Было уже часов семь вечера. Солнце садилось, и его косые лучи окрашивали в пурпур клубы дыма, которые тяжело стлались над улицами Парижа. На перекрестках, на площадях и в домах по-прежнему убивали.
Сначала резали гугенотов, потом евреев, потом тех католиков, которых подозревали в симпатиях к протестантам, затем просто тех, кто попадался под руку. Грабили всех подряд; насиловали женщин…
Шевалье де Пардальян мчался на неоседланном жеребце, сжимая в руках шпагу: он ничего не видел и не слышал, не замечал творившихся вокруг ужасов. Он хотел только одного: как можно скорей добраться до городской заставы. Вырваться из этого ада!.. Как? Этого он и сам пока не знал…
В красном тумане, словно тени кошмарных видений, мелькали у него перед глазами окровавленные, обезумевшие люди, огни и дымы пожарищ, бьющиеся в агонии жертвы…
Вдруг он остановился… Где они оказались? У городских ворот! Перед воротами — двадцать солдат с аркебузами и офицер.
Пардальян спрыгнул со своего скакуна и подскочил к офицеру:
— Выпустите нас!
— Проезд закрыт!
Из кареты выпрыгнула Лоиза. Вручила офицеру развернутый лист бумаги и вновь юркнула в экипаж.
Офицер окинул Пардальяна изумленным взглядом и гаркнул:
— Открыть ворота! Приказ короля!
— Приказ короля! — ухмыльнулся в экипаже ветеран; он на миг приподнялся и снова рухнул на подушки. И странная улыбка мелькнула на его губах…
— Приказ короля? — удивленно повторил шевалье.
Он ничего не понимал. Ему казалось, что это сон. Какой-то сказочный сон, который начался с появлением Като в адской камере крепости Тампль, а закончился разрушением особняка Монморанси.
И все же это была явь: ворота открылись! Опустился подъемный пост! Шевалье взлетел на коня и пронесся по мосту. За ним покатилась карета. И вот уже мост поднимается за их спинами… Они выбрались из Парижа!..
Не успели караульные поднять мост и запереть ворота, как к заставе подъехала дюжина всадников. Лошади их были в мыле, с изодранными шпорами боками; лица верховых искажала ненависть, горечь и отчаяние…
К воротам подлетели Данвиль и Моревер! Они мчались во весь опор, в двух шагах от городской стены под Данвилем пала лошадь. В один голос маршал и наемный убийца закричали:
— Откройте! Откройте! Это еретики!
— Приказ короля! — ответил офицер. — Он у меня на руках.
— Откройте! — требовал Данвиль. — Откройте, а не то…
— Стража! — скомандовал офицер. — Оружие к бою!
Данвилю пришлось отступить… Но Моревер протянул офицеру какую-то бумагу со словами:
— Приказ королевы! Откройте, сударь!
— Вы можете проехать, но только один! Остальные — назад!
Моревер промчался через ворота. Данвиль же, грозя кулаками небесам, разразился страшными проклятиями и рухнул под копыта коней…
Моревер не солгал: его действительно послала королева Екатерина Медичи. Перевернув весь Париж в поисках Пардальянов, наемный убийца отправился в Лувр. Его ввели в королевскую часовню и он застал Екатерину на коленях перед массивным распятием.
— Видите, — сказала королева, поднимаясь, — я молюсь за всех, кто умирает сейчас в Париже.
— Вы и за него молитесь, мадам? — спросил Моревер и решительным жестом положил на стол голову Колиньи.
Екатерина даже не вздрогнула, а задала лишь один вопрос:
— Где Бем?
— Мертв!
— Моревер, вы отвезете эту голову в Рим и расскажете, что мы совершили тут, в Париже.
— Отправляюсь немедленно!
— Вот вам пропуск. Вот деньги. Торопитесь, летите, не теряйте ни минуты… И еще возьмите это…
Екатерина протянула Мореверу маленький кинжал. Наемный убийца покачал головой и показал на свои ножны:
— Я вооружен!
— Возьмите, — настаивала королева. — Этот кинжал разит наверняка! Вы поняли? Наверняка!
Моревер вздрогнул и схватил оружие… Он догадался, что кинжал побывал в лаборатории Руджьери, гениального составителя ядов.
