СИЛЬНЫ ЛИ В БЕЛОРУССИИ АНТИРОССИЙСКИЕ НАСТРОЕНИЯ
В день, когда решался вопрос об отставке Станислава Шушкевича, первого из трех «зубров», подписавших Беловежское соглашение о развале СССР, возле телефонов спикера белорусского парламента неусыпно дежурили помощники и референты. Дежурство продолжалось и ночью – ждали спасительного звонка из Кремля.
Увы, Москва молчала. Откликнулся заокеанский Вашингтон, а Великий Сосед не снимал телефонную трубку. Хотя стоило ему только намекнуть, что неприкосновенность Шушкевича – одно из условий готовящегося белорусско-российского союза, и Станислав Станиславович и поныне оставался бы на своем посту.
Однако звонка из Кремля не последовало. Почему? Ведь заслуги Шушкевича перед Ельциным в его борьбе против Горбачева общеизвестны и не требуют подтверждений.
– Политическая драма политика Шушкевича будет осознана позже, – так прокомментировал факт его освобождения от должности председателя Верховного Совета народный депутат Виктор Гончар.
Он, а также Александр Лукашенко и председатель комиссии Верховного Совета по законодательству Дмитрий Булахов провели поздно вечером, после того как стали известны итоги тайного голосования, пресс-конференцию. Итоги были таковы: за отставку проголосовали 209 депутатов при необходимых 174 голосах. И хотя в вину главе парламента было поставлено «неприятие мер по борьбе с коррупцией, отсутствие контроля за работой правоохранительных органов и проявление личной нескромности», участники пресс-конференции признали: это только формальный повод, истинные причины снятия Станислава Шушкевича иные. Ну, не за недоплату же за материалы и ремонтно-строительные работы на его личных объектах, обнаруженные комиссией!
Дмитрий Булахов назвал Шушкевича деятелем формации Горбачева, пытавшегося постоянно лавировать. Но даже тому, подчеркнул Булахов, не удалось усидеть на двух стульях сразу. Не удалось и Шушкевичу. А вот мнение сопредседателя депутатского объединения «Народное движение Беларуси» Валерия Тихини: «На словах Станислав Станиславович выступал за союз с Россией, а на деле выражал настроения той группы, которая выступала с антирусских позиций». Речи Шушкевича по проблемам белорусской государственности имели четкую направленность: против признания единства трех славянских народов – русского, украинского, белорусского, – их корневого родства.
– Закончилась путаная политическая карьера путаного политика. Пал первый беловежский зубр, – сказал на пресс-конференции Виктор Гончар, имевший, по его словам, хорошее мнение о личных качествах Шушкевича, но признававший его полную несостоятельность как главы парламента.
Путаная карьера путаного политика… Бывший проректор Белгосуниверситета, пришедший в политику под знаменами Белорусского народного фронта, Станислав Шушкевич, заняв пост первого заместителя, а затем и председателя парламента, фактически отмежевался от своих сторонников. Более того, его отход от БНФ повлек за собой раскол в белорусском демократическом движении. Шушкевич, как писала московская пресса, перехитрил сам себя: он так и не смог создать свою команду, утратил поддержку демократов и центристов и, естественно, не приобрел союзников в лице коммунистов.
Три дня спустя сам Станислав Шушкевич так объяснил причину своего освобождения:
– Я не подхожу большинству этого парламента. Оно не желает строить новое общество, в большинстве своем нынешние депутаты хотят возврата к старому. Я до сих пор не понимаю, как мне вообще удалось встать во главе Верховного Совета. У коммунистического большинства осенью девяносто первого был фантастический испуг, и мое избрание стало великой случайностью, а не закономерностью.
И еще:
– Мне казалось, что Беларусь больше других стран была подготовлена к рыночному реформированию. Но, наверное, я не учитывал, что ментальность нашего народа еще больше деформирована коммунистическим временем.
Короче, сам-то он хороший, да народ не тот. Действительно, «белорусский Горбачев».
И вот Москва никак не отреагировала на снятие «своего» Шушкевича, который проводил столь милую российским властям линию на ускорение рыночно-монетаристских реформ, разрушивших народное хозяйство всех бывших республик СССР, линию, в проведении которой он столкнулся с сопротивлением председателя Совмина Вячеслава Кебича, не разделявшего эту однобокую концепцию. Нараставшее противоборство между ними привело к столкновению.
А ведь именно Москва помогла Шушкевичу заполучить в Белоруссию самого Билла Клинтона! Приезд американского президента в Минск должен был повысить падавшие акции белорусского спикера в глазах народа. Все видели: последние шесть месяцев действия Шушкевича были подчинены единственному желанию – любой ценой сохранить кресло спикера.
Клинтон прилетел утром 17 января 1994 года – за две недели до снятия Шушкевича. Погода была отвратительная, все мерзли, президентский самолет опоздал на полчаса, но Станислав Станиславович почтительно стоял в ожидании без шапки, несмотря на свою внушительную лысину. Собачий холод не позволил Клинтону, спускавшемуся по трапу, ни улыбаться, ни приветственно помахать рукой, ни зачитать торжественную речь тут же, в аэропорту. Следом шла супруга Хиллари в русской шали на плечах и в сверхскромных сапогах, словно созданных для того, чтобы месить белорусскую слякоть.
«Встреча высокого гостя носила несколько нетрадиционный характер, – описывал свои впечатления наблюдательный и не лишенный чувства юмора очевидец. – Шушкевич и Клинтон долго метались перед почетным караулом то в одну, то в другую сторону. Причем рядом с прилично одетым американским президентом председатель Верховного Совета Беларуси в своем поношенном пальтишке выглядел как крестьянский парень на господской елке. Тяжело в стране с валютой, но, наверное, можно изыскать 300 долларов спикеру на приличное пальто?
Впрочем его прикид был еще не самым крутым. Министр иностранных дел Петр Кравченко явился в шапке (судя по внешнему виду, из искусственного выхухоля), представляющей из себя нечто среднее между головным убором боярина времен Ивана Грозного и папахи батьки Махно».
В голубом зале резиденции белорусского правительства Клинтон заявил, что США признают важность справедливой компенсации Белоруссии стоимости высокообогащенного урана из ядерных боеголовок, которые находились на ее территории. Был подписан двусторонний договор об инвестициях. Белоруссия и США обменялись дипломатическими нотами, которыми вводилось в действие соглашение о взаимной помощи между их таможенными службами. Стороны согласились создать в Минске бизнес-центр.
Переговоры длились 50 минут. 30 минут президент США уделил председателю Совета Министров Республики Беларусь Вячеславу Кебичу и 15 минут лидеру оппозиции, председателю Белорусского народного фронта Зенону Позняку.
Больше всего Клинтона поразило в Минске обилие старой коммунистической символики. О том, что Белоруссия самая консервативная страна из всего бывшего СССР, он сказал на встрече с молодежью в Академии наук. Везде гербы СССР, памятники Ленину, улицы Маркса, Энгельса, Ленина, на домах мемориальные доски в честь революционеров. В Академии наук пришлось срочно завешивать куском белой материи стену, на которой висело огромное панно с изображением Ленина. Американцы, готовившие визит своего президента, высказали просьбу, чтобы материя была голубая, но такой не нашли.
Апофеозом шестичасового пребывания американского президента в стране коммунистической атрибутики стало возложение венка у Вечного огня на площади Победы. Поглазеть на Клинтона собрались тысячи минчан – в основном тинэйджеров. После возложения венка гость двинулся «в народ». Однако, как писали потом западные и российские газеты, визг и восторг его рукопожатия вызывали только у тинэйджеров, которые при этом «скандировали писклявыми голосами». Общение с ними заняло у Клинтона тридцать минут. Притом минская милиция через громкоговоритель постоянно напоминала своим юным согражданам: «Вытирайте руки!»
Затем президентский кортеж двинулся в Куропаты, место массовых захоронений жертв политических репрессий тридцатых годов. Клинтон зажег свечу у креста и оставил табличку: «Белорусскому народу от американского». После этого проследовал в аэропорт и улетел в Женеву.
Увы, спикеру белорусского парламента не помог даже неслыханный для страны прецедент – приезд президента США, который, по замыслу его организаторов, должен был укрепить сильно пошатнувшиеся позиции Шушкевича. В течение последнего времени парламент четыре раза ставил вопрос о его освобождении. И каждый раз Москва никак на это не реагировала. Хранил загадочное молчание и российский президент Ельцин, которому Шушкевич предоставил в начале декабря 1991 года резиденцию в Беловежской пуще для сговора о роспуске СССР.
Белорусские национал-радикалы увидели в этом неблагодарном акте Великого Соседа свойственные ему по-прежнему скорую забывчивость, коварство, имперское нежелание церемониться с провинциалами. Нельзя верить Москве – продаст моментально, забудет все доброе, что для нее делали.
«Сдача» Шушкевича подлила масла в огонь, раздуваемый против России белорусскими национал-радикалами. Искры летели по городам и весям, вспыхивали кострами догадок: чем, собственно, не угодил Москве Шушкевич? Почему она с легкостью необыкновенной согласилась на его отставку? Спикер был обаятелен, по нему судили о молодом европейском государстве, язык правительства и парламента которого был непонятен миру. Шушкевич был как бы сурдопереводчиком того, что происходило в Белоруссии.
И вот его «сдали», и никто не подал голоса в защиту. Даже Ельцин.
