Антипартийная группа

Хрущевский зять А. И. Аджубей, к которому во время правления его тестя и на козе нельзя было подъехать, не растратил былого самомнения и после бесславного смещения Никиты Сергеевича. Тесть по-прежнему оставался Богом, сошедшим на землю.

Таким его и рисовал Аджубей — отмеченным свыше, выгодно выделявшимся своей живостью на фоне пергаментных лиц сталинских монстров-наркомов.

В 1954 году Никите Сергеевичу исполнилось шестьдесят. Семейных торжеств он якобы не признавал. С утра, как обычно, младшие отправлялись на занятия, старшие — на работу. Однако юбилей все же отпраздновали — явочным порядком. На даче собрались гости — Молотов, Маленков, Ворошилов, Микоян, Булганин… Нельзя было не заметить, насколько хозяин стола отличался от них. Обветренный, загорелый, с седеньким венчиком волос по кругу мощного черепа, Хрущев походил на приезжего родственника, нарушившего чинный порядок застолья. В тот вечер он был в ударе, сыпал пословицами, поговорками, каламбурами, украинскими побасенками. Он чувствовал, конечно, что его простоватость коробит кое-кого из гостей, но это его нисколько не смущало. Цепкие глаза бегали по лицам собравшихся, и, казалось, в них, как в маленьких зеркальцах, отражалось все, что владело его вниманием. Без пиджака, в украинской рубахе со складками на рукавах (у него были короткие руки, как он говорил, специально для слесарной работы), Хрущев предлагал и другим снять пиджаки, но никто не захотел.

Гости сидели со снисходительными минами на лицах, не очень-то скрывая желание отправиться по домам, но встать из-за стола не решались. Было видно, что они принимают Хрущева неоднозначно, что вынуждены мириться с тем, что он попал в их круг, а не остался там, на Украине, где ему самому, по-видимому, жить и работать было легче и сподручнее. Эта несовместимость Никиты Сергеевича с гостями вызывала неловкость и даже тревогу. Нина Петровна сказала: «Давай отпустим гостей».

Арест и расстрел Берии вопреки ожиданиям не сплотил сталинских наследников. Между ними все чаще возникали размолвки, личная неприязнь. Они были абсолютно разными людьми. «Старики» с трудом воспринимали провинциального выскочку, его «деревенскость» во многих вопросах, особенно касавшихся международных дел и идеологии. Это бросалось в глаза даже его сыну Сергею, далекому в те годы от большой политики.

Он тоже замечал, что давно не осталось камня на камне от былого согласия, достигнутого на короткое время в преддверии ареста Берии. Постепенный поворот в международной политике от конфронтации и изоляции к мирному сосуществованию, налаживание торговых и иных связей рассматривались «стариками», и в первую очередь Молотовым, как измена, пусть не государственная, но идеологическая. Маленков в этих вопросах среди своих единомышленников стоял особняком, он никогда не слыл ортодоксом, кое в чем мог пойти дальше Хрущева. Но только без него.

Не было единства и во внутренней политике. Молотов не соглашался с грандиозным проектом освоения целины. Он считал, что деньги лучше вложить в крестьянское хозяйство здесь, в европейской части страны.

Булганина в лагерь своих недоброжелателей толкнул сам Хрущев. Все последние годы они держались вместе: и в момент смерти Сталина, и при подготовке ареста Берии. Перебирая варианты, обдумывая кандидатуры, подходящие для замены Маленкова на посту Председателя Совета Министров, Хрущев не случайно остановился на Булганине. Казалось, он мог доверять последнему во всем. Во время визита в Великобританию Хрущев вольно или невольно, в силу своего характера, вытеснял Булганина со сцены, перехватывал инициативу, порой не давал ему рта раскрыть. То же самое продолжалось и в Москве. Сначала Булганин терпел, потом стал обижаться, недовольство «деревенщиной» возрастало.

Коллеги по Президиуму ЦК подливали масла в огонь, кто сочувственно, кто язвительно нашептывали:

— Никита тебя ни в грош не ставит!

Наконец Булганин не выдержал, больше с ролью статиста он мириться не желал. Он еще покажет, кто тут первый. Так он и оказался среди противников Хрущева.

Из одиннадцати членов Президиума ЦК семеро стояли за отстранение Хрущева. Казалось, его судьба предрешена. На пост первого секретаря планировался Молотов.

Никита Сергеевич пока ни о чем не догадывался. Подготовка велась в глубокой тайне…

Никаких других мотивов, кроме борьбы за власть, не видел в кремлевских интригах, достигших пика к лету 1957 года, и видный деятель партии, в последующем многолетний член Политбюро В. В. Гришин. Касаясь этой темы, он прямо говорил мне:

— Борьбой за власть следует объяснить и дело так называемой антипартийной группы Молотова, Маленкова, Кагановича и других, их исключение из партии, освобождение от руководящих постов. Они хотели сместить с поста Первого секретаря ЦК Хрущева, но он сумел так организовать дело, что на июньском Пленуме ЦК партии в 1957 году добился устранения почти всех членов Президиума ЦК, а сам укрепился на постах Первого секретаря ЦК, Председателя Совета Министров СССР.

Главным соперником Хрущева, конечно же, был Маленков. Сразу после смерти И. В. Сталина он стал Председателем Совета Министров СССР и, не будучи секретарем ЦК, возглавил его Президиум. Н. А. Мухитдинов рассказывал: уже на мартовском объединенном заседании Пленума ЦК и Верховного Совета было видно, что он реально становится преемником Сталина. По существу, в поздравлениях, поступавших от местных организаций и зарубежных стран, на это намекали и желали ему успехов. Но… Через полгода он уже не играл ведущую роль в Президиуме ЦК, а через два года прекратилась его работа в правительстве. Трудовой путь он завершил в далеком Усть-Каменогорске, в Казахстане, где его исключили из партии и отстранили от работы директора электростанции в Экибастузе.

Что же произошло? Во всем этом, несомненно, огромную «помощь» ему оказал Хрущев. Если Берию устранили «лобовой атакой», методом, как говорится, «дворцового переворота», то влияние и позиции Маленкова ослаблялись шаг за шагом, поэтапно.

В развернутых решениях июльского Пленума существенным фактором стало повышение роли ЦК и подчинение ему органов госбезопасности. Скоро главой КГБ, по настоянию Никиты Сергеевича, утвердили И. А. Серова, человека, формировавшегося в окружении Берии, известного грубостью, бестактностью, бескультурьем, совершившего ряд противозаконных акций по отношению к целым народам и деятелям, но являвшегося давним другом Хрущева. Маленков же его не переносил.

Пожалуй, самый сильный удар был нанесен Маленкову тем, что Хрущев, избавившись от Берии, развернув бурную деятельность в партийных органах, уже в августе пятьдесят третьего года поставил вопрос на Президиуме о необходимости избрания Первого секретаря ЦК. Он сослался при этом на настроения коммунистов, якобы недоумевавших, почему столько времени в партии нет руководителя.

На Пленуме ЦК КПСС 7 сентября 1953 года Хрущев сделал доклад о положении в сельском хозяйстве и мерах по его подъему. После обсуждения и принятия решения он был избран Первым секретарем ЦК. Сразу же всю деятельность Президиума он замкнул на себе. Произвел существенные изменения в составе Секретариата, восстановил в нем Суслова, что, естественно, снизило влияние Маленкова. Вскоре добился освобождения Шаталина от должности секретаря ЦК и направил его первым секретарем Приморского крайкома партии.

Это был еще один удар по Маленкову. Дело в том, что Шаталин, умный, вдумчивый, рассудительный человек, был избран в состав Оргбюро и Управления кадров ЦК еще в 1946 году, когда начальником его был Маленков. И именно это сыграло немаловажную роль в дальнейшем освобождении Шаталина от работы в ЦК.

Маленков, партийный аппаратчик до мозга костей, после окончания Высшего технического училища им. Баумана и службы в армии в 24 года ставший инструктором местного партийного комитета, в течение двадцати лет прошел все ступени партийного аппарата и дошел до поста члена Политбюро и секретаря ЦК КПСС.

В Уставе партии не была предусмотрена должность второго секретаря ЦК, но в конце 40-х годов он настолько приблизился к Сталину, вошел к нему в доверие, что фактически являлся вторым человеком в партии. На ХIХ съезде КПСС Генеральный секретарь поручил ему сделать отчет ЦК съезду. Этот беспрецедентный случай показал, какое место занимал Маленков в партийной иерархии. И это предопределило его выход на первые роли буквально в течение нескольких дней в марте.

А спустя всего лишь полгода он оторвался от аппарата Центрального Комитета, этой мощной неафишируемой силы. Никита Сергеевич, наоборот, бурно проявлял инициативу, выдвигал принципиальные предложения по развитию экономики, особенно сельского хозяйства, вникал во внешнюю политику. Ездил по республикам и областям, широко общался с людьми, а Маленков, не имея опыта публичного политика, уже чувствуя, что теряет опору в партии, госбезопасности и армии, не в силах предложить что-либо серьезное, вынужден был согласиться с острой критикой в его адрес, прозвучавшей на Президиуме ЦК, где ему прямо сказали, что он не справляется с работой главы правительства. Ему пришлось оставить этот пост. Продолжая быть членом Президиума ЦК, он стал министром электростанций. А Председателем Совета Министров СССР, по предложению Хрущева, утвердили Булганина. Его кандидатуру одобрил Президиум ЦК.

ХХ съезд укрепил позиции Хрущева. Но и «старики» цену себе знали. Они явно не собирались уступать горлопану-выскочке. Распри возникли уже на второй день после закрытия съезда, когда Никита Сергеевич предложил новому составу Президиума и Секретариата ЦК собраться. Н. А. Мухитдинов рассказывал, что это произошло то ли 28, то ли 29 февраля 1956 года, сразу после окончания ХХ съезда.

Собрались в комнате Президиума. Это было не официальное заседание, а обычная деловая встреча. Хрущев поздравил всех с избранием, выразил удовлетворение тем, что съезд прошел в целом нормально.

Далее он сказал:

— У всех членов Президиума служебное положение ясно. Распределение обязанностей между секретарями ЦК осуществим позже, а сейчас хорошо было бы сосредоточиться в ближайшее время вот на чем. Товарищ Суслов, подготовьте, как мы уже договорились, проект постановления ЦК о преодолении отрицательных последствий культа личности Сталина. Привлеките к подготовке документа товарищей Поспелова и Мухитдинова, они в курсе дела. Товарищ Аристов, вы возьмите на себя изучение всего комплекса вопросов, связанных с репрессиями, и будете вносить конкретные предложения на предмет реализации по мере подготовки материалов. Товарищ Беляев, вы с товарищами из Казахстана и целинных земель России изучите уже проделанную работу по освоению целины и определите необходимую им помощь. Думаю, что хотя за два года сделано немало, нужно подкрепить целину техникой, людьми, создать им условия для переселения, выделить нужные финансовые и материально-технические ресурсы. Кроме того, Кунаев правильно сказал на съезде: нужно нам по-новому подходить и развернуть работу по резкому увеличению поголовья и продуктивности овцеводства в несколько раз, чтобы целина давала и зерно, и мясо.

Не успел он закончить свою мысль, как последовала реплика Ворошилова, резко обострившая обстановку. Он сказал, обращаясь к Хрущеву:

— Никита, ты забываешь или не знаешь Россию. Посмотри, в каком положении исконно русские области! В бедственном! Целые деревни, хутора запущены, сплошь бездорожье. Люди не могут одеться, обуться! Многие страдают от безработицы, отсутствия условий для жизни, а ты хочешь все больше государственных денег закопать в песках Казахстана!

Никита Сергеевич побагровел, вышел из себя и, еле сдерживаясь, заявил:

— Клим, ты сам полностью обеспечен, давно оторвался от народа и его жизни! А я хочу, чтобы у всех людей, в том числе и у русских, было для семьи, для детей вдосталь хлеба, мяса, жилья и работы.

К нему обратился Молотов:

— Ты сломаешь себе шею на целине.

На это последовал твердый, убежденный ответ:

— Запомни, Вячеслав: какие бы трудности и сопротивление ни были, мы добьемся цели!

Общее молчание. Вдруг Л. М. Каганович говорит:

— Мы договаривались на Президиуме, чтобы доклад о культе не публиковался. А за рубежом его уже опубликовали почти полностью. Кто это организовал? Чья это «заслуга»?

Все молчат. Жуков спрашивает:

— Где и в каких газетах опубликовали?

— Мне сообщили, что в Польше, Италии и в других странах.

Тут же начался серьезный разбор доклада Хрущева, обвинения в том, что он самовольно приводил новые примеры по сравнению с утвержденным текстом, давал оценки по принципиальным вопросам вразрез с утвержденной линией.

Хрущев не сдавался.

— Я вас предупреждал о своем мнении. Утвержденный текст я зачитал, но и высказал в ряде случаев свое мнение. Никто не может запретить мне! Имею право, как любой другой человек! А что касается публикаций, давайте подумаем, как выйти из положения.

Булганин сказал:

— Нужно проверить, как могло случиться, что документы ЦК всего лишь через несколько дней появляются в печати за рубежом и весь мир узнает об этом. Надо поручить Серову расследовать и доложить.

Кто-то спросил, как же быть. Суслов ответил:

— Просто не реагировать пока.

Хрущев заявил:

— В этой ситуации нам нужно ускорить направление информации местным партийным организациям, чтобы ознакомить всех рядовых коммунистов с материалами о культе личности. Секретариату — быстро подготовить. А вы, товарищ Суслов, примите меры, чтобы проект постановления о культе Сталина нам принять в течение 15–20 дней и опубликовать. Этим мы снимем возможные осложнения.

