Глава 1.

Молодой специалист

Ведьмы слетались на шабаш. Спортивные купе с рыком парковались на Дворцовой площади. Лимузины верховных волшебников, лакированные как свежевыкрашенные гробы, чинно занимали места под факелом негасимого огня у монумента Неизвестной колдунье.

Осенью 200… года Всемирная лига колдунов начала войну на русском фронте. В первую ночь сентября великий белый волшебник Гендальфус Тампльдор выступил на шабаше с историческим докладом об успешном начале вторжения. Над островом Лох-Хоррог, где ещё в девятом веке возвысился таинственный замок Мерлина, багровыми сполохами расцвела иллюминация.

В это время в тысячах километров к востоку, в облачном небе над Западной Двиной тяжёлый аэробус пересёк границу воздушного пространства России. Спустя полтора часа самолёт получил разрешение на посадку в московском аэропорту «Шереметьево-2». На содрогнувшуюся русскую землю спустился худенький, почти хрупкий, темноволосый юноша с ослепительной улыбкой кинозвезды и чёрным взглядом наёмного убийцы.

Его имя Лео Рябиновский — один из лучших выпускников академии Мерлина. Его направили в Москву с необычным и важным заданием. Для Лео это была всего лишь стажировка — по профилирующему курсу наступательной магии. Однако руководство Лиги осознавало, что Лео — не просто ведун-боевик. Не просто мальчике волшебной палочкой. Лига вкладывала в мальчика деньги. Нынешней осенью ему было суждено стать самым популярным юношей на телеэкране, русским Гарри Поттером.

Именно Лео был призван пробить брешь в так называемой русской защите, над взломом которой Лига колдунов безуспешно билась без малого одиннадцать веков.

Пока Леонард Рябиновский, потряхивая кудрями, с ироничной улыбкой проходит паспортный контроль, автор должен сделать важное заявление. Моя история — не фантазия. И хотя я не был очевидцем удивительных событий на острове Лох-Хоррог, у меня была возможность тщательнейшим образом расспросить тех, кому удалось выбраться из живописного замка живыми. В первую очередь, моих собственных детей Кассандру и Ставроса, а также русского мальчика по прозвищу Иван Царевич. Во время недавнего визита в Москву мне довелось побывать в известном здании на Лубянской площади, где улыбчивая девушка из Отдела борьбы с деструктивными культами продемонстрировала альбом с любопытными, хотя и страшноватыми фотографиями. Эти снимки очень помогли в работе над книгой. Автор благодарен также полиции графства Лох-Хоррог за любезно предоставленную видеокассету (часть её была показана недавно по греческому телевидению) с записью проникновенной речи солнцеподобного Гарри на закрытом заседании Лиги колдунов. В ящике моего письменного стола хранится подборка фотографий острова Лох-Хоррог, сделанных с американского спутника, и план подземной инфраструктуры колдовской школы, начертанный собственноручно Иваном Царевичем на бумажной салфетке. Я горжусь тем, что могу присовокупить этот документ в качестве ценного приложения.

Между тем, Лео Рябиновский уже выходит из здания аэропорта. Юношу встречает безволосый человек со сморщенны ми улыбчивыми глазками и злым нахрапом ноздрей. Это популярный писатель Эдуард Мылкин, часто мельтешащий на телеэкране создатель кассовой серии книжек про Лолиточку и Адочку.

Пока двое, оживлённо жестикулируя, движутся к машине, я успею сообщить читателю, что в свои шестнадцать лет господин Рябиновский уже с отличием закончил Международную академию магии имени Мерлина. Более того, Лео досрочно зачислен на первый курс Университета искусств Нового века и даже начал работу над дипломом магистра оккультных наук. Именно поэтому маститый писатель Мылкин так заискивающе улыбается совсем ещё юному волшебнику, так суетливо забегает вперёд и почтительно распахивает перед Лео дверцу серебристого «мерседеса».

Эд Мылкин и другие адепты Лиги колдунов в России давно ждали этого прекрасного мальчика, эту надежду, эту мечту. Мальчика, о котором с нарастающим пафосом вещали медиумы и спириты от Владивостока до Бреста. Это ему было суждено взломать «вечную мерзлоту» традиционной русской духовности, растерзать, размозжить и развеять древнюю защиту, не позволявшую Лиге колдунов окончательно подчинить Россию своему скрытому, но властному влиянию.

— Ах, послушайте, мой юный друг, неужели удалось-таки найти оружие против этой пресловутой и всем надоевшей русской защиты?! — чуть картавя, словно замыливая звук «р», восторгался лысоватый писатель. Он уже пристроил на заднее сиденье дорожный чемоданчик гостя и теперь тщательно стряхивал с багажа незримые пылинки.

— Конечно, удалось, Эд. Иначе зачем я здесь? — отвечал Леонард Рябиновский, с наслаждением устраиваясь в широком кожаном кресле автомобиля. — Как приятно пахнет у вас в салоне… Это сандаловое дерево и мускус, не так ли?

И вот серебристый «мерседес» серии «Е» напористо стартует. В столь ранний час Ленинградское шоссе свободно, и Рябиновский доберётся до Таганки меньше, чем за тридцать минут. Однако, прежде чем Рябиновский начнёт широкомасштабные боевые действия в России, я успею раскрыть читателю важный секрет.

Эта книга не о том, как блистательный Лео покоряет Москву. Мы расскажем совсем о другом человеке. О мальчике, который отродясь не держал в руках волшебной палочки, не летал на пылесосе, не водил таинственных бесед с кобрами и гадюками. Он вообще не любил змей. Обычно при встрече с гадюками он молча рубил их лопатой.

Эта история — о мальчике, который бросил вызов Лиге колдунов.

Вы скажете, неравная война? Безусловно, на стороне Лиги — тангалактические военно-воздушные силы и тренированные маги-боевики, зачарованные финансисты и заколдованные политики, тщательно вдохновлённые писатели и профессора теологии, режиссёры, музыканты и накрепко запрограммированные журналисты. А против — самые обыкновенные дети.

Однако детям свойственно верить в чудеса. А Чудо и волшебство — явления противоположные. И никогда, как ни старайтесь, не убедите вы русского мальчика, что Баба Яга и Кощей Бессмертный — это положительные герои. Даже если «кульной» Яге и «прикольному» Кощею всего-то по шестнадцать лет.

Ещё несколько слов, пока серебристый автомобиль, соскользнув с Садового кольца выруливает в направлении Большого Коммунистического переулка. Мы упомянули об Отделе борьбы с деструктивными культами Федеральной службы безопасности России. Разумеется, отдел в действительности носит иное название и работают в нём люди с другими именами и лицами. Данные о вертолёте «Ка-56УМ» («Чёрная оса») предоставлены автору этой книги начальником упомянутого отдела. Однако, по его же просьбе, мною намеренно изменены некоторые особенности поведения этой машины в воздухе, поскольку проект «Чёрная оса» до сих пор засекречен и составляет государственную тайну России. Магическая надпись, поставленная на лбу Надиньки Еропкиной также изменена, поскольку в подлиннике она звучит слишком цинично, чтобы быть здесь напечатанной. Но вот уже серебристый автомобиль замирает у входа в празднично украшенную муниципальную спецшколу № 1505. Леонард Рябиновский успел переодеться в машине и через несколько мгновений выпрыгивает уже в тёмно-вишнёвой мантии, в жёлтом шарфе с алыми протуберанцами. В руках его чемоданчик из чёрной кожи и… странно сказать, — волшебная палочка.

И вдруг Лео вздрогнул. «Любопытно, — подумалось Рябиновскому, — отчего мне так сладко икнулось? Уж не подумал ли о моей персоне старый профессор Гендальфус?» Юный волшебник всегда чувствовал таинственную связь с любимым учителем.

И верно, далеко-далеко, за восемь тысяч километров от Москвы, на туманном острове, в каменном замке, надменный белобородый человек, спускаясь в гулко скрежещущем лифте в тёмную шахту подземного города, внезапно подумал о Лео. Проректор Гендальфус Тампльдор только что провёл оперативный брифинг во Дворце академии. О, это был триумф! Давненько не видывал такого старый Церемониальный зал в академическом корпусе… Пандемониум! Шквал восторженных эмоций! Впервые за столько лет маститые колдуны и старые ведьмы не таясь плакали, обнимались от радости. Кто-то заказал прямо в зал дюжину ящиков «Вдовы Клико», и брифинг превратился в настоящее торжество! А между тем, профессор Гендальфус сказал совсем немного. В гробовом молчании он поднялся на подиум, подошёл к трибуне, обвёл аудиторию торжествующим взором.

И медленно, приобнажая верхние зубы, с лёгким придыханием — точно он говорил на древнем змеином языке — произнёс:

— Досточтимые кавалеры Ордена Круглого стола, господа академики и преподаватели! Дорогие коллеги!

Профессор помолчал, смакуя историческую значимость момента, и продолжил, чеканя слова как монеты:

— Верховный Совет Лиги уполномочил меня сообщить вам великую новость. Наша Лаборатория русских исследований, как вы знаете, много лет без устали трудилась над решением пресловутой «русской проблемы». Совсем недавно Лаборатория подвергла научному испытанию психику пяти российских школьников. С великим восторгом уведомляю вас о том, что наша Лаборатория выявила уникальный способ…

Тут белый маг Гендальфус Тампльдор едва не качнулся на подиуме: волна безмолвного восторга нахлынула из зала… казалось, воздух зазвенел, аудитория задрожала от предвкушения долгожданной вести…

— Лаборатория выявила уникальный способ преодоления русской защиты! — крикнул профессор Гендальфус, и — о, Небо! — что тут началось! Уже оглохший от рёва, ослеплённый бешеной радостью зала, великий проректор медленно поднял над головой сжатый, торжествующий кулак:

— Четверо из пяти! Четверо из пяти потеряли защиту полностью, полностью!

Зал взорвался и заревел. Занавеси на окнах взмыли, затанцевали, к зеркальному потолку подлетели стулья, зонты, разноцветные бумаги, а старинные клыкастые канделябры вспыхнули неожиданным розовым праздничным светом.

— Сегодня же! Сегодня мы начали вторжение! — профессор раскинул руки, словно пытаясь заключить в объятья всех, всех. — Наш милый мальчик Лео уже в Москве, он вооружён новым методом! Мы…

Профессор едва не задохнулся от горделивого восторга. Ведь именно ему, Гендальфусу Бенциану Бендрагону Тампльдору, суждено произнести эти долгожданные, эпохальные слова:

— Мы начинаем русскую войну, господа!

… И всё же предисловие будет неполным, если мы забудем упомянуть о других немаловажных событиях, свершающихся как раз в то время, пока проректор Гендальфус сообщал коллегам потрясающую новость. Во-первых, российская подводная лодка класса «Амур» вышла из порта города-героя Севастополь и взяла курс на Стамбул. Во-вторых, подполковник Воздушно-десантных войск Виктор Телегин, досрочно отправленный в отставку из-за одной неприятной истории, всё же подписал, хоть и без особой радости, полугодовой контракт с могущественной российской спецслужбой.

И, наконец, в-третьих. Пока юный волшебник Лео Рябиновский, с улыбкой припоминая концовку сложного атакующего заклинания, движется от «Мерседеса» ко входу в московскую школу № 1505, в другом районе Москвы два белобрысых отрока с боевыми автоматами наперевес уже замерли под чёрно-золотым знаменем с профилем графа Суворова. Вынесли из домового храма сияющие на солнце серебряные хоругви. И уже пробежали вдоль вытянувшихся на построении подростков вице-сержанты с красными грозными лицами, и рассветное солнце озарило золотого краба на лацкане Секретаря Совета безопасности, с улыбкой оглядывающего строй чёрных суворовских мундиров.

В Москве, навидавшейся на своём долгом веку всяческих тамерланов и наполеонов, было кому встретить Лео Рябиновского.

Но пока — «мерседес» с мягким шипением разворачивается по золотым от мёртвой листвы лужам, Лео движется в лучах московской осени по влажно блещущему асфальту. Он движется, как юный танк. Как дерзкий передовой всадник, позади которого разворачивается железный фронт нашествия. Как победоносный завоеватель и колонизатор. Лео любит свою внешность, свой интеллект, свои гены. Он молодой, он ранний: ранние усики, ранняя наглость в мохнатых очах. Талантливый колдун Леонард Рябиновский близится к празднично украшенным дверям, где его уже встречает директор школы — Нонна Семёновна Гантелина, измождённая, цепкая женщина с немного экзальтированным выражением глаз.

 

Глава 2.

День знаний

У русских есть поразительные дни в самом начале осени, когда солнце перестало быть знойным, и вся сила его проявляется в такой необычайной ясности, что множеством золотых нитей точно пронизывает город, лучики прыгают по лужам, и блескучие тучи солнечных мошек роятся по стенам, ступеням, в арках проходных дворов и даже по граниту строгих ведомственных храмин. На просвет этого ясно-синего неба рябиновые гроздья Тайницкого сада полыхают так, что кремлёвские звёзды кажутся едва тлеющими.

В природе царствуют гладиолусы, эти непременные цветы маленьких торжественных школьников, а в воздухе господствует звонкая медь — в голосах повзрослевших за лето учеников, в колоколах Христа Спасителя, Иоанна Лествичника, Мартина Исповедника, где служат молебны к началу учебного года, в смешном дребезге колокольчиков, стиснутых в пальчиках крошечных первоклассниц, звонящих к началу занятий в тысяче московских школ. В этот солнечный, чистенький день даже старые глаза слепнущей уборщицы Марьи Степановны светились и оживали тёплыми воспоминаниями.

В этой-то чудесной Москве, в удивительных улицах Таганки, в маленькой английской спецшколе, в одном из классов на втором этаже — миленьком, голубовато-бежевом, отремонтированном на деньги богатых родителей, — было как-то особенно празднично. Может быть, потому, что дети уже стали очень, очень взрослыми четвероклассниками и старались вести себя прилично в новой классной комнате в новом «старшем» корпусе.

Дети расселись по партам, пригладили вихры, положили тетрадки в левый дальний угол стола, а карандашики с ручкой в правый дальний угол стола, а некоторые даже ручки сложили, совсем как советские школьники со старых цветных фотографий в пионерском журнале «Парус». На задней парте слева двоечник Коля Бублин с тяжёлым вздохом вытащил наушники из ушей и прилепил жвачку к стулу — в знак начала нового учебного года. На передней парте справа отличница Надинька Еропкина раскрыла тетрадку и на первой странице старательно, едва не высунув язык от усердия, написала: «Первое сентября. День знаний. Классная работа» — и нарисовала сбоку кленовый листочек.

Вместе с первой секундой десятого часа вошла новая классная дама — высокая, строгая, серо-фиолетовая.

— Здравствуйте, дети. Меня зовут Вера Кирилловна. «Гм, она вовсе не такая суровая, какой хочет казаться, — сразу подумала Надинька Еропкина. — Однако домашку придётся делать аккуратно, это факт. А может быть, и работу над ошибками».

— Отныне вы не младшеклассники. Начинается серьёзная, настоящая учёба.

«Вот ведь корягу какую прислали, — хмыкнул рыжеватый роллер Паша по кличке Гэг. — Просто мумия, в натуре».

— Я ваш новый классный руководитель. Кроме того, буду преподавать вам русскую словесность.

«Так-так, ботиночки у неё, похоже, на распродаже прошлогодних моделей куплены, — размышляла, нежно улыбаясь новому педагогу, смышлёная и классно загоревшая на Мальдивах хорошистка Нелечка Буборц. — Мамуля была права, для начала достаточно будет кухонного комбайна. А духи подарим ближе к концу четверти».

— Предупреждаю: у меня не забалуешься, — приглядывалась к новому классу, пристреливалась из-под высокой брови Вера Кирилловна. — Смиритесь с тем, что правила русского языка всем придётся выучить наизусть.

«Да, нелегко будет пройти через Ворота Плазмы. Очков-то я набрал немного на третьем уровне, а с одним гранатомётом не раскидать этих гоблинов», — думал юный компьютерный гений Макс Теплицын. Он подсчитывал уже, сколько скучных минут остаётся потерпеть до конца занятий, чтобы вернуться к оставленной с вечера игре.

— Первый день учебного года называется Днём знаний. Как вы думаете, о каких знаниях идёт речь?

«Пахмага хач даджах кашкарыкан», — в ответ подумал с задней парты серо-рыжий и ушастый Рустам.

— Давайте подумаем, какие вообще знания нужны современному человеку? Без чего ему нельзя жить на свете?

Надинька Еропкина и Нелечка Буборц одновременно подлетели над партами на полметра, выбрасывая жадные ручки к потолку. Обе знали правильный ответ, но — внезапно распахнулась дверь, и…

Влетела сама директриса. Признаться, такое бывало нечасто. Все догадались, что случилось нечто выдающееся.

— Дети! — почти крикнула она с порога, радостно размахивая длинными малахитовыми серёжками в ушах. — У меня фантастическая новость! Сегодня к нам приехал наш бывший ученик, а теперь выпускник знаменитой мерлинской школы волшебства Лёня Рябиновский!

Класс замер. Педагогическое лицо серо-фиолетовой коряги не повело бровью.

«Гм, — ёкнуло сердечко Надечки Еропкиной, — а ведь наша новая классная просто в шоке. Или мне показалось?»

— Вера Кирилловна, — директриса чинно оборотилась к классной даме. — Простите, я вынуждена прервать ваш урок. Лёня Рябиновский сегодня утром прилетел из Шотландии. У него всего несколько часов в Москве, и сегодня же он вылетает в Петербург. Лёня расскажет об удивительной школе магии, в которой все дети, разумеется, мечтают учиться. Вот такой замечательный подарок мы получили ко Дню знаний — рассказ о легендарной академии Мерлина!

Из коридора донёсся некий шум — словно обрывки музыки, потом что-то защёлкало…

— Ах, он идёт! Дети, внимание! — директриса обвела класс горячим умоляющим взглядом. — Будьте умницами, слушайте внимательно, задавайте вопросы. А теперь позвольте представить нашего гостя…

По классу пронёсся восторженный ветерок…

— Магистр современного волшебства, выпускник факультета Моргнетиль… Леонард Рябиновский!

В коридоре раздался вкусный, грохочущий звук, и в дверь повалили клубы розоватого дыма.

— Ура! Первый раз увижу настоящего волшебника! — обрадовалась Надинька Еропкина, и солнечный хвостик у неё на макушке внимательно вздыбился.

Первой в класс вошла густая и яркая тень колдуна. Послышался треск, похожий на разряд маленькой молнии, — по стенам блеснула голубая тень…

— Во. Типа крутой визард, — хмыкнул Макс Теплицын.

— Ах, какой мальчик! — простонала Нелечка Буборц и, обернувшись к соседке по парте, прошептала: «Ну посмотри, ведь на Дэвида Копперфильда похож!»

— Ты что, совсем! На Киркорова! — жарко возразила соседка Фаечка Касимова, тоже хорошистка.

Изящный юноша Леонард вошёл как влетел на гребне чёрной волны клубящегося плаща, щедро разбрасывая улыбки, и сразу показалось, что всё помещение он наполнил собою — удивительным запахом восточных курений, блеском глаз и влажных чёрных кудряшек над смуглым лбом, совершенно лишённым подростковых прыщей.

— Хай, детишки, всем приветик, — мерцая глазами, заговорил юный волшебник. — Меня зовут Лео. Сразу спрошу о главном. Вы… вы верите в чудеса?!

Надинька Еропкина хотела крикнуть «да!», но вовремя вспомнила, что находится на уроке и нужно сначала поднять руку. К сожалению, пока она тянула руку, добрый десяток голосов, опережая её, хором заверил загадочного и восхитительного гостя, что просто обожает чудеса.

— Вы любите чудеса?

— Да-а!

— Вы мечтаете о чудесах?

— Да-а…

— Тогда я подарю вам кусочек чуда, — юный волшебник, пересыпая по плечам чёрные ворохи влажных кудрей, грациозно повёл волшебной палочкой.

— Абсолютное внимание! Совершенно бесплатное чудо! Только в честь Дня знаний!

Резко и красиво обернувшись к окну (чёрный плащ прогудел, хлопнул, кто-то из девочек слабо пискнул), молодой маг выбросил руку с палочкой в направлении учительского стола.

«Неужели правда чудо?!» — изумилась Надинька, привставая, чтобы лучше видеть…

Хлоп!

Молния точно фотовспышка — на миг все ослепли. Кто-то из детей впоследствии утверждал, будто заметил, как из кончика волшебной палочки ударил зелёный луч и поразил пучок гладиолусов на столе у классной дамы. Вмиг гладиолусы из пошло-розовых и наивно-алых сделались… бриллиантовыми! Облако мерцающих искр одело цветы густой кристаллической наледью, будто хрустальными колючками обросли листочки, стебли, лепестки… Букет превратился в фантастическую искрящуюся статуэтку…

— Вау! — выдохнула Нелечка Буборц.

— Фан-тастика… — чуть заикаясь, картинно развела руками директриса.

— Господи помилуй, что за чертовщинка? — повела бровью классная Вера Кирилловна, однако реплика прозвучала так тихо, что расслышала только внимательная Надинька Еропкина. Юный маг неуловимо поморщился в сторону учительницы — но через секунду снова сахарно улыбнулся детям:

— Вот такие подарки делаем мы, добрые маги. Волшебство — это светлая, творческая сила, ребята. Оно помогает людям.

Магический юноша отступил на шаг, присел на краешек учительского стола и продолжал так же ласково, чуть задумчиво:

— Ведьмы, колдуны, чародеи — очень искренние, избранные люди. Природа одарила их удивительными способностями. Во всём мире светлые колдуны служат идеалам свободы, справедливости.

Тут голос Леонарда несколько споткнулся, ибо прямо перед ним в воздух взлетела тонкая ручка в чёрном рукавчике с кружевным манжетиком.

— Да, девочка. Какой у тебя вопрос?

— Простите… — Надинька от волнения залилась кисельным румянцем. — А мне дедушка рассказывал, что ведьмы намеренно вредят людям и животным… Насылают порчу, например.

— Много лет на волшебников злобно клеветали церковники, — серьёзно и строго ответил Рябиновский. — Ханжи и косные святоши мешали волшебникам открыто творить добро. Несчастных чародеев преследовали. Иногда их даже сжигали.

— Да-да, это было ужасно, — шёпотом подтвердила директриса, словно сама видела, как сжигали несчастных чародеев. — Ах, Леонард… продолжайте, продолжайте!

— К счастью, в современном цивилизованном мире светлая сущность волшебства уже доказана, — улыбнулся Рябиновский, не спеша засовывая волшебную палочку обратно в рукав. — Теперь колдовство открыто служит прогрессу. К примеру, вот уже несколько лет действует Международная академия Мерлина, из которой я только что приехал, чтобы встретиться с вами.

Надинька ещё раз решилась поднять тоненькую загорелую руку:

— Простите, можно ещё вопрос? В этой школе можно обучиться на волшебника? А девочек туда принимают?

— В нашей академии даже первоклассницы умеют творить простенькие чудеса — такие, как с этим прекрасным цветком. Надеюсь, вам понравилось…

Раздались сладкие аплодисменты.

— О да, потрясающе, — шептала Нелечка Фаечке.

— Он просто душка, — вздыхала Фаечка Нелечке.

— Клёво! — хмыкнул Паша Гэг. — А слабо училку так же остекленить?

— Благодарю, благодарю. Мне не составило труда совершить это простенькое чудо, — рассмеялся Лео с лёгким поклоном. Он поднял сияющее лицо и вдруг наглухо погасил улыбку. Все увидели, что серьёзность ему тоже к лицу:

— Гораздо сложнее сделать то, чему учат в старших классах школы Мерлина. Есть сложные чудеса, требующие полного сосредоточения сил волшебника. Хотите, я покажу вам одно довольно сложное чудо?

— Да-а… — протянул класс.

— Оно называется «Сотворение Синей птицы». Вы слышали про Синюю птицу?

— Да! Нет! Да! — хором закричали дети.

— Синюю птицу может увидеть только правдивый, честный человек. А врунишки никогда не смогут увидеть волшебную птицу. Для них она остаётся невидимкой.

Класс притих, напряжённо соображая. Кто-то, видимо, наскоро прикидывал процент вранья в собственных высказываниях.

— Не боитесь? — медленно спросил Лео, и детям показалось, что в классе немного стемнело. — Тогда… слушайте и смотрите внимательно.

Он взмахнул широким клубящимся рукавом, чёрно-синяя искристая ткань накрыла переднюю парту и вдруг — ах! Юный маг вскинул руку вместе с мрачным бархатом рукава… На парте невесть откуда возникла золочёная клетка — для маленькой птички, не крупнее синицы. Клеточка была пуста.

— Итак, полное внимание… — прошипел Рябиновский, страшно ворочая почернелыми очами. — Я начинаю колдовать. И вы… должны помогать! Закройте глаза и начинайте изо всех сил мысленно повторять: «Лео, помоги нам увидеть птицу»! Вы поняли? Вы согласны?

Школьники испуганно закивали. Вера Кирилловна немного побледнела и сделала шаг вперёд — но тут же напоролась на взгляд директрисы, будто на острую невидимую рогатину.

— Вы должны захотеть Синюю птицу, пожелать сердцем! Снова и снова мысленно просите меня об этом, — продолжал Рябиновский, медленно доставая из рукава волшебную палочку, точно спрятанный до времени кинжал. — И затем. Внимание. Тишина! Когда я скажу волшебный код-символ — слово «Маккрараршкаш», вы откроете глаза и — если вы достойны увидеть в этой клетке Синюю птицу, вы её увидите. Но помните: для врунишек и лгунов птица останется невидимой! С усилием, побледнев от душевного напряжения, юный волшебник магическим жезлом прочертил в воздухе перед классом неведомую, но страшноватую завитушку.

— Итак… закрываем глаза… Начали.

Дети закрыли глаза, и вдруг послышалась тихая музыка, как будто струны басовито рокочут.

— Что бы ни случилось, не открывайте глаза! — тихо рычал Рябиновский. И вдруг, совсем неожиданно:

… Бах!

Оглушительно бахнуло, в переднем ряду снова истошно, но как-то радостно взвизгнула девочка, судя по голосу, Нелечка Буборц.

— Не раскрывать глаз! — прорычал колдун. — Я продолжаю вызывать птицу… Три-два-раз… орнитофилус тоталис… медиоптерикс магиструс…

И вдруг — страшноватое, мохнатое: «Маккрараршкаш!» Класс прозрел. Воцарилась мёртвая тишина. Все смотрели туда, где на жёлтой плоскости передней парты тускло поблескивало золото маленькой клетки, а в ней…

— Ах, какая прелесть! — прозвучал в тупой тишине голосок Нелечки Буборц. Девочка задыхалась от восторга. — Вау, какие перышки… Небесного, небесного цвета!

— Просто поразительно… — директриса Нонна Семёновна сложила ладони и, подступив на шаг, согнулась над клеткой, точно над колыбелью. — Кто бы мог подумать! Вот уж настоящее чудо… А какие забавные лапки, коготки! А клювик какой изящный… Лёнечка, ты просто волшебник!

— Ну… птица, ну синеватая немного, — Фая Касимова сморщила носик. — Вот хвост красивый, а так ничего особенного.

Леонардик, бледный, с огромными почерневшими от волнения глазами, порывисто подскочил ближе:

— Что?! Вы видите, видите её, да?! — радостно зашептал он, прыгая взглядом по детским лицам. — Значит, здесь, в этом классе, есть честные, правдивые дети… В наше время это такая редкость! Вы все видите птицу?! Какое счастье! Вы не поверите, ведь иногда встречаются такие, кому клетка кажется совершенно пустой!

— Гхм, — выразительно кашлянула классная руководительница. Директриса снизу вверх, из полуприседа, вонзила в классную административный взгляд.

— Так вот она какая, Синяя птица! — восторженно качнулись малахитовые серьги. И тут же голос директрисы брякнул строго:

— Надеюсь, среди учащихся нашей школы нет маленьких врунишек? Надеюсь, все видят эту прекрасную, благородную птицу?!

— Да, ё-моё, где ваша птичка-то? Обещали птичку, и чё? — недовольно поинтересовался толстый Вова Пыхтяев, главный тугодум в классе.

— Пыха, ты чё? — зашикали с соседних парт.

— Так. Пыхтяев, ты хочешь сказать, что не видишь никакой птицы? — угрожающе медленно поинтересовалась директриса. — То есть, по-твоему, клетка пуста?

— Эм-м, — промычал Пыха. Тут он получил информативный сигнал в рёбра от Паши Гэга и поспешно выдохнул: — О! вижу, теперь вижу! Вот только что появилась. Возникла птичка, ага. Краси-ивая такая, зелёная вся, с ног до головы, как огурец.

— Пыхтяев! — устало склонилась голова директрисы.

— А чё сразу Пыхтяев? Чё я опять не так сказал? Ну не огурец, ну как это… как киви.

— Пыхтяев. Ты хотел сказать, что птица не зелёная, а…

— Ну это… я хотел сказать… зеленовато-синеватая. Цвета морской волны!

— Вот-вот, Пыхтяев. Учись отвечать грамотно.

Нонна Семёновна уже раскрыла рот, чтобы произнести сердечную благодарность юному волшебнику Рябиновскому за замечательные чудеса и призвать детей к заключительным, переходящим в овацию аплодисментам, как вдруг…

Ага. Возникли проблемы. Директриса поморщилась на тоненькую категоричную ручку, взлетевшую с первой парты третьего ряда. Опять эта морковка из грядки выскакивает…

Отличница, прилежная ученица, активистка, разрядница по художественной гимнастике, несносная выскочка Надя Еропкина по прозвищу Морковка тянула руку с самым серьёзным выражением серо-голубых глаз. Белобрысый хвостик на макушке торчал несгибаемо, как рыцарский плюмаж.

Нонна Семёновна сделала вид, что не замечает торчащей руки. Однако… внезапно раздался нержавеющий голос классной Веры Кирилловны, прежде молчавшей, как ледяная рыба, а теперь внезапно и некстати оживившейся:

— Да-да, девочка на первой парте. Какой у тебя вопрос?

— Простите, пожалуйста, я хотела спросить, если можно… А где находится птичка?

У проклятой Морковки был самый проклятый на свете голос. Это был голос наивной, воинствующей справедливости.

Снова стало тихо. Класс напрягся. Стойкая оловянная Морковка была на особом счету.

— Ну что же ты, Надюша, — Нонна Семёновна ласково растянула тёмные, черничные губы.

— Если тебе плохо видно, подойди, пожалуйста, поближе.

— Ой, что Вы, Нонна Семёновна, у меня отличное зрение! — поспешно и радостно заверил белобрысый плюмаж. — Я вижу, что птички в клетке вовсе нет, и просто хотела узнать… Может быть, она куда-нибудь вылетела, а я просто не заметила? Может быть, она с голубыми занавесками сливается?

Нонна Семёновна потемнела лицом. По классу пополз липкий шепоток.

И тут — юный волшебник Рябиновский сделал несколько лёгких, танцующих шагов и, задевая краями плаща Нонну Семёновну, вплотную приблизился к торчащей из-за парты Еропкиной.

Рябиновский сладко улыбнулся.

— Ну вот, друзья, — радостно и с каким-то облегчением волшебник развёл руками, потом обвёл класс каким-то почти задушевным взглядом и снова с размаху опустил сожалеющие глаза на светлую Надинькину макушку:

— Мы нашли девочку, которая не видит птички!

Рябиновский ласково погладил Еропкину по голове, и ошарашенной Надиньке показалось, будто на темя вылили стакан ледяной воды:

— Гм, теперь мы знаем, кто главный врунишка в классе. Класс взорвался радостным ржанием.

— Еропкина! — икал Коля Бублин. — Свистулька!

— Морковка! Воображуля! Завирушка!

— Кто бы мог подумать! — громко удивлялась Нелечка Буборц. — А ещё отличница!

— Ах, я всегда это знала, всегда, — кивала Фаечка Касимова. — Я знала, что не надо с ней водиться.

Маленькая прозрачная капелька упала на тетрадный лист и испортила такую красивую надпись про первое сентября.

 

Глава 3.

Заклятье доброго колдуна

Надинька перестала реветь в середине второго урока. Первую половину третьего провела в кабинете директрисы, где её пытались утешить лично Нонна Семёновна, затем завуч Ксения Полуэктовна (по прозвищу Бензопила) и преподавательница музыки Раиса Радиковна (по прозвищу Гамма-Радиация). Затем багровая от стыда, шарахающаяся от взглядов встречных старшеклассниц Морковка была препровождена в методкабинет английского, где затихла под грузом упражнений по грамматике. Четвёртый и пятый уроки просидела на алгебре, неотрывно глядя на царапинку на парте, и, наконец, сбежала с классного часа — в каморку под лестницу, где уже совершенно безудержно расплакалась, заливая слезами передник на груди старенькой уборщицы Марьи Степановны.

После шестого урока взъерошенная, но уже притихшая Морковка шла по коридору к раздевалке четвёртых классов. Штук двадцать десятиклассниц толпились возле входа в кабинет химии, причём приблизительно раз в полминуты, вся толпа, точно по команде, заливалась хохотом. Ах, вот в чём дело! Великолепный Лео раздавал свои фотокарточки, делал в девичьи анкеты остроумные записи, которые тут же зачитывал, чем и приводил поклонниц в шумный восторг.

Решительно шмыгнув носом, Морковка положила портфель на подоконник и — ринулась в толпу старшеклассниц, молча орудуя локтями. Слёзы у неё высохли совершенно. Она не собиралась просить у Рябиновского автограф. У неё был всего один вопрос, если можно.

— Простите!

Леонард едва уловимо вздрогнул, маслянистые глаза цвета тараканьей спинки заметались по разрумянившимся девичьим лицам — но источник угрозы находился намного ниже уровня взгляда. Серо-голубая сталь морковкиного взгляда блеснула на уровне пояса:

— Простите, уважаемый волшебник. Я хотела спросить, умеете ли Вы делать добрые чудеса? Или только злые?

— Что ещё такое взялось? — холодно улыбнулся волшебник Лео. — Чего опять нужно, девочка?

— Цветы в кабинете Веры Кирилловны, которые Вы осыпали бриллиантами, завяли через сорок минут, — звонко сказала Надинька. — По-вашему, это доброе чудо? Кому нужна такая красота, если от неё умираешь?

Поклонницы перестали хихикать. Минуту назад они как раз обсуждали с Леонардиком тему красоты. Леонардик рассказывал о чудесах, способных любую девушку сделать поистине прекрасной.

Волшебник Рябиновский чуть побледнел, что, впрочем, сделало его лицо ещё интереснее.

— А дедушка говорит, что чудеса бывают только добрые! Потому что настоящие чудеса может делать только Бог! Вот! — Надинька строго сдвинула белобрысые брови. — А Вы устраиваете просто злые фокусы, а не чудеса!

— Ну зачем так, девочка… — Лео внезапно улыбнулся, во взгляде его мелькнуло кое-что существенное, горячее, — хочешь, я покажу тебе самое что ни на есть доброе чудо?

— Разве Вы умеете?

— Конечно.

Рябиновский протянул смуглую руку.

— Пойдём со мной, девочка. Если не боишься. Никто не должен видеть.

Надинька вытаращила глаза на страшную протянутую руку волшебника.

— А к-куда мы пойдём?

Её рука невольно протянулась навстречу, волшебник ухватил за белые холодные пальчики.

— Здесь, за углом. В гардероб для младших классов. Обернувшись к изумлённым поклонницам, он ласково добавил:

— Я вернусь через минуточку. Никто из вас не расходится, договорились?!

Не слыша ничего вокруг себя, Надинька Еропкина шла с великим волшебником Рябиновский в пустую, гулкую раздевалку младших классов. Среди кривых металлических вешалок, напоминавших рога и вилы, среди крючьев, похожих на железные когти, они остались совсем вдвоём. Наденька готова была умереть от страха. Белый хвостик совершенно поник.

— Ну вот, деточка… я покажу тебе доброе чудо.

Лео присел на корточки, его смолистые кудри рассыпались по жёлто-красному шарфу на плечах.

Надинька смотрела в большое смуглое лицо, видела каждую чёрную волосинку в бровях, каждую искорку в крупных маслянистых глазах и очень, очень боялась. Но… она понимала, что ей нужно получить ответ на страшно важный вопрос про добрые чудеса. Осмеянной Морковке хотелось самой понять и простить волшебника Леонарда. Она понимала, что должна дать знаменитому волшебнику шанс сделать добро.

— Чудо будет очень сложное, но очень доброе, — говорил Лео, как бы улыбаясь блестящими глазами. — Хочешь, в течение целого месяца все вокруг, завидя тебя, будут радостно улыбаться? Один только взгляд на твоё лицо будет поднимать людям настроение! Ты сможешь развеселить самого печального старика, самого грустного ребёнка.