И пошли вспоминать: Москва всегда была холодна и безразлична к чужому горю, свысока насмешливой по отношению к окраинам. Подозрительный Сталин вызывал в Москву довоенных руководителей Белоруссии, и они исчезали там один за другим – Гей, Шарангович, Гикало, Гамарник. Полупьяный Хрущев в Минске позволял себе скабрезности в адрес белорусского языка, называя его глупостью и выдумкой националистов. Брежнев выдернул из Минска Мазурова и затем превратил его в изгоя, Машерова погубил. Горбачев вынудил Слюнькова забыть интересы нации, на ее чернобыльской беде тот сделал недолгую карьеру в Москве. И вот сейчас черед Шушкевича.
– С моим уходом Белоруссия не утратит независимости, точно так же, как она не приобрела ее с моим приходом, – говорил он иностранным корреспондентам сразу после отставки. – И вот почему: одно дело провозглашать декларативные заявления, а другое – иметь реальные атрибуты независимости. Среди парламентариев и тех, кто находится у власти, неумение управлять государством выработало страстное желание быть чьими-то вассалами. Например, России. Тогда все просто: они могут быть наместниками здесь, и не надо самим думать.
К сожалению, сама Россия и ее политики нередко дают повод для русофобии. Приведенные выше примеры тому подтверждение. Подобные эпизоды тут же используются и мастерски монтируются в общую канву антироссийской и антирусской кампании, которую ведут противники сближения двух славянских народов. Недооценивать влияния русофобских сил в Белоруссии было бы серьезной тактической ошибкой. Оппозиция говорит, что от 30 до 40 процентов людей эту идею не поддерживают. 30-40 процентов – это почти половина населения страны, пусть даже преимущественно западной ее части, воссоединенной с советской Белоруссией осенью 1939 года. Нравится это кому-то или не нравится, но позицию этих 30-40 процентов населения можно отнести на счет пропагандистских усилий Белорусского народного фронта, Белорусской Социал-демократической громады и других противников пророссийского курса белорусского правительства.
Пик популярности русофобских сил в Белоруссии справедливо относят к концу восьмидесятых – началу девяностых годов. В конце девяностых годов рейтинг БНФ и СДГ значительно упал. Если раньше к их лозунгам прислушивались даже на крупнейших предприятиях союзного значения, то сейчас аудиторией национал-радикалов остается преимущественно студенческая, научная и техническая аудитории. Но плоды десятилетней деятельности БНФ ощущаются повсюду – от государственных органов до культурно-просветительских обществ. Похоже, что идеи национал-радикалов хоронить еще рано, и зря правительственные структуры убаюкивают себя иллюзиями, что сторонники отрыва белорусов от однокоренного русского народа, а республики Беларусь – от Российской Федерации, не имеют значительной поддержки.
Вот лишь несколько примеров, характеризующих неоднозначность ситуации.
На Шварценберг-плац, одной из самых красивых площадей Вены, стоит памятник советскому солдату. Он тщательно оберегается австрийскими властями, несмотря на неоднократные попытки определенных сил демонтировать его, как это сделано уже в ряде европейских столиц.
23 февраля, в День защитника Отечества, к памятнику по многолетней привычке возлагаются цветы. В 1994 году она была впервые нарушена. Нет, не российским посольством: его представители, а также сотрудники других российских учреждений в Вене участвовали в торжественной церемонии. Не пришли к памятнику с венками представители Белоруссии.
Временный поверенный в делах Республики Беларусь объяснил журналистам, что праздник 23 февраля никакого отношения к его стране не имеет. Он установлен в ознаменование боев под Псковом и Нарвой, а это, как известно, не белорусские города. Да и название самого праздника – День защитника Российской Федерации – относится лишь к России.
Только ли к России? Верховный Совет Белоруссии тоже постановил считать 23 февраля Днем защитника Отечества и Вооруженных Сил республики, признав тем самым, что белорусская армия является преемницей Советской Армии. Как не признать, если на белорусской земле сотни памятников и братских могил, где лежат десятки тысяч советских воинов – сыновей и дочерей всех народов великой державы, погибших за ее честь и свободу? Белоруссия торжественно отметила этот праздник, в Минске к памятнику воинам и партизанам на площади Победы возложили венки высшие руководители Белоруссии во главе с Мечеславом Грибом. Получается, что временный поверенный в делах Белоруссии в Австрии шел против воли народа и руководства страны?
Венский скандал просочился в печать. Министерство иностранных дел Белоруссии сделало официальное заявление о том, что оно не давало указания своим дипломатам не участвовать в торжествах в связи с днем 23 февраля. Все зарубежные дипломатические службы республики были своевременно оповещены о постановлении белорусского парламента считать 23 февраля Днем защитника Отечества и Вооруженных Сил Белоруссии. Министерство не понимает поступка своего представителя в Вене.
Объяснение тут одно – бэнээфовская позиция. Белорусский народный фронт развернул широкомасштабную кампанию против признания 23 февраля Днем Вооруженных Сил Белоруссии. Отсчет военной славы белорусов должен вестись с 8 сентября 1514 года, когда десятитысячное белорусское войско во главе с Николаем Радзивиллом наголову разгромило двадцатипятитысячную московскую армию Василия Шуйского. Другой, более щадящий вариант – день Грюнвальдской битвы.
Национальные распри, разделив живых, добрались и до мертвых. Вернувшийся из Западной группы войск в Белоруссию офицер Владимир Шарников проделал невероятно трудную работу – создал Книгу памяти с полным перечнем советских воинских кладбищ в Германии, со списками захороненных там солдат и офицеров. Это была бесценная книга: первые ее главы, опубликованные в периодике, вызвали поток писем – люди узнавали о родных. Шарников замыслил выпустить книгу отдельным изданием. Сунулся в одно издательство, в другое – кстати, государственное – но всюду отказ. Почему?
– Уберите все небелорусские фамилии, – сказали ему, – тогда издадим.
3 июля 1994 года исполнилось 50 лет со дня освобождения Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков. Круглая дата. Все предшествовавшие юбилеи – 20-летие, 30-летие, 40-летие отмечались в республике с необыкновенным размахом. Подготовка начиналась задолго до самой даты: в течение всего года на экранах демонстрировались кинофильмы военно-патриотической тематики, издавалось огромное количество научной, справочной, общественно-политической и художественной литературы, устраивались концерты мастеров искусств, проводились встречи однополчан, благоустраивались братские могилы, школьники и студенты отправлялись в походы по местам боевой славы советского народа, газеты и журналы, радио и телевидение постоянно вели рубрики, посвященные боевому братству.
50-летний юбилей отмечался слабее. Не было новых художественных и документальных кинолент, не было новых патриотических песен, не было новых книг. Публикации в газетах и передачи по телевидению были редки и бледны. Благородная тема, привлекавшая ранее лучшие таланты республики, тема, на которой десятки творцов сделали себе имя, была забыта или отдана на откуп людям, мало сведущим в истории. Все громче звучала антипартизанская тема, вызывая слабые, мало кем услышанные протесты оставшихся в живых стариков, с которыми никто всерьез не считался.
Квинтэссенция антипартизанской темы – никакого всенародного отпора немцам в 1941-1944 годах в Белоруссии не было, это все мифы московских историков и белорусских партийных чиновников, прислуживавших Кремлю. Москва присылала диверсионные группы, которые совершали на железных и шоссейных дорогах террористические акты: подрывали поезда и автомашины, обстреливали из засад проезжавших немцев. Пользы от этих взрывов – с гулькин нос, а вот расплачиваться приходилось мирным жителям. Каратели уничтожали население, сжигали деревни. Энкаведистские группы, сделав свое дело, быстро «сматывали удочки», подставляя под удар ни в чем не повинных людей.
Кому было нужно убийство гауляйтера Белоруссии Вильгельма Кубе? Милейший, обаятельнейший человек, в отличие от расейских партайгауляйтеров, назначавшихся в Москве и ни слова по-белорусски не знавших, взялся за изучение белорусского языка и даже пробовал писать на нем пьесу. Культурный человек, драматург. Разрешил открыть белорусские школы и газеты, театры. Узаконил их национальный – бело-красно-белый – флаг, древнейший, со времен Грюнвальда, символ «Погоню», создал ряд высших учебных заведений, где готовили молодежь для государственной службы.
Конечно, такой человек, что кость в горле для москалей. Прислали из Москвы диверсантов, те вышли на горничную Кубе, и вот, пожалуйста, мина сработала в собственной постели. Сколько тысяч заложников взяли только в одну ночь, сколько невинных людей расстреляли из-за одного Кубе. Его уничтожили, но взамен назначили нового гауляйтера – Готтберга, куда более жестокого и малообразованного.
И вообще, не все в Белоруссии в годы Второй мировой войны было однозначно, как преподносила коммунистическая пропаганда. Что, немцы начали войну против белорусов? Ни в коем случае, это Гитлер схватился со Сталиным в драке за мировое господство. Берлин воевал с Москвой. А Минск снова оказался между жерновами.
Вы слышали когда-нибудь о Белорусском представительстве в Берлине? То-то, открывала тайны, спрятанные коммунистами в спецхраны, свободная посткоммунистическая печать. Это учреждение было создано в конце 1939 года при Министерстве внутренних дел Германии. Цель – выявить лиц белорусской национальности, проживавших в стране и на захваченных ею территориях. В разное время представительство возглавляли Ф. Акинчиц, А. Шкутько и другие белорусские патриоты. Они создали при представительстве Белорусский комитет самопомощи. Его филиалы были в Варшаве, Праге, Вене, Лодзи, Мюнхене и в других городах.
19 июня 1941 года, за два дня до начала войны, в Берлине на совещании представителей Белорусского представительства и Белорусского комитета самопомощи был образован Белорусский национальный центр во главе с М. Щорсом. В состав его руководства вошли Р. Островский, А. Шкутько, М. Шкеленок, В. Тумаш, В. Гадлевский. Эти белорусы мечтали о создании белорусского государства под немецким протекторатом.
