Пока Эспиноза был рядом, Пардальян скрывал свои чувства. Великого инквизитора восхищало спокойствие шевалье, ведь этот человек совсем недавно был на волосок от гибели.

Но когда наш герой оказался один, он наконец смог дать волю своей радости. Было примерно пять часов пополудни. Солнце светило вовсю, и было очень жарко. Пардальян с наслаждением вдохнул теплый воздух и пошел – вернее, почти побежал – туда, куда ему указал Эспиноза.

«Фу! До последнего момента я боялся, что эти монахи набросятся на меня, – думал шевалье, улыбаясь. – Напрасно я говорил себе, что Эспиноза не изменит слову дворянина: у меня были основания ему не доверять. Так что мне пришлось немало пережить за эту четверть часа. Но теперь-то с этим кошмаром покончено. Эспиноза сдержал свое слово».

Пардальян задрал голову и с восхищением посмотрел на безоблачное небо.

– Черт возьми! До чего же хорошо дышать свежим воздухом. Особенно после того, как посидишь в вонючем карцере. И на небо глядеть гораздо приятнее, чем на каменный потолок. Эй, солнышко! Привет! Хоть бы ты меня всегда так ободряло, как сейчас! Твой жар часто придавал мне силы, но никогда прежде я не испытывал такого наслаждения от твоих лучей… хотя жаришь ты сегодня просто чертовски… Вообще, удивительно, как много хорошего находишь в жизни после того, как проведешь две недели бок о бок с костлявой старухой!..

Внезапно настроение шевалье резко изменилось. На его губах появилась зловещая улыбка:

– Ну что ж, Фауста! Вот и пришел час поквитаться с тобой!

Тем временем он достиг площади Святого Франциска.

– Надо найти малыша Чико, – сказал себе Пардальян. – Бедный малый! Он сдержал свое слово… не оставил меня. Он не виноват, что ему не удалось ничего сделать для меня… О, маленький Чико! Если бы ты знал, как согревала мое сердце твоя привязанность ко мне!.. Правду говорят: если хочешь найти настоящее, искреннее чувство, ищи его внизу, а не возле трона.

– Ба, да я становлюсь лириком! – весело рассмеялся шевалье. – Настоящим Дон Кихотом, как говорит мой друг Сервантес. Но сейчас я иду к другому моему другу. Попробую-ка застать его врасплох.

Эта мысль показалась Пардальяну забавной. На самом деле шевалье тщательно скрывал от самого себя, что преданность и дружба карлика глубоко его трогали. Он уже представлял себе счастливое лицо Чико, когда тот узнает его. Итак, Пардальян закутался в плащ, чтобы не было видно его лица, и пошел к монастырю. (Напомним, что жара стояла невыносимая.) Вскоре шевалье увидел двери своей тюрьмы, из которой до него никто не возвращался живым. Он огляделся по сторонам в поисках Чико, но карлика нигде не было. Пардальян уже начал было сомневаться: может, Эспиноза его обманул, может, Чико ушел. Вдруг он услышал знакомый голос:

– Идите за мной!

Все получилось наоборот: карлик сам застал врасплох Пардальяна. Шевалье обернулся и увидел Чико, с безразличным видом удаляющегося от монастыря. Пардальян без лишних слов последовал за ним, спрашивая себя, зачем он это делает.

Так и не обернувшись, карлик быстро обогнул монастырскую стену и устремился в лабиринт узких улочек. Там он, наконец, остановился, схватил руку удивленного шевалье, поднес ее к губам и горячо произнес:

– О, я знал, знал, что вы окажетесь сильнее их всех! Я знал, что вы выйдете оттуда, когда захотите! Теперь быстрее, не будем терять времени! Идите за мной.

Малыш снова собрался куда-то побежать, но Пардальян остановил его.

– Да, подожди ты, чертенок, – сказал он с улыбкой. – Значит, ты меня сразу узнал? Я же так хорошо закутался.

Чико лукаво улыбнулся.

– Я узнаю вас всегда, как бы вы ни закутывались и что бы на себя ни надевали. Мои глаза могут ошибаться, но это (тут он показал на сердце) – никогда… Идемте же скорее, ради Бога! Вам нельзя здесь оставаться.

Взволнованный шевалье нежно посмотрел на него.

– За каким дьяволом ты меня куда-то тащишь? – весело спросил он.

