Майор Белов хорошо знал эту женщину. Лидия Феодосьевна Тимашук заведовала отделением функциональной диагностики в Лечсанупре Кремля.
Вчера она прилетела на специальном самолете сюда, на Валдай, вместе с руководством Лечсанупра. Сделала электрокардиограмму заболевшему на даче Жданову, о чем-то спорила с профессорами.
Сегодня ее вызвали на Валдай снова. Рано утром, проснувшись, Жданов пошел в туалет и потерял сознание. Его состояние крайне обострилось.
— Я же предупреждала! — возмущенно сказала Тимашук начальнику личной охраны Жданова майору Белову. — У Андрея Александровича инфаркт миокарда. Больному противопоказано вставать с постели. А ему разрешили прогуливаться по парку, смотреть кино…
Белов молча слушал.
— Я знала предыдущие электрокардиограммы Андрея Александровича до 1947 года, — продолжала расстроенная докторша. — Там были лишь небольшие изменения миокарда. Вчерашняя ЭКГ взволновала. Но профессора меня не послушали. Может в ЦК написать? Передадите?
— У меня свой начальник, — ответил майор. — Генерал-лейтенант Власик. По инструкции мы должны информировать обо всем только его.
— Хорошо, передайте Власику, — согласилась докторша. — Я сейчас напишу.
ЗЛОПОЛУЧНОЕ ПИСЬМО
Генерал-лейтенант Власик Николай Сидорович был начальником Главного управления охраны МГБ СССР, которое отвечало за безопасность Сталина и других членов Политбюро.
Давным-давно, в девятнадцатом году, когда Сталин прибыл на Царицынский фронт, к нему приставили молодого смышленого красноармейца — скорее для поручений, чем для охраны. С тех пор белорус Власик, родившийся в Брестской области, неотлучно пребывал при вожде до конца 1952 года. Брестская область до 1939 года находилась в составе Польши, то есть формально главный телохранитель советского диктатора родился за границей, но и это компрометирующее обстоятельство, стоившее многим карьеры, не сказалось на его судьбе.
Погубило Власика другое. Он был арестован вслед за Поскребышевым незадолго до смерти Сталина и длительное время находился в тюрьме. Власику, к которому очень ревностно относился Берия и, как утверждают, приложил руку к тому, чтобы свалить человека, имевшего каждодневный доступ к телу вождя, предъявили целый букет обвинений. От растраты казенных денег, которые списывались на нужды Сталина, до бытового разложения и неразборчивости в знакомствах.
В вину вменялось и сокрытие письма Тимашук. Если бы он знал, чем обернется для него переданное начальником личной охраны Жданова майором Беловым письмо перепуганной докторши!
Но на дворе стоял август сорок восьмого года, и верный телохранитель вождя пользовался его абсолютным доверием и покровительством, упиваясь своей безграничной властью.
Что же сообщала врач Тимашук?
Полузабытое имя кремлевской докторши, которое было у всех на устах зимой пятьдесят третьего года, после награждения ее орденом Ленина и множества восхваляющих публикаций, вновь замелькало в советской прессе в годы горбачевской гласности. Злополучное письмо, направленное ею Власику, расценивалось как донос, спровоцировавший возникновение громкого дела «кремлевских врачей», или «убийц в белых халатах».
И хотя авторы этих публикаций в жизни не видели и не читали документ, на который ссылались, и, более того, ни разу не встречались с самой Тимашук, которая здравствовала до 1983 года, ее роль в этой истории трактовалась не иначе как зловещая.
Да что там какие-то поверхностные журналисты, пишущие свои однодневки на злобу дня! Сам Никита Сергеевич Хрущев, ниспровергатель сталинской деспотии и отец десятилетней оттепели, заявил в своем знаменитом закрытом докладе на XX съезде КПСС:
— Следует также напомнить о деле «врачей-вредителей». Собственно, никакого «дела» не было, кроме заявления врача Тимашук, которая, может быть, под влиянием кого-нибудь или по указанию, ведь она была негласным сотрудником органов госбезопасности, написала Сталину письмо, в котором заявляла, что врачи якобы применяют неправильные методы лечения…
Складывалось впечатление, что письмо Тимашук появилось на свет в пятьдесят третьем году, после чего и были арестованы «врачи-вредители». Наверное, многие убеждены в этом и поныне, хотя рассекреченные архивы свидетельствуют о том, что кремлевская докторша обратилась со своим письмом в сорок восьмом году, а если быть точным, 29 августа. То есть за пять лет до возникновения дела о «медицинских убийствах».
Попробуем сконструировать сцену на Валдае в той интерпретации, которая содержалась в не известном широкому кругу читателей «доносе» доктора Тимашук.
РАСХОЖДЕНИЕ В ДИАГНОЗЕ
Двадцать восьмого августа 1948 года заведующую кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы Лидию Феодосьевну Тимашук пригласил к себе в кабинет начальник Лечебно-санитарного управления Кремля Петр Иванович Егоров.
Сорокадевятилетний профессор медицины имел звание генерал-майора, но военную форму надевал крайне редко — разве что по случаю годовщины Дня Победы. В Лечсанупр Кремля он пришел в 1947 году и возглавлял его в течение пяти лет, до ареста по «делу врачей». После прекращения этого дела в связи со смертью Сталина вышел из тюрьмы, но на прежнюю должность уже не вернулся. Был заведующим кафедрой и проректором Центрального института усовершенствования врачей, в последние годы жизни (1964-1967) возглавлял сектор Института медико-биологических проблем.
Когда Тимашук вошла в кабинет Егорова, там находились академик Виноградов и профессор Василенко. Обоих она хорошо знала по совместной работе.
Владимиру Никитовичу Виноградову в ту пору уже исполнилось шестьдесят лет. Он был старожилом «Кремлевки» — с 1934 года заведовал терапевтическим отделением. После снятия обвинения по «делу врачей», в отличие от Егорова, вновь вернулся на улицу Грановского, на прежнее место работы. Скончался в 1964 году, будучи в преклонном возрасте: ему исполнилось 82 года.
Владимир Харитонович Василенко, пятидесятилетний профессор-консультант Лечсанупра, тоже был хорошо известен своим высокопоставленным пациентам. Он дожил до глубокой старости, перешагнув девяностолетний рубеж. Умер в 1987 году.
— А вот и Лидия Феодосьевна, — сказал Егоров, увидев Тимашук. — Садитесь, пожалуйста.
Петр Иванович отличался исключительной вежливостью и галантными манерами.
— Нам предстоит вылет на Валдай, — сказал он, взглянув на часы. — Товарищ Сталин обеспокоен состоянием здоровья Андрея Александровича Жданова, который, как вы знаете, отдыхает там на своей даче. Нам выделен специальный самолет. Лидия Феодосьевна, вы готовы лететь прямо сейчас?
Конечно, женщине требуется какое-то время на сборы, но что за вопрос, если это указание самого товарища Сталина?
Через два часа они уже были в воздухе.
Около двенадцати дня Тимашук сделала Жданову электрокардиограмму.
— Ну и что вы скажете, коллега? — спросил доктор Майоров, старейший работник Лечсанупра, пришедший туда еще в 1929 году. — Какой результат?
— Думаю, что это инфаркт миокарда. В области левого желудочка и межжелудочковой перегородки.
— Не может быть! — вскричал опытнейший Майоров. — Давайте сюда кардиограмму.
Прилетевшие из Москвы медицинские светила склонились надданными, полученными Тимашук. После обмена врачебными терминами Майоров решительно произнес:
— Лидия Феодосьевна, ваш диагноз — ошибочный. Никакого инфаркта у больного нет.
— А что это, по-вашему?
— Функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни.