— Простите… — пролепетала Надинька, — не надо так шутить. Я же не волшебница…

И тут Лео больно схватил её запястья. Глубоко и страшно заглянул в глаза и прошептал:

— Ошибаешься!

— Что?..

— Ты не знаешь про себя ничего! — поспешно зашептал он. — Запомни: ты — очень сильная волшебница. Я почувствовал эту скрытую силу, едва вошёл в класс. У тебя врождённый дар. Да! Из тебя могла бы выйти могущественная белая волшебница… Настоящая добрая ведьма.

— Прошу, ну прошу Вас… — Надинька готова была разрыдаться снова, да только слёз не осталось. — Пожалуйста, не смейтесь надо мной! Я не могу…

— Доверься мне. Магическая сила дремлет в тебе, остаётся лишь разбудить это пламя. И тогда — ты сама сможешь творить чудеса, дарить людям радость. Представляешь, как они будут благодарны?! Как они будут любить тебя! Ну, каково? — он торжествующе потёр руки. — Помнишь, ты просила показать тебе не дешёвый фокус, а настоящее доброе чудо. Теперь я могу сделать это для тебя. Прямо сейчас.

— По-настоящему? — глаза Надиньки глянули слишком серьёзно.

— Обещаю. Только нужна твоя помощь.

Леонардик вынул из рукава волшебную палочку. Теперь вблизи Надинька заметила, что палочка была сплошь исцарапана крошечными нерусскими буквами.

— Ты сейчас закроешь глаза, и пока я буду колдовать, ты должна сосчитать до десяти тысяч. Умеешь считать до тысячи?

— Да-да, — быстро кивнула Надинька. У неё почему-то стала дрожать левая коленка. Видимо, от усталости.

— Отлично! Считай десять раз до тысячи! Что бы ни случилось: не прекращай считать. И не открывай глаза, пока не произнесёшь самое последнее число — десять тысяч.

В раздевалке сделалось сумрачно, видимо, у солнца уже не было сил светить так ясно, как поутру. Облака задавили свет, в углах сгустился полумрак.

— Нельзя открывать глаза? — переспросила Надинька.

— Совсем-таки нельзя. Иначе чудо не сработает. И больше того, свершится ужасная беда: заболеет кто-то, кого ты любишь!

— Мама? — Надинька чуть не упала от страха. — Или папа?

— Этого, драгоценная моя, точно никто не знает. Лучше не проверять.

— Мне надо подумать, — прошептала Морковка. Теперь у неё тряслись уже обе коленки. Это было довольно противно и мешало думать. Через минуту она спросила:

— А если я согласна, тогда я стану настоящей волшебницей? И смогу делать так, чтобы люди не грустили?

— Да. Глядя на тебя, все будут улыбаться.

— И Марья Степановна? И даже безрукий дяденька в метро? И наша соседка тётя Катя, у которой старшего сына на войне зарезали?

— Все, абсолютно все будут улыбаться и даже весело смеяться. Это и есть доброе чудо. Только не прекращай считать. Даже если будет немного неприятно.

— Мне уже… Я согласна, — Надинька кивнула. Убитый хвостик покорно мотнулся.

За окнами усилился ветер, суетные тени облаков замелькали по стене. Истошно, точно закашлявшись, закаркала ворона, и в тот же миг ударом ветра распахнуло старую оконную раму — взметнулись занавески, раздражённо задребезжал сорванный шпингалет. Девочка вздрогнула.

— Последнее условие, — улыбнулся юный волшебник Лео. — Если правда хочешь стать белой волшебницей, ты должна понять, что волшебство — главное дело твоей жизни. Оно превыше всего. Превыше родины, семьи и даже, например, Бога. Готова ли ты пойти против воли родителей, учителей — ради того чтобы посвятить всю свою жизнь служению белой, доброй магии?

Надинька кивнула. Из распахнутого окна веяло осенней гнилью, по подоконнику лупили холодные мокрые ветки. Бедная Надинька! Ей так хотелось приносить людям счастье! Неужели папа с мамой будут против? Неужели дедушка запретит? Да нет же! Дедушка всегда учил Надиньку быть доброй, помогать другим…

— Громче скажи! — прошептал волшебник. — Готова ли пойти против воли родителей, лишь бы только стать доброй волшебницей?!

— Да, — прошептала Надинька.

— Главнее ли для тебя волшебство, чем воля твоих родителей, твоей церкви, твоих учителей, всего на свете? Говори ещё громче!

— Да, да! — чуть не крикнула девочка, ей уже хотелось, чтобы всё это поскорее закончилось…

Ворона за окном смолкла.

— Тогда… закрывай глаза и начинай считать, — пластмассовым голосом произнёс волшебник.

В тот же миг что-то маленькое, жутко горячее прижгло Надину кожу над переносицей.

 

Глава 4.

Генеральская внучка

В половине четвёртого поток праздничных детишек, выходящих из школы № 1505, совершенно иссяк. Остались только россыпи безумных малышей, списанных родителями на продлёнку, да несколько очкастых старшеклассниц из клуба обожателей серебряного века. Сообщество из четырёх-пяти нестарых ещё учительниц довольно шумно отмечало День знаний в кабинете биологии, однако никто из этих достойных педагогических леди не смог навести генерал-полковника Тимофея Еропкина на след потерявшейся внучки.

Уж добрых полчаса огромный и чинный старик в золочёном мундире и брюках с алыми лампасами, заведя руки за спину и терпеливо сопя, мерил большими шагами диагонали школьного дворика. Вы видели каменного льва у арки Генерального штаба — зимой, когда грива почтенного зверя белеет от снега? Точно так, по-львиному, глядит из-под сдвинутых бровей генерал-полковник Еропкин — кажется, вот-вот разгневается! И всё же таится в морщинках у глаз великодушная улыбка.

Ветераны Первой чеченской помнят, как с этой царственной улыбкой он приезжал на позиции к изжёванным, одуревшим от страха бойцам — огромный, как несгораемый шкаф, негнущийся и жарко-румяный, точно тульский самовар. Других генералов, кроме Еропкина, на передовой замечали нечасто — а про этого заранее знали: везде свой малиновый нос сунет — и в прицелы поглядит, и под грязный брезентик заглянет. Пули «чехов» от него шарахались, точно птички от пугала, а ещё была примета: после визита Еропкина на позиции, точно по волшебству, приходила новая техника, боеприпасы и даже… водка. Сам генерал почти не потреблял, но считал, что в военное время солдату положено «немного, но регулярно — для румянца».

Солдаты Еропкина побаивались, называли «толстым батяней», но любили — разумеется, не только за регулярный румянец. Скорее за то, что генерал был похож на настоящего барина: и наказывает часто, да как-то… любя. А офицеры поражались сказочному львиному самообладанию генерала, которое мгновенно передавалось окружающим. Молва приписывала Тимофею Петровичу с дюжину героических деяний — якобы собственными ручищами он вытаскивал подчинённых из горящего «бардака», лично ходил к извращенцу Радуеву меняться пленными, а однажды во время нападения на колонну застрелил из табельного оружия жутко опытного египетского наёмника. Доподлинно известно, что именно Еропкин в 200… году командовал операцией по «прополке» двух западных районов Дагестана — именно тогда был сокрушён позвоночник бандитской армии эмира Басаева.

У «толстого батяни» было ещё одно боевое прозвище: «Самоварыч». Частенько Тимофей Петрович кипятился и даже закипал. Мог и затрещину влепить — доставалось всем, вплоть до майоров, в особенности за трусливый эгоизм и желание по-тихому обогатиться за счёт личного состава. Но это бывало раньше, а теперь уж — без малого три года — генерал-полковник Самоварыч пребывал в столице на пенсии, и только по телевизору глядел на знакомые развалины русского города Грозного. За эти три года он погрузнел, грива и роскошные усы побелели окончательно, брови пуще сдвинулись к переносице — и только щёки Тимофея Петровича неизменно были ярко-розовыми, будто совсем недавно напился генерал горячего чаю с малиной.

Заложив руки за спину, Тимофей Петрович неспокойно похаживал по школьному дворику. По привычке, приметил непорядок: в кустах неведомый злодей припрятал недопитую бутылку портвейна, а в клумбе среди рыжих цветочков гадко поблескивала — криминал, едрёна матрёна! — использованная игла от одноразового шприца.

Тимофей Петрович хмыкнул, почесал косматую бровь и подумал, что дамочке-директрисе надлежит построже приглядываться к своим старшеклассникам. Как только эти педагоги обходятся с личным составом без гауптвахты? Генерал-полковник в очередной раз крякнул, поглядел зачем-то на ясно солнышко, потом на огромные наручные часы… Нахмурился — и подошел к охраннику, дремавшему на скамеечке у входа в корпус.

— Здравь желаю. Гхм… Маленькая такая, с хвостиком на макушке, и портфельчик жёлтый? — хрипловато спросил генерал. — Не выбегала?

Охранник невольно поднялся и обстоятельно доложил уважаемому товарищу генералу, что видел никак не меньше пятидесяти хвостиков и жёлтых портфельчиков, да только все они давно благополучно разъехались по домам.

— А Вы поглядите в раздевалке, — подсказал охранник. — Если мешок со сменной обувью висит, значит, домой ушла Ваша внучка. А если уличные ботинки висят, стало быть, где-то в школе задерживается.

— Здраво, здраво рассуждаете! — радостно спохватился Тимофей Петрович и почти побежал в раздевалку четвёртых классов. Генералу было уже под семьдесят, но это не мешало ему каждое утро пробегать полтора километра по аллеям Нескучного сада. Размеренно сопя в усы, генерал, как старый тепловоз, влетел в полутёмную раздевалку — и сразу услышал странный, полусонный голосок:

— Шесть тысяч четыреста десять…

— Надюня! — Тимофей Петрович мгновенно опознал внучку по голосу. — Ты где, любимая внученция?

Голос на секунду сбился, и через миг Надюня ответила:

— Шесть тысяч четыреста одиннадцать!

— Эй, Надежда! — генерал заговорил строже. — А ну-ка, отставить прятки! Приказываю тебе вылезать, слышишь?

— Шесть тысяч четыреста двена-адцать… — голосок задрожал, потускнел, сжался, и девочка совершенно расплакалась. Генерал подскочил к внучке, сидевшей на холодном полу, поспешно прижал к себе:

— Миленькая, миленькая… да что случилось, скажи?!

Внучка продолжала плакать и считать. На руках дед принёс её в машину и скорее, скорее повёз домой. По пути пытался расспрашивать, но Надюня, зажмурив глазки, заливала слезами белый фартучек на груди.

Генерал скорее позвонил в бюро детских праздников и вызвал знаменитого клоуна Петю — прямо сейчас, сию минуту, срочно на улицу Вавилова. Диспетчер бюро досуга утверждала, что по нынешним автомобильным пробкам прибыть на Вавилова за час нет никакой возможности, но генерал был настойчив, и тогда трубку взял сам клоун Петя — молча выслушал и грустным, неклоунским голосом пообещал быть вовремя. Следующий звонок генерал сделал в Нескучный сад, в клуб проката маленьких пони — к счастью, белый пони по кличке Снежок был свободен, и генерал обещал заплатить втридорога, если Снежок согласится выйти за границы сада, пересечь ужасный Ленинский проспект и добраться своим ходом во двор, где жил генерал-полковник Еропкин.

Он ещё говорил с менеджером Снежка, когда внучка вдруг дёрнула за рукав. Генерал резко затормозил, сходу прижал «Тайгу» к обочине. Надюня, не раскрывая глаз, не прекращая зачарованно считать, пыталась написать ему что-то на стекле… Он выхватил блокнот, вложил авторучку в мокрые пальчики…

«НЕВОЛНуЙся дедШКА Я тебя ЛЮБЛЮ!!!» — было написано на бумажке.

Никто и никогда не видал генерала Еропкина плачущим. Впрочем, и теперь у единственной свидетельницы — Надиньки — были сожмурены глаза.

Во дворе их уже встречали — белый пони Снежок и клоун Петя, примчавшийся сквозь пробки на мотоцикле. Клоун был почему-то в кожаной клёпаной куртке, кожаных штанах и серебристом шлеме, а от прежнего клоунского обличья у него имелись только совершенно вытаращенные синие глаза. Они сделались ещё шире, когда генерал бережно вытащил девочку из машины…

— Ой! — перепуганно сказал клоун, поспешно стаскивая свой мотоциклетный шлем. — Посмотрите… А что это… на лбу?

Только сейчас генерал заметил, что под волосами внучки темнеет пятно. Раньше, видать, светлая чёлочка скрывала, да и генерал впопыхах не приметил… а теперь… холодея от ужаса, дедушка Тима разглядел на бледной коже чуть повыше переносицы нечто, похожее на оттиск резинового штампа. Красивые такие буквы, с фитюльками под старину, настоящее рабское клеймо:

А чуть ниже — мерзкий, по-настоящему непристойный рисунок.

— Одеколон! Быстро, едрёна-гангрена! — заторопился Тимофей Петрович. Однако… клеймо не стиралось. Когда генерал попытался удалить его при помощи носового платка, пропитанного одеколоном, отметина изменила цвет, теперь она была ярко-красной, как свежая ссадина и даже, казалось, немного увеличилась в размерах!

— Надюня, внученька, всё хорошо… — запыхтел генерал, поспешно прилаживая на лоб девочки маленький пластырь. — Приказываю открыть глазки, слышишь? Вон смотри, это же твой любимый Снежок, он прискакал к тебе из парка. Погляди, какой у него красивый бант на хвостике!

— Семь тысяч сто пять, — еле слышно отозвалась девочка.

— Давайте я возьму это на себя, — быстро прошептал клоун Петя, вытаскивая из мотоциклетного багажничка шуршащий пакет с игрушками. — А Вам лучше позвонить врачам. У девочки психологический шок. Кто-то очень злобно пошутил над ней. Посмотрите, какие колючие слёзы. Я видел такие слёзы у детишек в шахтёрском посёлке года два назад.

— Добро, приступайте немедленно! Развеселить, и чтоб никаких штампов на лбу! — бормотал седой генерал, тиская пальцами кнопки телефона. — И ещё — срочно позвонить в наш госпиталь… там врачи хорошие!

Через несколько часов Наденька внезапно перестала считать и раскрыла глаза.

К счастью, генерал уже распорядился убрать, завесить, загородить все зеркала в доме. Сняли даже зеркальный потолок в ванной. Вдруг Наденька раскрыла глаза и, вскочив с дивана, бросилась к дедушке, который в этот момент разговаривал по телефону с академиком Лапушкиным, главным специалистом по детской психологии в Москве.

— Она перестала, перестала считать! — крикнул генерал в трубку. — Я Вам перезвоню!

Тимофей Петрович чуть склонился, опасаясь даже протягивать к ней руки, чтобы не испугать… Она прыгнула к дедушке на шею.

— Деда Тима, деда Тима, ну прости, прости меня! — лепетала Надюня сквозь слёзы. — Я должна была досчитать до десяти тысяч, понимаешь? Ах, как я хотела с тобой говорить и не могла!

— Миленькая! Зачем эти глупые цифры, разреши-ка спросить…

— Очень надо было, дедушка. Это чтобы произошло чудо. Вот видишь, ты на меня смотришь и улыбаешься! — она и сама вдруг улыбнулась, хотя улыбка получилась бледная и подраненная. — Значит, волшебство уже действует.

— Какое волшебство, Надюнечка? — генерал насторожился. — Что за фантазии, милая?

— Никакие, никакие не фантазия, деда Тима, — шмыгнув носом, серьёзно сказала Надюня. Её брови чуть сдвинулись, и гадкая печать на лбу тоже поморщилась, выглянула из-под пластыря — глядя на всё это, генерал Еропкин чуть не разрыдался второй раз в жизни.

— Один мальчик меня заколдовал, чтобы я приносила окружающим людям радость, как настоящая добрая ведьма. Ах, дедушка, я тоже буду настоящей волшебницей!

— А что за мальчик, Надюнечка? Я его знаю?

— Нет, дедушка, — строго качнулся белобрысый хвостик. — И не узнаешь. Потому что ты сам запретил мне ябедничать.

— П-причём здесь ябеды? Ведь ты говоришь, он не сделал ничего дурного… И не стану я его наказывать! Вот даже если ты попросишь наказать — ни за что не стану! А как его зовут, скажи…

— Дедушка-а… — внимательный голубой глаз строго глянул искоса. — Мне кажется, ты всё-таки хотел бы его наказать. Прости, я не могу ябедничать, это подло.

— Допустим, он действительно добрый паренёк. Но ведь он совсем салаж… маленький ещё, молодой! У него мало опыта. Что если малец что-нибудь напутал и заколдовал тебя неправильно?

— Что ты, дедушка, об этом, пожалуйста, даже не волнуйся. Он очень могучий волшебник. Он закончил знаменитую школу волшебства Мерлин, у него чёрный диплом, и к тому же…

Дедушка заинтересованно приподнял бровь.

— Ой, — прошептала внучка, — кажется, я зря сказала тебе, как называется школа, которую он закончил.

— Школа волшебства Мерлин… Где-то я уже слышал об этой гангрене, — пробормотал генерал Еропкин и покосился на большой белый телефон устаревшего дизайна, стоявший на самом дальнем углу письменного стола.

«М-да, тут врачи не помогут, — подумал генерал. — Не врачам надо звонить, а… доктору».

Да-да. Доктору Савенкову.

Доктор юридических наук Севастьян Куприянович Савенков вот уже пятьдесят лет был лучшим другом Тимофея Еропкина. В середине прошлого века они учились в Тверском Суворовском училище, потом безусыми лейтенантами служили в танковых войсках, впервые нюхнули настоящего пороху в Корее. В начале восьмидесятых в судьбы старых друзей кровавым, нагноившимся шрамом врезались четыре афганских года. В 96-м году — уже в генеральских мундирах — Еропкин и Савенков двумя днями разминулись в Чечне. Потом доктор Савенков возглавил в Федеральной службе безопасности специальный отдел, изучающий методы тоталитарных сект и оккультных групп, угрожающих национальным интересам России.

Верное солдатское чутьё подсказывало генерал-полковнику Еропкину, что юный кудесник из школы Мерлина должен проходить аккурат по ведомству Куприяныча… Тимофей Петрович, раздумчиво шевеля усами, протянул руку к белому аппарату, и вдруг… как по волшебству аппарат зазвонил сам собой.

— Во как! — крякнул генерал. — Ну точно, Куприяныч звонит. Он всегда, когда нужен, сам появляется.

Хватая трубку, генерал Еропкин успел подумать: вот сейчас он скажет Куприянычу: «Прости Куприяныч, у меня дело срочное, не до шуток, едрёна-гангрена!» — и спросит про колледж Мерлина.

— Алло! — сказал он.

— Здорово! — затрещала трубка пулемётным голосом доктора Савенкова. — Прости, дорогой старик Самоварыч, дело срочное к тебе. Брат ты мой, прямо не до шуток. Большая трудность у нас возникла с одним колледжем иностранным, имени Мерлина, в Шотландии находится. Ты у нас всё-таки начальник училища, с заграничными школами контакты имеешь… Не слыхал про такой колледж?

Кажется, за всей этой суетой вокруг злополучного мальчика Лео я запамятовал предупредить читателя, что Тимофей Петрович Еропкин, будучи генерал-полковником в отставке, вот уже три года являлся, ни много ни мало, начальником Московского Суворовского училища, что расположено на севере русской столицы.

С недавних пор Суворовскому училищу приходилось поддерживать разного рода сотрудничество с зарубежными учебными заведениями. То делегация французских курсантов приедет, то американские кадеты в гости зазовут… За долгую свою жизнь генерал побывал и в Оксфорде, и в Сорбонне, и даже в Народном Университете Мадагаскара… Однако про Международную академию имени Мерлина прежде не слыхивал.

Тем не менее, уверенно и твёрдо генерал ответил:

— Приезжай, покалякаем про твой Мерлин.

 

Глава 5

Дети как национальное достояние

Слава Богу, история наша завязалась. И читатель, должно быть, с нетерпением ждёт, когда же на сцену явится добрый герой. Может быть, это будет боевой подполковник Воздушно-десантных войск Виктор Телегин, о котором мы упомянули выше? Или усатый боец-аквалангист с подводной лодки «Амур», которая с каждой минутой, с каждой прочитанной страницей продолжает неуклонно и скрытно приближаться к Стамбулу?

Любезный читатель, не требуйте героя прежде времени. Возможно, в этот миг он упражняется в стрельбе из подводного ружья или отрабатывает парашютный прыжок с небоскрёба. Сейчас выясним. Гм. Видимо, мы выбрали неудачный момент для подглядывания. Неужели наш герой целится из рогатки в серебристую вывеску московского офиса НАТО? Нет-нет, он не хулиган! Должно быть, герой просто задумал очередную невинную шалость.

Заметим, что в день, когда Лео Рябиновский зачаровал несчастную Надиньку, герой нашей истории не ведал ровным счётом ничего ни об академии Мерлина, ни о курсе наступательной магии, ни о великом профессоре фундаментального ведовства по имени Гендальфус Бенциан Бендрагон Тампльдор. Что же касается меня, гражданина Греческой Республики Никоса Зерваса, вашего покорного слуги и автора этой книги, то утром 1 сентября 200… года я уже немало знал о том, что творится на острове Лох-Хоррог. Ровно год назад, поверив рекламе и пойдя на поводу у собственных несмышлёных детей, я совершил страшнейшую ошибку своей жизни. По доброй воле (да ещё заплатив несколько тысяч евро за допуск к приёмным экзаменам) я отправил 14-летнюю дочь Кассандру и 12-летнего сына Ставроса на учёбу в престижный иностранный колледж. Вы угадали. Мои дети уехали учиться в Мерлин.

Прошёл год. К началу следующего, 200… учебного года я уже понимал, что почти бессилен вернуть Касси и Ставрика домой, ибо дети успели получить достаточную дозу сильнейшего мыслительного яда. Возможно, бедняжки успели даже подписать заявление о том, что не желают возвращаться обратно в Грецию, ко мне, в родной дом, потому что я их якобы бью и подвергаю разного рода унижениям. Моя бессмысленная борьба против академии Мерлина, война, которую я пытался вести на страницах двух-трёх греческих газет, не приносила и не могла принести результата. Признаюсь, я начал паниковать.

Родители других подростков, попавших на учёбу в академию магии, об опасности не подозревали. Напротив, некоторые призывали своих детей продолжать «научную карьеру» на оккультном поприще… Я был близок к отчаянию, я обратился к услугам лучшего в Афинах частного детективного бюро. Эти милые люди, поначалу столь уверенные в своих силах, взялись изучить вопрос — но на следующий день уведомили, что отказываются браться за это дело. Они ничего не стали мне объяснять…

На моё счастье, далеко-далеко к северу от моей родины, от древних развалин афинского Акрополя добрый доктор Савенков созвонился со старым генералом Еропкиным. И уже через час после этого телефонного разговора начальник Отдела борьбы с деструктивными культами Федеральной службы безопасности России генерал-полковник Севастьян Куприянович Савенков деловито взбегал по ступенькам огромной лестницы на верхний этаж старого министерского дома, выстроенного на закате сталинской эпохи.

Доктор Савенков был живой легендой Лубянки — ни тени дзержинской нервозности, ни пятнышка подвальной чекистской плесени. Не верилось, что неунывающий, остроумный господин, похожий на обрусевшего немца, каждый день ровно в восемь распечатывал дубовую дверь генеральского кабинета в старом здании ФСБ и усаживался в кожаное кресло руководителя крупного отдела. Случалось, примерно раз в полгода, что к мнению Савенкова прислушивались на самом верху. Впрочем, даже самой маленькой фотографии президента в кабинете Савенкова не было — зато на видном месте висел живописный холст, изображавший двух благодушествующих чеховских помещиков с удочками да наливочками, при дымящем самоваре.

В полуголодной, но счастливой молодости внук царского артиллерийского полковника и младший сын репрессированного военспеца Севастьян Савенков скромно служил лейтенантом в советских танковых войсках — в свободное время тайно читал статьи философа Ильина и занимался тайским боксом. Впоследствии, закончив Высшую школу КГБ, никого не расстреливал и за соотечественниками не шпионил. Предметом пристального изучения тогда ещё полковника С. К. Савенкова были таинственные причины неожиданного расцвета в СССР некоторых тоталитарных сект. Лет пять назад он защитил докторскую диссертацию по закрытой теме (по слухам, Дело касалось новомодной и очень богатой международной секты, сумевшей завербовать немало адептов в высших эшелонах российской власти).

Доктор Савенков был замечательно энергичен и сухощав. Что-то было в нём от русской борзой — такой же умница и глядит ласковым интеллигентом, а если надо, всегда наготове полная вафельница острейших зубов. Когда он слушал сводки новостей или вглядывался в лица подозреваемых на экране, его взор уподоблялся лезвию опасной бритвы. Однако Еропкин знал, что совсем по-другому смотрели эти умнейшие маленькие глаза, когда Савенков посиживал с удочкой на вербном берегу какой-нибудь тихой среднерусской речки. Они часами разговаривали о истории Московского царства, о природе средней полосы… О том, какие бывают особенные дни в конце бабьего лета: сухие, искристые, с летучими паутинками в воздухе.

Известно, что был он заядлым охотником. Понятное дело, такому сухому, жилистому да неутомимому в самый раз на зорьке мерять длинными ногами некоей — в серо-жёлтой клетчатой куртке, с «Манлихером» на плече, в компании любимого сеттера. А ещё Савенков баловался тем, что иногда писал стихи… но об этом — кроме надёжного Самоварыча и благоверной супруги доктора Савенкова — уж точно никто в мире не догадывался.

Итак, доктор Савенков без малейшей одышки взбежал на пятый этаж, надавил кнопку на косяке и с радостью услышал, как внутри большой генеральской квартиры задребезжал старый знакомый звонок. Генерал-полковник Еропкин распахнул дверь. Поймав налетевшего радостного Савенкова, сдавил его в объятьях, причём лицо Савенкова несколько побледнело, но приятельской улыбки не утратило.

Что же касается генерала Еропкина, он отнюдь не улыбался. Напротив, старый вояка был весьма печален, если не сказать подавлен. Грустный, он предложил доктору Савенкову тапок, проводил в гостиную, собственноручно налил чаю, пошёл искать второй тапочек, вернулся с победой, сел рядом на диван и немного сбивчиво, но очень искренне рассказал доктору о беде, которая приключилась с ненаглядной внучкой Надинькой.

— И что, вообще не улыбается? — быстро спрашивал доктор Савенков, чиркая в блокнотике.

— И не смеётся? А как аппетит? А гулять ходит?

— Куда там гулять, — вздыхал генерал Еропкин, и седые бакенбарды его обескураженно раздувались. — Словно окаменела вся, лежит на койке, даже не шелохнётся. Как мёртвая, только глазами моргает. Даже в цирк отказывается идти. И ещё, страшно сказать: перестала щенка вымаливать.

— У-у, брат ты мой, это серьёзно, — кисло протянул доктор Савенков. — Прямо царевна Несмеяна из сказки.

— Да уж не говори, доктор, тут всем не до смеху, — грустные седые усы генерала опустились ещё ниже. — И ведь что странно: проболталась, будто её какой-то юный волшебник заколдовал.

Доктор Савенков перестал чиркать в блокноте и полыхнул на генерала узкими очковыми стёклами:

— Прости… Юный кто?

— Юный дед Пихто! Не перебивай, сейчас расскажу. Выпускник школы такой специальной, недавно появилась в Шотландии, ядрить-колотить эту чудесную страну вместе со всеми ихними волшебниками! Как же она называется-то, школа эта распроклятая… Такое трупное название… Ты мне давеча по телефону его сказал. Вот, ядрёна-мудрёна, не вспомню. Дохлин? Нет. Труплин, Мертвин…

— Мерлин что ли?

— Так точно, — генерал вздохнул и окунул усы в стакан с чёрным чаем.

— Ну, тогда всё понятно, — сказал Савенков. — Действительно, есть такая школа волшебников в Шотландии. Полное название — Международная академия искусств Нового века имени Мерлина.

Сказав это, Савенков задумчиво оглядел свои ногти и, вскинув взгляд на друга, молвил без улыбки:

— Здесь всё серьёзно, брат Тимофей Петрович. Послушай, какая у меня свежая информация имеется — как раз про этот Мерлин.

И заговорил быстро, точно по писаному:

— Дела такие. В начале прошлого учебного года пятеро воспитанников российских детских домов по благотворительному гранту ЮНЕСКО поехали в академию Мерлина на… стажировку. Наши детдомовцы благополучно провели на чудо-острове двенадцать месяцев, а когда пришло время возвращаться, вдруг заявили, что… в Россию не хотят.

— Кгхм?! — удивился генерал.

— Да-да. Разразился скандал. Наше консульство в Шотландии пыталось связаться с детьми, уговорить их вернуться. Представь, Самоварыч, в ответ наши детишки устроили скандальную пресс-конференцию. И наплели западным журналистам, будто в родных детдомах их избивают злые воспитатели. Якобы принуждают делать всякие гадости, о которых и говорить стыдно.

— Уфф! — возмутился генерал (дар речи вернулся к нему). — Да они просто захватили наших ребятишек в плен! И теперь запугивают малышню, заставляют выступать перед щелкопёрами!

— Слушай, Тимофей Петрович, дальше. Если бы у этих детей были родители, вызволить ребят было бы проще. Но, поскольку у детдомовцев родителей нет, их может защитить только государство. К сожалению, наш МИД не слишком усердствует…

Генерал Еропкин вытаращился на старого друга и, натурально, начал кипятиться.

— Погоди, Петрович, не горячись, сперва дослушай, — со вздохом предложил Савенков. — Позавчера пресс-секретарь академии Мерлина заявила, что российские детдомовцы намерены подать иск в Международный суд по правам человека. Каково, а? Наши сироты намерены рассказать в зале суда, что в русских детских домах их якобы систематически подвергали пыткам и издевательствам. А некоторых одноклассников, мол, злые воспитатели даже забили до смерти. Как ты понимаешь, это может превратиться в показательный судебный процесс над российским государством… За рубежом телекомпании с удовольствием посмакуют такую тему.

— А ребятишки-то чего дурят? Неужто, правда, домой не желают?

— Этого мы с тобой, брат Тимофей Петрович, в точности пока не знаем. Но дети на пресс-конференции выглядели странно. Пальцы дрожат, глазёнки бегают…

— Ну так что? Надо разобраться с этим Мерлином по-нашему, народными средствами, через коромысло! В конце концов, у вас там на Лубянке ФСБ или дом моделей?

— Что мы можем сделать, Петрович? Я с удовольствием послушаю твои предложения! — Савенков вопросительно выпятил костлявый подбородок. — Спецподразделение послать? Выкрасть детишек, увезти на Родину силой? Любое вооружённое вмешательство вызовет жуткий конфликт с Лондоном. Шумный инцидент совершенно ни к чему.

— Ну так зашлите в эту треклятую школу толкового разведчика под прикрытием! — генерал Еропкин гневно глянул из-под бровей. — Пусть для начала разберётся, что там с бедными ребятишками сделали…

— Посылали уже. И лейтенанта молодого посылали, и девицу лет двадцати. Бесполезно.

— Что значит «бесполезно», ядрить-коротить?!

— Видишь ли, брат Тимофей Петрович, в этой академии тысячи детей, а взрослых — всего несколько десятков. Любой незнакомый человек старше шестнадцати сразу привлекает к себе внимание. Наших сотрудников отслеживают мгновенно.

Савенков выдержал паузу и произнёс как бы в замешательстве:

— Вот если бы… подростка туда заслать, а? Под видом учащегося? Парнишка только одним глазком глянет на академию изнутри. Встретится с нашими детдомовцами и разузнает, правда ли они не хотят возвращаться…

Сказав это, Савенков вопросительно глянул на старого боевого товарища.

Генерал Еропкин похолодел.

— Не дам! — он понял, куда клонит доктор. — И не мечтай даже!

— Да на три дня всего! Ты послушай, брат Тимофе…

— Не дам! У меня Суворовское училище, а не школа юных диверсантов!

— Погоди, Тимофей Петрович, не кипятись ты…

— Ничего святого у вас нет! Ребятишек заставляете шпионить? Не позволю.

Начальник училища с размаху поставил стакан на стол. Генеральский подстаканник брякнул категорично.

— Жаль… — вздохнул Савенков и потёр пальцами прохладные виски, — а я надеялся, что какой-нибудь смышлёный паренёк из твоего училища съездит на пару дней в Мерлин и разведает, что за технологию психологического воздействия там научились применять против наших детей…

Савенков перестал тереть виски и цепко глянул на генерала поверх очковых стекляшек.

— Кстати, ведь именно эту технологию применяет выпускник Мерлина по фамилии Рябиновский, который сегодня прибыл в Россию и за один день посетил уже четыре московские школы с лекциями и показом чудес. Кстати говоря, в школе на Таганке, где внучка твоя учится, он тоже побывал…

— Погоди-ка, — немного опешил седой генерал. — Что ещё за Рабинович? Ты говоришь, он из Мерлина приехал и сразу… в Надюшкину школу на Таганке?

Савенков с лёгким ужасом покосился на правую руку Еропкина, которая вновь начала неотвратимо сжиматься в знаменитый генеральский кулак. Вес и аромат этого кулака в разное время изведали и хулиганы в московском Парке культуры, и особо рьяные пражские смутьяны, и защитники дворца Амина… Глаза Тимофея Петровича налились особенным выражением.

— Он что, правда колдун? — свирепо насупился он, седые усы «большого бати» затопорщились угрожающе. — Так надо этого ведьмёныша за ухо, ядрёна-рябина! Ко мне в кабинет привести, и я его…

— Не получится за ухо. Единственный и любимый сынок нефтяного магната Рябиновского…

— быстро сказал Савенков. — Года три назад юноша учился в той же школе, куда теперь твоя внучка ходит. Так слушай: во время уроков в коридоре сидел его телохранитель, дежурил у кабинета…

— Да что я, телохранителей испугаюсь что ли? — генерал вознамерился рывком взгромоздиться на ноги, но Савенков удержал его за рукав, так что Тимофей Петрович продолжил багроветь в сидячем положении. — Ты меня, Куприяныч, давно знаешь! Мы, Еропкины, не робкого десятка. На любого Рябиновича управу найду! Внучку мою обидел, хулиган!

— Тут за ухо оттаскать мало, Петрович, — заметил Савенков. — Важно секрет разгадать, как именно этот юный кудесник воздействовал на психику нашей бедной Надиньки.

— Кхм. А что нам известно об этом, что за колдовство такое? — нахмурился генерал. — Принцип действия каков?

— Именно это и нужно разузнать в замке. Только пойми: наши взрослые агенты эту задачу просто физически не могут решить. Вся надежда, брат ты мой, на юных кадет.

— Мои парни уж больно мелкие, — глухо сказал генерал Еропкин. — Мальчишки ещё, понимаешь? А если, не дай Бог…

— Исключено, — твёрдо сказал Савенков. — С кадетом отправится наш лучший сотрудник. Бывший боевой подполковник десантуры. Он будет отвечать за парня головой.

— То есть в случае провала…

— Провала не будет. Подполковник Телегин будет приглядывать за твоим кадетом — разумеется, со стороны, потому что взрослому сотруднику в проклятом замке появляться нельзя: слишком заметно. И если возникнут проблемы, подполковник вступит в игру, чтобы любой ценой эвакуировать мальчика. И доставит его обратно в Москву.

— Ох-хо-хо… — Еропкин сгорбился над столом, вжал седовласую голову в широченные плечи. — Вот ты сейчас, Куприяныч, так гладко всё излагаешь, ядрёна-мудрёна… А какие гарантии, что мой суворовец вернётся живым и здоровым?

— Не волнуйся, — усмехнулся тонкий Савенков. — Подполковник Телегин один стоит половины американского спецназа. Если хочешь знать, президент США и папа римский мечтали заполучить его в телохранители — но мы отказали и тому, и другому. Так что мальчик будет под нашим надёжным прикрытием.

Савенков похлопал Еропкина по массивному плечу.

— Давай, решайся.

— А кого пошлём-то? У меня и борцы имеются, и каратисты, и боксёры…

— Давай поглядим на них. Как насчёт завтрашнего утра? Устроим нечто вроде конкурса.

 

Глава 6.

Конкурс юных дарований

Позвать сюда следующего! — твёрдо приказал начальник училища. В спортзал вошёл живой черноглазый кадет лет четырнадцати с едва пробивающимися усиками. В руке держал чёрный чемоданчик.

— Здравия желаю, товарищ генерал-полковник! — ломающимся баском отчеканил он и покраснел. — Суворовец Шапкин для участия в конкурсе прибыл.