Чико рассмеялся:

– Хочу вас спрятать, вот оно как! Я ручаюсь, что в том месте, куда я вас отведу, они вас не найдут.

– Спрятать меня?! Но зачем?

– Ну как же? Чтобы они снова вас не схватили!

Теперь рассмеялся Пардальян.

– Мне не нужно прятаться. Успокойся, они меня не схватят.

Чико больше не настаивал, он не задал ни одного вопроса и не выказал ни удивления, ни беспокойства.

Раз Пардальян сказал, что все в порядке, значит, так оно и есть. От радости сердце карлика готово было выскочить из груди. Он схватил вторую руку шевалье и собирался уже поцеловать ее, когда Пардальян наклонился к малышу и, ласково обхватив его, приподнял в воздух.

– Что ты делаешь, дурачок?.. Обними же меня!..

И он запечатлел два звучных поцелуя на покрытых нежным пушком щеках Чико, который, покраснев от удовольствия, изо всех сил обнял шевалье.

Пардальян поставил карлика на землю и грубоватым тоном, за которым он хотел скрыть свое волнение, сказал:

– Теперь в дорогу! Раз уж тебе так хочется отвести меня куда-нибудь, проводи меня на постоялый двор «Башня». Там нас с распростертыми объятиями примет самая молодая, самая прекрасная и самая любезная хозяйка Испании.

Через некоторое время они уже были возле трактира. Хозяйка, однако, куда-то запропастилась, и тогда Пардальян принялся изо всех сил колотить в дверь. Он достиг своей цели: вскоре появилась малышка Хуана, чтобы поглядеть на нахала, который производит такой грохот.

Малютка Хуана очень изменилась. Она казалась печальной, тоскующей, безразличной. Раньше ее аппетитные розовые щечки напоминали два яблока, теперь же ее лицо было бледным, почти восковым. Это обстоятельство странным образом приближало ее природную изысканную красоту к идеалу. Ее лихорадочно сверкающие черные глаза были прекрасны, но под ними виднелась синева.

Казалось, она совсем недавно перенесла какую-то тяжелую болезнь. Шевалье сразу заметил беспокойство Хуаны, ее нерешительный взгляд и какую-то отрешенность. Однако скоро он убедился, что прелестная хозяйка осталась такой же кокеткой, как и прежде.

Похоже было, что Хуана нарядилась в ожидании важного для нее посещения. Все в ее элегантном и богатом наряде выдавало желание нравиться: изящные атласные туфельки, шелковые чулки с вышивками, прелестная юбочка, шелковый кружевной фартук, опять же шелковый корсаж, соблазнительно облегающий ее тонкий гибкий стан, бархатная кофточка, украшенная галунами и кисточками, очаровательная небрежность прически, наконец, алый цветок граната, приколотый к волосам.

Но кому же она так хотела понравиться? Кого ждет Хуана? Такие вопросы задавал себе Пардальян и, казалось, находил на них ответ, потому что лукаво улыбался и косился на Чико, разинувшего от восхищения рот.

Увидев Пардальяна и Чико, Хуана вспыхнула. Ее глаза засияли. Она сложила свои тонкие ручки и скорее простонала, чем вскрикнула:

– Матерь Божия! Господин шевалье…

Хуана готова была рухнуть на пол, но шевалье тут же оказался рядом и подхватил ее. Пардальян улыбался. Улыбку эту вызвала одна любопытная деталь. Хуана закричала: «Господин шевалье!», но смотрела она в этот момент на Чико.

Шевалье поднял ее на руки и бережно усадил в кресло. Затем он стал приводить Хуану в чувство:

– Ну же, все хорошо, моя милая. Откройте ваши прекрасные глазки.

Хитро покосившись в сторону окаменевшего Чико, еще более бледного, чем хозяйка, Пардальян сказал:

– Это пустяки. Это от радости, мое появление было для нее неожиданностью. Никогда не предполагал, что бедняжка Хуана так ко мне привязана…

Обморок и впрямь был недолгим. Красавица почти сразу открыла глаза и, мягко отстраняя от себя шевалье, смущаясь и краснея, сказала:

– Это пустяки… Это от радости…

И – конечно же, совершенно случайно – Пардальян заметил, что взгляд Хуаны был устремлен на Чико, и улыбка тоже предназначалась ему.

– Вот видишь, а я что тебе говорил: это все от радости, – слова шевалье казались абсолютно искренними.