Да, это так, но они занимали руководящие посты в немецком оккупационном аппарате на территории Белоруссии! Установлено, что они тесно сотрудничали с германскими разведслужбами и службой безопасности (СД), участвовали в разведывательной и пропагандистской работе, организации диверсионных групп, подготовке кадров гражданской администрации для Белоруссии. У авторов сенсационных публикаций невинные глаза – ну и что из того? Белорусское представительство в Берлине тоже заботилось о Белоруссии…
Исходя из этой логики, заботились о Белоруссии и редакторы «Беларускай газэты», 272 номера которой вышло в период между 27 июля 1941 года и 28 июня 1944 года в оккупированном Минске под контролем немецких властей. Это было самое крупное антисоветское периодическое издание в Великую Отечественную войну. Его редакторы А. Сенькевич, В. Козловский, А. Демченко, М. Шкеленок ставили целью консолидацию белорусского народа на антисоветской платформе, борьбу с большевизмом, идеологическую поддержку оккупационному режиму. Газета отличалась ненавистью к русским, полякам и евреям, стремлением к созданию белорусской национальной идеологии возвышенчества, поиском арийских корней белорусского народа, попытками доказать его историческое влечение к Германии, отождествлением марксизма и сионизма.
Группа избирателей города Барановичи Брестской области обратилась к народному депутату Белоруссии М. Кочану с жалобой на бездеятельность местных правоохранительных органов, не отреагировавших, несмотря на заявления и протесты горожан, на факты разжигания национальной розни, допускаемой прессой. В качестве вещественного доказательства представлялся номер газеты «Барановичское слово» – ежемесячник тамошнего отделения Общества белорусского языка имени Ф. Скорины.
В статье главного редактора, члена Белорусской Социал-демократической громады (БСДГ) говорилось: «Как показывает последнее столетие, у нас не было и нет более бесстыжих врагов, чем россияне. Россияне заставляли нас воевать на своей стороне в войне 1939-1945 годов… Объявив белорусов «неполноценными», они начали выселять нас с нашей земли под разными предлогами в необжитые места в империи, а сюда приперлись, чтобы хорошо поесть бульбы с салом и получить должности. Нас не выпускали из ярма…»
И далее: «Меня радует, что сознание и готовность защищать Родину у белорусов растет. Тем россиянам, кому поперек горла наша независимость, нейтралитет, язык, лучше выехать из Беларуси. Россия большая, а мы торбу соберем на дорогу».
Депутат Кочан, выступая на сессии Верховного Совета Белоруссии, поведал об этом отвратительном случае откровенной русофобии. Однако никаких последствий не было, хотя депутат и обратился с официальным запросом в прокуратуру и потребовал возбудить уголовное дело по факту разжигания межнациональной розни. Парламент, возглавляемый в ту пору Станиславом Шушкевичем, спокойно отнесся к выступлению депутата.
Иной реакции трудно было ожидать, поскольку парламентская «Народная газета» выдавала такие вот перлы: «Мы видим целенаправленное заселение Беларуси русскими, мы видим тихую, ползучую имперскую оккупацию родного края…» Или такие: «Русский вопрос – в приверженности россиян подавлять все иное, нерусское, неправославное…»
Ни для кого в Белоруссии не было секретом, что эту русофобскую вакханалию возглавляла небольшая, но сверхактивная группа депутатов Верховного Совета демократического крыла. О Зеноне Позняке написано и сказано достаточно. Менее известен в России был Валентин Голубев – русский по происхождению, он занимал в ВС Белоруссии пост секретаря комиссии по международным делам и внешнеэкономическим связям. Голубев являлся одним из активных авторов парламентской «Народной газеты», постоянно рисовал в ней и в изданиях БНФ русских в качестве главных врагов белорусов, обвинял Россию в уничтожении белорусского народа.
Ему вторил Олег Трусов. Он был лидером Белорусской социал-демократической громады, заместителем председателя комиссии ВС по образованию, культуре и охране исторического наследия. Трусов прославился колбасным «антисоветизмом», пригрозив с трибуны парламента, что в магазинах независимой Беларуси не будет колбасы с названием «Советская» или «Русская».
И совсем малоизвестный политик, депутат С. Давидович утверждал, что «русский язык – это болезнь, которая занесена в Беларусь, и от нее надо вылечиться».
Шумно и крикливо, красочным шествием и митингом отметила демократическая элита в феврале 1993 года 75-летие провозглашения БНР. А вот 50-летие исполнившейся в те же дни расправы полицейских и гитлеровцев над жителями Хатыни она не заметила. Зато не забыла прославить гауляйтера Кубе, а заодно приехавших с ним из эмиграции деятелей БНР.
Со смещением С. Шушкевича с поста спикера парламента национал-радикалы потеряли сильную опору в его лице. Новый председатель Верховного Совета Белоруссии Мечеслав Гриб придерживался взглядов Кебича, он не был сторонником строительства капитализма в республике. Гриб считал, что белорусы в большинстве своем имеют другой духовный стержень, основа которого – стремление к справедливости, несовместимое с принципами «купи – продай» и «обогащайся, как можешь». На первом же заседании Президиума Верховного Совета после своего избрания Гриб сказал: умные хозяйственники, прежде чем прокладывать дорогу, смотрят, где идут люди, и только потом кладут там асфальт. Так вот, белорусы разберутся сами, как им жить.
Оппозиция ехидно заметила, что большинство белорусов ходят на работу к большим заводам, которых раньше в республике не было и которые построил здесь социализм. А приватизация гигантских предприятий – это путь к капитализму. Так куда пойдут белорусы?
Тем не менее с избранием нового спикера белорусский парламент преодолел колебания и пассивность по отношению к сближению с Россией. Народное движение Белоруссии, объединявшее 24 партии и общественные организации республики, выразило удовлетворение переменами, наметившимися в деятельности Верховного Совета. А республиканский совет «Движение за демократию, социальный прогресс и справедливость» (ДСПС) обратился в марте 1994 года к председателям Совета Федерации и Государственной Думы России В. Шумейко и И. Рыбкину с извинениями за антирусскую кампанию в Белоруссии. ДСПС просил довести до сведения депутатов Федерального Собрания России, что русофобия в Белоруссии не отражает мнения и настроения большинства граждан республики. В письме подчеркивалось, что годы кризиса помогли еще раз убедиться: полный или урезанный суверенитет Белоруссии достижим только в свободном и добровольном союзе с Российской Федерацией и другими братскими республиками. Мы не предадим, подчеркивалось в письме, светлую память миллионов россиян, которые вместе с гражданами Белоруссии легли в нашу землю в период Великой Отечественной войны, не дадим оболгать совместные экономические, культурные и научные достижения, среди которых – взлет в космос. Судьбы Белоруссии и России неразрывны. Необходим экономический, оборонный и государственный союз с Россией.
По мнению руководителей страны, истинная причина углублявшегося социально-экономического кризиса в Белоруссии – ликвидация государственного единства братских народов. Из-за этого национальный доход республики снизился по сравнению с 1991 годом на 20 процентов, производство продовольствия – почти на 50, на столько же – ввод дошкольных детских учреждений и больниц. Большая часть народа оказалась за гранью бедности. И привели к этому рецепты БНФ и других буржуазных партий, которые после августовского кризиса 1991 года, используя растерянность во властных коммунистических структурах и беспринципность части депутатского корпуса, навязали республике.
По мнению оппозиции, к обнищанию привела ориентация Кебича и Лукашенко на Россию, отсутствие каких-либо реформ в стране. «Россию Белоруссия полюбить не сможет и не должна!» – вот главный аргумент национал-радикалов, объявивших в марте 1994 года всебелорусскую политическую стачку, направленную против смещения С. Шушкевича и объединения денежных систем Белоруссии с Россией, а также на отставку правительства Кебича. Однако даже в то романтическое время призыв стачечного комитета поддержан не был. БНФ потерпел полную конфузию. Один из его лидеров, депутат ВС и заместитель председателя стачечного комитета Сергей Антончик, пытался вывести на митинг коллектив объединения «Белвар», в котором раньше работал аппаратчиком, но рабочие и инженеры не вышли на улицу. По оценкам милиции, в пик стачки на призыв собраться на митинге на площади Независимости в Минске с требованием отставки Кебича, создания коалиционного правительства и проведения новых выборов откликнулось лишь около 600 человек. В республике по призыву стачкома не остановилось ни одно предприятие.
Интересна аргументация обеих сторон. С. Антончик: «Стачком прекрасно отдает себе отчет в том, что объявить всеобщую политическую стачку в посткоммунистическом государстве с прокоммунистическим правительством – это романтизм, но через этот романтизм тоже нужно пройти». Правительственная сторона: «Многими чудесами ошарашила нас реформаторская пора, но такого еще не бывало, чтобы буржуа призывали рабочих к стачке. Абсурд!» Газета «Советская Белоруссия», чьим учредителем являлся Совет Министров Республики Беларусь, так прокомментировала эту попытку: «Пусть радикалы-реформаторы зовут на стачку народ из «комков», коммерческих банков, богатых офисов. Вот смеху было бы, обратись БНФ к своей социальной опоре! А то решили на горбу рабочих рваться к власти».
Итак, закончившаяся досрочно бессрочная забастовка показала, что БНФ не пользовался влиянием на заводах и, следовательно, он потерял былую популярность. Не имел БНФ сторонников и в селе. На заводах, где поначалу прислушивались к голосу бээнэфовцев, критиковавших партгосноменклатуру и обещавших лучшую жизнь, это улучшение так и не увидели. Наоборот, жизнь значительно ухудшилась, и это кожей чувствовало большинство горожан. Что касается сельского населения, то оно в Белоруссии стабильное и, в отличие от промышленных рабочих, среди которых немало мигрантов в первом поколении, обладает достаточно крепкой исторической памятью, которая сохранила неисчислимые беды, связанные с белорусизацией населения.