— Угу… вольно, суворовец Шапкин, — пробормотал Савенков, перелистывая личное дело черноглазого. — Написано, что метко стреляет из пистолета. Первый приз на соревновании кадетских школ Центрального округа.

— А ну-ка, товарищ суворовец, покажите Ваше умение, — приказал Еропкин.

Суворовец Шапкин бережно извлёк из чемоданчика чёрный пневматический пистолет. Порылся в кармане и достал монетку достоинством в один рубль.

— Вот рубль, — сказал Шапкин. Он подошёл к высокому подоконнику и поставил монетку ребром, закрепив кусочком пластилина. Потом достал из полиэтиленового пакета вентилятор, не спеша размотал длинный шнур и включил в розетку.

— Это помеха, так сказать, ветер.

Затем, чеканя шаг, отсчитал тридцать шагов. Повернулся спиной к необычной мишени, переломил пистолет, зарядил пулькой. Покосился через плечо на монетку. Резко обернулся — полсекунды на прицеливание — шлёп! Дзинь! Монетку сшибло с подоконника.

— Спасибо, суворовец Шапкин, спасибо! — генерал одобрительно закивал головой. — Результаты конкурса сообщим позже. А пока возвращайтесь к занятиям.

— Ну как? — обернулся генерал к Савенкову. — Лихой стрелок, едрёна-макарёна. Годится тебе такой?

— Да, стреляет здорово. — Доктор Савенков, хрустнув калёными офицерскими костями, поднялся со стула, в лёгкой задумчивости прошёл к подоконнику, взял сбитую монетку и вернулся обратно.

— Возьмёшь Шапкина в разведку?

— Видишь ли, друг мой Тимофей Петрович, — негромко сказал Савенков, вертя в пальцах раненый рубль. — Мне очень даже нравится, как молодой человек стреляет. Но совершенно не нравится, куда он метит.

— Что? Это как? — отрывисто удивился Еропкин.

— Видишь, какая на монете вмятина от пульки?

— Ну, есть небольшая.

— Прямо в герб попал, в самую серединку. Ладно бы в, решку метил. Но ведь он орлом вперёд монетку выставил. Не знаю… как-то неправильно это.

— Гм, — нахмурился генерал. — А ведь прав ты, Куприяныч-Мудрияныч. Это ведь наш русский орёл старинный. А у орла на груди — щит со Святым Георгием… За этот герб прадеды на смерть шли. И на знамени училища он изображён. А тут — пулькой…

— М-да, видать не нашлось у парня серебряного доллара, — Усмехнулся доктор Савенков. — А в нашем деле важно не только метко стрелять, но также и хорошо понимать, во что ты целишь.

— Согласен с тобой, — вздохнул генерал. — Значит, Шапкину надо подучить историю Отечества. Хорошо. Позовите следующего! — кивнул он дежурному у дверей.

Следующим оказался красивый, кудрявый парень в спортивном костюме — смелые глаза, широкие плечи, открытое лицо. Румянец на щеках, встал посередь комнаты, тряхнул кудрями.

— Здравия желаю! — радостно гаркнул он. — Суворовец Разуваев по Вашему приказанию прибыл!

— Так, что у нас написано… Чемпион училища по гиревому спорту. Владеет приёмами самбо, дзюдо и вольной борьбы, — зачитал Савенков.

— Так точно! — радостно подтвердил Разуваев. — Могу враз бороться с двумя взрослыми противниками. Предлагаю испытать меня.

— Отлично! — генерал потёр толстые ладони. — Дежурный, позовите-ка сюда лейтенанта Быкова и сержанта Тряпицына. Да поживее. А Вы пока, суворовец Разуваев, расскажите о себе!

— Родился в Краснодаре! — разулыбался кудрявый. — С детства работал в колхозе! — добавил он, стягивая через голову спортивную куртку и оставаясь в борцовской майке. — Питаюсь только геркулесом, кефиром и мочёными яблоками! Ни разу в жизни не болел гриппом!

И добавил, скромно потупясь:

— В детстве валил телят одним ударом. Сейчас практикуюсь на бычках. Если есть бычок, велите привести. Свалю одной левой.

Вместо бычка в спортзал вошёл физрук Быков. Через полминуты подтянулся сержант Тряпицын, немного всклокоченный спросонья. Прибежали четверо суворовцев-первогодков, постелили маты.

— Перед Вами — суворовец Разуваев. Есть предложение повалить его на обе лопатки. Вопросы есть? — спросил генерал.

— Есть сомнения, — сказал лейтенант Быков. — Мне, как офицеру-воспитателю, хорошо известна выдающаяся физическая сила суворовца Разуваева. Если позволите, замечу, что бороться с ним бесполезно. Завалит.

— А вы не стесняйтесь, господа. Нападайте на него вдвоём, — с нежной улыбкой предложил Савенков.

— Разве мыслимо вдвоём на одного? — удивился Быков. — Это противоречит офицерской чести.

— В жизни, конечно, нельзя. А ради эксперимента можно. Начинайте, — скомандовал генерал.

Лейтенант Быков, мастер спорта по самбо, снял очки и фуражку. Сержант Тряпицын, в прошлом чемпион Мытищ по бодибилдингу, пригладил волосы, присел и, вытянув в сторону суворовца Разуваева могучие длани, начал надвигаться.

Вдруг Разуваев мягко прыгнул на Тряпицына и, зарычав, поймал его за майку. Сержант успел нанести суворовцу пару щадящих ударов в корпус, но Разуваев почему-то не обратил на них внимания — перехватил Тряпицына поперёк корпуса и, мягко изогнувшись, с яростной улыбкой завалил его на пол. Лейтенант Быков цапнул было Разуваева сзади под мышки, но суворовец, побагровев, лихо перебросил беднягу Быкова через себя и воткнул головой в маты. Быков постоял секунду на голове и рухнул без чувств.

Придирчиво оглядев распластанных взрослых противников, Разуваев фыркнул, отёр красный лоб кулаком и широко улыбнулся:

— Готово, товарищ генерал-полковник. Разрешите идти в разведку?

— Идите пока в свою казарму! — ответил генерал строго, но было видно, что выступление богатыря Разуваева ему понравилось. — Результаты узнаете завтра, на построении.

Как только Разуваев скрылся за дверью, генерал поднялся со стула и подошёл к побеждённым противникам суворовца, которые только-только начали приходить в себя.

— Силён бычок, — промычал сержант Тряпицын, проверяя Целостность отбитых коленок. — Ух, просто зверь.

А лейтенант Быков ничего не смог сказать.

— Врача! — крикнул генерал дежурному. — Что с Вами, лейтенант? Вы ранены? То есть, я хотел сказать, Вы ушиблись?

— Никак нет, товарищ генерал, — едва слышно сказал Быков. — Немного голова побаливает. Сейчас всё будет в порядке.

Сказав это, он стал белым, как гипсовый бюст графа Румянцева-Задунайского в зале боевой славы. Когда прибежавший врач помог Быкову подняться на ноги и пострадавший клятвенно заверил, что чувствует себя прекрасно, генерал обернулся к Савенкову:

— Ну что, Куприяныч? Берёшь Разуваева в разведку? С таким-то напарником, вашему подполковнику Телегину нестрашно будет в Шотландии, хо-хо!

— Страшно, Петрович, — вздохнул Савенков, откладывая личное дело суворовца Разуваева.

— Уж больно крут.

— Так разве плохо это? Вон сила какая! Кровь с молоком, косая сажень в плечах!

— Сила нужна умная… и добрая, — доктор Савенков снял очки и подслеповато уставился на Еропкина. — Ну скажи мне, Петрович, зачем же собственного преподавателя головой в землю втыкать? Совсем не обязательно было. Приём, который он против Быкова применил, — это дзюдошный бросок через плечо, называется «иппо-сэои». Там есть два варианта завершения. Можно противника на спину положить, а можно — более жестоко — прямо головой в пол воткнуть. Второй вариант, конечно, более зрелищный. Но совершенно недопустим во время тренировочного боя.

— А ведь прав ты, едрёна-гиена, — насупился начальник училища. — Получается, этот бугай родного преподавателя готов изувечить, лишь бы удаль свою показать. Здоровье и достоинство наставника для него — ничто, пустой пук.

— Ты, наверное, хотел сказать «пустой звук»? — сощурился Савенков. — Знаешь, согласен: тот, кто не уважает учителя, не будет уважать и друга, и напарника. В опасную минуту может бросить в беде. Вот я как думаю.

— Жаль, — согласился генерал Еропкин. — Хорош богатырь, а дурак. Дежурный, зовите следующего.

Отбор затянулся. По приказу начальника училища была доставлена кипа зелёных кожаных папок с номерами — личные дела самых лучших суворовцев — победителей олимпиад, спартакиад и зональных конкурсов. Суворовец Щетинкин метал в цель перочинные ножи из-за плеча, в кувырке, из-под ноги, стоя на голове, и даже ухитрялся делать это быстро и метко, параллельно кушая специально принесённую для демонстрации запеканку. Суворовец Горбылёв, увлекавшийся восточными единоборствами, прыгал по стенам как ниндзя и так увлёкся, что чудом не вымахнул в раскрытое для проветривания окно. Кто-то показывал, как легко взламывается защита компьютерных сетей заокеанских банков, другой отжимался и подтягивался, третий говорил на пяти языках, четвёртый маскировался под фикус и, демонстрируя артистический дар, талантливо перевоплощался то в японского туриста, то в пожилую обезьянку.

— Замечательно… — улыбнулся Савенков, отвергнув ещё два десятка кандидатур. — Ребята очень, очень хороши. Тут последнее личное дело осталось. Суворовец Царицын, третья рота.

— Пригласите-ка Царицына из третьей роты, — приказал начальник училища, обращаясь к дежурному. — Да побыстрее, уж обедать пора.

— М-да, признаться, не отказался бы от тарелочки кадетской каши, — Савенков потянулся и посмотрел на часы.

Через несколько минут дежурный растерянно доложил:

— Товарищ генерал! Суворовец Царицын полчаса назад отбыл с уроков в хозчасть по срочной надобности.

— Так пошлите за ним скорее! — скомандовал генерал.

— В хозчасти говорят, что Царицына направили на первый КПП грузовик с учебниками разгружать.

— Ну так звоните на первый КПП, едрё…

— Уже позвонили, товарищ генерал. Там говорят, в санчасть ушёл.

— Как?! Звоните в санчасть, и чтоб…

— У врачей Царицын не значится, товарищ генерал-полковник. Сообщают, что вернулся на уроки.

Повисла пауза, и все поняли, что вскрылось нечто ужасное. Сначала дежурный немного побледнел, поёжился и начал мелко моргать. Затем доктор Савенков как-то особенно Улыбнулся. И наконец, всю полноту творящегося безобразия осознал Тимофей Петрович Еропкин. Он вытаращил глаза, побагровел не на шутку, да как крикнет:

— Что-о такое?! Самоволка, едрить-колотить! Сбежал в город, ну точно сбежал! А ну… найти, да немедленно!

— Сбежал. Средь бела дня. Это любопытно, — доктор Савенков сощурился и начал с интересом листать личное дело суворовца Царицына.

 

Глава 7.

Преступление и наказание

А доблестный кадет Царицын тем временем разворачивал пушку. Точнее говоря, наводил на цель артиллерийское орудие 45-го калибра. Ага, повыше и полевее. Так, чтобы чёрное дуло уставилось аккурат в занавешенное розовыми жалюзяками панорамное окно на втором этаже стильного коттеджа, принадлежащего известному тележурналисту Артемию Уроцкому.

Ровно месяц назад журналист Артемий Уроцкий имел несчастье выступить в телепередаче и заявить, что русский офицер — форменная свинья. Он так и сказал: «Офицерство в этой стране оскотинилось вконец. Эти пьяные, опустившиеся люди эксплуатируют рабский труд солдат, насилуют и бесчинствуют, а между тем, мало кто из них сможет пробежать стометровку без кровавых мальчиков в глазах».

Доблестный кадет Царицын видел эту передачу по телевизору. В училище разрешают смотреть телевизор с 21.00 до 21.45. Братья-кадеты хотели переключить на музыкальный канал, но Иван Царицын даже прикрикнул на товарищей:

— Тихо, братцы. Вы только послушайте, что этот пухлый вещает!

Братцы прислушались и притихли. Целлюлитная звезда русскоязычной журналистики по имени Артемий Уроцкий рассказывала о скандале в одной из военных частей Северного Округа, где молодой боец застрелился, «не выдержав», по словам Уроцкого, «гнусностей офицерского начальства». Журналист Уроцкий гневно отвергал официальную версию о том, что самоубийца покончил с собой из-за кратковременного помешательства — потому что в гвардейской части, где он служил, было невозможно раздобыть так необходимый ему наркотик героин.

— Негде спрятаться молодому человеку от отечественного свинства, последнее убежище которого сохраняется в этом гнилом и тёмном мире, имя которому — российская армия, — причмокивая на модный манер, говорил человек в телевизоре. — Мы уже никогда не узнаем, кто из старослужащих солдат, старшин или офицеров преследовал несчастного, кто запугивал его, избивал, лишал пищи и сна — и подтолкнул тем самым к последней, смертельной черте. Что поделать, такова наша армия — бесполезный, дорогостоящий и коррумпированный притон лентяев, солдафонов и тупиц.

— Во, морда толстая, — прошептал суворовец Аникеев.

— Во, сволочь, гнусный шпак, — согласился темпераментный суворовец Телепайло.

— Спокойно, господа кадеты, — сказал сильно побледневший Иван Царицын. Глаза его сузились так, что он стал похож на скифского лучника. — Этот человек оскорбил честь русского офицерства. Он за это ответит.

И журналист Артемий Уроцкий начал нести заслуженное им наказание. Началось всё с того, что жене Уроцкого, известной фотомодели, позвонили из редакции подросткового журнала с забавным названием «Молоток». Звонивший — судя по голосу, совсем ещё юный, но уже весьма энергичный и бойкий на комплименты юноша — представился корреспондентом журнала. Он умолял о кратком интервью. В ходе разговора Эвелина Уроцкая припомнила даже, что действительно где-то видела этот подростковый журнал и даже читала там про ранние браки и про 30 способов завести роман с учителем.

— Мы бы хотели написать о Вас, Эвелина. И о Вашем новом доме. У Вас ведь трёхэтажный коттедж в Жуковке, да? Недавно закончился ремонт, не так ли? Ну, пожалуйста, ну можно я приеду всего на десять минут… Всего десять вопросов для журнала! — умолял звонкий подростковый голос. — Наши читатели заваливают редакцию письмами, они просят интервью с Вами! Читательницы копируют Ваши причёски, Ваши жесты, они хотят знать, какая у Вас мебель!

— Ну хорошо, хорошо. Приезжайте в воскресенье утром, только пораньше, часов в одиннадцать, — фотомодель улыбнулась своему отражению в зеркальном потолке и положила трубку.

Корреспондент оказался милым подростком лет четырнадцати — белокурым, синеглазым и абсолютно похожим на ангелочка. Только не пухленький, а замечательно стройный, как маленький паж из немецкой сказки. «Милое дитя, — любовалась фотомодель Уроцкая, инстинктивно поправляя перистую причёску. — Совершенно лишен подростковой нескладности, а какие умные, живые глазки!»

Они чудесно поболтали о любимых кошках, цветах и соляриях Эвелины. Перед уходом «милое дитя» попросилось позвонить по телефону в редакцию, так как закончился заряд на мобильном аппарате. Хозяйка разрешила, а сама тем временем прошла на просторную веранду, увитую искусственной зеленью. Здесь, в солнечных лучах, она распустила волосы, придала грязно-зелёным глазам особое лучистое выражение и повернулась в три четверти. Она знала, что смотрится великолепно на фоне листвы, шумевшей за стёклами.

Юный корреспондент слишком долго возился с телефоном — она слышала, как синеглазый гость пыхтит в гостиной и щёлкает кнопками. Эвелина уже устала замирать в одном положении и потихоньку начинала злиться. К счастью, мальчик так и не дозвонился. Он выбежал из гостиной на веранду — и…

Эвелина торжествовала. Юноша просто обомлел: васильковые глаза его расширились, и он прошептал, чуть краснея от волнения:

— Ах, Эвелина! У Вас поистине неземная красота… И добавил, потупясь:

— Не удивительно, что Вас так любят читатели нашего журнала…

Он смущённо откланялся и выбежал за ворота. Эвелина глядела вслед с улыбкой: юный журналист так напоминал маленького принца из её девической мечты, давно забытой…

А мальчик, сбегая по ступеням, тоже улыбался. Он успел-таки запрограммировать аппарат в гостиной на режим удалённого доступа. Теперь в любое время и с любого телефона можно набрать домашний номер Уроцких, затем ещё восемь заветных цифр пароля — и, пожалуйста, прослушивай себе разговоры в гостиной через трубку, спокойно лежащую на аппарате!

Вы с возмущением скажете, что Иван Царицын обманул беззащитную фотомодель и нарушил сразу две кадетские заповеди, запрещающие лгать и давать в обиду женщин? Не спешите обвинять героя. Во-первых, популярный среди дегенеративных подростков журнал «Молоток» существует в действительности и журналисты этого «Молотка», и верно, не прочь были бы заполучить интервью Эвелины Уроцкой. Во-вторых, то, что Иван назвался корреспондентом, было не ложью, а ловким тактическим ходом — военной хитростью, вполне допустимой во время боевых действий.

Пожалуй, единственное, в чём парень покривил душой, так это — что у Эвелины неземная красота. По глубокому убеждению Ивана, фотомодель была похожа скорее на тощую учебную лошадь прапорщика Дылдина — только грива не белая, а крашеная, да упряжь золотая.

Уже на следующий день были запущены страшные карательные операции, разработанные изобретательным умом Ивана Царицына.

Из разговоров в гостиной Уроцких кадеты узнали, что в ближайший выходной хозяин собирался отпраздновать своё 38-летие шумной вечеринкой с коллегами из разных изданий. Поскольку нежные руки Эвелины не прикасались к кастрюле и не знали разделочного ножа, праздничным вечером планировалось заказать на дом оплаченные через электронную сеть Интернет 50 порций вегетерианской пиццы и столько же наборов японских рисовых рулетиков с рыбой.

А вечером тоже же дня чуткое ухо кадета Телепайло, дежурившего «на прослушке» уловило негромкий разговор Уроцкого с приехавшим к нему пресс-секретарем известной нефтяной компании. Из беседы следовало, что Уроцкому причитается двадцать тысяч американских долларов за телепередачу, в которой он полных пять минут громил конкурентов компании. Теперь благодарный пресс-секретарь передал Уроцкому кредитную карточку и сообщил, что пароль доступа к деньгам совпадает с датой рождения очаровательной супруги журналиста.

Вскоре в Жуковке начались чудеса. Сначала воспитанники школы-интерната для слабовидящих детей № 1307, что находится неподалёку от коттеджа Уроцкого (буквально в двух кварталах, на Ореховой улице), получили подарок — сотню пакетов с удивительной, ранее не пробованной ими вкуснятиной. Пицца и суши были оплачены неизвестным благотворителем. Директор интерната прослезилась и даже попросила местного священника отца Романа отслужить молебен о здравии анонимного жертвователя.

В то же утро волна телефонных звонков накрыла дежурных в муниципалитете Жуковки: жители в гневе сообщали, что неведомые злодеи прошедшей ночью поменяли местами таблички с названиями двух улиц: на Рябиновой повесили таблички с надписью «Ореховая», а на Ореховой — «Рябиновая».

Через месяц семью Уроцких настигло ещё одно чудо: они получили счёт за расход электроэнергии в августе. На бумажке значилась небывалая сумма: 139 678 киловатт, что составляло приблизительно 120 тысяч рублей. Разгневанная Эвелина («Вечно они ошибаются! Совсем с ума посходили в этом Гоэлро!») схватила телефон — и узнала, что никакой ошибки нет. Приехавший электрик немедленно обнаружил «пиратский» кабель, который вёл от трансформаторной будки на участке Уроцкого куда-то за забор и далее по дну пруда.

Вскоре выяснилось, что неведомые похитители электроэнергии запитали за счёт тележурналиста офицерское общежитие и три казармы военной части ПВО, находившейся на другом берегу пруда. Только теперь командир части понял, почему энергетики до сих пор не отключили свет за неуплату, как грозились ещё месяц назад… Уроцкий кричал на бедного полковника минут десять и пообещал немедленно подать на военную часть в суд.

Задёрганный Артемий вернулся домой. Чтобы расслабиться, посмотрел пикантный фильм по спутнику, послушал пару песен Шутофского, выпил три стаканчика граппы и около двух часов за полночь лёг спать.

В это время суворовец третьей роты Иван Царицын пожелал доброй ночи товарищам, пожал твёрдую руку Феди Аникеева, обнялся с нервным Ярославом Телепайло, подмигнул дневальному и — незаконно покинул казарму, наполненную сонными кадетами.

Пробравшись кустами мимо спящего корпуса, Царицын мельком глянул на вспаханный протекторами газон в том месте, где ранее стояла мемориальная противотанковая пушка-сорокопятка, крашенная серебрянкой. Улыбнулся, проскочил мимо гипсового бойца, в одиночку охранявшего плац, — и нырнул в ёлочки. Из темноты ему навстречу вышагнул кто-то крупный, массивный, ушастый, с огромными кулаками.

— Здорово, Петруша, — Царицын обнял надёжного товарища из второй роты. — Что, готов к трудам и обороне?

— Вань, а это самое… что нужно делать? — поинтересовалась фигура неожиданно тоненьким детским голосом.

— Наказать нужно одного подлеца, который оскорбил честь русской армии. По дороге расскажу подробнее, — Царицын ухватил тяжёлую тушу за локоть и потащил в ёлочки. — Время терять не будем. Айда переодеваться.

Прокравшись ёлочками до стадиона, братья-кадеты разом пригнулись, ускорились — в несколько секунд пересекли футбольное поле и оказались у маленького домика с надписью «Лыжная база». Замок, навешенный для видимости, не успел даже брякнуть. Здесь, под завалом лыж, была спрятана гражданская одежда — два комплекта на всё училище. Петруше Тихогромову, как человеку массивному, пришлось залезть в растянутые спортивные штаны с отвисшими коленками, а голое пузо прикрыть хулиганского вида маечкой с надписью «ХОЧЕШЬ В ГЛАЗ? СПРОСИ МЕНЯ КАК». Ивану достались неприметные чёрные шорты, тёмная рубашка, избитые мокасины да кепка.

Ваня оглядел напарника и прыснул со смеху. Природа наделила суворовца Тихогромова презабавной внешностью: широкоплечий до квадратуры, с толстой шеей и бритым затылком, немного набыченным лбом, чуть оттопыренной нижней губой и глубоко сидящими глазами, он походил на олимпийского мишку, которого жизнь заставила примкнуть к солнцевской братве. Вот только цвет и выражение глаз, а также голос совершенно не соответствовали образу молодого громилы. Глаза были нежно-незабудковые и добрые до глупости, а голос — тонкий, даже какой-то ласковый.

— Гляжу на тебя и всякий раз потрясаюсь, — подмигнул Ваня, — душа Дюймовочки в теле штангиста!

Тихогромов потупился, шмыгнул носом, по-медвежачьи почесал толстенной рукой за ухом и, осторожно подняв мелкие глазки, улыбнулся. Он безмерно уважал Ваню Царицына за несгибаемое мальчишеское благородство, а также за интеллект и бронебойную изобретательность, которых сам Петруша, по его собственному убеждению, был начисто лишён.

— Ну-с, господа кадеты, за дело, — пробормотал Ваня, перелезая через забор в том месте, где колючая проволока была заботливо перекушена прежними поколениями суворовцев и теперь болталась лишь для виду. Ровно через минуту они были на Ярославском шоссе. Ночной таксист на разбитых жигулях подрядился домчать до Жуковки за те самые сто рублей, что так бережно собирались накануне с кадетского братства, по пятёрочке с морды. Тарантайка взревела, и красные огоньки скрылись за поворотом. Иванушка напевал воинственную песнь про Вещего Олега, Петруша с детским интересом глядел на проносящиеся мимо витрины. Акция возмездия развивалась успешно.

Предварительная работа была проведена ещё в середине августа. Вывезти старую сорокапятку с территории училища оказалось не так сложно, как казалось товарищам Царицына. Кадеты мигом раздобыли бланк какого-то прошлогоднего приказа с подписью начальника училища. Документ был успешно отсканирован, очищен от древних надписей и распечатан на старом бланке, но уже с новым приказом, предписывавшим начальнику хозчасти организовать вывоз с территории училища старой сорокапятки, испокон веку украшавшей подступы к кадетской столовой. Орудие надлежало доставить по адресу: пос. Жуковка, ул. Рябиновая, д. 16. В тексте приказа содержалось немного странное обоснование: «Для участия в съёмках фильма о Великой Отечественной войне». Начальник хозчасти не стал ломать голову над тем, как можно снимать фильм про войну в престижном дачном посёлке, — махнул рукой и велел грузить пушку в грузовик.

На берегу пруда, у которого возвышались башенки уютного коттеджа Уроцких, Петруша Тихогромов наконец узнал, зачем его позвали на «дело». Иванушка отыскал мокрый конец каната, спрятанный в камышах:

— На, братишка. Не бойся, она лёгкая. Мы её вчетвером закатывали, даже не вспотели.

Пушку привезли на участок Артемия Уроцкого ещё в середине августа. Точную дату недельной отлучки Артемия и Эльвиры удалось выяснить благодаря «прослушке», и Царицыну оставалось лишь сыграть роль несовершеннолетнего отпрыска хозяев усадьбы, Уроцкого-младшего. Водитель грузовика, доставившего орудие из училища в Жуковку был, как водится, совсем молодой боец и суворовца Царицына в гражданской одежде не признал. Царицын неразборчиво расписался в накладной и попросил выгрузить орудие поближе к пруду.

Теперь, зная врождённые способности безотказного Тихогромова, Иванушка надеялся, что Петруша сдюжит. И Петруша сдюжил.

Ночь была восхитительна. Артемий Уроцкий грезил в широкой постели на втором этаже. Эвелина осталась на ночь у подруги, и рыхлый журналист чувствовал себя абсолютным хозяином жизни. На тумбочке рядом с кроватью Артемия блестел стакан с недопитой граппой. Остывал обсосок сигары. Внизу, под окнами спальни, Тихогромов и Царицын вытаскивали из пруда орудие. Свежий ветерок холодил Тихогромову голые подмышки. Царицын радостным шёпотом напевал песню гвардейцев-зенитчиков:

Не смеют птицы чёрные над Родиной летать, Её поля просторные не смеет враг топтать. Пусть ярость благородная… и т.д.

— Ничего, ничего, брат Тихогромов… — хрипел Иван Царицын, налегая плечом. — Без труда не вытащишь и пушку из пруда! Зато как обрадуется дядя журналист, обнаружив дуло у себя в форточке!

Неуловимые мстители выволокли орудие из глубины и осторожненько («смотри! беседку не задень!») подкатили к самому коттеджу. Нацелили ствол в панорамное окно спальной комнаты на втором этаже.

Потом юные артиллеристы не спеша умылись в пруду, проверили, крепко ли спят под кустиком два добермана, загодя накормленные ароматными потрошками из суворовской столовой («Я же говорил, что бобикам достаточно трёх пачек барбитурата!» — заметил Иванушка), и неспешно, через забор, покинули гостеприимный двор Уроцких. Так же неспешно поймали дальнобойный грузовик и совершенно чудненько, совершенно бесплатно доехали по кольцевой до Ярославского шоссе. Там была перехвачена порожняя карета «Скорой помощи», и вскоре наши кадеты уже чувствовали, как слегка обжигает живот шершавый кирпич родного забора. До утренней побудки оставалось ещё навалом времени, без малого три часа. Мстители не спеша переоделись в суворовскую форму, прикрыли дверь лыжной базы, навесили декоративный замок, пожали друг другу руки.

— Слышь, Тихогромыч! — зевая, молвил Иванушка. — Приключение закончилось, можно и поспать. Как думаешь?

Тихогромов молчал. Он медленно ощупывал карманы. Потом медленно поднял на Ивана вытаращенные глазки.

— Ванюш… Только ты не волнуйся… — пробормотал он в страхе. — Я сам всё исправлю…

— Что? Удостоверение?!

— Я сам сейчас поеду туда и заберу. Оно, наверное, из кармана вывалилось, когда мы пушку тащили.

Царицын как стоял, так и сел на травку.

— Да ты… хоть понимаешь, что это значит?! Тут не просто строгий выговор! Это же… улика, понимаешь! Вещественное доказательство! Теперь нас вычислят мгновенно!

Ваня вскочил и, сжимая кулаки, надвинулся на трепещущего, пятнами покрывшегося Петрушу. Ещё бы! Если Уроцкий выживет после утреннего шока, то обязательно найдёт на газоне, рядом с орудием, красную суворовскую «корочку» — удостоверение на имя Петра Михайловича Тихогромова, воспитанника московской кадетки… Позор всему училищу!

— Эх, взял я тебя сдуру в напарники… Теперь эта журналистская образина устроит целую телепередачу, понимаешь? Воображаешь, как он развоняется? Будет рассказывать, как его, несчастного, травили обнаглевшие подонки-кадеты! Тут всплывёт и кабель электрический, и пицца по чужому адресу! Да он в суд на училище подаст!

Петруша низко-низко опустил голову и только кивал. Кажется, он уже плакал.

— Не реви, тряпка! — скрипнул зубами Царицын. — Честь кадетскую позоришь! Всё училище на посмешище выставил, олух! Растяпа…

Петруша засопел сильнее.

— Вот из таких, как ты, и получаются бездарные офицеры! Такой подарок врагу сделал… Оружие тоже будешь терять, когда вырастешь?

Растяпа что-то ныл про то, что он прямо сейчас поедет и всё исправит. Царицын в ярости пнул сапожищем кирпичный заборчик.

— Замолкни ты, нюня. Поедет он! Ты там, небось, прямо к милиционерам угодишь. Или под фотокамеры. Нет уж. Я поеду сам, а ты — возвращайся в казарму, дружок. И можешь расслабится, больше тебя не буду брать на серьёзные дела. Маленький ты ещё, Тихогромов.

Царицын одёрнул ремень, поглядел на часы. Побудка через два с половиной часа… До начала занятий он уже не успеет вернуться из Жуковки, это ясно.

— Прости меня, Ванюш, ну прости… — хныкал Тихогромов, тиская здоровенными пальцами ужасно колючую ветку шиповника.

Царицын смерил его взглядом, отвернулся и зашагал к выходу.

— Честь имею, — холодно бросил он, уходя.

 

Глава 8.

Иван Царевич меняет профессию

Форменное безобразие, — прохрипел генерал Еропкин, без сил откидываясь на спинку застонавшего стула. Вот уже пять минут, попеременно бронзовея от гнева и покрываясь патиной с досады, он слушал сбивчивый рассказ трепещущего суворовца Царицына. Генерал ничего не говорил, только сопел, наливаясь кипящими чувствами, — и медленно сжимал-разжимал огромные кулаки, точно ярящийся лев когтистые лапы. Когда Иван рассказывал про подделку генеральской подписи, Еропкин даже схватился за сердце и попросил воды. Потом, правда, отошёл немного. А когда провинившийся кадет докладывал про интервью с Эвелиной Уроцкой, старик крякнул, покосившись на окружающих:

— Ох, хитрецы… Шельмы!

Услышав про потерянное суворовское удостоверение, начальник училища помрачнел и даже перестал фыркать в усы.

Теперь Иван Царицын стоял перед Еропкиным и Савенковым на вытяжку, сглатывал сухие слёзы и осознавал главное: теперь уж точно отчислят. Погоны сорвут. Позор.

А что поделаешь? Пришлось Царицыну всё рассказать. Генерал потребовал. И про страшную месть, про Уроцкого и пушку-сорокапятку. А кадеты не лгут. Кадеты имеют, конечно, право на военную хитрость — однако такая хитрость применима только против врага. А начальник родного училища — не враг, ему надо отвечать по правде. Всё. Точнее — почти всё. Разумеется, Ваня ни разу не упомянул про Петрушу Тихогромова. Это противоречило бы не менее важной кадетской заповеди: «Береги брата-кадета, не подставляй товарища под удар». В результате генерал Еропкин услышал слегка адаптированную версию событий, согласно которой Царицын якобы вытаскивал пушку из пруда единолично. И «корочку», разумеется, потерял не кто-нибудь, а сам Иванушка.

«Дело, братцы, пахнет отчислением!» — эта мысль неотвязно ворочалась в голове Царицына, как шипучая змея. А во всём виноват проклятущий Тихогромыч! Ваня, конечно, успел добраться в Жуковку и прибрать валявшуюся на газоне красную корочку, благо, журналист Уроцкий ещё не проснулся. Однако, возвращаясь в училище, кадет Царицын попал прямо в лапы лейтенанта Быкова. Причём в самый ответственный момент, а именно в роковой миг перелезания через забор.

— Сплошнейшее безобразие! — повторял генерал, с беспомощным видом оглядываясь на Савенкова. Однако старый контрразведчик и сектоборец слушал рассказ Царицына с нескрываемым любопытством, а иногда даже со стула подскакивал и начинал расхаживать, потирая руки, пожирая Иванушку взглядом.

— Позорище на всю страну! — стонал Еропкин, откидывая седую голову и закрывая ладонью глаза. — Что теперь делать? Как быть?..

И вдруг спросил кратко, не отрывая ладони от глаз:

— Нашли хоть? Царицын вздрогнул:

— Так точно, товарищ генерал-полковник. Нашли…

— А этот… Урод… Урицкий… — генерал несколько замялся, подыскивая приличествующее слово. — Журналист… видел Вас?

— Никак нет, товарищ генерал-полковник, — поспешно ответил Иванушка и шмыгнул носом.

— Он ещё спал. И собаки тоже спали. Я осторожно перелез, подбежал, а удостоверение на траве лежало, прямо возле пушки.

— Быков, — глухо позвал начальник училища. — Надо бы орудие-то… это самое… вернуть бы его на место. И желательно без шума. Попросите старшину, пусть подгонит туда грузовик… ну и… чтобы всё грамотно.

— Есть, товарищ генерал, — кивнул Быков, пряча улыбку.

— Я сожалею, дорогой друг Севастьян Куприянович, что Вы поневоле сделались свидетелем этого скандала, — Еропкин обернул красное лицо к Савенкову. — Хочу заверить Вас, что таких недисциплинированных, распущенных хулиганов, как Царицын, в нашем училище больше нет. Это уникальный случай.

— М-да, случай и правда редкий, — усмехнулся Савенков, глядя на Иванушку поверх очков. — Молодой человек очень изобретателен.

— Разрешите доложить, товарищ генерал, — подал голос Быков. — Насчёт изобретательности — очень верно замечено. Под его руководством наши воспитанники не один фокус отчебучили. То ракету самодельную изготовят, то памятник Суворова конфискованными ландышами по пояс завалят, а ещё был случай — изобрели новый способ подметания территории. С использованием мускульной силы служебных собак. Было такое, Царицын?

— Виноват, товарищ генерал, — Иванушка опустил голову. — Пожалуйста, не отчисляйте меня. Я исправлюсь, честное кадетское слово…

— Погодите-погодите, я припоминаю! — насторожился Еропкин. — Самодельную ракету… это которая угодила в окно известного писателя?

Быков уточнил, что праздничная ракета была запущена в честь дня рождения графа Суворова, а к писателю залетела абсолютно случайно.

— Постойте! — генерал щёлкнул пальцами. — Ведь Вы докладывали мне, что ракету придумал этот самый… отличник наш, юный гений, лучший в училище… как его фамилия, вылетело из памяти. Прозвище ещё смешное у него — Иван Царевич. Лейтенант, напомните фамилию вундеркинда из Вашей роты…

— Вот он и есть, товарищ генерал-полковник. Перед Вами, — сказал лейтенант Быков, кивая на провинившегося кадета. — Иван Царицын, по прозвищу Иван Царевич. Призёр многочисленных конкурсов и олимпиад, главный хулиган в моей роте. Замучал своими фокусами, товарищ генерал-полковник.

— Минуту! — Еропкин вздрогнул. — Теперь я вспомнил: действительно, Иван Царицын! Ведь это Вы, молодой человек, минувшей зимой победили в городской олимпиаде по истории Отечества?

— Так точно, товарищ генерал-полковник, — ответил за Иванушку Быков.

— А конкурс на приз мэра по химии? А кубок Северного округа по радиоэлектронике — тоже Ваша заслуга, не так ли?

— Лучший ученик в параллели, товарищ генерал-полковник, — доложил Быков не без гордости. — За прошлый год заработал училищу четыре медали, два кубка, шесть почётных грамот и переходящий портрет Крузенштерна.

