Парийяк шел быстро, и все же Моревер опередил его: ненависть подгоняет сильнее, чем дружба и любовь. Видимо, Моревера давно ждали в той части Лувра, где находились апартаменты Екатерины Медичи. Как только он появился во дворце, капитан гвардейцев де Нансей немедленно предложил посетителю свои услуги и по потайным лестницам провел Моревера в приемную Екатерины, а оттуда — в часовню королевы-матери.
Екатерина Медичи поспешно строчила письма. Перед ней на столе уже высилась изрядная куча запечатанных пакетов. Королева не верила ни одному человеку, потому обходилась без секретарей и всегда лично занималась своей корреспонденцией. Увидев Моревера, Екатерина кивнула ему и жестом приказала подождать, пока она не закончит начатое послание.
Моревер напряг свои зоркие глаза, стараясь разобрать имена адресатов на пакетах, сваленных на столе. Он понял, что почти все письма предназначались для губернаторов провинций. Екатерина внезапно посмотрела на Моревера и перехватила его взгляд.
— Интересуетесь, кому я отправляю депеши? — усмехнулась королева. — Что ж, я люблю любопытных людей. Пытливый ум — это глубокий ум. А ну-ка встаньте лицом к окну!
— Ваше Величество, прошу вас, не подумайте…
— Извольте выполнить мой приказ!
Моревер повернулся к окну, из которого был виден внутренний двор Лувра. Убийца осознал, что над его головой сгущаются тучи.
— Что происходит во дворе? — осведомилась Екатерина.
— Там прохаживается десятка три вестовых. Их лошади уже под седлом. По-моему, курьеры готовы развезти по стране письма Вашего Величества.
— Отлично! Оставайтесь там! — велела Екатерина и, запечатав последний пакет, ударила серебряной палочкой в гонг.
Появился вышколенный лакей, взял со стола депеши и исчез, так и не издав ни единого звука. Несколько минут спустя Моревер мог наблюдать, как этот слуга, спустившись во двор, раздал пакеты вестовым. Те взлетели в седла и умчались. Двор Лувра обезлюдел…
— Как только вы встретитесь со своим другом, герцогом де Гизом, сообщите ему, что видели, как мои посланцы отбыли со срочными письмами к губернаторам всех французских провинций. Скажите герцогу, что губернаторам отправлено распоряжение сформировать в своих землях военные отряды и идти с ними к столице, чтобы бороться здесь с негодяями, которые отваживаются посягать на жизнь и свободу государя. Очень скоро, господин де Моревер, шестидесятитысячное войско будет уже в Париже и оградит монарха от козней злоумышленников.
Моревер похолодел. Ему показалось, что его уже тащат на эшафот.
— Это конец! — пробормотал он, низко склоняясь перед Екатериной. Королева метнула на Моревера взгляд, полный отвращения и ликования. Разумеется, она солгала ему. Депеши к губернаторам заключали в себе распоряжение хватать всех нарочных, спешащих в столицу без охранных грамот, ловить людей, которым удалось выбраться из Парижа, и арестовывать гугенотов.
— Если вы признаетесь во всем, сударь, — произнесла Екатерина, — то вы спасете свою жизнь.
Моревер воспрял духом. Королева не намерена отправлять его в тюрьму, она хочет выслушать его — стало быть, бояться ему нечего!
— Расскажите мне о заговоре герцога де Гиза, — ледяным тоном потребовала Екатерина.
— Ваше Величество, — откликнулся Моревер, прилагая все силы к тому, чтобы сохранить хладнокровие, — заверяю вас, что в заговорах я участия не принимаю!
— А я в этом и не сомневаюсь! Чтобы плести интриги, нужно занимать определенное положение. Но вы, естественно, подсматривали, подслушивали, и потому вам многое известно…
— Ваше Величество, все думают, что государь не хочет по-настоящему бороться с еретиками.
— И что?..
— Народ ропщет, мадам. Сыграв на этом недовольстве, можно добиться того, что знать, почтенные горожане и чернь — одним словом, все — провозгласят герцога вождем католического воинства.
— А потом?
— Это все, что мне известно, Ваше Величество…
— Неправда, господин де Моревер!
— Мадам, даже палачу я не сумел бы открыть большего. Хотя, мне кажется… Впрочем, это лишь мои фантазии…
— Продолжайте!
— Думаю, став предводителем католической армии, герцог де Гиз попробует воспользоваться своим положением… и постарается подтолкнуть Его Величество к решительным действиям…
«Видимо, он и правда ничего не знает». — заключила Екатерина.
Моревер же успокоился и почувствовал себя увереннее.
— Сударь, — вдруг заявила королева, — вы очень помогли мне и, надеюсь, не в последний раз.
— Я — преданный слуга Вашего Величества и счастлив выполнить все ваши приказания.
— Если герцог де Гиз мечтает возглавить армию католиков, — промолвила Екатерина, — пусть он ее возглавит! Я довольна, что нашла в его лице столь пылкого сторонника истинной веры. Хотя этот пыл побуждает его плести интриги… чтобы превратить короля в своего союзника. И, возможно, он в чем-то прав. Что ж, я поддержу Гиза и тоже попытаюсь уговорить короля действовать решительнее… Именно для этого я и вызвала в Париж войска… А теперь поговорим о вас…
Королева пристально посмотрела на Моревера, но тот стойко выдержал ее взгляд, сумев скрыть охвативший его ужас.