— Да, Лидия Феодосьевна, придется вам переписать свое заключение, — поддержал Майорова начальник Лечсанупра профессор Егоров. — Инфаркта здесь действительно нет.
— Но ведь показания ЭКГ не совпадают с диагнозом «функциональное расстройство», — пыталась она возражать.
— Ну, если вы не согласны, — примирительно сказал Егоров, — тогда напишите не в такой категоричной форме, а более осторожно. Доктор Карпай, между прочим, так и поступала на предыдущих ЭКГ.
Врач С. Е. Карпай, признанный специалист по функциональной диагностике, была одним из авторов «Атласа электрокардиографии», по которому учились студентымедики. Ее авторитет был высок. Выходит, и она соблюдала «осторожность»? Впрочем, речь шла не о рядовом пациенте…
Каждый врач при осмотре больного находит «свою» болезнь и доказывает ее приоритетность. Не был исключением и случай со Ждановым. Трудно объяснить, чем вызвано расхождение в диагнозе — ведомственными или начальственными амбициями. Но уступать коллегам не хотел никто.
После долгих споров и пререканий Егоров настоял, чтобы Тимашук все же переписала диагноз, исключив из него упоминание об инфаркте миокарда. Кардиолог указание своего начальника выполнила. В конце дня высокая медицинская комиссия благополучно отбыла в Москву.
А назавтра утром Егоров снова пригласил Тимашук и сказал, что на аэродроме ждет специальный самолет и надо немедленно лететь на Валдай — со Ждановым совсем худо.
ПОВТОРНЫЙ ВЫЛЕТ
В самолет поднялись той же группой, что и вчера. Тема разговора была одна — причины резко ухудшившегося здоровья высокопоставленного пациента.
Когда прибыли на место, узнали некоторые подробности.
Рано утром больной встал с постели и направился в туалетную комнату. Там его и обнаружили в беспомощном состоянии.
— Тяжелый сердечный приступ, — доложил начальнику Лечсанупра и прилетевшим с ним консультантам лечащий врач Майоров. — Острый отек легких, резкое расширение сердечной мышцы…
«Ну, а я что говорила? — прочли медицинские светила в глазах Тимашук. — Теперь-то вы понимаете, кто был прав?»
На торжествующего кардиолога старались не смотреть.
— Петр Иванович, Владимир Никитович, — обратилась к своим начальникам Тимашук. — Может, новую электрокардиограмму сделать?
Тимашук показалось, что Егоров и Виноградов переглянулись.
— Как можно, Лидия Феодосьевна, — укоризненно произнес Егоров. — Разве вы не видите, в каком состоянии больной? Сделаете ЭКГ завтра.
— Почему завтра? — возразила Тимашук. — Зачем тогда меня сюда привезли?
— Лидия Феодосьевна, — мягко сказал Виноградов, — есть дела поважнее вашей ЭКГ. Вы уж извините…
Тимашук обидчиво прикусила нижнюю губу. Снисходительный профессорский тон покоробил. В груди всколыхнулось уязвленное ведомственное самолюбие.
— Так что, сегодня здесь я не нужна?
— Если хотите, поработайте еще раз со вчерашней ЭКГ, — рассеянно ответил Егоров.
Он был очень озабочен ухудшившимся состоянием больного и напряженно размышлял, что можно еще предпринять для его спасения. Совет поработать с данными вчерашней электрокардиограммы был скорее всего формальный, чтобы хоть чем-то занять энергичную, искренне уверовавшую в исключительность своей профессии женщину.
Дорого обошелся Егорову этот рассеянный ответ!
Уязвленная Тимашук восприняла его как предложение подтвердить диагноз консилиума — «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни» и не указывать свой — «инфаркт миокарда», на котором она настаивала вчера и из-за которого у них возник спор.
Повторный сердечный приступ у Жданова вроде бы свидетельствовал в пользу ее диагноза. И тогда Тимашук решила доказать этим хваленым профессорам, чего они стоят в действительности!
ПОДОПЛЕКА ПОСТУПКА
До сих пор не ясно, какими мотивами руководствовалась скромный врач «Кремлевки», сочиняя свое знаменитое письмо на имя Власика. В нем содержались нешуточные обвинения и, в частности, то, что, прилетев повторно на Валдай двадцать девятого августа, по распоряжению академика Виноградова и профессора Егорова электрокардиограмма в день сердечного приступа не была сделана, а назначена на тридцатое августа. «А мне вторично в категорической форме, — жаловалась Тимашук, — предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, о чем я поставила в известность т. Белова А. М.»
Майор Белов, как мы уже знаем, был «прикрепленным» к Жданову — то есть отвечал за его личную охрану.
Наверное, это обстоятельство сыграло определяющую роль в хрущевской версии подоплеки поступка Тимашук. По его словам, Лидия Феодосьевна была негласным сотрудником органов госбезопасности. Если это так, то ее письмо — одно из обыкновенных агентурных донесений, которые секретные сотрудники составляли по любому, даже малозначительному поводу.
Увы, до сих пор Лубянка не подтвердила и не опровергла слухи о причастности Тимашук к своей деятельности. Впрочем, такая практика принята в спецслужбах всех стран — иначе кто будет предлагать им свои услуги? Списки агентурного аппарата обычно хранятся за семью печатями.
В архиве ЦК КПСС сохранились письма Тимашук, с которыми она обращалась ко многим видным деятелям партии и государства в период с 1956 по 1966 год. Среди высокопоставленных адресатов — секретарь Президиума Верховного Совета СССР Пегов, кстати, ее многолетний пациент; первый секретарь ЦК КПСС Хрущев; министр здравоохранения СССР Ковригина; президиум XXIII съезда КПСС.
Касаясь истории письма относительно неправильного диагноза и лечения Жданова, Тимашук постоянно подчеркивала, что ее заявление было продиктовано лишь исключительно врачебной совестью. Никаких иных причин не было.
Кроме двух названных выше версий, есть и другие. Допускают, что Тимашук могла написать свое заявление из чувства самосохранения. В пользу этого предположения говорит и то обстоятельство, что она приложила к своему заявлению и электрокардиограмму Жданова.
Имеет право на существование и гипотеза уязвленного профессионализма, что в медицинской среде встречается не так уж редко. Отстоять свою правоту любой ценой! — этому принципу следовали многие самолюбивые специалисты из разных областей знаний, вовлекая в свои профессиональные споры Лубянку, Кремль и Старую площадь, которые, получив очередной сигнал о «вредительской» деятельности коллеги автора письма, вынуждены были втягиваться в ведомственные распри. Нередко из-за пустяка возникали громкие политические дела.
Не из этого ли ряда и история с письмом Тимашук?
ВЫ НЕ НАШ ЧЕЛОВЕК!
Тридцатого августа Жданов умер.
Если бы не эта внезапная кончина, письмо Тимашук, наверное, легло бы в одну из толстых папок с другими многочисленными агентурными донесениями и вряд ли когда-нибудь было бы востребовано. Но Жданов скончался, и сигнал рядового кремлевского врача о неправильном лечении больного приобретал другое звучание.
В прессе писали, будто с письмом Тимашук был ознакомлен Сталин. Наверное, это не так. Во всяком случае, на оригинале письма не осталось каких-либо следов, свидетельствующих о том, что Сталину было доложено это заявление.
Зато есть данные об опрометчивом поступке Власика, который конфиденциально ознакомил с письмом Тимашук ее начальника — профессора Егорова. Руководителя охраны Сталина и главного кремлевского врача связывала глубокая и давняя личная дружба.