— Послушайте, Иван Царевич, — спросил доктор Савенков как бы невзначай, — а Вы по-английски разговаривать умеете?

— Разрешите доложить, — опять встрял Быков. — Болтает, стервец, со страшной силой. Полгода назад цинично обманул известного детского писателя Мылкина. Позвонил писателю домой, назвался сыном американского генконсула. И на чистейшем американском диалекте пятнадцать минут умолял о встрече. Дескать, мечтает заполучить автограф великого писателя.

— Мылкин? Это который про юных ведьмочек целый сериал написал? — спросил Еропкин. — Знаю-знаю, у меня внучка читает.

Сказав последнюю фразу, генерал погрустнел.

— Так точно, про ведьмочек. Про 38 людоедов. Тот самый Эд Мылкин. Его книжки теперь на английский переведены. В итоге, очень нехорошо получилось. Писатель пришёл в условленное место, а никакого сына американского генконсула там не оказалось. Зато оказалась большая толпа пьяных байкеров из группировки «Ландскнехты преисподней», у них в этом скверике как раз что-то навроде слёта происходило.

— И что?

— Ну… напугали писателя немножко. Впрочем, он вскоре оправился, сейчас опять книжки пишет.

— Скажите, Быков, а почему… я только сейчас узнаю об этом? По какой причине не докладывали? — поинтересовался начальник училища, глядя чуть исподлобья, как лев на провинившегося жирафа.

— Ну так… товарищ генерал, мы не хотели Вас беспокоить по мелочам. Царицын своевременно понёс заслуженное наказание.

— Так точно, — буркнул Ваня. — Шесть нарядов по столовой: кастрюли драить.

— Минутку. Разрешите полюбопытствовать, — остро сощурился доктор Савенков, — писатель, получивший праздничную ракету в окно, и писатель, которого заманили на съезд байкеров, — одно и то же лицо, не так ли? За что господа кадеты так невзлюбили Мылкина?

— Разрешите честно сказать, товарищ генерал-полковник? — Царицын поднял глаза. — Этот человек написал учебник по истории, в котором представил Александра Васильевича Суворова сумасшедшим, сварливым алкоголиком. А суворовская «Наука побеждать» в этом учебнике преподносится как «наука дребезжать».

— Вам не удастся выкрутиться, Царицын, — вздохнул генерал. — Мы Вас всё равно отчислим. Ваша месть писателю Эдуарду Мылкину и журналисту Уроцкому — дерзкое самоуправство. Такие хулиганские выходки, знаете ли, несовместимы со званием суворовца.

Эти слова обожгли Ваню. Его качнуло, тихо закружилась голова.

— Товарищ генерал… нет! Пожалуйста, не выгоняйте, — прошептал кадет.

Мысли смешались в голове Царицына, он хотел сказать, хотел объяснить, что это была не бездумная шалость! Ещё в прошлом году Ваня запоем читал книги о великой Империи, об офицерской чести… и смотрел старинные фотографии, поражаясь тому, какие удивительные лица были у царских офицеров. Как у ангелов-воителей! Ваня чувствовал необъяснимое родство с этими давно ушедшими людьми. И тогда он решил, что будет последним офицером забытой Империи. Что в нынешней России, продажной и загаженной, он будет защищать их светлую, честную память. Если надо — в одиночку.

Ванька верил, что генерал обязательно простил бы его, но… стоило подумать об отчислении и сразу сделалось дурно. Язык на самом деле прилип к гортани. А генерал и не желал выслушивать оправданий:

— Сначала Вы принесёте извинения журналисту Уроцкому. А затем с Вас сорвут суворовские погоны и с позором выставят за ворота училища. Быков, подайте сюда бумагу и перо. Я немедленно подпишу приказ.

Бумагу-то генералу подали, а вот перо не сразу нашлось. Пока Быков хлопал себя по карманам, доктор Савенков поднялся со стула и подал было Еропкину свою авторучку, да вдруг — вцепился пальцами и не отдаёт! А сам наклонился и быстро прошептал что-то на ухо начальнику училища.

— Что? Ты шутишь? — удивился генерал Еропкин.

— И не думаю шутить.

— Но послушай, ведь… это шпана какая-то, а не кадет! Нарушитель дисциплины, озорник и проказник! Просто хулиган!

— О нет, друг Тимофей Петрович, — очень серьёзно сказал Савенков. — Это не просто хулиган. Это хулиган с принципами.

Помолчав немного, добавил:

— Принципы — это разум сердца. Ваш Иван Царевич не просто проказничает. Он защищает то, что любит. Такие люди нынче великая редкость.

— Кого же, с позволения спросить, защищает этот юнец?

— Посуди сам, Петрович, — сказал Савенков негромко, чтобы Ваня не слышал. — Честь Суворова. Честь армии. Эти слова для парня — не пустой звук. В нём есть твёрдость. Я его выбираю.

Генерал Еропкин развёл руками.

— Ну… гляди, как бы парень не подвёл тебя.

— А мне кажется, он теперь горы свернёт, — ответил Савенков совсем уже шёпотом. — Всё сделает, лишь бы заслужить прощение.

Доктор с Лубянки снял узкие лекторские очки и поглядел на Иванушку в упор. Глаза у Савенкова оказались почти такие же синие, как у кадета, — только не ясно-васильковые, а словно выгоревшие на солнце.

— А скажите нам, Царицын, вот какую вещь. Вы могли бы перелезть через стену древнего замка? — спросил Савенков с невинной улыбкой.

— Суворовец Царицын занимается на факультативных курсах по спортивному альпинизму, — услужливо сообщил Быков.

— Я только начал учиться, товарищ лейтенант! — быстро сказал Ваня.

— Ага, начинающий нашёлся, — не унимался Быков. — В прошлом году суворовец Царицын, находясь в увольнительной по случаю своего дня рождения, глубокой ночью при помощи троса спустился с крыши пятиэтажного жилого дома на улице Тютчева и раскрасил чёрной краской девицу на рекламе пива. Как называлось пиво, Царицын?

— «Титьков», — буркнул Ваня. — Там была голая женщина нарисована. Без трусов.

— Не понял! — насторожился генерал, он глядел на Царицына с нескрываемым ужасом. — Что Вы сделали с бедной гражданкой?

— Не с гражданкой, товарищ генерал, а с рекламой, — успокоил начальника Быков. — Большое рекламное панно на стене дома висело, на уровне четвёртого этажа. Русская красавица в кокошнике. Кроме кокошника — ничего. Суворовец Царицын взял баллон с чёрной краской и нарисовал девушке двухметровые трусы.

— Это ещё зачем? — полюбопытствовал Савенков.

— Кадет обязан вступиться за честь женщины, — не поднимая глаз, сказал Царицын. — Они её на всеобщее обозрение выставили. А нам с ребятами за барышню стыдно стало.

— Потрясающе, — доктор Савенков оживился. — Вы, Царицын, кроме всего прочего, ещё и скалолаз? Итак, стена старинного замка для Вас не препятствие?

Иванушка задумался.

— Неплохо бы знать высоту стены. И какое у меня будет снаряжение?

— Снаряжение… ну, допустим, у Вас будет блок-ролик, пара зажимов для подъёма и спусковое устройство самой лучшей фирмы, — сказал Савенков. — А высота стены нам точно не известна. Думаю, не больше пятнадцати метров.

— Материал? — прицельно сощурился Иванушка.

— Армированный бетон, отделанный декоративным облицовочным покрытием под старые камни.

— Бесшумно не получится. В облицовке придётся сделать небольшие выбоины, — подумав, сказал кадет. — Вопрос: а шуметь можно будет? Если да, тогда нужна ударная дрель на аккумуляторах. А перелезать надо ночью или при дневном свете?

Вместо ответа Савенков многозначительно покосился на Еропкина.

— Думается, вам лучше продолжить разговор в моём кабинете, — тяжко выдохнул начальник училища.

 

Глава 9.

Разведка bоу-ем

— Садись, суворовец Царицын, на стул. Вот тебе стакан чаю, бери баранку. Грызи и слушай внимательно, — приказал генерал Еропкин.

Иванушка послушно сел, взял баранку и приготовился слушать, украдкой разглядывая двух великих людей, сидевших напротив. Начальника училища он уважал безмерно — почти так же, как самого графа Суворова, — и, честно говоря, до сих пор не мог поверить, что удостоился чести перешагнуть порог генеральского кабинета. Генерал Еропкин напоминал Ване Царицыну тех самых царских офицеров. Иногда Царицыну казалось, что начальник училища был родом из дореволюционной России, что он тоже был человеком Империи — только тщательно замаскированным.

Что же касается жилистого старика в лекторских очках, то он вызывал у Иванушки не столько симпатию, сколько жгучее любопытство. Что-то необычное, почти киношное было в этом человеке. В сканирующем взгляде пульсировало въедливое любопытство матерого хищника-интеллектуала. Однако этот молодой жар во взгляде Савенкова непостижимым образом соединялся с лёгким блеском расслабленной стариковской иронии. Временами Савенков был похож на высохшего в бесконечных походах колониального англичанина, а иногда — на немецкого профессора археологии. Царицыну было страшно представить, сколько всяких интересностей связано было с доктором Савенковым. Он догадывался, что эти глаза видели немало: и закат в саванне, и рассвет в джунглях, а пожалуй, и горящие танки в горах… Этот человек, может быть, свергал режимы, побеждая хитрейших аналитиков Пентагона и Ленгли, а теперь вот скромно так посиживает в кресле и как простой смертный попивает зелёный чаёк.

— Ну что, Севастьян Куприяныч, для начала картинки покажем? — сказал генерал Еропкин, засунул баранку в роскошные, мягкие седые усы и хрустнул ею там.

— Конечно, как же без весёлых картинок, — доктор Савенков вытянул жилистую руку с пультом. — Смотрите, юноша. Это север Соединённого Королевства, один из Шетландских островов.

Экран мигнул, и возникло изображение довольно мрачного замка — нагромождение готических башен, чёрных шпилей, толстых морщинистых стен и зубастых бастионов, нависших над пропастью. Ярусы древних укреплений многократно опоясывали скалистую вершину, словно кольца огромной гадюки, — казалось, что замок медленно взбирается к облакам, точно огромная, каменная, холодная, мерцающая змея.

— Перед Вами школа имени Мерлина. Колледж для юных волшебников. Это рекламная фотография, — произнёс Савенков. — А вот так выглядит данное безобразие из космоса.

Экран мигнул, возник чёрно-зелёный снимок.

— Чего тут только нет. Свой аэродром, вертолётные площадки на крышах, антенны спутниковой связи. Тройной охраняемый периметр с контрольно-следовой полосой, электрической запиткой и круглосуточным патрулированием с вышек и вертолётов. А это знаете что? Это бункер, выдерживающий прямое попадание современной авиабомбы. Таким вот хитрым образом оборудовано учебное заведение юных волшебников.

— Простите, товарищ генерал, можно вопрос? — спросил Иванушка, с интересом приглядываясь к картинке на экране. — Вот здесь у них, кажется, находится астрономическая обсерватория?

— Точно так. Ещё имеется шесть библиотек, девять кинотеатров, четыре больших танцпола, зал для занятий йогой на 300 человек, центр медитативной рефлексии, две биохимических лаборатории, лаборатория генной инженерии, подземный боулинг…

— Интересно-интересно, — Иванушка сощурился на экран и, увлекшись картинкой, начал даже немного раскачиваться на стуле, чего, согласитесь, не стоило делать в присутствии старших, а уж тем более, начальника училища. — А зачем всё это понастроили?

— В этом замке ежегодно обучаются от четырёх до шести тысяч юношей и девушек в возрасте от 12 до 16 лет. Приезжают сюда со всей планеты. Особенно много детей из США, Японии, Австралии…

— А наши ребята? — спросил Иванушка.

— Ровно год назад и наши впервые появились на этом острове, — доктор Савенков голубовато мигнул очками. — Приехали на обучение. А теперь не могут назад выбраться.

— Странно, — удивился Ваня Царицын. — Вроде бы Соединённое Королевство — цивилизованная страна. Неужели там захватывают русских детей в заложники?

— Ещё как захватывают, — поморщился доктор Савенков. — Только не в погребе держат и не верёвками привязывают, как в Чечне. У них в Шотландии система похитрее. Психологическое воздействие, мой юный друг, обработка сознания.

— Дурят мозги деткам, вот и весь сказ, — генерал Еропкин рубанул красной ладонью столешницу. — Обманывают посредством разных там, ядрёна-гангрена, волшебных фокус-покусов. А Вы, Царицын, прекратите раскачиваться.

Доктор опять нажал кнопку, и на экране возникло изображение группы улыбающихся подростков, облачённых в ярко-лиловые и пурпурные балахоны.

— С одной стороны, замок — что-то вроде всемирного ПТУ для будущих специалистов в сфере паранормальных явлений, левитации, медитаций и прочей опасной муры. Слушателям выдают вот такие мантии и колпаки, сшитые в Китае. Проживают дети в студенческом городке, где все комнаты декорированы в средневековом готическом стиле. Ну, а с другой стороны, при колледже имеется огромный тематический парк.

— Это что такое? — тихо спросил Ваня, не отрываясь от экрана.

— Целый город аттракционов с разными модными фокусами. По образцу книжек про Гарри Поттера. Имитация полётов в ступе и тому подобное.

— А это, случайно, не секта? — Ваня, точно прицеливаясь, сощурился на экран, на лиловые балахоны. — Я слышал, лет десять назад всякие богатые секты заманивали наших ребят за границу. Якобы на учёбу.

— Не исключено, мой друг, — кивнул Савенков. — Во всяком случае, всё задумано с большим размахом. Вот, например, любопытный факт: волшебный замок сам обеспечивает себя питанием. На острове две птицефермы, свиноферма, тепличное хозяйство. Имеется свой незамерзающий порт, принимающий паромы и грузовые суда из Шотландии. Чуть пониже замка на берегу построена даже приливная гидроэлектростанция, которая снабжает колледж электроэнергией.

— То есть остров как бы… независим от остального мира? — спросил Иванушка.

— В известной степени так, — кивнул доктор Савенков. — Охрана замка насчитывает около 80 человек, есть и служебные собаки. На территории несколько сотен видеокамер открытого и скрытого слежения, имеются сигнальные инфракрасные маяки, системы дистанционного прослушивания. Все внутренние помещения оборудованы электронными замками, открывающимися при помощи микрочипов, причём коды меняются каждую неделю.

— Куприяныч, ты расскажи, сколько они сжирают за неделю, эти маленькие волшебники! — насупился генерал Еропкин.

— Колледж потребляет еженедельно 15 тонн свинины, столько же курятины, 50 галлонов апельсинового сока, 300 галлонов газированной колы, 60 килограммов картофельных чипсов, 4500 леденцов на палочке, 5 тысяч пачек сигарет, 15 тысяч пачек жевательной резинки. Возникает вопрос: кто платит за всё это, кто финансирует эту школу волшебства? А главное — с какой целью воспитываются тысячи молодых ведьмаков и колдуний? Для каких таких исторических свершений?

Савенков выдержал паузу и прибавил с тонкой улыбкой:

— Итак, господин кадет… Хотите побывать в этом удивительном замке?

Иванушка чуть не подскочил вместе со стулом. Но сдержался — несолидно.

— Нужно провести разведку? — небрежным голосом уточнил Царицын, с подчёркнутым усилием подавляя зевок. Сердце его при этом прыгало от радости, как жеребёнок на мелководье.

— Только не боем! — поспешно сказал, почти крикнул генерал Еропкин. — Вы в состоянии провести обычную, мирную разведку — без взрывов, без пальбы и обугленных корпусов? Вы согласны отправиться в замок на пару дней, осмотреться там и вернуться назад?

«Ур-р-ра! Взрослое задание — волшебников уничтожать!» — очень хотелось крикнуть суворовцу Царицыну. Однако он солидно помолчал, как бы размышляя, затем вытянулся и твёрдо сказал:

— Готов служить России, товарищ генерал!

Голос всё-таки подпрыгнул — Царицын покраснел и сел обратно на стул, не сводя с генерала совершенно счастливого, влюблённого взгляда.

— Эх-хе-хе… — вздохнул генерал Еропкин. Видно было, что он вовсе не уверен в том, что поступает правильно. — Ну, Царицын, слушайте задание. В замке Мерлина удерживаются пятеро ребятишек из России, воспитанники детских домов. Вам нужно встретится с детдомовцами, поговорить с ними, так сказать, по-человечески, ядрель-макрель… Правильно я говорю, Севастьян Куприяныч?

— Совершенно правильно, Тимофей Петрович. Кадет Царицын должен выяснить, что мешает детям вернуться на Родину. Кто заставляет их делать антироссийские заявления. Выяснить — и спокойно покинуть академию Мерлина.

— Мерлин… — прошептал Иванушка. — Странное название.

— Самодельной взрывчатки с собой не брать, ясно?! — грозно пыхнул Еропкин. — Пленных, языков, трофеев — не брать. И — без диверсий! А то давеча в Жуковке Вы, прямо скажем, немного перестарались.

Иванушка вздохнул. Доктор Савенков неспешно расхаживал по комнате, похрустывая пальцами.

— На днях в Великобританию отправляется детский коллектив народного танца «Петрушки» из города Иваново-Вознесенска. Мы прикрепим Вас к этому коллективу под видом танцора или музыканта. Вы получите визу и поедете в Шотландию на поезде.

— Через Париж? По туннелю под Ла-Маншем? — быстро спросил Иванушка, и глаза его заискрились.

— Да, под Ла-Маншем. Но туннель взрывать не надо, — пошутил доктор Савенков. Спокойным, очень домашним голосом он пояснил, что требуется тихо-мирно доехать до шотландского города Глазго и уже в Глазго потихоньку отбиться от фольклорного коллектива.

— Вы грызите баранки, Царицын, грызите, — ободрительно прошептал генерал Еропкин, пододвигая Иванушке блюдце. — И с собой берите, в карман, не стесняйтесь. В Глазго, чай, баранок днём с огнём не сыщешь.

— Итак, в городе Глазго Вас найдёт наш сотрудник. Его имя — Виктор Петрович Телегин. Он доставит Вас далее, на остров Лох-Хоррог. Однако внутрь замка Вы пойдёте без него. Когда выясните, что происходит с нашими детдомовцами, сразу покинете академию Мерлина. Вам нужно будет подать Виктору Петровичу условный знак при помощи радиомаячка. Он подберёт Вас и доставит в Москву. Вопросы есть?

— Есть один вопрос, товарищ Савенков. Что если меня выследит охрана замка? Наверное, нужно будет отстреливаться…

Ваня с надеждой посмотрел на Савенкова. Очень хотелось получить шпионский пистолет, желательно бесшумный, и чтобы стрелял маленькими шприцами. Или пулемёт, замаскированный в школьном портфеле.

— У Вас будет металлическая гербовая бляха, которая в академии Мерлина играет роль студенческого билета. Кроме бляхи, господин кадет, мы дадим Вам обычные, бумажные документы. Вы покажете всё это охране, если потребуется. Но, скорее всего, проблем не будет. Вы проведёте в замке всего два дня, и за это время сотрудники службы безопасности центра Мерлина навряд ли успеют отследить Вас в толпе сверстников.

— Почему не успеют? — удивился Иванушка.

— В академии Мерлина живут и учатся тысячи детей из разных стран. Кто всерьёз на волшебника обучается, кто — на аттракционах балдеет. Толчея сумасшедшая. В этой толпе никто не обратит на Вас внимания. Если Вы, конечно, не будете на глазах у всех размахивать оружием и петь на русском языке воинские песни.

Сказав это, Савенков сделал паузу, достал из внутреннего кармана перо и вопросительно навёл на Иванушку очковые стёкла:

— А теперь скажите, господин кадет, что Вам нужно для успешного проведения операции.

Ваня взъерошил светлую макушку:

— Значит, ага. Перелезаем через стену, незаметно пробираемся, ищем русских детей, вступаем в контакт, вытягиваем всю правду… И потом назад уползаем через стену. Угу… Один не сдюжу. Помощник нужен, напарник.

— Как у нас с напарниками? — Савенков вопросительно обернулся на генерала Еропкина.

— Погоди-погоди, Куприяныч, так нельзя! — возмутился Еропкин. — Договаривались об одном кадете! Напарник у Царицына и так имеется! Ты ж только что говорил про бывшего подполковника десантуры…

— Ивану нужен напарник для работы внутри замка, — твёрдо сказал Савенков. — Для страховки.

— Что, ещё один конкурс устраивать?

— Товарищ генерал, разрешите доложить? — подал голос Царицын. — Не надо конкурса. У меня есть надёжный человек. Просто кремень, а не парень.

 

Глава 10.

У генерала

Уже не по-летнему вечерело. Спелое солнышко старательно подсвечивало оранжевым да розовым купола Донского монастыря, когда к самому подъезду добротного сталинского дома, где жил генерал Еропкин, подкатил угловатый немецкий джип. В нём находилась любопытная компания: два генерала и два кадета-суворовца.

— Вань, а Вань! — весело пыхтел Тихогромов, громыхая сапогами по ступенькам. — Скажи, ракетные ранцы нам дадут? А снайперские винтовки?

— Ага, дадут, — посмеивался Царицын. — Также получишь табельную скатерть-невидимку, шапку-самобранку и коня-горбуна с глушителем!

Комнатка, выделенная для юных разведчиков, была небольшой и чистенькой. Мебели, за исключением письменной конторки да пары здоровенных шкафов с военными мемуарами, не было. Зато имелся выход на огромный балкон. Кадеты немедленно повисли животами на перилах, разглядывая ситуацию внизу.

— А плюнуть можно? — тут же спросил Тихогромов.

— А смысл? — сказал Иванушка, провожая взглядом чью-то лысину. — Могут пострадать невиновные.

Солнце очень красиво опускалось в Нескучный сад, золотя кресты Дмитрия Угличского.

— Запоминай, брат! — строго говорил Царицын через минуту, расхаживая по широченному балкону и начальственно поглядывая на заходящее солнышко. — Едем на обыкновенном поезде до Глазго, где встретит нас боевой подполковник дядя Витя, который накормит геркулесовой кашей и пинком переправит поближе к замку. Там понадобится незаметно перелезть через каменный забор. Я полезу первым. А ты будешь следить, не появится ли патруль, который ходит под стенами и ловит таких, как мы.

— Ага, — радостно кивнула бритая Петрушина голова. — Если кто появится, тут уж я его — хап! И в кусты, ремнями вязать.

— Никаких хап, — строго вразумил Иванушка. — Ты должен всего-навсего подать знак. Помнишь, как подавать знаки?

— Ну коне-ечно! — радостно ухмыльнулся Петруша и резиновым голосом повторил намертво зазубренную фразу: — В случае появления патруля нужно дунуть в дудку-пищалку, изображая одиночный крик сойки.

— Молодец! Смотри, пищалку не потеряй. Итак, ты изобразил крик сойки. Ну а потом?

— Гм, потом… а что же потом? Потом… хап! И в кусты, ремнями вя…

— Нет! Неправильно! — Иванушка выполнил ещё один педагогический толчок в рёбра. — Никого не надо вязать. Там сто человек охраны, в этом замке. Всех не перевяжем.

— Ремней не хватит, — мечтательно промямлил Тихогромов. Чуть закатив глазки, он улыбчиво грезил о чём-то своём.

— Ах, хорошо… — бормотал он, — в настоящую разведку… как на войне… Какое счастье, что ты меня товарищу генералу расхвалил. Прямо не верится, что не в поход какой-нибудь собираемся и даже не в летний полевой лагерь под Богородск, а в настоящую разведку!

Так получилось, что мимо двери комнаты, именуемой в домашнем обиходе «маленькой библиотекой» и теперь выделенной двум кадетам для ночлега, проходила внучка генерала Надя Еропкина по прозвищу Морковка. Честно говоря, Морковка выглядела очень вяленькой. В голубом халатике, волочившемся по полу, с мокрыми волосами, кое-как закрученными в полотенце, она едва плелась из ванной. Вообще-то она впервые за последние сутки поднялась с кровати, на которой лежала неподвижно, как мёртвая, глядя на едва заметную трещинку на потолке. Поскольку никакая депрессия, даже самая сильная, не может помешать взрослой десятилетней девочке ежедневно принимать душ, чистить зубы, уши и аккуратно подстригать ногти, Надинька подвиглась-таки на поход в ванную комнату. И всё же Надинька двигалась машинально, её погасший взгляд выражал только усталость и скуку. Вот с этим-то пугающим, фарфоровым выражением лица бедная Надинька проходила мимо двери в маленькую библиотеку — в тот самый миг, когда изнутри до её слуха донеслись негромкие, но чёткие слова Вани Царицына:

— Представляешь, дружище, мы покроем себя славой! Русские кадеты против школы волшебников! Суворов против Мерлина! Все газеты будут визжать об этом! Только представь…

Услышав заветное слово «Мерлин», Надинька вздрогнула, да так сильно, что махровый тюрбан на голове развалился, мокрые волосы просыпались на плечи. Взгляд её мгновенно ожил. Надинька была воспитанной девочкой, ей и в голову не пришло хоть на секундочку задержаться у двери и подслушать самый интересный на свете разговор про школу волшебников. Однако надо же было запрятать волосы обратно в полотенце. Поэтому и только поэтому она замешкалась на полминуты, склонив голову набок и тщательно заворачивая мокрые волосы. Так уж получилось, что девочка услышала ещё несколько фраз.

— Послушай, Царевич, а что если нас заколдуют? — спросил другой мальчик, голос у него был более тонкий и почти ласковый.

— Никаких «если», — отвечал первый голос. — Мы зададим перца этим юным волшебникам!

Тут Надя Еропкина закончила свои действия с полотенцем и быстро-быстро пошла по коридору дальше, в свою комнату. Жаль, что никто не видел, как изменилось выражение её лица. Походка — точно по волшебству — сделалась быстрой, даже торопливой… Шлёпая пушистыми тапками, Надинька спешила к телефону. Ей надо было срочно позвонить одной знакомой девочке… самой осведомлённой и наблюдательной девочке в их классе.

— Это квартира семьи Буборц. Вас слушают, — жеманисто пропел девчачий голос на том конце провода.

Терпеливо покачивая помпончиком на тапочке, Надинька выслушала получасовой рассказ Нелечки об извергине-матери, которая не отпускает на вечерние сеансы с прикольным мальчиком из параллельного класса, про отца-эгоиста, забывшего о собственном обещании подарить дочери новые роликовые коньки самой престижной фирмы. Улучив паузу, Еропкина быстро спросила:

— Неля, послушай. Можно тебя спросить по секрету? Разумеется, Нелечка была рада любому вопросу, особенно секретному.

— Я подумала… ну… помнишь, ты рассказывала, что у тебя старшая сестра дружила с мальчиком из Суворовского училища… Ты не могла бы у неё спросить одну вещь?

— Конечно, Надя, я тебя внимательно слушаю.

— Ну… вот в этом Суворовском училище… может быть, она встречала мальчика по фамилии Царевич?

На секунду трубка онемела — а потом Нелечка фыркнула так, что Наденьке едва не забрызгало щеку:

— Ф-фи! Вот это да! Царевич? Тебе-то он зачем? Ты что, влюбилась в него, да? Сохнешь, да? Ну слушай, я тебе сразу скажу, это бесполезно. Это самый красивый, самый стройный, самый умный мальчик во всём училище, а может быть, во всей Москве! Ты поняла меня?

— Неля, я…

— Это просто принц, а не мальчик. Если хочешь знать, Царевич — это не фамилия, а прозвище. Фамилия там какая-то другая, но он просто безумно похож на Ивана Царевича. И у него глаза совершенно синего цвета, я сама видела на фотографии, и кроме того…

— Неля, подожди, пожалуйста, — пробормотала Надинька немного ошарашенно. — С чего ты взяла, что я по нему сохну…

— Да ладно, не стесняйся, в него все девчонки влюблены. И я тоже поначалу была без ума, когда мне его фотографию сестра показала, но потом, ты знаешь, я всё поняла. Этот Царевич та-а-ка-ая сволочь, Надь, ты не представляешь. Заносчивый, высокомерный, а сколько самовлюблённости! Он, конечно, очень воспитанный и всё такое, но знаешь, какие дерзости он говорил прямо в лицо девочкам! А учителей он просто ни во что не ставит. Считает себя умнее всех. Он, допустим, и правда очень умный, выигрывает все городские конкурсы, но нельзя же так зазнаваться!

— Зазнаётся, да?

— Кошмарно! Видишь ли, он самый умный у них в училище. Ну и что? Я тоже снималась в передаче «Накал страстей», я сидела в студии и задавала прямо перед камерой вопрос про молодёжные причёски, но я же не кричу об этом на каждом перекрёстке! И это при том, что…

На этом разговор прервался. Безусловно, Надя Еропкина поступила не очень вежливо. Не стоит класть трубку, не попрощавшись.

Однако я напомню читателю, что бедная Надинька после роковой встречи с Лео Рябиновским пребывала в состоянии сильного нервного расстройства. Я вообще удивляюсь, что она смогла так долго разговаривать по телефону довольно непринуждённым голосом. А тут… от одной мысли, что в соседней комнате находится человек, который скоро отправится в знаменитую школу юных волшебников, у Надиньки пересохло во рту.

Позабыв о разговоре с Нелечкой, она уронила трубку — и со всех ног побежала в большую дедушкину библиотеку.

Следующие полтора часа Надя Еропкина провела, изучая карту острова Лох-Хоррог в огромном офицерском атласе, похищенном из неприкасаемого шкафа в дедушкиной библиотеке. Ещё через час на письменный стол девочки — рядом с учебником по природоведению, фарфоровой куклой и плюшевым мишкой — тяжко улёгся увесистый чёрный том «Энциклопедии тайн и загадок» с розовой закладкой на букве «М».

«Мерлин, — медленно прочитала зачарованная Надинька, — древний кельтский маг, один из деятельных помощников короля Артура, активный противник христианской веры».

Она посмотрела в окно и завороженно вздохнула.

А в соседней комнате продолжался оживлённый разговор двух начинающих ведьмодавов:

— Погоди-погоди… А оружие какое дадут? — допытывался Петруша. — Вот бы дали мне пулемёт, ну хотя бы, например, Калашникова. Здоровская машина, Вань! Я бы всех наших детдомовцев освободил с таким пулемётом.

— Да ты его не поднимешь.

— Кто? Я? Не подниму пулемёт Калашникова? — поразился Петруша. — Да я летом в полевом лагере из него два диска расстрелял! Слово кадета!

— Ну ладно, ладно, — Иванушка смирился под тяжестью прозвучавшей клятвы. — Но всё-таки пулемёт — слишком шумно. Лучше пистолет с глушителем. Например, системы Ярыгина — также известный как «грач»:

— Да ты что! — искренне перепугался Петруша. — У натовцев сейчас новые бронежилеты на вооружении! Из Ярыгина их вообще невозможно прошить… У него знаешь какие пульки маленькие?

— На раз прошью из «грача» любой жилет! Пульки, может быть, и маленькие, зато останавливающая сила — ого-го! Ты как хочешь, а я беру «грача» с глушителем, — Ваня категорично скрестил руки на груди. — А в качестве второго оружия возьму пистолет «ТТ». Его можно к ноге привязать, чтобы…

Он не договорил. Дверь распахнулась, и возник доктор Савенков с чёрным чемоданом в руке.

— Господа кадеты, здесь ваши маскировочные костюмы, — сказал Севастьян Куприянович, извлекая из чемодана пламенно-розовую рубаху, нарочито ярко расшитую блёстками. И ещё что-то вроде шубы, чёрное и мохнатое.

— Вы едете в Шотландию как участники детского фольклорного ансамбля, а значит, нужно иметь артистический гардероб. Держите, Тихогромов, русскую народную рубаху. А Вам, юный друг Царицын, полагается… вот что.

Савенков распахнул мохнатую шубу — и она вдруг оскалилась клыкастой пастью.

— Ни один ансамбль скоморохов не обходится без народного ручного медведя. Вы будете ручным медведем, не возражаете?

Царицын угрюмо шмыгнул носом.

— Держите ваши паспорта, — доктор протянул вишнёвые корочки. — Теперь ложитесь спать, а завтра утречком — не слишком рано, часиков в шесть, — выезжаете на вокзал.

Ободрительно подмигнув, Савенков вышел из комнаты.

— Ну вот, даже пистолетика никакого не дали! — грустно сказал Петруша. Плечи его опустились, руки повисли. Блуждающий взгляд кадета искал в окружающем мире хоть что-нибудь надёжное и увесистое.

— Может быть, возьмём вот это? — с надеждой спросил он, вытаскивая из-за кресла пудовую гирю генерала Еропкина. — Зарядку делать. И ещё, знаешь, давай хотя бы пару бейсбольных бит прихватим.

— В лапту играть будем? — сострил Иван и добавил строго: — Твои ухищрения напрасны, суворовец Тихогромов. Мы поедем на задание абсолютно безоружными.

Подумав, оглянулся на дверь и добавил шёпотом:

— Оружие придётся раздобыть на месте. Говоря точнее, стырить у противника. Сиди здесь, а я сбегаю на кухню за солью. Знаешь народную мудрость: самое главное в разведке — это четыре «эс». Соль, сахар, сухари и спички.

— Сухарей побольше возьми, — посоветовал Тихогромов. — А ещё сгущёнку, сосиски и салями. Тоже на букву «эс»…

Иван выскользнул в коридор и осторожно, стараясь не шлёпать тапками по паркету, направился в сторону кухни. Внезапно одна из дверей распахнулась, в коридор ударил яркий свет голубоватой лампы.

На пороге стояла маленькая девочка, закутанная в бледно-голубой махровый халат, волочившийся по полу. Поникший хвостик на макушке, белый пластырь на лбу.

— Ой, прости, — Иван отступил на шаг. — Не подскажешь, где здесь… кухня?

Девочка не спеша подняла серые глаза — и так же медленно отвела скучный взгляд в сторону. Точно не юный кадет стоял перед ней, а старая пыльная вешалка.

— Здравствуйте! — Иванушка на всякий случай улыбнулся. — Разрешите представиться: суворовец Иван Царицын.

— Добрый вечер, — негромко ответила девочка и протянула руку. Но не для приветствия, а — чтобы захлопнуть дверь у него перед носом.

— Прости, а тебе… Вам случайно не нужна помощь? — быстро спросил Ваня. Ему показалось, что девочку кто-то очень обидел.

Она посмотрела пристально и досадующе, точно разглядывая кого-то невидимого в темноте:

— Помощь? А разве Вы что-то можете?

— Я могу заступиться, если обижают.

— Вы не можете заступиться, Иванушка Царевич, — сказала девочка. — Потому что Вы только о себе самом и мечтаете. Всё думаете, какой Вы будете великий. Ещё бы! Вам так повезло. Вы едете туда, сами знаете куда. И Вы там сможете стать великим волшебником.

И с горечью, с колкими слёзками в глазах добавила:

— А я… никогда не смогу! Никогда меня не пустят туда! А вот я, может быть, больше всего туда хотела бы, больше всей жизни! Может быть, мне даже умереть хочется, ясно Вам?! Вот так!

Она расплакалась беспомощно, жалко.

Ваня растерялся всего на миг — он хотел сказать, что…

Но дверь захлопнулась. Оторопевший кадет пожал плечами, потом зачем-то поднял с пола медвежонка с оторванной лапой, повертел в руках, машинально сунул в карман тренировочных штанов — и быстро вернулся в комнату, где ждал его Петруша Тихогромов. Он забыл, что собирался взять соль на кухне. Но… возвращаться не хотелось.

Разумеется, мальчишки решили спать на балконе. Царевич подложил под голову кулак и мечтательно прикрыл синие глаза. Ему не терпелось добраться до этого Мерлина и навести там изрядного шороху! А они ещё собирались отчислить его — самого умного и ловкого кадета в училище! Ваня обиженно шмыгнул носом. «Я армию хотел защитить от поганого журналюги, а они… не поняли! Даже генерал не понял. Ну и ладно, — решил Царицын. — Я буду одинокий воин, последний офицер ушедшей Империи. Я всем докажу… они ещё будут носить меня на руках!..»

— Вообрази, как нас будут встречать в Москве! — проговорил Иван. — Устроят общее построение, вынесут знамя, будет оркестр. Генерал пожмёт руку и скажет: «Вот она, надежда России, будущие офицеры». Мы будем лучшими в училище, Тихогромов. Я думаю, вполне могут дать орден. Или медаль «За боевые заслуги». Представляешь, всего пятнадцать лет — а уже боевая награда!

— Конечно, было бы здорово, — вздохнул Петр. — И детдомовцы нам спасибо скажут.

— Какие детдомовцы? — переспросил Ваня. — Ах, ну да, вспомнил.