— Поговорим о вас, — повторила Екатерина, черкнув пару строк на листе бумаги. — Я думаю, вы это заслужили…
Моревер старался издали прочесть записку.
«Неужели это распоряжение схватить меня и заточить в Бастилию?» — содрогнулся он.
Но когда Екатерина вручила ему листок, Моревер увидел, что это — приказ выплатить подателю сего пятьдесят тысяч ливров из королевской сокровищницы. Моревер вежливо, но с достоинством поклонился Екатерине.
«Ему действительно ничего неизвестно», — решила королева, пристально следившая за тем, как воспримет Моревер ее великодушный жест.
Вслух же она заявила:
— Приближается урочный час. Вам пришло время встретиться с каноником Вильмюром и отвести в его домик вашего приятеля. Вы еще не забыли об этом?..
— Ваше Величество, — произнес Моревер, — мой знакомый уже получил ваш щедрый дар и готов ради вас на все. Так что пятьдесят тысяч ливров, которые Ваше Величество изволили мне сейчас вручить…
— Это — вам. Смотрите на эту сумму как на компенсацию за несправедливые обвинения, которые вы здесь выслушали, — очаровательно улыбнулась Екатерина. — Кроме того, это награда за сведения, которыми вы со мной поделились. Ну, а как обстоят дела с чудом?
— Чудо свершилось, Ваше Величество, — доложил Моревер, окончательно успокоившись. — Народ собрался у монастыря и воздает сейчас хвалу Господу. Брата Любена теперь считают святым. Вода в котле обратилась в кровь, и свидетели тому — тысяч двадцать парижан.
— Замечательно! Вам просто цены нет, Моревер.
— Ах, мадам, будем справедливы. Все подготовил отец настоятель. Помогал, конечно, и некий брат Тибо.
— Стало быть, народ кричит о чуде и славит Всевышнего?
— Именно так, Ваше Величество. А ведь в Париже каждому известно: если вода в котле превращается в кровь, значит, грядет казнь вероотступников. Так вот, как раз сегодня у ворот обители мне удалось схватить двух еретиков. Правда, одного из них я освободил, другого же отправил в тюрьму.
На лице королевы промелькнуло удивление, быстро сменившееся тревогой.
— Я вырвал из рук обезумевшей черни и отпустил на свободу одну значительную особу, — сообщил Моревер. — По-моему, вы, мадам, весьма расположены к этому гугеноту… Его имя — граф де Марийяк.
Королева по-прежнему казалась бесстрастной; она равнодушно улыбнулась, делая вид, что ее не слишком интересует доклад Моревера. Но он пришел бы в ужас, если бы узнал, какие чувства бушуют сейчас в душе Екатерины. Она спокойно проговорила:
— Вы правильно сделали, защитив Марийяка. Я покровительствую ему. А как вы поступили со вторым?
— Со вторым… Разрешите, Ваше Величество, напомнить вам о вашем обещании.
— О каком обещании? — изумилась королева.
— Мадам, вы видите отметину на моей щеке… Я обязан сполна отплатить за унижение, которое мне пришлось пережить.
— Да, разумеется, удар кнутом… — задумчиво произнесла Екатерина.
— Вот именно, Ваше Величество! Удар кнутом… И возле обители я наконец поймал того, кто нанес мне это страшное оскорбление!
— Шевалье де Пардальян…
— Да, Ваше Величество!
«Этот Моревер положительно неоценим!» — промелькнуло в голове у Екатерины.
— Позволю себе напомнить Вашему Величеству, что вы дали слово считать этого человека моим пленником, с которым я могу поступить так, как пожелаю.
— А где он? — поинтересовалась королева.
— Под замком в одной из монастырских келий.
— И куда же вы намерены его перевезти?
— В Бастилию… Если на то будет воля Вашего Величества.
— И что вы собираетесь делать с этими Пардальянами?
— В каком смысле «с этими?»
— Так ведь отец, этот старый негодяй, уже заключен в тюрьму Тампль. Его арестовали в особняке маршала де Данвиля. У маршала с ним свои счеты; мне неизвестно, в чем там дело, но Данвиль умолял меня приказать, чтобы старого разбойника отправили в камеру пыток. Маршал желает сам вести дознание. Однако все это мне не слишком нравится: ведь суд не выносил никакого вердикта. Честно говоря, поведение Данвиля меня изумило: допрашивать узников — вовсе не его дело… Видимо, этот Пардальян посвящен в какие-то ужасные тайны…
— Ваше Величество, вам стоит лишь пожелать, и я выпытаю у мерзавца все, что ему известно!
— Но у меня ведь нет никаких оснований ненавидеть старика; это вы затаили против него злобу.
— Но сын этого человека нанес вам в Лувре тяжкое оскорбление.
— По-моему, это вышло случайно. К тому же мы все в долгу перед шевалье: он защитил нашу дорогую кузину Жанну д'Альбре от ярости разбушевавшейся толпы. О несчастная королева Наваррская! Ее кончина стала для нас таким ударом!