Получив от телохранителя Жданова майора Белова заявление Тимашук, генерал Власик сначала не придал ему особого значения. О письме он вспомнил, когда пришло сообщение о внезапной смерти Жданова. В свете этого неприятного известия сигнал Тимашук уже не выглядел столь безобидным. Теперь ему при желании можно было придать куда более зловещий смысл.
И Власик пригласил к себе Егорова. О чем они говорили, оставшись наедине, неизвестно. Но после их встречи для Тимашук наступили тяжелые времена.
Сразу после похорон Жданова, четвертого сентября, ей позвонили и сказали, что Егоров ждет ее в своем кабинете. Когда она пришла в назначенный час, в кабинете, кроме Егорова, находился его заместитель Василий Яковлевич Брайцев.
— Что я вам сделал плохого? — с укором обратился к ней Егоров. — Почему вы пишете на меня разные заявления?
Тимашук сказала, что она не понимает, о чем он говорит.
— Не прикидывайтесь, коллега, — резко произнес Егоров. — Ваше письмо мне возвратили. Я коммунист, и мне доверяют партия, правительство, министр здравоохранения.
Тимашук поняла, что Власик ознакомил Егорова с ее письмом.
— Нет, вы только представьте, Василий Яковлевич, — повернулся Егоров к молчавшему Брайцеву, — какая-то Тимашук не верит мне и другим консультантам, имеющим мировые имена! Она строчит на нас жалобы…
Егоров вновь перевел взгляд на Тимашук. Глаза его стали холодными:
— Вот что, Лидия Феодосьевна, работать мы с вами не можем. Вы не наш человек! Вы опасны не только для лечащих врачей и консультантов, вы опасны для больных. Это же надо — устроить такой переполох в семье Андрея Александровича!
Обескураженная Тимашук только и смогла сказать в свое оправдание, что ни с кем из членов семьи Жданова не делилась подозрениями о неправильном режиме его лечения. Но Егоров не стал ее слушать:
— Все. Идите и подумайте о своем поведении.
Через два дня, шестого сентября, ее снова подвергли «проработке». Присутствовали академик Виноградов, профессор Василенко, врач Майоров и патологоанатом Федоров — все, кто летал на Валдай. Вел совещание Егоров.
Он сообщил присутствовавшим о заявлении Тимашук. После дискуссии о расхождении в диагнозе все пришли к однозначному заключению: доктор Тимашук не права, ее профессиональные познания недостаточны для медицинского учреждения такого уровня, каковым является Лечсанупр Кремля, а посему ей следует предоставить работу в соответствии с ее квалификацией.
Назавтра Лидию Феодосьевну вызвали в отдел кадров Лечсанупра и ознакомили с приказом, в соответствии с которым она с восьмого сентября освобождалась от должности заведующей кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы на улице Грановского и переводилась в филиал второй поликлиники. В приказе содержалась щадящая формулировка — для усиления там работы.
Вернувшись к себе на улицу Грановского, уязвленная Тимашук села за стол и написала заявление на имя Алексея Александровича Кузнецова. В 1949 году он был арестован, а годом позже расстрелян по так называемому «Ленинградскому делу». Но в 1948 году Кузнецов был одним из могущественных людей в Кремле. Занимая пост секретаря ЦК ВКП(б), он курировал, как бы сейчас сказали, силовые структуры СССР. Кроме того, как и все высшие политические фигуры страны, Кузнецов был пациентом Тимашук. Долгое время он работал со Ждановым в Ленинграде и считался его человеком.
Лидия Феодосьевна изложила историю лечения Жданова, рассказала о расхождениях в диагнозе. Новым по сравнению с уже известным читателям ее аргументам в этом письме была ссылка на результаты патологоанатомического вскрытия — по словам заявительницы, они полностью совпали с выводами ее кардиограммы от 28 августа о наличии инфаркта миокарда — диагноза, отвергнутого профессорами.
Тимашук сообщала, что перевод в филиал поликлиники — неправильный, он не имеет какого-либо законного основания. На совещании шестого сентября начальник Лечсанупра профессор Егоров всячески дискредитировал ее как врача, наносил ей оскорбления, называл «чужим опасным человеком».
Ответа на свое письмо и приложенный к нему подлинник электрокардиограммы, отправленные в ЦК на имя Кузнецова, Тимашук не получила.
Спустя четыре месяца, в январе сорок девятого года, она вторично обратилась с письмом к Кузнецову с просьбой принять ее лично по делу покойного Жданова. И снова молчание. Несколько раз звонила в секретариат Кузнецова, интересовалась судьбой своего послания. Каждый раз ей вежливо отвечали:
— Письмо получено. Ждите, вас вызовут…
Не вызывали четыре года.
НЕОЖИДАННЫЙ ВЫЗОВ
Душным августовским днем пятьдесят второго года во врачебном кабинете Тимашук раздался телефонный звонок.
— Здравствуйте, Лидия Феодосьевна, — уверенно сказал в трубку чей-то мужской голос. — Это из МГБ говорят. Новиков моя фамилия. Я следователь по особо важным делам.
— Добрый день, товарищ Новиков, — поздоровалась Тимашук. — Слушаю вас.
— Лидия Феодосьевна, не могли ли бы вы прийти к нам завтра, часиков в десять утра? Пропуск на ваше имя будет заказан. Не забудьте только взять паспорт…
— А что случилось? — спросила встревоженная Тимашук. — По какому вопросу?
— Придете, тогда и узнаете, — послышалось в телефонной трубке.
Назавтра в десять она уже входила в кабинет следователя Новикова.
— Требуется ваша помощь, Лидия Феодосьевна, — сказал он, усадив посетительницу напротив себя.
— Если смогу, — произнесла Тимашук. — Что-нибудь по врачебной части?
— По врачебной, по врачебной, — обрадовался неожиданной подсказке следователь. — Вы ведь имели отношение к лечению Андрея Александровича Жданова?
— Имела, — осторожно сказала Тимашук, выжидательно глядя на следователя.
— Не могли бы вы вспомнить, как проходило лечение?
— Я уже писала. Сперва Власику, потом в ЦК, Кузнецову.
— Придется еще раз потрудиться. Сейчас вас проводят в другую комнату. Постарайтесь описать все, что вам известно об этом деле.
Лидию Феодосьевну отвели в чей-то пустовавший кабинет, усадили за письменный стол, принесли стопку писчей бумаги и оставили одну.
Она описала все, как было — расхождение в диагнозе, понижение в должности.
Через некоторое время ее снова вызвали на Лубянку, на этот раз к другому следователю. Его фамилия была Елисеев. Тимашук подтвердила все, что писала четыре года назад.
После этого ее больше не беспокоили. Вплоть до января пятьдесят третьего года.
СОВЕТСКАЯ ЖАННА Д'АРК
Это был день, который она вспоминала сначала с гордостью, а потом со стыдом.
Двадцатого января у нее едва не выпала из рук телефонная трубка — настолько неожиданным был звонок.
— Лидия Феодосьевна? Здравствуйте, это Поскребышев говорит. Вам надлежит приехать в Кремль к товарищу Маленкову. Он примет вас по указанию товарища Сталина.
И хотя Поскребышев не объяснил, почему ее вызывают в Кремль, Тимашук догадалась, что это связано все с той же историей, касающейся Жданова.
В Москве только и разговоров было, что об аресте группы кремлевских врачей. Сообщение об этом опубликовали центральные газеты еще тринадцатого января. Среди арестованных фигурировали имена людей, с которыми Тимашук летала на Валдай к заболевшему Жданову. Виноградов, Василенко, Егоров… Всех их обвинили в намерении умертвить ряд советских государственных деятелей. В отношении секретаря ЦК ВКП(б) Жданова этот преступный замысел удался. Назывались и другие фамилии — Щербаков, Димитров. Они стояли в списке погубленных «убийцами в белых халатах».