«Какие всё-таки дурачки эти детдомовцы, — поморщился он. — Это же надо было так глупо попасть в лапы к каким-то шотландским сектантам! Жаль, что генерал приказал только поговорить с ними, разведать что да как. Вот если бы я смог вытащить из замка хоть одного детдомовца!» Царицын представил, как он возвращается в Россию весь израненный и, пошатываясь, несёт на руках спасённого ребёнка… Во всех газетах напишут: «Сенсация! Кадеты освобождают детей-заложников».

Внизу на улице грохотали, торопясь в депо, последние трамваи. Пели комары, но Иванушка не слушал. Засыпая, он представлял себе, как генерал Еропкин и генерал Савенков будут встречать их в Москве с победой. Еропкин скажет: «Простите, суворовец Царицын, я напрасно собирался Вас отчислить. Вы — лучший воспитанник за всё время существования нашего училища». Потом он увидел себя взрослым — в новенькой форме полковника ГРУ, с аккуратными усиками, как у Лермонтова. Наконец, в полудрёме Царицыну пригрезилась гранитная доска у входа в кадетку: «Здесь в юности жил, учился и овладевал наукой побеждать воспитанник училища, трижды герой России, полный георгиевский кавалер генералиссимус Иван Царицын».

— Ух ты, на американский истребитель похож, — вдруг сказал Петруша. Он разглядывал только что сбитого кровососа. — Знаешь, Вань, я всё-таки думаю… а что если эти волшебники нас с тобой… как этого комара? Хлоп-хлоп — и два мокрых места. Представляешь, как родители огорчатся…

— Ну, моя мама, конечно, огорчится, — сонно сказал Ваня. — Только, знаешь, не привыкать. У нас все предки были офицерами, ещё с царских времен. Мамин дедушка на Великой Отечественной погиб, а папа её — то есть мой дед — в Египте под бомбёжку попал, обеих ног лишился. Дядю Колю в Дагестане убили. Так что…

— А батя твой?

Иванушка промолчал. Петруша шумно перевернулся на другой бок, покряхтел и спросил снова:

— У меня батя очень огорчится. Я у него один. Остальные все девчонки, три штуки. А твой отец что скажет?

— А мой… ничего не скажет, — сухо сказал Иванушка. — Давай лучше спать.

Через минуту Петруша послушно захрапел. А Царицыну теперь не спалось. Он думал о том, какой страшный, белый и чужой стал отец в больнице… Батя четвёртый месяц лежал в коме, с аппаратом искусственного дыхания. Ваня не верил, что мама сошла с ума от горя, он даже бросился на врача, который так спокойно сказал: «Да у неё крыша поехала», когда врачи между собой разговаривали на кухне, а Ваня случайно подслушал… Мама уволилась с работы, она уехала в Ростов, сняла там комнату и каждый день ходила к отцу в больницу. Ваня несколько раз видел, как мама мыла отца. Она говорила, что медсестры его не моют, что отец в палате лежит грязный…

Больше всего на свете Ване хотелось, чтобы отец выжил. Чтобы они снова строили снежную крепость и поехали на водохранилище на подлёдную рыбалку… Как в прошлом году.

Ванька устал вертеться в своём спальнике, в груди было холодно и всерьёз захотелось немного повыть на луну. Луна, как назло, поднялась над крышей спящего дома напротив '-щекастая, купеческая, на масляный блин похожая московская луна. Стараясь не думать об отце, Ванька потихоньку заворачивался в мутные сонные мысли… Луна поднималась над засыпающим городом, поливая кадетов сливочным светом.

Из тёмного окна соседней комнаты на эту луну вот уже два с лишним часа неотрывно смотрела маленькая и страшно печальная девочка в бледно-голубом халатике, с пластырем на лбу.

 

Глава 11.

По коням

День начался сказочно. В окошко светлой клетчатой кухоньки едва розовело рассветное солнце, отражавшееся от серебристой ребристой фигуры Гагарина. На столе жарко дышала фирменная десятиглазая яичница. В дальнем конце обеденного стола посиживал себе, оптимистично попивая кофий и шурша иностранной газеткой, доктор Савенков. Ребята чинно поздоровались, поочередно пожали жёсткую докторскую руку — и, получив по половине яичницы, навалились на завтрак, как генерал Брусилов на Восточную Пруссию.

— Вот полюбуйтесь, — сказал Савенков минуты через две, когда яичница лишилась последнего глаза, — это сегодняшняя «Дэйли Миррор».

На газетной полосе пестрела цветная фотография: четверо грустных подростков с немного всклокоченными волосами отвечают на вопросы журналистов. Под снимком жирный заголовок:

RUSSIAN ORPHANS MENTION TORTURES, ABUSE

Moscow to be sued in Hague, Merlin's spokeswoman say — Kremlin remains numb

— Так я и думал. Они начали раскручивать нашу тему в прессе, — вздохнул Севастьян Куприяныч.

— Действуют по обычной схеме: сначала бульварные лондонские газеты, потом «Дэйли Миррор» и «Гардиан», а через день со ссылкой на британскую печать — по всем телеканалам Америки.

Он вздохнул, заглянул в пустой кофейник и продолжил:

— А потом — снежный ком: по утрам в радионовостях, вечером — в ток-шоу, а в выходные будет огромный слезоточивый репортаж по Си-эн-эн и получасовое интервью с детдомовцами по Би-би-си. Плюс, разумеется, миллион грязных бредовых заметок по всему Интернету.

— Трёхминутная готовность к выходу! — послышался зычный генеральский голос. Начальник училища вырос на пороге кухни:

— Надеть рюкзаки! Через минуту — построение в коридоре!

Кадет как ветром сдуло. Иванушка влетел в комнату, бросился к здоровенным, в рост человека, рюкзакам — и приостановился: что-то было не так. Один из рюкзаков — Петрушин — почему-то лежал на боку.

«Должно быть, ночью сам собой повалился», — подумал Иванушка.

— Ух ты, — удивился Тихогромов, приподняв с пола упавший рюкзак. — За ночь, видать, силушки прибавилось. Вечером вроде тяжелее казался!

В коридоре уже виднелся лейтенант Быков со звонкими автомобильными ключами в руке.

— Куда? На Киевский, товарищ генерал? — уточнил он.

— Нет, не на Киевский, — вдруг послышалось в ответ. — Планы поменялись. В Жуковском вас ждёт транспортный самолёт. Вылет через час — поспешайте.

Кадеты недоуменно переглянулись: летим на самолёте? А как же тоннель под Ла-Маншем?

— Ну, молодцы, суворовцы! — Тимофей Петрович тем временем придирчиво оглядел кадет с головы до ног. — На вас вся надежда. Главное: не делайте резких движений.

— Работаете глазами и ушами, — из-за квадратного генеральского плеча появилось узкое лицо доктора Савенкова. Севастьян Куприяныч в свою очередь просканировал кадет внимательным взглядом. — Никакой неуместной инициативы. И чтобы всё тихо. Договорились?

— Так точно! — кадеты вытянулись по струнке. — Разрешите ехать, товарищ генерал!

— С Богом, братцы, — глухо ответил Еропкин, и вдруг добавил быстро, но чётко: — Вперёд, родные. Вива кадет!

Генералы не машут подчинённым в окно, даже если им очень хочется.

Доблестные кадеты не знали, что за ночь в раскладе сил кое-что поменялось. Лиге колдунов удалось одержать важную победу: прошедшей ночью на территории замка Мерлина была задержана сотрудница ФСБ России Александра Глебовна Селецкая.

Гендальфусу Тампльдору не пришлось долго уговаривать очаровательную разведчицу сотрудничать с Лигой. Девушка сразу призналась, что приехала в академию Мерлина по заданию российских спецслужб. Более того, она назвала профессору Гендальфусу своего бывшего начальника — доктора Севастьяна Савенкова.

А ещё Александра Селецкая поведала старому ведуну Гендальфусу о том, что доктор Савенков собирался заслать в академию совсем мелкого казачка из числа московских кадет.

— Маленький шпион приедет под личиной юного музыканта, — с лёгким смешком сказала она. — Таков «гениальный» план маразматика Савенкова. Ансамбль называется «Петрушки», первый концерт этого младенческого дерьма в кокошниках состоится в детском театре Глазго через пару дней. Ах да, ещё важный момент: прикрывать мелюзгу будет старый матёрый волчара из бывших десантников…

Сообразительная и очень бойкая Александра Селецкая была самой молодой сотрудницей Отдела по борьбе с деструктивными культами ФСБ России. Генерал Савенков месяц назад отправил её в Мерлин с тем же заданием: установить контакт с российскими детдомовцами. Теперь Селецкая пила кремовый ликёр в кабинете профессора Гендальфуса и внимательно читала предложенный ей контракт. Согласно контракту, с сегодняшнего дня она поступала на высокооплачиваемую работу в академии Мерлина. С наслаждением поглядывая на черноглазую девушку, мудрейший профессор Гендальфус нажал кнопку телефонного пульта и, услышав в наушнике знакомое потрескивание, попросил секретаршу соединить его с деканом факультета наступательной магии.

— Декан Колфер Фост слушает, — послышалось через мгновение. Голос был гладкий и колкий, точно треснувшая стекляшка.

— Господин Фост сейчас соединится с нашими людьми в Глазго, — медленно выпячивая губы, произнёс профессор Гендальфус Тампльдор. Это была его фирменная манера приказывать: проректор избегал повелительного наклонения, он просто изрекал подчинённому его ближайшее будущее. — Господин Фост обратит внимание на детский ансамбль из России. Группа называется «Петрушки». Один из мальчиков — русский шпион.

Я хорошо понял Вас, проректор, — с удовольствием ответил голос молодого, но очень уважаемого декана Фоста. — Мы посканируем детишек, понюхаем что к чему.

— И Вы доложите мне сразу, в любое время суток.

— Разумеется, проректор.

— Важно не допустить ошибки, декан Фост. Мальчика будет прикрывать опытный русский офицер, очень опасный. Вы посоветуетесь с тангалактической общественностью, чтобы изучить слабые места этого офицера. И потом Вы постараетесь убрать его на расстоянии.

— Конечно, проректор.

— Мы понимаем, что наше наступление на московском направлении остаётся главной задачей, господин Фост. Но нельзя забывать про оборонительные меры. Русские пытаются нанести ответный удар. Мы дадим им по рукам очень сильно. Чтобы Москве навсегда расхотелось засылать к нам шпионов.

— Разумеется, проректор. Мы нейтрализуем взрослого агента и найдём Вам мальчика, а потом Вы сами определите его судьбу.

***

Посеревшая от пыли генеральская «Тайга» резко, не сбавляя скорости, свернула с трассы под указатель: «АВКП-105. Проезд закрыт». Солдатики на воротах заметили долгожданную машину издалека и заранее распахнули ржавые железные створки с побуревшими звёздами.

Машина вылетела прямо на лётное поле, юркнула под крыло пузатого транспортника, и через минуту кадет, как нашкодивших котят, за шкирки втащили на борт. Рюкзаки погрузили куда более бережно: кто знает, что за груз у мальчишек, — может быть, там дорогостоящая техника?

— Эге, вот и пионеры, — послышался чуть насмешливый голос. Невысокий человек в выгоревшей форме десантника разглядывал кадетов, придирчиво щуря левый глаз.

Загорелое лицо подполковника Телегина показалось Ване неприятным. Глаза смотрели цепко и холодно, точно любого собеседника Телегин воспринимал как потенциальную цель — говорит с тобой, даже улыбается криво, а сам будто прикидывает, как удобнее загнать в шею собеседника десантный нож. Улыбку портил железный зуб сбоку. Пожалуй, только усики понравились Ване — лихие и немного заносчивые, как у казачьего ротмистра со старой дореволюционной фотографии.

Телегин, и верно, происходил из терских казаков — его прадед был разведчиком-пластуном, мастерски резал глотки чеченским разбойникам и туркам.

— Здравия желаю, товарищ подполковник! — Иван как старший в кадетской паре сделал шаг вперёд. — Суворовцы Царицын и Тихогромов прибыли!

— Где ж вы шляетесь, соколики? Командир корабля уже нервничает, — усмехнулся подполковник, демонстрируя крупные, пожелтелые от курева зубы. У глаз десантника собрались задиристые морщинки:

— Ну что, солдаты будущего? Я гляжу, оружия вам ни хрена не выдали. Я-то, дурак, надеялся, вы с ракетными ранцами прибудете, с лазерными пушками…

Вместо ответа Царицын снова отбил строевой шаг — так что едва не зазвенело в позвоночнике:

— Какие будут приказания, товарищ подполковник?!

— Ух ты… — искренне поразился десантник, озадаченно схватился за кончик уса. — Совсем маленькие, а уже вона как умеют! Молодцы. Значит так, господа суперкадеты, слушай мою команду. Во-первых, сняли рюкзаки и сели. Во-вторых, зовут меня подполковник Телегин. Повиноваться мне нужно беспрекословно. Правила у меня такие: не ныть, не жаловаться, боли не чувствовать. Записали в мозжечки?

Турбины завыли, как буран в степи, — воздушный транспорт мелко завибрировал и тихо-тихо качнулся в разбег. Иванушка глянул в иллюминатор — сразу увидел Быкова, который прощально махал рукой из окошка «Тайги».

— Ещё, господа кадеты, — подполковник Телегин нахмурился. — Спиртного не пить, чужого не брать, онанизмом не заниматься. Иначе сразу бью в рыло и насмерть. Вопросы есть?

— Никак нет! — хором гаркнули кадеты. Подполковник начинал положительно нравится мальчишкам. Царицын пожирал восхищённым взглядом рябое усатое лицо: вот настоящий офицер! Не высокий, не крупный — а весь гибкий, как из тросов железных скручен. Зверь, сущий зверь. Вот бы таким стать!

— Ну, вроде всё рассказал, — подытожил Телегин. — Теперь послушаю вас. Генерал-полковник Савенков обещал найти лучших кадетов в столице. И нашёл вас. Небось, вы у меня крутые? Каратисты, акробаты и снайперы?

Юные разведчики потупились.

— Не понял, — нахмурился подполковник. — Ну хоть вертолётом-то управлять умеете?

— Никак нет… — промямлил Тихогромов. — Это мы не проходили…

— То есть как «не проходили»? А дешифровку кода тоже не изучали? Неужто и блюмбизацию шторфингов не умеете выполнять грамотно? Да чему вообще учат в вашем училище?

— Товарищ подполковник, разрешите доложить! — Царицын почти обиделся. — Я немножко знаю самбо, ещё увлекаюсь борцовским стилем Кадочникова, вот. Пару-тройку ключевых приёмов могу применить довольно чётко. Мой напарник Петр Тихогромов — неплохой боксёр, гребец и штангист. Стрелять нас учили только из пистолета Макарова, а также из АКМ и немного из пулемёта.

— Ещё мы бегаем быстро, — поспешно добавил Петруша. И зачем-то набычился.

— Во-во, это вам как раз пригодится, — десантник закусил ус. — Похоже, всё пропало. С такими, как вы, кашу из топора не сваришь. Я-то думал, молодых суперменов пришлют. А тут… не разведчики, а гимназистки какие-то.

Царицын чуть зубами не заскрипел с досады. Боевой подполковник издевается над уровнем их подготовки, а им и возразить нечего! Какой позор для русского кадетства!

— Я песни могу петь, — вдруг сказал Петруша. Телегин уставился, мрачно покусывая ус.

— Песни — тоже важно, — серьёзно сказал он. — Ладно, будем работать с тем материалом, который есть. Слушайте всеми ушами, барышни-кадеты.

И подполковник Виктор Телегин рассказал «барышням», почему они не поехали на поезде под Ла-Маншем. К счастью, на Лубянке вовремя узнали о том, что колдуны перевербовали Александру Селецкую. Савенков не шибко доверял эксцентричной особе, которая делала карьеру в его отделе благодаря выдающимся актёрским способностям и потрясающей наглости. Вы спросите, зачем тогда Савенков послал в Мерлин именно её? Всё очень просто и грустно. Селецкая приходилась внучкой знаменитому Якову Цельсу, очень уважаемому ветерану госбезопасности, который в своё время был одним из лучших учеников самого старика Кагановича. Папаша Александры Селецкой, многоуважаемый Глеб Яковлевич, в свою очередь, был не последним человеком в одной крупной государственной корпорации. Папаша понимал, что командировка в замок добрых волшебников — задание не слишком опасное. Риска для жизни почти никакого, а в случае успеха — карьерный рост обеспечен.

Не последнюю роль сыграло и то, что в свои двадцать лет рыжая Сандрочка, как прозвали её коллеги (или Саррочка, как обращались в домашнем кругу), выглядела от силы на шестнадцать. Тощенькая, с неразвитой фигурой, с огромными удивлёнными глазами и кудрявыми хвостиками, она вполне могла сойти за старшеклассницу. И доктор Савенков, перекрестившись, отправил её в Мерлин под видом учащейся.

— Рыжая подлючка знала, что у Савенкова есть план забросить в замок пару кадет под видом танцоров детского ансамбля, — рассказывал подполковник Телегин небрежно, точно сплевывая слова сквозь зубы. — Она сообщила об этом противнику. Стало быть, способ проникновения в страну надо менять. Новый вариант, конечно, посложнее для вас будет. Но зато уж точно поинтереснее. Раз в триста, по моим оценкам.

Кадеты восторженно переглянулись: впереди было настоящее приключение! Иван прикрыл глаза и подумал: а ведь не случайно из сотни кадет выбрали именно его. Не снайпера Гену Шапкина, не бычка Разуваева, не каратиста Горбылёва… Мудрый Савенков почувствовал в Иване Царицыне тот самый воинский дух Империи, который Ванька так взращивал в своём сердце. Царицын уже наизусть выучил всё, как ему казалось: полки и ордена, старые знамёна и названия давно погибших линейных кораблей. Он переживал боль и славу забытых сражений, как события собственной жизни. И чем больше Царицын влюблялся в царское офицерство, тем пламеннее он ненавидел современную пошлую, торгашеско-бандитскую Федерацию. Царицын уходил в старые книги, в дореволюционные военные мемуары — как в мечту, освобождавшую его от современной удушливой вони.

— Не спать! — рявкнул Телегин. — Снижаемся.

Мальчишки прилипли к иллюминаторам: самолёт снижался… прямо в горбатую гору, заросшую лесом! Сверху казалось, будто по горному хребту гигантским рубанком прошлись — здесь была вырублена короткая взлётно-посадочная полоса, уходящая в чёрную дыру тоннеля. Это был секретный сербский аэродром, который судорожно искали натовцы во время войны с сербами в 1999 году. Единственный объект, который Москва продолжала контролировать после того, как тактические ракеты и силовая дипломатия блока НАТО изгнали из Косова сначала сербов, живших здесь искони, а затем и русских десантников, которые безуспешно пытались сербам помогать.

Шасси весело ударили в бетон, взревели двигатели, изо всех сил тормозя машину. Телегин вскочил, на ходу поправляя выцветший, видать, ещё советский, голубой берет:

— Барышни-кадеты, внимание! Мы на Медной горе. Прошу вышвыриваться.

Ребята соскочили на бетон, размеченный жёлтой краской. Телегин выпрыгнул следом — невысокий, ловкий, в полной разгрузке, а в руке — ух ты! — характерный чемоданчик…

«Кофр для мини-автомата „Вал“! — быстро и радостно подумал Ванька. — Ого-го! Совсем по-взрослому!»

— Видите, они бомбили это место очень активно, — Телегин указал на рытвины и воронки, изуродовавшие склон у входа в тоннель.

— Кто бомбил, товарищ подполковник? — спросил Петруша.

— Натовцы, кто ж ещё? — огрызнулся Телегин, поправляя «берцы» на ногах. — Отставить глупые вопросы…

Он подтолкнул кадетов ко входу в тоннель.

— Вперёд, барышни. Эта гора — особенная. Сербы в этом тоннеле прятали свою эскадрилью двадцать девятых «МиГов». Ну и… кое-какую другую технику, засекреченную.

Подполковник перекинул кофр со снайперским автоматом через плечо и улыбнулся: из подземной дыры навстречу бежали два радостных рязанских десантника.

— Нас уже встречают. Жаль, что времени в обрез… Ну ладно, пусть рязанские сгружают свои ящики с тушенкой, а нам надо на вертушки пересаживаться.

Сказав это, он несильным, но метким пинком направил в сторону тоннеля зазевавшегося Тихогромова.

В русских сказках Иван Царевич пересаживается на серого волка. Нашему Ивану Царевичу предстояло оседлать. «Чёрную осу».

В подземном ангаре до сих пор хранились рабочие образцы секретной техники — складные микрокоптеры «Ка-56УМ» с роторно-поршневым двигателями. Миниатюрные вертолёты были разработаны для специальных операций ещё в советское время и закуплены Югославией в 1985 году. Двадцать лет они дремали здесь, в продолговатых цилиндрических контейнерах.

В 1999 году сербы уходили с этой базы поспешно и прихватить микровертушки не успели. А натовцы так и не добрались до «Чёрных ос» — помешали русские десантники, которые пришли сюда на полтора часа раньше британских разведчиков.

Телегин щёлкнул парой стальных запоров и распахнул первый саркофаг. Одноместный вертолётик раскладывался подобно зонтику. Наверху цеплялись лопасти, а внизу приделан бензобак и сиденье с рычагами управления.

Кадеты ходили вокруг собранного вертолётика кругами — и правда, было чему подивиться.

— Для диверсий, да? — спросил Ваня.

— Для разведки, — строго ответил Телегин и тут же подмигнул: — Также идеально подходит для точечных ударов по тыловым объектам противника. Одно плохо: такая вертушка может нести не более 80 килограммов. А значит, пилот должен быть лёгким, иначе — и полверсты не пролетишь.

— Простите, товарищ подполковник, а разрешите прокатиться? — Петруша поднял на начальника невинный незабудковый взор.

— Что значит «прокатиться»?! — возмутился Телегин. — Вам что здесь, парк культуры? Нет, барышни, вы не кататься сюда прибыли. Вы прибыли, чтобы использовать боевую технику для решения специальных задач! Поэтому быстро взяли плоскогубцы — и радостно начали собирать второй вертолёт! И чтобы в десять минут уложились! Время пошло.

Кадеты накинулись на второй контейнер. К чести Тихогромова надо заметить, что он почти не мешал Ване. Всего четыре раза наступил Царицыну на ногу и только единожды зацепился штанами за рычаг управления. Ровно через одиннадцать минут второй летательный аппарат был полностью собран.

— Вы опоздали на пятьдесят восемь секунд, — вздохнул Телегин, жмурясь на солнце. — Враг прибыл минуту назад и расстрелял вас раньше, чем вы поднялись в воздух.

Сказав это, подполковник вновь удалился в чёрную пещеру тоннеля. Вернулся, волоча пыльный ворох старых пилотских курток с нашивками югославских ВВС. Кадеты с восторгом облачились в лётные кожанки, а Тихогромову даже достались сохранившиеся в единственном экземпляре пилотские очки. Очки были выиграны у Царицына в честном поединке по схеме «камень-ножницы-бумага». Петруша нацепил слегка закопчённые окуляры и стал похож на удивлённого медвежонка-мутанта из далёкого будущего. «Вот балбес!» — насмешливо сощурился Иванушка. Царицын застегнул молнию на лётной куртке и с удовольствием прочитал надпись на рукаве: «ратни галеб».

Телегин сказал, что это название югославской эскадрильи, полностью уничтоженной во время войны с НАТО. «Ратни галеб» по-сербски означает «боевая чайка», — добавил он.

— Значит, не полностью, — гордо шепнул Ваня приятелю.

— Что не полностью? — не понял Петруша.

— Не полностью они уничтожили эту эскадрилью, — по-партизански сощурился Ваня. — Последние «ратные галебы» — это мы с тобой, Тихогромыч.

Петруша с минуту соображал, потом понял, что Ваня имел в виду — и тоже горделиво приосанился, косясь на белую чайку, вышитую на предплечье.

Управлять «осой» было не намного сложнее, чем мотоциклом — только болтает посильнее, да скорость вдвое больше. Первые фигуры были выполнены кадетами на «отлично». «Интересно, а способна ли эта машинка забацать мёртвую петлю? — размышлял Царицын, осторожно маневрируя у самой земли. — Ребята в училище умерли бы от зависти. Эх, жаль нет камеры…»

— Ну что, полетаем чуток по окрестностям? — спросил Телегин после обеденного перерыва, когда кадеты прикончили холодную гречневую кашу в котелке. — Следовать строго за мной. Если что случится — делайте, как я.

Кадеты что есть мочи проорали: «Есть!» — и побежали к машинам. Три тарахтелки взревели и, загребая небо винтами, вскарабкались метров на сто пятьдесят. Поначалу рулить было совсем легко, но боковой ветер вскоре усилился, начало кидать не на шутку. Постоянно приходилось ложится на бок, чтобы выправить машину. Впрочем, Иван чувствовал, что истомившаяся в тесном контейнере «оса» страшно рада наконец подняться в небо и готова подчиниться любой команде маленького пилота. Шли резво, под двести километров в час. Царицын глянул вниз — и поёжился. Неприступные горы превратились в серые пыльные кочки, поросшие лесом, точно мхом. Взлётная полоса казалась теперь размером с чертёжную линейку.

Ваня подумал о том, что на эту крошечную чёрную полоску придётся вскоре приземляться… «Становится немного страшно», — произнёс он вслух, благо, никто не мог услышать его из-за треска двигателя да свиста лопастей.

Легендарное Косово поле медленно раскатывалось под ногами, будто старинный серо-зелёный ковёр, затоптанный чужими ботинками и прожжённый. Чуть вдали россыпью кубиков желтел полумёртвый посёлок, над окраиной дыбился бурый хвост дыма. Блеснула колкая искорка — это автомашина едва ползёт по горной дороге: лобовое стекло бликует.

Сверху Царицыну было видно и дороги, и потрёпанный лес на гребне, и вертлявые, будто оловянные, речки, и даже мёртвые туши разбитых тракторов на обочине грунтовки. Глядя на Косово поле, Ваня не мог отделаться от странного впечатления, что он находится… на родине. Только не в настоящей России, а в… будущей. Словно не на транспортном самолёте, а на машине времени кадеты перелетели в собственное взрослое будущее. Природа была очень родной, и даже дороги лежали как-то привычно, а сгоревший детский сад вон там, у подножия холма, и вовсе был страшно похож на Ванин, да и взорванная албаноидами церковь — на старенький храм в рязанской деревне, куда водила его в детстве баба Тоня.

Каким далёким, мелким и несущественным вдруг показался ему отсюда болтливый тележурналист Артемий Уроцкий вместе со своими доберманами, пиццами и глупой женой Эвелиной! Сейчас, когда Ваня летел над измученной косовской землёй — возможно, под прицельными взглядами албанских бандитов, засевших вон там, на склонах, — он вдруг поразился своей нелепой возне с сорокапятками, электрическими кабелями и прочей дребедени. Как же всё это было несерьёзно, глупо, по-детски… А если бы Ваню поймали? Ради чего он рисковал кадетскими погонами, своим офицерским будущим? Конечно, каждый русский мальчик обязан защищать честь своей великой Родины, родной армии, память непобедимого графа Суворова. Но только не совсем так, как пытался делать это Иванушка.

Как хочется мне сказать нашему юному герою: дружище, послушай! Если ты, русский Царевич, действительно любишь Родину и хочешь научиться побеждать её недругов, не трать попусту драгоценного времени на борьбу с легионами мелких болтливых негодяев. Наука побеждать начинается с науки видеть настоящих врагов. Не трать патроны на трусливую трёхкопеечную шантрапу. Она сама собою рассеется как дым, если — как сказал бы милый сердцу моему Севастьян Куприянович Савенков — ты овладеешь не только добрым мужским искусством метко стрелять, но и гораздо более сложной наукой: не ошибаться в том, в какую цель мы должны метить в первую очередь.

Внезапно… Телегин круто повернул машину — и кадеты один за другим припали на левое колено. «Никак, случилось что?» — пробормотал Царицын. И вмиг понял: да, случилось. Он увидел внизу — чуть впереди, где пересекались жёлтые ниточки двух грунтовых дорог, — россыпь мелких пятен. Пятна движутся, это… животные, это козы, они разбегаются. А вот и люди… Три, четыре… пять человек! Суетятся вокруг повозки… Ну точно! Теперь видно, что на телеге сидит женщина в платке, а вокруг точно шершни вьются пятеро мужиков. Какие-то рыжие повязки на руках… Смотрите! У одного в руке блеснуло лезвие!

Царицын понял, что мужики с кинжалами — это албанские боевики.

 

Глава 12

Галебы вернулись

«Чёрная оса» Телегина с рёвом спикировала в гущу событий. Ударом ветра вздыбило пыльное облако, вертолёт прошёл метров десять на бреющем, у самой земли и — с размаху толкнул железным брюхом приземистого парня, который размахивал ножом перед лицом старухи. Остальные кинулись врассыпную. Один на бегу обернулся и метнул нож — потоком ветра от лопастей железку отшвырнуло вбок. Доблестный кадет Царицын решительно пошёл на посадку, намереваясь подобно Телегину таранить одного из разбегавшихся подонков. Он уже настигал драпающего мужика — и вдруг понял, что это подросток в грязной серой майке с мокрыми кругами у подмышек.

Таранить не получилось — подвешенный снизу рюкзак зацепился за кустарник. Машина дёрнулась и коряво, боком повалилась на дорогу. Ваня поспешно заглушил двигатель и выпутался из ремней, собираясь немедленно вступить в бой.

Поздно. Негодяев и след простыл. Товарищ подполковник, придавив протараненного парня коленом, скручивал ему руки за спиной. Царицын поспешно подбежал, сплёвывая пыль, закричал:

— Товарищ подполковник! Разрешите подняться в воздух и догнать противника!

— Лучше предложите помощь бедной бабушке, — глухо сказал Телегин, потуже затягивая ремнём локти поверженного албанца.

Царицын побежал к телеге. По пути перескочил через что-то грязное, мохнатое и окровавленное, валявшееся на дороге. Судя по рогам, это была коза. Негодяи прирезали её — должно быть, собирались забрать с собою.

Сбоку с грохотом приземлился Тихогромов.

— Ванюша! — тонким голосом закричал он. — Не бойся! Я спешу к тебе на помощь!

«Вот балбес, — подумал Царицын на бегу. — Я и не думал бояться».

Из-за телеги выскочила маленькая, совершенно высохшая старушка в чёрной запыленной юбке и таком же чёрном платке.

— «Галеби»! «Ратни галеби» повратили се! — радостно запищала она, хватая Царицына за локти. Глаза у неё были светлые, а зубов не было совсем. «Какая сгорбленная, — подумал Царицын, — и какая сильная: бегает, как молодой суворовец». Старая сербка чуть не прыгала от радости: хватала Царицына за рукава, быстро поглаживала по локтям, поминутно закидывала кверху смуглое сморщенное личико и, кажется, наглядеться не могла на мальчика в сербской лётной форме:

— Сини мои, момци добри, мило ми йе, добро се повратили куче!

— Мы не сербы, мы русские, — тихо сказал Ваня.

— Не надо, Вань. Не говори ей, — прошептал на ухо Тихогромыч, который подошёл сзади и теперь пыхтел за спиной. — Не огорчай, пусть порадуется. Пусть думает, что её любимые «чайки» вернулись.

— Где ж вы были столько лет! Мы так ждали вас. Никто не дождался, — бабка причитала по-сербски, но кадеты почему-то понимали каждое слово. — Внучку зарезали албаны, дядю Зорана расстреляли, капитана Марко Зизича расстреляли в машине из ружей, ночью. И даже всех монашек на горе убили, всех, а монастырь сожгли, нет теперь монастыря. Ах, какое горе было, внуки. Но слава Богу, вы вернулись, родные. Только я одна дождалась из всего села, только я, старая дура, осталась… И за что меня Бог оставил одну… Ах, какая радость! Мои «галебы» вернулись! Вот возьми скорее молока и сыра, у меня осталось немного. И козу возьмите себе, албаны её зарезали, бедную, а вы покушайте на здоровье. Я молиться за вас буду всю ночь! Скажите мне ваши имена, скажите!

Старуха смотрела на них, вытирая слёзы кончиком чёрного платка.

— Займитесь-ка делом, суворовец Тихогромов. — Телегин начальственно махнул рукой. — Хватайте вот этого связанного гражданина за ноги и тащите к дороге. Положите на обочину, пусть там полежит, подумает о своём поведении. Кто-нибудь проедет по дороге, да подберёт его, негодяя.

Он похлопал себя по карманам:

— Вот незадача. Ни денег, ни продуктов никаких не взяли. Бабке-то и дать нечего.

Петруша, обливаясь потом, потащил связанного албанца к дороге. Связанный что-то мычал и даже пытался дёргать ногами. «Надо же, какой попался, — думалось Тихогромову, — нахулиганил и ещё вихляется. Дать бы тебе коленом под зад, да нельзя кадетам пленных бить».

Петруша аккуратно уложил пленника на обочине, в тени старой сливы. Даже под спинку ему поваленное брёвнышко подложил, чтобы негодяю видно было, не едет ли кто по дороге. Петруша напоследок глянул на албанского паренька — и вздохнул. Паренёк был грязный, блестящий от пота и липкий. Глаза чёрные, подвижные и жалостные. «Надо бы хоть тряпку изо рта у него вынуть, — подумал Петруша. — А то и крикнуть не сможет, чтобы его заметили».

Он протянул руку и осторожно вытащил изо рта пленника бурую вонючую тряпку (кажется, это был один из носков албанца). В ту же секунду связанный начал говорить — точно пробку из бочонка выбили.

— Руски, руски! Хорошо, хорошо! — завизжал парнишка. — Русия хорошо, Сербия хорошо!

Пленник повалился набок. Показывая Петруше скрученные за спиной локти, зашевелил пальцами и завизжал по-сербски. Каким-то чудом Тихогромов понял, что албанец визжит ему про змей и одичавших собак, которые обязательно съедят его здесь, у дороги.

«И правда, помрёт ведь он здесь связанный, — Тихогромов со вздохом почесал затылок и поглядел вдаль — туда, где возился и расхаживал вокруг вертушек подполковник Телегин. — Товарищ подполковник не велел развязывать. Но ведь по этой дороге редко кто проезжает… Не ровен час и впрямь сожрут парня какие-нибудь волки. Или, скажем, шакалы».

— Обещайте, что больше не будете на людей нападать, — нетвёрдо предложил Петруша. — Я тогда развяжу вам руки.

— Гут, гут! — албанский паренёк закивал чёрной взъерошенной головой. — Сербиа хорошо! Москва гут!

Тихогромов подошёл, нагнулся над пленником и с трудом распутал узлы. Албанец сразу перестал визжать, засопел и, едва только высвободились руки, начал сам развязывать себе колени, раздражённо дёргая узлы и глухо бормоча. Потом со злостью отбросил ремни в сторону и вдруг — на четвереньках, часто оглядываясь в ту сторону, где виднелись вертолёты, — пополз к Петруше:

— Хвала, хвала! Шпасиби, рус, поджалюсда!

Петруша немного отпрянул, когда албанец повалился перед ним на колени:

— Доллар, евро! — застонал он, просительно пригибая голову набок. Руки вытянул, как попрошайка:

— Хлеба нета, дай доллар, дай! Москва гут!

— Простите, у меня совсем нет денег, — пробормотал Петруша, отступая.

— Рус хорош! Поджалюйста, рус! — албанец потянулся загрязнёнными пальцами к Петруше, и Тихогромов понял, что он указывает на полевой компас, висевший на поясе в добротном кожаном чехольчике. Компас был подарком дедушки. Петя Тихогромов получил этот подарок ещё в детстве и, честно говоря, не собирался кому-либо передаривать. Но бедный албанец упрашивал так униженно и жалостно, что Петруша отдал ему компас — лишь бы тот перестал валяться в ногах.

Схватив компас, албанец немедля вскочил на ноги, блеснул на Тихогромова глазами и, не говоря ни слова, часто пригибаясь, побежал через дорогу прочь — туда, где вдали мигали огоньки посёлка.

Отбежав на несколько метров, он вдруг обернулся и что-то крикнул. Петруша не расслышал. А ещё Петруша не понял, зачем албанец показывает ему некие странные знаки: два кулака с оттопыренными средними пальцами. Пожав плечами, Тихогромов едва слышно вздохнул о дедушкином компасе — и поплёлся обратно к подполковнику Телегину.

Сербская старуха уже собрала разбежавшихся коз и уехала на своей скрипучей повозке. На прощанье она ухватила подполковника Телегина за руку и начала целовать, вмиг обслюнявив и закапав слезами. Телегин с усилием вырвал ладонь, похлопал бабушку по горбатой спине и подарил единственный предмет мирного назначения, обнаруженный в карманах, — одноразовую зажигалку. «Ничего, до вечера потерплю без курева», — усмехнулся он.