Моревер был совершенно сбит с толку…
— Однако я всегда держу слово, — заявила Екатерина, -и передаю вам обоих Пардальянов. Послушайте, зачем нам их разлучать? Если уж отец в Тампле, пусть и сын сидит там же.
Сказав это, королева подписала указ об аресте.
— Ах, мадам, что Тампль, что Бастилия… какая разница! Главное — они у меня в руках, особенно Пардальян-младший.
— Вы говорили, что можете лично допросить их?
— Конечно, Ваше Величество. Это и будет моей местью.
— Что ж, получайте обоих, — улыбнулась королева, вручая Мореверу подписанный документ.
Тот быстро схватил бумагу и согнулся в поклоне.
— Ваше Величество разрешит мне уйти?
— Пока нет, Моревер. Когда вы хотите начать дознание?
— Как можно скорее, мадам. Сразу же после того, как шевалье доставят в Тампль и я вызову палача.
— Но тюремный палач имеет право действовать лишь в присутствии членов суда.
— Я совсем забыл об этом, — растерянно пробормотал Моревер.
— Впрочем, в особых случаях… — усмехнулась королева и, молниеносно черкнув несколько слов, протянула Мореверу еще один документ. Это было распоряжение допросить отца и сына Пардальянов как в обычном порядке, так и с пристрастием. Дознание должно быть проведено в крепости Тампль в субботу двадцать третьего августа, в десять утра.
— Значит, нужно ждать до субботы, — огорчился Моревер.
— Дорогой мой, мне пришлось ждать куда дольше, чем вам… Нынче — воскресенье, так что надо потерпеть каких-нибудь пять дней.
— Извините, Ваше Величество, вы совершенно правы.
— И последнее… Мне бы не хотелось, чтобы в дознание вмешивались посторонние. В камере пыток должны находиться лишь вы, палач и узники! Вам ясно?
— Разумеется, Ваше Величество. Вам не о чем беспокоиться.
— И вы слово в слово передадите мне то, о чем расскажут эти люди?
— Обещаю вам, мадам!
— Прекрасно! Но не забудьте: вы получили Пардальянов в виде благодарности за устранение Колиньи… Ваш приятель ведь поклялся…
— Завтра же утром он отправится в обитель, в домик каноника…
Когда Моревер покинул Екатерину Медичи, щеки его пылали, во рту пересохло, однако сердце переполняла бурная радость.
— Что ж, все постепенно устраивается, — размышляла тем временем королева-мать. — Взывайте к Господу, господин адмирал! Вот только услышит ли он ваши молитвы?.. А что касается этих мерзавцев Пардальянов, то я скоро выясню, почему они так интересуют Данвиля… В тюрьме Тампль по соседству с камерой пыток находится маленькая комнатка, откуда очень удобно наблюдать за ходом допроса.
В часовню заглянула служанка Екатерины, Паола.
— Ваше Величество, в приемной — граф де Марийяк. Он весьма резко разговаривает с Нансеем.
Лицо королевы окаменело.
— Что же нужно нашему милому графу?
— Мне кажется, он хочет, чтобы капитан гвардейцев срочно доложил Вашему Величеству о его приходе.
— Ладно, распорядись, чтобы графа проводили ко мне.
Лицо королевы стало спокойным и осветилось безмятежной улыбкой; на самом же деле Екатерина разволновалась.
«Можно, конечно, немедленно бросить его в темницу, — думала она. — Нет ничего легче… Но что если он откроет тюремщикам мою тайну? Нет, сажать в крепость его не стоит. Нужно немного подождать. Потерпим день-другой… Ведь если я велю прикончить его сейчас, эта идиотка Алиса обязательно поднимет шум… Пока же они оба слушаются меня… Так что не будем спешить… «
В часовню вошел Марийяк, и Екатерина приветливо обратилась к нему:
— Добрый день, любезный граф! Мне передали, что вы желаете меня видеть?..
Екатерина сдвинула в сторону бумаги, лежавшие на столе, и жестом подозвала к себе Марийяка, который стал от волнения белее мела.
— О чем вы хотели побеседовать со мной? — осведомилась королева. — Жаждете убедиться, что к вашему венчанию все подготовлено?
Марийяк опустился на колени.
— Нет, Ваше Величество, — прерывающимся голосом промолвил он, — вы столь милостивы ко мне, что я уверен: завтрашняя церемония будет великолепной. Нет, мадам, я намереваюсь поговорить с вами вовсе не о себе, а о своем друге. Я поспешил сюда, чтобы умолять вас: даруйте ему прощение!
— Прощение? — изумилась Екатерина.
— Вернее, речь идет не о прощении, а о восстановлении справедливости. Только что схватили одного человека. Он -мой лучший друг, я люблю его как брата…
— Вы можете не продолжать, граф, — перебила его королева с растроганным видом, — этот человек дорог вам, и потому я горю желанием помочь ему. Я выполню любую вашу просьбу, ибо ваши друзья — и мои друзья.
— Ах, мадам, он имел несчастье два раза вызвать ваше недовольство. Сначала — во время беседы в доме возле Деревянного моста, в том самом кабинете, где мне выпала честь впервые представиться вам. А потом — в Лувре, в покоях Его Величества короля Карла.
— Граф, — печально вздохнула Екатерина, — люди нередко расстраивают меня, но я быстро забываю своих обидчиков…
— Его имя — шевалье де Пардальян, Ваше Величество.