Предчувствие не обмануло Тимашук — ее вызвали к Маленкову именно в связи с делом врачей.
Грузный, расплывшийся Маленков с чувством пожал руку пожилой женщине, не скрывая своего восхищения:
— Совет Министров СССР и лично товарищ Сталин благодарят вас за то, что вы проявили большое мужество, выступив против профессоров, лечивших Жданова… Позвольте сообщить приятную новость: только что подписан указ о награждении вас орденом Ленина. Завтра он будет опубликован в печати. Поздравляю, Лидия Феодосьевна!..
Тимашук была потрясена неожиданным поворотом. Она растерянно уставилась на Маленкова:
— Но ведь я только отстаивала свое врачебное мнение в отношении больного… Я не заслуживаю столь высокой награды…
Тимашук хотела еще добавить — она ни в коем случае не считает «вредителями» врачей, лечивших Жданова. Она лишь настаивала на своем диагнозе — и только. Но Маленков слушать не стал, объясняя, наверное, ее замешательство волнением от услышанной новости.
Назавтра, двадцать первого января, указ о награждении появился в газетах. Имя Тимашук узнала вся страна. В многочисленных публикациях ее называли главной разоблачительницей врачей-убийц, горячей патриоткой своей Родины, человеком высочайших моральных качеств, образцом бдительности. Один видный поэт сообщил о желании посвятить ей поэму. Писали, что Тимашук — это советская Жанна д'Арк, спасшая Россию.
Портреты Лидии Феодосьевны не сходили с газетных страниц. Широко освещалось вручение ей ордена Ленина.
Высшую награду страны она носила чуть больше двух месяцев. Четвертого апреля пятьдесят третьего года изумленные читатели увидели в «Правде» постановление об отмене указа о награждении Тимашук как ошибочного.
Рядом с этим постановлением было помещено «Сообщение Министерства внутренних дел СССР». Из него советские люди узнали, что, оказывается, группа кремлевских врачей была арестована неправильно. Показания арестованных, якобы подтверждающие выдвинутые против них обвинения, получены путем недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия. Все арестованные из-под стражи освобождены, а лица, виновные в неправильном ведении следствия, привлечены к уголовной ответственности.
А еще через два дня в «Правде» появилась передовица, в которой начальник следственной части МГБ Рюмин, непосредственно проводивший допросы, был назван преступным авантюристом. Он был арестован и через некоторое время расстрелян.
Тимашук позвонили из наградного отдела Президиума Верховного Совета СССР и сказали, что ей следует вернуть орден Ленина.
Принимали награду Пегов и Горкин. Пегов был новым секретарем Президиума Верховного Совета, назначенным на эту должность после смерти Сталина в марте пятьдесят третьего года. Горкин занимал эту должность ранее и участвовал в церемонии награждения Тимашук. Оба заверили, что отмена награждения не отразится на ее служебном положении и авторитете, что правительство считает ее честным советским врачом.
Действительно, Тимашук оставили на прежнем месте работы. Скандальная история не муссировалась до 1956 года, когда Хрущев выступил на XX съезде партии со своим знаменитым закрытым докладом о культе личности Сталина, где вспомнил о роли Тимашук в деле кремлевских врачей. После съезда доклад в виде закрытого письма ЦК КПСС был направлен для ознакомления в партийные организации.
Поступил он и в парторганизацию Лечсанупра Кремля. Коллеги Тимашук получили подтверждение — да еще из уст самого Хрущева! — о ее неблаговидной роли, о которой ходило множество самых невообразимых слухов и сплетен.
Чтобы снять с себя обвинения в клевете, Тимашук обращается с письмом к Никите Сергеевичу Хрущеву. Письмо датировано двадцать вторым марта пятьдесят шестого года. Она снова излагает обстоятельства возникновения этого дела и подчеркивает очень существенную деталь: медицинский конфликт у нее произошел только с академиком Виноградовым, профессорами Василенко и Егоровым по поводу диагноза и лечения только Жданова. Что же касается других профессоров, упомянутых Хрущевым в деле о врачах, пострадавших во время борьбы с космополитизмом, то они не имеют никакого отношения к этому делу.
«Разве я могла думать, что мои письма, подсказанные моей врачебной совестью, затрагивающие вопросы диагноза, лечения и режима больного Жданова А. А., могли послужить в чьих-то руках почти 5 лет спустя основанием для создания „дела“ о многих врачах, даже которых я и не знала? — спрашивала Тимашук. — С моей точки зрения, это письмо заслуживало внимания, и цель его была спасти больного, но ни в коем случае не оклеветать коголибо».
Хрущев, разумеется, ее не принял, хотя она настоятельно просила личной встречи и жаловалась, что в ЦК на ее письма никто не отвечает.
На этот раз ей позвонили и пригласили на Старую площадь. Принимал ее ответственный работник ЦК Золотухин.
— Ваше письмо на имя Никиты Сергеевича зачитано на заседании Президиума ЦК, — сказал он. — Решено, что ваш вопрос поднимать сейчас не время.
— Как же мне быть? — упавшим голосом спросила Тимашук. — Вокруг моего имени столько пересудов…
— Ни о чем не беспокойтесь, — произнес Золотухин. — Работайте на прежнем месте и в той же должности. Никто вас не будет преследовать. Если же вдруг появятся какие-либо трудности, обращайтесь к нам в ЦК…
На том и расстались.
ЗА КУЛИСАМИ
Обычно, повествуя о деле кремлевских врачей, всегда начинают с Лидии Тимашук, отводя ей главную роль в этой драматической истории. В публикациях горбачевской поры несчастная женщина выставлялась чуть ли не единственной виновницей, из-за которой разгорелся весь сыр-бор.
Пересмотреть устоявшуюся точку зрения помогли рассекреченные архивные материалы.
Дело врачей началось отнюдь не в начале пятьдесят третьего года, когда на свет было извлечено списанное в архив письмо Лидии Тимашук пятилетней давности — кто-то ведь вспомнил о нем! Дело началось значительно раньше, а если быть точным, восемнадцатого января пятидесятого года.
В этот день был арестован известный профессор-терапевт Г. Этингер, который в свое время лечил А. С. Щербакова — с конца сорок четвертого до дня его кончины десятого мая сорок пятого года. Александр Сергеевич был уникальной личностью — занимал одновременно пять должностей. С ноября 1938 по май 1945 года возглавлял МК и МГК партии, одновременно с 1941 года был секретарем ЦК партии, с 1942 года — начальником ГлавПура, начальником Совинформбюро, заместителем наркома обороны.
Сорокачетырехлетний Щербаков был человеком Жданова, который приблизил его к себе еще во время работы в Нижнем Новгороде. Когда после убийства Кирова Сталин направил Жданова возглавлять Ленинградскую партийную организацию, Жданов добился перевода Щербакова на должность секретаря Ленинградского обкома. Оттуда выдвиженец Жданова пересел в кресло первого секретаря МК и МГК.
Щербаков страдал сердечной недостаточностью. Этингер с Виноградовым дважды в день посещали больного, составляли утренний и вечерний бюллетени о состоянии его здоровья, которые немедленно направлялись лично Сталину. Увы, спасти Щербакова не удалось.
На один из его постов — начальника ГлавПура — Жданов добился назначения своего человека. Им стал малоизвестный ныне генерал И. Шикин. Жуков, узнав, что Жданов уговорил Сталина назначить на пост начальника ГлавПура своего человека, обратился к Маленкову, который при любом удобном случае выдвигал этого маршала на первый план.