Маленков предусмотрительно добавил:

— Хорошо было бы со всеми документами — информацией и проектом постановления — заблаговременно ознакомить членов Президиума.

Хрущев парировал:

— Самое важное сейчас, чтобы коммунисты, наш народ и в мире сразу почувствовали, что все решения съезда мы будем выполнять и относимся к ним серьезно. Особое значение имеет реабилитация пострадавших в 30-е годы. Публикация решений о реабилитации будет воспринята в стране и за рубежом как новый курс партии и государства, как свидетельство того, что у нас с ХХ съезда начинается поворот в политике в сторону демократии, справедливости, защиты прав людей.

На том и разошлись. С убеждением, что слаженной работы ожидать не придется, мира и дружбы между членами команды не видать.

Д. Т. Шепилову тоже запомнился послесъездовский, как оказалось, судьбоносный эпизод. Дмитрий Трофимович сидел поздно вечером в своем кабинете в редакции «Правды» и просматривал очередной номер газеты. Раздался звонок кремлевского телефона.

— Товарищ Шепилов?

— Да, это я.

В голосе говорившего слышалось едва сдерживаемое раздражение, он слегка заикался:

— Прекратите ругать в «Правде» Сталина.

Шепилов сразу понял: это был Молотов.

— Я Сталина не ругаю. Я выполняю решения ХХ съезда.

— Я еще раз прошу вас: прекратите ругать Сталина.

— Товарищ Молотов, — ответил ему Шепилов, — я могу только повторить, что сказал: я выполняю решения ХХ съезда. Вы недовольны? Тогда выносите вопрос на Президиум ЦК.

Этот разговор, по словам Шепилова, его тогда поразил. Сталин, как поведал Хрущев притихшему съезду, уничтожил тысячи и тысячи безвинных людей. На первом же Пленуме ЦК после ХIХ съезда КПСС Сталин всячески унижал Молотова, утверждал, что он «трясется» перед американским империализмом. Сталин посадил его жену в тюрьму. А Молотов просит не ругать в «Правде» Сталина! Он так и сошел в могилу несгибаемым сталинистом.

К мотивам политическим, служебным примешивались личностные, бытовые. Крупная ссора случилась на свадьбе сына Хрущева Сергея. На торжественный обед Никита Сергеевич сверх друзей сына и родственников неожиданно пригласил массу людей. Человек общительный, он не мог удержаться от того, чтобы в разговоре не похвастаться: сын женится. После этого ничего не оставалось, как просить собеседника по русскому обычаю почтить торжество своим присутствием.

Среди приглашенных оказались Булганин, Маленков, Ворошилов, Каганович. Были и другие, трудно сказать, как их можно было тогда назвать — оппозиционеры или представители большинства в Президиуме ЦК. Пригласил Никита Сергеевич маршала Жукова и председателя КГБ Серова.

Свадьба, как и полагается, прошла весело. Гости разделились на две компании — молодежь и стариков — и друг другу не мешали. Пили умеренно, Хрущев не любил пьяных. (Это Никита Сергеевич-то? Ну да ладно, сын все же. Не может же он признавать, что отца и на публике редко трезвым видели.)

Жуков все время о чем-то шептался с Серовым. Как только закончились официальные тосты, они вышли в сад и долго гуляли по дорожкам. Можно ли это связать с последующими событиями, Сергей не знает. Возможно, им до этого просто не представлялось случая побеседовать в спокойной обстановке.

Маленковы, немного запоздав, пришли запросто, по-соседски. Маленков глядел сумрачно, хотя обычно с лица Георгия Максимилиановича не сходила приветливая улыбка. Вспомнилась несообразность, отмеченная новобрачной на следующий день, когда она рассматривала свадебные подарки. Одни были побогаче, другие попроще, в зависимости от возможностей дарящего. Одни казенные, другие с душой, в зависимости от отношения к молодоженам.

— А это что? — удивилась жена. Она держала в руках небольшую потрепанную дамскую замшевую сумочку темно-зеленого, его еще называют болотным, цвета.

Сергей с трудом вспомнил, что ему ее сунула в руки Валерия Алексеевна, жена Маленкова. Они тогда, особенно не задерживаясь с поздравлениями, поспешили дальше, к старикам. В сумочке оказался дешевый будильник со слоником, ими в то время были забиты все магазины. На вид тоже не новый, как будто походя взятый с тумбочки. Сергей бы не запомнил этого эпизода, подаркам, он, по его словам, не придавал особого значения, а тем более не приценивался, что дороже, а что подешевле. Его удивило психологическое несоответствие дара сложившемуся в сознании образу этой семьи. Маленковы очень любили делать подарки, часто без всякого повода, и всегда старались выбрать что-либо необычное, запоминающееся. Этим они отличались от большинства хрущевских знакомых. Когда Сергей поступил в институт, то его одарили чудесной фаберовской готовальней в деревянной полированной коробке. Гляделась она настоящей драгоценностью, и за всю свою жизнь он не рискнул использовать ее по назначению. Совсем без повода он получил набор увеличительных стекол, тоже очень красивых. А тогда…

Эти мысли промелькнули, а может быть, даже не промелькнули в тот день, так, задержались в подсознании. Задумался он лишь после, и тогда же сделал вывод, что для Маленкова в тот день уже все казалось решенным, фигуры на доске встали по-новому, отцу Сергея в предстоящей партии места не отводилось.

Запомнилась ему и размолвка за столом. К тому времени компания старших давно замкнулась в своих интересах, о молодых почти забыли. Молодожен уже упомянул, что пьяных почти не было, но это не значит, что за столом не пили. Чуть подвыпил Булганин, его соратники только пригубливали, держались настороженно.

Отец новобрачного пребывал в отличном праздничном настроении, шутил, задирался. Когда Булганин начал очередной тост, он отпустил беззлобную шутку. Булганин среагировал бурно, просто взорвался. Стал кричать, что не позволит затыкать ему рот, помыкать им, скоро это все кончится… Его еле успокоили. Хрущев уговаривал своего друга: он и в мыслях не держал его обидеть. Неприятную вспышку погасили. Чего не бывает на свадьбе…

В. М. Молотову, по его словам, Хрущев напоминал прасола. Прасола мелкого типа.

— Человек малокультурный, безусловно. Прасол. Человек, который продает скот.

Ошибка Сталина в том, что он никого не подготовил на свое место. Хрущев не случаен. Конечно, не по сеньке шапка. Но и в нашей группе не было единства, не было никакой программы. Мы только договорились его снять, а сами не были готовы к тому, чтобы взять власть.

Я сопротивлялся такому большому освоению целины. Я и теперь считаю это неправильным. Я предлагал осуществить это в половинном размере. Не хватит людей, не хватит машин — мы это сделаем за счет других областей.

Я был против совнархозов и написал письмо в Политбюро, что это дело не подготовлено.

Я был против разделения партии на сельскую и городскую — это противоречит и Конституции, и Уставу партии. Это просто идиотство.

Против был не только Молотов. По свидетельству А. И. Аджубея, в атаку против курса ХХ партийного съезда пошли семь членов Президиума ЦК. Кроме Молотова, это были Маленков, Каганович, Ворошилов, Булганин, Первухин, Сабуров. Уже в ходе ХХ съезда Хрущеву стало ясно, что так или иначе последует более глубокий анализ обстоятельств, повлекших массовые репрессии. А главное, утверждались новые, неприемлемые для этих людей принципы партийной работы: выход из кремлевских кабинетов к людям, открытость, правда, демократия. На первый план выдвигалась забота о человеке, не мнимая, не в лозунгах и призывах, а деловая, активная. Молотову претила дипломатия личных контактов. Маленков, Каганович, Молотов помнили о списках арестованных, на которых стояли их резолюции.

Через год после ХХ съезда Хрущева спасло от поражения на заседании Президиума ЦК только вмешательство членов ЦК, явившихся в Кремль и потребовавших объяснений по поводу происходившего. К маленькой группе вышли Ворошилов и Булганин, начали кричать на пришедших. Ворошилов заходился от гнева, тыкал Шелепину, тогдашнему первому секретарю ЦК ВЛКСМ: «Это тебе, мальчишке, мы должны давать объяснения? Научись вначале носить длинные штаны».

Окрик «вождей» никого не испугал — уже прошел ХХ съезд партии. В Кремль спешили все новые группы членов ЦК. Прибывали партийные работники с мест. Их вызвал секретарь Горьковского обкома Н. Г. Игнатов.

Заседание Президиума ЦК, где соотношение сил было семь к трем, обострялось. Хрущева поддерживали А. И. Микоян и первый секретарь ЦК партии Украины А. И. Кириченко. Им важно было затянуть время, добиться созыва Пленума. Упреки в адрес Хрущева сыпались как из рога изобилия: ставили в вину освоение целинных земель, мягкость и уступчивость во внешнеполитической деятельности, либерализм в идеологии. За всем этим стоял страх, связанный с нараставшей критикой Сталина.

Был уже почти решен вопрос об освобождении Хрущева с поста Первого секретаря ЦК и назначении его министром сельского хозяйства — подальше от политики. Однако напор «взбунтовавшихся» партийных работников оказался столь сильным, что «семерка» вынуждена была пойти на созыв Пленума.

Более подробно об этом рассказывает С. Н. Хрущев.

Началось во вторник, 18 июня. Для заседания Президиума ЦК день необычный. По заведенному порядку они проходили по четвергам. Видимо, рассчитывали завершить дело к воскресенью.

Подготовку провели солидную. Расклад не предвещал никаких неприятностей. С одной стороны, Маленков, Молотов, Каганович, Ворошилов, Булганин, Первухин и Сабуров, семь членов Президиума ЦК, причем старейших. С другой — сам Хрущев, а с ним лишь Микоян и новичок Кириченко. Правда, кандидаты в члены Президиума, избранные в последние годы — Жуков, Шепилов, Брежнев, Шверник, Мухитдинов, Фурцева, — выступали на стороне Хрущева. Еще один потенциальный сторонник Никиты Сергеевича, секретарь Ленинградского обкома и кандидат в члены Президиума Козлов, отсутствовал. Его не звали, он по уши увяз в организации торжеств по случаю 250-летнего юбилея города. Кандидатов по-серьезному в расчет не принимали, голосовать они не имели права. Пленумы же давно не оспаривали решений, принимаемых Президиумом. Дружно голосовали «за».

Об основных ошибках Хрущева известно, теперь их сопровождал целый шлейф мелких претензий. По словам Хрущева-младшего, частично надуманных, частично смехотворных. Так, Каганович заявил, что Хрущев одно время, в самом начале 20-х годов, еще работая на руднике, поддерживал Троцкого. Тут явно зазвучали отголоски привычной схемы, отработанной в 30-е годы.

Хрущев оборонялся яростно. Ни одного из принципиальных обвинений он не признал, свои действия считал правильными. С мелочами соглашался, но не со всеми. К примеру, свои троцкистские «заблуждения» признал, но напомнил Кагановичу, что даже Сталин, знавший об этой истории, в 37-м не счел нужным акцентировать на ней внимание. Да и сам Каганович, узнавший обо всем от него самого, отбивался Хрущев, советовал, как обойти острые углы. А теперь вытащил пропахшую нафталином «историю» на свет Божий.

Победители рассчитывали склонить Хрущева к компромиссу. В обмен на капитуляцию большинство предлагало ему пост министра сельского хозяйства. Тут шли по проторенной дорожке: после смещения с поста главы правительства Маленков стал министром энергетики. Теперь настал черед отца Сергея. В противном случае…

Так и подмывает спросить у переполненного праведным гневом Сергея Никитича: а кто эту дорожку торил? Кто сместил Маленкова с поста главы правительства и назначил министром электростанций? Кажись, батюшка возмущенного сына, Никита свет Сергеевич…

О том, что происходило в зале Президиума ЦК КПСС в Кремле 18 июня 1957 года, рассказывает участник заседания Н. А. Мухитдинов.

Как-то в середине июня 1957 г. позвонил ему из Ленинграда Козлов и сказал:

— Скоро в Ленинграде будет большой праздник — 250-летие основания города. Ориентировочно — 23 июня. Идет большая подготовка. Приглашаются члены и кандидаты в члены Президиума ЦК во главе с Никитой Сергеевичем. Ты тоже приглашен, для тебя, как и для других, готовят персональный сувенир.

Мухитдинов поблагодарил за приглашение, а потом задумался: ведь и он должен приготовить подарок ленинградцам…

И вдруг 18 июня на рассвете позвонил Малин, заведующий общим отделом ЦК, и передал поручение — срочно, сегодня же, прилететь в Москву, самолет для дополнительного рейса уже должен быть в Ташкенте. Помощник выяснил в аэропорту, действительно, самолет готов. Думая, что речь идет о торжествах в Ленинграде, Мухитдинов поручил управделами погрузить в самолет подарки.

Прилетел. Встречавшие сказали, что необходимо ехать прямо в Кремль. Это было не совсем понятно, но решил не уточнять. Попросил отвезти подарки для Ленинграда в управление делами ЦК, а сам сел в машину и отправился в Кремль.

Зал заседаний Президиума ЦК КПСС в Кремле 18 июня 1957 года. (По записям Н. А. Мухитдинова.)

— Захожу в кабинет Президиума, — вспоминает Нуриддин Акрамович. — За столом председательствующего не Хрущев, а Булганин. Никита Сергеевич сидит в общем ряду, справа. На мое приветствие не ответили. Сел на свободное место за длинным столом. Посмотрел вокруг. Вижу, кроме членов Президиума, кандидатов в члены Президиума и секретарей ЦК, никого нет, даже стенографисток.