Королева прикинулась, будто пытается понять, о ком идет речь, а затем, всплеснув руками, закивала:
— Ну разумеется! Я совершенно забыла об этом юноше… А сейчас припоминаю… Я приглашала его к себе на службу. Так он попал в тюрьму?
— Увы, Ваше Величество! Умоляю, верните ему свободу! Заверяю вас, шевалье не способен причинить зла ни государю, ни вам, мадам!
— Нансей! — крикнула Екатерина, ударив палочкой в гонг.
Появился капитан гвардейцев.
— Нансей, вам известно, что задержан некий юноша по имени шевалье де Пардальян?
— Да, Ваше Величество. Однажды его уже сажали в Бастилию, но он сумел ускользнуть оттуда.
— По чьему распоряжению он арестован? — нахмурившись, осведомилась Екатерина.
— По приказу Его Величества. По-моему этого человека обвиняют в подстрекательстве к бунту. Во всяком случае я точно знаю, что он два раза отчаянно дрался с королевскими гвардейцами.
— Мадам! — взволнованно вмешался Марийяк. — Разрешите объяснить вам, как это произошло…
— Успокойтесь, граф, — прервала его королева. — Вы можете идти, Нансей.
Капитан исчез за дверью.
— Мой мальчик, — ласково улыбнулась Екатерина Деодату, — я хочу, чтобы вы убедились, сколь велика моя симпатия к вам… Я отношусь к вам, как к родному сыну… Как к Генриху и Франсуа… Подождите меня тут.
Марийяк замер в низком поклоне. Юношу охватил трепет, его сердце бешено колотилось… Теперь он не сомневался: королева питает к нему истинно материнские чувства. Неужели эту женщину, взгляд которой был полон любви, а голос — нежности, считают злодейкой и лгуньей?! Деодат думал, что королева совершенно откровенна с ним, и очень этим гордился. Даже с государем осторожная Екатерина не разговаривает с таким доверием…
Королева ушла, и Марийяк остался в полном одиночестве. Осмотревшись, он заметил на столе груду писем. Разумеется, граф мог бы проявить интерес к государственным тайнам, но он скорее согласился бы ослепнуть, чем хоть одним глазком заглянуть в бумаги королевы.
Екатерины не было полчаса; все это время она через замаскированное в стене окошко наблюдала за Марийяком. А тот пытался разобраться в происходящем. Ведь Моревер заявил ему, что Пардальяна схватили по приказу королевы-матери; однако Екатерина не могла вспомнить даже имени шевалье. А по словам Нансея арестовать Пардальяна велел Карл IX. Впрочем, все это не имеет значения; наверное Моревер ошибся…
Но вот в часовню вошла Екатерина; лицо ее казалось довольным.
— Все в порядке! — радостно воскликнула она.
— О Ваше Величество! — произнес Марийяк прерывающимся голосом. — Неужели шевалье де Пардальяна отпустили?
— Государь заверил меня, что вскоре ваш друг будет на свободе. Но мне с трудом удалось упросить короля… Шевалье вроде бы замешан в заговоре, во главе которого стоит герцог де Монморанси.
— Пардальян? Не может быть, мадам! Я вам все объясню… Понимаете, маршал…
— Не надо, граф! Это меня не касается. Если шевалье де Пардальян захочет что-то рассказать о маршале, он сделает это сам.
— Ваше Величество, вы — великая государыня! — пылко вскричал Марийяк.
— Что вы, граф! Я — лишь женщина, на долю которой выпало множество несчастий, а несчастья смягчают душу… Меня не интересует, был или не был шевалье среди заговорщиков; главное, он дорог вам. Сообщите ему: если он желает, чтобы я сделала что-то для него или для маршала, я побеседую с ним послезавтра утром, в десять, после того, как его примет король.
— Его Величество намерен сам выслушать шевалье?
— Да. Я сумела добиться отступления от установленного порядка. Ваш приятель даст показания не суду, а непосредственно монарху… И если король сочтет объяснения господина де Пардальяна достаточными, если поймет, отчего шевалье прятался в особняке герцога де Монморанси, вашего друга отпустят и забудут и об учиненном им скандале в Лувре, и о поджоге харчевни, и о побоище на Монмартрской улице.
— О Ваше Величество! — вымолвил восхищенный Марийяк. — Шевалье с легкостью развеет все подозрения! Пардальян и герцог просто стремятся выехать из столицы. Это очень романтическая история…
— Хорошо, хорошо. Я приглашаю вас завтра утром на аудиенцию к королю. Там вы и увидите своего друга.
— Ах, мадам, он не уйдет из Лувра, не выразив вам своей безмерной благодарности. Мне же позвольте заверить вас: я, не колеблясь, отдам жизнь за великую королеву!
В глазах Екатерины вспыхнул мрачный огонь, но Деодат, замерший в почтительном поклоне, не увидел этого зловещего пламени, которое ужаснуло бы его…
— До свидания, граф, — сказала королева. — Мы встретимся с вами в храме Сен-Жермен-Л'Озеруа, а послезавтра утром — в Лувре.
Деодат покинул Екатерину Медичи, задыхаясь от счастья. Он поспешил обратно в обитель.