Но Жданов был далеко не прост. Он обвинил Жукова в игнорировании партийного руководства в армии. То, что данная формулировка была официально использована Сталиным для обоснования смещения Жукова в сорок шестом году, свидетельствует о необычайно прочных позициях Жданова в ту пору. Перебравшись в конце войны в Москву из Ленинграда, где он прославился великой обороной города, Жданов пользовался неограниченным доверием Сталина и благодаря этому несколько ослабил позиции основных своих конкурентов — Маленкова и Берии, которые время от времени наносили удары по нему и его группе.
Удары были обоюдоострыми. Маленков после скоропостижной смерти Жданова окончательно добьет его выдвиженцев — секретаря ЦК А. А. Кузнецова, председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского, председателя Совмина России М. И. Родионова, многихдругих. Чудом уцелеет А. Н. Косыгин, который только после смещения Маленкова Хрущевым начнет новое восхождение на кремлевский Олимп.
Все это будет, повторяем, после кончины Жданова. Но при его жизни группа Маленкова явно проигрывала. В мае сорок шестого года Жданову удалось одержать и вовсе неслыханную викторию — в результате тонко разыгранной интриги Маленков был отстранен от должности секретаря и начальника управления кадров ЦК и направлен в длительную командировку в Среднюю Азию. Освободившийся ключевой пост занял выдвиженец Жданова А. А. Кузнецов.
Проигравшая сторона искала возможности нанесения контрудара. Хороший случай вскоре представился.
Поскольку после войны на первый план выдвинулись вопросы идеологии, их курировал Жданов, занимавший доминирующее положение в окружении Сталина. Маленков возглавлял созданный при СНК комитет по восстановлению народного хозяйства в районах, освобожденных от немецких оккупантов, и в идеологических вопросах не был столь силен. Он слыл гроссмейстером организационной, кадровой работы.
Многоходовая комбинация тандема Маленков-Берия основывалась на разжигании острого внимания Сталина к ленинградской партийной организации, которая вызывала у него подозрительность еще со времен оппозиционера Зиновьева и убийства Кирова. Сталин внимательно прислушивался к умело навязываемым разговорам о «сепаратизме ленинградцев».
Ответный удар маленковцев по Жданову был нанесен через… Зощенко.
РАЗВЕДКА БОЕМ
Двадцать шестого июля 1946 года известный советский писатель Михаил Зощенко решением Ленинградского горкома партии был утвержден членом редколлегии издававшегося в городе на Неве журнала «Звезда».
— Тот самый Зощенко? — переспросил Маленков, когда начальник управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Александров доложил ему об этом.
— Тот самый, — подтвердил Александров.
Впрочем, есть версия, согласно которой новость, сообщенная Александровым, не была неожиданной для Маленкова. Вроде бы выдвижение Зощенко членом редколлегии журнала являлось составной частью плана группировки Маленкова и было ею инициировано. Сам писатель, разумеется, не знал о той роли, которая ему готовилась. Не догадывались, разумеется, и в Ленинградском горкоме.
— Чистейшей воды сепаратизм, — якобы произнес Маленков. — Ленинградцы явно игнорируют установки ЦК. Надо немедленно проинформировать об этом вопиющем случае Иосифа Виссарионовича.
Фамилия Зощенко сидела острой занозой у людей Маленкова. В 1943 году московский журнал «Октябрь» опубликовал первую часть повести Зощенко «Перед восходом солнца». Начальник Управления пропаганды ЦК Александров — человек Маленкова — подал своему шефу докладную записку: да это же клевета на наш народ!
Говорят, что перед тем как подписать докладную, осторожный Александров позвонил главному редактору журнала и спросил, не стоит ли кто-нибудь из сильных мира сего за этой публикацией. Редактор ответил честно — рукопись читал и одобрил к печати товарищ Еголин, заместитель Александрова. Ни в ЦК, ни в писательском мире ни для кого не было секретом, что Еголин — человек Жданова.
Тогда Жданову удалось замять эту историю — шла война, не до достоинств художественных произведений. И вот теперь тот самый Зощенко делает карьеру.
Такова одна из версий подоплеки печально знаменитого постановления ЦК ВКП(б) "О журналах «Звезда» и «Ленинград». Прекрасно понимая, откуда грянул гром, Жданову пришлось пожертвовать Зощенко. Жданов стоял перед дилеммой: ограничить обсуждение ошибок в кадровой политике писательской средой или отдать на избиение все ленинградские кадры. После долгих раздумий он выбрал первое и тем самым вывел из-под удара ленинградскую парторганизацию. Правда, ненадолго. Через год после его смерти она подвергнется жесточайшему разгрому. Четырнадцатого августа 1949 года в кабинете Маленкова без санкции прокурора будут арестованы Кузнецов, Попков, Родионов. В результате проведенной Маленковым «кампании» только в Ленинграде и области было освобождено от работы свыше двух тысяч руководителей.
Стремясь обезопасить себя от дальнейших ударов Маленкова, Жданов не жалел ругательных слов в адрес Зощенко. После той зубодробительной критики казалось, что арест писателя и поэтессы Ахматовой неизбежен. Их исключили из Союза писателей, лишили продовольственных и промтоварных карточек. Однако спустя некоторое время пригласили в Смольный и карточки вернули.
Конечно, дело не в карточках. Травма замечательным литераторам была нанесена глубочайшая и, наверное, с моральной стороны вряд ли можно оправдать погромную речь Жданова соображениями высшего порядка — мол, он жертвовал несколькими людьми для спасения многих.
Но знать, что происходило за кулисами власти, все же не помешает.
НЕИЗЛЕЧИМАЯ БОЛЕЗНЬ
Есть болезнь, перед которой бессильна медицина, беспомощны врачи. Имя ее — жажда власти.
В борьбе за устранение конкурентов не гнушаются никакими средствами. Судьба других людей, будьте талантливый писатель Зощенко или рядовой кремлевский врач Тимашук, для политиков ничего не значит. Главное — цель, постоянное продвижение вперед и выше.
Жданову было тридцать восемь лет, когда он стал секретарем ЦК ВКП(б) и одновременно возглавил ленинградские городскую и областную партийные организации. Это случилось в 1934 году, после убийства Кирова. Сталин доверил Жданову крупнейший пост в партии, переведя из Горького, где тот провел двенадцать лет, начав с заведующего отделом Нижегородского губкома. Жданову было тогда всего двадцать шесть лет.
Родился в Мариуполе, который несколько раз носил его имя — в зависимости от политической конъюнктуры. Отец, как и у Ленина, инспектор народных училищ. Русский. С шестнадцати лет участвовал в социал-демократическом движении. В партии — с девятнадцати лет. Служил в царской армии. В двадцать пять лет — председатель Тверского губисполкома.
Жданов прожил пятьдесят два года, из них четырнадцать лет состоял в Оргбюро и Политбюро ЦК. Репрессии тридцатых годов его не затронули. Можно себе представить, сколько ума и изворотливости требовалось, чтобы не только уцелеть в той кровавой мясорубке, но и постоянно расширять круг своего влияния.
Что стало причиной его преждевременной и скоропостижной кончины? Неправильное лечение? Кто в таком случае был заинтересован в его устранении?
«Не будем удивляться, если когда-нибудь станет известно, что и к этому акту Берия руку приложил», — считает А. Антонов-Овсеенко. Самостоятельно? В сговоре с Маленковым?
Существует версия, что Жданова пристрелили на охоте — «как кабана». Такая вот ошибочка вышла.
Рассказывают, что во время следствия по делу врачей электрокардиограмма Жданова — без указания его имени — была направлена в ряд медицинских учреждений страны, включая и областные, с просьбой дать заключение.
Так вот, большая половина кардиологов указала — инфаркт миокарда. То есть подтвердила диагноз Лидии Тимашук.