Когда Мухитдинов вошел, говорил Маленков. Он обвинял в разных грехах персонально Хрущева. Речь шла о том, что он извращает политику партии, дискредитирует ее, игнорирует правительство, неоправданно вмешивается в работу, неэтично ведет себя публично, в том числе за рубежом, и т. д. После него выступил Сабуров, обвинявший Хрущева в том же, но по линии планирования, финансирования, народнохозяйственных дел.

Вообще продуманных, логически выстроенных выступлений не было, скорее, перепалка, взаимная ругань, но, конечно, приводились и факты. Маленков, Молотов, Каганович беспрерывно атаковали Хрущева. В числе его грехов было названо и то, что он раздает богатство республикам. Их сторонники поддакивали, добавляя еще что-то.

Затем слово взял Брежнев. Сначала он пытался защитить Хрущева, говорил о начале освоения целины, об улучшении положения в сельском хозяйстве, о лучшем снабжении населения… В этот момент его резко, даже грубо оборвал Каганович:

— Что ты восхваляешь его, угодничаешь, раздуваешь то, чего не было? Ты вместе с ним дискредитируешь партию и правительство! — И Брежнев, ничего не возразив, прервал свое выступление.

Объявили перерыв. Мухитдинов зашел по приглашению М. Г. Первухина в его кабинет. Он был старым знакомым Нуриддина Акрамовича, помогал в создании узбекского ядерного института и в других делах. Они постоянно поддерживали контакты. Он объяснил, что работать стало просто невозможно: правительство парализовано, Хрущев все вопросы решает единолично, во время поездок допускает безответственные высказывания, дает невыполнимые и безосновательные обещания, грубо, бестактно ведет себя за рубежом. Вот и решили освободить его от обязанностей Первого секретаря и выдвинуть Молотова. Спросил, как Мухитдинов относится ко всему этому.

Нуриддин Акрамович, по его словам, фактически не ответил прямо, напомнил лишь, что происходившие в Кремле интриги ему неведомы. Но сказал, что в республике Хрущев завоевал авторитет и уважение.

После обеда — снова заседание. Остро и принципиально выступил Жуков, заключив выступление словами: «Армия не потерпит смещения руководства ЦК». Все переглянулись, так как это прозвучало угрозой.

Затем выступил Мухитдинов. Закончил он так:

— Было бы правильно, чтобы Никита Сергеевич остался на должности Первого секретаря ЦК. Надо ли принимать специальное решение, не знаю, но об этом можно договориться и завершить обсуждение в рамках Президиума.

Далее выступил Молотов. Он обрушился на Хрущева, обвиняя его в недопустимом поведении при встречах с иностранцами в стране и за рубежом, в увлечении выпивкой на публике, безответственных высказываниях. Сказал, что Хрущев некомпетентен в вопросах внешней политики, не изучает ее и, видимо, просто не в состоянии понять. Говорил в присущей ему четкой, лаконичной манере.

Никита Сергеевич пытался парировать выступления, но ему, по существу, не давали говорить.

В поддержку Хрущева выступили Микоян, Суслов, Кириченко. Было уже поздно, и председательствовавший Булганин предложил:

— Давайте решать. Какие будут предложения?

У Нуриддина Акрамовича сохранились краткие записи высказанных предложений.

Каганович. Уже вносили — освободить от поста Первого секретаря ЦК.

Булганин. Но как? (Голоса: Правильно. Правильно.) Тогда определимся: кто за это предложение?

Проголосовали кто словами, кто рукой. Получилось: семь из десяти «за». Трое — Суслов, Микоян, Кириченко — не голосовали, но категорически не возражали, выразив свое несогласие лишь молчанием.

Хрущев, ударив кулаком по столу, заявил:

— Не имеете права принимать такое решение! Не вы меня избрали, а Пленум, избранный съездом. Я категорически против вашего решения!

Маленков. Да, избирал Пленум, но он, образовав данный Президиум, поручил ему руководить всеми делами в партии. Принятое сейчас решение, конечно, вынесем на Пленум.

Булганин. Конечно, Хрущев не останется без работы. Быть может, назначить его министром сельского хозяйства? Участок знакомый, он знает и любит это дело. Ну, как дальше поступим?

Хрущев. Я требую выслушать меня на Президиуме! Вы все говорили, а мне не дали возможности ответить.

Кириченко. Да, надо послушать.

Мухитдинов. Это полезно.

Булганин. Ну, тогда подготовим проект постановления Президиума, о чем говорили сегодня. Завтра будем обсуждать.

На этом закончили. На послеобеденном заседании Брежнева не было. Выйдя в коридор, Мухитдинов оказался рядом с Сусловым. Он тихо сказал Нуриддину Акрамовичу:

— Никита Сергеевич приглашает. Могли бы сейчас зайти к нему?

Мухитдинов отправился в кабинет Хрущева на Старой площади.

Кабинет Хрущева в здании ЦК КПСС на Старой площади 18 июня 1957 года. (По записям Н. А. Мухитдинова.)

Когда он вошел, там уже были Суслов, Жуков, Фурцева.

Хрущев. Вот я теперь никто… (Пауза). Не хотелось бы уйти с такими обвинениями, с таким решением. Убежден, мы с вами находимся на верном пути, начали неплохо. Корни их обид, недовольства мною вам известны. Они действуют так из страха перед будущим. Давайте договоримся: уходить мне из ЦК или найдем выход?

Жуков. Вам не надо уходить с поста Первого секретаря. А я их арестую, у меня все готово.

Фурцева. Правильно, надо их убрать.

Суслов. Зачем арестовывать? К тому же в каких преступлениях можно их обвинить?

Мухитдинов. Правильно говорит Михаил Андреевич. Не надо поднимать вопрос об аресте. Надо все решать или внутри Президиума, или на Пленуме. А Пленум вас поддержит, Никита Сергеевич.

Хрущев. Ну, спасибо вам всем за откровенные товарищеские высказывания. Я ценю вашу морально-политическую поддержку. Действительно, наиболее реальный путь — быстро созвать Пленум, перехватить у них инициативу. В рамках Президиума, как видим, они в большинстве, кандидаты в члены Президиума голосовать не могут. А на Пленуме нас будет большинство.

Все согласились.

Хрущев (продолжая). Позиции всех на Президиуме ясны. Возмутительно повел себя Брежнев. Трусливый, беспринципный человек. Стоило Кагановичу резко выговорить ему, он тут же отошел от нас и вполне способен переметнуться к ним. Хорошо было бы выяснить, действительно ли он болен. Уверен, что симулирует, хочет остаться в стороне, спасти свою шкуру… Давайте ускорим созыв Пленума, пока этого не сделали они. Дальнейшая дискуссия на Президиуме бесполезна, хотя может помочь выиграть время для сбора членов ЦК. Быть может, созвать Пленум послезавтра? А завтра стянуть сюда членов и кандидатов в члены ЦК, членов Ревизионной комиссии…

Он продолжал:

— Вы, товарищ Жуков, вместе с Серовым обеспечьте прибытие товарищей с периферии. Товарищ Суслов, пригласите Чураева (орготдел ЦК) и Мыларщикова (отдел ЦК по РСФСР) и постарайтесь всех оповестить так, чтобы люди завтра прибыли. Товарищ Фурцева, займитесь Москвой, чтобы все явились, и подумайте, в какой словесной форме их правильно ориентировать. Вы, товарищ Мухитдинов, найдите возможность, когда прибудут члены ЦК от азиатских республик, в личном плане поговорить с ними. Пленум давайте созовем в 11 часов.

Все согласились и разошлись. Выйдя из кабинета и спускаясь по лестнице, Мухитдинов увидел Серова, который направлялся к Хрущеву.

На следующий день с утра собрались снова в зале заседаний Президиума, и обсуждение продолжилось.

Зал заседаний Президиума ЦК КПСС в Кремле 19 июня 1957 года. (По записям Н. А. Мухитдинова.)

Изложил свою точку зрения Кириченко, затем слово взял Д. Т. Шепилов. Вначале он вроде бы поддержал Хрущева, но после выступления Молотова явно переметнулся. Начал с критики, сказав, что Министерство иностранных дел обычно готовит серьезные документы для каждой встречи Хрущева с иностранцами, дает ему специальную папку, но он игнорирует ее, даже не читает материалов; говорит от себя, в результате исправить бывает невозможно, а все оказываются перед свершившимся фактом. Иностранцы же делают соответствующие выводы.

(С. Н. Хрущев в своих мемуарах тоже подтвердит: Шепилов в начале сражения выступил на стороне отца. В последнее время они, как говорится, тянули в одной упряжке. Но постепенно к вечеру того же 18 июня Шепилову становилось все яснее: он поставил не на ту лошадь. Он стал нервничать и, наконец, перед самым голосованием, когда положение отца стало казаться окончательно безнадежным, решил поменять ставки. Перед голосованием об освобождении Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК Шепилов перешел на сторону победителей. Ему бы чуть выждать, не паниковать, замечает С. Н. Хрущев. Вся бы жизнь сложилась по-иному, и числился бы он не в «примкнувших», а Бог знает в каком иконостасе. Но не выдержал, как куропатка, захлопал крыльями и взлетел на выстрел…)

Взял слово Н. А. Мухитдинов — получилось, что выступал второй раз. Не успел закончить, как вошел секретарь и взволнованно доложил, что в приемной находится группа членов ЦК, хотят войти.

Булганин. Кто позволил? Нельзя!

Хрущев. Как это нельзя? Это же члены ЦК!

Их перепалка была прервана, так как в зал вошли человек 15–20. Мухитдинов бросил на них взгляд: это были ответственные сотрудники ЦК и преимущественно работники КГБ, МВД и военные. Впереди — Серов. От имени явившихся он начал резко говорить, что трое суток происходит что-то непонятное.

— Мы все, члены ЦК, оказали вам доверие, избрав в Президиум. Вы же закрылись, нам неизвестно, о чем говорите. Народ, партия в неведении, возникают слухи. Идет резонанс за рубежом. Дела же заброшены. Требуем объяснить, в чем дело, что происходит. Ни один вопрос, входящий в компетенцию Пленума, не должен здесь решаться. Не уйдем, не получив ясного ответа!

Булганин (стуча кулаком по столу). Как вы смеете?! Всем ясно, кто и по чьей инициативе собрал эту группу. Все объясним не вам, а Пленуму. Сейчас же расходитесь, не мешайте работать!

Конев (поддерживая Серова). Мы же члены ЦК. Народ должен знать правду!

Булганин. Повторяю, расходитесь!

Маленков. Не будем обострять. Поручим товарищу Ворошилову выйти в приемную и объяснить, в связи с чем заседает Президиум.

Булганин. Верно. Давай, Климент, выходи и объясни товарищам.

Хрущев. Не позволю дезинформировать членов ЦК! Я тоже выйду и расскажу всю правду, кто и чем здесь занимается, чтобы партия и народ знали все!

От волнения он покраснел, дрожал, даже пошатывался. Ворошилов и Хрущев направились к дверям. Стоя на пороге, Хрущев бросил:

— Вы сидите, продолжайте. Я поговорю с народом, членами ЦК. Мы вернемся.

Тут же первым струсил Маленков:

— Давайте не будем дальше вести дискуссию. Все можно решить сейчас. Дело не в том, чтобы кого-то сделать жертвой. Пусть Никита Сергеевич и дальше работает.

Каганович. Верно. Надо заканчивать это дело.

А в приемной шел разговор. В зале сидели молча, не шевелясь, не глядя друг на друга. Так продолжалось не меньше часа. Наконец, вернулись Ворошилов и Хрущев. Не успел никто и рта раскрыть, как Хрущев заявил:

— Мы сказали им всю правду. Вот Климент Ефремович вынужден был оправдываться перед членами ЦК. Все происшедшее не вписывается ни в рамки закона, ни в рамки Устава партии. На Пленуме скажем об этом. Требуют созвать его завтра. Как?

Мы поддержали.

— Правильно, скорее созвать Пленум и перенести обсуждение туда.

В этот момент было ясно, что Булганин сам не рад взятой ранее на себя роли председательствующего. Он сидел молча. Инициатива перешла в руки Хрущева. Он обратился к Ворошилову:

— Пошли, Климент, выйдем и скажем, что Пленум завтра.

Присутствовавшие, кто тихо, кто громко, поддержали:

— Да, конечно.

Членам ЦК объявили о завтрашнем Пленуме, они ушли. Булганин пересел на свое прежнее место.

Хрущев. Ваша позиция ясна. Наверное, даже решение подготовили?

Маленков. Не писали никакого решения.

Хрущев. Я Первый секретарь ЦК и буду докладывать на Пленуме обо всем, что здесь произошло. Вы тоже изложите свою позицию. Товарищи всех заслушают и примут решение.

Тут секретарь передал Хрущеву какую-то записку. Он надел очки, прочитал и сказал:

— Это от Брежнева. Вот что он пишет… (В записке говорилось, что Леонид Ильич глубоко сожалеет, что заболел. Полностью поддерживает Никиту Сергеевича, считает, что он должен оставаться Первым секретарем, осуждает поведение заговорщиков, предлагает вывести их из состава Президиума и строго наказать.)

Никто не сказал ни слова. Но, по словам Мухитдинова, все будто заново увидели истинное лицо автора. Поразила его осведомленность о происходящем, вплоть до последних часов. Но эта весьма своевременная поддержка опять изменила мнение Хрущева о Брежневе, и опять перед ним открылась дорога наверх.

Утром открылся Пленум.