Республика пережила две крупные кампании по белорусизации, знает, что это такое, и потому весьма осторожно внимала призывам новых национал-радикалов. Инстинкт самосохранения подсказывал, что эта линия к добру не приведет.
Первая белорусизация. Страшными страданиями, огромными жертвами закончилась первая попытка белорусизации в двадцатых годах. По расхожей версии Москва, чтобы отвести обвинения Запада и белорусской эмиграции в русификации земель, собранных в Белорусскую Советскую Социалистическую Республику, пошла на перевод государственного и общественного делопроизводства с русского на белорусский язык. На родном языке коренного населения велось преподавание в школах всех типов. Белорусизации подверглась также деятельность научных и культурных учреждений, издательств, газет и журналов. При этом другие народы республики получили право пользоваться своим родным языком в названных выше сферах. Не были исключением и евреи.
В начале 20-х годов их язык был провозглашен одним из четырех государственных языков БССР. На идиш выходили журналы и газеты, были еврейские отделы в Институте белорусской культуры и Белорусской Академии наук, в музеях, работали театры, учебные заведения.
Белорусские евреи, кстати, дали немало выдающихся ученых, писателей, художников, государственных деятелей с мировым именем. Среди них классик еврейской литературы Менделе Мойхер-Сфорим, создатель языка эсперанто Людвик Заменгоф, художник Марк Шагал, классик белорусской литературы Змитрок Бедуля (Самуил Плавник), физик-теоретик Яков Зельдович, скульптор Заир Азгур, писатель-фантаст Айзек Азимов, первый президент Израиля Хаим Вейцман, физик и химик Виталий Гольданский.
В 1921 году Ленин дал согласие на открытие в Минске Белорусского государственного университета, впоследствии названного его именем, и одновременно Института белорусской культуры (Инбелкульт), на базе которого в 1928 году была создана Академия наук БССР. Официальная историография и сегодня расценивает создание этих двух крупных центров национальной науки и культуры как проявление заботы центральной советской власти в Москве о братском народе, бескорыстной помощи выдающихся деятелей науки и культуры Москвы, Ленинграда и других крупных городов России. В учебниках фигурируют имена приехавшего из Москвы первого ректора Белорусского университета В. И. Пичеты, талантливых литературоведов-профессоров И. Замотина из Донского университета, Е. Боричевского из Москвы, А. Вознесенского из Ростова, ученых других специальностей – математиков, естествоиспытателей, лингвистов, представителей технической науки.
Несомненно, ученые гуманитарного профиля быстрее других восприняли традиции и обычаи белорусов и, что важно, их язык и литературу. Прошло всего несколько лет, и приезжие сами стали творцами этой культуры: писали книги и брошюры по различным отраслям белорусоведения, выступали с лекциями и докладами на белорусском языке, способствовали его пропаганде и авторитету. Ученые-гуманитарии воспитали большую плеяду национальной интеллигенции, содействовали расцвету творчества белорусских писателей, артистов, композиторов, художников.
Особая роль в становлении белорусской культуры принадлежит Владимиру Ивановичу Пичете. Он родился в семье священника, серба по национальности. Учился в Московском университете, кандидатскую диссертацию защищал под руководством известного историка В. Ключевского. Был профессором этого университета, зарекомендовал себя знатоком славяноведческих проблем, написал ряд крупных трудов по истории России, Белоруссии, Литвы и Польши. Когда в годы Первой мировой войны беженцы из Белоруссии создали в Москве Белорусское научно-культурное общество, Пичета был избран его председателем, читал лекции по истории белорусского народа в народном университете при этом обществе. В октябре 1920 года Пичета возглавил Московскую комиссию по созданию Белорусского университета, а в июле 1921 года после торжественного открытия стал его первым ректором.
За 1921-1929 годы Пичета опубликовал около 150 монографий, статей и научно-популярных работ. Об их характере и направленности можно судить по названиям: «История Белоруссии» (часть 1, 1924, на белорусском языке), «Белорусское возрождение ХVI века и современное белорусское национально-культурное возрождение Советской Белоруссии» (1925), «Полоцкая земля в ХVI веке», «Белорусское возрождение в ХVI веке», «Печать Белоруссии в ХVI – ХVII вв.», «Скориниана», «Белорусский язык как фактор национальной культуры» и др.
Пичета сблизился с белорусскими писательскими объединениями, которые вскоре были обвинены в «национал-демократизме». Начавшаяся в 1921 году белорусизация закончилась в 1933 году разгромом университета, травлей и репрессиями ученых и писателей, снятием Пичеты с поста ректора. Шельмованию была подвергнута наиболее квалифицированная часть национальных кадров. Пичету обвинили в «белорусском национал-демократизме» и в «антимосковской ориентации».
Так печально закончилась почти десятилетняя государственная кампания по белорусизации. Она принесла много горя и страданий людям, которые искренне поверили в инициированное Москвой белорусское национальное возрождение. Поиск «нацдемов» приобрел невиданный размах: для подозрения достаточно было доноса, что кто-то разговаривает по-белорусски. Пичету спасло то, что он скрылся в российской глубинке. Изгнанный из Белоруссии, он отсиделся в провинции и только в 1939 году вернулся в Москву. В отличие от многих коллег по университету, которых постигла незавидная участь, Пичета вскоре возглавил созданную «под него» в МГУ кафедру истории южных и западных славян. В 1946 году он стал академиком АН СССР. Умер своей смертью в 1946 году.
Книги Пичеты в Белоруссии были изъяты из библиотек. В годы горбачевской гласности эти труды воспроизводились в литературных и научных журналах. Об их авторе появилось множество публикаций. Оценки – самые противоречивые. От симпатий – честнейший ученый, в противовес Москве, его приславшей, пришел к самостоятельному выводу, что вхождение белорусских земель в состав Российской империи было для белорусского национального бытия таким же отрицательным фактором, как и политическая связанность с Речью Посполитой, – до обвинений в провокации. Приехал, заморочил голову, выявил и собрал все самобытное, талантливое, перспективное. И сдал… Вся молодая национальная интеллигенция, подающая надежды, была с корнем вырвана из родной почвы.
Такое можно было услышать не только о Пичете. Имена многих ученых, приехавших из Москвы, Ленинграда и других российских городов в Белоруссию в двадцатые годы, подвергались остракизму. В официальных учебниках оценки не изменились: по-прежнему присутствует тезис о братской помощи. Однако в изданиях БНФ, на научных симпозиумах, в дискуссиях период белорусизации, насаждаемый сверху, получает иную трактовку, здесь превалируют три основные точки зрения.
Первая – Москва никогда не предпринимала сколько-нибудь серьезных шагов к возрождению белорусской национальной культуры, считая, что ее попросту не существует. Создание университета, Инбелкульта, курс на белорусизацию в двадцатых годах – это внешние атрибуты государственности, необходимость которых вызвана политическим моментом и призвана заткнуть рот Западу.
Вторая точка зрения – это была грандиозная провокация, призванная выявить и устранить все самобытное, державшееся за старину, за быт, за язык. Кто возглавил белорусизацию? Присланные из России эмиссары. Москва не позволила коренным жителям стать во главе национально-культурного возрождения. Все процессы проходили под неусыпным оком приезжих контролеров. После разгрома «нацдемов», их ареста и высылки в Сибирь, Белоруссия не могла встать на ноги долгие десятилетия – вся ее элита была уничтожена.
И третья точка – Москва столкнула белорусскую национальную интеллигенцию с еврейской, которая с глухим недовольством наблюдала за активизацией кадров из числа местного населения и не хотела уступать им места, на которые раньше не было конкуренции. Именно их руками убирались молодые белорусские кадры. К такому заключению привело иных авторов знакомство с опубликованными в 1929 году некоторыми статьями Пичеты.
Травлю Пичеты как одной из ключевых фигур белорусского национального возрождения начали университетские доценты И. Славин и М. Гольман. Защищаясь от обвинений в белорусской нацдемовщине и антимосковской ориентации, Пичета так охарактеризовал политическую эволюцию своих противников: первый «был сионистом, бундистом – стал коммунистом с еврейским шовинистическим уклоном», второй сначала был эсером, назвавшим в 1917 году Октябрьскую революцию «авантюрой», позже стал коммунистом, но выступал против белорусской культуры, наконец, исключен из партии как троцкист.
Из истории вопроса. Курс на белорусизацию был взят еще в годы Гражданской войны. 20 ноября 1920 года заведующий белорусским отделом Наркомата просвещения П. В. Ильюченок подготовил и направил в Минск записку, в которой обосновывал необходимость перевода обучения в школах на белорусский язык и одновременную организацию школ для всех национальных меньшинств в республике.
Своеобразное ядро, вокруг которого сплачивались творческие силы молодой белорусской интеллигенции, составляли деятели белорусского национально-освободительного движения, имена которых были известны еще в дореволюционные времена. Многие из этих людей перешли на советскую государственную службу. Наркомом земледелия стал В. М. Игнатовский, заместителем наркома иностранных дел трудился А. Л. Бурбис, заместителем наркома просвещения – А. В. Балицкий. Они первыми приступили к процессу белорусизации в своих ведомствах.
Многое здесь, безусловно, зависело прежде всего от позиции наркомата просвещения. Антон Васильевич Балицкий, несомненно, сыграл в этом деле выдающуюся роль. Учитель по образованию, участник Первой мировой и Гражданской войн, он стал заместителем наркома в октябре 1921 года, а спустя пять лет возглавил наркомат. Балицкого по праву считают одним из основателей и проводников государственной политики белорусизации. Он был одним из тех, кто создавал теорию и осуществлял практику национально-культурного строительства в республике.