В тот миг, когда Марийяк приблизился к монастырю, из ворот вылетел верховой и помчался в сторону Лувра.
В монастыре граф заявил, что хочет видеть отца настоятеля. Вскоре тот вышел в приемную, и Марийяк обратился к нему:
— Сударь, могу ли я спросить — если ответ вас не затруднит, — где находится шевалье де Пардальян?
Обращение «сударь» заставило аббата нахмуриться, однако он любезно произнес:
— Я с радостью удовлетворю ваше любопытство. Этот юноша все еще в монастыре. Его должны были отправить в Бастилию, но несколько минут назад пришло распоряжение из Лувра… Мне велено задержать здесь шевалье до вторника, предоставив ему самую удобную комнату. Так что я поместил его в мою собственную келью. Это все, что я могу вам сообщить.
— А что будет во вторник? — забеспокоился Марийяк.
— Мне предписано отпустить молодого человека во вторник на рассвете, уведомив о том, что государь выразил желание увидеть его на утреннем приеме и что некая коронованная особа надеется на благородство шевалье, которое не позволит ему скрыться…
— Клянусь, что он явится в Лувр! — вскричал довольный граф. — А могу я встретиться с ним?
— Сударь, я, разумеется, не против, однако мы не получали на этот счет никаких инструкций…
— Да, конечно, — с улыбкой кивнул Марийяк, — не буду ставить вас в затруднительное положение. Прошу вас, скажите шевалье, что во вторник утром я буду ждать его у ворот монастыря. Мы вместе пойдем в Лувр.
— С радостью выполню ваше поручение, — легко согласился настоятель. — Через пять минут я все передам господину де Пардальяну.
Деодат откланялся и покинул обитель. Слова настоятеля должны были окончательно успокоить графа, и все же его сердце отчего-то тревожно сжималось. Юноша не мог избавиться от смутных подозрений…
— Все хорошо, — уговаривал он самого себя. — Все идет отлично. Завтра утром король Генрих сочетается браком в соборе Парижской Богоматери. После этого торжества я вправе располагать собой по собственному усмотрению. Я свободен до начала похода в Нидерланды. И завтра в полночь я женюсь… Моя родная мать привезет Алису в храм, где нас обвенчают… Священник навеки соединит меня с девушкой, которую я люблю больше жизни… Католический священник! Впрочем, если это приятно королеве… А послезавтра утром я дождусь Пардальяна, отправлюсь вместе с ним в Лувр, упрошу, чтобы маршалу и его близким позволили уехать из столицы… Покинем город все вместе! О, дорогая матушка, мог ли я вообразить еще полгода назад, как счастлив я буду благодаря вам…
Шагая по Парижу, Марийяк заметил группы хмурых людей, которые то и дело попадались ему навстречу. Улицы словно замерли в ожидании каких-то важных событий…
«Наверное, горожане озабочены подготовкой к завтрашнему торжеству», — подумал Деодат.
Между тем аббат обманул графа, когда сказал, что Пардальян остался в обители. Еще часом раньше к монастырю подъехал Моревер в сопровождении двадцати конных гвардейцев. Опутанного веревками юношу швырнули в закрытый экипаж, и вся кавалькада стремительно унеслась по направлению к тюрьме Тампль.
Вообще-то название Тампль носила одна из частей Парижа, окруженная массивной стеной. Отделенный от остального мира квартал получил свое имя в те времена, когда там жили монашествующие рыцари ордена тамплиеров. Это был своеобразный город в городе, недаром о нем порой говорили как о новом городе Тампле. Но орден тамплиеров был уничтожен еще двести лет назад, а рыцари Мальтийского ордена, поселившиеся в квартале за стеной, постепенно исчезли из Парижа. Почти все строения в Тампле превратились в развалины; устояла только древняя башня, в которую через сто десять лет заточат перед казнью короля Людовика XVI.
В 1802 году снесли монастырские стены. В 1811 до основания разрушили башню: исчезла мрачная темница, навевавшая мысли о трагических страницах французской истории; остались лишь воспоминания о разыгравшихся здесь драмах.
На месте старой тюрьмы шумит теперь большой рынок. Но скоро уберут и его, а там, где когда-то высился монастырь тамплиеров, поднимутся новые дома. Лишь название квартала будет напоминать жителям о рыцарях-храмовниках. Впрочем, может быть, по воле очередного муниципального совета изменят и название…
Вот так, постепенно стирает время следы деяний человеческих. Словно пожелтевшие листья, падают они к корням дерева, потом уходят в почву, пока, наконец, сами не станут землей…
В 1572 году башня Тампль уже служила тюрьмой. Так повелось еще со времен царствования Франциска I.
Но было у нее и другое предназначение, о котором мы тоже расскажем, поскольку это сыграло немаловажную роль в нашей истории. Башня Тампль стала чем-то вроде сокровищницы французских королей: там держала свою личную казну Екатерина; потом она велела перенести ценности в свой новый дворец. Но королевская казна по-прежнему находилась в Тампле. И позднее французские монархи использовали башню для хранения своих богатств. Так, некоторые темницы, в которых когда-то погибали заключенные, превратились в подобие пещер Али Бабы: их заполнили золотом и серебром.
Итак, в описываемую нами эпоху башня Тампль была и тюрьмой, и сокровищницей.