На документе — устрашающие грифы: «Строго секретно. Снятие копий воспрещается. Подлежит возврату в 1-й сектор Общего отдела ЦК КПСС». Это стенографический отчет июньского (1957 г.) Пленума ЦК КПСС.

Его открыл Н. С. Хрущев.

- Из 130 членов Центрального Комитета прибыло и находится здесь 121 член Центрального Комитета, — доложил он, — из 117 кандидатов прибыло 94, из 62 членов Ревизионной комиссии прибыл 51. Некоторые товарищи, которые здесь отсутствуют, больны, некоторые находятся за границей и не успели прибыть. Видимо, прибудут позже. Считает ли Пленум правомерным открыть заседание?

— Да! — раздались голоса в зале.

- Объявляю Пленум открытым, — объявил Хрущев. — На обсуждение Пленума Центрального Комитета КПСС вносится внутрипартийный вопрос. Какое мнение членов Центрального Комитета?

— Принять, — послышались одобрительные голоса.

— Принимается. Я хотел бы условиться о распорядке работы Пленума. Есть предложение сегодня работу Пленума вести до 6 часов вечера, видимо, с одним перерывом. Следующее заседание созвать в понедельник, в 10 часов утра.

- Почему не завтра? — спросил Молотов.

- Как видите, я спрашиваю Пленум, а вы вопрос задаете, — повернулся в его сторону Хрущев. Если у вас другое мнение, вы можете внести другое предложение. Мнение это не только мое, но и других членов Президиума.

- Я не знал этого, — произнес Молотов.

- Я ничего не имею против, каждый член Пленума может поставить любой вопрос. Я только объясняю, — сказал Хрущев.

Молотов, похоже, обиделся:

- Я больше ничего не говорю. Я не возражаю.

Хрущев продолжил:

- Сегодня будем работать до шести часов и перерыв с сегодняшнего дня до десяти часов утра понедельника.

— Правильно! — поддержали в зале.

— О регламенте для выступлений. Есть такое мнение, — мы обменялись мнениями среди членов Президиума, — покамест не устанавливать регламент для выступающих. Видимо, когда начнется повторение в выступлениях, а это неизбежно, — тогда мы вернемся к вопросу о регламенте, и, если Пленум найдет нужным, установим какой-то регламент.

— Правильно! — снова раздалось в зале.

- Нет возражений против этого? — Хрущев обвел глазами зал. — Нет. Тогда слово для сообщения имеет товарищ Суслов.

Долговязая, аскетичная фигура секретаря ЦК по идеологии прошествовала к трибуне.

- Президиум Центрального Комитета поручил мне сделать информацию по вопросу, который обсуждался на заседаниях Президиума Центрального Комитета 18, 19, 20 и 21 июня, то есть в течение четырех последних дней, — начал он. — Должен сообщить вам, что текст моей информации не рассматривался и не утверждался Президиумом ЦК. Прошу учесть также, что стенограммы заседаний Президиума не велось, информацию приходится строить лишь по памяти; времени для подготовки данного информационного сообщения у меня было крайне мало.

После этой преамбулы главный идеолог партии приступил к главному: как возник вопрос и почему его обсуждение приняло столь напряженный характер?

По его информации, дело обстояло так. 8 июня по предложению некоторых членов Президиума было созвано заседание этого высшего коллегиального органа ЦК для обсуждения вопросов, связанных с предполагавшейся поездкой членов Президиума на празднование 250-летия Ленинграда. На заседании Маленков внезапно предложил поручить председательствование главе правительства Булганину, так как речь-де пойдет о крупных ошибках и недостатках в работе Первого секретаря ЦК Хрущева. Маленков затем выступил с резкими нападками на Никиту Сергеевича, с обвинениями его в культе личности, в нарушении им принципов коллективного руководства. Маленков был поддержан некоторыми другими членами Президиума, в особенности Кагановичем и Молотовым.

Только после решительного протеста со стороны ряда членов Президиума, кандидатов в члены Президиума и секретарей ЦК, указавших на недопустимость с точки зрения партийных норм решать такой большой вопрос в столь поспешном порядке и притом при отсутствии нескольких членов Президиума — Кириченко, Суслова, Сабурова, кандидатов в члены Президиума Шверника, Мухитдинова, Козлова, секретарей ЦК КПСС Аристова, Беляева, Поспелова. Только после этого удалось договориться о том, чтобы заседание Президиума продлить на следующий день, вызвав на него не находившихся в Москве.

— Заседание 19 июня началось с того, — рассказывал Суслов, — что сразу же возник острый спор, кому председательствовать. После дискуссии и настоятельных требований Молотова, Кагановича, Маленкова и других товарищей…

— Кто другие? — прервали оратора из зала.

- Товарищи Булганин, Сабуров, Первухин, Ворошилов… Потом вам, товарищи, станет ясно… Председателем стал Булганин. Прения фактически открыл товарищ Маленков, который сказал, что в Президиуме ЦК сложилась невыносимая обстановка, которую долго терпеть нельзя. По словам товарища Маленкова, товарищ Хрущев нарушает принцип коллективного руководства, у нас растет культ личности Хрущева, что он, товарищ Хрущев, как Первый секретарь, не объединяет, а разъединяет членов Президиума, неправильно понимает взаимоотношения между партией и государством, сбивается на зиновьевское отождествление диктатуры пролетариата с диктатурой партии.

Суслов объяснил залу, что Маленков подверг сомнению и фактически осудил лозунг о том, чтобы в ближайшие годы догнать и перегнать США по производству молока, мяса на душу населения, мотивируя это отсутствием соответствующих расчетов и тем, что этот лозунг будто бы противоречит линии партии на преимущественное развитие тяжелой промышленности.

Выступление Маленкова наиболее активно поддержали Каганович и Молотов. Каганович заявил, что в Президиуме создалась атмосфера угроз и запугивания и что надо ликвидировать, как он говорил, извращения и злоупотребление властью со стороны Первого секретаря, который единолично решает вопросы и извращает политику партии в ряде вопросов.

Останавливаясь на положении дел в сельском хозяйстве, Каганович сказал, что в отношении этой отрасли хозяйства нет критики, успехи преувеличиваются, а лозунг догнать Соединенные Штаты Америки по продуктам животноводства, по мнению Кагановича, выдвинут непродуманно и несолидно.

— Товарищ Каганович, — продолжал Суслов, — допустил грубейшие, по существу, клеветнические выпады в отношении Никиты Сергеевича Хрущева, о которых я не хотел бы здесь говорить.

— Надо сказать, — потребовали из зала.

— Можно сказать, — согласился Суслов. — Например, товарищ Каганович барски пренебрежительно отозвался о поездках товарища Хрущева на места, заявив буквально следующее: Хрущев мотается по всей стране.

Эта фраза вызвала шум, бурное реагирование в зале. Раздавались возгласы:

— Он сам оторвался от народа!

— Хрущев действительно мотается, и его вся страна знает!

— Это — фарисейство!

Переждав бурю возмущения, Суслов продолжал:

— В заключение товарищ Каганович предложил освободить товарища Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК и поставил под сомнение вопрос о том, надо ли вообще иметь пост Первого секретаря.

Стенограмма снова фиксирует шум, оживление в зале, чей-то возмущенный возглас: «Так недолго и до анархии дойти».

— Товарищ Молотов в своем выступлении, кроме обвинения в возрождении культа личности, предъявил товарищу Хрущеву обвинение в том, что он будто бы хочет поколебать ленинский курс политики партии, выдвигая известный лозунг по увеличению производства продуктов животноводства. Обрушиваясь на этот лозунг, товарищ Молотов заявил, что это правая политика и авантюризм. Далее товарищ Молотов заявил, что во внешней политике товарищ Хрущев будто бы проводит линию «опасных зигзагов». Он также заявил, что нам нет необходимости иметь Первого секретаря ЦК и следует освободить товарища Хрущева от этих обязанностей. Некоторые другие члены Президиума и кандидаты в члены Президиума…

— Кто? — раздались возмущенные голоса.

- В частности, товарищ Шепилов, солидаризировались в той или иной мере с выступлениями товарищей Маленкова, Кагановича и Молотова, но именно выступления названных трех товарищей и их предложения являлись наиболее далеко идущими. Один из названных товарищей, не припомню точно, кто, обвинял секретарей КПСС в том, что они через секретарей обкомов и ЦК компартий союзных республик будто бы ведут работу по охаиванию отдельных членов Президиума.

— Это клевета, — отреагировали в зале.

- Вы назовите, кто? — спросил Л. И. Брежнев.

— Этот вымысел болезненной фантазии, я думаю, легче всего опровергнуть вам, участникам Пленума, поскольку секретари ЦК компартий союзных республик и обкомов партии широко представлены в составе Пленума, — ловко выкрутился докладчик.

— Это мы скажем! — пообещали в зале.

Суслов продолжал далее:

- Выступления всей этой группы товарищей встретили решительный отпор со стороны других членов Президиума, кандидатов в члены Президиума и секретарей ЦК КПСС: Кириченко, Микояна, Суслова, Хрущева, Жукова, Шверника, Фурцевой, Козлова, Мухитдинова, Брежнева, Аристова, Беляева, Поспелова.

— А Брежнев? — спросил кто-то.

— Я выступил на первом заседании, — подал голос Леонид Ильич.

— Я не присутствовал на первом заседании, — сказал Суслов. — Я тогда не был в Москве. Все они категорически отвергали предложение об освобождении товарища Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК как совершенно необоснованное, политически вредное и опасное, могущее нанести огромный ущерб интересам нашей партии и страны.

— Правильно! — одобрительно откликнулись в зале.

- В выступлениях этих товарищей указывалось, что из всей деятельности Центрального Комитета, его Президиума и Первого секретаря за последние четыре года никак не вытекает та крайняя и опасная мера, которую настойчиво предлагали товарищи Маленков, Каганович и Молотов. Напротив. В течение этих трудных лет — в сложной международной обстановке, при запущенности сельского хозяйства, крупных недостатках в работе промышленности и в строительстве, которые имели место в прошлые годы при жизни Сталина, при наличии серьезных отрицательных последствий культа личности Сталина, Центральный Комитет и его Президиум проводили правильную инициативную внешнюю и внутреннюю политику и уверенно вели нашу страну по пути строительства коммунизма.

Стенограмма снова зафиксировала бурные аплодисменты, что говорило об успешной обработке членов ЦК, прибывших с мест. Суслов между тем разразился восторженным панегириком в адрес руководства ЦК:

— Эта политика была и есть ленинская, она разрабатывалась и проводилась коллективным, именно коллективным руководством Центрального Комитета партии, при полной поддержке и напряженной деятельности местных организаций и всей нашей партии. Эта политика Центрального Комитета и его Президиума, политика ХХ съезда нашей партии, как всем сейчас очевидно, дает прекрасные плоды. Она способствовала известной разрядке международной обстановки, росту мощи нашей страны, дальнейшему серьезному развитию нашей промышленности, и в первую очередь тяжелой промышленности, дальнейшему подъему сельского хозяйства, повышению материального благосостояния рабочих, колхозников, всех трудящихся нашей страны. Партия провела огромную работу по ликвидации последствий культа личности Сталина, ликвидации нарушений революционной законности, по устранению ранее допущенных извращений в области национальной политики.

Г о л о с а. Правильно.

Суслов. Партия наша стала сильнее, сплоченнее. Возросла в большей мере активность партийных масс. Партия еще больше укрепила свои связи с народом. Советский народ безраздельно одобряет политику нашей партии. (Б у р н ы е а п л о д и с м е н т ы.) Страна переживает огромный политический и хозяйственный подъем. Не видеть это могут только люди, утрачивающие контакт с жизнью, политические слепцы. (Б у р н ы е а п л о д и с м е н т ы.)

Г о л о с. Ослепли в кабинетах.

Суслов. Поэтому недостойный поклеп со стороны отдельных товарищей на линию партии, попытки навести какую-то тень на ее политику партия не может и не будет терпеть. (Б у р н ы е а п л о д и с м е н т ы.) Товарищи законно спрашивали на заседании Президиума, почему в обстановке общего подъема страны и успеха нашей партии, ее Центрального Комитета и Президиума указанная выше группа членов Президиума сочла возможным выступить с неожиданным предложением снять с поста Первого секретаря ЦК КПСС! Как это вяжется со всей обстановкой, здравым смыслом, с интересами партии и страны? Вызвано ли это принципиальными соображениями действительной заботы об интересах партии или какими-то другими мотивами, настроениями обиды, личной неприязни со стороны этих товарищей?

Г о л о с. Авантюра.

Суслов. Конечно, у товарища Хрущева имеются недостатки, например, известная резкость и горячность. Отдельные выступления его были без должной согласованности с Президиумом, и некоторые другие недостатки, вполне исправимые, на которые указывалось товарищу Хрущеву на заседании Президиума. Правильно отмечалось на заседании, что наша печать в последнее время излишне много публикует выступлений и приветствий товарища Хрущева. Но при всем этом на заседании Президиума выражалась полная уверенность в том, что товарищ Хрущев вполне способен эти недостатки устранить.

Г о л о с а. Правильно.

Суслов. Однако товарищи Маленков, Каганович и Молотов, с одной стороны, невероятно раздували и преувеличивали недостатки товарища Хрущева, а с другой — фактически полностью перечеркивали всю огромную напряженную инициативную работу, которую проводит товарищ Хрущев на посту Первого секретаря ЦК.

Г о л о с. Они оторвались.

Суслов. Товарищи спрашивали, где же тут партийная принципиальность и добросовестность? Разве можно класть на одну чашу весов отдельные недостатки товарища Хрущева и всю его политическую деятельность, которая хорошо известна в партии и стране?!