Меньшая половина нашла в присланной кардиограмме признаки диагноза, указанного кремлевскими профессорами.
Вот и разберись, кто прав.
А может истина где-то посередине? В стране с неразвитой медициной на врачей смотрят как на божества, полагая, что они никогда не ошибаются. Увы, врачи тоже люди, и даже самые квалифицированные из них, работающие в Четвертом Главном управлении, допускали немало оплошностей, приводивших к летальным исходам. Просто пациенты были менее знаменитые, и потому эти случаи не получали широкой огласки.
И не приобретали политической окраски.
Чего не скажешь о Жданове. Его смерть и в постсоветское время продолжает вызывать жаркие политические споры. Как издавна повелось на Руси, медицинский аспект проблемы подменен политическим. Кончину конкурента Маленкова ставят в один ряд с целым букетом загадочных происшествий конца 40-х — начала 50-х годов — арестом Власика и кремлевских врачей, падением Поскребышева и других верных Сталину лиц из его ближайшего окружения. Как будто кто-то сознательно изолировал вождя, готовя нераскрытую по сей день драму его кончины на Ближней даче в Кунцеве.
ЕЕ ПИСЬМО К СЪЕЗДУ
Последнее письмо Тимашук было в самую высшую инстанцию — президиум XXIII съезда КПСС. В 1966 году, когда она решила вновь поведать о своей непроходящей боли, Лидии Феодосьевне было шестьдесят семь лет. Уже два года, как она находилась на пенсии.
Старую больную женщину, отработавшую в Лечсанупре, а потом в его преемнике — Четвертом Главном управлении при Минздраве СССР — тридцать восемь лет, угнетала обидная и несправедливая, на ее взгляд, слава доносчицы и клеветницы. Тимашук снова — в который раз! — просила внести ясность по поводу давнишнего спора с медицинскими светилами.
У нее выросли внуки, есть сын — офицер Советской Армии, летчик истребительной авиации, получивший на горящем самолете ожоги и увечья при выполнении боевого задания. Как им смотреть в глаза людям?
Съезд партии, конечно же, решал глобальные проблемы жизнеустройства советского народа. Что ему маленькие заботы маленького человека, какой-то пенсионерки, добивающейся неизвестно чего в течение тринадцати лет?
Естественно, съезд не услышал голоса беспартийной Тимашук.
Ни один из обличавших ее в годы горбачевской гласности не интересовался ее биографическими данными. С большим трудом удалось их заполучить.
Она родилась в Бресте. Ее матерью была полька, а отцом украинец. Феодосии Яковлевич Тимашук служил в царской армии унтер-офицером.
По мужу Лидии Феодосьевне надобно было быть Кураевой, но, выйдя замуж, она сохранила фамилию отца. Александр Кураев тоже медик, в последние годы работал врачом в Центральном военном госпитале.
Познакомились они в санитарном поезде, направленном во время гражданской войны на борьбу с эпидемией сыпного тифа. Лидия училась на медицинском факультете Саратовского университета, Саша тоже был студентом-медиком.
Она умерла в 1983 году в возрасте 85 лет, проведя последние годы на даче под Москвой и не обращаясь никуда после своего безответного «письма к съезду». Словно чтото надломилось в ее душе, и потребность встречаться с бывшими коллегами возникала реже и реже. Все чаще вспоминалось, как в 1964 году был обставлен уход на пенсию — мол, в управлении работают пострадавшие из-за нее профессора, — и сердце наполнялось обидой.
В последний путь ее провожали родные и близкие. Как и положено, на подушечках несли награды — два ордена «Знак Почета», орден Трудового Красного Знамени, медали.
О наградах. Мало кому известно, что орден Трудового Красного Знамени ей вручили в 1954 году — через год после того, как отменили «ошибочный» указ о награждении орденом Ленина.
Никто не знает, кем она была в действительности — образцом исполнения врачебного долга, добровольной доносчицей или жертвой чудовищной провокации.
Приложение N 10: ИЗ ЗАКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ
Из закрытого письма ЦК ВКП(б) «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР»
(Направлено центральным комитетам компартий союзных республик, обкомам партии, министерствам безопасности союзных и автономных республик, краевым и областным у, управлениям МГБ 13 июля 1951 года)
… 2 июля 1951 года ЦК ВКП(б) получил заявление старшего следователя следственной части по особо важным делам МГБ СССР т. Рюмина, в котором он сигнализирует о неблагополучном положении в МГБ со следствием по ряду весьма важных дел крупных государственных преступников и обвиняет в этом министра государственной безопасности Абакумова.
Получив заявление т. Рюмина, ЦК ВКП(б) создал комиссию Политбюро в составе т, т. Маленкова, Берия, Шкирятова, Игнатьева и поручил ей проверить факты, сообщенные т. Рюминым.
В процессе проверки комиссия допросила начальника следственной части по особо важным делам МГБ Леонова, его заместителей т, т. Лихачева и Комарова, начальника второго Главного управления МГБ т. Шубнякова, заместителя начальника отдела 2-го Главного управления т. Тангиева, помощника начальника следственной части т. Путинцева, заместителей министра государственной безопасности т, т. Огольцова и Питовранова, а также заслушала объяснения Абакумова.
Ввиду того, что в ходе проверки подтвердились факты, изложенные в заявлении т. Рюмина, ЦК ВКП(б) решил немедля отстранить Абакумова от обязанностей министра госбезопасности и поручил первому заместителю министра т. Огольцову исполнять временно обязанности министра госбезопасности. Это было 4 июля с, г.
На основании результатов проверки Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) установила следующие неоспоримые факты:
1. В ноябре 1950 года был арестован еврейский националист, проявлявший резко враждебное отношение к советской власти, — врач Этингер. При допросе старшим следователем МГБ т. Рюминым арестованный Этингер, без какого-либо нажима, признал, что при лечении т. Щербакова А. С, имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить его жизнь.
ЦК ВКП(б) считает это показание Этингера заслуживающим серьезного внимания. Среди врачей несомненно существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства. Нельзя забывать преступления таких известных врачей, совершенные в недавнем прошлом, как преступления врача Плетнева и врача Левина, которые по заданию иностранной разведки отравили В. В. Куйбышева и Максима Горького. Эти злодеи признались в своих преступлениях на открытом судебном процессе, и Левин был расстрелян, а Плетнев осужден к 25 годам тюремного заключения.
Однако министр госбезопасности Абакумов, получив показания Этингера о его террористической деятельности, в присутствии следователя Рюмина, заместителя начальника следственной части Лихачева, а также в присутствии преступника Этингера признал показания Этингера надуманными, заявил, что это дело не заслуживает внимания, заведет МГБ в дебри, и прекратил дальнейшее следствие по этому делу. При этом Абакумов, пренебрегая предостережением врачей МГБ, поместил серьезно больного арестованного Этингера в заведомо опасные для его здоровья условия (в сырую и холодную камеру), вследствие чего 2 марта 1951 года Этингер умер в тюрьме.
Таким образом, погасив дело Этингера, Абакумов помешал ЦК выявить безусловно существующую законспирированную группу врачей, выполняющих задания иностранных агентов по террористической деятельности против руководителей партии и правительства. При этом следует отметить, что Абакумов не счел нужным сообщить ЦК ВКП(б) о признаниях Этингера и таким образом скрыл это важное дело от партии и правительства…
… З. Вянваре 1951 года в Москве были арестованы участники еврейской антисоветской молодежной организации. При допросе некоторые из арестованных признались в том, что имели террористические замыслы в отношении руководителей партии и правительства. Однако в протоколах допроса участников этой организации, представленных в ЦК ВКП(б), были исключены, по указанию Абакумова, признания арестованных в их террористических замыслах…
… 5. ЦК считает нужным отметить, что, будучи вызванным сначала в Политбюро, а затем в комиссию ЦК ВКП(б), Абакумов встал на путь полного отрицания установленных фактов, свидетельствующих о неблагополучном положении в работе МГБ, при допросе пытался вновь обмануть партию, не обнаружил понимания совершенных им преступлений и не проявил никаких признаков готовности раскаяться в совершенных им преступлениях.