И Моревер умчался… Он отправился в Рим, приторочив к седлу голову Колиньи. Наемный убийца спешил в Рим за славой и богатством и мечтал когда-нибудь вернуться во Францию, чтобы убить Пардальяна кинжалом, который разит без промаха… Он перебрался через Сену, а когда повернул к воротам пригорода Гренель, увидел в беспорядке отступавших солдат. Моревер узнал людей Данвиля.
Данвиль! Монморанси! Пардальян!
Три имени молнией сверкнули в мозгу Моревера. Он бросился к особняку Монморанси. Взбешенный собственным бессилием, наемный убийца наблюдал за взрывом и пожаром, видел, как шевалье де Пардальян прорвался сквозь пекло и, как Эней Анхиза, вынес своего отца…
Моревер собрал несколько всадников, привел в чувство растерявшегося Данвиля. Они обыскали пепелище, обнаружили след кареты в саду и кинулись в погоню.
Мореверу удалось выехать через те же ворота, что и Пардальянам. Никто не заметил, что вслед за Моревером в открытые ворота проскользнул еще кое-кто… Его не стали задерживать караульные. Подумаешь, пес!..
Пипо!.. Пипо, преданный друг шевалье де Пардальяна, неотступно шел по следу хозяина и теперь бросился догонять карету…
Выехав за ворота, Моревер на миг остановился. Куда же они поехали? В какую сторону? Он их найдет! Под землей достанет! А что это за собака помчалась по дороге? Моревер узнал пса шевалье де Пардальяна… Собака принюхалась, ищя след… Наконец Пипо подскочил и стрелой понесся вперед… А Моревер, пришпорив коня, последовал за Пипо.
Вырвавшись из Парижа, Пардальян поехал прямо. Карета следовала за ним. Они пересекли поле и поднялись на холм; путники ехали по равнине, потом меж холмов, покрытых каштановыми и буковыми рощами, затем — среди полей, где колосилась пшеница.
В поле работал крестьянин: жал серпом пшеницу. Он прервал на минуту работу и с недоумением взглянул вдаль, в сторону города, над которым поднимались клубы дыма.
Шевалье проехал в нескольких шагах от жнеца, не обратив на крестьянина никакого внимания.
— Эй, господа! — крикнул вслед карете крестьянин. — Что это в городе творится? Праздник что ли устроили: огни горят и колокола бьют?..
Ни Монморанси, ни Пардальян ничего не ответили.
— Так что за праздник-то? — недоумевал жнец.
— День святого Варфоломея! Великий день! — крикнул крестьянину скакавший мимо всадник.
Это Моревер нагонял карету Монморанси.
Когда они поднялись на очередной холм, шевалье придержал лошадь и спешился. Монморанси остановил карету.
Где они оказались?.. На одном из холмов Монмартра. Солнце на горизонте опускалось в океан багровых туч. У их ног лежал Париж!..
Спрыгнув с коня и убедившись, что погони за ними нет, шевалье де Пардальян бросился к экипажу и распахнул дверцы. Лоиза спрыгнула на землю. Ко всему равнодушная Жанна де Пьенн осталась в карете. Жан взял отца на руки и бережно опустил на траву. Еще раз осмотрел раны старика и убедился, что особенно пострадали ноги. Сын склонился над отцом, не отрывая взгляда от дорогого лица, изуродованного шрамами, покрытого синяками и ожогами.
Ветеран из последних сил улыбнулся сыну, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Он опять потерял сознание…
— Воды! Воды! — в растерянности прошептал Жан.
Воды? Совсем рядом журчит ручеек. Услышав говор ручья, шевалье поднялся и хотел отправиться за водой. Внезапно из кустов выскочил человек…
Моревер!..
Моревер последовал за Пипо, который уже взбежал на холм и теперь носился вокруг, подпрыгивая, виляя хвостом, и всеми способами выражая свою безграничную радость.
Наемный убийца спешился сразу же, как только заметил остановившуюся карету. Он привязал лошадь в буковом леске и ползком приблизился к беглецам. Моревер видел, как Жан вынес из кареты раненого и опустил на траву. Он видел, как шевалье склонился над отцом, и решил, что наступил подходящий момент… Пока Пардальян не выпрямился, Моревер мог ударить. Он кинулся на шевалье, занеся кинжал, отравленный кинжал Екатерины Медичи!
— Умри же! — в жестокой радости воскликнул Моревер. — Вот тебе за удар хлыста!