Г о л о с а. Правильно. (А п л о д и с м е н т ы.)

Суслов. В возражениях товарищам Маленкову, Кагановичу и Молотову говорилось, что самим фактом предложения о снятии Первого секретаря ЦК они ставят под сомнение всю политику нашей партии.

Г о л о с а. Правильно.

Суслов. Принятие такого совершенно необоснованного предложения вызвало бы смятение в рядах партии, создало бы угрозу ее единству, подорвало бы доверие к нашей партии со стороны народа и доставило бы величайшую радость всем нашим врагам.

Г о л о с а. Правильно.

Суслов. В прениях указывалось, что, вынося подобного рода предложение, товарищи легкомысленно играют с огнем, проявляют опасные групповые тенденции и странную, даже чудовищную беззаботность к судьбам нашей партии и страны.

Г о л о с а. Правильно. Авантюризм чистейший. Реваншисты. К власти рвутся.

Суслов. Самый решительный протест большинства присутствовавших на заседаниях Президиума товарищей вызвали попытки товарищей Кагановича, Молотова и Маленкова умалить гигантскую работу партии и всего советского народа по подъему сельского хозяйства, а также бросавшиеся ими обвинения товарищу Хрущеву в принижении им роли государственных органов и якобы в сползании к зиновьевской формуле отождествления диктатуры пролетариата с диктатурой партии.

Г о л о с а. Какой позор! Заучились.

Суслов. Товарищам Маленкову, Кагановичу и Молотову указывалось, что эти обвинения являются сплошным вымыслом. Все же видят сейчас, что в стране проводятся большие мероприятия, направленные на то, чтобы как раз поднять роль Советов в государственном, хозяйственном и культурном строительстве…

Г о л о с а. Правильно.

Суслов…активизировать деятельность профсоюзов, комсомола, всех других общественных организаций и решительно усовершенствовать руководство ими со стороны партийных организаций. Неужели товарищи не понимают, что в условиях, когда вся международная реакция главные свои атаки ведет против руководства Коммунистической партии и всячески клевещет на Коммунистическую партию, когда гнилые людишки и различные антипартийные элементы, которые есть еще и в нашей стране, хотели бы освободиться от партийного руководства, от партии, как направляющей и руководящей силы советского общества, в этих условиях даже глухие намеки с их стороны на мнимую подмену диктатуры пролетариата диктатурой партии льют воду на мельницу наших врагов и могут нанести ущерб и партии, и Советскому государству.

Г о л о с а. Правильно.

Суслов. Что же касается положения дел в сельском хозяйстве, то многие участники заседаний Президиума отмечали, что, конечно, здесь еще имеется много не ликвидированных недостатков, накопившихся за много лет, что предстоит гигантская работа по выполнению решений партии в области сельского хозяйства. Однако это никому не дает оснований для опорочивания проделанной работы и уже достигнутых серьезных успехов в подъеме сельского хозяйства.

Позвольте напомнить вам некоторые данные Центрального статистического управления о производстве основных продуктов сельского хозяйства с 1953 года.

Г о л о с. А в 1953 году до ручки довели, ничего не осталось.

Суслов. Зерно: 1953 год — 82,5 млн. тонн, 1956 год — 127,4 млн. тонн; хлопок: 1953 год — 3,87 млн. тонн, 1956 год — 4,46 млн. тонн; сахарная свекла: 1953 год — 23,2 млн. тонн, 1956 год — 32,5 млн. тонн; льноволокно (была загублена эта культура): 1953 год — 0,16, сейчас производство льна возросло в три с лишним раза; картофель: 1953 год — 72,5 млн. тонн, 1956 год — 96 млн. тонн; мясо (здесь медленно двигались): 1953 год — 5,8 млн. тонн, сейчас — 6,5 млн. тонн; молоко: 36,5 млн. тонн, в 1956 году — 49,2 млн. тонн; шерсть: 235 тыс. тонн, сейчас — 260 тыс. тонн; яйца: 16 млрд. штук, сейчас — 19,5 млрд. штук.

Как видите, является неоспоримым тот факт, что происходит неуклонное движение вперед нашего сельского хозяйства. В этом году усилились темпы развития животноводства. Резко возрастают заготовки продуктов животноводства. Государственные заготовки и закупки скота, например, по всем категориям с 1 января по 1 июня 1957 года составили 900 тыс. тонн, или на 51 процент больше, чем за тот же период прошлого года. С 1 января по 1 июня по всем категориям хозяйств заготовки и закупки молока составили 6,4 млн. тонн, или на 29 процентов больше, чем за такой период в прошлом году. Яиц за это время заготовили на 39 процентов больше, чем на эту же дату в 1956 году. Это, товарищи, серьезный успех.

В колхозах и совхозах раскрываются все новые резервы по ускоренному развитию животноводства. Поэтому, как все здесь могут подтвердить, трудящиеся деревни и партийные организации принимают лозунг «Догнать в ближайшее время США по производству мяса, молока и масла на душу населения» с огромным энтузиазмом.

Г о л о с а. Правильно. (А п л о д и с м е н т ы.)

Суслов. Этот лозунг, несомненно, сыграет большую мобилизующую роль в деле дальнейшего развития нашего сельского хозяйства, и совершенно непонятно, зачем понадобилось некоторым товарищам бросать тень на этот лозунг, и уже совсем нелепо противопоставлять этот лозунг нашей генеральной линии на преимущественное развитие тяжелой промышленности.

Г о л о с а. Правильно.

Суслов. Товарищи, в своем кратком сообщении я наверняка не смог сказать и десятой доли о ходе четырехдневного обсуждения вопроса. Я уверен, что присутствовавшие на заседании Президиума товарищи сами расскажут (г о л о с. Безусловно) о своих выступлениях, поскольку поднятый вопрос является очень острым и важным для партии. Обсуждение его вызвало большую тревогу и волнение. Лишь во второй половине дня вчерашнего заседания обстановка стала спокойнее. Товарищи Маленков, Каганович, Молотов и другие перестали добиваться освобождения товарища Хрущева от обязанностей Первого секретаря Центрального Комитета.

Глубокоуважаемый всеми нами товарищ Климент Ефремович Ворошилов на этом заседании сказал, что надо теперь сделать все для того, чтобы партия и ее руководство были едины, чтобы народ наш был спокоен.

Товарищ Хрущев в своем выступлении на заседании Президиума, отвергая нездоровую и тенденциозную критику и несправедливые обвинения в его адрес, в то же время признал правильность критики ряда его недостатков и заявил, что он исправит эти недостатки, что он и впредь будет бороться за укрепление единства партии, за укрепление единства руководства партии. (А п л о д и с м е н т ы.)

Президиум ЦК не принял какого-либо решения по обсуждавшемуся вопросу. Однако в ходе прений был высказан ряд ценных пожеланий по дальнейшему улучшению работы Президиума, Секретариата ЦК, об укреплении методов коллективности в работе.

Позвольте, товарищи, выразить уверенность в том, что Пленум Центрального Комитета обсудит вопрос на высоком политическом уровне, и его решение будет способствовать дальнейшему укреплению единства нашей славной партии, ее боевого штаба Центрального Комитета, будет способствовать новым успехам в строительстве коммунизма. (Б у р н ы е а п л о д и с м е н т ы.)

Г о л о с с м е с т а. Михаил Андреевич, объясните поведение товарища Шепилова на Президиуме и как реагировал Президиум на заявление группы членов ЦК.

Г о л о с а. Поведение Сабурова, Первухина, всех товарищей, которые выступали против приема.

Суслов. Я еще раз повторяю, ведь я не могу и одной десятой сказать, они сами расскажут.

Г о л о с а. Мы просим рассказать.

Хрущев. Здесь Пленум ЦК, расскажите все, как было.

Суслов. Товарищ Шепилов был из самых рьяных выступающих. Его выступление было неправильным и позорным.

Г о л о с а. Карьерист. Провокационное выступление.

Суслов. В ряде случаев его выступление носило провокационный характер стравливания членов Президиума между собой.

Г о л о с а. Ясно.

Суслов. Что касается прихода группы членов ЦК, я бы сказал так. Сначала та часть, о которой я говорил в первой части своего сообщения, приняла этот приход позорно.

Беляев. Вы скажите, что Сабуров сказал.

Хрущев. Вы скажите, как было.

Суслов. Я все не могу схватить. Я помню, что особенно резко возражали товарищи Каганович, Молотов, Маленков, Шепилов кричал с места неистово, затем Сабуров, говорили, что это позор.

Беляев. Скажите, что Сабуров сказал.

Хрущев. Я извиняюсь, можно мне сказать несколько слов? Когда пришли товарищи и заявили, что группа членов ЦК просит принять их, некоторые члены Президиума ЦК заявили: «Позор! Что за обстановка в партии, кто создал такую обстановку? Так нас могут и танками окружить». В ответ на это я сказал: «Спокойно, это не танки, а пришли к нам члены ЦК». Товарищ Жуков протестовал, как министр обороны, против клеветы, которая раздается, потому что танки можно двигать только по его приказу.

Г о л о с а. Молодец.

Хрущев. Я сказал, что надо принимать членов ЦК. Молотов громко заявил, что мы не будем принимать. Тогда мною было сказано следующее: «Товарищи, мы, члены Президиума ЦК, мы слуги Пленума, а Пленум хозяин. (А п л о д и с м е н т ы.)

Суслов. Тов. Хрущев хорошо дополнил.

Хрущев. Это важная деталь. Они говорят: не принимать членов ЦК партии! Как же это можно не принимать? Ведь мы беспартийных принимаем, а это члены ЦК. 20 человек пришли, как их не принимать! «Нет, — говорят они, не принимать. Это что? Это — давление!» «Вы же не знаете, что они скажут, — говорю я этим товарищам, — давайте послушаем, что они скажут». Тогда кто-то внес предложение поручить Булганину принять членов ЦК. С этим я не согласился: «Почему? Давайте все выслушаем». Кто-то сказал: «Ворошилову поручить». Я говорю, что я избран на Пленуме секретарем ЦК, пойду к членам ЦК и буду с ними беседовать. (А п л о д и с м е н т ы.)

Должен сказать, что когда они увидели, какова обстановка, то спесь со многих слетела. Тогда уполномочили Ворошилова, меня, Микояна и Булганина встретиться с членами ЦК. Это было очень плохое решение. Пока названные мною товарищи беседовали с членами ЦК, остальные в это время за дверью сидели и ожидали, когда кончатся переговоры. Это же позор!

Г о л о с а. Позор!

Хрущев. Боятся с глазу на глаз встретиться с членами ЦК. Куда это годится?! Вот как было, товарищи. Если я неправду говорю, то пусть меня другие поправят. То, что я мог запомнить, постарался точно передать.

Г о л о с а. А что Сабуров говорил?

Хрущев. Он кричал: это позор, давление, не надо принимать, они не имеют права.

Г о л о с а. Вывести из Президиума!

Хрущев. Я тебя, товарищ Сабуров, уважал, а теперь я знаю, кто ты такой.

Г о л о с а. Вывести из членов Президиума. Это позор!

Хрущев. Спокойно, товарищи. Я призываю вас к спокойствию, давайте спокойно обсудим. ЦК вынесет свое решение такое, какое посчитает политически целесообразным, учитывая внутреннюю и международную обстановку. Мне кажется, сейчас нельзя никого выводить. Это непонятно будет, получится так, что только сделали сообщение, и началась расправа. Выступят товарищи, обсудят, тогда вопрос будет яснее. Не надо горячиться. Меня в этом обвиняют, что я горячий, от этого я страдаю, поэтому не следует повторять моих ошибок, за которые меня осуждают.

Шелепин. Никита Сергеевич, какова позиция товарища Булганина?

Хрущев. Она более или менее ясна из информации товарища Суслова, позиция грешная. В своем выступлении я также скажу о позиции товарища Булганина. А сейчас я хочу сообщить о таком факте. Группа, о которой здесь докладывает товарищ Суслов, в последнее время работала отдельно, они сговаривались между собой. Когда кончилась наша встреча с членами ЦК, было уже поздно, все разъехались по домам. Я уже счет дням потерял, сидели четыре дня. Вчера после встречи с членами ЦК я позвонил Николаю Александровичу по телефону и спросил: «Я хочу поговорить с тобой. Ты один?». Он сделал большую паузу, а потом сказал: «Нет, у меня Молотов, Маленков, Каганович». «Зачем же вместе собрались?» А они собрались, чтобы сговориться, как завтра выступать. Вот вам обстановка.

Г о л о с а. Позор. Фракционеры!

Такое начало Пленума, как можно догадаться, ничего хорошего «антипартийной группе» не предвещало. Тем более что сразу после краткой информации Суслова слово было предоставлено министру обороны Жукову и министру внутренних дел Дудорову. Они буквально смешали оппозиционеров с грязью. Жуков припер сталинскую гвардию к стенке обвинениями в репрессиях против командного состава Красной Армии, Дудоров настроил зал против «антипартийной группы» рассказом о созданной по инициативе Маленкова тюрьме для партийных работников.

И на июньском Пленуме, и на ХХII съезде КПСС Хрущев, рассказывая о четырех трудных для него днях, ссылался на группу членов ЦК, которая прибыла в Кремль и потребовала объяснений, что происходит в Президиуме ЦК. Помнится, меня еще со студенческих лет интересовали имена этой депутации. Нигде — ни в выступлениях самого Никиты Сергеевича, ни в учебниках по истории КПСС их фамилии не фигурировали. И только работая в ЦК КПСС, в архиве я обнаружил два документа.