Обращаясь к Хуане, он добавил:

– Теперь, милая моя, когда с вами снова все в порядке, я могу вам сказать, что чертовски хочу есть, пить и спать… Знайте, что я не ел, не пил и не спал уже две недели!

– Две недели! – ужаснулась Хуана. – Как же это возможно?

Чико сжал кулаки и глухо сказал:

– Значит, они пытали вас голодом? – голос карлика дрожал. – О, негодяи!..

Ни он, ни она ни секунды не сомневались в словах Пардальяна.

Раз он сказал «две недели», значит, так оно и было. Да, он выглядит крепким, полным жизни и сил, но это потому, что он – сеньор Пардальян, то есть исключительное существо, полубог, который выше всех человеческих слабостей. Он сильнее, смелее и умнее простых смертных.

Пардальян все это понимал. Он был очень тронут такой чистосердечной верой в него и посмотрел на молодых людей с нежной жалостью. Однако он терпеть не мог, когда окружающие замечали его чувства, и поэтому вскричал с наигранной грубостью:

– Да, черт возьми! Две недели! Моя дорогая Хуана, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы мне принесли поесть и приготовили постель, в которой я с радостью растянусь сразу после еды. Завтра мне понадобятся силы. И еще одно: мне нужно поговорить с моим другом Чико кое о чем, чего не должны слышать ничьи уши – исключая ваши, такие маленькие и такие розовенькие, – поэтому я прошу вас предоставить мне комнату, где я буду уверен, что нам никто не помешает.

– В таком случае я сейчас провожу вас к себе и все улажу, – весело сказала Хуана, оживавшая прямо на глазах. Одной рукой она схватила руку Пардальяна, другой – Чико и повлекла их куда-то со смехом, может быть, немного нервным. Хуана была просто счастлива, что сегодня у нее такие посетители.

Когда они достигли ее комнаты, Хуана собралась выйти, чтобы отдать необходимые распоряжения. Однако шевалье остановил ее и торжественно и проникновенно произнес:

– Дорогая Хуана, я уже говорил вам, что вы для меня – словно сестра. Если судить по той радости, которую вы выказали сегодня, увидев меня целым и невредимым, я тоже стал для вас братом. У нас во Франции после долгой разлуки брат и сестра целуются. Неужели здесь не принят такой обычай?

– О! Конечно! – воскликнула Хуана без тени смущения.

И, не заставляя просить себя дважды, она подставила Пардальяну свои щечки, на которых тот запечатлел два братских поцелуя. После этого он, добродушно улыбаясь, повернулся к Чико и показал на него Хуане:

– А как же он? Ведь он… немного больше, чем брат. Не удостоите ли вы и его той же чести?

Хуана покраснела до корней волос. Это была уже не та девушка, которая простодушно позволила шевалье поцеловать себя. Она молча стояла, опустив глаза, и теребила уголок своего фартука.

Что касается Чико, то он тоже покраснел, а потом, видя замешательство Хуаны, стал белый как платок. Ноги у него подкашивались. Чтобы не упасть, бедный малый оперся о стол. Он смотрел на Хуану затуманенными от слез глазами. Пардальян молча наблюдал эту немую сцену. Затем он машинально подкрутил себе усы и тихо пробормотал:

– Они очень милые… Но ужасно глупые!.. Наконец шевалье пожал плечами.

– Бедные дети!.. К счастью, они не одни. С ними я, а я уж помогу им.

Наш герой не отдавал себе отчета, что в этот момент он был просто великолепен. Нужно быть Пардальяном и иметь его душу, чтобы подобно ему забыть про самого себя и думать только лишь о счастье двух несмышленышей, которые обожали друг друга, не смея себе в этом признаться. И это в то время, когда самому шевалье так нужно было поесть и отдохнуть!

Между тем Хуана по-прежнему оставалась неподвижной, казалось, рассматривая что-то на полу, и не оставляла в покое свой фартук. О Чико нечего было и говорить: он смутился еще больше, чем его возлюбленная. Шевалье сделал вид, что ужасно разгневан, и проворчал:

– Черт подери! Чего вы ждете, чего вы боитесь? Неужели это так мучительно – поцеловаться?

Он подтолкнул Чико вперед:

– Иди же! Дурачок, тебе же так этого хочется… и ей тоже.

– Хуана! – прошептал карлик. Это означало: «Ты позволишь?» Девушка подняла глаза, полные слез, взглянула на юношу и нежно прошептала:

– Луис!