Подполковник Телегин ещё не знал, что ему не суждено больше выкурить ни сигареты.

— Хочешь посмеяться? Бабушка нам козу подарила! — Царицын подмигнул другу, прикручивая тушку к шасси вертолётика. — А знаешь, что эта достойная женщина утверждает? Якобы Косово поле… заколдовали!

— Ух ты! А это как? — спросил Петруша.

— Дескать, сербы колдунов на свою землю пустили. И сразу люди начали развратничать, пьянствовать, девушки стали делать всякие аборты. А мужики хором кинулись жадничать, добро накапливать, друг другу завидовать. И в церкви ходить перестали, детей рожать перестали, только телевизоры, автомашины у всех на уме…

— А колдуны-то при чём?

— А вот слушай. Дескать, сербы забыли дедовские обычаи и потеряли какую-то очень важную защиту от колдунов. Вот как хочешь, так и понимай, — усмехнулся Царицын.

Тихогромов не нашёлся, что сказать. Телегин подозвал кадетов, раскрыл кожаный планшет, прикидывая маршрут возвращения на базу, и уже раскрыл рот, собираясь изложить новое учебное задание, как вдруг…

Резкая автоматная очередь распорола воздух и жарким свинцом хлестнула по маленьким вертолётикам.

 

Глава 13.

Балканские звёзды

Смерть просквозила, пропели под пулями лопасти. Брызнул песок на бугре, а Петруша ойкнул, хватаясь за обожжённое ухо.

— Что это было? — прошептал он, покачнулся — и с размаху упал на задницу.

— Уходим быстро! — рявкнул Телегин и обернул позеленелое лицо к дороге. Две автомашины, облепленные автоматчиками, — ещё далеко, но на полном газу. Только-только вывернули из-за холма — и сразу стрелять. Метров шестьсот… Успеем.

— Успеем! — зарычал подполковник Телегин и бросился к своей машине. Ага, умница Царицын уже в седле, затягивает ремень. А где второй?

Петруша сидел на траве и держался за ухо.

— Встать! — подполковник налетел, рывком вздёрнул кадета на ноги. — Что?! Голова?! Дай!

Схватил Петрушину голову огромной лапой, точно кочан крутанул.

— Голова цела! — рявкнул в лицо. — Слышишь, цела! Ухо задето, не страшно! Быстро в седло, дурилка!

Размашистый пинок пошёл Тихогромову на пользу: парень заморгал, оживился, перекинул ногу поверх сиденья.

— Что это было, товарищ подполковник?

— Пуля была! — послышалось сбоку. Телегин уже продевал ноги в стремена.

— Лететь строго за мной! Курс не менять!

Во-он облако пыли растёт из-за кривого холма. Грязно-жёлтый пикап, обсиженный автоматчиками. И снова, снова — зачиркали скользкие, страшные иглы. Снова мимо. Слава Богу, они ещё далеко.

— Готов! — крикнул Царицын, впиваясь пальцами в кольцо зажигания.

— Я тоже, — пискнул Тихогромов.

Телегин крикнул: «Поехали!» — крик его погас в одновременном треске движков. Вертушки легли на правый бок и торопливо поползли к солнцу — Иванушка понял, что Телегин специально уводил на свет, чтобы бандитам было сложнее целиться. Ванька старался не глядеть под ноги — туда, где разрасталось пыльное облако… Ну вот, теперь видно не только пикап, но и чёрно-зелёный грузовик, а в грузовике…

Характерный пулемётный лай. Злобная тварь на треноге ощерила рыльце и заводила свинцовой харкотиной по небу, нащупывая трёх бешено улепётывающих Карлсонов. Царицын сразу вспотел и тут же похолодел на ветру — ах, какой плотный огонь! Альтметр сонно, точно издеваясь, едва тянул стрелочку к трёхсотметровой отметке. Вот бы повыше забраться…

Ф-фу, пронесло… Царицын выпрямился в седле, зажмурился и снова раскрыл счастливые глаза. «Ха-ха, — подумал он, — а ведь это был первый бой. Значит, я стал солдатом. Я был под пулями и выжил. Теперь есть о чём рассказать ребятам в училище». Царицын слегка откинулся назад — насколько позволяло сиденье — и более уверенно огляделся по сторонам. Так-с. Вон впереди фырчит вертолётик Телегина. Подполковник будто немного ссутулился, но курс держит твёрдо. Сзади… как там друг Петруша? Вроде жив — ага, ручонкой машет. Бедняга, ухо почти потерял. За что теперь Телегин его дёргать будет?

Царицын поморщился. Повезло Тихогромову! Теперь будет показывать всем настоящее боевое ранение. Чего доброго этому увальню раньше меня орден дадут… Ну ничего, путешествие только начинается, мы ещё докажем, кто здесь по-настоящему достоин звания русского кадета!

Что греха таить, хотелось Ивану повесить на чёрную кадетскую куртку хоть один, но настоящий орден. Маленькая серебристая звёздочка очень недурно смотрелась бы на чёрной ткани. «Подумать только, такой молодой, — будут говорить все вокруг, — а уже кавалер ордена Мужества!» С этим орденом он придёт на вступительный экзамен в Военную академию. Или нет, лучше со скромной орденской планкой. Зачем выпячивать свои подвиги? Надо думать, орденоносцев зачисляют без экзаменов… Ему дадут анкету, а в анкете, наверняка, есть графа про награды. И все вокруг будут писать в этой графе «не имею». А он, Иван Царицын, вынужден будет написать мелким почерком, как бы стесняясь: «орден Мужества 1 степени».

Но почему он так привязался к этому ордену Мужества? Между прочим, на чёрной куртке ещё красивее будет смотреться орден «За заслуги перед Отечеством». Недавно Царицын разглядывал изображения орденов в альбоме. Безусловно, «За заслуги перед Отечеством» — самый красивый. С настоящими бриллиантами…

Солнце садится. Уже, небось, битый час летим… Кстати, это странно. Сюда летели никак не больше получаса. Так, солнце у нас справа — значит, летим на юго-восток. Стоп. А база-то была на северо-западе, то есть в противоположном направлении… Видать, Телегин передумал возвращаться к Медной горе. Но куда мы чешем на ночь глядя? Помахать ему, что ли? Сидит в неизменной позе, в рычаг вцепился — и жарит по прямой.

Ещё немного — и передовой вертолёт уже не разглядишь. К счастью, обглоданная луна выручает. Также большое спасибо звёздам — светят, как фонари. У нас на севере такие и не водятся: мохнатые, пульсирующие.

Телегин вдруг резковато бросил свою машину вниз, к земле. «Ага, значит, посадка», — кивнул Иванушка.

Честно говоря, место подполковник выбрал не самое идеальное — пологий горный склон, поросший редкими кривыми сосенками. Чудом разминувшись с одной из хвойных особей, Царицын кое-как выровнял машину, заглушил тарахтелку, расстегнул ремни и побежал к Телегину.

Ещё на бегу он понял, что подполковник как-то неестественно упирается лбом в штангу.

— Товарищ подполковник, Вы…

Царицын осёкся. Ему показалось, что Телегин убит. Это потому что увидел лицо подполковника, бледно-голубое. Светлые усы теперь казались зеленоватыми.

— С-с… покойно, — простонало страшное лицо, — вс-с… мально.

— Что? — выдохнул Ваня. — Вы ранены, товарищ подполко…

— В задницу, — слабо улыбнулся Телегин. — Достань… птеч-ку в моём рюкзаке.

— Что, что доставать, товарищ подполковник? — Царицын с ненавистью на самого себя понял, что суетится. Так, спокойно. Обезболивающий укол. Вот упаковка. Вот ампула…

— Что за позорное ранение… — хрипло рассмеялся Телегин. — Вкалывай прямо через штаны. Не бойся, побольше забей, чтобы…

Голос подполковника вдруг осёкся, и Царицын услышал, как страшно тот скрипит зубами.

Ваня поспешно ударил иглой в бедро, надавил тугой поршень.

— Петруха! Как твоё ухо? — Телегин закинул белое лицо, пытаясь увидеть Тихогромова.

— Очень хорошо, товарищ подполковник, — пропищал Громыч из-за Ванькиного плеча. — Лучше, чем было.

— Моей заднице тоже лучше, — кивнул Телегин. Он по-прежнему не мог даже спины разогнуть. Царицыну было очевидно, что шутит подполковник с усилием, только для того, чтобы мальчишки не падали духом. — Значит, так, порхучие кадеты, ситуация осложнилась. Я немножко потерял кровушки. И поэтому мальца отключился. Несколько часов летел без сознания.

— Ничего страшного, товарищ подполковник, — поспешно сказал Петруша. — Мы сейчас вернёмся назад. Вызовем врача, и он Вас вылечит.

Иван обернулся и жестковато сказал:

— Чтобы вернуться, Петя, нужно две вещи. Во-первых, бензин. А во-вторых, надо определить, где мы находимся.

— Вот суворовец Царицын пра-авильно говорит, — Телегин всё пытался улыбнуться. — У вас ведь был компас, ребята. Признаться, я свой уронил, пока мы летели. Тут у меня… планшет за пазухой, вытягивайте. Сейчас разберёмся, куды нас занесло.

Тут Ваня заметил, что Тихогромов становится в излюбленную позу провинившегося бычка: носки вместе, пятки врозь, уши на ширине плеч, руки слегка разводятся в стороны.

— Я тоже… свой компас… потерял. Вернее, утратил.

— Ты шутишь, — угрожающе прошипел Ваня. — Товарищ подполковник был без сознания, понятно, что он мог выронить компас из рук. А ты-то… как ты мог?!

Петруша молчал. Видно было, что ему очень и очень плохо.

— Не нужен нам никакой компас, — вдруг уныло сказал Телегин. — Вон видите огоньки, поезд идёт? Я узнал это местечко. Это мост через речку Вардар.

— Значит, мы в районе города Скопье! — выпалил Царицын. — Я помню, я учил для олимпиады по географии!

— То-то и оно, — вздохнул подполковник. — А город Скопье — это и есть самая настоящая задница, господа кадеты. Мы находимся на территории, контролируемой вооружёнными силами блока НАТО.

— На территории НАТО, — повторил Тихогромов. — Наверное, натовцы очень удивятся, если обнаружат у себя раненого российского десантника…

— И не просто так, а с тремя засекреченными образцами спецтехники… — пробормотал Царицын.

— Да ещё с двумя несовершеннолетними гражданами России, облачёнными в форму сербских ВВС, — с досадой докончил Телегин. Он немного помолчал, потом цыкнул зубом:

— Хватит нюни развешивать. Слушай мою команду. У меня к бензобаку пустая канистра прикручена. Чтоб через полчаса были здесь с бензином. Доставайте, где хотите. Напрягите мозги, кадеты.

С горного склона на пустынную, залитую лунным светом асфальтовую дорогу спустились два нетипичных обитателя Балканского полуострова. Первым шагал — почему-то на задних лапах — некрупный, но энергичный бурый медведь. За ним ковылял коренастый балалаечник в розовой расписной рубахе и полосатых штанах.

— Когда вставишь шланг, начинаешь подтягивать бензин ртом, — серьёзным тоном поучал медведь балалаечника. — Точнее, не бензин, а воздух из шланга. Не долго, а то нахлебаешься!

— И чё будет? — тонким голосом поинтересовался плечистый балалаечник.

— Законы физики начнут действовать, вот чё будет! — ответил медведь. — Бензин, как угорелый, потечёт из бензобака в твою канистру. Ну ладно, я сам буду откачивать, не волнуйся. Смотри и учись, пока я жив.

Впереди, чуть выше по склону, замелькал прыгающий свет автомобильных фар.

— Галогенками светят, значит, машина дорогая. Ну всё, давай, ложись на дорогу, — строго сказал медведь. — И чтобы всё по сценарию, понял?

Балалаечник послушно растянулся на асфальте, подложив пухлый кулак под голову. Медведь нырнул в придорожные кусты и хищно затаился. Вскоре темноту прожгли слепящие сполохи голубоватых лучей: военный джип! И даже не джип, а целый «хаммер» — тупорылый, на бульдозер похож, только впятеро быстрее и гаже. За ним ещё один, почему-то с погашенными фарами… И третий!

Медведь прищурился из кустов — и разглядел на борту первого «хаммера» горделивую надпись: «KFOR».

— Натовцы, — пробормотал он. — Это уже не законы физики, а закон подлости.

Передовая машина, нехотя сбавляя скорость, приблизилась к лежащему на дороге человеку… Ваня чуть не вскрикнул: сейчас раздавит! С визгом вильнув, «хаммер» объехал лежащего — и, оптимистично газанув, помчался дальше.

— Look here he is! The drunk bastard, — донёсся весёлый лоснящийся голос из приоткрытого окна. Оранжевой искрой мелькнула выброшенная сигарета.

Следующий «хаммер» и вовсе пронёсся, не сбавляя прыти, — едва не проехался по ботинкам! А Тихогромов лежал в своей рубахе как влитой — даже ноги под себя не подтянул. Теперь уж не до бензина. Напрягся Иванушка — лишь бы Петрушу не раздавили! Вот выпрыгивает из-за поворота третья машина, в чёрный цвет вымазана, колёса огромные, решетчатое забрало на морде, натовская звезда на полкапота…

И тут Ваня услышал, что водитель чёрного «хаммера»… добавил газу. Что-то уверенное, целеустремлённое возникло в движении громадной машины… Царицын вдруг почувствовал, что третий «хаммер» — не станет объезжать.

Нет!

— Гады, гады! — Царицын бросился на дорогу. Что они сделали?! Они… проехали по ногам?! Последний, третий «хаммер», взметая пыль, унёсся вниз по дороге. Царицын кинулся к Петруше, который по-прежнему лежал на дороге.

— Ванюш, ты не волнуйся, пожалуйста, — послышался вдруг тихий голос. — Я в порядке, они по шнуркам, кажется, проехали.

Царицын без сил опустился на дорогу.

— Брат… ноги точно целы?

— Ноги-то целы, — грустно сказал Петруша, приподнимая голову в идиотском парике. — А ты смеяться не будешь? Кажется, я в штаны напустил со страху. Немножко.

— Высохнет, — уверенно сказал Ваня. — Но какие гады, а? Ведь ни один не остановился, ни один! А если бы тебе и правда нужна была помощь?

Он помог товарищу подняться на ноги. Медведь и балалаечник поплелись обратно в кювет. Из тридцати минут, отведённых Телегиным на поиски бензина, в запасе оставалось около десяти.

— Ой, — сказал Петруша. — Какой же я глупый. Видно, из-за пояса вывалилась на дорогу. Я сейчас вернусь и найду её, подожди минутку.

— Опять?! — Царицын сжал кулаки. — Ты снова что-то «утратил»?

— Не утратил, а… потерял. Ну эту самую, пилотку с белой чайкой.

— Пилотку сербских ВВС? С нашивкой боевых галебов?

— Ванюш, ну, пожалуйста, не ругайся. Сейчас я вернусь, и…

— Не двигайся, — Царицын поднял указательный палец. — Я сам принесу. Сиди в кустах и не высовывайся.

Едва он выбежал на дорогу, произошло непредвиденное. Из-за поворота вырвался хищный рёв двигателя и выпрыгнул… четвёртый «хаммер», с погашенными фарами, почти невидимый во мраке!

Вот он, кадет Иван Царицын, как на ладони!

Они увидели его, врезали по тормозам: завизжали колодки, джип слегка повело задом — и тут распахнулись, как жучьи крылышки, чёрные дверцы с колючими звёздами… Посыпались на дорогу люди с американскими автоматами.

«Приехали, — обречённо подумал Царицын и опустился на асфальт. — Сейчас будет команда „руки за голову, лицом вниз“. Начнут прочёсывать окрестности и найдут в кустах описавшегося Тихогромова, затем чуть выше по склону — окровавленного Телегина».

— Hey look! Don't shoot! It's a real bear!

Ушам своим не поверил Иванушка. Даром что хорошо понимал по-английски. Везенью своему не поверил: нет, не может быть, послышалось.

Глядите все. Глядите на эти умильные улыбки, на эти половинки гамбургеров, протянутые бедному, голодному животному. Вот вылезла женщина в униформе и радостно визжит, показывает накрашенными ноготочками:

— Oh my gosh! What a cutie-e… Shit, where's my camera?

Они бросают в него половинками гамбургеров. Они фотографируют. А он-то, дурачок, перепугался. Совсем забыл про свой маскарадный костюм. Итак, натовцы принимают его за настоящего медведя, спустившегося с гор.

Поневоле пришлось подыграть. Иванушка помотал головой, сделал вид, что нюхает кусочек пиццы, приземлившийся неподалёку.

— Hey man, you want some beer?

Это один из автоматчиков, наиболее отважный, на всякий случай придерживая оружие у бедра, начинает приближаться с початой банкой пива в руке. Так. Вот это уже слишком.

Тут уж любой уважающий себя топтыгин почтёт за лучшее для себя ретироваться.

— Looks like the animal needs some help! Maybe it's wounded! We can take him to the hospital!

«Эге, да они сейчас врубят фары, — ужаснулся Царицын. — Представляю, как заблестит „молния“ у меня на пузе…» Успешно симулируя» косолапость, Ваня бросился с дороги в кусты. Благословенные заросли — бегом в лес!

С размаху упал на пузо и затаился. Вот здесь, среди валунов, можно полежать и поглазеть на дорогу.

Они искали его минут десять, жадные лучики фонариков беспорядочно прыгали по склону. Потом «хаммер» завёлся и уехал. Царицын, кряхтя, поднялся на ноги, расстегнул и сбросил с головы тяжёлую медвежью морду.

Тихогромов поджидал его в кювете, на прежнем месте.

— На, держи и больше не теряй! — строго сказал Иванушка, протягивая другу смятую пилотку. — Ну что, брат, полчаса прошло, что делать будем? Следующую машину ждать?

— Зачем ждать, Ванюш? — ласково спросил Тихогромов. — Вон, полная канистра.

Царицын не понял. Недоверчиво принюхался:

— От тебя бензином пахнет.

— Ещё бы, — вздохнул Петруша. — Если б ты знал, как я нахлебался!

Пока натовцы общались с милым топтыжкой, Тихогромов под шумок набрал полную канистру высокооктанового топлива.

— Крышка бензобака тугая попалась, с кнопочками, — жаловался он, когда радостные кадеты, по очереди волоча канистру, поднимались по склону.

— С кнопочками? Это же кодовый замок был! — расхохотался Ваня. — Как же ты открыл?

— Ну… я надавил немножко, она и сломалась, — вздохнул Петруша. — Как думаешь, товарищ подполковник будет сильно ругать за опоздание?

Товарищ подполковник обрадовался так, что даже попытался подняться — но тут же заскрипел зубами и упал обратно на сиденье.

— Молодцы, барышни! А тебе, Тихогромов, и вовсе медаль полагается! — хрипел Телегин, пока кадеты по очереди пытались наложить жгут на подполковничье бедро рядом с раной. — Как же они не заметили тебя?

— Сам не знаю, товарищ подполковник, — пыхтел над раной Тихогромов. — Я когда крышку бензобака открывал, она так затрещала… Испугался. Думал, меня сразу поймают.

— А ты, Царицын, ну просто циркач! — не унимался Телегин. — Это ж надо придумать: медведем прикинулся!

— Рад стараться, товарищ подполковник, — ответил Царицын и прикусил губу.

Телегин, покряхтывая от боли, объяснил, что по первоначальному плану кадетам полагалось двое суток обучаться полётам на «Чёрных осах» в окрестностях Медной горы. И только после этого маленький отряд должен был отправиться прямо в условленную точку в Эгейском море. Там подполковника Телегина с ребятами поджидал некий загадочный капитан Шевцов, о котором Телегин сказал только, что это «очень хороший человек, который переправит нас в Шотландию».

Однако по случайности — из-за того, что раненый подполковник потерял сознание, — «Чёрные осы» уже отмахали на юг добрых три четверти того расстояния, которое поначалу отделяло их от капитана Шевцова.

— Мы пролетели самый опасный участок пути — над Косово и Скопье, где сейчас полным-полно натовцев. Возвращаться назад глупо. По сути, нам остаётся взять покруче к востоку — и через триста километров мы встретимся с капитаном Шевцовым, — прохрипел Телегин. Ребята заметили, что ему всё труднее говорить: на верхней губе снова проступили мелкие бусинки пота.

— А как же Вы, товарищ подполковник? — обеспокоенно спросил Петя. — Вам же врач нужен…

— У Шевцова подлечусь, — Телегин махнул рукой. — Ну всё, братцы кадеты, надо срочно упархивать отсюда. Пока натовские вертолёты не появились…

Взлетели и потянулись на восток, к морю. Слава Богу, подполковник держался молодцом, больше сознания не терял. Иванушка убеждался в этом всякий раз, когда Телегин вдруг резко менял курс — видимо, для того, чтобы облететь очередной опасный район.

На рассвете запахло морем. Вскоре оно показалось вдали, словно край огромного зеркала. Царицын увидел красивую, очень большую чайку.

— Ещё один «ратный галеб!» — он обернулся, чтобы помахать Петруше рукой и показать ему птицу.

Петруши позади не было.

 

Глава 14.

Затерянный мир

Вот дурень… Он же без компаса… Пропадёт, и машина секретная невесть кому достанется…

Как проклятые, они с Телегиным кружили минут двадцать, ожидая, не покажется ли из утренней дымки чёрный тарахтящий «Ка-56».

Царицыну хотелось плакать. От жалости, что Петруша пропал теперь уж наверняка, потому что они не могут ждать его больше, чтобы самим не упасть в море с опустевшими бензобаками, и от злости, что толстый дурачок опять опозорился.

«Хорошо ещё, если погибнет, это хотя бы спасёт его от позора, — думал Царицын, борясь с настойчивым желанием расплакаться. — А что если он просто сидит где-то на бережку и ждёт, пока приедут полицейские, чтобы отвезти его на допрос, а „Чёрную осу“ — в лабораторию, к натовским экспертам?»

Царицын даже сплюнул с досады. Плевок полетел в Эгейское море. Он, Царицын, никогда бы не оказался в такой дурацкой ситуации. Никогда бы не подвёл товарищей. Нет, всё-таки неправильный этот Тихогромов. Ненастоящий был кадет.

Какая жалость, друзья мои, что наш герой был так огорчён потерей друга именно в те минуты, когда его маленький вертолёт летел над благословенной землёй Эллады — самой прекрасной и дивной страны под небесами! Ах, если бы северный мальчик Иван Царицын перестал плакать, он бы не мог не подивиться удивительной, вечной красоте величественных гор, возвышенных и дивных, как древние боги Олимпа, а также широких и щедрых долин, где испокон веку — ещё в те времена, когда дикие Ванины предки грелись в пещерах гиперборейской Скифии, — уже плодоносили искусства и ремесла… Он бы внял звону хрустальных источников, наполненных живым блеском резвящейся форели, стыдливому шелесту оливковых рощ, где и поныне, кажется, звучит эхо вакхических песен… Ах, если бы этот суровый северный юноша, воспитанный среди медведей и полярных оленей, мог прикоснуться к тёплому камню церквушек, попробовать парного молока, пахнущего горным разнотравьем, отведать удивительного заоблачного мёда — я уверен, он был бы покорён гипнотической, эльфийской красотой моей Родины.

Бледно-розовое утреннее солнце уже совершенно вынырнуло из упругих шелков Эгейского моря, и ночную прохладу растерзал, развеял сухой азиатский ветер, когда два крошечных упорных вертолётика перестали кружить на одном месте — и уныло потащились дальше, на юго-восток. Вскоре вконец измученные подполковник Телегин и кадет Царицын увидели впереди нечто вроде гористого острова — продолговатый, заросший лесом хребет, завершавшийся на южной оконечности внушительной вершиной, склоны которой обрывались в море.

Передовая «оса» Телегина начала снижение. Они ещё довольно долго летели над горами, скрывавшими в зелёных расщелинах россыпи беленьких хижин. Часто попадались и храмы — как правило, красного цвета, не очень похожие на русские церквушки, но тоже с крестами.

Наконец подполковник высмотрел удобное место для посадки. На пологом, возвышенном склоне оврага в кругу высоченных и строгих кипарисов виднелся ослепительно-белый домик с округлой крышей. А чуть пониже, на противоположном берегу бурливого потока, — довольно просторное поле, где паслось несколько непривязанных маленьких лошадок. Всё поле было в утреннем тумане. Казалось, лошадки стояли по колено в молочном озере. Ни одного человека не виднелось ни возле лошадок, ни на тропинке, ведущей к белоснежному домику. Это обстоятельство, думается, особенно порадовало подполковника Телегина.

Вертолётики вмиг разогнали винтами туман и — попрыгав по мягкой траве — затихли. «Ратный галеб» Царицын соскочил с воздушного мотоцикла — и бросился к Телегину. Тот уже слабо махал рукой.

— Слышь, брат Царицын, сознание слабеет. Могу отключиться. Надо передохнуть…

— Прикажете устроить лагерь, товарищ подполковник? — переспросил Ваня, но Телегин уже не слышал.

— А ты, Тихогромов, где шлялся? Ну-ка быстро в лес и наруби дров. Вопросы есть? — утопающим голосом сказал Телегин.

Иванушка понял, что дело плохо. Подполковник начал бредить, его лицо от скользкого пота казалось лакированным, застывшим. Повязка на спине и бедрах была черна от крови. Жгут на бедре сполз до колена, кровавая лужица скопилась на сиденье.

— Я мигом, товарищ подполковник!..

Ваня опрометью бросился в сторону белого домика. Перепуганному кадету почему-то показалось в ту минуту, что это сельская больница… Может быть, потому, что домик был чистенький, белый и приветливый на вид.

Рискуя свернуть шею, Царицын скатился по довольно крутому склону, плюхнулся в ледяной поток. Стиснув кулаки и часто дыша от холода, по скользким камням, по колено в ревущей пене перебрался на другой берег.

Вон и белый домик показался! Чуть не врезавшись в заборчик из ржавой сетки, натянутый среди деревьев, Ваня хотел было привычно, по-суворовски, преодолеть это препятствие — но приметил сбоку скамеечку, поленицу дров и рядом косую калитку. Задыхаясь, ухватил железное кольцо и заколотил по металлической пластине.

Деревянная дверь в домике отворилась мгновенно — будто стоявший за ней бородач в сером долгополом халате только и ждал, когда же Ваня наконец постучит. «Высокий, длиннорукий и страшно похож на рыцаря», — успел подумать Ваня.

Завидев гостя, худощавый «рыцарь» в халате стал поспешно спускаться по тропинке. Возле самой калитки он поднял глаза, и Царицыну снова показалось, будто этот человек совсем недавно отбросил копьё и вылез из доспехов. Вся нижняя часть лица его была скрыта тёмно-русой бородой, что поневоле подчеркивало красоту серых глаз, во взгляде которых светился благородный ум.

Бородач не удивился, увидав перед собой мальчика в потёртой форменной куртке и совершенно мокрых штанах.

— Калимера, — с вежливым вниманием произнёс он, живо отворяя перед Царицыным калитку.

— Good morning, sir! — быстро сказал Ваня. — We desperately need a doctor, it's pretty urgent, sir.

— Bist du aus dem Deutschland? — мягко улыбнулся человек, поглаживая длинную вьющуюся бороду; крупные серые глаза его посмотрели с интересом. — А впрочем, я вижу — вы из России. Очень-очень хорошо. У нас есть доктор, заходите скорее в дом.

Ваня едва лоб не расшиб о низкую притолоку. Внутри было чистенько и пахло печкой, тёплыми досками, сухой пылью да какой-то приятной для чутья древесной смолой. Навстречу из-за боковой двери выскочил некто низенький, тоже бородатый — только не с белым и высоколобым лицом, как первый, а совсем смуглый, с живыми чёрными глазами и крупной зубастой улыбкой в бороде:

— Руссос, руссос! Калимера! Кала, кала! — заквохтал он, зачем-то обнимая Ваню за плечи. Пальцы у него были коричневые, железные и с обломанными ногтями.

— Вы доктор? — быстро и прямо спросил Ваня.

— О нет, юный друг, это не доктор, — мягко пояснил худощавый, склоняясь сзади к Ваниному плечу. — Это наш отец Арсений. Он хорошо разбирается в травах и делает прекрасные отвары, однако он всего лишь ученик. Как, впрочем, и я. А настоящий врач скоро придёт, садитесь пока на лавочку.

— Скорее позовите врача! — Ваня не мог усидеть на месте. — Там человек умирает, понимаете Вы?!

— Нужно подождать совсем немного, старец сейчас беседует с другим больным, — ласково, но твёрдо сказал худощавый. Он говорил так, будто стеснялся собственного голоса, а между тем, этот голос был очень приятный, прямо какой-то шелковистый. «Ужасно умный дяденька, но ужасно медлительный», — подумал Ваня и в отчаянии сел на скамейку.

Отец Арсений присел напротив, поджал босые ноги с заскорузлыми пятками. Выглядел он ужасно потешно: борода белая, а лоб и нос — тёмные, загорелые. По всему было видно, что отец Арсений — старичок неунывающий. Он тут же достал из кармана немного запылившийся рыжий сухарь и со счастливой улыбкой протянул Царицыну.

— Паракало, — сказал он. — Глико! Я пылохо по-рускому го-воряю, да-да.

Между тем, «рыцарь», как мысленно прозвал его Ваня, поднялся, выплыл из комнатки и вернулся с деревянным подносом, на котором блестел стакан с прозрачной водой — и на блюдечке розовела горка лукумовых долек, обсыпанных пудрой.

— Угощайтесь, — слегка кивнув, предложил «рыцарь». Потом сложил утончённые руки на коленях, склонил голову и произнёс:

— Давайте знакомиться. Отец Арсений вам уже представлен, а моё имя — отец Ириней.

Ваня кивнул вежливо, но поспешно. Сказать он ничего не мог, так как рот был забит восхитительным лукумом. Только теперь Царицын вспомнил, что не завтракал. «Странное место, — подумал он, спешно жуя и оглядываясь. — Какой-то затерянный мир… Бородатые, лукумом угощают, по-русски понимают… На моджахедов вроде не похожи».

— Кто Вы, юноша? — спросил отец Ириней. — Откуда залетели в наши края?

— Мы? — Ваня поперхнулся, поспешно запил сладость ключевой струей, от холода приятно заныли зубы.

— Мы… орнитологи из московского дома пионеров. Вот видите, — Ваня похлопал себя по предплечью, — это эмблема нашего кружка. Ловим птичек. Экспедиция у нас.

— Ах, как интересно, — искренне обрадовался отец Ириней. Отец Арсений тоже заулыбался и, с неподдельным интересом разглядывая вышитую чайку, заёрзал на лавочке, но сказать, видимо, ничего не мог.

— Этой ночью мы ставили силки… на чёрных ласточек, — продолжал талантливо завираться Царицын, впрочем, на языке разведчиков такая ложь называется профессиональным словом «легенда», — и вдруг, представляете: в темноте столкнулись с браконьерами! Наверное, они приняли нас за кабанов. Начали стрелять, и один охотник подстрелил нашего руководителя, доцента Телегина.

— Какой ужас! — воскликнул отец Ириней. — Да, эти браконьеры совсем распоясались! А здесь вообще запрещена охота… Но где же Ваш раненый доцент? Срочно его сюда!

Проворный отец Арсений первым выбежал из домика. Царицын обогнал его на тропинке, на бегу махнул рукой в сторону поля с лошадками — а сам со всей мочи дунул вниз, к речке: прежде чем подоспеют бородачи, нужно успеть оттащить вертолёты, спрятать в кустах.

Телегин был без сознания. Кадет Царицын, хрипя от натуги, вытащил подполковника из седла, осторожно положил лицом в траву — а сам схватил «Чёрную осу» за мачту и поволок в заросли. Насилу успел: отец Арсений, прыткий не по годам, примчался минуты через три. За ним спешил, придерживая длинный подол, отец Ириней.

— Ах, какой тяжёлый господин доцент! — удивлялся отец Ириней, когда Телегина тащили к домику.

Оказывается, проложенный Царицыным путь через горную речку был хоть и кратчайшим, но отнюдь не единственным. Чуть выше по течению потока имелся шаткий мостик, и через него от пастбища с мулами к кипарисовой рощице вела живописная тропка.

Ударом ноги Царицын распахнул калитку (руки заняты, он придерживал Телегина под плечи и за голову, чтобы не болталась). Раненого «доцента» занесли в домик и положили на узкую лавку. Два бородача и Ваня присели на пеньки, которые заменяли здешним обитателям стулья.

— Старец освободился! — быстро прошептал отец Ириней, указывая на дверь в смежную комнатку. Эта дверь уже раскрылась, и на пороге появился тот, кого бородачи называли «старцем». Худенький, немного сутулый, в штопаном-перештопанном сером халате, таком же длиннополом, как у других бородачей.

Какой необычный человек… Смотрит в пол, вздыхает и потирает большие, крестьянские ладони. Мягкая, немного кудряшками борода, седенькие брови — а вот поднял глаза, и…

Ваню обожгло: да ведь знакомый, почти родной взгляд! «Где-то видел… где же я видел его?»

Бородачи бросились к своему начальнику. Ваня поразился: они по очереди схватили его загорелую руку и каждый поцеловал: отец Арсений чмокнул смачно, отец Ириней — едва слышно.

— Геронда, это учёные, орнитологи, — отец Ириней с поклоном указал на мокрого Ваню и раненого Телегина, без сознания лежащего на скамье. Видимо, старенький «главный врач» тоже понимал по-русски. — Они ловят птиц для изучения. Приехали из России. Доцента ночью ранили браконьеры, а маленький натуралист — очень смышлёный, будущий профессор.

— Маленькая, а уже учёная малыш! — с уважением подтвердил простоватый отец Арсений. Он обернул загорелое, сморщенное многолетним оптимизмом лицо к Царицыну:

— А вот я совсем неучёная человек. Сложно быть учёная, да?

— Ничего-ничего, — тихо сказал «главный врач» и, хорошо, мягко посмотрев на Ваню, вдруг добавил: — Тяжело в ученье — легко в бою.

— Где? — отец Арсений охнул, прикладывая ладонь к прожаренному на солнце мохнатому уху. — Не понимакаю ничьих.

— Эх ты, и правда неуч! — строго сказал старец. — Это же девиз юных натуралистов и скалолазов. Так сказал один великий русский скалолаз. Большой был специалист по Альпам. Он там всяких залётных орлов отлавливал.

Ванька незаметно вздрогнул.

Старец смотрел прямо, пряча улыбку в уголках глаз. Потом взглянул на Телегина, в беспамятстве лежащего на лавке у стены.

— Отец Арсений, беги к отцу Пахомию за бальзамом из сабельника, — сказал он. — А ты, отец Ириней, быстро промой рану и посмотри, нельзя ли вынуть пулю. Ты же у нас бывший хирург, вот и действуй.

— Хирург? — удивился Ваня, переводя изумлённый взгляд на отца Иринея. А тот начал действовать немедля, будто ещё заранее приготовился, да только ждал приказания старца. Вытащил из-под лавки потёртый докторский чемоданчик и чёткими, уверенными движениями начал разрезать окровавленные камуфляжные штаны.

— Лет десять назад я работал хирургом в одной швейцарской клинике, делал операции на головном мозге, — вполголоса сказал он Ване, извлекая из пакета тампоны и погружая их в глиняную плошку с йодом. — Однако я всего лишь ученик. Мои навыки — ничто по сравнению с тем, что сможет сделать для раненого наш Геронда.

Царицын уже понял, что Герондой зовут старенького «главврача».

Старец подошёл ближе, всмотрелся в рану:

— Говоришь, охотник подстрелил…

— Да-да, — быстро сказал Ваня. — Мы работали ночью в лесу, ставили силки на редких птиц. И представляете, оказывается через ваш полуостров проходят пути миграции редчайших этих самых… африканских грачей.

— По-твоему, во всем грач виноват? — старец глянул из-под приподнятой брови. — Да нет, брат, у «грача» знаешь какая пулька маленькая? Здесь, похоже, из пулемёта стреляли.

Тут бесстрашный кадет Царицын ощутил, как его голова вжимается в плечи. Ноги сделались ватными.

«Что он такое говорит… не может он такого говорить! Наверное, я ослышался. Или просто совпадение? Да-да, конечно, совпадение».

Но Геронда, похоже, решил добить беднягу Царицына. Он протянул крупную, очень жилистую, тяжёлую на вид руку — и указал на одну из потемневших иконочек, висевших в изголовье раненого Телегина:

— Вот смотри. Это святой Дмитрий. Тоже был смельчак. Хотя, конечно, носил совсем не такую форму, как ты. И никакого ордена ему так и не дали — даже посмертно. Никакого, представляешь?