Характерная особенность — ни на одном из них не была указана дата. Оба документа озаглавлены одинаково: «В Президиум ЦК КПСС». Да и текст практически идентичен, как будто писался одним автором. Впрочем, сравните сами.

«Нам, членам ЦК КПСС, стало известно, что Президиум ЦК непрерывно заседает. Нам также известно, что вами обсуждается вопрос о руководстве Центральным Комитетом и руководстве Секретариатом. Нельзя скрывать от членов Пленума такие важные для всей нашей партии вопросы.

В связи с этим мы, члены ЦК КПСС, просим срочно созвать Пленум ЦК и вынести этот вопрос на обсуждение Пленума.

Мы, члены ЦК, не можем стоять в стороне от вопросов руководства нашей партией».

Под заявлением — подписи: И. Жегалин, Н. Киселев, Н. Патоличев, Г. Денисов, Л. Лубенников, Титов, Школьников, И. Тур, А. Струев, (подпись неразборчива), Ганенко, К. Жуков, Н. Ф. Игнатов, Н. Ларионов, А. Волков, И. Капитонов, Хворостухин, П. Доронин, Д. Полянский, И. Скулков, Ф. Горячев, В. Чернышев, Т. Штыков, Н. Г. Игнатов, Марков, Н. Бобровников, Чураев, Постовалов, Марченко, Соколов, Мыларщиков, М. Яснов, Комаров, Мацкевич, Бойцов, Устинов, Д. Д. Брежнев, Шелепин, Дудоров, Пчеляков, Дементьев, Громыко, Н. Михайлов, Конев, Тихомиров, Лобанов, Малиновский, П. Алферов.

И второе заявление: «Нам, членам ЦК КПСС, стало известно, что Президиум ЦК непрерывно заседает. Нам также известно, что вами обсуждается вопрос о руководстве Центральным Комитетом и руководстве Секретариатом.

Нельзя скрывать от членов Пленума ЦК таких важных для всей нашей партии вопросов.

В связи с этим мы, члены ЦК КПСС, просим срочно созвать Пленум ЦК и вынести этот вопрос на обсуждение Пленума.

Мы, члены ЦК, не можем стоять в стороне от вопросов руководства нашей партией».

Подписи: И. Замчевский, Н. Лаптев, И. Кузьмин, Кириленко, В. Елютин, Зотов, Дерюгин, К. Мазуров, Байбаков, Р. Руденко, М. Ефремов, И. Серов, Соколовский, Канунников, Москаленко, В. Кучеренко, А. Петухов, В. Кузнецов, Латунов, С. Игнатьев, А. Румянцев, Хруничев, В. Рябиков, Костоусов, Г. Орлов, К. Петухов, Бенедиктов, В. Семенов.

Фамилии исключительно верных Никите Сергеевичу людей. Правда, на тот период. Что он сделает с карьерами многих из них после своей победы на Пленуме — это отдельная тема.

В архиве сохранились и письменные заявления побежденной верхушки «антипартийной группы», поданные 29 июня — в последний день работы Пленума.

«Считаю необходимым письменно подтвердить мое вчерашнее устное заявление на Пленуме ЦК.

Глубоко и искренне сознаю совершенную мною крупную политическую ошибку, нанесшую вред нашей партии. Исправление имеющихся недостатков не требовало таких мер, как упразднение поста Первого секретаря ЦК и освобождения тов. Хрущева от этого поста. Это тем более недопустимо с моей стороны, что я считаю политику нашей партии правильной как внутреннюю, так и внешнюю.

Я также считаю, что наш Президиум ЦК и лично тов. Хрущев имеют большие заслуги в наших достижениях и успехах как внутри страны, так и в международной политике.

Отдавая себе отчет в том, что путь, на который я вступил, путь сговора с другими членами Президиума, это путь вредный, непартийный.

Я прошу ЦК простить мне совершенную ошибку, граничащую с партийным преступлением, и дать мне возможность оправдать ваше доверие. Я приму любое ваше решение как полагается коммунисту и приложу все силы к тому, чтобы и впредь бороться вместе со всей партией за расцвет нашей Родины, за победу марксизма-ленинизма, за победу коммунизма.

Л. Каганович».

«Членам Пленума ЦК

(Прошу огласить на Пленуме ЦК 29. VI)

В связи с вчерашним выступлением тов. Хрущева, которое было крайне необъективным и при этом в значительной мере направлено в мой адрес, считаю необходимым заявить следующее:

1. Я признавал и признаю политику нашей партии правильной, отвечающей жизненным интересам советского народа, обеспечивающей все новые и новые успехи СССР как в области внутренней жизни страны, так и в международных отношениях — в деле смягчения международного напряжения и сохранения мира.

Считаю все это результатом сложившегося в последние годы коллективного руководства в Президиуме ЦК и причем признаю большие заслуги тов. Хрущева во всем этом деле.

Вместе с тем, как я уже говорил на Пленуме, считаю, что в работе Президиума имеются некоторые недостатки, на которые время от времени законно обращали внимание отдельные члены Президиума ЦК.

2. Ведь и главным поводом к созыву Президиума ЦК 18. VI, как уже здесь говорилось, были некоторые факты нарушения коллективного руководства со стороны тов. Хрущева.

Вместе с тт. Булганиным, Ворошиловым, Кагановичем, Маленковым, Первухиным, а затем и тов. Сабуровым я считал необходимым обсудить этот вопрос на Президиуме ЦК, а в случае необходимости и соответствующего требования членов Президиума ЦК и на Пленуме ЦК.

Признаю, вместе с тем, политическую ошибочность моей позиции и позиции других членов Президиума ЦК, так как не было оснований ставить вопрос об упразднении поста Первого секретаря, хотя это и вызывалось желанием укрепить коллективное руководство в ЦК.

3. В дни перед заседанием Президиума ЦК 18. VI я не раз встречался с отдельными членами Президиума ЦК и беседовал о созыве Президиума для обсуждения возникшего вопроса, но назвать это «заговором» нет оснований.

Для этого тем более нет оснований, что все эти встречи не выходили за рамки бесед с отдельными членами Президиума, хотя я признаю, что в этом были явления недопустимой групповщины.

4. Признавая указанную ошибочность своей позиции, я заявляю, что во всех своих действиях не преследовал каких-либо личных целей и интересов, а исходил из сознания, что это в интересах партии и ее дальнейших успехов в борьбе за победу коммунизма.

В. Молотов».

«Вчера на заседании Пленума я сказал, что осуждаю свое поведение по вопросу, который рассматривается на настоящем Пленуме, и что решение Пленума обо мне приму как справедливое и должное.

Считаю совершенно правильным сказанное здесь, на Пленуме, многими товарищами, что я и другие члены Президиума могли критиковать недостатки тов. Хрущева, но нельзя и вредно для интересов партии было ставить вопрос о ликвидации поста Первого секретаря ЦК и, следовательно, об освобождении тов. Хрущева от этого поста.

Тем более подлежат осуждению те методы сговора и групповщины между членами Президиума ЦК, к которым мы прибегли.

В своих действиях и во всем поведении я руководствовался только интересами партии, ее безусловного и непоколебимого единства. Из этого я исхожу и теперь. Никогда и никуда за пределы Президиума ЦК я своей критики недостатков в работе Первого секретаря ЦК не выносил. Но допущенная в моих действиях групповщина в отношениях с другими членами Президиума, несомненно, нарушает партийные нормы и с основанием может рассматриваться как носящая антипартийный характер.

Мне предъявлялись на Пленуме ряд обвинений по прошлой работе в период руководства тов. Сталина. Я не хочу и не могу снимать с себя ответственность на этот счет и несу эту ответственность.

У меня не было и нет другого мнения, что политика партии правильная, что, руководствуясь решениями ХХ съезда партии, Центральный Комитет осуществляет ленинскую политику, что мы имеем огромные успехи во внутренней жизни нашей страны и в международных отношениях.

Я понимаю, что когда справедливо критикуют за допущенный мной тяжелый поступок, то критика эта должна быть суровой, но при принятии окончательного решения я прошу Пленум ЦК предоставить мне возможность на конкретном деле отдать свои силы великому делу построения коммунизма в нашей стране.

Г. Маленков».

Какая историческая аналогия всплывает при чтении покаяний побежденной сталинской гвардии? Правильно, ГКЧП 1991 года. Увы, революции старикам не по силам. Не стариковское это дело.

 

Спустя сорок лет

— Сейчас иногда можно прочесть: вот-де Шепилов первое время поддерживал Хрущева, а потом выступил против него. Такая точка зрения свидетельствует о неосведомленности. Первое время я действительно хорошо относился к Хрущеву и, как поется в песне, надеялся, что «это взаимно». Я думал: вот пришел простой человек, рабочий, с открытой душой, без сталинской маниакальной подозрительности. Теперь исчезнет атмосфера страха, будет коллективное руководство. Он приезжал ко мне на дачу, иногда с семьей, мы подолгу беседовали. Он доброжелательно принимал разумные советы. Когда я обращался к нему за указаниями как секретарь ЦК или как министр иностранных дел, он частенько говорил: «Да решайте сами…», «Действуйте, действуйте…»

Голос Дмитрия Трофимовича Шепилова — четкий, внятный, несмотря на возраст. Он снова пришел ко мне на Старую площадь — поблагодарить за поддержку. В программу курсов повышения квалификации руководящих журналистских кадров в Академии общественных наук при ЦК КПСС я включил лекцию Д. Т. Шепилова. Впервые после нескольких десятилетий молчания Дмитрий Трофимович получил публичную аудиторию — и какую!

Разговор снова перешел на тему происхождения самой длинной фамилии «И примкнувший к ним Шепилов». И снова Дмитрий Трофимович отмечал: самая большая заслуга Хрущева в том, что он выступил на ХХ съезде партии и нанес удар по культу личности Сталина, открыл двери бесчисленных лагерей, в которых томились ни в чем не повинные люди. При Шепилове решались эти вопросы во всех деталях. «Все двери открыть к чертовой матери и всех невиновных освободить», — распорядился Хрущев. Тем самым он спас жизнь тысяч и тысяч людей.

— Дмитрий Трофимович, но ведь Хрущев сам был членом троек, которые приговаривали таких же ни в чем не повинных людей к смертной казни, лагерям и тюрьмам. Он повинен в не меньшей степени, — возразил я.

— Да, это верно, — ответил он. — Хрущев как-то сказал на одном заседании Президиума ЦК вскоре после смерти Сталина: «Я, Хрущев, ты, Клим, ты, Лазарь, ты, Вячеслав Михайлович, — мы все должны принести всенародное покаяние за 37-й год».

— И он принес?

— Я считаю, что Хрущев принес покаяние своим делом — освобождением многих тысяч невиновных людей. Но сделал он это не до конца, со всякими отступлениями, противоречиями, импульсивными порывами. Один пример. Как секретарь ЦК по идеологическим вопросам я внес предложение о переименовании Сталинских премий в Ленинские или Государственные. «Зачем? — спросил Хрущев. — Да если б я имел Сталинскую премию, я бы с гордостью носил это звание». Такая противоречивость проявлялась у него во многих делах.

Президиум и Секретариат ЦК, в том числе и Хрущев, прекрасно знали, что никакого отношения к сталинским репрессиям и вообще к нарушениям революционной законности Шепилов не имел. Поэтому в этом плане присоединить его к лицам, фигурировавшим в постановлении июньского (1957 г.) Пленума ЦК, было нельзя. К тому же ЦК КПСС было известно, что Шепилов как секретарь ЦК принимал самое активное участие в подготовке ХХ съезда партии, выступал на нем, полностью разделял общеполитический курс и практические мероприятия, которые тогда осуществляла партия.

— И все-таки в постановлении Пленума об антипартийной группе Маленкова, Кагановича и Молотова ваша фамилия значится, хотя в самом конце…

— Это было реакцией Хрущева на мою критику в его адрес за нарушение принципов коллективного руководства. С тех пор и пошло — «И примкнувший к ним Шепилов».

— Почему вас назвали примкнувшим?

— Потому, что ни действиями, ни связями я не был с «тройкой» Молотов — Маленков — Каганович, но вместе с тем выступил с критикой методов работы Хрущева. Надо сказать, что в верхах я мало с кем был близок. Пожалуй, единственными такими людьми были вначале Хрущев, а позже Жуков.

По словам Дмитрия Трофимовича, к 1957 году появилось недовольство методами работы Хрущева. В то время накалилась также международная обстановка, положение было тревожным. Но, как ему казалось, ничего организованного против Хрущева в то время не было. Может быть, что-то где-то и было, но Шепилов не знал об этом.

После ХХ съезда в партии и стране создалась новая обстановка. Уже нельзя было, как раньше, сажать в тюрьму или расстреливать «фракционеров», поэтому недовольные могли более свободно обмениваться мнениями, и было ясно, что столкновение между Хрущевым и «тройкой» неизбежно. Это и произошло на Пленуме.

Весной 1957 года Жуков как-то сказал Шепилову, что надо бы встретиться, поговорить: Хрущев забрал всю полноту власти, от коллегиальности ничего не осталось. Разговаривали они на прогулке: дачи, квартиры, машины — все круглосуточно прослушивалось, и все это знали.