И это значило: «Чего же ты ждешь? Разве ты не видишь, как я несчастна?!» И все-таки оба они не пошевелились.

Пардальян снова пробурчал:

– Черт возьми! Столько церемоний из-за какого-то несчастного поцелуя!

Он усмехнулся и вдруг резко толкнул их в объятия друг к другу.

Это был самый чистый из поцелуев; Губы Чико едва коснулись розового лобика девушки. Он тут же отошел назад, а Хуана закрыла лицо руками и тихо заплакала.

– Хуана! – воскликнул карлик.

Снова пришлось вмешаться Пардальяну. Шевалье схватил Чико и подтолкнул его к ногам девушки. Чико, в свою очередь, осмелился взять в свои руки ручки Хуаны. Сам чуть не всхлипывая, он проговорил дрожащим голосом:

– Почему ты плачешь?

Пардальян ожидал вовсе не этого. Он пожал плечами и процедил с презрительной жалостью:

– Простофиля! Дурак!.. Он никогда не сделает того, что нужно. Большие или маленькие, влюбленные всегда глупы!

Хуана опустилась в свое любимое широкое дубовое кресло. Чико встал на колени на высокую скамейку, оказавшись, таким образом, у колен своей возлюбленной. Он держал девушку за руки и с обожанием смотрел на нее, а она краснела под его пламенным взглядом.

Они были такие юные, такие нежные, такие прелестные: она, слегка наклонившись к нему, улыбалась сквозь жемчужины слез, висевшие на длинных ресницах; он запрокинул голову вверх, его тонкие черты искажены беспокойством, он смотрит на нее, словно богомолец на Пресвятую Деву, – это была великолепная картина, изображающая красоту юности. Шевалье не оставалось ничего, кроме как восхищаться ими.

– Ты злой!.. – прошептала Хуана. Голос ее был похож на щебетание птицы. – Злой! Я не видела тебя целых две недели!

«Ага! Значит, вот где твое больное место, Хуана! – думал шевалье, пряча улыбку. – Вот где разгадка этой бледности, этого печального вида, этого обморока!»

А Чико вовсе этого не думал. Ужасное недоразумение никак не могло разрешиться. Маленький влюбленный был так робок, так застенчив, что считал все эти улыбки, слезы, обмороки, сладкие слова, мягкие упреки обращенными к нему только для вида. А на самом деле, думал он, все это предназначается тому, кто стоит сейчас рядом и смотрит на них. Поэтому слова Хуаны имели для него скрытый смысл, и переводил он их так:

«Ты злой, ты целых две недели не приносил мне новостей о нем. Мы должны были вместе освободить его, а ты все сделал один. И теперь я могу радоваться его освобождению только как зрительница, а не как участница. Мы должны были вместе умереть за него, а ты в опасный момент оставил меня в стороне».

Вот что навоображал себе несчастный. Он виновато опустил голову и пробормотал:

– Я здесь ни при чем. Я не мог…

– Скорее не хотел!.. Разве мы не условились действовать вместе… или вместе освободить его, или умереть вместе с ним?

Лицо Пардальяна оставалось непроницаемым. Так было всегда, когда его что-то волновало.

«Ого! – подумал он. – Это уже нечто новое».

Вдруг шевалье вздрогнул.

«Как! Неужели могло произойти такое? Своей гибелью я приговорил бы к смерти и этих очаровательных детей? Боже мой! Вот уж не думал, что, спасая свою шкуру, я в то же время спасаю еще два существа… Кто знает, может, как раз поэтому все так хорошо вышло?»

Чико вздохнул и признался:

– Я не хотел, чтобы ты умерла!.. Я не мог решиться на это… нет, не мог.

– Ты предпочел умереть в одиночку? Злюка, а что бы стало тогда со мной? Разве я бы не умерла тоже, если…

Хуана не договорила. Покраснев пуще прежнего, она снова закрыла лицо руками. И то простое обстоятельство, что девушка не закончила фразу, сыграло роковую роль.

Ибо Чико, нежно взглянув на нее, покачал головой и мысленно закончил за нее: «Я тоже бы умерла… если бы умер он».

Карлик медленно встал и посмотрел на шевалье. Его печальный преданный взгляд так ясно выразил эту мысль, что Пардальян вышел из себя:

– Дурак!.. – крикнул он. Растерявшийся Чико уставился на своего друга.

Он не понял, почему тот так на него рассердился.