Высокое квадратное здание с четырьмя островерхими башенками казалось таинственным и ужасным…
В тюрьму Тампль отправляли по большей части тех, кого считали государственными преступниками: людей, случайно узнавших опасные секреты; дворян, слишком смело поглядывавших на короля, и, наконец, всех тех, в ком власти видели угрозу для себя.
Тамплем управлял комендант; был в крепости свой гарнизон во главе с капитаном, имелась там и камера пыток, и темницы, и страшные подземелья — в общем, все, что положено образцовой тюрьме, ничем не уступавшей Бастилии, Шатле или Нотр-Дам.
Комендантом Тампля был Марк де Монлюк, сын Блеза де Монлюка, которого прозвали Королевским мясником после избиения гугенотов, учиненного им в Гиени. Марк де Монлюк и по душевной склонности, и по повадкам был прирожденным тюремщиком. Этот тридцатипятилетний мужчина с торчавшими во все стороны рыжими патлами, короткой толстой шеей, налитыми кровью глазами и рожей, на которой были написаны все его пороки, веселел только в обществе разбитной бабенки да кувшина с вином. Должность коменданта Монлюк получил благодаря хлопотам своего отца, старика Блеза, служившего верой и правдой сперва коннетаблю де Монморанси, а затем — его младшему сыну, маршалу де Данвилю.
Арестовав Пардальяна-старшего, Данвиль велел запереть его в одной из камер Тампля. Маршал сомневался в коменданте Бастилии де Гиталане; тот, хоть и был приятелем Данвиля, казался маршалу не слишком суровым. Анри де Монморанси сообщил о поимке Пардальяна-старшего королеве Екатерине, разумеется, расписав в ярких красках собственное мужество, проявленное при аресте столь важного государственного преступника. Однако замыслы Данвиля неожиданно нарушил Моревер, которому Екатерина позволила допросить Пардальяна-младшего. Сама королева тоже хотела, спрятавшись в соседней комнате, услышать показания шевалье. Она распорядилась провести дознание в субботу утром 23 августа.
Королева отдала Мореверу обоих Пардальянов в награду за то, что тот прикончит адмирала Колиньи. Таким образом за смерть адмирала Екатерина предоставила наемному убийце возможность замучить до смерти двух человек. Воистину королевская щедрость!
С того мига, как связанного шевалье бросили в монастырскую келью, он, лежа с закрытыми глазами, напряженно думал. Лицо юноши оставалось бесстрастным, губы кривились в насмешливой улыбке, но на самом деле он твердо знал, что Моревер не выпустит его живым.
«Интересно, кому служит Моревер? Разумеется, я нанес ему оскорбление, стегнув по лицу хлыстом. На щеке и сейчас виден след удара… И все же дело скорее всего не в этом. Кому-то не терпится избавиться от меня… Так кому же? Ее Величеству королеве Екатерине? Возможно… Но почему? Наверное потому, что я отказался лишить жизни ее сына… О мой несчастный друг… Похоже, мы погибнем вместе… А Лоиза обвенчается с графом де Маржанси… И все будет кончено!»
Пардальян напряг все силы, стараясь сбросить с себя путы, он дергался и извивался, однако веревки не поддавались, и шевалье в конце концов затих… Внезапно в келью ворвался десяток вооруженных людей. Пардальян быстро оглядел этих негодяев, но, к изумлению юноши, Моревера среди них не было. Шевалье подхватили, выволокли из кельи и швырнули в экипаж. Карета понеслась по улицам, и минут через двадцать Пардальян, прислушавшись к стуку колес, сообразил, что экипаж движется по подъемному мосту. Затем завизжали петли закрывавшихся ворот, и кони встали. Через минуту юношу извлекли из передвижной темницы. Шевалье увидел внутренний двор Тампля и заметил Моревера, который беседовал с гигантом, наделенным, похоже, богатырской силой. За ними выстроилось около двадцати стражников. Уже сгустились сумерки, и два солдата освещали двор факелами.
— Господин де Монлюк, — заявил Моревер коменданту, — до субботы вы головой отвечаете за двух этих узников.
«Почему за двух? И почему до субботы? — удивился шевалье. — Хотя все понятно: второй, разумеется, Марийяк».
— Не беспокойтесь, господин де Моревер, — усмехнулся Монлюк. — Я окружу их такой заботой, что они не захотят отсюда уходить! Но это — до субботы, а что потом?
— Взгляните!
И Моревер вручил коменданту документ.
— Ясно, — кивнул Монлюк. — Значит, в субботу состоится дознание. Это будет простой допрос?
— Нет, допрос с пристрастием, господин де Монлюк.
Шевалье задрожал.
— Вызовите приведенного к присяге палача, я жду его в десять утра, — распорядился Моревер.
— Утром, стало быть, палач, а в полдень — гробовщики! — заржал Монлюк.
Свет в глазах шевалье померк: мрачный двор, лоснящаяся, пьяная рожа Монлюка, отряд охранников — все это растворилось во тьме. Пять или шесть стражников поволокли Пардальяна под толстые своды древней башни. Преодолев крутые ступени, солдаты перевели дух и отомкнули дверь. Жана освободили от веревок и впихнули в камеру, вернее, в настоящий каменный мешок.
