пользовавшихся дурной репутацией обществ «Баварцы», «Пфальцы», «Швабы» и «Франки».

Несмотря на терпеливые увещевания ректора и министра князя фон Валлерштайна, беспорядки принимали все более широкие размеры. 9 февраля дело дошло до открытого побоища и других эксцессов. Невозможно было четко отделить политические мотивы от личных. Со временем в городе скопилось столько «взрывчатого» материала, что он должен был неминуемо «поднять его на воздух»... И тайной движущей пружиной всех беспорядков опять была Лола, героиня дня...

А во время ссоры 9 февраля член «Алеманнии» граф Хиршберг при свидетелях пригрозил одному из студентов кинжалом. Моментально возникли беспорядки. Студенты организовали демонстрацию. А со стороны Швабингерштрассе появилась контрдемонстрация во главе с графиней Ландсфельд.

Столкновение было неизбежным. Оно переросло в такое побоище, что красотка Лола была вынуждена искать убежища в церкви театинцев, так как возбужденный народ хотел ее вздернуть. И 10 февраля королевский указ закрыл университет до начала зимнего семестра. Король хотел таким образом раз и навсегда погасить очаг беспокойства. Такое необыкновенно радикальное для населения решение привело к новым неслыханным возмущениям.

Теперь никто не боялся в открытую заявлять, что королевская фаворитка была виновницей несчастья. Студенты почувствовали, что их учебный процесс нарушен. Граждане Мюнхена считали, что их права и нормальная жизнь постоянно нарушаются. И только алеман-ны, или, как их называли, «лоламанны», горой стояли за свою покровительницу.

В 2 часа пополудни состоялось общее собрание студентов, а потом с пением «Гаудеамус игитур» они направились к Министерству внутренних дел, чтобы вручить князю фон Валлерштайну свой прощальный привет.

Вскоре мирная демонстрация приобрела трагическое развитие. Полицейские власти посчитали выступление студентов опасным для государства, и по команде гауптмана Бауэра жандармы применили штыки... И тогда ярость масс прорвалась!

В это самое время в ратуше проходило народное собрание, которое протекало очень бурно. Граждане требовали, чтобы магистрат тотчас послал депутацию к королю с требованием отмены приказа о закрытии университета.

Слухи о тяжелораненых и даже о нескольких убитых всколыхнули город и еще больше раздули возмущение. Бургомистр доктор фон Штайнсдорф решил, что необходимо отреагировать, и направился с посланием в резиденцию короля. Тот в свою очередь, приказал выставить за дверь депутацию просителей и сказал, что лучше он расстанется с жизнью, чем возьмет свое слово назад. А высочайшее решение будет передано магистрату через несколько дней. Таким образом, пока бургомистр не мог сообщить гражданам о ходе дела...

А к вечеру появился управляющий делами Министерства внутренних дел фон Беркс – во всем Мюнхене его звали не иначе, как «министр куртизанки»,– и сообщил, что Его Величество всемилостивейше повелел открыть университет к Пасхе, то есть к началу летнего семестра. Однако граждане це хотели довольствоваться этим решением и собрались на следующее утро для дальнейших обсуждений...

В течение ночи беспорядки не стихли. Возбужденная толпа не отходила от дома графини Ландсфельд на Ба-рерштрассе и предприняла опустошительное нападение на здание полицейского управления на Вайнштрассе. Гнев народа против жандармерии за последние дни достиг наивысшей точки. И только к утру воинским подразделениям хоть в какой-то мере удалось восстановить порядок.

Тем временем вилла королевской куртизанки тоже была взята под охрану военными. 11 февраля горожане снова собрались рано утром в ратуше. Было выработано новое обращение к королю с требованием открытия университета не к Пасхе, а тотчас же. Король находился в отчаянном положении.

Весь народ поднялся против него. Тогда он решил под давлением явно превосходящих сил сдаться и передал в ратушу, что согласен на немедленное открытие университета.