Обращался к Шепилову и Ворошилов, возмущался: «Голубчик, да он же всех оскорбляет!..» Шепилов, по его словам, ответил: «Вот вы, старейший член партии, и сказали бы ему об этом». — «При чем здесь я? Надо собраться, обсудить!» В это время еще началась эпопея с совнархозами. Дмитрий Трофимович понимал, как экономист, что децентрализация нужна, но делать это надо было продуманно. Фурцева прибежала: «Что делать? Во главе совнархозов — случайные люди! Все решения импульсивны, необдуманны». А дело все в том, что Хрущев был дремуче необразован, хотя имел хорошую голову. Знания, доводы он заменял формулой: «Я нюхом чую», — что совершенно недопустимо для руководителя, тем более такого государства!

— Подчеркиваю: мысль была общая — дальше так жить нетерпимо, нельзя, — делился деталями неудачного «путча» Д. Т. Шепилов. — Я тогда перечитывал завещание Ленина. Почему он, перебирая всех, не назвал никого? Это очень важно понять. Значит, стоял он за коллективное руководство. Именно так я думал тогда, когда разгоралась эта «война». Впечатление от всего, что тогда произошло: все было экспромтом, без строго подготовленного плана. Готовясь собрать экстренный Президиум ЦК, предлагали, чтобы председательствовал на нем Булганин и не ждать Жукова, проводить без него. Он был тогда на учениях в Подмосковье. Но я внес предложение не проводить без Жукова и дождаться его приезда.

Шепилов десятки раз вспоминал свое злополучное выступление, стоившее ему карьеры, на заседании Президиума ЦК 18 июня 1957 года, многократно прокручивал в голове каждый тезис, каждую фразу. Начал он с того, что партия и народ заплатили большой кровью за культ личности Сталина. Но потом перешел на критику.

— В первое время вы, Никита Сергеевич, взяли правильный курс: раскрепостили людей, вернули честное имя тысячам ни в чем не повинных людей. Создалась новая обстановка в ЦК и Президиуме. Обсуждение специальных вопросов велось квалифицированно, компетентно, с приглашением специалистов. Но теперь вы «знаток» по всем вопросам: и по сельскому хозяйству, и по науке, и по культуре!

Хрущев перебил его:

— Сколько вы учились?

— Я дорого стоил государству, народу: учился в гимназии, кончил среднюю школу, хотя мать у меня была неграмотной. Потом три года в Институте красной профессуры плюс четыре года университета.

— А я учился всего две зимы у попа за пуд картошки, — сказал Хрущев.

— Так почему же вы в таком случае претендуете на всезнание?!

Хрущев ответил, что он никак не ожидал такого от Шепилова, и расценил его выступление как предательство.

Дмитрий Трофимович рассказывал, что поразило его тогда поведение Молотова: он сидел с каменным лицом, безучастным взглядом. А вот характеристика Маленкова. «Он не был личностью. Он из тех людей, которые должны к кому-нибудь прислониться, которые слепо повинуются более сильному и, если надо, мать родную продадут».

Я спросил у Шепилова:

— Во время июньского Пленума Жуков действительно сыграл решающую роль в защите Хрущева?

— С Жуковым я близко знаком с 1941 года. Именно с того времени и до самой его смерти у нас сохранились теплые дружеские отношения, взаимные симпатии. Не сходились мы с ним лишь в одном — оценке Хрущева: я вначале был им очарован, а Жуков не мог простить ему развенчания Сталина. На Пленуме Жуков занимал позицию против отстранения Хрущева, что не исключало его критики. Жуков резко выступил против «тройки», предъявил им обвинения в участии в репрессиях. Когда меня изгнали из Президиума, я, уходя, сказал Жукову: «Смотри, следующим будешь ты». — «Как знать!» Прошло всего три месяца, и октябрьский (1957 г.) Пленум, обвинив его в авантюризме, отправил в отставку.

Очень важная деталь. Как понял Шепилов, «тройка» была против избрания кого бы то ни было Первым секретарем ЦК. Ну а дальше — не продумали. Это действительно было необъяснимо: люди зрелые — и никакого конкретного плана, так непродуманно выступили. Поразительно, что они — никто! — не поставили вопрос о виновности самого Хрущева в репрессиях сталинского времени.

Не менее интересно и поведение самого Хрущева на Пленуме: он взял под защиту Сталина (!), возлагая при этом ответственность за репрессии на «антипартийную группу», и в качестве доказательства привел текст ответной телеграммы Сталина на телеграмму Кагановича с Урала (1935 г.) с предложением создать «тройку» для оперативного утверждения на месте приговоров по расстрелу. Сталин: «Что случилось, почему понадобилась тройка? Категорически против рассмотрения приговоров по расстрелу в тройках. Эти дела должны быть рассмотрены обычным нормальным порядком».

— Что было дальше, вы знаете. Я был снят с поста секретаря ЦК КПСС и выведен из состава кандидатов в члены Президиума ЦК и из состава членов ЦК. Через три года позвонили президенту Академии наук СССР А. Н. Несмеянову и рекомедовали на сессии лишить меня звания члена-корреспондента. Все так и было сделано. Прошло много мучительных лет, прежде чем меня восстановили в партии. Случилось это лишь в 1976 году.

Я ознакомил вас с точкой зрения побежденного. А теперь слово команде победителей. О том, как достигалась победа, Сергей Хрущев рассказал уже после распада Советского Союза. То есть, не скрывая приемов и методов борьбы за кремлевское кресло.

По его рассказу, для того чтобы победить в июне 1957 года, следовало собрать разбросанных по стране членов ЦК раньше, чем это сделают противники. Действовать предстояло чрезвычайно быстро, счет шел даже не на дни — на часы.

Для такого дела требовался человек проверенный. Выбор Хрущева пал на председателя КГБ генерала Серова. Собственно, у Никиты Сергеевича и не оставалось особого выбора. Все нити, связи или находились в руках КГБ, или контролировались им. Ни позвонить в обком по ВЧ, ни послать фельдсвязью пакет в обход КГБ нечего было и думать. У каждого секретаря обкома имелся охранник-осведомитель, контролировавший каждый его шаг. Особые отделы выполняли ту же функцию при командирах в войсках.

Серову Хрущев доверял. Он сам выдвинул его на столь важный пост, в Москве без сановного покровителя Серов не продержался бы и дня. О необходимости замены Серова на одном из заседаний в открытую заявил Молотов. Серов знал об этом. Хрущев пригласил его на дачу. Он хотел поговорить с председателем КГБ с глазу на глаз. Они отправились на прогулку в лес, подальше от посторонних ушей. Серов догадывался, зачем его позвали, о происходивших событиях он знал все. Он заверил своего покровителя в личной преданности, поклялся в верности линии ХХ съезда и заявил о готовности выполнить любые поручения Первого секретаря ЦК.

Разветвленная паутина, которой Комитет государственной безопасности опутал всю страну, оказывалась очень кстати, позволяла оперативно и конфиденциально связаться со всеми нужными людьми.

Хрущев попал в двусмысленное положение. Все последние годы он требовал исключения КГБ из политической жизни страны, ограничения его функций борьбой с вражескими разведками, агентурой, шпионами. Он считал, что ни органы госбезопасности, ни армия не имеют права вмешиваться в политическую жизнь.

Теперь он вынужден был первым обратиться к услугам этой организации. Серов получил поручение связаться с членами ЦК на местах.

Естественно, антихрущевское большинство Президиума об этой встрече не узнало. Сообщить о ней мог только Серов. Их изоляция с каждым днем возрастала. Серов контролировал каждый шаг «большинства». (Вот так — председатель КГБ контролировал членов Президиума ЦК КПСС! А еще год назад Хрущев, осуждая Сталина в репрессиях, вменял ему в вину, что при нем органы безопасности были над партией и требовал вернуть их под ее контроль. Стало быть, вернул.)

Серов звонил членам ЦК на места:

— Как можно скорее приезжайте в Москву, собирается Пленум.

Одни добирались самостоятельно, других, особенно из далеких регионов, доставляли на военных самолетах. В этом помогал Жуков.

Сегодня трудно представить, как тяжело в те годы добирались из Сибири в Москву. Гражданские самолеты летали редко. Тихоход Ил-12 перескакивал с аэродрома на аэродром, из города в город. На многотысячекилометровых дистанциях он продвигался не намного быстрее поезда. Секретарей обкомов, других членов ЦК из отдаленных мест доставляли на реактивных бомбардировщиках.

Усердие и личная преданность Ивана Александровича Серова были по достоинству оценены его высоким покровителем. Через год после спасения Хрущева Серов был снят с поста председателя КГБ СССР и назначен начальником Главного разведывательного управления Генерального штаба, откуда его переместили в Куйбышев — помощником командующего Приволжским военным округом. Он был понижен в звании до генерал-майора, хотя в июне 1957 года Хрущев на радостях произвел его в генералы армии. Остаток жизни лубянский маршал провел в нищете и забвении, не получая положенной ему персональной пенсии.

Открывшийся в субботу, 22 июня, Пленум лишь подвел итоги. С докладом выступал Хрущев. Можно себе представить: он содержал не сухое перечисление фактов.

С изложением своей позиции выступил Молотов. В отличие от недавних единомышленников, в паническом страхе гадавших о своей участи, он остался тверд. Хрущев, по словам сына Сергея, впоследствии не раз с уважением говорил об этом. Остальные «представители большинства» взахлеб каялись.

Члены ЦК выступали крайне резко. Постепенно заседание входило в привычное русло. Каждый стремился вылить свой ушат грязи на «оппозиционеров». Заседания продолжались целую неделю, до 25 июня. Выступить смогли все желавшие.

После институтской практики в первых числах июля 1957 года Сергей Хрущев в полном неведении вернулся домой. Пленум уже закончился, но никаких официальных сообщений еще не публиковалось. Отец ему тоже ничего не рассказал. Так что узнал он о происшедшем из газет.

Почему-то ему запомнилось солнечное летнее утро. Только что привезли почту: разноцветные пакеты, скрепленные сургучными печатями, и газеты. Отец расписался на квитанциях фельдсвязи и, сложив бумаги стопкой на круглом плетеном столике, принялся за прессу. Сын сел рядом и через плечо углядел на первой странице «Правды» официальное сообщение о состоявшемся Пленуме. Глаза привычно скользнули по набранным жирным шрифтом строчкам в конце, там всегда сообщалось о главном, об организационных вопросах: кого избрали, кого убрали. На сей раз перечислявшиеся фамилии заняли целый абзац. Среди исключенных он увидел такие фамилии… Не поверил своим глазам — вожди. К тому же друзья… Совсем недавно все сидели за одним столом на его свадьбе, и вот на тебе.

В то утро он узнал от отца, что против него выступили не четверо поименованных в газете членов «антипартийной группы» — «Маленков, Молотов, Каганович и примкнувший к ним Шепилов», но еще некоторые другие члены Президиума ЦК, в том числе Булганин и Ворошилов.

— Мы решили не называть их фамилий, — сказал отец, — на Пленуме они покаялись. Происшедшее послужит для них хорошим уроком. Да и для внешнего мира так лучше.

Постепенно не названные в официальном сообщении противники отца стали покидать Президиум. Одни, как Сабуров и Первухин, сразу же, другие задержались чуть подольше.

Оставить своих противников в Москве Хрущев не решился. Каганович слыл энергичным руководителем широкого профиля, никакой конкретной профессией, кроме сапожной, он не владел. Его отправили на Урал директором Соликамского калийного комбината. «Должность немалая» — иронизирует сын победителя.

Маленкова, как бывшего министра энергетики, назначили директором крупной Усть-Каменогорской ГЭС на Иртыше.

«Примкнувшего к ним Шепилова» послали преподавать студентам марксистско-ленинское учение на юг, в Среднюю Азию. Молотова — послом в Монголию.

Молотов многие годы состоял в почетных членах Академии наук. Никто не знал, за какие заслуги, но никто и не спрашивал. Сейчас решили его лишить, как вдруг выяснилось, неправедно полученного высокого звания. Чья это была инициатива, неизвестно, в таком деле инициатор всегда найдется. Когда доложили Хрущеву, он не возражал.

— Какой он ученый, это все Сталин навыдумал, — возмущался Никита Сергеевич вечером, вернувшись домой.

Сказано — сделано. Заодно с Молотовым из членов-корреспондентов исключили и Шепилова.

Как видим, побежденных лишали всего, в том числе и ученых званий, которые, по мнению победителей, на государственной службе как бы и ни к чему. Иное дело те, для кого ученые степени — профессия. Забавную историю в этой связи рассказал бывший первый заместитель председателя КГБ СССР Ф. Д. Бобков.

Случилось это как раз в хрущевские времена. Вызывает к себе Бобкова председатель КГБ Шелепин, сменивший на этом посту Серова, и говорит:

— Есть тут один физик, который решил поделить лавры с сыном Хрущева Сергеем. Они что-то там разрабатывали. Надо, чтобы он не претендовал на эту работу, ибо она сделана Сергеем Хрущевым.

И Шелепин попросил Бобкова встретиться с этим ученым. «Не очень-то все это прилично!» — подумал молодой работник и прямо сказал об этом.

— Ваше мнение меня не интересует! — оборвал Шелепин совестливого сотрудника, воспитанного на моральном кодексе строителя коммунизма, усиленно пропагандируемого тогда в прессе.

Бобков вышел. Решил, что надо все продумать не горячась. У него не было сомнений в том, что не чекистское это дело — вмешиваться в подобные ситуации. Однако он не имел права отказаться выполнить приказ. Ну что ж, придется подчиниться, надо только хорошенько во всем разобраться.

Оказалось, ученый был болен, и Бобков не стал его беспокоить. Дня через два Шелепин позвонил и спросил, почему ему не доложено о выполнении приказа. Объяснения явно его не удовлетворили.