Ваня усилием воли прикрыл рот и пробормотал, что не расслышал. Но старец не стал повторять, нахмурился и, не глядя на Ваню, вышел из комнаты.

 

Глава 15.

Наука побеждать

Электричества у бородачей не было. Ни одной розетки в стене. Отец Арсений поднёс зажжённую свечку к масляной лампаде с бумажным абажуром. Фитилёчек послушно занялся, весёлый старичок разогнул жёсткие, точно жестяные страницы древней книги и начал читать. В комнатке с иконами чудом сохранялся нежаркий, сухой полумрак. Солнце, обливавшее золотом весь мир за окнами, не отваживалось врываться сюда — только дрожали в воздухе светлые струны, пробившиеся в щели стареньких рам. «Надо же, как смотрит! — подумал Ваня, глядя на Спасителя, изображённого на самой большой иконе. — И добрый, и строгий вместе. Надо ещё ухитриться так нарисовать!»

— Кирие, элейсон, Кирие, элейсон, Кирие, элейсон, — нараспев читал отец Арсений, и Ване казалось, что древние звуки наполняют воздух спокойной, уверенной силой и уже ничто в мире не сможет вторгнуться и прервать то, что происходит в белом домике под кипарисами. Голос у отца Арсения хрипловатый и неспешный, как у доброго сказочника. Жаль, что язык нерусский, — но Ване отчего-то кажется, что он уже видел, и слышал, и знает всё это. Как будто в раннем детстве его приводили в эту самую комнату, и он сидел на дощатом полу, и смотрел на огоньки, и слушал, не запоминая, чудные слова:

— Иперагиа Феотоокое соосон имас…

А теперь вот услышал Ваня и сразу вспомнил, что так уже было в самом начале жизни. И может быть, повторится в самом конце.

Ваня стоял рядом с дверью и глядел, как бывшее светило французской нейрохирургии Франсуа де Сен-Бриак, а ныне просто отец Ириней, надев поверх обычного «халата» узкий длинный передник и нарукавники из потемневшей золотистой ткани, обходит висящие на стенах иконы, гремя старинным кадилом на серебряных цепочках. От кадила струился лёгкий дымок, и от этого дымка Ване делалось спокойно. В углу читает тяжёлую книгу бывший фракийский крестьянин отец Арсений, и голос то мягко рокочет, то неожиданно властно гремит под сводами маленькой церковки. Рядом с Ваней в странном, тесном кресле из тёмного дерева дремлет таинственный Геронда. «Или не дремлет, а просто прикрыл глаза?» — временами Ване чудилось, что старец вздыхает, а губы его подрагивают.

Внезапно всё закончилось. Отец Арсений перестал читать и, захлопнув книгу, побежал целовать иконы — все по очереди, по кругу вдоль стен. Ваня с лёгким удивлением понял, что уходить из комнатки не хочется. Непривычное чувство защищённости… Почему-то теперь он был уверен: всё будет как надо. Обязательно найдётся Тихогромыч, выздоровеет Телегин. И задание будет выполнено.

— Не грусти, парень, — старый Геронда вышагнул из высокого кресла, протянул руку и потрепал Царицына по плечу. — Начальник Ваш теперь уж точно поправится, только ему нужен покой. Пусть полежит у нас недельку-другую.

— Недельку-другую? — Ваня испугался. — Но нам срочно надо улетать… Мы не можем так долго!

— Видать, придётся тебе одному с Божией помощью отправляться в дорогу. Твой начальник прилетит потом, когда восстановит силы. Ну а сейчас пора трапезничать.

Стол отодвинули подальше от спящего Телегина, к противоположной стене. Раненый занимал единственную лавку, и Ваню отправили на двор за пеньками. На дворе Царицын насчитал этих пеньков штук тридцать — можно подумать, что старый Геронда проводил здесь научные симпозиумы, рассаживая по пенькам десятки гостей. Иван притащил четыре пенька, и честная компания, помолившись, разместилась за немного кривеньким, но зато крепко сбитым столом. В огромную глиняную плошку Царицыну навалили целую гору дымящейся фасоли, в правую руку дали стальную ложку, в левую — цельную головку сладкого белоснежного лука.

— Геронда, позвольте я отрежу юному гостю побольше хлеба, — мягко предложил отец Ириней. — Говорят, русские едят гораздо больше хлеба, чем европейцы.

— Вообще-то мы тоже европейцы, — вежливо заметил Ваня, но хлеб с радостью принял. Фасоль на поверку оказалась восхитительно вкусной, а лук почему-то имел привкус свежего яблока.

— Кушай оливочки, — ласково потчевал отец Арсений. Он и сам усердно налегал на зелёных маслянистых друзей, вкусно причмокивая и поминутно вынимая из бороды косточки:

— Ужасно полезная кушанья, да-да.

Отец Ириней почему-то кушать не стал, а достал толстенную книгу в поцарапанной жёлтой коже. Геронда кивнул, и бывший хирург начал чтение:

«Иже во святых отца нашего Иоанна Златоустаго слово о Тайной вечери Спасителя и о предательстве Иуды…»

Ваня хотел внимательно слушать, но, к сожалению, за ушами у него слишком громко трещало, а лук хрустел на зубах так, что из глаз летели солёные искры. Геронда внезапно прервал отца Иринея:

— Погоди. Почитай-ка сегодня вот эту книжку.

И он передал чтецу совсем новенький светлый томик. Отец Ириней бережно принял книгу, разогнул и произнёс:

«Если колдовство подействовало на человека, значит, человек дал диаволу права над собой».

Ваня вмиг перестал хрустеть луком и прислушался.

«Прежде всего нужно найти причину, по которой колдовство подействовало на человека, — спокойно, размеренно читал отец Ириней. — Пострадавший от колдовства должен найти свой грех, признать его, покаяться и поисповедоваться. Он должен понять, в чём была его вина, из-за которой колдовство возымело над ним силу».

Ваня осторожно перевёл взгляд на Геронду. Тот сидел, опустив карие горячие глаза, и не спеша вытирал тарелку хлебной коркой.

«Опять этот „главный врач“, это всё он придумал, — быстро пронеслось у Царицына в голове. — Специально дал отцу Иринею читать про борьбу с колдунами. Это он для меня!»

Ваня обернулся на Телегина, неровно и шумно дышавшего в забытьи. Жаль, что подполковник не видит и не слышит всего этого. Вот бы подивился… Откуда старенькому Герон-де известно о засекреченной спецоперации ФСБ? Всё это весьма подозрительно. Однако, как. Ваня ни старался, ему не удавалось справиться со странным чувством непридуманного родства, которое вызывал у него старый Геронда. Нет, от старца не исходило ни угрозы, ни беспокойства… Как ни крути, Геронда был какой-то хороший, свой.

«Если школьники вызывают духов, нужно задать им хорошую взбучку, — читал тем временем отец Ириней. — В тот самый момент, когда люди вызывают диавола и принимают те колдовские силы, которые он им даёт, они отрекаются от Бога».

«Это уж слишком! — усмехнулся Ваня. — Ещё секунда, и я начну думать, что таинственный Геронда полчаса назад разговаривал с Савенковым по телефону и генерал рассказал ему в подробностях весь план предстоящей операции!»

Отец Ириней поправил светлые очки на длинном рыцарственном носу и снова опустил в книгу серые глаза:

«Диавол даёт силы колдунам, потому, что они соглашаются служить ему, становятся его рабами, и за это он позволяет им совершать „чудеса“, глядя на которые, другие восхищаются. Итак, если мы видим, что человек, совершающий „чудеса“, не имеет ни малейшего родства со Христом, мы должны понять, что всё совершаемое таким „чудотворцем“ есть диавольский обман».

— Ты вот что, отец Ириней, — вдруг тихо сказал Геронда, не поднимая глаз от тарелки, — ты почитай-ка теперь, как можно защититься от колдунов.

Отец Ириней послушно перевернул страничку: «Человеку не может повредить колдовство, если у него есть духовная защита. Эта защита есть Божия благодать, которая сохраняется, если человек не предаёт Бога, не отрекается от доброго предания своих предков, от своей совести».

— Так оно и есть, — кивнул Геронда. — А если грешить и делать зло, если предать свою совесть, Церковь и память предков, то человек вмиг лишает себя Божией благодати. Читай дальше, отец Ириней.

«Колдуны не имеют власти творить человеку зло, пока сам человек своими грехами не даст диаволу право к себе прицепиться. А диавол, нащупав брешь в духовной защите человека, сообщает об этой прорехе своим слугам — колдунам».

— Так оно и есть, тут и говорить нечего, — вздохнул Геронда. Ваня замер: старец поднял глаза и смотрел прямо на него. Говорил он вполголоса, но каждое слово весьма отчётливо доносилось до слуха Царицына.

— Когда мы совершаем небольшие грехи, то делаем незначительные прорехи в наших доспехах — маленькие дырочки, как пульки от «грача». Когда грешим сильнее, то и пробоины больше, как от этого, как его звать-то… — старец в упор посмотрел на Царицына, — от «Калаша» что ли? Ну а уж тот, кто предаёт Родину, отрекается от предания Церкви — тот и вовсе с себя броню сбрасывает — на радость колдунам. Несчастный он человек.

Ваня слушал, затаив дыхание — позабыв даже про восхитительные гигантские оливки. Когда отец Ириней закончил чтение, кадет набрался духу и поднял глаза:

— Господин Геронда, разрешите обратиться?

Старец кивнул и очень внимательно посмотрел на юного «орнитолога».

— Послушайте, а можно по-честному, без красивых фраз? — Царицын попытался говорить по-взрослому. — Все знают, что рассказы про бесов и колдунов — это вымысел. Для детей придумывают сказки и фильмы с разными спецэффектами, а для взрослых вместо чудес придуманы фокусы посложнее. Оптические обманы, пиротехника и прочие хитрости. Скажите, ведь я прав?

Геронда сидел молча, поглаживая бороду. Царицын продолжал, переводя взгляд то на отца Арсения, удивлённо моргавшего поверх опустошённой миски, то на отца Иринея, который сидел, опустив тёмно-серые глаза, огромные и печальные, на переплёт закрытой книги.

— Вот я лично… ну ни разу не встречал ни одного колдуна, — продолжал Ванька, — не говоря уже о всяких там бесах. Из моих знакомых ни один человек не видел ничего подобного. А в Вашей книжке пишут о колдовстве как о реальной силе. Скажите, господин Геронда, разве Вы когда-нибудь видели настоящих бесов?

Старец опустил глаза:

— Эх-хе-хе, птицелов… лучше бы, конечно, никогда их не видеть. Зрелище, честно скажу, ужасное. Те ещё симпатяги. Ну-ка, отец Арсений, расскажи парню, как на тебя напали.

Отец Арсений всплеснул коричневыми руками так живо, что оливковые косточки, ранее бережно хранимые в его жилистом кулаке, разлетелись в стороны.

— Ой, ой! Пугловато мне было. Ворочаюсь от кельи отча Пахомия, иду себе выше по монопати, русски говоря, по ты-ропинке иду. Несу ба-алыиая каструля, полная помидорков. Вдруг смотрюкаю: э, кабан. Чёрный, грязный вся, бежит ко мня. Я себе и бормотаю: «Во-о, дескать, кабан бежит!» А он мне женскими голосами говорит: «Нет, отец Арсений! Это не кабан пришла, это смерть твоя бежит». И смеётся, клыки оскалил. Видно, секач была, не простая кабан. А потом как бросится в меня! Думал меню напуглять. Ну, брат ты моя, в тот минут я всё помидорки уронил. Насилу успел себя перекрестить. Тут он визгнул — и как прыганул с обрыва! Ага.

— Простите, отец Арсений, — быстро сказал Ваня, — а может быть, Вам просто… послышалось, что кабан разговаривал? Может быть, он на Вас молча прыгнул?

— Может и послышалось, — легко согласился отец Арсений.

— Наш Арсений не поленился спустится на дно обрыва, — послышался приятный голос отца Иринея. — Два часа искал кабанью тушу. Нет, не нашёл. Словно испарился кабан.

— Эта самая кабан ко мне потом ещё прямо под кровать приходил, — вздохнул отец Арсений. — С друзьями.

Ваня опустил лицо, пряча улыбку. Ему подумалось, что бедный старичок, похоже, тайком от своего Геронды балуется спиртным, вот и мерещатся ему всякие ужасы. Ваня перевёл взгляд на утончённое лицо бывшего хирурга:

— Скажите, отец Ириней, неужели Вы тоже верите, что настоящие колдуны существуют? Такие колдуны, которые на метлах летают. И которые могут, например, наколдовать, чтобы вот меня прямо сейчас приподняло и пришлёпнуло?

— Геронда, разрешите, я познакомлю юного гостя с некоторыми фактами? — с поклоном спросил Ириней у старца.

— Давай, брат Ириней, расскажи, да только недолго, — кивнул Геронда.

— Ну, я не буду говорить про другие страны, давайте коснёмся России, — предложил отец Ириней. — Так вот, в России с начала девяностых годов и поныне активно действуют пятнадцать очень крупных сатанинских сект. В столице более тысячи человек объединены в группу «Южный Крест», у которой есть своё капище на окраине Москвы, на территории одного заводика. А ещё сатанисты встречаются в Политехническом музее, на специальных семинарах. В Подмосковье официально зарегистрирован люциферианский «Зелёный орден», члены которого утверждают, что защищают природу…

— Природу они защищают! — возмущённо вздохнул Геронда. — Особенно когда кошкам животы вспарывают…

— Геронда, если позволите, я кратко пройдусь по другим городам России, — отец Ириней склонил голову и поднял глаза к потолку, припоминая. — Ну, во-первых, город Ростов. Там каждую весну на новолуние собираются сатанисты со всего региона. Далее… в Череповце прихожане храма Рождества Христова регулярно находят на крыльце своей церкви распятых кошек. В Тюмени сатанисты действуют под вывеской «Клуба любителей ролевых игр», это чтобы удобнее вербовать молодёжь. А в Иркутске поклонники дьявола и вовсе контролируют средства местной наркомафии.

Голос отца Иринея чуть дрогнул, он заговорил громче, явно борясь с возмущением в своей душе:

— Сатанисты регулярно совершают свои жертвоприношения, мы должны помнить об этом всегда! В 1993 году в Пасхальную ночь сатанист совершил ритуальное убийство трёх иноков Оптиной пустыни. Да… Ровно через год там же произошло новое убийство, на этот раз нашли тело паломника с тринадцатью колотыми ранами!

— Ах, злодеи! — прошептал Геронда. — Бога не боятся…

— В Минске в канун сатанинских праздников были убиты четверо новорождённых детей, — продолжал отец Ириней, на глазах его выступили слёзы. — В Невинномыске сатанисты расправились с двумя школьниками… Распинают на крестах… Выпускают кровь… Пятнадцатилетний алтарник московского храма Рождества Богородицы Алексей Нестеров в Пасхальную ночь был избит сатанистами до смерти, до неузнаваемости… А в Новгороде поклонники дьявола принесли ему в жертву студента Александра Петрова и его 80-летнюю бабушку. В Петербурге сатанисты убили 16-летнего Володю Васильева и срезали с него часть кожи для совершения своих обрядов… Эта же группа отрезала голову ещё одному мужчине… Вы понимаете, что происходит? А что они на Урале вытворяют! А в Сибири! В Кемерове — три сатаниста до смерти замучали девушку. В Новосибирске сатанист убил девочку, которой было всего семь годиков! А на Украине, в великом Киеве, официально действует сатанинский Орден рыцарей-тамплиеров! И знаете, сколько сатанинских сайтов в русском Интернете? Почти полторы сотни… Там они учат детей, как правильно совершать жертвоприношения!

— Бесстыдники, — покачал головой Геронда. — А для того чтобы заманивать новичков, начинают с того, что рекламируют колдовство!

— Именно так, Геронда! — с дрожью сказал отец Ириней. — Сначала появляются фильмы о юных волшебниках, красочные учебники магии, компьютерные игры… Потом — огромные парки с магическими аттракционами. Наконец, учреждаются целые школы, где пытаются привить детям интерес к чародейству. При этом не уточняют, из какого страшного источника черпают все чародеи свои магические силы! Образ ведьмы, с визгом летящей на метле, представляется как нечто красивое!

— Геронда, вспоминай-ка тот случай с колдуном? — попросил отец Арсений, в точности, как маленькие мальчики просят рассказать любимую историю про войну.

— Да уж нелегко забыть, — усмехнулся Геронда. — Раз приехал ко мне необычный юноша, совсем ещё мальчик. Возрастом чуть постарше нашего Ванюшки, а какой сильный колдун! Родители с малых лет отдали его тибетским чародеям, чтобы малыш научился у них всякой мерзости.

Геронда вздохнул, покачал головой:

— Этот мальчик был совершенно во власти диавола, и диавол помогал ему вытворять разные колдовские фокусы. Например, парнишка мог протянуть руку — и в соседней комнате со стола взлетал кувшин с водой, опрокидывался над стаканом, и после этого проклятый стакан, доверху наполненный водой, сквозь закрытую дверь прилетал прямо в руку к этому мальчишке!

— Вы это сами видели? — Ваня чуть исподлобья, не мигая глядел на Геронду.

— Да зачем мне глядеть на летающие стаканы? Но я видел другое. Когда этот парень приехал сюда, в это самое место, чтобы раскаяться в колдовстве, диавол начинал его мучить так, что у мальчишки лопались вены.

Геронда прямо посмотрел на Царицына, и Ваня понял: это — чистая правда. В глазах старца была такая горячая боль, точно перед ним прямо сейчас катался по полу, хрипя от боли, мальчик с огромными синяками на руках.

— Диавол не хотел, чтобы юный колдун раскаялся и перестал ворожить. Один раз диавол даже заставил этого парня броситься на меня. Мальчик на миг потерял рассудок, подскочил в воздух и хотел ударить меня ногой в лицо. На Тибете его обучали всяким боевым искусствам, вот он и вздумал опробовать их на мне.

— И что? — Ваня замер, пожирая старца глазами.

— Бог хранил меня, недостойного, — спокойно сказал старец. — Нога остановилась прямо возле щеки, словно на невидимую стенку натолкнулась. Парень очень удивился, что ему не удаётся ко мне прикоснуться. Зато я, признаться, немножко расстроился и, схватив его, всыпал бесстыднику по первое число. Ведь он не просто хотел ударить меня, это ещё можно потерпеть, но ведь он при этом ещё хулил Бога! Этого вытерпеть нельзя. Ну, признаться, я его немножко пихнул, только-то один разок, а он и улетел в овраг. Потом вернулся весь в колючках прощения просить.

Ваня тайком оглядел сухонькую фигуру старца — и вдруг понял, что жилистый старичок, и правда, при необходимости, мог пихнуть так, что мало не покажется никому.

— А как его звали, это парня? — спросил Ваня.

— У него было два имени, одно — человеческое, обычное, а другое — колдовское. По-колдовскому его звали Шушурун. Тибетский учитель так прозвал, в честь самого себя. Учитель у него был известный шаман Шушурун Черентай. Древний старик, и доныне ведьмачит у вас в России, где-то на Алтае. Да даст ему Господь покаяние… Говорят, очень страшный колдун. Хотя страшный, конечно, только для тех, кто живёт без Бога. А кто на Божию помощь рассчитывает, тому колдовство не страшно.

Помолчав немного, Геронда покосился на давно опустевшие тарелки:

— Ну, ладно. Наелись, братья? Читайте благодарственную молитву после трапезы.

Когда Ваня выбегал на двор мыть плошки, Геронда поймал его за рукав лётной куртки:

— Запомнил? Чуть тебя постарше, а звать Шу-шу-рун.

— Ага, Шушурун! — кивнул Ваня, не вполне понимая, для чего ему запоминать это имя. — Простите, а можно вопрос?

— Можно, только позже, — сказал Геронда, доставая из кармана связку чёрных деревянных бусинок, похожих на косточки от счётов, которые Ваня пару раз видел в сельских магазинах, когда отдыхал у бабушки в деревне.

— Сейчас мне надо написать парочку писем, пока отец Ириней забинтует рану твоему начальнику, а отец Арсений польёт наш огородик.

— Огородик? Я помогу!

Ваня бросился вдогонку за отцом Арсением, который уже спешил к источнику с парой огромных бидонов.

Огород у таинственных бородачей был небольшой, но весьма ухоженный. В отсутствие отца Арсения за порядком здесь приглядывал чёрный, с рыжими бровями, поджарый и страшно деловой котяра по имени Мракобес. Мракобес не только держал на строгом учёте всех здешних птиц и полевых мышей, не давая им бесконтрольно размножаться, но, прохаживаясь по грядкам, он также с потрясающей ловкостью пинал баклажаны и тыквы, выстраивая их ровными рядами, дабы отцу Арсению сразу была видна степень зрелости каждой особи.

— Я сейчас, братца ты моя, Мракобеса учу огород поливать, — рассказывал Ваньке отец Арсений, когда они волокли от источника двадцатилитровые бидоны, доверху наполненные ключевой водой. — Ага, вот научу, тогда у меня и вовсе забот не будет! Можно весь день на лавке лежать!

Ваня засмеялся, ему не верилось, что отец Арсений сможет просидеть без дела хотя бы полминуты — не то что лежать на лавке весь день!

Кот Мракобес придирчиво оглядел нового помощника — и, видимо, остался Ваней вполне доволен, особенно когда Царицын, взвалив на спину опустевший бидон, снова побежал к источнику. На этот раз кадет категорически отверг помощь старичка.

— Мы, орнитологи, народ привычный, тяжести таскать любим, — сказал Ваня и умчался, грохоча бидоном.

— Мррм-мрмрмяу, — подумав, произнёс кот Мракобес, глядя вслед убежавшему русскому мальчику.

— Пожалуй, ты прав, — согласился отец Арсений. — Парнишка, и правда, неплохой. По крайней мере, воду носит быстро и на тяжесть не жалуется. Будет жаль, если его всё-таки отчислят из училища.

 

Глава 16.

Орден идёт напролом

Навстречу от белого домика спешил по тропинке отец Ириней. Бежал, задевая серым подолом по траве.

— Ваня, скорее! Геронда ждёт тебя, он хочет поговорить.

Наверху, под кипарисом, на тёплом пенёчке сидел Геронда. Завидев Ваню, он поднялся, опираясь на кривую палку.

— Ну что, птицелов, поисповедовал помидоры?

К этому времени Иван потрудился с тяпкой добрых два часа и уже знал, что прополка грядок среди бородачей называется «исповедыванием огорода».

— У нас в Москве таких помидоров не бывает, — признался Ваня. — Невкусные какие-то продаются, и без запаха совсем. Наверное, у нас климат плохой для помидоров.

— Нужно просто почаще их исповедывать, — улыбнулся старец. Он вытащил из кармана небольшую фотокарточку — и протянул Ване:

— Гляди. Это тот самый юный колдун с Тибета. Точнее, бывший колдун. Теперь он живёт недалеко отсюда, на берегу во-он того залива.

С фотографии на Ваню смотрел совершенно счастливый рыжеволосый парень с помидорным румянцем на щеках — и в точно таком же, как у бородачей, сероватом халатике. Взгляд у парня был такой, будто он часа три тащил на плечах тяжёлый холодильник или даже рояль, а буквально пару секунд назад дотащил груз до места, сбросил, расправил плечи и теперь интересуется, где бы тут славненько пообедать.

— Ты понял то, что за трапезой для тебя читали? — без улыбки спросил Геронда, убирая фотографию в карман.

— Я понял, что Вы догадались, что мы никакие не орнитологи, — тихо сказал Ваня. — А откуда знаете, что мне придётся столкнуться с колдунами?

Геронда улыбнулся. Кажется, он вовсе не собирался отчитываться перед Царицыным.

— Я прошу Вас ответить! — тихо, но твёрдо повторил кадет.

— Ладно, так уж и быть, расскажу, — старец припрятал улыбку в седенькие усы и перешёл на шёпот, как настоящий заговорщик. — Только дай честное слово натуралиста, что никому не скажешь. Видишь ли, у меня в глазах специальные контактные линзы. С их помощью я вижу, что у человека на сердце.

— Я серьёзно спрашиваю…

— А вам в училище такие очки не выдают? Очень полезно любому кадету иметь такие линзы. Помогает в деле.

«Он и про училище знает, — Царицын совершенно поник. — А может быть… старичок-то — из ЦРУ? Может, он с „Моссад“ сотрудничает? Или с „Ми-5“, например…»

Старец ласково обнял его за плечи:

— Дурачок ты, дурачок… Какой там «Моссад»! Слушай внимательно. Тебя ждёт серьёзное дело, опасное. Отправляешься к колдунам, а в броне у тебя дырка. И знаешь, где дырка? Вот здесь…

Геронда ткнул пальцем против сердца.

— Какая дырка? — немного испугался Ваня, ему показалось, что это розыгрыш. — Откуда?

— Ты сам её просверлил, — строго сказал старец. — Ты уже приготовил дырку, чтобы повесить сюда красивый орден. Ты очень хочешь получить орден, ведь так?

Ваня покраснел.

— Разве это плохо — хотеть быть лучшим?

— Да, ты очень хочешь стать лучше всех, ты стараешься изо всех сил. Такое упорство в ученье достойно русского офицера. Я знал одного бывшего офицера русской Империи, он был чуть ли не самый умный и твёрдый человек на всей нашей горе. Да, ты хорошо работаешь над собой. Ты любишь всегда и во всём побеждать других, получать первые призы. Но давай подумаем, зачем ты всё это делаешь?

Ваня вдруг понял, что с Герондой бесполезно играть в кошки-мышки. Он знает даже про заветную Ванину мечту, которой он ни с кем никогда не делился — про орден! Этого не могли проведать даже в ЦРУ.

Кадет Царицын вдруг почувствовал, что старенький Геронда видит его попросту насквозь. Словно Ваня — крохотный, прозрачный и сидит у него на ладони. От этой мысли Ване стало страшновато — но одновременно как-то уютно. Он чувствовал, что Геронда добрый. И никогда не воспользуется своими страшными «контактными линзами» Ване во зло. Потому что он его — Ваню — любит.

— Отвечай! — Геронда строго сдвинул брови. — Зачем ты стараешься, надрываешь пупок? Ради чего?

Ваня вздохнул и ответил честно:

— Чтобы стать сильным и служить России.

— Ради России… — протянул старец и вдруг жёстко сказал: — Нет, брат, не ври. Ты делаешь это для себя! Чтобы быть лучше других в училище. Чтобы быть первым, завоевать авторитет, славу, почести. Ты хочешь служить России, но при этом обязательно в роли сильного, прославленного человека. Чтобы тобой все гордились, чтобы расхваливали тебя, какой ты умный и самоотверженный.

Старец помолчал немного и спросил сурово:

— Скажи, если бы твоей Родине понадобилось, чтобы ради неё ты стал никому не известным, скромным, незаметным — разве ты стал бы ей служить?

— Это как? — переспросил Ваня.

— А вот так! Разве согласился бы ты служить своей любимой Родине, если бы заранее знал, что об этой службе никто не узнает, не скажет тебе даже «спасибо»? Представь, что тебе пришлось бы до старости командовать какой-нибудь подводной лодкой в дальнем океане и ты бы затопил за свою жизнь больше вражеский кораблей, чем весь остальной флот, — а за это тебе даже самой маленькой медальки, даже почётной грамоты бы не дали? Что? На такую службу Родине ты согласился бы?

— Ну…

Ваня отвёл взгляд. Ему очень хотелось сказать «да», но что-то внутри мешало. Какой-то невидимый тормоз включился и железной хваткой зацепился за совесть.

— Эм-м. Ну…

— Баранки гну. Сам видишь, на кого ты работаешь. Стало быть, все твои успехи — от гордости, от желания славы и похвал, чтобы тебя ставили в пример другим. Слышишь меня? — Геронда неожиданно ухватил Ванин рукав железными пальцами — и вдруг дёрнул так, что пуговица отлетела. — Слышишь?! Ты не понимаешь, дурень, что, если ты будешь и дальше так тщеславиться, они, эти колдуны, тебя сожрут!

— Что?! — Ване вмиг сделалось жарко.

— Они сразу увидят эту дырку в твоей броне и начнут туда бить! Они купят тебя на тщеславии — и потом уничтожат.

Следи за собой! Делай всё не для того, чтобы потом получить награду, а ради дела, ради чистой совести, ради того, чтобы порадовался за тебя Бог. Старайся не тщеславию своему угодить, а Богу! Заделывай дырку, Ваня! Ну всё, хватит лясы точить. Пора в путь.

Ваня вздрогнул. Последние пять минут он слушал, точно в забытьи. Перед мысленным взором его внезапно и удивительно ясно предстала картина: он, Иванушка Царицын, стоит на рыхлом мартовском льду Чудского озера в доспехах древнерусского богатыря, с топором в руках. А навстречу плотными рядами, выстроившись свиньёй, прут с пустоглазыми кабаньими рылами враги: рогатые рыцари, клыкастые ландскнехты. Орден напирает на передовой полк наших ратников, пытается проделать брешь в русской обороне.

— Эй, парень, проснись, — Геронда легко похлопал Ивана по плечу. — Тебе пора лететь дальше.

— А как же… мой начальник? Он остаётся?

— Полетишь без него. Не волнуйся, вылечим твоего «доцента». Ещё много поганых ворон отловите вместе. Ага, вот и отец Арсений бежит, видать, начальник твой очнулся.

Ваня посмотрел на тропинку, огляделся вокруг — никого. Впрочем… через секунду распахнулась дверь и чёрно-серым, мохнатым, загорелым колобком выскочил отец Арсений.

— Геронда, благослови! Раненая доцента глазы открыл, мальчика к себе просит.

— Беги, парень, — Геронда подтолкнул Царицына в спину. — Успокой своего начальника, пусть не волнуется.

Ваня пулей влетел в избушку, кинулся к скамейке. Вместо самоуверенного супермена Телегина на скамейке лежал чужой человек: голубовато-белая, почти прозрачная кожа, на веках голубые жилки дрожат. Усы посерели и повисли, а губы дёргаются, точно пить просят.

—… Кадет Царицын, так. Я ранен, видишь, ранен, — быстро захрипел незнакомый человек телегинским голосом. — Рана позорная, эх, как же обидно! В задницу попали. Монахи вокруг. Ты зачем их позвал, пионер? Мне не монахи нужны, мне доктор нужен! Видать, помирать мне, раз ты попов позвал.

— Никак нет, товарищ подполковник, не помирать! Врачи говорят, через две недели Вы совершенно поправитесь, честное слово, — прошептал Ваня, наклоняясь к страшному, точно пудрой засыпанному лицу раненого. — Только лететь Вам пока нельзя.

— Да уж, куда мне теперь лететь… я уже прилетел. О деле, теперь о деле. Запоминай всё намертво, кадет. Повторить не смогу. Капитан второго ранга Шевцов! Он тебя встретит. Координаты в планшете. Ровно в семнадцать часов. И Тихогромова с собой бери. Ах, отставить, мы же его потеряли. Слушай Царицын, плохо всё у нас складывается, но ты должен дойти до конца. Тихогромова потеряли — ужасно. Меня потеряем — невелико горе. Я человек военный, для того и живу, чтобы однажды честно помереть. А вот тебя потерять нельзя. Полетишь один. Будешь там не позже семнадцати часов, понял?.. Точка примерно в двухстах километрах отсюда, к юго-востоку.

— Товарищ подполковник, а что находится в этой точке? — быстро спросил Ваня, каждую секунду опасаясь, что Телегин снова потеряет сознание. — Остров или корабль?

— Отставить разговоры! Слушай, вот ещё важное… Помнишь, девушку нашу перевербовали? Остерегайся подлюку. Там, в планшете, найдёшь её фотографию. Когда будешь в замке, главное, не попадайся ей на глаза. Эта рыжая кошка тебя сразу раскусит, понял?

Ваня кивнул, присел на пенёк. Телегин подёргал губами, поводил глазами под закрытыми веками и снова захрипел:

— Куда, Царицын?! А ну ко мне! Ах, ты здесь… Слушай дальше. Перед рыжей девкой посылали парня. Геннадий Перепелкин, лейтенант.

— Его тоже перевербовали?

— Не перебивай. Его убили. Родители в Орловской области получили посылку. Срочная почтовая служба доставила. Ужасно, кадет, ужасно. Мать когда открыла, у неё инфаркт случился.

— Что в посылке?

— Пластиковая банка, а в банке… — Телегин немного дёрнулся, запрокинул голову, под волосами на лбу обильно выступил пот. — Так, о чём я, Царицын, о чём? Ага, в посылке… голова заспиртована. И уши на голове отрезаны. Понимаешь, зачем говорю? Не запугиваю. Чтоб ты понял: миссия будет опаснее, чем мы думали.

Ваня сглотнул и зачем-то потрогал себя за ухо.

— Там на острове непонятное что-то, — Телегин приоткрыл правый глаз и мутноватым зрачком уставился на Ваню. — Поэтому так: в замке — никакой самодеятельности. Услышал меня?

— Так точно, — Ваня быстро кивнул, а сам вдруг подумал: «Вот сволочи! Обязательно отомщу вам за бедного лейтенанта! Это ж надо так: русскому офицеру голову отрезать и заспиртовать!»

— Никакой удали молодецкой, кадет! Иначе и твоя голова может очутиться в такой же банке. Запомни: тихо высадился ночью на свалке, вышел к людям, смешался с толпой. Походил-погулял по студенческому городку, поискал наших деток. Нашёл — хорошо, попытался заговорить с кем-то из них, поспрашивал, как настроение и всё такое. Не нашёл — тоже хорошо: вернулся на свалку, дождался темноты и улетел. Туда, куда скажет Шевцов.

— Как я попаду на остров?

— На «осе».

— Товарищ подполковник! — Ваня чуть не подскочил от досады: неужто Телегин опять бредит? — Но я ведь не долечу! Через пол-Европы…

— Доберёшься сперва до точки, указанной на карте. Достань-ка планшет, я покаж-ж-жах…

Он пытался повернуться набок — видимо, слишком резко. Дёрнулся от боли — и вмиг побелел, медленно закинул голову. Нижняя челюсть отвалилась, и лицо сразу сделалось страшным, совсем неживым.

Отец Ириней прибежал, кинулся приводить Телегина в чувство. А Ваня постоял, вытер каплю с кончика носа и пошёл доставать вертолёт из кустов.

Ничего особенно торжественного не сказал Геронда на прощание. Подошёл, быстро перекрестил белобрысую русскую макушку и крепко потрепал по загривку:

— Ну, Господи, благослови.

С моря дул ровный тёплый ветер, «оса» подрагивала на чёрных ножках, нетерпеливо покачивала лопастями. Ваня поглядел на вершину огромной горы, голубевшей на южной оконечности полуострова. На самой верхушке виднелось уютное лёгкое облачко — единственное на всём небосклоне. Облачко явно не хотело отрываться от вершины и улетать прочь.

Сейчас он устроится в седле, проденет ноги в стремена, дёрнет стартёр — и всё это останется позади, в прошлом. Не будет ни белого домика под кипарисами, ни облачка на вершине, ни раненого Телегина, ни доброго Геронды, ни смешного отца Арсения, ни благородного отца Иринея — ничего. Только блеск солнца в солёной воде под ногами, и свежие колкие брызги, и дикий треск маленького бензинового движка. И будет Ваня совсем один.

— Держи-держи, хорошая учёная малыш! — отец Арсений сунул в руку Царицына серый мешочек, похожий на кисет из фильмов про войну.

— Это для чего, а? — старался улыбнуться кадет, распутывая верёвочку. Внутри кисета что-то светлело — тёплый, живой кусочек дерева. Это был деревянный резной крест — небольшой, в кулаке спрячется. По дереву была вырезана фигура Распятого Спасителя и по сторонам буковки:

— Это наша рукоделья, — пояснил, радостно пыхтя, отец Арсений. По глазам было видно, что старичок собственноручно вырезал крестик для русского мальчика.

— Не просто рукоделье, — тихо и строго сказал Геронда, прямо глядя Царицыну в глаза. — Это наше оружие.

Ваня с улыбкой кивнул, визгнул молнией лётной куртки, приладил мешочек за пазуху — ещё раз посмотрел на Геронду. Тот закрывал от солнца часто моргающие глаза, а другой рукой теребил бусинки на своей растрёпанной верёвочке.

Честно говоря, Царицыну не верилось, что вот сейчас он поклонится им в последний раз, сядет на узенькое сиденье вертолётика и улетит. Тем не менее, именно так Ваня и поступил: поклонился, сел — и улетел. Машина прочихалась, подскочила — и резво пошла вверх, в тёмную часть неба — туда, откуда уже надвигалась вечерняя мгла.