— До скорой встречи, господа! — донеслись из-за закрывшейся двери слова Монлюка.
«Господа? Почему господа?» — изумился шевалье.
И в этот миг кто-то заключил шевалье в объятия. Во мраке Жан не мог разглядеть человека, который со слезами прижимал его к своей груди. Но вот юноша услышал севший от переживаний голос:
— И ты угодил сюда, мой мальчик! Ты тоже попал в эту преисподнюю!
— Батюшка! — вскричал шевалье и даже сам удивился восторгу, который испытал, крепко обнимая старого забияку.
— Думаю, теперь нам не спастись! — уныло заявил Пардальян-старший. — Мне-то уж и так недолго осталось, но ты-то, ты, сынок…
— Похоже, нам суждено погибнуть вместе…
— Обещаю, что доставлю вам эту радость! — расхохотался в коридоре Моревер. — Да, дорогие мои! За все можете сказать спасибо мне: и за тюремную камеру, и за палача, и за мучительный конец. Я достойно отомщу вам за удар кнутом!
— Мерзавец! — заревел ветеран, рванувшись к двери.
Жан же не двинулся с места.
— Пойди сюда, мой мальчик, — промолвил старик, сжимая руку шевалье, — посиди со мной, мой несчастный сын!
Ветеран уже вполне освоился в темнице. Он увлек Жана к стене, где лежала охапка сена, заменявшая узникам, томившимся в каменном мешке, и постель, и кресла.
Шевалье растянулся на сене. Все тело юноши болело: его слишком долго стягивали веревки. Восторги улеглись и теперь душу Жана захлестнула волна отчаяния. Он страдал намного сильнее, чем тогда, когда его схватили. Несколько часов назад он надеялся на отца, не сомневаясь, что ветерану удастся оградить Лоизу от бед и невзгод. Даже если бы шевалье умер, старик отвез бы красавицу в укрепленный замок герцога де Монморанси…
А сейчас все рухнуло! Пардальян-старший тоже был в темнице! И опять сердце шевалье тревожно сжалось: отца будут истязать и терзать на глазах у сына. Несчастный старый задира!..
Жан заплакал, прижавшись к нежно любимому отцу:
— О батюшка! Батюшка! Милый батюшка!..
Пардальян-старший был ошеломлен: первый раз в жизни он увидел рыдающего сына. Да, да! Как ветеран ни напрягал память, он так и не смог вспомнить ни одного случая, когда бы по щекам шевалье катились слезы. Еще мальчиком, получив от отца затрещину, Жан лишь гордо вскидывал голову и отходил в сторону. Но никогда не ревел!.. Много лет спустя, когда ветеран прощался с сыном, оставляя его одного в Париже, старику показалось, что глаза шевалье увлажнились… Однако юноша не уронил ни слезинки! Когда Жану, безумно любящему Лоизу, сообщили, что обожаемая девушка должна выйти замуж за другого, он не разрыдался!
Ощущая, как льются на его поседевшую голову обжигающие слезы сына, отец испытал настоящее потрясение.
— Мальчик мой, — негромко промолвил он, — дорогой мой сын, я не знаю, как тебя приободрить… Тебе сейчас так больно! Тебе, столь юному, храброму и прекрасному! О если бы я мог принять смерть дважды — за тебя и за себя… Но увы!.. Этим подлецам нужен ты! Они и меня поймали, чтобы добраться до тебя… Так рыдай же, мой милый, оплакивай свою погибшую жизнь!
— Ах, батюшка, любимый батюшка, вы заблуждаетесь… Я без страха пойду на смерть, не опозорив имени Пардальянов.
— Ты грустишь о Лоизе?
— Нет… Сердце Лоизы принадлежит мне, я в этом не сомневаюсь… И эта вера дарит мне неземное счастье… Оно будет со мной до самого конца… Извините меня за миг малодушия: не станем больше вспоминать о нем… Нам нельзя растрачивать силы попусту…
От волнения у Жана сдавило горло, и он не смог продолжать…
Ветеран же резко поднялся на ноги и нервно забегал по мрачной темнице.
— Ах, шевалье! — бормотал он. — Какой же я идиот! Сам полез в ловушку! Если бы я был сейчас свободен, то спалил бы весь Париж, но вызволил бы тебя из тюрьмы!
И Пардальян-старший поведал сыну о своей вылазке в особняк Данвиля, а Жан рассказал о том, как его схватили у монастыря. Потом измученный шевалье забылся сном и продремал несколько часов.
Когда он пробудился, сквозь зарешеченное оконце уже виднелось посветлевшее небо. Первым делом Жан тщательно обследовал это крошечное отверстие, а также дверь. Отец не мешал сыну, снисходительно покачивая головой. Шевалье завершил осмотр и взглянул на Пардальяна-старшего.
— Все это я уже проделал в первый день, — заметил старик. — И вот что я тебе скажу: допустим, нам удастся взломать дверь (для этого потребуется недели две работы), мы выберемся из камеры и попадем в коридор. Оттуда только один выход, и его охраняет три десятка солдат с аркебузами…
— Какая разница, отец!.. Лучше погибнуть от выстрела…
— Ты прав, но у нас в запасе только четыре дня, а с этой дверью даже с инструментами не справиться и за неделю!.. Кроме того, услышав шум, примчится часовой, и тогда нам крышка!..