В 1929 году Балицкий попал под огонь критики и публичного шельмования за национал-демократические взгляды. В 1930 году его арестовали по сфальсифицированному делу контрреволюционной нацдемовской организации «Союз освобождения Белоруссии», исключили из партии (в то время он уже был кандидатом в члены ЦК КП(б)Б и членом ЦИК БССР), а после непродолжительного следствия приговорили к десяти годам лагерей. Во время повторного рассмотрения дела в 1937 году вынесли приговор – смертная казнь. Реабилитировали Балицкого посмертно в 1988 году.
Такая же участь постигла и других проводников государственной политики белорусизации. Но в начале этой кампании они не подозревали о том, что они станут ее жертвами. Опасения начали возникать во второй половине 20-х годов, когда возник термин «национал-демократизм», изобретенный поборниками пролетарской чистоты в культуре. Под этим понятием сначала понималась «тенденция ставить национальные интересы выше классовых, что в последнее время выявилось в стремлении выращивать национальную форму культуры во вред ее пролетарскому содержанию».
Но уже в 1930 году оценки «национал-демократизма» ужесточились. Под этот термин подводилась враждебная Советской власти идеология и практика контрреволюционного националистического течения, которое ставило своей целью реставрацию капитализма в Белоруссии. Обвинения в «национал-демократизме» зазвучали в адрес ее видных партийных и государственных деятелей Д. Ф. Жилуновича, В. М. Игнатовского, Д. Ф. Прищепова, П. Р. Головача, М. С. Куделько и других. Критические стрелы нередко направлялись и в адрес председателя ЦИК республики А. Г. Червякова.
В ноябре 1926 года в Минске состоялась академическая конференция, посвященная проблеме белорусского правописания. На конференции выступили А. В. Балицкий, Д. Ф. Жилунович, В. М. Игнатовский. Их выступления были подвергнуты официальной критике. В вину Балицкому ставилось, что он ни разу не упомянул о роли Компартии в создании БССР и развитии белорусской культуры. Игнатовскому предъявили претензии за преувеличение роли белорусских революционеров-демократов в пробуждении национального самосознания белорусского народа, за идеализацию отдельных сторон исторического прошлого Белоруссии.
Научная дискуссия боком вылезла ее устроителям. В мае – июне (целых два месяца!) 1929 года в БССР работала комиссия Центральной Контрольной Комиссии ВКП(б) под руководством В. Т. Затонского. Комиссия изучала практику проведения национальной политики в БССР. Московские контролеры критически-осудительно оценили фактически всю практику национально-культурного строительства в Белоруссии, охарактеризовали ее как не соответствующую линии партии. Они отметили примиренческую позицию некоторых участвовавших в злополучной академической конференции коммунистов – В. М. Игнатовского, Д. Ф. Жилуновича, А. Ф. Адамовича при обсуждении вопроса о возможности перехода на латинский шрифт. Изучив тексты их выступлений, пришли к заключению, что они истолковывали историю белорусского народа в «национал-демократическом духе».
Правда, главный вывод московской комиссии в целом был благожелателен для начальственной верхушки: «Нет ни малейших оснований подозревать партийное руководство Белоруссии в каких бы то ни было симпатиях к белорусскому национализму». Однако в дальнейшем это мнение не спасло белорусских вождей от идеологических проработок и прямых репрессий.
Чтобы придать видимость разветвленности «национал-демократического» течения и его организационной оформленности, в ОГПУ изобретались домыслы о существовании в республике тщательно законспирированной контрреволюционной организации «Союз освобождения Белоруссии». Пленуму ЦК КП(б)Б, состоявшемуся в октябре 1930 года, ничего не оставалось делать кроме как признать ее существование. Да и как не признать, обойти молчанием, если в конце 1929 – начале 1930 гг. в республике прокатилась серия арестов лиц, причастных к «Союзу освобождения Белоруссии», который ставил своей целью свержение Советской власти и установление белорусской буржуазной государственности. По этому делу тогда прошло 86 человек. Руководство этой организацией приписывалось И. Ю. Лесику, С. М. Некрашевичу, В. Ю. Ластовскому и другим.
Московское Политбюро ЦК, ознакомившись с материалами о раскрытии контрреволюционной организации в Белоруссии, приняло постановление, обязывавшее руководство ЦК КП(б)Б опубликовать сообщение в республиканской печати. Минская партийная верхушка поручение выполнила, но первый секретарь ЦК КП(б)Б К. В. Гей счел необходимым доложить 15 декабря 1930 года в Политбюро ЦК ВКП(б): «Сообщение об аресте контрреволюционной группы национал-демократов, опубликованное согласно постановлению Политбюро, вызвало в некоторых слоях интеллигенции известное недоумение. Необходимо разоблачить подлинную контрреволюционную деятельность «Союза освобождения Белоруссии», чтобы облегчить нашу работу главным образом среди крестьянства и интеллигенции».
Гей имел в виду проведение открытого процесса. Но Москва на это не пошла – трудно сказать по какой причине. Новейшие белорусские историки полагают, что исключительно из-за отсутствия сколько-нибудь серьезных и убедительных подтверждений существования и деятельности «Союза освобождения Белоруссии». Дело белорусской интеллигенции пошло по линии ОГПУ.
Вслед за первой волной арестов началась вторая. Во второй половине 1930 года были арестованы наркомы земледелия Д. Ф. Прищепов и просвещения А. В. Балицкий, бывший нарком земледелия А. Ф. Адамович, заместитель председателя «Белпайторта» П. В. Ильюченок. Постановлением коллегии ОГПУ БССР от 18 марта 1931 года они были приговорены к 10 годам тюрьмы каждый. 10 апреля того же года к различным срокам заключения и высылки были приговорены 86 человек, проходивших по делу о «Союзе освобождения Белоруссии». Среди них были Лесик, Некрашевич, Красковский, Цвикевич, Смолич и другие.
Некоторые из арестованных в результате применения к ним недозволенных мер физического и психологического воздействия давали искаженную оценку не только своей деятельности, но и тем, с кем они были связаны по роду своих занятий. В частности, это позволило ОГПУ обвинить в «национал-уклонизме» В. М. Игнатовского – в то время президента АН БССР. Кстати, он, крупный ученый-историк, один из активных участников белорусского национально-освободительного движения, был первым президентом Белорусской академии, созданной в 1929 году.
16 января 1931 года президиум и партколлегия ЦК КП(б)Б постановили исключить его из партии, членом которой он являлся с 1920 года, «как не изжившего антипролетарского мировоззрения антисоветских партий, как сознательно проводившего в течение всего периода пребывания в партии национал-демократическую установку в своей работе, являющегося фактически кулацким агентом в партии, как обманывавшего партию покаянными заявлениями, прикрывая ими продолжение своей групповой, антикоммунистической деятельности в рядах КП(б)Б, и как чуждого элемента, игравшего на руку нацдемовской контрреволюции».
22 января 1931 года Бюро ЦК КП(б)Б утвердило постановление президиума и партколлегии ЦКК КП(б)Б об исключении Игнатовского из партии и приняло решение опубликовать его в печати. Формально Игнатовский к уголовной ответственности не привлекался, но после неоднократных вызовов на допросы в ОГПУ понял, что впереди у него никаких перспектив нет. 4 февраля 1931 года он покончил жизнь самоубийством.
В «национал-уклонизме» были также обвинены второй секретарь ЦК КП(б) И. А. Василевич, редактор газеты «Красная смена» П. Р. Головач, заместитель наркома просвещения БССР писатель Д. Ф. Жилунович (Тишка Гартный), другие видные деятели республики.
Дела на 70 человек из 86, осужденных коллегией ОГПУ 10 апреля 1931 года по обвинению в принадлежности к «Союзу освобождения Белоруссии», были прекращены еще в 1956 году за отсутствием в их действиях состава преступления. Дела в отношении остальных 16 человек были пересмотрены в 1988 году. Отменено судебной коллегией Верховного суда БССР и постановление коллегии ОГПУ от 18 марта 1931 года в отношении Д. Ф. Прищепова, А. В. Балицкого, А. Ф. Адамовича, П. В. Ильюченка. В их действиях тоже не обнаружен состав преступления.
Под флагом борьбы с «нацдемовщиной» страшный удар был нанесен по творческой интеллигенции республики. Арестам подверглись 90 членов Союза писателей. Погибли в лагерях и тюрьмах многие видные мастера слова – Максим Горецкий, Владислав Голубок, Михаил Куделько (Михась Чарот), Михась Зарецкий, Алесь Дудар, Платон Головач. Пытался покончить жизнь самоубийством Янка Купала, нанеся себе удар ножом в бок. Первый секретарь ЦК КП(б)Б К. В. Гей, по отзывам старожилов, один из ревностных организаторов тогдашних «чисток», докладывая в Политбюро об этом случае, расценивал поступок Купалы «как протест против нашей политики борьбы с национал-демократизмом».
На допросы вызывали друзей и знакомых поэта, где им предъявлялись нелепые с точки зрения здравого смысла обвинения в антисоветской деятельности, в осуществлении связи с открытыми в Москве «контрреволюционными организациями». И самое страшное и необъяснимое – подозреваемые признавали свою «вину», клеймили себя и своих недавних товарищей. В том числе и Янку Купалу: вечера в гостеприимном доме поэта, где горячо обсуждались пути развития культуры Белоруссии, в показаниях, полученных ГПУ, превращались в контрреволюционные сборища, пьяные оргии, а хозяин дома выступал в роли главного идеолога «национал-демократизма».
Обратимся к документам.