Раздался пронзительный женский крик. Прежде чем Моревер нанес удар, Лоиза рванулась и встала между Пардальяном и убийцей!.. Удар, предназначенный Жану, достался девушке! Лоиза упала на руки шевалье.
Вся эта сцена длилась менее секунды.
Пользуясь всеобщим замешательством, Моревер отпрыгнул назад, взлетел на коня и умчался прочь.
Опустив Лоизу на траву, шевалье кинулся вслед за убийцей, но поздно… Моревер на полном скаку обернулся и крикнул:
— Еще увидимся! Скоро придет и твой черед!
Но ветер отнес слова Моревера в сторону, и шевалье их уже не услышал.
Пардальян в ужасе повернулся к Лоизе и к Монморанси: холодный пот выступил у него на лице, руки дрожали. Он не осмеливался подойти поближе. Едва слышно Жан произнес:
— Она умерла? Умерла? Тогда и мне не жить…
— Нет, нет! — радостно крикнул Франсуа. — Ничего страшного, шевалье. Всего лишь царапина…
Не веря своим глазам, шевалье увидел, что Лоиза встает и улыбается ему.
Ничего страшного! Чуть-чуть задета грудь! Какое счастье! Жан неверным шагом подошел к девушке и протянул ей обе руки. Он действительно увидел, что Лоиза. получила лишь легкую царапину. Лоизе удалось оттолкнуть руку со смертоносным оружием. Через несколько часов от ранки не останется и следа…
Шевалье, передав Лоизу на попечение маршала, обернулся к отцу. Невозможно поверить, но Жан забыл о Лоизе. Он забыл обо всем: о трагедии гугенотов, о резне в Париже, о безумии Жанны де Пьенн и коварстве Моревера…
Что же случилось? Старый солдат умирал…
За те несколько секунд, что прошли с момента нападения Моревера, лицо старого солдата, лик титана и борца, изменилось до неузнаваемости. Черты ветерана, проведшего полжизни на дорогах Франции, утратили жизнерадостность и веселое лукавство. Нос заострился, щеки запали, тонкий профиль словно окостенел…
— Господи! Господи! — застонал шевалье. — Он умирает…
Привыкший побеждать отчаяние, Жан сдержал слезы, более того, он сумел улыбнуться. Мягко и нежно поднял сын раненого отца и отнес к ручью.
— Как вы, батюшка?.. Ноги… Ну ничего, устроим вас в деревенском доме… подлечитесь…
Жан героически улыбался; голос его не дрожал и движения были уверенными. Он намочил в ручье платок и омыл почерневшее от пороха лицо. Но рука юноши замерла: смыв следы пороха, он увидел, что лицо отца покрывает смертельная бледность.
Пипо лежал у ручья и тихо выл, помахивая хвостом. Пес лизал руки раненого, бедные обгоревшие руки, изрезанные глубокими шрамами.
Шевалье начала бить дрожь; ему показалось, что земля уходит у него из-под ног…
Старик приподнял голову, осторожно погладил собаку, не сводившую с него глубоких, карих, по-человечески печальных глаз.
— Ты все понял? — прошептал господин де Пардальян. — Прощаешься со мной? Шевалье, где маршал?.. и Лоиза?
— Я здесь, сударь, — поспешно подошел Франсуа де Монморанси.
— И я здесь, батюшка, — сказала Лоиза, опускаясь на колени.
Шевалье с трудом сдержал подступившее к горлу рыдание.
— Маршал, — продолжал раненый, — вы обвенчаете наших детей?.. Скажите, тогда я уйду… спокойно…
— Клянусь! — торжественно проговорил маршал.
— Хорошо… везет тебе, шевалье… но, маршал, вы говорили о каком-то графе де Маржанси?..
— …которому я предназначаю дочь, поскольку более достойного человека я не знаю…
— А с ним что же?
— Вот он! — сказал Монморанси, указывая на шевалье. — Мне принадлежит графство Маржанси и я его отдаю шевалье де Пардальяну… Это приданое Лоизы.
Ветеран слабо улыбнулся и прошептал:
— Дай руку, шевалье!
Шевалье упал на колени, схватил руку отца, приник к ней губами и разразился рыданиями.
— Ты плачешь… дитя… Вот ты и граф де Маржанси!.. Будь же счастлив!.. И ты тоже, девочка моя! Перед смертью я вижу ваши прекрасные лица… о лучшем я и не мечтал…
— Ты не умрешь! — воскликнул Жан.