На основании вышеизложенного ЦК ВКП(б) постановляет:
1. Снять Абакумова B. C, с работы министра государственной безопасности СССР как человека, совершившего преступления против партии и Советского государства, исключить из рядов ВКП(б) и передать его дело в суд.
2. Снять с занимаемых постов начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР Леонова и заместителя начальника следственной части Лихачева, как способствовавших Абакумову обманывать партию, и исключить их из партии.
3. Объявить выговор первому заместителю министра т. Огольцову и заместителю министра т. Питовранову за то, что они не проявили необходимой партийности и не сигнализировали ЦК ВКП(б) о неблагополучии в работе МГБ.
4. Обязать МГБ СССР возобновить следствие по делу о террористической деятельности Этингера и еврейской антисоветской молодежной организации.
Приложение N 11: ИЗ ОТКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ
Полковник Леонов И. Я.: «Я хорошо знал Рюмина»
(Иван Яковлевич Леонов 28 лет прослужил в органах военной контрразведки. Почетный сотрудник госбезопасности. Награжден орденами и медалями СССР.)
В июле сорок первого года я, преподаватель физики средней школы Химкинского района Подмосковья, был направлен на курсы фронтовых военных контрразведчиков при Высшей школе НКВД СССР. Из нашего Химкинского района там учились прокурор, фамилию которого не помню, и Рюмин.
Учебная группа, в которую мы попали, была укомплектована в основном лицами с высшим образованием. Встречались и кандидаты наук. Мы изучали специальные чекистские дисциплины и военное дело. Общеобразовательные предметы нам не преподавали.
Поскольку Рюмин был моим земляком, мы всегда с ним были вместе. Наши койки в общежитии стояли рядом.
Уже на первых занятиях я убедился в его крайней безграмотности. Естественно, спросил, какое образование он имеет. Сперва он шуткой ушел от ответа, но позднее сообщил мне, что никакого высшего образования не имеет, а окончил всего лишь какие-то бухгалтерские курсы.
Когда нас направили для прохождения службы в органах военной контрразведки на вновь созданный Карельский фронт, Рюмин внезапно «заболел» в Архангельске и обосновался в особом отделе Архангельского военного округа. Как это ему удалось, осталось загадкой.
Прошло много времени, и вдруг в столовой МГБ СССР, где я стоял в очереди к кассе, меня неожиданно взял за плечи какой-то человек. Оборачиваюсь, и глазам своим не верю — мой бывший однокурсник Рюмин!
Пообедали вместе. Он пригласил меня в свой кабинет и по секрету рассказал, что только что вернулся с заседания Политбюро ЦК ВКП(б). Сначала я подумал, что он меня разыгрывает, настолько невероятной выглядела эта история.
По его словам, в МГБ поступило заявление о группе кремлевских врачей, которые неправильно лечили руководителей партии и правительства. Член этой группы, профессор Этингер, на днях был арестован. Следствие по его делу было поручено вести ему, Рюмину. Один из допросов Этингера он вел в присутствии министра госбезопасности Абакумова.
На следующий день Рюмин вместе с начальником следственной части представил протокол допроса Этингера на подпись Абакумову — как лицу, принимавшему участие в допросе. По словам Рюмина, министр, прочитав протокол, в очень резкой форме отчитал его, обвинив в искажении существа показаний арестованного. Наверное, это произошло из-за безграмотности Рюмина, не умевшего как следует составить протокол.
Министр до того возмутился, что потребовал от начальника следственной части отстранить Рюмина от дальнейшего ведения следствия, строго наказать в партийном и дисциплинарном порядке и рассмотреть вопрос об откомандировании из центрального аппарата.
Далее Рюмин сказал мне, что учесть замечания Абакумова по протоколу не представилось возможным, так как Этингер внезапно скончался в тюремной камере. Да и оценки Абакумова, на взгляд Рюмина, были ошибочными. И тогда он написал на министра заявление-жалобу. Через знакомых из Главного управления охраны сумел передать Маленкову для вручения Сталину.
Вскоре Рюмина и Абакумова пригласили на заседание Политбюро. Его вел Сталин. Зачитали рюминское заявление. Затем слово предоставили Абакумову. Он был страшно взволнован и напрочь отрицал рюминские обвинения в свой адрес, называл следователя авантюристом. Сталин очень корректно пытался успокоить Абакумова и попросил его не допускать грубых выпадов против Рюмина. Абакумов в конце обсуждения вопроса признал свою вину, но только лишь в том, что в органы госбезопасности смогли проникнуть такие недостойные и безграмотные люди, как Рюмин. «За это я готов нести соответствующее наказание», — сказал он.
По словам Рюмина, подводя итог обсуждения вопроса, Сталин еще раз пытался успокоить Абакумова, заявив ему, что по решению Политбюро будет назначена комиссия в составе Маленкова, Берии, Шкирятова и Игнатьева, которой поручается глубоко и всесторонне проверить заявление Рюмина. Чтобы она объективно во всем разобралась, Абакумову желательно в течение недели не появляться в здании МГБ.
Рассказывая мне об этом, Рюмин несколько раз повторил, что он попал в очень сложную ситуацию и не хотел бы возвращаться назад в Архангельск.
Внимательно выслушав бывшего однокурсника, я был потрясен. В моей голове не укладывалось то, что он мне рассказал. Профессора Этингера я знал, он был главным терапевтом-консультантом нашей центральной поликлиники МГБ СССР. В 1947 году он спас мою жену, находившуюся на грани смерти. Госпитализация в руководимую им клинику 2-го медицинского института и содействие в приобретении крайне дефицитного тогда американского пенициллина вернули жену кжизни. Я неоднократно беседовал с Этингером, и у меня сложилось о нем очень хорошее мнение как о враче и человеке.
Беседа с Рюминым произвела на меня страшно удручающее впечатление, и я помню ее дословно по сей день. Я не мог понять, как такой малограмотный человек мог попасть на следственную работу, да еще в центральный аппарат МГБ. По себе знаю, какую тщательную проверку проходил каждый из нас, прежде чем попадал на Лубянку. Ни один оперативный работник не зачислялся в центральный аппарат военной контрразведки без личного согласия Абакумова.
Как мне потом стало известно, с прикомандированием Рюмина к следственной части МГБ СССР произошла нелепая роковая ошибка. В 1950 году Абакумов, являясь министром госбезопасности, проводил всесоюзное совещание руководителей следственных служб республиканских, краевых, областных органов госбезопасности и особых отделов военных округов и флотов. Участником этого совещания от особого отдела Архангельского военного округа был Рюмин.
В конце совещания Абакумов обратился к присутствовавшим: все ли им ясно, есть ли у них к нему какие-либо вопросы? И тут поднялся Рюмин, бойко заявив, что вопросов нет, поставленные задачи ясны и дело теперь только за ними, участниками совещания. После того как все разошлись, Абакумов поинтересовался у начальника следственной части Лихачева: кто этот боевой подполковник? Лихачев назвал его фамилию — Рюмин из Архангельска. Абакумов порекомендовал посмотреть его, возможно он подойдет для работы в следственной части. Лихачев воспринял эти слова как прямое указание и сделал все необходимое, чтобы понравившийся министру подполковник оказался прикомандированным к центральному аппарату.