Чтобы заодно убрать камень преткновения, он одновременно написал своей подружке сердца и попросил ее на некоторое время покинуть Мюнхен. Таким образом, Лола была изгнана из столицы. Под сильной охраной але-маннов она отправилась в королевское поместье Блутенбург у Нимфенбурга. Она хотела подождать, пока гнев народа уляжется. Даже королевская власть вынуждена была отступить перед ним.

В час сурового испытания Людвигу пришлось пожертвовать своей возлюбленной перед народным волеизъявлением! А ведь он был уверен, что широкие массы привыкнут в конце концов к ее экстравагантному поведению и сами будут находить удовольствие в сплетнях о ее скандальной жизни. Он предполагал, что основной движущей силой возмущения были клерикальные круги, власть которых была подорвана благодаря влиянию изгнанницы.

Он не побоялся открыто высказать это мнение: «Если бы ее звали не Лола Монтес, а Лойла Монтес, она бы спокойно продолжала сидеть в Мюнхене!»

Но эта мечта вскоре испарилась. Игра была проиграна. Король потерял все! Красотка Лола родилась на целый век позже. Раньше такие фаворитки считались хорошим тоном.

У сурового XIX века, тем более на пороге революционных событий в Европе, не было снисхождения к прихотям и капризам какой-то Лолы Монтес, которой не хватало роскошной жизни при дворе монарха и которая, кроме того, в своей наглой дерзости требовала возможности влиять на государственные дела и столбить своим фаворитам места под солнцем!

В «Дойген Ревю» 1902 г. Опост Фурнье очень сжато и вместе с тем основательно анализирует наивысшую точку Лола-скандала в Мюнхене и его трагические политические последствия:

«...В феврале 1848 г. во время похорон Герре – он был самым яростным противником фаворитки – вспыхнули новые беспорядки, которые в конце концов привели к изгнанию Монтес. Стоило ей уехать, толпа бросилась на Ба-рерштрассе и начала разрушать ее виллу.

Вскоре оказалось, что движение пошло вглубь: во время бурных демонстраций народ требовал от короля свободы собраний, изменения избирательной системы и большей политической свободы. Людвиг, который хотел избежать серьезных столкновений и не был особенно уверен в поддержке, сдался.

В Манифесте от 6 марта он подтвердил полную свободу прессы, обещал установить закон об ответственности министерств, провести избирательную реформу, привести к присяге народу армию и тому подобное. Когда эти уступки встретили сопротивление в кругу его семьи и когда возникли слухи о возможном возвращении Ландсфельд, вызвавшие новые вспышки недовольства, король 19 марта подписал отречение от престола. За Лолу он больше не мог заступиться. Еще 17 марта он подписал декрет о лишении ее баварского гражданства. После этого, когда ему что-то говорили о ней, он, казалось, больше не интересовался ею. Он помог материально только один раз, когда она выходила замуж в Англии, а продолжавшиеся после этого вымогательства в конце концов полностью открыли ему глаза...

Последние годы своей жизни Монтес постоянно выступала в печати с идеями эмансипации женщин. Но ее жизнь не могла служить примером для пропаганды этих идей...»

После своего изгнания из рая под названием Мюнхен Лола Монтес снова начала беспутную бродячую жизнь. Везде ее окружали старые и молодые франты. Она жила то в Лондоне, то в Париже и наконец вместе со своим импресарио Виллисом отправилась в 1852 г. в Америку, где выступала в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии и в Нью-Орлеане. А в Сан-Франциско она появилась на сцене в качестве освободительницы баварцев от ига ультрамонтанов!

И после бесцельно прожитой кочевой жизни когда-то прославленная и по-своему талантливая танцовщица умерла всеми забытая в глубокой нищете. На церковном дворе в Гринвуде под Нью-Йорком еще и сегодня можно увидеть надгробную плиту с надписью:

«Мисс Элиза Джилберт, умерла 17 января 1861 г. в возрасте 38 лет».