— Это мой последний привал… Пора отправляться в путь, в прекрасный путь, шевалье… к вечному покою… Ты не хочешь, чтобы я умирал?.. Прощайте, маршал, прощай, Лоиза… Благословляю тебя, малышка… прощай, шевалье…
Руки ветерана похолодели… Господин де Пардальян на мгновение закрыл глаза, потом снова открыл их, огляделся и промолвил:
— Шевалье… я хотел бы покоиться здесь… место дивное… возле родника… под этим громадным буком… Я объехал столько городов, видел столько гостиниц… Но последнее пристанище обрету здесь…
Шевалье застонал. Отец услышал стон сына. Странная улыбка тронула его посиневшие губы. Он, кажется, даже усмехнулся и сказал:
— Кстати, насчет гостиниц и постоялых дворов… шевалье, не забудь отдать наш долг… долг мадам Югетте…
Потом он поднял глаза к ясному небу, где одна за другой вспыхивали вечерние звезды, бледные и прекрасные. Одна рука старого Пардальяна покоилась в ладони Жана, другую сжимала Лоиза. Он что-то шепнул на последнем вздохе, и взгляд его устремился к звезде, что улыбалась ему с бездонного небосвода. Легкая дрожь пробежала по его телу, и он замер. Застыла на губах улыбка, а открытые глаза все смотрели и смотрели в сумеречное небо, на котором оживали бледные в вечернем свете созвездия…
Господин де Пардальян, которого великий историк Анри Мартен, столь сдержанный в оценках, назвал героическим Пардальяном… старый солдат умер .
Шевалье де Пардальян пришел в себя к полуночи. Маршал поддерживал его плечи, плачущая Лоиза — голову, Пипо жалобно жался к его ногам.
— Сын мой, — проговорил маршал. — Вы не имеете права терять мужества… Подумайте о вашей суженой… Пока мы не прибыли в Монморанси, ей грозит опасность.
— Господи! — простонал юноша. — Я лишился части души своей…
Он рухнул на колени у тела отца и, закрыв лицо руками, стал плакать и молиться… Так прошел час… Очнувшись, он увидел крестьян из ближайшего села с факелами и заступами. Этих людей привел маршал.
Жан прикоснулся губами к холодному лбу отца, в последний раз поцеловав старика, и поднялся на ноги. Крестьяне начали копать могилу под сенью высокого бука. Однако шевалье остановил их, взял заступ и сам принялся рыть могилу, в которой будет спать вечным сном его отец. По лицу юноши потоком струились слезы, а он, не вытирая глаз, все копал… готовил последнее убежище для старого бродяги…
Кто-то из крестьян высоко поднял факел, остальные, обнажив головы, безмолвно стояли вокруг… С небосклона на эту исполненную трагизма картину равнодушно взирали прекрасные звезды. А на грешной земле, за полями, раскинувшимися у подножия холма, клокотал, точно гигантский котел, Париж, и, казалось, все колокола города звонили отходную по отважному Пардальяну…
К двум часам ночи яма была готова. Шевалье больше не плакал, но лицо его пугало мертвенной бледностью. Он подхватил на руки тело отца и осторожно опустил его в могилу. Рядом он положил обломок шпаги, с которой ветеран никогда не расставался. Потом он бережно накрыл усопшего плащом, выбрался из ямы и принялся закапывать ее… Через полчаса все было кончено…
Маршал и крестьяне приблизились к могиле и скорбно склонили головы. Лоиза и шевалье, держась за руки, упали на колени…
Лоиза, чистая душа, хотела что-то сказать тому, кого она могла назвать отцом, и девушка прошептала:
— Батюшка, клянусь тебе вечно любить того, кого и ты так любил…
Связав две ветки, Лоиза сделала крест и установила его на могиле.
Потом она вновь села в карету, Монморанси взял вожжи, а Жан вскочил на коня. Все двинулись в путь к замку герцога.
На рассвете они прибыли в родовое гнездо Монморанси.
Через пару дней крестьяне, хоронившие Пардальяна-старшего, поставили вместо двух веточек деревянный тесаный крест. Потом в деревне забыли, почему под буком стоит крест, но из поколения в поколение крест обновляли. А потом скромный сельский крест был заменен огромным распятием: по распятию стало называться и все это место.
Память об этом сохранилась до наших дней. И еще сегодня там, где испустил дух старый солдат, находится небольшая площадь, которую именуют площадью Распятия, что на Монмартре.