Кадет оглянулся: ах, каким красивым казался Ване гористый полуостров, медленно уплывавший вдаль. Бело-розовый мраморный хребет, местами поросший лесом, казалось, висит в воздухе: голубое море внизу было такого же цвета, как небо. «Летающий остров!» — подумал Ваня.

Впереди распахивалось темнеющее вечернее небо. Ещё минут десять — и заветная точка, отмеченная царапкой на стёклышке, прикрывавшем карту в планшете, будет достигнута. Интересно, что там будет: большой архипелаг или одинокий остров, на котором находится засекреченная военная база? А может быть, русский авианосец? Это было бы красиво: на глазах у моряков лихо опустить на палубу «Чёрную осу», потом не спеша, чётко печатая шаг, подойти к капитану и доложить о прибытии.

«Море, — в ужасе думал кадет Царицын, подлетая к цели. — Вокруг — одно только море, и нет вовсе никаких островов, никаких кораблей!» На сколько хватало глаз — а Ване с высоты было видно на много километров — ничего не виднелось на зеленоватой морской глади. Только солнце бликует, да белые барашки толпятся.

Неужто Телегин что-то перепутал, дал неверные координаты? Такая ошибка точно будет роковой. Какое-то время «Чёрная оса» покружит над пустым местом в Эгейском море, а потом закончится бензин. И Ваня окажется в тёплых солёных волнах. Ну, минут сорок он, конечно, продержится на поверхности — всё-таки кандидат в мастера спорта по плаванью. А потом начнётся переохлаждение, судороги, а может быть, акульи плавники за спиной — и всё. И будет тебе, брат Царицын, орден от Морского царя.

Вдали светлеет посреди моря какая-то проплешина… Может быть, это остров. Время — шестнадцать пятьдесят три. Если слепо верить Телегину, через семь минут должно свершиться чудо и, непонятно как, возникнет капитан Шевцов… Ну а если быть реалистом, то сразу можно сказать себе, что ничего не произойдёт. Чтобы через семь минут в этой точке появился корабль, он должен уже сейчас показаться на горизонте.

Но чист горизонт.

«Вон там вдали — остров, ну точно же остров, я даже деревья вижу, — сказал себе Ваня. — Я ещё могу дотянуть до него, если прямо сейчас плюну на приказ подполковника — и двину на восток. Даже если „Чёрная оса“ немного не дотянет до островка, есть надежда добраться туда вплавь…

Надо на что-то решаться! Пальцы, стиснутые на рычаге управления, ломило от напряжения. Нарушить приказ и рвануть из последних сил к острову — или через пять минут упасть в море, но со спокойной совестью, что приказ выполнен. Что делать?

«Я человек военный, — вдруг прозвучало в его голове эхо давешней телегинской фразы. — Для того и живу, чтобы однажды честно помереть». И кадет Царицын расслабился. Откинулся на жёсткую спинку сиденья, с улыбкой поглядел на солнышко. Ещё три минуты до семнадцати часов. За три минуты можно так много успеть. Например, съесть баранку.

Сверху белоснежные пенистые барашки казались кроткими, шелковистыми. Но Царицын знал, что на самом деле там, внизу, — рёв ветра и хлесткие брызги, а когда плывёшь брассом, то под каждый барашек надо подныривать, чтобы не закрутило в глубину. Пожалуй, придётся оторвать деревянное сиденье вертолётика, на нём всё-таки легче держаться на плаву. Рюкзак, конечно, камнем пойдёт ко дну…

Один из барашков повёл себя довольно странно. Разбежавшись по зеленоватой глади, он точно натолкнулся с размаху на незримое препятствие — бешено вздыбился, сразу сделался вчетверо выше и взорвался седыми лохмотьями пены. «Так бывает, когда волна налетает на утёс», — подумал Ваня.

Впрочем, так оно и есть. Кадету захотелось ущипнуть себя: посреди моря возникла чёрная скала, Она поднималась из глубины, полностью скрываясь в рваном облаке пены всякий раз, когда на неё налетала очередная волна. Что особенно понравилось Ване в этом утёсе, так это четыре здоровенные антенны, толстые и чёрные.

Обалдевший от счастья, кадет замер, наблюдая величественную картину: вот это мощь! Как пафосно, точно кусок Атлантиды, выходит из пучин этот маленький, до зубов вооружённый железный ковчег! А не пойти ли мне в подводники? — задумался Ваня, глядя, как трепещет и хлопает на злобном ветру синий по тёмно-красному с белыми жилками андреевский крещатый флаг.

—… онский городовой! — донеслось до слуха Царицына сквозь грохот ревущих валов. — Снижайся, твою налево! Майна, майна!

— Эй, на вентиляторе! — кричал человечек в мокрой чёрной курточке и чёрной пилотке. — Сюда, на палубу садись!

Двигатель закашлялся — и Ваня понял, что бензин кончился как раз вовремя. Последних капель натовского топлива хватило, чтобы избежать свободного падения на палубу субмарины с высоты двухсот метров.

Ване понравилось, как он приземлился — «Чёрная оса» опустилась прямо на середину мостика — мужичок в чёрной пилотке едва успел отскочить. Пока Царицын выпутывался из ремней, из распахнутого люка резво выпрыгнули ещё человек пять — и бросились к Ване с лицами, перекошенными от восторга:

— Ух ты! Ах ты! Совсем ещё салага, а лихой!

— Ловко рулишь на вертушке! Это что за агрегат? — поинтересовался старый подводник с широким рябым лицом, подхватывая кадета под мышки.

— Ты откудова, малец? Десантник, что ли? — заглянул в глаза некто радостный и рыжий, с чёрным пятном копоти на лбу.

— Братцы, да это вообще югослав! — заметил рябой, тыкая пальцем в нашивки с чайкой. Быстрые, плечистые, в одинаковых куртках, они уже вовсю копошились вокруг Ваниной «осы» — кажется, разбирали на составляющие.

— Машинку внутрь, живо! — скомандовал черноусый серьёзный господин в капитанском кителе, с прожилками седины на висках. Властно глянул на Царицына:

— Тебя как звать?

Ваня поспешно высвободился из титановых объятий подводников, одёрнул пилотскую куртку:

— Товарищ капитан второго ранга! Суворовец Царицын с заданием от подполковника Телегина!

— Вольно, — хмуро кивнул капитан Шевцов. — А второй-то где? Потерялся, что ли?

Ваня опустил глаза.

— Воздушная цель по левому борту, товарищ капитан! — вдруг гаркнул рыжий с копотью. — Вот и второй подлетает.

Ваня подпрыгнул чуть не на полметра: что?! Кто там может подлетать?! Чёрная точка в небе? Вертушка, это наша вертушка, «Чёрная оса»! Неужели раненый подполковник всё-таки поднялся в воздух?!

— Опаздывает, — строго сказал Шевцов. — Непорядок, товарищи суворовцы. Нельзя нам больше пяти минут на солнышке сохнуть. Пора погружаться, не ровен час со спутника засекут.

— Виноваты, товарищ капитан! — радостно согласился Царицын. От счастья он готов был станцевать по палубе вприсядку. — Разрешите подождать ещё последнюю минуточку! Видите, уже снижается.

«Чёрная оса» не долетела до «Амура» каких-нибудь двадцать метров: вертолётик чиркнул хвостом по воде — и, вспенив белоснежный солёный хвост, едва не рухнул в море.

— Климов! Панкратов! Человек за бортом! — отрывисто пролаял капитан Шевцов. Мимо Вани, больно задев плечом и бешено шлёпая ластами, пробежал человек в гидрокостюме. Царицына схватили за плечи и потащили внутрь, ногами в люк.

— Не волнуйся, паря! — рыкнул на ухо рябой подводник. — Достанут твоего напарника, и вертушку тоже подберут.

Ваня пытался объяснить, что пилот второго вертолёта ранен, что нужно позвать доктора — но его не слушали, вопли кадета тонули в общем гаме. Радостные подводники наперебой решали судьбу Царицына:

— Водки ему, маленькую рюмочку! Мокрый весь!

— Кормить его! На камбуз тащи!

— Отдохнуть надо парню! Койка нужна свободная!

Иван затих. Навалилась усталость. Хорошо было осознавать, что после всех треволнений и турбулентностей он всё-таки находится внутри, а не снаружи субмарины. И окружают его свои, родные, люди — а не медузы с акулами. Ваня Царицын неожиданно остро ощутил, как тепло и уютно ему здесь, на борту подводного корабля типа «Амур-1650», плотно набитого русской речью, чёрным хлебом, картошкой, соляркой и баллистическими ракетами.

 

Глава 17.

Под водой

Садитесь на скамеечку, — сказал Шевцов, когда Ваня, прогрохотав по металлической лестнице, вбежал в капитанскую каюту. — Сейчас придёт Ваш напарник, будем совет держать.

Придёт? Он сам придёт? — удивился Ваня. — А разве он… не ранен?

— Отчего же ранен? — капитан удивлённо наморщил лоб. — Ваш коллега вполне здоров и чувствует себя прекрасно.

«Неужели Геронда исцелил подполковника за один день?» — недоумевал Царицын. Дверь приоткрылась, и в капитанскую каюту застенчиво протиснулась коротко стриженная, ушастая голова…

— Разрешите войти? — пропищал девчачий голосок.

— Тихогромыч! — крикнул Ванечка и бросился приятелю на шею. — Дружище! Сволочь! Как ты меня напугал! Где ж тебя носило?!

Капитан Шевцов присел на краешек стула и терпеливо ждал, пока кадеты намутузятся всласть.

— А ты не будешь ругаться? — гундосил Петруша, пытаясь освободиться от железной руки Ивана Царицына, сжимавшей ему нос. — Ты знаешь, Вань… когда мы летели… я совершенно случайно задремал, совсем ненадолго. Представляешь? Прямо в воздухе…

— Ха-ха! Охотно верю, — кивнул Царицын. — Небось, очухался уже в небе над Турцией?

— Ой, не знаю даже, — Петруша помотал головой, точно пытаясь вытряхнуть из головы ужасные воспоминания. — Кружил битый час над какими-то островами! Потом пришлось на скалу приземлиться, нужда заставила. Ещё немножко подремал и дальше полетел. А когда туман внизу рассеялся, гляжу: мамочки! подо мною эскадра миноносцев проходит! Флаги незнакомые. Хотел я на них плюнуть, да потом думаю: ладно, пущай себе плывут. Потом, брат, кушать мне захотелось — страшное дело. Ну, думаю, буду с голоду помирать, но Ванюшу с товарищем подполковником найду. И вдруг гляжу — ух ты, что-то чернеется в волнах, беленькое такое. Думал это кит, подлетел поближе — а это пена вокруг подводной лодки. Спасибо, что дождались меня.

— Погоди, брат Петруша, — Ваня отступил на шаг, широко раскрытыми глазами поглядел на Тихогромова. — Это что же получается? Без карты и компаса, не зная ни координат, ни времени предстоящей встречи, ты ухитрился вовремя прилететь прямо к подводной лодке?

— Оно само получилось, — Петруша развёл ручищами. — Летел себе, летел, вдруг вижу: вы плывёте…

За спиной кашлянул капитан Шевцов:

— Ну, хватит, господа кадеты, обниматься. Добро пожаловать на подводную лодку «Иоанн Кронштадтский». Мы держим курс через Гибралтар к островам Шетланд. Переход займёт ориентировочно двое суток. Вечером шестого сентября вы десантируетесь на берег. А пока — отдыхайте, чувствуйте себя как дома. Вечером приходите в кают-компанию, подводники хотят с вами познакомится.

Знакомиться с отважными мальцами явился чуть не весь экипаж, за исключением, пожалуй, вахтенного офицера. Подводники притащили даже гитару. Кадетам не удалось отвертеться от крошечных стаканчиков с фирменным самогоном боцмана Мефодича. Что делать, такова морская глубоководная традиция: каждый новоприбывший обязан обжечь гортань этим омерзительным на вкус, но весьма бодрящим и мгновенно социализирующим напитком.

Суворовцы опрокинули по наперстку боцманского самогона, прокашлялись, вытерли едкие слёзы, хрумкнули малосольными огурцами (величайшее сокровище в автономном плавании) — и сразу почувствовали, что тесная кают-компания ПЛ «Иоанн Кронштадтский» стала самым уютным угол; ком в Средиземном море. Мирно вибрировал внутренний корпус, желтовато теплился фонарь в стальной корзине… Через полчаса Ване Царицыну уже казалось, что они с Петрушей не первый год в подводниках. Моряки расспрашивали про московскую жизнь, про удивительные летательные агрегаты, про сербскую пилотскую форму…

—… Выскакивает из-за поворота албанский джип с пулемётом, за ним ещё один — и давай нарезать очередями! — рассказывал Царицын, солидно хмурясь и немного надувая щёки. Он старался говорить хлёстко, как настоящие мужчины в кино. — Ну, я пистолет выхватил — и начал отстреливаться, а сам командую бойцам: по коням, живо!

— Ух ты! — восхитился курносый подводник со шрамом на щеке. — Получается, с тобой несколько бойцов было?

Ваня досадливо сощурился:

— Ну, был у меня тогда Петруха Тихогромов, да ещё Витяра Телегин. Ребята кинулись к вертухам, в общем, быстро взлетели и давай дёру. А я, короче, остался. Во, думаю, ситуация: ребят надо прикрывать. Схватил пулемёт Калашникова…

Поразительно, но Царицыну в тот миг и правда отчётливо привиделось, как он стоит на бугре с пулемётом в руках и в одиночку сдерживает натиск албанских бандитов…

— Ванюш, а Ванюш… — сквозь весёлый говор подводников до Ваниного слуха донеслось попискивание Петруши Тихогромова. — А помнишь, ты говорил, что пулемёт Калашникова очень тяжёлый…

— Погоди, Петруха, не мешай! — ласково попросил Ваня. — Товарищи подводники интересуются, надо рассказать всё по-честному. Итак, господа, я скомандовал взводу: «В атаку!» — а сам с базукой — вперёд, по колено в песке… Слышу — сзади разрывы! Вот, думаю, гады… из минометов начали бить… Ну, нашему брату кадету не привыкать!

— Молодцы, кадеты! — восхищённо прошептал курносый со шрамом. — Эдак вас, ребята, могут к награде представить.

Медаль уж точно дадут, а если и дальше всё пойдёт гладко — орден получите!

Царицын как раз хотел рассказать, как ловко удалось ему запрыгнуть в один из джипов и направить его тараном на вражеский дзот. Однако, услышав про орден, Ваня осёкся. И накрепко смолк.

— Эй, а дальше-то как было? — загудели подводники. Ваня покосился на Петрушу, который давно уж сидел красный и мокрый, как гигантская варёная креветка.

— Ой, простите, товарищи подводники, — медленно сказал Ваня. — Я что-то плохо себя… Где тут уборная?

Остаток вечера моряков в одиночку развлекал Петруша, которому пришлось одиннадцать раз спеть на «бис» гимн кадетской фуражке. Моряки подарили Петруше настоящий кортик, не менее настоящий морской бинокль, а также, что особенно важно, — прекраснейший компас в кожаном футляре.

Разглядывая кортик, Царицын едва не умер от зависти — но виду не подал.

Следующие два дня показались братьям-кадетам едва ли не лучшими днями жизни. Моряки наперебой показывали геройским подросткам самые любопытные и даже потаённые уголки подводной крепости. Царицын собственными глазами видел, как выглядит в перископе надводная цель (в качестве цели выступал танкер под мальтийским флагом). Тихогромов саморучно учился задраивать люки и драить палубы. Пожалуй, если бы кадеты погостили на «Иоанне Кронштадтском» ещё пару дней, экипаж сумел бы уговорить капитана Шевцова устроить для представителей подрастающего поколения учебный пуск ракеты прямо из-под воды. Но лодка стремительно приближалась к острову Лох-Хоррог…

— Неужели завтра вечером высадка на берег? — вздыхал Тихогромов, укладывая на жёсткую матросскую подушку буйну голову, наполненную впечатлениями яркого подводного дня. — Ох, страшно на остров идти, к ведьмакам! Что если заколдуют?

— Кто тебя заколдует? — Царицын от души расхохотался. — Проснись, друг Петруша, на дворе двадцать первый век! Это всё вы-мы-сел.

— Ага, вымысел… — недоверчиво пробубнил Тихогромыч, — а ты слышал, в Москву приезжал известный американский колдун Мойша Скопидофль? Ведь он по-настоящему под куполом летает, без троса! А ещё сквозь стены туда-сюда шляется.

Ваня иронично улыбнулся, но промолчал. Его клонило в сон; он думал о неизменно подтянутом и строгом, бледном капитане Шевцове…

Ваня сразу заметил, что подводники были от своего капитана в полнейшем восторге. Его считали лучшим, гениальным, непогрешимым. Слава о Шевцове гремела далеко за пределами Черноморского флота. Между тем, Шевцова преследовал злой рок: начальство словно не замечало его исправной службы. Зато моряки сложили про «капитана Степана» несколько неловких, но задиристых песен:

Ваня вспомнил капитанскую каюту — томики Тютчева на полке, полное собрание сочинений Достоевского в потёртой коричневой коже, портрет святого Иоанна Кронштадтского, на ковре — кривой кавказский кинжал… Чёрные усики, крупные и умные глаза, бледный, вечно наморщенный лоб… Капитан Шевцов, вопреки песням, не курил. Капитан Шевцов был восхитительно похож на царского офицера — именно таким, сдержанным, благородным, немного грустным, утончённым и решительным, Ваня Царицын мечтал когда-нибудь стать.

И тут… он вспомнил странные слова Геронды, произнесённые в солнечный полдень у входа в белый домик под кипарисами. Геронда спросил Ваню, стал бы он служить Родине, если бы знал заранее, что никто не скажет ему за это «спасибо»… А ведь так и есть! Вон он, капитан Шевцов, глубинный гений, спрятанный от взоров начальства под толщей солёной воды, не получивший за двадцать лет службы даже почётной грамотки… Ваня вздохнул, перевернулся на другой бок. Внизу засопел, грузно ворочаясь, Петруша Тихогромов.

— Тихогромыч, спишь? — шёпотом спросил Ваня.

— Уже нет, — сказал Петруша после минутной паузы. — Снится всякая гадость. Будто летим мы на «осах», а следом — рыжая ведьма на пылесосе и стреляет из «Калашникова».

— Ну и как тебе ведьма, красивая? — хихикнул Царицын. — Небось, Петрух, это невеста твоя приснилась. Знаешь, говорят: на новом месте приснись жених невесте.

— Тогда я должен ей сниться, а не наоборот, — подумав, заметил Петруша. — А потом, я рыжих не люблю. И раскрашенных тоже не люблю, а ведьма вся раскрашенная была, глаза в чёрных кругах, а губы, знаешь, Вань, ну точно кровью вымазаны. Кошмар.

— Скажи пожалуйста! Рыжие ему не нравятся! — Ваня хмыкнул и вдруг спросил: — А какие тебе нравятся, Громыч?

Он ожидал, что Петруша смущённо засопит и промямлит, что уж поздно и ужасно хочется спать. Но Тихогромов ответил неожиданно ровным голосом:

— Ну… мне нравятся такие, как моя мама. Царицын хотел было хохотнуть, но передумал:

— Ну да, понятно. Я бы тоже хотел такую жену, как моя мама. Только сейчас таких девочек не бывает.

— Бывает, — прогундосил Тихогромыч, — только их долго искать надо.

— Фигушки ты найдёшь, — вздохнул Иван. — Они все сначала красивыми кажутся, а потом, как начнёшь разговаривать, — либо уши вянут, либо кулаки чешутся.

— Я знаю способ, как легче искать, — сказал Петруша. — Меня научил папин друг дядя Дима. У дяди Димы уже семеро детей! И знаешь… ты не будешь смеяться? Я уже начал искать, ещё летом.

— Ты шутишь, толстый! — опешил Ваня. — Ты себе жену что ли подыскиваешь? Тебе сколько лет? Четырнадцать?

— В феврале будет пятнадцать, — спокойно пропищал Петруша. — Говорят, некоторые ищут по десять лет и больше. Дядя Дима посоветовал пораньше начать поиски, и непременно сразу жену искать, а не подружку какую-то. А способ искать очень простой. Во-первых, забраковываем всех раскрашенных. И тех, которые в брюках.

— Эге, — сказал Царицын. — Это резко сужает круг поиска.

— Да, незамазанных почти не осталось. Но это ещё не всё, есть второй пункт. Когда девочка нравится, нужно представить себе, что это — ну как бы твоя сестра.

— Хм, ерунда какая. Это ещё зачем? — искренне удивился Ваня.

— А вот слушай. Если тебе после этого всё равно интересно с ней общаться, и даже хочется ей помогать в разных делах, провожать домой и всё такое — значит, это очень хорошая девочка.

— Ну, брат, слишком сложно, — пробормотал Ваня. — Ладно, Громыч, давай уже дрыхнуть. Завтра подъём ни свет ни заря, и обещали боцману нижнюю палубу надраить…

Мальчики засыпали. Вокруг — совсем рядом, в трёх метрах от койки, по ту сторону корпуса, — в холодной глубине стояли спящие рыбы. На поверхности чёрной воды, прямо над лодкой, тихо шла английская эскадра. В небе, высоко-высоко, глазастым вороном висел натовский самолёт-разведчик. «Иоанн Кронштадтский» шёл, по выражению капитана Шевцова, ниже воды, тише травы. В рубке акустика боролся со сном рябой подводник Коля Прыгин. Помаргивал желтоватый светильник, на двери гальюна сидела муха, успевшая проникнуть на борт ещё в Севастополе и теперь страдавшая морской болезнью.

Около четырёх часов утра Петруша Тихогромов, которому в очередной раз приснилась ведьма на пылесосе, простонал, поморщился и раскрыл заспанные глаза. Глаза эти увидели нечто странное.

У дальней стены каюты, рядом с рюкзаками, соткалось из небытия некое светловатое тело, реально похожее на призрак.

Призрак был худенький, ростом не более полутора метров. На бледном лице призрака горели огромные глаза. Светлые, какие-то голубоватые волосы рассыпались по тощеньким плечам.

«Ну дела! — оторопело мыслил Тихогромов, наблюдая, как призрак, зыбко качаясь, плывёт над полом. — Привидение на подводной лодке — это что-то новенькое. Неужели волшебники из Мерлина подослали?» На глазах у Тихогромова призрак подплыл к одному из рюкзаков и… нырнул внутрь. Скрылся из глаз! Тихогромов ещё раз простонал, смежил очи, снова распахнул их: призрака не было. «Ну дела. Привидится же эдакое!» — подумал кадет.

С этой мыслью он уснул. Как назло, снилась ему снова огненно-рыжая ведьма на ревущем штурмовом пылесосе. Неудивительно, что наутро измученный кошмарами Петруша совершенно забыл про своё видение, про бледный призрак, скрывшийся в рюкзаке.

 

Глава 18.

Ночной десант

Поздним вечером 6 сентября 200… года «Иоанн Кронштадтский» вплотную приблизился к острову Лох-Патти. Прямо за этим узеньким, похожим на сабельное лезвие каменистым островком находился таинственный и холодный Лох-Хоррог — серо-зелёная гора, увенчанная рогатой диадемой готических башен.

Вечер был омерзительный. Гнилой ветер таскал над побережьем клочья липкого тумана и полумёртвые тушки грязных, насквозь промокших чаек. Волны бешено клокотали у скал, так что даже рыбу тошнило от этой злокачественной суетливой болтанки. Лох-Патти, одетый в рыхлую пену, точно в грязно-серые меха, был под пеной чудовищно чёрен и наг. Мокрый лес гудел от ветра, будто от невыразимой тоски. Сквозь солёный туман вдали мертвенно поигрывали зеленью огни на башнях академии Мерлина.

В одной из башен у высокого окна, раскрытого в вечернюю штормящую мерзость, стоял проректор академии, седовласый профессор Гендальфус Бенциан Бендрагон Тампльдор. Потягивая вязкий абсент из гнутого стакана, проректор глядел из окна на дикие чёрные тучи, с воем проносившиеся по небу. Профессор думал о войне на русском фронте.

Вчера он получил из Москвы видеокассету с первым рекламным роликом телесериала «Волшебник Гарри и шапка Мономаха». Милый мальчик Лео в главной роли смотрелся блистательно. Съёмки проходили успешно, приглашённый голливудский мастер Натан Барнатанелли быстро освоился в России; русский гений Эд Мылкин создал шедевриальный сценарий, достойный пера Набокова, Бродского и Григория Остера вместе взятых; в столичных школах завершался кастинг, для съёмок фильма отбирали самых симпатичных детишек… Машина вторжения работает на полную помощь, хвала Принципалу!

Проректор прополоскал зубы абсентом и с наслаждением сглотнул потеплевшую жидкость. Первые ударные серии русские дети увидят в конце осени. Рекламировать сериал на четырёх телеканалах и девяти радиостанциях будут лучшие московские промоутеры. Коллекция подростковой одежды «Leo Neo» уже заказана известнейшему московскому дизайнеру. Весёлый праздник по случаю запуска красочного девичьего журнала «Лолиточка amp; Адочка» станет ещё одним ярким событием, приуроченным к празднованию «Хеллоуина» в главном здании МГУ.

Одновременно на деньги банкира Лебездинского в одном из бывших дворянских особняков в центре Москвы завершался ремонт — в начале зимы там откроется русский филиал академии Мерлина. Профессор Гендальфус погладил холодное стекло террариума с декоративными гадами. Русские не успеют помешать. Им уже не остановить нас.

Ах, как стратегически грамотно мы наступаем… Москва падёт к началу нового года. Все русские дети будут орать и визжать, они будут просить своих тупых родителей только об одном: подарите нам билет на праздничное новогоднее шоу Лео Рябиновского!

Лига колдунов не забывала и про оборону. Благодаря услугам рыженькой Сарры волшебники были осведомлены о планах генерала Савенкова заслать в академию Мерлина маленького казачка из числа московских кадетов. Преподаватель наступательной магии Колфер Фост по распоряжению проректора Гендальфуса уже несколько суток держал под прицелом детский фольклорный коллектив «Петрушки». По версии Фоста, засланный кадет скрывался под личиной плясуна Моти Феничкина. Мотя прекрасно танцевал вприсядку и крутил на сцене волчка — безусловно, хорошая спортивная форма была результатом тренировок в учебном лагере ФСБ. По приказу Фоста к мальчику была подослана боевая ведунья Белла Малафонте. Она сделает всё правильно и быстро.

Великий проректор Гендальфус Тампльдор не знал кое-чего важного. В тот момент когда боевая ведунья Белла Малафонте, проникнув в гостиничный номер плясуна Моти Феничкина в городе Глазго, подсыпала сонный порошок в его стакан с недопитой «Кока-колой», настоящие русские разведчики Иван Царицын и Петр Тихогромов находились уже в полутора морских милях от проректора Гендальфуса. Под присмотром очень опытного аквалангиста Мартынюка братья-кадеты облачались в чёрные гидрокостюмы, тяжёлые скользкие ласты и подводные маски.

— Ну и рожа у тебя, Громыч, — хихикал Ваня Царицын, тыкая пальцем в широкое лицо Петруши, безжалостно сдавленное маской.

— Это чтобы враги боялись! — восторженно пищал Петруша, натягивая ласты. Больше всего Петруша боялся, что ласты случайно слипнутся. Мартынюк предупредил, что это плохая примета.

Кадет ожидали острые ощущения: их бережно уложили в двухметровые цилиндры под названием «Сирена», завинтили крышки, а затем… выстрелили из торпедных аппаратов в сторону берега! Вы смеётесь, читатель? Значит, вами никогда не выстреливали из торпедного аппарата. Ощущения, прямо скажем, предсмертные. Спасло мальчишек только то, что лодка находилась на глубине всего-то нескольких метров. Спасибо также бойцам-аквалангистам — подхватили цилиндры у самого берега и вытащили на камни.

Помимо двух «пассажирских» цилиндров с помертвевшими от ужаса кадетами, лодка выпустила в сторону Лох-Хоррога пару грузовых «Сирен» с разобранными «Чёрными осами» — оказывается, эти вертолётики были специально сконструированы так, чтобы в сложенном виде их можно было упаковать в «Сирену». В последний, пятый грузовой контейнер были аккуратно погружены оба кадетских рюкзака.

Пока «Сирены» неслись к берегу, ни Ваню, ни Петрушу ни разу не вытошнило. А потом добрые дяди-подводники раскрыли контейнеры и вытащили мальчишек наружу, то есть в холодную воду. Не более трёх минут понадобилось кадетам, чтобы прийти в себя после болтанки. Гвардии старшина первой статьи Остап Тарасович Мартынюк сунул Царицыну радиомаячок, помахал ручищей — и, фыркнув по-тюленьи, ушёл в мутную глубину.

Ваня первым взобрался на утёс, поднял голову — и замер. Ему сразу стало холодно. Холодно изнутри. Он увидел чёрную с зелёными отсветами громадину, взобравшуюся на вершину горы и застывшую, будто оледеневшую над облаками и морем. Увидел рогатые башни, зубчатые стены слезящиеся солёной испариной, точно ядом.

Ваня не мог двинуться с места. Он смотрел на это мертвенное величие, на сумрачную, изукрашенную червоточиной древних орнаментов громаду человеческой гордыни, вздыбленную над скалами, над ревущим морем — надменными шпилями в раненые облака. И вот Царицын сощурился, медленно сложил руки на груди, немного склонил голову и, придирчиво оглядев цель, цинично цыкнул зубом:

— М-дя… Жалко рушить такую красоту. А ведь придётся… Странное веселье подкатило к сердцу, стало почти жарко. Ивану не терпелось поскорее добраться до замка. «Спокойно, гоблины! — думалось ему. — Сегодня в атаку на бастионы Мерлина выходит одинокий кадет Царицын, последний подданный великой Русской Империи! Русский дух против западного чародейства, могучий славянский интеллект против поганой шотландской магии! Держись, твердыня… сейчас я буду тебя брать приступом во все щели. И скоро ты заколдобишься у моих ног, моля о пощаде!»

— Ох ты, Господи, какая гадость! — раздалось за спиной. Тихогромыч, пыхтя, вскарабкался снизу.

— Что, страшно? — спросил Ванечка.

— Страшно, — честно признался Тихогромов. — Как они бедные, там живут! Ну прямо Кощеево царство, только хуже.

Пока Ваня Царицын разглядывал вражью твердыню, Тихогромыч, оказывается, успел собрать на берегу оба вертолётика.

— Ванюша, Ванюша! — радостно пропищал он. — Вертушки готовы, можно лететь!

Маленький вертолёт с усилием шёл против тугого, колючего ветра. Машина пёрла рывками, будто из последних сил захватывая лопастями тухлые лохмотья низких облаков. Снизу, от земли, облака подсвечивались непонятным багровым светом. «Это не пожар, — догадался Ваня. — Это… иллюминация в замке. Волшебники веселятся».

За спиной послушно урчал аппарат Тихогромова. Иванушка сжал руками рычаги и привстал на железных стременах — машина двигалась послушно, она заходила на цель грамотно и хищно, точно штурмовик на колонну немецких танков. Ивану даже захотелось запеть. Что-нибудь дерзкое, царско-офицерское.

— Как ныне… сбирается… Вещий… Олег! — тихо, очень сдержанно пропел он сквозь зубы, стиснутые в боевую кадетскую улыбку, и представил себе, что трогает пальцем гашетку на штурвале. Гашетки не было, была только кнопка форсажа, но Иван погладил её пальцем, воображая, как сбоку, из-под невидимых крыльев, отстегиваются, тяжело отваливаются вниз, секунду медлят, а потом с дикой скоростью уносятся к цели ракеты класса «воздух-земля».

Ракет не было. Вместо ракетного удара на сегодня запланирован десант. «Всему своё время», — ухмыльнулся Иван. Через секунду его крошечный вертолёт, негромко фырча, пролетел над южной стеной замка Мерлин и вторгся в воздушное пространство академии волшебства.

— Нас никто не заметит, — торжествующе улыбнулся Царицын. — «Чёрные осы» слишком маленькие, радары ни за что не почуят!

Ваня ошибался: их всё-таки заметили. Замок охраняли не только радары.

Чёрные точки срывались с отдалённых башен, со шпилей, сыпались откуда-то из-под крыш — и вливались в единую стаю, галдящую над свалкой. Птицы, свора озлобленных ворон!

— Кыш! Пошли отсюда, — зашипел Ваня, в ужасе дёргая рычаг. Нет, ничего не видно, земли не видно! Куда садиться?!

Теперь и Петруше пришлось несладко — вокруг его «осы» с хриплым лаем, точно гончие вокруг медведя, носилось с полсотни мохнатых, орущих чёрных тряпок.

Их надо напугать! Разогнать! Ванечка круто изменил курс — и врубился прямо в середину кишащей стаи. Вошёл в кодлу, как в кучу воздушных шаров, наполненных вонью. Над головой захлопало, забухало, точно пулемётная очередь — лопасти лупили ворон, будто в пыльные барабаны.

Он думал, что вражья стая рассеется, как туча испуганной мошкары. Вместо этого вороны с истошным визгом ринулись в атаку! Первая впилась Ивану в загривок, ещё одна — мокрый ворох перьев — ударила прямо в лицо когтями, Царицын мотнул головой… коготь успел зацепить угол рта — кажется, из губы брызнула кровь.

Вертушка заметалась, круша лопастями осатаневших птиц, но вороны будто понимали, что чуть ниже этого страшного винта, привязанный к креслу, вцепившийся руками в рычаги, пилот был совершенно беззащитен.

Луч! Леденящий белый луч на миг выхватил из мрака вертолётик Тихогромова. Петруша сразу ослеп, дёрнул рычагом — ушёл в темноту…

Всё, их заметили. Это прожекторы. Царицын вильнул, выпрыгивая из-под обстрела прожекторов — снова в чёрную высоту. Теперь уже несколько лучей, пять или шесть, врубились в небо и начали шарить по нему, точно белыми холодными пальцами нащупывая в небе что-то маленькое, незаметное для радаров — но привлекшее внимание ворон, этих чутких стражей ночного неба.

Иван Царицын облизал разорванную нижнюю губу, сглотнул солёный комок и крикнул Петруше только одно слово: — Уходим!

Два вертолётика на форсаже понеслись обратно за стену и — прочь, скорее к ближайшему лесу!

«Осы» приземлились в мрачноватом лесу, темневшем на одной из малых вершин острова, на северном отроге. Отсюда до Мерлина рукой подать, метров триста… Нужно только преодолеть самую малость — чёрную, дымящуюся туманами пропасть, разделяющую две вершины.

Взобравшись на старую гудящую сосну, обняв левой рукой холодный ствол, а правой сжимая бинокль, Иван Царицын мог видеть, как по висячим крепостным галереям расхаживают тёмные фигурки, как фонари качаются на столбах, как мерцают огни в узких окнах, закрытых замысловатой паутиной кованых решёток. В одной из оконных щелей стоял человек и смотрел вдаль. Казалось, он смотрел прямо на Ваню. Но Ваня знал, что волшебник не может увидеть тёмный нарост на одной из сосен отдалённого леса.

Кадеты сразу прозвали этот лес «гнилым» — здесь сложно было найти хоть одно сухое брёвнышко для потайного костерка, и вообще, казалось, никакой жизни здесь не было.

Только гигантские высоковольтные мачты торчали над верхушками сосен: линия электропередач взбиралась снизу, от приливной электростанции сюда, на лесистую малую вершину, — и дальше к замку тянулись над пропастью жирные, напоённые током провода.

Видать, в замке были обеспокоены поведением ворон. Уже через полчаса прилетел вражий геликоптер и начал кружить над Гнилым лесом, царапая мрак лезвием прожектора. Накрывшись плащ-палаткой, кадеты отсиживались в заброшенной медвежьей берлоге. Им было почти весело: дружно стучали зубами и вполголоса напевали прекрасную песню о том, что Вещий Олег неминуемо отмстит неразумным хазарам. И хазарским воронам тоже.

Когда вертолёт вдоволь напорхался и улетел, они всё-таки смогли развести «бездымный» казацкий костер внутри здоровенной колоды. Высушенные тёплые носки стали первой наградой отважным смельчакам. Рюкзаки и скелеты разобранных усталых вертолётиков обсыхали рядышком. Полночь над страшным островом Лох-Хоррог сгущалась, мрак вступал в свои права, нехорошие лесные звуки, казалось, вплотную подступали к берлоге. И если бы два мальчика не были русскими кадетами, каждый из них по отдельности уже давно бы свихнулся от ужаса.

Но они были русскими кадетами и, как ни странно, неплохо чувствовали себя в медвежьей берлоге. А ещё их согревала красная мигающая искорка радиомаячка, подаренного капитаном Шевцовым. По крайней мере, на «Иоанне Кронштадтском» знают их точное местоположение. А значит, знают и в Москве.