Наркому земледелия БССР, бывшему члену партии Д. Ф. Прищепову, тяжело было «изобличать» Я. Купалу. Частые повторы, косноязычие, самоосуждения говорят о том, что «показания» писались под чью-то диктовку или, во всяком случае, под чьим-то надежным контролем. А ведь статьи и выступления, действительно принадлежащие Прищепову, отличали ясность и лаконичность изложения.
Из дополнительных показаний арестованного Д. Прищепова от 22 сентября 1930 года:
«Квартира Я. Купалы, как и Некрашевича (белорусский языковед, академик, вице-президент АН БССР в 1929 г. – Н. З.), тоже служила местом разных политических и партийных разговоров. Там бывали: я, Игнатовский (президент АН БССР в 1929-1931 гг. – Н. З.), Василевич (второй секретарь ЦК КП(б)Б в 1927-1930 гг. – Н. З.), Балицкий (нарком просвещения БССР в 1926-1929 гг. – Н. З.), Стасевич (заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК КП(б)Б в 1927-1930 гг. – Н. З.), Жилунович (писатель, академик АН БССР. – Н. З.), А. Червяков (председатель ЦИК БССР в 1924-1937 гг. - Н. З.), Чарот (писатель, редактор газеты «Советская Белоруссия» в 1925-1929 гг. – Н. З.), М. Зарецкий (писатель. – Н. З.), Ильюченок (заместитель председателя «Белпайторга» в 1930 г. – Н. З.), Шипилло (директор комиссии Инбелкульта по составлению словаря белорусского языка в 1927-1930 гг. – Н. З.) и другие партийцы, а также беспартийные интеллигенты: Лесик (академик АН БССР с 1928 г. – Н. З.), Колас, Тремпович (сотрудник Белгосуниверситета в 1930 г. – Н. З.), Ал. Цвикевич (ответственный работник Белгосиздательства с 1929 г. – Н. З.), Ластовский (секретарь АН БССР с 1928 г. – Н. З.) и другие. Там затрагивались самые разнообразные политические вопросы, о них говорили между прочим, но этот разговор «между прочим» имел практический характер, потому что когда А. Балицкий и др. партийцы говорили о выдвижениях тех или иных кандидатур, то эти кандидатуры работников потом выдвигались, назначение их проводилось. Безусловно, квартира Янки Купалы служила местом для национал-демократической интеллигенции, которая пользовалась квартирой Янки Купалы для того, чтобы, пользуясь присутствием там разных партийцев, использовать эту квартиру для проведения своей национал-демократической политики. Фактически квартиры Я. Купалы и Некрашевича служили главным местом, где встречались партийцы с беспартийной интеллигенцией, и первое место, конечно, занимала квартира Янки Купалы. Его авторитет был очень велик как среди беспартийной интеллигенции, для которой являлся «властителем дум», так и среди партийцев. Для меня лично он являлся очень большим авторитетом, и я его считал барометром белорусской интеллигенции, которая его считала своим кумиром. Каждым стихотворением Я. Купалы зачитывались.
– Национал ли демократ Я. Купала?
– Да, безусловно, нац[ионал]-демократ и его стихотворения в советском духе по моему мнению были формальными, потому что, например, стихотворение «Сыходзiлiся [так в тексте показаний] вёска з яснай явы, як сон маркотны, нежаданы» – так было напечатано.
Фактически было написано так: «сыходзiлiся вёска з яснай явы, як сон i сумны i жаданы» и только, кажется, под напором тов. Ульянова (представитель наркома иностранных дел СССР при СНК БССР. – Н. З.) Я. Купала переработал свое стихотворение, которое и получилось таким, что Я. Купала за коллективизацию, за социалистическое сельское хозяйство. Между тем, Янка Купала идеализировал деревню – по «нашенивски» и с такими взглядами на идеализацию вёски единоличного х[озяйст]ва остался. По моему мировоззрению, он, безусловно, остался до конца «нашенивцем» и остался таковым и сейчас. Я. Купала вообще говорить на коммунистические темы не умеет, но его короткие замечания по тем или иным вопросам были, безусловно, безгранично авторитетны для белорусско-национал-демократической интеллигенции, для которой он был кумиром. Такой же политический вес его замечания имели для партийцев. Пользуясь тем, что он народный поэт, его квартира для национал-демократической интеллигенции, безусловно, служила политическим клубом. Там (на квартире) устраивались политические банкеты, на которых присутствовали партийцы и беспартийные. Кроме этих банкетов, завсегдатаями у Я. Купалы были – П. Ильюченок, Шипилло. Оба последние, хотя и члены партии, являются законченными национал-демократами. К такой категории принадлежу и я. Национал-демократом я сделался благодаря частым встречам с национал-демократической интеллигенцией у Я. Купалы, а также и под влиянием Я. Купалы, которого я очень любил как талантливого поэта Белоруссии, голос которого для меня служил безграничным авторитетом.
Я. Купалу нужно считать как самую видную фигуру среди интеллигенции, но, чтобы он сам ставил политические вопросы, я этого не слышал, но замечания свои он делал и почти всегда.
Вся белорусская интеллигенция с ним очень считалась, поэтому его замечания имели большой вес для нас, партийцев и беспартийной интеллигенции, и он являлся самым авторитетным человеком для белорусской нац[ионал]-демократической интеллигенции и этим самым он являлся одним из лидеров белорусской нац[ионал]-демократической интеллигенции. Насколько я помню, он был и для нас, партийцев, выразителем всех дум белорусской нац[ионал]-демократической интеллигенции и, поэтому наше хождение к нему, также хождение к нему беспартийной интеллигенции носило политический характер.
Д. Прищепов.
22. IХ. 30 г.
На квартире у меня, когда я был беспартийным, кажется перед моим отъездом на Полесскую станцию, был у меня Г. Горецкий (директор Института сельского и лесного хозяйства при СНК БССР в 1927-1930 гг. – Н. З.) и не помню, был ли кто-нибудь еще или нет. С ним я говорил о том, что бьют белорусов и белорусских коммунистов и что Василевич прошлепал и проводя при Кнорине (первый секретарь ЦК КП(б)Б в 1927-1928 гг. - Н. З.) оргработу, не поназначал секретарями своих белорусских партийцев, тогда бы ничего этого не было и белорусов бы не били. Я ему сказал, что было время, когда я был связан с большинством секретарей окружкомов. Я вместе с Волынским пользовался большой властью и не допускал таких фактов, чтобы били наших работников. А теперь положение такое, что белорусский актив дискредитировали, поснимали с постов, поисключали из партии и единственная надежда на Западную Белоруссию. После этого я просил у него собрать мне материалы по статистике, потому что я хотел писать работу по аграрному вопросу Зап[адной] Белоруссии, а также «социально-экономические причины громадского движения». Г. Горецкий мне, помню, перед отходом сказал: «Да, правильно, бери установки на десятки год». После этого я с Г. Горецким не встречался. Звонил один раз о том, чтобы осмотреть выставку, но Г. Горецкий сказал, что не прислали лошадей с картофельной станции, и я на выставку не поехал. Звонил я Г. Горецкому из квартиры Я. Купалы, где был вместе с М. Зарецким. Там, на квартире у Янки Купалы, проживает один студент, которому я предлагал написать экономическую работу на тему «Может ли быть организована в Белоруссии самостоятельная финансовая система», он мне что-то сказал – я не помню, но я сказал, что политикой теперь заниматься не буду, а буду изучать нормы навоза и проблему урожайности белорусского Полесья.
Д. Прищепов».
Особый интерес, который проявляли органы ГПУ к поэту, не был случайным: для успешного завершения дела «Союза освобождения Белоруссии» не хватало главы контрреволюционного подполья. По мнению следователей, кандидатура Купалы «подходила» на эту роль больше других – только масштаб личности руководителя мог свидетельствовать об особой опасности раскрытой организации.
Поэтому так старались следователи получить показания о «руководящей деятельности поэта».
Из дополнительных показаний С. М. Некрашевича от 1 ноября 1930 года:
«Янка Купала является наиболее яркой фигурой белорусского контрреволюционного национал-демократизма. Он сам сознавал свою роль в этом контрреволюционном движении, и в минуты откровенности называл себя «главным нацдемом». Однако, несмотря на то, что я его знаю десять лет, говорить о его нац[ионал]-демократизме довольно тяжело. Дело в том, что Я. Купала никакой административной деятельностью не занимался и таким образом конкретных проявлений нац[ионал]-демократизма допускать не мог. Правда, до 1927 г. Купала работал в Терминологической комиссии ИБК (Институт белорусской культуры, предшественник Академии наук БССР. – Н. З.), но здесь он только являлся рядовым членом. Приблизительно с 1927 г. Я. Купала, получив персональную пенсию, никаких служебных обязанностей не имел. Хотя он и являлся действительным членом ИБК, а потом БАН (Белорусская Академия наук. – Н. З.), однако ни на какие заседания не ходил, даже на доклады по своей специальности (литература), а если раньше и бывал на таких заседаниях как сотрудник Терминологической комиссии, то никто его выступлений не слышал. Правда, как сотрудник Терминологической комиссии, он ярко выявил себя в обработанной им терминологии «теории и практики литературного искусства», дав здесь в погоне за самобытностью белорусского языка наиболее характерный образец его искажения.
Но все же, как нац[ионал]-демократа Я. Купалу надо рассматривать не со стороны его работы в ИБК или БАН. В нем прежде всего надо видеть нац[ионал]-демократического писателя, который в своих произведениях отразил всю идеологию белорусского контрреволюционного национал-демократизма. По своему вредному влиянию на массы Янке Купале, как и его близкому приятелю Я. Коласу, принадлежит не только первое, а просто исключительное место. Его произведения расходились в тысячах экземпляров; они были в каждой школе, в каждом культурно-просветительном учреждении. Не читать Янку Купалу – считалось просто неграмотностью. А Янка Купала простой формой своих стихотворений, ловко вставленными социальными мотивами, заражал Белоруссию отравой национал-демократизма. Слабо развитый политически читатель принимал его произведения за настоящую литературу, его контрреволюционные национал-демократические идеи за революционность. Здесь можно сказать, был полный обман читателя.