Чекист выяснил, что физик болен несерьезно и, получив приглашение, поехал к нему. За столом заговорили об их совместной с Сергеем Хрущевым работе. Ученый подробно рассказал обо всем, и чекисту стало ясно: его вклад в разработку значительно больше, чем Хрущева. Судя по всему, хозяин дома уже догадался о цели визита представителя лубянского ведомства и заявил, что данная работа не имеет для него существенного значения, так как он занят другими, более интересными проблемами, а для Сергея Хрущева она очень важна. Словом, он готов отказаться от авторства в пользу Сергея. Расстались дружелюбно, но на душе у чекиста было скверно. Утром он позвонил Шелепину и доложил о выполнении поручения.

— Зайдите!

Зашел. Чувствует: он весь в напряжении, ждет разъяснений.

— Ну что?

— Ваше распоряжение выполнил.

— Но ведь он был болен!

— Пришлось воспользоваться его приглашением. Вы же приказали.

— Вы представились?

— Конечно. Показал ему удостоверение и все объяснил.

— Что именно?

— Сказал, что интересуюсь степенью участия Сергея Хрущева в их совместной работе. Расстались по-доброму, он обещал больше не претендовать на авторство и предоставить эту честь Сергею Хрущеву. Хотя, если откровенно сказать, Александр Николаевич, Хрущев, безусловно, замахнулся не на свое.

Шелепин улыбнулся, и молодому чекисту показалось, у него отлегло от сердца. Видимо, он и сам боялся за исход переговоров. Бобков и по сей день уверен, все это не он придумал, просьба, скорее всего, исходила от Сергея, а возможно, от самого Никиты Сергеевича.

Прошло много лет. 12 июля 1999 года Сергей Никитич Хрущев, подняв правую руку, принял присягу на верность конституции США, поклонился звездно-полосатому флагу, пообещал защищать эту страну всеми силами и был объявлен гражданином Соединенных Штатов Америки. Вместе с женой Валентиной Голенко, тоже принявшей присягу в католической школе города Провиденс (штат Рой-Айленд).

Западные СМИ пребывали в восторге от того, что сын деятеля, который стучал в ООН ботинком по столу и грозился закопать США, поклялся быть образцовым гражданином и патриотом этой страны. Впрочем, отмечали некоторые издания, цена его клятвам невелика. Это в духе хрущевского рода. Никита Сергеевич, проливая немало крови на Украине, в Москве и Московской области, клялся Сталину: «Мы готовы жизнь отдать за тебя, всех уничтожим». Потом, придя к власти, развенчал культ Сталина и создал собственный.

Среди вопросов к соискателям американского гражданства есть и такой: «Как называется национальный гимн США? Спойте его!» Сын коммуниста номер один 1953–1964 годов ответил: «Звездное знамя!» — и, вытянувшись, спел.

Новоиспеченный американец уверял, что его папа не осудил бы поступок своего сына. Ну и что, если он предпочел Родине более богатую державу? Выходит, папа лицемерил, когда учил советских людей патриотизму? Или сынок теперь готов бросить тень на папашку, чтобы оправдать свои меркантильные интересы? Но, как говорится, Бог им судья.

А вот еще один документ — «живьем» к вопросу о заслуженности или незаслуженности ученых степеней, высших премий и т. д. Документ хранится в бывшем архиве ЦК КПСС, сейчас ЦХСД, имеет порядковый номер 11 874 и датирован 26 марта 1966 года.

«В Президиум ЦК КПСС, в Совет Министров СССР. Копия — президиум Комитета по Ленинским премиям при Совете Министров СССР.

Дорогие товарищи!

В канун ХХIII съезда славной партии Ленина обращаемся к Вам с ходатайством о пересмотре решения по поводу присуждения Ленинской премии за выдающиеся достижения в области литературы, искусства и журналистики авторскому коллективу книжки «Лицом к лицу с Америкой» (тт. Аджубей, Ильичев, Сатюков, Шевченко, Шуйский, Лебедев и др.). (Ильчев — секретарь ЦК КПСС, Сатюков — главный редактор «Правды», трое последних — помощники Н. С. Хрущева. — Н. З.)

Ленинская премия — высшая награда нашей Родины, присуждаемая выдающимся художникам нашей эпохи за выдающиеся свершения, способствующие коммунистическому воспитанию нашего народа.

Ленинские лауреаты — это Михаил Шолохов, Леонид Леонов, Мухтар Ауэзов, Муса Джалиль, Александр Довженко, Галина Уланова, Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Мартирос Сарьян, Арам Хачатурян и некоторые другие великие мастера отечественной культуры. Присуждение Ленинской премии этим художникам подняло ее престиж на недосягаемую высоту.

Столь же дискредитировало престиж самой священной для нас награды мастерам культуры присуждение премии имени Ленина группе товарищей за произведение, не имеющее НИКАКОЙ ценности — ни художественной, ни идейной, за посредственный репортаж о встрече Хрущева с Эйзенхауэром, собранный в книжку «Лицом к лицу с Америкой».

Авторская группа этой книжки, состоящая из весьма грамотных людей, если бы обладала в малейшей степени скромностью и честностью, должна была бы в период обсуждения снять свои кандидатуры, представленные к столь высокому поощрению весьма безответственно.

Следует заметить, что присуждение премии за эту книгу тем более нелепо, что добрая половина ее — это письма трудящихся по поводу поездки в Америку главы Советского правительства.

Присуждение премии этой группе лиц не только принизило престиж самой премии, но и повлекло за собой заниженные требования к целому ряду других произведений. Присуждение Ленинской премии за никчемную в идейно-художественном отношении книжку тем более постыдно, что комитет отклонил в процессе обсуждения кандидатуры подлинно огромных художников, мастеров советской культуры, таких, как Сергеев-Ценский, Владимир Луговской, Назим Хикмет, Михаил Светлов, Алексей Мачавариани, Вано Мурадели, Анатолий Новиков, Евгений Вучетич, Дмитрий Кабалевский, Александр Малышко, и некоторых других, чье творчество не только всенародно известно, но составляет у каждого целую эпоху в развитии нашей социалистической культуры. В целях восстановления подлинно ленинских норм оценки художественных явлений и восстановления действительного идейно-художественного критерия этой дорогой для всего нашего народа награды, просим Вас о пересмотре решения о присуждении Ленинской премии в отношении упомянутой книжки.

Подписи: М. Вершинин. (Вторая подпись неразборчива.)».

На письме пометы: «Ознакомить секретарей ЦК КПСС», «Хранить в архиве. В. Горбунов. 7.1У.66 г.».

Такой вот глас народа.

Высланных из Москвы несогласных с политикой Хрущева недавних друзей ждали материальные трудности, неустроенный быт, душевные терзания. Ослушников отправили из столицы вместе с семьями. Дочь Маленкова Воля, ныне профессор Строгановского художественного института, рассказывала в конце 90-х годов в интервью журналисту Андрею Папушину, что пережитое она будет помнить до конца дней. Летом 1957 года, после известных событий, отца отправили в Усть-Каменогорск на гидростанцию в верховьях Иртыша. Семья поехала с ним. Километров за 30 от города их поезд остановили, дальше повезли на машинах по степи. Они сначала не поняли смысла этих пересадок, потом выяснилось, что сопровождающие сотрудники КГБ имели инструкцию не допустить встречи Маленкова с населением. А горожане приготовили ему торжественную, чуть ли не праздничную встречу с цветами и его портретами — нечто вроде первомайской демонстрации.

Усть-Каменогорская станция была расположена в живописном месте в предгорьях Алтая. Станция была исправная, отношение людей к Маленкову — не только работников ГЭС, но и всего города, превосходное. Это, видимо, не входило в планы Хрущева, и примерно через год он распорядился перевести Маленкова в Экибастуз — тамошняя ТЭЦ, по статистике, была самой плохой в стране.

Везли их туда тайно. Хрущев настойчиво стремился оградить Маленкова от контактов с людьми. Часть пути плыли на пароходе, ночами. Днем отстаивались в пустынных местах по реке. Наконец прибыли в Экибастуз — неблагоустроенный поселок в степи, никакой зелени, очень грязно. Неудивительно, ведь возник он на месте лагеря. Маленков хладнокровно и упорно начал приводить станцию в порядок.

Забавно, примерно в это время Хрущев в одной из своих поездок по Казахстану, выступая в каком-то совхозе, заявил, что Маленков, мол, ничего не делает, спивается… А сам был при этом не вполне трезв и, как рассказывали, обращался к собранию вместо «уважаемые аксакалы» — «уважаемые саксаулы»… Молва об этом его выступлении быстро распространилась по целине, дошла до Усть-Каменогорска, Экибастуза, Караганды. Позабавила людей в трудное время. Вождь скучать не давал.

По словам Воли, никакие гонения не могли отвернуть людей от отца. Тогда где-то в начале 60-х решили его из партии исключить. За что? Формально инкриминировали потерю партбилета, будто он его в степи потерял. Но это ложь — билет у него выкрали из квартиры… Через местную организацию выгнать не получилось: собрание созывали несколько раз, но рабочие были крайне возмущены и заявили: «Если партия исключает такого человека, то нам эта партия не нужна и мы из нее тоже выходим!..» Маленков с трудом сдерживал рабочих, чтобы они председателя собрания не поколотили. Впоследствии местный секретарь был с работы снят как не выполнивший «задания». А «решать вопрос» стали на другом уровне, в обкоме. Исключили заочно.

Бывший первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Д. А. Кунаев так рассказывал о дальнейшей судьбе Г. М. Маленкова. После Пленума он был освобожден от должности заместителя Председателя СМ СССР — министра энергетики Союза ССР и направлен на работу директором Усть-Каменогорской ГРЭС. Дела у него на этом участке пошли неплохо, планы на станции выполнялись. Но до Хрущева дошли сведения о том, что Маленков заигрывает с рабочими, ходит к ним в гости, присутствует на свадьбах, дарит подарки. Н. С. Хрущев распорядился перевести его на другую работу — директором в Экибастуз. И здесь контроль за поведением Маленкова резко ужесточился.

Да, действительно, на одной из прогулок Маленков потерял партийный билет. Его нашла школьница и принесла в милицию. Милиция передала документ в горком партии. По Уставу КПСС коммунист, утерявший партийный билет, заслуживал самого сурового наказания, вплоть до исключения из КПСС. В это время горком получил еще один сигнал: какой-то фотограф-любитель снял Маленкова с внуком и стал продавать эти фотокарточки. Вот за эти проступки Маленкову было вынесено строгое партийное взыскание. На ХХII съезде КПСС секретарь ЦК Компартии Белоруссии Мазуров подверг Маленкова резкой критике. Первичная партийная организация Экибастузской ТЭЦ немедленно отреагировала на эту критику и приняла соответствующее постановление.

Но предоставим слово документам. Итак, протокол партийного собрания.

«Повестка дня:

Персональное дело члена КПСС тов. Маленкова Г. М. (Докладывает тов. Чусоватин К. Т. - секретарь первичной партийной организации Экибастузской ТЭЦ.)

— Делегат съезда, секретарь ЦК Компартии Белоруссии тов. Мазуров, раскрывая нарушения революционной законности и злоупотребления властью, привел факты произвола со стороны Маленкова в период 1935–1936 годов. При обмене партийных документов, когда он, Маленков, вместе с Берия создал версию о существовании в Белоруссии развернутого антипартийного подполья, которое возглавили будто бы партийные и советские руководители республики. (Самое интересное, что Л. П. Берия появился в Москве только в 1938 году, в 1935–1936 гг. он работал в Закавказье. — Н. З.) На основании этой версии была исключена из партии половина всего состава Компартии Белоруссии, арестованы и погублены многие руководители партии из советских органов, представители творческой интеллигенции, тов. Мазуров заявил, что коммунисты Белоруссии считают невозможным дальнейшее пребывание Маленкова в партии…»

Собрание приняло следующее постановление:

«1. За антипартийность, произвол, беззаконие и фракционную деятельность, совершенные в период работы в ЦК КПСС, тов. Маленкова Г. М. из рядов КПСС исключить (голосовали единогласно).

2. Считать целесообразным оставить Маленкова Г. М. директором Экибастузской ТЭЦ (голосовали: за — 8, против — 7)».

Вскоре после этого собрания состоялось заседание бюро обкома партии.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ БЮРО

ПАВЛОДАРСКОГО ОБКОМА КП КАЗАХСТАНА

ОТ 19 АПРЕЛЯ 1962 г.

Дополнить постановление бюро обкома от 15 марта 1962 года «Рассмотрение постановления бюро Экибастузского горкома КП Казахстана от 18 ноября 1961 года об исключении из членов КПСС Маленкова Г. М.» следующим пунктом:

Просить Целинный крайком партии, ЦК КП Казахстана войти с ходатайством в ЦК КПСС и Президиум Верховного Совета СССР о лишении Маленкова Г. М. звания Героя Социалистического Труда, всех орденов и медалей, которыми он был ранее награжден.

Секретарь обкома КП Казахстана И. Слажнев».

Вот так закончилась карьера Г. Маленкова в Казахстане. Однажды он позвонил Кунаеву и сообщил, что с ним поступают несправедливо. Едва ли в той ситуации Кунаев мог помочь ему. Тут были свои, особые правила игры. Москва направила Маленкова на работу в Казахстан и отозвала, не поставив в известность ни ЦК республики, ни правительство. По тем временам обычное дело.

Георгий Максимилианович работал в Экибастузе 10 лет. Весной 1968 года приехал в Москву на похороны матери. Думал, на несколько дней — и обратно. Потом, видимо, что-то решил про себя, сказал: «Пожалуй, пойду на пенсию…» Как только он заявил об этом официально, ему на следующий же день прислали пенсионную книжку…