— А окно? — деловито спросил шевалье.
— Посмотри сам. Нужно извлечь пару-тройку крепко сцементированных каменных глыб, чтоб добраться до решетки. А потом еще выломать железные прутья… И что в результате? Вылезем во двор, где полным-полно солдат…
— Значит, никакой надежды?
— Бежать, во всяком случае, отсюда невозможно. А надежда у нас осталась одна: даст Бог, погибнем без особых мучений и примем смерть достойно…
Дорогой читатель! Прежде чем покинуть Тампль, заглянем к коменданту Монлюку, о котором мы уже упоминали. Отправив шевалье в камеру и распрощавшись с Моревером, Монлюк поспешил в собственные покои. Приезд Моревера оторвал коменданта от обеда, и теперь Монлюк с удовольствием вернулся к трапезе.
— Пить! — прорычал он, плюхнувшись в резное кресло.
Столовая в жилище коменданта была просторной и красиво обставленной. Дубовый стол, кувшины из полированного олова, расписная посуда, серебряные светильники — все это придавало комнате сходство с залом в доме богатого горожанина. Но в квартире коменданта царил страшный беспорядок. Горы грязных тарелок, закапанная воском мебель, пятна на скатерти, паутина в каждом углу…
Стол в центре комнаты ломился от блюд с жареным мясом и множества бутылок. Кроме того, там находилось три прибора — один для коменданта и два для молодых особ, ожидавших возвращения Монлюка. При появлении коменданта обе дамы торопливо наполнили стаканы.
Полураздетые красотки с растрепавшимися волосами и сильно накрашенными лицами даже не делали попыток зашнуровать свои корсажи. Обе девицы были весьма недурны собой, но порок уже наложил отпечаток на весь их облик. Эти крепкие и отнюдь не худенькие дамочки были как раз во вкусе Монлюка — одна рыженькая, другая брюнетка. Обе зарабатывали на жизнь, без устали торгуя своим телом.
Первую так и звали Руссотта-Рыжая, вторая именовалась Пакеттой. Обе не отличались умом, были покладисты, безобидны, не слишком высоко ценили свои истасканные прелести и с готовностью соглашались на все.
Монлюк одним глотком осушил громадный бокал и вновь гаркнул:
— Пить! У меня во рту пересохло!
— Это от окорока, — предположила Руссотта-Рыжая.
— Да нет, по-моему, козлятина была слишком острой, — живо откликнулась Пакетта.
— Уж не знаю, почему, птички мои, но меня мучает жажда! Жажда вина и женской ласки!
— Так утолите же ее, монсеньор!
И красотки, взяв по бутылке, перелили с двух сторон их содержимое в гигантский бокал.
Вскоре трапеза превратилась в настоящую оргию; впрочем, ничего другого ее участники и не ожидали. Когда Моревер привез Пардальяна, Монлюк уже был навеселе. Теперь же он напился до одурения. Его пьяные гостьи вытворяли что-то непотребное. Они сбросили с себя легкие платья и носились по комнате голышом, а Монлюк, изображая фавна, ловил их и таскал на руках, усадив Пакетту на правое плечо, а Руссотту — на левое. Затем он принялся подкидывать их вверх… Девицы хохотали, хотя уже были в синяках, а у Руссотты хлынула носом кровь. Комендант резвился, как молодой жеребей. Он вдруг решил затеять с красотками борьбу.
— Если вы победите, — вопил он, — я устрою вам роскошный праздник. Даже королева-мать позеленеет от зависти!
Дамы повисли на обнаженном гиганте. Три голых тела сплелись в бесстыдных объятиях. Наконец великан разрешил девицам повалить себя: те немедленно исцеловали, искусали, защекотали и зацарапали его.
— А где же награда?! — заверещала Пакетта.
— Вы нам давно сулили красивые бусы!
— Нет, птички, вы увидите кое-что получше…
— Может, тот синий кушак с золотой отделкой?
— Нет, лапочки мои… Я вас в такое место отведу…
— К комедиантам, представление глядеть! — завизжали обрадованные дамы.
— Нет… Вы сможете наблюдать за пытками!
Руссотта и Пакетта мигом протрезвели и испуганно покосились друг на друга.
Монлюк с грохотом опустил на стол кулак, повалив светильник.
— Полюбуетесь пытками… Все разглядите: и дыбу, и иголки, которые под ногти всаживают… Клянусь святым Марком, отличное будет развлечение! Палач ждет двоих и, не сомневайтесь, живыми он их не отпустит.
— А в чем их вина? — поинтересовалась Пакетта.
— Да кто их знает…
— А сколько им лет?
— Один старик — господин де Пардальян, а второй -совсем мальчишка, его сын.
Красотки незаметно перекрестились.
— И когда же их будут пытать, монсеньор?
— Когда? Сейчас соображу…
Пьяный гигант постарался сосредоточиться. И тут до него наконец дошло, что из-за своей дурацкой идеи он может лишиться не только службы, но и свободы!.. И в этот момент коменданта осенило. Вспомнив, что дознание назначено на субботу, Монлюк решительно сказал:
— В воскресенье, птички мои! Не опаздывайте… Допрос начнется рано утром…