Я не буду делать анализа его произведений со стороны белорусского контрреволюционного нац[ионал]-демократизма, да фактически этого и сделать не могу, за неимением под руками его произведений. Однако не могу не вспомнить об его стихотворении, помещенном в журнале «Адраджэньне» («Возрождение». – Н. З.), которое по своей контрреволюционной деятельности стоит выше всех его прежних стихов. Правда, начиная с 1923 г., Я. Купала стал писать и советские, пролетарские стихотворения, лучшими из которых являются его последние стихотворения о коллективизации («Сыходзiць вёска з яснай явы…»). Однако Я. Купалу в БССР восхваляли не за те немногочисленные пролетарские стихи, которые им были написаны за последние 10 лет, а за те по содержанию национальные, иначе говоря нац[ионал]-демократические произведения, которые им были написаны прежде. За эти нац[ионал]-демократические произведения Я. Купале устраивали юбилей, за их ему дали персональную пенсию, за их же его сделали народным поэтом. Таким образом, Янка Купала, как народный поэт, является не пролетарским поэтом, а национал-демократическим. Он певец белорусского контрреволюционного национал-демократизма, который он идеализирует в своих стихах. Все это хорошо знали и все вместе с этим укрепляли его авторитет, популяризовали его имя, произведения, портреты. Почти каждая школа и клуб имели портреты Я. Купалы. Одним словом, Я. Купалу сделали общим кумиром БССР. Но этот кумир был национал-демократический. Правда, в своем отношении к соввласти Я. Купала сделал, начиная с 1923 г., значительный шаг вперед. Зная мои советские настроения, он часто мне говорил: «Мы с тобой, Степан, люди советские, мы любим соввласть». Слышал я также от него и о любви к большевикам. Эта «любовь» к соввласти и большевикам у него была и благодарностью соввласти за то внимание, которое ему власть и партия оказывали. Я. Купала хорошо знал и сам мне об этом говорил, что ни одна власть не сделала бы ему того, что сделала соввласть, и уже хотя бы в силу этого факта он отрицательно или враждебно к соввласти относиться не мог. Я считал его советским человеком. Считали его таким и те многочисленные партийцы, которые у него бывали. Некоторые из них даже спрашивали (Ульянов), почему он не вступает в партию. Но приблизившись к соввласти, Янка Купала в ответственный момент реконструкции сельского хозяйства не мог подняться до понимания задач партии и соввласти и, будучи большим эгоистом, свои интересы ставил выше. Так, например, когда в феврале с. г. выселяли его родственников, как кулаков, Купала ругал соввласть, о чем мне говорил Жилунович, с которым он в это время встречался в Ленинграде в связи с подписанием условия по соцсоревнованию между Академиями наук. Вообще же Купала является советски настроенным человеком, хотя и в сторону национал-демократизма. Свои советские настроения Купала хорошо высказал на своем юбилее в Москве и Минске летом этого года.
Как нац[ионал]-демократ, Купала был вреден не только своими произведениями. Много он также помогал росту и объединению нац[ионал]-демократических элементов своими вечерами, которые, наверное, являются единственными во всем Минске. В его «салоне», как Купала гордо называл свою квартиру, или в «заезжей корчме», как называл его квартиру Ластовский, бывали все национал-демократы, начиная от комиссаров, национал-оппортунистов и кончая самыми незаметными работниками. Бывали здесь временами русские и евреи, но значительно реже.
Для чего эта публика собиралась у Я. Купалы? В гости – выпить и закусить. Приходили всегда с женами, играли в преферанс, в «воза», в шахматы. С этой стороны вечера у Янки Купалы были типичными мещанскими вечерами. Публику для своих вечеров Купала подбирал так, что у него всегда были коммунисты. Хотя последние, нац[ионал]-оппортунисты, чаще всего у него и бывали. Некоторые из них засиживались очень поздно и оставались ночевать (Шипилло, Ильюченок, Куделько). Так дело тянулось до 1930 года. С началом этого года Купала прекратил пьянку, а вместе с этим прекратил и свои вечера. Безусловно, чуть ли не систематическое пьянство самого хозяина и было главной причиной этих вечеров. В период запоя Янка Купала не мог и дня прожить, чтобы не выпить. А потому он или шел к кому-либо из своих знакомых, чтобы выпить, или собирал у себя тех своих знакомых, за исключением некоторых холостяков-коммунистов, у которых он бывал, чтобы таким образом было удобно пойти к ним в следующий раз. Так было почти каждый день. Наконец публика привыкла, что у Купалы можно всегда выпить и закусить (материально он был хорошо обеспечен), а потому и заходили к нему часто без всякого с его стороны приглашения. Знакомые приводили своих товарищей, которых знакомили с хозяевами. Как люди гостеприимные, Купалы никогда никого, не угостив, от себя не отпускали. Таким образом, круг знакомых у Купалы был чрезвычайно широкий, и я, бывая у него, в среднем раз в месяц-два, пересчитать их не могу, да, наверное, многих из них и не знаю.
В чем вредность вечеров у Купалы?
Безусловно, прежде всего в том, что здесь происходило живое общение между собой нац[ионал]-демократов, а также их общение с нац[ионал]-оппортунистами. Сам Купала, когда был подвыпивши, всегда вступал в споры с бывшими у него коммунистами и, руководствуясь нац[ионал]-демократическими взглядами, говорил, что и то не так делается и другое надо иначе сделать. Хотя присутствовавшие у него коммунисты и возражали, однако его замечания, безусловно, свое влияние оказывали, тем более, что с Я. Купалой все считались и хотели оставлять у него о себе хорошее впечатление. Сейчас, понятно, все эти детали забылись, и я их конкретно назвать не могу. Но это было у Купалы, когда он был выпивши, обыкновенным явлением. В трезвом состоянии Купала подобных разговоров не заводил. Сам по себе он человек очень скромный, и когда на него не действовали пары алкоголя, то он молчал. Также он тогда не любил, чтобы у него засиживалась публика. Часто в таких случаях он оставлял гостей и шел спать. Среди партийцев у него было много близких приятелей (Василевич, Балицкий, Ульянов, Прищепов, Жилунович, Куделько, Ильюченок и много других). Безусловно, от некоторых из них он знал о партийных секретных постановлениях. Под пьяную руку Купала иной раз хотел их сказать другим, но в таких случаях за ним следила его жена, под влиянием которой он находился и которой боялся. Она тогда внезапно на него покрикивала, и Купала останавливался на полуслове. Вообще же Купала на тех партийцев, которые бывали у него, безусловно, своим сдержанным нац[ионал]-демократизмом оказывал свое вредное влияние. Это влияние часто шло, поскольку у него почти всегда беспартийные собирались или приглашались вместе с партийцами, и от тех нац[ионал]-демократов, которые у него бывали. Здесь часто поднимались идеологические вопросы бел[орусского] нац[ионал]-демократизма, здесь часто затрагивались и отдельные тактические моменты. С этой стороны вечера Купалы являются особенно вредными, так как, безусловно, в росте в БССР контрреволюционного национал-демократизма они играли бесспорное значение.
Говоря еще о Я. Купале, как о нац[ионал]-демократе, необходимо отметить, что он являлся нац[ионал]-демократом с шовинистическими уклонами. Подобно Жилуновичу он отрицательно относился к русской пролетарской культуре и ориентировался на западную (чешскую, польскую, немецкую). Сдвиг в этом смысле в нем произошел только весной этого года, когда в Москве произошла встреча белорусских писателей с русскими и особенно после его юбилея, организованного в Москве русскими писателями.
В белорусском контрреволюционном нац[ионал]-демократизме Я. Купала, безусловно, являлся главным идеологом, с которым считались как белорусские нац[ионал]-демократы, так и нац[ионал]-оппортунисты.
Некрашевич
1. ХI. 30 г.».
Трудно представить, что мог чувствовать поэт, когда ему предъявляли на допросах эти «показания». Янка Купала понимал, что, выполняя чью-то злую волю, бывшие товарищи, все же, как могли, старались оградить его от прямых обвинений в антисоветской деятельности. Все эти бесконечные упреки в пьянстве и пьянках можно расценить и как навет, и как наивные попытки увести политические обвинения в область бытовую.
Поэта все чаще вызывали в ГПУ «для бесед», требовали объяснений.
Из показаний Я. Купалы:
«По чьей инициативе возник журнал «Возрождение», кто входил в состав редакционной коллегии и кто фактически его редактировал – не помню. Чем объясняется такое название и содержание опубликованных в нем статей, – скорее всего декретами Советского правительства, которые давали право на культурное и национальное развитие освобожденным из-под царского ига подневольным народам бывшей Российской империи.
Специально стихотворения для журнала я не писал и не думал об этом. Как и каждое поэтическое произведение, оно вылилось как-то само по себе, – и о политических установках его я не задумывался. Написал, стих гладкий, значит и печатай. Какие причины могли послужить для написания именно так? Разумеется, тяжелая в то время доля Белоруссии и ее трудового народа, плюс то, что я сказал в предыдущем показании, это, что не вся Белоруссия была объединена в БССР, и презрительное отношение ко всему белорусскому со стороны великодержавных шовинистов.