Через несколько дней после той беседы с Рюминым в министерство прибыла высокопоставленная комиссия ЦК. А еще спустя несколько дней мы узнали, что наш министр арестован. В те же дни Рюмин был введен в штат следственной части старшим следователем по особо важным делам. Потом последовали присвоение полковничьего звания и назначение на должность заместителя начальника следственной части с возложением на него руководства расследованием по поступившему в МГБ заявлению об «убийцах в белых халатах». Прошло немного времени, и нас ознакомили с новым приказом о назначении Рюмина заместителем министра госбезопасности по следствию.
Начались аресты врачей, а вслед за ними и руководящих работников министерства госбезопасности. В тюрьму попали почти все заместители министра, некоторые начальники ведущих управлений и другие работники. Вместо них пришли соратники Берии по НКВД — Гоглидзе, Цанава и другие.
(Архив газеты «Новости разведки и контрразведки»)
Из рассказов нежелательного свидетеля
(«Нежелательным свидетелем» называл себя генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов, прослуживший в органах госбезопасности с 1921 по 1953 год. 15 лет провел в советской тюрьме. Реабилитирован в 1992 году. Скончался в 1996 году.)
Внутренняя борьба за власть в период с 1948 по 1952 год вызвала новую волну антисемитизма — возникло «дело врачей». Хотя оно и было частью антисемитской кампании, одними евреями не ограничились. Скорее можно сказать, что «дело врачей» явилось продолжением борьбы, в которой сводились старые счеты в руководстве страны. Сталин с помощью Маленкова и Хрущева хотел провести чистку в рядах старой гвардии и отстранить Берию. Главными фигурами в пресловутом «деле врачей» должны были стать Молотов, Ворошилов и Микоян, эти «последние из могикан» в сталинском Политбюро. Однако вся правда в отношении «дела врачей» так никогда и не была обнародована, даже в период горбачевской гласности. Причина в том, что речь шла о грязной борьбе за власть, развернувшейся в Кремле перед смертью Сталина и захватившей по существу все руководство.
Принято считать, что «дело врачей» началось с истерического письма Сталину, в котором врачи-евреи обвинялись в вынашивании планов умерщвления руководителей страны с помощью неправильных методов лечения и ядов. Автором письма была приобретшая скандальную известность Лидия Тимашук, врач кремлевской поликлиники. Письмо Тимашук, однако, было послано Сталину не в 1952 году, накануне арестов врачей, а в августе 1948 года. В нем утверждалось, что академик Виноградов неправильно лечил Жданова и других руководителей, в результате чего Жданов умер. Тогда реакция Сталина выразилась в презрительном «чепуха», и письмо пошло в архив. Там оно и оставалось без всякого движения в течение трех лет, пока его не извлекли в конце 1951 года. Письмо понадобилось как орудие в борьбе за власть. О письме знали все члены Политбюро — знали они и о сталинской реакции. Однако самое важное заключается в том, что Тимашук никого не обвиняла в заговоре. В письме она лишь сигнализировала об имевших место недостатках и упущениях, наполовину выдуманных, в обеспечении лечением руководителей партии и государства. По этой причине текст письма так до сих пор и не опубликован, в нем излагаются, по существу, взаимные претензии лечебного персонала друг к другу, как правило, склочного характера. Об этом мне уже во Владимирской тюрьме рассказывал полковник Людвигов, помощник Берии по делам Политбюро и Совета Министров.
Я всегда считал, что «дело врачей» затеял Абакумов как продолжение кампании против космополитов. Однако в 1990 году, попав в военную прокуратуру, куда меня вызвали как свидетеля в связи с новым расследованием дела Абакумова в послевоенные годы, я узнал нечто иное. Оказалось, что инициатором «дела врачей» он не был, напротив, Абакумов, арестованный в 1951 году, обвинялся в том, что скрывал данные о заговоре, целью которого было убийство Сталина. Делал он это якобы для того, чтобы захватить власть. При этом Абакумов, по словам его обвинителей, опирался на врачей-евреев и евреев-сотрудников в аппарате министра безопасности, в частности на Эйтингона.
Маленков и Берия, несомненно, стремились устранить Абакумова, и оба были готовы для достижения своей цели использовать любые средства. Суханов, помощник Маленкова, весной 1951 года принял в приемной ЦК следователя следственной части по особо важным делам МГБ подполковника Рюмина, известного своим антисемитизмом. Результат этой встречи стал роковым для судьбы советской еврейской интеллигенции. В то время Рюмин опасался увольнения из органов госбезопасности из-за выговора, полученного за то, что забыл папку с материалами следствия в служебном автобусе. Кроме того, он скрыл от партии и управления кадров госбезопасности, что отец его был кулаком, что его родные брат и сестра обвинялись в воровстве, а тесть служил в армии Колчака.
Надо отдать должное Абакумову: он прекрасно понимал, что предпринимавшиеся ранее Рюминым попытки представить арестованных врачей террористами были всего лишь прелюдией к «делу врачей». В течение нескольких месяцев 1950 года ему как-то удавалось держать Рюмина в узде. Чтобы спасти карьеру и дать выход своим антисемитским настроениям, Рюмин охотно пошел навстречу требованию Суханова написать Сталину письмо с разоблачением Абакумова.
Через тридцать лет после описываемых событий моя родственница, работавшая машинисткой в секретариате Маленкова (ее непосредственным начальником был Суханов), рассказала мне, что Рюмин был настолько необразован и безграмотен, что одиннадцать раз переписывал свое письмо с обвинениями в адрес Абакумова. Суханов держал его в приемной около шести часов, а сам вел переговоры с Маленковым по поводу содержания письма Сталину. Лишь Суханов знает, почему выбрали Рюмина, чтобы обвинить Абакумова в заговоре. Однако он ничего не сказал об этой стороне дела, когда выступал по российскому телевидению в июле 1992 года в передаче об истории «заговора врачей».
В своем письме, обвинявшем Абакумова (с подачи Маленкова), Рюмин заявлял, что тот приказал следственной части не давать хода материалам по сионистскому заговору, направленному против руководителей советского государства.
К этому времени уже арестовали за антисоветскую сионистскую пропаганду целый ряд хорошо известных врачей-евреев. Самый, пожалуй, знаменитый из них, специалист с мировым именем Этингер трагически погиб во время допроса. Это случилось еще до ареста Абакумова. Рюмин обвинил Абакумова в том, что именно он несет ответственность за смерть Этингера, так как специально поместил его в холодную камеру в Лефортовской тюрьме с целью убрать одного из участников «заговора врачей» и тем самым помешать ему выдать других заговорщиковсионистов. Для придания этим обвинениям большей убедительности на свет было извлечено из архива письмо Тимашук.
Абакумов, более опытный в подобных интригах, чем Рюмин, опасался чрезмерно раздувать «сионистский заговор», прибегая к слишком явным фальсификациям. Он предвидел, что Сталин может потребовать реальных улик в этой весьма рискованной провокационной игре. Кроме того, Абакумов прекрасно знал, что в делах, где инициатива принадлежала высшему руководству, не полагалось проявлять своей собственной. Некоторые из арестованных медиков были лечащими врачами Сталина. Многих из них с членами Политбюро связывали не только профессиональные, но и доверительные отношения.
Учитывая все обстоятельства, Абакумов не горел желанием расширять рамки дела Еврейского антифашистского комитета до уровня мирового заговора. Он знал, что такие обвинения наверняка вызовут напряженность в верхах, особенно у Ворошилова и Молотова, женатых на еврейках, и Кагановича, который сам был евреем. Осторожность, проявленная Абакумовым, сыграла в его судьбе роковую роль.
(Архив газеты «Новости разведки и контрразведки»)