Об учреждении Термин[ологической] комиссии, преобразованной в ИБК, и их работе могу сказать следующее. Набирались в комиссию работники, разумеется, такие, которые знали бел[орусский] язык, т. е. те, кто тем или иным образом проявили это знание в печати. Других соображений, как я уверен, быть не могло. Но все эти работники не были спецами по составлению терминологии. Работа велась кустарно. Это было не составление стройной научно выдержанной терминологии, а скорее всего перевод с рос[сийского] языка на белорусский. Я лично выходил из такого положения, что термин должен давать ясное представление о предмете…
В дополнение к прошлому показанию о частом нахождении у меня гостей, я могу сказать следующее. Прежде всего, причина этого – традиция гостеприимства. Как только переехал в Менск (а меня многие знали из бел[орусской] интеллигенции), начали меня то одни, то другие навещать. С течением времени число лиц, посещавших меня, возрастало. Мне иногда самому это было невмочь, потому что это отрывало меня от работы и приводило к лишней пьянке. Но бороться с этим по своей доброте и жены я был не в силах. Бывали, разумеется, в большинстве белорусы. Такие белорусы, как Волк-Леванович (белорусский советский языковед, доцент кафедры белорусского языка Белгосуниверситета в 1927-1930 гг. - Н. З.) и ему подобные, у меня не бывали. И вот партийцы и непартийцы, которые часто любили заходить ко мне, знали меня как искренне преданного советской власти гражданина. Иначе бы они не заходили. Это было всем и каждому известно. С какими целями и тайными мыслями некоторые из них приходили, мне неизвестно. Я не допускал и в мыслях, что есть среди них такие, кто преследовал а[нти]с[оветские] намерения. Возможно, некоторые из них стремились использовать мое имя для своих скрытых политических интересов, но я об этом не знал и не давал для этого повода. Я в политику не вмешивался всю свою жизнь никогда. Что предпринимала партия и Советская власть, это было для меня непреложным законом. Содержание бесед, которые велись у меня, было почти полностью на темы о великодержавном шовинизме, который стремился и стремится тормозить белорусизацию, создавая невозможную атмосферу для работы над культурным строительством БССР согласно декретам партии и Сов[етской] власти.
От образования БССР и по нынешний день моей единственной мыслью было, чтобы не повторилась военная разруха. Всякая, какая бы ни была, политическая перемена меня пугала. Я сжился с Советской властью, она мне сделала столько добра, как никакая другая этого не смогла бы. Избрание меня в члены ИБК, присвоение звания народного поэта, академика вдохновляло меня, чтобы честно отслужить за все это власти, от которой это получил. Чего же мне не хватало, мог ли я о чем-то ином думать? Могли ли бы дать мне все это какие бы ни было политические перемены? Таким образом, быть недовольным Со[ветской] властью никаких у меня причин не было. Разве моя благодарность за присвоение мне звания народного поэта, опубликованная в газете, а также в связи с 25-летним юбилеем, разве она не свидетельствует об искренности и преданности Сов[етской] власти? А сейчас какое-то несчастье валится на мою голову. Я обвиняюсь в причастности к к[онтр]р[еволюционной] организации, о которой я не имею никакого понятия. Я еще раз заявляю, что ни к какой к[онтр] р [еволюционной] организации не принадлежу и не собирался принадлежать.
Эти показания Я. Купалы в ГПУ были последними. Не найдя выхода, 20 ноября 1930 года он пишет предсмертное письмо и предпринимает попытку самоубийства.
В письме на имя председателя ЦИК Белоруссии А. Червякова он пытался объяснить, как получилось, что его стихотворение «Восстань», которое ГПУ ставило ему в вину, было опубликовано в газете «Звон» в одном номере рядом со статьей, посвященной приезду в Минск главы Польши Юзефа Пилсудского.
Большая статья о Пилсудском была напечатана в номере за 19 сентября 1919 года. Действительно, автор слагал панегирик польскому маршалу, называл его «восточным рыцарем с Запада», овладевшим сердцем Белоруссии не для того, чтобы обидеть ее, а наоборот, «помочь образованию независимой и неделимой Белоруссии». Но стихотворение Я. Купалы было помещено в номере за 17 сентября, где была дана только краткая информация «Приезд в Менск Начальника Польского Государства».
Спустя десять лет это злополучное стихотворение Купала передал для публикации в сборнике, изменив текст, изъяв, в частности, намеки на угнетенное положение белорусов в составе Российской империи. Но ГПУ все равно усмотрело в нем крамолу. Напрасно поэт обращал внимание на дату написания этого стихотворения – 28 августа 1919 года, на место его создания – усадьбу Калисберг. Он не мог знать о предполагаемом визите Пилсудского в Минск, появление стиха в газете и приезд главы польского государства – не более чем совпадение. Но врагам Купалы так не казалось.
21 ноября 1930 года первый секретарь ЦК КП(б)Б К. В. Гей обратился с запиской на имя члена Оргбюро ЦК, секретаря ЦК ВКП(б) П. П. Постышева.
«Уважаемый товарищ Постышев!
Считаю необходимым сообщить Вам, что вчера, 20 ноября, утром покушался на самоубийство Янка Купала – народный поэт Белоруссии. Покушение было несерьезным. Купала ударил себя перочинным ножом в правый бок, жизнь его вне опасности и если не будет сепсиса или других осложнений, то дней через пять он будет здоров.
Янка Купала входил в руководящий центр «Союза освобождения Белоруссии», как о том свидетельствуют показания Лесика, Некрашевича и других. Янка Купала являлся идейным центром нац[ионал]-демократической контрреволюции, что нашло отражение и в его творчестве. Наряду с произведениями вполне советскими у него имеются стихотворения и кулацкого и прямо контрреволюционного содержания.
Приглашенный для переговоров в ГПУ Янка Купала упорно отрицал свою принадлежность к какой бы то ни было контрреволюционной организации и не обнаружил ни малейшего желания пойти навстречу нам в смысле хотя бы осуждения контрреволюционной деятельности своих друзей – участников и руководителей «Союза освобождения Белоруссии».
Незадолго до 20 ноября он начал обнаруживать признаки некоторого колебания, что, впрочем, не нашло своего отражения в его «предсмертном» (если можно так выразиться) письме. Письмо это адресовано на имя тов. Червякова. Оно содержит утверждение, что он не состоял в контрреволюционной организации; затем Я. Купала пытается оправдать свое стихотворение, восхваляющее Пилсудского, и просит позаботиться о своей семье.
Все это происшествие рассматривается нами как протест против нашей политики борьбы с национал-демократизмом. Мы решили не требовать от Я. Купалы признания участия в «Союзе освобождения Белоруссии» и сосредоточить свои силы на требовании выступить с открытым осуждением контрреволюционной деятельности группы белорусских интеллигентов, арестованных по этому. Думаю, что нам это удастся.
Самый факт покушения на самоубийство мы, конечно, огласке не придаем.
В связи с этим прошу ускорить присылку окончательной редакции информационного сообщения по делу «Союза освобождения Белоруссии». Работу среди интеллигенции надо разворачивать вовсю и, конечно, молчание нашей прессы связывает нам руки.
С товарищеским приветом (Гей)».
Разрешение на информацию было получено. И уже 1 декабря 1930 г. газета «Звезда» всю вторую полосу посвятила «Взрыву гнева и возмущения пролетариев БССР против разоблаченной органами ГПУ контрреволюционной национал-демократической группы». «Сурово наказать черную стаю бывших белых министров, офицеров, царских чиновников и буржуазных интеллигентов» потребовала Белорусская ассоциация пролетарских писателей, которая, отмежевавшись от национал-демократов, торжественно обещала усилить борьбу с ними. Требование писателей заканчивалось здравицей в адрес ГПУ – главного стража Октябрьских завоеваний. Славили органы ГПУ и требовали наказания контрреволюционной группы рабочие, служащие, студенты и сотрудники Комвуза. А рабочие кожзавода «Большевик» потребовали к этому еще и награждения ГПУ Белоруссии орденом Ленина!
Среди названных в печати врагов фамилии Я. Купалы не было. «Взрыв народного гнева» был пока направлен персонально только на Некрашевича, Ластовского, Цвикевича, Смолича и Лесика – как причастных в прошлом к деятельности правительства БНР.
3 декабря с осуждением «национал-демократизма» в «Звезде» выступил Якуб Колас, писательская организация «Узвышша». Прислал покаянное письмо и Я. Купала.
Запутанная история, не так ли? Мне остается лишь воспроизвести это стихотворение, которое никогда не включалось даже в полное собрание сочинений Я. Купалы. Перевод с белорусского Н. Кислика.
Восстань, народа нашего пророк,
Событий буреломных ворожей,
И мудрым словом сбрось с народа рок
Проржавевших невольничьих цепей.
Сплоти всю Беларусь в одну семью,
Возьми с нее присягу и зарок,
Что землю не продаст вовек свою…
С Отчизны путы снять, восстань, пророк!
Восстань, народа нашего песняр,
Баян былых и будущих веков,
Призывный клич твой – грозовой удар,
Пусть заглушит постылый звон оков.
Звучи над стороной из края в край
И в сонном сердце разожги пожар,
Громами над курганами взыграй,
Всех мертвых разбудить восстань, песняр!
Восстань, народа нашего герой,
Богатырем на огненном коне
Народ, бредущий с нищенской сумой,
За Беларусь свою веди в огне.
Ко славе путь Отчизне укажи,
Смети с полей чужацкий жадный рой,
На страже у граничной стань межи…
Завоевать свой край, восстань, герой!
Восстань, народа нашего Глава,
Поднять из праха светлый отчий дом.
Ведь наш народ забыл свои права
На царственную власть в дому родном.
Тебя, Глава, ждет Беларусь давно.
Тебе от Бога, как твердит молва,
Принять наследье наше суждено…
Под белорусский стяг восстань, Глава!